— Идём-ка сюда!
     Этот закуток, почти невидимый из коридора, был бы идеальным местом для тайного девушкурения, если бы не полное отсутствие вентиляции. Человека четыре, а если не бояться тесноты и прижимок, то и все шесть могли бы собраться и дымить в своё удовольствие. Но любой преподаватель знал: если в пустом коридоре несёт табачищем, иди к закутку и гаркай на прячущихся.
     Когда всем стало ясно, что преподам это ясно, закуток потерял всякую привлекательность. Теперь сюда заходили только поправить одежду или посекретничать. Тут было интимно-темновато, и девчонки предпочитали не заходить сюда с парнями. А если всё же заходили, парни знали, что от них ожидают.
     Сюда-то Кира и потянула свою робкую подружку Еву на переменке.
     Та опасливо поёжилась. Прошлый раз, когда они сюда зашли, хороших воспоминаний не оставил. Тогда Кира сказала:
     — Вот что, только не удивляйся. Никто не идёт? Я сейчас попробую встать на руки, а ты подержи мен за ноги.
     — Да зачем? — всё-таки удивилась Ева.
     — Не могу ждать до общаги, понимаешь? Сейчас хочу попробовать. Видишь, в чём я?
     Она была в белой, вернее, белёсой рубашечке, не столько застёгнутой, сколько расходящейся между редкими застёжками — это не считая голой кожи на животе. Чётко прокантовывающийся лифчик белизну на себе не сгущал — прозрачный, значит. Впрочем, Ева сама видела, как подружка его, новокупленный, сегодня утром надевала. Сейчас она пояснила:
     — Он так меня обхватывает, так облегает… Нет, не понять тебе. — Намёк на более чем скромные формы малышки. — В общем, хочу почуять, как он себя поведёт, когда груди поведёт в другую сторону. К голове, то есть. По-моему, тоже классно будет. Но если вырвутся и зависнут — тоже ништяк. Хоть это помоги мне прям щас узнать. А уж в общаге буду бегать, прыгать, кувыркаться, всячески мотать бюстом и наслаждаться обжимом.
     — А просто руками поднять нельзя?
     — В том-то и весь кайф, чтобы своя тяжесть их свешивала, вниз тянула. Если руками, так можно и порвать. Не хочу руками! Мальчишки пускай рука… Ну, поможешь?
     Ева попыталась. Честно попыталась. Но руки у подруги оказались слишком слабыми, не держали. Хуже того — чувствуя, что не дюжит, и не желая сворачивать шею, Кира норовила побыстрее опустить ноги, хотя бы колени, на пол, невзирая на то, что их держит подруга. Тут уж давали слабину ручонки Евы. Модные острые носки и каблуки туфель мелькали в опасной близости от тела. Ева даже разозлилась немного: хоть бы кричала, что ли, чтобы знать, когда прекращать тянуть ноги вверх и помогать им опускаться на пол.
     — Не могу больше. — Кира вся стала лицом красная, тяжело дышала. Бюст, похоже, распух, и красиво так ходил при дыхании. — Даже вытянуться не могу, а ведь надо и грудь прочувствовать. Ладно, бросаем.
     — Ты погоди чуток, — посоветовала ассистентка. — Очень красная уж. Спадёт с лица, тогда и пойдём.
     — Красная? Чёрт, раззадорилась только. Нет, просто так не успокоюсь. Ты массаж делать умеешь? Ну, тогда давай прямо здесь и учись. Помассируй-ка мне вот здесь.
     И вот сейчас наша героиня забеспокоилась, что снова придётся массировать необъятный бюст или уворачиваться от каблукастых ног. Но, может, не всё так страшно?
     — Поправить тебе? — и осмотрела корсетный топик сзади — зад был обращён к коридорному свету. — Нет, нигде не развязалось. Или перешнуровать посвободнее?
     На ладном теле сидели "латы Жанны д'Арк". Кажущиеся жёсткими, а на самом деле мягкие "пластины", щели между ними паутиной голившие девичье тело, тугая шнуровка сзади, валики кожи. Живот, правда, защищать почему-то считалось излишним, нижний край лат проходил чуть ниже рёберной дуги, далеко обходя заветный пупок. Зато бюст был загорожен многогранно и рельефней некуда, хотя с теми же интригующими щелями. Весь этот доспех имел синевато-стальной цвет и недавно вошёл в жгучую моду.
     — Нет-нет, — ответила "амазонка", улыбаясь. — В другом дело. Вот, смотри. — Она повернулась к подружке спиной и сплела ладони сзади внизу. — Возьми меня за локотки. Взяла? Ой, да не чую почти. Крепче сожми, будто держишь меня. Ещё крепче! Ага, вот так. А теперь сдвинь.
     — Как это — сдвинь? — оторопела Ева.
     — Очень просто. Прижми один локоть к другому. Ну, чтоб предплечья по всей длине друг к другу прижались.
     Наша скромная героиня не вполне поняла. Линия плеч и руки образуют треугольник, локти почти на ширине спины. Как же это — взять и сдвинуть? Не пойдут же! Но раз просит…
     Ева напрягла ручонки, потащила локотки друг к другу. Конечно, это оказалось нелегко. Эспандерами всякими она не занималась, армрестлингом не увлекалась, да и задатков, скажем прямо, ни для чего такого у ней и не ночевало. На ладошку где-то сдвинула подружьи локотки, да тут же и отпустила обессиленно.
     — Да ну тебя, — фыркнула Кира. — Толкнула будто. Не о том просила. По-настоящему свести локти хочу, ну! Помогла бы.
     — Я и хотела по-настоящему, — пролепетала Ева. — Но они у тебя тугие.
     — Тугие! Дай покажу. — Она встала позади худенькой подружки, та покорно взяла запястье в ладонь второй руки. — Нет, ладошки сложи, будто хлопаешь. Сейчас я тебя…
     Но Кира отступилась от своего плана. Ручки у Евы тоненькие, светящиеся почти что, локотки остренькие, возьмёшь их — слышно, как кровь в жилах пульсирует. Через кожу аж светится всё. Сломаешь, ей-богу, сломаешь. То ли дело у Киры руки — полные, пухлые. Пока их повредишь, хозяйка сто раз получить удовольствие успеет и на грани боли обидчика отшвырнёт.
     — Нет, не буду я тебя трогать, хрупкая ты моя. Давай снова ты меня, да посильнее, посильнее. Соберись и — р-раз! Чтоб аж чокнулись локотки, хрустнули косточки.
     — Да зачем тебе это надо? Это больно небось? — спросила Ева.
     Кира заупрямилась было, но сразу же сообразила, что тянуть время нечего — в закуток мог кто-нибудь заглянуть, да и переменка короткая. Пришлось раскрыть раньше времени секрет.
     — Лёшка меня на вечеринку зовёт, — нехотя проговорила она. — И хочет там поспорить с ребятами, что сдвинет мои локти до касания, чтоб предплечья контачили по всей длине. Хотел заранее попробовать, да я не далась. Ещё поломает меня, свинюк! Хочу, чтоб ты проверила, сводятся ли локти вообще. Если нет, пошлю их к чёрту… не локти, ребят-садистов этих. Ну, а если проблем нет, ладно, пусть Лёшка меня ломает, пари выигрывает. Сильный он, чёрт, я уж лифчика не снимаю, боюсь, помнёт он мне всю грудь.
     — А-а! — только и проговорила Ева.
     Ей иногда приходилось видеть эти картинки на сайтах бондажа: лежит девчонка на животе, а руки сзади недуром связаны, до локтей замотаны. Плечи из суставов аж выворачиваются. Но то картинки, а тут живая подруга. Неужели возможно такое?
     — Ты уж постарайся, изо всех сил соберись, — звучали просьбы. — Мне бы только поймать уровень боли. Сейчас ответ давать надо, пойду ли на пытку. Ну, давай же!
     Снова перед Евой тугая шнуровка корсета, белые полные руки. Хозяйка сложила ладони, подёргала руками, но нет, сами по себе локти и на сантиметр не сходятся.
     — Поехали!
     Девочка вцепилась в локти, как шофёр в руль, будто сила вцепки могла перейти в силу сдвига. Наверно, злость в себе вырабатывала — мол, вот я тебя щас! И начала, тужа бицепсяшки свои, сдвигать локти, всё цепче и цепче их сжимая.
     С глухим звуком "Хэк!" рванула, отпустила, снова двинула…
     И вдруг задела нерв. Знаете, как больно, когда локтем обо что-нибудь стукнешь? Нерв там проходит, и не один. И тут его сдавили пальцы ногтястые.
     Прямо дёрнуло током!
     — А-ай!
     Кира с силой дёрнула руками. Непроизвольно, вмиг онемевшими руками, но локоть вонзился в рёберную дугу подружки.
     — О-ох! — только и выдохнула она.
     И аж присела на корточки. Дыхание перехватило, из глаз сами собой покатились слёзы. Кира тут же присела рядом с ней, свесила онемевшие и медленно отживающие руки и стала целовать подружку — погладить не могла.
     — Ну, чмок, извини, чмок, милая моя, чмок-чмок-чмок, не хотела я тебя, чмок-к-к! Нерв там, чмок-с-с-с, вот и дёрнула. Ну, не плачь. — Слизнула со щёк слезинки. — Куда же я тебе заехала? Давай поглажу. — Руки плохо слушались её. — Не в грудь, хорошо. В живот?
     Её ладошки приятно холодили животик, дыхание мало-помалу восстанавливалось.
     — Я сама виновата. Не подумала, что ты мне локти так сожмёшь. Ладно, сейчас не судьба. Скажу Лёшке, что дам ответ завтра, а у себя мы всё и обделаем — иначе.
     — Как — иначе? В перчатках, что ли?
     — Нет, ещё иначе. Потом скажу. Ты мне ещё и отомстить сможешь за удар.
     — Я — тебе??! Мстить?!! Да ты что!!!
     Кира улыбнулась.
     — Вольной — воля, но возможность дам. И у меня холодок в груди — то ли воспользуешься, то ли пожалеешь. Не говори, не говори ничего, мне надо поволноваться, правду говорю.
     И вдруг из неё повалил хохот. Ну просто повалил! Руками себе рот зажимала, но не помогало.
     — Ты чего?
     — Ой, вспомнила кое-что из школьной жизни.
     — Расскажи, а!
     — До звонка сколько там? Ну, слушай.
     Старшие классы сельской школы. Девочки потихоньку взрослеют, превращаются незаметно в девушек. Не всё понимают, что творится с их телами, переживают, и в деревне не у кого особенно и спросить. Шепчутся друг с дружкой, верят самым нелепым слухам…
     И вдруг под страшным секретом передаётся такой слух: если девушку с растущей грудью сильно напугать, чтобы аж дыхание перехватило, то между её сосками появится разность потенциалов, запрыгает стрелка вольтметра. Мы как раз по физике ток проходили, долго объяснять не пришлось. Причём если это напряжение от испуга к испугу всегда одного знака, то девушка серьёзная, во всём постоянная, основательная. А если разных знаков, как бог на душу положит — то безалаберная, ветреная, вздорная. Детектор нравов, в общем.
     Все почему-то сразу поверили. Но как измерить это напряжение? Женский пол в физике да технике не силён, а для мужчин больно уж дело деликатное. А был у нас один парень, "ботаник", вечно с какими-то железками да умным видом носился, чего-то монтировал всё время. Девчонки отрядили меня, как самую смелую, и я договорилась, что будем по одиночке приходить в физический кабинет, когда там никого нет (ему ключ доверяли), и проверяться. Конечно, электроды сами себе наложим и чтобы не подсматривать, ни-ни! Следи за своим "ботаническим" гальванометром. Да, он подсказал, что не вольтметр, а эта вот штука нужна.
     Вышло два затруднения. Первое, проверяться надо было проскальзывать по одиночке, из-за конспирации, но кто тогда будет пугать? Второе — пугание громкими неожиданными звуками отпадало — из-за той же конспирации. Страшно представить: прибегает на звук взрыва учитель физики, завуч, а если громкий — то и директор зад от кресла оторвёт, а девчонка "с мясом" вырывает электроды и второпях "бинтует" раны лифчиком! Нет, нет…
     Хорошо ещё, что по химии мы проходили щелочноземельные металлы и для опытов нам выдавали магний. "Ботаник" предложил его зажиливать и пугать малошумной вспышкой, как это делали античные фотографы. То есть не пугали они, а озаряли, но испуг был, как неприятная побочность. Свет яркий, дверь поплотнее прикроешь, и всё тип-топ!
     А чтобы вспышка была неожиданной, надо использовать приспособление, крепящееся на старинном пластиночном фотоаппарате на треноге, "Фотокор", кажется, называется, только переделать его под электрический поджиг. Конечно, электрический — если при тебе зажгут спичку, ясно, что следом блеснёт, спички ведь быстро сгорают. Разве тут полноценно струсишь? Не спички же пугаться. А так на скрытую кнопочку — р-раз! — и девчонка подпрыгивает на стуле, душа в пятки, по проводам — ток. И незачем на неё глядеть, нажимай кнопку, сидя за ширмой перед гальванометром.
     Тот фотоаппарат на треноге был ну очень старинный, антикварный даже. Почерневший от времени деревянный корпус, потускневшая медь, растягивающиеся мехи, чашечка сверху для магния. Мы его осматривали, хихикали, дивились технике прошлого века. Перед ним, даже с неотвёрнутым объективом, у нас не было никакой стеснительности — словно раздевались при древнем подслеповатом старичке, ну что он нам сделает? Засыпали в чашечку магний, прищипывали к себе электроды и громко кашляли. Парень сидел за ширмой, и через некоторое, непредсказуемое время испытуемая получала вспышкой по глазкам. Не всегда, верно, но пугались до перехвата дыхания, ухода сердца в пятки, какие-то новые ощущения появлялись.
     Кроме этих опытов, раз уж место уединённое и вместе мы там, измеряли себе груди. Трое в этом участвовало, когда кончались "пугала". Одна раздевалась… вернее, не одевалась, другая натягивала нитку и прикладывала к соскам, а третья сажала в места касания по капельке мёда, чтоб закрепить, но с походом. Оцениваемая вставала, закидывала руки за голову. Одна из судей следила, чтобы руки были расслаблены, лопатки не сходились, ничего вперёд недуром не выпячивалось, только сколько есть, а вторая подтягивала нитку и линейкой мерила расстояние от середины нитки до ближайшего места на коже. Если при дыхании числа менялись, брали среднее, зато в миллиметрах. Вот тебе и рельеф. Когда железы растут, очень даже можно отслеживать темп, это точнее, чем по размерам белья. Потом составили таблицы, где соотнесли свой доморощенный параметр с объёмом, охватом груди и размерами лифчика. Забавно получилось.
