Дмитрий Васильевич Чуковский - степенный и правильный человек, и в жизни его всё складывалось удачно. Видя его прилежание и усердие, бог решил его поощрить и наградить талантом. Но дело в том, что на тот момент, когда на Дмитрия Васильевича, а попросту - Диму, снизошёл божественный дар, он уже был состоявшимся человеком. То есть на данный период времени ему исполнилось полных тридцать три года, и хотя он не состоял в браке, - так случилось, - он занимал пост ведущего инженера в одном престижном и известном всей стране научном исследовательском институте (НИИ).
Дмитрий не стал отказываться от неожиданного дара. Его романтическая душа с детства жаждал чего то возвышенного и романтического. Свою работу в НИИ, - его там ценили, и перед ним там открывались все двери, - эту работу он любил, но душа жаждала чего-то подлинно небесного. И когда талант снизошёл, он не стал от него отказываться. "Попробую порисовать! В конце концов, за плохую живопись никто никого ещё не убивал!" - прагматично решил он и принялся за дело.
Город, в котором он жил, небольшой, всего несколько сотен тысяч человек, сплошь инженеры, научные сотрудники, талантливые самоучки, академики, нобелевские лауреаты (наверное, я тут хватил...). На главной площади располагался книжный магазин. Дмитрий посетил его и в отделе канцтоваров купил несколько карандашей твёрдой, мягкой и средней твёрдости, ластик - в простонародий называют "резинка", кисти, альбом для рисования, купил и другие нужные принадлежности. И вечером, когда стихал гул многочисленных работ, он с замиранием сердца садился на кухне за обеденный стол, раскладывал купленное, наливал стакан воды, размешивал краски и предавался новому увлечению. Он пыхтел, низко склоняя голову, высовывал язык в напряжении, пытаясь понять основы рисования, и хотя у него, откровенно говоря, плохо получалось, своей живописью он был доволен. И, действительно, в его каракулях было что то необычное, особенное, но что?... трудно понять. И Дима, опять склонив голову над альбомом, думал: "Если бы у меня была жена, если бы у меня были дети, разве они мне позволили бы, вот так, спокойно сидеть в тридцать три года?! - размышлял он. - Конечно, нет!... Поэтому я сделаю здесь завитушка, а здесь у меня получилась красивая травка!"
Жены действительно не имелось. Но в одной из комнат его трёхкомнатной квартиры проживала престарелая мать (отец давно умер). Видя чудачества своего великовозрастного сына, та сначала внимательно наблюдала за ним, затем воспротивилась новому увлечению Димы, решив, что сын потихоньку впадает в детство, долго протестовала, но истратив весь арсенал своих ярких и грозных убеждений, и видя, что тот не обращает на них никакого внимания, махнула рукой: "Если жениться не может, пускай хоть рисует, чем сидеть у телевизора по ночам!"- подумала она и не стала больше мешать. И Дима, освободясь от материнской опеки, тихо сидел на кухне, улыбался и проводил за работой ночи напролёт.
Рисовал всё: пейзажи, сохранившиеся в памяти с детских лет, когда жизнь только открывала свои перспективы, и от её красоты, от её возможностей, было нестерпимо счастливо. Нарисовал себя на речке с удочкой, как поймал рыбу. Затем свою дачу. Очень любил ходить по лесу, и через некоторое время в альбоме появились натюрморты с грибами и ягодами. Нарисовал худенькую девчонку, которую любил в детстве. И даже кот Барсик, степенно вышагивающий по квартире и забирающийся на соседний стул, и внимательно смотрящий на него рисующего, не был забыт и обойдён вниманием. Пытался рисовать и мать. Но той надоело долго сидеть на стуле и позировать: "Пойду спать!" - строго сказала она и пошла к себе. Рисовал быстро, упоённо. И через определённое количество времени у Дмитрия Васильевича набралось несколько альбомов, заполненных рисунками.
Что делать?... "Нужно их кому то показать, не работать же "в стол", чтоб эту красоту, - как полагал Дмитрий, - никто не мог видеть". И, в первую очередь, показать профессионалу - человеку сведущему в живописи, чтоб он мог понять и оценить, действительно у Чуковского талант, или это только игра его неконтролируемого воображения, заручится, так называемым, компетентным мнением. И лучше всего, чтоб профессионал мог поправить и направить "юного художника".
