Тёплое море с резвящимися дельфинами, ласковые лучи солнца и ещё что-то неизъяснимо приятное, родное, пришедшее из детства, вдруг отступили назад, глаза медленно открылись, прозвучал выдох, и девушка обнаружила себя лежащей на кровати без одеяла. За окнами комнаты общежития было уже светло.
     Чтобы подняться, надо было сделать усилие, совладать с разморившей тело жарой. Жарой, приличествующей середине июля, а никак не началу июня. В это время в самом разгаре полагалось быть только сессии. А два разгара — это уже слишком. И шестеро девчонок, живших в этой комнате, договорились спать обнажёнными. Вернее, пообещали друг другу, что не будут подшучивать друг над дружкой, если увидят кого спящей в неловкой, смешной позе, не сплетничать об этом ни с кем и, поскольку почти все имели мобильники с цифровыми камерами, не будут и делать снимков. А спать-то они всегда спали, кто в чём хотел. Стесняло только коварство соседок.
     Вот и сейчас пять почти обнажённых девичьих тел лежали по кроватям и тяжело дышали во сне, кое-кто похрапывал. Ева составляла некое исключение. Её скромные грудки, не успевшие обрасти жирком, были очень чувствительными, и подружка Кира купила ей крошечный кружевной бюстгальтер, такой незаметный, что аж соски насквозь, только размытые они и потемнее, чем в натуре. Но главное — воздух чтоб свободно ходил. А что видно сквозь — так внизу-то вообще ни-че-го! Теперь Евины прелести не могло прижать при неловком переворачивании в постели, утяжелить сон или вообще разбудить. В жару и так плохо спать.
     Немножко непривычное ощущение "верх без низа", ведь с малышкиных лет она трусики снимала последними, а надевала первыми. Обогащение гардероба бюстгальтерами этот порядок не изменило. Но ничего. Макала кружевное чудо в воду и надевала влажным — какое-никакое охлаждение.
     Остальные спали в чём мать родила, в самых разнообразных позах, жирные груди разваливались и отваливались кто куда. Кожа лоснилась от пота, распущенные волосы слипались, дыхание тяжёлое…
     Дверь, конечно, была заперта на ключ.
     Глядя на эти разметавшиеся, раскрывшиеся от жары тела, трудно было поверить, что в октябре, без отопления, они страшно мёрзли, кутались в одеяла, даже фланелевые (стыдно сказать!) ночнушки востребовали. Вечером складывали чистое утреннее бельё в пластиковый пакет, бросали жребий, и вытянувшая ложилась спась с этим "спутником" ночи в обнимку, грелась вместе с ним под одеялом. А утром благодарные подружки с удовольствием надевали согретое бельё.
     Проснувшаяся втянула носом воздух. Ага, ещё никто не вставал. Она первая. Придётся послужить подружкам.
     Ева с трудом поднялась, стараясь не скрипеть кроватью, и подошла к окну. Руками инстинктивно прикрыла низ. Ну, на всякий случай. Лифчик пропитался потом, прилип к коже. Но если его приводить в порядок, то, чего доброго, разгуляешься.
     Градусник за окном показывал двадцать пять в тени. А ведь солнце только-только взошло — по другую сторону здания. Да, разгуливаться не стоило. В дело вступал план "Ж".
     Девушка взяла с общего стола пульверизатор с лавандовым одеколоном и тихонько обошла комнату, работая грушей и фыркая приборчиком вверх. Приятный аромат наполнил помещение. Кое-кто заворочался, даже с облегчением вздохнул.
     Если бы в действие вступил альтернативный план "П", то запахло бы мятой — пульверизатор с ней тоже там стоял. Именно потому, что не пахло ни тем, ни другим, Еве и пришлось встать. Теперь же можно снова завалиться в кровать и дремать хоть до обеда. Таков уж план "Ж".
     "Ж" означало жару, "П" — прохладу. Дело в том, что сегодня предстоял экзамен по ОБЖ — основам безопасности жизнедеятельности. Его-то и в прохладную погоду сдавать влом, а уж в такую пылающую… Но кто-то придумал выход.
     ОБЖ вели два преподавателя — Руслан Достославович и Вероника Макаровна. А в группе, где учились Ева и Кира, мальчишек и девчонок было почти поровну. Идея состояла в том, что, если жара не схлынет, отдать мужской пол в распоряжение Руслана Достославовича — до обеда, а уж после Веронике Макаровне предстояло разобраться с девушками. Поскольку разнополость тем самым преодолевалась, можно было явиться в наиболее комфортной одежде. В частности, грузная преподавательница не возражала, если перед экзаменом её подопечные разденутся до бикини. А чего — кому-то предстояло и совсем оголиться, играя роль пострадавшей.
     Они бы и пришли в бикини, да по улицам у нас так пока что не ходят. Впрочем, шортики, топики — невелика добавка.
     Между прочим, когда девочки выбирали запахи и кто-то предложил жасминовый, Ева решительно воспротивилась. Нехорошие воспоминания у неё были связаны с этим ароматом, очень.
     Баллончик именно с жасминовой отдушкой был в руках у Юляши, которая повстречала Еву в коридоре общаги, спешащую утром в одно место — куда все спешат, если только нет под койкой горшка. Случилось это в первую зимнюю сессию, перед самым как раз первым экзаменом.
     Юляше не уделялось внимания на этих страницах, и понятно почему — никакой роли в Евиной жизни она не сыграла почти. Правда, сначала наша героиня сошлась с этой не менее робкой и застенчивой, чем она, девушкой-крохотулечкой, притянуло сходство характеров. Но быстро выяснилось, что где одна струсит, там и две оробеют. Раз увидишь, что кто-то столь же беспомощна, чем ты, два, а потом надоедает. Самолюбие не страдает, но и толку нет. Хочется, чтоб рядом был человек, на которого можно положиться, кто и руку помощи протянет, и научит, как самой выкарабкиваться. Таким человеком оказалась, как мы знаем, Кира.
     К тому же и жила Юляша в другой комнате, так поселили, а заявить, что хочет с Евой вместе, не посмела. Потому и встретила подружку у дверей.
     — Потом, Юляш, мне в туалет надо, — зевнула Ева и передёрнула плечами.
     — Очень хочешь?
     — Очень!
     — По-маленькому?
     — По какому же ещё? — Она оглянулась. Незачем другим слышать такие разговоры.
     — Ой, не ходя, Ев, не ходи пока. Потому и подстерегала тебя здесь, чтоб не успела ты в туалет. Зайди-ка к нам. Ой, подожди, не заходи, а то подумаешь, что с ума все посходили. Лай вперёд объясню.
     Она опасливо озирнулась, но никто вроде не подслушивал.
     — Они мне только утром сказали… Понимаешь, Ев, есть у них тут одна примета. Скажешь — дурацкая, но есть она, и долго держится очень, с самых первых поселений. Вроде, оправдывается. В общем, если хочешь успешно сдать экзамен, надо утром перед ним в туалет не ходить, а помочиться через себя, через голову свою.
     — Как это? — не поняла Ева. Ещё учила допоздна, спала неважно, всё в голове путалось.
     — Ну, знаешь, как на локтях "берёзку" делают? Ещё ноги назад опускаешь, почти до пояса, у йогов это "плуг" называется. Ну, и заходит тебе пис-мыс за голову, тут и писаешь, через себя как бы. Только на голову не попади, на волосы, а то срежешься точно.
     — На пол? — не поняла спросняшка.
     — Там тебе горшок подносят. Да вот посмотри сама, — и Юляша приоткрыла дверь.
     На них пахнуло тяжёлым запахом ночной мочи, который тщетно пытался заглушить жасминовый аромат из Юляшиного баллончика. Обитательницы комнаты в одних лифчиках лежали на полу между кроватями и пытались сделать "берёзку", а одна суетилась вокруг них с горшком.
     — Сначала я вот ей помогла, — объяснила Юляша, — а сейчас она сама им помогает. Мне вот никак не получается, тут же тренироваться надо, поздно узнала. А теперь вот дали баллон этот, пшикать за ними, воздух освежать.
     Ева обратила внимание, что все "гимнастки" были в резиновых купальных шапочках, без волос сразу и не поймёшь, кто где. Гибкость тел оставляла желать лучшего, многие не решались опустить ноги за голову, боясь опрокинуться через неё. Дышать им в таком положении было спёрто, а тут ещё лифчики.
     — Кто там? — прохрипела одна с пола. — Дверь кто открыл? — Ещё бы, её "киска" как раз в дверь и "мяукала".
     — Свои, — ответила поспешно Юляша. — Это Ева, она тоже хочет. Парней нет, я слежу.
     Вместо "А-а" или "Ладно" разнёсся тяжёлый вздох. Его даже вздохом облегчения не назовёшь, положение-то ничуть не облегчилось.
     — Погоди, — спёртым голосом сказала толстоногая девица "горшку". — Туго мне. Сниму. Иди пока к ним.
     Она опустила ноги, стукнув пятками. Ева вспомнила, как им физрук говорил: "Пока нога не ощутит опору, ни в коем случае её не отпускай, контролируй. Стукнет пятка об пол — плохо, расслабилась рано, в другой раз и сверзишься с таких ножек. Кто стукнет — пять раз заставлю повторить!" Она улыбнулась.
     Толстоногая тяжело вдохнула, чуть выгнула спину, подлезла рукой. Щёлчка слышно не было, но груди, до этого имевшие хоть какую-то форму, сразу осели, стали расползаться по телу, словно шлепок сметаны по блюдцу. Хозяйка с трудом выпростала бюстгальтер. Конечно, он ей мешал, при таких-то жировых складках.
     Еве всё это очень не понравилось. Раз нет сил даже поднять торс, сесть на пол, как же собираешься сдавать экзамен? Правда, в комнате было прохладновато, зима всё-таки, а отопление общежитское — понятно, что не домашнее. Кто топит, должен жить там, где топит, иначе… В такой прохладе хорошо спать — под тёплым одеялом — но просыпаешься с полным пузырём. Наверное, на его укрощение сила и уходят.
     Студентка с горшком являла разительный контраст с соседками по комнате, и не только потому что была ещё и в трусах (совсем одеться не позволяла солидарность). У неё было подтянутое, спортивное тело, и простое бельё сидело на нём как-то уплотняюще-упружняюще, словно специальное спортивное. Неудивительно, что ей удалось соответствовать примете. Даже по обычным движениям было видно, что девушка очень спортивная, телом владеет.
     Сейчас она стояла возле "берёзки", никак не желающей "подрубаться" и давать сок. Ноги чуть-чуть покачивались в воздухе, видать, хозяйка придавала им импульс, но тут же давала задний ход.
     — Помоги, — раздался её шёпот. — Возьми за ноги… опусти. — Подбородок прижат к груди, говорить трудно.
     — Нельзя, — ответствовала "приставша". — Сама должна всё сделать, я только струю ловлю.
     — Боюсь… переку… — Короткое дыхание мешало выговаривать длинные слова.
     — Не бойся, я же смогла.
     — То ты… хотя бы… ноги… притормози… не дай… стукнуть…
     — И этого не могу. Ну, решайся, я чуть позже подойду.
     И направилась к следующей "жертве", у которой ноги уже сами собой, без контроля, заваливались за голову. Лицо покраснело от натуги, видать, девица не хотела "плужить" раньше времени, горшка-то нет. А-а, вот сейчас есть.
     — Валяй!
     Она напряглась ещё пуще. М-да, не шло у неё… из неё в такой позе. Звонко пукнула и вдруг как-то обмякла, не в силах извиниться. В горшок полилась сначала прерывистая, затем сплошная струйка.
     Юляша подошла и попшикала из баллончика. Ева хотела, после этого пука, выскочить за дверь, но неудобно как-то. Мало того, что здесь воняет, так и самой в туалет всё нужнее и охотнее.
     — Если на шапочку не попадёт, всё в порядке, — шепнула она Еве. — Но горшком нельзя закрывать голову, только рядом с ней подносить, по полу, вон, как она сейчас делает. Все сначала думали, что легко, а попробуй-ка с кондачка завести ноги за голову!
     Та, что никак не решалась, вдруг решилась, но ноги пошли не туда, а упали вперёд. В последний момент она напряглась, чтобы не стукнуть пятками, но тут же ахнула и схватилась за живот, зажала там среди волос.
     — Уф-ф! Чуть не… ой, почти что не… Нет, не буду больше пробовать. Дай скорее горшок.
     — Не дам! Он только для плужащих, как уговорились. Одевайся и иди в туалет, вон, Евка тебя отведёт. Готовься к провалу на экзамене.
     Девушка, похоже, призадумалась. Рук от "киски" не отрывала, похоже, без греха не обошлось.
     — До конца, до конца выдаивай, — приговаривал "горшок". — Если при разгибании ещё раз из тебя выйдет, это хуже всего. И до пока не сдашь, в туалет не ходи.
     Еву уже достала эта вонь, не жасмин её подавлял, а она сама говёнила эту отдушку. Не будем строго нашу героиню судить за то, что она обрадовалась предлогу выскочить за дверь.
     Предлог подала толстоногая, для которой потуга оказалась катастрофой. Она, верно, слишком рано начала поднимать ноги, а тут ещё и безлифчиковье подвело, дало телу слишком много свободы. Тяжёлые ног вдруг сами собой стали заваливаться назад, неостановимо.
     — А-а, — тихо закричала переворачивающаяся. Её пузырь вдруг начал сокращаться сам собой, по животу было видно, прежде чем жёлтая струя хлынула на голову, попала в рот. Крик прервался, послышались чмокающие звуки пополам с задыхающимися, ноги разошлись в стороны… Зрелище было не для слабонервных.
     Поэтому Ева выскочила за дверь, её собственный пузырь чуть не солидаризовался с невыдюжившим. Нет уж, она сходит в туалет, как положено, как все примерные девочки делают, и экзамен сдаст честно, безо всяких мочевых эксцессов. Ещё и перед ним в корпусе сходит куда надо, для профилактики. Вот что только не верят люди, на что не идут, лишь бы проскочить на халяву.
     Жасминового запаха она с тех пор не переносит, освежает он ей воспоминания.

     Надо сказать, что к решению о раздевании на факультете пришли не сразу. Всё началось с долгой и тёплой осени прошлого года. Студентки, разумеется, щеголяли глянцевыми животиками и ёкали пупочками не менее искусно, чем их прабабушки стреляли глазками. Сами понимаете, дёрганье впадинки не вполне единственной на женском теле в сторону парня кое-что для него да значит…
     А преподаватели совсем измучились. Даже те, кого жизнь ещё не разучила ворчать по поводу "той советской власти", достали старые, пожелтевшие фотографии времён своей юности и дружно вывесили их над столами, чтобы хоть так напоминало им, как выглядят нормально одетые девушки. Особые надежды возлагались на предстоящую зимушку-зиму. Она-то уж должна была заставить "животных" поддёрнуть джинсы и спустить маечки-кофточки! Холод — не тётка.
     Зима наконец-то настала, но на пупки не произвела никакого впечатления. А если и произвела, то положительное, потому что их примеру последовали, повылазив из-под джинсов, попкины расщелинки — самые верхушки, чтобы ещё как-то держались пояски. А уж если сидящая девчонка нагибалась вперёд, тут уж объёмные ягодички начинами вылазить из-под ремня — неостановимо. Хорошо ещё, что гибкость была не гимнастическая…
     На замечания студентки не реагировали, права свои знали, да и замечания растерянно поутихли, когда один преподаватель поведал коллегам, как пытался купить для дочери нормальные, на его взгляд, а для неё — до безобразия высокие джинсы. А в самые крещенские морозы одна студентка нагнулась, пытаясь поднять с пола упавшую одноразовую ложечку, и её джинсы повели себя не менее одноразово. Ну очень удивлённое лицо было у разогнувшейся! Сама виновата — раскормила попу, ягодицы из джинсов не проходят. Ни булавки, ни иголки с ниткой у современной девушки, конечно же, не водилось. Не в мобилу же их втыкать! Завернулась в длинную шубу, и на этой длине спасибо.
     Хотя связей девушки имели в избытке, связь между одеждой и болезнями не видели в упор. Страдали, но не умнели. Честное слово, преподы больше за них переживали. И мучились, бедные.
     Пришла весна, и даже ещё снег не везде сошёл, а некоторые явились на занятия в лифчиках. И хотя занятия эти были по физвоспитанию, встретившего "лифочниц" в коридоре декана будто взорвало. Всю женскую часть факультета спешно собрали в большой аудитории и спросили в лоб: что они собираются носить в мае-июне?
     Кира, поняв, что запахло крутыми запретами, взяла разговор в свои руки. К старому возврата нет, дала она понять, но пупочки и попки можно прикрыть, если разрешить купальники. В конце концов, мало кому из девчонок нравится расхристанность, но идут на неё, потому что других способов обнажиться поболее старомодных мам и бабушек не знают. И если разрешить им полный показ ног, то по другим местам можно найти компромисс.
     В конце концов, и полководцы, бывало, пускали вражеские рати в малонаселённые места своей страны, чтобы лучше оборонять места густозаселённые. А у тела женского своя заселённость — рельефом и разными особенностями. Так уж пусть лучше ноги.
     В итоге договорились, что на большой получасовой перемене студенты ходят, в чём хотят, а в другое время что-нибудь ещё надевают, мини-юбки, например. Вдобавок разрешили включать на это время громкую музыку.
     Дарованной свободой девушки сразу же, не ожидая потепления, воспользовалась, замелькали даже бикини, но Кира заметила, что преподаватели дружно не высовывают носа со своих кафедр в эти полчаса. Нехорошо, попахивает конфронтацией и может во что-то вырваться. Разобщает студентов и преподавателей. Надо как-то смягчить.
     Наша героиня уговорила однокурсниц хоть с недельку походить в сплошных гимнастических купальниках с тёмными колготками, как у Алины Кабаевой. Довольно прилично-таки вроде. Сама исхитрилась выманивать на эти полчаса знакомых преподавателей под разными предлогами из нор. Смотрите, мол, ничего тут такого. И правда, ничего! И в буфетной очереди доценты и студентки снова стали стоять вперемешку.
     Когда через полуголую толпичку вынуждены бывали протискиваться члены деканата, девицы начинали дружно напевать и делать гимнастические движение, порой даже ногами круги описывать. Полное впечатление, что ты среди гимнасток-любительниц, ничего стриптизного, зазорного. Почему бы не разрешить им так ходить круглый год?
     Парни носили шорты. Что ж они, не люди, что ли, свободы не заслуживают? Хотя для отдельных частей тела свобода хозяина — не всегда их свобода.
     Через короткое время колготки на ножках на глазах стали светлеть, прозрачнеть, линять и в конце концов слиняли вообще. Красивые ноги открылись взорам по всей своей длине. Поисчезали застёжки на шеях, уступив место широким вырезами-декольте безо всяких застёжек. Поскольку гимнастические упражнения не выполнялись, многие не считали нужным носить жёсткий спортивный лифчик… да и мягкий тоже. Не всегда под тонкой блестящей материей угадывались и трусики, о которых в джентльменском целомудренном соглашении было умолчано: стыдливо со стороны джентльменов, и бесстыдно — с противоПОЛожной.
     Между собой девушки иногда говорили "облег": "Эх, в каком классном ты облеге!", "Где ты такой облег отхватила?", "Махнёмся облегами на недельку?" И при этом как бы невзначай легонько проводили ладошкой сзади-сбоку, где хоть чуть-чуть морщило. Складки кожи это или что пододетое? И лишь под тонкой материей прощупывалось хоть марлевое бельишко, "облег" разжаловался в купальники — с еле различимым оттенком непрестижности.
     Порой лукавый ноготок умудрялся пройтись и по животу — спорот ли подкладочной "фиговый листочек", примиряющий гладкость и блеск материи с неровностями и местной растительностью? Нет уж, облег, так облегай однослойно, его гладкость — лишь повторение фактуры тела, брей, если что там не так. И розетки из чашек вынь.
     Выработался своеобразный этикет. Некоторые специально подставлялись подружьим ладошкам, чтобы потом укоризненно подмигнуть: а ты сомневалась? Ладошки понимающе уклонялись, по сомневатостям стреляли глазки. Однослойные девушки довольно улыбались. Ничего лишнего! Почти что сёстры.
     Забегая вперёд, скажем, что зимой облеги не ушли в запас. Фольговой яркостью они метали искры то из декольте пуловера, то с животика, то из заднего надпопья — оттуда, где мужской глаз привык уже утешаться обнажённой, а то и пупочком, женской кожей. Нет-с, теперь оттуда блестит! Сменилась немножко мода, а может, статистика раздетых и обесчещенных хоть немножко вразумила девчат. Правда, холоду блеск не мешал, и через такую тонюсину можно внедряться вглубь девичьего тела, на соединение с микробами, пятой колонной облюбовавшими нежненькое да вкусненькое…
     Местечковым блеском дело не ограничивалось. Если девушка пододела облег, с ней в завидной регулярностью случались "непредвиденные" события, при которых она оказывалась в одном этом "неглиже" (бельём назвать язык не поворачивается) и вдобавок босой. Душераздирающий визг, дробный топот босых ступняшек. Методы выскакивания из одежды были так же разнообразны, как и женское коварство, но всегда в эпизоде как бы невзначай участвовали две подружки. Одна подбирала пустую одежду, а вторая ждала на финише бега с тёплым халатом наготове. Ахи, охи, делёж ощущениями. Потом сюда подходила одёженосица и зимний покров на облегомой девице мало-помалу восстанавливался. Инцидент исчерпан, адреналин покайфлен.
     В конце концов, от облега до обнага — две буквы всего, ле-на.
     Парни перешли на короткие плавки и обнажённый торс. Слабосильные носили футболки, это смягчало контраст с прилично покамест одетыми преподами. Надолго ли?
     Но по улице в одном купальнике не пройдёшь, да и на занятия, по уговору, надо было что-то ещё надевать. Конечно, выбраны были мини-юбочки. Когда начиналась большая перемена, девушка спокойно, без тени стеснения расстёгивала поясок, снимала юбочку, складывала и прикрепляла на спину на манер номера у состязающихся гимнасток. Некоторые умудрялись не складывать, а крепили булавками поясок к заднему вырезу купальника, получалось что-то вроде широкого матросского воротника. Формы не закрывались, вот что главное. Спина!
     И ещё одну победу одержали приверженцы лёгкой одежды. На практические занятия, требующие ношения халатов, под оные было дозволено пододевать всё, что угодно, хоть бикини и плавки. Надо ли добавлять, что именно эти "хоть" и воплотились в жизнь? А на большой перемене бикини органически влились в дружный купальный коллектив и даже начали вытеснять "сплошняки". Мешало только то, что для ходьбы по улицам надо было надевать, кроме мини-юбки, ещё и топик. Да ещё то, что трусы должны были скрывать и пупок, и заднюю расщелинку. Уговор!
     То и дело на занятия с большой перемены прибегали "не успевшие переодеться" девушки — натягивали юбёшки прямо в аудитории. Кто-то бросался сначала заниматься, а облачение откладывал на более позднее время, до напоминания изумлённого преподавателя — с каждым разом всё позже и позже. В общем, процесс диффузии обнажёнки в учебный процесс шёл своим ходом.
     Держались только зачёты и экзамены. Но июньская жара сломала и эти бастионы. В качестве фигового листка стыдливости сошло временнОе разделение полов. В пространственном плане такому разделению подвержены туалеты, да ещё бани, хотя те предпочитают "женские дни". И вот тенденция добралась до храма науки под флагом жары.
     Жара, как видим, не схлынула. Девчонки уговорились: кто первая проснётся, просигнализирует другим запахом. Как хорошо — не открывая глаз, втянула воздух и сразу понятно, вскакивать или просто на другой бок повернуться.
     Ева уже ровно дышала. Это мальчишки пускай вскакивают рано, натягивают плавки, берут с собой пляжные туфли. Девушки любезно уступают вам утро!
     Ведь строгая преподавательница вряд ли сама покажется в купальнике, и если с неё в самое пекло будет градом катиться пот, то экзаменуемые через это только выиграют.

     Второй раз Ева проснулась позже всех. В горячем мареве ей почудилось, что лаванда означает пятёрку на уже сданном экзамене, и она с радостью вернула себе море с милыми дельфинами и неуловимый аромат детства. Может, сон нагишом возвращает давно забытое ощущение колыбели?
     Кира прервала эту благодать, фыркнув на подругу из пульверизатора с мятой.
     — Вставай, соня! — сказала она ласково. — Ишь, разоспалась! Когда повторять-то будем?
     В комнате, кроме них, никого не было. Ага, ушли в кухню завтракать.
     — У-а! — сладко зевала Ева, потягиваясь. — Ой, волосы спутались! Ой, под лифчик залезли! Слушай, если просто так халатик набросить, сойдёт? А то вся распарилась, ужас прямо!
     — Сойдёт! — авторитетно заявила подружка. — А брилась бы — так и вообще могла бы прозрачку носить.
     Они без аппетита распили банку йогурта, пялясь в конспект.
     — Как ты думаешь, Кир, — спросила Ева, — лучше идти раньше, пока мы свежие, или лучше позже, когда она сомлеет? Трояки не начнёт налево-направо раздавать?
     — По-моему, — ответила та, не отрываясь от конспекта, — у нас такого выбора не будет. Я уже сейчас никакая, все, наверное, тоже. Они уже ушли, очередь там создали. Думаешь, пустят нас вперёд? Ну, попроси, и если нас пропустят, то вся вода за мой счёт. По литру в очереди, думаю, выдуем. Возьмём на всякий случай по два. Обольёмся, если останется. Ну, пошли!
     Уже уходя, Ева заметила на кровати одной из соседок комок наспех брошенного, спутанного белья — лямочки и что-то меж них белое. Причём лямки удивительно одинаковые, будто скомкали зараз несколько лифчиков или стрингов. Ага, Эвелина не решилась идти в этом бикини, сменила в последний момент.
     Эта крупнотелая девица весьма гордилась тем, что её бюст по размерам приближался к попе, тоже мощной и славной. Было ли красиво, спорно, но чтобы эту схожесть подчеркнуть, она придумала себе оригинальное бикини, симметричное и неповторимое. Хотя преподаватель не одобрил бы, факт.
     Верх был вполне обычным для гигантской груди, открывая её, как водится, до расщелинки — да такую и не укупоришь наглухо, вырвется. Бретельки широкенькие, под вес удерживаемого, белые, атласные. Такой лифчик и навыпуск носить можно.
     Кутюризации подверглись трусы. Чтобы выпятить сходство ягодиц с бюстом (вернее, наоборот), верх задка был декольтирован, открывая мясистые края ягодиц и расщелинку — теперь попкину. Сходство, конечно, чисто внешнее, из крохотного затемнённого уголка не мог вырваться запах парного молока, коим девицы теперь усиленно натирали свои бюсты. Если и могло что вырваться — то аромат совсем не молочный, да и не аромат. Заднее декольте не для этого, вообще-то, но при случае почему не воспользоваться?
     Тем более, что даже без напора газов такие трусики держались неважно. Поэтому по талии шёл прозрачный пластиковый поясок, типа бретелек через загорающие женские плечики. От него к верхам поп-декольте спускались две короткие лямочки, держали материю на полуголых ягодицах. По толщине, цвету — неотличимы от своих верхних "коллег".
     Впрочем, не то чтобы спускались. Они ещё и загибались к бокам, огибали талию и дальше по паховым складкам спускались к промежности. А прозрачный поясок был "пунктирным", он стягивал эти лямочки сзади и спереди. Верхним бретелькам хорошо — перекинулись через плечи и всё, а тут найди-ка общий язык с тазом!
     Треугольник спереди, между прозрачным пояском и паховыми складками, был прикрыт материей телесного цвета, эта часть имитировала спину между верхними бретельками, хотя там, скорее, прямоугольник. Полоски, идущие по складкам, были достаточно широкими, чтобы сходясь прикрыть "киску" и иже с нею. Впрочем, острый угол схождения закруглялся, разрешая не бриться слишком уж часто.
     Для довершения картины ягодицы снизу были покрыты до складок перехода в бёдра — никаких диагоналей! Лимит открытости исчерпан сверху, по-грудному. Посерёдке задка трусов было что-то, видать, подклеено, ибо ягодицы сверкали раздельно, будто груди, всегда, а не только когда случай втянет материю между ними. Общего пояска понизу, конечно, не устроишь, но при сдвинутых ногах смотрится ничего даже.
     Надо ещё учесть, что современная девушка отродясь не слыхивала о женском поясе для резинок и о держащихся на нём чулках, так что такие фигурные трусы сзади ничего "ретро" не напоминали — только бюстгальтер спереди.
     Видать, Эвелина примерила, прикинула, можно ли показаться в этом перед Вероникой Макаровной, но так и не решилась, сняла, скомкала и бросила. Ещё у неё был большущий цельный купальник, купальнище прямо. Неужели его напялила?

     По дороге они встретили пару однокурсниц, городских, тех, что не из общаги ходили на занятия. Те брели понуро, что-то между собой обсуждая, жалуясь на что-то друг дружке. Встреченным почти обрадовались:
     — Привет! Туда только? Счастливые…
     — Это вы счастливчики. Отстрелялись?
     — Куда там! Выгнала. Одеты не так. Ну вот ты скажи…
     Ева осмотрела девушек. На Фене был крупноячеистый короткий топик, чей низ даже не считал нужным прилегать к телу, как с задницы широкая юбочка, свисал с пышного бюста…
     — Я знала, что она не терпит ячеистое, да забыла вот. Беру билет, смотрю, хмурится старуха. Душа в пятки. Она отвернулась, пошла форточку открыть, её ветром захлопнуло. Я и сдёрнула. Она повернулась да и выгнала.
     — А что под ним?
     Оглянувшись для виду, мол, прохожих стесняюсь вроде, Феня задрала топик к голове. На потном теле сидел лифчик, словно их светло-серой прозрачной плёнки, выложенной изнутри фольгой. Иллюзия, конечно, но полное впечатление распиленного надвое стального шара. Морская мина. Для пущего сходства полушария были утыканы выступами "капсюлей" по форме сосков, только два были настоящими.
     — Ну, ты даёшь! Вон оно что тебе пучило. Зачем на экзамен-то?
     — Ну не могу я в обычном! Нежные они у меня, плющатся легко, а когда потею, то знаешь, как жжёт! Им выступы подавай. Зимой больше ношу на размер, вату подкладываю, а летом всё ж на виду. Вот, чем так плохо?
     Кира подмигнула подружке. Та вспомнила: осенью Феня занималась бондажом, таясь, показывала из-под полы фотки. Груди так обвязаны у оснований, аж от тела отходят, соски отдельно пытаются, меж палочек зажаты, как и язык. Внизу что-то воткнуто. Вот и допыталась, схватила чувствительность.
     — Вот что, иди в магазин и подбери себе спортгальтер. Чтоб туго сидел, а соски в нём всегда предусмотрены, чтоб не мялись. И тебя выгнали?
     Вторая девушка, Вейка, вроде пожала плечами, на самом деле поиграв ключицами. Топик на ней бал типа лифчика с бородой, но борода хлипкая: макраме какое-то треугольное из двухцветной нитки. Полушария на виду сразу, такие же большие и круглые, полностью прикрытые, но косящие под воздушные шарики. Макраме — это перепутавшиеся от них верёвочки. Яркие светлые цвета, радужный перелив, причём быстрый, игривый. Груди инертны, зато чуть поведёшь плечиками — и по полусферам заизвивается радужность, перемежаясь зеркальной всеотражающей чистотой. Кажется, что всё это лёгкое, подвижное, вот-вот улетит, только вот нитки снизу запутались. Обмотанные ими шейки шариков — на месте сосков и понизу нитки идёт по "шарикам", чтоб на теле сплестись.
     — Выгнала, — угрюмо подтвердила Вейка. — Соски ей помешали. Да так полгорода ходит!
     И в самом деле, как только не одевались местные девушки! Но им экзамен не сдавать — ни по БЖД, ни по целомудрию.
     — Вон, посмотри.
     Кто шла, была большая оригиналка. Полушария лифчика были совершенно по-аквариумному прозрачными, и за ними виднелся аквариум. Яркие тропические рыбки, улитки, водоросли. Где-то дальше чуть проглядывало весьма плоское донышко и "камушками" посерёдке. "Аквариум" общим донышком спускался к нижним рёбрам, чтоб считаться топиком. М-да, ловко, но только для малогрудых.
