Кириллина Лариса Валентиновна : другие произведения.

Игры сатиров: Окончание

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Митрадат начинает войну против Рима


   88. Ради Гордия или Сократа Митрадат не хотел воевать, и покорно исполнил всё, что требовал римский сенат. Он забрал из Каппадокии своего подростка-сына Аркафия Ариарата и его попечителя Гордия. А к Сократу, который не пожелал его слушаться, Митрадат подослал убийц, что расправились с ним, дабы царь Никомед возвратился на трон беспрепятственно. И спустя недолгое время Никомед и Ариобарзан вновь царили в своих государствах, чем и должен был ублаготвориться сенат.
   89. Но неистовый Маний Аквилий страстно жаждал войны, и нежданная кротость царя Митрадата не смирила ярость проконсула, а вселила уверенность в мнимой слабости войска понтийцев и в возможности без труда его победить. Через год Аквилия должен был заменить в его должности новый наместник провинции, и тогда он не мог бы рассчитывать, что получит империй сената для ведения этой войны - оттого он спешил развязать ее, не испрашивая разрешения Рима.
   90. Митрадат в самом деле старался избегнуть разрыва, ибо римляне, одолевшие многих царей и великих воителей - Ганнибала, Антиоха Великого, Пирра, Югурту и прочих - слыли непобедимыми. Но нисколько не меньше прославилось их златолюбие и корыстность, а среди тогдашних стяжателей мало было равных Аквилию. Царь же был несметно богат, и сперва он попробовал подкупить проконсула Азии, отослав ему триста талантов за то, чтобы Маний Аквилий помог Митрадату вернуть права на Великую Фригию. Полагаю, что царь вряд ли мыслил всерьез, что сенат на то согласится - вероятнее, он лишь изыскивал повод вручить столь огромную взятку Аквилию. Ведь на триста талантов тогда можно было выстроить город или вооружить войско с конницей и колесницами.
   91. И Аквилий не смог побороть своей алчности: деньги от Митрадата он принял. Изумившись, однако, богатству царя, для которого триста талантов оказались тратой вовсе не разорительной, ненасытный мздоимец возжелал и других внушительных выплат. Он прислал Митрадату письмо, в коем требовал, чтобы царь, по вине которого сотрясались престолы в Вифинии и Каппадокии, возместил бы проконсулу Азии все убытки, понесенные им при возврате в две эти страны их законных правителей. Ведь сенат, приказавший Аквилию водворить на троны Никомеда и Ариобарзана, не дал денег на плату войскам, ибо вся казна государства пожиралась весьма неудачной для Рима войной с восставшей Италией.
   92. Принимая римских легатов, привезших в Синопу заносчивое письмо от Аквилия, Митрадат, возмутившись таким вымогательством, гордо рек, что не даст ничего свыше выплаченных трехсот талантов за Фригию. А когда послы объявили, что вменяемый долг надлежит возместить не Аквилию, а сенату, Митрадат совершил и вовсе неслыханное: он велел огласить многолетнюю опись расходов Понтийского царства на подарки послам, прибывавшим из Рима, и на взятки известным сенаторам, обещавшим царю покровительство. В списке тех, кто охотно брал приношения от Митрадата драгоценностями или деньгами, оказались весьма знаменитые в Риме мужи - за изъятием, может быть, Сцеволы или Рутилия, но включая шестикратного консула Мария, которого царь угощал и чествовал в Каппадокии и вручил ему золотую чашу ценой в состояние. Позабавившись замешательством римских гостей, Митрадат изрек им решительно: "Видят боги, скорее уж римский сенат в долгу у меня, нежели я у сената. Посему пусть сенат, взяв хоть малую часть этих благ, возместит свои же затраты. Для друзей мне не жаль ничего, но мздоимцы должны быть наказаны". Услыхав таковые слова, послы повернулись и вышли из зала.
  
  
  
   "Ай, да чтоб ты подавился, проклятый!"...
   Митрадат это - с лестницы слышит. Прибавляет шаг. Что случилось? Голос сразу узнал, да и как не узнать: звонкий, сочный, сердитый...
   Стратоника сидит, поджавши ноги, на ложе, а евнух-мальчишка, эфиоп черномазый, пытается вырвать сандалию, которую треплет, забившись в угол, щенок. Верно, зубки у песика чешутся, да и нравом игрив. Изгрызет вещицу - подумаешь! Посмеяться и выбросить. Разве подобает жене богатейшего из теперешних азиатских монархов скандалить из-за драной сандалии? Нет, она никак не привыкнет к царской роскоши, потому что не в силах забыть свою бедную юность. Осталась рачительной и бережливой, тряпицу напрасно не выкинет...
   - Митрадат! - увидев супруга, капризно кричит Стратоника. - Нету сил! Забери эту тварь! То одно, то другое сгрызет - надоело!
   Вот те на. "Надоело". А с каким умилением ты созерцала комочков-щеночков? Я сказал - "Выбирай". Ты немедля схватила и прижала к груди самого толстенького и пушистого, беломордого и белохвостого. Чуть подрос, стал шалить - и уже не мил?... Да, тебе бы других детенышей нянчить, человечьих, не четвероногих, но не царь же виновен в том, что ты никак не можешь родить. Перестань же браниться, смотри, какой замечательный песик, игрун...
   - Все ковры в его шерсти! Все ножки у кресел погрызены! А теперь за сандалии принялся! - жалуется Стратоника. - Отнимаю - рычит! Вдруг укусит?...
   Митрадат отстраняет мальчишку-раба. А щенка загоняет к стене и вытаскивает своей мощной рукой за загривок. "Отдай", - говорит. - "Поиграл - и отдай. Слышишь, псина?"... Собачий ребенок послушно бросает истерзанную, обслюнявленную дорогую сандалию и, виляя беленьким хвостиком, лезет на грудь к Митрадату - обнюхать, лизнуть, приласкаться. Митрадат, потрепав его по ушам, отпускает.
   И глядит на жену.
   Стратоника, взяв зеркало, поправляет свои темнорусые косы. Он явился внезапно, но она всегда его ждет. Принаряжена, завита, чуть подкрашена, и надушена как ему нравится - уловимо, однако не приторно.
   Нет. Не то. Сердце ищет чего-то иного.
   Он подманивает щенка, забирает его и встает.
   - Как?! Уходишь? - искренно огорчается Стратоника.
   - Я случайно зашел, услыхав твои крики. Пожалуй, мне лучше взять у тебя собачоныша. А сандалий таких закажи себе хоть десяток. Прощай.
   - Митрадат!!...
  
  
  
   Как он вымотан этой встречей с послами Аквилия. Просто не описать. Он, конечно, отчасти доволен, что поставил на место ненасытных и наглых латинян. Но отчетливо понимает, что такого скандала в сенате ему не простят. Ведь одно дело - смутные слухи о неких подкупленных Митрадатом сенаторах и консулярах, а совсем другое - оглашение достоверных имен и доподлинных сумм, ушедших на взятки. Лет за двадцать скопилось побольше, чем пресловутые триста талантов. А среди получателей - и Метелл, и Антоний, и Марий...
   Это - не отыграешь назад.
   На него теперь ополчится - весь сенат. И Аквилий впридачу.
   Неужели - война?...
   Он не знает, что сейчас ему надобно, чтоб успокоиться. Омовение не помогло, от вина голова тяжелеет - пировать лучше на ночь. Проехаться вскачь? Но куда? И зачем?... Обратиться к друзьям? Они скажут - "Евпатор, ты спятил!"...
   Ласки женщины?... Нынче он ни в кого не влюблен. А из тех, кем владеет, одна Стратоника способна порою понять его, но... Сегодня он не желает, чтобы его о чем-то расспрашивали. Потому что еще не решил для себя - ничего. Рвет он с Римом - или искусно идет на попятную. Ход теперь за Аквилием, но сенат еще может вмешаться и велеть мздоимцу-проконсулу либо оставить Митрадата в покое, либо...
   Будет война.
   Всё, что делалось в Азии до сих пор - это просто игры сатиров. Сколько раз убегал из Мазаки Ариобарзан? Раза два - или три? Сколько раз воцарялись Аркафий и Гордий? Столько же - или больше? Уже не упомнишь. А события при вифинском дворе! Смерти, браки, казни и склоки... Митрадат забавлялся, сенат лишь руками размахивал, а народы - страдали, смеялись и плакали, но почти ни в чем не участвовали.
   Ныне будет иначе.
   Ибо есть превеликая разница: борются меж собою цари, признающие волю сената - или царь Митрадат восстает против Рима.
   Тут никто не посмеет хранить безучастность.
   И каждый обязан ответить: друг ты царю - либо враг.
   Или - точно так же - сенату.
   Выбор страшный.
   Однако...
   Звереныш, невольно стиснутый Митрадатом, начинает скулить и вертеться, пытаясь вцепиться в руку зубами, но боясь притом рассердить великана, тащащего его неизвестно зачем и куда.
   Что с ним делать? Сунуть евнуху или сделать кому-то подарок?
   Митрадат останавливается у большого окна, выходящего в сад.
   Там, внизу, ловит желтую бабочку маленький мальчик.
   Безумно похожий на царя Митрадата - Фарнак.
  
