Клейман Борис Маркович : другие произведения.

Печаль весны первоначальной

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Интимные отношения между мужчиной и женщиной автором переносятся в мир мифологического фольклора. Жизненные перипетии в условиях современной окраинной России ведут главного героя к поиску национальной и религиозной самоидентификации. Вера и любовь - главное в жизни человека. Рассказ наполнен, как всегда у автора, аллюзиями и отсылками к поэзии, литературе, драматургии.
  
  
  - М-да... - произнесла Ольга. - 'Бился об Ленина тёмный класс...' - ничего не добился. Яичко упало и опухло.
  Константин стоял в студии и смотрел сквозь стекло.
  - Опять что-то не устраивает? - спросил он в микрофон.
   Фамилия у чтеца была Кулябин. Под стать названию города Кулябинск. Говорил он о своей специальности 'прикладная информатика'. Это как вместо 'грузчик' сказать 'такелажник': уровень такой 'специальности' преподавали в старших классах любой средней школы. Работал наборщиком текста в университетской телестудии. Студенты с вычислительной техники отглаживали голосовое распознавание и пытались соединить программы компьютерной орфографии с переводом голоса в буквенный текст. Так что, профессиональная жизнь Константина была сочтена. Держали его только потому, что за девять тысяч рублей ни один студент работать не соглашался. И чтец этот Константин к своим тридцати годам не имел ни профессии, ни образования, ни нормальной работы, ни, разумеется, зарплаты. Одеваться пытался согласно общественной молодящей моде: суконное полупальто, изящный шарф, петлёй уложенный вокруг шеи, настоящие джинсы 'Леви Страус'. Никто не знал, что вставка на рукаве пальто 'Эмпорио' была куплена на рынке, шарф красиво связала мама крючком, а вьетнамские джинсы в промежности аккуратно прикрыты вьетнамской же заплатой из сохранённых именно для этой цели обрезков штанин.
  'Может, гениальный папа был прав, и фамилия его значит 'каша-размазня', - думала Ольга. - Уже полтора часа бьёмся - сколько ж можно...'
  Ко Дню Победы вся студия учила и записывала стихи о войне. Ольга Леонидовна подключила и Константина. Студентки, филологи и историки, хорошо читали Слуцкого и Друнину, Левитанского и Чичибабина. Сама Ольга до дрожи по коже прочла Коржавинское 'Дети в Освенциме' - студия искренно плакала. Звукооператор, выключив микрофон, высморкался и сказал:
  - Ну, ты, Алёна, выдала, особенно в конце.
  - Сама чуть не завыла... - и тоже высморкалась.
  А как тут не зарыдать от слов, написанных полвека назад:
  Жива. Дышу. Люблю людей.
  Но жизнь бывает мне постыла,
  Когда я вспомню - это было!
  Мужчины мучали детей.
  Поженян и Наровчатов у него не пошли, Багрицкий и Гудзенко тоже. Кульчицкого, Когана, Симонова, слава Богу, прочли до него. Она подобрала ему серенькое простенькое стихотвореньице Всеволода Рождественского из передовицы 'Комсомольской правды' сорок первого года. Стишок был наполнен пропагандистскими штампами: 'милой Родины наказ', 'родимые берёзы', провожающие девушки, клятвы жёнам 'Отстоим!' и, разумеется, 'суровое мужское наше дело мы доведём - и с честью! - до конца!' О 'котлах', миллионных пленных, голодном и грязном отступлении, полном разгроме армии в этом самом сорок первом подобная клишированная поэзия 'с честью' не предусматривала.
  Выучил. С трудом. Как ни репетировали, как ни дрессировала его Ольга Леонидовна, во время записи он ладони поднял-таки на уровень своих сисек, словно прикрывая их от мужского взгляда, и, едва не заикаясь, помавал руками в такт строкам. А на словах 'Нас жёны крепко к сердцу прижимали...' даже показал, приоткрыв ладонь, куда именно прижимали. Изобразив чью-то жену.
  После эфира кто-то в студии бросил словечко 'сам себя за сиськи держатель', но студент-германист уточнил 'бюстгалтер'. Без мягкого знака.Так и прицепилось к нему это прозвище. Шипели на него, шипели ему в лицо и за спиной. 'Если б не автокорректура в Ворде, он бы слово 'мама' писал с мягким знаком'.
  Видела же, что он закомплексованный и самовлюблённый, безграмотный и не начитанный. Даже стишок этот в современности двадцать первого века не смог рассказать без оговорок - ошибся. Так и дали в эфир этот последний дубль - лучшего уже не было. Но - тянуло к нему почему-то. Может, материнское желание защитить убогого?
  Они шли по берегу Капора, речки, неглубокой, но неприятно заросшей сорным ивняком и мелкой сосёнкой.
  - А правда, - спросил Константин, - что так её назвали, будто Екатерина Великая здесь свой капор в воду уронила?
  - Не было в наших краях Екатерин, - ответила Ольга. - Никаких. Одни турмуды жили своими родами и племенами и звали эту речушку Чульчи, 'река' по-турмудски. Есть гидронимы с такими же корнями: Чусовая, Чульпа, Чепца... Тихий милый народ. До сих пор верящий в своих богов и духов. А русские привели с собой горных мастеров-иноземцев, которые увидели большую гору и назвали речку Кап, то есть 'голова'. А потом и Капор. Под горой вроде залежи какие-то предполагались, хотели её срыть. Но турмуды собрались с дрекольем и не дали: там древнее кладбище их предков. Археологов до сих пор туда не пускают.
  Они шли по протоптанной широкой тропе, широко перешагивая через жидкую весеннюю грязь. Воздух сохранял вкус талого снега, где-то в густой тени ноздревато ещё белеющего. И запахи зацветающих красной в бутонах вербы и черёмухи, мать-и-мачехи, подснежников, первых ландышей и горячих древесных соков - воздух весны и освобождения - пьянили и кружили голову.
  - Вы интересно рассказываете, - слюбезничал Константин.
  - Это мой гениальный папа интересно рассказывает. А я только повторяю.
  - О нём отзываются хорошо в университете.
  Ольгу вдруг прорвало.
  - Есть такие люди, - с горечью произнесла она, - вроде обычные. Ходят-едят, смеются над глупыми шутками, сами рассказывают пошлые анекдоты, смотрят сериалы про патриотическую войну, слушают попсу. Поют хором под гитару, тоскуя от слов: '...Золотая Брич-Мула, где чинара притулилась под скалою...'
  - А что? Хорошая песенка.
  - Если не считать двух моментов: 'Вечная пчела' - это название болгарского эпического романа... Писатель был, кажется, даже кандидатом в нобелянты. И второй, Брич-Мула эта - среднеазиатский грязный пыльный кишлак, дыра дырой, дырее некуда. И зачем туда 'возил детвору тарантас'? И откуда он их возил? До ближайшего райцентра семьдесят километров с лишним. Трое суток на ишаке. Но вдруг этот тоскователь по романтической бредятине отключает телефон, не идёт к ужину с телевизором. Жрёт чуть ли не из помойного ведра. На речке песчаный пляж усеян людьми - загорай, а то поздно будет. А он затягивает шторы и в сумраке стучит по 'клавке'. День, ночь, вечер-утро - он стучит. Выходит с шальными глазами в гостиную. 'Ты чего?' - 'Представляешь, хеттский корень бла-бла-бла такой же, как германский, греческий, иллирийский и славянский и имеет параллели с семитскими корнями бла-бла-бла'. И что? Гром аплодисментов? Все суют чеки и конверты с наличкой? Медалями и орденами занавесили весь пиджак? Выбирают в президиум? Хрен тебе. Да и хрена никто не даёт. Пара студенток глазками ахнут, а потом своим бой-френдам в перерыве между сопением и пыхтением расскажут про сумасшедшего профессора-идиота-тупицу с протёртыми локтями на пиджаке. А он бесплатно, а то и за свои гроши публикнёт эту шедевралку в каких-нибудь Чебоксарах или Барнауле, Карагае-Манжероке - великое открытие! - а потом ещё и хвастается, что такие же чокнутые в волгоградских-чмаровских-краснозадских диссерах его цитируют. Господи! Как всё надоело!
  - Скучно?
  - Хочу новое платье, хочу на море... И, главное, ясно уже давно - не нужно никому это высшее образование. Оно денег не приносит. И все потуги моего папы расшевелить эту непробудную, вековую, стихийную тишину... Таким увидел Кулябинск Короленко: 'ненастоящий, какой-то призрачный, ненужный город'... Все потуги папины глупы и бесплодны.
  - Короленко так и писал о нас 'ненужный город'?
  - Он здесь оказался через четверть века после Салтыкова-Щедрина, а этот Щедрин - великий матерщинник, кстати - так припечатал непечатно Кулябинск, что лучше не повторять. 'Время здесь как будто стояло на месте...' Ничего не изменилось.
  - Почему же? Заводы...
  - Поставили парочку, - не дала договорить Ольга, - которые не знамо что выпускают... атомщики циркониевые браслеты уже делать начали, чтоб что-то заработать... А люди как были вялые и ни на что не способные, так их никто... Ёж - птица гордая: не пнёшь - не полетит. Где те турмуды, что поднимали мятеж против Екатерины Второй? Где те, которые шли против большевизма в гражданскую?
  - Спились.
  - Кстати, именно после этого восстания против насильственного крещения позже возникла легенда о ласковой императрице, якобы здесь побывавшей. Гениальный папа называет это 'инверсия знака'. А 'спились' слишком простое объяснение в масштабах всей страны.
  Они обходили горку Гурезь, ту самую, с бывшим капищем, огибая которую хитренько втекала в Капор Куляба - речушка болотистая и непроходимая. Как они, рудных дел иноземцы, хотели подрыть под гору подкоп, не затопив его грунтовыми водами двух речушек, было не понятно. Ещё одна легенда, должно быть.
  А мысок, с которого устремлялась вверх Гурезь, уже весь покрылся цветущими одуванчиками и кое-где даже нарциссами.
  И они вступили на эту полянку и по сырой земле направились к подножию горы.
  - Хотите цветов? - спросил Константин и нагнулся сорвать какой-то синий весенний бутон.
  - Ни в коем случае! - повысила голос Ольга. - Спаси и сохрани тебя.
  - Почему? - удивился тридцатилетний недоросль.
  - Сорви лучше нарцисс: приглядись - на что похож венчик? Наш пропуск. Иди за мной.
  Оцепенение напало на Константина и он, как сомнамбула, двинулся за главным редактором университетского телевидения и преподавательницей-почасовиком 'История русской критики и журналистики девятнадцатого века'. Они пришли туда, где никогда не двигалась никакая история и не существовало никакой России. Здесь стояла древняя, очень старая берёза. Спокон веку её расщепила стихия почти у корня, и она росла в два ствола большой круглой рогулькой.
  - Стой здесь, - приказала Ольга.
  Лицо её одеревенело и исказилось - все черты мягкой женственности пропали, и выступила мертвенная окаменелость черепа. Из-под ног к стволу проползли, металлически блестя, два длинных ужа с оранжевыми пятнами на затылках. Ольга подошла к дереву и вставила свою голову между чёрно-белыми корявыми стволами. Но вдруг, будто что-то вспомнила, выпрямилась и приказала Косте:
  - Пролезь между ними. И не спрашивай - зачем, - со сталью в голосе произнесла она.
  И Костя пролез. И она пролезла вслед за ним.
  По ту сторону стоял полумрак. Гора пропала, и вместо неё темнел стеной густой без листвы лес. Деревья рыбьими костями стояли в сером пространстве, не шевелясь. Воздух был пуст, бездвижен и без запахов. Небо отсутствовало над головами - вверх уходила чёрная бездна. У самой берёзы на корточках сидела старуха с путаными космами. Висело на ней какое-то обветшалое тряпьё, из-под которого торчали жилистые кривые ноги с большими ступнями. Она подняла голову и втянула в себя воздух.
  - Ох ты, - произнесла трескуче, - пóтом пахнешь да ссаками. Живая, чай. Вот возьми-тко пирожка моего покушай. Да и дальше ступай, к болоту.
  Лицо её безносое уставилось на людей. Глаз у старухи не было. В пустых глазницах сквозь пряди нечистых волос тлели красным угольковым светом огоньки.
  - Ты поешь-покушай еды-пищи нашей.
  - Не бери, - прошептала Ольга. - Не вернёшься. И в глаза ей не смотри долго - увидит.
  Она протянула старухе цветок нарцисса, и та, зажав стебель в кулаке, пообещала:
  - Идите-идите, уж-тко помогу.
  Она постучала венчиком нарцисса себе по ладони и сдула, приговаривая что-то, пыльцу на Ольгу. Пришельцы попятились от старухи и подошли к берегу болота.
  - Мы где? - испуганно спросил Константин, прикрывая себе сиськи ладонями.
  - 'Нам неизвестно, где запад лежит, где является Эос; где светоносный под землю спускается Гелиос, где он на небо всходит...' - пробормотала бывшая студентка филологического факультета. - Нет здесь ни востока, ни запада, ни севера, ни юга. Ни купола над головой, ни земли под ногами.
  - Плодитесь, размножайтесь и наполняйте землю! - хрипло захохотала за их спинами старуха.
  Ольга потянула себя за нос кверху, и её кожа на лбу расстегнулась, как замок-молния. Она тянула всё дальше и дальше так, что волосы причёски и уши отвалились и повисли на плечах.
  - Помоги мне.
  И Костя потянул нос вниз с затылка вдоль позвоночника. Её кожа, словно комбинезон, упала к ногам, и из неё выпрыгнула жаба.
  - Иди за мной, - пробулькала она и сползла брюхом в тяжёлую воду болота.
  И самец-лягушонок прыгнул вслед за ней. Жаба взлезла на мокрую кочку. Константин-лягушонок сидел у неё на спине, обхватив тонкими липкими лапками белёсое её брюхо, колыхающееся от похоти. Его острый гилес проник в жабью клоаку и осеменил её. Жаба прикрыла веками глаза от прилива чувств и забулькала страстно зобом. Она вертляво сбросила с себя самца и нырнула в воду, где опорожнилась густой икрой и снова влезла на кочку. И снова мелкий кулябин-самец оплодотворил её, и она вновь опросталась икрой. Так продолжалось несколько раз, и всякий раз брюхатое земноводное разевало от похоти свою пасть и урчало любовно, пока самец осеменял её ненасытную клоаку. Но и он вскоре выдохся.
  На берегу они оделись и вернулись к берёзе. Старухи уже не было, не было и корзины с пирожками. Только старое дерево с рогулькой своей, похожей на гигантскую вагину, темнело во мраке. Они пролезли через неё в мир солнца, цветов и людей.
  - Уходи, - сказала Ольга Леонидовна, - и не рассказывай никому.
  - Хорошо, - пробормотал не пришедший в себя ещё самец Кулябин.
  - Душ прими - воняешь.
  
