Аннотация: Посвящается Ляо Чжаю за "Искусство лисьих наваждений".
НАВАЖДЕНИЕ
Посвящается Ляо Чжаю за 'Искусство лисьих наваждений'
Он спал и видел чёрно-белый сон. В этом сне было что-то тягучее и вязкое, обдающее горячими удушливыми волнами, и было прикосновение холодного ветра, и чувство опасности, и что-то мягкое нежно касалось лица, а потом он поднял голову и смотрел, как в тёмном небе перескакивают с места на место и танцуют вокруг полной луны тысячи крохотных полумесяцев.
Он проснулся от дикой боли в шее и сначала не мог понять, где находится. Голова была такой тяжелой, будто черти навалили в неё кучу камней. Его мутило. Веки слиплись, и открыть их было тяжело. С трудом разлепив глаза, он осмотрелся и нахмурился. Оказалось, что он едет в электропоезде. Сразу припомнилась гулянка на работе и позорная попытка приставания к какой-то сотруднице. Он ощутил жгучий стыд, потому что подобные выходки были совсем не в его характере и раньше с ним не случалось ничего подобного. Впрочем, это чувство быстро прошло, сменившись более сильным - чувством недовольства собой. 'Ты не контролировал себя', - подумал он.
За окном мелькали провода, путающиеся в ветвях деревьев. Стремительно заходящее солнце было пугающе алым. Он посмотрел на своё отражение в стекле и поправил съехавший на бок галстук, потом пригладил ладонью растрепанные волосы. Чувство нереальности происходящего охватило его. Это всё проклятое сакэ. Пока пьёшь его, не чувствуешь опьянения, но стоит только подняться из-за стола, как мир плывёт перед глазами и погружается в туман. Он не мог вспомнить ни как он ушел с праздника, ни как сел в поезд. Он не знал, куда едет.
Устало прикрыв глаза, он проклинал весь сегодняшний суматошный день, а заодно своих подчиненных, решивших сделать ему столь шумный и нежеланный подарок. Ему отчаянно захотелось оказаться сейчас у себя, в пустом и неуютном, но всё же принадлежащем только ему доме. Это место было для него убежищем.
Он присмотрелся к мелькающему за окном пейзажу. Места показались ему смутно знакомыми, но он всё равно не мог понять, где едет. Он решил, что нужно будет выйти на первой же станции, и потянулся за ноутбуком, но рядом с ним ничего не было. Его окатила волна отвращения к самому себе. Всегда такой аккуратный и сдержанный, внимательный к себе и окружающим, он, зачем-то напившись впервые в жизни, потерял над собой контроль и оставил где-то ноутбук. Неслыханное дело, невиданное, невозможное! 'Ты просто свинья', - констатировал он. Вдруг краем глаза он заметил какое-то движение, и в окне появилось отражение женского лица. Его глаза встретились с глазами женщины, и он вздрогнул от неожиданности. Он повернулся и взглянул на незнакомку.
Ни разу в жизни он не видел подобного лица и ни разу в жизни не ощущал такой сладкой неги, заполонившей всё его существо. Сидевшая напротив девушка была первой, на кого он посмотрел, как смотрит мужчина на женщину, и она была воистину прекрасна.
Она одарила его таким взглядом, что ему захотелось сквозь землю провалиться или по крайней мере оказаться в другом вагоне. 'Вот чучело', - сказали её глаза. Он почувствовал, как судорожно дрогнули его руки. На лбу вдруг выступила испарина. Он представил себе, каким показался этой небожительнице со стороны - нетрезвым, растрёпанным, жалким. Она приметила его замешательство, и когда он уже хотел помереть от стыда, вдруг ласково ему улыбнулась. Только тут он понял, что пока она смотрела на него своими чудными зелёными глазами, он не смел вздохнуть. Сейчас же его легкие с шумом наполнились воздухом, и воздух этот был слаще, чем в раю.
Она подалась вперёд и сделала какое-то странное движение рукой, будто сотворила пассы. В её глазах прыгали смешинки. Он с ужасом понял, что она хочет заговорить с ним, и запаниковал, потому что представил, какой запах может от него исходить. И она заговорила:
- Извините, вы, кажется, господин Акинари? Из издательства 'Рид'?