  
  
   Пока мальчик шалеет от счастья - "Папа, папа, правда - он мой?!"... - Митрадат собирается навестить его мать. Ту самую фарнакийскую нимфу, которую он собирался собирался переиначить в Мелиссу, но потом, поостыв, возвратил ей прежнее имя - Ниса и даже, после рождения сына, вступил с нею в брак. Вот поистине редкая женщина: ни скандалов, ни слез, ни капризов. Мягка, добродушна, улыбчива. Жаль, что так неумна, но зато она ладит со всеми царскими родственницами - и с уродливой умницей Дрипетиной, и с незамужними сестрами, кичащимися своей ахеменидской кровью и не желающими признавать хоть отчасти равной себе Стратонику - "певичку, дочь нищего, недостойную царского ложа"...
   На пути Митрадата встает, тихо вынырнув из коридора, главный распорядитель всех дел в гинекее - Херефонт. Разумеется, евнух. Который обязан следить за порядком и пресекать все раздоры. Сладким голосом напоминает: "Государь, я, никчемный, не смею мешать твоим замыслам, но отважусь напомнить тебе, что сегодня - день Агиары". - "Ну, и что?" - мрачно спрашивает Митрадат. - "Кое-кто из наушниц-рабынь успел донести ей, что ты заходил к госпоже Стратонике". - "Она мне жена!" - "И навряд ли сокроется, что потом ты был с госпожою Нисой"... - "Я разве - не вправе?" - "Не гневайся, о государь, я лишь раб, чей долг сообщать тебе о болезнях, словах и поступках твоих досточтимых избранниц". - "И что - с Агиарой?" - "Когда она в прошлый раз оказалась больна, ее заменили Таксилой. А сегодня она угрожает, что покончит с собой, если вовсе тебе не нужна"...
   Агиара - галатка. Дочь Брогитара, одного из тетрархов. Ревнивая хищница. Возрастала на воле, дружила лишь с братьями, привыкла: чуть что - за кинжал. И осталась такой же неукротимой. Митрадат ее долго к себе приучал, и добился-таки: Агиара к нему воспылала неистовой страстью. Признала его над собой господином, смирилась с тем, что она у него не единственная, но того, что ей полагается - никогда не отдаст.
   "Что я вам - племенной жеребец или хряк?!" - отшвырнув Херефонта, рычит Митрадат.
   Застывает, услышав детский смех и щенячий визгливый лай, доносящиеся со двора.
   Постояв и подумав у двери дремлющей Нисы, он решает сходить сперва к дико мстительной Агиаре.
   Даже царь не всегда в себе волен, о сын мой Фарнак.
  
  
  
  
   93. Видя, что Митрадат не намерен давать ничего ни ему, ни сенату, Аквилий решил потребовать денег с возвращенных на троны царей, Никомеда и Ариобарзана. Однако и Каппадокия, и Вифиния были разграблены - первую разорил царь Тигран, натравленный Митрадатом, а вторую - Сократ, принужденный щедро платить приведенным из Понта войскам. И тогда Аквилий измыслил взять свое чужими руками. Он призвал к себе Никомеда и стал его подстрекать к нападению на Митрадата. Вероятно, он полагал, что при всяком ходе вещей Митрадат обречен проиграть: захоти он обороняться, непременно начнется война, где Аквилий станет командующим; воздержись же царь от борьбы - Никомед захватит добычу и сполна расплатится с римлянами, и поправит свои же дела.
  
  
  
   Тронный зал в Пергамском дворце. На старинном Атталовом кресле восседает проконсул Аквилий, по привычке накинувший край пурпуровой тоги на голову, изуродованную белым шрамом - он гордится им, но не очень охотно показывает, ибо шрам его вовсе не красит. Да и ранил Аквилия не достойный сенатора враг - а всего лишь раб, поднявший восстание.
   Перед ним на обычном сидении - царь Никомед Филопатор. Лицо его в свете тускловатых огней канделябров похоже на одутловатую маску из желтого воска, которую наспех слепили и не потрудились раскрасить для пущей приглядности. Царь не стар - ему лет тридцать пять - но глядится неважно. Глаза у него - мутновато-болотные. Веки набрякшие. И одет он сегодня преднамеренно скромно. Не время щеголять нарядами или перстнями.
   - Ты не вправе меня укорять, о почтенный Маний Аквилий, - говорит Никомед. - Разве я не согласен возместить твой ущерб? Но, Гераклом клянусь, я не лгу, уверяя тебя, что сейчас у меня в казне нет ни драхмы. Я сам кругом задолжал. Через год - постараюсь. И то - постепенно, не сразу.
   - Через год! - негодует Аквилий. - Издеваешься? Через год я не буду проконсулом Азии! А уеду в Рим и обязан буду отчитаться сенату в казенных затратах. Полагаешь, ради тебя я пойду в долговую тюрьму? Нет уж, друг! Если ты до зимы не заплатишь, я спишу все долги на тебя! Разбирайся и с ростовщиками, и с сенатом - как знаешь!
   Никомед в душе возмущен.
   Будто в Азии кто-то не знает о трех сотнях талантах, полученных Аквилием от Митрадата! И каким же нужно быть совершенно бесстыжим нахалом, чтобы требовать мзду с Никомеда, который сам больше всех пострадал! Даже если б он захотел превратить свою благодарность в мешки серебра - где их взять? Небольшую Вифинию, оказавшуюся зажатой меж Понтом и Азией, невозможно сделать богатой ни за месяц, ни за год, ни - честно молвить - за двадцать. Здесь ведь нет золотых и серебряных залежей, а торговля в портах замерла из-за нападений прибрежных пиратов. Да и братец Сократ похозяйничал...
   - Но, любезный Маний Аквилий, я не бог и не маг...
   - Я догадываюсь, Никомед. Это сразу заметно. Но дозволь спросить: ты - мужчина?
   Никомед негодуще смотрит на проконсула:
   - Что ты хочешь сказать?
   - Ничего. С кем ты спишь - меня не касается. Но мужчина не стал бы терпеть, чтоб его выгоняли из собственной спальни! И не стал бы молить и упрашивать, чтоб его защищали - соседи! А уж если такое случилось, настоящий мужчина сумел бы добыть, сколько надобно, денег, чтобы им заплатить!
   Никомед опускает лицо.
   Как мечтал бы он бросить небрежно - "На тебе, подавись этим золотом!"...
   Митрадат бы, пожалуй, мог себе позволить такое. Никомед же - не может. С него нечего взять. И отеческое состояние, и наследство покойной мачехи Лаодики, и приданое вероломной жены - всё исчезло за краткое время, пока Вифинией правил Сократ. Обратиться к ростовщикам? Никомед понимает, чем это чревато. Полным рабством. Ибо проценты теперь взимают - нещадные. Никогда не расплатишься. А друзья... У царя Никомеда нет таких покровителей, что могли бы ссудить ему пару сотен талантов. Его римский патрон и гостеприимец претор Гай Юлий Цезарь - человек деликатный и чуткий, но, невзирая на древность и славу фамилии, небогатый, а - по теперешним меркам - и бедный; Никомед, пока длилась тяжба в сенате, сам давал ему деньги и украдкой подкармливал сладостями его дочек - двух Юлий - и сына, вертлявого черноглазого Гая... Знаменитый оратор Гортензий, защищавший тогда Никомедово право, сам привык больше брать, чем давать...
   Никомед восклицает в сердцах:
   - Что мне делать, почтенный Аквилий? Побираться? Разбойничать? Красть?...
   - Во-е-вать!! - отчеканивает проконсул, стукнув по подлокотнику трона своей жесткой до деревянности дланью.
   Воевать - с Митрадатом?...
   Никомед про себя усмехается. Понимает ли Маний Аквилий цену этим словам? Он приехал в Азию на год. И не знает - не может знать - что такое царь Митрадат. Он его никогда не видал. Полагает, что, ежели Митрадат предпочел на сей раз быть покладистым, так оно и будет всегда. Да ничуть! Никомед никогда не поверит ни единому слову царю Митрадата. Даже клятвам у алтаря. Митрадат - изощренно умен и бесчеловечно коварен. Нужен был ему проходимец Сократ - он с ним чуть ли не целовался; перестал быть послушным - прикончил не глядя. И так - везде и всегда. Ныне он выжидает, должно быть, когда Аквилия сменит другой проконсул. Какой бы ты ни было. И опять начнется игра: Митрадат будет вновь притворяться, что бесчинствует вовсе не он, а какой-нибудь Гордий, Сократ или - хуже - Тигран...
   - Мне сейчас не под силу воевать с Митрадатом, - выдавливает Никомед. - Ибо нечем платить и войскам.
   - Ну, тогда я избавлю тебя хоть от этих затрат! - говорит зловеще Аквилий. - Я возьму твое войско и отправлю в Италию - там война, помощь не помешает, а договор о военном союзе никто еще не расторгал... Но уж если твой наглый сосед вновь решит завладеть твоим троном - я не стану тебе помогать! И не буду просить за тебя пред сенатом! А первый скажу, что ты сам во всем виноват! Ибо ты - не мужчина, а трус! И вдобавок неблагодарный! И тебя тогда не спасет ни твой приятель, припадочный Цезарь, ни озолоченный тобой речистый Гортензий - никто! Риму нынче не до тебя! И лишь я стараюсь сделать хоть что-нибудь - пока я еще в Азии - властен!
   Это правда. Но, боги, какая же страшная! Никомед одинок - до отчаяния.
   Он дерзает все же сказать:
   - Почему ты во всем обвиняешь меня? Оскорблен и ограблен не только я, но и Ариобарзан. Разве он не обязан тебе точно так же? К тому же Каппадокия была первой жертвой нашего недруга. Стало быть, Ариобарзану уместней начать.
   На устах Аквилия тихо змеится улыбка. Этот, с позволения молвить, царь Ариобарзан - несомненно трусливее Никомеда, но не так откровенно бесхитростен. Ибо важно, что Никомед возрастал наследником трона, а каппадокиец, не будучи царского рода, привык пролагать себе путь наушничеством и интригами. Получив ультиматум Аквилия - либо, дескать, ты мне немедленно платишь, либо вступаешь в войну, либо я забираю из Каппадокии войска, и живи тогда с Митрадатом как знаешь - Ариобарзан прислал ему вежливое, с виду покорное, но ни к чему не обязывающее письмо. "Денег нет, но, как только царь Никомед, мой собрат по несчастью, затеет войну ради честного мщения, я не премину разделить его тяготы". Приструнить Ариобарзана - всё равно что поймать змею за уши. Много проще сломить Никомедово сопротивление.
   - Кстати, об Ариобарзане. Он согласен присоединиться к тебе. Двое - это уже не один...
   - Митрадат сильней нас обоих.
   - Ха! Но Рим - сильней Митрадата! Рим же будет - за вас! Дайте только повод вмешаться!
   - Ты ведь сам говорил, что сенат поглощен другими делами...
   - Но не вечно же будет в Италии длиться война! А потом - черед Митрадата!
   - До сих пор ваш сенат лишь пенял ему, как отец-паралитик - юнцу-шалопаю...
   - Ныне будет иначе! Ручаюсь! Слишком многие в Риме его ненавидят!
   - Но подарки притом принимают...
   - Тем паче! После нынешней громкой огласки наши жаждут расправиться с ним навсегда! Нужен - повод! И ты его - дашь!
   - Я... подумаю, Маний Аквилий.
   - Что тут думать! Боги нам посылают единственный случай обрести и добычу, и славу, и радость отмщения - разом! Решайся!
   - Ну, если ты так настаиваешь...
   - Ради чести! И ради тебя!
   - Что же... Ладно.
   Аквилий вскакивает с Атталова кресла и спешит укрепить в Никомеде решимость железным рукопожатием.
   Наконец-то начнется - война.
  
