— Куда, ну куда ты меня тащишь? — хныкала Ева, дробно стуча каблучками. Влекомая за руку, она болталась на буксире чуть не вполоборота к дороге. Перебирала ногами, чуть не падала.
     — Скорее, да скорее же! — приговаривала Кира, вся устремлённая вперёд. Повернула на ходу голову и таинственно сказала: — Каждая десятая — бесплатно!
     — Да что бесплатно-то? Ой-ой-ой, — бедная буксируемая споткнулась и чуть не упала.
     — Блин! — чертыхнулась подруга. — Некогда нам падать. И вообще, если хочешь, чтобы я всё рассказала, иди сама быстро рядом со мной. Я голову сворачивать и на всех натыкаться не намерена.
     Ева вняла совету. Быстро пойдя в ногу рядом с Кирой, она узнала интересные вещи.
     В их вуз приехали мастера боди-арта и сейчас, обосновавшись в светлой "поднебесной" аудитории (где в советские времена была астрономическая обсерватория, а ныне все инструменты распроданы и растащены, сотрудники разогнаны безденежьем), расписывают обнажённые девичьи тела. Такса крутая, но каждой десятой услуга оказывается бесплатно. А в актовом зале в полуподвале проходит боди-арт-карнавал, где можно поблистать раскрашенными телесами, выпить на халяву тмин-тоника, потусоваться и помозолить глаза парням. Суетились там и фотографы, висел плакат "Мисс Боди-актриса", а в лотерейном барабане крутилась удача в виде поездки в Урюпинск (на большее хилого спонсорства не хватило) на всеславянский фестиваль ряженых да крашеных. Так что дело стоящее.
     — И сейчас там как раз семеро сидит, — закончила рассказ Кира. — Бесплатница при мне вышла. Так что сядем вдвоём, и кто-то из нас десятой да окажется.
     — Погоди-погоди… Голые, ты сказала?
     — Ох, скромница ты моя какая! Ну, можно и в белье. Но тебе под кисть и не придётся вставать. Ты только займёшь место, чтобы десятой при всех раскладах оказалась я. Выручишь подружку. Жаль, что в зал некрашеных не пускают, а то мы там с тобой позажигали бы!
     — Так бы сразу и сказала! Я бы с удовольствием пошла.
     — С удовольствием — мало, надо ещё и быстро. А пока тебе втолмачиваешь, там мигом любительницы халявы слетятся… Ну, что я тебе говорила?
     Несколько девчонок, чьи топики уже не делали отличия от лифчиков, а нижний край юбочек был вровень с нижней гранью тела, кучковались у открытой двери, не решаясь зайти.
     — Ждут, когда войдёт девятая, тогда все ринутся на десятое место, — шёпотом объяснила Кира, отступив за угол. — Сейчас ты получишь урок суровой жизни. Становись сзади, вцепляйся в пояс юбки… Моей, горе ты моё! Крепче держись за меня, поняла? И иди быстро в ногу, ни на кого внимания не обращая, сразу же падай на стул и сиди твёрдо. Дверь закрой, раз позади меня.
     — В туалет бы сходить…
     — Некогда! А тебе объёмно?
     — Нет, ты же знаешь, что когда жарко и много потеешь, мочи мало. Но жжёт она, видно, густая.
     — Что?
     Кира вдруг зашептала на ухо:
     — Потерпи, хорошо? Всё равно тебе сейчас сливать нельзя.
     — Почему это?
     — А ты знаешь, как засвербит под конец? Никогда не ссала густым? Я-то учёная, обожжённая. Главное, свербит и кажется, что надо ещё слить, затушить, а там уже и нечего, вот в чём затык! Остаётся терпеть, ещё хуже, чем было. Непонятно, когда перестанет. Я уж в таких случаях пью чистую воду, дожидаюсь, когда она разбавит густую мочу, и только тогда иду в туалет.
     — Я бы так не смогла! Раз хочется, надо не пить, а на унитаз садиться.
     — Ну, не уговариваю именно пить, именно сейчас. Но раз объёма нет, то потерпеть-то чуток можешь. Ну, засовывай пальцы мне за ремешок. Раз-два, взяли!
     Они быстро пошли по направлению к полуоткрытой двери. Ева вдруг заметила, что полоса материи на спине не шире бинта, и как спереди этот тонкий бинт мог выдержать полагающиеся там тяжести, для заспинного наблюдателя оставалось загадкой. Тем более, что шейной перебросочки не было видно из-за густых и, правду сказать, красивых волос.
     Девицы, увидев такой тандем, аж завыли. Кто-то подскочил, попытался окарябать Евины руки, заставить разжать пальцы. Ева инстинктивно дёрнула локтем вверх, во что-то попала, раздался отчаянныё визг. Ничего рассмотреть не удалось — они уже вошли, Ева отпустила подружий ремешок, закрыла дверь и села. Та уже сидела, вцепившись руками в стул.
     Шестеро расхристанных девиц издали разочарованный стон. Они-то предвкушали шикарную схватку за десятое место, бесплатное зрелище, хоть как-то оправдывающее их затраты. А всё произошло организованно и буднично. Ску-учно!
     Собственно, потому и бескровно, что организованно.
     Вдруг одна вскочила со скамейки и резко нагнулась вбок, будто поднимая что с пола.
     Что такое? Только что это была рядовая девушка в розовом лифчике и мини-юбке, ничем не выделяющаяся. Ну, пара красных дуг намалёвана — подчеркнуть грудь, ну, какие-то белые треугольнички там разбавляли розовизну — тоже для красоты. А вот перегнулась — и на подруг уставилась развёрстая пасть! Розовость, оказывается, — под цвет дёсен, красные дуги — губы, а белые треугольнички — зубы. Нижняя грудь отвалилась сильнее верхней, в нижней "челюсти" типа языка виднеется. Блин!
     Ева ойкнула. Кира резко шагнула к баловнице и сделала вид, что суёт в "рот" палец. Та с неудовольствием выпрямилась и прыснула. Обстановка разрядилась.
     Поняв, что развязать склоку не удастся, пришелицы упорно молчат (Ева из робости, Кира из принципа), девчонки быстро охладели и снова повернулись к центру их временной компании — высокой спортивного вида полублондинке в коротком розовом топике, поверх которого был надет мелкокольчужный бюстгальтер из золотой проволоки, с тонкой золотой цепочкой вместо бретелек, застёгивался сзади на драгоценный камень. В вершинах чашек тоже красовались окрашенные камешки. Внизу на ней были низенькие шорты. Их поясок она пальчиком оттягивала вниз, чтобы лучше были видны линии, вытатуированные на животе и говорящие о её нетрадиционной спортивной ориентации. Это изолинии мочевого пузыря для писсингового спорта. Вот его, выступающего, границы, когда внутри 300 мл, 500, 750. Обвод литра уже чудовищный, захватывает аж пупок, а остальные линии, вплоть до двух с половиной литров(!), идут пунктиром — ну не достигла хозяйка таких рекордов! Экстраполяция это. Вот удержит, лопаясь — тогда доведём пунктирную линию до сплошной и поздравим. А пока пунктиринки только дразнят глаз.
     Водя ноготком, спортсменка подробно рассказывала, как именно она хочет, чтобы художники разукрасили её "контурную карту". Даже на плоском животе чтоб читался рельеф, а уж если её напоят любопытные парни, вздыбив живот, должно получиться нечто одиозно-грандиозное. Собственно, всё это и задумано было, чтобы провоцировать мужчин её поить — на таких вот дискотеках, пляжах, наконец, в постели.
     Кто-то сказал, что надо бы и выпуклость желудка так же обозначить, пусть две вершины будут, два холма, затейливее. Нет, не получается. В области желудка мышцы очень податливы, живот легко втягивается, искажая всю картину, а если изо всех сил расслабиться (она пробовала) — вода сразу же ухает в кишки.
     Да желудок и есть всего лишь желудок, нет того завораживающего эффекта, когда изолинии появляются из трусиков и в них уходят, окружая самое интимное место…
     Еле сдерживая любопытство, стараясь не глядеть в сторону тату-живота, наши подружки принялись ждать.
     Соседство, надо сказать, мозолило глаза. Тела не слишком идеальные, мягко говоря, жировые складки тут и там, всё проглядывает. Как только по такой жирине кисть ходит? Ева вспомнила, чтО однажды сказала ей подруга насчёт этого дела. Девушка, худая она или полная, считается хорошо сложенной, если бюстгальтер, хорошо держащий её грудь, не выдавливает с боков и спины жировых валиков. И если и виден из-под одежды (а у кого нынче не виден?), то только кантами, но не "проглаженной" полосой поперёк спины, не крупными складками плоти. Другими словами, если у тебя большая грудь, то худей, чтобы лифчик не давил жир. А если грудь маленькая, можешь немножечко растолстеть. Но девицы в очереди, видно, не знали этого правила, жир из них пёр во все стороны.
     На другом конце скамьи, на котором сидели наши героини, расположилась неприметная девчушка в низеньких джинсах и бледно-розовой коротенькой маечке. Все звали её Любашкой, и почему-то никто — Любой. Она прислушивалась к тому, о чём судачили в компании, но сама открывала рот лишь в паузах. Все ведь хвалились и выпендривались, а ей, с её заурядной внешностью и какой-то вялостью, это было не по плечу. И бюстом не вышла, и бёдра не очень широкие. Казалось, все понимали ситуацию и сочувствовали Любашке, не привлекали внимания к её молчаливости.
     Кира, разговаривая с подругой, время от времени поглядывала в сторону оппонентки. С каждым разом взгляд становился всё более подозрительным, что-то начинающим понимать. Наконец, она сильно наклонилась вперёд, будто к уху Евы, а сама искоса взглянула на Любашку, а затем настолько сильно отклонилась назад, что упала бы, не "встань" Ева руками на её бёдра. Быстрый взгляд в том же направлении, и подмигивание в лицо подружке, побагровевшей от усилий: как можно будет, расскажу. Не сейчас.
     Ева догадалась, что подружка смотрела на перёд и зад Любашки, та же в профиль сидела, но чего там было такого примечательного, не раскусила. А Кира вдруг посмотрела совсем в другую сторону, вынула из сумочки записную книжку и принялась в ней корябать, потом толкнула подружку локтем. Та заглянула. Эскиз росписи по телу? Нет, какая-то стенография вперемешку с набросками девичьего тела. Разобрала, но не совсем, а уж потом авторша озвучила, когда всё утряслось и они вернулись в общагу:
     — Видишь вон ту толстуху в углу, что отвернулась и почти не болтает? На такую тушу фунт краски изойдёт! Но как умно поступила! Ясно, в чём её проблема? Тяжести килограммовые, бюстгальтер нужен с очень широкими лямками, чтоб не очень давил и рубцевал. И задняя планка должна быть широкой, цепляться за спину, плотно прилегать, а то её вздёрнет под самую шею, очень некрасиво. Но широкость нехороша на фоне аккуратных тонколямочных лифчиков малогрудых. И вон как она поступила. Материя под цвет панциря полусваренного омара, оранжевая с белями пятнышками, на вид шершавая даже. Лифчик получается панцирный, спереди — жёсткий, ей так и надо, а сзади — только по окраске, а так мягкий, наверное. И вроде бы как нет отдельных бретелек и планок, а есть крупные омарьи чешуйки — чешуящи, соединенные по белым краям. Другой фасон, понимаешь, сравнивать с обычным нельзя. А цвет ещё и телесный напоминает, и так оттенки подобраны, что издалека она смотрится в тонких бретельках, подходишь поближе — они расползаются и сливаются с телом, близорукий может и за цельный куп принять, и надо подойти почти вплотную, чтобы разглядеть точные границы одёжки. И трусы под стать. Попища разбита на чешуйки и огромной не смотрится. Чешуйки так и хочется подковырнуть. Интересно, что за фирма? Стильно, да?
     Всё хорошо, но при чём же тут Любашка? Может, самой посмотреть? Или подождать Кириного рассказа в коридоре, как выйдем?
     А Кира поняла вот что. Всё началось с проколотого пупка. Собственно, ничего особенного, сейчас поискать надо, у кого кожа в целости. Пупку особенно "везёт". У Любашки в прокол было вставлено крохотное золотое колечко, плохо видимое в профиль, оттого-то Кира и зыркала на неё столько раз. Обнаруживать интерес было неприлично, сочтут ещё неотёсанной деревенщиной, в жизни своей пирсинга не видевшей.