  - Donde vá mama? - спросил Леонид Михайлович, когда Ольга в прихожей снимала грязные ботинки. - Правильней, конечно, сказать de donde - 'Откуда?', но, судя по всему, Гойя был-таки прав.
  В гостиной раздался звук прыжка, и в прихожую ворвалась Мирка:
  - Мамочка-мамулька! Ты почему так долго?
  - Ужинать?
  - А мы с дедой галушки готовили! - радостно сообщила Мирка. - Я тоже катала тесто!
  - Мне надо в душ, - сообщила дочь-мама.
  - Чувствуется амбрэ... - произнёс отец тихо и ехидно.
  - Папа! Перестань! Со сметаной?
  Мирка покивала головой.
  - Я ела со сгущённым молоком! Гляди, какое пузо, - облопалась!
  - Ты же машину забрал со стоянки, пришлось тащиться напрямки мимо Гурези.
  - Ты бы, я понимаю, предпочла, чтоб мы с Миркой и её портфелем и с моей сумкой тащились пешком по слякоти мимо Гурези. Я нашёл в холодильнике какой-то старый творог, жёлтый уже. Не пропадать же. Очень вкусные Мирочка-Мирьямочка Машенька-Мария галушки скатала!
  Дедушка, счастливый, поцеловал в темя внучку.
  - Да! Вкусно! Даже Соня ела!
  - Какая Соня?
  - С курсовой не может справиться.
  Ольга повесила куртку на вешалку.
  - То-то я чувствую амбрэ... De donde?
  Из кухни донеслось:
  - Иняз, третий курс. Романо-германские языки.
  Ольга погладила рукой по лёгкой шубейке, висевшей в коридоре.
  Соня вышла из кухни.
  - Наверное, надо показаться.
  Была она небольшого роста, но стройная и гармоничная в джинсах и в свитере а ля Бэлла Ахмадулина.
  - Я вас помню, Соня. Это вы Ольгу Берггольц читали?
  - 'Блокадную ласточку'. Спасибо, что помните, - покивала головой Соня. - А галушки и вправду - объедение. Но мне уже пора.
  Ольга заглянула на кухню. На столе были разложены тетради и пара книжек.
  - Извини. Уже темно, мне придётся отвезти Софию в город.
  - Мимо Гурези? Сделай одолжение. Конечно, с тремя сумками по слякоти пешком... Хорошо, что мы там не встретились.
  - А могли бы? - спросил ехидно Леонид Михайлович. - Ты уложишь Мирку?
  Девушка вернулась из кухни, застёгивая свою сумку.
  - До свидания, София. Не беспокойся, папочка! - ехидно чмокнула Ольга отца в щёку.
  В машине девушка извинительно сказала:
  - Неловко вышло. Я оказалась не вовремя.
  Леонид Михайлович вздохнул.
  - Всё нормально. Что-то с ней в последнее время происходит. Не пойму.
  Машина медленно вползла с боковой дороги на трассу.
  - Можно спросить? Вопрос некстати и не по теме.
  - Спрашивайте ваш вопрос.
  - Ольга Леонидовна... ваша родная дочь?
  - Конечно. А что? Не похожа?
  - Вы с ней так пикируетесь, что подозреваются другие отношения.
  Леонид Михайлович ничего не ответил. Он посопел носом, задумавшись, после чего сказал:
  - У семиотики при всех огромных возможностях анализа, которые она открывает, есть два больших недостатка.
  - Какие? - Софья сидела в пол-оборота к профессору и вглядывалась в его лицо - профиль ещё нестарого мужчины.
  - Семиотический анализ беспомощен в описании эмоционального контакта между адресатом и адресантом. Мать и младенец общаются? Конечно, но ребёнок спит на руках матери, или даже не спит, глазками таращится в окружающий мир - а общение происходит. Человек и кошка, человек и собака...
  - Человек и ахатина - по чужому пальцу не поползёт.
  - Вот-вот... А второй недостаток в том, что при отсутствии полной информации анализ знаков может привести к неверным результатам. В семантике.
  Наступило недолгое молчание, которое разрушила Соня, тихо пропев:
  - Человек и кошка плачут у окошка. Серый дождик каплет прямо на стекло... Человек и стекло. Человек и дождик.
  - Человек и серость.
  - О чём это вы? Обо мне?
  - Мысли вслух. Как продолжение вашего множества. Хотя на вашем курсе, кроме вас... Даже Пушкина не знают. Одна студентка была абсолютно убеждена, что 'Собака на сене' написана Шекспиром.
  - Не всё потеряно - она про Шекспира что-то знает.
  И профессор, и студентка рассмеялись.
  Городская площадь была круглая, как глаз, и от неё ресничками убегали в разные стороны улочки. Наверное, поэтому она носила имя Кутузова. Мешала только высокая церковь-новодел, торчащая из глаза: её приходилось обходить по грязным боковым тротуарам, чтобы добраться до больших магазинов. Особенно грязной была сторона, где к построенной церкви вели подкоп сантехники, огородив огромное пространство дощатыми рогатками.
  - Заборы строим из досок, а мебель делаем из опилок. Парадокс, - грустно проговорил Леонид Михайлович. - Когда я сюда приехал, больше тридцати лет назад, - продолжил он, - повсюду росла трава: полынь, крапива и прочая ботаника. Очень эта площадь в те годы напоминала Бомбей или Мадрас, в которых я ни разу не был.
  - Почему? - удивилась Соня.
  - Почему не был?
  - Почему напоминала Бомбей?
  - Потому что повсюду бродили коровы, а у заборов лежали в нирване счастливые люди.
  Сквозь смех Софья показала на какую улицу свернуть.
  - Здесь, конечно, не Индия. Названия улиц почему-то Короленко, Чайковского, Гиляровского...
  - Так они же здесь бывали-живали. Тут похоронены даже декабристы: один из Раевских, Летягин, Вербель. Здесь недалеко находилось поместье Петра Николаевича Забелло.
  - А он кто?
  - Сын художника Николая Ге. Искусствовед. Ничего, увы, нового не сказал, но читал лекции о живописи. Вроде, с него написан Серебряков.
  - Боюсь показаться серой - а это кто?
  Леонид Михайлович состроил саркастическую гримасу.
  - У вашего поколения в доме даже книг нет - зачем? Есть всемирная сеть, есть электронные книжки. А 'Тётю Валю' и в театрах перестали ставить... Герой такой. Пьесы.
  - 'Тётя Валя'?
  - Ага.
  - Подумать только! - голосом ослика Иа произнесла Соня. - Моя любимая пьеса!
  - Комедия.
  - Улыбнуло.
  - Прославился этот сын Николая Ге в своё время тем, что вопреки Синоду и уголовному уложению женился на своей двоюродной сестре. Ходили слухи, что они для этой цели, имея польские корни, перешли в католичество и целовали туфлю Папы Римского.
  - Туфля у Папы обладает такими чудесными свойствами - меняет генетику и право? И католикам после лобзания туфли можно?
  - Евреям было можно. Без лобзанья. Но в иудаизм их бы раввины не приняли. Кросс-кузенный брак имеет древние мифологические основы... А вот его жена, Екатерина, была сестрой Надежды Ивановны Забелы-Врубель.
  - Господи! Это сколько вы людей прошлого знаете! Мне у того дома, - Соня показала пальцем сквозь лобовое стекло на дом красного кирпича, старый и закопчённый, неярко освещённый жидким жёлтым светом.- Врубель - художник? Я уже боюсь спрашивать.
  - Вот тут вам зачёт. Художник. Очень странный художник... Несколько раз бывал в наших краях. Меня, София, всё-таки беспокоит ваша курсовая. Очень хотелось бы отправить её на конкурс. А Пётр этот Николаевич умер в двадцать седьмом году. Загадочный был год. Забрал Бехтерева, Джерома, Поленова, Акутагаву, Сологуба, Леру, Арцыбашева, Айседору Дункан... И много-много малых и сирых, больших и великих.
  Девушка отстегнула ремень безопасности, но из машины не вышла.
  - Вас только ногтем поцарапай - и польётся, - улыбнулась она. - Я так до конца не уяснила про текст и нарратив. И что такое сюжет.
  - Давайте ещё раз...
  Софья отрицательно мотнула головой:
  - Вас ждут дома, Леонид Михайлович.
  Профессор тихо спросил, растягивая слова и делая паузы:
  - Мы могли бы встретиться как-нибудь в приватной обстановке?
  София лукаво и удивлённо взглянула на своего профессора.
  - Я задам один вопрос, - спотыкаясь на каждом звуке, произнесла она. - Можно?
  - Конечно.
  Она втянула голову в плечи и с трудом спросила:
  - Я уже давно обратила внимание... И сегодня... Вы меня... клеите, Леонид Михайлович?
  Профессор крепко потёр лицо ладонями.
  - Лексикон, однако... Чёрт... Я взрослый и неженатый человек. Здоровый мужчина. Что мне прикажете делать? На танцы ходить? Глупо. В кафе по вечерам сидеть? Там всё забито вашими ровесниками и нашими студентами. Я же узнаваем. Дошёл до того, что по интернету пытался знакомиться - такой лохотрон!.. Вот есть вы, Сонечка, взрослая, умная, необычно интересная молодая женщина... Вы же старше однокурсниц?
  - На четыре года... в среднем. Я после педучилища воспитательницей в детсаду работала. Даже замужем побывала. Только недолго.
  - Расстались?
  Соня помолчала, а потом сказала тихо:
  - Он сорвался на Северном Урале.
  - Извините, я не знал.
  - Давно уже. Шестой год, как...
  - Надеюсь, вы не подозреваете меня в педофилии? И что сверхординарного в таких встречах? Преподаватель и студентка - в девятнадцатом веке это было обычное дело. Тот же Бехтерев, например...
  - Да, - с напускным пониманием покивала головой София. - Уж если Пётр Николаевич мифологически женился на двоюродной Екатерине Ивановне, то в двадцать-то первом веке бить клинья под студентку сам Бог велел. Тридцать лет разницы кого смутят?
  Сонечка засмеялась. Через силу рассмеялся и Леонид Михайлович.
  - Лучше, конечно, когда тридцать лет в сумме. Уже никого не смущают. Я всё понял. Извините. Забудьте.
  Девушка вступила на грязный тротуар, нагнулась и сказала:
  - У вас славная внучка, Леонид Михайлович. И вкусные галушки. С маком и корицей - это рецепт?
  - Экспромт вдохновения.
  - Я вам позвоню.
  - К человекус кошкой едет неотложка, человеку бедному мозг больной свело, - пропел профессор весьма похоже на оригинал.
   - Я сказала правду.
  После чего скрылась в подъезде.
  
  После утреннего совещания вся редакция разбрелась по своим столам и закуточкам, уткнувшись в компьютеры. Раздавались только голоса пришедших на запись гостей: местный мулла перед тремя камерами рассказал о миролюбии ислама; его сменил член горсовета с рассказом о строительстве Ледового Дворца спорта. Оба были правдивы. Обоим хотелось верить.
  Ольга просматривала записанные передачи, подготавливая их к выпуску, когда к ней зашёл Константин. Она взглянула на него вопросительно, подняв усталые глаза. От него разило резким одеколоном 'Жириновский' - модный недавний брэнд, перебивавший все запахи даже в утреннем трамвае.
  - И? - прервала Ольга затянувшуюся паузу.
  - Как пишется слово 'день победы'?
  - С буквой 'Ы'.
  - Нет. Я имел в виду, какое слово заглавное?
  Его безграмотность прорывалась даже в речевом потоке.
  - Не слово, а буква, - раздражаясь, поправила Ольга.
  - Ну, буква...
  - Есть учебник русского языка Бархударова и Крючкова за седьмой-восьмой класс самой средней школы - может, когда попадался на глаза? Не изволили читать? Есть академическая 'Грамматика' Виноградова. Не для вас - там 'букаф много'. А вам на стол я давно уже положила 'Орфографический словарь редактора'. Если вам, Константин, трудно послюнявить пальцы, можно сухими запросить интернет.
  Ольга показательно включила вентилятор, направив струю воздуха на Кулябина.
  - Вы пользуетесь этой туалетной водой, чтоб вас не кусали коллеги на работе?
  - Что-то произошло... с тех пор?
  - С каких? С пор?
  - Извините.
  И исчез.
  Весь день пошёл насмарку. В соседней с редакцией столовке от котлет накатила изжога. Два новостных ролика со скандалёзом заставила переписать - каждый перебрал лишние полминуты. Сделала выговор новому оператору: не умеет работать в контражуре и на интервью снимал победителя-пловца с нижнего ракурса, отчего у пловца лицо выглядело надутым. К вечеру в редакционной кухоньке закончился кофе - никто не удосужился сообщить директору. Спросила по телефону у 'гениального папы', что купить в супере на ужин, он зло осведомился 'Кого подкармливаешь?' В самом супере лежали одни копчёности в вакуумной упаковке, коматозные овощи, рыба в состоянии 'это Йорик, королевский шут', намертво залитая льдом, и мороженое. Купила смородинового варенья и пачку сухого киселя: Мирка любила фруктовый суп с детсадовских времён.
  Дома правильно оказалось, что ничего в супере не оказалось: 'гениальный папа' испёк пиццу с колбасой, а из оставшегося теста наделал пирожков.
  - Нашёл в холодильнике какое-то засохшее повидло. Не пропадать же.
  Пирожки оказались кривоватыми.
  - Я тоже лепила! - кричала Мирка-Мирьямочка Машенька-Мария.
  А 'гениальный папа' вообще лепить из теста не умел. Даже пельмени.
  - Надо тренироваться на пластилине, - сетовал он.
  - Очень вкусные пирожки, - говорила Ольга, запивая их чаем, - хоть и кривобокие.
  - Знаешь, почему они такие?
  - Почему?
  - Деда объяснил: потому что Земля вертится и не даёт лепить правильные, - Миркино лицо расцвело улыбкой. - Это такая шутка!
  - Я поняла, - сквозь странную тревогу рассмеялась Ольга.
  Отцово раздражение скоро разъяснилось.
  - Сперва они объединили авиационный с авиатехническим, назначенная новая метла ещё права финансовой подписи не получила - и сразу выставила две базы отдыха на продажу. Одна из них на Чёрном море. Плюс сокращения преподавателей и переполненные аудитории. У нас в городе они объединили ветеринарный институт с сельскохозяйственным - и сразу выставили центральное здание сельскохозяйственного на продажу и аренду площадей. Плюс переполненные аудитории и сокращение штата преподавателей. Теперь докатилась стихия и до нас: собираются объединить педагогический и университет. С теми же последствиями: продажей и сокращениями. И так повсеместно. О великий и могучий Пу! Когда ж ты насытишься? Когда ж ты перестанешь убивать детей уже во второй, если не в третьей генерации?
  - Телевидение тоже закроют?- а сама подумала: 'Зачем я на него накинулась? Оскорбила, обидела. Озверела совсем...'
  - Кто журналист - я или ты? 'Мы только мошки, мы ждём кормёжки'?
  - Ну, знаешь...
  - Оставь. Ты одна из тех, кто называет себя народом. А народа нет. Есть или кулябы, или халявщики, ждущие кормёжки, или воры. Нередко это одни и те же биологические существа: в белом венчике из роз впереди единоросс. Уже очередь с голыми пузичками выстроилась - чмокни, святитель! Если бы нынешние ширинские-шихматовы и клейнмихели не были столь ажитационно жадны, они бы организовали второй 'философский пароход'. Про объединение и разорение пока только слухи. Но очень реалистичные.
  - Всех бы вас не вместили на пароход, - а сама подумала: 'Каша-размазня... Я что? С ума сошла?'
  - Тут ты права. Толпа соберётся такая - круизный лайнер затонет у пристани. Прилетел вдруг волшебник в голубом вертолёте. Звали его Гудвин. К нему выстроилась очередь - все хотят в Канзас! И у всех паспорта на имя Элли и Тотошки.
  Ольга засмеялась. Отец умел сыпать парадоксами и шутками.
  - Даже у крокодила Гены и Чебурашки. Но Медынского бы оставили.
  - Его и тут хорошо кормят.
  - Потому и кормят крошками, что вся жрачка достаётся главному жрецу. 'Все они марионетки в ловких и натруженных руках'. Тлен и прах, глад и мор... 'Уже вставил четвёртый всадник ногу в стремя своё'. Вся политсистема в России выстроена так, чтоб удобно было не созидать, а воровать! Читал недавно в финансово-аналитическом разделе 'Corriere della Sera'...
  - Верховному божеству нет альтернативы - ему поклоняется народ, - перебила его Ольга.
  - А народ пробовал жить в альтернативе?
  - А народ хочет жить в альтернативе?
  - 'И сделал литого тельца, и обделал его резцом. И сказали они: вот бог твой, Израиль, который вывел тебя из земли Египетской!' - бормотал профессор. - Ничего не изменилось... четыре тысячи лет - и ничего... 'Нет правды на земле, но нет её и выше...'
  Когда Мирьямку уложили в кровать, и она на ночь читала выученное программное стихотворение, у Леонида зазвонил телефон, и он вышел на кухню.
  - Завтра, как я знаю, у вас библиотечный день, - не спросила, а утвердила Соня.
  - Да, - кратко ответил Леонид Михайлович, и что-то улыбнулось у него в мозгах, и тяжёлая туша сползла с плеч.
  - Мы можем съездить на машине кое-куда?
  - А куда?
  - Оденьтесь как для турпохода и возьмите запасные... пардон, штаны.
  - И тушёнки? - догадался Леонид Михайлович.
  - А то.
  