     — Вода настоящая, — заметила Кира. — Её и оботрёшься в случае чего, и глотнуть можно. Литра два, наверное.
     — Да ты что! Стакан — в лучшем случае. У неё же нормальная грудь, это иллюзия такая, что толща воды. Сантиметра полтора слой, а как клёво!
     — Не может быть! Грудь плоская.
     — Ну, догони да спроси.
     Шутка. К тому же они миновали оригиналку. По мощным лямкам ничего не скажешь — вес всего хозяйства приличный, только сколько в нём чего? В жару, должно быть, перёд приятно холодило, водичка подтекает и испаряется, вон, шорты подмочены.
     — А что, и дого… — она осеклась.
     "Аквариумистка" остановилась у автомата с газированной водой. Вся компания вылупила на неё глаза — куда булькнет водичка?
     Но в самый ответственный момент в глазах замельтешило. Прыгающей, выдающей нервную натуру походкой прошла девушка в белом полотняном костюме. Сейчас научились шить такие, в которых не жарче, чем в ситце, а выглядит плотно. На плече у неё висела сумка, на спине болтался рюкзачок… э-э, да сколько же у неё рюкзаков? А-а, нет, это у неё спереди не рюкзаки болтаются, хотя по движениям очень похоже. Вместилище для собственной плоти.
     Рюкзачиха заслонила аквариумистку, и наши девицы не заметили, куда ушёл стакан воды. В рот — думали одни, за пазуху — другие. В другое время жарко бы заспорили, а сейчас не хотелось.
     — Да-а, такой бы бюст да под нос нашей Веронике!
     — Мы спрашивали — а как можно. Она ставит в пример Любку. Да у неё даже пупка не видно, юбка ниже колен, майка чуть на под шейку. И это — девушка?!! Правда, в обтяжку. Но что обтягивает-то? До тошноты ровную округлость, словно скорлупу яичную. Да что ж, студентки, куры, что ли?! Ну, не любим мы таких лифчиков, тем более, в жару. У неё ж груди в поту купаются. Нет, Веронике это мило. Что ж, переоденемся, вы там задержите экзамен, подольше сдавайте.

     Кира оказалась права. Когда они, навьючившись бутылками с аква ватер, добрели до альма матер, студентки их группы уже выстроились в твёрдую очередь в "предбаннике" и сидели с видом, не оставлявшим сомнений: вперёд проситься бесполезно. Они уже разнагишились до белья и изнывали от жары, отчаянно потея и обмахиваясь кто чем. Глаза безучастные, даже конспекты почти никто не листал. Активность проявляли только несколько девчонок, на которых было обычное нижнее бельё. Увидев, как оно промокло и как они в нём выглядят, эти незадачливые простушки медленно бродили и вяло уговаривали владелиц бикини тех же размеров поменяться на время. Сам собой сложился тариф: бикини на час — двухлитровая бутылка воды. Валюта была беспроигрышная — то и дело кто-нибудь да булькал.
     — Мы последние, — уныло констатировала Кира, оглядывая очередь. Никто даже головы не повернул. — Ладно, займём места и расположимся. Как на вокзале, блин! Ставь бутылки вот сюда.
     Они быстро скинули маечки и юбочки, сменили туфельки на вьетнамки, подобрали волосы. Пляжницы, да и только. Теперь можно и поговорить, узнать, кто как сдал.
     Сдавали, в общем, неплохо. Правда, с нескольких вышедших пот градом лил, лица на них не было. Одну, совсем обессилевшую, общими силами вытолкнули наружу, где тело принял её парень, кое-как упаковал и уволок домой. Некоторые сидели, приходя в себя. Их легко было узнать по обливанию остатками из бутылочек. В общем, если бы кому-то не пришло в голову устроить раздельно-раздёжный экзамен, то вообще была бы хана.
     В углу, прямо-таки облепленный девичьими телами, сидел малозаметный худосочный паренёк, "оставшийся" от утреннего, "мужского" экзамена. Его плавки были стилизованы под набедренную повязку. Поясницу вплоть до самого широкого места по бокам плотно облегал зелёный пояс с махрами, а промежность вежливо охватывала ткань неброского телесного цвета. Неясные синеватые разводы на нужном месте символизировали мужественную волосатость и всё остальное. В целом, всё производило весьма целомудренное впечатление, тем более, что глазам хозяин воли не давал, не впуривался, не давал себя подозревать в высматривании запретного общедевичьего, а только лишь целомудренного индивидуального. Парень вполголоса рассказывал о билетах: он, оказывается, сидел утром до последнего, расспрашивал, записывал, и вот теперь решил поделиться с девчатами.
     Кое-кто из них, между прочим, тоже был не ахти снизу. Если ширина юбочки, вынужденной обегать крепкую попку, относится к высоте, не стеснённой подобными ограничениями, больше, чем два к одному (обычная пропорция для шорт, если принять каждую ягодицу за квадрат), то такая юбёшка производит впечатление именно набедренной повязки. И не беда, что бёдра её и не чувствуют, что болтается она выше и лишь щекочет их бахромой — атрибут дикарки налицо. Дикарь в окружении дикарок рассуждает о безопасной жизни среди цивилизации. Безопасной?
     — Что такое, говорит, — слышался приглушённый баритон, — полчаса прошло, а никто не готов? Да за это время вас сто раз разбомбят! Ну и что, что студенты, привыкли на экзаменах "зависать"? Вот я вас расшевелю! Первый получивший билет, надеть усиленный противогаз! Через пять минут — второй и так далее. И пряжки сам на затылке застегнул, чтобы не сорвали. Мучение! Вы знаете, что такое "усик", мы их "усиками" зовём? Коробка меньше, а крепче, прессуют её, что ли? Только на дыхании жизнь и зацикливается, отъявленные силачи становятся слабыми-слабыми, как котята. Я в это время в дверях стоял, ждал, когда выйдут, и всё видел, переживал за ребят. Некоторые пытались расслабить все остальные мышцы, но большинство упёрлись в колени руками, головы пригнули и дышали, словно штангу туда-сюда тягали.
     Вы чего так смотрите? — вдруг вполголоса возмутился он. — Думаете, это комфорт какой — париться в "усике"? Скажите спасибо, что инструкция запрещает на девчонок их напяливать, вы, говорят, устойчивее к ядам. Сходила в туалет и в резине только сухо страдаешь, критические дни он тебе не приблизит. А нам каково? Тяни этот проклятый воздух… — тут он оттолкнул ручонки, норовившие зажать ему нос, и продолжал уже точнее: — тяни воздух из этой проклятой коробищи, словно из болота бегемота, да ещё не самыми сильными мышцами. За выдох не то что передохнуть — опомниться не успеваешь. Всё отравляет мысль, что через пару секунд спаду напряга шабаш и снова впрягайся в лямку и тяни, тяни… Где тут о билете думать, блин! Да ещё не дай бог пропустить момент, когда тебя потянет облегчить жизнь.
     — Сорвать противогаз?
     — Нет, что ты, говорю — он пряжкой на затылке застёгнут. Проклятые пряжки, мы уж пытались, один препод их расстегнёт.
     — Ну, тогда коробку отвернуть.
     — Там всё запечатано и туго, наверное, нарочно. Нет, облегчение во внутреннем отношении к дефициту кислорода. Вдруг чувствуешь, что тебя силком переключает на режим затяжного поцелуя и томит, томит.
     — Поцелуя? Хи-хи…
     — Чего смешного? Не забывайте, что мы сидели в плавках. Не успеешь глазом моргнуть, как кончишь в них. Какой это позор, на виду у всех, у препода! И в чём домой пойдешь? У всех же шорты, а под них плавки обязательны, не хватает ещё, чтобы высовывалось!
     — А вы бы их приспустили, — советчица повернулась спиной, показала изрядную долю попки — трусы с ягодицами обходились деликатно, — коли такой случай, ослабили бы обтяг.
     — Мы — не вы, — он провёл пальцем до расщелинки, но девица, видать, натренировалась не отскакивать, не ёжиться, — мы, парни, стеснительные. Будете смеяться — уйду! Что, скажут, газонепроницаемые они у тебя? Или сунут… ну, палец, или, хлеще того, запомнят, что приглашал сунуть. Но плавки только приближают момент, и просто в брюках всё взорвётся у тебя снизу от такого вот принуд-поцелуя, только чуть позже. Э-эх, не знаете вы нашей жизни! Вам бы только кайф ловить.
     В общем, все быстро сдались, сдали кое-как. Сильное это средство, "усики", хорошо, что не у каждого экзаменатора под рукой.
     — Что, никто не "сморкнулся"? — спросили его.
     — Почти никто. Если густо и мало, то не в счёт, потом, можно так сесть, так ноги скрестить, что и не заметят. Разве что запах…
     — И кто сегодня "не в форме"?
     — Куда вам знать! Да после экзамена не до парней вам будет, измочалит вас ваша Вероника Макаровна.
     — Это верно, — вздохнули девчата. — Одними инструкциями до запятой измочалит.
     Многие под нос ругали себя, что побоялись пойти первыми. Теперь вот сиди, потей, и зубрёжка не идёт, бегают глаза по строчкам без толку. Лучше уж развлечься таким вот разговором, всё не так отупеешь. Ева вот только краснеет, но уши зажать не решается.
     Наконец, ко всеобщему разочарованию, парень ушёл, и в его кружке девчонки стали хвастаться… углом, под которым вертикальные бретельки бюстгальтера сбегают к горизонтальной планке на спине. Благо обозрение свободное, только повернись.
     Самое пикантное было в том, что никто толком не знал, какой именно угол престижнее. Весомый бюст требовал прямого или почти прямого угла, который без отвлечения на всякие там синусы-косинусы помогал удерживать доверенное. Зато острые углы озатейливали рисунок проступающе-высовывающегося белья на спине, позволяли носить маечки с огромным овальным декольте, вписывающимся в бретелечные остроугольные трапеции, с крохотными лоскутками на самых краях ключиц. Отсутствие на виду положенным полосок, даже блеска пластика, наводило на мысль поискать спереди то, что обычно проступает без лифчика. А там и до разговора со знакомством недалеко.
     У самых озорных лямочки вообще сходились в центре спины, как в спортивном купальнике "паук", они подтягивали чашки с их содержимым до диагонали, отчего те становились косо-овальными, похожими на миндалевидные глаза восточных красавиц. Не знаю, как это для здоровья молочных желез, но выглядело здорово.
     В другом углу скучающие девицы играли в карты — эротические. Нужное число червей (бубей, треф…) рисовались на женских портретах. Двойка — чашки лифчика, тройка — плюс лобок, четвёрка — плюс пупок, добавляется вид сзади, "залепляется" промежность, метятся ягодицы, далее масть осваивала нос и глаза. Валет взирал на всё это с восхищением, ну, а дама была свободна и от налепок, да и от одежды, честно говоря, тоже…
     Вдруг дверь, ведущая в экзаменационную, открылась и на пороге показалась Эвелина, та самая девица с хорошими формами, так и брызжущая жизненной силой. Многие экзамены она сдавала на одной жизнерадостности. Сейчас, правда, вид у неё был поникший.
     — Сдала? — повернулось к ней несколько голов. По виду не догадаешься, у всех сейчас вид не того.
     — Нет. — Она сдёрнула с головы пластиковую шапочку для душа, вылила из неё пот. Для того такие шапочки и надевали, чтобы пот сливался в канавку вокруг головы, а не лился через брови в глаза. Кто-то поднёс к губам бутылку, она хлебнула и, плотнее закрыв дверь, объяснила: — Велела после всех идти. Ну и стер… — Она злобно посмотрела на дверь, но закончить ругательство не решилась.
     — Почему, да почему же? — раздались голоса. Конечно, очень важно знать, к чему придирается экзаменатор.
     Эвелина отошла на несколько шагов, опасливо оглянулась на дверь, но девичья солидарность взяла верх.
     — Из-за тесёмок, — призналась она.
     Крупные, полнотелые девицы страдают от жары пуще всех — так много жизненного жара вырабатывается у них внутри. И цельный купальник поэтому Эвелина напяливать не стала. А надела то, что соседки у неё в гардеробе и не замечали даже — малюсенькие треугольнички на завязках. Не надела — нацепила. Это её и подвело.
     — Она говорит: кто ни входит, у каждой на бёдрах всё Уже и Уже, у тебя и вообще завязки. Смеётесь, что ли, надо мной? Еле я упросила позволить остаться. А потом, выполняю я задание, дышу глубоко, грудь-то и вывернулась из-под чашки. Она в крик. Тут не слышно было? Я говорю: да, не со всех сторон у меня дынки охвачены, так охлаждать же их надо! И ходить спокойно так можно, безо всяких физкультурных вывертов. Сколько я уж так хожу! Она: нет, мы здесь репетируем ситуации экстремальные и вы уж будьте добры приходить в том, из чего ваши телеса ни в коем разе не выскакивают.
     Многие девчата начали придирчиво оглядывать свою одежду, мотать бюстами, нагибаться и приседать. Особенно забеспокоилась одна, в новомодных стрингах, непонятно, на чём держащихся. В упор-то было видно, что это прозрачные трусы с прокрашенной стринговой серёдкой, ягодицы были в плену полностью, до нижних складок, чего обычные диагональные трусы себе не позволяют. Теперь прозрачка помутнела, виднелись потёки пота. Да и закрашенная часть пестрела мокрыми пятнами. В таких трусах только садиться на "шпагат" — если умеешь. А нет — так просто виляй задницей.
     — Я говорю: а сейчас-то что делать? — продолжался рассказ. — Может, одолжить у кого? Вероника: ты седьмой билет учила? Там подробно объясняется, почему девушкам одеждой меняться не стоит. Или перечислишь сейчас все названия микробов и грибков по-латыни, или…
     Договорившиеся об аренде бикини как-то сразу поскучнели, а будущие арендодательницы сразу же начали пить из полученных в уплату бутылок. Яснопопая стала подсовывать в проблемное место платочек.
     — Тогда, говорит, шагай отсюда, придёшь после всех. Тоже мне, Соломон! Сама-то…
     Шлёп! Одна из девчонок спортивного вида, в тугой экипировке для пляжного волейбола, вскочила и запечатала Эвелине рот. Все знали: услышит что Вероника Макаровна о себе, хорошего не жди никто. Из-за одной невоздержанной на язык могут пострадать многие.
     Крупнотелка почмокала губами, пожала плечами, но ничего говорить больше не стала, пошла в конец очереди. Около Киры с Евой остановилась.
     — Пересядьте, пожалуйста, — попросила она подружек безразличным тоном, тоном вконец вымотавшейся сдатчицы экзамена.
     Но Кира сразу уловила в её деланном безразличии подвох и начала заводиться.
     — Это почему это мы, а? Твоё место там, — показала она позади себя. — Конец очереди здесь.
     — А потому пересядь, — сбросив маску, процедила Эвелина почти что с ненавистью, — что, когда я входила туда, — ткнула пальцем, — вас здесь не сидело!
     — Вот и вылетала бы, пока нас здесь не сидело, — продолжала заводиться Кира. — Села бы сюда. — Раздвинула ноги и похлопала по скамейке. — А теперь мы здесь — СИДИМ! Послали тебя на… то есть в конец, значит, иди вот сюда. Сиди, Ева, сиди. Что это мы ей уступать будем! Надела бы приличное — сейчас бы уже сдала.
     Такая выходка выглядела тем более свинской, что недавно они эту Эвелину крепко выручили. Месяца не прошло. Как раз наступило тепло — предтеча нынешней жары.
     Тем воскресным утром подружки остались в комнате одни — остальные куда-то умотали, а кто и с вечера не приходил. Ева, зевая, лежала в постели и решала, вставать или понежиться ещё, а Кира, набросив лёгкий халатик, сидела перед тумбочным зеркальцем и лениво наносила макияж — не красоты особой ради, а чтоб разгуляться и отсрочить принятие решения — что делать днём.
     В эту идиллию вначале вторгся топот. Причём ногами топающий передирал на удивление быстро. Звякнули стаканы о графин, Кира потом говорила, что ощутила, как прогибается пол.
     Дверь ( незапертой оставили, а сами неглиже!) распахнулась и к ним прямо-таки ввалилась эта самая Эвелина — разгорячённая, раскрасневшаяся, какая-то неряшливая. Юбка на ней казалась мятым куском материи, путающимся под ногами и мешающим бежать, майка сбилась в некрасивые складки, измотал её мощный мотающийся бюст. Картину дополняли тяжёлые дыхание и испуганные глаза. Девица захлопнула дверь и выдохнула:
     — Спасите, мент стелется!
     Подружки усекли сразу. Не вызывал вопросов и способ защиты, ибо банальное запирание двери могло привести разве что к штурму. Мужчин традиционно отгоняли дружным девичьим визгом, визгом растревоженной стыдливости, против которого никто не мог устоять. Но для этого нужно подготовить почву, причём быстро.
     Согласие помочь проявилось в слаженных действиях. Эвелина шагнула в петельную сторону от двери, чтоб сброшенное этой дверью прикрылось, бросила на пол сумку. Затем Еве спросонья показалось, что она лишь что-то дёрнула — и с тела свалилась вся одёжка, не очень обильная по тёплому времени. Вряд ли это так, но разоблачение заняло несколько коротких секунд. Эвелина осталась в одних трусиках, одно слово — два белых треугольничка, соединённые тесьмой телесного цвета, терялись среди гор плоти. Похоже, модельер намеренно вписал их в рельеф подобного мясистого тела. Вдобавок передний, как потом рассмотрела Ева, был ворсистым и его сослепу или по желанию можно было принять за блондинистый лобок. Шумный вдох-выдох, дыхание нужно срочно успокоить.
     Кира тем временем сбросила халатик. Чуть колебнулась, но больше ничего снимать не стала. Бельё было в меру игривым, в меру несвежим и вполне отвечало обстановке не-ожидания мужского вторжения.
     Шагнув, крупнотелые девушки оказались друг против друга. Похоже, надо обняться и… ну, поцеловаться, что ли, тем более, что из коридора уже доносятся признаки погони, кто-то открывал соседние двери. Но обе сразу же поняли — бюсты не дадут им слиться устами, а если форсировать, то помнёшь ещё. Кира среагировала сразу, бросив:
     — Застегни лифчик! — и повернулась к визави спиной. Попутно она заметила, что Ева не принимает участия, ногой стянула с неё одеяло, попросив:
     — Потерпи, подружка!
     Лежащая поняла, не стала оправлять задравшуюся ночнушку, хотя из-под неё ничего такого видно и не было. Вместо этого она с предыспугом уставилась на дверь и открыла ротик, чтоб наготове был.
     Та отворилась, в комнату кто-то заглянул. Еве запомнилась только фуражка с высокой, как у немецких офицеров, тульей и двуглавым орлом, мужское лицо испуг из памяти стёр = хотя был этот испуги предвиденным, наигранным. Что-то успел начать говорить мужчина, но его заглушил дружный девичий визг. Обе полунагие обернулись к двери, Кира уже в расстёгнутом полуслезшем лифчике, обхватили друг друга за плечи, свободными руками стали прикрываться. Ева завозилась, стала оправлять ночнушку, как сама орал, потом уже и не помнила.
     — Ах, чтоб вас! — Это вместо "миллиона алых…" то есть извинений, свинья невоспитанная. Дверь захлопнулась.
     Подождали немножко: выждали, хотя уже начинало трясти от смеха. Впрочем, если бы их и вправду застали врасплох, то всё равно бы, отдав дань стыдливым визгом, расхохотались.
     Эвелина хотела уже одеться, но Кира дала ей свой халатик, а для одежды предложила тёмный пакет. В той одёжке её видели, потому и сбросила её, а халат — одёжда домашняя, из комнаты в комнату девчонки именно в них и снуют. Пошла проводить до Эвиной комнаты. Всё, как с человеком.
     Ева не поняла, чем Эвелина проштрафилась, видать, она рассказала об этом Кире в коридоре. В любом случае это вещь незначительная по сравнению с испытанными острыми ощущениями. Кира потом говорила, что она согласна так помогать всей женской части курса… да чего там — факультета! Пусть только менты будут разными, кому, глядишь, и понравлюсь в эдаком-то виде. Они же тоже мужчины… К тому же всегда один и тот же быстро раскусит инсценировку. И ещё арестует не ту…

     Тем временем Эвелина сделала несколько вдохов и выходов и собралась было ругаться, но её остановили.
     — Тише, тише, — сказала "пляжная волейболистка". — Не горячите воздух, и так тошно. А если ещё и Вера услышит — зря все наши страдания! Не поделили чего — на это Нора есть. Нора, разберись!
     Со скамейки поднялась худенькая девочка в очках. На ней сидело вязаное бикини в бледных полосатых тонах. Сверху не просматривалось никаких признаков попытки вывязать рельеф, однородное резинистое полотно округлялось исключительно благодаря содержимому. Широкий полукруг декольте смотрелся удивительно целомудренно. Вообще, впечатление было такое, что взяли ладно сидящую на девушке кофточку и обрезали прямо под грудкой, а она этого и не заметила.
     Трапеция трусиков стремилась выглядеть узкой полоской, и только округлое выпирание снизу ломало прямолинейность. Верхнюю кромке без видимых признаков пояска опустили донельзя, обнажая верхние части тазовых косточек, через которые узкая полоска трусов весьма рельефно перегибалась. Округлость по обводу страдала, конечно, зато округлым выглядел низ, ведь нижние кромки шли ниже паховых складом и нижний мыс выпирал немного по-шортовому. Трусы игнорировали естественное сужение тела к талии, и, как и сверху, казалось, что у девушки незаметно для неё обрезали вязаные шорты, да так, что "киска" чудом не выглянула.
     Кожа между "обрезками одежды" нежная, незагорелая, если бы не родинки там и сям, то кукольную напоминала бы. Может, и под бикини кроется целомудренная бездетальная нагота куклы, а надето это на ней так — принято ведь кукол одевать, а то и обрезать одёжку, экспериментировать.
     От тела, даже столь обезодёженного, веяло надёжностью, безмятежным спокойствием. Ничто не стремилось выпендриться, поразить мужской или женский глаз. Значит, хозяйка беспристрастна, лишена типичных женских недостатков. Во взгляде сквозила серьёзность. Отличница и авторитет, любой спор разберёт, как вот сейчас.
     — Так, — сказала она тихо, и сразу же установилась тишина. — Казус в том, что состояние очереди непредвиденно изменилось. И когда отдавался приказ пойти после всех, ни Вероника Макаровна, ни ты, Эвелина, не знали точно, каково состояние очереди. Так?
     — Не знала, — согласилась та.
     — А оно стало другим, — продолжала Нора. — Кстати, припомни, пожалуйста, как именно Вероника Макаровна сказала: пойдёшь последней, или после всех, или как-то ещё?
     Эвелина догадалась: эта тихоня ставит ей ловушку. Ну, она-то в неё не попадёт!
     — Она сказала: "Пойдёшь после всех, кто там сидит".
     — Гм… А не проще ли было сказать: приходи после всех, не уточняя, кто эти все?
     — Не знаю. Я говорю, как было. — Упрямый взгляд говорил: "И попробуй, опровергни!"
     — И она показала рукой на дверь?
     — Да, показала. То есть имела в виду всех, кто сидит там. А не тех, кто спит до обеда и ползёт еле-еле.
     Кира чуть не взвилась, но Нора осадила её лёгким жестом.
     — И ты так это и поняла?
     — Да, я поняла это именно так!
     — И сразу же вышла?
     — Я вышла сразу же! Ты же знаешь: с Верой споры плохи, вмиг погоришь!
     — Чтобы не погореть, ты быстро вышла. Секунд пять тебе хватило?
     — Да что я, черепаха?!
     — Отнюдь. Но можешь ли ты за пять секунд раздеться?
     — Да ты что! Минуту мне давай, по меньшей-то мере. За пять секунд даже порвать не успею, не то что снять.
     — А вот они успели, — показала Нора на Еву и Киру. — И ничего с себя не драли, а сымали спокойно. Вон, как всё аккуратно у них сложено. Потом они ещё узнали, кто как сдаёт. Это не меньше трёх минут, а то и все пять.
     — Как?! — взвилась Эвелина.
     — А вот так! — чуть-чуть повысила свой голосок судья. — И в то время, когда тебе, по твоим же словам, показывали на дверь, эти двое уже тут находились. И входили в число всех тех, после которых тебе велено было явиться. Так что тебе сюда! — Резкий жест на место позади подружек.
     Эвелина поняла, что попалась совсем в другую ловушку. Ф-фу, жарко, но не сдаваться же!
     — А я с Верой спорила, — затараторила она, увидев выход. — Я с ней ещё как спорила! Я с ней минут пять или даже десять спорила.
     — Зачем? — прозвучал простой вопрос тихим голосом.
     — Как зачем? Чтобы…
     — Чтобы погореть, как ты сама только что выразилась? Тогда тебе вообще на выход.
     — Нет, — дала задний ход обманщица. — Я не что, чтобы спорила… Я её просила. Просила оставить и допринять экзамен.
     — Десять минут просила?
     — Да я перед ней… — Она перевела взгляд на свои колени. Они были чистые, от версии долгого стояния на них пришлось отказаться. — В общем, я просила её ровно десять минут, — упрямо повторила спорщица.
     — А она?
     — А она опять говорит: "Приходи после…" Э-э…
     — А дальше и неважно. Главное, что Ева и Кира уже находились здесь, а последующее приказание полностью отменяет предыдущее. Садись. — Снова жест на скамейку. Нора, однако же, не садилась, а продолжала внимательно на неё смотреть.
     — Ну, чего уставилась? — Проиграв тяжбу, с судьёй можно не церемониться.
     — Жарко? — сочувственно спросила очкарица.
     — Спрашиваешь!
     — Пить хочется?
     — Да хорошо бы!
     — А куда ты дела свою бутылку с водой?
     — А-а, отдала кому-то. Разве ж я знала, что сразу не сдам?
     — Девчата, кому из вас Эвелина отдала бутылку?
     — Ну, мне, — ответила веснушчатая кареглазка.
     — А что завещала? Сказала, чтоб тем, кто после придёт, не давала пить?
     — Не-ет, ничего такого. Просто спросила, кому вода нужна, я руку протянула и взяла.
     — Ну вот видишь, — назидательно сказала Нора. — Ты даже так не застолбила тогдашнее положение очереди. Чего же ты теперь хочешь?
     — Да ну вас всех! — злобно прошипела Эвелина и отвернулась, сев на скамейку верхом. Нора ушла к себе.
     Ева осторожно посмотрела на соседку. Какие мощные формы, какая громадная попа! Вся кожа покрыта мелкими капельками. Сзади практически ничего: одна завязка на спине да тесёмочка ниже талии с ответвлением, ныряющем промеж расплющенных ягодиц. На бёдрах тоже по завязке. И спереди ведь немногим больше. Всё на соплях. Сдвинется тесёмка — и всё наружу. Сама она ничего из такого ненадёжного не надела бы… А вдруг развяжется? В воде уж точно намокнет и свалится. Какое-то сухопутное бикини.
     Кира пыталась заговорить с Эвелиной, предлагала ей воду, веер, но та упорно не отвечала. Согнулась и уткнулась в конспект.
     Очередь двигалась неимоверно медленно. Ощущение времени как-то сдвинулось. Главное, никто не уходил, боясь потерять место. Не всех же Нора защитит, особенно когда уйдёт сдавать сама. А как хорошо хотя бы в туалете пустить воду и поплясать вокруг струи, насладиться брызгами!
     В углу печально сидела Магнола. Её Вероника Макаровна как-то поругала за открытый пупок. А где сейчас найдёшь с закрытым? Купила с лотка такой типа широкого пояска на поясницу, ну, словно короткий облегающий топик без лямок под грудь, держится эластичностью, как бинт специальный. Прикрыл он пупок, а сам всеми цветами радуги переливается. Цвет зависит от степени растяжения, ешь и поглядывай на животик, расцветка скажет, когда вставать из-за стола и н е поддаваться на "ещё один кусочек". Но и без еды здорово смотрится.
     А поскольку пояс этот доходил до нижних рёбер, да и смотрелся по-топиковому, Магнола с ним стала носить обыкновенные, то есть короткие, лифчики. Прямо под бюстом пупка нет, там можно кожу и приоткрыть. Всё равно где-то это надо делать современной девушке, нет?
     Часовая стрелка упорно клонилась книзу, а жара и не думала спадать. Казалось, день только расходился. Эвелина аж легла на скамейку спиной, расставив ноги и спустив ступни на пол. Закрыла глаза, тяжело задышала.
     Кира помахала над ней веером, но у спорщицы не было сил даже отказаться.
     Вскоре после очередного продвижения в предбаннике остались только Кира, Ева и Эвелина. Кира жестами объяснила подруге, чтобы они зашли вдвоём, без этой дуры. Мало ли что она может учудить. А Кира и сама не ангел в смысле купальника, не хватает только, чтобы эта корова на это внимание Веры обратила!
     Жара просто-таки донимала.
     — А помнишь… — начала Кира.
     — Ещё бы! — улыбнулась, поняв с полуслова, Ева.
     Это произошло в декабрьскую зачётную неделю — первую в их студенческой жизни. За семестр первокурсницы порядком вымотались, так что когда штатные занятия кончились, спать стали до отвала. На будильники был наложен запрет, кто проснулся, тихонько одевайся и выходи — в ванную, на кухню или к подружкам. Но не мешай дрыхнуть, кому посчастливилось не проснуться.
     И вот в одно такое утро Ева пробудилась от лёгкой паники в комнате. Не то чтобы громко кричали или ревела сирена, нет. Даже трудно выделить что-то одно, что её разбудило. Негромкие, но какие-то дёрганые шаги, лихорадочная, хоть и тихая, возня, нервное сопение, неслышный шёпот типа "Ой, мамочки!" или "Ой, пропадём ведь!", сдерживаемый на устах, но распространяющий тревогу по комнате. От всего этого загадочнее и страшнее становилось.
     Такое бывает, когда, уже выходя, вспоминаешь, что чего-то забыла, возвращаешься и начинаешь лихорадочно искать. Или когда в компашку неготовых девиц заглядывает парень и они начинают спешно приводить себя в порядок. Или когда нагрянывают нежданные гости. В коридорах перед экзаменами вспыхивает порой такая же паника — кто-то чего-то вспомнил, то есть не смог вспомнить, и ну листать учебник. Это, впрочем, у наших героинь впереди.
     Ева не зря не открыла глаза. Пассивных всегда навещает мысль "А может, само рассосётся?" Если называть вещи своими именами, она готовилась праздновать трусиху. Могла ведь и не проснуться, правда? Вид у неё для спящей вполне приличный, наружу один нос… но боже, с каким трудом это давалось! В незнакомой обстановке, а это, напомним, первый у неё семестр, она спала чрезвычайно чутко, и если чего сдвигалось, сразу же тревожно просыпалась и поправляла. Устав то и дело просыпаться, научилась спать неподвижно. Но всё равно насилию, пусть и само над собой, чувствуется, не высыпаешься так, как дома. Тем более хочется подольше подремать.
     Так вот, нельзя ли закосить от окружающих событий? Сделать вид, что спишь, авось, всё и уляжется со временем. Может, это частая паника, чего ж встревать. А если кто ломится, всё равно же не успеешь одеться, как ни паникуй, порвёшь ещё всё на хрен! Так что же — лежать, как лежала, пластом? А если всё не так безобидно? Сердце тук-тук-тук…
     Она выдала себя, с облегчением вздохнув, когда услышала Кирин голос. Басовитый, врастяжку, такой успокаивающий и почти что родной:
     — Ну чего ты, Дорка, колготишься? — рокотал он спросонно-хрипловато. — Чего ты бегаешь, постанываешь? Не можешь чемодан из-под койки по-настоящему выдвинуть, что ли? Тогда отодвинь свою койку от моей сперва, ты же мою коечку трясёшь, а я, в отличие от тебя, на ней лежу, между прочим! Выдерни чемодан да раскрой, трудно, что ли?
     В Дорином голосе наружу наконец вырвалась паника:
     — Да ты что, издеваешься, что ли? — Визгливо до ужаса. — Не видишь… то есть не чуешь? Батареи жё чуть тёплые, а трубы и вовсе холодные. Мы тут все замёрзнем не хрен! А ты издеваешься.