  
  
  
  
  
   94. Преступив через собственные колебания и поддавшись советам Аквилия, царь Никомед Филопатор отважился совершить нападение на царя Митрадата. Он прошел через Пафлагонию и принялся разграблять понтийские земли вдоль излучины Галиса, угоняя в Вифинию скот и рабов, и обозами увозя всё, что только мог взять - от денег из тайных сокровищниц до запасов вина и зерна.
   95. К изумлению как Никомеда, так и Аквилия, Митрадат не пытался тому воспротивиться. Пребывая в Синопе, он с презрительным безучастием принимал донесения о совершающихся грабежах, но воздерживался посылать на защиту подданных войско, хоть его о том умоляли. Наконец, Никомед, отягченный безмерно богатой и нежданно легкой добычей, возвратился в Вифинию, полный радости и готовый уплатить обещанный долг Аквилию.
   96. Видя, сколь безнаказанно удалось Никомеду нанести Митрадату ущерб, не подвергшись притом ни малейшей опасности, царь Ариобарзан вслед ему тоже вторгся в Понтийское царство. В приграничных с Каппадокией сатрапиях он творил еще больше бесчинств, чем союзник его Никомед - но и тут не встречал от царя Митрадата никакого сопротивления. И дошло до того, что Ариобарзан стал высмеивать Митрадатову трусость и слабость, полагая, что тот, испугавшись гнева сената, не посмеет ему отвечать. Ведь и в Понте многие изумлялись и негодовали, не будучи в силах постигнуть причин беспримерной смиренности столь отважного прежде царя. Митрадат же молчал, пока об обидах, нанесенных ему Никомедом и Ариобарзаном, не заговорила вся Азия.
  
  
  
   ..."Государь у себя?" - "У себя, господин". - "Спит?" - "Похоже, не спит". - "Он один?" - "Нет, там воспитанник Каллий". - "Да? И что они делают?" - "Я не знаю, господин. Разговаривают".
   Дорилай, побеседовав с дежурным охранником, решает все же войти как привык, без доклада.
   И что же он видит?
   Полуденная идиллия. На пороге уже грохочет война, а Евпатор валяется полуголый на ложе перед мраморным столиком, на котором - чаша с черным, янтарным и розовым виноградом. И доска из слоновой кости с фигурками. И сидящий над нею в кресле темнокудрый юноша Каллий. Размышляя над заковыристым ходом, царь задумчиво тянет руку, срывает себе виноградину, освежает сочной ягодой рот...
   Сцена, стоящая, чтоб ее воспели поэты и отобразили художники. Где-то там - звон оружия, вопль разорения, ужас рабства, смрад от пожарищ. Здесь - красота, благодать и покой.
   - Это ты, Дорилай? - рассеянно кивает Евпатор. - Подожди чуть-чуть, мы закончим. Угощайся, садись.
   Царь делает ход и тихонько смеется. На личике Каллия полное недоумение. Ход, наверное, слишком силен или слишком нелеп. Скорее второе: Митрадат ленив и рассеян. А сказать "извини, ты сглупил" - неудобно. Для Каллия он - государь, отец и учитель. Едва ли не бог.
   - Евпатор, - весомо и мрачно вторгается в их игру Дорилай. - Полагаю, сейчас не время вот так прохлаждаться.
   - Да? - удивляется Митрадат, беря себе сразу целую виноградную кисть. - Почему?
   - Будто ты не получал с утра донесений.
   - Ай, мне каждое утро доносят, боги ведают, что, не упомнишь... Вот отведай-ка лучше, дивный сорт, ароматный, с тончайшей кожицей и почти совершенно без косточек...
   - Не хочу. Ты мне лучше скажи, как ты думаешь быть с Никомедом.
   - С Никомедом? А что с ним? Неужели в гости пожаловал?
   Митрадат откровенно дурачится.
   Дорилай же предельно серьезен:
   - Он напал на нас. Ты это знаешь.
   - Вот нахал, - замечает, выплюнув ножку от ягоды, царь. - Я не стал бы так делать. Впрочем, я и не делаю. Ибо я умнее и старше. Правда, Каллий?
   Тот улыбается.
   - Что ты думаешь предпринимать? - продолжает допытываться Дорилай.
   - Доиграть эту партию и немного поспать.
   - Митрадат! Я совсем тебя не понимаю. Сын вифинской плясуньи танцует кордак на твоей исконной земле, грабит храмы, насилует подданных, угоняет стада, убивает любого, кто сопротивляется...
   - Мы богаты, нам не убудет. Пострадавшим потом возмещу. Ты отведал бы все-таки этой грозди - ведь вкусно, ручаюсь...
   - Кончай! - почти кричит на царя Дорилай. - Ты бездействуешь, а ко мне друг за другом приходят стратеги и спрашивают: когда выступаем? Что прикажешь им отвечать?!...
   - Отвечай, что понравится. Или не отвечай. Песни пой. Декламируй стихи. Мне без разницы.
   - Ты... в себе ли, Евпатор?
   - Я?... Да!.. Никомед, злосчастный глупец - не в себе, но уж это не наша беда. От плясуний, увы, мудрецы не рождаются.
   - Надо выслать навстречу ему хоть Кратера и Архелая, пусть прогонят...
   - Не надо, прошу тебя, никого никуда высылать. Впрочем... отправь-ка, мой друг, гонцов с приказанием: городам, крепостям и усадьбам - сдаваться, не сопротивляясь, войскам - отступать. Местным жителям - разбегаться и прятаться. Без сражений и драк.
   - Ты смеешься, Евпатор?! Имея наготове двести тысяч солдат, колесницы, конницу, флот, наилучших стратегов?!
   - Но не конницей же и не флотом стращать огородных воров, Дорилай. Никомед - это вор. А не воин.
   - За спиной Никомеда - Аквилий. И Рим.
   - Так тем более.
   Царь беспечен и невозмутим. Неужели справедлива загулявшая по Синопе молва, будто Митрадат - сломлен римлянами и боится войны даже пуще позора? Будто царь, наконец, образумился, испугавшись сенатских угроз и наглости нынешнего проконсула? В тридцать лет он еще дерзил и проказничал, а сейчас ему перевалило за сорок, он оброс жирком, окружил себя роскошью, стал ленивым и осторожным...
   - Отец! - говорит неуверенно Каллий. - Погляди. Я, кажется, выиграл?...
   - Неужели? - хмыкает царь. - Дай проверю... Ну да!
   И тычет перстом в Дорилая:
   - Это он виноват! Сбил меня своей болтовней. Ладно, милый, деньги твои. Развлекайся, пока не истратишь.
   Каллий складывает шашки в мешочек, убивает доску, берет обещанный выигрыш, благодарно целует царя, бегло кланяется Дорилаю - и уходит. Вернее, уносится. Скок, скок, скок... Молодой кентавреныш.
   - Славный мальчик, - говорит Митрадат. - Не нарадуюсь. Будто вправду мой сын. Бойкий, пылкий, однако нежно любящий и почтительный. И, представь, совсем еще чистый. Мне неловко даже просто так ему сунуть деньги: постесняется взять. А ведь мать не может его слишком баловать. Письма - шлет, а подарки - нечасто, и то обычно не серебром, а вещами... Куда их девать?...
   Дорилаю безумно досадно. Царь лежит и болтает какую-то чушь. И ничуть не стыдится, что, играя в детские игры, уступает мальчишке, а играя во взрослые - всяким мерзавцам.
   Слабоумный Геракл. Обеззубевший лев. Что с тобою, Евпатор?!
   - Ничего, ничего, - улыбается царь про себя. И смеется тихонько, как умалишенный. - Дорилай, ты следил за концом нашей партии?
   - Разумеется, нет.
   - Ну и зря. Конец был довольно изящный.
   - Митрадат, я - вырос из этих забав.
   - Ты не вырос. Ты заматерел. Стал унылым, дебелым и толстым. А игра... Помнишь, царственнородный мудрец Гераклит проводил свою старость, играя с детишками в шашки?
   - Он выжил из разума.
   - Не скажи. Позабавившись вволю, он изрек незабвенное: "Вечность - царство игры"... Или, нет: "Шашки вечности - царство дитяти"... Ни один из софистов не смог разгадать, что бы его изречение значило. А вот я, мне кажется, знаю...
   Что с ним делать, о боги. Враг грабит страну, стратеги готовы на части рвать Дорилая - а царь то фиглярствует, то философствует. Да еще переврав слова знаменитого мужа.
   - Евпатор. Там было не так. "Вечность - это дитя, что играет в шашки". Всё равно непонятно.
   - А что непонятного? Есть такая игра - в поддавки!
   - В поддавки?...
   - Ну да! Козломозглый!...
  