     Выявили несколько девочек, у которых титьки росли вбок и нитка всё время касалась переда. Ну, назначили лечение, вандербра днём и ночью, чтоб подтягивало — не столько вверх, сколько друг к другу. А то что это — грудная клетка не овальная в сечении, а какая-то коробчатая.
     Девчонка у нас одна была, смелая довольно, она как-то ездила в город одна и сделала там себе татуировку, оригинальную и не очень заметную. На самом кончике носа, а он у неё чуть-чуть раздваивался, светло-розовым был наколот женский бюст. Два устья потовых желез окрасили красным — это соски. Художественно сработал Левша, ничего не скажешь.
     Летом она загорала, и на этом фоне тату исчезала, медленно проявлялась зимой по мере схода загара. Настолько медленно, что глупо ругать сегодня за то, что вчера ещё не замечал, хотя почти так же было. А если всё же ругали и Галька бурно краснела, то тату пряталась в красноте, заливающей нос. Требовалось полное спокойствие и безопасность, чтобы художественное творение явилось во всей своей красе. Общение глаза в глаза и безо всякого кошения на настоящий бюст, хватит и его отражения недалеко от глаз. Картинку-то с оригинала кололи, кто сравнивал, тот знает.
     И она захотела проверить на пугливое электричество свои носовые наколки. Ну, не дура ли! Впрочем, мы тоже хороши.
     Уже и банка с магнием в химкабинете опустела, уже и статистику пора наводить, кто из нас какая, как вдруг по рукам пошли эти фотографии. Нет, от магния это был не испуг. Настоящий испуг мы испытали только сейчас. Вольт на полтыщи!
     Кто бы мог подумать, что в большущем старинном фотоаппарате запросто спрятать маленький цифровой! Прямо в мехи, которые мы не осматривали, а разглядывали, главным образом, корпус, куда вставляют кассету с пластинками. Вставляли, хихикали. А тут нам та-акое вставили!
     Магний так резал по глазам, что разве рассмотришь, как в объективе мигнёт, тихо щёлкнет! Зато наши "ростки" получались во всей красе, вплоть до морщинок на сосках. Представляешь? До такой степени раздеть! Нет, ну подловил ты меня, валяй, снимай без лифчика, даже лицо пусть будет разборчиво, твой приз, раз такой хитрый. Но мелкие детали! Их-то зачем воровать и выставлять напоказ?! Будто взрослым не станешь, не изучишь женское тело во всех тонкостях! А на фотках мы все такие трогательно-беззащитные…
     Мужская часть школы гоготала, шелестела и проходу не давала "натурщицам". "Ботаник" с гордостью признался, что именно он и пустил тот слух, знал, что обратятся именно к нему. Ещё эти дурацкие электроды! Всякому глянувшему ясно, что девчонка, даже отличница, поверила в явную чушь. Тут уж не соврёшь, что снялась добровольно, да и в объектив мы не глядели. В общем, нагота телесная и душевная получилась, чувство обнажения тройное. Даже душевную закрытость не спасёшь, вот что обидно, блин!
     Учителя дружно нахмурили брови, а физик устроил внеплановую контрольную по электричеству и ещё почему-то по магнетизму. Наверное, для отвода глаз. Ведь магнитное поле можно мерить, и не снимая одежду, теперь нас на мякине не проведёшь! Физику проштудировали уж.
     Завели следствие по поводу пустой банки из-под магния. Но Анискиных не нашлось, и всё утряслось. Перехватили кое-какие фотографии, но о полном уничтожении ничего слышно не было. Кто-то как будто видел одну в ящике директорского стола. Директор, кстати, мужчиной у нас был.
     — А "ботанику" всё это сошло с рук? — спросила Ева, почему-то поёживаясь, будто это ей терзали соски. — Вы его исцарапали хотя бы?
     — Зачем? Мы наказали его верой.
     — Как это?
     — Ну, поверили дружно в то, что если девушку испугать, то возникает разность потенциалов, и если испуг сильный, как вот у нас при виде порно, то напряжение на уровне батарейки для мобильника. Свежезаряженной! Собрали мы эти батарейки у всех пуганых, подкараулили злодея. Сколько смогло подойти, столько его за руки держало, а я оттянула поясок и насыпала ему в плавки горсть колючих батареек. Главное — вовремя отскочить. Он так всю нашу кодлу в пляс и повёл. Что ж, испугал — терпи наши разряды, хватит безмятежно за гальванометром сидеть!
     — А потом?
     — Он, не поверишь — "разботаничился". Наше электричество зарядило его на большие любовные подвиги, когда отошёл. Я с трудом спаслась, сохранила целомудрие. Буквально охотился он за нами. И однажды…
     Издалека донёсся звонок. Кира потёрла локотки — по очереди.
     — У тебя всё в порядке? Ну, вставай, пойдём на пару.
     И перед выходом девушки беззаботно улыбнулись друг дружке.

     — А ты туго шнуруешься. Не жмёт?
     — Кто — я шнуруюсь? С чего ты взяла?
     — Ну, в корсете же. И сзади шнурки затянуты.
     — Да ты что, Ева! Корсетов настоящих не видела? Это же так, имитация. Шнуровка — это элемент дизайна, а вовсе не для утяжки. Я же всё это через голову надеваю и подтягиваю только.
     — А-а! То-то я думаю — когда же ты шнуруешься? Вернусь из ванной — а ты уже в этом. Через голову, вон что.
     — Ну да. Всё эластичное, всё расходится и потом схлопывается. Как черепаха я в этом.
     — И всё же — туже в этом панцире, чем в обычной, лёгкой блузке?
     — Ну, есть немного. Дала бы тебе примерить, да ведь ты малышка у меня, потеряешься ещё в этом.
     — Немного, говоришь? Но ведь ты целый день в нём ходишь. Не умножается ли это "немножко" на время?
     — Умножается, ещё как умножается! В общагу плетусь — из последних сил. Зато когда скидываю — чувство свободы обалденное. Такая вольная воля всё тело охватывает — груди потом лифчиком, словно сачком, ловить приходится.
     — Да что ты! Не говори громко, услышат же.
     — Ну и что? Многие так носят. Если не для чувства свободы опосля — то они полные дуры. А я ношу — ещё и из-за этих вот щёлок, в которые тело светит. Вишь, на груди даже. А то что — только пупки. Класс!
     — Но ведь… но ведь могут подумать, что ты распутная девчонка.
     — Отошью любого! Кроме Лёшки. Он, знаешь, — мне научился ладони сюда вот всовывать.
     — Ой! Раздевал тебя, да?
     — Нет, просто совал. Вот хожу я в доспехах, сначала шнуровка работает, а потом материя к телу льнуть начинает. Талия голая и прохладная, тем приятнее тепло сверху. Тепло и чувство защищённости. Так крепко на мне всё сидит — комар носу не просунет.
     — Да уж. — Ева провела пальчиками по нижнему краю подружьего топика — чуть ощутимый валик жира, означающий плотное сиденье одежды, но без утяжки.
     В то лето вдруг пошла мода на "бочку с двумя обручами". У трусов туго затягивался и застёгивался поясок — это первый "обруч". Внизу лифчика тоже сидел поясок, как в спортивном снаряжении — второй "обруч". Ради такой моды приходилось жертвовать голым пупком, ведь ниже него поясок туго не затянешь. Жертва проявлялась и в некоторой мешковатости одежды, так всё под ней было утянуто, и в красных рубцах перед надеванием ночнушки, да и дышать весь день было тяжеловато, прямо скажем. Но что поделаешь — мода. В ней Еву привлекало именно чувство защищённости — верха и низа. Но у Киры мода своя.
     — Вот, и привыкаю я к этой защищённости. Вдруг — шнырь! — и по бокам холодные ладони. У Лёшки они всегда холодные. Чужие руки там, где я считала всё недоступным, безопасным. В момент безопасности нет. Чувство такое, что с тебя сдёрнули всю одежду. Дух перехватывает, страшно аж. А он смеётся.
     — Только держит?
     — Ещё пальцы растопырить норовит. Большими пытается груди сбоку корябнуть. И мизинцами выуживает лямочки трусов из-под джинсов и натягивает, вот-вот порвёт. И я вся в его руках, его власти. Сердце замирает и всё это на людях. А то ещё иногда колено поднимает, и я на его бедро сажусь. Ноги от земли — вообще улёт. Вся парню принадлежу, целиком и полностью. А ведь ничего такого. Ну, сама понимаешь.
     — Но потом-то — всё такое?
     — Не обязательно. Захочу — буду с ним гулять, не захочу — холодных ладоней довольно. Он знаешь, чего на локотки мои нацелился? Думает тихой сапой всею мною овладеть.
     — А ты?
     — Посмотрим-посмотрим. В смысле — почувствуем-почувствуем, — хитро усмехнулась Кира. — Он ведь тоже корсетится, я говорила. Вместе знаешь, как клёво?
     Ева поспешила замять тему. Наверное, небрежно болтающиеся семейные трусы на парнях, встречающихся в коридоре, не пугали её так, как "цельняшки". Игра слов. Сине-белые полоски, воротник "под шейку", длинные рукава. Казалось, "морячок" ещё надел из той же материи трусы. Ан нет! Это всё единое, цельное, типа женского боди, отсюда и название. На спине — скрытая "молния", ножные канты идут пониже паховых складок, но всё же косо, не горизонтально, как в семейниках. В груди небольшая выпуклость, но не накладной бюст, а своего рода армирование плечевого пресса, придание точки опоры рукам, хотя и косвенной, не как лопатки. В талию пунктиром вделан матерчатый поясок с лёгкой пластиковой пряжкой, прозрачно-незаметной на фоне общей полосатости. Всё вместе позволяет парню чуять своё тело удивительно целостным и более сильным, чем голышом. Даже поджатие в промежности работает на общий тонус.
     Еву пугала смесь мужского с женским, а также то, что в этой одежде должны быть "потайные ходя" для убыстрения туалетных дел. На "молниях" между полосками или ещё как, но должны. Ну не будет парень, привыкший за каждым заборчиком видеть "малый туалет", надевать то, что придётся полностью снимать при нужде, как девчонка какая. А это значит, что парень в "цельняшке" (ударение на последний слог) опасен несмотря на затянутость, не тратя время на разоблачение, может "выпустить торпеду". И хотя в коридорах общаги давно уже никого не насиловали, опасение в голове брезжило.
     Тем более, Кира рассказывала, как здорово заниматься с так одетыми любовными играми, чуять нижнее набухание и напряжение в целом, а потом получить его в себя в частности.
     — И всё же на наш жирок оно лучше ложится, чем им просто на мышцы. Вот однажды на выпускной вечер у нас одна девочка надела белый корсет, а на него — что-то полупрозрачное, чёрное в скомканном виде и чёрноватенькое в надетом, растянутом. Снизу — плотная юбочка. Гордо шла по деревне. И вот под яркими лучами солнца этот ослепительно белый корсет отказался выглядеть как озорно выглядывающее исподнее и стал смотреться, как надетый поверх всего. Почти как плотная блузочка, заправленная в юбку. Черноватенькая растянутая газовая кофточка с длинными рукавами смотрелась как оттенок кожи, типа мулатки. А что сквозь неё не проглядывают жировые валики и прочий рельеф — так молода же ещё хозяйка. Такой вот эффект.
     Стоящая вещь, одним словом. Так что настоящий корсет я тебе как-нибудь покажу.

     Они возвращались после занятий в общагу. Попали в небольшую толпичку однокурсников, разбившихся на небольшие группки. За спинами светило солнце, настроение было радостным. И вдруг Ева ощутила яркую вспышку света, будто полыхнуло чем-то, кольнуло в глаза.
     — Ой! — и зажмурилась, руки взметнулись к глазам.
     — Ты чего? — не поняла подружка. Лицо Евы как-то странно дёргалось, веки дрожали — видать, трудно отойти после такого, словно бы на солнце взглянула.
     — А-а! Но это она не тебе, это она вон ему. Отойдём-ка в сторону.
     Они постояли. Ева мало-помалу открыла глаза и промигалась.
     — Что — не мне? Вообще, что это было?
     — Догоним — покажу. Только ты смотри, не подставляй глаза опять.
     — Да чему не подставлять?
     — Да вон, Светкиному бюсту.
     Оказалось, что на их однокурснице был корсет, на который она надела плиссированную юбку. Ева шла позади и в спину смотрела, думала, чего это топик такой жёсткий. А это вовсе не топик. Чашки белые, жёсткие, гладкие. Но потерпевшая не заметила, что выше и ниже их смыкания, в углах, подчёркивающих рельеф женского тела, спрятаны крохотные зеркала, осколки даже. Обычно они отражают окружающую белизну корсета и потому невидимы, а солнечный луч если и попадёт, то уходит вниз, в землю, на радость муравьям всяким. Но вот Светка забегает вперёд интересующего её парня, поворачивается, отклоняется и пускает луч ему прямо в глаза. Это случайно траектория прошла по Евиному лицу, ослепила. Не по её адресу кокетство. Прабабушки стреляли глазами, а правнучки — лучами, ибо кавалеры всё менее и менее догадливы.
     — Вон они уже болтают, — показала рукой Кира. — Так что не плачь, не три глаза. Ну, чего такая хмурая? Ты думаешь, легко навести луч? Это тебе не рукой с зеркальцем пошалить туда-сюда, здесь корпус двигай. Как вот первобытный лётчик (Ева улыбнулась) наводил пулемёт, ориентируя весь самолёт. И он не скрывал намерений, лицо зверское делал, а Светке ведь надо вести себя легко и непринуждённо, как бы между прочим. Траектория-то не видна, надо тренироваться. Долго целиться нельзя, заметно станет, что бюстом водишь. А ещё гибкость хорошую иметь, не побоимся такого слова — хореографию. Если корсет сидит не очень плотно, можно повести плечами, напрячься в груди, живот выпятить, чтобы держатели зеркала шатнулись в нужном направлении. Хоп! — как бы случайно лучик парню в глаз, хочешь — реагируй, хочешь — не обращай внимания.
     — Как же случайно, он вон уже её приобнял!
     — Это в этот раз, в другой может выйти иначе. Ты вот давеча удивлялась, как это гимнастка после сальто на бревно попадает — а тут попади-ка узеньким лучиком в зрачок! Без жёсткого корсета никак.
     Мне нравится принцип. Для всех ты обычная, и лишь для избранника — блестящая и ослепительная. Словно шаровая молния вылетает из интимного места, имитирует взрыв чувств — наподобие тех, что когда раскорсечиваешь. Давай, не зевай, подбирайся. Не такой уж он неприступный, мой корсет. Интересно, кто это придумал?