     Всё прояснилось. Ева открыла глаза, поймала Кирино подмигивание и стала ждать развития событий. Как дело повернётся? Щеками чуялось, что и вправду стало прохладнее.
     — И что же ты там ищешь? — насмешливо спросила подружка. — Лифчик на меху?
     — Тебе всё шуточки! — огрызнулась Дора. — Вот только сбрось одеяло, тут же на тебе раки и зазимуют. Халат тёплый ищу, колготки толстые, а на руки так и вообще перчатки надо. У меня уже стынут они, руки. Да что я говорю, ты сейчас сама зашебуршишься, вылези только, не прячься в нагретом.
     Ева знала, что такого рода слова только подначивают Киру, заставляют из принципа противоречить. А тут ещё комната стала оглашаться протяжными зевками — попросыпались соседки от этой перепалки, начала образовываться аудитория. Кира села на кровати, прижав спиной подушку и обнажив торс в ночнушке. Не спеша, показывая, что холод ей нипочём.
     — Всё-то ты путаешь, Дорочка, — насмешливо пропела она. — Когда отключают отопление, надо не утепляться, а раздеваться.
     — Что-о?! Издеваешься, да? Ага, вон он, халатик мой тёпленький, сейчас я тебя надену… А ты чего не дрожишь, а? Мы что, рыжие, что ли, от холода страдаем, а ты нет?
     Халат, хоть и тёплый, оказался непрогретым, то есть холодным, неприветливым.
     — Да, Кир, — подала голос кто-то. — Объясни толком, почему это раздеваться. А то мы не все халаты тёплые захватили из дому, а в джинсах и свитерах у себя ходить не хочется.
     — Не все, вот и помалкивайте, мне завидуйте! — почти выкрикнула Дора, а у самой зуб на зуб не попадал. — Ничего она вам не объяснит.
     — Заткнись, а! — осадили её. Видать, девчонки уже знали, что Кира всегда говорит дело, а у её оппонентки репутация была противоположная. — Кир, тебе слово!
     — Объясню с удовольствием. Парадоксы моё хобби. Почему вам кажется, что сейчас холодно? Потому что вы все, да и я сама, привыкли к теплокомнатному существованию, и наши организмы поотключали свои печки, расслабились в этом отношении. Если теперь утепляться, как Дорка, этим мы им потрафим и холод нас проймёт, найдёт уж где. Тем более, что наше бельишко приспособлено к щелястой одежде и прираспахнись где, пусть и тёплый, халат… Да и во всегда запахнутом — а лицо, руки, не всё же упрячешь под толстую фланель. Тем более, что она только сохраняет тепло, а не вырабатывает его. Сама не погорячишься, никто тебя не согреет.
     — Так что же делать? Неужели, как ты говоришь? Но почему?
     — Надо восстановить теплоотдачу, пробудить дремлющий жар тела. А для этого лучше всего именно раздеться и ходить максимально обнажёнными.
     — Погоди-погоди, а мы все не попростужаемся тут? Не застудимся?
     — Нет, температура понижается медленно, это после Доркиной паники можно подумать, что у нас тут стужа. Я ведь сижу без одеяла, видите? Если плохо видно, то можно и вот так. — Она выпростала из-под одеяла ночнушку и сняла её напрочь, потёрла тело. — Массаж и горячий чай не возбраняются. Форточки у нас по ночам закрыты, батареи, остывая, всю теплоту воздуху отдали, да мы и сами ночью, чего греха таить, дышали. Признавайтесь, девочки, выдыхали теплый воздух? — Послышалось хихиканье. — Так что не мороз, температура будет понижаться медленно, вот и успеем, что называется адаптироваться.
     — Но мы же не все… закалённые. Ты по утрам холодной водой умываешься, мы знаем. Если вот бросит в дрожь, что же — дрожать, но не сдаваться?
     — Нет-нет, героизма н требуется. И до откровенной дрожи лучше не доводить. Умыться советую холодным, это поможет, вот увидите. Крепитесь, пока можете, а как только почуете, что холод достаёт, набросьте чуток одежды. Снова захолодаете — ещё немножко. Главное, девочки, знать, что в любой момент можете одеться потеплее, это сознание лучше самой одежды согревает, верно говорю?
     Обитательницы комнаты зашебуршились и зашушукались. К непривычному привыкнуть — время надо. Из-под одеял стали пугливо высовываться части тел.
     — А Кирка дело говорит, — вдруг сказала одна из девиц. — Я, пожалуй, попробую налегке. Вы как хотите.
     — А как именно попервоначалу раздеться? — ехидным голосом спросила уязвлённая Дора. — Уж не догола ли? — Хоть на чём-нибудь, но подловить.
     Кира до этого беспристрастно ждала, пока до народа дойдёт. Теперь же она поправила подушку за спиной и спокойно ответила:
     — Ты, если хочешь, валяй, а мне дальше лифчика причины одни не дадут раздеться, — и коснулась этих "причин". — Весомые, да. И вам не советую догола. Мы же тут днём жить собираемся, а не затворничать, не визжать лишь постучи кто. Тем более, сами говорите — не закалённые вы. Так что одёжку на теле оставим.
     — Тогда в бикини, да? — воскликнула одна из девиц. — Ой, девочки, у меня такое бикини обалденное, осенью купила, а в бассейн в нём не пускают, а лета долго ждать… — затараторила она. — Вы сейчас от зависти все поумираете, такое оно у меня…
     — Я лично поджить ещё хочу, — осадила ей Кира. — И вообще, никому бикини не советую.
     — Почему? Сама же говоришь — разденьтесь.
     — Потому что другие комнаты вряд ли нас поддержат, я для низ не авторитет, для мерзлячек этих. Так что наши бикини на фоне их ст1ганых халатов — вон, типа Доркиного — будут смотреться или вызовом, или беловороньем, чудачеством. Незачем подавать повод для насмешек или перешёптываний. Потом, сами говорите — поясницу прикрывать надо, не застудить чтоб. Так что давайте посолиднее чего-нибудь.
     — Но не сплошное?
     — Конечно, лучше поголее.
     — А сама чего тогда наденешь?
     — Сама? — Кира задумалась.
     Похоже, она знает, что напялит. Эдакий экспромт на фоне спрятанных и ждущих своего часа вещей.
     — Щас увидите! -и она не спеша откинула одеяло, вылезла из кровати, встала и с удовольствием потянулась, разводя руки в стороны и чуть вверх.
     Ева с ужасом увидела, что её подруга стоит во весь рост абсолютно нагая, ни нитки, ни лоскутка. Под ночнушкой у неё ничего не было, а её она сняла ещё в постели. Э-э, да ещё руками шурует, а груди дёргаются и даже будто переливаются, словно наполненные сметаной.
     Ужасаться, впрочем, не стоило. Ещё с первых дней общажного жития в комнате девушки, не без горячего участия пекущейся о Еве Киры, обсудили правила поведения. Жить, как в смешанном купе, когда раздеваются и одеваются под одеялом, никто не хотел, поэтому разрешили себе ходить по комнате в чём мать родила — не весь день, кончено, а утором и вечером только, по мере необходимости. Впрочем, и такой вид должен быть приличным, так что расставлять ноги, нагибаться или приседать не приветствовалось, а если всё же приходилось, то так, чтобы раскрываемое не бросалось соседкам в глаза. Бюст, киска, ягодицы — это ладно, но не дырочки, ни отвёрсточки, ни красненькое вокруг них. Не полный беспредел, одним словом.
     Именно поэтому Кира и не могла сейчас с гиканьем присесть, разводя ноги — на неё со всех сторон смотрели. Ладно, это не уйдёт. Пока немного только разогреюсь, разотру тело…
     Потом грациозно подошла к шкафу и из своего угла вынула бюстье, купленное перед учебным годом, готовясь к городской студенческой жизни. Сначала решила, что это просто большой и широкий бюстгальтер, как раз по её груди. Потом заметила, что вида он почти что парадного, с жёсткими кружевами, со значительной частью, прилегающей к рёбрам. Можно носить наружу? А окончательно её покорила задняя застёжка "молния" — хоть и недлинная, но настоящая "молния", а не пряжка или крючочки, да и планка поперечная на спине не планка, а кусочек одёжки с этой застёжкой. Похоже, и впрямь для наружной носки… Ладно, потом разберусь. И Кира, примерив, купила.
     Спросить как носить, постеснялась. Стала смотреть, как горожанки носят, бабье лето выдалось тёплым. Нет, не увидела такого на улицах, хотя баловства с бюстом хватало. Но вот бюстье наружу — нет, не было.
     И Кира не решилась. Не такая уж она завзятая горожанка, чтобы завзятым моду диктовать. Вот перезимует, наберётся опыта и смелости, вот тогда и… может быть.
     А пока пододевала под свободный свитер — из тех, что перекатами толстой вязанины может измордовать обычный лёгкий лифчик с его содержимым. Пробовала под водолазку — не пошло, очень уж проявляется через тонюсину шелковистую. И видно, что что-то жёсткое формует бюст, а у водолазок ведь другое амплуа.
     А вот теперь это бюстье будет в самый раз. Хозяйка не торопясь повертела его в руках, расправила, вставила в него тело, распределила "сметанистые" части, сомкнула и застегнула. Тр-р-р-р! И снова распрямила руки, потягиваясь, но на этот раз грудь выпятилась колесом, запряжённая и упругая.
     — А вниз? — спросил кто-то.
     — Не без этого, — откликнулась ехидно Кира.
     Да, она знает, что и сюда сейчас наденет… Но что это? Блин, да это же первый раз, когда она надела лифчик раньше трусов! Так, говорят, поступают француженки, но знать краем мозга — одно, а свою привычку иметь — это совсем другое. И вот начало положено.
     А стукнула ей в голову вот почему. Вдруг почуялось, что ягодицы просто жаждут затянуться в свою упряжь, а то слишком уж распустились за ночь, расплылись, так и тянет их дёргаться при ходьбе — никакого удовольствия о движений ног. Давай, хозяйка, вставляй нас в то, что умыслила на этот счёт.
     Вообще-то она и раньше, подтягивая трусы, чуяла, как пружинят обтягиваемые мышцы, рукам даже приятно было ощущать такую мощь телес, даже пробовала она подтягивать и так, и эдак, чтоб ловчее было, чтоб пружинистее и женственнее. Но сейчас просто жаждалось обтянуть ягодицы. Так, наверное, дикарка жаждет набедренной повязки, и если та ещё не изобретена, т о-изобретает на месте. А тут ещё и прохладно в комнате, тоже подстёгивает. И ждут все.
     Шорты лежали у неё в чемодане под кроватью. Нагибаться и приседать, как мы знаем, не следовало, поэтому Кира, опираясь на кровать руками, опустилась на колени, не разводя ног, уселась на пятки. "Киска" наружу, но больше ничего. Кстати, выбритые не пользовались привилегией нижнего обнажения, хоть махонькие викини, а на теле оставляли. Кира подумывала о том, чтобы начать им подражать, этим горожанкам, но всё откладывала, как и с бюстье. Потом, когда сама станет… почует себя завзятой. А пока "киска" — это моя последняя одёжка. Когда "мама родила", её ведь на мне не было.
     Шортики, которые она сейчас достала и вертит в руках, были куплены примерно в одно время с бюстье. Новоиспечённая студентка искала, в чём бы выходить в жару покороче. Сначала не поняла, можно ли в этих, уж больно они коротки, хотя и не трусы — бока не узкие. Дело решил матерчатый поясок с красивой пластиковой пряжечкой — раз так, это носят наружу. Правда, внутри обнаружилась подкладочка с ластовицей, как у нижних трусов, и у покупательницы сладко заныло в груди.
     Дома она только подумывала о том, как бы в жару ходить в однослойном. Купальник же ничего, что однослойный, чего ж тут обязательно тебе трусики, лифчик? Но одно дело — подумывать и мечтать, как будешь ходить в городе, и другое — когда в твоих руках такая вещь, и ты её вот-вот купишь, а раз купишь — то и наденешь. Ой, и правда? Правда, могу купить? И продавец мине улыбается мило, а не стыдит, как было бы в деревне.
     С шортами повторилась та же история. Горожанки такие на улицах не носили. Может, Кире просто не повезло с наблюдением. А под низ шортики не годились из-за проступающей пряжки и пояска тоже. Да чего там шорты, даже не любые трусы подходят под нынешнюю девичью одежду.
     К тому же выяснилась одна интересная особенность. Вовсе не факт, что поясок означал верхнюю одежду. Просто бока этих шорт не доходили до самых широких мест женского таза, чуть-чуть совсем не доходили, но это мешало шортам держаться как следует. И вот поясок, продёргиваемый во внешние петельки, перехлёстывал через выступы тазовых косточек и тем самым поддерживал эти короткие штанишки для взрослых девочек.
     М-да, не для улицы такой вид. Тем более, что под воздействием такого ремешочка центр шортиков так плотно облегал мыс, так его подчёркивал, что делал объёмным — как на мужских плавках — правда, если мужчина не очень. Ясно, что это для носки на глазах своих. А как раз вокруг и есть свои, так что лучшего и желать не надо.
     Надевая, Кира слегка нарушила правило сомкнутости, но никто в претензии не был, все хотели видеть результат.
     И вот Кира делает торжествующий жест — ага, взяли? Начинает растираться, взбрыкивать. Подожди, надо подобрать волосы, рассыпаются.
     — Кир, подожди, мы тоже!
     — Да чего ждать-то?
     — Давай зарядку вместе делать, а о ты так заразительно танцуешь.
     Она и не подозревала, что это называется зарядкой. Да и не танцы, а скорее экспромт жизнерадостности. Но подождала. Разнообразные шорты и лифчики с висюльками запестрели вскоре в комнате. Девушки сгрудились в кружок, обхватили друг друга за плечи и стали синхронно приседать, дружно махать ногами, подтанцовывать, как маленькие лебеди, тереть ладонями друг другу спинки. Что хотелось, то и делали. Главное — весело, искромётно, жизнерадостно. В натопленной комнате так не получилось бы, нет.
     Дора тоже приняла участие. У неё оказалось бледно-зелёная пара из полупрозрачной материи — топик со встроенным гальтером и шортики без пояска. Честно говоря, довольно шаловливо, прятала она на дне чемодана, девчонки и не подозревали, что есть такое. А вот сейчас пошло в дело, представился случай.
     Собственно, чего стыдиться-то? Эта одёжка шаловлива на промокание, а пока суха, то видно из-под ней что-то тёмноё в интересных женских местах. Размыто, размазано, а это не си"читается. Конечно, в гости к парням в этом не пойдёшь, а вот просто пройти по коридору, скажем, к соседкам по этажу или в туалет — самое то. Сердце замирает — вдруг встретится парень и доразденет тебя глазами… но если идти, как будто ты в приличном, так же спокойно, уверенно, это сделает одежду на тебе приличной. Ну и что, что кто-то взглянет? Когда-то ловили взглядом щиколотку из-под длинных юбок, что ж, теперь добыча мужскому глазу побогаче. Но дела это не меняет. Если ты сама не дашь, никто и не возьмёт, как не выставляйся.

     Вот вышла сияющая пара — пятёрки! Стали обмахиваться, обливаться водой. Пора! Подружки поднялись.
     На пороге показалась сама Вероника Макаровна. Бюст у неё был объёмистый, но плавленый какой-то, так незаметно начинался от ключиц, что скользящий сверху вниз глаз удивлялся, наткнувшись на уступ с нависанием. А чего удивительного, не образумься плоть и не отступи назад, живот был бы ого-го, как у буржуя на карикатурах.
     Девочки хотели было поздороваться, но она приложила палец к губам и сделала жест ладонью в сторону: отойдите, мол. Они отошли. На что это смотрит их преподавательница, сурово качая головой?
     На скамейке лежала, закрыв глаза, практически обнажённая туша, расставив ноги и спустив их на пол. Вздымались могучие груди, отвалясь к подбородку, тёмные круги выскочили из-под эгиды треугольничков. Пах тоже являл собой зрелище. Там проходила верёвочка, так и пёрли волосы, да и ещё кое-то можно было рассмотреть пикантного.
     — Стыд и срам! — раздался резкий визгливый голос. — Просто позорище! Ладно, сказала, приходите в купальниках, но ведь это стриптиз форменный!
     Эвелина вскочила, оправила свои фиговые листки, начала оправдываться.
     — Придёшь в следующий раз в глухой одежде!
     — Ну, Вероника Макароновна, ну, пожалуйста…
     — Простите её, Вероника Макаровна, — вдруг тихо сказала Ева. — Она от жары знаете, как страдает, аж сознание теряет. Вот и разголышилась. Всё жара проклятая! А так она девочка хорошая, смирная, при парнях ни-ни…
     Еле сдерживаемое фырканье чуть не опровергло все труды добровольного адвоката.
     — Хорошая, говоришь? — усмехнулась экзаменаторша. — Ну, тогда бери её на поруки… или под руку, и марш сдавать все трое! Я тоже не железная. — Она взяла в щепоти свою пропитавшуюся потом кисейную блузку и побултыхала, подула ртом.
     Кира была не очень-то довольна таким поворотом событий, но Эвелина уже расточала улыбки налево и направо. Ей не улыбалось идти экзаменоваться в одиночку. Даже Еву под руку взяла сама.
     Вероника Макаровна выпроводила из предбанника отстрелявшихся.
     — Что у меня попросить надо?
     — Прощенья? — предположила Эвелина.
     — Нет. Погодите… — Кира замешкалась. — Ага, поняла. Ключ.
     — Именно. — Она сама заперла дверь, показала на вещи. — Безопасность прежде всего. Первый вопрос ты сдала, милочка. Ну, пойдёмте.

     Теоретическое вопросы девочки отплевали быстро. Они знали основную слабость этой грузной женщины — страсть к инструкциям. Пришлось зубрить. Приятного мало, зато как хорошо, когда заранее знаешь, какой именно ответ удовлетворит экзаменатора. А то были такие, которые выступали против зубрёжки, призывали отвечать своими словами, но, как оказывалось, не любые "свои слова" их удовлетворяли. Вот и проявляй тут инициативу!
     На столе лежали чёрные очки. Студентки не могли сдержать улыбки. Над Вероникой Макаровной одно время подсмеивались. Не разобрав, что к чему, она купила с подозрительного лотка зеркальные солнцезащитные очки, посмотрев только, чтоб дамскими были. К несчастью, они оказались чересчур дамскими, до неприличия женскими, шлюховатыми даже, особенно если носить их не на макушке, по молодёжной моде, а на носу, как издавна принято. Посмотришь так сбоку, чтоб не рябило отражение, а было по возможности однотонным. Видно, что стёкла очков чуть выпуклы, но по разглядывании они на глазах начинали выпуклеть всё больше и больше, чуть не как мыльные полупузыри, и вот уже выпячиваются над носом, покачиваются по мыльно-пузыриному миниатюрные зеркальные грудки. Некоторые даже уверяли, что видят точечки-сосочки, но это только если у хозяйки карие глаза. Очень эротичные очки, а вот на взрослой солидной женщине — смешные. Жаль, кто-то оказался предателем или просто рассмеялся некстати, а на него нажали. Но на другой день на преподавательнице были ординарные черностекольные очищи. Они и лежали теперь на столе, напоминая о тех, зеркальных…
     Предстоял самый страшный тур — практический.
     Экзаменуемые гуськом перешли к столу, на котором красовалась полупустая банка с томатным соком — имитировать кровь. На полу, усеянном бурыми брызгами, были свалены коробки с противогазами.
     — Подберите себе пока, — велела преподавательница, натягивая на руку резиновую перчатку.
     Задание было нетрудным. Еве был нужен самый маленький размер, такой противогаз оказался единственным. Эвелине — самый крупный, под стать всем остальным формам. Кире достался противогаз средних, самых расхожих размеров.
     Они проверили снаряжение, как учили. Еве резиновая "морда" показалась смутно знакомой, а отвернув краешек, она возле уха увидела значок, нанесённой синей пастой, — букву "е", отдалённо напоминающую пиктограмму Internet Explorer'а. Вздрогнула. Тот самый!
     Но вспомнить то происшествие, обжёгшее сейчас память, в деталях времени не было.
     — Противогазы — в сумку! — раздалась команда. — Живее, живее! Теперь выберите промеж себя условно пострадавшую.
     Все глаза взглянули на Еву. Она была самой миниатюрной, самой легонькой, а ведь "пострадавших" полагалось и на носилках таскать, и на руках, и чего только с ними не делать.
     — Стой смирно, а остальные — три шага в сторону.
     Вероника Макаровна плеснула в резиновую ладонь красного соку и начала медленно обходить щуплую девичью фигурку, оглядывая ей нехорошим взглядом. Будто сама смерть высматривала жертву.
     Бедная девочка словно оцепенела. Она косилась на опасность и даже затаила дыхание. Ожидание было тягостней ожидаемого.
     — Шлёп! — вдруг раздалось в самый неожиданный момент, и лопатка жертвы окрасилась красным.
     "Раненая" вздрогнула, прогнулась под холодной ладонью и замерла, глаза являли боль, рот полуоткрылся.
     — Театр необязателен, — сухо сказала преподавательница, отходя в своему томатному арсеналу. — Тем более, вы и близко не знаете, что чувствует человек, которого ранят. Та-ак!
     Кира, на ходу разматывая бинты, бросилась к "раненой" подруге.
     — Стой! — остановил её окрик. — Я вам не пулемёт.
     — А старая тачанка, — вдруг сказала Эвелина голосом Киры.
     — Что?! Сейчас макну головой в "кровь" и заставлю выпить до капельки! Ещё одно слово, и кто-то станет потерпевшей не условно.
     Эвелина вцепилась пальчиками в нижнюю губу и сделала испуганные глаза. Кира погрозила ей кулачком. Особенно возмутила явная имитация голоса за спиной экзаменаторши. Неужели мстит за очередь?
     Тем временем та наставила на щуплое тельце ещё несколько клякс зловещего цвета и обернулась к Кире:
     — Вот теперь перевязывай!
     Подружка своими нежными ручками быстро обработала все "раны", но Эвелина рано радовалась. На её долю достались "переломы" ног, наложение шин и лубков, жгута, укладка условно пострадавшей на носилки.
     Несколько раз она затягивала узел туже положенного, Ева морщилась, страдальчески вскрикивала, Кира грозила мелкой мщунье кулаком, и узел волшебным образом становился нормальным.
     Когда на носилках оказалась какая-то медицинская груда, из-за которой не видно было живого тела, никто не спрашивал дальнейших распоряжений. Ещё одно преимущество известной всем инструкции. Девушки разом подняли носилки и тяжело замаршировали на месте.
     Вероника Макаровна одобрительно улыбалась, кивала. И вдруг, сузив глаза, подала команду:
     — Газы!
     Санитарки дружно положили носилки. Кира мигом выхватила Евин противогаз, встала на коленки и…
     — Стоп-стоп-стоп, — раздалось хлопанье в ладоши. — Инструкция предписывает разумный эгоизм. Себя спасёшь — и её спасёшь. Её спасёшь, а себя погубишь — кто её потом вынесет? Обе погибнете.
     Она была права. Инструкция велела поступать именно так.
     Эвелина победно замычала из-под своей резины. Она-то первым делом позаботилась о себе, а второго у неё вообще не было. Кроме, конечно, сдачи экзамена.
     Её мычание стало каким-то обидным. Надо было отвечать.
     — Не вынесет, — вынесла вердикт Вероника Макаровна. — Ты носилки аккуратно положила, а она чуть ли не бросила. Натянет противогаз и поминай как звали. Ну, давай!
     Кира извиняюще улыбнулась "задыхающейся" подруге и нежно прошептала: "Противогазель ты моя!" Потом быстро вытащила и надела свой противогаз. Занялась Евиным. Конечно, когда смотришь сквозь мутные очки, то не так удобно и ловко выходит. Но когда руки чувствуют будто родное тело подруги, они сами становятся зрячими.
     Ева, теперь уже не свободная и в дыхании, почувствовала, что носилки снова поднимаются в воздух. Девичьи стройные ножки снова замаршировали на месте.
     Вообще-то, жара и скованность её уже начали донимать, пот уже сочился вовсю, не хуже виртуальной "крови", и усилилось жжение в мочевом пузыре. Не давление, а именно жжение.
     Нашей героине не впервой было терпеть по-маленькому. Иной раз пузырь выпирал выше пупка, настолько он переполнялся. Сейчас же он отнюдь не выдавался, живот даже впал, хотя водички они с Кирой выпили будь здоров, пока ждали. Почти всё вышло с пОтом, мочи мало, но какая-то жгучая она. Поскорее бы всё это кончилось!
     Вдох-выдох, как у умирающей. Она старалась дышать потише. С той самой минуты, когда Кира "обула" её головку, девочка дала слабину в дыхе, приказала себе не втягивать лишнего, чтобы не переутомляться. В неподвижности это нетрудно, лишь бы не было страха, заставляющего недуром качать воздух, надышиваясь впрок. Так что слабую струйку тёплого воздуха выпускал и выхлопной клапан, работая узкой щёлочкой. Его допрежь не проверили, сунув мизинчик, поэтому выявить прилипание можно было только объёмным выдохом. Но носик под маской сопел еле-еле, краешка клапана вполне хватало.
     Студентки не подумали, что нынче не принято поспешно выплёвывать жвачку из-за такой малости, как учебная команда "Газы!" Наоборот, среди мальчишек особым шиком считалось откусывать мелкие кусочки от жуёмого и на выдохе выталкивать их сквозь выхлопной клапан. Получалось не всегда, кое-то налипало внутри, цветом от "штатной" резины почти не отличаясь. А что, с постными мордами сидеть и только дышать? Это почти что не жить.
     А если и не жуют жвачку, то сосут леденцы, сладкая слюна подкапывает, стекает в клапанную коробку, засыхает. Нет, особый уход за противогазами нужен, коль эксплуатирует их нынешняя молодёжь!
     Вероника Макаровна смотрела на секундомер. Вот она подала знак остановиться и опустить носилки. Подавила улыбку. Фигуры в модных бикини и страшных резиновых масках ещё советского производства выглядели весьма комично.
     Хотела было велеть снять и "хоботы", но вдруг передумала. Подошла поближе, покрутила головой. Девушки стояли перед ней смирно, опустив руки. На всякий случай дышали поглубже, в хоботах свистел воздух, большие груди вздымались и опускались.
     Наконец экзаменаторша хлопнула по "хоботу" Киру — снимай! С радостью освободила та лицо от дурно пахнущей резиновой амуниции. Это сколько же лежало всё это на складах! Раньше запасы обновлялись регулярно, но вот пришли "демократы" и… Ну зачем на Канарах противогазы?
     — Слышишь? — шёпотом спросила преподавательница. — Прислушайся. Воздух в клапанах свистит. С шипеньем даже.
     Кира кивнула. Она не стала говорить, что Эвелина глубоко задышала из подобострастия. Хлопок по шлангу — и она сняла противогаз.
     — А теперь не свистит. Почему?
     Они втроём стояли возле носилок, глядя на неподвижное и молчаливое тело, скрывающееся под бинтами, шинами и резиной.
     — Может, дыхание затаила?
     — Да ну, что вы! Несколько минут уже в резине. Просто это противогаз такой, тихий. Может, его для разведчиков делали.
     Экзаменаторша потопталась, но вставать на колени, чтобы приблизить ухо к клапанам, не решилась.
     — Что же делать? Если свиста нет, я не могу поставить зачёт по противогазному делу. Может, воздух ещё где проходит? Бывают ведь хитрецы! А у всех до вас свистело.
     — Да вы что! — возмутилась Кира. — Она моя лучшая подружка, что же я ей противогаз портить буду, травиться оставлю, что ли?! Да ни в жисть!
     Своим глазом она рассмотрела на участках кожи, выныривающих из-под бинтов, рекордно крупные капли пота. Пора уже кончать эту пытку и получать выстраданные пятёрки. Вероника Макаровна, в принципе, была того же мнения, но ей приходилось увязывать свои действия с инструкцией.
     — Ты приличней её одета, — сказала она Кире, мотнув головой в сторону фиговых листочков крупнотелки. — Сгоняй, будь добра, на кафедру, вот тебе ключ, принеси из шкафа противогаз такого же размера. Или несколько. Свистнет твоя подружка пару раз — и у меня гора с плеч. Я тут тоже с вами умаялась. — А ты, — это Эвелине, — начинай её разматывать.
     Кира, схватив ключ, выскочила из комнаты. Да она единым духом!
     — Как она в этих бинтах в такую жару? Жалко мне вас, девчата. Но учиться надо — вдруг чего в жизни случится! Время сейчас неспокойное, сами знаете.
     Она грузно села и стала обмахиваться, приникла к воде.
     Эвелина не спешила выполнять приказание. Она потопталась возле носилок, дождалась, когда Вероника Макаровна бросила взгляд на часы, и вкрадчивым голосом спросила:
     — Торопитесь, Вероника Макаровна?
     — Да, умотали вы все меня… Ну, чего стоишь, заканчивать надо. — Она подвинула к себе зачётки, взяла ручку.
     — Так вам надо, чтобы противогаз засвистел? Давайте я сделаю так, что он засвистит, как миленький, и сразу всё кончится. Нам — зачёты, вам — отдых.
     Преподавательница с удивлением отложила ручку. Заметив, что Эвелина направляется к носилкам и наклоняется, она спохватилась:
     — Эй-эй, постой! Не вздумай пережимать шланг или затыкать коробку пробкой! Это строжайше запрещено инструкцией.
     Увы, спешка сыграла роковую роль. Экзаменаторша не оборвала саму идею заставить именно этот противогаз засвистеть, только наложила ограничения. И Эвелина ответила:
     — Что вы, Вероника Макаровна, я его даже касаться не буду! — И нырнула на колени, протянула руки…
     Ева была уже полуживой от всех этих затяжек, буквально плавала в поту и еле дышала через "хобот" — без самоприказов. Не шелохнёшься, руки-ноги в шинах и лубках, снизу противная склизь прорезиненных носилок. В уши набились волосы, сверху плотно встала резина, и мало что через неё слышно. "Бу-бу-бу", — и всё. Скорей бы, бу-бу тормозные, меня развязали!
     Её не удивило — обрадовало прикосновение рук. Ура, освобождают! Но… но почему же её коснулись не со стороны наверченно-натянутого, а как раз в том малом месте, где ничего нет — ступни. Её нежные розовые ступняшки! Хотят стащить с носилок? Так ноги ж в лубках! Странное начало. И почему прикосновения чем-то твёрдым (ногтями?) пошли по кругу, что ей надо… Ой, хи-хи, щекотно же! Я и так еле дышу. Ой, ну, убери же…
     Она не сразу поняла, что её умышленно щекочут. Сначала тешила себя мыслью, что происходит накладка при разбинтовывании. Но действия невидимых ручек прямо-таки ввергли её в буйство эмоций, которые нежная девичья кожа пачками начала отфутболивать в мозг.
     — Хи-хи-хи! — А звучало: "Бу-бу-бу!" — Ой! — А прорвалось: "У-у!"
     Она отчаянно шевелила пальцами, но щекотка продолжалась.
     Вот выхихикнула против воли весь воздух, что был, а щекотка продолжается, надо вдохнуть и…
     — Ага, засвистела, засвистела! Слышите, Вероника Макаровна, как засвистела! — победно закричала Эвелина, продолжая работать пальчиками, стараясь попасть в сгибы — нежнейшее место, где подошвы не грубят кожу.
     Преподавательница с округлившимися глазами смотрела на то, что видела впервые в жизни: толстый гофрированный шланг на глазах потончал. Это Ева так отчаянно вдохнула воздух, что он не успел пройти через коробку и весь ушёл из шланга. Слабы девичьи лёгкие, а смотри-ка, что делают!
     — Засвистела, ага, засвистела! — кричала Эвелина, играя с беззащитными пяточками.
     Но свист этот, полагавшийся по инструкции, был так страшен, так безо всяких слов говорил о нечеловеческом напряжении сил, что Вероника Макаровна не выдержала и закричала:
     — Стой! Стой, тебе говорят! Всё, всё, кончай! — И, наконец, магические слова: — Зачёт! Ставлю всем зачё-о-о-т!!!