     И вот, бросая лукавый взгляд на еле видимое колечко, Кира вдруг заметила, что от него отходит нечто эфемерное, но поблёскивающее. Что-то типа тонюсенькой золотой цепочки, ныряющей в джинсы, сантиметра два-три на виду. Ну что ж, тоже не фишка, многие соединяют "паутинкой" два прокола, даже около губок могут пропирсинговать. Правда, это неудобно, да и ненаглядно, все прищепки должны быть на виду, и одежда чтоб их не сдирала. Что же, цепочка у Любашки просто висит?
     Осенённая внезапным подозрением, Кира отвалилась назад, чтобы взглянуть с задней стороны. И действительно, у самого копчика, где спина начинает переходить в раздваивающуюся попку, красовалось ещё одно "врезанное" колечко, и от него тоже шла цепочка вниз, но виден был какой-то сантиметр. Это потому что сидела прямо. Вот нагнись только вперёд посильнее, и цепочка подлиннее вынырнет, и попа во тьме не останется.
     А пока всего сантиметр, но какой-то размазанный, нечёткий, похоже, что цепочка двойная. Кире вмиг вспомнилась картинка в журнале, который она однажды листала в магазине "Интим". Два колечка, спереди и сзади, соединены цепочкой, бегущей спереди назад, там переваливающей через колечко и спускающейся к междырочью, где припаяна. Сзади, стало быть, двоится, и двойная петля раздвигается с помощью поперечной тонюсенькой цепочки, обегающей девичий таз чуть выше самой широкой его части, чтоб только не спадала. Спереди она перекрещивается с вертикалкой и на пару с ней растягивающе держит маленькую золотую рамочку в виде треугольного фигового листка, всю затканную цепочечными звеньями на манер кольчужки.
     "Фиговый листок" плотно прилегает к лобку, но его можно чуть-чуть сдвинуть вниз, чтобы поверх пустить струйку. Если приспичит, можно и не опускать, но тогда на кольчужке повиснут крохотные жёлтые, плохо видимые на золоте капельки, надо промокнуться или подмыться. Ну, а сзади всё выползет беспрепятственно стопроцентно, опасен только понос. Сквозь ажурное плетенье "фигового листка" видны все анатомические детали, но вот "зуб" их неймёт…
     Современный "пояс верности".
     Смутно припомнилась история, сопровождавшая картинку. Впрочем, может, Кира всё это выдумала, на это она большая мастерица. В общем, одна старомодная мамаша никак не могла смириться с намерением современной дочки сделать себе пирсинг. Пересилив себя, пошла советоваться в магазин "Интим" (адрес прилагался — пиар, господа!). И получила дельный совет: если избежать приятного (для дочки) нельзя, нужно соединить его с полезным (вообще). Тем более, что решимость проколоться не шла рукой об руку с мужеством вытерпеть боль, клиенток накачивали чем-то, от чего боль отступала, но голова становилась дурной, мышцы расслаблялись, человек разброшюровывался. Ситуация совершенно не контролировалась…
     И очнувшись, Любашка обнаружила на себе легчайшую "сбрую" на интересном месте, хотя заказывала только пупок. Даже возгордилась ненадолго сим ювелирным изделием, даже подружек обэсэмэсила, чтоб прилетели позавидовать — и тут вдруг поняла, против чего это. Не пообщаешься нормально с мужским полом, блин!
     На это и был расчёт. Современная девица всегда готова получить удовольствие, но вот пострадать, принести какую-никакую жертву ради интимного общения с парнем… Для этого он должен быть воистину любимым, единственным, а не просто "дежурным". Будущим мужем и зятем.
     Колечки были такими крохотными, что снять их мог только специалист, особым ювелирным инструментом, а потом снова ежели надевать — снова дурная голова и все прелести. К тому же если спец догадается, что в заделываемое место только что нанесён визит, а клиентка ничего не соображает на операционном столе, трудно гарантировать воздержание от сильнейшего соблазна. Ну, и кто тогда отец, коли что?
     Выдернуть? Больно же, блин! Правда, щиплют же женщины брови и ресницы, но то красоты ради. А здесь, наоборот, останется шрамик, а то и два, если с тебя в порыве страсти сорвут всё недуром. Небольшой, но на виду всё время, не выставить пупок сейчас — всё равно что раньше паранджу носить, а тут ещё к тебе лезут посмотреть на "достопримечательность". Вставлять же кольцо обратно в шрам… Нет-нет, жертв приносить не будем, обойдёмся другой техникой интимного общения. Ну, что могла, то заботливая мама и будущая тёща сделала.
     Зять, тоже будущий, получит от неё сюрприз, маленькие щипчики, продукт торжества нанотехнологий. Берёшь в их "губки" колечко, слегка сжимаешь — и вот цепочка отсоединилась от колечка, путь свободен. Можно и с обеих сторон открепить, чтоб не мешалась под ногами… или чем там другим. Заодно помыть, продезинфицировать. Обратно надеть будет чуть посложнее, надо вставить колечко и первое звено цепочки в микропрорези губ щипцов, сомкнуть, снять — готово!
     То есть это как?! Я и замужем не свободна от этого? Дурёха-то, верно, думала, что муж навсегда с неё снимет "запайку", но тогда надо было очень, очень убедительно отвечать на вопрос священника: "Обязуешься ли хранить верность мужу своему?" Промямлила — и расплачивайся. Хорошо ещё, что тёща вслух не съязвила: "А не то он сам её хранить будет".
     Как потом узнали Кира с Евой, Любашка расписалась "под Еву": райский сюжет, сад, яблоки, змей-искуситель вокруг тела — и фиговый листок в натуре. Кстати, кое-какие звенья кольчужки были посеребрены, и на "фиговинке" явственно вырисовывался крест. Даже часть лица Адама на кожу попала. Вот уж кому "пояс верности" на жене был без нужды! Разве что от заползания змея "в гости".
     Кира сунула записную книжку Еве и нетерпеливо почесала перёд. И, вероятно, не заметила, как полувывернула грудь — аж до соска. Пришлось толкнуть локтем, но Кира ни визжать, ни торопиться не стала, а спокойно дочесала и привела топик в порядок.
     Легко вывернулось — легко вправилось. Лифчик особый. Тесёмки перекидываются через шею, проходят через тоннельчики по бокам чашек и дальше за спину, где завязываются. Будто руки гармонь растягивают, а вместо мехов — упругая смычка между чашками. Такое вот "европейское равновесие", горизонталь растянута, и чашки будто на рессорах покачиваются. Их нижние края служат своего рода батутом для плоти, а какой же батут без простора, хотя бы небольшого. Вот и шалят "дочки" при неосторожных движениях "мамы". Жаль, Ева не может оценить кайф, у неё-то прыгать нечему.
     Хорошо, что тут не было парней, но и при них Кира не стеснялась.
     — Ну, куда уставился? — рявкнула она на одного такого. — Тебя что, в детстве искусственно вскармливали, что ли? Младенчиком ни с чем таким не познакомился? — И неторопливо оправилась.
     — А что?
     — Да то, что вредно это. Меланхолию нагоняет, тоску по упущенным возможностям. Вкус-то не сравнить. Если не можешь не пялиться, — и она принялась за вторую грудь, — пялься лучше на банку кока-колы. Вспоминай потихоньку младенческие впечатления. Хочешь, соску надену? Ладно, не хмурься, найду я тебе соску, на сосок похожую. В магазине "Интим" найду. Соси своё пойло, отставляй от глаз и любуйся. Снова соси, чмокай. — И только сейчас закончила чесаться.
     — Да ну тебя!
     Вот какая у неё подружка! И мысли дельные высказывает.
     — Слушай, а давай распишемся пополам, — вдруг предложила она. — И обе — на халяву. Войдём, как две десятые. Даже лучше, если краски поменьше, она, говорят, вредная. Мне лишь бы на тусовку попасть.
     — Ой, нет! — испугалась Ева. И на самое ухо сказала шёпотом: — Бельё несвежее.
     — Да ерунда это, — сказала Кира таким голосом, будто говорила на автомате, следя за чем-то. Что же привлекло её внимание?
     Рядом с толстухой в омаровом лифчике стояла Кристина, высокая худая девушка в джинсах и до неприличия длинной маечке. Она весело болтала со всеми, но вдруг резко умолкла, сделала шаг в сторону и лицо её исказилось, как от боли. Хочет в туалет?
     Ева заметила то же, что и Кира — джинсовый живот зашевелился. То есть под джинсами что-то зашевелилось. Кристина пыталась справиться бесконтактно, даже руки отвела чуток назад, но шевеленье её, что называется, достало, и она за живот всё-таки схватилась. Но движения были какие-то сдерживающе-ласкающие. Неужели кишки так заметно пляшут, сейчас пропоносит?
     Кира оказалась сообразительней и решительней застывшей в ожидании непоправимого подруги. Она бросилась к Кристинке, бесцеремонно оттолкнула её руки и приотворила "молнию", запустила в дыру руку, что-то выдернула и тут же с возгласом отвращения бросила на пол, тряся опоганенной рукой. Зелёный комок запрыгал по полу, не в силах остановиться.
     — Ты чего?! — вскричала Кристина чуть ли не с ненавистью. Нагнулась и подняла, взяла в закрытую пригоршню. — Зачем? Мало того, что умыкнула моего маленького, так ещё и об пол! А вдруг испортится, не выживет? Не лезь, куда не просят, ты!
     Она с выражением неигранного умиления на лице стала баюкать свою пригоршню, словно не замечая незастёгнутой "молнии". При нагибании джинсы присползли, а обе руки были заняты. Хорошо, что парней не было, но в облике сквозила неаккуратность, что для девичьей компании хуже простой обнажёнки.
     — Да что там у тебя? — залюбопытствовала Кира. — Ну-ка, приоткрой!
     На то и был расчёт. После небольшой борьбы не свет вынырнул маленький зелёный лягушонок — механический, но в пластиковом прикиде и склизкий на ощупь. Ощупь очень скорую, поверхностную — отвращение к живым лягушкам наша героиня не могла отвести от игрушечных.
     — Откуда он у тебя?
     — От верблюда! Не понимаешь, да? Посол от любимого человека. Зачем ты его об пол-то?
     — Ага, вместо пояса целомудрия. — Кира оправилась от удивления и отвращения и начала иронизировать. — Сторожит приватизированные ворота, трусам не доверяет. А рыпался-то от чего? Кровь унюхал или вонь сзади пустила?
     — Тебе не понять, — отпарировала Кристина. — Не понять моих ощущений ни от ворочанья, ни от внезапности. Своего заведи, его и швыряй. — Баюкнув в последний раз, она стала нежно заправлять его на место, ни разу не ойкнув при виде разверстого гульфика.
     — Зачем же мне заводить скользкого да противного? — рассудительного дожимала оппонентку Кира, нарочито позёвывая. — Я уж если и заведу, то кенгурёнка, и в "сумке" моей ему будет самое место. Не сторож, а ребёнок, и пососать меня может, только приложи к соску.
     Лицо Кристины искажали противоречивые чувства. Зависть, что не сама додумалась до сумчатого, нейтрализовывалась рассудочным "Лучше синица в руках, чем журавль в небе". Медленно, со вкусом застегнула "молнию", осторожно потрогала вспученный живот.
     — Кенгурёнка и я завести могу, — тщетно убирала она из голоса признаки зависти. — Главное — додуматься, чтоб в джинсах кто-то сидел, правда, девчата? А собезьянничать-то всякая сможет.
     Девицы закивали. Они следили за ходом словесной баталии, не вмешиваясь.
     — Похоже, додумался "любимый человек". — Кира за словом в карман не лезла и проигрывать на виду не собиралась. — А это дело переменчивое — сегодня от твой любимый, завтра — ещё чей. Особенно если засомневается, от кого кенгурёнок, да и лягушонок на тебя настучит. Вот приоритет с ним ко мне и перейдёт.
     Ответом было злобное зырканье глаз. Словами Кристина не ответила и даже отвернулась. Девушки пытались возобновить разговор, но обстановка накалилась. Как бы её разрядить?
     — Помнишь, что в том зале было? Ну, куда нам сейчас идти? Джинстрот помнишь?
     — А как же!
     Ох, что было, что было!
     — Джинстрот! — объявил ведущий.
     На сцену вышла девушка в низких джинсах и с очень невыразительным верхом. Эту невыразительность обеспечивали тугой спортгальтер телесного цвета и такая же плотно облегающая голову, словно купальная, шапочка редкой вязки. Такие идут в ход, когда традиционной завязки "хвостиком" для укрощения волос мало.