     — Но моды же такой ещё нет, — напомнила Ева. — Как же люди осмеливаются?
     — А откуда мода? Как начнут многие что-то носить, вот и выходит, что это модно. Нечего на других оглядываться. А если страшновато начинать в одиночку, что ж, всякие способы есть преодолеть.
     Вот, к примеру, бывают скрытые корсеты. Нет, не водолазка или там эластичная маечка, хотя многие так думают и пытаются утянуться. Но они ведь однородные, то есть давят на жир так же, как и на грудь, на которую сильно нельзя, хотя на любой другой жир — нужно. Но вот я однажды в "Интиме" увидела одну девушку, со спины сначала, она у прилавка стояла, нагнувшись, а я подходила. В белей такой маечке, гляжу, приталенной, сразу видно — материя плотная, не растягивается, отсюда и вытачки, и складочки, и шовчики лишние. Казалось бы, все эти портновский штучки-дрючки навсегда ушли в прошлое с появлением эластичных тканей, так нет же, рулят кое-где. И обозначают нечто корсетное, иначе зачём девушке допотопная материя?
     Ну, думаю, должна быть застёжка, раз есть вытачки, как майку, просто через голову, через всю грудь не наденешь. Может, это вообще рубашка, хотя по рукавам не похоже. Нет, майка, а "молния" в боковом шве снизу, еле рассмотрела блестящую висюльку, хитро всё спрятано. И висюлька-то от недосмотра, а так вовнутрь убирается — и поди догадайся, как это девица в материю затянута. Никаких признаков лифчика.
     Притиснулась я к прилавку, взглянула на неё сбоку. Вот это да! Вся полоса груди — резиновая, и цвета резинистого, и поддаётся под напором плоти, а во всём остальном рубашечка, то есть майка, крепко сидит. Походе, не будь грудной "фрамуги", и дышать было бы трудно, а тут всё же отдушина, бюст ходит взад-вперёд так, как в наше время не увидишь уже. Это раньше поэты воспевали вздымающуюся от волнения женскую грудь, теперь же кто заволновался, та сразу — сигарету в пасть и всё пофигу ей. А эта вот дышит по-старомодному, видать, привычно уже ей.
     Может, конечно, это и не настоящая резина, в упор не взглянешь, но цвет её. Эластан, должно быть, и подкрашен в цвет тела. Держит нехилый бюст без признаков какой ещё исподней упряжи. Всё так натурально, аж ущипнуть хочется. И вдруг я слышу, спрашивает это "полоска", нет ли у них такой же вот майки, но с полной прозрачностью. Представляешь?
     Я тогда не знала, что есть такая специальная помада для сосков, которая засыхает и не пачкает одежду, так что спрос показался очень смелым. А продавец отвечает, что есть, мол, и такое, но только на самодержащиеся бюсты, что карандаш упускают. Не на твой, в смысле, милочка. Почему? Да потому что прозрачное — оно не только для света скользкое, но и на ощупь, а тут важно сцепление с кожей, особенно внизу. Поползёт низ груди по низу полосы, всё и обвиснет некрасиво, а упрочнять не стоит, весь смысл этой одёжки в свободе грудок и заковывании всего остального. Есть, правда, майки с полосой не резино-телесного цвета, а мутно-молочной, микропупырышки, кожу очень хорошо держат, наденешь неправильно — просто так и не поправишь, придётся отлеплять, снимать полностью — и по новой, поаккуратнее. желаете примерить?
     А там у них при входе объявление висит с просьбой к посетителям. Мол, тайна личной жизни и все остальные права человека, но прочим всё же вас дозволять другим покупателям смотреть, как вы вещи выбираемые примеряете. Мол раз зашли, значит, с раскованностью проблем нет, все вы тут одного поля ягоды, так что пускай на вас посмотрят, может, такое же купят. Аппетит приходит во время еды, даже если это — поедание глазами. А там и разговор завяжется, обмен опытом, новые покупки. Вам жить интереснее, а магазину прибыль.
     Ну, я залетела за этой в примерочную и даже помогала отлеплять груди от этой мутной подложки — мух только на неё ловить, я тебе скажу. И сама примерила, не выходя из кабинки, чтоб продавец не пристал, не навязал. Клёво! Но — дорого.
     — Я такое ни за что не надену! — отрезала наше героиня.

     Когда Ева с авоськой, полной продуктов, вошла в их комнату, там никого не было. Напевая под нос, она стала рассовывать еду по холодильнику, со дна достала конспект, отряхнула, погладила, положила на стол.
     И вдруг вздрогнула. Нехорошо вздрогнула, с замиранием сердца и перехватом дыхания.
     На Кириной кровати кто-то лежал.
     Ещё хуже было то, что лежало необычное существо. Из-под одеяла рельефилась середина туловища тельной девки, каковой и была хозяйка кровати, а вот в ногах одеяло лежало равнинно, да и подушка пустовала — головы у существа не было.
     Ой-ёй-ёй!
     Ладошка, дёрнувшаяся к губам, подавила вскрик, пальцы вцепились в губу. Убили, разрубили, подложили? По телику такое каждый день гоняют. Надо откинуть одеяло, посмотреть. Хватит ли духу?
     Но не убежать с диким криком хватило же!
     Ева мелкими шажками стала приближаться к зловещей кровати. А вот мысли в голове мелькали быстро. Вокруг, за тонкими стенами — люди, в крайнем случае, завизжу. Парни у нас сильные, крепкие. Вину на меня не возложат, не по моим силёнкам тела рубить. Может, шутка какая? Она с шумом втянула носом воздух. Нет, ни кровью, ни гнилью не пахнет — вообще ничем, кроме обычного для девичьих комнат лёгкого запаха духов. Но больно уж рельеф тот. Может, Кира пропилила в кровати две дыры, голову откинула, ноги свесила и серединой своей шутит? Нет, под кроватью пусто. Провела рукой — слышала она, что фокусники используют зеркала. Нет, ничего такого. А "это" лежит. Вот и подошла. Ну, ясно же, что не труп, снимай одеяло!
     Но решимости не хватало. А если всё-таки…
     Ева потопталась, покашляла, будто будила спящую. Снова запела песенку — голос сорвался. Ещё раз — успешно. Будто убирает она в комнате и вот должна убрать постель. Самое обычное дело.
     Приём помог. Она отошла к своей постельке, перестелила её, пугливо, впрочем, оглядываясь через плечо, потом вернулась к Кириной, взялась за край одеяла и, приказав бешено колотящемуся сердцу перестать, рванула вверх.
     Шр-р-р-р! О-о-о!
     На простыне лежал какой-то предмет, по форме точно воспроизводящий женскую серёдку — от рельефного бюста до не менее рельефного живота. Из щелей по бокам выпирало белое тряпьё, чем и был набит футляр. Он отдавал золотизной, посерёдке шла "молния".
     Но Еву прежде всего порадовало то, что на выглядывавшем белом тряпье не было кровавых пятен.
     Да, типа розыгрыша. Но взять в руки не решалась. Даже дотронуться. Просто стояла, глядела и глупо хихикала.
     Так и стояла бы, как дура, с одеялом в руке, если бы не голос незаметно подошедшей подруги:
     — Ну как, нравится корсетик?
     — Ой!
     Обернулась. Даже слов сначала не поняла. Главное то, что вернулась она окончательно в привычный безопасный мир, безо всяких трупов и ужасов. С улыбкой глядит на неё знакомая сто лет подружка, почти что родная. В комнате будто посветлело. И сердце переложило — с замирания от ужаса до сладостного замирания, щемления, когда врывается в жизнь что-то новое, но неопасное, а наоборот, многообещающее, неизведанное. Ох, и похулиганят же они, две озорные девчонки-подружки! Как — пока не знаю, но обязательно похулиганим.
     Кира подошла, поставила фигуру стоймя:
     — Я же тебе обещала показать настоящий корсет. Вот, смотри.
     Вот только теперь Ева расслышала название. Значит, это корсет. Настоящий. Кирин. Тряпками набит.
     Хозяйка тем временем расстегнула "молнию" и выбросила мятую простыню, взятую из корзинки с грязным бельём. Ещё достала какую-то петлю, а из-под матраса — бейсбольную биту. Села на кровать, стала вертеть да рассказывать.
     — Вот это — настоящий корсет. От кутюр почти что. Пощупай. Твёрдый довольно, форму держит, но вместе с тем достаточно эластичный. "Молния" спереди. Шнуровка сзади. Не шнуровка даже. По пять ремешков с обеих сторон. Там, где они продеты в бока, пряжки с отверстиями. Это для утягивания. Утягиваться можно, надев доспех, но должен кто-то помочь.
     — Давай я помогу.
     — Извини, Ев, но тебе это не по силам будет. Ты знаешь, что такое настоящее утягивание? Лучше и не узнавай, у тебя тельце скромное, лучше поправься сначала. А то раздавит просто. Так вот, есть другой вариант. Я когда его в магазине покупала…
     — А-а, вот для чего от от меня отстала!
     — Да, купить вот это чудо высокой моды. Так вот, там я его примерила и мне продавцы подобрали нужное положение пряжек. Ох, клянусь, я сама только тогда и поняла, что такое настоящее утягивание. Когда тебе говорила, что ты этого не знаешь, то и сама, оказывается, не знала. Представляла только.
     — Пряжки в норме? — Ева потрогала их пальчиками. — Ага, понимаю, надо застегнуть "молнию".
     — Надо, конечно, но ей не утянешься. Заклинит, зубья поломает, прижмёт кожу где-нибудь… ох, только бы не на груди! Здесь другое. Видишь, в местах контакта ремешков такие приспособления, как у металлического браслета мужских часов? Вот эти верхушки смыкаются, затем сжимаешь основания и подводишь как можно ближе друг к другу, чтобы получится такой равнобедренный треугольник с узким основанием. И тогда давишь на верхушки, будто рычагом ворочаешь. Основания окончательно смыкаются, пластинки ложатся друг на друга, язычки входят в щели, щёлк! — и "браслет" застёгнут. Только так. Пять щелчков — и ты утянута.
     — Ой, надо же как!
     — Да, с такими рычагами и ты своими ручоночками меня утянуть сможешь. Тем более, в пять приёмов. Так сказать, разделяй и властвуй. А я ещё и выдохну, чтобы тебе помочь. Сможешь за десять… ну, за пятнадцать секунд застегнуть пяток "браслетов"?
     — Попробую. Наверное, смогу. Только… неужели ты купила такую дорогую вещь — она ведь дорогая, да? — только чтобы показать мне настоящий корсет? В разговоре случайно ведь мелькнуло. Я ведь просто так об этом заговорила.
     — Дурочка, конечно, нет! Прицел у меня другой. Во-вторых, носить буду, моду на факультете вводить. Хватит подделок, настоящее, так настоящее. Вернее, и то, и то буду носить, куда что подходит. А то что такое у нас? Недавно встречаю около корпуса девчонку, первокурсницу, наверное. Глазки вниз, несётся на всех парусах. На ней жёлтая маечка так себе, без декольте. Выпуклости неплохие, но что это? Играет ветерок, и так, знаешь, делает складки везде, такие вдутинки по всему кругу. Исчезают быстро и снова появляются в другом месте. Непонятно, где же плоть, почему не подпирает изнутри. Не гвозди же торчат, в самом деле! Такой девчонке корсет прямо необходим.
     Ева улыбнулась. Она вспомнила, как девчонки в гимнастических купальниках выстраивались перед занятиями по физкультуре. Выстраивались по росту, но и бюсты у всех разные, равнотуго затянутые в спортивные бюстгальтеры, тренер строго следил. Снизу, где материя облегает грудную "броню", ни одной складки, а сверху, где она с верхней кромки лифчика устремляется по нежной коде к шее — там, пожалуйста, несколько симпатичных складочек, девических таких. Так сказать, место затягиваться и место оставлять складки. Место не для смотра и место ласкать взор. Если про время говорят что-то подобное, то и про женское тело можно, а?
     — А во-первых? — вспомнила Ева.
     — Во-первых я его сейчас надену, ты всё застегнёшь, я в нём обвыкнусь. Проверим твёрдость. Небось, если сверху верёвку завязать, то и не почую внутри-то.
     — Да, наверное. — Ева ещё раз пощупала. Два или три слоя. Внутри по-фланелевому мягко, снаружи как будто металлизировано. Должен быть и промежуточный слой, эластичный. — А для чего верёвку?
     — Ну, за мной же должок. Помнишь, как я тебя в ребро двинула?
     — Забыла уже. — Но рука выдала, потянулась погладить.
     — Ну так я помню и полна желания предотвратить. Так что сейчас я закорсечусь и вджинсуюсь, ты меня свяжешь, привяжешь к койке — в общем, обезопасишь, а уж потом примешься за локти.
     — Я? Тебя? Свяжу? — Глаза Евы стали круглыми-круглыми, рот приоткрылся.
     — Ага. Ты-ты, кто же ещё. Знаешь, как это делается? Мы же с тобой вместе бондажьи сайты навещали.
     — Но то в Интернете, понарошку. А мы же настоящие. И верёвок нет.
     — Есть верёвки. — Кира вынула два мотка из сумки. — Не японские, но пойдут.
     Ева стояла в растерянности.
     — Ты же не хочешь, чтобы я дёрнулась и тебя куда ещё двинула? А потом, мне самой интересно — какие ощущения будут. Ведь люди бондажом для удовольствия занимаются, даром что лица зверские делают. Так что не боись, подружка моя, вспомни картинки и вяжи меня крепче. Ну, решайся.
     — Непривычно как-то.
     — Я же тебе доверяю. Всецело, между прочим. Доверяю на время лишить меня свободы, повластвовать надо мной, верю, что не злоупотребишь и зла мне не причинишь. У нотариуса заверять не будем. Ну как?
     Ева никак не могла привыкнуть к мысли, что ей предлагает сделать с собой подружка.
     — Но ведь больно же будет!
     — Корсет и джинсы — верёвок поверх и не почую. Для того его и купила. Потом, подумай о своей боли. Вернее, чтоб не было её. А о себе я сама подумала. Что связать меня надо — это сразу в голову пришло. Не усыплять же! Буду лежать связанная на животе. Но от веревок рубцы. Пройдут они к завтрему, если мы увлечёмся и переборщим? Значит, нужен какой-никакой экран. Потом, с грудями как? Если я, положим, биться буду, распластывать, расплющивать их. Тут лучше корсета ничего не придумаешь, а снизу — джинсы.