  'Ложь порождает ложь, - думал он. - И не столько в ответ как реакция, сколько в лавинообразной последовательности. Библиотечный день отменяется'.
  Когда Ольга вернулась из спальни на кухню, отец уже разогревал сковороду для котлет.
  - Я думала, что тут шумит, а это ты.
  - Нет, это не я, это миксер. Завтра тебе придётся проследить за Миркой.
  - Ты же свободен.
  - Еду в Бровин. Некому читать культурологию и поэтику прозы в филиале. Вернусь поздно или послезавтра.
  - Что за спешка?
  - Зачёты на носу, а там эпидемия.
  - Обрадовал.
  - Пандемия. Пообедайте в городе. На ужин котлеты.
  - Почему меня не послали? - раздражённо спросила Ольга. - Поэтика - всё-таки моя специальность.
  - У тебя ребёнок - пожалели. Они ж не знают, что у Мирки мама - я.
  - Культурология - я б что-нибудь наговорила...
  - Конечно. Все себя считают специалистами в философии. Футболе. Педагогике. Экономике. И всё это отсутствует в реальной жизни. Гекатомба.
  - Машину?..
  - Такси возьмёте.
  - Ещё и это! - а сама подумала: 'Хотела извиниться, придётся отложить...'
  Леонид Михайлович скатал валик из фарша, обвалял его во взбитом яйце и сухарях и положил на сковородку. Сразу заскворчало и вкусно запахло. Пока укладывал остальные, сухарями обсыпал всю столешницу, чем вызвал брезгливую гримасу у Ольги.
  - Я уеду рано утром. Извини. Иди, отдыхай.
  - Ни за что. Дождусь первых результатов. С кедровыми орешками и кинзой?
  Когда дегустация пробной порции закончилась, Ольга подтёрла кусочком хлеба тарелку и чмокнула отца в щетину:
  - За твои котлеты я прощаю тебе всё. Езжай. Только букета из вирусов не привози. Не отлечимся.
  - Весенний авитаминоз.
  Он за час нажарил котлет, начистил картошки и залил её холодной водой - догадаются или сварить или пожарить, после чего вымыл столешницу и подмёл пол на кухне.
  