     Поздно! Эвелина так завелась, так возбудилась, что не слышала вокруг себя ничего. Её пьянила полная беспомощность жертвы, рвущиеся из-под резины жалкие звуки.
     — Свисти, свисти у меня! — кричала палачиха, ускоряя перебор ноготками. — Показывай мне, где сидеть, когда идти отвечать! Свисти теперь, свисти, давай, давай!
     Преподавательница оторопела. Студентка сорвалась с цепи, и что делать в таких случаях — ни в одной инструкции не значится. А сообразительность проклятыми инструкциями атрофирована.
     — Оставь! — принялась кричать Вероника Макаровна и, видя, что не действует, пошла по пути нарастающих личных оскорблений: — Девка! Хулиганка! Корова голопузая!
     При последнем слове Эвелина хмыкнула и начала одной рукой разворашивать бинты, оголяя живот жертвы. Трогательный в своей беззащитности пупочек недоумённо вынырнул наружу.
     — Перестань! Перестань сейчас же! Кому говорю? Всё, двойка тебе.
     — Сейчас не так у меня засвистишь! — сказала под нос Эвелина и нацелилась пальцами в живот. Легонько, чуть касаясь, провела вокруг пупка…
     Вероника Макаровна увидела, как завибрировал беззащитный живот, заходил кочковатыми волнами, свист клапанов стал угрожающе-иссякающим. Острое осознание собственной беспомощности охватило матёрую преподавательницу. Да что же это такое творится! Всю жизнь преподаю эту самую "безопасность", а в минуту реальной опасности пасую, не знаю, как сделать "без"!
     Она уже почти решила броситься врукопашную и оттащить садистку от жертвы, когда с несколькими противогазами через плечо вбежала Кира.
     Как раз в этот момент пытливые пальчики нащупали самое чувствительное место, заставили тело содрогнуться. Все увидели, как маска на лице жертвы будто вспухла, поднялась на целый сантиметр, выпустив страшный, пополам с шипеньем, звук "И-и-и-и!" С такой силой вырвало воздухом бедную девочку, что присохшийй клапан не успел сработать. В следующее мгновенье резина со страшным — страшнее приличной пощёчины — шмяканьем впечаталась в лицо, и тут же лопнул выхлопной клапан, будто выстрелив.
     — Ага, зашипела теперь, за-и-и-икала! — кричала Эвелина, придя в неистовое возбуждение. — Сама сиди сзади, сиди и шипи! Меня ещё учить будешь!
     Кира занесла принесённые сумки над её головой, но тут же передумала — упадут ещё на носилки. Тогда она швырнула ношу на пол и начала действовать. Безо всяких инструкций, просто по наитию и велению сердца. Заодно преподнося урок преподавателю ОБЖ.
     Она подскочила сзади к Эвелине, быстро оценила её слабые места. Мгновенно дёрнула за завязки и сорвала бюстгальтер.
     По собственному опыту Кира знала, что быстрое оголение шокирует девушку. Бить было нечем, обливать — рискованно для замотанной. Но Эвелина уже так возбудилась, что любое лыко шло ей в строку, подбрасывало новые источники удовольствия.
     Она подалась телом вперёд так, что Евин живот стали щекотать уже соски её громадных, повисших книзу грудей, а освободившиеся руки нырнули по бокам вперед — в беззащитные подмышки жертвы.
     Кира знала, что у подруги там самое щекотное место. Правда, Ева потом, когда всё осталось позади, сказала, что её заставило взорваться именно прикосновение к животу чего-то "неручного", очень нежного, что достало её до самой сути, как не могли достать никакие резвые пальчики.
     А сейчас Кира с ужасом увидела, как завибрировали дюралевые ручки носилок, тело вошло в пике последней агонии.
     Второй удар — дёрг! — за завязки трусиков, одновременно с обеих сторон. И что ты думаешь? "Корова", вильнув задом, сама сбросила эту тряпочку, расставила колени, стоя на них, стала надвигаться на носилки. Из-под неё сорвалось несколько горячих капель — не пота. Кроме садизма, в воздухе запахло лесбийством. Меры оставалось принять самые крутые.
     И ради подруги — Кира сделала это, ни секунды не медля. Смело сунула руку "корове" между ног, туда, откуда уже шёл запах возбуждённой женщины. Тп-р-р-у-у!
     Эвелина вдруг почувствовала в самом нежном своём месте сразу пять пальцев-десантников. Указательный и средний прижали и раздвинули ей усатые губки, мизинец залез аж в анус, два остальных просто распирали женский мыс, упираясь, обозначали своё присутствие. До потери девственности оставался один шаг. И она замерла, боясь шелохнуться.
     Сразу же Кира схватила её за пучок волос, дёрнула, аж подняв с колен, и толкнула в угол. Чуть не споткнувшись, обнажённая "корова" по инерции сделала туда несколько шагов.
     А Кира уже снимала проклятый противогаз с подружки. Чуть взявшись для этого за голову, поняла — дело худо. Голова безжизненно болталась, тело обмякло. Содрала, рвя, резину. Так и есть: Ева сомлела, лежит с закрытыми глазами и почти не дышит. Скорей, скорей её разбинтовывать!
     Вероника Макаровна невозмутимо щёлкнула кнопкой секундомера — ведь и на разбинтовывание есть свой норматив. Как приятно чувствовать себя вернувшейся к исполнению штатных, нормальных преподавательских обязанностей! Всегда знаешь, что делать, студенты тебя уважают…
     Эвелина ползала на коленках вокруг носилок и пыталась выхватить своё бельишко. Кира раза два, как попался случай, потоптала её ладони коленками.
     Не выпуская секундомера из рук, экзаменаторша достала из аптечки склянку с нашатырным спиртом и подала Кире. Та быстро привела подружку в чувство, хотя сил и не оставалось никаких.
     Эвелина в своём углу прилаживала помятые треугольнички — тише воды, ниже травы.
     Убрав все бинты и шины, Кира вдруг заметила, что снизу у Евы всё мокрое. Жёлтая вонючая жидкость скопилась и в ложбинке носилок. Всё, что недавно жгло бедную девочку изнутри, выскочило наружу, едва ту перестало слушаться тело.
     — Вероника Макаровна, — сказала верная подруга. — Я разделяю ваше мнение насчёт белья, но в сложившихся обстоятельствах, — она показала на мокрое, — им лучше бельём поменяться. Согласны?
     Преподавательница присела, втянула носом воздух и согласилась, что да, лучше поменяться.
     — Добром? — угрожающе спросила Кира.
     — Но как же я…
     — Не рой другой яму — сама в неё упадёшь.
     — Я куплю, куплю ей новое бикини, — зачастила Эвелина, страшась остаться без своих "фиговых листков". — Только не надевайте на меня мокрое!
     — Зачётка на столе? Ну, тогда я уверена, что купишь. — Подмигнула экзаменаторше.
     — Полчаса дадите? — тоскливо спросила Эвелина, выходя в предбанник.
     — Двадцать минут! Ты о каком бикини мечтала, Ев?
     — "Клеопатра", — слабо улыбнувшись, пропищала та.
     У Эвелины глаза полезли на лоб. Это ж коллекционное!
     — Да, пожалуй, полчаса дадим. С заходом к банкомату. Но если вовремя не вернёшься, оставим тебя с этим… Как его? Ну, у Клеопатры…
     — Носом?
     — Вот именно. Иди!
     Хлопнула дверь. Вероника Макаровна посмотрела на секундомер.
     — Рекорд у тебя, Кира, по скорости разбинтовывания. А у тебя, Евочка, по долготерпению. Ты не стыдись, не стыдись, ты же не виновата. Тут до тебя, бывало, от страха целые лужи делали, — соврала она. Первый раз соврала студентке!
     Ева только и могла, что слабо, краями губ улыбаться — сил ни на что больше не оставалось.
     — Зачёты я вам поставлю. — Экзаменаторша придвинула к себе зачётки, одну из трёх небрежно отбросила. — И сейчас же всё у вас из голов выскочит. В том числе и то, как ухаживать за тяжелобольной, которая себя не чует.
     — Намёк поняла, Вероника Макаровна! Приступаю к исполнению! — И Кира, взяв тряпку, направилась к раковине.

     Ева расслабила все мышцы, и это напомнило ей о давнем происшествии — тоже с противогазом.
     В том августе их, только что зачисленных абитуриентов, заставляли отрабатывать. Смысла этого мероприятия никто не понимал — вместе с бюджетниками "пахали" и коммерческие новички. Может, август у них не оплачен?
     Но скорей всего, нужда была у вуза большая в рабочих руках, даже если они девичьи. Настолько большая, что свежезачисленным иногородним разрешили заселиться в общежитие раньше традиционного сентября. Правда, взяли плату — наличными, без квитанции. Вот и понимай, как хочешь.
     Неразберихи хватало и на хозработах. Навалили им с Кирой под конец дня целые носилки противогазных сумок (так больше унесут, чем если обвешивать) и велели нести в другой корпус — за несколько кварталов от учебного городка. Вполне возможно, что они успели бы, но задержало одно происшествие в пути.
     Они шли через учебный городок, мимо заасфальтированной площадки, где стояли автомашины. По жаркому лету некоторые владельцы закрыли их тентами, хлопавшими на ветру. И вот на эти-то машины посмотрела идущая впереди Кира, замедлила шаг, потом засмеялась и вообще встала. И просто-таки захохотала. Носилки так и затряслись, несколько сумок упало на землю.
     Ева стояла и ничего не понимала. Что так развеселило подругу? Думать было особенно некогда, надо было ставить носилки и собирать упавшее.
     Освободившиеся руки Кира использовала не вполне по назначению. Подбирая одной сумки, второй она тыкала в машины и кричала:
     — Нет, ну ты видела, видишь, как оно, а?! И пипочки, пипочки сверху! Ты поняла, а?!
     — Да. Это антенны. Они натягивают тенты. — Нашей героине было не вполне удобно, ведь стоит рядом с кричащей во весь голос. А тут храм науки, серьёзные люди ходят. В жару — и в пиджаках, при галстуках. Вдруг кто подойдёт и сделает замечание? Да ещё запишет фамилии (ох, ужас-то!). Или ещё хуже — спросит, что так развеселились. Тут смиренным "Виновата, больше не буду" не отделаешься, тут объяснять надо. А она и не знает, что говорить, будет стоять дура дурой.
     Она и перед Кирой себя дурой ощущает, никак не просечёт, чего та так заливается. Хихикнула за компанию. К счастью, есть что сказать по делу.
     — Ой, без пяти пять уже! Не успеем. Пойдём, ну, пожалуйста.
     Кира посерьёзнела. Им так плотно уложили (не навалили, как показалось) сумки, что теперь просто набросать подобранное сверху не удастся, снова попадает. Надо же так перегружать слабых новичков! И так озадачивать: минут десять они сопели, видя на корточках возле носилок и укладывая противогазные сумки, словно кирпичи в стену. Наконец, вроде, сляпали.
     — Не бежим, идём ровно, — Кира заметила, как подружка глянула на часы. — А то опять рассыплем. Если что упадёт, не останавливаемся. Давай-ка я сзади пойду. Если упадёт сумка, я велю ближайшему мужчине, чтобы поднял и за нами нёс.
     Вот какая у неё подруга! Даже постороннему человеку приказать может! И послушаются её, будьте уверены. Рассмотреть сексапильную фигурку вблизи кому неохота! И телефончик попытать.
     Всю дорогу, пока шли (кстати, Кира и в ногу передней лучше попадала, чем та ей), Ева всё думала о машинах. Чем они так примечательны? Короткие, "Ока", по-моему", самая недорогая машина, как раньше "Запорожец" был. Может, Кира считала, что глупо так заботиться о дешёвке, не "Мерседес" же! Но и не велосипед. Машины укрыты не очень тщательно, от солнца, только по верхам, снизу идут только верёвочки к колышкам. И вообще, один колышек, посередине, общий. Чего тут такого? "Оку" купили, и на колышке сэкономили?
     А когда они пришли к закрытой двери, всё это мигом вылетело из девичьей головы. Рабочий день кончился, подвал оказался заперт, кладовщика нет. Вернулись, где получали, — а там тот же часовой пояс. И что им, как дурам, делать с этими носилками?
     Позже они узнают, что раз за материальные ценности не расписывались (а расписаться и не могли, ибо не было договора о материальной ответственности), то делать могли всё, что угодно, оставить всё в фойе и идти гулять. Но девушки были добросовестными, даже Кира не так хорохорилась, как начала позже. Поэтому они принесли свою ношу в общагу, а поскольку комендант не захотел брать на себя головную боль, пришлось затащить всё в комнату, повозившись на лестнице. Нет, носилки они оставили в коридоре, прислонив к стене, а вот сумки руками перетаскали.
     Кира ушла на кухню — готовить на двоих еду, а попутно знакомиться и болтать с девчонками. Ева постеснялась, да и устала за день. Прилегла отдохнуть.
     Кстати, с машинами всё разъяснилось на пляже, куда подружки отправились в последний перед занятиями августовский день. Кира забраковала сплошной Евин купальник, настояла, чтобы та надела бикини. То самое бикини, которое ей почти насильно всунула перед поездкой мама, заботясь, чтобы в городе дочка модной смотрелась… ну, во всяком случае, не деревенщиной. Сама Ева пугалась чувства незащищённости в большом городе, инстинктивно брала только хорошо закрывающую тело одежду. И купальник — цельный, толстый. Бикини взяла, чтобы не спорить с мамой, в слезах расставания. Носить и не думала.
     И вот объявляется "зам мамы", и бикини это на неё надевает силком!
     Если точно, то только лифчик, а трусики хозяйка сама надела.
     Отчаянно стесняясь и даже подумывая о дезертирстве, Ева разделась в кабинке и вышла, взявшись ладошками за локотки рук, предплечья прижала к телу. Это как-то заменяет изъятую серединку цельного купальника. И ахнула!
     Всё то, что сидело на талах пляжных красавиц (стринги, танга, парео — она не могла запомнить Кирины комментарии) супротив её бикини было всё равно что её бикини супротив цельного толстого купальника!
     Ведь её лифчик — ни сантиметра непокрытой выпуклости. Её трусы — все ягодицы под, спереди не ниже пупка. И то всё время подтягивает. А у этих… Верёвочки да лоскутки.
     Посмотрев на лоскутно-верёвочные бюстгальтеры лежащих, Ева вдруг залилась самым настоящим, не сдерживаемым смехом. Она поняла, что разглядела тогда в машинах более опытная Кира. Конечно, они напомнили ей женские груди, придрапированные брезентовым "лифчиком". И тенты-то на одном колышке сходятся, и про пипочки она сказала, как же можно было её не понять!
     Как те тенты вздувал ветер, так и у этих, лежащих, железы малость сели, раздались вширь, и ласковый пляжный ветерок проникал меж кожей и материей, волнил её, норовя приоткрыть запретные серединки. Еву поразило хладнокровие девиц, ведь на пляже масса парней. Может, спят?
     Теперь уже Киру удивил "беспричинный" смех подруги. Не нервный ли? Может, первый раз так на людях обнажилась. Признаваться в таком сильном (несколько недель!) запоздании реакции не хотелось, пришлось схитрить:
     — Смотри, Кир, у этой вот эти… ну, груди… прямо как те машины под тентами. И так же сверху материя парусит.
     — Ты туда не гляди, ты на меня смотри, — обиженно сказала Кира и развалилась на песке, разбросав руки.
     Да, есть на что поглядеть!
     — Лягай рядом. Да не прижимай ты руки к телу, свободно держи. Привыкай, подружка: единого материка нет, есть у нас по два острова, а между ними — море тела с водоворотом пупка. Один остров двойной, а перевернёшься на живот — второй тоже двойным станет. Так держать! Естественнее, раскованнее.
     Ева сделала усилие и завела-таки руки за голову. Пусть ругает, главное, что про машины не догадалась. А выполнение совета растянулось на все пять лет учёбы.
     Сейчас что-то мешало. Ага, лишние уязвимости по сравнению со сплошным купальником. Поясок трусиков прямо дрожит: вдруг кто подойдёт, сдвинет! Да и лифчик на бюсте сидит так себе. Снять его хулигану так просто! И она ничего не сможет сделать, даже взвизгнуть.
     Кира лениво говорила:
     — Знаешь, когда сшили первое бикини, его так назвали в честь атолла, где шли атомные испытания. И даже прямо называли эту модель — "атом". Мол, маленький и неделимый, некуда дальше делить, уменьшать. Может, не думали, что нравы изменятся, может, считали, что уменьшим ещё — и либо в воде, либо на ходу свалятся, не удержатся. А вот, — на шёпот перешла, толчок в бок — глянь-ка.
     Ева посмотрела — попа у девицы словно в оплётке. Приподнялась на локте, стесняясь, стала бросать в ту сторону взгляды. И вот что узрела.
     Такие перекрещивающиеся полосочки, мол, нечего мне тут скрывать, пущай солнышко освещает, вода омывает попку мою. Спереди, должно быть, тоже не глухо. Кира шепнула — фиговый листочек сплошной, а вокруг те же вырезы.
     Но вот что-то необычное рассмотрелось. На этих полосочках есть пряжечки и застёжки. Зачем? Если бы фиговый листок отстёгивать, а то сзади ведь.
     Пригляделась и поняла. На каждую полоску пошире с застёжкой приходится две отходящих от неё вбок потоньше с пряжечками. Словно с полудюжины Дюймовочек сняли бюстгальтеры, отрезали зады и вот оплели этими трофеями попу совсем по телесам не Дюймовочки. Уменьшенные копии того, что сверху спину стягивает. Наверное, все эти пряжечки не настоящие, а просто изображены серебристой краской на материи. Но выглядит здорово.
     Если приглядеться, то видно, что передний "фиговый листок" заходит через промежность назад, покрывает анал. Чем-то походе на старый гражданский противогаз, что у них в школе завалялся — резина только на лице, а на затылке — ремешки да резинки только. Минимальная, как говорил военрук, достаточность. А здесь — совсем даже не на лице…
     Мысли вернулись к старому. Конечно, и верхнюю одежду могут с девушки сорвать… вернее, она может думать, что могут, но ведь быстро всё не сорвёшь, за это время она так навизжится — тихо не покажется. Это как-то успокаивает, придаёт чувство защищённости. А тут раз — и голая. И что — визжать, чтобы на твою красоту все повернули головы? Единственная отрада — подруга рядом. Либо защитит, либо отвлечёт похабников на себя, с её-то прелестями.
     Но это случится позже, а пока у Евы из головы не выходили противогазы, еле заметно пованивая резиной из неплотно закрытых сумок. Дело в том, что в их сельской школе они несли особую нагрузку. Девочек полагалось готовить в сандружинницы, но за время катастройки и греформ не осталось ни йода, ни бинтов, не говоря уже о чём-то более солидном. Больно нужны прихватизаторам сельские школы! Да и весь народ, если по чести.
     От советских времён остались только старые противогазы, причём с ветхими шлангами и коробками, но резиновые шлем-маски ещё держались, хотя начинали уже щелиться и лопаться. Потому, может, и сохранились, что не пользовались они популярностью в прежние времена, когда другого снаряжения было навалом. Им и пользовались, а пыхтеть не спешили. Но любовь зла — от перегрузок всё это снаряжение обветшало и развалилось, а нелюбимые противогазы — остались. Ими и заткнули дыру в материальном обеспечении. Старенький военрук, не имея иного реквизита, всё обучение построил на противогазном деле. Научил девчонок так, что Ева и сейчас помнила размер, помнила, как надо выворачивать края и затаивать дыхание, натягивая шлем-маску, как резко надо выдыхать. И даже про обработку стёкол очков спецкарандашом что-то помнила.
     Да, те, школьные противогазы были с какими-то ненастоящими, ржавыми коробками. Ученицы сидели в них и урок, и даже два часа как-то высидели (их обещали отпустить, если поставят рекорд района — хоть какой-то предлог надо иметь, чтобы распустить класс по домам). Дышалось потруднее, чем на вольном воздухе, больше донимал запах резины, особенно под конец. Тихонько пощёлкивали клапаны, девочки учились читать и писать в резиновом облачении, и даже понимать азбуку глухонемых. Конечно, озорницы есть везде, и если их оставляли одних, кто-то обязательно лез к соседке, норовил заткнуть дырочку, а другие тем временем удерживали жертву за руки. Ева видела, какие красные, возбуждённые лица выныривали из-под душащей резины, как жадно дышали-сопели. Хватали прямо ртом воздух, аки рыбы на песке. Сама она была бледной, её почти не трогали — в обморок бы не упала. И всё говорило за то, что ржавые коробки, через которые свистит-шипит воздух — это не по-настоящему.
     Мальчишки, занимавшиеся отдельно, мухлевали с этими коробками под флагом "реставрации". Ходили слухи, что одну доверчивую девочку, купившую красивую отреставрированную коробку, вырвало прямо в противогазе — что-то подмешали едкого, всё размазалось по лицу, страшно было смотреть. Больше рисковых не нашлось.
     А другая девочка, сорвав придушивший её противогаз, необдуманно скаламбурила: "Лучше порка, чем такая закупорка". Вот мальчишки подстерегли её в отдалённом грибном месте (а до этого все грибы поблизости сами сорвали) и проверили, правду ли говорит. Свист ремня и крики были слышны аж у речки, а продолжительность испытания ограничивалась временем, за которое оттуда могли добежать рыбаки. Поскольку бежали они в длинных болотных сапогах, этого хватило, чтобы розовая попка посинела и распухла. Но как предъявишь эту улику мужикам с удочками? Спешно оделась, застегнулась наглухо, даже голый пупок куда-то спрятался, хотя порки избежал. И жаловаться нет смысла: если на "закупорку" она учителям не жаловалась, то порка-то, по её же словам, лучше!
     И как теперь бедной девочке ходить куда-то одной? "Друзья" выпорют, враги — закупорят. Две "ахиллесовых пяты" разом!
     А один мальчик по секрету поведал Еве, как ему перекрыли в противогазе кислород — по-настоящему, не по-девчоночьи. А за что? За то, что оказался "белой вороной", вышел учитель из класса, а он остался сидеть и честно пыхтеть в резине.
     Другие же — кто поотвинчивал коробки, кто вообще стащил шлем-маски, один привычно стал выглядывать в дверь "на шухер". И вид честно противогазящего был им не по нутру, укором острым был. Ой, не по нутру!
     Мальчишка сидел один на скамейке парты, упирающейся в стену, и ничего плохого не подозревал. В очках обзор был скверный. Это девочки заботливо протирают стёклышки противогаза, а мальчишки как получат, так и не догадаются. Видно было только, как один парень пытается поговорить по мобильнику, просунув его между ухом и шлем-маской. Несколько бубнящих слов на выдохе, а вот наступил черёд вдоха, и воздух прорвался к жадному носу, обтекая распирающую резину "опухоль". Захрюкало стадо свиней или же дюжина кишечников сделала своё некрасивое газовое дело. Ученики стали фыркать в противогазы, фыркнул и наш герой…
     И вдруг получил мощный толчок в бок. Такой сильный, неожиданный, что расшиб бы голову о стену Максим, да спружинил шланг, когда коробка зацепилась за парту, да и резиновая шлем-маска смягчила удар.
     В момент наш герой упал на бок и был опрокинут на спину, прижат к скамейке, а на его грудь уселся аноним в шлем-маске, но без шланга, сопел через "пенёк" легко. Сел, чтобы ухватиться за шланг, ведь наклонившись не дотянешься. И заодно уменьшить сопротивление жертвы.
     Отойдя от первого шока, Максим начал рыпаться. Первым делом он напряг, выгнул спину и затаил дыхание, потом задышал мелко-мелко. Если позволить сплющить грудь, то потом уже не поднимешься. Попытался снять противогаз, хорошо понимая, чтО сейчас будет. Но аноним обхватил его руки и не дал. Что-то буркнул своим через резину. Тогда Максим попытался сорвать с него личину. "Гюльчетай, открой личико!" Тот стал бороться за сохранение инкогнито, а кто-то стал пытаться схватить за ноги, пришлось начать лягаться. Усилия в противогазе наказуемы, но…
     Но не всё было так уж плохо. Спереди и сзади сидели смирные девочки, а сбоку никто подойти больше не мог — и места нет, и мало приятного получить ногой в подбородок. Коробка лежала на полу под партами, этим двоим её не ухватить. Оставалась продержаться пару минут до возвращения учителя — если не удастся освободить хоть одну руку на пару секунд и сорвать противогаз.
     И вдруг при очередном судорожном вдохе резина надвинулась и облепила лицо, ободок очков вжался в брови, вакуум засосал глаза. Эти двое, связанные его сопротивлением, не могли ничего сделать, значит, кто-то подлез под парту и пережал шланг. Или закупорил коробку.
     Руки сами потянулись сорвать душащий противогаз, но сидящий верхом снова не дал. Уже не строя никакой тактики, Максим инстинктивно ткнул противника кулаком прямо под "пятачок", чтобы ошеломить и выиграть время, быстро опустил обе руки под лавку и стал нашаривать пленённую коробку. Слева она или справа? Времени не было, чтобы пошарить одной рукой, не нащупав, опустить другую. Надо было действовать наверняка, тем более, что он подустал под прессом сидящего. Кто-то на обе руки и рассчитывал.
     Максим быстро прошёлся по шлангу, нащупал коробку, подтянул. И даже смог сделать вдох, но тут его руки неожиданно оказались вывернуты.
     Этот "кто-то" не только подлез под парту на четвереньках, как думалось, — он лёг на пол под скамейкой и, закупорив коробку, ждал "аварийную команду" — чтобы схватить и пленить. Выкрутить руки порядком уже уставшего, обессилевшего, придушенного одноклассника. Ну не подлость ли?
     Мало того, что вывернул, он хладнокровно отпустил одну из напрягшихся рук, видя, что локоть как раз напротив угла соседней парты. И локоть в этот угол врезался!
     От пронзившего тело тока даже дышать временно расхотелось, а низовик снова схватил руку — обмякшую, немножко трепещущую. Даже потереть не дали, черти!
     Максим просел под сидящим на его груди, перестал брыкаться ногами и тут же ощутил, что на них сели. Всё, сопротивляться больше нельзя, дышать тоже почти не получается. Это самое обидное. Наверное, так чувствует себя насилуемая девушка.
     Он прямо этого не утверждал и прямо не спрашивал, но Ева поняла, что он имеет в виду именно это. Ведь мотивы насильников примерно одинаковы. Противогаз чем хорош — следов не остаётся.
     Пришедший в себя "наездник" потянул за шланг, поднял коробку и начал с ней играться. Поцеловал отверстие взасос, свинюк, на вдохе! Стал совать в дырку большой палец в темпе секса. Как засвистело через щёлку! Не видя свету белого, жертва всё выше и выше задирала голову, надеясь помешать заламывать шланг, мотала головой из стороны в сторону. Стукнуть бы о парту, чтоб соскочило или чтоб шланг лопнул. Нет, одной рукой его голову придерживают, хлещут по щекам.
     Он уже и не знал, вдыхает или выдыхает, поднимается его грудь или сжата, вдобавок в носу защемило, брызнули слёзы, а из желудка стало подниматься что-то кислое. Уже не задохнуться боишься, а захлебнуться!
     Перед глазами мелькали цветные искры, было ощущения, что всё больше и больше вжимающаяся в лицо резина впрессовывает всего тебя в какой-то тёмный закуток. И чем больше хочется вдохнуть, тем мощнее пресс. Сам себя?!
     Искры исчезли как-то разом, надвинулась темнота. Последнее ощущение — дрыгнулась, вернее, попыталась дрыгнуться (на ней ведь сидели) нога. Так обычно бывает при засыпании, когда расслабляются мышцы. Сейчас это было страшно — всё, тело сдалось окончательно! Хоть раскупорьте меня, сдался же, нате! Э-э-э-э-с-с-с…
     Не раскупорили. А ведь видели, что резина отошла от лица, дыхания нет, сопротивление прекратилось…
     Он потом проверял: попережимал шланг сам себе, позадыхался чуток, а потом откидывался навзничь, пытаясь расслабиться и затаить дыхание. Надуть условных насильников. Чёрта с два! Ну недуром вдыхается, природу не обманешь.
     Нет, нет прощенья тем, кто довёл жертву до потери сознания и не освободил! Если дерутся до первой крови, то противогазить должны до первого обморока. Но такая борьба не вошла ещё в традицию, правила не успели появиться.
     Хорошо, учитель вошёл и прекратил.
     Только-только отдышался, отёр лицо — стало ломить тело. Заныла раздавленная грудь, болью зажглись суставы выкрученных рук. Да и ноги, с которыми обошлись неласково (а чего они лягаются!), внесли свою лепту. Парень стал подвывать без видимых признаков насилия.
     Учитель вошёл в положение, отпустил домой.
     Но это не рассорило беднягу со своим "слоником", не создало отрицательного условного рефлекса. Наоборот, противогаз показал свою железную непробиваемость. Он не знал, в какую переделку попал хозяин, но одну из своих задач — не пускать неочищенный воздух — он выполнил. Не его вина, что ему помешали исполнить вторую задачу — очищенный воздух — пускать.
     Ну, пускай тогда поработает над третьей задачей, поможет хозяину накачать грудные мышцы. Как Максим завладел казённой вещью, Ева не поняла, но каждое утро он в саду делает теперь зарядку в противогазе.
     А к Еве он обратился, как к самой безобидной девочке из класса, а то другие засмеять могли, невзирая на всю его мускулатуру. Интересовало его два вопроса: во-первых, при такой придушенной зарядке появляются новые ощущения в груди, поламывание, что ли, зуд, так вот не похоже ли это на то, что девочки ощущают в своей груди, когда растут "холмики" или уже выросли, торчат, у кого болтаются. И второе: при такой гимнастике он славно потеет, пот иногда к концу прямо-таки заливает шлем-маску, вся голова мокрая; потеет и низ. И ему кажется, что эластичные плавки так же "держат" его… ну, низ, как шлем-маска — голову. Как оно у девчат, не так ли или похоже? У вас ведь трусики плотнее облегают… ну, низ, и есть чуть-чуть взопреешь, становятся эластичными, почти как резиновая плёнка, да?
     Ева постаралась не покраснеть и ответила так, чтобы побыстрее отвязаться. Кажется, "да" на оба вопроса, что-то прибавила для правдоподобия. Нет, это не враньё. В самом деле, ну откуда ей знать, как у самоистязающихся мальчишек болит грудь и как они на себе ощущают чуть впитавшие пот плавки? Сама она никогда в одних трусах противогаз не надевала (где бы?), чувствовала всю одежду целиком.
     Так вот, я делаю зарядку в противогазе, повторил Максим, явно "разбегаясь" для какого-то продолжения. Ева сразу же подначила: а слабО ему заниматься БЕЗ противогаза? Не понял, озадаченно сказал атлет, я специально, чтобы потруднее. Ну, пояснила она, телодвижения совершать, как на открытом воздухе, а дышать, словно на тебе противогаз, не чаще и не глубже. Контролировать дыхание в сторону сокращения. СлабО, а?
     Мальчишка попытался выкрутиться, мол, мне и так приходится преодолевать сильное желание снять противогаз, знаешь, как в нём задыхаешься, маша гантелями? Но девочка за словом в декольте не полезла. Это желание у тебя возникает в отдельные моменты полуудушья, а когда в руках гантели, то с желанием этим вообще легко сговориться: мол, технической возможности снять нет, руки заняты. А без противогаза придётся ежесекундно, понимаешь ты — ЕЖЕСЕКУНДНО, подавлять желание сделать вдох поглубже, вдохи — почаще. Чем легче сделать "контрабандный" вдох, тем труднее от этого себя удержать. Нет, я не сомневаюсь, что делать зарядку в респираторе… то есть противогазе трудно, тяжело, почётно. Но без оного — ещё труднее, тяжелее, почётнее. Вот и скажи: подняться на следующую ступень тебе — слабО?