  
  
   "Публий Рутилий Руф приветствует великого понтифика Квинта Муция Сцеволу.
   Друг мой, есть еще время сенату вмешаться и упредить столкновение в Азии. Ты, конечно же, знаешь, что Маний Аквилий стравил-таки Никомеда и Ариобарзана с царем Митридатом. Этот царь несомненно нам враг, но теперешняя война с ним чревата для Рима такими напастями, что разумнее будет ее избежать.
   Всякий, кто полагает, что с Митридатом нетрудно управиться, просто лжет вам в глаза или сам не ведает правды. Царь Понтийский сегодня опасней для Рима, чем Югурта, Персей, Аристоник и Пирр, купно взятые, а быть может, и Ганнибал. Я, живя в Митилене и общаясь со многими, истинно знаю: на царя Митридата сейчас уповает вся Азия. Его имя воспламеняет сердца. Когда ты был проконсулом, азиаты про это молчали, потому что чтили тебя и надеялись на изменение прежних жестоких порядков. Я пытался, ты помнишь, найти на свирепствующих публиканов управу - и вот я в изгнании. А преемники наши, включая Аквилия, повели себя столь непорядочно, что своими руками возвели понтийского варвара чуть ли не в сан божества. Азиаты возносят молебны за здравие Митридата, им гордятся, его призывают, его сравнивают то с Дионисом, то с Гераклом, то с Александром. И не думай, что здешние греки посходили с ума. Ими движет месть и отчаяние. Митридат же обижен Аквилием, Никомедом и Ариобарзаном у всех на глазах. Объяви он войну и двинься за Галис - вся Азия будет с ним против нас. Против Рима, хотел я сказать. Трудно свыкнуться с долей изгнанника. Воевать с Митридатом, не спорю, когда-то придется, но лучше бы после того, как сенат наведет порядок в азиатских делах. И тем паче такая война неуместна сейчас, когда кровопролитие длится в самой Италии.
   Я писал про это Аквилию, поборов свою неприязнь и надеясь на понимание. Но Аквилий обуреваем алчностью и тщеславием. Он не стал отвечать мне, а свите молвил что-то об "интригах старого взяточника". Это он мне смеет - о взятках!... Я молчу о его преступлениях в Африке и о мерзостных сицилийских делах, но теперь он присвоил и триста талантов от царя Митридата - то есть принял мзду от врага, которого сам же подначивает. Вряд ли можно Аквилия ныне чем-то пронять, кроме недвусмысленно изреченной воли сената.
   Словом, я обращаюсь к тебе, побуждаемый крайними обстоятельствами. Мне, как ты представляешь, ничего от сената не надо, и, случись тут война, вряд ли я от нее пострадаю больше, чем от свершившейся надо мною расправы. Я могу ненавидеть иных своих бывших сограждан, но отечеству зла не желаю. Говорят, что новым проконсулом Азии будет Гай Кассий. Между нами, он человек небольшого ума и вдобавок совсем бесхарактерный, но, насколько мне помнится, не стяжатель и не негодяй. Побеседуй с ним с глазу на глаз и объясни, каково положение в Азии. Может быть, еще что-то удастся поправить. Если нужно, сошлись на меня. Впрочем, он тебе больше поверит - я изгой и слыву "греколюбом", а ты, как великий понтифик и бывший проконсул, прекрасно осведомлен, но вполне беспристрастен.
   Прощай".
  
  
  
   "Квинт Муций Сцевола приветствует Публия Рутилия Руфа.
   Для начала, мой друг, напишу об отрадном: война с италиками завершается. По закону Луция Цезаря всем, сложившим оружие, даровали гражданство, а над непокорными одержали победы Луций Сулла и Гней Страбон. Старый Марий тоже себя показал, но его, вопреки заслугам и летам, не назначили главнокомандующим. Потому былая враждебность между ним и Суллой переросла в откровенную ненависть. Все опасаются, что война превратится в гражданскую, ибо Сулла хочет стать консулом, Марий же не намерен сего допускать. Город полон предчувствий, что вскорости совершится нечто ужасное. Да и я, как великий понтифик, каждый день получаю доклады о зловещих предзнаменованиях.
   Что до Кассия, я не смог побеседовать с ним, потому что, когда твое письмо прибыло в Рим, он как раз отбыл в Азию. Будет лучше, я думаю, если ты попытаешься вразумить его сам - может даже, при встрече. Принять тебя, полагаю, он вряд ли откажется. Однако учти, что легатом при нем остается Маний Аквилий, который будет его убеждать в совершенно обратном.
   На сенат я бы также не стал уповать. Ты ведь знаешь, кто там заседает и чем они заняты. Иногда мне мерещится, что туда попадают лишь те, кто лишился ума окончательно.
   Друг Рутилий, ты не меняешься: как всегда - один против всех.
   Я уже ни на что не надеюсь, но желаю удачи.
   Прощай".
  
  
  
  
   97. Между тем Митрадат вдругорядь изумил и друзей и врагов, ибо, выждав, пока Никомед и Ариобарзан возвратятся с награбленным в свои царства, он подал законную жалобу на обоих обидчиков Гаю Кассию, новому проконсулу Азии, при котором, однако, Аквилий был оставлен легатом. Описав все бесчинства, творившиеся Никомедом и Ариобарзаном, Митрадат потребовал, чтобы Рим наказал их собственной властью - или же, соблюдая союзнический договор, оказал против них надлежащую помощь царю Митрадату.
   98. Просьба эта была ровно столь же немыслимой, сколь правоправной. Как бы ни были плохи тогда отношения между царем и сенатом, Митрадат сохранял за собою название "друга Рима", и, коль скоро он подчинился всем былым предписаниям, то теперь справедливо желал, чтобы римляне защитили его от соседей и вступили в войну с Никомедом и Ариобарзаном. Вряд ли царь всерьез полагал, что Гай Кассий возьмет его сторону. Он давно понимал, что война неизбежна, но хотел, чтобы в Азии знали: виноват в ней не царь Митрадат.
   99. В том послании, что привез в Пергам и при всех огласил посол царя Пелопид, Митрадат изъяснялся решительно: "Откровенно скажу вам, мужи достославные - я не слаб. Сил моих предостаточно, чтобы разбить хоть десяток таких, как Никомед с Ариобарзаном. Я терпел их набеги, не спеша отбиваться, ибо ждал, что приверженный справедливости римский сенат и проконсул провинции Азия, видя, как поступают соседи со мною, союзником Рима, вмешаются и велят нападавшим убраться назад и вернуть мне награбленное. Боги свидетели: долго ждал. И увы, не дождался. Вероятно, сенат сильно занят другими делами, а проконсул не ведает, что творится у самой границы провинции Азия, ибо это его не касается. Или, может быть, в Риме привыкли прислушиваться только к жалобам на царя Митрадата. Ныне жалуюсь - я, как вменяет мне долг и право. Призываю сенат и проконсула Гая Кассия наказать преступных царей Никомеда и Ариобарзана, возместить мне ущерб и покончить с бесчинствами в Азии ".
   100. Но посол царя Никомеда, которому Кассий с Аквилием дали ответить на это послание, тотчас сказал, что, крича о чужих прегрешениях, Митрадат забывает перечислить свои. "Сколько раз поступал он с соседями вероломно, разбойно и нагло? Троекратно свергал с престола Ариобарзана, подсылал к Никомеду убийц, натравил на него самозванца Сократа - а когда Сократ перестал подчиняться приказам, беспощадно его умертвил. Лицемерно клянется он в верности Риму, а на деле давно замышляет войну, потому что иначе зачем бы понадобилось заключать союзы с Арменией, Парфией, Сирией, Скифией и другими дальними странами? Для чего Митрадату огромнейший в Азии флот? На кого он собрался направить несметные рати, многократно превосходящие - тут он истинно прав - силы прочих царей, вместе взятых? Митрадат обижается, что его сенат причисляет его не к друзьям, а скорее к врагам, но ведь он и ведет себя не как друг, а как враг".
   101. Кратко посовещавшись, Гай Кассий и Маний Аквилий измыслили дать Митрадату ответ столь же чинный, сколь издевательный: "Нам отнюдь не угодно, чтобы царь Митрадат подвергался обидам от царя Никомеда, однако нельзя допускать, чтобы царь Митрадат самочинно мстил царю Никомеду, ибо это чревато войной, нежеланной для Рима и весьма опасной для Азии". Пелопид, Митрадатов посол, обвинил проконсула и легата в пристрастном двуличии: получалось ведь, что они признают Митрадата обиженным, но притом и не защищают его, и не позволяют ему за себя отомстить. "Неужели, - сказал Пелопид, - для сената разбой Никомеда простительнее, чем былые проступки царя Митрадата, за которые Рим угрожал ему настоящей войной? Где же право и справедливость?"
   102. Разъярившись на эти упреки, Аквилий приказал Пелопиду молчать. Тот же резко ответил ему, что намерен отстаивать дело царя своего, пока не добьется желаемого. "Ты добьешься, что мы тебя вышвырнем вон!" - пригрозил взбешенный Аквилий. "Изволь, и пусть все азиаты увидят, как Рим обращается с царским послом!" - закричал Пелопид. И по знаку Аквилия его ликторы взяли под руки Пелопида и силой прогнали из зала, где велось разбирательство. Пелопид в тот же день отбыл в Понт. И отныне достаточно было лишь царского слова, чтоб война началась.
  
