— Что-то не так, Кир, — сказала Ева, забавно морща лобик. — Грибы-то срезанные, а таких в нашем лесу сроду не водилось.
     — У-мм, — ответила подруга.
     Она, видите ли, жевала. Нет, не грибы-сыроежки и не ягоду лесную, а сугубо городские чипсы. Ну не может даже сельская девчонка, хлебнувшая городской жизни, кушать в лесу естественную пищу, лучше запасётся на всё время ярко-обёрточными эрзацами. Ягодку найдёт, попробует осторожно и поморщится — отвыла уже.
     Даже Ева возвращалась к домашнему питанию не сразу и не с радостью, хотя ей было проще — она ведь приехала на каникулы в родную деревню, и мама снова варит ей привычные блюда, заставляя вспоминать полузабытые вкусы годичной давности. Прошлые пристрастия мало-помалу вспоминаются, восстанавливаются. Хотя не за горами новый учебный год, и снова город навяжет свои вкусы.
     Кире сложнее — она у подруги гостит, любимые блюда детства ей тут не подадут, хотя стараются накормить повкуснее. Но без опоры на прежнее гурманство получается плохо, иной раз с трудом глотает девочка суп да каши. А потом из гостевой комнаты слышится хруст чипсов, шорох каких-то обёрток…
     Вот она прожевала, сглотнула и смогла наконец ответить:
     — Да какая разница! Главное, чтоб это были грибы, а не жёлуди. О, смотри, вон ещё один.
     Девочки подбежали к очередной высовывающейся из травы шляпке. Кира нагнулась и проверила, легко ли отделяется гриб от земли, но поднимать не стала, а присела поглубже, на самые корточки.
     — Вот как пришлось бы приседать, чтобы чисто срезать… Ой, трещат уже! — Она аж подпрыгнула, потом провела руками по швам.
     Ева успела заметить, как натянулись бриджи на мощной заднице подруги. Действительно, аж затрещали. В лес надо ходить в чём попросторнее, но приехали-то подружки прямо из города и гостья располагала только своим городским гардеробом. Мини-юбка при таком приседе точно бы разошлась по швам, джинсы с низкой талией приходилось бы после каждого приседа и даже нагибания подтягивать, пояс таранил бы туда-сюда тазовые косточки. И кира выбрала вот эти облегающие, до колен бриджи. Подтягивать их, правда, приходилось тоже, но не после каждого наклона, да и пояса как такового не было, только вшитая изнутри толстая резинка. Всё лучше.
     Верх тоже был городским — ярко-зелёный топик с узкими бретельками и голой спиной поверх и не думающего скрываться бельевого лифчика с широкими белыми бретелями. Всё это утряслось при ходьбе, поворотах и нагибаниях, и если узенькие верёвочки плотно прилегали к загорелой коже, то беленькие полоски с пряжками выглядели так, будто их кто-то поддёрнул и отпустил. А ведь дело происходит на природе, и лифчик либо должен выполнять своё предназначение, либо отсутствовать вовсе. То, что в городе смотрится игриво, здесь выглядит скорее неряшливо. Другие критерии.
     Ева всё порывалась подтянуть подружке пряжки, для того ведь их и делают на лямках, чтоб регулировать, негоже, когда та-акой бюст оттягивает топик, а лифчик лентяйничает… Но своим поведением та вполне соответствовала облику, умеренная расхлябанность и милая девичья непосредственность на отдыхе.
     Хозяйка не была стеснена в выборе одежды, и будь её воля, оделась бы в некороткое платьице или даже халатик посвободнее. Она наслаждалась бы отрывом от надоевшей городской моды, ощущением на теле добротного женского белья, нимало не думая, как на это посмотрят. Так она и делала, с удовольствием ходя по ровному, ни через что не перелезая, не перепрыгивая, не перелезая. А вот Киру понесло в лес за грибами. Халат тут неуместен.
     И она выбрала шортики, ещё подростковые, но ничего, налезли. И странное дело — будучи весьма короткими, где-то на треть бедра, выглядели они скромнее, целомудреннее длинных Кириных бриджей. Как штаники на мальчике, да и под них хорошо вписались большие классические трусы, не жмут, не проступают. Те трусы, наподобие которых были на девочке Еве ещё со времён младенчества, и потому их ощущения на теле придаёт уверенности, безопасности.
     А на Кире бриджи — словно лосины, обтягивают по "не могу", проявляют лобок и "женский киль" лучше, чем сама нагота, через натянутую материю проступают викини, и даже волосики, казалось, являли бы свой курчавый рельеф, не брей их хозяйка. Ну, а сзади — сами представляете как выглядит.
     Майка на Еве была длинной, до попы, под шейку и с короткими, но рукавами, не её вина, если что и прокантовывается чуток. А то как же — это же лес, тут и мошки, и комары, и клещи, и прочая нечисть, да и прохладно, деревья же сверху. Говорила Кире — оденься поплотнее, да той всё по барабану. Хорошо, что не мёрзнет, видать, полнотелость помогает.
     Теперь Кира погладила попу и рассмеялась:
     — А ну как разошлись бы! И была бы нитка с иголкой, а не зашьёшь, ни миллиметра запаса нет. Ну, спустила бы тогда топик вниз, за юбку сошёл бы, только бретельки подвязать. Ха-ха-ха!
     Ева воспользовалась случаем и обратила внимание подруги на бретельки. Та поправила, нагрузила лифчик, высвободила топик, но лучше стало ненамного. Да кому смотреть-то, господи!
     Кстати, а кому грибок забрать?
     — Бери ты, — предложила Кира. — Ты же у нас хозяйка, варить их тебе, а я только тебе помогаю, а так вообще-то гуляю.
     — Да, но первый гриб заметила ты, — отозвалась подружка. — А потом и ещё один. И потому мы сошли с торной тропки и двинулись через лес.
     — Хорошо, возьму. — И Кирина рука бросила гриб… в Евину корзинку.
     — А я ещё найду, чего там. О, да вон ещё один. Какой гостеприимный у вас тут лес, один гриб найдёшь — другой сразу видишь. Всегда бы так!
     Ева вертела грибную тушку в руке.
     — Подосиновик, а почему же не под осиной? Где она, осина эта? И вообще, почему поодаль от деревьев? Не пойму что-то.
     — Да он же срезанный! Значит, мог и от матери-осины уйти, и от дедушки с бабушкой — как колобок.
     Ева осмотрела нижнюю кромку со следами срезания.
     — Острым ножом и недавно. Откуда они всё-таки берутся? Может, грибник какой уронил?
     — Ну, конечно, — подхватила Кира, уже переходя к следующему грибу. — С дырой лукошко, вот и падает грибок на землю через каждые десять шагов. Что ж, сам виноват — не девай, браток! Оставлять их здесь гнить смысла нет, то ли вернётся сюда растяпа, то ли нет. Небось, шёл из леса к тропке и уже ушёл по ней, потом и не вспомнит, где в лес с неё сходил.
     — Всё равно нехорошо как-то, будто чужое забираем. И потом — а может, он шёл из леса, рассматривал урожай и выбрасывал ядовитые? Как раз на десяти шагах гриб и рассмотришь хорошенько. Ты не знаешь, чем ложные грибы отличаются?
     — П-шш! Вернёмся и у бабушки спросим. А пока думай именно так, чтоб совесть не заедала. Добровольно выброшенное имущество, вспомни лекции по юриспруденции. Вот что, дальше сама смотри, что всё я да я, а ты кочевряжишься, не хочешь брать. Где-то тут в десяти шагах должен быть ещё один гриб, или я не Кира.
     Он нашёлся, конечно. Ева неохотно забрала его себе, повертела. Вроде, не ложный. Но что-то ей не нравится всё же.
     Тем временем Кира подняла голову и забулькала из бутылочки. Прямо как в городской жаре. Нет чтобы ручеёк найти, на колени опуститься, умыться и напиться.
     Ева снова завертела грибок в руках. Первые они с подругой проверяли на ядовитость наиболее тщательно. Даже обменялись рассказами. Интересно, что в их родных деревнях, хоть и в разных районах они, повторялись многие традиции. Например, "поединки ведьм".
     Нет-нет, это не старые карги собирались в лесной глуши и там колдовали. Почему-то ведьм представляют себе именно такими, да ещё в ступе с помелом. Придумали городские всякие сказки себе, небылицы, а съездили бы в деревню поглуше — и сразу бы правду узнали, самую что ни на есть правдивую.
     Прежде всего, ведьма — никакая не старуха. Конечно, став в молодости ведьмой, ею и до седых волос останешься, но после замужества женщине уже просто не до былых девичьих забав. И даже если внучок спросит, отвечают по городскому шаблону и книжку с картинками суют — хотя правдивее показать бы свою девичью фотку.
     Институт ведьм скопирован с института парубков — чем девчонки хуже? Подобно ему, в ведьмы может быть посвящена любая девочка, достигшая менструальной зрелости, если только её старшая сестра не состоит уже в ведьмах. Для вступительного экзамена кандидатка должна приготовить (вот где ступка пригождается!) три стакана зелья и напоить им трёх по жребию выбранных "старых", то есть на грани замужества, ведьм, и чтобы всех трёх не вырвало и не отравились они — но чтобы со всеми случилось что-то интересное: нестерпимое жжение в пузыре с неукротимым потоком, скорый понос или хотя бы неудержимый выпуск газов. Неудивительно, что действо происходило обыкновенно в сельских банях, после купания в них непригодных к ведовству. Для них "девочки просто согласились тут убраться".
     Так же происходили и поединки: чьё зелье круче? Днём устраивался обед или пикник на свежем воздухе, чтобы все ели и пил одинаково. Ближе к вечеру шли, то есть пробирались в баню. Дуэлянтки оставались там в одних лифчиках, а у кого груди веточку не держат — то и без них. Салились на лавки друг против друга и угощали варевом, глотая его одновременно, глоток в глоток.
     За этим зорко следили судьи из числа тех же ведьм. Они клали чуткие ладони на животы глотавших, чтобы у тех не было соблазна имитировать сокращением мышц рвоту. Отвратное зелье запрещалось, его приготовившая дисквалифицировалась — вплоть до изгнания из сообщества. Но имитировать рвотное отвращение считалось ещё более худшим поступком.
     После того как зелье с характерными рыгающими звуками покидало желудок (сдержать отрыжку считалось доблестью, а вызвать её у соперницы — дополнительным плюсом), внимание судей переключалось на выходные отверстия. По уговору соперницы могли либо сидеть на лавках, либо стоять с более или менее расставленными ногами, но максимально неподвижно. Сжимать передний сфинктер не возбранялось, потому что при жжении сильный зажим мог боком выйти, чувство огня в пузыре полыхнуть ярким пламенем. И даже выпуск струи не спасал: ссать больше нечем, а жжёт ой-ёй-ёй, хоть по полу катайся. Сдерживать позывы надо было с толком, не сильно и не слабо. Конечно, и тренировали до того пузыри, не как писсингистки — на объём и давление, а именно как ведьмы — на жжение. Ведали, как быть в таком пиковом случае.
     А к задним сфинктерам отношение было другое. Конечно, их зажимать не возбранишь, но судьи могли, перемигнувшись, одновременно развести терпящим ягодицы и посмотреть, не сдастся ли кишечник. В конце концов, попы у разных девиц разные — по величине и силе, и не большие задницы отличают ведьм — это же не русалки. Судьи просто уравнивали шансы.
     Конечно, наготове стояли горшки, под рукой была туалетная бумага и ароматные (тоже ведьминские) настои в закупоренных бутылочках, которые разбрызгивались в воздухе после "газового" проигрыша. Просто выйти наружу было не то, ведь и судьи, и болельщицы были неглиже — протопленная баня одетых не жалует.
     Но главным во всём этом было не сломить, опозорить соперницу, и даже не участие как олимпийский принцип, а благое свойство характера не держать зла на ту, которая тебя превзошла. В крепости зелья, в учёбе, любви или чём-то ином — неважно. Ведьмы только начинают со ступы и зелья, а ведать стараются — как вообще жить на белом свете.
     Ходили слухи о ведьмах, готовивших такие снадобья, от которых человек через 10-15 минут после приёма взрывается рыданиями с обильными слезами. И соплями, будто получил заряд слезоточивого газа. А от других зелий у лежащей на спине нагой девушке розовели, вставали груди, распухали, аж разорваться норовили, не дотронься, а из сосков на апогее выделялось что-то похожее на молозиво, но очень едкое на палец. Не было невозможным и опередить красный календарь, вызвать кровавое очищение после интима.
     Варили и такие зелья, от которых глаза вылезали из орбит и человек терял чувство времени, потом рад был неимоверно, что на месте зеница ока. От иных крутило живот, да не в переносном смысле, а в самом прямом — по животу ходили круговые спазмы мышц, отвратное чувство внутренней рвоты, когда содержимое кишечника пытается и не может прорваться в желудок. Человек бывал раз любому избавлению, даже такому, когда мощная струя поноса поднимала его задницу в положение "мостика". Если он был без трусов, конечно.