  Соня ждала его с рюкзаком на плече на обочине. Усевшись на переднее сиденье, спросила:
  - Отпустили?
  В её интонации что-то проскользнуло насмешливое, и Леонид Михайлович ответил:
  - Нет. Из окна сбежал. По связанным простыням. На какой фронт едем?
  - В Куреево.
  - Это ж в другой области!
  - А у вас туда нет пропуска? - опять насмешливо спросила Соня.
  - А что всё-таки там?
  Соня прищурилась на восходящее солнце.
  - Да не бойтесь, Леонид Михайлович. Вы какой-то напряжённый.
  - Уже не боюсь.
  - Поверьте, не к родителям. Картофель сажать не будем.
  - А что будем?
  По однополосному шоссе ехать было часа полтора-два. Выбоины и провалы асфальта создавали естественные российские препятствия. Но, как шутил Леонид Михайлович, машина так и называлась почти по-русски: 'ниссан', - в смысле 'не боись!'
  Прозрачный весенний лес пестрил набиравшими силу ветками. Даже у ёлок хвоя изменилась с зимнего пепельно-зелёного на весёлый изумрудный цвет. А у сосен стволы избавились от серости и засветились янтарём.
  - Жаль запаха не слышно - смолой должно сейчас пахнуть, молодой хвоей...
  - Хотите, откроем окна. Погода - как заказывали!
  - А почему вы ушли из детсада? Зарплата маленькая?
  - Зарплаты там вообще нет. Эти деньги назвать заработком невозможно.
  - Сатурн, пожирающий своих детей. Франсиско Гойя, - пробормотал профессор.
  - Да и ЧП у меня случилось.
  - Какое?
  - В такой же майский денёк вывели ребятишек к речке, а они похватали лягушек, головастиков, улиток, черепах болотных руками. А потом кто конфетку в рот, кто сухую ягодку шиповника, кто печенюшкой поделился. И через два часа массовый понос у половины садика с температурой - эпидемия сальмонеллёза. У поварихи обморок, её помощница в ступоре, нянечки рыдают от страха... В садике карантин, берут смывы, берут мазки, кухня опечатана, продукты все - на анализ. Отделение инфекции забито. Подняли на ноги даже военврачей - в госпиталь детей отправляли, некуда было класть. Но разобрались - и я чуть под суд не угодила.
  - Припоминается эта история. Мы Мирку в другой садик возили. Как тут доглядишь за всеми... За халатность? Хорошо ещё отделалась. А что дети?
  - К счастью, без последствий. Я, честно говоря, потом долго себе представляла всякие последствия. Если б что-нибудь с кем-нибудь... даже не знаю...
  Они замолчали. Соня отвернулась к боковому окну. Она сняла слезинку со щеки и нарисовала на стекле круг.
  - Ладно-ладно. Во-первых, время прошло. Во-вторых, провиденьем Божьим все здоровы. А в-третьих, у меня был совершенно аналогичный случай на педагогической практике.
  - В университете была педпрактика?
  - Началась она в сентябре и все классы - и средние, и старшие - отправили на картошку. В моём седьмом классе учились какие-то недоумки полные. Не все, конечно. И мальчишки были умницы, и девчонки... Но выделялся среди них один Суханов Саша. Так он в обеденный перерыв выдернул где-то брюкву или турнепс и давай её с хрустом жрать. Немытую. Отрезает, подлец, по кусочку и жрёт. Я ему говорю: ты, мол, что делаешь? Тут коровий навоз как удобрение разбрасывают, глистов нахватаешь. Тебе самому не брезгливо? А он нагло в лицо смотрит, тринадцатилетнее животное, ржёт во весь рот, и жрёт. Да и хрен с тобой, думаю, жри, свинья. Не драться же с гадёнышем.
  - И что?
  - Через три или пять дней гепатит, месяц в школу не ходил. А мне выговор влепили по партийной линии - я ж тогда ж честнейшим коммунистом старался быть. Чуть из универа не попёрли. Так, выходит, мы одинаково с тобой битые. Я через год сам из этой честнейшей партии вышел - как-то вдруг обрыдла она мне. Какие-то знаки сложились в систему... Времена уже были на всё наплевательские, дали мне доучиться. Давай-ка, пока движемся, вернёмся к курсовой.
  И они заговорили о нарративе и его отличии от текста. Уточняли формулировки. Давали определения. Разбивали на подглавки и параграфы.
  - Вы всё запомните?
  - Ну, если забуду, подскажете, надеюсь, - лукаво посмотрела Соня на профессора.
  - Тогда вторая глава, - на пару секунд он оторвал взгляд от суровой дороги.
  Ему очень хотелось остановить машину, запустить пальцы в её волосы, поцеловать в губы, в глаза, в щёки. Так хотелось, что он замолчал и чуть не въехал левым колесом в промоину.
  - Ой, бя-ада!.. - акая, как местные жители, протянул он.
  - Чтой-то вы по-турмудски заговорили?- с той же интонацией спросила Соня.
  - Что ж, продолжим по-турмудски. Кыкет-иезйыр, - пропел он с тоническим ударением на местном языке.
  - О Господи! Вы ещё ко всему и турмудский знаете!
  - Мы же здесь живём. Хотя бы 'тау' - спасибо, 'чырткем' - здравствуйте знать обязаны. Только не говорите, что вы в шоке.
  - Я глубже. А что?
  - Сейчас все говорят 'в шоке'. Прикольно, зачётно, респект. И 'вау!' - по любому поводу.
  - Ещё появилось новенькое 'упс!' И вечное 'волнительно'.
  - Вас тоже раздражает? У Эллочки-людоедки в лексиконе было больше слов. Читали?
  - Кино смотрела, - у Леонида Михайловича скорчилась брезгливая рожа. - Да читала-читала! - отреагировала на неё Соня весело. - Я ж всё-таки не до такой степени... филолух. Это я прикалываюсь над вами. А вот вы помните фамилию её мужа-инженера?
  - Щукин.
  - А имя мадам Грицацуевой?
  - Э-э-э... Наталья Крачковская.
  - То-то!
  - Прикольно. Нет у неё в романе имени. 'Старгород, улица Плеханова, пятнадцать. Вдова инвалида империалистической войны'. Всё. Унасекомила профессора!
  Оба смеялись, болтали, шутили. Леонид Михайлович сбивался то на 'ты', то продолжал на 'вы'. Почувствовалась близость душ, резонанс, общность - как это выразить? Сухо: тождественная интерпретация одинаковых знаков? Ничего не объясняет - радости в таком определении нет, радуги, солнца. В горле першит. А напряжение, действительно, куда-то ушло. Даже дорога перестала раздражать. Перед торможением у очередной ямы в лобовое стекло ударился шмель.
  - Ух ты! - воскликнула Соня.
  - Здорово, парень! Тебе не с нами. Сюжет во второй главе должен определяться по-лотмановски...
  - А вдруг это девчонка? То есть?
  - Не-не, парень. Очень звонко ударился. Я найду вам ссылку. В 'Семиосфере', кажется. Как последовательность поступков.
  - И что из этого следует?
  - Это определение отсекает все нехудожественные тексты: инструкции, правила пользования, порядок эвакуации - хотя в них и содержится последовательность поступков.
  - То есть, текст и нарратив...- тут до Сони дошёл смысл шутки про шмеля, и она захохотала во весь голос, перевесившись через ремень. - Да ну вас, Леонид Михайлович! Юмор у вас... семиотский!
  Она перевела дыхание и, прижав к щекам ладони, выдохнула:
  - Уф!.. текст и нарратив отличаются наличием поступков? Нет, ну, это невозможно! - и снова захлебнулась смехом.
  - Правильно, правильно, - ухмыльнулся Леонид в ответ на её реакцию.
  А сам подумал: 'Что же, проверку на пошлость прошла. Не ханжа. Но так больше не шути'.
  - Но в порядке эвакуации или сборки детской кроватки, - с трудом успокаивая дыхание, она уточнила, - поступки всё-таки есть...
  - Я ошибся, - признался профессор. - Есть действия, а не поступки. Поступок - это моральный выбор между добром и злом.
  Соня задумалась.
  - Главное понятно, но... бессюжетные произведения. 'В поисках утраченного времени', к примеру. Стихи. 'Есть в осени первоначальной...'
  - А вот этого не надо. А то не выберемся обратно. Проблема. Тем более у Пруста нарративом являются все семь томов, а не один роман. Такой прозы мало, и она экспериментальна. И рассматривать её надо вместе со стихами в куинет-и йыр.
  - Я поняла. Спишите слова - выучу.
  - А лучше оговорить в первой главе и не рассматривать совсем. И второе, что даёт этот лотмановский подход, - новое видение сюжета. Сюжет - это то, что вычитывает читатель. Сколько читателей - столько и сюжетов. Кто-то писал об этом... В Новосибирске, вроде... Вспомню. Сколько сюжетов в 'Войне и мире'? Какую последовательность поступков видит читатель, о том он и говорит. Эволюция души Наташи. Метания Болконского и Пьера. Бомонд Москвы и Петербурга. Война. Трактовка Наполеона. Мир. Крестьянская народная жизнь. Историософия. Всё это навскидку.
  - Ну, это эпический роман. А семейная сага, Голсуорси... Впрочем, да. И там тоже. А детектив?
  - Информационный текст. В лучшем случае с элементами личного стиля автора или социальными проблемами. Сименон, Кристи... Но и тут есть подводные камни: Достоевский по большей своей части детективы писал. Гайдар, если вдуматься, 'На графских развалинах', 'Судьба барабанщика'...
  - Судьба барабанила.
  - По ком гудит трансформатор. Если вы возьметесь за детектив, обратите внимание, что у Конан-Дойла есть совершенно примитивные рассказы - и их большинство. Для газеты. Не люблю. Тоже следует отсечь в первой главе. Хотя есть эксперименты и в этом жанре - Коллинз, например.
  - Фил Коллинз? Ударник из 'Генезиса'?
  - Знаете, Соня, - вздохнул профессор, - мы с вами всё-таки люди разных поколений.
  - Мне так нравится прикалываться над вами, господин профессор, вы себе не представляете! Вы имели в виду 'Лунный камень'?
  - Откуда такие горизонты начитанности?
  - Предки собирали домашнюю библиотеку. Начиная с бабушки и дедушки. Вся квартира в стеллажах. Ещё из журналов выдёргивали...
  - Это нам знакомо - и переплетали? И роман-газеты переплетали? И 'Иван Денисовича...' прятали?
  - Прятали-прятали... И на машинке перепечатывали, и перефотографировали.
  - Вот жизнь была - бредовая!
  - Значит, взгляд разных людей на одно и то же?.. Интересно. Но вы сыпете информацией,.. не успеваю. А короткие произведения? Лирические рассказы Бунина, Лескова, Куприна. Тургенев?
  - Да... ещё проблема... Учтём традиционный подход. Школярский. Перечисляя сюжеты у графа Тэ, я ведь просто перебрал возможные темы школьных сочинений. Это традиция - так подавать писателей. Так их воспринимать. Так их интерпретировать в нашем культурном контенте.
  - Спишите слова.
  - Так вы словарик составляйте. Сонечка! Это же ваша тема!
  - А попроще?
  - Да можно и квантовую механику на вилках и ложках за обедом объяснить. Но писать-то придётся научным языком... - профессор сделал паузу, подудев губами, подыскивая простые слова. - Нас всех научили воспринимать тексты именно в рамках традиционного культурного воспитания и никак иначе.
  - Нарративы?
  - О! Правильно - нарративы. Найти новую сюжетную линию в известном произведении - задача практически непосильная. Но возможная.
  - Например?
  Леонид Михайлович задумался надолго.
  - Эй! Я здесь! - Сонечка помахала кистью руки в воздухе.
  - М-да... С примерами у нас сложности... Всё разобрали по косточкам. Перенесём, скажем, 'Вишнёвый сад' в японский культурный контент. И в пьесе сразу появится сюжет, не предусмотренный ни Чеховым, ни литературоведами, ни читателями, ни зрителями. Ибо вишнёвое дерево для японца - сакура - означает совсем не то, что у Чехова. Этот дерево суть сама гармония Вселенной.
  - Знак-символ?
  - Да, но и сама сакура - гармония! И последняя сцена должна восприниматься в Японии как крушении Мира - с большой буквы! Вселенская катастрофа! Проигранный Армагеддон!
  - Как в фильме 'Аватар'...
  Леонид Михайлович поморщился, но продолжил:
  - И тогда многочисленные поступки всех героев выстраиваются в другой психологической картине, в другом сюжете - в зависимости от их отношения к сакуре. И с этой точки зрения и Лопахин - новый буржуа, и Трофимов-демагог, и подчинившаяся его демагогии Аня: 'Прощай, старая жизнь! ѓ- 'Здравствуй, новая жизнь!' - ничем друг от друга не отличаются: Лопахин запирает Фирса в доме и рубит сакуру под корень, а о том, что отвезли старика в больницу, своей матери воленс-ноленс лжёт Аня.
  - Бог мой! Ну, вы, Леонид Михайлович... С Аней-то как раз всё объяснимо, - и вдруг пропела Окуджаву: - 'Её глаза в иные дни обращены...'
  - Любите бардов? - удивился Леонид Михайлович.
  - Всё детство прозвенела гитара в ушах. Она живёт уже в заоблачном будущем.
  - Будущее лучезарно! Кабы не всякие Яши, которые никогда не выполняют того, что им поручено. И какие-то странные знаковые системы возникают: у учителя Трофимова тонет ребёнок - сын Раневской, а ему даже не стыдно. Аня вообще гимназистка, экзаменов ещё не сдала, и её, по сути, растлевает нравственно и физически этот студент-переросток.
  - Так он же спит с ней! В присутствии любимой девушки так истерить из-за калош, которые сам же куда-то засунул, может только тот, кто уже считает её своей. Такое унижение и себя и девчонки! И тут же: 'Денег не возьму!.. я в первых рядах!..'
  - Креативно мыслите, Сонечка! Новые люди, сами того не замечая, убивают и разрушают всё 'до основанья, а затем...' По-японски нет никакого 'затем'. По-японски они все убийцы и разрушители. Вселенной конец.
  - Да, это очень неожиданный сюжет... Подождите-подождите. У меня тоже память хорошая. Недавно писала реферат по русской литературе. Чернышевский. 'Русский человек на рандеву'.
  - Ну-ка, ну-ка!
  - Сейчас, сейчас, - Соня затрясла кулачками, напряжённо вспоминая. - 'Пока о деле нет речи, а надобно только занять праздное время, наполнить праздную голову или праздное сердце разговорами и мечтами, герой очень боек!'
  - Брависсимо!
  - И как бы остаются ни при чём все эти болтуны и бойкие трепачи. Что Гаев, что Трофимов. Да и в реальной жизни от них прохода нет, ботала коровьи.
  - И главное - в общем, неплохие люди. Я знаю одну интеллектуалку. Квартира в книжных стеллажах, любительница и знаток русского театра, на стенах портреты Че Гевары и Хемингуэя. А по полочкам фарфоровые кошечки и прочие муси-пуси.
  - Да... сочетание Хэма - в грубом свитере по горло? - и Че Гевары с муси-пуси парадоксально.
  - А в реальной жизни врач, прекрасный диагност, любит народ. Встанет в позу свистящего суслика - и любит!
  - И, типа, это не они виноваты.
  - Виноват окуджавский фонарщик.
  Сонечка снова рассыпалась в смехе.
  - Неожиданно! А Лопахин сеет мак! Тысячу десятин - хвастается.
  - Сонечка! Вы опережаете меня на шаг. Но с маком - это всё-таки перебор.
  - Почему? - смеясь, спросила Соня.
  - Это неисторическая интерпретанта. Анахронизм.
  - У Булгакова есть рассказ 'Морфий'. Да и сам Булгаков употреблял...
  - Притянуто за уши, всё-таки. У Чехова нет намёка на наркоманию.
  - Но вы же говорите об умении видеть новый сюжет!
  - Если так взглянуть... согласен. У Вересаева есть о том же времени про наркоманию. Если захотите написать... у Куприна.
  - Что вы плачете здесь, одинокая глупая деточка, кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы, - пропела Соня.
  - Кокаина серебряной пылью все дороги мои занесло - подхватил мысль Леонид Михайлович.
  - Это тоже...
  - Нет, - перебил профессор, слегка раздражённый. - Не Вертинский. Хотя Вертинский мог этот текст подработать-подредактировать. Это Агатов. Но тоже не тот, не 'Шаланды полные кефалей...' и 'Тёмная ночь'. Дореволюционный ещё Агатов. Но это совсем другая тема.
   Леонид Михайлович вернулся к изначальной мысли.
  - В видении иного сюжета кроется механизм перевода текстов не только в другую культуру: из русской в японскую, - но и на язык другого рода искусства.
  - То есть?
  - Романа в инсценировку. Экранизация. Балет 'Щелкунчик'.
  - Опера 'Муму'. Партия Герасима, исполняет Розенбаум. Партия Муму, поёт Градский. Очень впечатляет.
  - Опять смешно, - искренне улыбнулсяЛеонид Михайлович. - Написаны же опера 'Катерина Измайлова' по Лескову, балет по 'Анне на шее', мюзикл 'Сестра Керри'...
  - По Драйзеру? Убиться веником! Кто ж это разродился? Эндрю Уэббер?
  - Раймонд Паулс, как ни странно. Эт сетера. Можно и страшнее найти примеры в знакомых романах. Почему Лев наш Толстой с такой ненавистью и брезгливостью описывал трижды - и в 'Анне...' и в 'Войне...' - роды? 'Рождение человека' - в пику же ему Горький написал свой рассказ! И Луку создал портретно не случайно похожим на великого ханжу. Да и Гайдай почему-то спародировал 'Воскресенье'.
  - Где? - воскликнула Соня. - Быть не может!
  - 'Не виноватая я!' - это несколько раз восклицает Катюша Маслова на суде.
  - Тогда и название 'Кавказская пленница' можно рассматривать как пародию.
  - О! - поднял палец Леонид Михайлович. - Когнитивненько. Следовательно, существую.
  - И почему они все так к великому писателю?.. - глаза у Сони загорелись: семиотика оказалась наконец-то захватывающей наукой.
  - Да потому что граф-то с большой любовью в своей, к примеру, эпопее несколько раз - батарея Тушина, батарея Раевского - описывает красоту полуголых потных сильных мужчин, занятых мужским настоящим делом! Знак восполняется антизнаком.
  Соня от удивления открыла рот, едва прикрыв его ладошкой.
  - Да ладно вам! - захохотала она, замахав руками.
  - 'Наши жёны - пушки заряжёны...' Писатель и теолог ненавидел и презирал женщин, даже Софью Андреевну.
  - Он её первой и возненавидел!
  - А 'Крейцерова соната' просто пропитана ненавистью к женщинам.
  - Да, это точно. Я её как-то в юности недопонимала...
  'Ныне ты в седых летах...' - с юмором ухмыльнулся Леонид Михайлович, но вслух только продолжил:
  - Он до такой степени, как Нехлюдов в 'Воскресенье', испытывал 'бессознательный страх перед таинственным существом женщины'...
  - Это цитата?
  - Вас это удивляет? ...презирал их, что даже путался в сроках беременности - знать ничего о мерзком и противном вынашивании ребёнка не хотел.
  - Например? - загорелась Соня.
  - В салоне мадам Шерер в июле 1805 года жена Андрея Болконского, Лиза, маленькая княгиня, уже с животиком. Сейчас... - Леонид Михайлович напрягся слегка, вспоминая, а потом процитировал: - 'Всем было весело смотреть на эту полную здоровья и живости хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение'.
  - Ну? - подтолкнула его заинтригованная Соня.
  - А князь Андрей возвращается после ранения на Аустерлице в поместье 'Лысые Горы' и поспевает на роды - точно написано ѓ- 19 марта 1806 года. Если посчитать, даже включая весь июль и весь март, то получится ровно девять месяцев. В салоне мадам Шерер о 'положении' княгини Лизы вряд ли мог догадываться не только весь собравшийся бомонд, но и сама маленькая княгиня. Или она была слониха. Тогда почему 'маленькая'?
  Соня засмеялась:
  - Если слониха, то во вкусах Болконского можно весьма усомниться!
  - А в 'Анне Карениной' Долли Щербацкая названа в первой части романа 'старшей', а в пятой - старшей оказывается её сестра Натали, вышедшая замуж за дипломата Львова. Плевать автору было на всех женщин и в своих романах, и в своей жизни. Бог и дьявол скрываются в деталях.
  - Я и не вспомнила бы даже фамилию Щербацкой. А вы всего Толстого наизусть помните?
  - Само выскакивает, когда надо. Толстовские предпочтения подтверждаются и его дневниками, и мемуарами о нём. У кого-то есть воспоминания,.. у Страхова, кажется... как граф на Невском или Арбате восхищался красотой статного гренадёра.
  - Нет - правда?!- неожиданный портрет великого писателя оказался увлекательней японского апокалипсиса.
  Леонид Михайлович покивал головой.
  - Конечно, не всё так открыто, чтоб кто-то откровенно о нём писал. Дневники Софьи Андреевны без испуга местами вообще читать невозможно. Он скорей всего и сам не понимал, что творится в его душе, и все его латентные доминанты сублимировались в нарративе и создавали нарратив. У него была любовница, замужняя крестьянка. Родила ему двух или трёх детей. Страшная, как 'мёртвые с косами стоять'. Костлявая, мужеподобная: фотография её сохранилась. 'И тишина'.
  - Вся его юность прошла в 'Севастопольских рассказах' в среде красавцев-гренадёров. Но это же написать в курсовой невозможно! И 'Отец Сергий'...
  - Увы. Тогда возьмите что-то иное. Вот она, эта деревня.
  Дорожный знак подтверждал: 'Куреево'.
  - Знаете, Леонид Михайлович, с вами иногда становится страшно.
  - И куда тут? Возьмите 'Повесть о лесах' Паустовского.
  - Ой, скука - еле одолела. Специально для курса советской литературы и лично Людмилы Алексеевны. 'Стожары' даже в детстве не смогла до конца прочесть.
  - Это не Паустовский. Это Мусатов.
  - Всё равно скука. Нам вдоль до конца и чуть дальше.
  - В магазин заглянем?
  - Палёной водки захотелось? Не бережёте вы себя...
  Леонид Михайлович рассмеялся. Всё-таки они мыслили на одной волне.
  - Я захватил. Хороший коньяк. Для того, чтобы понять нарратив, иногда приходится вскрывать надтекст и подтекст. Выпишите из этой повести, скучной, не спорю, все эпитеты. И в ньылет-ийыр...
  - Это уже третья глава? Я сбилась с арифметики.
  - Четвёртая...
  - Как время летит!
  - ...мы поговорим, как Паустовский создаёт структуру своего нарратива. С помощью эпитетов. Там такие горизонты откроются - уверяю вас.
  Они вразвалку проехали деревню по центральной колее грунтовой дороги и покатили дальше. Вскоре за холмом открылось становище: разноцветные палатки укрывали весь берег, дымились костры, бродили люди, стояли машины, даже одна 'Скорая помощь'.
  - Вернёмся к самым первым вопросам: что всё-таки там? и что будем?
  - Тут у Капора в половодье хорошее течение с порогами.
  - А-а, так это, типа, соревнования!
  - На майские праздники здесь всегда устраивают водный слалом.
  Они припарковались и поднялись на высокую скалу, откуда открывался вид на стремнину.
  По стрежню реки, пошатываясь и подпрыгивая, неслась резиновая надувная лодка с двумя седоками. Нос лодки заворачивал то вправо, то влево, но ведущий сильными гребками выравнивал движение.
  - Вон видишь два лба, чуть правее от нас, - показывал рукой рядом стоящий с Соней парень. - Если их засосёт туда - конец.
  - Почему? - с тревогой спросила девушка.
  - За ними видишь бурунчик? Это клык. Как бритва. Самое подлючее место. А за ним метровый обрыв.
  Леонид Михайлович пригляделся и спросил:
  - А правее взять?
  - Вот их и несёт правее, твою мать! Прямо в прижим под нами! Шарахнет по скале и перевернёт. А-а! - заорал он радостно. - Молодец, Димон!
  Соня тоже радостно дёрнула кулаками сверху вниз. 'Знак 'Yes!', который сам указывает на знак 'Здорово!', который в свою очередь обозначает... Знаки указывают на знаки...'
  - Они же разобьются сейчас! - закричал Леонид Михайлович.
  - Уже нет! - воскликнула Соня. - Димка! Я люблю тебя!
  Сверху казалось, что Димон ничего и не делал, и стоящий за ним на коленях второй спортсмен тупо и ни на что не глядя махал веслом, как на каноэ, то справа по борту, то слева. Но это только казалось непосвящённому. Они боролись с водой. И сила её была громадна. Они сумели вывернуть со стрежня влево и уйти в спокойное течение к плёсу. Они обошли порог и по лёгкой воде прибились где-то за скалой. Соня рванулась вниз по тропинке, крикнув:
  - Профессор! Давай за мной!
  'Куда уж мне, - подумал профессор, - мне не к лицу и не по летам... Значит, Димка... Пора-пора мне быть умней...'
  Когда он максимально быстро спустился к берегу, Соня спрыгнула с торса спортсмена и хлопнула его по рукаву.
  - Онька! - крикнул он. - Как ты добралась, стрекоза?
  - Я видела твой спуск, это было сверхчеловечно! Душераздирающе это было!
  - Да брось! Там были два момента - думал всё, хана. Серёга сработал вовремя.
  Серёга вытянул лодку на берег.
  - И Офелия здесь! - он чмокнул девушку в щёки. - Я как чувствовал тебя, мой ангел! Осторожно, я мокрый.
  - Да я уже тоже! - Димка от воды мало отличался. - Профессор, берите лодку.
  Леонид Михайлович пожал плечами, усомнившись в первоначальном своём выводе 'Значит, Димка', и взялся за ручку с одной стороны, Сергей взялся с другой.
  - Да, скажу я вам, давненько я так не пугался. Это был кайф! Все рёбра болят.
  - Ударились? - удивился Леонид Михайлович.
  Серёга посмотрел на него сочувственно.
  - Вы вправду профессор?
  Леонид Михайлович скривил гримасу 'Ну, так себе...' и ничего не сказал.
  Они пришли к костровищу и положили лодку днищем вверх.
  - Как вода? - спросили от костра.
  - Аш-два-о - в основном. Я первый переодеваться.
  - Погоди, я своё барахло вытащу. За палаткой переоденусь.
  -Давай, или простынешь... - проговорила Соня и закричала Сергею: - Что ты полез в палатку? С тебя течёт - а ночью спать...
  - И то... - согласился он.
  'Действительно, все свои, что дети что ли - глаза пялить, отвернутся', - подумал Леонид Михайлович.
  Дима подошёл к костру первым.
  - Чаю, - потребовал он.
  Ему налили в зелёную прокопчённую кружку.
  Подошёл и Сергей. Ему тоже налили.
  - Профессору налейте.
  Налили и профессору. Вокруг профессора загалдели. В лицо профессора стали всматриваться, да так, что Соня возмутилась:
  - Да оставьте вы человека! Вон Санёк, кандидат таинственных наук, с самой Самары приехал, чего к нему не липнете?
  Санёк от соседнего костровища помахал рукой.
  - Онька! Привет!
  И все перестали обращать внимание.
  Соня подошла к Леониду Михайловичу.
  - Я договорилась. У Димки с Серёгой есть вторая лодка. Они дают нам. Пошли?
  Леонид Михайлович поднял обе руки вверх:
  - Стоп. Первоначальный уговор был съездить кое-куда.
  - Вот и съездим. Профессор, ну, когда в следующий раз у тебя будет шанс?
  Подошли Дима и Сергей.
  - А что - разомни пролежни! - сказал Дима., прихлёбывая из горячей кружки. - Покажи, на что ты годен. Кроме болтовни.
  - Не пугай человека, - строго сказал Сергей. - Не бойтесь, профессор, мы покажем безопасный путь.
  - Я не боюсь. Прямо с утра не боюсь, - засмеялся Леонид Михайлович. - Только вы ржать будете надо мной.
  - Мы не кони, - строго сказал Дима, прихлёбывая чай. - Здесь никто ни над кем не ржёт. Никогда.
  - Это вода, - тихо сказала Соня.
  'Так вы меня в жертву наядам принести решили', - хотел было пошутить Леонид Михайлович, но осекся.
  - Я же видела у вас дома и штангу, и гантели, и доску пресс качать - ну? Или это спортивный уголок для Мирки?
  - А действительно! - почувствовал азарт Леонид Михайлович. - Сколько можно адреналин источать по капельке? Черпануть на старости лет, а? Ковшиком?
  - Я тебя люблю, профессор!
  'Да если б и вправду...', - подумалось.
  Они подхватили лодку и понесли её к бережку.
  - Смотри, - начал объяснять Дима. - Туда смотри, Оня, а не на днише.
  - Я подушку ищу, где вторая?
  - Тут, несу! - крикнул Сергей.
  Он принёс к лодке вёсла и подушку.
  - В стремнину не лезь. Тебя тащить будет - а ты не лезь.
  - Я поняла, - сказала Соня, привязывая резиновую подушку к ручке.
  - Тихой водой пройдёшь слева по порожку. Периферийным течением. Поняла? Днище немного поцарапаешь.
  - Как начнёшь царапать, значит, прошли - перекат. Упритесь в борта руками сверху и подпрыгните пару раз. Вас течение снимет, - сказал Сергей.
  - Там уже лёгкая вода. Чалиться будешь у ивняка на нашей стороне. Всё поняла?
  - Да бывала я. Ты ж меня и учил сколько...
  - А вы, профессор, следите за течением. Как почувствуете - несёт, лодку выравнивайте.
  - Попробую.
  - Профессор, - строго сказал Дима. - Здесь вода несолёная. Её пробовать не надо. С ней драться надо.
  Когда, стоя коленями на надувных подушках, лодочники отправились вниз по реке, Сергей сказал:
  - Да не трясись ты. Те свердловские на втором пороге разбились. Этот - семечки.
  - Чтоб ты сдох - они ж на сплаве! А этот хряк и вовсе в первый раз!
  - Ничего не случится. Она - ангел. Она бессмертна, - с тихой тревогой проговорил Сергей.
  