В городе, где находилось известное НИИ, имелся арт салон, большое здание, на первом этаже которого располагалось несколько небольших помещений увешанных картинами. Дмитрий Васильевич посетил его. Ему повезло, там он познакомился с Игорем Ивановичем Аксёновым, человеком известным и уважаемым в художественных кругах города. Тот зашёл в салон лишь на минуту, по своим делам и через некоторое время должен был из него выйти. Но работницы салона, указывая на Дмитрия, просили посмотреть его живопись. "Он нам всем надоел, - жаловались они, отведя Игоря Ивановича в сторону, - говорит, познакомьте меня с кем нибудь из настоящих художников, который может понять, есть у меня талант или нет,... пусть посмотрит живопись.... Пытались его выдворить, а он не уходит..." - говорили они жалобными голосами, заискивающе глядя в глаза Игоря Ивановича. Тот долго отказывался, ссылаясь на нехватку времени, но под напором работниц салона, скрипя сердцем, согласился, и лишь для того, чтоб "отфутболить" назойливого посетителя. И когда он, сев в кресло, насупив брови и приняв важный вид начал перелистывать страницы альбома,... отношение к неожиданному гостю у него изменилось.
- Что ж, молодой человек... Вы утверждаете, что в ваши тридцать три года... кхе... кхе... вы нигде не учились писать?! - (настоящие профессионалы говорят, что они не рисуют, а пишут) сказал Аксёнов значительно и удивлённо.
Дмитрий стоял перед сидящим Аксёновым, как неуверенный ученик перед строгим экзаменатором.
- Нигде! - с замиранием в сердце ответил Дмитрий Васильевич.
Аксёнов сразу понял: перед ним стоит "самородок" - явление редкое в нашей стране, и что там говорить, по всему миру. И он понимал, как много сейчас значат его слова для "не очёсанного бузотёра", как про себя назвал посетителя известный всему городу художник. И как художник художнику, в соответствии с создавшейся ситуацией сейчас нужно сказать что то значительное,... по крайней мере,... не обидное. "Но это ещё один конкурент и на так забитом картинами рынке... - размышлял быстро Игорь Иванович (перестройка в стране только начинала набирать обороты, но художественный мир давно поднял голову и переживал ренессанс). - Сказать или не сказать?..." - сомневался он. Но так как Аксёнов был человеком всё таки положительным, чем отрицательным, через продолжительную паузу он повторился:
- Что ж, молодой человек,... - сказал он снова, устраиваясь в кресле ещё глубже, - вы не без таланта, но вам ещё нужно много и много работать!
- Понятно! - тихо ответил Чуковский, и душа его возликовала.
"Значит, я не ошибался, значит, я не зря не спал по ночам столько времени!" - думал он.
В свою очередь Игорь Иванович размышлял: "Лучше его держать поближе! Может понадобиться!"
Они разговорились.
Называя Чуковского молодым человеком, самому Аксёнову исполнилось столько же лет, сколько и Дмитрию Васильевичу, то есть тридцать три года. И это обстоятельство, и то, что оба талантливы, молоды, несмотря на прошедшую, как они полагали, большую жизнь, и счастливы, сблизило их. Они долго беседовали. О своих неотложных делах Игорь Иванович быстро забыл и никуда теперь не спешил. А когда прощались, выяснилось, что мастерская Аксёнова, а теперь просто - Игоря, находиться рядом с домом, в котором жил Чуковский, в кинотеатре - там Игорь Иванович делал афиши и другую рекламную продукцию, поэтому Аксёнов запросто пригласил нового друга в гости:
- Заходи, когда сможешь, - говорил он на прощание, - чаю попьём, поговорим,... может быть, дельный совет дам...
Чуковский обещался заходить, и когда предоставлялась возможность, шёл в соседний дом. Так началась дружба молодого художника, но ещё неотёсанного самородка, с уже состоявшимся, преуспевающим и известным всему городу мэтром.