     — Погоди, Кир. Это же долго — связывать. А я не уверена, что хватит сил локти тебе сомкнуть. Что, если зря только время потеряем?
     — Ну, полежать связанной тоже недурно. Пусть и без локтей. Ты выйдешь и запрёшь меня, я в неведении, когда вернёшься. Знаешь, как сердце замирать будет? Но ты с локтями справишься, уверена. Вот смотри. — Она взяла петлю и биту. — Наденешь мне на локти сзади, всунешь биту и закрутишь до полного смыкания локтей. Двумя руками возьмись за концы биты и крути, крути.
     — Ой, это ж недуром получится! Ты сдюжишь? Больно не будет?
     — Сдюжу, как связанной да закляпленной не сдюжить, а больно ли — это как раз проверить надо. Главное, не боись, крути сильнее. Не твои ведь локти. Если будешь медлить, я больше настрадаюсь.
     Ева потрогала реквизит, несмело взяла в руки.
     — Как надеть-то?
     — Ну, это дело нехитрое. Только скажи: согласна на всё? Ну?
     — Пожалуй. Да, согласна. Прямо сейчас начинать? — Может, потом?
     — Сначала разомнёмся. Понимаешь, в корсете да под верёвками тело мертвеет, надо ему дополнительную дозу жизни вкатить, чтоб перенести всё без потерь. НадвИгаться про запас, порозоветь, всё чтоб в порядке везде было. И тебе не мешает размяться — перед физическими усилиями. Пошли!
     Она быстро разделась до нижнего белья, вышла в центр комнаты и принялась приседать, наклоняться и прогибаться. "Мячи в корзинках" так и летали, так и перекатывались. Даже "шпагат" попробовала сделать Кира. Ну, то, что получается вместо полноценного "шпагата".
     Недолго думая, Ева присоединилась к подружке. Неприлично стоять столбом, когда человек напрягается. Потом, ей же надо руки размять, сила ведь какая-никакая нужна, чтоб крутить эту биту.
     Они и не заметили, как перешли к парным упражнениям, сцепив руки. Приставив ступни, приседали и выпрямлялись, отклонялись друг от друга, запрокинув голову, и снова вставали, чуть не обнимаясь. А если и обнимались — что ж тут такого? И физическая разминка, и немая клятва верности друг другу.
     Размялись славно. Кира особенно хотела раскочегарить руки. Сцепляла сзади, а Ева толкала из в разные стороны, по самое "не могу". Даже потрескивало в воздухе. Заодно Кира училась ловить кайф из близких к болевым ощущений.
     Не успели оглянуться, как запыхались.
     — Отдых две минуты, — сказала прерывистым голосом Кира и рухнула на кровать. Лифчик, до того безбожно растягивавшийся грудями, обрадовался и толкнул их к голове. Раскинулись по бокам могучие полушария, еле-еле колеблемые дыханием. Расслабляться Кира умела.
     А Ева разделась. Ей казалось несправедливым вязать подружку, будучи одетой. Как будто подчёркивать своё над ней превосходство. Нет, лучше она будет выглядеть настолько беззащитной, насколько это возможно, трогательно беззащитной, и это как-то их шансы уравняет.
     Беззащитность начали создавать беленькие стринги с выбивающимися из-под них волосиками и маленький топик на босу грудь. Нижний край его топорщился, далеко отходил от тела, казалось, вот-вот вывалятся груди (если бы они были!). Пустота снизу всегда вселяла чувство незащищённости — будто и без лифчика вовсе. Наша героиня не поняла, что в глазах подруги она будет выглядеть не столь беззащитной, как сама себя чувствует. Но ведь главное — как себя чувствуешь сама, не так ли?
     К тому же манипуляции предстояло проводить сзади. Да, действительно, незащищённой надо прежде всего чувствовать себя саму, ведь подруга мало что увидит.
     Тем временем та открыла глаза, встала, присвистнула, увидев переодевшуюся.
     — А не боишься, что войдут? Не постучав. Раньше ты в моей тени пряталась, а сейчас-то не сможешь.
     — Дверь я заперла, — пояснила Ева. — По-моему, если увидят, что мы тут вытворяем, это позорней, чем просто раздетые. Садомазо всё-таки.
     — Ну, ты и скажешь! Горчицей сосиску мажешь или пупок в мороз оголяешь — так не называешь? В малых дозах всё путём! Вот ежели мне понравится и я буду часами лежать в верёвках, натирать рубцы, гноиться, здоровье терять — тогда да, извращение. А пока что… Девчонка хочет испробовать одну вещь, надеясь на удовольствие. Может, одним разом всё и ограничится. Нет, не говори при мне плохих слов.
     — Кира, — робко сказала Ева, часто дыша, хотя от упражнений она уже отдохнула. Топик так и ходил туда-сюда, из-под низу гулял сквозняк. — Раз мы об этом заговорили, можно, я тебя ещё о чём спрошу? Я это просто так, ты не думай. Раз не извращение, значит, не извращение. Как отличить дружбу между девчонками от лесбийской любви?
     Сердечко упало. Вдруг подружка поймёт, кто имеется в виду?
     — И очень даже просто, — был ответ. — Если отношения между девчонками — любые отношения — не мешают их дружбе с парнями, нормальному влечению, здоровому сексу, то никакая это не лесбийская любовь. Поняла?
     — Любые разве? А если… Ну, это… — Щёки залила краска. — Если оргазм приходит, как тогда?
     — Сначала убедись, что это и вправду он, — засмеялась Кира. — Переспи с парнем не однажды. Когда испытываешь настоящее сладострастие, девичьи забавы малышовыми кажутся. Так что не спеши судить и осуждать.
     Она говорила, будто советовала подруге, но та сразу поняла, что это такой стиль изложения, а не переход на личности.
     — Но если всё же это был оргазм? Ну, скажем, после писсинга. — Ева стала сморкаться, стараясь скрыть пунцовые щёки.
     — Значит, это бисексуалка. Не слишком почётно, но ведь не лесбиянка же пропащая!
     — А бисексуалка — не пропащая? Извращение же!
     — Извращение — то, что мешает деторождению и нормальным семейным отношениям. А для рождения детей достаточен секс раз в год. Всё остальное можно заменить тесным общением с подружкой. Амазонки так и делали. Только вот мужики на это не пойдут. Они-то нам и талдычат, что лесбийская любовь и бисексуализм — извращения. Ревнуют, себе хотят побольше урвать. А это не извращение — трахаться чуть не ежедневно, и к беременной жене лезть, и к кормящей матери? Лучше мы, женщины, сами разберёмся с тем, что нам хорошо и что плохо, сами себя и развеселим. Поняла?
     — А если я… — спросила Ева и испуганно умолкла. Ой-ёй-ёй, выдала себя — всю и с головой. Она не подумала, что ничего толком не сказала, не до того было.
     — Ну, говори скорей, я уже дрожу от нетерпения. — Кире и в самом деле не терпелось изведать бондажа. — Что там с этой девчонкой?
     Ура, не поняла! Про "ту девчонку" я с удовольствием расскажу.
     — А если девочка не общается с парнями — это ведь не нормальная половая жизнь, а? Может, её общение с подружками — не то? — Ну, как ещё сказать?
     Кира усмехнулась — жизнерадостно так.
     — Но ведь она же от робости с ними не водится, а не от того, что они ей не нужны после общения с подругами, верно? Значит, не бери в голову. Пусть она постепенно избавляется от стеснительности, робости, застенчивости и мало-помалу обретает своего парня. Пусть тоже начнёт с самого стеснительного. Про себя-то она о парне мечтает?
     — Мечтаю, — слабо улыбнувшись, призналась Ева.
     — Ну, вот видишь. Значит, ничего плохого в общении с подружками нет. Если что и плохо, так то, что подружка тебе мало помогает осмелевать. Исправлюсь, сей же минут исправлюсь. Смело меня вяжи, я в твоих руках обмякать буду. Но сначала корсет.
     — Джинсы сначала?
     — Точно — джинсы. В этом доспехе не согнёшься как следует.
     Джинсы взяла особые. Кира умела вываривать их в крепкой марганцовке, чего-то туда ещё добавляя. Ткань не распадалась лохмотьями, а приобретала забавный сине-розовый цвет. Особенно хорошо смотрелись в натянутом состоянии: будто тоненькая голубая плёночка покрывает розовую девичью попку, а задний проход заделан швом. О гульфике и говорить нечего. Задний карман и вовсе розовый, будто дыра здесь. Парни балдели, неопытные пытались незаметно потрогать, наглые — шлёпнуть. Приходилось мотать задом, усмехаться — моды, чуваки, не понимаете.
     Она натянула джинсы, обладошила выпуклые части, выдохнув и наполнив пространство хвойно-озонным запахом, затянула ремень. Талия была низковата, живот имел свободу. Не беда, здесь ещё стиснет меня.
     Надела корсет и чуть не уронила. Привыкла надевать с лямочками да плечиками, а тут их и нет. Верх полностью открытый, подмышки свободные. Пришлось придерживать руками, Ева помогла. Застегнула "молнию", доспех сел на тело.
     Снизу он сходился на животе и попе под тупым углом. Вершины этих углов касались ремня джинсов, а по бокам виднелись треугольники неприкрытой кожи. Обычно-то эта кожа полосится с пупком посередине. А тут иначе.
     — Обрати внимание на изгиб, — Кира провела руками по тазу, животу, попке. — Видишь, по форме почти что седло? Так что не боись, жокеюшка моя, садись в это седло — на меня, и орудуй. Мне не больно будет.
     — Что ты, это ж так красиво! Не у каждой девушки так красиво талия в таз переходит. Круто! Сейчас всё больше плоскобёдрые.
     — Потому-то и входят в моду корсеты. Ну, давай, утягивай. Помнишь, как?
     — Ага. Как браслет на часах.
     — Возьмись сразу за два, к остальным примерься. Взялась? Выдыхаю: раз-два, у-ух! — Вдобавок она сжала руками бока, помогла свести края.
     Ева быстро позащёлкивала все пять застёжек. Действительно, с рычагом попроще, хотя и на него пришлось давить основанием запястья, другой рукой держа корсетницу за дальний бок. А так тянешь-тянешь, а перед застёгиванием хозяйка устанет не дышать и всё сначала. Изобретение, однако!
     Корсет утягивался с каким-то хрустом, и было непонятно, да и некогда разбираться, хрустит ли он сам или же похрустывают косточки и хрящики девичьего тела. Но умерить степень сжатия не было никакой возможности. Либо ты защёлкиваешь "браслет", либо нет. А надо защёлкнуть. На выходе утягиваемая ойкнуть не может, тело чуть трясётся после каждого щелчка…
     Когда Кира устала не дышать, всё уже было застёгнуто. И когда она попыталась вдохнуть, Ева наконец-то поняла, что такое настоящий корсет.
     Как в хоккее — замах богатырский, а удар слабенький. Начало движения грудной клетки обещало большое расширение, а на деле… Вспучились груди, полезли из-под верхних рельефных уголков. На фоне прямой геометрии окружности молочных желёз чётко обозначились. Снизу по краю корсета образовались жировые валики — джинсы с их ремнём так не выдавливали. И богатырское начало вдоха перешло в пригонку тела к форме с малым движением. Дальнейшее дыхание пошло с трудом, работал в основном живот, там где не стыковались давящие одежды.
     Хозяйка поправила груди, поморщилась — лучше не трогать, больно, а всё равно сразу всё возвращается на круги своя.
     А Ева посмотрела, глубоко ли спрятаны соски, не могут ли вынырнуть. Нет, пучатся края, а то, что не для света дневного, под "бронёй".
     Ведь корсет носят и как верхнюю одежду.
     — Чувство такое, что и удар ножом выдержу, и пулю возьму, — тихо, экономя силы, сказала Кира и стряхнула, не нагибаясь, туфли, села на кровать. Попыталась всё же нагнуться.
     — Ой-ёй-ёй! — раздался крик. Ева поняла — верх корсета защемил жировую складку по верху грудей. А может, прихватил и сами железы — это ж боль дикая! Нагнулась, чуткими пальчиками погладила, где надо.
     — Не нагибайся. Зачем тебе?
     — Вязать ведь с ног надо.
     — Давай я завяжу. — Щиколотки обвила петля.
     — Туго-туго давай, не жалея. В такой броне выдержу, правду говорю, и стальной трос.
     — Кир, бондаж не так делают. — Самая стеснительная была и самой наинтернеченной. — Витки не очень тугие, впритык к коже только, зато их много, один к одному. Не туго, а не вырвешься. Так долго пролежать можно, а если затянешь недуром, то всё сразу онемеет, а быстро-то не развяжешь. Особенно если одной верёвкой схвачено. Впопыхах я в свободном конце запутаюсь ещё. Нехорошо будет.
     — Да это когда одна девчонка в квартире, помощи ей нет. — Кира разглядывала узел, шевелила ногами, получая раннее удовольствие — от стяга. И вся дрожала в предвкушении большего. Причём дрожала не частями, как обычно, а целиком — настолько единили тело корсет с джинсами. — А ты тут быстренько меня размотаешь. Давай по-тугому, а!
     — Нет, — не отступала Ева. — Дело новое, в первый раз балуемся, опыта никакого. Кто его знает, как оно повернётся? Хорошо, если я онемение размассирую, а ежели нет? Как ты врачу объяснишь? На меня ведь доносить придётся. То-то и оно!
     Не сдастся ведь. Ну что же, в чём-то девочка права. Уступлю здесь, зато локти пусть крутит от души. Ладно.
     И Кира, привздохнув, насколько ей теперь позволялось, и опираясь одной рукой о спинку кровати, начала следить, как её ноги обматывает верёвка — виток к витку.
     Ева накручивала витки, сначала присев на корточки, потом встав на колени, затем снова вернувшись к корточкам и поднимаясь с них.
     "Надо бы поменьше бондажа", — думала она. — "Ну, ножки надо поприжать, лягнуть-то она меня может — непроизвольно. А выше-то зачем? Может, на коленках и остановиться? Ой, нет! Тут тугой узел нельзя, а то она и коленки не согнёт. Как тогда ей ложиться? Не чурбаном же падать. Нет, тут я, наоборот, послабже проведу, заберусь повыше и завяжу".
     Но "повыше" не получалось. Витки пошли по расширяющимся (и как расширяющимся!) кверху бёдрам, узел здесь грозил свалиться. Не было никакой возможности завязать его и на самом рельефном месте — попке. А когда перевалила через неё, то самым удобным местом увиделась талия. То самое "седло", куда Кира предлагала подружке сесть. Тут уж узлу деваться некуда — ниже и выше всё шире. Можно и слабеньким сделать.