     Максим пробурчал нечто невнятное и поспешил перевести разговор на другое. Надо же, какая умная попалась! А ведь и не подумаешь, такая тихоня. А он-то хотел пригласить её позаниматься зарядкой вместе или хотя бы посмотреть, как пыхтит он. Только посмотреть, в его прекрасном саду. А там и она разделась бы, жарко ведь летом, а от самозабвенно увлечённого гимнастикой, да ещё с "домиком на голове", какая может исходить опасность? Ему что, ему много не надо — в перерывах между упражнениями через противогазные очки позырить на одноклассницу в бикини, а если повезёт и она специально не соберётся — то и в простом белье, представить, что это твоя сестрёнка, как вообще сестрёнки эти выглядят в домашней обстановке, братьев не стыдясь? А то, может, и она бы погимнастировать захотела, он бы ей обрубил присмотренное уже бревно (ну и что, что придётся утащить от соседей!), разновысокие брусья из толстых веток соорудил бы (ну и что, что на них яблоки!). Или, ещё лучше — конторсией, развитием и демонстрацией гибкости. Раскоряченные чёрт знает как ноги, свитая спина — это ж надо видеть! Но оказалась чересчур умной намеченная жертва — и тебе уже и сказать нечего. Тьфу!
     Но разговор продолжался. Надо "заболтать" неудачную попытку, ведь, по Штирлицу, запоминается последнее. И Максим сказал, что когда его преследует тошнота, переходящая вот-вот во рвоту, он скорее натягивает на себя шлем-маску и стискивает руками коробку — чтобы не тянуло сорвать резину. Поскольку рвота в противогазе — дело опасное, организм мало-помалу успокаивается, понимает, что хуже будет, захлебнуться ж можно.
     Ева не поняла. Безнаказанно противогаз можно надеть, если только ты один, тебя никто не видит. Но тогда к чему это? Не лучше ли добровольно очистить желудок? Ведь организм явно хочет освободиться от чего-то ненужного, может, опасного. Незачем терпеть тошноту: выпил водички, и если она сама сей же минут не возвращается, два пальца в рот нагнувшись. Она всегда так делает.
     Максим подтвердил: она его не поняла. Он по натуре борец, причём бороться любит с самим собой. Превозмогатор сельского розлива, заряжатель в противогазе. Потому тогда и противогаз не снял и даже не ослабил, потому и не обиделся бы на насильников, если бы игру в задыхание они вели обоюдно, честно. То есть каждый боролся бы со своим организмом, а противник был бы фактически судьёй в этой борьбе. Он, Максим, и в туалет-то ходит не как все. Если никто не торопит, засиживается там, зажимается изо всех сил, сдаётся только в самый последний момент. Чтобы не терять времени зря, берёт с собой учебники. Несколько раз у него пропадало желание по-большому — совсем. Выходил, как дурак, и слонялся вокруг клозета — ведь теперь если приспичит, так приспичит! Будто большая пружина внутри сжата. Иногда долго не хотелось, а потом пёрло неудержимо. Иногда настигал запор, от которого он лечился травами.
     Он и к предрвотной тошноте так относился бы, если бы она "играла честно". Но нет — кружится голова, и это мешает сосредоточить все силы на борьбе. Нечестно же кружить голову! Вот и приходится компенсировать эту нечестность апелляцией к примитивному, сильному страху захлебнуться-задохнуться. Она что, думает, само всё проходит, стоит стать "слоником"? Не-ет, ещё побороться приходится, преодолеть себя. Коробку чуть не помял однажды, сжимая изо всех сил. Так и тянет сдёрнуть резину и выхаркнуться от души. Но терплю.
     А когда всё успокаивается и можно жить дальше, он с врагами внутри мириться не намерен. Водички тёплой два-три стакана, два пальца на корень языка — что, Ева думает, он не знает?
     А кое-что и верно не знает. Если вечером скопить мочу к отбою, а потом минут пять посжимать в туалете сфинктер, то потом расслабление от него перекидывается на другие мышцы и ночью спишь, словно сурок. Особенно это хорошо, если не наработался за день физически и не заслужил естественное расслабление. Ну, хоть так. Он ещё два стакана лишних пьёт за ужином, чтобы покруче было.
     А если не то, чтобы невтерпёж, а торчать в уборной не стоит, домашние забеспокоятся, он в тёмном саду отжимается от земли до тех пор, пока… И тут покраснел. Не так-то просто, оказывается, рассказать понравившейся девочке о своих мальчишеских секретах. Сила есть, выносливость, храбрость даже в драке, а вот с девчонкой… Столько готовился, и вот. Собственно, он хотел рассказывать постепенно, в саду, делая перерывы в зарядке с противогазом, не один день. И всякий раз говоря "Кстати". А теперь планы все поломаны, взялся он вываливать всё разом, а это не то.
     Да, пыхтит он, отжимаясь, пока из него не засочится. Для этого и плавки особые есть, в дырочках. Какой же кайф себя преодолевать! Выпрямляешь руки и не можешь, перебарываешь себя и чувствуешь, как снизу снимаются силы, подрасслабляется сфинктер и моча сама выпрямляет согнутый плавками канал, рвётся наружу. Резко обостряется чувствительность в одном месте, тело аж дрожит, и дальнейшие отжимы идут с выжиманием и всплесками кайфа. Он где-то полпузыря из себя выдавливает сквозь плавочные дырочки, а когда кайф теряет и всё там у него в "желе", снимает мокрое и дует свободно, в саду под дерево. Переодевается и идёт, облегчённый, спать.
     И ещё одну вещь он ей не сказал. Шлем-маска была настолько эластична, что вспомнились его подростковые думы: как женщины чувствуют на себе лифчик? Запретная, надо сказать, тема. Мальчишке в деревне этот предмет туалета не достать, разве что у сестры стянуть на время. Но тело-то не позаимствуешь! А вот Максим догадался использовать противогаз. Надев, он специально расслаблял жевательные мышцы, давал подбородку отвиснуть и просекал ощущения — как его поддерживает резина. Даже однажды положил в рот большой свинцовый шарик, чтоб оттянул. Таких тяжёлых грудей и не бывает.
     А были такие слабосильные девочки (и даже мальчики!), что, надев противогаз, наклонялись вперёд, упирали руки в коленки и тянули, тянули через "хобот" воздух, что тебе тяжести поднимали. Бывало, подкрадёшь… подкрадутся к ним сзади, голову заломят назад… ничего страшного, шея цела, но человек сразу же начинает задыхаться и паниковать. Значит, дышать удобно ему только в одном положении, больно уж напрягаться сильно приходится. И повернуться назад не может, малейшее скручивание в позвоночнике — и слабенькие рёберные мышцы пасуют.
     Лучше бы им вообще в зараженные зоны не попадать!
     А один мальчишка с помощью противогаза научился курить! Просто так никак не давалось ему это умение. Смастерил коробку под стать противогазной, но вместо угля набил её самосадом, махоркой и добавил немножечко мяты — чтоб не так противно было (от неё, кстати, его и вырвало). Зажигание устроил электрическое, провёл тонкие спиральки и к батарейке подсоединил. Быстро куриться начинает — сама видела.
     Надо было что-то придумать и против собственных рук — пойди дым под шлем-маску, они быстро её сорвут. К одноклассникам, чтобы подержали, он не стал обращаться, ведь настоящие мужчины должны ловить кайф от курева с самой первой затяжки, не так ли? И ещё Куряка опасался, что взыграют в помощниках настоящие садистские инстинкты, а его ведь, обкурившегося, голыми руками бери.
     К счастью, у него были классные наручные часы и сестрёнка-дошкольница. Поди сюда, Зиночка. Видишь, какие у меня часы? Командирские! Вот тебе и "эх"! Девочкам… да и женщинам такие не полагаются. Но брат добрый. Он научит тебя, как определять время, и даже даст поносить немножко, только слушайся. Вот смотри, Зинка: длинная стрелка отсюда и досюда — это десять минут. Поняла? А ну-ка, повтори! Почти правильно, только время-то вперёд ушло. Ещё раз. Теперь вот совсем правильно. Смышлёная ты у меня. Давай руку, сам надену. Теперь слушай внимательно. Брат хочет десять минут побыть огнедышащим слоником и часы на это время доверяет тебе. Смотри, оправдай высокое доверие! Сейчас я прицеплю хобот, а руки мешают только, какие же слоны с руками? Я их сзади вдену в петлю и затяну, а ты возьми вот этот крючочек, привязанный верёвочкой к петле, взоберись на детскую лесенку и зацепи за верхнюю ступеньку. Самую верхнюю, поняла? Тут всё отмерено. И смотри на коробку на конце хобота. Как только пойдёт из неё дымок, сразу засекай время, и через десять минут снова вскарабкайся и отцепи крючок. Долго быть слоником, да ещё огнедышащим, вредно. А я тебе потом конфету дам.
     Да, вот ещё что. Если не выдержу слоником десять минут, то упаду. Далеко не уходи, смотри на меня. Как лопнет бечёвка, подбеги, возьмись за основание хобота… да, вот здесь, и вот сюда, вверх, дёрни, слезло чтоб. И оставь меня лежать, приходить в себя. А часы всё это время можешь носить.
     Расчёт был верный. Верёвочка не выдерживала веса его тела, но чтобы её разорвать, скажем, поджав ноги, надо было претерпеть выворачивание рук назад, как на дыбе. А на это можно пойти, как на меньшее зло, если уж совсем доймёт, смерть увижу. Жутко болят плечи после такого выворачивания, знаю уж. Нет, надо дышать дымом вплоть до потери сознания, может, и выгорят десять минут. Ну, если сознание потеряю, это обезболит, свалюсь без вариантов.
     Один раз его вырвало (вот она, жжёная мята!), и он начал падение опережающими темпами, чтобы не задохнуться. То-то прочувствовал все прелести "дыбы"! Руки так прикалечило, так не слушались они хозяина, что долго не мог петлю ослабить, лежал, страдая, а сестрёнка гордо ходила с командирскими часами на руке. Такой важной рукой заблёванную рожу вытирать и рука не поднимается.
     Да, чего только не наслушаешься в школе! И вот сейчас Ева решила воспользоваться случаем и примерить настоящий, со шлангом и нержавой коробкой противогаз. Как оно в нём?
     Расшерудила кучу сумок, нашла нужный размер. Вынула, оглядела, огладила. Вот он какой, настоящий-то! Подобрала волосы и по всем правилам надела, не забыв вытащить резиновую затычку.
     Вдох-выдох. Второй, третий. Дышать невкусно, но можно. Главное — ощущение, что ты дышишь в правильном облачении, в полной, гарантированной химиками, безопасности.
     Она стояла посреди комнаты и напрягала грудные мышцы, слушала, как свистит воздух в "хоботе". Сколько времени прошло? Минута, две? Около того, видать. Уже грудка притомилась после начального восторга, чувствуется. Нет, урок целый не продержусь. А сколько? Минут пять — да, с налёту. Десять? Наверное, но устану, вынырну красная, хватающая ртом воздух. А сколько точно, каковы мои резервы?
     Девочке вдруг захотелось тут же, не сходя с места, узнать, сколько она выдюжит. Не просто спортивный интерес, Ева по духу совсем не спортсменка. Но ведь не просто так их эти сумки заставляют перетаскивать. Наверное, противогазы используют для обучения студентов. Нормативы отрабатывают, посуровее школьных, всё честь по чести. И надо бы заранее знать, уложится ли она в эти нормативы.
     Ведь нет ничего хуже с замиранием сердца ждать провала — на уроке ли, в деле ли каком. Сто раз умрёшь со страху, сердце упадёт и остановится. Плохо и ждать, не зная, что выйдет. А знать заранее, что сдюжишь, что ничего страшного — это большая поддержка. Фактор, так сказать, уверенности. Особенно для такой робяшки, как наша Ева.
     Вузовских нормативов она не знала, придётся выявлять личный предел. Дышать через "хобот" до полного посинения, засекая время. И когда им преподаватели объявят нормативы, сразу станет ясно, уверенно ли натягивать шлем-маску или с позором, краснея, отпрашиваться "в туалет". Или вообще узнать заранее и не прийти в этот день.
     И наша героиня уже решила терпеть до последнего прямо сейчас, как вдруг, что-то вспомнив, сорвала с себя противогаз.
     Запах резины! Противный запах начавшей разлагаться резины. Как воняли тогда им девчоночьи головы в школе! И чем длиннее, пышнее волосы, чем прочнее въедался в них запах. Учителя отпускали их во двор — проветриться, а то и совсем отпускали. Ну, да сельские девчонки к духам-дезодорантам непривычны, им и вонь нипочём. Не хуже навоза, чай.
     Но здесь — дело другое. Кира, может, еду не сюда принесёт, а пригласит в кухню, покушать со всеми. И если от неё будет вонять резиной… а за пятнадцать или даже двадцать минут, именно такой рубеж она себе наметила, в неё запах въестся, ой-ёй-ёй! Это почти что пустить ветры. Нет-нет, только не это!
     Соседки по столу будут новенькими, только-только она с ними познакомится, а ведь встречают-то по одёжке. В том числе по окутывающему человека запаху. Кличка "Мисс Квелая Резина" ей совсем ни к чему.
     Ева уже начала было подумывать о том, чтобы припрятать противогаз под кроватью и устроить испытание непосредственно перед мытьём головы. Но как потом вернуть? И если сумки пересчитают, то не попадёт ли за недостачу и ни в чём не повинной Кире? Всё было сложно в жизни у нашей стесняшки.
     Стеснительность и подсказала выход. Не обязательно ведь припрятывать целую сумку. Пускай все они останутся на месте, но в одной не будет хватать коробки, во второй — шланга, в третьей — шлема-маски. Подложим по куску хозяйственного мыла, которым её в избытке снабдили домашние перед отправкой в город, чтобы вес остался. Авось потом не разберутся, когда пропало и кому в руки упало.
     Девушка начала нерешительно развинчивать шланг, всё ещё не решаясь себе признаться, что идёт на нехорошее, вообще-то, дело, благозвучно называемое хищением казённого имущества. Всё её существо протестовало против такого шага, но ничего не могло поделать со страхом провонять резиной и страшком не знать своих возможностей.
     И вдруг выход нашёлся!
     Озарение, не иначе — творческое озарение. Надо свинтить несколько коробок вместе и подышать через них. Минуты две-три где-то, больше не выдержу, да и пропахну, а потом умножу на число коробок.
     Позже она узнает (Кира по её просьбе задаст хитрый вопрос физику, так чтобы он не понял, что к чему), что вклад каждой коробки не складывается, а умножается…
     Коробки свинтились удивительно легко. В отличие от шлем-масок, они были одинакового размера, с унифицированной резьбой. Но вышло тяжело и неуклюже, пришлось сесть на пол, чтобы не держать на весу эту "железную колонну".
     И Ева надела свой суперпротивогаз, перед тем, по всем правилам, вдохнув полной грудью.
     Выдохнулось после этого удивительно легко, она и не ожидала. Не так уж и усиливают друг друга эти коробки, выходит. Может, складываются логарифмы какие.
     Впопыхах она не сообразила, что выдох-то идёт через клапан снизу от шланга, а вовсе не через коробку. А клапан остался тем же самым. Подожди вдоха, тут-то коробочки себя и покажут.
     Да и суммирование логарифмов означает перемножение самих величин. Не ахти математика в противогазе-то.
     Лёгкий выдох сыграл злую шутку. Не осознав всей сложности ситуации, Ева попыталась вдохнуть так же быстро и без особого напряга, как она вдыхала в однокоробочном варианте. А это всё равно что машину трогать с места на четвёртой передаче.
     Тук! Трах! Словно кто-то молоточком изнутри стукнул по лёгким. Вакуумный удар! Ожгла боль пополам со страхом, и руки сами сорвали шлем-маску. Ф-фу! Даже время засечь не успела, блин!
     Неужели воздух совсем не проходит? Ева обтёрла отверстие крайней коробки, приложила губы и стала дуть. Нос на свободе — напряг не страшен. И выяснилось, что быстро воздух не идёт, а вот если дуть медленно и с должным напрягом, так сказать, переключившись на первую передачу, то вдувается потихоньку.
     Она же этого и хотела, чтобы труднее дышалось. Нечего было вдыхать быстро!
     Ева снова надела многоступенчатый противогаз и попыталась вдыхать, как вдувала. Воздух начал проходить, но что-то в девушке не выдержало, она сбилась на быстрый вдох, и снова вакуум ударил изнутри по альвеолам. Снова руки сами, повинуясь слепому страху, освободили голову.
     Ещё попытка — и снова неудача. Надо подумать, что делать. Отвинтить одну коробочку? Всегда успею.
     Да, сказывалась привычка, приобретённая с самого рождения, — дышать беспрепятственно. Когда носик у девочки Евочки был забит, она автоматически открывала ротик. Вот и привыкла к лёгкости. А тут, по всему видно, что дышать с препятствиями нужно совсем в другом режиме. Само собой, не обращая внимания, уже не выходит. Надо планировать расход воздуха, выдерживать определённый, не слишком высокий темп, возможно даже, не во все лёгкие. Иначе, одним словом.
     Это, кстати, и к однокоробочному противогазу относится.
     Еве вдруг вспомнилось, как она, младшеклассница, бежала на уроке физкультуры по дорожке стадиона. Сказали им пробежать — ну, она и побежала во весь дух. Как же ещё, если это стадион, спорт? Конечно, во весь дух и ни о чём не думая.
     Не одолела и половины окружности, как лёгкие ей словно разорвало, в боку жутко закололо. И незадачливая бегунья свалилась на зелёную травку футбольного поля, куда, не видя свету белого, успела забежать. Лежит, содрогается, отдышаться не может.
     К счастью, рядом, в прыжковом секторе, тренировались настоящие легкоатлеты. Один из них подошёл к несчастной девчонке, присел рядом, погладил, помассировал даже и спокойным голосом рассказал ей об азах лёгкой атлетики. Силы, оказывается, надо не тратить безоглядно, а распределять по всей дистанции, иной раз бежать медленнее, чем можешь, чтобы остались силы на потом, не пришлось бы падать, сходить с дистанции. И что-то ещё важное и интересное говорил это мужественный человек, казавшийся таким большим и умным нашей крохотулечке.
     Главное, чувство позора как рукой сняло.
     И вот сейчас эти советы вспомнились — к месту. Рёбра, конечно, не ноги, но и им ходить туда-сюда, распределять силы на всё время.
     Додумалась — хорошо, но вот организм упорно сбивался на лёгкое, неправильное дыхание, а руки сами сдёргивали противогаз. Рефлекс прямо, честное слово.
     Тот дядька, дышащий здоровьем и энергией, говорил ещё, что тренироваться надо постепенно, терпеливо, понемногу увеличивая нагрузки. Да, наверное, и здесь нужна постепенность, раз с полсотни наденешь-снимешь этот колпак, лёгкие и выдрессируются под ним дышать. Только вот нет у неё этой полсотни раз, носилки скоро уносить надо. Раз пять она одолела, а уже и волосы растрепались, и щёки раскраснелись. Того гляди, пропитываться запахом резины начнёт. Нехорошо!
     Нет, нужен быстрый способ тренировки. Вот как учат плавать, бросая в воду.
     Да, если бы им, ручкам шаловливым, как-то помешать, организм просто вынужден был бы приспособиться к стеснённому дыханию, перейти на нужный режим.
     Мелькнула мысль попросить подержать за руки Киру. Но как её отозвать из кухни? Она же врать не умеет, так покраснеет, отзывая, так задрожит робкий голосок, что любой стряпухе станет ясно — дело нечисто. Да и на Киру потом набросятся, расспросят, куда, мол, уходила. Нет, это не то. А других никого тут она и не знает.
     Тем более, что доверие большое нужно, это же фактически жизнь свою другому человеку вручить. Ну, жизнь — не жизнь, но если передержат её за руки по её же просьбе, плохо точно будет.
     Что ж, подумаем, как укротить мои не в меру пугливые ручки, чтобы не мешали они лёгким новый режим работы вырабатывать в ударном темпе.
     Девушка осмотрела всё вокруг весьма целенаправленным взглядом. Её внимание привлекли брезентовые ремешки противогазных сумок. Они с пряжками, чтобы можно было подгонять амуницию по росту. Но можно ведь их иначе использовать.
     И Ева попробовала. Взяла две сумки, положила на кровать, а ремешки вывела между прутьями. Проверила — никак сумки через спинку не проходят. Тогда она сунула руки в петли, образованные пряжками на ремешках, и потянула от кровати.
     Нет, петли захлестнулись не сразу. Пришлось вести пряжки пальцами, оставить по махоньким просветам, чтобы сунуть в них ладошки, дёрнуть — и пряжки захлёстывают петли. Подёргалась — вроде прочно, пряжки металлические, ремешки брезентовые. Не разорвёшь, девочка. А потом одной рукой пряжку на другой сдвинула, руку вытащила, ею и вторую освободила.
     Так и поступим. Ева снова подготовила ременные петельки. Походила по комнате, собираясь с духом. Глубоко подышала — время ведь нужно, пока руки обездвижишь, это всё волевые усилия. Присела на корточки перед спинкой кровати, через которую торчали петли, сделала глубокий вдох и нацепила противогаз-многокоробочник.
     Медленно пошёл задерживаемый выдох. Где эти петли, скорее! Еле нашла, ладошки сунула, а они ещё и не затягиваются. Конечно, когда пробовала, она стояла нагнувшись, отойти на шаг, чтобы затянуть петли — раз плюнуть. А теперь она на корточках и подняться не может — не даёт тяжёлая "мультикоробка". А воздух уходит, не удержать никак выдох, сейчас потянет вдохнуть. Скорее же!
     И Ева, в каком-то порыве отчаяния, села с корточек на попку, подняла ножки, упёрла их в перекладину кровати и с силой распрямила.
     Ш-ш-шрах! Ой-ёй-ёй!
     Она инстинктивно ухватилась за ремешки — ведь если ладошки выскользнут быстрее, чем петля затянется, она грохнется затылком об пол. И когда почуяла, что петли захлёстываются, удвоила усилия. И с удовлетворением отметила, как плотно схватило ей запястья — не упадёт теперь.
     Коробки громыхали по полу, шланг лёг на промежность.
     Удивительно, но несвобода в тот момент не чувствовалась. Наоборот, появилась какая-то уверенность, когда ушёл страх грохнуться затылком. Петли давали то же чувство, что и ремень безопасности в машине или самолёте, тесные джинсы и жёсткий лифчик на людях.
     Девушка без опасения выдохнула остатки воздуха, сняла ноги с кровати, села. Маленькая пауза на выдохе и маленькая аутогенная тренировка. Надо поставить тело перед фактом. Вот она сидит себе на полу, воздух в лёгкие должен пройти аж через три коробки, а руки стиснуты, ими не поможешь. Остаётся одно — дышать иначе, тянуть, тянуть вдох и хорошенько расслабляться на выдохе. Может, если не дотяну до полных лёгких, бросать на полпути и отдыхать, выдыхая. Ну, начнём?
     Лёгкие привычно начали быстрый вдох, пришлось осадить, чтобы вакуум, как тогда, не хлопнул по альвеолам. Ева медленно тянула воздух (идёт, чёрт!), потом стала выдыхать. Не успела выдохнуть, как потянуло вдохнуть, с каким-то страхом потянуло. Это как после повышения цен так и тянет закупить товару побольше, пока совсем уж не подорожал. Организм не перестроился, потребление кислорода не сократил, да ещё и испугался, запасти хочет дефицитного кислородику, вот и понукает лёгкие, рёберные мышцы.
     Она потянула воздух и поняла — не идёт. Приоткрыла ротик — детский рефлекс забитого носа, чуток выдохнула-всхлипнула, снова потянула. Медленно, слишком медленно пошло. И вдруг в лёгких что-то дёрнулось само собой, сразу же там хлопнул вакуум — больно!
     Девушка стала отчаянно бороться со своим организмом, пытаясь заставить его обойтись малым кислородом, а руки сами, не ожидая осмысленной команды, задвигались, пытаясь найти пряжки и освободиться. Но не находили. Не там они, чем тогда были, когда слабо затягивала.
     Вот, что-то нащупала. Чёрт, как туго затянуто! Тут и ногти сломаешь.
     Но положение пиковое. Надо быстро решать. Но не успела решить, жертвовать ли ногтями, как конвульсия с лёгких перекинулась на другие мышцы. Она сидела на полу, раскачиваясь и чувствуя, как тело начинает выходить из-под контроля. Всё дёргается, наверное, ищет пути освобождения. Только вот петли всё туже и туже схватывают запястья.
     Ева попыталась мотнуть головой и содрать "хобот" о коленки, но уже не могла подтянуть их к голове. Пыталась даже повернуть голову, чтобы "откупориться" о ключицу, но тяжёлые коробки тянули голову вниз.
     Внезапно что-то случилось. Если ещё пару секунд назад Ева отчётливо разделяла в уме судорожные сокращения грудных мышц и почти судорожные движения рук, ищущих проклятые пряжки и, не находя их, просто рвущихся их брезентовых оков, то сейчас всё это слилось в единую судорогу, которая прямо на глазах охватила тело. И уже спина выгибается, и голова дёргается. А что в судорогах и ноги участвовали, она поняла позднее, леча разбитые ногти больших пальцев ног.
     И вдруг всю эту дикую судорогу будто стало сжимать железным обручем. Это дал себя знать недостаток кислорода. Даже быстро удивительно, как обруч сжал, усмирил бьющееся тело, и девушка в изнеможении вытянулась, скользнув под кровать с поднятыми на петлях руками. Тело охватило невиданное расслабление.
     Отдалённо напоминало детство, когда набегавшаяся за день девочка Ева падала в кроватку и ощущала, как её тельце размягчается за считанные секунды, проваливается в истому. Только тогда она делала глубокий вдох и полный, свободный выдох — выдох облегчения. А сейчас нет, выдох в знак расслабления был, но очень-очень короткий, остатки какие-то воздуха. Символический прямо выдох. Но, как и в детстве, после него долго-долго не хотелось вдыхать. Тогда — чтобы не спугнуть расслабление, сейчас — не выйдет потому что. Стиснута голова шлемом-маской. Но в обоих случаях физическая возможность повременить со вдохом — была!
     Нет, она не потеряла сознание окончательно. Болталась как бы между сном и бодрствованием. Вот когда задышалось медленно и сильно. Даже подумалось лениво — надо было с самого начала так расслабиться, не вдыхать произвольно, а отдаться "воле волн", всё само собой и образуется.
     Тело целиком не чувствовалось, только лёгкие, и то слегка. Наверное, так спят медведи, йоги, наверное, так перекантовываются в самопогребённом состоянии… Наверное, так спала и Спящая Красавица.
     Она чувствовала, что все её силы сами собой собрались в груди, и та стала дышать, коротко и мощно, полностью расслабляясь-пропадая при выдохе. Немножко походит на биения сердца, тому надо продавливать кровь через узкие капилляры, вот и бьётся мощно-мощно.
     Чувствовались онемевшие от долгого вздёргивания руки — где-то на периферии сознания, будто иголки покалывали. При скольжении под кровать неловко подогнулась нога — тоже даёт себя знать, ноет-понывает.
     Вдруг что-то изменилось. Мне сняли противогаз! Но ничего не видно. Глаза, оказывается, закрыты. Надо бы открыть, но опьянил "лёгкий" воздух. Ровно кислородом дохнуло. Веки свинцовые… Ага, ей отвязывают руки.
     — Сомлела, дурашка, — донёсся откуда-то издали голос Киры. — Что ж не в белье приступила? Ладно, не горюй, мы с тобой таких дел наделаем!
     Её подняли и положили на кровать — впрочем, она потерялась, лишь только поднявшись в воздух.

     Проснулась-очнулась она поздним вечером, когда все соседки уже спали, и почуяла волчий аппетит. Ага, Кира оставила ей на тумбочке. Да, станут они подругами, раз такая забота.
     Назавтра Кира деловито сказала:
     — Никто ничего не знает, вчера ты просто сильно устала.
     — Я ведь хотела только время засечь, — робко, краснея, объяснила Ева.
     — А столько коробок зачем?
     Она объяснила.
     — Ерунда! Я тут узнавала (ими на хозработах командовала старшекурсница), никаких жёстких нормативов нет. Имитируют оказание первой помощи, выполняют команду "Газы!" Немножко подышат — для проформы, и всё. Это тебе не школа и не армия.
     — А что, и у тебя всю дорогу "противогазили"?
     Да, это был обычай всех сельских школ. Кира даже перевыполняла норматив, хотела накачать "подставки" для растущих молочных желёз. Но быстро бросила — всё равно без лифчика не обойтись.
     И ещё: безбрежно активная по натуре, она несколько раз ввязывалась в конфликты с одноклассниками и, что называется, нарывалась. Когда военрук выходил, Кире пережимали шланг, держа за руки. Не на ту напали! Девочка рыпалась вплоть до потери сознания, но противогаз из принципа не снимала.
     Однажды с физруком зашёл разговор о том, как лучше всего контролировать своё тело. И он, зная от военрука о не слишком здоровом интересе молодёжи к противогазам, постарался этот интерес оздоровить — параллельно телу. Совет был такой: полуотвернуть коробку, чтобы только чувствовалось сопротивление дыханию, натянуть шлем-маску, лечь, расслабиться и постараться "отпустить тело на вольное пастбище", вплоть до задремания. Отпускать, отводить внимание от дыхания, следить за этим. Без сопротивления-то оно само с дыха легко соскакивает, будь то в полудрёме или в бодрствии. А когда воздух приходится втягивать — сложнее, но и удовлетворительнее при успехе. Приучает к контролю над телом.
     Чего не учёл мудрый физрук, так это присутствия в доме младшего брата, который охотно помогал сестре во всех её начинаниях. Всячески помогал ей выполнить совет физрука и задремать, даже колыбельную пел — тут к нему претензий нет, одни похвалы. С нетерпением ждал, когда девушка задремлет — чтобы исподтишка (то есть исподпросонья) завернуть гайку на коробке…
     А спросонья и не сообразишь сразу, что делать!
     С тех пор Кира и просто лечь в противогазе не может, даже запершись на ключ, страх сразу грудь сдавливает, на ноги ставит. И даже в кресле задремать не получается. Напрасно отшлёпанный братик предлагал свои услуги по очень-очень медленному заворачиванию гаек, чтобы сестра постепенно научилась делать то, что никто не может — спать в полной противогазной защите. Хотеться-то хочется, да не можется.
     Долго предаваться воспоминаниям о своих школах не пришлось — соседки уже ушли на хозработы. Надо было поспешать.
     Они стали возвращать неполным комплектам их коробки. Кира как-то странно посматривала на подругу, потом решилась спросить:
     — Ты… сильно задохнулась вчера?
     — Спрашиваешь! Ой, не говори, не говори, меня мутить начинает!
     — Да я что, я так только. Знаешь, когда я в школе задыхалась в противогазе, мне показалось, что вот точно так же задыхаются мои груди в лифчике. Они же не для скрывания на свет появились, они призваны выпаивать новую жизнь, а её всё нет и нет, вместо того, чтобы приложить розовые губки к сосочкам, хозяйка только каждое утро в плотную материю укутывает, затягивает, не дай бог наружу проглянуть! Тут поневоле отчаешься и задыхаться начнёшь, пусть образно. Я тогда решила: когда новая жизнь появится, не знаю, вряд ли до окончания вуза, так буду побольше свободы давать своим "холмикам", пусть почаще в мир выглядывают. Может, поймут, что родить ныне совсем непросто, и простят мне затяжку. Как думаешь, Ев?
     — Не знаю… А лобок у тебя тоже в трусах задыхается?
     — Да трусы на дню раз шесть-восемь спускаешь да надеваешь, какой там задых! Потом, там изнутри должно проклюнуться, а не снаружи приникнуть. Нет, снизу всё тип-топ. Хотя, ты знаешь, мне нетрудно и там обнажиться, но не от чувства задыха.
     Тем временем она щупала шлем-маски, смотрела размеры.
     — Смотри-ка, — сказала она. — Все со шлем-масками, ни одного "честного" нет.
     — Какого-какого? — не поняла Ева.
     — Ну, с малками только, без шлемов. На затылке завязки резиновые. Мы их в школе "честными" окрестили, ведь так легко оттянуть от лица или пальчик просунуть, когда учитель отвернётся, и подышать "на халяву".
     — Наоборот, значит, нечестный.