  
  
   ...О блажен, кто отмечен тобой,
   счастье огненное, велелепное!
   Благоденствием светел чертог,
   испещренны каменьями стены,
   и венец на челе у мужей,
   благодати твоей приобщенных! ? ...
  
   ...Я и сам не могу сказать, хотел я того или нет. Помышлять - помышлял, много раз, но когда в самом деле случилось...
  
   ...Ложа их с позлащенными ножками
   пышно убраны шелком пурпуровым,
   ароматы курятся в покоях
   благодати твоей приобщенных...
  
   ...Мне знаком этот страх перед будущим и неизбежным. Это око незрячей Судьбы, на меня недвижно наставленное.
  
   ... Жены их, любимые нежно,
   возлежат на подушках высоких,
   пальцы в перстнях, пясти в браслетах,
   об одном единственном молят:
   "О приди, господин наш благой,
   чтоб могли ты тобой усладиться" -
   жены тех, кто отмечен тобой,
   счастье огненное, велелепное...
  
   ...Узнаю и желание: скрыться. Переделать. Переиграть. Притвориться иным. Ничего не желающим. "Ты хотел!" - уверяет злорадно Судьба. - "Как ты смеешь теперь отпираться?"... Для чего же иначе - всё, всё: эти земли хлебообильные, эти горы и рудники, эти палубные корабли - окрыленные и остроносные, приготовленные для войны; эти кони и колесницы; эти полчища верных союзников, что стеклись по первому зову покровителя и властелина?...
  
   ...Скакуны легконогие их
   резво мчат в бою колесницу,
   а на ней повелитель стоит,
   увлекаем умелым возницей.
   Он в деснице держит копье,
   что разит беспромашно недругов,
   ибо ты посылаешь победу
   благодати твоей приобщенным,
   счастье огненное, велелепное...
  
   ..."В детских снах, в мечтаниях отрочества, в бреднях юности - ты хотел того, Митрадат!" - донимает Судьба, как настырная сводница. - "Ты хотел - я дала! Что ж боишься взять свое счастье?"...
   Не боюсь. Но я не люблю, когда что-то вокруг совершается - не по воле моей.
   Не боюсь ничего. Только сны иногда донимают.
   Например, вот такой.
   Я, увенчанный золотой высокой тиарой, восседаю на троне, воздвигнутом на скале под небесными сводами. А эфир расчерчен кометами, озарен и солнцем, и звездами. Я возвышен над всеми, но так одинок, и сижу - на такой крутизне...
   Та скала нависает над пропастью.
   Надо мной - огнецветное грозное небо.
   Подо мной - смертельный обрыв.
   А на дне копошится - кровожадная серая стая.
   Знаю: волки. Или шакалы. Неважно. Воют, скалят желтые зубы, дерутся, урчат...
   "О блажен, кто отмечен тобой, счастье огненное"...
   Отче Зевс, повелитель небесного пламени.
   Отче вышний, Ахурамазда.
   Я - отмечен. Тобой. В колыбели.
   Помнишь?
   Это - я. Митрадат.
  
  
  
  
  
  
  
   "Публий Рутилий Руф - проконсулу провинции Азия, Гаю Кассию.
   Я осмеливаюсь обратиться к тебе не во имя себя самого, а во имя обоих отечеств - и Рима, отвергнувшего меня, и Азии, меня благосклонно принявшей.
   Ради общего блага народов: пресеки попытки Аквилия развязать войну с Митридатом. В миролюбии нет никакого позора, а время для брани сейчас неудачное. Ведь не мне объяснять тебе, что, покуда в Италии длится война и растет вражда между Суллой и Марием, у сената не будет ни денег, ни флота, ни нужных людей для отправки хотя бы двух или трех легионов в Азию. А без этого воевать с Митридатом, у которого, как я слышал, двести тысяч солдат и огромный флот, безрассудно и очень опасно.
   Даже если оно и не так, я бы не посоветовал, Кассий, презирать такого врага и дразнить его издевательствами. Азиатские греки, среди коих я ныне живу, ненавидят Аквилия, восторгаются Митридатом и, случись война, будут с ним против вас. Если ранее кто-то в Азии возмущался его беззаконными выходками, то теперь, что бы царь ни содеял против Никомеда и Ариобарзана, всё сочтут справедливым и правильным. А уж вздумай он вторгнуться в Азию и избавить ее от бесчинств публиканов, ему всюду откроют ворота и сдадут хоть Эфес, хоть Пергам. Это значит, что Рим потеряет провинцию Азию, и неясно, когда отвоюет назад, потому что ничтожество ваших друзей - Никомеда и Ариобарзана - многократно доказано, а сенату сейчас не до вас.
   Знаю, что письмо мое резко, но не время уже изъясняться намеками и недомолвками. Кассий, ты человек здавомысленный и справедливый, и притом ты моложе Аквилия, для которого эта война может быть последней надеждой на плащ триумфатора. У тебя еще все впереди.
   Положение крайне опасное.
   Помирись с Митридатом.
   Прощай".
  
  
  
   103. Митрадат, однако же, не спешил нападать на царя Никомеда, а показал свою силу иначе. Поелику на переговорах в Пергаме говорилось лишь о Вифинии, а речь о Каппадокии не шла, Митрадат снова выслал туда свою рать, и низверг Ариобарзана, и опять посадил на престол Аркафия Ариарата, который, сделавшись юношей, проявил недюжинный ум и талант, достойный истинного государя. Сим деянием Митрадат возвратил себе власть над соседней страной, заодно показав Никомеду, что сталось бы с ним, не возьми его под защиту Аквилий и Кассий. Отомстив же Ариобарзану, Митрадат еще раз отправил Пелопида в Пергам, домогаясь законного права: воздать по заслугам врагам.
  
  
  