И за чашкой чая, а часто и с более сильными напитками, Игорь Иванович делился многочисленными профессиональными секретами. Также любил рассказывать художественные байки, которыми изобилует художественная жизнь. А в плане представить героев в комических лицах, позах, ему не было равных. Поэтому у Чуковского, когда они под утро весёлые и растроганные, обнявшись, расставались, часто болел живот.
- Но лучше всего ходить на пленэр, - говорил однажды Аксёнов, когда понял, что Дмитрий Васильевич рисует пейзажи по памяти.
Здесь надо сказать несколько слов о внешности наших героев.
В этом плане они были полными антиподами. Если Аксёнова бог наградил высоким ростом, и он был худощавым человеком, то Чуковский имел рост небольшой, спереди у него выпячивался большой живот, и он был скорее полным, чем в меру упитанным человеком. Голову Аксёнова покрывали длинные, завивающиеся у плеч, густые чёрные волосы, они выделяли его среди других мужчин, придавали ему красоту и вальяжность. Каждый человек, глядя на него, понимал: перед ним стоит настоящий художник! А глядя на Аксёнова, каждый видел: он - не живописец, так себе... волос тонкий, невзрачный... и такой живот,... и такой рост,... и такие короткие руки не могут быть у художника (правы они или нет, судите сами). И, глядя по утрам в зеркало, Дмитрий Васильевич тоже понимал: лучше в него не смотреть! а если и нужна какая причёска на голове, то лучше стричься коротко... "ёжиком", что он и делал. И дёшево и сердито!
Тем не менее, являясь по внешности антиподами, по характеру они были очень близки. Если Чуковский был официально не женат, то Аксёнов - неофициально не женат. То есть он был женат, и даже давно, и даже имел двоих "девочек кровиночек", но все манеры и привычки имел холостого мужчины. Так получилось!... Но это не только не портило его, а даже красило, придавало остроту и, так сказать, наполненность бытия. Наверное, такими и должны быть все живописцы,... что поделаешь - дети природы! Впрочем, не берусь судить...
И, вот, теперь, возвращаясь к рассказу, стоя перед другом и рассказывая о пленере, с высоты своего полёта, с высоты своего роста Аксёнов вещал:
- Пленэр - это же... - широко разводил он руками.
Да, пленэр - магическое слово! С ним связано всё лучшее, что есть в живописи. Это расцвет малинового утра и блистание яркого полдня, это дуновение весеннего ветерка и качание тонкой берёзки, это тенистые леса, поля покрытые цветами, зима, утопающая в бездонной синеве, и осень, зажигающая багряные костры - всё это ароматы, которыми живут и дышат живописцы. Поэтому, когда произносят слово "пленэр", в художниках начинают пульсировать токи, в них начинает просыпаться высокая жизнь, учащённо бьётся сердце, в высокие октавы возноситься сознание, ум рисует яркие картины, и вдохновение готово спуститься на грешную землю. Ожидание всё самого лучшего и прекрасного, что есть в этом мире - вот, что значит "пленер"!
Поэтому, поздним вечером, в мастерской Аксёнова, выпив и закусив после очередного тоста, друзья решили не откладывать поездку "в долгий ящик" и на неделе съездить находящийся неподалёку от города парк, и там рисовать на природе.
- Ты знаешь, как там красиво,... а какая там находиться роскошная ротонда, - говорил, закатывая глаза Аксёнов, - пальчики оближешь!
Парк тот известен всей округе, туда жители города выезжали на отдых. Была им известна и ротонда, её построил в незапамятные времена приезжий итальянский скульптор. И своей белой, мраморной чистотой, своим изяществом она выгодно выделялась на фоне зелёной листвы и окружающего её озера. Ротонда являлась местной достопримечательностью и входила в неувядаемый капитал местных художников: сколько ей посвящено картин, сколько прочитано вдохновенных стихов.... Говорят, один живописец от невозможности выразить её красоту, утонул в озере. Но, как приближённый к художественным кругам, я в это не верю: сказки всё это, легенды, скорее чёрт утонет в озере от недостатка вдохновения, чем художник!...