     — С какой стороны посмотреть. В мирное, учебное время, действительно, выигрывают халявщики, не перенапрягаются. А в военное — все преимущества на стороне именно честно тренировавшихся. Газ — не учитель, как голод — не тётка, жалеть не будет, и разжалобить некого. Халявщик пальчик по привычке просунет, и лёгкие сам себе сожжёт. К тому же выдавать эти "завязочники" у нас старались именно честным ученикам. И все видели репутацию каждого.
     — Ну, если так… А вообще-то, у них есть какие-то названия, ГП-как-его-там.
     — Да ну их! Успеем ещё язык поломать на занятиях. Куда как приятнее кличками называть: "честный" и "глухой". Ой, что ты! Однажды я так подсказала одной девчонке через парту. Её вызвали с места и спрашивают: чем эти противогазы отличаются, где на столе какой? Она ни бе, ни ме, оглядывается так беспомощно и подсказки просит. Ну, я и шепчу ей: "глухой" и "честный". А не помню, была ли она в той компании, что противогазы "крестила".
     — И что она?
     — Испорченный телефон! У одного, говорит, шланг дугой, а у второго — по условиям местности. Все так и грохнули.
     — Вот позор-то! Ой!
     — А у нас это не вполне позор. Мы в классе с самого начала договорились объединять приятное с полезным. И попавшему впросак не обидно, и шанс выкарабкаться остаётся.
     — Не поняла. Как это?
     — Стакнулись мы так: чем дальше человек сидит от отвечающего, тем громче он может хохотать, хлопать себя по бокам и передразнивать. Чем ближе — тем тише, а ближайшие соседи за время этого "тайм-аута" всеми средствами стремятся подсказать на фоне шумового прикрытия.
     — А-а, ясно. Значит, девчонка знает, что смеясь якобы над ней, ей на самом деле помогают. Ловко!
     — Вот и я говорю: объединили приятное с полезным. И вот ей подсказывают по второму туру, торопятся, друг дружку перебивают, и всё на фоне хохота. Двадцатисекундная помощь зала, как в игре "Что? Где? Когда?" А тут специфика такая: подсказывать нужно коротко и образно. Если человек чего-то не знает вообще, подсказка не поможет, он просто её не поймёт. Вот если знал, за призабыл, надо помочь вспомнить эпитетами. Вот я и нашла такие, яркие.
     — А она как — не знала или забыла?
     — Этого я тогда не знала, с ней вместе уроки не учила. Но исходить надо всегда из того, что человек забыл знаемое и может, в принципе, вспомнить. Если он вообще предмет не знал, то не поймёт подсказку с эпитетом, метафорой и промолчит. Поэтому и надо подсказывать иносказательно. А эта девица оказалась тупой, но инициативной, и стала "вертеть" мои слова, приспособлять для ответа.
     — Как? И что ты ей подсказала, кстати?
     — Я мотнула головой в сторону плакатов на стене, где всё это нарисовано, и шепнула, как девушка девушке: лифчик и трусики. Это означает… ты вот меня поняла?
     Ева на мгновенье задумалась.
     — Ага, и то, и другое прикрывают то, что спереди, но у лифчика сзади только лямки, завязки, как у "честного" на затылке. А трусы прикрывают и всю попу, как "глухой" — почти весь затылок. Верно?
     — Именно! Умница ты моя! Кажется, подружимся мы с тобой по-настоящему. С полуслова меня понимаешь!
     — А она?
     — Я же говорю: нет, чтобы промолчать, стала слова подгонять подо что-то связное. М вдруг говорит так тягуче: различия есть, конечно, но в обоих дышать так трудно, что женщина должна раздеться до трусов и лифчика. Не стесняла чтоб одежда, значит. Все, конечно, легли. А она бормочет, оправдываясь: женщинам потому дышать труднее, что им воздух чище мужского нужен, детей же рожать, будущие матери. И что-то про генетику.
     — И подсказки не слушала?
     — А их и не было в этот раз. Все ржали от души, плюя на расстояние до дурочки этой. Урок стал срываться. Учительница кричит через шум: вон противогаз твоего размера, как ты его наденешь? Вопрос был в шутку, а Катька поверила, что ответила, в принципе, правильно. Спрашивает: а "пятёрку" поставите? Я это слышала, через парту ведь сидела, а училка сквозь шум-гам не слышит, думает, ученица переспрашивает, надо ли ей это надевать. Ну, и кивнула.
     — Ой-ёй-ёй!
     — Катюха помедлила, но тут шум прервался, все стали такими серьёзными, глаза потупили. А у нас уговор: утихать, если товарищ отвечает правильно, дать ему возможность выкарабкаться. А сейчас-то все утихли в предчувствии стриптиза! И вот в полной тишине, вопреки ожиданиям оторопевшей училки, Катюха быстро скидывает майку, юбку и ещё быстрее надевает противогаз. Выпячивает грудь и ну сопеть, подчёркивая трудность дыхания. Я потом поняла: она восприняла это как переодевание на глазах у публики, как будто бы противогаз надевался вместо майки с юбкой и укрывал наготу. Ну, как цельный купальник будто. И глаза, вижу, под противогазными очками закрыла. Стесняется. Хорошо хоть, дыхание не затаила.
     — А класс?
     — Он-то как раз затаил. Многие мальчишки впервые девчонку в белье одном увидели. Пляжные бикини не в счёт, да и строго у нас в деревне насчёт купания. А мне на миг померещилось, что я не в школе, а дома, и это моя сестра раздевается, ложась спать. Ты же знаешь, Ев, что у меня только старший брат, он к тому времени женился и от нас уехал, сестры у меня никогда не было. Но, понимаешь, классный шум, этот вечный спутник-признак школы, стих, обстановка если не домашняя, то по меньшей мере театральная. Не эпизод из домашней жизни, так эпизод из пьесы про домашнюю жизнь. Зрители хорошие, тихие и благодарные.
     У нас в деревне не принято ходить дома в одном белье, даже в жару, так, сарафанчик лёгонький, да надень, поэтому так я могла увидеть сестрёнку только перед сном… ну, или перед баней. Все детали в глаза бросились, настолько пьеса реалистичная, в память врезалось всё. Лифчик, вижу, маловат, верно, родители позабыли то время, когда дочка быстро росла и часто ей одежду меняй. А о том, что у девушке растёт, не сразу подумали, а ей и напомнить неловко. Или не забыли, а просто отложили обновление бельишка, которое ещё ведь может служить. Хорошо ещё, что чашки не жёсткие, те бы грудки зажали, калечить начали, ровно тесто из квашни выплеснулось. Нет, тут — треугольники на лямках, которые теперь смотрятся растяжками, верха только покрывают, а массивные основания — наружу, такими валиками. И спереди так заострено… ну, ты понимаешь.
     А трусы ещё хлеще, ещё домашнее. Катька ноги слегка расставила, чтоб устойчивей в противогазе было, промежность широкая, и видно, как прокладка изнутри топырит тонкую материю. Нет, кроме как дома, у сестры такое и увидеть нигде нельзя. А она, может, именно и представляет, что дома сейчас, внушает себе, чтобы не стесняться, получению "пятёрки" не мешать. Вот какой эффект от моей, блин, подсказки!
     Потом, всё это сугубо бельевое, никак не бикини, грязно-желтоватое, там и сям пятнышки, канты потёртые, засаленные. Я ведь, чего греха таить, к тому времени разных фоток насмотрелась — от рекламных бикини и скромнее. Но всё там, на фоне Катьки, какое-то картинно-неживое, даже кукольное иногда, а она — сама реальность, руку протяни — потрогаешь, и не пыталась стать "прилизаннее". Всё при ней, и противогаз на морде.
     Потом — хоп! — иллюзия домашней обстановки пропала. Снова шок какой-то. Раздетая! В позорном белье! Прямо на уроке! Посреди парней! Добро бы на равных, в плавках чтоб они, а то ведь нет. Голый среди одетых — голый вдвойне.
     — Голая…
     — А голая — голА втройне. Девочка, всё-таки, должна скромной быть. И вот что ещё. Кто-то, подкравшись, ей поясок трусиков завернул, чтобы обнажившемуся животику легче было ходить за дыханием.
     — А она?
     — Восприняла как подсказку. И когда сняла противогаз, говорит: Хочу дополнить ответ. Трусики надо с живота приспускать, а то очень уж трудно в этой резине дышать. Главное, стоит полуголая, никаких попыток оправиться, а прокладка уже не просто проступает, а выглядывает из-под завёрнутых трусов. Очень хочется "пятёрку" получить, когда страх "двойки" прошёл. Ну, училка её и одела. А потом и "обула", в смысле отметки. За поведение снизила жутко. Решила, что это специально разыграно, чтобы обнажиться перед классом. Может, она пари заключила на этот счёт. А что, у нас такое часто бывало, только без обнажёнки. Скажем, на голову встать в классе. И вот мальчишка придумывает предлог, ловит на чём-то учителя и встаёт. Мышей приносили, со змеями обнимались. И вот дошли, решила училка, до публичного стриптиза.
     — А потом?
     — Потом я Катьке объяснила, что имела в виду под бельём. Она чуть собственный локоть не укусила. Просто ведь всё. И говорит: отныне буду носить исключительно стринги. Я переспросила: чего-чего, у нас в деревне об этом и не слыхивали. Небось, из города ветер дует. Ну, объяснила она, что это типа трусов, но сзади только верёвочки, пока практически голая. Зачем, мол, её парить, раз заду надо всего лишь перёд держать. Пущай трусы берут пример с лифчика. Потом и каталог мне показала, с фотками.
     — У нас в деревне тоже не слыхали. Только приезжие иногда говорили непонятно: мол, жара, а чувихи не в стрингах. Я думала, они нас так некрасивыми называют.
     — Эх, Евка, знала бы ты, как мне захотелось носить эти стринги! Ну почему всегда так: больше всего хочется того, чего нет? Где в деревне их купишь, и главное — на какие шиши? Так и терпела до поездки в горд. Впрочем, не совсем так. Из верёвочки свила каркасик и незаметно для домашних пододевала его под трусики. Что-то такое, вроде, чувствовалось.
     А как приехала в город, то раньше, чем в вуз, раньше, чем на квартиру, зашла в магазин, купила жаждуемое и там же, в примерочной, надела. Да, это ощущение! Вышла оттуда почти что горожанкой и пошла в таком качестве документы в комиссию подавать. До сих пор вот ношу, даже на ночь не снимаю, насытиться не могу — попкиной свободой и трением верёвочки в промежности.
     — И не надоедают? — спросила Ева.
     — Хуже, по-моему, привыкать я начала к ним. Когда надоедает, положишь подальше и через некоторое время ощущения обновляются. Ровно маятник туда-сюда ходит. А привычка — это как он повис без хода. Теперь стринги — не "запретный плод", ощущения от них известны. А долго давать отлёживаться одежде не в моих правилах, ещё из моды, чего доброго, выйдет.
     — Бросишь их носить?
     — Пока отложу. Но я кое-что придумала. Знаешь, что такое "крокодильчики"?
     — Детёныши крокодилов, да?
     — Нет-нет, это такие зажимы электротехнические. Помнишь работу по электролизу? Была у тебя в школе? Электроды защипываются этими "крокодильчиками", чтобы подвести ток. Я уже достала несколько штук.
     — И что сделаешь?
     — Теперь надо достать эластичные тросики, я их тщательно отмерю по себе и посажу на каждый конец по зажиму. Нитками замотаю или что ещё. Потом возьму большую, внешнюю прокладку, померю на промежность и слегка подрежу, чтобы лучше сидела, прилегала, не топорщилась. По краям в неё вопьются "крокодильчики". И получившиеся "стринги" — надену!
     — Ой!
     — А что, прокладка всё, что нужно, прикрывает. Оригинальное бельишко получится, а? В критические дни — одноразовое. Ни у кого такого нет. И на стирке трусов сэкономлю. Только вот тросики надо достать потоньше, а то проступать будут.
     — И так и будешь носить?
     — Испытаю сперва. А потом… Чем чёрт не шутит! Не боги горшки обжигают, не боги одежду шьют. Тем более — такую оригинальную. Конечно, "крокодильчики" металлические, холодные, но они маленькие, быстро греются. Я уже ими трусы защипывала, носила на себе. Нормально всё. Я знаешь, как раньше делала? В критические дни — тампон внутрь, а ниточку привязываю к стринговым верёвочкам. Хожу, верёвочка туда-сюда, и во мне что-то ворочается. Неужели так когда-нибудь ребёночка почувствую? Движущегося независимо от меня.
     А вот ещё придумка. Стринги наоборот. Представляешь — задник от трусов, а спереди лямочка по поясу и две — по паховым складкам.
     — Ты что?! Всё же наружу!
     — Ты слушай. Вообще-то, это для нудистов, типа постоянной подстилки под попу. А то они всегда мучаются, бродят, ни на что сесть не решаются. Наделаем мы с тобой таких стрингов наоборот и пойдём продавать на нудистский пляж. Может пойдём бизнес, а может, ты немножко раскрепостишься среди голых. Какая-то ты зажатая, извини. А увидишь, как всем голым всё нипочём… Сходим, а?
     Ну, как хочешь. Иначе тогда сделаем. Надеваем поверх таких стрингов парео… ты знаешь, что такое парео?
     — Юбка, по-моему. Или повязка.
     — Специальная пляжная юбочка, очень лёгкая, практически без пояса, ровно платок вокруг бёдер обёрнут. И идём загорать. Ложимся на лежаки на живот. Парео снимаем, не отрывая живот от лежака.
     — Ой!
     — Попки у нас приличные, так что не ойкай. Парео под рукой, полотенце, шорты. Зато кайф какой! Не только загар, но и чувство риска, и это никуда не уходя. Я это жуть как люблю!
     А если заснёшь на солнышке, или задремлешь, в полудрёме перевернёшься на спину…
     — Ой, что ты!
     — Да я просто фантазирую. Сонные сраму не имут. Зато когда проснёшься или очнёшься и увидишь, какой красивой ты на виду у всех спала, всю стеснительность как рукой снимет. Всё другое таким незначительным тебе покажется, на фоне этого сна внаглую. Жаль, что это вряд ли, ты же не уснёшь, сама себя застращаешь. Но если решишь смелеть, имей в виду и этот способ.
     Эти "стринги наоборот" можно применять при обучении балерин. Скажем, кто-то слишком медленно делает поворот "фуэтэ". Одеваем такую "невертушку" в наше изобретение и ставим на сцену спиной к хореографу-мужчине. Представляешь, как она завертится! Переда и видно не будет.
     Я сама думаю сплясать оригинальный танец — весь спиной к зрителям. И эти "стринги наоборот" гарантируют, что ни на пол-оборота не повернусь, не облегчу себе задачу. Это будет "анти-вальс", ведь в настоящем вальсе именно кружатся. Порепетируешь со мной?
     — Кира, время!
     — Да, что-то мы разболтались, давай ближе к делу.
     Они снова занялись разором противогазов. Вдруг Кира сказала:
     — Знаешь, когда я в школе норматив отрабатывала, меня ставили перед классом и все мальчишки только на меня и пялились. Говорили, моя грудь как-то особенно движется. Даже "хобот" в сторону отводили, чтобы рассмотреть.
     — Да ну? — удивилась Ева. — И ты терпела? Я бы не смогла, ой! А как именно ходит?
     — А я и не знаю. Стёкла очков мутные, обзор плохой, голову вниз не наклонишь — "хобот" грудь прижимает. Но всё равно мне горделиво было. Это ведь не всякая девчонка умеет. Да и не у всех в классе было, чем шевелить.
     Ева отвела взор от пышного бюста подруги. А та вдруг предложила:
     — Хочешь — сама посмотри. Этот, — она встряхнула хлопнувшей резиной, — как раз по мне. Знаешь, — усмехнулась, — у меня лифчик и противогаз одного размера. Заодно тряхну стариной, проверю, продержусь ли десять минут — больше в вузе и не требуется.
     — Ой, а как же запах? Пропахнут ведь волосы резиной.
     — Пустяки! Пока идём, на солнышке да ветерке всё выдуется. И потом — разве признаться, что померила из любопытства противогаз — преступление? Но этого не понадобится, вот увидишь.
     — А не опоздаем?
     — Ещё и на тебя десять минут останется. Скажем, что запарились носилки таскать, да и не сразу получили их от коменданта, которому сдали вчера. Не бойся, всё враньё беру на себя. Все будут так рады, что мы не выбросили эти сумки вместе с носилками на свалку, что на опоздание никто и внимания не обратит.
     — Ну, если так…
     Кира проверила снаряжение, плотно ли завёрнуты ободки, вытащила резиновую затычку. Повернула будильник, чтобы удобнее было время засекать. Улыбнувшись, сказала:
     — Чтобы тебе лучше было видно. — И быстро сдёрнула майку.
     Ева не успела возразить и даже вздрогнуть, как перед ней оказался могучий торс подруги, одетой в одно лишь бельё. Испугалась. Испугалась едва ли не так же, как если бы мальчишка перед ней скинул плавки. Но здесь хуже даже — надо изо всех сил делать вид, что всё ничего, всё путём, и не такое видывали.
     Честно говоря (а иначе не объяснить испуг), наша героиня не была избалована подобным зрелищами. Да, большие бюсты, в том числе в одном бикини, видывала — но у взрослых тёток. Как-то всё это было отдалённо, не верилось, что дорастёшь до такого возраста — и у тебя отвиснет, будет мотаться. Общаться с полуголыми одноклассницами, скажем, на сельском пляже, доводилось пореже, не очень-то она в компании стремилась. Но и у них, сельских девчонок, телеса были немногим объёмнее Евиных — так, припухлости, которые надо прикрыть. Некоторые разными хитрыми способами создавали эффект объёмистости, но даже так не мог никто выдать "марку" хорошего бюста, расщелинку — ну очень разрозненно росли холмики, очень чётким и плоским был водораздел между ними. Два единичных вспучивания — максимум.
     Правда, кое-кто умудрился подрезать верхнюю кромку маечки, так чтобы натянуть её между склонами чашек, чтобы не прилегала она к телу и тем создавала бы эффект "загляни-ка". Отдалённо похоже на полутьму в настоящей женской ложбинке — но всё равно не то. Школь на выдумки хитра!
     Большие бюсты взрослых женщин и скромные — сверстниц Еву как-то успокаивали, и я, мо, дорасту со временем. По приезде в город для поступления в вуз ситуация изменилась. На тестировании все сидели одновременно в одной аудитории и поодаль друг от друга, так что обзор был хороший. Какие взрослые большинство девчонок на вид! Бюсты, косметика, самоуверенность.
     Робости у нашей абитуриентки прибавилось, а тут ещё этот случай в туалете…
     Но, в конце концов, в вуз могут поступать и взрослые тёти, не так ли?
     Да, но Кира явно ровесница, она же сразу после школы поступает. А телеса у неё — дай боже! И коварная психологическая защита нашёптывала Еве: мало ли как можно сделать имеющееся выдающимся! Не думай об этом и себя хуже других не считай.
     Мысли можно гнать от себя, но пока остаётся причина — с разным успехом. И когда причина предстаёт перед тобой, прямо вот перед глазами колышется, все мысли возвращаются и берут тебя в оборот.
     Конечно же, никакого поролона не было и в помине. Даже подкладки у лифчика, видать, не было, тонкая розовая материя без кружев. Натянутая, потоньшевшая, немножко просвечивающая.
     Даже не огромные чашки бросились сперва в глаза, а плечевые лямки. Они плотно шли по коже, делая по краям валики, и перед впаданием в чашки отходили от тела, делали диагональ. Видно было, что натянуты, что держат и дрожат. Не из последних сил, но именно держат, а не просто соединены с покрывалами молочных желёз.
     Впечатление такое, что Кира прямо-таки врывается в лифчик всеми своими объёмами, как ветер в паруса, растягивает, рельефит, заставляет себя облегать. И придаёт постоянный импульс к движению. Они ретрограды, хотят меня остановить, приплющить, а я не поддаюсь, самую малость только, я их всех напрягаю и вперёд гоню.
     А иногда бюстгальтер без особо выделенных чашек, просто с седловинкой посередине, казался просто запрудой вокруг необъятного моря плоти. Бывало настроение такой носить и себя "морской хозяйкой" ощущать.
     Для хозяйки, впрочем, это было обыденностью. Она даже не стала поправлять небольшой непорядок после быстрого сдёргивания топика. Увидев, что подружка смущается, не зная, смотреть или не пялиться, взяла со стола полиэтиленовый пакет и попросила:
     — Завяжи вокруг головы. Поменьше пропахну.
     Ева выполнила просьбу, и еле успела отвести руки, завязав узел, как Кира деловито взяла противогаз, растянула "жерло", сделала глубокий вдох и уже приготовилась нырнуть, но вдруг опустила руки и сказала:
     — Да, если захочешь получше рассмотреть, то и лифчик можешь снять. Застёжка сзади. — И ловко, одним движением надела шлем-маску, резко выдохнула, встала смирно.
     Ева чуть не задохнулась, когда до неё дошло, в животе что-то ёкнуло. Это ж её потаённая мысль! Как только она осознала, что полуодетая подруга на расстоянии вытянутой руки — реальность, причём реальность, после упаковки головы позволяющая себя в упор разглядывать, так чёртик и пискнул: "А если всё снять?"
     Главное, отказаться она не успела. Сказать: "Ой, что ты, не надо!" Даже "ой" не удалось сказать, так испугалась Ева. Да и Кира слишком быстро надела свой "намордник", резина затягивает уши, плохо слышит, наверное. А в ухо орать смысла нет… и вообще, время упущено, она, выходит, промолчала и тем сохранила себе право… ну, получше рассмотреть подружье тело.
     Кира стояла прямо, вытянув руки по швам, и честно дышала во весь "хобот". Глаза её за мутными стёклами очков (протереть не успели) почти не проглядывались, значит, осмотр её не отяготит, она и не заметит.
     Ева боялась осматривать ровесниц, боялась, что они это заметят. Небрежно брошенное на пляже "Зырь, раз своих нет!" сильно уязвило её в своё время и вот кололо, не утихая. Лучше уж притвориться, что совсем вопросами тела не интересуешься.
     И тут — такой подарок! И после небольшого позора со вчерашним задыханием, когда она думала, что её осмеют. Ну что, посмотрим?
     Кира дышала редко, но глубоко и старалась — рельефно. Ходуном ходил её живот, на две трети высовывавшийся из низких джинсов. Раскачает их — спадут, подумалось почему-то. Но выдохе там образовывалась щель, даже трусы выглядывали, груди зрительно увеличивались на фоне впалого низа.
     Женщинам, вообще-то, свойственно верхнее дыхание, не брюшинное, у них там больше "жильцов", чем у мужчин. Но изредка потренировать грудные мышцы и диафрагму, помассировать матку вместе с её соседями — не вредно. А заодно испробовать защитное снаряжение, которое — чем чёрт не шутит! — когда-нибудь может и пригодиться. Хотя лучше бы — никогда.
     Поборов стеснительность, Ева приступила к осмотру.
     Осматриваемая немного отвела руки назад, взялась одной за локоток другой — несвойственный раскованным девицам жест, но для открытия вида бюста лучше не придумаешь. И зрительницу успокаивает — свободно свисающие руки таят в себе угрозу внезапно войти в дело, оттолкнуть, отмахнуться.
     Иногда и реальной нужды нет, а руки машут — потому что надо же им что-то делать, чем-то отвечать. А в стеснительной позе альтернатива — есть: посильнее сжать кулачком локоток и вздохнуть. Проверено многими поколениями стесняшек.
     Итак, опасности никакой нет, если не считать быстро бегущего времени. Минутная стрелка уже заметно сдвинулась в пятиминутном секторе, пока Ева тут телилась.
     Дышит, дышит Кира. Вздымаются груди, при каждом вдохе уходят вперёд, и ещё более наклонными становятся лямки, поспевая за выдвигающимися чашками, ещё более косыми становятся, сильно отлегают от тела, напоминают снасти корабля, только эластичные, полного ходу не дающие. Ничего, воздух может и в живот пойти, а телом нечего разбрасываться — и так оно разбросано природой.
     Если присмотреться, то заметно, как при вдохе чуть-чуть расходятся верхушки чашек, а при выдохе — сходятся и конусы смотрят почти параллельно. Но какой-то такой особенной особенности, выделяющей Киру из массы полногрудых девчат, Ева так и не могла заметить. Хотя в школе та, естественно, выступала одетая, и ещё хуже было видно всё.
     Позже, когда они станут не-разлей-вода, подружка признается ей, что придумала она всю эту историю с особым дёрганьем бюста. Просто настолько ей захотелось подружиться с этой скромной, неиспорченной девочкой, а та так неохотно шла на контакт, закованная своими комплексами, что требовалось что-то придумать. Потом ещё это задыхание в многокоробочнике. Нет, чтобы её пригласить помочь — петли, видите ли. И так застыдилась, того и гляди запрётся в себе, как улитка в своём домике. И вот по наитию прямо нашёлся предлог пообнажаться друг перед другом, преодолеть комплексы, сойтись поближе.
     И Ева признает, что сделано было всё весьма мудро и правильно.
     Но сейчас она ничего этого не знала, а просто стояла, держа в руке коробку от противогаза, отводя шланг и наблюдая за вздымающимся бюстом. Как всё это массивно и динамично! Мне бы если не такой объём, то хотя бы такую же энергичность.
     Она шагнула вперёд и пальчиком чуть-чуть погладила кант лифчика, ноготком попыталась отковырнуть его. Не так-то просто, если бояться ущипнуть, поцарапать. А у неё самой хоть целый палец просунь…
     Почуяв прикосновение, Кира замычала и попыталась повернуться спиной, где застёжка, но шланг не дал — ведь Ева держала коробку. Тогда она сама расстегнула лифчик и сбросила его на согнутые локти, продолжая удерживать руки за спиной в стеснительном жесте.
     Дают — бери, кажут — смотри. Ева во все глаза уставилась на "дынки" с красными носиками. В первый раз она видела, как по освобождении эти части тела могуче обвисают, только-только расстегнула застёжку — и уже ведёт их вниз, уже не справляются чашки. Зачарованно как-то уставилась. Как в просонье, неуверенно подняла руку и легонько пощупала, погладила.
     Снова замычав, Кира показала вытянутой рукой на часы, вернее, в сторону тикающего будильника, и по неточности жеста Ева поняла, что видит она оттуда плохо (позднее Кира призналась, что это тоже была хитрость). Взяла своей рукой (на этот раз точно) Евину ладошку и завела пальчик себе под грудь, приподняв её и опустив.
     Ого, как прижала тяжесть! Обычно так подсовывают карандаш. Плоть вся такая мягкая с таящейся где-то внутри упругостью… Нет, у неё самой не то.
     Шла последняя минута норматива. Ева набралась храбрости (нахальства?) и поприподнимала груди, потолкала их в стороны, чуток помяла, даже попыталась ущипнуть, то есть не так чтобы больно ущипнуть, а проверить жировую складку. Хорошая у подруги складка. И жиру в груди много, сами железы за ним не прощупаешь.
     Честность помешала продлить испытания, да и заметно стало, что Кира устаёт дышать. По истечении десяти минут Ева сама сняла с неё шлем-маску и виновато улыбнулась:
     — Как ты там?
     — Нормально, — выдохнула раскрасневшаяся, лохматая, да и пропотевшая под резиной-полиэтиленом Кира. Теперь, когда она пыталась отдышаться, да ещё без лифчика, груди так и заиграли. — Видела? Играют, милые мои. — Она спустила с локтей лифчик, но не надела, а попыталась отереть пот со лба, но вовремя опомнилась и повесила на спинку стула. — Терпимо, десять минут, как видишь. Теперь мне на душе спокойно, никакой ОБЖ не страшен. Если хочешь, давай сейчас ты.
     — Ой, а как же…
     — Возьми пакет на волосы. Только не мой, я в нём взопрела, новый возьми. А вообще-то, пахнуть резиной обе будем одинаково, держись меня, а я всегда найду, что сказать.
     Больше отговорок не было. Элементарная вежливость требовала пригласить подругу в ответный визит по своим девичастям.
     Пока Кира искала тот самый противогаз, Ева нерешительно сняла блузку. Да, ни в какое сравнение не идёт!
     — А… дальше снимать?
     — Как хочешь, — откликнулась подруга, вертя в руках шлем-маску. — Ты сама себе хозяйка. Можешь подождать, пока устанешь сопеть, тогда и облегчайся.
     Этот совет не годился для официальной сдачи норматива, да и дыханию скромный детский лифчик Евы мешать ни в коем разе не мог. Но она думала сейчас о другом — из-под противогаза выныривают красными, значит, краснеть не страшно, да и в глаза через очки не заглянешь. Вот наберусь храбрости и скину! Ой, неужели?
     — Если не справлюсь — поможешь?
     — Само собой. Ну, ныряй сюда.
     И не просьба, и не приказание, а спокойные слова человека, уверенного в том, что это надо сделать. Что это — лучшее из всего, что можно сделать здесь и сейчас. Еве вспомнилось, как мама в детстве говорила, насборив свитер или чулочки: "Ныряй-ка сюда, доченька!" Потом, повзрослевшей, ей стали уже приказывать. А как чудно было бы, если бы всё время звучали такие спокойные указания — не начальника, но друга.
     Вдруг Кира помедлила, отвела руки.
     — Вот что, — сказала она, — дыши только носом, старайся, тяни, пока не станет невмоготу. И только когда потянет сорвать этот намордник, открывай рот. Сразу увидишь, как второе дыхание появится.
     При этих словах перед Евой будто наяву предстал образ их старенького сельского военрука. Но вспомнить его в деталях она не успела — голову уже полонила резина.
     Шлем-маска наделась очень легко, даже страха, порождённого вчерашним приключением, девушка не испытала. Вот что слова спокойно-деловитые делают!
     Но не только спокойно-деловитые слова. Ева тут же почувствовала, как ей оправляют резиновую кромку ниже подбородка и у челюсти. Там всегда заворачивается, не знаю, как у профессионалов-военных, а штатским оправлять всегда надо. А кожа тонкая, чувствительная, ещё узлы какие-то под подбородком, то ли нервные, то ли лимфатические, но нажимать больно. Поэтому и безразличие ко владелице подбородка часто проявляется в неприятных ощущениях, зато забота, ласка тоже очень заметна. Не зря же кошки любят, чтобы им чесали подбородок.
     Кирины ладони прямо-таки обласкали его, развернули, расправили завернувшееся, погладили. А это не просто, при нынешних-то ногтях у девиц! Еве вспомнилась мама, как она приглаживала на ней одежду…
     Даже почудилось, что ласковые прикосновения как бы извиняются, что Кира не может взять на себя хоть часть дыхательного труда Евы. Как и мама не может, скажем, решить за дочку контрольную, а только приодеть её перед ней, накормить, сказать добрые слова. Мол, я для тебя, дочка, сестрёнка, всё сделала, что могла, остальное уж ты сама, не подведи. Вернее, знаю, что не подведёшь, а всё взять на себя один человек за другого не может — тогда тому, второму, незачем и жить.
     После расправки подсвистывание прекратилось, а дышать стало труднее. Зато воздух более чистый… ну, представила себе, что такой, и вообще так честнее. Десять минут — пустяки, а вот если по нормативу, скажем, час? Не станут ли сами собой изобретаться мелкие хитрости для облегчения страданий? Мелкие, грозящие, если сойдут с рук, перерасти в крупные. Здесь это вроде бы безобидно, но формируется привычка ловчить, следующая хитрость "с налёту" может уже оказаться за счёт других людей, обман постепенно проникает в число инструментов обыденной жизни, дальше — больше… Всё-таки хорошо, что не заставят парится час.
     А как было в школе? Совсем недавно, но, кажется, что уже очень давно.
     Стоя в резиновой, не дающей хорошо видеть амуниции и чувствуя, как Кирины пальчики деликатно исследуют (массируют) её перёд, Ева не испытывала ни капли стыда, а только лёгкость душевную — на фоне усилий по втягиванию воздуха.