   Хлещет дождь, холодный и злой.
   Весь Пергам мнится вымершим, мертвенно-серым. Водостоки - как водопады: струи с шумным шипением рвутся с крыш, переплескиваясь через край водоемов, чаш и канав, а потом несутся по улицам, утекают в Каик, который, вздувшись как пережравшая гидра, устремляется в мутное море, где бушуют зимние бури.
   Зайдя под спасительный портик дворца Атталидов, Пелопид приводит себя в достодолжный порядок. Слуги снимают с него верхний кожаный плащ и широкую македонскую шляпу. Стаскивают промокшие вдрызг сапоги, закрепляют ремни на сандалиях. Поправляют укладку волос, пояс, фибулы, складки гиматия. Он одет сообразно своему высокому званию и величию своего государя: в тирский пурпур и скифское золото. Сопровождающий Пелопида стратег Архелай одобряет с улыбкой: "Прекрасно!"...
   В зале, где его ожидают Гай Кассий, Маний Аквилий и Квинт Оппий, новый легат, стоит тишина. Здесь не слышно ни шума дождя, ни гудения ветра. Но ни свет многочисленных канделябров, ни тепло от жаровен, ни яркость украшающих помещение росписей, статуй, мозаик - не снимают предощущения неминуемой страшной напасти.
   - Привет и послание от царя Митрадата Евпатора проконсулу Гаю Кассию и легатам Оппию и Аквилию.
   Аквилий кривится, а Кассий угрюмо роняет:
   - Говори, Пелопид.
   - Государь мой изволил доверить мне высказать следующее. Он считает себя вдвойне обиженным вами. Очень тяжко обиженным. На его справедливую жалобу вы ответили столь оскорбительно, будто к вам прибег не союзник и друг, а преступник, чьи несчастья желанны для Рима. Столь же недопустимо обошлись вы со мной, облеченным посольским званием и не могущим быть подвергнутым никакому насилию. Посему государь мой, отправляя меня сюда, одновременно выслал другое посольство - в сенат, чтобы жаловаться на ваше бесчинство. И напомнить сенату про союзнический договор, заключенный некогда между Римом и царями Понтийской Каппадокии.
   Не давая Аквилию вставить ни слова, Пелопид продолжает:
   - Государь мой не тот человек, с кем возможно вести себя пренебрежительно. Благородство и верность обетам вменяли ему до сих пор выполнять все веления Рима. Рим, однако же, должен понять: среди ныне живущих царей Митрадату нет равного. Его царство простерлось вокруг всего Эвксинского Понта. Митрадатово покровительство приняли эллинские города, арменийцы, колхи и скифы. Царь Тигран, властелин Великой Армении - друг и зять царя Митрадата. С ним в союзе - Египет, Сирия, Парфия. Митрадатову слову внимают все страны и все народы, которых ваша алчность ввергла в отчаяние. На него уповают несчастные, ибо видят в нем - мощного мужа, героя, отца и защитника. Прежде, чем подстрекать Никомеда к войне, вы обязаны были задуматься...
   - Эй! кто тут первый сказал о войне? - не выдерживает разъяренный Аквилий. - Митридат так упорно ее добивается, что, презрев свои же слова о покорности воле сената, вторгся в Каппадокию и сверг Ариобарзана! Тут его, не наша вина!
   - Но дозвольте напомнить, - прерывает его Пелопид. - В вашем прошлом решении речь об Ариобарзане не шла. Государь же мой ныне единственный в Азии, кто имеет права на каппадокийский престол, ибо он в несомненном родстве с опочившей династией...
   - Ложь! - Аквилий от гнева даже брызжет слюной. - "Опочившей"!... Какие слова!... Кто не знает, что сам Митридат умертвил двух племянников и изгнал из Мазаки родную сестру! А потом, издеваясь над всеми, сажал туда то своего сображника Гордия, то ребенка Аркафия! Правил же обоими - сам!
   - Ныне каппадокийский народ не желает Ариобарзана, четырежды покидавшего трон при малейшей опасности - а желает иметь государем Аркафия Ариарата, который давно не ребенок и способен без чьей-либо помощи управлять государством.
   - Рим не видит законной возможности признавать Митридатова сына каппадокийским царем. Мы настаиваем на немедленном возвращении Ариобарзана.
   - Об этом нужно вести разговоры не со мной и моим государем, а с Аркафием Ариаратом. Митрадат тут уже ни при чем.
   - Митридат, Аркафий и прочие будут делать лишь то, что велит им римский народ!
   - Государь мой будет делать то, что ему покажется правильным, а ваш римский народ пусть сперва наведет порядок в Италии!
   - Кто бы тут говорил! - едва не плюет в лицо Пелопиду Аквилий. - Твой царь - подстрекатель всех бунтов и распрей! Это он помогал и восставшим рабам на Сиицилии, коих я укрощал - а теперь шлет деньги италикам!
   Пелопид почти против воли глядит на тот знаменитый, полученный в боевом поединке с вождем невольников, шрам, белеющий на раскрасневшемся лбу Аквилия.
   У Евпатора тоже - шрам на лбу, не такой широкий и длинный, и полученный не от рабьей руки - а от Диевой молнии.
   Разве можно - сравнить?...
   - Если бы мой государь, - говорит Пелопид с расстановкой, - в самом деле хотел низвержения Рима, то, возможно, Рим уже пал бы. У царя Митрадата достаточно сил, чтоб стереть вас с земли. Только он почитает ниже достоинства заключать союзы с рабами. И - не хочет войны.
   - А чего же он хочет? - подает вдруг голос доселе молчавший и как будто бы равнодушно за всем наблюдавший Гай Кассий.
   - Чтобы с ним говорили, как с равным.
   - Это надо сперва заслужить, - улыбается высокомерно проконсул.
   - Неужели вам - мало всего перечисленного?
   - Рим и римский народ никогда не сочтет себе равным того, кто творит беззаконие. Пусть же царь Митрадат перестанет угрожать Никомеду войной и вернет на престол Ариобарзана. Больше нам ему нечего ныне сказать.
   - Хорошо, - отойдя на два шага и встав в горделивую позу, говорит Пелопид. - Государь мой, предвидя такое решение, поручил мне сказать: ныне всё зависит от вас. Он обижен и требует мщения. Справедливость его притязаний признала вся Азия. И, бесспорно, признает сенат. Если вы отвергаете просьбу союзника, поступая с ним как с врагом, вы становитесь клятвопреступниками. Пусть же вас осудить сенат, ибо вас посылали сюда восстанавливать мир, а вести войну вы не вправе!
   - Дерзкий раб!! - орет, не владея собою Аквилий. - Убирайся, не то я велю тебе взгреть хорошенько за наглость!...
   Он уже поднимает руку, чтоб отдать приказание ликторам, но Кассий вовремя успевает это предотвратить.
   - А еще государь мой потребует, - наслаждаясь скандалом, речет Пелопид, - чтоб сенат заставил тебя возвратить ему взятку в триста талантов, которые...
   - Стража! Схватить его! - воклицают все трое, Аквилий, Оппий и Кассий.
   Не дождавшись, пока подоспевшие ликторы прибегнут к рукоприкладству, Пелопид, сделав знак своей свите, разворачивается и стремительным шагом выходит из зала.
   Но не может себе отказать в удовольствии обернуться в дверях и презрительно бросить Аквилию:
   - Победитель рабов и мучитель азийцев. Покуда не поздно, уймись. Этот кус тебе не по горлу. Подавишься.
  
  
  
  
   104. Но Аквилий и Кассий опять повторили уже изреченное: пусть, де, царь Митрадат не смеет вести войну с Никомедом и вернет каппадокийский престол Ариобарзану. А доколе не выполнит веленного, пусть не шлет к ним больше послов, и особенно дерзких и злоречивых. Возмущенный таким обхождением, Пелопид объявил, что его государь не страшится войны, но отнюдь ее не желает, и намерен теперь обратиться к сенату, дабы вместе с преступным царем Никомедом был наказан еще и его сообщник Аквилий, известный своим непомерным стяжательством. После столь запальчивой речи Пелопида взяли под стражу и везли, точно узника, до границы Понтийского царства - опасаясь, возможно, как бы он, разглашая случившееся в попадавшихся на пути городах, не толкнул бы их жителей на волнения или восстания.
  
  
  