- Только ты купи мольберт, - говорил назидательно Аксёнов, продолжая тему поездки, - без мольберта на природе нельзя, не попишешь.
Поэтому на следующий день, вернее, в тот самый день, когда Дмитрий Васильевич с Аксёновым распрощались утром, после работы в НИИ Чуковский зашёл в магазин, что стоит на главной площади города, где он приобретал карандаши и кисточки, купил там заветный аксессуар, и довольный возвратился домой. В течение последующих дней приобрёл масляные краски (до этого времени Чуковский писал только акварелью), холсты для этюдов. И даже бутылочка "беленькой" не осталась забытой, куплена,... так - на всякий случай, мало ли что... непогода, ветер, или цунами унесёт....
И потому в назначенный день, в назначенный час - восемь часов утра - при полном параде степенный и правильный человек стоял у входа в мастерскую Аксёнова.
По небу плыли небольшие, белые облака. Прогноз погоды дожди не обещал. Начало октября. Тепло. Деревья расцвели буйными красками осени. Пленэр предполагался самым наилучшим.
Вход в мастерскую находился сбоку кинотеатра. Дмитрий Васильевич перешагнул порог.
Мы знаем художников по картинам, показанными на выставках, но совсем не знаем, в каких условиях они их создают. Мастерская Игоря Ивановича в этом плане представляла собой классический образец художественного вкуса - это была настоящая берлога живописца. В большом, давно не ремонтированном помещении, пахнущем красками и другой химией (запахи являются ароматами для художников), заставленном различными старыми шкафами, с оторванными и не оторванными дверками, стеллажами, на которых виднелись различные предметы и склянки, посередине комнаты, выделяясь своей огромностью, стоял большой, заваленный бумагами стол. Везде по стенам от пола до потолка, выполненные в масле и в других техниках, висели картины, где в рамах, а где и без рам. Висели и большие плакаты, сообщающие о прошедших выставках. В проходах стояли непонятные предметы и старые обшарпанные стулья. Под потолком на проводе, без абажура висела одинокая тусклая лампочка. Казалось, в этой тёмном, захламлённом помещении хаос поселился навсегда. Но Игорь Иванович, так не считал. Он, как опытный фокусник, из этого хаоса безошибочно доставал то один необходимый предмет, то другой, и чувствовал в нём, как рыба в воде.
Когда в комнату вошёл друг, Аксёнов сидел за столом и энергичными движениями писал (писал обычной авторучкой), яркая настольная лампа освещала его напряжённое лицо.
- Готов?! - вместо приветствия, весело спросил, входя, Чуковский, и остановился.
- Я никуда не еду! - ответил Аксёнов и, не взглянув на Дмитрия, продолжил писать.
Дмитрий остановился,... и, понимая, что друг шутит, продолжил в весёлом тоне:
- Нам повезло, погода великолепная! Деревья...
- Я никуда не еду! - оборвал его снова Игорь Иванович и опять продолжил работу.
Пауза.
- Как не едешь?... - не верил его словам Чуковский.
- Так, не еду и всё! - поднял голову Аксёнов, и его жёсткий взгляд подтверждал сказанное.
- Погоди,... - пытаясь понять его, и уже не таким весёлым
тоном говорил Дмитрий, - мы же с тобой договаривались...
- Да, договаривались... и что?...
Неожиданный поворот событий остановил дыхание Дмитрия Васильевича. Ещё до конца не веря, он потихоньку начал понимать, что Аксёнов, скорее всего, не шутит,... что он действительно никуда не едет! ...потому.... Чуковский переварил эту информацию, и только через несколько минут первая порция воздуха была вытолкнута из его лёгких.
Игорь Иванович понял, что, наверное, "перебрал", что нужно объясниться с другом,... сказать причину, и сгладить негативное впечатление, могущее перерасти в конфликт. Он поднялся, вышел из за стола, подошёл к Чуковскому, по прежнему стоявшему у входа, слабо пожал протянутую руку для приветствия. Затем приобнял его, и ласковыми, хотя и сильными движениями повёл к столу.