     После того как тебя чуть не выворачивало наизнанку и долго, с минуту мучило, не показывая лёгких путей к избавлению, человек, успокаиваясь мало-помалу, чуял неизъяснимое чувство облегчения, очищения, обновления даже.
     …Ева очнулась от раздумий, опустила гриб в лукошко. Не далековато ли вглубь леса они зашли? Как выбираться-то? Лучше бы, наверное, идти по грибам, а забирать их на обратном пути, грибки-то и вывели бы их обратно к тропке. Даль, сразу не догадались, а поддались жадности, стали наполнять корзинки.
     Ева стала думать, как бы побудить подругу вернуться а пока не стала спешить, опустилась на коленки у очередного гриба и хорошо его осмотрела. Гриб как гриб, только от земли легко отделяется. Подрезан начисто… вернее, срезан, но не здесь, пенька-то нет.
     Кира ушла вперёд, по довольным возгласам ясно было, что её лукошко быстро наполняется. Даже целовала особо крупные и ценные грибы, на весь лес чмоки раздавались.
     Вдруг Ева чуть не вскрикнула. Как же она сразу не догадалась! Если бы грибы случайно падали из лукошка или выбрасывались из него, они бы лежали на боку, часть — на шляпке, ножкой вверх, и совсем нереально, чтобы падающий гриб встал на ножку. Нет, так его поставить можно только намеренно, вдавив в землю, чтоб издали был виден, ведь валяющиеся на боку грибы не всегда издали заметишь. А вот стоячие — их же ищут такие.
     Помните, как в детективе Агаты Кристи "Смерть в воздухе" Эркюль Пуаро сделал вывод: только рукой!
     Но кто же и зачем расставил добротные грибы по всему маршруту? Может, кто-то так пометил дорогу, чтобы потом из гущи леса выйти к тропке? Тогда нужно опасаться встречи с этим путником, не похвалит он, что сняли его метки. Боевые грибные посты. Надо сказать Кире…
     Та вдруг напомнила о себе удивлённым возгласом. Неужели увидела возвращенца? Ева быстро поднялась с корточек и подбежала к подруге, рукой показывающей на удивившее её дерево.
     Это был крепкий дуб с замшелой корой, на которой яркими светлыми пятнами выделялись три дупла — два глубоких конических рядом, и над ними — мелкое прямоугольное, на уровне головы. Походе, они не выгнили, а были выдолблены, но кем и для кого? Если круглые можно было списать на дятлов, то прямоугольное, с ровными краями было не характерно для лесных жителей. Никто из подружек раньше такого в лесу не видел. Что же это такое?
     Кира подошла поближе и ощупала дупла.
     — Не похоже на дятлов, — задумчиво сказала она. — Человек, видать, долбил. Так испортить дерево! И для чего?
     — А вот сейчас узнаете! — ответил из-за спины хриплый мужской голос. — А ну-ка, стой!
     Это адресовалось Еве, которая дико взвизгнула и отпрыгнула в сторону. Краем глаза она заметила несколько мужских фигур с закрытыми лицами — то ли маками, то ли ещё чем. Сколько их — не поняла, но всё равно ведь. И бедная испуганная до смерти девочка бросилась бежать наутёк.
     Вот когда пригодились шорты и кеды! Ноги быстро несли хозяйку вперёд, рука крепко сжимала лукошко, из которого разлетелись уже все грибы, но с пустыми руками чувствуешь себя особенно беззащитно, дыхание частило.
     Не стОит упрекать нашу героиню в несолидарности, тем более в измене, здесь сработал чистый рефлекс. Дело в том, что в бытность свою старшеклассницей она наслушалась рассказов "на ушко" о машинах в лесу с тонированными стёклами и заляпанными грязью номерами, о городских извращенцах, которым помогают местные иуды. Они охотятся в лесу на девушек, особенно целомудренных, и проделывают над ними всякие нехорошие вещи, а потом бросают и уезжают на своих неопознанных машинах. Ужас!
     За годы городской жизни эти рассказы порядком подзабылись, к тому же Ева знала, что Кира нейтрализует любого парня, такая она бойкая. Вдвоём в лесу не страшно, особенно на торных тропках. И вот сейчас эти фигуры с закрытыми лицами и этот хриплый угрожающий голос! Ноги сами взвились и понесли.
     Подвело дыхание. Бегунья запыхалась, стала задыхаться и вскоре вынуждена была остановиться. Вдох-выдох, вдох-выдох…
     Она ожидала, что вот-вот за ней выбежит Кира, бегать она умеет не хуже. Или же донесутся тяжёлые хрустящие шаги преследователей. Но ничего этого не было. В лесу было тихо.
     И тут до Евы дошло: она же бросила подругу в опасности! Может, она бросилась в другую сторону и увела за собой преследователей? Хочется так думать… но так ли это? Уж если бежать, то вместе, взявшись за руки, а если обороняться, то тоже вмес… хотя что девушки смыслят в круговой обороне!
     Вроде отдышалась. Рука конвульсивно сжимает пустое лукошко. Что делать? Надо бы узнать, что с подругой, не напоровшись на этих… маньяков. Ясно, что грибы воткнули в землю именно они, чтобы заманить девушек к тому дубу. А они-то поверили, раскатали губы, радовались ещё!
     И Ева стала осторожно пробираться назад, при случае собирая в свою корзинку камни. Всё что-то под рукой, будет чем отбиться, если не повезёт. Но лучше на цыпочках, на ветки хрупающие не наступая, по листьям не шурша, голову пригнуть, не светилась чтоб.
     Несколько раз понимала, что идёт не туда, сворачивала "туда", но потом снова убеждалась, что направление неточное.
     Услышав наконец мужские голоса издали, удвоила осторожность. Ей удалось незамеченной подобраться довольно близко к тому самому месту, откуда она только что сбежала и где сейчас тусовались трое мужчин в масках и одна девушка. Дело плохо — Кира попала в беду.
     Да, злодеев было трое всего, а сперва показалось, что целая толпа. Мужчины, может, парни, но явно не старики. В отличие от девушке, у них не было причин открывать тела, наоборот, и лица двоих закрывали чёрные гангстерские маски, а на третьем вообще был глухой колпак на манер ку-клукс-клановского, с прорезями для глаз. И вот глядя на него, на то, как уверенно он держится в лесу, как изменяет голос и особенно старается скрыть свою внешность, Ева начала догадываться, что он-то и есть местный проводник-иуда, поставляющий на утеху городским своих односельчанок.
     Грибы, надо сказать, были выбраны правильно. Городские нарвали бы чего попроще, опят или лисичек, разбросали бы их в беспорядке — нет, так опытную, разборчивую в грибах сельчанку не заманишь. А тут — подберёзовики, подосиновики, белые даже… Бери голыми руками! Чапаев с Петькой остались бы довольны.
     Ева вспомнила одну деталь: там, где с тропки они свернули в лес, параллельно ей на расстоянии было воткнуто три или четыре больших белых гриба, и от каждого из них был виден ещё один гриб, поодаль, первый из цепочки, уводящей вглубь леса. Это, значит, чтоб если кто просмотрит один-два первых гриба, заметила бы второй или третий и ушла-таки в лес. А вдоль тропки никаких больше грибов не встречалось, наверное, их подчистили, чтобы девушки с лукошками изголодались по добыче. Чувствуется опытная рука, всё учёл, гад!
     Теперь, правда, в его сети попалась чужачка, и он как раз заканчивал приматывать её к дереву.
     К тому самому дубу Киру приткнули передом. Вот для чего понадобились те конические дупла — чтоб пометился бюст. А в четырёхугольное дупло повыше вошла нижняя часть лица, от подбородка до лба, и по чуть виднеющимся раздутым щекам и по ремешку с пряжкой на затылке Ева догадалась, что подружке вставили кляп. На фоне этой пряжки как-то сиротливо смотрелись беленькие лямочки лифчика, ведь топик с Киры сняли, наверное, чтоб не мялся, а бюст входил в дупла плотнее.
     Чуть согнутыми ногами она опиралась на выступающие корни дуба, а руки обхватывали его ствол, но, должно быть, не сами — двое в масках только что отпустили девичьи ладони, как только их плотно прижала к коре верёвка. Эта верёвка плотно приматывала полное девичье тело к дубу, начиная с колен и кончая низом шеи. Где-то в районе живота витков почти не было, но общая плотность примотки была такой, что видневшиеся бочка бюстгальтера распирала плоть, не вполне вместившаяся в дупла. Ещё бы — их, видать, долбили в расчёте на юную, только что созревшую сельчанку, а попалась более чем зрелая и весьма объёмная.
     Поза, в которой привязали подружку, неснятые бриджи с трусами, снятый по чисто технической причине топик чуток успокоили Еву — значит, насиловать сразу не будут. Вряд ли будут и потом — они ведь не знают, куда убежала вторая, может, уже собирает по деревне охотников с ружьями. Времени мало, истязнули жертву и разбежались. Но как — истязнули? Увы, придётся это увидеть собственными глазами.
     Кира, Кира, подружка ты моя, как же ты им далась? Захомутали тебя как?
     — Случай помешал, — рассказывала она потом, когда всё осталось позади. — Я уже и разговаривать сними начала. Мол, привет, парни, как здорово в такой глуши настоящих мужчин встретить. Я — девчонка заводная, не скинуть ли нам лишнее и не поискать ли полянку поудобнее? Для загара. Веришь или нет, они уже теряться начали, даже сквозь маски заметно. Ещё бы — я ведь топик уже скидываю, а им что ж — в масках оставаться? А снимут маски — и злодейство уже не рулит, начнётся обычное общение, а в нём я — королева. Уже предвкушала, как тебе рассказывать буду.
     Тот, в балахоне, похоже, понял, что инициатива переходит ко мне, перетягиваю я "туристов". И бочком-бочком так заходит мне за спину. И в тот самый момент, когда решалось, снимут они маски или нет, вдруг вижу над собой его руки, а в них — что-то нехорошее. Не успела разглядеть, что именно.
     Удавка, блин! Я мгновенно подкашиваю ноги и падаю на колени. Меня Лёшка научил, как действовать в таких случаях, мы с ним разыгрывали кое-что на любовных играх. Главное — успеть выскользнуть из-под верёвки, потом так или иначе перевернуться, может, на спину упасть, откатиться и оказаться лицом к лицу к нападающему. Не сзади, только не сзади чтоб был! У меня уже фраза наклюнулась, чтоб им все карты спутать: "Мужчины, защитите от хулигана!" Хоть бы несколько секунд выиграла бы.
     Но это оказалась не удавка, а ремешок с кляпом. И вот, палая на колени, я со всего размаху впечаталась в этот резиновый шар носом!
     Будь он потвёрже, сломала бы нос, честное слово! Потом уже, языком, зубами почуяла, что он мягкий. Это меня и спасло. Правда, потом мягкость эта вышла мне боком — он так уселся во рту, что всё перекрыл, дышать трудно было. Но нос он мне спас: чего говорить.
     Из глаз — искры, боль дикая и очень обидно — это же моя кинетическая энергия! Он просто держал кляп, позволяя мне уткнуть в него нос. А когда падаешь на колени, остановиться не можешь. Напрячь мышцы, чтоб коленки распрямить — это неимоверное усилие нужно, и то порвать мышцы запросто. И я чуть не выбила кляп из рук носом.
     Конечно, в носоглотке уже солоно, ничего не вижу, на коленях бы устоять. Все планы коту под хвост. В таком жалком виде бери меня голыми руками.
     Он и взял. Чувствую — рука оттягивает мне подбородок и в рот лезет кляп. Вот сволочь! Я ж соплями полна, как дышать-то?
     Хорошо, не растерялась и из последних остатков воздуха высморкнула всё — ему на руку. А что, не понял, что у меня в носу — получай это наяву! Хоть как-то дышать можно стало. И вообще — спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Ты уже далеко ведь. Ну, не обижайся, Ев.
     Мне дали постоять на коленях, прийти в себя. Смекаю — это чтоб поиздеваться, чтоб поняла всё, что мне скажут. А отвечать-то не могу! Язык под кляпом прогибается, хорошо, рвоты пока нет, а ведь язык — главное женское оружие! Я ощутила себя более беспомощной, чем если бы связали мне ноги и руки. Мне есть, с чем сравнивать, всё это чуть погодя и произошло.
     Я стояла на коленях, приходила в себя, налаживала дыхание. И мысленно ругала себя — зачем поторопилась с топиком? Вон он валяется, выпал из рук. Как бы их не спровоцировал на что нехорошее мой нехилый бюст. Медленно поднимаю руки, стараюсь оправить лифчик, как можно незаметнее, пока они там совещаются. Останься на мне топик, и для городского глаза у меня самый обычный вид, но вот белый бельевой лифчик… А для сельского глаза он как красная тряпка для быка.