  
   Облака идут рядами из-за моря. Будто тоже стекаются на призыв Митрадата. Их края зловеще, но красиво подсвечены огнезарным садящимся солнцем. Идут, как будто надув паруса - янтарные, золотые, лиловые, синие, красные, чуть ли не черные.
   А под этими облаками плывут в Синопу и ближний портовый город Армену сотни длинных, военных, и грузовых, округлых судов. Время для морских переездов опасное: непогода, зима, сильный ветер - но, к счастью, не шторм.
   Боги словно благословляют царя, помогая с погодой.
   Он кончает приготовления к неминуемой и небывалой войне. Еще осенью, чуя, чем это кончится, он потребовал ото всех покорных ему городов и народов обильные сборы: деньги, хлеб, вино, рыба, мясо, масло, скот, серебро, медь, бронза, золото, слуги, конюхи, мастера - что угодно.
   И - несметное полчище воинов.
   Уже прибыли эллины - гоплиты и легкие пехотинцы - с Боспора, из Херсонеса, из Ольвии, из Диоскуриады и из недавно признавших царя Митрадата своим простатом фракийских эллинских городов: Истрии, Мессембрии, Аполлонии, Тиры. Шлемы - у кого македонские, у кого беотийские, у кого аттические, у кого фригийские, кто во что горазд. И щиты - у одних обиты железом, у других - яркой медью, у третьих украшены драгоценными шишковатыми бляхами. Царь велел, чтобы каждому воину выдали золота - чтоб украсить свое снаряжение. Его войско должно быть блистательным! И к тому же позолоченный доспех жалко бросить при бегстве: второй такой не достанешь.
   Прибыли и фракийские варвары, досаждавшие городам побережья, но покорившиеся Митрадату. Светлоокие великаны бастарны, рядом с коими средний эллин мнится щуплым подростком. И неустрашимые геты - безбоязненные до того, что во время грозы мечут стрелы в гремящее небо, угрожая горним богам, ибо чтят лишь Салмоксиса, бога смерти.
   Прибыли колхи, иберы, соаны, свевы, ахейцы - народы Кавказа, одетые в кожу, войлок и шерсть, увешанные акинаками и кинжалами изумительнейшей чеканки и ступающие, точно барсы, неслышной походкой.
   Прибыли тибарены, халибы и мосхи, щиты у коих малы и округлы, зато копья неимоверной длины, а стальные мечи режут в воздухе волос - так остро отточены.
   Прибыли синды с иссиня-черными волосами, аспургиане, псессы, дандарии, иксаматы, сираки, тарпеты - все народы и племена, обитающие в азиатской части Боспора меж Кавказом и Танаисом: всякий род со своими вождями. И каждого царь Митрадат, богоравный в своем многознании, встречал, приветствуя на особом наречии!
   Прибыли и степняки роксоланы, которых когда-то разбил Диофант. Кроме копий и стрел, им оружием служат арканы.
   Прибыли савроматы, всегда наводившие страх на Боспор, но страшащиеся Митрадата. Эти носят меха шерстью внутрь, а тяжелые конники в непрошибных доспехах - катафрактарии - рассекают вражьи тела, будто мягкое масло.
   Скифы разноплеменные прибыли. Кровь взыграла! Вспомнили, как их прапредки покоряли и грабили Азию, и как в теперешней Каппдокии жировал и гулял царь Атей. Даже родственники Палака не держат более зла на царя Митрадата. Мало ль кто с кем когда воевал... Митрадат их не притесняет. Платят дань - и живут как им нравится. Наилучшие воины вызвались ехать к царю - ради славы! А пока не приспела пора, скифы в лагере состязаются с прочими в ратном искусстве: у кого зорче глаз и тверже рука.
   В порту на стоянках доводятся до последнего блеска готовые в путь корабли. Проверяют, крепки ли мачты, прочны ли снасти, надежны ли сходни; проветривают слежавшиеся паруса; золотят или красят фигурки богов на носах. Кроме грозных военных судов, царь построил огромные корабли для себя самого и своей огромной семьи - там внутри и покои с отдельными спальнями, и уютные бани, и решетчатые беседки, в которых царские женщины могут всласть любоваться играющим морем, но самих их увидеть снаружи нельзя. Есть корабль "Стратоника", есть "Клеопатра", есть "Фарнак" - кто-то думает, царь нарек его в память деда, а кто-то - в честь любимца-сынка...
   Царь почти ежеденно является в гавань.
   И сегодня она, как всегда, принимает суда с востока и запада. Лошадей на сей раз не везут, но оружия выгружают достаточно. Все торопятся: день уже удлиннился, однако после заката почти сразу же опускается тьма.
   Почему-то все прибывшие воины - в черном. Как стая воронов. Ветер плещет хламидами, открывая под ними черные куртки, штаны и рубахи.
   - Что за странность, - замечает с недоумением Каллий.
   - Меланхлены. Скифское племя. Обитают близ Ольвии, - поясняет ему Митрадат. - Геродот еще описал их обычай рядиться в черное. Плохо читал?
   - Я забыл, - сознается Каллий. - У него там много чего понаписано.
   - Я уж вижу, - усмехается царь. - Ты забывчивый. Прямо в мать.
   - Ты... о чем, отец? - напрягается Каллий.
   - Ни о чем, - отрезает ему Митрадат.
   И глядит на воспитанника так пристально, так непонятно. С досадой? С тоской? С явной горечью? С тайным гневом? Но Каллий ни в чем перед ним не виновен.
   - Ты должен ей еще раз написать. Сам я больше - не буду.
   - Но о чем, отец мой?
   - О том, что ты видел своими глазами. Сколько разных царей и народов прислали мне воинов. Перечисли ей все племена, их одежды, оружие, нравы. И спроси заодно, почему среди них нет моих союзников тавров. Может быть, у нее достало ума отослать их не морем, а посуху? Вкруг всего Эвксинского Понта? Страшно жажду узнать!
   Царский голос становится тихим и злым. А глаза глядят не на Каллия, а туда, откуда несутся совсем уже почерневшие тучи.
   - Отец мой и царь, - говорит, беря его за напряженно сжатую руку Каллий. - Я всё выполню. Только если... они запоздают... или вовсе не явятся... я прошу: не казни меня до похода. А поставь меня в первом бою впереди, среди пеших пельтастов. Я погибну - со славой. И - ради тебя.
   - Кентавреныш ты мой! - обнимает его Митрадат. - Не глупи. Я же клялся, что ты - не заложник, а сын!... Ты и это - забыл?...
   - Но, отец, я ведь взрослый и всё понимаю.
   - Да, мой мальчик. Ты - уже взрослый. Слушай-ка... Может, мне отослать тебя - царствовать? Ты поедешь туда, примешь власть и...
   - Отец, умоляю, не надо! Что за честь - становиться ничтожным царьком в глухомани, когда тут назревают - такие дела! Не гони меня от себя! Я хочу быть с тобой!
   - Но тогда напиши ей.
   - О да.
  
  
  
  
  
  
   "Каллий Кентавр приветствует свою мать Эрмораду.
   Ты напрасно мнишь, будто царь силой держит меня близ себя. Он вчера предложил мне вернуться в Афинеон и сменить тебя на престоле. Только я того не желаю, почитая позором покидать своего благодетеля накануне великой опасности. Если будет война - а она неминуемо будет - я хочу сражаться как воин, а не отсиживаться во дворце среди женщин и старцев. Без этого я не надену венца, ибо лишь испытавший себя в ратной брани - есть истинный царь. Ведь у скифов, предков твоих и моих, даже девушки не играли свадеб, не убив своею рукою врага. А Тавриск мне рассказывал, что Фоант, коим ты иногда мне пеняешь, только в старости был невоинствен, а в начале царствования отнюдь не гнушался меча.
   К Митрадату стеклись все союзные племена во своими вождями. Нет лишь воинов-тавров. Мне сие нестерпимо, о мать. Если ты не исполнишь положенного, так и знай: чтоб не быть пред царем виноватым и обесчещенным, я не буду жалеть живота своего и один выйду в бой против вражьего войска.
   Прощай".
  
  
  
   "Царя Митрадата Евпатора приветствует Эрморада.
   Не прогневайся, царь, я давно бы прислала тебе нашу рать, но знамения были доселе столь неблагоприятны, что никто бы не вывел из гавани ни единый корабль. Ты же знаешь, видя Тавриска, как упрямы в своем благочестии тавры, и не мне, чужекровной царице, их разубеждать. После долгих молений и жертв прорицатели дали согласие, но у нас слишком мало судов, что годятся для дальнего плавания, и придется переправлять нашу рать по частям.
   Припадаю к стопам твоим, господин мой и царь. Не давай безрассудствовать Каллию. Он так сильно стремится на эту войну, что не думает ни о царстве своем, ни о долге перед семьей, ни о матери. Но ведь Каллий единственный сын и наследник Фоанта. Он не должен пренебрегать своей кровью и саном. Он обязан вернуться в страну, стать царем и оставить потомство. Ныне он слишком юн и горяч, чтобы это понять, а я не могу насильно его вразумить и заставить. Заклинаю тебя и молю, Митрадат: береги его как свое родимое чадо. Пусть он будет с тобой, у тебя на глазах, под твоею охраной. Если он возвратится живым, благодарность моя никогда не иссякнет.
   Да хранят твое воинство боги.
   Да узнаешь ты счастье великой и полной победы.
   Прощай".
  
  
  
  
  
   "Митрадат - Эрмораде.
   Посылаю в Афинеон корабли. Жду вторую часть вашей рати. Каллий будет моим ординарцем. А героев и без него тут хватает.
   Соблюдай уговоры - и всё будет славно.
   Прощай".
  
  
  
  
   105. Для несведущих я поясню: по закону лишь римский народ и сенат на особом собрании постановляют, объявлять ли кому-то войну, посылать ли куда-то войска, и кого назначить командующим. Когда всё решено, жрецы-фециалии отпирают железные двери храма Януса и преклоняют на сторону восходящего солнца обагренное кровью жертвы копье. Сей священный обряд означает, что узы прежних договоров расторгнуты, а войне благотворствуют боги - Беллона и Марс. После этого выступают в поход легионы, и ведет их либо один из правящих консулов, либо наместник ближайшей к враждебному царству провинции, либо некий известный герой. Лишь такая война почиталась в Риме законной.
   106. Но Аквилий и Кассий, боясь, что сенат решит воздержаться от войны с царем Митрадатом или вышлет командовать ею других полководцев, безо всяких обрядов собрали имевшиеся в их провинции и нанятые в сопредельных странах войска и поставили их на дорогах, ведущих в Понтийское царство. Никомеду было велено вновь занять Пафлагонию и закрыть все морские проливы, соединяющие Митрадата с его союзниками и друзьями в Египте, Сирии и Элладе.
  
  
  