  Сперва всё шло хорошо. Боковое течение тихой струйкой их влекло вниз. Порог был слышен впереди и справа. 'Люблю тебя я до поворота, а дальше как получится...' - бормотал Леонид Михайлович известную песенку, сидя в корме. Вода, действительно, была мокрая и зверски холодная: лёд прошёл совсем недавно. Из-за спины Сони видно было мало. И впрямь оставалось не смотреть, а чувствовать. Река под днищем журчала, хлюпала и тянула лодку к порогу - приходилось крепко и часто грести веслом справа. Соня во все лопатки тоже работала веслом с той же стороны.
  Но они не удержались. У самого порога какой-то виток от стрежня вывернул нос так, что лодка встала поперёк течения и Леонид Михайлович закричал:
  - Греби! Греби, что есть силы!
  Он погрузил весло в воду, стараясь зацепиться за донные камни,- да где там! Лодка накренилась и черпанула волну. Чтоб не опрокинуться, Соня перенесла весло налево. И их затащило в порог.
  Сергей и Дима стояли на скале.
  - Спокуха, - пробормотал Сергей.
  - Выходи правым бортом на лоб! ѓ- закричал Дима. - На лбы выходи! Справа!
  Но его никто не услышал. С рекой было не справиться, она оказалась сильнее. Они едва удерживали течение по носу, чтоб их не закрутило и не смыло. Ледяные брызги били в глаза, одежда промокла вся. Соня работала веслом справа - Леонид Михайлович вообще не понимал, что ему делать, стараясь, как килем, сопротивляться силе стремнины. Как они ни старались влезть бортом на лоб, чтобы задержаться, зависнуть, их внесло точно между двумя валунами в пену и злую радугу. Нос задрало, показалось Леониду Михайловичу, прямо в небо. Он качнулся вперёд и накрыл собой Соню.
  - Сиди на месте! Не падай! - закричала она и успела оттолкнуть упавшую в стрежень лодку от белого буруна, под которым скрывался острый клык.
  Дима схватился за голову.
  - Капец! Ушли в водопад. Сейчас их опрокинет.
  Сергея уже не было на скале - он сбежал с неё, пару раз споткнувшись и каким-то чудом не скатившись, рванулся вдоль берега. Из лагеря, огибая скалу, неслись ещё несколько человек.
  - Твою мать... - и Дима запоздало бросился вниз.
  - Профессор! - вполоборота закричала Соня. ѓ- Ты слышишь?
  - Да!
  - Баллон пробило! Меня сдувает!
  - Что делать?
  - Нагнись к переднему клапану и качай ртом! Брось весло, я справлюсь!
  Не успел профессор. И полуспущенный передний баллон лодки их спас. Течение хоть и было по-прежнему сильное, не смогло поднять их вертикально: корма была тяжела из-за немалого всё-таки веса взрослого человека, а провисший нос просто сполз с метровой высоты водопада. Лодку, конечно, залило, но не опрокинуло. Профессор, открутив пробку, всеми силами своих непрокуренных лёгких, вдувал воздух в баллон. Ниппель хрипел и звонко хрюкал. И лёгкие Леонида справились с пробоиной. Он только старался коленом удержать весло в начерпанной воде, чтоб не потерять его.
  Соня сильными движениями на лёгком покатом разливе правила к ивняку. На берегу прыгали и махали руками все, кто бросился спасать и вылавливать. Сергей зашёл по грудь в воду и схватил за нос лодку, протянув вторую руку к берегу. За неё схватились, вытащили. Выдернули в два движения и лодку. Профессор вывалился в прибрежную гальку и выполз на четвереньках на берег. Упал и вздохнул.
  - Мама дорогая! ѓ- сказал он, когда его перевернули на спину. - Я вижу солнце, и на нём червяки крутятся.
  - Гипероксия, - сказал какой-то умник. - Скоро пройдёт.
  Подбежал Дима. Он тяжело дышал. Прибыла машина 'Скорой'.
  - Да не надо, - сказал Дима, - сейчас отдышатся.
  - Чем помочь-то? - спросил врач.
  - Спиртом. Внутрь, - ответил Леонид Михайлович и сказал Сергею: - Я понял, почему рёбра болят.
  Но спирту не дали. Велели раздеться обоим, укутали в байковые одеяла, измерили давление и провезли метров пятьсот к костровищу.
  - Теперь ясно, зачем ты велела взять вторые, пардон, штаны, - и лёг на склон, раскинув одеяло и подставив голое брюхо яркому солнцу. - Сейчас отдохну децл.
  Соня рассмеялась и, спрятавшись за машины, стала стягивать с себя мокрую одежду. Вышла она в ярком жёлто-зелёном купальнике весеннего настроения.
  - Афродительно! Я ж только что отдышался, - укорил её профессор.
  - Теперь пусть все задыхаются. Ты ж не куришь. Что ж ты такой... - и, оттопырив губу, подышала часто и ехидно.
  - Топчи меня, пинай! Тридцать лет разницы сплюсуются когда, посмотрю я на этих мясистых снобов, как они будут дышать. Дедушку обидеть может каждый.
  Соня легла рядом с ним на одеяло.
  - Ничего, что я без галстука? А здесь и вправду - кайф! Ты меня словно вытащила из пыльной коробки с ложью и враньём. Здесь всё истинно: сильная вода, честные люди; каждый стоит того, что он имеет.
  - Хочешь ещё?
  - Пока достаточно. Но учту на будущее. Ты молодец, Офелия-Онька. Спасла. И имя тебе придумали хорошее.
  - Брось. Тут всегда так. Профи гибнут. Новичкам везёт. Димка с Серёгой или Санёк с Ингой ни за что не пробили бы баллон. И неизвестно, чем бы кончилось. А спасли нас твои лёгкие. Утонуть - не утонули, но искупались бы по полной. Где ты такие накачал?
  В котелке закипала картошка. Леонид, переодевшись в тёплое и сухое и отдышавшись окончательно, вытащил из багажника в авоське полдюжины банок тушёнки.
  - От нашего стола - вашему столу.
  Банки вскрыли, содержимое бросили в картошку - и запахло! И у всех засосало под ложечкой и слюной наполнились рты.
  - Дающий вовремя даёт вдвое!
  
  Стало смеркаться. У костра на камнях расселись пятеро - откуда-то взялась девочка Гедрочка, с косичкой в капюшоне штормовки. Собственно, костровищем и кухней занималась именно она. Кто-то подходил, кто-то присаживался.
  - А вы вправду профессор? - спросила девочка Гедрочка.
  - Немножко. Так уж вышло. Вы из Литвы?
  - Я родилась в Каунасе. Вам нравится моё имя?
  - Жизнерадостное.
  - А знаешь, Михалыч, ты мне сперва не понравился, - откровенно признался Димон.
  - Только без кровопролития!
  - Как-то показался чужим, не вписамшись.
  - Лодку продырявили, уж извини.
  - Ни за что. Не расплатишься.
  - Может это компенсирует как-нибудь, - Михалыч протянул Диме бутылку коньяка.
  Дима внимательно её осмотрел, поцокал языком и одобрительно сказал:
  - Ереван. Ноль-семь. Настоящий?
  - Я пью. Вроде правильный.
  - Посуду сюда! - призывно махнул рукой Димон.
  - Мне чуть-чуть, я за рулём.
  - Ночью-то куда поедешь? - спросила Соня.
  Разлили по закоптелым кружкам двенадцатилетний янтарь.
  - За что? - спросил Серёга.
  В молчаливой тишине Леонид прочитал:
  - Из дымных кружек крепкое питьё
  мы пьём за молодое бытие,
  не веруя, что может быть кончина.
  Бессмертны мы, и нет такой причины,
  Чтобы души почувствовать старьё.
  - Хороший тост.
  И они выпили древнего горного напитка и зажмурили глаза, не закусив, чтоб почувствовать вкус далёких лесов, трав и солнца, в которых вырос дуб, из которого сильные мужчины сделали бочку и заполнили её в давние года чистым и ярким виноградным огнём.
  - Лодка - херня, - сказал Александр Моисеевич по-матросски грубо. - Завтра поутру заклеим. Заплаты есть. Не паруса латать.
  - Пройдём на второй, - вдавливая большим пальцем табак в трубку, сказал Юрий Осипович. - Теперь будем знать, как надо проходить этот водопад.
  - На спущенном баллоне - вот бы не подумал, - ухмыльнулся Юра Кукин во все свои рыжие веснушки и прикурил 'приму' от тлеющей веточки. - А чьи это стихи?
  Леонид опять виновато пожал плечами.
  Откуда прилетела гитара, и запелось:
  
  Есть странная печаль в весне первоначальной,
  когда последний снег нам бесконечно жаль,
  когда в пустых лесах так просто и печально
  из дальнего окна доносится рояль.
  