     Правда, чтобы добраться до самого узкого места, пришлось класть витки по голому телу — тем самым треугольничкам обнажённой кожи. Они ходили ходуном от спёртого дыхания, и Кира, догадавшись, в чём дело, стала задерживать дыхание на выдохе, приглашая в это время класть витки.
     И когда пришла пора завязывать, в Еве взыграло какое-то хулиганство. И ещё какое-то любопытство экспериментатора, спящее, к сожалению, на лабораторных занятиях. Насколько жёсток, прочен настоящий корсет? И она затянула узел изо всех своих силёнок — аж до дрожи в руках.
     Странно было ощущать, как пружинит под верёвками. Слабо-слабо, но всё же достаточно, чтобы не было впечатления, что опоясываешь мраморную статую или рыцарский доспех. Корсет потрескивал, поскрипывала о него верёвка, может, и в теле что-то похрустывало. Каково там ему? Защита не стопроцентная, да и сам корсет ведь заодно с верёвкой, сдавливает плоть, да ещё умело, с учётом формы. Грубой верёвке такое и не снилось.
     Да, защита, похоже, рэкетирская. Сам имеет и противится, чтобы другие имели. Вот и вся защита. А я ещё затяну-у-у-у…
     Кира вдруг крякнула. Она, оказывается, вдохнула, ещё больше прижав тело к броне, и удерживала вдох всё время, пока Ева, сжав зубы, тянула узел. И победила, выходит! Раз вдох подруга не удержала, вырвался воздух из девичьих уст с характерным кряканьем, выдающим, с головой выдающем подружкино противодействие. Никакое "Сдаюсь!" не прозвучало бы столь победно.
     Победительница не сдержала довольной улыбки, и тут же вспомнила собственную история с опоясыванием.
     Это случилось, когда размеренный ритм жизнь девочкиного живота: "по-большому — по-маленькому, по-большому— по-маленькому" вдруг осложнился какой-то сперва неясной смутой, что-то стало там кружить, накапливаться — не как то, что регулярно копилось и регулярно выходило. Девочка испугалась — это могло рано или поздно рвануть. Но делать нечего, спросить кого-то, посоветоваться она стеснялась, оставалось ждать, всячески старясь облегчить тяжесть. Тужилась больше обычного на унитазе, пила больше воды. И взрыв произошёл — с кровавыми последствиями. Как всегда, неожиданно, не когда намеренно тужилась. Хотя новоявленная девушка знала уже, для чего это такие тампоны и куда их ладят.
     Столбики, которые надо заталкивать вовнутрь, она применить не решалась. Вообще не решалась совать что-то туда, куда доселе ходу не было, распечатывать пещерку. Приобрела вкладыши в трусики. И, вложив, испугалась — не спадут ли трусы, не видно ли снаружи "гостей" живота, взбучивших ткань.
     Опасения напрасные, но навязчивые. Вдобавок эта вулканическая деятельность живота, обострение чувствительности, намёк на рождение чувственности. Навязчивые страхи, что кто-то стащит с неё трусики… В общем, стала она носить их не просто на резинке, а вставлять в поясок шнурочек, как в плавках. Затягивала так, что в туалете долго сопение из её кабинки слышно было. Как старуха какая-нибудь.
     Кира про шнурок сначала ничего не знала, но потом обратила внимание на красные рубцы вокруг подружьей талии. Перед сном, перед ныряньем в ночнушку углядела. Догадалась — сама такие опасения питала, правда, слабые, быстро прошедшие. Логика подсказывала, что сразу после изменения обстановки — в вуз всё-таки поступила!) робкую девушку не стоит разубеждать. Пусть поварится в студенческой среде, убедится, что трусики срывать здесь нет обычая, что не пялятся на девичий низ в попытках угадать там вестник "критических дней"… Тогда и навязчивость пройдёт, лягут на девичью кожу трусики тоненькие и свободненькие. А пока можно лишь посоветовать взять шнурок потолще, типа ботиночного, чтоб рубцов не оставлял.
     И Ева такой в поясок вдела. Первый раз, как завязала, удивилась — как мягко в поясе, всё давление равномерно распределилось по окружности. Но всё плотно и надёжно, низок к промежности прилегает ещё пуще прежнего. Ко двору пришлась малая доза свободы.
     Подруга оказалась права — уже к зимней сессии Ева перестала шнуровать трусы. Кроме обвыкания, чуть не намочилась в туалете, обломав ноготь при развязывании узла. Попробовала вставить тугую резинку, а та возьми да лопни — аккурат при выходе из комнаты общаги. Видели бы вы Евины глаза! Испуг! А если бы на людях? Нет уж! Тем более, что Кира демонстративно ходила в приспадывающих трусах, подавая пример. Живот девичий — дело тонкое, говорила она при всяком удобном случае, ему свобода нужна.
     Теперь тугой узел отменил свободу. Ева разогнулась. Кира осторожно, опасаясь упасть, села на кровать.
     — Ну, всё, русалка я самая настоящая. — Он подняла связанные ноги и тяжело помахала ими, будто рыбьим хвостом. — Ни на миллиметр не разомкнуть. Никакого секса. Слушай, может, русалочий хвост — это такой пояс целомудрия?
     Осторожно посмеявшись, Кира перехватила верёвку и начала обматывать себя выше пояса.
     — А здесь-то зачем? — забеспокоилась Ева. — Ногой лягнуть можешь, ладно. А выше зачем? И так корсет.
     — Вот и проверю его — как он внешние силы держит. — Кирины руки так и мелькали вокруг туловища, витки ложились на гладкую поверхность вплотную и подбирались к холмам. — Туже мне уже не будет. А пореже нельзя — сама видишь.
     Ева наблюдала, как витки начали скользить по гладкой нижней поверхности чашек, пришлось винтить их вплотную.
     — Хватит, наверное, — сказал она. — Давай завяжу сзади.
     — Э-э, нет. Видишь, какой конец остался? Жалко терять. Обвяжусь уж до шеи.
     Витки, казалось, вминались в корсет. Вот они начали прессовать верхние части грудей, выдавливаемые из чашек. Плоть повылазила из промежутков, ища хоть какой-то выход, какую-то свободу. Дыхание становилось всё более тяжёлым и затруднённым.
     — Тебе не больно? Дала бы сверху свободу какую-никакую. Плечам же страдать.
     — Всё хок-кей-но! — Кира с трудом орудовала руками. Попыталась сделать захлёст вокруг чашек крест-накрест — удалось, только втолкнув верёвку между витками по бокам, иначе скользило и срывалось. Этот крест-накрест обозначил бюст, совсем было скрывшийся под верёвками. Витки уже добрались до подмышек. — Теперь затяни сзади.
     Ева неумело завязала узел между лопаток.
     — Ещё завяжи, ещё узел сделай. Ох, горе ты моё! Морской надо вязать, я же спиной чую, что вяжешь слабенький. Ну так хоть числом возьми.
     Через минуту на спине красовалась связка неумелых узлов. И верёвка кончилась.
     — Всё? Ну, теперь потрепыхаюсь немного. — Кира исполнила намерение, но чуть не свалилась с кровати — сидела-то на самом краю. — Нет, позже. Давай, помоги мне лечь на живот.
     Она повалилась на кровать и, ухватившись руками за края, перевернула верхнюю часть туловища, легла лицом вниз. Пришлось помочь ей уложить и "русалочий хвост" — ровненько так.
     — Не жмёт?
     — У-ух, поздно спрашивать. Теперь твой черёд. Бери вторую верёвку и привязывай меня к кровати. Не жалей витков, как я вот не жалела. Чтоб шевельнуться не могла! Шевельнусь — считай, что тебя выругала. А то ведь, если ты меня так за нерв схватишь, как давеча, я ведь и "хвостом" могу в живот дать. — Она показала, как может, но неубедительно. Впрочем, по носу её ножки могли задеть весьма болезненно.
     Ева поправила тело.
     — Хотя погоди, дай рыбкой побиться. Сожми мои ладошки и вверх, вверх их повыше, до хруста в плечах. — Ева испуганно подчинилась, и густо опутанное тело забилось, заизвивалось, законвульсировало. Вверх голова и ноги — живот к постели, потом наоборот. Корсет вроде потрескивал, джинсы сопротивлялись молча. Точь-в-точь, рыба на песке.
     Ева не удержала ходящие туда-сюда руки, выпустила. Кира обессиленно рухнула на кровать, несколько раз вздохнула. Неприятно слышать, как человек пытается вздохнуть глубоко, но стеснён.
     — Кайф? — тихо спросила Ева.
     — Предкайфье! Забыла совсем. Дай резинку — волосы забрать.
     — Лежи-лежи, я сама тебе заберу. — Она аккуратно собрала подружьи пряди, затянула, с любовью погладила. Ого, лоб уже потный, отлеплять приходится волосы. Платочком отёрла лобик.
     — Это ничего, — хрипела Кира, задыхаясь. — Когда спутана, энергия не в движение переходит, а в тепло. Вот бы перед сауной так. И в сугроб!
     — Может, попить хочешь? — Ассистентка решила всемерно облегчать возможные неудобства.
     — Пока не надо. Твой черёд верёвку винтить. Привязывай меня к кровати!
     — Как?
     — Ох, горе ты моё! Ну, привяжи конец верёвки к крестовине, где матрас с боковушкой сходится. Только прочно привяжи! Там моего тела нет, голое железо, так что напрягай, напрягай. Как вот на талии моей.
     — Я лучше два узла завяжу. Для надёжности.
     — Два, так два. Не жалей железяку, затягивай от души.
     Кряхтенье показало, что указание выполнено.
     — Дай-ка верёвку. — Кира, изогнувшись коконистым своим телом, привстала на локтях и потянула конец. — Хм, да ты не до конца затянула, осталась, — она потянула, — пара сантиметров. Потрогай узлы теперь — тугие?
     — Ох, тугие! — Ева вдруг представила, что таким узлом схватило локти подруги — тугим, жестоким, бездушным… Аж передёрнуло.
     Позже Кира, узнав в чём дело, скажет, что на то и люди, чтобы подчинять себе предметы и извлекать удовольствие. Зубы человечьи тверды и на них съедаемому не сладко, но тем и служат они владельцу.
     И узелок тугой послужит.
     Дальше девушки стали перебрасываться верёвкой. Ева укладывала виток на ноги и швыряла моток под-через кровать. Кира опущенной рукой ловила его и перебрасывала через себя. Снова ложился виток на ноги и снова шуршало под кроватью.
     — Ты подтягивай, подтягивай, не ложи свободно, — командовала "гусеница", превращающаяся в "кокон".
     Витки уже шли по попке, переваливались через поясницу. Оказалось, что окрутить меньшим числом витков, чем была связана жертва, просто невозможно — новые витки упорно шли по долинам между витками старыми — двухминутной давности. Левую руку приходилось свесить с кровати, чтобы не прихватило, а размах правой всё уменьшался и уменьшался — всё меньше и меньше удавалось поворачиваться. Швырки теперь шли неприцельно, и зазевавшейся Еве раз чуть было не попало в лицо.
     Она помедлила, не решаясь стеснять верх. Но Кира, пролезя, куда удалось, руками и что-то поправив, сказала, что всё путём, груди за корсетом, как за каменной стеной, и вязать можно, не стесняясь. Теперь она, лёжа ничком, помочь ничем не может, придётся подружке пару раз пройтись вокруг кровати.
     Она так и поступила. Уже хотела было завязывать узел…
     — Стой! — остановили её. — Пройдись по всем виткам, начиная с ног, подтяни каждый. Так, так, так. Да что ты нежничаешь, тяни давай! Эх, надо было бы тебя вперёд связать, чтоб почуяла, как будет кайфово. Ничего, лучше поздно, чем никогда. Пока верь на слово и тяни, тяни.
     — Рубцы же будут, — тихо пыталась оправдаться Ева.
     — Ерунда! Второй слой витков вокруг корсета и джинсов — я его и не чую. То есть не чую, пока не двигаюсь. Как задвигаюсь, так и почую. И чем туже ты затянешь, тем больше кайфу будет при тех же движениях. Так что удружи. У-по-дружи!
     И Ева выполнила просьбу, славно принайтовав "кокон" к ложу.
     — Сейчас проверим, — сказала Кира. Попыталась подвигаться телом, взявшись руками за железную перекладину и попыталась подняться. Мышцы напряглись, но ничего не вышло. — Ух! Круто!
     И вся как будто обмякла. Руки опустились на пол, будто стекла струя густой жидкости. Помощница забоялась, схватила подружку за жутко расслабленную руку — не утекай от меня!
     — Полежу чуток, — не открывая глаз, сказала Кира. — Жмёт несильно, но такой кайф, когда чувствуешь, что ничем не ворохнёшь, ничего от тебя не зависит. — Она осторожно зевнула — стеснённость груди не давала зевать полностью.
     Ева посидела возле кровати на корточках. Дыхание привязанной было еле слышным, но какая-то натуга в шелесте слышалась. Ей же приходится каждый раз преодолевать сопротивление. А груди?
     Ей собственные, махонькие, слегка защемило от одной мысли об этом. Что-то напряглось, топик колыхнулся. Ой-ёй-ёй!
     Она скорее огладила себя спереди, ощутив невиданные жёсткости, потом наклонилась к подружьему телу и пальчиком проникла сквозь верёвки, туда, где верхняя плоть, прижатая к телу упругостью корсета, а теперь и весом тела, с натугой выползала из чашек, чтобы натолкнуться на верёвки.
     Визг раздался на всё комнату. Мгновеньем раньше палец ощутил нечто типа вязкого теста и, верно, продвинулся в нём чуть дальше допустимого.
     — Не смей! — строго сказала Кира, сперва часто-часто подышав и подняв чуток голову. — Не смей трогать меня расслабленную. Меня в таком виде пальцем запросто проткнуть. Я же как тесто, как кисель.
     — Я не хотела, — оправдывалась Ева. — Я думаю, тебе туго там, в грудях, может, ослабить надо. Не надо, да?
     — Ф-фух! Я уж думала, что ты решила злоупотребить моей беспомощностью, пошпынять там и сям.
     — Что ты, что ты, как ты могла такое подумать? Я просто не ожидала, что ты такая расслабленная, распущенная. Палец по фалангу в тебя вошёл, вот! Первый раз такое.
     — А я именно в первый раз так и расслабилась. Не поверишь, но впервые так мне помогли. Знаешь анекдот, если избежать изнасилования нельзя, расслабься и лови удовольствие. Мне уж грёзиться кое-что начало.
     — Ой, ну извини, извини, глупая я.
     — Это ты меня прости. Громко я завизжала? Спросонок или спрослабок не хотела, а само крикнулось. И воздух, а его мало у меня, весь вышел, аж задохнулась.