     Руки пока свободны, но я не стала ни кляп вынимать, ни топик подбирать. Наоборот, завела из за спину, будто они связаны у меня. Раз война объявлена, язык мне уже не поможет, а позови я на помощь — ещё оглушат, чего доброго, а там над бесчувственной и надругаются. Топик надеть — поймут, что я стыжусь наготы, тоже ничего хорошего.
     Ты спрашиваешь, могла бы я убежать? Тут внезапность нужна, рывок хороший, а я ж закляплена! Понимаешь, будь я уверена, что быстро расстегну на бегу пряжку на затылке и вытащу кляп, смогу дышать свободно ртом, наверное, решилась бы. А вдруг там крепко? На бегу не очень-то поковыряешься в застёжке на затылке, а кончится воздух — и упаду лёгкой жертвой им под ноги, да ещё и сознание потеряю. И тем спровоцирую их на дела ой недобрые.
     Я решила при случае попробовать расстегнуть пряжку, и только в случае успеха посмотреть, нельзя ли сбежать. Затянут ремешок на совесть, аж череп потрескивает, в углах губ больно. А поднятые к затылку руки сразу заметны, как тут быть? Ну, посмотрим.
     Заметив, что я очухалась и наблюдаю за ними, иуда в балахоне снова зашёл мне сзади, и я руки убрала вперёд, чтоб не связал. Но он рывком ставит меня на ноги, аж груди чашки оттянули, перегрузки, блин, в лифчике, как в лифте. И держит меня, гад.
     Так, а за что держит? Чую спиной пальцы крепкого мужского кулака и догадываюсь, что сграбастал он в него обе мои бретельки. Напрягся бюстгальтер, кое-что из него того и гляди выдавится. И если сейчас рвануться, а руки-ноги у меня ещё свободные, о останусь я вообще без верха, топик-то подобрать не успею. Как тогда в деревню возвращаться? Не ночи же ждать, я и днём-то плохо ориентируюсь.
     Стою я очень смирно, потупив глаза, чтоб не выдали меня, дали дождаться своего шанса. Я, конечно, и на тебя надеялась, что приведёшь кого, но ведь это же не скоро, надо и самой держать ухо востро.
     А этот всё жмёт свой кулак, будто кучер вожжи, аж "лошадки" из "хомута" выглядывают. Не дай бог, распалит он "маскам" инстинкты дурные. Но что остаётся делать — только смирно стоять, дать понять, что незачем там крепко держать. Я ведь даже не мычу, стараюсь дышать бесшумно. А щелка для воздуха узкая, не хватает его.
     Удивительно, но на лицо моё они обратили больше внимания, чем на вспучившиеся груди и выпирающий из бриджей лобок. Нетипичные какие-то мужчины. Но тут же поняла, почему.
     Один из тех, кто в масках, спрашивает:
     — Из твоих она?
     — Никак нет, — бурчит из-под колпака твой иу… извини, хотела сказать, иуда из твоей деревни. — Я её первый раз вижу. — И даже голос изменять перестал.
     Обе маски присвистнули.
     — Мы тебе за что платим? Своих чтоб приводил, только своих, и никого окромя, кроме своих. С известной родословной чтоб были.
     — Какая разница? — огрызнулся "балахон", совсем как я тогда, насчёт грибов. — Проверьте, пока держу, целка ли она, и шуруйте тогда.
     — Ты дурачком не прикидывайся, — грозно говорит "маска". — Нам нужны жертвы без "хвостов". А эта, может, дочка олигарха какого, так нас его люди из-под земли достанут.
     "Балахон" замялся.
     — Прикажете раскляпить и спросить, кто она такая? — И уже палец его на затылке чувствую.
     Ну, думаю, если кляп вынет, чёрт с ним, с бюстгальтером, рванусь, да и всё тут. Надо из одной ситуации выпутаться, потом уж из другой. Нужда многому учит, не научит ли она лифчики на манер лаптей из липовой коры плести?
     Представляешь — иду по деревне с "лапотным" бюстом, и оголена в серу, и слова мне никто не скажет, всё в духе старинной русской традиции.
     Но тут в разговор вступила вторая "маска", поздравомысленнее, на мою беду.
     — Незачем, — говорит, — Конечно, окажется она именно дочерью олигарха, её папа с отрядом охранников неподалёку ждёт грибков к костру и вот-вот они по следу пойдут. Выболтал ты, — толчок в плечо кулаком, — наши опасения, а девка, гляжу, не промах. Заметил, как она руки за спину заводила, чтоб мы позабыли, что они не связаны? И дыхание что-то уж больно быстро восстановила. Так что кляпик пусть в ней сидит.
     Блин! Ну зачем умным людям низменные, на грани преступления, наслаждения?! Ведь с головой же чувак, только смотрят мозги не туда. Смотри они в конструктивном направлении, и я бы захотела его в свои парни взять. Из какого, интересно, он города?
     Умник тем временем спрашивает Балахона (так их, без кавычек, буду называть):
     — А вторая, что убежала?
     — Та нашенская, деревенская. В городе учится, скромная очень, целка, наверное.
     — Так чего же ты смотрел, — рычит первая "маска", назову её для контраста Болваном, — Упустил та-акую клиентку! Беги теперь, догоняй.
     Ослаб кулачок, стискивающий мои лямки, покомфортнее стало грудкам. Но Умник опять всё дело испортил:
     — Раз в городе учится, значит, как все. Опоздали мы к ней, и ты не беги. Скажи лучше, она к деревне драпанула или от неё?
     В голосе Балахона проскользнула неуверенность.
     — Вообще-то, под углом… Вы, ребята, ещё успеете, она же с испугу дёрнула, не опомнится, пока не убежит далеко-далеко.
     — Под углом? — недоверчиво спросил Умник. — А под каким углом? Нет ли там ещё какого села? Давай-ка лучше по карте посмотрим. — И зашуршал бумагой.
     Всё предусмотрел! И дочь олигарха, и план местности. Убежишь от такого? Нет, как жаль, что он мне не парень!
     Тем более, что его недоверие вышло мне на пользу.
     — Да чего там смотреть! — нехотя признал Балахон. Теперь он держал меня всего за одну лямку. — Ну, может она выбежать тем путём к околице, может, да. Но может ведь и свернуть непроизвольно, чтобы, скажем, в дерево не врезаться, и уйти далеко в сторону. У нас тут заблудиться — пара пустяков.
     — Если местная — соориентируется уж как-нибудь. Эта в себя пришла, ну, и та наверное уже. Маловато у нас времени, и сильно трогать её нельзя. Давай, — снова тычок кулаком, чтоб имени не называть, так Болваном и оставить, — по короткому варианту. — Тот неохотно, но кивнул.
     Что тут произошло с моим "кучером"! Забыв об осторожности, он отпустил оставшуюся бретельку и шагнул навстречу заказчикам, сжимая кулаки. Лицо, невидимое мне, должно быть, красное от гнева.
     — Как — по короткому?! — гаркнул он изо всей мочи, у меня аж заложило уши. — Это сколько же заплатите?
     "Тридцать сребреников", — мелькнуло в голове. Вон он чего так беспокоился! Аж отпустил. Мало того, выйдя из-за меня, встал между мной и ними. Я тут же воспользовалась случаем и подняла руки к затылку, завозилась с пряжкой. Пока они слово за слово, а то и подерутся, я успею справиться с кляпом и тогда уже можно бежать. Может, и топик успею подхватить. А пока шумно дышу носом, создаю запас кислорода.
     Одна из "масок" показала что-то на пальцах. Балахон взъярился.
     — И только? Да вы знаете ли, чего мне стоило грибы собрать? Ведь отборные же грибки, на базаре за них больше дадут, чем вы кинете. "По короткому"! А расположить грибки по цепочке, чтоб любая узрела, а потом своим ходом сюда, к вам в лапы, а дуб вот этот выдолбить? А ждать тут с вами день за днём, пока птичка попадётся в силки? Что бы вы без меня вообще тут делали? Как приехали бы на своей машине, так и уехали бы, свежачки не попробовав. Это всё я!
     — Но ту-то упустил тоже ты, — напомнил Болван. — А эта, пари держу, уже тронутая, городская по виду. Вишь, топик какой! Да с таким бюстом в целках фиг останешься.
     Он с вожделением посмотрел на "объект", затем с подозрением — на мои поднятые руки. Я тут же развела их локтями в стороны, как делают люди, поставленные ментами лицом к стене. А пальчиками шерудила, размыкала пряжечку.
     — Да вы проверьте сначала! — кричал Балахон. — Может, и хороша!
     — А если — дочь олигарха? — заикнулся Болван, но её перебил Умник:
     — Хватит и ментовского начальника средней руки, чтобы нас стёрли в мелкую пыль. Но учти — одни мы с лица земли исчезать не собираемся, прихватим и тебя с собой. Так что соглашайся на короткий.
     — Но ведь грибы… на базаре я бы…
     — Вот что — ещё одно возражение, и мы её освобождаем, вместе с ней берём тебя за шкирку и проводим учения по полному варианту, раз ты против короткого. От этого не откажется, думаю, даже дочь олигарха.
     И тут я фыркнула, так мне понравился вариант моего Умника. Изо рта вылетел кляп, и я фыркнула уже во весь голос, засмеялась. Дело в том, что пряжку-то я всё-таки расстегнула, но боялась отпускать руки, чтобы не обвисли концы ремешка. И вот — не удержалась, выдала себя.
     Балахон обернулся, и все трое уставились на меня.
     Надо было бежать, но меня всё ещё мучил смех, я улыбалась и глядела на них.
     — Видишь, — завопил Болван, — из-за тебя мы щас всё потеряем. Она кляп выплюнула!
     — Я же говорил, что она умная, — сказал Умник. Он даже как будто вышел из игры, отошёл в сторону и привалился к дереву. Я осталась наедине с двумя. Спасибо, дорогой!
     Мы стояли напротив друг друга, никто не решался двинуться с места, чтоб не спровоцировать другого. Лихорадочно искали отвлекающие моменты. Вдруг Балахон сказал:
     — В одном лифчике не уйдёт, — и показал на топик, валявшийся как раз между нами.
     _ Ты в городе давно был? — возразил Болван. — Там все так ходят… или почти так.
     — То в городе, а то у нас! В деревню так не вернётся, точно, заклюют её, — и медленно стал наклоняться к моей одежде, буравя меня взглядом из-за прорезей.
     Я тоже потянулась к ней, но только сделала вид, а на самом деле готовила упор для ноги, чтоб совершить рывок. Но он тоже, оказывается, ориентировал голени под нужным углом к земле. И вдруг, перелетев через топик, бросился мне в ноги, вцепился в щиколотки.
     Блин! Что бы мне рвануть пораньше, без этой дуэли взглядов над топиком. Болван, конечно, бросился на помощь, и мне достало разума, раз уж попалась вторично, не сопротивляться, чтоб не разорвали то немногое, что на мне ещё оставалось, и не распалились над свежеобнажённым женским телом.
     Кляп снова засунули мне в рот, но теперь он был грязный, в земле, и у меня возникли рвотные движения. А что такое рвота с кляпом? Он же не закупоривает именно пищевод, блевотина пойдёт в заднюю часть рта, и если её не сдержишь, не вглотнёшь обратно, вполне может попасть в дыхательные пути. Нет, ну как же это так — подозревать, что я знатная особа, и не побеспокоиться об элементарной гигиене! Мужичьё сиволапое! Вот скажу папочке, его охранникам, они вам мигом того… Вошла в роль, в общем.
     Все силы я направила на сдерживание рвоты, рассасывание крупинок земли между кляпом и языком. Это так хреново, когда только что избавилась от чего-то, и оно снова на тебя наваливается. Вдвое хуже, втрое.
     Умник отвалился от дерева, вяло подошёл, нагнулся, якобы чтобы проверить кляп, и шепнул на ухо:
     — Извини, старушка, но я снова с ними.
     Вот ведь как! Ну что же, я сама не использовала шанс, что ты мне дал, сама и виновата. Но лучше бы ты не "с ними", а "вместо них", чёрт побери!
     — По короткому варианту, и не спорь, — отрезал Болван, держа меня за руки. Балахон, отвечающий за ноги, покорно кивнул.
     Что же это за "короткий" такой вариант? Ну, ждать недолго. Одна моя надежда — на тебя, что приведёшь кого, другая — на моё инкогнито, предполагаемую дочь мента насиловать не будут, следов постараются не оставлять. Богемные дочки часто склонны к фантазиям, накурившись, без следов им могут и не поверить.
     Болван спрашивает заботливо:
     — Девушка, ты долго по лесу гуляла, писить хочешь?
     Я слабо помычала, чтобы не разобрать было. Головой постаралась не двигать. В борьбе неплохо оставлять у противника ощущение неопределённости, чтоб он терялся в догадках, и на этом играть. Но сейчас им была нужна не информация, им был нужен предлог, и моё мычание они могли толковать в свою пользу. Иначе кляп бы вынули, и вообще, поговорили бы по-хорошему. Но что толку мечтать?
     — Хочешь, значит… — Голос почти что ласковый, за таким следует быстрое ошарашивание.