  И искры костра взлетали ввысь и застывали звёздными скоплениями. И казалось, что и там, рядом с другим солнцем, кто-то сидел у костра и пускал искры в свои небеса. И они, свои и чужие, свивались воедино и порождали ночные созвездия.
  
  И ветер там вершит круженье занавески,
  там от движенья нот чуть звякает хрусталь.
  Там девочка моя, еще ничья невеста,
  Играет, чтоб весну сопровождал рояль.
  
  - Профессор! - спросила девочка Гедрочка. - А что вы преподаёте?
  Юра Кукин подёргал её за косицу:
  - Не порть песню, мышонок.
  И они продолжили разноголосо:
  
  Ребята, нам пора, пока мы не сменили
  веселую печаль на черную печаль,
  пока своим богам нигде не изменили,
  в программах наших судеб передают рояль.
  И будет счастье нам, пока легко и смело
  та девочка творит над миром пастораль,
  пока по всей Земле, во всех ее пределах
  из дальнего окна доносится рояль.
  
  - Нет, правда?
  - Михалыч знает с полсотни языков, даже шумерский, - гордо ответила за профессора Оня-Офелия.
  - Вау! - воскликнула девочка-мышонок. - Скажите что-нибудь по-шумерски! - и добавила плачуще: - Ну, пожалуйста!
  Леонид засмеялся.
  - Да чтоб я ни сказал, вы же не поверите. Скажете: 'Так и я умею'. Да и Офелия преувеличивает сильно.
  - Нет, ну, правда...
  - Не ломайся, Михалыч, - сказал Юра Кукин, - не принято.
  - Хорошо. Это молитва или пожелание на одной глиняной табличке. Можно не верить. Можно принять за тост. По-шумерски.
  - Давай, Михалыч. Мы поверим, - Юра затянулся, держа сигарету в кулаке.
  Леонид пошевелил кадыком, опустил максимально заднюю часть языка вниз к гортани и горлом произнёс какие-то нездешние хриплые звуки.
  Все замолкли.
  - А ещё раз... - попросил Юра Кукин.
  И Леонид произнёс ещё раз.
  - А что это значит? - распахнув глаза, спросила девочка Гедрочка.
  - 'Пусть Бог всегда держит твои пятки в своих тёплых руках'. Так говорили шесть тысяч лет до нашей с вами жизни.
  Юрий Осипович смышлёно усмехнулся:
  - Правильное пожелание, - и красиво пыхнул трубкой.
  - Шесть тысяч лет назад... - задумчиво произнёс Юра Кукин. - Всё истлело, а слово выжило. Назло материализму.
  - Здорово сказано, ѓ- одобрил Александр Моисеевич. - Жаль, Булат не слышит.
  - Слышу-слышу, - раздвинув сидящих, шагнул в круг Мэтр.ѓ- Напомнишь мне потом - я запишу, пригодится. У кого есть вкусная сигаретка?
  Ему дали сигаретку, ему налили наравне со всеми. И все они пили не пьянея и пели не уставая. И бутыль из горных лесов всё время оставалась полной.
  - Пойдём, - тихо потянула за рукав Леонида Офелия.
  - О Набатея, ушедшая в небытиё!
  Камни поют, ударяясь о гулкие стены.
  Вспомню во сне я лиловое небо твоё
  В дальнем краю, где снега и дожди неизменны... - неслось им в спину под гитарные переборы, тоскующие о сухой песчаной шумерской земле, далёких ханаанских краях, нездешней истории.
  И они поднялись на скалу. И Офелия подняла его ещё выше - к звёздам. И звёзды приняли их, воспаривших в другие миры, в другие галактики. И они поднимались в звёздную высь и опускались на тёплую землю. И они растворялись во Вселенной, в первобытной тёмной материи Большого Взрыва. И они спускались на Землю, сливались с травой, цветами, деревьями, почвой. И снова взмывали вверх и парили в звёздном эфире. И никогда он не чувствовал такой радости от неземного-земного-вселенского счастья. Здесь отсутствовало время, и в их телах и душах пространство концентрировалось в напряжённую точку перед рождением новой Вселенной. Не было между ними разницы в тридцать лет - а была одна душа, одно дыхание, одна судьба.
  
  'Ниссан' подъехал к её дому.
  - Может быть, всё-таки ко мне?
  Соня отрицательно покачала головой.
  - Надо успеть хотя бы ко второй паре.
  - Это, конечно, глупо, но всё-таки...
  Она улыбнулась.
  - Всё было здорово. Радостно. Звёздно и небесно. Зачем?.. - Соня засмеялась: - Я не готова стать бабушкой.
  - То, что у меня есть внучка, я понимаю. А вот то, что я - дедушка, до сих пор не укладывается в голове. Курсовую не бросишь?
  - И тебя не брошу. Но не сейчас, - она боднула его в плечо. - Поцелуй меня нежно.
  
  Дома первым делом он закинул всю пропахшую костром, дымом, свободой одежду в стиральную машину и залез в душ. Сквозь шум воды слышал, будто кто-то звонил в дверь. 'Всех к чёрту!'
  Вытирая голову, включил чайник. Действительно, надо успеть хотя бы ко второй паре. В дверь и впрямь кто-то снова принялся звонить. И очень настойчиво. Леонид завязал на животе халат и открыл.
  - Здрасьте вам весенним утром! Никак совесть проснулась? Деньги привёз?
  На пороге стоял зятёк Витёк.
  - Можно войти, отец Леонид? Я звонил на мобильник, за дверью слышал - он в квартире....
  - Иди за мною, ловец человеков. Зелёненьких, - добавил отец Леонид зло. - На кухню иди.
  Витёк поднял стоящий у ног рюкзак и прошёл, разувшись под вешалкой и со стуком задевая косяки тяжёлой сумой.
  - Говори, - потребовал Леонид, - пока жарится завтрак.
  - Тут такое дело...
  - Много наловили?
  - Я знаю, что вы не верите, отец...
  - Где ты? Что ты?
  - Мы сейчас на Ладоге...
  - Да это как раз не важно. По мне так хоть на озере Титикака. На что живёшь-то?
  На сковородке заскворчало, и Леонид вспомнил про котлеты. Выложил на тарелку парочку, посмотрел на зятька Витька и положил ещё парочку. Видок у Витька был совершенно старославянский: нестриженый-немытый, в растянутом свитере, но почему-то отутюженных брюках. Носки, по счастью, присутствовали.
  - Так я не получил ответа на ребро поставленный вопрос.
  Загудела микроволновка с котлетами и зятёк ответил.
  - Шубами торгую.
  - Это меняет дело. После службы в пожарной части на силосном заводе... Это полностью меняет дело. Май месяц - самый сезон.
  - Взял фургончик в аренду, езжу по областям.
  - Сетевой маркетинг - понял, не дурак. Кофе будет растворимый, - и поставил на столик две чашки.
  - Вы напрасно смеётесь. Есть много маленьких городков, посёлков, деревень. Девчонки, женщины везде хотят иметь красивые вещи.
  - И ты им предлагаешь!
  - У меня красивые мутоновые шубки.
  - Цигейка, то есть. Любимый мех на головах полицейских и солдат.
  - Разных цветов и покроя. По лекалам 'Мала Мати', 'Сарацино', 'Аннабелла'.
  - Ух ты! Спец! Самострок из Чмобаркульской швейной фабрики.
  - До десятка в день продаю. Иногда.
  - Успех. А в мешке у тебя деньги для Мирьямки? Не волнуйся, я все передам до рубля. Не украду - зуб даю, - отец Леонид показал, как он даёт зуб.
  Микроволновка звякнула - тесть выставил сковородку с 'сиротской' яичницей из полдюжины яиц, плавающих в свиных шкварках, и сверху выложил все четыре котлеты.
  - А вы?
  - Мне столько не съесть. Я же не ловлю человеков, - и пододвинул к зятьку хлебницу. - И по шубам не профи. Значит, теперь вы вычислили Ладогу. И когда туда собираетесь?
  - Куда? - туповато спросил Витёк. - Мы уже там.
  - На Титане? - удивился отец Леонид. - То-то ты такой голодный. Пешком оттуда шёл, видимо.
  Витёк отложил вилку и уставился на тестя. 'Кто-то из нас двоих сошёл с ума...', -читалось на его лице.
  - На спутнике Сатурна Титане в Солнечной системе... ѓ- раздельно и доходчиво пояснил профессор и показал для убедительности пальцем в потолок, - ...есть озеро. Зонд 'Гюйгенс', аппарат 'Кассини' - не слышал? Назвали его Ладога.
  - Кто назвал? - испуганно спросил Витёк. - Это же от русского 'лад'!
  Леонид отхлебнул горячего кофе.
  - От финского 'волна', - а сам подумал: 'Молчание - золото'. - Зря я это сказал. Чего приехал-то? Не шубу же привёз. Хотя мог бы дочке и привезти в подарок.
  - Сейчас, сейчас... - пробормотал зятёк.
  Он торопливо вытер хлебом сковородку, хлебанул кофе, обжёгся, помахал у открытого рта рукой и вытащил из рюкзака огромную булыгу, величиной с астраханский арбуз. Булыга была гладко распилена пополам. Чашки и ложки на столешнице жалобно звякнули.
  - Вторую половину, надеюсь, я не увижу?
  - А надо? Если надо...
  - Не надо, не надо! - замахал руками Леонид. - С Титана? - показал он пальцем на камень.
  - Со дна. Мы вытащили её трактором. В деревне распилили - и вот...
  - Что - вот?
  - Тут клинопись. Отец Леонид, ты же читаешь всё, что написано. Помоги!
  Леонид медленно пил кофе и думал, глядя в лицо зятя-идиота: 'Дураков не сеют, не жнут - они сами родятся'.
  - И ты, значит, все заработанные гроши в тракторную тягу грохаешь? За фургончик-то расплатился?
  - Да привезу я деньги, привезу. Не сейчас. Сейчас главное - это, - он похлопал ладонью по булыге. - А вот тут внизу даже карта какая-то изображена. И река вот, - показал он на кварцевую жилку, - и горы, и постройки какие-то...
  - Значит, не расплатился.
   'Как говорит наш военком Лапа Семён Иваныч, дураков гребать - только уд тупить', - вспомнил Леонид знакомого полковника и набрал на мобильнике номер.
  - Гриша?
  - Да, кто это?
  - Леонид.
  - Какой... А! Сколько лет? Сколько...
  - Перебью. Дело есть. Ты где сейчас?
  - Уже на работе. Но у нас сегодня не экскурсионный день.
  - А я не на экскурсию. Через полчаса подойду к двери - позвоню, - сказал Леонид.
  Он отключился, медленно положил телефон на столешницу, допил кофе.
  - Устал я. И две пары ещё читать. Я тебе подскажу, где искать пришельцев. - Витёк-зятёк выкатил глаза. - Убери это, - показал профессор брезгливо на камень. - Кроме меня есть специалист покруче.
  Витёк-зятёк закатил булыгу в рюкзак.
  - Где? - поднял он глаза на тестя.
  - Твоя дочь - это такое чудо! На всей нашей Земле не найти вторую, поверь мне. Точно инопланетянка. И если ты не хочешь ещё одной розуэлльской трагедии или повторения судьбы кыштымского пришельца - вези деньги дочери!
  Тесть сурово постучал пальцем по столешнице.
  - Я привезу, привезу. Летом. У нас будет экспедиция здесь.
  - Здесь? - удивился Леонид Михайлович.
  - На границе Кировской и Пермской областей есть озеро. Абсолютно круглое. Прямо в лесу. Там аномалии геополя и биополярные градиенты странные... взлёт-посадку объектов наблюдали много раз. Я завезу. По пути.
  - С проволоками своими ходить будешь, лозоходец, с градиентомерами? А если объекты перед взлётом деньги отберут?
  В машине они доехали до краеведческого музея.
  - Здоров ли, Григорий?- пожал руку седовласому пожилому человеку Леонид. ѓ- Что-то ты сдал с последнего раза. Ты ж младше меня, помнится.
  - Умеешь ты утешить и вселить оптимизм.
  - А давай-ка, Гриша, я тебе устрою обследование. В госпитале. Ты же знаешь наш госпиталь? У них аппаратура армейской поставки, военврачи...
  - А давай!ѓ Ловлю на слове. А это?..
  Он кивком головы показал на зятька Витька. Зятёк положил на стол вытащенную булыгу.
  - Читай, - приказал Леонид.
  Григорий печально посмотрел на товарища.
  - Как? Опять?
  - Читай-читай! Лекцию читай. У меня есть десять минут - послушаю.
  Григорий величаво показал Витьку рукой на шкаф.
  - Прошу вас, молодой человек, - и открыл застеклённую дверцу.
  В шкафу на полках лежали булыги разных размеров. Все распиленные и отшлифованные. С клинописью.
  Витёк горячечными глазами бегал по строчкам, по камням, трогал срезы пальцами.
  - И вы скрываете это всё от... - возмутился он.
  - Да. Просто держу в шкафу. Без замка. Как в любой геологической коллекции любого музея, - и вдруг седовласый худенький больной старичок заорал, налившись кровью: - Это разновидность ситцевой яшмы, неуч! Ты где учился, недоумок?! Ты в советской школе учился или на партийных курсах?! От Орска и до Сибая эта яшма, как щебень, вдоль дорог валяется! Дресвы тебе в рот!
  - Всем ша! - прикрикнул Леонид. ѓ- Извини, Гриша, прости меня, подлеца. Это бывший моей дочери.
  - Ольги, что ли? Везёт тебе на олигофренов.
  - Ищет своё счастье в быдле. 'Что попишешь? Молодежь. Не задушишь, не убьешь', - искренно опечалился Леонид цитатой из Бродского. - Но мы не теряем надежды и над этим работаем.
  Григорий закурил сигаретку и открыл окно. Сильно выругался в пространство.
  - Буду краток: убирайтесь оба на хер,ѓ- попросил он вежливо. - Уфологи-фуёлоги... Такой день обосрали!
  Около машины Леонид сказал зятьку:
  - На вокзал не повезу - некогда. Сам доберёшься. Будут деньги - не стесняйся, заходи.
  Витёк виновато попросил:
  - Это... билет у меня есть обратный... на вечерний... мне бы пожрать чего-нибудь в дорогу купить...
  - Вот ты лох, бля... - не сдержался тесть. -Ты пример дефицита презервативов в советские времена!
  Он вытащил из багажника пару банок тушёнки, не доеденной ночью, и со словами: 'Чёрт! Надо ж было оставить ребятам!' - протянул их зятьку.
  - Денег не дам. Из принципа. Шубу продай. Дочку захочешь увидеть - даже не думай. Там охранник. Не позорься.
  И уехал.
  Витёк долго смотрел ему в след, а потом сказал:
  - Нет. Это послания.
  