     Ева присела на краешек кровати, нагнула голову, поцеловались они с подругой. Прощена. Можно продолжать.
     Но продолжать оказалось нелегко. От головы до ног спутанное, спелёнутое, пугающе-неподвижное тело — так непохожее на свою энергичную, жизнерадостную, громкоголосую владелицу. Куда верёвить его дальше?
     Пугала и бейсбольная бита, лежавшая рядом с толстой петлей. Прямо пытошное оружие, что тут скажешь? Никогда таким не приходилось пушить.
     Ещё пребывая в раздумьях, Ева слегка похлопала подружку по спине, как бывало, и неприятно поразилась ощущению — будто моток верёвки похлопала. Нет, телячьих нежностей не получится.
     Тогда она вцепилась в верёвки и стала их двигать туда-сюда, чтобы хоть немного движения передать неподвижному телу. Какой-никакой, а массаж изнывающему под грудой всего тела.
     — Ки-ир… Не поднимай голову, не поднимай, я хорошо тебя слышу. — Еве казалось, что поднимая голову, Кира перенапрягается и распластывает груди. — Тебе как там, а?
     "Там" было вполне уместным словом: бондаж отдалил двух девушек, разрознил их мироощущения.
     — Не жмёт, не режет? Тесно, небось? — А вот "тесно" — не то слово, не джемпер же эластичный, не лифчик на размер меньше, в самом-то деле!
     Как-то тяжело дыша, связанная проговорила:
     — Нет… ничего… Если не дёргаться и дышать экономно, то не больно. Тесновато, да. А вообще-то, клёво так вот сковаться. Ничего от тебя не зависит. Как в самолёте: села, пристегнулась и ничем не ворохнёшь, пока не прилетишь. Знакомо?
     Конечно, Еве это было знакомо. Летала она, хоть и немного. Но в самолёте всё же больше свободы, не обмотана так.
     — Воздуха мне хватит. Буду дышать с натугой, в случае чего, зачащу. Но постараюсь без этого. Когда дышишь спёрто, энергия теряется, становишься вялая, сонливая, зато кайфу больше. Ведь если я свободно задышу, мне локти сводить больно будет. А в вялом состоянии — другое дело. Да и тебе безопаснее, если я еле дышу и не ворочаюсь, значит, тебя не двину, даже если ты мне бо-бо сделаешь.
     — Слушай, а может — хватит на сегодня? Хочешь — полежи ещё или подёргайся, и я тебя развяжу. Смотреть на тебя страшно, слышать, как ты дышишь, правду говорю.
     Отчаянным усилием, закинув назад руки, Кира схватила свою неверную подружку и прижала к спине… то есть кокону на спине.
     — Ты что? Не смей! Уговор дороже денег! — Тут силы её броска иссякли и руки безвольно упали вниз, коснувшись пола. Убеждать оставалось словами: — Евочка моя, давай дальше, а! Чего на полпути-то? Сама видишь — я тебя не лягну, не двину, даже плевком не достану. Как под наркозом я. Делай, что хочешь со мной, а локти сведи. Хочешь, до того повыворачивай их, рассчитайся со мной за тот толчок в ребро.
     — Ой, не надо!
     — Да ты сделай вид только, мне на душе легче станет. Вот, я кладу руки вдоль тела, приподнимаю. Снаружи из-под низу проведи свои руки, сомкни ладони на спине, а потом продвигай к моей шее. Дави на шею слегка, о свои руки приподнимай, ну, и мои с ними.
     Ева подчинилась. В самом деле, потренироваться не мешает — правильно ли она ловит момент, где остановиться, где подруге вот-вот больно станет, или же промахнётся.
     Довела до этого момента. Выворачиваемые руки похрустывали, связанная покрякивала, задерживала дыхание, даже пыталась напрячь руки, пыталась сопротивляться, но в таком положении это было бесполезно. Хотя морально Еве было трудно — всё-таки руки близкого человека, почти что родные. И только постоянное повторение, что от этого кайф, помогало не сдрейфить.
     Теперь надо проверить, предел ли это. Собравшись с духом, Ева на какой-то сантиметр резко подала руки, и тут же раздался угрожающий треск, раздался вскрик боли. Тут же руки были выпущены и бессильно упали на кровать.
     — Кажется… сочлась ты… со мной… — раздалось с постаныванием.
     Ева забежала с торца кровати и платочком отёрла льющиеся из глаз слёзы.
     — Больно? Ну, прости меня, прости глупую. Хочешь, развяжу?
     — Нет! Не больнее сделала, чем я тебе тогда. Помассируй только плечи и дай высморкаться. И продолжай.
     Массаж был проведён оперативно и интенсивно, пациентка аж покрякивала. И высморкалась она от души, утёрли ей остатки слёз.
     — Всё! Теперь свяжи мне руки в ладонях. — Она сложила их вместе, похлопала, призывая, — и оставь свободный конец, чтобы потом замотать до локтей.
     — Зачем?
     — У локтей кожа тонкая, не стоит её перетирать. Лишь чокнулся локотки, придерживай одной рукой биту, а другой замотай мне предплечья от души. Когда плотно замотаешь, не такая большая нагрузка на один виток, чтобы кожа лопнула.
     — Ой!
     — Ну, не лопнула, рубцов чтоб не было. И когда замотаешь и завяжешь, сразу разворачивай биту и убирай петлю.
     — Конечно, уберу, а то как же! Это же пытка.
     — Ну, давай же!
     Ева взяла верёвку, неумело завязала петлю и накинула её на Кирины запястья. Ладони сжимались и разжимались, выдавая волнение или скрываемую боль, они чуток вспотели.
     — Слушай, Кир и на запястьях кожа тонкая. Как тут завяжешь? Может, отменим?
     — Ещё чего! Надень на меня варежки, а локти обвяжи шарфом. Знаешь, где зимняя одежда?
     Ева стала выполнять указание, а Кира говорила тихим отчётливым голосом, не поднимая головы:
     — Подружка моя, сама решай все вопросы. Не вынуждай спорить, пресекать, растрачивать энергию по мелочам. Пойми, сил у меня не так много. Их все надо пустить на сопротивление, чтоб биться, как рыба на крючке, кайф ловить. Наслаждение — в борьбе. А если я устану уже сейчас, растрачу все силы — что же будет? Пытка. Дикая боль в теле и никакого кайфа. Так что не повторяй: отменить, развязать. Делай, что уговорились. Поняла?
     — Поняла вроде.
     — Не бросай ни в коем случае. Даже если затрещу вся и распадаться стану. Выживу, не беспокойся.
     — Да поняла, всё сделаю, не беспокойся.
     — Замотала руки? Ах да, чую. Крепко?
     — Крепко, крепко. Это через варежки слабо кажется.
     Руки подёргались. Крепко.
     — Ну вот, теперь каюк. Вставь-ка кляпик.
     — Кляпик? — не поняла Ева.
     — Он тут, под подушкой. Сунь руку. Ага, он.
     На ладони у Евы лежал мячик с двумя прорезями, большой овальной спереди и поменьше круглой сзади. Он упруго пружинил, пришлось поднатужиться, чтобы сжать.
     — А зачем прорези?
     — Ну, чтоб дышать свободней, слюну выпускать, да и челюсти время от времени сжимать чуток, чтоб не каменели. Клёвая штучка!
     Она умолчала, что это средство для минета, оттого и коробочку с ярлыком уничтожила. Кто боится женских зубов, тот перестраховывается, хотя кайф, конечно, не тот. Язык-то скован.
     — Сама не хочешь попробовать? Ну, не надо, я просто так. Теперь меня не пожалеешь, мол, задыхаться начала, слюной захлёбываться. Мычать буду — от радости, не обращай внимания и жми до конца.
     На самом деле Кира боялась, что смалодушничает и прервёт пытку, а с кляпом придётся уж пройти всё до конца.
     — Как же я узнаю, что тебе плохо и пора кончать?
     — Раз мычу, значит, живу. Постараюсь мычать, пока есть силы. Не постоянно, время от времени. А вот если замолчу больше чем на две минуты и обмякну, то поступлю на твоё усмотрение. Только прошу: будешь развязывать, начинай с привязи к кровати. Обмякшая, я тебя не толкну, так что отвяжи сперва от кровати.
     — А потом?
     — Переверни меня на бок или даже на спину. Я тебе подмигну, если смогу. Если всё будет хоккейно, подтяни ноги к запястьям и привяжи. Полежу в таком виде. Вот если сомлею, тогда развязывай всю. Но развязывай сначала тело, руки оставь на потом. Я, когда приду в себя, ещё с ними поиграю. Запомнила?
     — Да, вроде.
     — Вставляй! — и Кира сглотнула, положила язык, широко открыла рот.
     Отчаянно сжатый мячик, поднесённый к нему, вырвался из слабых девичьих ручонок. Кольнул страх — а ну как выбьет зубы, но они только лишь разжались, чуть не до вывиха челюсти, жертва дёрнула головой, захлебнулась горлом. Но это длилось какую-то секунду. Послышалось успокаивающееся носовое дыхание, так дышат, когда хотят плдавить рвоту. Отверстия не совпали, изо рта торчал влажный от слюны бок. Кира слегка помычала.
     — Слышу и приступаю. — Ева слегка погладила подружку по растрёпанным волосам. Одна, совсем одна, все решения принимай сама.
     Обмотала локти шарфом. Эх, да хозяйка их сводить пытается, напрягаются бицепсы, ворочаются плечи. Погоди-погоди, помогу.
     На шарф легла петля из толстой верёвки. С каким-то содроганием (в первый раз!) Ева взяла в руки тяжёлую бейсбольную биту.
     Связанная вдруг замычала, и Еве причудилось, что та не знает, зачем её связали и закляпили, думает, избивать будут. Отчаянно просит пощадить. Длилось это секунду-другую, но такое чувство в груди зародилось — новое, страшное и вместе с тем боязливо-приятное, хотя и себе в этом не признаешься. Не маркиз ли де Сад привет с того света шлёт?
     Она вдела биту в петлю, не решаясь поворачивать. Тяня время, подержала Кирины варежки в своих руках, посжимала чуток, погладила. Снова раздалось мычание — не телись, прессуй меня по полной!
     Ева взяла биту за оба конца, как велосипедист — руль, повертела вокруг оси, как мотоциклисты крутят, даже порычала тихонько, как мотоцикл — это чтоб завестись, собраться со злостью и свернуть куда надо. Как только чувство лихости стало наполнять грудь, девичьи ручонки попытались повернуть "руль".
     Повернули. Но он сразу же выпрямился, как у настоящего мотоцикла, что повернуть влево-вправо может, а вот ходить по кругу — увольте. Ещё попытка, в другую сторону на этот раз — и снова неудачно.
     Что такое? А то, что петля на локтях была завязана очень маленькая. Собственно, Кира рассчитывала на локти, раздвинутые на ширину спины, и промахнулась. Надо было вдвое шире реального расстояния, чтобы легко было сделать первый перехлёст между битой и локтями. Второй и следующие перехлёсты на последующих оборотах идут уже легко, рычажно, а вот первый оборот и первый перехлёст — самые трудные. Их-то и не удаётся сделать.
     Проклятье! Кира уже устала напрягать мышцы, пытаясь свести локти за спиной, и помощи ждать неоткуда. Ева освободила одну руку, крутя биту второй, но так неудобно, да и что сделаешь одной рукой? Надо бы свести локотки поближе, чтобы сделать первый оборот, а как их сведёшь? Тут двумя руками и то трудно, а уж одной!
     Но надо, надо. Надо! И побыстрее, а то тело, где его скупые клочки виднелись между витками, начало приобретать то красный, то синеватый оттенок. Всё-таки мешает кокон кровообращению, а закляпленная и сказать не может. Нет, надо поскорее.
     Кажется, выход найден. Ева упёрлась в кровать одним своим коленом, второе приставила к ближайшему локтю. Крепко? Вроде. Подготовила биту, чтобы сделать сразу полный оборот, вовремя убрав колено. Поправила шарф. Правой рукой крепче сжала конец биты, левой взялась за дальний локоть подруги. Чуть помедлила, И, резко выдохнув, рванула локоть к себе, а биту — кругом.
     Не получилось. Локоть просто-напросто выскользнул из руки, которая звонко шлёпнула себя по животу. Бита не повернулась, спружинила. Кира замычала, кажется, одобрительно — на правильном пути, сестрёнка, только покрепче давай да побыстрее.
     Ну что ж, покрепче, так покрепче. Снова занято исходное положение. Ручонки девичьи не бог весть как сильны и долго сжимать на пределе не могут. Так что Ева крепко сжала локоть одновременно с рывком к себе и попыткой крутануть биту. Живот от того нечаянного шлепка ныл, и пальцы сами собой сжали локоть посильнее — чтоб не вырвался.
     И снова пережала нерв!
     Боль обожгла попку. Неужели в неё заехала вновь сорвавшаяся бита? Нет, это пол шандарахнул по моей попке, вернее, попка по нему, ибо упала назад девочка и хорошо ещё, что брюшной пресс не расслабила, а то бы головой о твёрдое, а голова — не попка. Во всех смыслах. Какое-то земле… кроватетрясение сбросило бедняжку на пол. Как, что? Так содрогнулось привязанное тело, вместе с койкой содрогнулось, что сидящую отбросило назад.
     И в ушах стоит неслыханный ранее звук. Немыслимой силы визг, вырвавшийся из Кириного горла, наткнулся на резиновый шар и заставил его затрепетать, завибрировать, заколотиться о зубы. Это надо было слышать! Позже Кира расскажет, что у неё до невозможности защекотало прижатый язык, а зубы, так вообще стали рассыпаться в пыль. Ну, это преувеличение, конечно, но ревизия показала, что пошатываться стали зубки. Пришлось о них позаботиться, бальзамом "Витаон" попользовать, кальцием укрепить. Вообще, заняться своими зубами и здоровьем всерьёз — не только красотой.
     А тогда просто прозвучал мычливый зубодробительный звук.
     Упади она на улице, и от такой боли в попке, через пару секунд проявившейся и заполнившей всё тело, Ева заплакала бы, не смогла сразу подняться, а то и вообще потеряла бы сознание. Но теперь — дело другое. Заглушённый визг и синеюще-краснеющее под витками тело не дали сэгоистничать, расслабиться. Выручать надо подругу, о себе потом подумаю.
     Единственное, что она себе позволила, — это потратить несколько секунд на массаж. Собственно, Ева просто поднялась и крепко потёрла полуголую попку обеими руками. Стринги. Интересно, в трусах лучше было бы? Гигиеничнее, но вряд ли не больнее. Утихло чуть-чуть. Вперёд!