     Девица подёргала-подёргала животом, задавая такт музыке, и, дождавшись первых её звуков, задвигалась. Это напоминало пантомиму на шарнирах, но регулярно повторялось резкое сгибание в пояснице, вперёд или назад, так что из низких джинсов с мясом… то есть с трусами вырывался живот или попа. Публика покатилась со смеху, увидев, что трусы то ли прозрачные, то ли телесные, и на них ярко-оранжевым цветом карикатурно намалёвано лицо — спереди и сзади. Попарив над джинсой, лицо снова ныряло в неё, девица выпрямлялась.
     Это походило на упражнения Колобка на батуте. Между выпрыгиванием и падением батутист успевает сделать сальто, покрутиться в полёте, а то и покривляться. И тут — попа или живот, вырвавшись на волю, успевали поёкать, подёргаться, отчего намалёванное лицо делало мимику, кривлялось, а тут ещё и торс девичий продолжал двигаться, сообщая часть движений низу.
     Всем было понятно, что надолго выдернуть таз нельзя — джинсы хоть и жёсткие, но без цепляний за тазовые косточки уже через несколько секунд начнут сползать по ногам и в них уже не внырнёшь, распрямившись. Мастерство выступающей в том и состояло, чтобы точно уловить предел отпущенного и вовремя вернуться в родные пенаты. Когда "лицо" должно было покривляться подольше, она разводила колени и тем самым "подпирала" джинсы, но долго так не прораскорячиваешься, это ограничивает движения всего тела, а музыка такая задорная, ритмичная…
     Конечно, закончилось это полным выпрыгиванием из джинсов. Перед этим, наверное, она незаметно их подрасстегнула, но вышло эффектно. Несколько кувырков через голову и прыжок за кулисы. Лучи прожекторов сошлись на одиноко стоящих штанинах. Постояли-постояли, начали валиться, сначала потихоньку, как Пизанская башня, потом всё быстрее и быстрее.
     Шмяк! — и тут прозвучал заключительный аккорд.
     — У неё трусы чистые были, — прошептала Ева. — А у меня…
     — Не всё снизу в порядке, говоришь? Это я куплю, — пообещала Кира Еве, понизив голос. — Я на девятом месте, его не займут. Сейчас пойду и куплю — ради дружбы. Тебе двойную порцию? — незаметно мотнула она головой на бюст.
     — Одинарная пока у меня… мне. И знаешь, не яркое. Лучше телес… то есть крем-брюле.
     — Поняла: одинарное мороженое крем-брюле. Вернее, пломбир — чтобы поплотнее. Поплотнее, да, стесняшечка моя? И запить что-нибудь. Ну, жди!
     Так договорившись о размере и цвете белья, Кира ушла. Кристина снова повернулась лицом, помиролюбела, девичье щебетание возобновилось. И тут Ева вдруг поняла, что напоминают ей Кирины пышные груди, небрежно всунутые в лифчик и частенько смотрящие в разные стороны. Собачьи морды! Их сосед по деревне имел обыкновение прогуливать двух своих псин, за поводки и в намордниках. Так вот они у него как-то всё время друг от друга отворачивались.
     Вот подо что можно закрасить эти места! Соски пойдут вместо носиков, красных и холодных. Почему раньше не додумалась? Во-первых, раньше боди-арт не рулил. А во-вторых, груди похожи на собачьи морды только когда верхние бретельки, словно поводки, идут строго по линии, проходящей через "носики". Но если, как это часто бывало у Киры, лямки сильно сдвинуты к бокам, аж к подмышкам, и чашки не вполне раздельные, а то и не чашки, а общая полочка, так такая грудь… вернее, содержимое лифчика, производит впечатление горки рыбы, которую удерживает сеть. И верхний край при такой "сети" получается чересчур ровным, лифчик не подчёркивает обособление грудей. Рыбы тычутся в разные стороны ещё похлеще собачьих морд, две особенно активно, видно по "волдырям". Некоторые именно этого достигают, всегда есть желающие половить рыбку за девичьей пазухой.
     Но что делать ей, с её незначительными выпуклостями? Ни рыбы, ни собаки. В голову ничего не приходило, Ева хотела было полюбоваться на "контурный животик", как очередь пришла в движение, стали выходить раскрашенные, зазвучал смех…
     Фотографии вы можете найти где-нибудь в Интернете — ничего нового теломазы не придумали. Раскраска производила на девиц эффект карнавальной маски — они становились раскрепощёнными, даже развязными, ходили, виляя бёдрами и кривляясь, то и дело срываясь в жеманное хихиканье. Двое предстали трудноразличимым нагишом — так искусно их выпуклости, красноты и волосы были вплетены в общую картину. И даже вышли в таком виде, чтобы спуститься в актовый зал.
     Ждущие своей очереди обмахивались веерами, отирали пот полотенцами, водили пальцами по телу, прикидывая будущий рисунок. У Евы полотенца не было, пришлось сидеть неподвижно, не разгорячаясь лишними движениями. В сумочке стояла баночка пепси — ушла она за время ожидания.
     Не повернулась она, и когда за спиной заговорили об интересном:
     — Ой, а знаешь, как я приучила своего Юрочку ласкать меня после? Ну, после, понимаешь. Всё время отворачивался и храпеть начинал. А я тут в магазине "Интим" сходила и купила бикини из кусочков. Типа паззла, по краям сухой клей. И говорю ему теперь: закрывай за собой дверь, а то другие войдут. Он языком эти паззлики облизывает и выкладывает по мне и лифчик, и трусики. Ой, девчонки, так классно!
     Ева почувствовала, что алеет. Застыла, не повернуться ни в коем случае, не показать, что интересно!
     — И слюну его холодную чуять, и руки, он же приглаживать должен, хочет — не хочет. Не зря говорят — одна ласка после трёх до стоит. А я всё приговариваю, лепи крепче, а то отлепится ведь! И он работает, парится, а я кайфую. Словно стена, которую обоями оклеивают. Иной раз раскочегарится, и по новой пойдёт, слезай тогда вся оклейка! Но засыпать клёво, словно письмо в заклеенном языком конверте. И просыпаться — тоже. Всё к тебе пристало, любимым ты облачена. Если под душ в этом встаю, то, когда высохну, чую — клей затвердел. Можно весь день ходить.
     — Ой, неужели весь день? А — в туалет? — спросила кто-то.
     — Креплюсь, пока могу. В том-то и кайф, что на верность себя проверяю — выдержу, пока отклеит тот, кто залепил, или сдамся своим отходам. Я, правда, много и не пью, и ем умеренно, и если хотя бы до после обеда выдюжу, то всё равно довольна.
     — И сейчас на тебе это? Ой, а правда приклеено к коже или снимается всё-таки?
     — Вот, глядите. Особо и не приклеено, просто слюны избыточно, да и клей с краёв наплывает. Скорее прилипает на мокрое и присыхает, а не приклеивается. Если осторожно, то снять можно, не порвав. Только вот резинки нет, потом не наденешь. Ну, да я палец в рот и обведу вокруг пояса, прилеплю.
     — А почему поясок зубцами каким-то? А резинка где?
     — Это чтоб сложнее было складывать "паззл". Ровное место подсказывает, к чему это? Нет, ты помозгуй. Оттого и резинки нет, да и не нужна она — всё на теле собирается, таз сквозь всё продевать не нужно. Ну, материя немножечко эластичная, хотя можно купить и почти нерастягивающуюся, тогда рвать надо или ножницами резать.
     — Ой, как славно у тебя!
     — А груди словно бабочкины куколки себя чувствуют. Я их поднимать научилась, напрягая плечевой пояс. Вот так, — и она показала. — Ощущай я их мягкими, расслабленными — ни за что бы не подняла. Вы вот у себя попробуйте.
     — А расписывать он тебя "по обоям" будет?
     — Как захочет. Художник всё-таки. Может, часть отклеит, а часть оставит.
     — А там у тебя брито?
     — Ну ты даёшь! Кто у себя из трусов сетку для волос устраивает, та здесь не сиди!
     — Да я ничего, просто часто бриться как-то не очень…
     — Уж перед боди-артом — святое дело. Вот, смотри, отлепили у меня почти.
     Разговор замолк, слышалось только сопение — окружающие исследовали собранное на теле бельё.
     Вдруг Ева навострила уши — в другой стороне разговор зашёл о форме грудей. В "Комсомольской правде" печатались статьи об этом: мол, бывают они формы яблока, груши и ещё чего-то там. Конечно, девчонки хвастались. Одна говорит:
     — У меня они такие вытянутые, что никакие чашки не подходят, болтаются они в них. Неприятно.
     — Как же ты выкручиваешься? — спросили её.
     Она показала. Просто скинула маечку и осторожно сняла лифчик. Оказалось, что соски и вправду удлинённых грудей вдеты в специальные колечки, которые фиксировались с помощью прозрачных пластиковых лямочек, как у летних лифчиков. Одна такая лямочка перекидывалась через шею сзади и соединяла колечки, вторая шла назад, под подмышками, поднималась по лопаткам и тоже захлёстывалась через шею, но уже спереди. Кончики грудей таким образом фиксировались, а чашки лифчика (на обычных бретельках, заметьте) только покрывали прижатые молочные железы. Фишка была в том, чтобы лямка, уходящая назад, шла не горизонтально, как поперечная планка обычного бюстгальтера, а поднималась вверх настолько, насколько позволяют подмышки, чтобы лучше "взнуздать" "лошадок" и исключить их трепыхания в чашках. Девчонки смотрели, щупали, удивлялись.
     То и дело звучали какие-то глухие щелчки, за которыми обычно раздавался смех. В чём дело, а?
     В то лето девочки нашли новый способ озорства. Кусочками скотча они скрепляли свою лёгкую одежонку, добиваясь почти приличного вида. И так появлялись в компании. А потом скотч не выдерживал, отлипал, и одежонка на глазах начинала расползаться, отступая на прежние позиции. Щёлк — и скромное декольте растягивается до огромного, чуть оттуда всё не вываливается. Щёлк — и майка прыгает вверх от джинсов, обнажая пупок. Щёлк — и приличные под майкой, подобранные груди на глазах распухают и опускаются, будто невидимая рука сняла лифчик в угоду безобразным колыханиям при ходьбе. Щёлк — и подобранные волосы распускаются по плечам.
     Некоторые из-под мини-юбочек умудрялись "отстреливать" тампончики, приурочивая это к выбрасыванию окурка, Этакий двойной небрежный жест, и всё мимо урны.
     Забавно было следить — когда же ещё стрельнёт и что?
     За всеми хиханьками да хаханьками, мельканиями потных тел и радуги раскраски наша героиня не заметила, как подошла её очередь.
     Она робко вошла, всё ещё надеясь на то, что Кира вот-вот вернётся.
     — Раздевайтесь, — небрежно, не поворачиваясь, бросил человек в белом халате и чёрном бархатном берете. Он мыл в раковине кисти и чем-то гремел. На столике стояла ступенчатая пирамида со многочисленными баночками с красками.
     Вот художник обернулся и удивился, что его естественное распоряжение не выполнено. Другие-то выскакивали из тряпок в мгновенье ока.
     — Давайте-давайте, девушка. Стесняться поздно. Раз решились, так раздевайтесь. У нас поточный метод. Можете не догола, если бельё застраховано. — Он улыбнулся.
     Наша героиня решила потянуть время, дожидаясь возвращения Киры. Дверь в расписную она оставила полуоткрытой, чтобы там был слышен её голос.
     — А это точно, что каждой десятой вы делаете бесплатно?
     — Замётано, — художник тряхнул маленькой голландской бородкой. Тронул кисти. — Не тяните, давайте тело.
     Ева стала медленно снимать с себя маечку, чтобы выгадать время и не нарваться на вылет. Говорить она не переставала.
     — А я точно десятая?
     — Не знаю, — буркнул хозяин мастерской.
     — Как не знаете? — От неожиданности она так и застыла с руками вверху и полуснятой маечкой, чашки лифчика неестественно подались вверх.
     — Где-то тут лежит список. Закончим дело, посмотрим — и если вы десятая, идите так, денег не возьму.
     — А почему после, а не до? — Она возмущённо опустила руки, содрав-таки с себя одёжку. — Я пришла без денег, хочу раскраситься бесплатно, — выпятила грудь, — и имею право об этом знать заранее.