  Между парами Леонид Михайлович позвонил военкому Лапе Семёну Ивановичу. Знакомство с ним было не крепким, но приятельским. Леонид Михайлович старался не обижать его племянника с истфака, где читал курсы этнографии и фольклористики у младших и культурологию и знаковые системы у старших. За это Лапа Семён Иванович один раз отмазал от армии не Бог весть какого хорошего парня - 'нашему забору двоюродного плетня': младший брат мужа у второй дочери Леонид Михалыча бывшей жены от второго ея мужа. Каковой второй ея муж (для краткости профессор называл его 'мужмуж') бросил ея вскоре после рождения второй ея же дочери. Трагедия была посильнее 'Фауста' Гёте. Экс-жена просилась назад к первому мужу, хотела отдать Ольгу на воспитание в интернат (и почти уже отдала, но Ольгу вытащил Леонид Михайлович и забрал к себе), резала себе вены, лежала в психиатрии и, как говорил профессор на лекциях, 'мндрпр'. С красным дипломом филфака она кем только ни работала: председателем общества книголюбов (с десяток хороших книг появились в квартире, об одном альбоме - 'История и искусство народов острова Пасхи' - он жалел до сих пор), редактором в газете, библиотекарем, регентом в церкви (это уже в новейшие времена отсутствия партийной бдительности) - в средней школе не работала: детей всех возрастов за партами боялась до мочеиспускания. Да к тому же, воспитанная пещерной антисемиткой мамашей ('Я не против тёщи, - шутил Леонид Михайлович, - но тёща-антисемитка - уже напоминает групповое изнасилование: хорошо, но много'), как выяснилось, сама евреев то ли боялась, то ли ненавидела. 'Зачем замуж шла?' ѓ- удивлялись друзья. 'Это я её заставил, она ж на аборт собиралась,ѓ- объяснял Леонид Михайлович.ѓ- Ольга родилась, когда мы на пятом курсе были. Замуж бы не взял - внучи моей Мирьямочки не увидел бы', - говоря так, представлял, как целует Мирку-Машеньку в голову, в самое её всегда вкусно пахнущее темечко. Ольга от матери, к которой вернулась, повзрослев, снова сбежала, сдуру выйдя замуж за вожатого 'Орлёнка', где тоже вожатой работала летом. И снова поселилась у отца. Кто ж знал, что Витёк-зятёк с крыши спрыгнет в поиски инопланетного разума. Сестра её от мужмужа тоже сбежала от матери в Уренгой, и там выпускница-физкультурница удачно нашла нефтяного 'магнитика' (его брата и отмазывал военком Лапа), открыла фитнес-салон для местных 'сэров и их сэрух, которые ещё недавно были ...ляди и вдруг стали леди', и даже родила сына. 'Классно! - искренне радовался Леонид Михайлович. - А то у меня в роду одни девки! Теперь вот павнучек появился!' Так и живёт его 'экса' в одиночку, в пенсионной нищете, подрабатывая корректором в карагайской молодёжке, сменив партбилет на православный крестик, в полной уверенности своего всепрощения и осиянности - снизошло на неё.
  Лапа ответил сразу:
  - Опаньки! - воскликнул он. - На овёс и конь бежит!
  - У тебя ещё один племянник объявился, Сэмен Иваныч?
  - У меня сейчас подготовка к призыву - не до. Хотел тебя на шашлыки позвать.
  - Шашлыки, - мечтательно протянул Леонид Михайлович, - это мы любим. Это вкусно. Канцероген, конечно...
  - Так ты Елену Малышеву меньше смотри! Здоровее будешь. А то она тебе свитер-то отрежет по самую горловину. У неё всё, что ни откуси, - канцероген и ящур.
  - Чем нейтрализовать будем?
  - Да ты не переживай. Найдём всё. Мне пару овечек подкатили с деревни, и вискарь, и коньячок-первачок имеется. Кому сплавить девчонок своих найдёшь?
  Что-то в вопросе интонация возникла дополнительная - не разобрал Леонид Михайлович в потоке речи, и потому не сосредоточился.
  - Устроимся как-нибудь.
  И тут Лапа проговорился. Сопоставив с восклицанием про коня и овёс, Леонид Михайлович насторожился.
  - Привози и девок своих. Жена моя будет, дочка...
  - Я с тобой, Иваныч, не настолько знаком... Кто-то говорил, что дочка твоя у нас учится, но я даже не знаю на каком...
  - Отметим и это тоже. Девятого после парада часикам к четырём на дачу и приезжайте. Знаешь, где дачка-то?
  - Помню.
  - Навигатор включишь. 'Джопаесть' в переводе.
  - Грубый ты, полковник. Казарма. Сапоги и гуталин. Кто-то ещё будет?
  - Да не волновайся ты так, Михалыч! Знаю я твои привычки в четырёх стенах сиднем сидеть, в книжки пялиться... ('Особенно вчера в книжки пялился активно', - подумал встречно Леонид Михайлович.) Жду - а сейчас некогда. Жена речь написала - учу.
  'И что ему от меня нужно? - думал профессор. - Жена, дочка, кто-то ещё... Жена пишет речь - училка, должно быть. Военные любят училок и врачих - по военчастям таскать удобно, всегда работа найдётся. В хорошем смысле. С Ольгой её познакомить хочет? Скучно училке-то, скорей всего, литературы и русского... Ничего не понимаю, мало информации. Главное - его уговорить Гришу рекомендовать'.
  Заскочил на телестудию, сообщил о шашлыках, попросил не планировать на праздник ничего. Ольга, как ни странно, не ерепенилась, легко согласилась. В её комнатушке-загородке стоял Куляба с повинной головой. Видимо, что-то написал невиданное-неслыханное. Талантливое. Он может. Он способный.
  - Я сегодня задержусь. Работы к празднику много, - сказала она. - Оставишь машину? И у Мирки сегодня музыка.
  - Да ради Бога! И из школы заберу, и в музыкалку отведу. На такси справимся, - и с намёком добавил: - Как ты тут сидишь без противогаза?
  - Я в обед домой ездила, - в ответ съехидничала дочь. - У нас там запашок весьма кучерявый стоит. Кострами пахнет, шатрами кочевников... Да скифы мы? Да азиаты мы?
  - Звон трензелей и гортанный говор. Твой приезжал.
  'Хорошо, что в стиралку не заглянула'.
  - Чего хотел?
  - Денег привёз.
  - Неужто! Много?
  - Придёшь домой, сосчитаешь. А то молодой человек стишок рассказать должен - забудет. Маршака? Барто?
  - Чуковского.
  - 'Тараканище'? Успехов. Пойду причинять добро.
  Профессор поспешил на лекцию.
  - Иногда мне кажется, что я его ненавижу, - вздохнула Ольга.
  Она посмотрела на Кулябина маслеными глазами и тихо сказала:
  - Я люблю тебя, дурак. Поцелуй меня быстро.
  Кулябин скользнул по её губам своими, и она всё сделала сама.
  - Задержись после работы. А сейчас уйди.
  
  В шесть вечера все ушли. Уборщица, после очередного скандала: 'Где моя бумажка с записями?!' - мусор выбрасывать из корзин и пол протирать приходила в середине дня. Да и удобней ей так было: студентка подрабатывала часик-полтора сразу после занятий.
  В тишине они целовались до запоя и головокружения. Константин потянул её к дивану.
  - Не здесь. Не надо, - прошептала Ольга.
  Она включила сигнализацию, заперла входную дверь на ключ, и парочка вышла на улицу, молча и сосредоточенно села в машину и доехала до дамбы за городом.
  - Почему сюда? - спросил Константин.
  - Молчи, дурачок, ничего не спрашивай.
  Закатное солнце светило им в спины, и длинные тени их сливались, достигая другого берега реки. Они подошли к самой кромке воды, и река вдруг встала, перегороженная их тенями, начав подниматься слева бурой грязной пеной, заливая дамбу. Открылось илистое дно, из которого торчали местами арматура, бетонный мусор и полузанесённые коряги. Раздалась вонь гнили и тухлятины.
  Они шагнули на этот ил - и не провалились, двинувшись по собственным теням, затвердевшим и ставшими мостками для них. Противоположный берег был уже тёмен, хотя солнце за спиной ещё не село за горизонт. Лишь в отблесках лучей было видно, как из трав, мокрых и высоких, выползали ужи и полозы, свивались в шевелящиеся клубки, спариваясь между собой с шипением. Из почвы, зловонной и кочковатой, вылезали дождевые черви, мокрые и липкие. Они попарно и семьями скатывались в ярко-багровые клубни, которые шевелились и катались по чёрной земле, волоча за собой розовыми соплями отставших. Ольга с Константином слились вместе с ними, обмотав друг друга своими кольчатыми телами и смешав слизь свою со слизью напарника-гермафродита. Семя одного сливалось с яйцеклетками другого, всё смешивалось с выделениями остальных выползков. Над поляной летали нетопыри и с шипением падали попарно в шевелящиеся мотки змей и червей, спариваясь в резких криках. Жуки и мухи, комары и ящерицы, кроты и змеи - все предавались майскому шабашу соития и размножения. Вокруг поляны стояли чёрные старухи и хрипло хохотали, подняв руки ввысь к тёмной бездне. Едва не потеряв друг друга, два красно-алых выползка вырвались из клубня и устремились, извиваясь и блестя своею слизью, к берегу реки. Вода в ней застыла, бурля на границе теней, не поднимаясь выше и не опускаясь ко дну. И черви, спиралью обвившиеся друг вокруг друга, проползли по теням на человеческий берег, в мир людей, солнца, коснувшегося уже края земли, живых трав и зацветающих деревьев.
  В машине самка-куляба, с трудом дыша, попросила кулябу-самца сесть за руль - у неё дрожали руки и ослабели ноги. Он довёз её до подъезда, от малого навыка медленно двигаясь по дорогам. Они ещё долго целовались в кабине, пока не подъехало вызванное такси, и не заметили, как с балкона, оставив развешивание детского белья, за ними наблюдал Леонид Михайлович.
  - Шаббат, однако, - тихо напомнил он сам себе и, расправив последние маечки и трусики на верёвке, пошёл на кухню зажигать свечи; он не соблюдал никаких иудейских традиций, но субботние свечи зажигал всегда.
  