     Но меня это даже успокоило немного. Элементарный писсинг, выходит. Хотят посмотреть, как девочка описывается? Хотя для сельчанки обдуться, да ещё в лесу, где дуй — не хочу — позор неслыханный.
     Только вот как они провернут его по-быстрому? Я хоть и пила из бутылочки, но очень присесть не хочу, а поить насильно — значит, раскляпить, да и долго это.
     Как бы я объяснила другу… ну, подруге, как именно хочу-не хочу? Ну, если бы была в халате и, возможно, без трусов, и проходила бы мимо пустого туалета, то, наверное, зашла бы комфорта ради, особенно если предстоит переодеваться и куда-то идти. Но когда в обычной одежде, да ещё обтягивающей так здорово, что снимать-надевать не хочется, да ещё в лесу, где под каждым кустиком присесть вольготно — как-то не хочется быстро опорожняться, покоплю ещё, даже ведь и не беспокоит, если специально не думать.
     Думаю, если больше не пить, то часа два продержусь точно.
     — Ну-ка, посмотрим, сильно ли ты хочешь, — слышу издевательски-ласковое, — а то сказала как-то… неубедительно.
     Они поменялись местами. Балахон сграбастал обе мои ладони в кулак, другим снова схватил бретельку, на этот раз поперечную, где застёжка. Не расстегнул бы, чёрт, а то вырвется на свободу моё женское естество, и "короткий вариант", чего доброго, получит отставку.
     Болван перехватил ноги, раздвинул, осмотрел мой живот и всё остальное. Присоединился Умник, ну, ему-то не жалко показать, а он начал целомудренно с попы… ну, там тоже есть что посмотреть, в этаких-то бриджах. Там же даже викини не утаятся… ага, они их рассматривают, щупают швы, спереди и сзади. Наверное, жалеют, что меня нельзя покруче взять в оборот, кто меня знает, кто я, и не ведёшь ли ты уже сюда охотников с ружьями.
     Перемигиваются, улыбаются.
     — Ну и ссы себе, раз хочешь. Ребята, посадим её на корточки! — Сказано — сделано, зависла над землёй.
     Но не сняли ведь ничего! Мычу, должны понять.
     — Мы давно хотим посмотреть, как на такой вот натянутой материи проступает мокрое пятно, — объясняют. — Ну, напрягись потуже, уважь нас, чего там!
     У меня мелькнула мысль исполнить их скромное желание, чтоб отвязались. Я ведь в этом деле дока. Могу, напрягшись, изнутри вспучить струёй сухую материю бриджей, а потом она будет оседать на тело, намокая. В школе я такое проделывала на спор. Многие думали, что в одежде девочка ну никак не сумеет пописать — а ведь может! Если эта девочка — я.
     Но не будет ли это кратчайшим, а не коротким вариантом? Чего доброго, придумают что-нибудь ещё. Нет, вы постарайтесь, мальчики, чтоб я обмокрилась, всё время на это потратьте, что у вас есть. Может, помощь раньше придёт, чем меня выжмут, а и обоссусь — ничего страшного, лишь бы вырваться. Погода жаркая, всё высохнет быстро, особенно крошечные викини, это уж поверь, могу и в них идти, на себе сушить, а выжатыми и растянутыми бриджами вокруг себя крутить. Но лучше набрести на какой-нибудь ручей и там выкупаться, вот и не будет мокрота подозрительной. Где умный человек прячет лист? В лесу.
     Неразборчиво мычу и тяну время.
     Они применяют силу. Балахон своими ступнями, поставив их внутри, раскорячивает мне ноги, освобождает тем Болвана, который начинает давить мне на живот, на мочевой пузырь. Напрягаюсь и отбиваю атаку. Умник ведёт себя пассивно, улыбается — похоже, мне. Ну да, я же хитрая, меня так просто не возьмёшь.
     Болван аж засопел — от натуги и досады.
     — Помоги же мне!
     Умник подошёл и несколько раз шлёпнул меня ладонью по попе — будто папа в детстве. Скорее приласкал, чем напугал, но звук звонкий. Саботажник! Я ещё сильнее стиснула мышцы — но пассаран!
     И почуяла, как рука провела по попе — поощрительно.
     — Она, наверное, и не хочет, — рассудительным тоном, пряча своё отношение ко мне, произнёс Умник.
     — Как — не хочет? Сейчас у меня захочет, как миленькая. — И на ухо мне , чуть не касаясь грязными губами: — Ну же, девочка, пись-пись-пись… — И щекочет живот, прямо по кантам викини.
     Я чуть не расслабилась. Взять меня так запросто? Когда пузырь отнюдь не полон? Но лицо сохранила серьёзное, нечего облегчать им задачу, пусть проходят этап за этапом.
     Постаралась отвлечься от смысла шептомого, представить это как нейтральное "кис-кис-кис" или "уть-уть-уть". Это-то и подвело. Понимаешь, его голос вдруг показался похожим на голос моего отца, когда он со мной ворковал в детстве.
     Конечно, упоминать рядом этих двух людей не стоит, обижу ещё папочку. Я вовсе не хочу сказать, что у него "злодейский" голос — даже частично. Нет, это у моего мучителя прорезался вдруг нормальный человеческий голос, и оказался точь-в-точь, как у моего предка. Не всё же время эти "маски" мотаются на машинах по деревенским девкам, должно быть, и нормальной жизнью живут себе в городе, может, даже женаты и нежно любят маленьких детей, который порой капризничают и не хотят пИсать перед сном. Тогда на ушко приходится их уговаривать. И вот те же самые уговоры звучат теперь отнюдь не в городской квартире, они призваны разбудить во взрослой девушке ма-аленькую девочку, перевести "взрослое" упрямство на "детский" уровень и далее победить его, как уже умеешь.
     В общем, из мистера Хайда выглянул доктор Джекил и поразил меня знакомым, мало того — родным голосом. Радостно откликнулось подсознание, сработали потаённые воспоминания, и я чуть не расслабилась, как тогда, в детстве!
     Блин! Вовремя спохватилась, капелька только вышла, вся зажалась-перезажалась. Сухость сохранила, но себя выдала.
     — Э-э, да она вон зажимается! А ты говоришь — не хочет. Посмотри на её живот!
     Да, под такими бриджами-лосинами даже мельчайшее движение мышц не спрячешь. За то я их и люблю, но не в такой, понятно, ситуации. Однажды меня, по пояс не буду говорить какую, ласкал Лёшка, мы поспорили, может ли он возбудить меня молча и минимум в плавках. Его же я кормила с руки арбузом и ждала, пока арбуз не зарельефит тело под плавками во всех отношениях. Но, к моему удивлению, первым зашевелился мой живот, хотя у арбуза я только слизывала сок. Смотрю на свой живот, обтянутый этими полулосинами, и вижу — будто распускается бутон. Правда, трусики тогда на мне были чисто символические, только-только не пачкать верхнюю одежду, а так тончайшие, они не скрыли, как под ними размыкаются безвольно бритые губки. Живот же исполнял медленный танец, завлекая будущего "гостя" вниз, ко входу в моё чрево, сам исполнял, я и не знала, что он так умеет. Будто бы то, что будоражило мне торс, завлекалось теперь во вполне определённое, критическое, финальное место. Думаю, на голом теле это слабее бы смотрелось, а вот бриджи послужили как бы декоративно-подчёркивающим фоном, не смотри, что они впереди, а не сзади "актёров".
     Кстати, Лёшкин живот, вздутый арбузом, был выпучен ровно, без деталей рельефа. Контраст!
     Вот чем мне они и дороги, сами догадывайтесь, где я их ношу. А сюда, в лес, надела не из-за этого, конечно, а как велосипедные шорты — свобода ног и никаких цепляний! Некому в лесу любоваться на жесты моего животика — так я наивно считала. А трусики-викини — они же пара бриджам, не растянут их некрасиво, как большие фланелевые, которые, кстати сказать, я ношу под халатом в гостях у Евы, чтоб её женская половина не ахала при случайном виде современного девичьего белья. В лесу же ахать некому, ну, и надела, что в городе ношу.
     Конечно, тогда Кира Еве этого не говорила, об этом, в других выражениях, они толковали при выборе одежды для лесной прогулки, это автор переиначил и сюда вставил. Кира просто пояснила, что злодеи сквозь бриджи легко увидели, что она зажимает сфинктер.
     Умник посмотрел и даже легонько щёлкнул пальцами чуть выше клитора. Так, только много сильнее, мужчины щёлкают по арбузу, проверяя его спелость. А что арбуз — вода одна, как и внутри пузыря, и проверка их однотипная. Похоже, он что-то смыслит в писсинге. Ой, что-то сейчас будет!
     — Это от страха, что насиловать начнём, а так гигиену соблюдает, пузырь не переполняет. Небось, приседала за кустиком, как с тропки сошла, да?
     Вот тут я чётко кивнула головой, так чётко, как только могла.
     Он аж зевнул.
     — Ну, сами видите, — и подмигнул мне через маску.
     Болван в отчаянии махнул рукой, посмотрел ещё раз на мой живот, но я к тому моменту уже справилась с собой, расслабила ненужные мышцы и явила прячущимся мужским глазам ровный неподвижный животик, в меру выпуклый, по-девичьи, и не по-писсингистски. Не переборщить бы, а то спровоцирую ещё на эротику какую! Вон как мысок обтянут, прямо просит в гости зайти.
     Таким образом, двое почти потеряли ко мне интерес, и у меня появилась надежда, но тут недовольство выказал Балахон, всё ещё держащий меня за руки, прихватывающий лифчик и распирающий ноги. Ещё бы — ведь его гонорар целиком зависел от программы "выступлений".
     Кулак его сжался, и мои грудки оказались взнузданными — жертвы его финансовых волнений.
     — Ну нет, просто так вы её не отпустите, — вскрикнул он, убрал из-под меня ноги и грубо толкнул вперёд. — Зря, что ли, я долбил эти дУпла? Манекен прижимал, чтоб всё где надо было, вот и примерим сейчас на живом теле.
     — Да у неё не поместится, — возразил Умник и, пришагнув, легонько провёл по… ну, по бюстгальтеру. — Ты, небось, на первый размер долбил, как у манекена.
     Я подавила в себе начавшееся возбуждение. Не вовремя, ох, не вовремя он стал меня ласкать. Да нет, не ласкать, он просто хотел привлечь внимание к "препятствию", но по привычке, видать, провёл по нему… ним любовно. Груди уже начали реагировать, а видно же всё. при его разъярённости не смог по "вожжам" понять, что "лошадки" начали закусывать удила.
     — Ещё как поместятся! Ну-ка, иди, ты!
     — Ты же готовил для сельчанки, а это городская, видать.
     — Вот и проверим. Примерим на неё дубок хотя бы, а там как скажешь.
     Я должна была переставлять ноги, меня грубо толкали к дереву, чуть не разрывая бретельки. Если раньше я боялась, что останусь в лесу с голым торсом, то теперь опасения сменились — бюсту не улыбалось лезть голым в эти, оказывается вот для чего, дупла. Внутри-то они не шлифованные, не полированные, не шкуренные даже.
     Ну, приткнули меня к дубу, заставили чуть согнуть ноги в коленях. Подавшись вперёд, надела я этот "дубовый лифчик", чую — не всё полезло, не деформируясь, но в общем и целом плотно я к стволу прижалась. Нижняя часть головы вошла в прямоугольное отверстие, спасибо, конечно, что не заставили запрокидывать голову назад, только вот с кляпом там тесновато. И на язык давление усилилось, тошнота подступает, и дышать малая щёлка осталось. Вдыхаю-выдыхаю — щеками, лбом чую, как воздух мимо лица свистит. Запах свежей древесины, надеюсь, опилки не остались, а то попадут в ноздри — конец!
     Руками меня заставили обнять дерево. Я уже ничего не вижу, только слышу переговоры. За одну ладонь меня схватил Болван, прижал к дереву крепко, другой рукой прижал к нему за лопатку. А Умник — коснулся и там и там слабенько, не держал вовсе, обозначил только. Но шансов вырваться не было, поэтому я не стала подводить "моего" и "его" половиной тела прижалась к коре столь же плотно. А Балахон стал бегать вокруг с верёвкой, и скоро мне стало безнадёжно ясно, что приматывают меня крепко. Как — ты уже видела. Многовитковую верёвку не подловишь на невнимательности, беспечности, рассеянности, как можно подловить человека или даже несколько. Зачем я позволила себя придубить? Зачем не начала рыпаться?
     Одно хорошо — что не раздели, и все мои женские особенности скрыты от прямого доступа.
     Одна деталь — на каком-то этапе Балахон замедлил топот и сказал:
     — Придержите виток, чтоб живот оставить!
     И на том спасибо. Мне дают дышать, когда привязали полностью, я уже это поняла. У женщин вообще-то дыхание грудное, а не брюшное, как у мужчин, но как технически присвободить грудь, раз простая верёвка и она заканчивается внизу шеи? Это значит ослабить всю витковость. А живот как раз в середине обмотки, там можно и пропустить виточки, ничего. Надо срочно осваивать мужское брюшное дыхание, а заодно и постараться не растревожить пузырь, он, хотя и не полный, но теперь ещё и дубом притиснут, и на пути дыхательных движений оказался. При таком малом для него месте он, чёрт побери, стал мгновенно полным!