     Художник внимательно на неё посмотрел.
     — Милые грудки… — И другим тоном: — Де-э-вушка-а-а! Бесплатность — это не какое-то естественное или гражданское право, а рекламный трюк, которым мы привлекаем всех. Понимаете — всех, а не только каждую, блин, десятую. Мы не хотим, чтобы снаружи шли торги за десятое место, драка и стервобесие. Разве не приятно расписаться, готовясь заплатить, и вдруг узнать, что ты не должна ни гроша? Это и будет настоящий сюрприз! Не какое-то там выгадывание мелочное.
     — Я бы предпочла знать заранее, — только и смогла ответить уговариваемая.
     — Ну, в чужой монастырь… Э-э, погодите, как вы сказали? Без денег пришли? Вот это номер! Мы не занимаемся благотворительностью. Если каждая будет приходить налегке и бороться за бесплатное место, что вообще мы есть будем?
     Ну, Кирка, ну, подружка, втянула ты меня в такое! И не спешит на помощь! Голоса громкие, художник вон даже возмущается, а Кира всё не входит.
     — Я вот сейчас обедать сяду, — между тем втолковывали нашей героине. — Неужели я, художник, и недурной художник, как говорят, не заслужил нормальный обед? А ведь и на обед денег не соберу, если все без них приходить будут — в расчёте на халявное десятое место.
     Ева кивала, улыбаясь, чтобы выиграть время. Что ему ответить? Всё ведь правильно говорит.
     — И если вы не из тех пустоголовых блондинок, — он кивнул на дверь, — а у вас ум в глазах светится, то вы понимаете, что цены на одну десятую завышены. Полной халявы не бывает. Рекламный трюк это. Ну, будете обслуживаться?
     Логика была исчерпана. Оставалась ещё одна возможность, и Ева вся напряглась, чтобы её реализовать. Конфронтация, как-никак.
     — Как полноправная гражданка своей страны, я имею право знать все существенные характеристики предлагаемых мне услуг. В том числе и номер в списке. Раз вы, исполнитель, отказываете мне в этом праве, я требую дать мне связаться с вашим непосредственным начальником. — Здорово их на юрзанятиях муштровали!
     Маечку она надеть не успела, хотя при таком официальном повороте дел и одетой надо быть соответственно. Она просто повесила одёжку на согнутую ручонку, как командированные вешают плащи, встала почти в стойку и изо всех сил выпятила грудь. Всё так и подалось. Ай да Евка, да ей можно было и двойную порцию "мороженого" заказывать!
     Брови художника взметнулись аж под самый берет. Ну не предугадали они с шефом, что налоговая будет к ним засылать таких вот смазливых, но юридически подкованных девиц. Чёрт, в комнате нет кассового аппарата! А может, это из защиты прав потребителей? Знал бы, так обслужил бы сразу, о деньгах не заикаясь. А теперь надо сохранить лицо.
     Всё ещё не опуская бровей, он потыкал большим пальцем в мобильник, вздёрнул руку к уху, сдвинул берет.
     — Алло! Рафаэль Леонардович? Тут пришла одна гражданка, требует сообщить ей номер в списке. Мы же этого не делаем, верно? Настаивать?
     Позже Ева с помощью Киры сообразит, что "гражданкой" (а не "девушкой") он давал понять шефу, что дело нечисто. Но тот повернул разговор в другую сторону.
     — Сколько? — переспросил художник, его брови вернулись на обычное место, лицо немного озадаченное. — Двоих всего. Что же я могу поделать, Рафаэль Леонардович, сегодня с утра все такие стеснительные идут.
     Ева поняла, что речь идёт о расписанных наголо. И чтобы повысить свои шансы в торге, сделала вид, что надевает маечку и хочет уйти.
     Художник сделал останавливающий жест рукой.
     — Да, очень хочет, но денег не взяла. Как вы говорите? Это можно, только вы ей сами это скажите, она же до вас дорывалась. — Он протянул Еве трубку.
     Резкий голос в ней сказал:
     — Вас распишут бесплатно, если вы обнажитесь полностью. Независимо от места в списке. Решайте скорее. И потом скоренько — в зал, на тусовку. Поняли?
     Ева растерянно положила мобильник на стол, не зная, что делать. В это время к ним наконец-то заглянула Кира с пакетом в руках.
     — Нас распишут бесплатно, если по голому, — бодро сказала обрадовавшаяся Ева.
     — Стойте! — запротестовал художник. — О двоих речь не шла, об одной только. И вообще, почему вы врываетесь, нарушаете творческий процесс?
     — Да мы вместе девятое-десятое места занимали, только не знали, кто какое.
     — Так вы готовы платить? — загорелась искорка в глазах не обедавшего теломаза.
     — Нет, но она согласна на ваши условия. Пойдём, Ев, в коридор, я тебя раздену. Никого там нет.
     — Ну вот, — уныло сказал им вслед художник. — Что у нас за народ? Потрафишь десятому — сразу лезет двадцатый, а одиннадцатого, двенадцатого и вовсе нет. Ну ладно, отыграемся по нагому. За одну голую трёх бикинистых дают. — И он стал деловито открывать тюбик с краской.

     Разодёживая подругу, Кира шептала:
     — Как всё хорошо выходит! Я купила тебе бикини, и тут меня кто в голову стукнул — в соседнем же отделе краски продаются! Взяла вот. — Она похлопала рукой по сумочке. — Сейчас зайду в туалет, разденусь, обляпаюсь — пропустят меня. И ты спускайся, как закончишь.
     Ева поделилась с ней идеей насчёт собачьих морд. Но подружка не сильна была в художествах, тем более — сама себя.
     — Это ж чтоб развести и показать внутренние "щёки". А то всё расщелинка да ложбинка, а её всякая соорудить может. Даже вот ты, если постараешься. А у меня всё без обмана, натуральное. — Она свела чашки, натянув стяжки посерёдке, потом отпустила, всё так и заколыхалось. — Я ещё хотела по тому месту, по которому режут, "Silicon free" вытатуировать, мол, девственна здесь я, да не… — Тут она запнулась, не туда разговор зашёл.
     — Кир, ты оставь, что купила, — тихо пробормотала Ева, думая о своём. — Я не готова так сразу перед всеми, хоть и в краске. Я, может, надену бикини, если не осмелюсь. А скорее всего, не осмелюсь.
     — Когда же ты у меня смелой-то станешь? Ну вот, держи, — она вынула из сумочки шуршащий пакетик, но не спешила отдать подружке, а сперва заглянула в прозрачное окошечко и с трудом подавила какое-то непроизвольное движение.
     Который уж раз по пути сюда она проделывала это, и который раз её немножечко передёргивало. Да, вид сложенного или скомканного белья производил на нашу героиню особое впечатление. Особенно возбуждали нерастянутые, спутанные лямочки. Прямо зажигает желание всю эту "сбрую" оживить на себе. Ярко представляется, как врываешься в вялое бельё телом, оно расправляется, лямки напрягаются, растягиваются и соучаствуют в проявлении форм, дизайне тела. И каждый раз кажется, что новое бельё тебя оформит лучше старого, это ведь такая тонкая материя — женское тело, чуток где подтяни-ослабь, сдвинь-обнажи, и другой вид выходит. А внутреннее ощущение — так и совсем другое.
     Тем более, что Евино бельё полнотелой Кире слишком тесно. Для постоянного ношения не пойдёт, а вот чтобы потискаться в нём, испытать всестороннее обжатие, возбудиться чуток, а заодно и кольнёт тебя сёстринским чувством — это как раз. Только вот как объяснить целомудренной подружке, для чего тебе её нижнее? И сейчас, похоже, не выгорит, неприлично распечатывать упаковку. А так тянуло забежать в туалет и стиснуться хоть на пять минут! Повертеться в кабинке, пошлёпать себя по разным местам, массажик устроить. Ну, хоть лишний раз взгляну и дрогну телом, представляя себя в жмущем плену этих бретелек.
     — Ладно, кладу вот сюда. — Она наконец-то оторвалась и положила пакетик на скамейку. — Краску смотри, не размажь. Давай, я возьму твою сумочку. Напихаем туда одежду. Ага, сумочка мала, а одёжка ещё меньше. А ты попей пока, разбавь внутри себя желтизну. — Раздалось бульканье. — Отлично! Ну, я пошла.
     Ева, прикрываясь руками, вернулась в мастерскую. На кончике кисти уже трепетала краска.
     — Что желаем? — спросил художник. — Флору, абстрактный орнамент или какофонию красок? Ага, животик вперёд выдался, отлично.
     — А разве бесплатницы выбирают? — "Флора" резанула ухо, почему-то вспомнилось страшное слово "дефлорация". — Впрочем… давайте то, где живот отдыхает. Я стес… в туалет немножко хочу, — со вздохом призналась она.
     — Вот дурашка! Если нага, живот надо так замазать, чтобы вершка живой кожи не осталось! Это же твоя единственная защита — психологическая. Когда на волосы смотрят как на обрамление нижних губ, это стыдно. Вон как ты закрываешься! Но когда на те же волосы смотрят как на бороду Хоттабыча или на нос кота — это совсем другое дело. Извини, но это азы боди-арта. А если тебе хочется в туалет, зажми там пальчиком и старайся не смеяться, не трясти живот. Даже лучше, когда он надут, а то всё время кисть "ныряет". Слабые у вас животики, девушки! Гимнастикой не занимаетесь, к сексу и материнству не готовитесь… Ну, поехали!
     Воистину мастер! Щуплое девичье тело было расписано быстро и без мучений.
     — А почему нагих бесплатно? — спросила Ева, расставляя ноги, чтобы заслужившая доверия кисть могла поплясать вокруг попки. В конце концов, если стоишь перед мужчиной настежь, и у него от тебя никаких тайн быть не должно. На "ты" вон перешли.
     — Ну, не всех. Просто внести элементы тела, обычно скрывающиеся под бикини, в целую картину труднее, чем красить по полузакрытому телу, как по однородному холсту — там ничего никуда приурочивать не надо. И такие персонажи очень оживляют тусовку, привлекают мужчин, а те ведь платят за вход. И наш доход растёт. Организация тусовки ведь тоже на нас. Не вертись, не вертись, я не в анус тебе лезу, а вокруг. Видела, какие у обезьян некрасивые красные попки? А у тебя будет — блеск! Дупло дерева снизу.
     Понятно — из неё делают приманку. Ну что же, бесплатный сыр — только в мышеловке. Но ведь в эту мышеловку вовсе не обязательно лезть навсегда. Она просто встретится там с Кирой, заберёт свою одежду — и поминай, как звали. Мужики-то и разглядеть её не сумеют. Разве что мелькнувшую облагороженную попку.
     Забулькало в животе, художник недовольно поморщился. Ну, должен же понимать, что это не газы выходит. Нет, он недоволен, что рельеф тела изменился немного, иначе рисунок смотрится. Подправил чуток.
     Грудки были замазаны капитально. Смазывая соски вазелином, художник отметил, что жирка у неё там маловато, всё железистое и чувственное, если взять остроконечную кисть, то как бы до оргазма не довести. В дело пошла кисть широкая, раздольная, в мгновенье ока она обмазнула коварные холмики.
     И не щиплет почти. Мягкой такой влагой размазано по нежным местам, подсыхать будет — прижмёт, но нет того щипания, как от химического чего.
     А почему я этого жду? Это же специальные краски, для тела, кожи, не вредные, не для бесчувственных стен ведь. Так и в очереди себе твердила. А всё же чего-то побаивалась. Ах да, вон чего! Как же могла забыть — то есть не сразу вспомнить.
     Это произошло в самом первом семестре, в середине или ближе к концу, первокурсники были ещё непуганые — первой сессией. Не в меру активная Кира, еле-еле освоившись, прямо-таки шныряла по кафедрам, всё разведывая и завязывая знакомства. Ева её выспрашивала, хотелось ведь пойти куда-нибудь на научную работу, "зарывшись" и "закрывшись" ею от развязного студенческого времяпрепровождения, но оказывалось, что подружка разведывает не то. Не какой наукой где занимаются. А если и наукой, то как её к себе повернуть, самой что ни на есть утилитарной стороной.
     Однажды она принесла в бутылочке чего-то мутного и вязкого, настолько вязкого, что бутылочку пришлось кокнуть. Конечно, завернув в полотенце и нанеся сперва несколько слабых, девичьих ударов.