- Понимаешь... - начал оправдываться он, они остановились. - Подвернулась халтура,... вчера пришёл заказчик,... принёс работу,... платит хорошо,... я и согласился.... И кровь из носа её нужно сдать завтра!...
- Погоди, - всё ещё не веря его словам, стараясь вернуть события в нужное русло, сопротивлялся Чуковский. Он не верил, что все его мечты о пленэре рухнули, не будет ни ротонды, ни парка, ни озера. - А как же листочки,... ротонда беломраморная, - слабо защищался он, - ты же говорил...
- Да никуда от нас не денутся... ни листочки,... ни ротонда,... съездим в другой раз,... - прервал Игорь.
- Как в другой?!
Дмитрий Васильевич вспомнил, каких усилий стоило ему отпроситься на работе, чтоб сегодня ехать на природу.
Обязательный Чуковский, несмотря на то, что на него свалился божественный дар, продолжал работать в НИИ, и каждый будний день посещал известное предприятие и, как ведущий инженер, делал там массу дел, связанных со специальностью. И так как он был на хорошем счету, от него много чего зависело, и выкроить себе отгул для поездки в будний день составило для него большой труд.
-Езжай! - говорил строгий начальник, отпуская его. - Но знай, показатели, хоть умри, обеспечь в срок.
- Непременно! - ответил довольный Дима и почти выбежал из большого начальственного кабинета (лишь бы не передумал!).
И, вот теперь, когда всё хорошо складывалось: начальство, хотя и с трудом, но отпустило, куплен мольберт, бутылка заготовлена, и когда вдохновение вот вот готово спуститься с небес... такое!... Дмитрий не мог допустить такого пренебрежительного отношения к работе,... отношения к себе,... а если говорить честно,... то и к самому святому искусству!... и он, наверное, в первый раз начал усовещать друга.
- Послушай, - твёрдо сказал он, - ты знаешь, сколько труда мне стоило, чтоб отпроситься на работе, а...
Он начал рассказывать свою историю.
Но Аксёнов не слушал. Он понимал, что поступил с Чуковским не красиво, возможно, даже плохо,... но обещанный гонорар... превышал его возможности отказаться, и он настаивал на своём.
- Ну, что ты всё заладил... работа, работа... - неподдельно возмутился он и начал нервно ходить по комнате. - Можно подумать, что я не работаю!... Вон, сколько заказов лежит, ... этот не выполненный,... этот,... - показал он рукой на стол, подошёл к нему и стал брать то одну бумажку, то другую.
- Послушай,... - опять начал Чуковский, но видя беспринципность друга и,... пожалуй, невозможность его уговорить, решил схитрить и подойти к разговору с другой стороны.
Глядя снизу вверх в красивое лицо Аксёнова, на его длинные чёрные волосы, он произнёс:
- А погода, какая стоит на улице, писать только и писать!...
Да! Идя сегодня рано утром в мастерскую, глядя на поднимающееся солнце, окрасившее всё небо и всю землю в малиновый праздник, глядя на разноцветные клёны, стоящие вдоль обочин улиц, тоскливое настроение посетило Игоря Ивановича: "Вот, так всю жизнь и колотимся, - говорил он себе, - и пописать некогда!" И он уже хотел всё бросить и поехать, как и запланировали, на пленэр,... а гонорар пусть горит синим огнём!... но чувство долга, чувство справедливости возобладали в нём, и он только удивился себе. "Какие глупости лезут по утрам в голову вместе с малиновыми рассветами!" - и перешагнул порог своей мастерской.
И Чуковский сейчас ударил его в самое слабое место (всё таки Игорь Иванович являлся прежде всего художником), он настаивал:
- Ты сам говорил, какая там ротонда, какое красивое озеро...
Аксёнов подпрыгнул на месте.
- Ты говоришь ротонда,... озеро!...
Он подбежал к одному из шкафов с оторванной дверцей, взял с полки пачку листков, бросил на стол.
- На,... рисуй! - громко заявил он.
- Что это? - не понял Дмитрий.
- Фотографии! - Аксёнов сложил руки на груди, и с противоположной стороны комнаты высокомерно и нагло глядел на друга. - Там и ротонда, и парк, и озеро - всё есть.