     И вот я замотана, ровно бабочкина куколка. Что же они собираются со мной делать? Не насиловать — эти пути перекрывает верёвка, даже анал недоступен, а с мордой в дупле не сделаешь и минет. Бить? — опять же верёвка помешает. Что же тогда? Либо — ласкать, пока не возбудят настолько, что я дуб этот с корнем вырву, либо — оставить здесь в лесу одну. Но зачем тогда эти хитрости с дуплами? Привязать можно и спиной к дереву, как Скуперфильда привязывали, глаза там завязать, чтоб лишнего не видели.
     Ты к этому моменту прибежала да? Значит, лучше меня видела, что они делали, я-то во тьме пребывала. Только чую — груди мои из дупла привылезают круговыми жировыми складками, и долго я не вынесу. Неужели у вас в деревне все плоскогрудые?
     Да, Ева подобралась к месту действия аккурат к концу привязки, и всё видела. А происходило вот что.
     Балахон отошёл к кустам и вытащил из-за них круглую палку наподобие черенка лопаты, только потоньше, видать, обточил. Посередине палки торчало что-то вроде деревянного клина шириной в большую мужскую ладонь и толщиной в неё же. Это приспособление подружки потом вблизи рассмотрят хорошо.
     Он подошёл к привязанному телу, легонько стукнул этой палкой по попке и грубо сказал:
     — Эй, ты, втяни живот!
     Но жертва не могла бы этого сделать при всём желании. Живот имел свободы еле-еле для брюшного новоосвоенного дыхания, и девушка чувствовала, что если её вдруг охватит волнение и она попытается задышать часто и глубоко, то не хватит ни зазора для живота, ни места в дубовом "респираторе", воздух там и так свистит, со всех сторон стеснённый.
     Этим свистом и воспользовался Балахон. Он подловил Киру на выдохе, упёрся ей в бок живота рукой и протолкнул-таки свою палку между телом и дубом.
     — У меня что-то подкатило к горлу и не собиралось отступать. Живот с удовольствием сдал функцию дыхания, а грудь-то свободы не получила! Дыхание спёрлось, сохранилось каким-то чудом, слабое-слабое, но куда деваться.
     Тогда я поняла одну важную вещь, — продолжала Кира. — Когда меня примотали к дереву, я подумала, что меньше свободы уже не может быть. Но привыкла к новому состоянию, и оказалось — может. Так и в жизни — не думай о стесненьях свысока, наступит время — воли станет менее…
     — И засвистят мыслишки у виска, Осталось жить, быть может, лишь мгновение.
     А пока Балахон изо всех сил пропихивал палку в узкую щель. Ева видела, как морщинами пошла кожа на боку, так сильно было трение. Невнятное мычание выдавало страдания.
     Одна из "масок" ухватилась за другой конец палки и начала тянуть на сея, другая сказала довольно громко:
     — Что ж ты, сукин сын, вазелином не смазал? А в счёт, небось, поставил литр вазелина, будто анал имели. Малейшая царапина — и мы погорели. Без следов надо, сколько раз повторять!
     Это был, конечно, Умник. Ева тоже поняла, что это на банальный злодей, но тогда не дотумкала ещё, что он старается тянуть время. На неё, Еву, надеясь!
     А она стоит и помочь ничем не может.
     Наконец двое парней пропихнули палку аккурат под нижними рёбрами жертвы, и Кира почуяла сверху живота, от подреберья до пупка, твёрдую "руки", не чету той, что недавно хотела её подоить. И она же сама телом прижимает эту "руку"-клин, добавляет ей силы! А куда денешься — и привязана, и дыхание не остановишь.
     Болван так и остался держать конец палки, а Балахон отошёл и махнул рукой Умнику:
     — берись за этот конец!
     Тот неторопливо подошёл, взялся. Видно, в этот момент и вплыл в Кирино ухо знакомый шёпот:
     — Извини, старушка, но я должен быть на уровне.
     Кира не видела, а Ева не слышала, и лишь вместе им стало ячно, что он имел в виду: если будет давить слабее, то палка перекосится, и саботаж сразу будет заметен. Да и жертве не будет ли хуже от такого перекоса? Если уж пуля, то лучше пусть обычная, а не со смещённым центром тяжести.
     И парни навалились на ось, стали толкать вниз. "Железная ладонь" стала утюжить живот.
     Это был творчески переработанный писсингистами "испанский сапог" (см. "Королеву Марго" Дюма), действующий по принципу клина. Если тело плотно прилегает к дереву, то передний конец клина должен зайти за лобковую кость, так лихо прессуется живот. Перед этим не устоит никакой пузырь.
     С одной стороны, правда, процветал настоящий саботаж (как и в "Королеве Марго", кстати).
     — Медленнее, тише надо, — поучал Умник. — Чтоб ни одной царапинки на животе, понятно? Успеем ещё: куда спешить, пусть помучится.
     Балахон пытался заглянуть в щель поверх палки, как там кожа живота, с которой ушёл пресс, но видно мало что было. Всё сразу заполнялось телом, всяк миллиметр — для дыхания.
     Ева в бессильной злости сжимала кулачки, а Кира чувствовала, что шансов у неё не остаётся. Пузырь держится пока, но задушат ведь, принудят потерять сознание. Может, сдаться, чтоб побыстрее развязали? Дыхания уже не хватает…
     Будто услышалась её мысль, Умник перестал давать и сказал:
     — Давай-ка отстегнём кляп. — И расстегнул пряжку, повисли концы ремешка. — Кричать ей некуда, а дышать лучше поглубже, пусть лёгкие тоже живот расклинивают.
     Ну, как дышать, я сама знаю, да он это не для меня сказал, а чтоб перед сообщниками оправдаться. Но облегчение вышло громадное, и моральное, и не только. Кира немного отклонила голову, подтолкнула кляп языком, и во рту стало свободнее, да щель для воздуха расширилась. Только бы обратно не застегнули, когда развязывать начнут.
     А морально стало легче настолько, что жертва решила: будь что будет, но сдаваться не намерена, буду держаться до последнего! И себя испытаю, раз уж случай такой, и им двоим радости поменьше, и мой Умник поймёт, какая я выносливая. Стайерша, такую бы на постельную дистанцию… Решено — держусь.
     "Железная ладонь" медленно, толчками ползла по животу, доказывая жертве, что она очень, ну очень хочет в туалет, и проще всего перестать упираться и сходить в него прямо здесь и сейчас. Только сдайся и расслабься. Девушка мысленно возражала — ей сейчас затруднительно спустить бриджи и трусы, так что лучше ей терпеть и сходить за кустики попозже, когда… ну, когда она получит такую возможность.
     Балахон отошёл к краю поляны, приблизившись к Еве, и она услышала его бормотание. Мало что поняла, девочка ещё, но мы с Кирой потом восстановили эти безадресные жалобы:
     — Мать иху! "По короткому", бесплатно то есть мне почти. Гляди, какие гуманные… или боязливые, мне без разницы. То ли дело господа в прошлые годы приезжали. Поймаешь им какую в джинсах или там шортах, привяжешь, и они издеваются ласково, доводят до полумёртвого состояния. Заставь только дышать часто и глубоко, и дерево само её задушит и вырубит. Она, небось, думает, что всё обойдётся, а того не замечает, что на попе-то верёвок нет. Потом я подхожу, бритвочкой дик по среднему шовчику — раздвигайте, господа, половинки, смотрите, что трусики не тронуты. Очень их трусики целенькие трогали, они мне за это не глядя — штуку! А девочка паникует — только что одета была, защищены, а тут такое! А я бритвочкой — кррр! — по трусикам — смотрите, кожа не тронута, и дырка наружу. Девочка аж трясётся, попкой ёкает, мычит страстно. Отхожу в сторону, валяйте! А когда закончат, я ножки по очереди так приотвяжу, каждую — р-раз! — вверх, к ручкам, иной раз связки трещат, неразработанные, ну да хуже не будет, чем сейчас с ней будет. А бывают и гимнастки, что ли, гнёшь их как каучуковых. Привязываю ножки кверху, этот клин вгоняю, да не за донную кость, а перед ней, чтоб низ женский от дерева оторвать, коли хозяйка его прижимает. Снова гуляет моя бритва и получается девочка вертикальным раком. Имейте, милости прошу! Прямо как повар какой блюдо открывает.
     А для особо извращённых есть у меня кляп с пустотелинкой, господа его зарядят, и торчит во рту девки всё время представления кляп вкуса минета. Ротик ей разопрёт, она глоть-глоть, чтоб как-то жить. И только потом понимает, чего наглоталась, а рвать её не моги, задохнётся. И в процессе напрягается и хошь-не хошь слюну сглатывает. Всё равно ведь сосать не будет, хоть так её собой накорми, а уж с других сторон — общайся лично.
     Вот были времена! А сейчас что — расплющить мочевой пузырь, вот тебе, бабушка, и верх насилия. Но кто её знает, кто она такая? Те-то местные были, всё скрывали, никто не жаловался. Даже порванные связки объясняли — споткнулись, мол… Ладно, с паршивой овцы хоть удой какой вонючий. Да они ещё и не вгонят клин, куда надо.
     Кира ощутила, когда клин зацепился за передний кант викини. Испугалась — там же начинаются лобковые волосы, лобковая кость там, куда пойдёт клин? И обрадовалась — дотерпела, осталась сухой до этого рубежа. А уж как пыхтели парни! Попыхтите ещё, меня голыми руками не возьмёшь!
     При следующем толчке клин полез за лонную кость, да при таком прижатии к стволу и некуда ему больше. Зажиматься сразу стало труднее, пошли приступы острой охоты в туалет. Стали подёргиваться ягодицы, хотя под верёвкой особо не разгуляешься. Мелкие, нервные подёргивания. Но Кира всё терпела и терпела…
     Сжав зубы… нет, там ведь кляп, но челюсти — точно сжав.
     Умник вдруг сказал:
     — Дошли до точки, чуешь, братан? Дальше не пойдёт.
     — Ну-ка, — не поверил Балахон.
     Он взялся за конец палки. Кира поняла, что сейчас наступит решающее испытание, и за ним… нею следит её Умник. Может, даже, говорит про себя: "Не подведи, дорогая!" Ну, как тут подвести?
     Кира собрала все силы, напряглась, противопоставила всё клину. В союзниках была и сила трения, кора-то шероховатая, не зашкурил её балахон, поленился. Вот и решай, девочка: если посильнее животом прижмёшь клин к дереву, он не сдвинется, зато сама себе пузырь взорвёшь, а если не прижмёшь, то клин продвинется ещё глубже за лонную кость… влагалище б не смыл, дьявол… пузырь уж точно протаранит. Решай, сейчас нажмут.
     Одному богу известно, как она нашла верный ход и выдюжила! Боль тряхнула дикая, но не сломившая её. Так и чуялся на спине подбадривающий взгляд "союзника".
     Парни отпустили палку, махнули рукой.
     — Глухо. До конца вошёл, — констатировал Болван.
     — Развязывать надо. Давай, чего стоишь, будто не заплачено тебе, — сказал Умник. В голосе сквозило восхищение стойкостью.
     Но лучше б он не говорил о деньгах! Сколько они заплатят за невскрытую, да ещё и неопозоренную? Нет, дело надо делать до конца.
     Неизвестно, был ли это рассчитанный шаг или жест отчаяния, но Балахон развернулся и что есть силы ударил кулаком Киру по попе.
     Это был кинжал в спину! Оттуда нападения не ожидалось, да и замотаны были ягодицы верёвкой, вроде, и бить по ним ни к чему. Но как последняя капля, удар попал в точку. Кира… Кира сломалась.
     Вроде бы ничего внешне и не произошло, но Ева это поняла, причём раньше, чем раздался торжествующий крик Балахона:
     — Вон, вон, смотрите, потекла она, потекла, сука! Да вон же, между витков видно, и материя темнеет, уж на попу пошло, да смотрите же!
     Умник подошёл к нему и дал короткий, но сильный тычок в бок. Чего радуешься на весь лес, обманом ведь раскупорил девчонку.
     Ева испытывала странное чувство. Она уже привыкла чувствовать себя второй скрипкой подле активной, сильной Киры, но сейчас чутьём понята, что подружка сломалась и стала много слабее неё. Как надолго, непонятно, но из лесу выбираться придётся именно с таким соотношением сил. Какое-то сиротливое чувство, надо решать, а что решать — непонятно.
     Камни в лукошке? А что, если прицелиться поточнее и попасть Балахону в лоб, то есть в колпак, а тот, кто, видать, сочувствует Кире, сам справится с соучастником.