     — Надо же, как застыло, — ворчала Кира, разворачивая полотенце с осколками, — а когда кипело, жидкое было, ложкой прямо зачёрпывая да наливай. Ну, тем лучше.
     Ева поняла: в очередной лаборатории подружка увидела на огне стакан, а может, и тазик с чем-то кипящим, и умудрилась отчерпнуть себе. Может, незаметно, украдкой, а может, уговорила кого из хозяев варева поделиться. Но зачем, для чего?
     — Я всё сначала разузнала, — заверила добытчица. — Нафиг мне бесполезное! А это штука стоящая. Хит.
     — Песня, что ли? Да нет, какая же это песня! Ага, поняла — что-то такое, что попадает в точку. Верно?
     — Попадёт оно, положим, не в точку, а по площади. А слово это я сама придумала. С тобой как общаться будем.
     — Так объясни!
     — Давай, бери ложку и аккуратненько с осколочков эту тягучину перекладывай в вазочку. Отскребёшь с полотенца — тоже туда же. А я тем временем объясню.
     Так вот, есть такая г"штука — хитин. Природный полимер, так мне аспиранты объяснили.
     — Аспиранты? — в голосе Евы сквозило запредельное благоговение.
     — Или дипломники. Не суть. Из него, хитина этого, панцири раков сделаны, крабов…
     — Сделаны?
     — Ну, состоят. Не вяжись к словам! Жучки, пчёлки, тараканчики — все они в хитине этом, у них как бы внешний скелет, защищающий мягкие внутренности. А вот у позвоночных животных этого нет, у них это… биоминерализация какая-то. Скелет внутренний, потом, мышцы, кожа, панцирь и не нуден вроде. Но использовать можно. Вот, варят в щёлочи, чтобы получить этот… как его… записано у меня где-то… ага, вот — хитозан.
     А мне вдруг в голову стукнуло — корсет! Мужикам, может, и не нужен панцирь, не рыцарские времена, да и хлипко это слишком для копий и мечей. А вот женщинам нужна форма, а то и утяжка, они когда-то корсеты носили, и сейчас это возрождается. Моду диктует хорошо забытое старое. Даже если тело не заплыло жиром, всё равно есть у нас мягкие составляющие, что ни костям не подвластны, ни мышцам.
     — Ты что же, — догадалась Ева, — лифчики хочешь из крабов делать?
     — Сначала так и хотела. То есть предложить хотела, не сама делать. Но чтоб не засмеяли, выспросила всё о хитине этом, подойдёт ли. Нет, не подойдёт. Он вообще е обрабатывается, ни плавится, ни куётся, ломается зато легко.
     — Как же из него панцири выходят?
     — Ну, это природа. Какие-то желёзки, выделяют они клейкое вещество, застывает оно, повторяет формы тела, какие-то сложные реакции химические… биохимические. Нам не повторить. У нас какие железы — потные, сальные, молочные. Всё не то.
     — Как же тогда…
     — Как конструкционный материал — никак. Варят, как я сказала, в щёлочи, получают хитозан, а он жутко много применений находит. И в косметике тоже, между прочим. Я уже обрадовалась, но потом выяснила, что сами мы никакого крема, никакой помады не намешаем, даже если нам этот хитозан дадут. Сложно слишком. Проще купить в магазине или у дистрибьютеров. И мы купим!
     — А вот это?
     — Ах, это! Вот эту массу я и назвала про себя — хит. Что-то среднее между хитином и хитозаном. Недоварили ведь, не закончена реакция. Но так аппетитно булькало, что я не удержалась и обобрала пробу. Ну как, всё соскребла с осколков? Учту на будущее, в вазочку надо отбирать. Если, конечно, удастся.
     — Да что удастся-то?
     — Видишь, какая вязкая это г"штука? Только нагрев да раствор растворяющий затвердеть не позволяют ей. И я подумала: от хитина ушли, разжидились, но недалеко, можно ведь и вернуться. Да мне и не надо полного возврата, панцирной жёсткости не надо. Мне бы слоновьей кожи достичь, и лажно. Понимаешь, в некоторых местах девушке нужна кожа типа слоновьей. Чтоб держала!
     — Держала… Ага, я поняла, кажется. Ты хочешь обмазать женский манекен и дать затвердеть, чтобы получился хитиновый… хитовый лифчик. Так?
     — Да зачем манекен, прямо по телу и намажем.
     — Как — прямо по телу?!
     — Очень просто — ложечкой или ладонью. Знаешь, есть такие силиконовые бюстгальтеры. Ну, представь себе комок прозрачного пластилина, только помягче и понежнее. Прилаживаешь его под грудью, он лепится к коже и подпирает, держит железу. Под открытым шёлковым платьем незаметен совершенно, если пощупать, то покажется, что грудь книзу поплыла и уплотняется вплоть до рёберной жёсткости, держит саму себя. Здорово! Но силикон — это дорого, а хит этот я за просто так зачерпнула. Он должен, по моим прикидкам, запанцирить кожу, чтобы не отвисало у нас.
     — Да у меня и так не…
     — Тебе — для профилактики. Намажем, просохнет и ходи себе. Можешь и не смывать даже, это же всё природное, дышит. Впрочем, посмотрим. Только вот мне как? Чёрт его знает, когда эта бурда навовсе застынет, сколько времени груди надо поддерживать.
     — Может, лёжа? — предложила Ева.
     — Лёжа — не та форма. Они же распластываются по грудной клетке, плоскими и останутся, если хит их зафиксирует. Не то.
     Пораскинув мозгами, подружки решили сделать из вощёной бумаги конусы, вложить в чашки лифчика и пусть Кира его поносит до полного высыхания состава. И форма будет самой что ни на есть естественной. Конечно, лифчик надо взять повторяющий форму груди, чтоб на будущем "панцире" не отпечатались швы, двугранные углы и прочие несвойственные девичьим формам детали.
     Из солидарности Ева тоже так поступила. Впрочем, не только из солидарности — не хотелось неподвижно сидеть, ожидая высыхания, кто его знает, сколько он будет сохнуть, этот состав! А трясти не стоит тело. И потом, наша стесняшечка просто обрадовалась случаю показать свою обновку, свой ван-дер-бра, использовать в деле.
     Предмет туалета этот она купила в первый же свой визит в торговые ряды. Да что там "купила" — навязали ей. Продавщица прямо-таки заговорила зубы, и не успела начинающая покупательница опомниться, как уже рассталась с энной суммой денег — большей, чем планировала потратить, обходя все ряды. Так с раскрытым ртом и пакетиком в руках и вышла из злосчастного павильончика…
     Надо же! В сознании большинства деревенских город — это место, куда ездят покупать хорошие вещи. Но если вещь хорошая, зачем её всучивать? Впрочем, без этого Ева и не купила бы, наверное. Постеснялась купить.
     А вещь стоящая! Так подтягивает её грудки, из махоньких лепит что-то посерьёзнее, поокружнее. Носить бы и носить, но вот дискомфорт какой-то небольшой, час потерпеть можно, но не для постоянной носки он. Да и обратят все внимание на её пышность внезапную, зашепчутся. Парни могут неправильно понять. И вообще, и так у неё слишком уж выпукло всё.
     Пришлось спрятать и от подружки, чтоб не спрашивала, чего не носишь. А теперь вот смогла вынуть, не стесняясь, не оправдываясь. Именно так и надо формовать бюст!
     Намазались "хитом". Мазали по низам грудей и немножко ещё ниже, что была опора. Ну что ж, будто густой шампунь ил вазелин, влажно и холодно.
     Забавно растопыривая пальцы, чтобы не измазать, надели лифчики. Руки ополоснули тут же, в тазике — не в ванную же тащиться. Ощущение было такое, будто смываешь силикатный клей, не то мыльное, не то содовое.
     Химию необстрелянные экзаменаторскими вопросами наши студенточки знали неважно. Хотя можно же было, чёрт возьми, догадаться хотя бы, что если реакция не прошла до конца, если варить и варить ещё хитозан из хитина, то щёлочь, как реагент, остаться должна была. И дать себя знать. Это всё-таки щёлочь. Едкая!
     Вязкость, густота состава смягчили дело. Защипало не сразу, щёлочь медленно диффундировала к доверчиво впитывающей жидкость нежной девичьей коже. Ситуация была как с лягушкой, которую варили в тёплой, очень медленно подогреваемой воде. Не поймёшь, когда кричать "Ой, мамочки!" и давать задний ход.
     И вот теперь слой краски напомнил ту обмазку "хитом", и не жёг, как жгло тогда. Да ещё что жгло-то!
     Положение усугубило то, что подружки не спешили признаваться друг дружке о неладном. Ева грешила на свой ван-дер-бра, он ведь стискивает плоть, ну, отсюда и всё неприятное. Высохнет состав, застынет, стащу бюстгальтер — всё и прекратится. А сейчас и должно жечь.
     Кире приходилось туже, у неё и площадь побольше была обмазана, и кожа потоньше — так сильно растягивали её громадные молочные железы. Но она же из них двоих заводила, она должна быть сильнее, выносливее, неловко же жаловаться вперёд худенькой, слабосильной робяшки. Вот они и крепились обе, бодрились, громко о чём-то говорили, а сами то и дело пытались почесаться, предлог для этого найти. Да разве через вощёную бумагу почешешься!
     Щипание мало-помалу становилось нестерпимым. Девушки поводили плечами, подпрыгивали, даже губы покусывали. Сжимали, само собой, кулачки. Наконец, под предлогом "посмотреть, как оно там" оттянули чашки с вощёнкой. И ахнули — кожа красная-красная, довели её они своим терпением. Да Ева так лицом ни разу не краснела, как вот тут!
     Поздно, но Кира вспомнила-таки о гидроксиде натрия. Варили-то хитин в нём, а она зачерпнула недоваренное.
     — Наверное, щёлочь не вся израсходовалась, — с нарочитой небрежностью сказала она. — Осталось немножко, пощипывает. У тебя как?
     — И у меня… пощипывает. — Ева стоило трудов небрежно сказать слово в уменьшительном варианте, щипало-то её вовсю. — Классно, правда?
     — Это пройдёт скоро. Должно пройти. — Кира успокаивала, больше себя.
     — Почему? — выдала себя Ева, спросив чересчур быстро и недоверчиво.
     — Помнишь, мы на неорганике куски щёлочи руками брали? Ну, мальчишки в ступке толкли, а мы им туда бросали. Главное, чтоб руки не были мокрыми, а так ничего. Жжёт-то раствор. Вот когда подсохнет у нас — чёрт, когда же, ох! — тоже выдала она себя, — щёлочь к коже и не пойдёт, всё устаканится.
     — Ещё минут пять? Десять? — первая цифра прозвучала почти с надеждой, вторая — почти с ужасом.
     — Не больше! — успокоила Кира. — Пойдём пока воду из тазика выльем, вазочку промоем, да и сами… умоемся хотя бы.
     Девушки ринулись к вожделённой воде. Ева попыталась набросить что-то сверху, неудобно же вы одном лифчике, но сразу же и сняла — больно. Малейшее прикосновение к груди переводило яростное щипание в острую боль.
     Первый раз она так шла по коридору общаги. Платочек какой-то всё же на плечи набросила, но так придерживала, чтобы грудь не задевал, только покрывал. А покрывать уже надо было не один лишь лифчик, но и выползающую из-под него на кожу ужасную красноту. Краснотищу! Хорошо ещё, что соски не догадались этой дрянью обмазать, но, похоже, раздражение уже и до них доползает, пытается "поджечь". И вот-вот подожжёт.
     В ванной они долго не прокочевряжились. Звук журчащей воды прямо как спустил курок. Чуть не столкнулись лбами подружки под одним душем.
     — Скорей, скорей, — бормотали они. — Да помоги же!
     Состав застыл крепко. Любоваться, как выглядят их бюсты, было некогда, красоту, если она и была, пришлось ломать. В самом прямом смысле пришлось ломать получившуюся корочку, похожую на силикатную. А больно же! И отдирать, отлеплять больно. Пришлось дать воду похолоднее и запеть дуэтом модную песенку, заменяя ею крик благим матом. Благо, одно от другого нынче не очень-то и отличается.
     Этих острых ощущений Еве хватило, как говорится, "на всю оставшуюся". Но не Кире. Той запало в голову укрепить бюст панцирной плёнкой. Подсуетилась и достала-таки через друзей порошок готового хитозана. Без щёлочи, чистый, даже очень. Его в науку пустить хотели, а пустили вон куда. Наука подождёт, а грудь не может. Не перевелись ещё раки в воде волжской, не такой это дефицит, чтоб девушку не ублажить.