     Мычанье Киры теперь напоминало плаксивые стоны. Её сводил с ума чещущийся язык. Кляп, колеблющийся инфразвуком, сделал своё чёрное дело, с языка будто содрали кожу и засаднил он невыносимо. Ещё кончиком в отверстие пришёлся, резиновый край донимао. Ко всему была готова Кира — к давлению панциря и верёвок, к хрусту в суставах, даже к вывиху, на худой-то конец, но пытки языка не предвидела. И как дать знать подружке, чтобы вытащила этот проклятый кляп и что-то такое во рту сделала? Не ясно, что, что хочет, хотя бы пальцами обвела рот, но только чтоб это свербление, это чувство содранной кожи прекратить. Но об этом не уговаривались. И догадаться трудно.
     Кира уронила голову… нет, голова у неё и так лежала, но теперь донельзя расслабилась шея, засвербило в носу. Молодец нос, отвлекает болевое внимание от языка, вон аж слёзы выступили. Да что там выступили — покатились. Всё чуток лёгче.
     Легче — это она решила по привычке, а привычка образовалась тогда, когда рот был свободен и всегда можно было хватануть им воздуху, того не замечая. А вот сейчас не хватанёшь. Дышать можно только носом. И при попытке вдохнуть Кира чуть не задохнулась собственными соплями. В глазах потемнело.
     Это был уже второй страшный звук, атаковавший Еву за последние четверть минуты. Задохнулась подружка! Скорей на помощь!
     В полузабытьи девушка почуяла, как что-то мягкое закрывает ей нос, из последних остатков воздуха высморкалась в носовой платок. Накрыло воспоминание детства — лежит девочка в колыбельке и утирают ей, несмышлёной и беспомощной, носик. Как хорошо, опять можно дышать! Как приятно сделать нормальный вдох через нос!
     Ева с сожалением посмотрела на свои стринги, испорченные подружьим носом. Да, это они, мгновенно сдёрнутые, послужили носовым платком, разыскивать который под задыхающиеся звуки было некогда. Стыдливость, побудившая скорее сдёрнуть лифчик, отступила перед целесообразностью: его ещё расстёгивать надо сзади, теряя драгоценные секунды, да и жёстковаты чашки. А стринги — что ж, ведь дверь на запоре. Летите в угол, сопливые вы мои, а мне искать другие некогда, так буду.
     На чём мы остановились? Узкая петля доказала свою несостоятельность. Она и соскочила к тому же — рывок заломленных назад рук был резок. Недолго думая, Ева свила петлю пошире. На другом конце той верёвки, коей были связаны запястья подруги, и надела на локти. Что ж, потом можно будет свить предплечья со стороны запястий либо локтей.
     И первый поворот прошёл удачно. Кирины локти почти не сдвинулись, не помешали сделать первый перехлёст. Ну, дальше — легче. Ева начала двумя руками, перехватывая по-шофёрски, вращать биту, множа витки между ней и обмотанными шарфом локтями.
     Туговато, но идёт. Из-за перехватов вращение шло рывками, и при каждом таком рывке тело вздрагивало — это Ева чуяла, сидя рядом на краешке кровати. Вот кончился задел, локти пошли на сближение, натянулись сухожилия, напряглись мышцы…
     Какое-то подозрительное шевеление наблюдалось в варежках. От врезания верёвок они защищали, но не дают и увидеть, как судорожно сжимаются-разжимаются ладони, потные и красные до ужаса. Хорошо, если ещё произвольно, хочет прессуемая так уравновесить ощущения на разных участках рук, а если нет, если ладони корчатся в неостановимой агонии?
     Спросить бы, да — кляп. Сейчас он был почти безработным. Активно до того помычав, Кира замолчала. Она как-то странно кряхтела, задерживая дыхание и затем "бросая" его в узкий проход носа. Ага, когда задерживаешь, всё напрягается и грудь, поди, ещё больше распластывается о корсет. В попытках уравновесить болевые ощущения, пусть добавить их где ещё, только чтоб без перепадов было, так, кажись, легче. И всё, что может, спутанное тело делает. Вон и шею напрягает, пытаясь поднять голову.
     Похожим образом подружка покряхтывала при массаже, после каждого прохода рук по расслабленному телу, так что ничего страшного, крутим дальше.
     Глаза приковывала бита — перехватывать надо было уверенно, не дай бог выпустишь — и этот снаряд, насыщенный энергией скрученных сухожилий, рванёт в обратную сторону и двинет тебя по рёбрам. Это мешало увидеть, как взбухали жилы под кожей, как недуром напрягались мышцы — не то чтобы произвольно, Кира уже потеряла над ними контроль, а как мясо, отбиваемое или прессуемое. На девичьих плечах, гладких, нежных, появились какие-то тени. Вот резко, очень резко очертились изгибы и впадинки, обычно незаметные на полненьких девичьих ручках, жирок их обычно скрывает. А тут нА тебе — обнажилась суть. Как у культуристки, честное слово, у тужащейся причём культуристки. Прямо-таки по-мужски вырисовываются бицепсы и трицепсы, но куда им против кругового пресса! Лопнете, дурачки, если вовремя не расслабитесь. Нет, не слышат. Помассировать бы их по-ласковому, заставить размякнуть, но куда эту биту деть? Да и поспешать надо, со всеми этими нежностями, поглаживаниями всё тело в оплётке занемеет.
     Локти сходились при каждом обороте биты, немного поднимаясь от тела, и руки мало-помалу начинали выворачиваться из плечевых суставов, а тело вжималось в постель. Не будь тугой этой привязи, тело выгнулось бы луком, а так только поослабли внешние витки посерёдке. По краям, стало быть, усилились.
     Ева старалась крутить биту плавно, не делая рывков при перехватывании концов. Кира ведь не велела ей добавлять боли ещё и этим. Ну, и не буду. Вот если бы сказала, тогда… Но не сказала ведь!
     Говоря научным языком, по мере продвижения процесса происходило перераспределение прилагаемой нагрузки. Мышцы плеч были уже сломлены (в переносном, слава богу, смысле), сопротивления не оказывали и мало-помалу "отфутболивали" нагрузку ключицам. Её волей-неволей брали на себя сухожилия, старались, как могли, не лопнуть, не выпустить кости из суставов, приподнимали локти.
     Прессуемая не видела, сколько там, сзади, ещё осталось, и даже считать обороты было невмоготу, хотя при каждом рывке биты тело рефлекторно дёргалось и в глазах начало темнеть. Надо было вовремя вдыхать, ибо если вдох подгадает под рывок биты, то грудные мышцы, казалось, заклинит. Естественное мышечное чувство ушло, вытесненное элементарной болью, и теперь за спиной горел треугольник из плечей и ключиц, с каждой секундой накаляясь болью всё сильнее и сильнее.
     Вдобавок верёвка пережала сосуды и нервы — шарф при такой затяжке уже не спасал, руки начинали неметь. Десятки, сотни иголок их кололи. Плечи же, напротив, ничуть не немели, а даже потрескивали и всё больше охватывались пламенем боли.
     Ещё недавно общее возбуждение позволяло перегонять страдания в кайф. Но теперь боль перегоняла это самое возбуждение, которое стало, чёрт возьми, улегаться и ничего тут не поправишь. Искусственные меры, постанывание, напряжение тех мышц, что ещё слушались, уже не помогало. Хотя мгновеньями кайф и ловился.
     Рывки следовали ритмично, казалось, им не будет конца. С каждым поворотом добавлялся виток в тугую спираль, на сантиметр сближались локотки.
     На предплечьях выступили вены. Взбухли, натянули кожу. Прямо старушечьи руки! Как будто машина времени показывает, какой она будет, подружка моя, где пройдут эти "верёвочки" под дряблой тогда кожей. Бр-р! Ничего, скоро обратно поедем, вернёмся из этого безрадостного будущего.
     Кира начала понимать, что переоценила свою выносливость. Легко сказать — вставляй кляп и прессуй до конца. И никакого стоп-крана. Вот-вот суставы затрещат по швам, и поймёт ли Ева, что надо нарушить категорическое приказание?
     Труженица тоже слышала потрескивание, но оно было не страшнее треска в её собственных суставах, когда она приседала или потягивалась. Если долго не двигаться в каком-то направлении, то суставы там зарастают, надо разминать. А Кира не смыкала сзади локти аж с самого рождения, и если потрещит немножко — не беда. Да и осталось-то до встречи давно не встречавшихся родичей немного — три-четыре оборота на глаз.
     Кира кончила кряхтеть, помолчала, собираясь с силами, и стала помычивать. "Бросаемый" выдох стал идти не через нос со слабым сопением, а вибрировать в носоглотке, сначала мало-помалу, потом — всё сильнее и сильнее. Видать, расслабилось там всё у скрученной, потеряла она контроль над носоглоткой. Потеряла? Может, уже пылает болью тело и не до мелочей ему, таких, как тихий выход. Рефлекс — стони, подавай сигнал СОС.
     Но что толку СОСать, вперёд договорившись, чтоб не слушали? Нет, и впрямь это непроизвольно выходит. Или забыт в пламени боли уговор, или теплится вера, что поймут твои мучения и наплюют на уговор, спасут. А может, ей так нравится — постанывать, лишнюю боль через нос сбрасывать? Когда гибнут, иначе мычат — хотя Ева и не знала, как именно. И как Кира стонет при сексе, не знала. Нет, надо продолжать.
     И она крутила, перехватывая концы, и снова крутила. Сама сопела, это разве легко — слабенькой девочке? Почти пыхтела она, и эти звуки начали проникать через шум в ушах, через звуки собственного дыхания, через плоховыносимую боль. Чудится, что и обороты всё медленней и медленней, всё слабеют и слабеют ручонки. "Что, если не хватит у неё силёнок?" — подсказывала надежда. Тело выложилось в смысле противостояния крутежу, может, не одолеет мой последний рубеж обороны сухожилий и суставов ослабевшая подружка?
     Всё меньше надежды, меньше, ещё меньше…
     Внезапно Кира поняла — всё, предел. Если раньше можно было обойтись болью в суставах, нытьём мышц, немением рук, то сейчас должно произойти что-то непоправимое. Сломаться! Ужас ожёг мозг — где он, стоп-кран? Когда калечит близкая подружка, да ещё по твоему собственному приказанию, — это страшно.
     Чувство такое, что руки так и останутся на веки вечные позади — если не отвалятся совсем.
     Кира собрала последние силы, и тело содрогнула судорога. Дёрнула голову назад, уронила, стукнув, кляп поглотил страшный стон. Она не знала, что оставался один, только один виток.
     Тело само подсказало выход. Вмиг носоглотка наполнилась тёплым и солоноватым, снова при вдохе страшно там заклокотало. Но Ева, торопясь оказать помощь, поторопилась крутнуть биту последний раз, не обращая внимание на страшный хруст. Придерживая одной рукой рычаг, она соскочила с кровати и за неимением носового платка зажала нос Кире своими пальцами — сморкайся, подружка, в них!
     Подружка не спешила сморкаться. Вообще не реагировала. Ева разжала пальцы. Да полно, дышит ли она? Если и дышит, то так слабо, что почти незаметно. Голова безвольно лежит на постели, даже перевалилась на бок, глаза закрыты. В сознании ли?
     Но прежде Ева выполнила уговор. Локти сошлись, и она легко замотала подозрительно синеватые предплечья верёвкой, завязала узел. И только тогда обратила внимание, как неестественно вывернуты плечи из суставов, торчат вверх. Вытащила биту, сняла петлю. Не реагирует подружка. Может, задохнулась?
     Ева где-то читала, что матери высмаркивают своих грудных детей, беря носик в губы и втягивая в себя. Так она и поступила. Конечно, вкус во рту вышел не ахти, сплюнула прямо на пол. Но ведь и ситуация чрезвычайная, надо потерпеть.
     Кажется, дыхание восстановилось. Она с трудом поддела и выпростала из зубов кляп. Ого, как расслаблены челюсти! Рот так и остался полуоткрыт. Что с тобой, подружка моя, ты что, без сознания? Потрепала по щекам, погладила, приоткрыла веко.
     Неужели целиком отключилась? Надо бы проверить, но не похлопаешь — до тела не доберёшься. И Ева, сдвинувшись назад, чуть-чуть расшевыряла верёвки под попкой, кое-что сдвинула с крутизны вниз, и смело засунула ладонь. Сомкнутые ягодицы всю не пустили, но один палец всё-таки добрался до окончания девичьего тела, которое сзади скрывают ягодицы. Но лишь чуть раздвинь их девушка или наклонись вперёд — и вот он, мыс с расщелинкой!
     Трусы, конечно, его обтягивали, но ведь были они эластичными-эластичными и палец легко с ними договорился. Пытаясь дотянуться до клитора (уж он-то точно знает, без чувств ли хозяйка), девочка малость ошиблась, и палец пошёл в вагину. Трусы, словно резиновая оболочка, обхватили его, как бы предупреждая.
     Внезапно Ева поняла, что вот-вот лишит подружку девственности. Стыдливо убрала палец, вытащила ладонь. Ей показалось, что сомкнулись края ягодиц, кои она расшевелила, пожали чуточку её ладошку. Знать, не в полной отключке подружка, хотя бы рефлексы сохранились.
     И принялась разматывать прикроватывающую верёвку.

     Рассказ Лёшки на корсетную тему.
     Вот какая история мне вспомнилась. Был у нас в классе один парень, Славка. Чаще называли Славик, а ещё чаще — Слабик, силой большой, мягко говоря, не отличался. А если называть вещи своими именами, был он тщедушен и хил, мужских компаний чурался, да и девочками обласкан отнюдь не был. Схваток всяких молодёжных удалых избегал, как огня, но однажды не уберёгся и получил кулаком под дых. То ли разнимать бросился не с того конца дерущихся, то ли просто спасал свой портфель, оказавшийся в эпицентре случайной свалки. Но больно стало по-настоящему.
     Даже драчуны перестали мельтешиться, увидев, как Слабик застыл с разинутым ртом, не в силах вдохнуть. Кто-то хладнокровный отсчитывал секунды, как рефери на ринге, но не нокаут фиксируя, а рекорд задержки дыхания. По аналогии с физкульт-приветом, это был принуд-рекорд. Жаль, что рекордсмен не двигался, а то с такой кислородной скромностью ему в собиратели жемчуга дорога. Подбежали девочки, оказали доврачебную помощь, то есть кто-то дёргала за руки в разные стороны, кто-то производила поцелуй наоборот, то есть со вдуванием, но смогла вдуть в рот только свой язык, кто-то тёрла грудь, по инерции щадя, словно женскую, кто-то слегка колотила по спине, хотя кашля не было. Рекорд сорвали, но жизнь сохранили.