     Но Ева колебалась. Камни метать она не училась, не мальчишка бесшабашный, небось. Если бы она была уверена, что Кире это поможет, то без колебаний пошла бы на риск. Но вдруг всё впустую? Поймают и рядом привяжут. Поймут, что никто на выручку не идёт, реанимируют "длинный" вариант.
     Помог случай. Получив в бок тычок, Балахон угомонился — заказчики получили, что хотели. Оказывается, он, бедный, устал, запыхался, стараясь им угодить, вспотел аж. Пора и о себе подумать. Послышался усталых вздох, а вслед за этим парень снял колпак с головы и вытер им лицо.
     — Ф-фух, уморила, чертовка! Ишака легче уговорить поссать.
     Вот он, подходящий случай! Ева схватила в обе руки по камню — для уверенности, набрала побольше воздуху в грудь и закричала:
     — А я тебя знаю-ю! Ты из нашей деревни-и! Получай, вот тебе!
     Камень в девичьих руках — это афёра, конечно. Не добросит, а добросит — промахнётся. Но не успела Ева размахнуться, как где-то поблизости грянул охотничий выстрел.
     Дикое, ну просто дикое везение! И дикий испуг парней. Кто же стрелял после такого крика, как не кричавшая?
     Злодеи не стали даже искать взглядами "нападавшую".
     — Атас! — раздался панический визг.
     И все трое дружно побежали, к счастью — прочь от Евы. Значит, положение по звуку всё-таки прикинули. Через минуту, уже выйдя на поляну, девушки услышали далёкий звук заводимого мотора и затухающий шум колёс.
     Итак, всё сложилось, как нельзя лучше. Ева подбежала к привязанной подружке, объяснила в двух словах ситуацию. Та запрокинула голову, позволила вынуть изо рта кляп, и снова упёрлась в темноту головного дупла, заливая его горькими слезами.
     Ох, отлились кошке мышкины слёзки. Она ведь к последнему классу школы совсем обнаглела, начала даже ходить с другими девчонками в лес охотиться на одиноких мальчиков-грибников или ягодников, играющих в войну или просто задумчиво гуляющих. Это раньше дети играли в "Зарницу", а теперь вот — в "Поймай". Название так сложилось. Пионерское лето первой своей половиной проходило обычно под девизом: "Пой, май, цвети, июнь!" Ну, сообразительные детки истолковали по-своему, перемигнулись и стали ловить. Измывательства — не главное, просто для интересу, чтобы хоть какой-то выигрыш был. Навыки групповой борьбы должны вознаграждаться. Скажем, как окружить жертву. Самые быстрые бегут на опережение, помедленнее окружают с боков, черепашистые отрезают путь сзади. А кто-то верховодит.
     Охватывая кругом жертву, охотницы на бегу надевают чёрные маски. Это помогает сохранить лицо, и вовсе не от расцарапывания. Подобно тому, как в "Цусиме" сдающиеся корабли поднимали неприятельский флаг, жертва во избежание лишнего насилия сама себе завязывала глаза — платочек всегда находился, в корзинке или обвязанным вокруг пояса. А кому и нравилось чувствовать на голове девичьи руки, как они затягивают повязку потуже, дают знать о решительности намерений.
     Сам мальчик не будет узнавать, дай только ему повод. Так приятно считать, что встретился с марсианками, интересующимися человечьей анатомией. Удовлетворят любопытство — и снова к себе. Не встретишь их ни в школе, ни на деревенской улице, ни на речке. Никто не оглянется, не скосит глаза, не зашушукается. Холодный взгляд из-под масок — и всё, ничего более.
     А некоторые, хоть и приходилось снаряжаться на бегу, умудрялись ещё и очки для плавания надеть. На них и маска лучше держится, и выражение глаз успешнее скрывается, холодный "рыбий" взор. Это хоть как-то компенсирует жар ладошек, шарящих по мальчишескому телу.
     Вот мальчик норовит ускользнуть меж двух девочек. Они, конечно, бросаются ему наперерез, но при этом удаляются от своих соседок, цепь растягивается, и можно сманеврировать, шмыгнуть, где пореже. Поэтому соседки должны не стоять, а подтягиваться к "перехватчицам", равномерно растягивая остальную цепь, не образуя слабых мест. Жертва, может, пойматься не прочь, но без угрызений совести — сдался, мол, неумёхам. Совесть должна быть чистой — пытался удрать, как мог, всё перепробовал — не дали.
     Когда дело доходит до телесного контакта, жертва крайне редко имитирует сопротивление. Это девчонки будут кокетничать, когда рукам волю даёшь, если в душе согласны, но приятно покочевряжиться. Мальчики не такие. Они или пассивничают с надеждой на пощаду, или сопротивляются по-настоящему. Ну, инстинктивно, или если вдруг представят, что их сейчас без всего в лесу оставят, любят глупые девчонки им это пообещать, а ведь на правду похоже.
     Правда, сопротивление это, брыкание с маханием, ничего не меняет, против численного большинства не попрёшь. Только измотаешься, да под плавками у тебя напряжётся. А среди девчонок есть порой такая вредная, умелые ручки, что нажмёт не очень сильно, но точно, и взрывается у тебя там, лопается. Почти как если терпел-терпел и обоссался, но не вполне так. На мгновенье обретаешь взрослые ощущения, а потом торопишься созреть, испытать всё уже на постоянной и добровольной основе. Может быть, даже с той, что тебя тогда "подорвала", целомудрия лишила, или с подружками её, глядевшими на твой раскляксованный низ.
     Просто сдёрнуть с жертвы плавки — это грубо. Да, бывали случаи, когда мальчики, поймав в лесу девочку и не зная, что с ней делать, просто выпускали её из купальника и брали его трофеем (который потом возвращали за детский выкуп) — но не подражать же грубости этой! Нет, мальчику мешали брыкаться, раздвигали ноги и начинали "ласкать". Например, тонкими пальчиками исследовали ложбинку между ягодицами, пытались проверить, там ли задний проход у мальчиков, где у девочек. Жертва стискивала зубы, тяжело дышала, напрягала ягодицы — самые их низы, где промежность. Сжатие такое, что материя отходила от тела, хотя только что к нему прилегала. Девочки жадно смотрели: когда тело возвращалось к материи, что-нибудь могло выглянуть в щели, на плавках могло появиться влажное пятно или прозвучать выхлоп. Мальчик аж стонал, закрывая от стыда глаза, невнятно бормотал. Его щекотали ещё сильнее…
     Бывали случаи, что от такой полущекотки, а также ласк пупка раскочегаривался живот. В этом жертва иногда признавалась сама, часто проговаривалась непроизвольно, но и без признаний было заметно — перистальтика себя знать давала, и запах тоже. Тогда пойманного освобождали, не просто так, а якобы упустив из рук. Понятно почему — пройди только слух, что обсирающихся отпускают, всё схваченные будут хвататься за живот.
     Понятно почему и отпускали — кому хочется извазякаться? Но пытка продолжалась — за страждущим пускалась погоня. Погоня была издевательски-ленивой — только бы держать беглеца в виду, а если и упустят ненароком, то найти побыстрее. Гнались широкими "крыльями", вовремя смещаясь, если мальчик сворачивал. В случае потери видимости эти "крылья" захлопывались в окружность и быстро прочёсывали местность. Спугнут из-под куста — и снова бегом.
     Жертва отчётливо понимала: присядь она по нужде, не успеет и до половины выложиться, как будет окружена и рассмотрена. Позор-то какой! А ведь ещё и подтереться найти надо, проходи мимо них к дереву с большими листьями. И слышались сквозь тяжёлое дыхание проcьбы, почти мольбы: "Уйдите! Ну, уйдите же!, "Не смотрите на меня, пожалуйста!" Бесполезно.
     Вариантов оставалось всего два. Сдаться и справить нужду на глазах противоположного пола, надеясь, что противно им станет. Безуспешно стараясь прикрыть ладонями самое-самое. Или бежать изо всех сил, на бегу теряя силы и контроль над кишечником. Когда чуешь, что пошло из тебя и прямиком в трусы, а ты не можешь их даже приспустить, или хотя бы остановиться, чтобы зажаться — это страшно. А если выпустил отходы, растекается всё там, ошмётки из-под кромок летят — ещё хуже. Где выкупаешься и отстираешь, если ни речки, ни мыла? Убедившись, что попа начала вспухать, от таких отставали. Всё, дошёл. Дело сделано. А мы вроде и ни при чём. Живот не давили, плавки не сдёргивали.
     Сначала Ева не хотела принимать участие, но девчонки ей объяснили, что это ритуал, типа кавказского похищения невесты. Невеста сама хочет, чтобы её похитили. А деревенский мальчик сам не прочь показаться ровесницам, в чём мать родила, как это было в раннем-раннем детстве, когда ещё и стыдливости-то никто не знал. Ну, там стену облить показать или ещё чего. Повзрослел чуток — уже не положено. А до юношества, до полноценных забав с девушками далеко. Что делать?
     Зачем они в лес ходят поодиночке, такие слабенькие? Не пришло ещё время в суперменов играть, на речке, в саду, в школе — они стайками, мальчишки. А тут — поодиночке. В одних плавках, и те у них какие-то несерьёзные, жёлтенькие или оранжевенькие, а то ещё в цветочек. Слабость подчёркивают. Надень ты чёрные шорты, и никто тебя пальцем не тронет. Настоящие грибники в лес так и ходят, взрослые и юные. А если шорты не только чёрные, но ещё и кожаные, блестящие, с бликами в складках, то девчонки тебя стороной обходить будут, даже старшие, даже с численным преимуществом. Блестящая чёрная кожа ассоциируется с силой, а кое у кого, кое-что познавших — и с чем похуже. Садо-мазо называется. Шёпотом передавались слухи, как "чёрные шорты", встретив в лесу одинокую девочку, поставили её на четвереньки, надели собачий намордник с ошейником и так прогуляли порядочно на поводке…
     Конечно, когда встреченных много, они не дадутся, но и встреченный перед ними не расстелется. Поговорит басом, а то ещё ткнёт куда одну-двоих, всё и закончится на этом. Ищите жертву в светленьких трусиках, прямо-таки сигналящих о желании спуститься, как флаг, перед победительницами.
     Ева хотела было сшить себе маску побольше, на всё личико, для глаз петли поуже. Чудачка, да по этой маске её и будут узнавать! Стесняется-то только она. И потом, никакая маска не поможет, девчонки узнаваемы по росту, фигуре, волосам, голосу, наконец. Это не город, в деревне не затеряешься в толпе, инкогнито не сохранишь. Но сделать вид — можно. И нужно.
     Когда жертву настигали, Ева подбегала и не знала, куда смотреть. Предпочитала стоять сзади. И лишнего не видно, от чего взор зайчиком ускакивает, и выглядят мальчишечьи обтянутые зады почти как девчоночьи. Так же подрагивают, когда хозяин идёт или даже стоит, такие же слаборельефные, ведь в этом возрасте таз у девочек шире ненамного, ягодицы не намного массивнее, все эти различия впереди. Даже более мощная мускулатура не смазывала впечатления этих по-девочкиному беззащитных попок, мальчики казались нашей робяшке своими почти что, и если бы с ними можно было общаться "со спины", она бы с удовольствием так и общалась. А заходишь с переда, и — не свои они, того и гляди обидят, и плавки у них не очень-то и похожи на скромные девичьи трусики. Нет-нет, лучше я сзади.
     В глаза почему-то бросались канты плавок по диагонали ягодиц, они задирались, материя набивалась в попу, оголяя ягодицы. Очень неудобно, она сама знает, насколько, а бедный мальчик не может поправить, его за руки держат.
     Эти сбившиеся канты в сжатом виде воспроизводили ход погони: ягодицы бешено дёргаются, помогая бёдрам, голеням уносить тело от опасности прочь, пренебрегают собой, действуют самоотверженно и — плавкоотверженно. Трутся друг о друга, затягивают материю в попу, стягивают её с себя, всё чуток полегче, посвободнее.
     И вдруг — стоп машина! Все труды напрасны, хозяин пленён. Единственное, чем ему можно теперь помочь — это не напоминать о себе, всё равно ведь поправить нечем. Разве что кто из победительниц сжалится, как вот Ева… Однажды она протянула руку помочь и сразу же заметила, как инстинктивно напряглись ягодицы, стали держать плавки через набившуюся в попу их часть. Они… то есть ОН не верит, что она с добрым намерением, думает, что стянуть хочет его единственную одёжку и защиту.
     Хуже всего, что так думали и свои. Раздались голоса: "Правильно, Евка, так его, давай, тащи!" Инициатива наказуема.
     В тот раз она оправила ему трусики, виновато бормоча: "Я же не догоняла, не ловила". Мысленно добавляя: "Прости уж меня, пацан!" Но потом уже не решалась помогать. Пусть стоит так, всё равно скоро лишится он этой смывшейся в беге одёжки… или улучит случай сбежать, а с почти голой попой бежать сподручнее… сподъягодичнее.
     Но вид всё-таки жалкий. Спереди она не заходила, не смотрела. Да и её чтоб он не увидел.