     Сразу дело не заладилось. Порошок ни в какую не хотел растворяться в воде. Кире подсказали: растворять надо в кислоте. Уксусной.
     Ну, уксус — не щёлочь, его едят даже. Ну, не то чтобы так вот и едят, но салаты заправляют. В продуктовых магазинах продают. Нет-нет, не в столовом уксусе! И Кире любезно дали кислоту покрепче.
     Из солидарности Ева мазнула себя этой жидкостью под грудкой и с криком "Мама!" убежала смывать. Но рисковую нашу Киру и это не остановило. Она решила, что раз кислота нужна, необходима для растворения хитозана, значит, она как-то с ним взаимодействует. И, стало быть, расходуется. И пусть тогда Евка мажется тем же густым раствором или вообще не суётся не в своё дело, не пугает зазря и добро не переводит. Довольно-таки злое добро.
     Зажимая от едкого запаха нос, стала намазываться.
     Коротко говоря, кислота оказалась не намного лучше щёлочи. В каком-то смысле даже хуже. Кире пришлось дольше размышлять, что будет меньшим злом — сдирать плёнку с кожи или потерпеть, пока не засохнет окончательно, что тоже не давало гарантий терпимости. Ева притащила вентилятор, всячески стараясь облегчить подруге жизнь. И плёнка, надо сказать, получилась на славу, так держала бюст, так держала… Но и жгла так, что казалось, будто людоеды-садисты жарят груди живой девушки на сковородке и они от неё отталкиваются, потому и держатся.
     Так что решение прекратить пытку далось нелегко. Смыть плёнку тоже было непросто. Чёрт побери, она могла бы служить несколько недель, не жги так. Неужели наука не может подсказать способ сотворить "мягкий" раствор хитозана?
     Можно было бы и самой этим заняться, поступить на кафедре на научную работу, да ведь такую тему официально не проведёшь.
     Экспериментами можно было заняться и подпольно, у Киры оставался ещё запас "волшебного порошка", но тут произошёл случай, "съевший" этот запас.
     К тому времени прошла уже первая, "драконовская" сессия, Ева научилась проводить стехиометрические расчёты, но её предложение помазать грудь крепким раствором щёлочи перед наложением кислятины почему-то не прошло. Одно дело — проходить реакцию нейтрализации на бумаге или любоваться хамелеонством индикатора в химическом стаканчике, другое — когда тебе родную кожу дважды протравят. Пока одна протрава, по теории, съест другую, обе тебя потерзают.
     Начался весенний семестр, а с весной начались и легкоатлетические занятия на загородной университетской базе. После гимнастики с её устрашающими снарядами для Евы было весьма кстати — всё время чуять твёрдую почву под ногами. Легко сойти с дистанции — а как сойти с большого круга на брусьях, когда от "вниз головой" темнеет в глазах и разжимаются руки? То-то и оно!
     И вот однажды они, две подружки, уходили с базы после занятий последними (да они и на финише первыми не были). Окликнул физрук, спросил, не знают ли они некоего Глинарюка. С плохой стороны, но они его знали, и поэтому получили поручение отнести ему забытую спортивную сумку. Ева поморщилась, очень уж неприятный это тип, девочек обижает, но Кира отказываться не стала. Передадим, а то!
     На другой день с базы спортсмены уезжали на соревнования, и Глинарюк просто оставил сумку, чтоб туда-сюда не возить, но тренер этого не знал. Если б знал — не разрешил бы. Что он, сторож? А если пропадёт имущество?
     Дома, то есть в общаге, Кира перетрясла мужскую сумку с жадным интересом фетишистки. Её внимание привлекли плавки с очень толстым пояском на какой-то тесьмовой резинке. Это пододевать под легкоатлетические трусы, которые и сами по себе туго застёгиваются, так чтобы лишнего талию не жать. Да и в паху они попросторнее "водоплавок".
     У Киры насчёт пояска были свои соображения. Она оттянула переднюю подкладку плавок, верхом пришитую к пояску, и аккуратно подпорола там. Открылась щель в этот самый широкий поясок. Туда можно было вставить пакетик с каким-нибудь воспитательным порошком, чтобы при движении сыпался под подкладку, а из-под неё — и дальше, на жизненно важные мужские органы. Благо спереди там красуется несрезанный лэйбл и выпуклость кое-как маскирует.
     Сначала Кирина мстительность замыслила в качестве "химического оружия" порошок едкой щёлочи или хотя бы соды. Но — не оказалось под рукой ничего такого, а завтра утром трусики возвращать. А если узнает, у Кого они (то есть вся сумка), то и вечером вломиться может. И тогда Кира вспомнила про порошок хитозана.
     Пакетик с дырочками встал на боевое дежурство, плавки вернулись к хозяину.
     С соревнований он приехал какой-то угрюмый, далеко не победителем, хотя рассчитывал. Кира напрягла свою агентуру и узнала-таки подробности.
     Бег в "заряженных" трусах Глинарюк начал благополучно. Занятый мыслями о соперниках, о тактике, он не сразу понял, что как будто крошки какие-то сыплются ему за пояс, начинают мешать в интересном месте. Фазу крошек, теоретически предвиденную Кирой, он прошляпил. Очнулся лишь на следующей фазе — шершавой материи.
     Поначалу это было даже приятно. Навеяло воспоминания из школьной юности.
     Тогда ему случайно купили весьма неудачные плавки. Одно хорошо — дешёвые. И цвет неказистый, и материя шершавая, не щадящая то, что надо бы щадить у мужчины, и облегание не то, в паху узковато. В общем, пришлось искать им замену, а потом и применение, чтобы хоть как-то износить. И оно нашлось.
     Ходили они тогда на физру в бассейн. Разоблачались у шкафчиков догола, бежали под душ, выйдя из-под которого и натягивали плавки.
     Когда возвращались из воды, душ уже не принимали — разве кто озяб осень — а просто вытирались в душе полотенцами. Вытирались, сбросив мокрое, чтобы… ну, чтобы лучше, суше вытереться. Трусы ждали их в шкафчиках, казалось, иди туда и одевайся. Но…
     Повадилась с тряпкой к ним в это время уборщица. Ну, не то чтобы по-настоящему убираться, а просто затирать лужи, остающиеся от босых мальчишеских ног. Как она говорила, "пока вы не обулись и не разнесли грязищу по всему бассейну". Подошвы-то ботиночьи они неаккуратно вытирали.
     Всё правильно, но при женщине голышом не побегаешь ведь.
     Стали брать в душ трусы, исподние сперва. Но скоро многие перешли на плавки — запасные, сухие. Вот тогда-то "невзрачники" нашему герою и пригодились, тем более, что на влажном теле они влагу впитывали и добрели.
     Трусы, видите ли, это бельё, и надевать брюки перед женщиной было не совсем удобно. Не выглянуло бы чего, пока ноги задираешь, да и вообще. А плавки — одежда верхняя, поверх них брюки надеть — всё равно что пальто на пиджак, всё чинно-благопристойно. И без спешки ненужной.
     Но, сели честно, это была не главная причина. Так, для наружного употребления, одноклассникам объяснить.
     Главное состояло в другом. Дело в том, что уборщица приходила в мужскую раздевалку из женской, пошуровав вперёд там, потому что девочек отпускали из воды раньше. Это чтобы мальчишки их не догоняли в безлюдном коридоре и не делали засад, отпусти раньше их. И вполголоса что-то бормотала, в том числе ругая мальчишек и сравнивая их с более аккуратными подругами.
     Нельзя сказать, что она так уж полно переносила сюда атмосферу девичьего царства обнажённости, но какие-то её элементы — безусловно. Пусть в её зрачках не отражались, как пять минут назад, голые девочки, а за тряпку не уцеплялись "подметённые" трусики, но — все понимали, что их девочки не будут стыдиться перед пожилой женщиной, скоро-скоро одеваться. Вытираться им надо капитальнее, ибо сплошной купальник (бикини не разрешались) поддерживает кожу влажной лучше, чем плавки. Каждый так и представлял себе предмет своего обожания, стягивающий мокрый купальник, отжимающий его, потом вытирающийся сам. Сама, то есть. Вытерлась насухо по всему своему рельефу, но надо ещё походить, чтоб ещё суше стало. В душе воздух влажен — выбегай в раздевалку, посвежее чтоб. Или не торопясь выходи, стесняться некого. Болтают, хихикают — аж тут слышно, вспоминают эпизоды занятия, а может ещё чего. Потом подходит дива не спеша к своему шкафчику, роется — тут у мальчишек перехватывало дыхание — в трусиках-лифчиках, решает, одеваться или ещё подсохнуть. А кто, может, и под фен голышом садится, нога на ногу.
     И хотя на воде одноклассницы вели себя несерьёзно, молчали, только когда плыли на время, мальчишкам почему-то казалось, что в раздевалке у них всё иначе: грациозно ходят зрелые девицы… Нафантазировали и то, чего под простенькими купальничками и не было пока. Ох уж эти фантазии!
     Если уборщица упоминала босые девичьи ноги, почему-то меньше мальчишечьих оставляющие лужи, все ярко эти ступни себе представляли и начинали мечтать снизу вверх. Если что-то говорила о поплывшей вокруг глаз туши, сразу в памяти всплывали эти глаза и мечтания шли сверху вниз. А если поругивала татуировки, которые в то время начинали входить в моду, то совсем лафа была: татуировку можно было вообразить на любом месте своей пассии и сразу мечтать вокруг.
     Если тётка оставляла "те" двери открытыми, то и голоса девичьи доносились, иной раз о чём-то сокровенном болтающие. Не подозревали, что мальчишки подслушивают. Они-то молчали, чтоб себя не выдать. И только ехидные комментарии уборщицы долетали до слуха обнажённых, заставляли умолкать. А потом, в школе, хитро выпытывать у одноклассников, не слышали ли чего.
     Всё это мальчишек сильно возбуждало, семейники начинали топорщиться и колыхаться. Перед женщиной так неудобно, она и пристыдить может, а девочки, чего доброго, услышат ещё. Нет, лучше плавки. Сухие, запасные.
     Вот их шершавость и вспомнилась нашему бегуну. Дальнейшие ощущения были не столь воспоминательны. В паху всё начало как-то вязнуть, а потом и окаменевать. Ноги стали увлекать в движение то, чему полагалось мирно покоиться между них, обхваченному материей. Бегун сбавил шаг, чтобы остаться мужчиной, но сразу понял, что тогда ему не быть чемпионом. Пришлось выбирать.
     В довершение мучений ему не сразу удалось "отлить". Не так-то просто оказалось снять отвердевшие невесть почему плавки, высвободить из глинистых комков свои органы. Хитозан оказался хорошим, не хуже того цемента из "Джентльменов удачи", что "не отстирывался никак". Но цемент не проникал туда, куда хитозан. А влажные выделения в пазу разгорячённого бегуна ничем не уступали уксусной кислоте. А тут ещё движения ног, всё размешалось очень быстро и быстро возымело эффект.
     Перед сходом с дистанции над нею разнёсся отчаянный, душераздирающий крик.
     Нашёл ли он пустой пакетик в пояске или просто выбросил безнадёжно испорченное бельё? Но к Кире с Евой больше не вязался, не обижал. Да и мог ли он теперь вообще обидеть девушку, было ли чем? Чужие трусы — потёмки…

     Всё это вспомнилось Еве залпом, когда она почуяла, что краска на теле застывает. Против "хита" — что комариный укус супротив больного медицинского укола.
     Они уже заканчивали, когда раздались шаги и в комнату вошёл мужчина, которого раскрашенная не сумела рассмотреть. Подчиняясь профессиональной этике, он держался строго позади нагого тела. Зато голос оказался знакомым — именно он звучал из мобильного телефона. Шеф.
     — Ты считать умеешь, Данила Винчин? — раздражённо спросил он и, видимо, оглянувшись на постороннюю, перешёл на свистящий шёпот: — Я сейчас заглянул в зал — там с десяток полностью голых! И расписаны как-то грубо, халтурно. Ты что же это делаешь, а? Налево халтуришь?
     — Клянусь вам, — сказал верноподданнически художник, и Ева преодолела соблазн повернуться, чтобы взглянуть в его раскаянные глаза. — Двое только прошли. Только двое, ручаюсь. Остальные, видать, сами себя расписали.