Гладкая смуглая кожа, мягкий голос. Прелестная линия роста волос, маленькие уши с розовыми прозрачными мочками, в которых поблёскивают серебряные кольца. Пепельно-русые локоны рассыпались по плечам. Изящные, но отнюдь не тонкие руки затянуты в чёрные перчатки. Аромат жасмина... У него закружилась голова.
- Да, я Акинари Такаши. Простите...
- Мы не знакомы лично, - она раскрыла сумочку и достала крохотную визитку. - Ваше издательство намеревается опубликовать мою книгу.
Она назвала своё диковинное для его слуха имя, но он не мог припомнить, чтобы хоть раз слышал его. Ему стало неловко. В день он пролистывал десяток рукописей. Неужели он мог забыть такое имя?
- Я русская, - она снова мягко улыбнулась ему. - Наверное, вы еще не читали мою рукопись.
Он вздохнул с облегчением. Конечно, её имя ему незнакомо, ведь он никогда прежде его не слышал. Он стеснялся внимательно рассмотреть её, испугавшись, что при взгляде на неё его глаза вспыхнут жадным огнём, но не глядеть было невозможно, и он оторвался от созерцания букв на визитной карточке. Едва он открыл рот, чтобы сказать какую-нибудь пошлейшую нелепость, как поезд начал тормозить. Маленькая станция тускло освещалась одиноким фонарём.
Он никогда не обращал внимания на женщин. В свои тридцать пять лет он был на редкость успешным человеком. Хорошее положение в обществе, престижная работа, большой дом и проводимые в одиночестве вечера придавали его походке особую размеренность и неторопливость, какая бывает только у того, кто ощущает себя хозяином мира. Он всегда был занят чем угодно, но только не личной жизнью; на обучение в школах и университете он отдавал всё своё время, потом он начал стремительное восхождение по служебной лестнице, и оно отнимало столько сил, что мысли о знакомстве с какой-нибудь женщиной сначала вызывали у него только улыбку, а затем и вовсе перестали его посещать. Он не тяготился своим одиночеством и даже научился видеть в нём преимущества перед семейной жизнью, и постепенно естественная потребность в любви была подавлена самым жестоким образом. Он привык к одиночеству и полумраку, как привыкает к плохому хозяину собака, и не пытался и даже не хотел пытаться что-то изменить. Он наглухо закрыл свою внутреннюю дверь, и ни одна охотница за состоянием (в основном это были европейки) не смогла достучаться до его замороженной и посеревшей души.
Девушка встала и расправила складки чёрного пальто. Он тоже поднялся, точнее сказать, порывисто соскочил с места. На его лице отразилось отчаяние. Он не знал, как удержать её, что ей сказать, как спросить номер её телефона. Мысль, что она сейчас выйдет и он вновь останется один, была нестерпима. Неспособные вырваться наружу слова обжигали его изнутри.
- Это конечная остановка, Такаши-сан. - Она смотрела на него с извиняющейся улыбкой. Её прекрасные миндалевидные глаза сощурились.
Подавая ей руку, чтобы помочь спуститься со ступенек, он ощущал себя полным болваном. Он окончательно протрезвел и теперь ругал себя за нерешительность и тупость. Конечная остановка, на которой они вышли, была ему не просто знакома - он жил в пригороде, и здесь неподалёку был его дом. 'Ты сошёл с ума', - эта мысль настойчиво стучала в его голове.
Ветер ласкался у её ног. Она растерянно осмотрелась и вытащила из кармана пальто клочок бумаги. Такаши зачарованно смотрел, как она разворачивает его, и ему показалось, что на бумажке ничего не написано. Но она с серьёзным выражением изучала пустой листок, и он про себя подивился такому ребячеству.
- Вы знаете, куда вам нужно идти? - спросил он.
- Нет, - ответила она и тихонько прыснула со смеху, но тут же снова сделала серьёзную гримаску. У него внутри всё сжалось. Кровь прилила к голове, и он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание от волнения.
- Позвольте проводить вас. - Он не узнавал свой собственный голос - такой спокойный, ровный и хрипловатый, хотя внутри всё клокотало от одной только мысли, что она еще раз прикоснётся к нему рукой.