     А если б её мальчишки вот так поймали, и кто-то сердобольный стал поправлять трусики? Ой, не поверила бы, никоим образом! Как же сделать так, чтобы мне поверили?
     Однажды они встретили мальчонку в стрингах — брат привёз покрасоваться на пляже, ну, и одолжил. Брат старше, но размер совпал. Боже, как он бежал! Словно голый, честное слово, да они его со спины за голого и приняли сперва. Ягодицы светлые, ну, а обтянуто ли болтающееся, на бегу не разберёшь. Что-то болталось, конечно.
     Обогнавшие некоторое время не оглядывались, оглянуться их заставило опасение, что жертва ускользнёт. Нет, не нагой, слава богу. Мешочек болтается снизу, и волосики высовываются, почти… почти как у нас самих, когда мы в похожем. Это не одежонка даже, а словно девочке прибинтовали новую часть тела и надо так подержать, чтобы приросла.
     Его даже не стали раздевать, но подёргали забавный мешочек. Ага, напрягается! Фу, влажно! На бегу, что ли, опростался? Или просто вспотел, ягодица о ягодицу тёрлась, так в древности огонь добывали. Или… да нет, маленький ещё он. Всё равно нехорошо, чем тут, в лесу, руки мыть?
     Одна девочка в маске разделась, ждали, что встанет, но только намёк был. Мал ещё. Вот если бы его брат! Но тот только на пляже в таком виде, а там не окружишь…
     Пошлёпали его по попке, конечно, во всю силу своих девчоночьих ручонок. Особенно старались те, у кого не было младших братишек, а из них усердием отличались те, у кого были старшие братья. Как бы в отместку за их "воспитание" шлёпали. Мальчик чуть не заплакал, так вскраснили ему попку. Хорошо ещё, что не догадались берёзовой кашей накормить, берёзы вокруг были. А как же к его белым пятнам относиться?
     А под конец совали ему в плавки какого-нибудь червяка или осу с оторванными крыльями. Дружно хохотали, когда бледная отвернувшаяся спиной жертва (а как отвернёшься, если окружён со всех сторон?), не смея радикально решить проблему, судорожно шарила у себя в плавках, вместо захвата червяка щипая собственное тело…
     А если бросят несколько нечистей, спереди и сзади, к попе, то вообще мрак. Скидывай плавки, ничего больше не остаётся, и подпрыгивай, вытрясай всё, палец в попу засунь и покрути. И хорошо, если по скинутым плавкам, кто-нибудь, подобравшись сзади, ножницами не пройдётся, а то и надевать нечего окажется.
     Но однажды она наткнулась на парня, которого зауважала. Летом он ходил в давно не стиранных, заскорузлых кое-где полиамидных плавках. Говорил, что чувствует себя в них, как рыцарь в доспехах, прикрывающих все уязвимые места. Мол, всё, что может за себя постоять, — наружу, что не может — внутрь. Понижал голос и добавлял: даже если оно упирается при надевании и даёт понять, что стоять может.
     Да, с течением времени представление об уязвимости меняются, да и те, от кого берёгся, сменили пол, женщинами стали. Завязывал в пояске шнурок, и подпоясанный, как говаривал, "был непобедим". Всё это он рассказал нашей героине, не решившейся на него напасть, гуляя с ней по лесу.
     Ева ничего этого не знала, теперь ей надо размотать верёвки. Она принялась распутывать узлы и мало-помалу сама заплакала. Так, плохо видя, и бегала вокруг дерева с концом верёвки в руках. Закружилась голова, и девочка свалилась на траву, а вслед за ней рухнула окаменевшим столбом и отвязанная Кира.

     Ева очнулась первой, хотя без чувств лежала и от головокружения собственного, и от страха за подружку. Та, рыдая и отплёвываясь, медленно каталась по земле, похоже, одолеваемая судорогами. Плевков Ева не поняла, её ведь не было, когда Кире вставляли подобранным прямо с земли кляп, но и от собственно резины вкус по рту был мерзостный. Когда кто-то плюётся не видя куда, лучше отойти подальше.
     Рыдания были понятны больше, всё-таки расплющенный пузырь, рубцы от верёвок, мокрые бриджи… Но потом оказалось, что важнее всего страдания моральные. Ведь она победила, победила уже и уверилась в своей победе, превосходстве, да, связанная, обездвиженная, опозоренная, но ещё могшая противодействовать злу мышцами живота, сфинктером, волей своей — в общем, всем, чем ещё могла. И не согнулась, выстояла. Только кляп да дупло-намордник помешали закричать на весь лес: "Ур-р-ра-а-а!" Такое было прекрасное настроение, даже о верёвках забыла, и вот нА тебе — неожиданный, прямо-таки предательский удар по попе. Это как если бы из-под торжествующей гимнастки вышибли бы пьедестал почёта, и она под общий хохот полетела бы вверх тормашками.
     И удар-то пустяковый, шлепок почти, и не по животу, меня Лёшка так походя шлёпает, и ничего никогда.
     Ему, кстати, от этой привычки пришлось избавляться. Когда в сентябре они встретились на занятиях, она ему ничего не сказала о своих летних приключениях. Незачем ворошить неприятные воспоминания. Он ничего не знал и, выходя в общей гурьбе с лекции, привёл в действие свою шаловливую привычку.
     Мгновенно помертвело лицо у Киры, губы тихо прошептали: "Мамочки", руки схватились за живот. Потом: "Проводи в туалет… да спереди же иди, дурак!" Перед дверью женского: "Евку мне пришли, быстро!" Ну, мокрое-то пятно он рассмотрел, не такой уж и дурак. Но не такой уж и садист, чтоб изо всей мОчи свою девчонку лупить.
     Потом, конечно, пришлось всё выложить. Шлепок был столь же неожидан, как и тогда, и Кира снова почуяла клин, вминающий живот за лонную кость, но собраться, отразить не было никакой возможности. И вкус кляпа причуялся.
     Поэкспериментировали. Если предупредить о шлепке секунд за пять, девушка успевала приготовиться, но зажиматься приходилось изо всех сил, прямо как при писсинге — полном пузыре. Но тогда теряется весь кайф от неожиданности шалости, да и вслух не всегда скажешь на людях.
     Лёшка потом долго пытал Еву, кто тот гад из её деревни, хотел поехать, встретиться и подарить ему весь "недошлёп" своей девушки в форме одного удара. Но наша сельчанка не хотела смертоубийства, да и жизнь в сел родителей не хотела осложнять. Тем более, что заманивание в лес девушек с той поры прекратилось.
     А тогда Ева посадила подружку на траву и стала массировать ей руки-ноги, ласково что-то приговаривая. Но сначала убрала подальше Кирин топик, а то мокрые бриджи на катающейся по траве хозяйки пришлись в опасной от него близости. Только этого не хватало!
     Мало-помалу рыдания прекратились, а хаотическое отплёвывание сменилось полосканием рта из бутылочки с водой, валявшейся неподалёку, рядом с Кириным лукошком с грибами. Руки-ноги перестали неметь и вроде бы могли служить уже. Настало время подумать о позоре.
     — Ф-фу! — раздалось над полянкой вслед за запахом мочИ.
     Конечно, не надо было лишних движений, а так мокрота захватила почти все бриджи, да ещё охладилась, создав ощущение отвратное. Стараясь касаться как можно меньше, Кира сняла бриджи, облепившие тело, словно заправский купальник… вернее, гидрокостюм. Двумя пальчиками такие не сымешь, тут обе ладони полно используй. Оглянулась на подружку и снята трусики-викини — а та в это время заносила за кусты проклятое орудие пытки с клином, а потом принялась сматывать верёвку. Во-первых, чтоб поменьше что напоминало об инциденте, а во-вторых — трофей всё-таки.
     Потом уже узнала, что подобный трофей может стать фетишем.
     Раз вымокрила ладони в собственной моче — то и выжимать одёжку ей же. Кира и постаралась. Удивительно, но бриджи совсем не пострадали от клина, такие эластичные, только вмятинка с растяжкой, но после намокания и выжимания всё исчезло. И на трусиках передний кант загнулся так, что не сразу и разогнёшь, так его проутюжил клин.
     Вот обтереть мокрый низ нечем. Противно, но надо сохнуть так. Но сначала развесим выжатое на ветках и присядем за кустиками, расслабимся — может, не всё и вышло. Потом, зажиматься после расклинивания больновато, лучше побыть в расслабленном состоянии.
     Выбросила грибы из своего лукошка, есть она их всё равно не сможет, уселась на него голой задницей и вспомнила о бюстгальтере. Досталось бедняге между дубовой древесиной и пышной, но стиснутой плотью! Сняла, расправила, помяла, выправляя форму, обобрала вонзившиеся опилки…
     Тем временем Ева вспомнила о своём лукошке. Камни теперь ни к чему, выгрузила, а положила — смотанную верёвку и подобранный кляп. Потом подсела к Кире и набросала сверху рассыпанных ею грибов.
     Маленькие лесные жители ведь не виноваты, что их срезАли и втыкали в землю злые руки. При всём желании не могли они усохнуть за час до размеров, не привлекающих грибников. Да и чего греха таить — они же просто вкусные. Как-нибудь она Кире других наберёт, раз эти дискредитированы, а не наберёт, так подсунет эти и скажет, что другие это… вкус-то один и тот же.
     И потом, шли в лес за грибами, а вернулись с чем? С синяками? Что домашние подумают?
     Ева вдруг почувствовала на себе подозрительный взгляд подруги. Но не в грибах оказалось дело
     — А где твоё ружьё? Как — какое? Я слышала твой крик и сразу же выстрел. Они прочь затопали. Тебя увидели?
     Ева мялась.
     — Если хочешь знать, от этого выстрела я ещё дозу втрусила… вбриджила, неожиданно же, внезапно. Пузырь будто сразу наполнился и опустел. Но с радостью — радостью скорого избавления.
     Пришлось признаться, что выстрел подгадал случайно. Кира сразу же застыдилась, быстро надела лифчик.
     — Давай прислушаемся, не сюда ли охотник идёт.
     Но охотник если и шёл сюда, то не прямой дорогой, к тому же исчез ориентир в виде громких мужских голосов и даже криков. Пока опасаться было некого, если самим не шуметь.
     — И то дело, неохота невысохшее напяливать. Бр-р!
     Посидели ещё. Расписывать свои страдания Кире явно не спешилось. Но надо узнать, что Ева видела.
     — Ты как подошла, так и крикнула?
     — Нет, крикнула я, когда этот Балахон колпак свой стащил. Узнала и крикнула, чтоб напугать. А подошла раньше, когда тебя привязывать заканчивали.
     — Так ты одна подошла? А я надеялась, что до деревни добежишь и охотников с ружьями приведёшь.
     — Да я же не знала, что тебя схватили! Вернулась, чтоб узнать, может, тут никого нет уже. А когда увидела, что творится, бежать за подмогой стало поздно, тебя бы измучили до её прихода. Вот — камней набрала, ждала удобного случая. Что бы ему, чёрту, колпак раньше снять, до того, как тебе живот месить начали! Ты же уже ничего не видела, колпак, маски — ни к чему.
     — Но тогда выстрела не было бы. Они бы опомнились, тебя бы схватили, а свидетелей, сама знаешь, не жалуют злодеи. Который их опознать может. Нет, уж лучше пусть я пострадаю, опозорюсь даже… вернее, уже, но только чтоб за твоим криком выстрел чтоб сразу был.
     — Верно, конечно, и всё же я так скверно себя чувствую… На глазах подружку пытали, а я пряталась и смотрела только.
     — Но помочь-то не могла, да?
     Кира не могла придвинуться, обнять, приласкать она ведь ещё не высохла, да и пахло от неё не духами. Часто слышались вздохи, в голосе не было былой силы, уверенности. Ева почуяла, что может взять ситуацию в свои руки.
     — Не спорь! Я не смогу успокоиться, если уйду отсюда "чистенькой", нисколько не пострадавшей. Поняла?
     — Но ты же испугалась, бежала пол лесу во весь дух, потом, страшилась, сюда подбираясь. Страшилась же, верно? А твой крик — он просто героический, подвиг духа. Как ты решилась? Нет, ты молодец, Евка!
     — Никакого героизма! Я уже готова была лукнуть камнем, даже пожалела, что выстрел опередил. — Преувеличила девочка, но безобидно.
     — Да ты же знаешь, что не попала бы.
     — А вот и попала бы!
     — Нет, не попала!
     — Попала, попала, ещё как бы попала!
     — Ну, возьми вон камушек из своих, да лукни в ствол. Отойди на десять шагов да брось.
     Состоялся "Вильгельм Телль" в каменном варианте. Навыков у Евы не было никаких, но было страстное желание доказать подруге свою правоту — правоту негероизма. К тому же дерево — не человек, рука дрогнуть не должна.
     Камень глухо стукнулся о ствол.
     — Вот видишь?! — разнёсся над поляной торжествующий голос Квы. — Помешал мне охотник расстрелять эту компанию камнями.