     — Унтер-офицерские вдовы! — фыркнул шеф. — Но, может, и вправду. Им бы в зал на халяву пройти и попроститутничать там. Такие только позорят благородное искусство боди-арта. Ладно, шут с ними, пусть хоть мужчин завлекают. С паршивой овцы… Если б я знал, что их там столько, то не разрешил бы тебе работать бесплатно. И с этой деньги возьми.
     — Как?! — возмутилась Ева, поворачиваясь. Спохватилась и тело отвернула, а голову оставила, шея напряглась до невозможности. — Мы же договаривались бесплатно!
     — Всё так и было бы, если бы в зале тусовалось только пара нагих. Третьей стала бы, нелишней. Но их там с дюжину, и этого довольно. Нечего стимулировать! Если б я знал заранее, то ничего не разрешал бы. Краски и работа денег всё-таки стоят.
     — А обещание?
     — Ну, представьте, что вы обещали мамаше, что посолите суп, подошли к кастрюле, а сестра говорит, что уже посолила, даже пересолила. Вы же не будете выполнять своё обещание, верно? Обстоятельства-то изменились.
     — Но я же этого не знала!
     — И я не знал. Это он меня дезинформировал, он! — Шефу было не вполне удобно отказываться от обещания.
     — Ничего я вас не дезинформировал! — разозлился художник. Он между делом мыл кисти и складывал их в ящик. — Вы спросили, сколько нагих я сегодня расписал, и я честно ответил. А за контрабандно пробравшихся я не в ответе! Чей, отдельного контролёра нанимали, к нему и претензии.
     — А ты знаешь, что шеф всегда прав? Мог бы и подсказать, что не знаешь, сколько там приманок, а то и сбегал бы посмотреть. Долго протянет наша фирма, если будет терпеть убытки из-за такого вот дуболомства? Впрочем, можешь обслужить её за свой счёт.
     — Как — за свой?! — Он захлопнул крышку, и вся пирамида скрылась в огромном чемодане. Больше никаких вещей в комнате не было.
     — Ну, внесёшь в кассу деньги, всего и делов. — Шаги шефа забухали к двери.
     — Да я… — начал было художник и замолк. Повисла пауза.
     Ева не оценила её в должной мере. Подсыхающая краска стала стягивать тело и особенно неприятно было терпеть это под чувственными грудками. Вес их не клонил, карандаш, как она проверяла, под ними не держался — так стала жать собственная кожа, стягивающаяся наподобие шагреневой. Девушка украдкой подрасколупала там краску, кончиками ногтей. Вроде полегчало.
     — Ладно, — решил художник. — Деньги можете не платить. Обсохните маленько — и спускайтесь в зал. Если под грудью будет щемить, подайте её вверх и дайте так засохнуть. Краску не колупайте.
     Блин! Что бы ему раньше надоумить.
     — Ну, до встречи внизу. Посмотрим, как мои шедевры выглядят в искусственном свете.
     Большой чемодан, чуть не стукаясь об углы, уплыл из комнаты, влекомый владельцем. Звуков закрывающихся дверей, защёлкивающихся замков не последовало. Ага, потому и унёс всё, что здесь всё настежь. Да, даже замки в наше время вывинчивают.
     Кто не стесняется сидеть на людях неглиже, та не постесняется и "раздеть" дверь.
     Ева немножко покрутилась по комнате. Обождать подольше ей мешало жжение в мочевом пузыре. Надо же, он и не выпирает ничуть, а… И ощущение другое, чем когда он у неё разрывался. Но столь же нетерпимое, блин!
     Ага, если вода выходит с потением, то моча концентрируется, ну, и жжёт, допекает. Интересно, сейчас-то кожа замазана, пот не выходит, может, разбавится там густота, поутихнет животик? И я ещё здесь покручусь, краска засохнет поосновательнее, и я не измажу ею своё новое бикини, которое Кира купила для меня и оставила в предбаннике на скамей…
     Бли-и-н!!!
     Она стояла на пороге. На скамейке ничего не лежало.
     Обстановка была самая спартанская, как и везде, где не запиралось: две длинные скамейки вдоль обшарпанных стен. Если что ещё и было, всё давно растащили. Спрятаться даже спичке было решительно негде.
     И пакета с роскошным бикини, который Кира положила вон туда, как сейчас помню, похлопав рукой и похвалив — не было-о-о-о!
     В глазах аж потемнело.
     В памяти всплыли слова художника: "Деньги можете не платить". Так он сказал. Ударение на слове "деньги". Вот почему он перед этим осёкся — увидел, чем можно поживиться в уплату, обдумал этот вариант. Может, уже и толкает кому внизу, из знакомых девиц. "Обсохни, девочка, не спеши…" Козёл! Какие они все тут козлы!
     Только теперь, когда исчезла последняя одежонка, Ева поняла, что вся её решимость показаться на людях обнажённо-расписанной была блефом. Хорошо блефовать, зная, что всегда можно передумать и упаковаться… ну, прикрыть хотя бы этими "фиговыми листками" сокровенное. А сейчас вот нет у неё ни-че-го, и краска не спасает — руки сами собой прикрывают те самые места.
     Она закрыла входную дверь, успев услышать знакомый вузовский гул из коридора.
     Как же счастливы те, кто издают этот гул, в дружеской компании, будучи одеты, как хотят, и даже, если раздеты — то тоже, как хотят, раскрепощённые. А ты тут, как мышь в мышеловке. И вместо бесплатного сыра — стоящий не больше слой краски на коже. Ах, Кира, Кира, зачем ты всё это затеяла!
     Пузырь припекал. Она вдруг ощутила, что теперь он припекает объёмом, не жжением. Кирино питьё дошло до почек, Еве давно надо было быть в туалете. Может, опростаться прямо тут, на полу? Заодно и отомстить, чем могу. Да, но найдётся ли у неё смелости убежать в таком виде? Если нет, лучше не рисковать. Придут, застанут не только голой, но и с вонючей лужей… Ох, позор-то будет! Да и сама нанюхаюсь. Краски вон уже нанюхалась, голова кружится. А жарко, всё будет испаряться…
     Пить хочется. Та вода была ведь минеральной, солоноватой. Краска уже вовсю стягивала, сушила кожу. Обе дырочки внизу как будто забились пробочками. Когда-то она примеряла Кирин "купальник" — колпачки и пробочки на тросиках. Похоже.
     Какое же это иезуитство, когда одновременно хочешь и не можешь лить и пить!

     Неужели она задремала? Нет, просто присела. Присела, потому что, немного походив по комнате, вдруг почувствовала, что даже стоять трудно. Краска стягивала кожу, да так, что прошлые ощущения в груди казались невинной щекоткой. Наплыл какой-то жар, перегрев, что ли, волнами, навалилась усталость.
     Ева села, почти плюхнулась, плюнув на раскраску ягодиц и бёдер. Чёрт с ними, пускай обтираются, не красоваться ей на тусовке в боевой раскраске. Усталь развивала успех, пытаясь расслабить, "расплавить" тело, но сфинктер настойчиво требовал внимания. Как бы покачавшись, девушка нашла какой-то компромисс, подудрёма-полузабытье с напряжённым животом.
     Жар путал мысли. Еве почудилось, что не краска стягивает кожу, а кожу кто-то наказывает за обнажение, не моча рвётся наружу, а внизу жжёт нестерпимый стыд от того, что выставила напоказ весь свой срам, и вот пытаешься, напрягая живот, хоть немножко сжать, сократить неприглядное. Вся стеснительность, вся застенчивость волной встали в девичьей душе, и желанное облегчение пришло лишь с померещившимся голосом Киры. Неужели она пришла и успокаивает? Нет, это припомнился и озвучился их давний задушевный разговор — о белье, об обнажении, о стыдливости…
     — Мы живём в мире, полном само собой разумеющегося, и начинаем над чем-то задумываться, только если чувствуем, что с ним что-то не так.
     Для меня вопросы белья возникли, когда в классе шестом-седьмом вокруг нас, взрослеющих девчонок, стали кружить, именно кружить мальчишки, высматривая всякие неопрятности. До этого как-то само собой у меня считалось, что верхняя одежда девочки должна полностью прикрывать нижнее бельё, причём не было ни нарушений, ни наказаний. Первая ласточка пролетела, когда я стала носить лифчик, так что о верхе, его непрозрачности, пришлось заботиться особенно. И вот, нА тебе: на нас специально, выискивающе смотрят!
     Ну, мы, девчата, ёжимся от таких взоров, за свою одежду всё больше и больше прячемся, чем ею украшаемся, как должно бы быть. А объём бюста не спрячешь! Я размышлять начала, как да что, и ещё случай помог. Пришла как-то в мае в школу, пододев под форму купальник, чтоб потом с подружками на речку бежать. И все уроки чувствовала себя, как заговорённая, не ёжилась, не охала, если что-то приоткрывалось или мальчишка под одёжду заглянуть пытался. А подружки, смотрю, всё так же. Кстати, мальчишки с меня быстро переключились на них, видно, им важно было слышать наши охи-ахи да повизгивания.
     И вот после купания лежу я, загораю, слышу краем уха щебечущие сетования на глазное хулиганство и думаю, а почему сегодня мне было пофигу и как это состояние продлить?
     Дело, конечно, в купальнике, тут и искать нечего. Он сплошной, закрывает всё, что надо, так что никто лишнего не увидит, не больше, чем на пляже. Вот, здесь я на виду у всех и ничего, а в классе ещё и платье было сверху.
     Да, но бельё тоже прикрывает всё, что надо, значит, дело не в стыде обнажения. Оно, видимо, в разделении всей одежды на верхнюю и нижнюю, причём увидеть нижнее бельё — всё равно что голое тело, наравне позорно. Это общее мнение, и частными действиями ничего тут не изменишь. Не носить же всё время купальник!
     Так, а почему было хорошо в нём? Значит, не считала его нижним бельём. Прежде всего, на речке не считала, и, по инерции, в классе. А что же он тогда? Ну, на речке — единственная одёжка, значит, всё равно что верхняя. Во всяком случае, не нижняя, потаённая. А в классе? Если не нижняя, то — верхняя? Но ведь сверху платье, а оно что тогда?
     Да то же, что и зимой пальто относительно платья — драпировка, наружный слой сложной верхней одежды, надеваемый не для приличия, а их других соображений — тепла, дисциплины, красоты. Тьфу, слово — не воробей, красоту надо было вперёд. И драпировка отличается тем, что если она сдвинулась, что-то из-под себя обнажила, то не страшно, чувство стыда отдыхает. Это со мной и происходило там, в классе, с купальником под платьем.
     Видишь, подружка, какие раздумья! Женская, само-собой-разумейная логика не помогла, пришлось привлечь мужскую. Как-то сразу всё становится на свои места, когда вникаешь и разбираешься. И главное — ясно становится, что делать. А как это сделать — думай дальше, девушка!
     Итак, выход ясен: надо воспитать в себе чувство того, что нижнее бельё… нет, лучше без "низа", назовём прямо — трусики и лифчик (комбинации, чулочные пояса, боди не катят) — это, по сути, верхняя одежда, как и купальник, а всё, что сверху — драпировка, которой разрешено распахиваться.
     Нет, пожалуй, "верхняя" — это уж слишком. Лучше назвать её главный признак, этой "верхости" — достаточная одежда. Пока она сидит, всё путём, и лишь когда начинает сдавать свои позиции, вот тогда и беспокойся. Но если всё пригнано по телу и нет внешнего насилия, поводов для волнений нет никаких.
     Что же мешает мне относиться к белью, как к купальнику? Да, тот сплошной и снимается с бОльшим трудом, чем раздельный, но у нас в деревне был неписаный обычай: девочки, начиная с припухания грудок, носили именно цельные купальники, вернее, мамы им только такие и покупали. И лишь когда из подростковой нескладности вырисовывалась стройная фигурка, формировалась грудь, девушка обретала самостоятельность в выборе белья и переходила к бикини. Ну, у кого тело "не того", оставались в "мешках". Никого не заставляли, иной раз и в цельном, чёрном да блестящем, так мировО выходило!
     Главное, по-моему, здесь было в том, чтобы растущий бюст не привлекал внимания больше, чем сам может, своим объёмом, без оформления и подчёркивания бюстгальтером. И ещё в том, чтобы раздельные предметы туалета не привлекали мальчишеского внимания к пикантной женской анатомии своим её прикрытием. В самом деле, почему это рёбра оголены, а выше и ниже — материя? Значит, там что-то такое… А сплошной купальник покрывает весь корпус, без изъяну, ни на что не намекает, если грудь незаметна, то и не замечай её — в отличие от лифчика бикини.