  
   Это я - Митрадат.
   Царь над дважды двунадесятью племенами.
   Я собрал вас, стратеги, герои, соратники, чтоб напутствовать перед походом.
   Узнайте.
   Я бы страстно желал, чтобы боги дали мне выбор: воевать или не воевать против Рима. Но выбора нет. Ибо всякий имеющий честь будет сопротивляться разбойникам, даже если нет никаких надежд на спасение. А у нас есть возможность не только спастись, а снискать себе громкую славу.
   Ибо римляне - смертны и победимы.
   Разве в давности Пирр, царь Эпирский, с пятью тысячами македонян трижды не бил их в Италии? И разве Италию не захватывал карфагенянин Ганнибал? Да и галлы - разве не наводили ужас на Рим, подступившись к самым стенам? А тевтоны и кимвры, истребившие две огромные римские армии? А Югурта, царь Нумидийский, которого взяли лишь хитростью Суллы - но не доблестью их хваленого Мария?...
   Говорю вам: они - одолимы.
   И весьма уязвимы теперь, когда против Рима восстала - Италия. Все союзные некогда им племена: самниты, этруски и марсы. Счастье благоприятствует нам, и уж ежели думать, когда воевать, то ответ единствен: сейчас.
   Но, по сути, не я начинаю войну, а они давно ее начали. В первый раз со мной поступили по-вражески, когда отняли у меня, малолетнего, Великую Фригию, обещанную клятвословно отцу моему за победу в Пергаме. Вдругорядь они оскорбили меня, отказав мне во власти над Пафлагонией, хотя эту страну я обрел по законному завещанию Пилемена, друга отца. Я надеялся, что такая уступчивость будет вознаграждена, и не раз соглашался исполнить предписанное сенатом. Я оставил мысли о Фригии, и увел из Каппадокии угодного местным жителям молодого царя Ариарата Аркафия, что царил там по праву родства с вымершей по несчастью династией. Я дозволил посадить на престол человека нецарственной крови и шакальей души - постоянно пребывающего в бегах Ариобарзана. Я был вынужден дать погибнуть Сократу Хресту, дабы он не препятствовал возвращению к власти в Вифинии брата. Я являл им примернейшее послушание!
   Всё напрасно.
   Они травили меня как врага. Я у них был виновен всегда и за всё: за проступки покойного старика Никомеда, что самочинно вторгся к галатам; за распри его сыновей - Никомеда с Сократом; за царя Тиграна, напавшего на Каппадокию; за Гордия, коего каппадокийский народ предпочел Ариобарзану - наконец, за то, что меня почитают и в Элладе, и в Азии.
   Чтоб унизить меня, они вздумали напустить на меня Никомеда - а потом запретили мне мстить! Будто я, Митрадат Евпатор, сын царя Митрадата, внук царя Фарнака, потомок великих царей и сподвижников Александра, Ахеменид и Селевкид, потерплю, чтобы мной помыкал - сын какой-то вифинской плясицы!...
   Они сами желали войны.
   И они ее получили.
   Я, о други, порой размышлял и судил: отчего это римлянам так ненавистны цари? Почему они рвутся везде низвергать законных монархов? Стоит только кому-то возвыситься, Рим измыслит любые предлоги, чтоб затеять войну - и использует всякие средства, включая гнуснейшие, чтоб в ней победить. Да неужто причиной тому неуживчивость всех государей? О нет!... Виноваты не мы, венценосцы. Виновата - римская злобная зависть к чужому богаству и счастью. Виновата их зверская алчность. Им всегда и всего будет мало, и они никому не отплатят за союзничество - благодарностью. А напротив, почуяв малейшую слабость, отнимут последнее, завлекут в западню и убьют. Так поступлено было с отцом моим, имя коего - Митрадат Эвергет - говорит за себя и свидетельствует о высокой его добродетели.
   Есть ли в мире хоть один государь, удостоенный ими почтения? Разве что Масинисса, царь Нумидии, помогавший им в войне с Карфагеном? Ай же, как они его только не звали! "Победителем Ганнибала", "Сокрушителем Карфагена", "Спасителем Рима"... Но против внука его, царя Югурты - они развязали войну! Допускаю, что он был виновен. Но зачем, из почтения к памяти столь великого деда, они не убили его, побежденного, без издевок и унижений? Для чего протащили с позором по Риму в триумфе - а потом обрекли на ужасную смерть в подземелье от голода?... Благодарность, память о прошлом, сострадание, стыд, почтение к храбрости, уважение к царской крови - всё ничто для сих упырей. Смерть царям! - вот желание Рима. Смерть царям - вот первейший закон их политики.
   Почему бы, о други мои?
   Им завидно. Ведь римляне никогда не имели достойных правителей. Их прародитель Эней убежал с поля боя под гибнущей Троей. Их отцы-основатели, Ромул и Рем, родились от гулящей девицы. Остальных своих древних царей незадачливые латиняне находили то среди пастухов, то среди колдунов, то среди иноземцев, высланных за преступления с родины. А порой избирали царями и вовсе ублюдков, сыновей этрусских рабынь - таковы их Супербы, что значит по-нашему - "Гордые". О, конечно, редкий царь может хвастаться, что имеет бабкой - рабыню!... Но и это не худший подарок богов, если вспомнить, что близнецы-прародители были вскормлены не женской грудью, а волчьими титьками!... Оттого у римлян душа - нелюдская, звериная, хищная. И живут они стайными нравами, называя сие "демократией". Боги знают, что делают: не цари недостойны римлян, а римляне не заслужили у неба царей!
   Это я говорю, Митрадат.
   Кто дерзнет даже сравнивать благородство крови моей - с этим сбродом разбойников, беглецов, пастухов и изгоев?
   Род отца моего напрямую восходит к великим персидским царя вплоть до Дария. Род же матери начат Селевком Никатором, заслужившим венец своей доблестью при Александре. Всё, чем я обладаю, я имею по праву. Среди родственников и друзей у меня - лишь цари и вожди тех народов, которые никогда не носили ярма и не повиновались никаким чужеземным пришельцам. Даже сам Александр не дерзнул покорить соанов, колхов, скифов и тавров! Даже предок мой Дарий Гистасп, вторгшись в Скифию, чуть не погиб там и поспешно оттуда бежал. Я же был малоопытным юношей, начиная в Тавриде войну - начиная, признаться, отнюдь не без страха, ибо я дотоле ни с кем еще не воевал. Но никто не оспорит, что я их разбил, и что скифы мне покорились, и что ныне они мне друзья! Только истинный царь мое сие совершить, ибо скифы способны принять - лишь царя!
   О соратники. Я зову вас не в скифскую степь. Я намерен вести вас в прекраснейший край, где на тучной земле под сияющим небом возле тихого моря стоят богатейшие города, страстно ждущие избавления от теперешних ненавистных хозяев.
   Вероятно, сражения будут.
   Но вернее - гуляния и пирования.
   Я веду вас в римскую Азию.
   Против римского - "Смерть царям!" - возглашаю свое: "Горе римлянам!"
   Так и будет.
   Богом Меном Фарнаком клянусь.
   Это я говорю. Митрадат ? .
  
  
  
  
   107. И едва началась весна, обе рати, римско-вифинская и Митрадатова, снялись с места и двинулись друг на друга. Было то накануне первого года сто семьдесят третьей олимпиады, а ежели этот счет кому-то не внятен, то по вифинскому, каппадокийскому и боспорскому исчислению год был сто девяносто шестой. Коли я не ошибся в подсчетах, царю Митрадату было сорок три года, и являлся он к этому времени мужем множества жен и родителем множества чад, коих, как водилось у персов, взял с собою в поход, окружив почетом и роскошью. Был при нем и отец мой Каллий Кентавр, сын Фоанта, жаждавший совершить нечто славное для царя, своего воспитателя. А наследник Понтийского царства, молодой Митрадат Филопатор, близкий друг отца моего, был оставлен править в Синопе. На том и закончу пока мой рассказ. Да не судит читающий строго.
  
  
  
  
  
  
   Так причудливо, дерзко и смачно мешается запах конского пота, навоза, немытых варварских тел - с благовонием трав и дерев, что приветливо расцвели вдоль просторной дороги.
   Это - было.
   И что? Значит, всё впереди. И спокойно забудь, что тебе сорок с лишним, что твоя Клеопатра успела три раза родить, что твои сыновья, Митрадат и Аркафий, уже стали мужчинами.
   Ведь на свете - весна. Сумасшедшее шалое времечко. Слева, как всегда, едет млечный брат Дорилай. Правда, прочих друзей рядом нет: Харет давно похоронен, Гай отправлен сатрапом в Армению, рассудительный Папий полезнее не на войне, а в Синопе - поможет советами молодому наместнику.
   Ничего. Всё идет превосходно.
   Эй, а это еще что такое?! Кто подстроил?!...
   Что ли, ты, Дорилай?...
   Нет, Евпатор. Судьба.
   Два козла стоят на дороге. Буйно-серый и грозно-рыжий. И, повыдрав вбитые колышки - устремляют друг против друга костяные витые рога. И орут благим матом. Разбежались и - бац!... Затрясли бородами. И опять, совершенно остервенело и рьяно: бац! бац! бац!... Шерсть - в грязи и в сухих прошлогодних репьях. А глазищи налиты кровью.
   Рать встает и смотрит на драку.
   Два войсковых жреца начинают гадать, что бы это для нас означало. А у воинов - буйный азарт. Тотчас делают ставки: "Я на рыжего - драхму!" - "Я на серого - две!" - "Три - на рыжего!" - "Три с половиной!" - "Четыре!"...
   Искры сыплются - так дерутся. Вот уже сцепились рогами - не расцепит Геракл. Ломят шеи друг другу. Вот... Но тут копыто у серого попадает между камнями - и исход предрешен. Серый валится на бок. А вскочив, пускается в бегство.
   Войско - свищет, гогочет и ржет.
   "Ты болел - за которого?" - спрашивает Митрадат Дорилая.
   "Я?... Признаться, за серого", - улыбается тот.
   "Ну и зря!" - гордо хмыкает царь. - "Я за - рыжего!"
   "Почему?"
   "Просто так. Козломозглый! Мне нравятся - рыжие!"
   Царь велит, чтобы зверя поймали. Взяли как священную тварь на довольствие. И надели победный венок. Пусть живет, рогатый, как люди. Жрет, дерется, плодится и шкодничает.
   А жрецы - толкуют приметы.
   А поэты слагают стихи, а народы - предания.
   Кто как хочет.
   Герои!
   Вперед!...
  
   ? Здесь и далее - вольный парафраз гимна из Авесты (книга "Ард-Яшт", гл.17)
   ? Парафраза речи Митрадата из "Эпитомы Помпея Трога" Юстина
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"