Дмитрий Васильевич не понимал: левое полушарие мозга у него отключилось,... возможно, правое,... может быть оба вместе.
На нём была одета лёгкая летняя курточка, на правом плече, оттягивая вниз, висел купленный мольберт, в левой руке находилась холщёвая сумка со снедью.
Полный, среднего роста, с большим животом Чуковский медленно подошёл к столу, поставил мольберт и сумку на пол, начал смотреть листки. Действительно, на многочисленных фотографиях предложенных Игорем, виднелись и ротонда, и парк, и озеро в различных ракурсах и в различное время года (хоть зиму пиши).
- И что? - спросил он.
- Как что, - продолжал надменно смотреть высокий Аксёнов с противоположной стороны комнаты, - ты хотел рисовать, вот и рисуй!... Зачем ехать на природу, когда она уже здесь!
Боги наверху прыснули, кикимора запрыгала на болоте, а водяной от смеха захлебнулся и скрылся в пучине.
Игорь Иванович прав!... Зачем куда то ехать, толкаться в автобусах, нюхать гарь и пыль города? Ехать неизвестно куда? И ради чего?... А на болоте,... то есть на озере с ротондой дышится плохо - увеличенная влажность, можно подхватить и водяную болезнь. Зачем рискуем?... Когда на фотографиях всё есть: и парк, и зима, а если надо, и избушку ледяную нарисуем.... Осталось только разложить кисти и писать!
Медленно, обречённо, искоса поглядывая на наглого друга, понимая, что хорошо начинающийся день потерян, и ничего изменить нельзя, что лучше взять хоть что то, чем ничего, Дмитрий Васильевич медленно отодвинул на столе многочисленные листы и инструменты в сторону - освободил место для работы. Потом неспешно достал из деревянного ящичка заготовленные холсты для этюдов, неспешно разложил на освободившемся месте, рядом с холстами положил фотографии. Потом подошёл к обшарпанному, шатающемуся стулу, стоявшему в стороне, сдул с него многодневную пыль, поставил рядом со столом. Сел и начал рисовать (вернее, писать!).
Священнодействие началось!
Так они и сидели целый день вдвоём в мастерской: один с одной стороны стола, другой - с противоположной: Дмитрий Васильевич вдохновенно писал этюды, Игорь Иванович клепал халтуру.
А вечером атмосфера успокоилась, и всё стало на свои места: водяной в пучине ожил, кикимора на болоте перестала прыгать, а боги наверху, сдвинув брови, сделали, как и полагается богам, суровое лицо. Примирённые товарищи закончили работу и успешно праздновали проведённый день. Они вновь стали друзьями!... Перед ними стояла "слеза", прося быстрей выпить, рядом лежала закуска: чёрный, крупными ломтями порезанный хлеб, открыта банка с килькой, колбаса маялась на газете, одинокая, в цветастом фантике конфета лежала невдалеке. Закуска не ахти какая, но чем богаты, тому и рады! Звучали тосты: за творчество, за живопись, за близких и знакомых, за женщин, за всю планету.... Потом сбегали в магазин "добавить".... До песен дело не дошло, но утром, расставаясь, целовались.
Так состоялся первый пленэр в жизни Дмитрия Васильевича Чуковского, самородка, хорошего человека. Потом состоялись и другие - настоящие пленэры. Но первый запомнился на всю жизнь.
И вечером, в старости, когда прошли многие года, сидя на завалинке своей дачи, став уже знаменитым и преуспевающим художником, Дмитрий Васильевич рассказывал своим детям и внукам (он всё таки женился). Он был всё тот же: среднего роста, спереди выпирало большое брюшко, но искромётность и искренность его не покинули. Рассказывая свой самый первый пленер, он пытался передать те эмоции, те чувства, которые он тогда испытал, ничего не прибавляя, ничего не убавляя. Дети внимательно слушали, шаловливо улыбались, и недоверчиво переспрашивали: "Дедушка, а ты писал зиму или лето?" "Корову!" - отвечал тот добродушно, и тоже улыбался.
Вот, такой произошёл случай в живописной среде, хотите верьте, хотите - нет!