     И ещё, трудность снимания-надевания. Девочка, зная о ней, будет выбирать очень укромное место, чтобы переодеться или оправиться. Такое, где её не застанут врасплох. И она спокойна, лёжа-загорая, даже глаза закрыть может, с неё, подкравшись, ничего не сдёрнут, это не бикини. А с бикини на взрослых девицах такие случаи бывали, чего греха таить, это у парней вроде ухаживания. Визг раздавался на всю реку. А малышне чего — ей всё нипочём. Вот если рот заткнуть и силу применить… но таких насильников у нас тогда не было, только хулиганы мелкие в отдельных экземплярах. И мы были спокойны.
     Так вот, я знала, что через год-два, как только тело исполнится женственности, и я смогу носить бикини. И если надену его под платье, мне тоже пофигу будут подсматривания. Почему же сейчас уже не придать такое же значение девочковым трусикам-лифчику?
     Ну, во-первых, они не из синтетики. Во-вторых, белые. В третьих, могут выглядеть несвежими, бельё всё-таки. В четвёртых — контраст по цвету с верхней одеждой, это приложение к "во-вторых". Больше никаких причин придумать не могла, стала воевать с этими.
     Синтетика. Купальник, конечно, не может быть из натуральных тканей — намокающих, прилипающих, просвечивающих. Но это для плавания только. А ведь бывают и другие, "сухие" купальники — для гимнастики, лёгкой атлетики, загорания. И хотя они тоже в большинстве своём из синтетики, но это для красоты только, не для чего иного. А вот трико для тренировок у девочек хлопковое или льняное, в синтетике упаришься, хоть и красиво. Красиво упаришься, это ты хорошо заметила. Так что и в натуральном можно хорошо ходить, ничего и никого не стесняясь. Разве что пот промочит, но без физкультуры с бельём такого не случается.
     Белизна и контраст. Контраст отметаем сразу — если шуба тёмная, а блузка белая, что тут такого? Закона, чтоб запрещал надевать друг на друга разноцветные вещи, нет, наоборот, только и слышишь: "Ах, какая цветовая гамма", "Ах, как мило", "Ах, какое сочетание цветов!" Гамма, а не одноцветность. Да и потом, можно намеренно осветлить верхнюю одежду — или… подтемнить бельё?
     Эта мысль тут же пропала, ведь стильного белья в нашу деревеньку не завозили, не те покупательницы мы. Всё должно быть белым, все к этому привыкли. А потом, когда в город переехала, разноцветное бельё не требовалось, для приколов разве только, проблема давным-давно была решена.
     Да, но купальники тоже бывают белыми. И блузки в школу белые надеваем, а в детском саду и чулочки, бывало, беленькие, гольфы всякие. Про платье невесты и фату вообще молчу. И матери наши бьются-бьются, отбеливают, подсинивают… Так что белизна сама со себе не позорит — облагораживает, скорее.
     Правда, у неё есть ещё один смысл. Необязательность окраски, даже нежелательность, потому что часто приходится стирать, крепко, а раньше ещё и кипятили с этим… как его… щёлоком. Никакая краска не выдержит. То есть белизна выдаёт нижность и необходимость напяливать что-то окрашенное. Или специально-белое, умышленно-белое, белое по-верхнему, не из-за частой стирки белое.
     Вот так и поступим! И целую неделю я подражала Аньке Катерик из "Женщины в белом", всё время на мне было беленькое платье или блузка с юбкой цвета топлёного молока. И я при всяком случае напоминала себе об одинаковости цветов исподу и снаружи, при случае исподтишка обнажала краешек белья.
     Жаль, что у меня не было белого купальника. А то я позагорала бы или поплавала (в другом, а потом перепрыгнула в белый) и стала бы медленно напяливать белое платье или там маечку с шортиками, всецело концентрируясь на их необязательности, "пальтовости", одноцветности. Специально так надеть, чтоб купальник исподу виден был, и так походить.
     А ещё можно было бы подговорить подружку или мальчика… нет, лучше подружку, чтобы "украли" мою одежду, пока я в речке плещусь. Тогда я вправе была бы появиться в одном купальнике и в деревне. Конечно, пришлось бы имитировать стыдливость, но… можно ведь имитировать и одновременно многословно объяснять, почему это я в таком виде. А когда человек знает, что это не твой свободный выбор (якобы), то перед ним вроде бы и не стыдно уже. Так что опасаться пришлось бы лишь тех, кто в отдалении осуждающе качают головами, к кому не подбежишь с объяснениями. Нет, хорошая это мысль. Жаль, что у меня не было белого купальника.
     Но и без него всё выгорело. Беленькое снаружи под моим давлением делилось с беленьким внутри ощущением, что это достаточная, приличная одежда хозяйки. И настолько успешно делилось, что под конец мне пришлось прилагать усилия в обратном направлении, чтобы не забыться перед взрослыми или даже мальчишками и не показать своё нижнее (как ОНИ продолжают считать) бельё.
     Что там у нас осталось? Ах да, несвежесть. Возможная несвежесть. Та несвежесть, которую бельё отводит от верхней одежды, которую часто не стирают. Ну, во-первых, любые отличия от белизны смазывают контраст с небелой верхней одеждой, это хорошо. Во-вторых, у аккуратной девочки бельё до такой степени не доходит, чтобы на глаз заметить, если выглянет невзначай. Конечно, когда всё внутри, за этим меньше следишь, так что придётся внимание усилить. Ну да, я же к нему как к верхней одежде относиться буду, включая чистоту. В-третьих, придётся принять меры против потливости, носить сверху по-минимуму, как мама ни уговаривай. Нагие пупочки в деревне не котировались, это я уже в городе узнала, как всё у девушки продувается. Ещё можно почаще купаться, в смысле — с мылом. Эх, а меня же в гигиену тянет! Будь я мамой, а дочка моя — неряхой, я бы её таким макаром к чистоплотности приучила. Хотя бельишку её на обозрение выглядывать, мягко говоря, не обязательно. Но припугнуть можно.
     Ещё один приёмчик придумала. Не буду натираться дезодорантами, а только духами и только когда вымоюсь так, что от меня ни пахнет, ни попахивает. Несвежесть белья тем и объясняется, что лень девчонке водные процедуры принять, разотрёт на себе ложку душистого или шариком покатает, и бельё напяливает. А запах-то не без носителя, пота там или женских каких ещё выделений, всё это и впитывается, пачкает. Нет, нужна самодисциплина, чистоплотность и ещё раз гигиена. Кстати, дезодорант можно-таки разрешить себе, но мазаться им в расчёте на будущий пот, а не на тот, что сейчас смыть лень.
     Потом возник ещё один нюанс — прокладки. В то время нужды в них ещё не было, не доросла. Потом, конечно, столкнулась. Свежеиспечённым девушкам не рекомендуют вставлять вату внутрь, не распирать чрево до времени, а только внешние, а тогда видно, что там что-то есть, пухлее низ животика, обнажать не стоит. Тогда я стала на время месячных носить синтетические трусы от гимнастического костюма — мол, с синтетики легче отстирать кровь. Фишка была в том, что они напоминали шортики, то есть квадрат этакий, по бёдрам без вырезов и пошире в промежности.
     Главное, чтобы бельишко не шло кантами по паховым складкам, ведь тогда движения ног к нему не имеют отношения и обтяг будет плотный. Если трусы не из бязи-фланели, а, скажем, атласные, то под ними волосы угадать модно, не то, чтоб прокладку! А вот ежели материя спускается на верхушки бёдер, извне и внутри, это смазывает чёткую картину низа тела и позволяет маневрировать пространством. Такие шортики и мальчик надеть может, и всё будет прилично. Тем более затеряется там прокладка, не проступит один к одному, а заполнит промежуток между телом и шортиками. Всё так классно было, я даже на пляже думала так походить, да нельзя купаться в критические дни. И гимнастировать нельзя. А загорать в шортах глупо. Так что ходила я так только в саду, зубрила школьный материал, а если одна — то скидывала лифчик. Низ кроваво бурлит, пусть хоть верхи на воле понежатся. И наблюдала, как в эти дни меняется грудь. Практическая анатомия.
     Вот так вот, подружка. Закалилась я нравственно, аккурат перед рождением из девочки девушки, и сильно мне это в жизни пригодилось. Это же не разврат, ты сама видишь. Сколько пришлось мне слышать ахов-охов, плача, рыданий даже — по поводу одежды, а ещё хуже, когда девчонка постоянно об этом думает, то и дело оправляется, одёргивается, оглаживается, запахивается. О том, чтобы понравиться, и думать некогда, а внешнее впечатление печальное. Озабочена девушка одеждой как прикрытием от мира, соответственно, и все его наслаждения за этой чертой неприступной и остаются. Кроме еды.
     Потом я плавно перешла к полному обнажению, но это в городе уже, с его нравами. В деревне вполне достаточно было ощущать на себе бельё как обязательную и вместе с тем достаточную одежду, и что-то сверх него — по желанию. Комплексы девчачьи ушли, не визжала ни разу, кроме как по собственному желанию, имитируя лишь испуг. Какая радость визжать, зная, что тебя за это не осудят! Визжать произвольно, с вариациями. А кто визжит инстинктивно, разве тем дано насладиться?
     Я всё делала в одиночку, но легче, конечно, в компании. Единомышленниц найти стоит. Давай, присмотри тех, кто всё время одежду оправляет, приведи ко мне. Будем их с тобой раскомплексовывать. Эй! Да ты слышишь ли меня? Уснула, что ли?

     Резкий тычок в живот. Будто кипятком туда плеснули.
     О-ох! Ева взметнула веки, помотала головой и еле успела зажаться. Нет, никого рядом нет, взбунтовавшийся живот пылает болью, из дырочки уже капелька выскочила. И вытереть нечем, блин. Надо что-то делать! Правильно Кира на неё прикрикнула. А в живот — это не она, это он сам. Всё лучше, чем опростаться во сне.
     Встать было о-очень трудно, ходить — ещё труднее. Вариантов мало, пожалуй, что и один.
     В дальнем конце ящика стола, последнем из выдвинутых, нашлось несколько старых, пожелтевших шпаргалок и одноразовая ручка. Ева тоскливо посмотрела на них. Не очень нравился ей такой способ спасения, совсем даже не нравился. Но иного выхода, похоже, не было.
     Морщась и отчаянно стискивая бёдра то так, то сяк, она неумело нарисовала обнажённую женщину, как мальчишки малюют на заборах, и приписала: "Мальчик! Хочешь увидеть наяву? Пройти в актовый зал, спроси девушку по имени Кира, и она тебя проведёт. Я раскрашена по наготе. Привет!"
     Вот так! Не пообещаешь чего, фиг тебя выручат, внимут твоим мольбам. Рыночная экономика, "ты мне — я тебе", никаких сострадательных мотивов. Конечно, может попасться порядочный, но пока он тебе попадётся, сто раз обоссышься и десять раз завянешь в краске… вон, сочиться уже начинает, а кожа окаменела, давит, в глазах то и дело темнеет. А порядочный, если первому записка в голову попадёт, выручит бескорыстно, не взглянет, даром что обещано. Но то и порядочность, чтоб к словам не цепляться.
     Разноцветный торс осторожно высунулся из приоткрытого окна. Люди отсюда казались букашками. Тонкая крашеная ручонка прицелилась и метнула смятую бумажку в показавшуюся подходящей цель.

     Голос, доносившийся из-за двери, был удивительно знакомым. Просто она до сих пор не слышала его, стоя нагой. Обычно он ассоциировался с напряжением, субординацией, дисциплиной. Как же он по-мужски звучит, голос их декана!
     — Вы подождите меня минутку, Степан Филаретыч, я только загляну сюда, узнаю. Запретил я дочке строго-настрого, да вы же знаете, как нынче отцов слушаются. Пошла и осрамилась. Не подумает, что меня, декана, позорит! Полотенце разверните, если что, мы её сразу и завернём.
     Роднее не скажешь! И разве все они, студенты, не дети декана? Не капризные сынки и дочки? Кому же их и отчитывать, и выручать? Даже если по ногам уже потекло-о-о-о…
     — Я здесь, папочка! — крикнула Ева.

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"