     Да, так что она не додумала о военруке? Вспоминала ведь его и других учителей, когда ехала на поезде в город — навсегда ведь оставляет родную деревню, такую тоску навевал стук колёс. Чувство необратимости. Да и в деревне останься — детство всё равно прошло. Все учителя, даже строгие, показались родными-родными, вместе с настоящими родственниками тянущие душу назад. Только тогда девочка поняла, что вся строгость, вся ворчливость — это же ради них, школьников, чтобы им лучше было войти в большой страшный мир. Вот если бы её не ругал физик, не заставлял штудировать свою науку — сейчас бы она тряслась от страха перед экзаменом. А так… волнуется, конечно, но самую малость. Просто потому, что абитуриентке положено волноваться. Ведь на выпускных физик ей сказал: "Молодчина! Ведь знал же, что можешь!", и это с лихвой перекрыло все прошлые тройки и обиды.
     Военрук много ворчал и придирался. Иной раз казалось, что несправедливо, но вот прошло время, школа позади, вспоминаешь — и ведь ради нас ворчал, и советы давал дельные, как вот сейчас, правда, другим тоном, дала Кира. Но ведь старик не может разговаривать тоном подруги, молодой девушки, да ещё со всем классом, верно?
     Отчётливо вспомнились его наставления перед бегом "в закупорке":
     — Девчата, я ведь знаю — большинство из вас задохнётся на бегу, так и захочется снять противогаз. Встать — станьте, мне отсюда плохо видно, кто из вас встанет, а вот с масочкой не торопитесь. Подумайте — это же как некоторым людям кажется, что петля или яд — единственный выход. И попадают, как говорят попы, в ад. А вы, коли маску сымете, тоже ведь в ад попадёте — учебный, правда, ну да я у вас вместо чёрта, подбегу и вмиг учебный настоящим сделаю. Дихлофосом попрыскаю, вот — пш-ш-ш-ш, пш-ш-ш-ш!
     Нет, человек должен мимо потустороннего ада живым пройти и до рая дойти, а вы — в противогазе мимо адского облака газа и дойти до райского чистого воздуха. А для этого терпение нужно. Успокаивайте, успокаивайте себя, как можете, грудь сдерживайте, а увидит кто, как подружка на месте завертелась, — и подружку успокой. Это только кажется, что грудку вот-вот разорвёт, это потому что вы непривычные, всё вдохнуть побыстрее норовите, как при даровом воздухе. А быстро дышать — это всё равно что сердечко заставить биться быстро-быстро, чаем да кофе. Ну, теперь ещё кока-колой. Быстро оно износится, чем могло бы. Вот вы и переходите на плавное да мощное дыхание, пусть у вас грудные мышцы поработают так же ритмично и не спеша, как бьётся сердце у тренированного атлета.
     И сами же, ежели себя пересилите, гордиться будете. Вот, я мол, вчера сорвала противогаз, а сегодня перетерпела, удвоила время. Это вам не числом сигарет выпендриваться, не числом рюмок или парней. Что? Не курите, не пьёте и с парнями не?… Погодите, в город поедете поступать, там вас быстро плохому обучат.
     Но это к слову. Даже и вслух гордиться не надо, задаваться. Просто чувствуйте, что тело сегодня лучше, тренированнее, чем вчера, закалённее. Вам же рожать, милые мои. Ладно, грудные мышцы натренируете, а другие сами зачешутся, тоже тренировки потребуют. Ну, все готовы? Первый раз срыв не считаю, всякая дать слабину может. Но старайтесь, старайтесь. Кое-кто из вас повыносливей мальчишек будет.
     Что говоришь? Насморк? Вот что я вам скажу. Когда идёте в положении "наготове", а в носу неладно, почаще сморкайтесь, не стесняйтесь. Наденете противогаз — оцЕните совет. Ну, а уж если не успели сморкнуться до команды "Газы!", придётся оставить брезгливость. Носовой платок отдыхает, втягивайте мокроту сильным вдохом в рот и глотайте, не брезгуйте. Меньшее зло, верно говорю. Побыстрее нос очищайте, а то и не вдохнёте. Если уж совсем никуда, то сместите чуток шлем-маску за очки, от лица не отрывайте, а только чтоб носовые "лапки" отпустили нос, и не мешкайте, прочищайтесь сильным вдохом, а выдыхайте ртом. Не дай вам бог сморкнуться на выдохе, под шлем-маску — всё засосёте обратно, и хорошо, если не в дыхательное горло. Пока мокрота внутри вас, её сглотнуть проблем нет, а выйдет наружу, превратится в блевотину — противно дюже. Сами знаете, даже если это твоя. Вообще, сморчок, рвота в противогазе — страшное дело! Выбор будет невелик: задохнуться или отравиться. Не спрашивайте меня, что лучше, лучше всего — благоразумная профилактика.
     Теперь вот ещё что. Почти каждая из вас, закончив бег, захочет тут же сорвать противогаз и отдышаться. Э-э, нет, не спеши и здесь. На тренировке так нельзя противогаз сымать. Ну и что, что добежала? Постой спокойно, отдышись. Вот успокоишь дыхание в спёртости, почувствуешь, что превозмогла себя. Шлем-маска любит плавность, незаметность переходов. Видите, на резине нет острых углов, всё сглажено? Так и дыхание должно себя вести. Запомните, девчата: снимайте шлем-маску только тогда, когда дыхание полностью успокоилось и вы чувствуете, что можете дышать так и дальше.
     — Да зачем это? — спросила какая-то маленькая непоседа, живая, словно ртуть. — Добежала, сколько вы назначили, и сдирай эту сбрую, чего тянуть?
     — А затем, — терпеливо объяснял военрук, — что неизвестно, как оно на самом деле выйдет. Вот вы полчаса тренируетесь, а на загазованной местности, может, целый час пробыть придётся, и никуда не денешься. Тогда придётся "сшивать" два раза по полчаса, а для этого надо заканчивать сеанс так, как его начинали, то есть спокойным дыханием. А если руки сами резину сдирают, как тут продлишь пребывание? Никакой возможности нет.
     — Нет, я так не могу, — ответила непоседа. — После стометровки мне нужен антипротивогаз — воздух в лёгкие накачивать. Я лучше тихонько, как мышка, трусцой пробегу, посижу на травке и тогда сниму.
     — А в боевых условиях? — спросила высокая спортивная девица. — Тоже нельзя сдирать? А если задыхаешься?
     — Там по обстановке. Строгих рецептов не даю, но сами понимаете — нежелательно это. А вдруг вы не вышли из зараженной зоны? Сдерёте резину, полной грудью жадный вдох — и понять не успеешь, что произошло. Нет, ты успокой дыхание, вдохни, осторожно сними противогаз и выдыхай прерывисто, принюхиваясь к воздуху. Почуешь неладное — сразу снова на голову и резкий выдох, как учил.
     — Ага, поняла.
     — Но быть может всякое. Вдруг тебе представится случай вырваться из облака по кратчайшему пути, но для этого надо, что называется, рвануть? Намечаешь конечную точку, делаешь пару глубоких вдохов — про запас, и летишь. Тогда уж — можно мигом содрать резину, только не порвите, пригодится ещё. Но помните — не потому содрать, что лёгкие вот-вот разорвутся и больше бежать не можешь, а потому что уверена, что достигла намеченной точки, где воздух должен быть чистым — за счёт рывка с одышкой. Поняли разницу?
     А не уверена, что выбежишь на свежак, — пупок не рви, ищи другой выход, себе по силам. В крайнем случае — постой, сбереги дыхание, подумай, что делать, посмотри, что окружающие делают. Здесь что самое досадное?
     — Да, что? — раздались голоса. Наверное, девочки хотели оттянуть неприятный норматив, разговорив старика.
     — Когда противогаз идёт за газом, а не против.
     — Как это?
     — Ну, газовое облако ведь гонит ветер, так? Но и идти лучше, когда ветер в спину подталкивает. Сколько раз на учениях видеть доводилось — медленно плывёт облако учебно-отравляющего газа, а в середине плетётся в ту же сторону бедолага в противогазе, будто это облако на плечах тащит. Если б стоял, давно бы на свежем воздухе оказался. Когда на разборе ему об этом скажешь, он в мат. А бывает и хуже: попадёт инициативный солдатик в арьергард облака, увидит его противоположный край и в несколько рывков добирается до авангарда, выбегает на свежий воздух. Противогаз срывает, жадно дышит, ничего вокруг не видит. Тут-то на него облако и "наезжает". А соориентировался бы правильно — в несколько шагов из арьергарда вышел бы и пошёл себе прочь от этого чудища. Но не все имеют навык против ветра ходить.
     Вот мы вас и тренируем, учим не только нормативы выдерживать, но и сохранять хладнокровие, ясную голову, уметь думать, решать, как лучше всего поступить. Отыскивать единственный порой путь, ведущий к спасению. Психология здесь важна.
     Военрук рассказал о ней историю.
     Год или два ему пришлось вести новый предмет — "Гражданское правосознание" из новомодного цикла "Гражданское общество". В его рамках были практические занятия по теории гражданского ареста и гражданским наручникам. Это такие скобки из ударопрочного пластика, которые очень легко, даже детскими ручками защёлкиваются, а вот расстегнуть их можно только в полиции с помощью специального ключа. Так нарочно задумали, чтобы люди не баловались, не злоупотребляли, не сковывали-расковывали друг друга. Чтобы подловленные на беспечности не поддавались на удочку: мол, скажи нам, где драгоценности, а мы тебя освободим. Нет, свобода могла прийти только в облике полицейского.
     Военруку ключ прислали с фельдъегерем, под особую расписку. Ещё одна особенность гражданских наручей — лёгкость приковки лодыжек к ножкам стула. Ведь даже со скованными руками можно локтями или объединённым кулаком растолкать успокаивающих и броситься бежать, а вот если у тебя на ногах висит стул, тут не побалуешь. Разумнее всего на него присесть и ждать полицию.
     Так вот, военрук решил объединить два практических занятия в одно и объявил, что если кто согласится пристегнуть себя к стулу и руки сзади сковать, тому противогазный норматив он снизит на четверть. А такое время практически все на тренировках выдерживали.
     К его удивлению, не согласится никто, даже те, кто три четверти времени высиживал, а потом сдавался, кто должен был бы. Впрочем, нет, нашёлся один парень, на тренировках покрывавший аж полтора норматива под восхищённые взгляды. Когда его "граждански арестовывали" слабенькие девчушки, он с ними шутил, демонстративно напрягал мышцы. Скованный, откинулся на спинку и расслабился. И тут военрук подошёл к нему, растягивая шлем-маску противогаза.
     Пришлось простить невольно вырвавшуюся ругань. Оказывается, парень понял так, что сначала "арест", потом освобождение, и только потом — норматив. Растянутая резина явилась для него полным сюрпризом, ловушкой для головы. Он аж подскочил на стуле (удалось оторвать только попу), проверив всю эту "гражданскую амуницию" на прочность, ему объяснили, что неподвижным, мол, посопи. Четверть времени скостить — это тебе не фунт изюма, понимать обязан, что тебе на помощь никто не придёт и сам в случае чего бессилен. Дали, ладно уж, минуты две времени, чтобы привык к мысли об этом.
     Мысль мирно никак не давалась. Он подёргивал головой, вращал глазами, что-то шептал… А когда военрук снова подошёл к нему с растянутой резиной, его поразил ужас и безнадёга в глазах этого чемпиона противогазного норматива. Невыразимо тоскливым голосом он сказал: "Я сейчас обоссусь!" Как бы себе, про себя, признаваясь себе самому и сильно сам себя боясь.
     В это время военрука отозвали, блин, в учительскую. А когда он вернулся, злой из-за ложного вызова, оказалось, что противогаз всё-таки надели и даже секундомер пустили, держа прямо перед очками. Всё честно даже без учителя, мол. Мало того, из аптечки достали резиновый бинт и перехлестнули голову крест-накрест.
     Об этом военрук, кстати, раньше сам говорил на занятиях и даже показывал. Это когда шлем-маска повреждена или рассохлась, надо предотвратить сквозняк из щелей, вот морду ремнями и бинтуют. При этом дыхание становится "жёстким". Раньше вдыхался прежде всего воздух из зазора между маской и лицом, а там с разбегу начинался и засос из коробки. Теперь же воздуха в зазоре — с гулькин нос, надо сразу же, безо всякого разбега, тянуть из коробки, мать её. Это тяжелее, а уж когда прикован и сознаёшь, что, хоть задыхайся, сам себе не поможешь, мрак вообще.
     Военрук быстро освободил беднягу от всего, но своё позорное обещание тот всё же сдержал. В завершение всего, его, вероятно, из-за спазмов, начало рвать, а все стоявшие вокруг дружно потом уверяли, что ни о чём таком и не подозревали, думали, ругается он под маской. На их глазах человек мог задохнуться, чёрт побери! Вон, целую резину наблевал, что перед ним военрук держал, сняв с головы.
     А на следующей неделе сходивший в туалет опозоренный в рамках реванша высидел сразу два норматива и тоже с перехлёстнутой головой. Но противогаз он надел сам, голову стиснул себе сам и сидел вольно, со свободными руками, хотя свободой явно и не пользовался. Вот что психология делает!
     Девочкам нервным, склонным к панике, судорожно срывающим противогаз после первого же трудного вдоха, военрук давал такие советы:
     — Сидите смирно, не рыпайтесь, кислороду много и не понадобится. И представьте, что принюхиваетесь ко вдыхаемому — чем это там попахивает? Когда не дышишь, а нюхаешь, быстро воздух не тянешь, не свистит он в ноздрях и сопротивление вдоху невелико. Принюхалась — выдохнула, принюхалась — выдохнула. Ничего страшного, прочувствуйте. Даже приятное можно найти. Когда норматив закончится и сымете масочки, лёгкость охватит неимоверная. А пока вспомните раздел из природоведения — "воздух сжимаем и упруг", поиграйтесь с ним чуток под масочкой. Всегда есть способ вдохнуть легче, чем в прошлый раз, за счёт варьяжа втягивания. Пробуйте, пытайтесь, время незаметно и пробежит. А кто за себя не отвечает и ручки попридержать треба, скажите, я подойду, придержу.
     Кому-то из вас покажется, что на вдохе маска её целует, хотя та просто прилегает к лицу под вакуумом. Некоторые даже высовывают язык и лижут резину, чтобы казалось им, что их влажные губы в губы чмокают. Не советую! Безобидно вроде, но тела-то возбуждаются, поцелуи продолжения требуют вдоль по телу и вглубь… Чего хихикаете?! Жесты порочные выходят, да и потребление кислорода возрастает. Начинает девочка себя чесать и под маской задыхаться, срывает норматив и порой одежду. Впрочем, в частном, вненормативном порядке не запрещаю… всё равно ведь вам не запретишь.
     Да, хорошо он нас знал, и его лепта есть в том, что вчера она выжила, а сейчас ей так хорошо и спокойно, и даже стеснительность куда-то ушла. И боязнь опоздать на хозработы. Даже появился соблазн сачкануть. Во все школьные годы не появлялся, а тут на тебе!
     Мысль, почему так, созрела, а в слова отлилась, будто брызнула, когда хлопнула сорванная с головы резина.
     Родные! Они с Кирой не только подружились, но и почти что породнились. Именно о такой старшей сестре она, одиночка в семье, скрытно и неосознанно мечтала всё время. Сестре, которая совсем недавно была такой же, которая знает, как не надо обращаться с маленькой девочкой.
     И как, увы, обращаются с ней родители — забывшие, вероятно, своё детство, его тревоги и огорчения.
     Старшая сестра! И потому не завидует она её гораздо более пышным телесам — а гордится, готовится стать такой же, как она. И уже, кажется, не стесняется. Вернее, сегодня ещё постесняюсь в противогазе, выдую в хлопающий клапан остатки робости, и потом мы с ней так задружим, так задружим!
     Дабы выразить свои нежные чувства, Ева замычала и сама сняла бюстгальтер, распахнулась вся перед новой роднёй. Да, будто не только тело — душу свою распахнула.
     Кира оправдала доверие, еле заметно, подушечкам пальцев прошлась по нежным местам обнажившейся. Ну да, понятно, так начинало расти и у ней самой — плотные железистые сгустки, очень чувствительные, она знает, насколько, да. И только потом жирок стал обтекать-покрывать, формы рванули вперёд и, не выдержав собственной тяжести, обвисали, пришлось подпирать новым бельём.
     Приятно-то как!
     Внезапно Кира подняла руку и слегка прошлась пальцем по резине, покрывающей щёку. В обычной ситуации, при открытом лице этот жест мог бы показаться пренебрежительным, в лучшем случае — сомнительным выражением симпатии, но сейчас он заставил Еву просто задрожать от прилива чувств. Если и была в жесте пренебрежительность, она вся досталась бесчувственной резине, и до щеки дошла только нежность и сочувствие. Такое ласковое-ласковое прикосновение ощутила щёчка. А потри подушечкой — всё резина поглотит. Палец как бы постучал в окошко и сказал: ну, как ты там, понимаю, что тебе трудно, потерпи, пожалуйста, и извини, что мне легко. Как много слилось в этом скромном жесте!
     А вот она сама не догадалась подбодрить подругу, когда та пыхтела. Ощупывание груди не в счёт, это, может, и болезненно даже при спёртом-то дыхании. Ну ничего, всё у них впереди, ещё не раз будут случаи помиловаться.
     Вдруг в поле зрения круглых очков вплыл огромный будильник. Не встретив быстрой реакции на это напоминание о времени, Кира ещё и шлёпнула ладошкой по попке. Этот ласковый шлепок и помог родиться той самой мысли: родная моя!
     Глухо хлопнула сорванная шлем-маска.
     Девушки стали рядом, обе красные и отчаянно дышащие (Кира в знак солидарности придерживала дыхание, пока Ева сопела в противогазе, а потом ещё и возбудилась немного от вида обнажённой подруги), смущённо улыбающиеся и не испытывающие нужды в словах, чтобы выразить всю нежность. Немного погодя они станут обниматься, но не сегодня. Всё-таки не очень быстро надо сближаться, а то лбами столкнутся.
     Немного отошли вроде. Да и время поджимало.
     — Давай наденем лифчики на брудершафт, — предложила Кира.
     — Как это? — Ева зябко повела плечами.
     — Я — на тебя, ты — на меня.
     — А что это означает? — Ева неуверенно взяла Кирин бюстгальтер, порядком остывший за время их опытов. — Брудершафт — это когда сцепляют локти и чокаются, а потом переходят на "ты", да? А мы и так вроде на "ты", с первого дня.
     — Наш девичий брудершафт означает то, что два наших "ты" сливаются в одно "мы". Как вот лифчики стягивают груди, так дружба стягивает нас.
     — Давай! А потом я причешу тебя, а ты — меня.
     — Идёт!
     Этот ритуал они будут повторять по утрам тех дней, когда их дружба грозит подвергнуться испытаниям. А перед сном в те дни, когда есть хоть малейшая причина испытывать угрызения совести и вину перед подругой, они будут лифчики друг с друга снимать, чтобы спалось со спокойной душой. Вдвоём уходили в ванную и возвращались оттуда в ночнушках, с наброшенными халатиками. Лифчики и трусики (а их-то как снимали?) прятались в туалетных сумочках.
     — Ну вот, и дружба крепче, и обе мы твёрдо знаем, что выдержим в резине десять минут. — Они торопливо одевались. — Живём спокойно и ничего не боимся.
     Они проверили дружбу и в работе: Кира брала сумки из кучи в комнате и бросала их Еве, стоящей в дверях, а та складывала их на носилки, стоящие в коридоре. Быстро получилось, гораздо быстрее, чем вчера, когда они, как дуры, носили сумки в руках.
     Ева медлила бросать свой противогаз в бесформенную кучу на носилках.
     — Что, не можешь расстаться? — усмехнулась Кира. — А ведь он тебя вчера придушил.
     — Не он, а лишние коробки, и даже не они, если честно, а моя собственная глупость. А шлем-маска — хороша! Знаешь, она мне тютелька в тютельку подходит, я это вот сейчас поняла. Другая бы мне за десять минут голову всю обжала — в школе такое бывало.
     — Значит, размер соответствует. Вернее, твоя голова пришлась точно к произвольно установленному кем-то размеру, ещё до нашего рождения. Можно позавидовать тебе. Хорошо бы, если бы и мы ко многим другим вещам в мире оказались подогнаны, случайно или с усилиями. Тогда — полная зачётка пятёрок, ну, и всё остальное полагающееся. Противогаз — ерунда, но с этой ерунды можно начать.
     — Не только подогнан, — тихо сказала Ева и замялась, как всегда, когда не могла выразить свои яркие чувства словами. — Понимаешь… ты не поверишь, но у меня там свой мирок образовался. Домик на лице. Маленький такой, уютный мирок, согретый тёплыми струями воздуха. — И замерла.
     Сейчас решалось, разовьётся ли близость физическая, ощупывательная, так сказать, в духовную. Любая другая девчонка посмеялась бы над такими фантазиями, да ещё косноязычно высказанными. А кира?
     Нет, Кира задумалась. Потом сказала:
     — Погоди-ка, — и снова поискала свой размер в куче, снова натянула на голову.
     А ведь они стояли в дверях, почти что в коридоре! Вдруг кто выглянет из дверей? В лучшем случае привяжется какая-нибудь кличка типа "Резиновой морды". Ева решительно утянула подругу в комнату, закрыла дверь. Кто там украдёт их носилки!
     Сердце у неё пело. Своя, в доску своя теперь ей Кира.
     Та дышала минуты три, но за это время Еве вспомнилось многое из её школьной противогазной жизни.
     На внутреннюю поверхность шлем-масок девчонки наклеивали переводные картинки, наносили пятнышки губной помады и даже духов, рисовали фломастерами, когда картинок не хватало. А потом смотрели, кому чей "домик" достанется на следующем занятии. Дрались с мальчишками, когда те пытались отобрать противогазы, чтобы узнать, что это девчонки с ними такое делают, о чём шушукаются, хихикают, разглядывая? Это же всё равно что вломиться в чужой дом с хулиганскими целями! Скалки у "хозяек" под рукой не было, зато были ногти, кулачки и толстые учебники. Пух и перья летели!
     Мальчишки относились к противогазам безалаберно, а то и умышленно портили их, облегчая дыхание. Они не могли понять, почему их девчонки так ревностно берегут свои резиновые мордочки, ухаживают за ними, особо заботясь об отсутствии щелей и отверстий. Где, не дай бог, появится — аккуратно залепляют лейкопластырем, стараясь сделать понезаметнее, потом подкрасить. Соображения, что если оставить так, то будет легче дышать, были ну очень чужды школьницам. Этот выигрыш не шёл ни в какое сравнение с чувством потери уюта, продуванием всеми ветрами и, в конечном счёте, чувством беззащитности. Ну, ослабления защиты. Вот и конопатили девочки, подклеивали, хотя никто не заставлял, даже просили разрешения взять шлем-маски домой, хотя по инструкции это не положено. Но учителя — тоже люди. Чем бы дети не баловались, только бы не вспоминали, что на сандружинниц их толком не готовят.
     Эта игра в "домики" продолжала детские "дочки-матери", но вместо кукол уже были собственные личики. А то, что основное украшательство приходилось на внутреннюю поверхность, придавало этой затее должную долю личного, скрытного, даже интимного. Впрочем, учительницы-женщины не возражали и против украшений противогазов снаружи, только бы в меру, вдруг проверка какая? Чтоб всё тогда смыть, стереть, мокрой тряпкой обработать и предъявить.
     Кире одна девочка призналась, что когда во второй раз надела противогаз (в первый только училась правильно натягивать и прилаживать), то почуяла какое-то знакомое ощущение. Поняла, какие: будто ладошками обе щеки обхватывает, говоря: "Ой, мамочки!" И как ладошки эти дают иллюзию безопасности, укрытости, так и противогаз, причём даже лучше, поскольку сидит он на голове, греет щёки. Ладошки-то почти сразу отнимать приходится. А через некоторое время почуяла эта девочка, что как будто нос у неё вобрал в себя шланг и коробку, будто носом она внешний воздух вдыхает и он ужен в нём очищается. По сравнению с прошлой борьбой за глоток воздуха, с попытками втянуть его из шланга — отличие разительное. Как будто надстраивается твоё тело. Так, наверное, художник прирастает кистью, хирург — скальпелем, шофёр срастается с машиной, а маленький жокей чувствует огромную лошадь частью самого себя.
     Конечно, спёртость дыхание никуда не девается, но всё равно становится как-то спокойнее, увереннее. Ведь своё тело не подведёт, так?
     Вообще, противогаз — это модель иммунной системы. И почему бы ей не зачислить его в в свой штат? Не ощущать частью тела, так и жить легче во время сдачи норматива. А когда эту часть тела "отчисляем", сразу силы высвобождаются и по телу перераспределяются.
     Поэтому мойте руки перед едой: не напрягайте свой иммунитет по пустякам! Если ему придётся вести войну, то кто-то недосчитается ресурсов и будет вынужден отдыхать. Весьма вероятно, что мозг.
     Некоторые девочки, не желая смириться с запретом на внешнюю раскраску, поверх шлем-масок носили бандажи. Подобие короны, диадемы. Это отличало их от остальных, служило признаком элитарности. И вовсе не потому, что бандажи были какими-то дорогими или красивыми, нет, так любая девчонка выпендриться может. Дело в другом. Если на тебе противогаз, а кто-то хватает за коробку, норовит заткнуть дырку или пережать шланг, что ты делать будешь? Правильно, скорее снимешь резину. А коли её охватывает плотный бандаж и скоро его не развяжешь? Не остаётся ничего иного, кроме как отобрать коробку у врага, проучить его впрок. Причём мастерство наушничанья и интриг, которым славятся некоторые девочки, тут без пользы — бороться надо открыто, здесь и сейчас, без воздуха не обойдёшься ни минуты. Поэтому бандажи носили только те, кто мог постоять за свою коробку, шланг, за себя, свой "дом". Постоять в открытой схватке причём. Вот такое было обозначение принадлежности к элите, функциональное, так сказать.
     Бандажистки и мальчишек шугали, защищали от них более слабых одноклассниц. Постепенно вокруг них стал складываться круг девочек, склонных к честной жизни — без интриг, наушничанья, обмана и зависти.
     Одна из таких "княгинь", большая прежде индивидуалистка, призналась однажды Кире, что "перековалась" не сразу. Сперва кичилась силой и личной честностью, ходила с высоко поднятой головой. Но однажды, наблюдая за очередной сварой, когда новоявленная претендентка на "корону" пыталась отстоять свои претензии, подумала: хорошо, я-то защищу своё от любой девчонки, а ну как объединятся они? Одна — за одну руку, другая — за другую, а третья делай со мной, что хошь? А ведь завистливые да интриганистые корешиться умеют лучше честных. Сама природа интриги такова, что слабый человек не может сделать чёрное своё дело в одиночку открыто, а ищет сообщников, чтобы сработать скрытно и "по частям".
     Нет, надо, надо объединяться честным и как можно скорее! Случайных поводов к объединению, как вот интриги у нечестных, у них будет намного меньше, значит, нужно делать это целенаправленно, умышленно, глядя в будущее. Вдруг придётся давать коллективный отпор интриганкам, скорешившимся на почве ряда случайных интриг?
     Они как раз проходили систему коллективной безопасности перед второй мировой войной.
     И бандажистки создали крепкую компанию сперва из самих себя, потом присоединились девочки честные, но слабые, получили надёжную защиту. Теперь слабость не мешала им противостоять соблазну делать нехорошие дела скрытно. А потом подтянулись и те одноклассницы, что немножко подзапятнали себя ябедами и подковёрными делишками, но зло ещё не успело затянуть их за необратимую границу, "рубикон". Покаялись — простили их и приняли в компанию.
     Вместе им было хорошо и радостно. Когда нет опасности удара из-за угла, в спину, на душе спокойно и таланты расцвести могут. Это, в частности, наблюдалось и в раскраске шлем-масок. С любовью украшали, надо сказать.
     А остальные, "неприсоединившиеся", продолжали пережимать друг другу шланги, подливать нашатырный спирт в коробки и изобретать всё новые и новые подлянки. Как-то сами собой их резиновые "доспехи" приобрели боевую раскраску "а-ля Шапокляк", а в шлангах появлялись скрытые контрафактные дырочки — ведь честно сдаваться они не умели, предпочитали "перешипеть" через "подземный ход". Впрочем, открытой сдачи никто и не ждал, честная компания с этими личностями не связывалась, а сами они себе знали цену.
     Вот к каким последствиям может привести злоупотребление противогазным делом в женском классе.
     Некоторые учителя между собой жаловались, что резко сократился поток ябед и наушничаний, им-де труднее стало управлять детьми. По привычке жаловались, не замечая, что честными детьми и управлять легче, проще и вообще — лучше. Ну да взрослых не переделаешь, бог с ними, главное, чтобы не культивировали подлые методы умышленно, совращая слабые души.
     Забавно прослеживать, как сужение финансовых ручейков в школы приводит к сужению потоков воздуха к детским лёгким, появлению у детей нового слабого, послабее многих других, места, стремления обезопаситься, которое, в конечном итоге, консолидировало здоровые силы в классе и отторгло немногих неисправимых.
     Впрочем, слабое место есть и у любого homo sapiens — это невозможность выжить без других людей, общества. И люди так или иначе объединяются. Стремление добыть средства к существованию с наименьшими затратами сил перерождается в эксплуатацию. А что для эксплуататора главное? Главное — не ставить эксплуатируемых на грань физического выживания (а если и ставить — то поодиночке), не доводить отчаявшихся людей до бунта. И тогда стриги этих баранов да ухмыляйся в усы. "И в жолтых окнах засмеются, Что этих нищих провели".
     А вот противогаз возможности эксплуатации не даёт. Как, в самом деле, поэксплуатировать чужие лёгкие, заставить соседку вдыхать для тебя? Единственное, что можно, — это заставить её задыхаться, поставить на грань непоправимого (многие девочки убеждены, что потерявшая сознание непременно описывается, для того и душили соклассниц). Начинаются поиски средств обезопашения от этого средства химической (но не механической!) безопасности. И вот, пожалуйста, — образовалась честная компания, и всякий член её надёжно защищён.
     А в городских школах, среди зажравшихся детей, чья морда противогаза просит (но не получает), — там всё иначе. Там всё наоборот. И поскольку именно горожане диктуют моду в вузах, сельские девчонки, такие, как вот Кира и Ева, должны дружить, совместно защищаться, друг дружке во всём помогать.
     Сопит, сопит "слониха". Есть немножко времени ещё повспоминать. О чём ещё говорил их старенький военрук? Чёрт, надо было записывать тогда. Не записывали, думали, болтает просто, и только теперь, взрослея, понимаешь, что он передавал опыт, мудрость даже. Попробуем-таки припомнить.
     — Ребята, я ведь знаю, многие из вас как поймут, что дышать можно, так и баловаться начнут. Обычно быстро воздух выдыхают, щёки надувают и дуют, проверяют выхлопной клапан. Мол, не удастся ли изнутри противогаз "надуть", от лица оторвать лихой удалью дутьевой. Не советую.
     Клапан-то испытание выдержит, а вот у вас будут проблемы. Никогда не задумывались, что обычно на вдохе вы всё полностью из себя не выдыхаете, что остаётся воздушок в лёгких? Ну, сейчас попробуйте. Сделайте пассивный выдох с расслаблением, а потом напрягитесь и выдуйте из себя остатки.
     Ну, почуяли? Так вот, вы ведь нечасто полностью так выдыхаете, верно? Рёберные мышцы у вас натренированы на вдох после обычного выдоха, а вот вдыхать после выдоха глубокого они отучились. На воздухе это мало заметно, а вот в противогазе проявится эта слабость. Особенно если после глубокого выдоха ещё, бравируя, дыхание задержать. Потянете вы воздух, а он и не идёт. Вы под страхом задохнуться постараетесь вдохнуть рывком. А это плохо. Вот, смотрите, тут снизу, от клапанной коробки, к очкам идут резиновые "лапки", и посередине в них сделаны отверстия. Видите? Когда противогаз правильно надет, при небыстром вдохе разрежение слегка прижимает шлем-маску к лицу и отверстия примыкают прямо к ноздрям, дыши-не хочу. Хе-хе! И только меньшая часть воздуха идёт дальше, к стёклам очков.