     — И слава богу, один там совсем неплох…
     — Что?
     — Судили бы тебя, говорю, за массовое убийство, к чему это? Нет, охотник молодец. Бескровно всё обошлось.
     — И жаль, что бескровно!
     — Ты знаешь, они всё время приговаривали, царапинки, мол, чтоб малейшей не было, без следов чтоб обошлось.
     — У-у, злодеи! Это же они не о тебе, это они о себе пеклись. Типа перчаток на руки, следов чтоб не оставлять.
     — Ладно, злодеи, конечно. Может, замнём? Сейчас просохну, да и пойдём отсюдова. Что-то мне этот дуб на нервы действует.
     — Не-ет, так просто мы не уйдём! Я хочу разделить твои страдания, хоть как, но чтоб душа успокоилась.
     — Как же ты из разделишь Они и во мне уже затихают. Прошлого не воротишь.
     Ева решилась.
     — Нас тут двое, и никого больше нет. Времени мало, воды мало, самотерпёж никак не устрою. В туалет… — пауза, — хочу немножко. Так что — мучь меня ты!
     — Как — я?
     — А вот так. Видишь грибы? Представь, что мы это вместе насобирали, но клали в одну корзинку. Как нам потом разделить напополам, чтоб честно было?
     — Ну, это известно. Одна делит на две кучки, а вторая забирает любую. И никому не обидно.
     — Вот и мы так. Ты сейчас привяжешь меня к этому дубу и отмеришь мучений… ну, хотя бы от неудобств, сколько сама получила. Ты же знаешь, что сама чувствовала, и будешь представлять, что я сама буду ощущать. Баш на баш, как говорится.
     Голос Евы звучал бодро, решительно. Сил у Киры, чтобы переспорить, не было. И потом, ведь в самом деле девчонке не по себе.
     — Ну хорошо, привяжу, пять минут постоишь и отвяжу. Устроит?
     Ева уже снимала майку.
     — Ещё чего! А неизвестность? Тебя же пытали неизвестностью тоже. Если знать, что через пять минут тебя отвяжут, это не пытка, а — тьфу! Да и час не фишка, если заранее знать.
     — Хорошо, если привязки мало, я тебя ещё по попке побью/.
     — Ну, зачем же сказала? Нет, не получается неизвестность никак. Просовывай тогда палку и прессуй по полной программе!
     — Да ты знаешь, как это больно? Особенно когда зажимаешься.
     — Раз тебе было больно, значит, я сильно виновата и должна расплатиться.
     — Вообще-то, не так уж и… Я же выдержала пресс — до шлепка того самого.
     — Ну, раз не больно, то и меня "пощекочи" так же.
     — А если потечёшь? Пойми, у нас на двоих одни сухие трусы, и они — на тебе. Подошли бы к деревне тайком, огородами, ты бы сбегала домой и вынесла мне сухое. Давай, пописай за кустами, а я тебя привяжу и поколочу, но чтоб сухой осталась.
     — А может… без трусов?
     — Да ты пощупай кору, дурочка! Я через слой-два лобком ощущала её шероховатость, и сейчас… вот посмотри сюда, какие вмятинки не прошли ещё.
     Ева стыдливо отвела взгляд, очень уж подружка ноги развела широко, неприлично.
     — Не зашкурили кору, черти! В садисты лезут, а пытать чисто не научились. Да и гигиены никакой. Нет, не лезь голой.
     Евин взгляд вдруг упал на сушащиеся трусики.
     — Твои-то уже того. Вот и дай мне их надеть. Я постараюсь сдержаться, поверь, но уж если чего, так хуже не будет. А потом выстираю, сама выстираю, вот увидишь.
     Кира почувствовала, что согласна на всё, лишь бы поскорее уйти с этого места.
     — Ладно, надевай, только учти, что у меня сил не хватит пропихнуть эту палку. Давай сначала её положим на живот, а потом уже привяжем тебя.
     Она сходила в кусты за орудием пытки, осмотрела его, попробовала пальцем, усмехнулась. А когда вернулась, увидела, что подружка стыдливо прикрывает руками живот и поёживается — не вполне просохли трусики.
     — Чего это ты? — Отвела ручонки, глянула. — А-а, брить же надо или воском депилировать, чтоб такие носить. Видишь — клитор аж под пояском, вниз уже отступать некуда. Ну, тут нет никого, не скромничай.
     Подошли к дубу. Еве, поменьше ростом, пришлось вытянуться в струнку, чтобы соответствовать дуплам. Все они оказались ей велики, но так это и хорошо.
     — Погоди, а кляп?
     Нет, ничего не забывает.
     — Он же грязный.
     — Ты выдержала, и я должна. Ой, тьфу, нет, сама не смогу. Засовывай!
     Пошли по девичьему горлышку рвотные конвульсии.
     — Вытащить?
     — М-м-м… — и головой "нет" мотает.
     Напряглась и пересилила себя.
     — Ну, тогда палку сама держи, у меня всего две руки.
     Примотала худенькую полуодетую фигурку к дубу. Поднявшись витками выше пояса, пробрасывала моток между Евиными локтями, чтоб руки оказались на свободе. Последний виток лёг подмышками.
     — если хорошо, согни пальцы в "о-кей", если плохо, покажи кукиш. Вынуть кляп — сожми кулак.
     Да Еве чем больнее, тем лучше.
     Хотела сказать: "погоди, розгу найду", да вспомнила, что неожиданно надо. Отошла, нашла, вернулась на цыпочках. Ева руки бессильно свесила вниз.
     И засвистела розга, охаживая девичью почти голую попку, а всё больше витки верёвки. Чтоб между ними попасть, надо лупить горизонтально, а Кира согнулась, и у неё порка пошла вертикально. Ева быстро догадалась, стала показывать кукиши. Ну что ж, хочешь — получай!
     И розга пошла горизонтально, между витками.
     С каждым удачным ударом Ева гукала, но мужественно держала пальцы "о-кей".
     Кира быстро запыхалась… или сделала вид.
     — Ну, хватит, отвязываю?
     Чуть не под нос ей сунулись два ярых кукиша на вывернувшихся руках.
     Кира хотела уйти и издалека понаблюдать, как Евка забеспокоится, да хотелось закончить всё побыстрее.
     — Ладно, прессую тогда живот.
     И обеими руками взялась за рукоятки.
     Напряглась до того, что пока раза два фыркнула. А не идёт.
     — Да честно же, не идёт. Сама попробуй.
     Ева нащупала рукоятки и попыталась на них надавить. Кира догадалась придерживать снизу, противодействуя.
     Снова — кукиши.
     — Ладно, мучай себя сама.
     Отошла. Но надолго не хватило её смотреть, как напрягаются слабенькие бицепсяшки, как всё тело извивается под верёвками, не в силах сдвинуть будто вросшую в дуб палку. А подбиралось ощущение, что надо уходить отсюда скорее. Ну же, давай!
     Нет, обессилила уже и дышит тяжело, аж отсюда слыхать.
     Зло взяло Киру. Ладно, трусы чужие, то бишь мои, имею право. Подошла, нагнулась, отстранила ослабевшие ручонки взялась сама.
     — Ну, раз хочешь обоссаться — получай!
     Не успела налечь всем телом, повиснуть на палке, как вблизи грянул выстрел.
     О-очень вблизи, надо сказать. Прямо с краю полянки. Даже деревенские не так часто слышат пальбу с такой дистанции.
     Начавшие светлеть трусики на Еве вновь стали сероватыми — мгновенно. Словно дробь вонзилась в дуб над её головой. Мало того — и из Киры пальнула короткая струйка. Когда только успела набраться моча? Вот что испуг делает!
     Если б не с"испуг, это было бы даже забавно — пузырь выстрелил, чем было, сквозь расслабленный сфинктер.
     С места выстрела донёсся громкий мужской голос:
     — Эй вы том, сколько вас, девок? А ну, быстро одеваться. Бы-ыстро-о-о! Я спиной постою, но чтоб без шуток у меня! Мигом на мушке окажетесь!
     Добрался до них охотник! Долго же он бродил вокруг, блин.
     Наверное, его привлекли звуки розги, потому что заполошившиеся девушки слышали ворчание:
     — Почитай, с гражданской самой у нас порку-то позабыли. А тут будто в прошлый век пришёл. Свистит она, милая, розга-то. Ну-у, дела-а…
     Мгновенно спали верёвки. Ева мигом скинула трусы, выжала их, протянула… ну, не до церемоний теперь, когда мужик в любую секунду обернуться может. Я твою мочу на себе чуяла, почуй и ты мою.
     Через минуту девушки уже имели приличный вид… кроме не совсем сухого низа у Киры. Может, уйти на цыпочках?
     Но слух у охотника острый:
     — Ку-уда-а?! Все оделись?
     Пришлось ответить правду. Мужик обернулся.
     — Вас двое всего? А я думал, что кодла целая. Голыми надумали… Э-э, да ты Егора Лукича дочка, как погляжу.
     — Да, — выступила вперёд Ева. — А вы зря так резко стреляли, Григорий Кузьмич. Посмотрите… Кира, подь сюды… нет, вы посмотрите, что своей пальбой наделали.
     — Срамота, право слово.
     — Да вы не на срамоту, а на мокроту смотрите, Григорий Кузьмич! Видите, что бывает с девушкой, когда у неё под ухом стреляют? А она у меня в гостях, у неё, может, и сменки-то нет. Как она домой пойдёт? А, как, я вас спрашиваю!
     Просто обнаглела девчонка! Но задумка хороша — прикрыть грех вот таким образом.
     — Ох ты, незадача какая, — бормотал охотник, рассматривая "мокроту" на месте "срамоты". — Я ж не нарочно, я слышу, тут кого-то порют, подхожу, виду, девки голые мельтешат, думаю, бандиты какие из сюда свезли и мытарят. А я один. В таких случаях надо сразу пугать, чтоб они не разобрались. А где, кстати, бандюки-то? Я уж им "хенде хох" кричать изготовился, а здесь только голые дев… вы то есть. Не видел, чтобы кто-то убегал, и не слышал. Куда же они делись?
     Намётанный глаз охотника-следопыта, не приученный, впрочем, вести розыск на волосистой местности, пропустил одно важное обстоятельство: самые мокрые места на бриджах совпадали с проступающими трусиками. При ординарном описывании так быть не могло.
     — Не было никаких бандюков, Григорий Кузьмич! Просто нам для химических опытов, мы ведь на химическом учимся, нужен сок поротой берёзы, то есть дуба, вот мы просверлили дырки и занялись. На колдовство похоже, правда?
     — Только дерево испортили, вот что я скажу. Какой же сок из дуба? Из берёзы надо гнать, и не в августе, а весной. Разделись-то для чего?
     — Вам показалось, Григорий Кузьмич! Просто это в городе мода такая, ходить полуодетыми будто. Видите, как у неё — лифчик обязательно виден из-под топика.
     — Чего-чего?
     — Из-под майки, говорю, лямочки враскид, пупок наружу… да вы смотрите, Григорий Кузьмич, в городе это можно, ну, и здесь тоже. Она привыкла, не стесняется.
     — Можно… скажешь тоже! Неизвестно ещё, выживет ли город с таким вот распутством.
     — Вот когда девушки перестанут описываться от выстрелов под ухом, тогда дело плохо, а пока они просто оголяются, это ещё ничего. Так что мы не нагие были, а просто так. И потом, в лесу же можно быть каким угодно, вон звери же все без одежды бегают.
     — Бойка ты на язык, дочка Егора Лукича, вот что я скажу. Подружка твоя много тише, скромнее.
     Девушки фыркнули.
     — Ладно, давайте так. Зайду я к вашим и скажу, что гостья вляпалась в кустарник, всё на себе разорвала и просит прислать одежду.
     — Лучше, что в волчью яму упала.
     — Нет, девчата, вы не знаете, что такое настоящая волчья яма. Хватит и терновника. Лукошки ваши? Ну, собирайте и пошли.
     Ева снова ухитрилась засунуть под грибы верёвку и кляп. А Кира обнаружила, что почти все грибы из Евиной корзинки высыпались ещё при том первом скачке. Подобрала, сойдут. Готовы идти. Рядом с ружьём не страшно.
     Но охотника что-то беспокоило.
     — Пороли дуб, говорите? А мне показалось, что по голому телу.
     Девочки переглянулись.
     — Это я пробуравила слишком большие дыры и засовестилась. Говорю подружке, совесть, мол, нечиста, стукни меня пару раз в отместку за дуб. А потом лучше придумали, мы же не мальчишки, не боксёры какие. До гражданской войны поркой у нас воспитывали, вот мы и решили тряхнуть стариной родного края, испытать воспитательное воздействие берёзовой каши. И подействовало! Я теперь никогда, ни при каких условиях не буду портить деревья. Пусть мне ставят двойки, пусть отчисляют, но дубы чтоб целы были. Правильно?
     — Если вообще не учиться, на бумаге дуба три сэкономишь, — проворчал старый охотник. — Только вот не дадут ли от этого родители твои дуба?

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"