     После этого случая Слабик замкнулся ещё больше. и только со временем выяснилось, что он стал думать о защите. Ведь за эффектом удара наблюдали все, в том числе его возможные недруги, у которых появилась эффективная для него угроза. Давай того-сего, а то как двинем, как тогда! И отберём сами. Как бы сделать так, чтобы её не было?
     Ну, лучшая защита от холодного оружия, включая кулак, — это рыцарские доспехи. Опробованы временем. Средние века они уже прошли (дело было в старшеватых классах), пришлось учебник, где были нужные картинки, доставать. И доставать у девочек, которые из-за этих картинок и хранили старые книжки. Мало того, судя по следам на страницах, среди нарисованных рыцарей были и любимцы хозяйки учебника или её подружек, и вообще, рыцарство школьницами ценилось. Очень мало его осталось в школьной жизни, в основном, в мечтах.
     Слабик вспомнил, что в исторических произведениях герои иногда пододевали кольчугу или кирасу под верхнюю одежду, чтоб только кинжальный удар выявил наличие защиты. Это ему подходило, тем более, что против кулака годилась и жесть, кинжалить его вроде бы не собирались. Помеха была в другом: на всех изображениях рыцари были в полном снаряжении, части, похоже, сварены, как всё это надевается, непонятно. Но ясно, что держится целиком, не по отдельности. Латы не бикини, раздельными не бывают.
     Одноклассники, пожалуй, удивятся неожиданно мощным плечам хиляка — а это плечевые доспехи распирают пиджак, прорвут ещё, чего доброго. Да и брюки вряд ли налезут на все эти рыцарские наколенники-наголенники и всякие прочие гульфики. А отдельно защита живота нигде не представлена и как её изготовить -непонятно. Дело зашло в тупик.
     Выручили Слабика, как ни странно, родители, которые о его бедах ничего не знали. Они вдруг заговорили за ужином о зубных своих делах. Как болят зубы, наш герой отлично знал, видал он и коронки во взрослых ртах, но его поставило в тупик слово "мост". Да ещё вспомненные предками солова какого-то Райкина: "Строю мост через рот". Что такое?
     Спросил. Объяснили. Оказывается, когда не хватает нескольких зубов подряд, то делают протез из ряда сваренных коронок, а крайние надевают на обточенные крайние зубы. Вот тебе и мост через межзубную пропасть. Только кроме микробов некому через него перебираться. Но как иначе назвать?
     А это мысль! Живот-то и представляет собой костный прогал от нижних рёбер до… Слабик прощупал и нашёл косточку а самом низу, прямо у того… ну, что прикрывается в обязательном порядке трусами и зовётся нехорошим, но часто звучащим словом. По атласу посмотрел — это лонная, или лобковая кость. Есть края!
     Обтачивать кости, конечно, незачем, тем более, они внутри тела. Просто надо вырезать из жести "кирасу" по форме живота и сделать сверху и снизу такие пазы, чтобы наложить на рёбра и лобок — и совпало. Тогда если закрепить лямками через спину, то шататься, болтаться, вихляться кираса не должна, а будет сидеть. Вперёд, конечно, в ней не наклонишься, но и носить ежедневно не обязательно. Только в угрожающие ситуации пододевать. А можно и просто держать доспех в шкафу под грудой белья, греясь мыслью о том, что он есть, что всегда можно надеть и защититься.
     Слабик достал жести и принялся за дело. Не сразу, не без отходов, но животная кираса вышла. Слишком поздно выяснилось, что верхняя лямка проходит по спине примерно там, где у одноклассниц уже выпирают лифчики, так что если в одной рубашке, то не стоит. Зато можно использовать бретельки от старых маминых бюстгальтеров. А нижняя лямка никак не хотела идти по ягодицам, уползала вверх, пришлось пустить её по талии, оттуда не соскочит. Прижим к лобку ослаб, теперь, двигаясь, приходилось думать. как бы не совершить чего неловкого. А то ещё нахулиганит острый край там, где у молодого мужчины будущее…
     В общем, доспех получился такой, что пододеть под одежду, чтоб выйти на люди, проблемно. Изобретатель сошёлся с робкими мальчиками из других классов, и даже из младших, чтоб "одна голова хорошо, а две лучше". Чтоб не опасаясь насмешек и презрения, обсудить и обкатать ситуацию, может, получить заказ какой. Робость — она ив том ещё, что стесняешься просить у родителей деньги. Стращаешь себя их непременным, хотя и естественным вопросом: "А на что тебе?" Немножко заработать своими руками — не грех.
     Ещё одно преимущество компании — можно опробовать доспех в боевых условиях. Всё же когда тычешь кулаком в свой живот, то поневоле себя щадишь и жесть отдыхает просто. Нет, тебя кто-то другой должен ткнуть по-настоящему, со злостью даже, сымитировать боевые условия!
     Ну, и стали мальчишки тыкаться кулаками. Сразу выяснилось, что чтобы удержать удар, надо в его момент напрячь посильнее живот, подпереть доспех изнутри мускульно. Тогда вся сила тычка равномерно по нему распределяется и легко переносится. Если же получит тычок врасплох, не собрался, то жесть может и помяться, и сама травмировать защищаемого. Плюс звук, оповещающий окружающих, что избиваемый не так-то прост.
     Конечно, мальчикам понравилось, они стали просить Слабика и им понаделать животных кирас. работа закипела. Чтоб не напрягать живот, доспех стали делать более плотно его облегающим, почти утрамбовывающим. Попутно выяснилось, что лучше надевать жестянку не на майку-трусы поверху, как практиковал "оружейник" сначала, а под майку и под трусы, в качестве которых лучше брать плавки, а лобок побрить, чтобы паз нижнего края лучше, крепче сел на лонную кость. Всё это хорошо фиксировало низ, жесть быстро согревалась теплом тела и переставала холодить. Выросли требования в зачистке и вообще отделке, раньше-то острые края и заусеницы сглаживались бельём, а по голой коже всё должно быть гладко. Но ничего, стравился "храбрый портняжка".
     И вот как-то раз во время этих забав одному из облачённых (вполне вероятно, что это был сам Слабик) был нанесён богатырский удар в живот. В жести образовалась вмятина в районе как раз мочевого пузыря. Испытуемый отметил острую вспышку позыва в туалет, не сходил, верно, вовремя. Я потому пишу так казённо, что ни у кого ни черта не узнаешь толком, что случилось, чтоб поярче изобразить. По-видимому, он попросту обоссался от неожиданности, но вокруг все свои, все дружно этот оплох замолчали.
     Пришлось в дальнейшем надевать доспех, сходя вперёд в туалет. И выяснилось, что ёмкость пузыря сильно уменьшалась, позывы стали возникать раньше. Распухать-то некуда стало, всё спрессовано. Кто-то даже догадался, что именно поэтому живот и не покрыт костным щитком и рёбра до него не доходят. А любящие поесть дополнили — и чтобы желудок, и кишечник пользовались свободой.
     На этом этапе жмущим живот изобретением заинтересовались девочки, девушки даже, дело-то происходило в старших классах. Многие робкие мальчики ещё с первого класса начинали водиться в девичьими копаниями, появлялись привязанности, которые сохранялись, когда в средних классах оба пола располюсовывались. Чистая дружба, ничего более. На почве общих слабостей только дружба типа взаимовыручки и может возникнуть. Ну, а девичья болтливость всем известна. По этой цепочке, верно, и пошла информация. И созревающие девушки начали заказывать у Слабика "нижние полукорсеты". тело созрело, требует новых ощущений, а всё запрещено, если ж нарушишь, то залетишь ещё. Идея насчёт мочевого пузыря возникла как раз кстати. Какие-никакие острые ощущения "там", близ запретных мест. Если сжать, то всё выйдет быстрее и злее, но официально декларировалась цель благопристойно-корсетная, то есть стройность и борьба с разжирением.
     Слабика визиты самых грудастых-попястых почти пугали, но отказать он не смел. А то ещё разгласят ту его оплошность. Пробовал добиться, чтобы мерки они снимали с себя сами, но девицы настояли, чтобы всё было сосредоточено в одних руках, один чтобы и отвечал за качество. Ладно, являйтесь на обмерку в сплошных купальниках. А и со сплошным неловкости. Нащупываешь нижние рёбра, на выпуклости стараешься не смотреть, а они сами в глаза лезут. Стрель-стрель, а обмеряемая-то всё видит, улыбается сверху снисходительно. Ещё хуже с лонной костью. Честно предупредил, что щупать будет, нащупывать, но это девиц не отпугнуло. Ну, нащупайте сами и держите указательный и большой пальцы, а я смерю. Нет, ты проверь, правильно ли мы нащупали! Что делать, приходилось "проверять", подтверждать знания по женской анатомии, почёрпнутые из анатомического атласа. И снова хи-хи — надо же, какой осведомлённый!
     Но вот изделие готово, клиентка является на примерку и обжимку по фигуре. Тут сплошняк ни к чему, тут всё гораздо ближе к телу, но хотя бы выдержать строгое бикини, а то норовят в кружевном белье. Трусики пониже берите, просил Слабик, чтоб поменьше мне оттягивать и приспускать, засовывая. Норовил примерить поверх трусов, за что был нещадно руган — носить-то предполагалось иначе. Ну, девчонки так вот, внаглую, не обнажались, но и не стеснялись особо, деловито подходили, раз нужно для дела — обнажай нас. Осматривая мужской прототип "полукорсета", прямо говорили, что вот тут, внизу, выреза делать не надо, мы не мужчины. Что ж, так даже проще, да и сидеть низ на лонной косточке будет плотней, особенно если побрить. Назвался дамским жестянщиком — полезай в кузов.
     Кстати, когда Слабик рассказал о своём восприятии слова "мост" своим заказчицам, а надо же что-то во время обмерок-примерок говорить, чтоб не совсем уж молча пялиться, они тоже нашли этому словечку своё молодёжное, то есть не зубное, применение. По их мнению, полные трусы натягивали матерчатый "мост" между ягодицами, их самыми выпуклыми частями, над "оврагом", так что анус отлегал от трусов, имел воздушный промежуток — если только джинсами не прижмёшь специально. Вот платьице — оно попке свободу даёт. А вот стринги этот "мост" срывали, проваливались в тот "овраг", лямочка примыкала к розовому "пятачку" и служила уже "мостом" совсем иного рода — чтоб всякая нечисть из заднего прохода беспрепятственно проходила до важных женских органов с передним входом. Не один мост — так другой, похлеще.
     Так что же, отказаться от стрингов? Кому это трудно или невозможно уже, та мой попку после каждого "большого" дела, как моешь её соседку после дел ежемесячных. Или обрабатывай "мост" антибиотиками, "минируй" его. Ну, или чаще стирай, пока микробы не добежали с одного конца на другой.
     И вот как-то незаметно, на фоне этих разговорчиков и откровеняшек, Слабик стал судьёй в соревнованиях по женскому писсингу. Видел свои изделия в деле, как они трещат под напором бухнущей плоти, но не сдаются, сдаётся сфинктер.
     Женский пол оказался способен на конструктивные мысли. Так, одна извлекла из бабушкина сундука пояс для резинок. Долго не могла поверить, что эта широченная прорезиненная вещь называется поясом. Бабушка долго объясняла внучке, а внучка — подружкам, для чего это. Когда-то из экономии колготки выпускали без верха и называли чулками, и вот чтобы их закрепить на ногах, подцепляли на специальные застёжки, крепящиеся к широкой эластичной полосе вокруг поясницы. Для примера бабушка так внучку обрядила и чуть не оглохла от её смеха. А что, клёво, бабуля! К застёжкам лучше крепить какие-нибудь подвески, да хоть ёлочные игрушки, и крутиться в танце на вечеринке. Без чулков, разумеется, и в очень маленьких трусиках. Ну, а потом пришла мысль крепить жестянку к телу с помощью этого эластичного пояса.
     Кому не повезло с бабушкой, тоже оказались на высоте. Впрочем, возможно, что и повезло, но иначе. Бабушка лечилась от хворей с помощью эластичного бинта, а они продаются в комплекте, в том числе и прижать горчичники вокруг всего тела. Такой "бинт" ничем не уступает поясу для резинок. И то, и другое крепится к жестянке, а потом в это влезаешь сверху, как в купальник или большие трусы.
     Ещё одну идею женский пол выдвинул явочным, так сказать, порядком — благодарить жестянщика, а заодно и проверять его изделие путём крепких объятий. Предупреждали его — мол, начав, сами себя уже не контролируют, но всё в итоге для пользы дела, для испытания доспеха — защитит ли от насильника — если, кончено, тот начнёт своё недоброе дело на одетой ещё жертве. Сомнительно, чтобы так было, но девочки говорили очень уверенно, убедительно. И Слабик, вздохнув, поддавался.
     Вскоре выяснилось, что при таких "испытательных" объятьях непредусмотренную, но огромную роль играют части женского тела, изделием никак не защищённые. Его верхняя кромка, как мы знаем, садится на нижние рёбра, а обниматься-то лезет весь перёд. И не столько жестянка испытывается на прочность, сколько мастер — на мужскую невозгораемость от буйной плоти. И поцелую порой проскакивали, как искорки, чтоб естественнее процесс шёл, так сказать.
     Слабик намекнул девушкам, что не столько своё изделие чувствует своим телом, как кое-что другое. Они будто этого и ждали. Сразу вспыхнула идея распространить жестяную защиту и выше, типа переда цельного купальника или даже корсета.
     Ну, это уж слишком! Застенчивый мальчик долго отнекивался, потом пошёл на компромисс. Обмеривать вас детально не буду, твёрдо заявил он, закрою грудь единым валиком с минимумом измерений. Не помогли и намёки на то, что при писсинге организм ищет, куда пристроить воду из крови, и молочные железы распухают, надо бы их заковать в минимальный объём, вычеканить оболочки для грудок индивидуальненько. Всё равно ведь оттянет жестянку от переда, сзади-то всё на эластичности, не на ремнях. А ремни, если ввести, просто порвут при натуге жесть, тонкая она, а вода несжимаема.
     Но и доспехи с грудью валиком оказались неплохи. Можно устроить поединки а-ля Жанна д'Арк с тонкими копьями и картонными мечами, надев братнин мотоциклетный шлем с очками-консервами. Судил, конечно, Слабик. Нет, Славик — он уже изжил стеснительность и слабину характера. Девочки их из него изжили, выдавили своими объятьями и подставкой тел под его портновский сантиметр.

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"