     А зачем вообще их обдувать, знаете? Глазам, говорите, свежий воздух нужен? Свисающие брови отдувать вверх? Нет, это чтобы стёкла не потели. Выхлопной клапан мягок и покладист, да парЫ воды какое-то время внутри обретаются, и если снаружи нежарко, стёкла очков могут запотеть. А тут их при вдохе воздухом обдует, всё и пройдёт. И воздух этот не теряется, тоже в лёгкие попадает. Это когда вы ослабите вдох, резина от лица отойдёт, а отверстия — от ноздрей. Остаток вдоха идёт за счёт уже вобранного внутрь шлем-маски.
     Так вот, отверстия у носа — это хорошо, это предусмотрительно. Но только если дышать ровно, размеренно, вдыхать не торопясь. А если, страшась задохнуться, рвануть вдох во всю Ивановскую, то резиновые "лапки" нажмут на крылья носа. И закупорят его к чёрто… (ну, это не надо). Чем резче вдох, тем плотнее закупорка. Отрицательная обратная связь. Это на людей сильно действует, мгновенно их дезориентирует, как обухом по голове. И слабо вдыхать плохо, и сильно тоже. Придётся помучиться, пока лёгкие воздухом наполнятся. А страх, он велит вдыхать с запасом, силы расходовать. Да уж, снаружи это зрелище, как человек мучается да тужится. Глаза зело испуганные.
     — Откуда вы всё это знаете? — задали вопрос. Этот маленький въедливый парнишка всё время подозревал учителей в неотрывном следовании инструкциям. "По бумажке нас учат", — то и дело говорил он.
     — Опыт, милые мои, горький и даже в чём-то вонючий опыт.
     — Как-как?
     — Вы слушайте, не перебивайте. Приходит раз ко мне разгневанная мамаша, чего это я её драгоценному сыночку "двойку" влепил. Потому, отвечаю, что он с урока моего удрал, да ещё противогаз в коридоре бросил. Не дело это, стёкла могли побиться, поцарапаться, коробка — помяться. Двойка заслуженная. Она снова: а чего это вы ему такой тугой противогаз дали? Ну очень тугой. Он тужился-тужился вдохнуть, да и обделался.
     — Чего-чего?
     — Слушайте внимательнее, повторять не буду, особенно такие вещи. Не могло с ним ничего случиться, остальные ведь сухими остались, выполнили норматив, да я противогазы все лично проверяю. И что затычка из коробки выдернута, и что коробка продыхивается. Методом затяжного поцелуя дырки проверяю.
     Хихиканья под строгим недовольным взглядом стихли.
     — И брошенный дезертиром противогаз я тоже проверил. Мало ли что! Нормальным оказался. Вызываю тогда парня и в лоб ему: выкладывай, что ты там отчубучивал под шлем-маской, только так позор и можно отринуть. Ведь если описался ты от того, что другим нипочём, тебя засмеют. Он и признался — дул ртом, как бы задувая свечу, да потом ещё до десяти считал, бравировал. Может, похвастаться потом хотел, вот мол я какой. А на резком вдохе ему носик и закупорило. От перенапряжения мышц, или там от страха, но он дал фонтан. И убежал, пока наружу не проступило.
     Я потом самолично проверил. И правда, вдох идёт испуганно, на одном инстинкте, не замедлить никак. Ну, я-то знаю устройство противогаза, справился легко.
     — Как?
     — Слушайте. Лучше всего замедлить вдох, ну да это железная самодисциплина нужна. Мало таких, очень мало. Обычно противогаз срывают, норматив коту под хвост. Тех, кто за несколько секунд может придумать выход, тоже мало. Ладно уж, скажу. Надо взяться за очки и чуть-чуть сдвинуть шлем-маску вверх. Тогда лапки перенесут давление на носовую кость, а крылья носа освободятся. Можно также вдохнуть ртом, но тогда обдува стёкол не будет, они запотеют, и снаружи ясно видно: внутри дышит жадина. Но лучше уж вдохнуть разок ртом, чем сдаться и сдёрнуть противогаз.
     (Кира тоже на подобном накалывалась. Только она не сама додумалась, а над ней соседки по парте подшутили. Мол, перед снятием противогаза надо весь воздух, без остатка, из лёгких выдавить, да ещё затаить дыхание на время. А то, мол, углекислота в клапане застоится и он заржавеет. Она и не подумала, что всё это химии противоречит, честно всё сделала, как ей советовали. А когда поняла, что не дышать больше не может и руки пошли снять противогаз, кто-то сбоку, невидимыё через очки, взял её руки в свои — крепко. Рыпаться не было кислороду, девочка сразу кинулась вдыхать, и тут ощутила, как её надули. Чуть не лопнула, недуром вдирая в себя воздух. Так же недуром, как она, бывало, "бурила" струёй унитаз, напрягая живот, когда поджимало время и нельзя было пописать, расслабившись. В этот раз несколько капель не удержала, ведь живот напрягался безумно, старался помочь лёгким. И тоже она ушла, но не сбежала из строя, как тот мальчишка, а при первой возможности, достойно. Но ничего не проступило, хотя ощущения мокроты — не из приятных. Что ж, бывает, не надо верить всяким безоглядно.)
     — Да вам и раза хватит, — продолжал военрук, — чтобы отучиться дуть в клапан. С тех пор и предупреждаю всех, а то каждый думает, что он умный такой, один додумался до дутья.
     — А зачем сразу двойку? Если неясно, отчего человек убежал, может, погодить с выводами?
     — Двойку я ему был обязан выставить согласно одной не вполне совершенной инструкции. Отметка за ответ или какое-то действие на уроке должна выставляться до конца этого урока, в крайнем случае — до конца следующей перемены. Если бы я тогда не отреагировал, убежавший оказался бы безнаказанным вообще. И подал бы дурной пример.
     — Он же по-маленькому…
     — Я говорю — дурной пример, а не дурной запах. А вообще-то, инструкция правильная. Задним числом отметки негоже ставить. И учитель не обязан помнить все перипетии прошлых уроков, он и без того перегружен. Некоторые на этом играют. Окружат журнал и щебечут: а я же тогда-то отвечала, почему же ничего не поставили? Упомни тут, на сколько она наотвечала и достаточно ли по объёму. И отвечала ли вообще. Упираюсь — она в слёзы. Бывают же такие! И добивается своего. Ставлю отметку, и тут же все гудят в голос: я чего это вы ей поставили, она же не отвечала тогда! Ну, каковы, а?! Нет, чтобы раньше сказать, когда она передо мной тут выкомаривалась — нет, только когда уже поставил пером то, что не вырубить топором. Значит, не справедливость их интересует, а просто завиноватить меня хотят, уличить публично в оплошности и на этой волне что-то поиметь.
     Так что инструкция полезная. Проверяй свои отметки, не выходя из класса, не напрягай память учителя. Плохо только, что нельзя ни отменить, ни исправить записи в журнале по вновь открывшимся обстоятельствам. Я уж в министерство писал, да всё без толку.
     Хихикаете. Я ведь знаю, что вам что-то запрещать — лучший способ это поощрить. Небось, начнёте напиваться и проделывать в противогазе разные фокусы с замиранием сердца. Или пари заключать: мол, выпью столько-то стаканов и в противогазе "качну" столько-то полных дыханий в паузой на полном выдохе столько-то секунд. И останусь сухим. Но теперь смысла нет — я же сказал, как облегчить ситуацию.
     — А мы ему рот скотчем залепим! — сказал кто-то.
     — А он себе… пузырь скотчем залепит. Нет, ну каковы! Или вот нажимают соседу куда-то "под дых", так что и на воздухе не вздохнуть, а в противогазе — и тем более. Против лома нет приёма, сдирай, пока в сознании, шлем-маску и мне жалуйся. Вообще, это мы вас зря жалеем, оставляем сидеть, в противогазе норматив надо выполнять стоя. Кто повалился — сдался, раскупоривай его. Лежачего не бьют, создают ему уют. Раньше я даже хороводы противогазные устраивал.
     — Как это?
     — Ну, как хороводят? Встают в круг, по команде надевают противогазы и берутся за руки. И не отпускают до сдачи норматива. Понимаете, в чём суть? Я не знаю точно, кто из них подловат, кто хитроват, а кто слабоват, поэтому руки блокированы у всех. Подловатый не может ими незаметно сделать гадость, хитроватый — облегчить себе жизнь, им сжимающие руки соседей как бы говорят: "Не дадим". А слабому, склонному к панике при первых трудностях жмущие руки ГОВОРЯТ: "Не бойся, не падай духом, потерпи, мы тоже несём эту тяготу, но не пытаемся свалить с плеч. Значит, и ты сможешь!"
     — Ловко придумали! — сказал тот самый "противоинструктор". — Выходит, каждому руки соседей воздают по заслугам. Не надо никакого следствия, наблюдения, разбирательства, отметок в журнале.
     — Ну, это я потом понял, — ответил военрук, — а тогда боролся лишь против паникёров. Противогазы были менее совершенны, чем у вас теперь, более тугие в дыхании. Один решит, что задыхается, сорвёт "хобот", другие это видят и начинается цепная реакция. Или "домино", костяшки падают одна за другой. Один паникёр срывает занятия во всём классе. Нужно что-то типа заградотряда. У нас из здорово оболгали "демократы", пороху не нюхавшие. Ну, об этом я вам потом расскажу. И вот придумал я такую вот "круговую поруку". А потом уж понял, что одних за руки держат, а других — поддерживают. Разницу усекаете?
     — По-моему, такой вот "хоровод" — это модель коммунизма, — сказала одна девочка. — Военного, "противогазного", но только тяготы все несут, не уклоняясь.
     — Может, ты и права. Но вернёмся к нашим баранам. Дышать в противогазе надо размеренно, весомо, ритмично. Видели, как человек с тяжестью идёт — совсем не так, как налегке. Шагает медленно, резких движений не делает, вперёд на шаг дальше смотрит. И никаких рывков. Это требует лишней силы, и потом разогнанная тяжесть тебя сама рванёт в сторону, тормози её ещё. А то ещё можно упасть или задеть кого-то или что-то. Экономит силы грузчик. А противогаз — это большая нагрузка на рёберные мышцы. Кто хочет над ними поиздеваться (своими, своими, только своими), я выдам противогазы на перемену, только чтоб с подстраховкой упражнялись, а остальные — силы экономьте, ведь долго норматив-то выполнять.
     Хотя… вам ведь скучно будет, вот и начнёте пробовать — и дышать по-всякому, и над соседом подшучивать. А ведь кто реально надел противогаз, тому не до скуки. У того все мысли направлены на то, чтобы выбраться из газового облака. Такую порой смекалку приходится проявлять! Ну, я же рассказывал.
     Мы как-нибудь проведём индивидуальные учения. Человек в противогазе стремится выбраться из облака, пропитавшего школу, а секундант идёт рядом с ним и обрисовывает газовую обстановку. Карточки показывает, всяких оттенков. От красной — мгновенной смерти без средств защиты, до зелёной — чисто, можно резину снимать. А за секундантом идёт контролёр и следит за тем, чтобы порядок показа карточек был логичным.
     Но это — как-нибудь потом, а пока я вижу, что несколько девушек явно страдают избыточным весом (он сказал проще, но совершенно необидно, на бумаге эту интонацию не передашь). Да, и парни многие курят. Что, нет? А кто табачный пепел в водке размешивал и тайком в шлем-маску намазывал? Не можете даже час без курева, наш скромный противогазный норматив! Надо, надо по всей школе ввести новый норматив — на непрерывное дыхание чистым воздухом. Скажем, четыре часа. Не выдержавших — отчислять! Шучу, конечно.
     Так вот, кто не курит и не толст, не радуйтесь, у вас тоже могут быть искажены потребности. Кому жизнь не в радость без модных тряпок, кому — без порнушки, знаю я вас, кто всего лишь теребит волосы или без конца протирает очки. Многие хотят от переедания или других вредных привычек избавиться, но вслух не признаются и не знают как.
     Противогаз может вам сильно в этом деле помочь. Когда вы его натягиваете, все потребности, кроме кислородной, тут же отходят на второй план. И вот с этой-то оставшейся нуждой вы можете экспериментировать, изучая не её примере общие свойства всех потребностей. Как они вас держат и кнутом погоняют. А вы их попробуйте — кнутом!
     Вот если вы выдохнете полностью и ещё сделаете паузу, то сильно потянет вдохнуть — я об этом уже говорил. А вы спросите себя — а чего это я так тужусь, аж нос в кулачок сжимается? Признаков кислородного голодания не наблюдается, в глазах не темнеет, вокруг друзья, они в Зачем недуром вдыхать, пуп рвать? Боюсь, что запаса воздуха нет, или по привычке всего лишь тянет? Поймите, уясните себе, что ваша потребность — за секунду набрать полную грудь воздуха — явно избыточна, а если вдыхать помедленнее, то и лапки нос не зажмут. А, уяснив, постарайтесь свою разросшуюся нужду укротить. Так ил сяк, пробуйте ещё и эдак. Поверьте, нудно очень уж постараться, чтобы без посторонне помощи потерять от удушья сознание. Но вы всё-таки предупреждайте соседей, чтобы всегда на помощь готовы были прийти. Может, среди вас есть гений самоудушья?
     А когда овладеете своей потребностью в кислороде, то навыки укрощения переносите и на любые другие. Легко справитесь, точно говорю.
     Надо бы поделиться этими воспоминаниями с Кирой. Вот, кстати, из-под резины показалось раскрасневшееся, но счастливое подружье лицо.
     — Поняла! Создаётся там мирок особый. Где-то вокруг верхней губы, верно?
     — Да, Кира, да! — Значит, не соврала из вежливости, и в самом деле проняло её. — Хоть стены пованивают, а атмосфера тёплая. Всё пропитано моей заботой — это же я забочусь о свежем воздухе, напрягаю грудь, а потом отдаю туда тепло своего тела. Это как в дом деньги приносить, продукты. Иногда не хватает, так я своих успокою, как вот успокаиваю грудные мышцы — потерпите немного, скоро всё наладится. В жизни ведь не всегда всего хватает, приходится и ужиматься в потребностях.
     — Точно! Ещё знаешь, где такой мирок образуется? Между ногами, когда ты не в очень короткой юбке, и ещё… ну, у кого груди дают в декольте ложбинку, то там. Если всем ветрам не открывать, конечно.
     — А и верно! То-то я смотрю, что в джинсах теряется что-то такое, что есть в юбке. Потому не очень люблю я их. Разве только из стеснительности надеваю. А когда можно, в юбке хожу. Как в городе только, не знаю.
     Кира взглянула на часы.
     — Всё хорошо, но пора и на работу. Носилки — это не ящик для денег в банке. Знаешь, кассиры умеют, бросая в него деньги, одну купюру так отдельно прислонить. Кто быстро вынимает, тот её не захватывает. И перед обслуживанием следующего клиента кассир эту купюру приватизирует.
     — Ой, ты что! В городах так обманывают???
     — Ещё и не так нагреют, бывало! Но мы, говорю, не можем так с сумкой обойтись. В смысле — зажилить, если пересчитывать не будут, и отдать, если будут. Куда мы её спрячем? Как бы тебе помочь с ним, со своим, расстаться? Вот как — ты его пометь. Напиши ручкой имя.
     — Ой, ты что! Ругать ведь будут, когда увидят. Может, тут на курсе я одна Ева. А не одна — всем померят, меня вычислят.
     — Противогаз — не хрустальная туфелька, — усмехнулась Кира. — А ты внутри пометь, возле уха, а то к носовой части не дотянешься. И полностью имя не пиши, а первую букву только. Можешь маленькую. Знаешь, как на иконке у Internet Explorer? Давай, ставь. Распишем только ручку, а то резина мягкая. Вот так. Теперь ставь автограф. Да не левой рукой, кто там будет почерк проверять! Выводи правой, подштрихуй немножко, а то сотрётся. Ну вот, теперь пообещай ему ждать и что никакой другой уже не наденешь.
     — Вот. Так пойдёт?
     — Пойдёт-пойдёт. Давай теперь сюда своего "ребёночка", уложу я его в "кроватку". Пускай теперь спит крепким сном, а выдадут в своё время тебе, ты его… Нет, наоборот, он тебя — чистым воздухом покормит, а ты пососёшь. Ребёночек наоборот, кормящий свою мамку.
     Ева расхохоталась, отдала.
     — Десятиминутное кормление — выдержу. — И тут же посерьёзнела. — А что-нибудь ещё не придумают для нас?
     — Преподаватели учат по раз и навсегда утверждённым планам. Я узнавала — тут есть такая Вероника Макаровна, она просто помешана на инструкциях. Ни секунды сверху не даст дышать. Ладно, пойдём.
     Кира, как мы знаем, отказалась права — опасность исходила не от преподавателей.

     Послесловие Лёшки: Прочитал я сей рассказик и вспомнил историю из своей школьной юности. Нам на лето выдавали "боекомплекты": куда входил и противогаз в сумке. Ну, в "Зарницу" играть, нормативы тренировать, сборы однодневные проводились неожиданно. Расписывались мы за всё, а родители ещё и денежки вносили — залог не залог, но надёжнее всё же будут за детьми следить.
     Большая часть забрасывала эти "боекомплекты" подальше, противогаз им на военных уроках уже надоел, ещё летом он тебя мучить будет — нет уж. Меньшая часть — баловалась, скоморошничала в резиновых масках, ныряльщики за раками тренировали задержку дыхания, а стеснительные девочки, все сплошь первого размера масок и нулевого — пониже, спирая дыхание в резине, мечтали, что это их затяжно так целуют.
     В общем, ничего садо-мазо не было.
     Но вот приехал на каникулы старший брат одного из нас, городской студент, и на пляже рассказал, что его однокурсник наложил на себя руки. Сессию не сдал — и в петлю. Впрочем, о мотивах толком никто ничего не знал. Вроде и с девушкой у него были нелады, и с родителями общего языка не было. А может, и преувеличено всё. Но что-то же в петлю его толкнуло, нет сомнения.
     Студент ушёл плакать, а нас это известие поразило, мы остались сидеть на песке. Как же это так, ведь ненамного старше нас парнишка — и на тебе. У нас от двоек в школе, бывало, долго плакали и даже из дома на ночь уходили, чтоб злость родительская выветрилась, но ни у кого даже мыслишки об уходе вообще из жизни не мелькало. И не могло мелькать.
     Конечно, заспорили. Одни говорят — ни в коем случае добровольно не надо, нельзя, даже церковь против самоубийств. Другие возражают — а раковые боли, а плен с пытками, а если только с собой можешь врагов гранатой подорвать? Ладно, убедили, сказали первые, что в исключительных случаях можно, но ведь здесь-то ничего такого не было. У нас в деревне были "возвращенцы", неудачные расстуденченные, комбайнёрами работали, почтальонами — и ничего, даже счастливы. Нет, из-за несданной сессии, из-за бросившей девчонки — не след.
     А у нас как раз недавно одна девчонка с парнем разошлась. И говорит: Я, мол, тогда долго плакала, не ела целый день, места не находила себе, а ему хоть бы хны — тут же с другой загулял. То есть одно и тоже, в данном случае — расход, может по-разному восприниматься, ощущаться. Ну, и заваленная сессия — тоже. Может, ему это хуже пытки на дыбе показалось.
     Бывший парень, как ни странно, поддержал, хотя у лежал возле другой. Вспомните, говорит, школьные прививки. Медсестра одна, игла одна, тела мало чем отличаются, но все девчонками ревели белугами, а мальчишки терпели. Верно, одно и то же по-разному воспринимается.
     Факты верные, не оспоришь. Помолчали. Студент, видим, на тот берег заплыл. Наш "бабник" уже потихоньку к прежней своей пассии перебирается. И тогда та, от которой он отползал, вдруг говорит: некоторые девочки с первого по десятый класс орут от уколов одинаково, даже громче с возрастом, а вот я маленькой вопила, верно, и в средних классах не вполне молчала, но вот уже несколько лет, как лифчик надела, терплю на манер мальчишек. Даже с ними идти норовлю, даже если в попу, чтоб вопли не смущали. Значит, можно же переключиться на другое восприятие. Тот парень просто поспешил. Поразмыслил бы он так и сяк, обдумал ситуацию — всегда какой-нибудь "живой" выход найдётся.
     Девчонки — к ней: а как ты научилась молчать? Она: несколько дней перед прививкой колола себя иголкой и старалась не ойкать. Ну, им такой способ не подходит. И негигиенично, и кроваво, и по следам от уколов могут за наркоманку принять. И потом, сама себя, ясное дело, больно колоть не будешь. Нет, не уколы тебя закалили, наверное, ты просто волю проявила, которая раньше спала.
     "Старая" девчонка говорит парню: слушай, кольни меня, поколи, иголку мы спиртом оботрём, место выберем потайное и не очень кровавое. Хочу, понимаешь, научиться терпеть. "Новая": да ты же, корова, заорёшь и заложишь его, знаю я тебя! Парень, из духа противоречия, говорит: пускай орёт, я на неё противогаз надену.
     Снова все замолчали. А ведь это идея — тренировать терпеливость задержкой дыхания, и бескровно, и бесследно, и бесшумно почти, и не вредно для организма. Ныряльщики за раками похвастались, до каких минут довели задержку дыхания в шлем-маске. Может, и вправду так?
     Но всю обедню испортил Витька. Он не пловец, а просто тренировал силу воли. И до того довёл тренировку, что вдох пошёл помимо воли, неостановимо, неудержимо, мощно. А противогаз старый, резина крошится, ну, и какая-то крошка там отвалилась. Её подхватило потоком воздуха, носоглотку нашему герою просто пробило. Хорошо ещё, что во рту застряла, смахнул шлем-маску, не заметив, проблевался, просморкался. А если бы в дыхательное горло попала? Задохнёшься к чёртовой матери! Нет, только не в таких противогазах это делать.
     Ему уже советовали на нос надеть ситечко от чайника-кофейника, чтоб крошки отражал, и он уже задумался, но тут слово взял худенький мальчик в очках, настоящий "ботаник", даром что без книги в руках. Так и буду называть его — Ботаник.
     Всё это не пойдёт, заявил он, и не из-за крошащейся резины, а в принципе. Без воздуха жить нельзя, и рано или поздно, но придётся вдохнуть. А мы сейчас говорим о том, что на человека сваливается какая-то беда, кажущаяся ему огромной, непереносимой, несовместимой с жизнью, и надо научить его ужиться хотя бы временно с этой бедой, чтоб выиграть время и убедиться, что не так уж страшен чёрт, как с первого взгляда, что жить можно. Беда, объективно оставаясь одной и той же, должна съёжиться в представлении о ней, к ней надо адаптироваться. А как привыкнешь к отсутствию воздуха?
     И верно. Молодец, Ботаник! Но что же делать? Может, просто носить противогазы с примкнутой коробкой, беда — это затруднённое дыхание будет. Тоже не подходит, это — постепенная тренировка грудных мышц, а готовиться-то надо к чему-то типа резкого укола иглой, против этого "закаливаться". Как же тогда?
     Кто-то вспомнил, как проверяли противогазы в газовой камере. Кому не повезло и газ проскочил, получали просто шок в нос, глаза, потом не могли проплакаться и проблеваться. Вот уж резко, так резко! Но все потерпевшие, а их тут несколько сидело, в один голос заявили, что никак ужиться с этой дрянью нельзя ни на секунду, не говоря уже о том, что кто тебе позволит баловаться с газовой камерой. ОВ, должно быть, на строгом учёте.
     И снова выручил Ботаник. Хлипкий, он в детстве иногда терял сознание от перенапряжения за домашними заданиями, и его приводили в чувство ваткой с нашатырным спиртом. Его это прямо вырывало из небытия, резкий обонятельный удар. Нельзя ли это использовать, тем более нашатырь легко доступен и, раз так применяется, безвреден?
     Тут к нас присоединился приплывший с того берега студент и спросил, что это мы не плаваем. Мы пошли купаться, по дороге тихо поручив Ботанику отработать свою идею.
     Вот что он потом рассказал. "Хобот" отворачиваем, через него воздуху слишком долго идти и аммиак рассеется. В "рыло" вставляем круглую резиновую пробку, позаимствованную из химического кабинета, сквозь которую продевалась стеклянная трубка. Вот в это отверстие и закладываем ватку, пропитанную нашатырным спиртом, можно для верности закрыть чем-то вроде чайного ситечка или просто лоскутка на круглой резинке. Шлем-маску — на голову, призадерживаем дыхание, потом отпускаем. Р-раз! — и уже глаза ест, и по носу ударило, особенно ежели в нём сухо, посли-то смягчают химический удар.
     Если тренироваться группой, то тогда ватку кладём сухую и ложимся на спину "рылами" вверх, а девочка, которой мы это дело доверим, капнет нам по капельке или по нескольку из пипеточки. Можно так: сядет тебе на животик — дыхание затаивай, накапает, встанет с животика — дыши, дорогой, полной грудью.
     Ботаник допетрил до двух типов тренировки. Либо ты волен сорвать противогаз, и тогда просто борись с собой, увеличивай время выдержки. Сегодня выдюжил три секунды, сорвал, завтра давай побольше и так далее, пока не научишься дышать аммиаком. Можно потом и подкапывать, чтоб постоянно шёл газ.
     Либо помощник тебе руки вяжет и у тебя нет выхода, кроме как дышать, чем дали. Походе на пытку, но через несколько раз тебе руки связывают так, что можешь секунд за десять освободиться. Таким образом, у тебя десять секунд "жёстких" и столько "мягких", сколько сам отмеришь. Постепенно число "жёстких" секунд уменьшается, а "мягких" ты сам себе увеличиваешь, вплоть до полной свободы рук. Здесь результаты обоих методик должны сойтись.
     Молодей! Мы с жаром взялись за дело. Призабыли даже, что всё это предназначалось для изнеженных девочек, пасующих перед прививками.
     Потренировавшись индивидуально, стали подумывать о соревнованиях. Нужно выбрать закапывательщика, кому доверяешь. Здесь в выгодном положении очутились две девушки одного парня, о них уже говорилось. Наверное, не без задней мысли соревновались, что одну из двух он выберет. В смысле, может, к старой вернётся или убедится в стойкости новой.
     Ориентировались друг к дружке спинами и стоя, и ровно лёжа, и ещё как-то очень неровно — то сидя на пятках, то лёжа на животе и выгнувшись, попа одной в промежности другой. Много позже я сообразил, что черпали они фантазию из Кама-сутры, хотя, конечно, догола не раздевались — в купальниках были. Руки за спину, рядом. Вспоминаем картинку из санитарного учебника: каждая берётся одной рукой за запястье другой своей руки, а ладонью той — за запястье чужой. Образуется прочный квадрат из кулаков, на который можно сесть и быть унесённым. Только здесь руки были назад и очень близко друг к другу. Очень маленький квадратик, не для чужой попы.
     А "двоедЕвец" вязал эти ручки верёвкой. "Обезьяний узел". Потому обезьяний , что, как мы вычитали, обезьян ловят на искусственное дупло с крохотным отверстием и плодом манго внутри. Обезьяна просовывает руку, хватает плод, а с ним руку уже вытянуть не может. Бросить не догадается, из жадности, так и топчется вокруг дупла.
     Разница между обезьяной и девушками в том, что, брось зверь манго, руку он может сжать и назад протиснуть. А девушка, разжав ладонь, ничего не выгадывала: запястье, чужое или своё, продолжало находиться в ладошке, мешая сложить её трубочкой и выпростать из узкой петли. Только знать давала сопернице, что рука тянется сорвать шлем-маску, вот та обрадуется. Лучше уж, наоборот, пожать чужое запястье: терпи, подружка, мне тоже достаётся.
     Изобретательность проявлялась и при связывании четырёх ног, когда они оказывались рядом. Лодыжки, щиколотки так переплетались и прижимались, что каждая чуяла непроизвольные подёргивания мышц другой. И вообще, тела так смыкались, что страдания одной передавались другой.
     Труднёхонько было после всего этого ориентировать "рыла" с ватой вертикально, чтоб закапать нашатырь. Пришлось девчатам заняться развитием гибкости. Особенно эффектно выглядело, когда, будучи связаны стоя, спиной к спине, они клали головы на плечо друг друга, лица рядом, "валетом", пусть в масках, но всё же. Парень капал, целовал в закапанное и подталкивал головы вверх — уже можно, мол. А можно и не поднимать, так и страдать на плече друг друга.
     Я тоже пробовал. Ну, глаза ест в любом случае. Насморк смягчает резь в носоглотке, но если загодя высморкаться, носоглотка сухая, то опосля вдохнёшь — и аммиачная струя по сухому будто бритвой режет, славный химический удар. Решай — дышать или не дышать, рот приоткрой, всё легче. Если выдюжишь первые атаки, то дальше появляется мысль "выдышать" газ из ватки, поскорее через себя прогнать и спровадить через выхлопной клапан. Дышишь так, как нашлось вот только что, как меньше режет и душит. А там и насморк спасительный появляется, не голая носоглотка, уже легче. Чуешь, как у тебя в носу образовалось нечто, аммиак впитывающее. А то и капнет из носика раз-другой в выхлопной клапан.
     Если терпим "очки в очки", то глаза надо держать открытыми, зажмурился — проиграл. А экстрим состоял в постоянной "капельнице" до те пор, пока кто-то не сдастся.
     Нашлось ещё одно способу применение. Старший брат Ботаника страдал нерастянутостью связок, что особенно было заметно на разминке на уроках физры, физрук хмурился, ребята посмеивались. Особенно не удавались бедолаге подтягивание подбородка к коленям из положения сидя на полу, ноги вытянуты. Схватившись за лодыжки и напрягая бицепсы, он гнул и гнул своё тело, но под коленками начинало жутко щемить и всё приходилось бросать. Ну,, никак не получалось преодолеть эту проклятую боль связок под коленками.
     Тут-то и пришёл на помощь противогаз с нашатырём. Сначала брат "качался", приучал тело к ритму дыхания: сгиб-выдох, разгиб-вдох. Такой железный ритм устанавливался. И тут раз — на голову "колпак" с вонью. Разгибаешься, автоматически вдыхаешь — и в тебя лезет аммиак. В носу свербит *и это ещё слабо сказано!), глаза слезятся, нужно сдержаться, чтоб поскорее не выдохнуть-выплюнуть из-под маски эту гадость. Упираешь на то, что это всё не вредно, а наоборот, полезно, раз на пузырьке написано: "Для ингаляций".
     Зато с большим рвением сгибаешься, выдыхая. Подтягиваешь обрезиненную голову прямо к коленям, устраиваешься на них подбородком, щемление под коленками отходит на второй болевой план. Напрягаешь бицепсы, словно именно близость головы к коленям должна защитить тебя от раздражающего газа. Весь в напряге, а не двигаешься и дыхание затаил. Близкая болевая память кричит: ни за что не разгибайся, вдохнуть ведь потянет!
     Потом, конечно, удушье тебя разгибать начнёт, чтоб вдохнуть-таки. Если пересидишь, вдох выйдет резкий, поток газа и обжечь слизистую может. Тут уж дави желание сдёрнуть поскорее маску.
     После нескольких неудачных попыток брат развал Ботаника на подмогу. Тот пристёгивал ему игрушечными наручниками, двумя их парами, запястья к лодыжкам, отсчитывал ритм качания (не так размашисто, как со свободными руками, но иначе никак), капал нашатырь на ватку, а в подходящий момент надевал на скованного противогаз. Имел строгий наказ ни за что не спасать, что бы брат ни мычал и как бы ни бился, пока не сделает три полных качания. Потом это число возросло, потом Ботаник научился из шприца поливать ватку прямо в "рыле", не снимая противогаз. До двадцати качков довёл, представляете?
     Голова брата появлялась из-под резины потная, со взъерошенными волосами и красными, слезящимися глазами, нос отчаянно сопливился (из-за соплей этих и приходилось кончать), но главное было сделано — упрямые связки побеждены, гибкость обретена.
     Кто-то, особенно кто хочет у нас это перенять, подумает: насморк, выдышивание, зажмуривание — а честно ли это? Ну, во-первых, насморк не запретишь, сморкаться технически под маской невозможно, а выдышивается газ независимо от того, думаешь ты об этом или нет. А во-вторых, основная цель у нас — не страдать как можно дольше и сильнее, а научиться, когда на тебя сваливается что-то на первый взгляд невыносимое, адаптироваться к нему, используя все резервы организма. Дух состязания только помогает превозмогать себя, преодолеть психологический барьер. Никаких призов для победителей ы не назначали.
     А тот парень так с двоими и дружит.

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"