Её непринужденность поразила его. Она резво подхватила его под руку, будто только и ждала его предложения, и они начали спускаться в долину, застроенную богатыми усадьбами и большими домами. Она поглядывала на смятый клочок бумаги и говорила, куда лучше свернуть в этом лабиринте улиц. Он совсем не смотрел по сторонам, целиком поглощенный новыми ощущениями. Он чувствовал, как её тепло согревает его, растапливает твёрдый комок в груди. Он каждой клеточкой своего тела впитывал её аромат. Он любовался лунными бликами, скользящими по её волосам. На её прекрасной гладкой коже он не нашел следов косметики, которой так часто злоупотребляют женщины, стремящиеся из хорошеньких превратиться в красивых. На её виске тонко пульсировала крохотная жилка. Ему чудилось, будто это совершенное творение богов поглощает все соки земли, которой касаются её маленькие ноги.
Незаметно они обошли весь район. После освещенных переулков темнота окраины, где уже властвовала ночь, показалась еще более непроницаемой.
- Что же делать? - спросила она.
- Я не знаю, как получилось, что вам дали неверный адрес... - Ладони вспотели, и он судорожно сжал их. - Но я осмелюсь предложить... Я живу неподалёку. В моём доме есть комната для гостей, и если...
Она не колебалась ни секунды. Рассмеявшись, она сказала, что в её стране подобное гостеприимство не считается зазорным и это ничуть не испортит её репутацию. Ни о чём не беспокойтесь, Такаши-сан. Простите за то, что доставляю вам столько хлопот. Посмотрите, какая огромная луна. Где ваш дом? Дайте мне руку. Почему у вас так похолодели пальцы? Вам дурно, Такаши-сан? О Боже, что с вами? Вы так бледны...
Вот знакомый дом, его собственный дом, узкий коридорчик, просторная, сыроватая гостиная, загроможденная дорогим антиквариатом, лишь бы не казаться такой болезненно пустой, вот тёмная спальня... Он шёл будто в полузабытьи. Она вела его за руку, как беспомощного ребёнка. Её губы наливались кровью, становились пунцовыми, глаза блестели в темноте, когда она оборачивалась, чтобы бросить завораживающий взгляд на свою жертву. У него не было ни сил, ни желания сопротивляться немому зову этих гибких рук, этих стройных ног, ступающих так тихо и мягко, и он шёл, покорный, за ней следом, сжимая её маленькую горячую ладошку.
В спальне курился дымок одуряюще пахучих трав. Он замечал пляшущие блики на стенах, видел свою собственную одинокую изломанную тень. Он жадно впивался глазами в её склонённое над ним лицо. Он словно воск таял от её прикосновений, пугался их и одновременно желал получить больше ласки. Он приникал к её губам, как приникает к живительному источнику заблудившийся в пустыне человек, знавший лишь терпкий вкус сухих былинок.
Он не знал, сколько длилась эта пытка. Он потерял вместе с остатками разума чувство времени и пространства. Обессиленный, задыхающийся, он мог лишь без конца шептать её имя, зарываясь в её душистые порыжевшие волосы, с головой погружаясь в чувственный омут. Когда же его силы иссякли, когда всё тело взмолилось о пощаде, он открыл глаза и взглянул на свою возлюбленную. Ужасная мысль лениво шевельнулась в голове, так и не успев оформиться, и его содрогнувшаяся от страха и любви душа отделилась от тела.
Когда он очнулся в своей крохотной грязной комнатушке, заваленной пыльным хламом, погруженной в рассветный розоватый сумрак, груз воспоминаний всей тяжестью навалился на него. Не в силах пошевелиться, он вытянувшись лежал на постели и давился слезами, вспоминая тот дивный сон, ту сладостную мечту... Он плакал горько и безутешно, судорожно кривя лицо, потому что никогда у него, нищего рабочего муравья, не было большого дома в пригороде, никогда не было достойного положения в обществе, не было престижной работы, не было ничего, чем он обладал еще вчера - было лишь прекрасное наваждение, подаренное лисицей простому смертному.