  Она вошла в коридор и увидела отца. Присев на пуф, стала стягивать сапожки. Отец спросил, с трудом сдерживая презрение:
  - Сарафан не так и в руке пятак?
  Она промолчала. Отец ушёл на кухню.
  В ванной она взглянула на своё отражение и ужаснулась: губы распухли, тушь на веках застыла чёрными иглами, под глазами повисли тёмные мешки. 'До чего же я дошла...' И, пустив горячую воду, стала раздеваться.
  Когда она вошла в кухню с мокрыми волосами и в халате, то увидела, что столик был занят столярными инструментами, тюбиком с клеем, резаным ватманом. Отец тщательно и осторожно вставлял в рамку наклеенный на картон портрет дяди.
  - В понедельник мы с Миркой пойдём с 'Бессмертным полком'.
  - Он старший брат твоего отца - я знаю. А нам-то он кто?
  - Твой двоюродный дед. Мирка - его двоюродная правнучка. Шимон Арье Смушкевич, сын жестянщика Шая Ицхака. Посёлок Кривое Озеро Николаевской области. Лейтенант противотанковой истребительной артиллерии. Единственный с улицы, не сожжённый заживо в Черновицком лагере. Погиб в деревне Свидница. Перезахоронен на Центральном военном кладбище Вроцлава. Мой дед, впрочем,тоже выжил. В Воркуте.
  - Ты не рассказывал - почему?
  - Кому? Мирка была мала. Только сегодня спросила про 'Бессмертный полк'. А тебе это не нужно. Тебе вообще ничего не нужно. Деньги возьми возле плиты.
  - Это он принёс? Сколько здесь?
  - Считай сама, - ответил отец брезгливо.
  Ольга пересчитала купюры.
  - Надо же, почти штука баксов. И специально наменял одни пятитысячные. И вот так прямо в конверте передал? Что-то на него не похожее.
  'Это я не продумал, - вздохнул про себя Леонид Михайлович,ѓ- и туристское бельё снять с верёвки забыл. Ладно, после ванны на балкон не пойдёт'.
  - Зато на тебя похоже. Бег по граблям - любимый вид спорта? Твой и твоей мамочки. По стопам, так сказать,.. вишенка от яблоньки... Матер пульхрае филае пульхрирор.
  - Он знал немного по-латыни...
  - Значит, выбор твоей души пал на очередного недоумка?
  - Это мой выбор.
  - Да у вас любоффф? Фффь? Настоящая! Сильная! С большой буквы 'Г'!
  - И мать мою не трогай, будь любезен, - зло ответила Ольга. - Ты здесь прекрасно жил, писал свои научные труды, лапал студенток-первокурсниц...
  - Гёрлушек, гёрлочек, дарлингушек...
  - ...а мы с сестрой умирали с голода в Карагае, и мать ревела по ночам от нищеты и безденежья. 'Голодные волчата' - нас так звали родители одноклассников: приглашали на дни рождения - а мы кидались на угощение, удержаться не могли.
  - А остальные-прочие?
  - Что?
  - Тоже кидались? Или их родители не ревели по ночам, а как-то умели в девяностые годы зарабатывать? Видимо, настала пора рассказать кое-что.
  Отец перевернул портрет на лицевую сторону. На него глянул 'фотошопом' отретушированный портрет младшего лейтенанта с 'Красной Звездой' на груди.
  - Надо же, за два с половиной года войны даже второй 'звёздочки' на погоны не получил. Так 'млоджим' и принял смерть. Хотя и в должности командира батареи. Готова выслушать? Или считаешь, я тебя бросил?
  Ольга равнодушно выложила себе на тарелку котлет и куски варёной картошки, поставила всё разогреваться в микроволновку.
  - Давай. Теперь твоя версия.
  Отец снова перевернул портрет и стал вбивать маленькие гвоздики-держалки в рамку-багет.
  - Она была уже беременна тобой на шестой или седьмой неделе. Я настоял на свадьбе - очень хотелось семью и ребёнка. Такое бывает у мужчин иногда. Она обожала турпоходы и на летние каникулы записалась инструктором на турбазу. Там много ошивалось всяких бездельников. Не столько за зарплату, сколько на халяву тушёнки набрать. Абалаковский рюкзак стырить. Вибрамы хорошие упереть. Репшнуром разжиться. На тот поход у неё выпал день рождения. Провела она свою группу старшеклассников по протоптанным тропам в лесу. Я знал их конечную точку на берегу Ургояка и в день рождения припёр туда огромное эмалированное ведро с малиной, садовой клубникой, смородиной, крыжовником - накупил у старушек на рынке. Шампанского пару бутылок. Стою посреди палаток, озираюсь, как дурак, ищу её глазами. Тут полог одной палатки откидывается, и там головой ко входу мужик какой-то лежит. И она сверху с него сползла и ко мне с виноватым видом подходит. Правду сказать, одетая. Но так убить её захотелось, ты не поверишь.
  - Она рассказывала. Это инструктор второй школьной группы был, а они просто болтали в палатке.
  - Тебе виднее. Ты уже зародышем шевелилась во чреве - свидетель. Потом ты родилась. И все твои младенческие простуды, и крики по ночам, и твоё взросление - отдельная эпопея. Еду для тебя она не готовила - я готовил. Друзья мне доставали и молочные смеси, и сухие прикормки - я подрабатывал дворником в ЖКУ и 'тысячи' переводил с немецкого и английского по червонцу за контрольную для студентов - деньги были. Времени не было. А она могла легко сорваться из дома, чтоб 'общнуться' с друзьями, с подругами. Качаю тебя как-то в коляске на улице, думаю, как бы бросить минут на двадцать - сбегать сухую гороховую кашку детскую тебе заварить кипятком, чтобы успела остыть. Вдруг подкатывает к подъезду такси, выходит она снова с виноватым видом, за ней какой-то интеллигентного вида бородач а ля рюс. Она обнаглела до такой степени, что меня со своим любовником познакомила. Саша с Вагонмаша.
  - Я знаю.
  - Теперь и я знаю. И ещё мелькал какой-то сынок преподавательницы сольфеджио в музыкальной школе, где она когда-то училась. И какой-то ленинградец, откуда-то нарисовавшийся, не пришей кобыле хвост... Какие-то тури-тура-туристы с истфака-филфака, вечные бездельники, 'гаудеамус игитур...' Это только те, что мне известны. Можешь список составить и с ней его проработать по пунктам.
  - Не хочу.
  - 'Хочешь правду? Так правду узнай...' - пропел Леонид Михайлович кусочек песенки Визбора и вздохнул. - Да... 'Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман'. Всё ей прощал. Думал, перебесится. Но. Есть женщины, в которых генетически не заложена программа быть матерью и женой. Родившая тебя вагинофора оказалась такой. Ты только начинала сидеть, и мы с тобой играем на ковре в комнате. Вдруг замечаю, что ты реагируешь на названия игрушек: дай петушка - даёшь; а где лисичка? - показываешь. Меня такая радость охватила - в горле комок. Тут она заваливается с целой компанией подруг. Заглянула в комнату. Я ей показываю, что ты умеешь уже в свои шесть-семь-восемь месяцев. Она умилённо улыбнулась, покивала головой - и ушла к подругам.
  - А ты всё время жил анахоретом? - ехидно спросила Ольга. - Скитником, как отец Сергий у Толстого.Так все вроде пальцы целы, принципиальный ты наш.
  Отец снова повернул портрет и прогладил его с лицевой стороны.
  - Меняешь тему? Хочешь поговорить об этом? Так я знаю, у кого пальцы не целы. Надо бы заламинировать. Вот он, - показал отец на портрет,ѓ- ни в одном из ста двух писем с фронта не писал, что появилась у него подруга. А я нет. Я был молод. Студент. Жил в общаге. А что такое жизнь в общаге?
  - Жила, знаю...
  - 'Швобода-швобода!' Я - носитель игрек-хромосомы, и ничто игрек-хромосомное мне не было чуждо. Но после изгнания ('Больно умный! - орала на меня твоя бабулечка, звероящер-юдофоб, - нам надо кого-нибудь попроще!' Мне понравилось это 'нам надо'. No comments.) ...не хотел жениться ни на ком - никому не верил. Хотя ты частично права. За девками здесь не бегал, но, если случалось, - не отказывался. Но, пока женаты были, ей не изменял. Эта фотография сделана с масляного черно-серого портрета. А сам портрет с фронтовой фотографии по клеточкам нарисовал дед Шай Ицхак в воркутинском лагере. Посадили ещё до войны как спекулянта. Жестянщика, гнувшего водосточные трубы и желоба. Паявшего самовары, кастрюли и чайники. Делавшего лейки, сита, тазы, корыта. Кровельщика.
  - Почему ты так цепляешься за прошлое? И все твои знания о древностях... и языки эти древние... Кому это всё надо? Вечно евреи говорят о своих предках!
  - Вятичи, кривичи, уличи, рабиновичи - древнерусские племена. Я уже сказал: тебе точно ничего не нужно. В том, что твоя мать не помнит никого дальше деда, в том, что ты ничего не хочешь знать о предках, виноваты евреи? Турмуды - помнят, евреи - помнят. И в том они повинны перед русскими? Интересная логика. И чтоб сняли с них вину, они должны забыть, что они турмуды, что они евреи?
  Ольга сказала, прожевав последний кусок:
  - Вкусно. Спасибо. Дай мне жить так, как я хочу. Я в Бога не верю.
  - Страшно другое. Он может перестать верить в тебя.
  Ольга громко поставила в мойку тарелку и направилась из кухни.
  - За музыкалку захоти заплатить. И у них выпускной готовят, тоже хорошо бы захотеть внести.
  - Я разберусь.
  - Ага. Со своим очередным имбецилом. Им же попроще надо! Чтоб не больно... Наборщик текста - значит, много читает, интеллектуал. И профессия редкая - деньги ляжку жгут.
  Но она уже ушла. Отец прибрал на столе, вымыл тарелку, подмёл пол на кухне.
  
  Суббота прошла в поисках определения сюжета, которое дал Лотман. Потом Леонид звонил друзьям в Новосибирск, пока не вспомнил, как звали директора Института филологии. 'Вот болван же! - ругал он себя. - Нет, чтоб в интернете поискать...' Нашёл журнал 'Критика и семиотика' со статьёй о нарративах, мотивах, сюжетах. Ольга уехала на студию. Мирка, после недолгих уроков, репетировала на пианино упражнения и этюды Чайковского. Потом дед с внучкой гуляли по лесу, рвали первоцветы, собирали сохранившиеся после зимы ягоды калины и рябины. Разглядывали первых бабочек, пчёл и шмелей - как они жадно сосут весенний нектар. Нарезали веточек вербы. А после варили из ягод морс. Мирка тоже варила. И наливала в вазу воду, аккуратно расставляя веточки в воде.
  В воскресенье дед с внучкой в тишине, 'чтобы не разбудить маму - она устала на работе', уехали в Детский центр, где ребёнок прыгал и скакал, играл и в то, и в это до самого обеда. Леонид Михайлович не выдержал и, пока Мирка прыгала на батуте, кося настороженным глазом в её сторону, позвонил Софье.
  - Старый клон, старый клон, старый клон стучит в окно, приглашая...
  Софья произнесла сквозь смех:
  - Я у мальчика, извини.
  - Третий лишний?
  Чувствовалось, как на том конце Вселенной вспыхнула новым светом звезда София, излучая смех и радость на всех диапазонах.
  - Я репетирую. Длинный рубль зарабатываю.
  - И что конкретно вы репетируете?
  - Французский язычок.
  - Получается у мальчика?
  Софья захихикала уже громче.
  - Плохо. Маленький ещё.
  - А мы тут в Детском центре обедать собираемся. Когда ты закончишь?
  - Ещё час.
  - Поедем с нами на пляж? Можем тебя подвезти к купальнику и позагорать вместе.
  - Класс!
  Она назвала адрес мальчика.
  Сперва обедали тут же, в Центре, а потом отправились в 'другое кафе' пить коктейли: воздушную пену с ягодным вкусом. И устроили угадайку: Мирка закрывала глаза, а дед подсовывал ей разные стаканы.
  - Смородина! - кричала Мирка.
  - Правильно! - солидно подтверждал дед.
  - Малина! - кричала внучка.
  - Неправильно, - отвечал дед. - Клубника!
  - Ты обманщик! Ты стаканы поменял!
  И дед целовал внучку в макушку.
  - Возьмём Соню с собой?
  - Да! - радостно закричала Мирка. - Она добрая!
  И они взяли Соню, свозили её домой, и она переоделась быстро в купальник жёлто-зелёной весенней расцветки. После чего отправились на пляж, где был разбит детский надувной городок с батутами и горками. И жарились шашлыки. И блины. И варились кукурузные початки. И продавалось мороженое. И разливались квас и газировка. И самые отважные купались, а менее смелые - загорали и волейболили по кругу без сетки. Соня тут же, скинув с себя одежду, ринулась в круг. Под светлой зимней кожей у неё перекатывались мускулы. И её ноги, и грудь, и попка вполне гармонировали с майским летним днём, солнцем, первой травой и весенним молодёжным гвалтом. Она составляла часть этого мира - радостную, лучистую, светлую его часть.
  'Зачем ты ей? Чтоб, оберегая её, оберегать весь мир в истинных доброте и счастье. Оберег. Амулет. Апотропей. Старый гриб, - смешивая оптимизм и пессимизм в одном флаконе, думал Леонид Михайлович. - А на кулаках двадцать пять раз отжаться кто может в моём возрасте? А пудовик тридцать раз поднять? А подтянуться семь раз - старый и толстый? Но тридцать лет... и не в сумме... Не всякому дано старение. Большинство обречено на гниение'.
  А Мирка прыгала на батуте - да ей больше ничего и не надо было: она часами могла сидеть по горло в морской воде с надувными нарукавниками и в жилетке, да прыгать на батуте, вылезая иногда, чтобы съесть мороженое.
  - Эскимо! - кричал Леонид Михайлович Софье.
  Она в ответ только махала рукой: 'Не мешай!' - и сильным ударом отбивала мяч.
  - Пломбир!
  А она в падении брала совершенно убитый мяч у самого песка.
  - Она не любит мороженое? - спрашивал у Мирки дедушка удивлённо.
  - Деда, ѓ- объясняла непонятливому деду внучка. - Ты же видишь - ей некогда, они без неё проиграли бы.
  Они не проиграли. Никто. Выиграли все. Соня присела на стул в кафешке рядом с ними, откинулась на спинку и произнесла устало:
  - Можно мне питья?
  - Колу? Сок? Квас?
  - Квасу. И мороженого.
  Леонид принёс три мороженого и кружку квасу.
  - Уморилась. Хорошо попрыгали. А вы, Леонид Михайлович?
  - Сам себе казался я таким же клоном...
  Соня рассмеялась:
  - И вовсю зелёным?
  - Да. Как огурец в пупырышках. Клон зелёный, да клон кудрявый...
  Соня спросила сквозь смех:
  - Почему мне с вами легко?
  - Неужели есть кто-то, кому с вами тяжело? С вами молодо. Такая категория состояния: молодо-зелено даже старому клону.
  Позвонила Ольга.
  - Я проснулась наконец-то. Пью кофе, ем твои замечательные блинчики. А вы где?
  Леонид объяснил где.
  - Оставайтесь там. Я приеду через полчаса. Обожаю солнце и воздух.
  И она приехала через полчаса. Потребовала ключи от машины - залезть и переодеться. Пока её не было, Соня утащила Мирку на песок строить крепость. Они строили крепость, и Соня на четвереньках, выгибая спинку и совершенно не стесняясь, принимала такие позы, что все органы, включая гланды и аппендикс, выделяли адреналин и тестостерон. 'Это называется эстетика. И ведь она это делает не специально. Она живёт так, потому что иначе она жить не может'. К ним вскоре присоединились и другие дети с папами-строителями. Громкоговорители разносили какую-то ритмичную музыку, и Соня плясала под неё, расставив ноги, вертя своей пушистой головой и помогая солнцу улыбкой от уха до уха. Её звонкое тело мгновенно отдохнуло после волейбола и хотело танцевать в солнечных искрах. Песочная постройка разрасталась и крепла. Высились ажурные башни. Тянулась вдоль берега стена. Дети таскали песок и воду в ведёрках. Строители социалистически, то есть бесплатно, соревновались. Как папы умудрялись всё качественно делать, глядя в основном на Соню, было необъяснимо.
  Ольга в чёрном купальнике уселась за столик.
  - Можно мне шашлыка?
  - Кто сказал, что нельзя?- ответил отец. - Курицу? Свинью? Корову?
  - Ловить будешь прямо сейчас?
  - Легко, ѓ- отец обвёл рукой пляж. - Сафари.
  - Тогда свинью.
  Когда отец Ольги вернулся с четырьмя шампурами к столу, дочь Леонида внимательно и тревожно рассматривала спину какого-то парня. Парень сидел через пару столиков от них. Напротив него сидела девчонка недозрелых годов, но спелая телом. Парень держал в руках её пальцы у самого своего лица и что-то ей неслышное говорил.
  - Скотина... - сквозь зубы проговорила Ольга.
  Она приподнялась со стула, но парень и девчонка уже шли к выходу из-под навеса кафе. Они постояли возле радостных строителей песочного городка, обнялись и направились с песчаного пляжа в сторону зеленеющего прибрежного кустарника.
  - Гадёныш... - проводила их глазами Ольга.
  - По-моему, это твой Куляба, - сказал Леонид.
  Он взглянул на дочь, и его разобрал смех.
  - А нищеброд-то твой резвый фаллоносец!
  Ольга с остервенением стала рвать зубами мясо.
  - Знаешь, какова реальная история про алые паруса?
  - Расскажи.
  - Ты помнишь, конечно: в роще увидел Артур Грэй спящую Ассоль, растрогался до слёз... - с иронией и сатирой в голосе начал рассказывать Леонид Михайлович, - и надел ей в приступе спермотоксикоза фамильный перстень на палец. Она, по сюжету, проснулась, увидала этот перстень и сказала: 'О, мля! С кем это вчера я так надралась?'
  - Этот подлец - не Артур Грэй.
  - Это не про него. Это про тебя.
  Ольга доела шашлык. Допила квас, купленный для Сони.
  - А пива нет? - спросила. - Или водки?
  - 'Кто пьёт сикеру с утра, тот поступает дурно'. Трактат 'Бава батра', Вавилонский Талмуд.
  - Пойду, позову твою Ассоль и Мирку мясо поесть, пока не остыло.
   Она ушла к месту строительства. Мирка, завидев мать, бросилась к ней обниматься. Леонид лениво и неохотно кусал шашлык, наблюдая за детьми и взрослыми.
  Вдруг раздался визг, и от крепости врассыпную бросились испуганные дети. Их тыл, загораживая детские спинки руками, прикрывала Соня. Леонид Михайлович с бьющимся сердцем подбежал к берегу.
  Выползшие из прибрежных кустов, стояли на своих хвостах две порешки. Их умилительные усатые мордочки лучились юмором: как мы вас напугали! Ростом одна была пониже, и шёрстка на ней отливала на солнце коричневым цветом. Другая, чёрненькая и повыше ростом, смешно умывала свою мордашку лапками. Они явно насмешливо любовались своей проделкой.
  Но тут к ним подбежала Ольга. Высокая выдра вздыбила шерсть на загривке и оскалилась. Мелкие острые её зубы не предвещали ничего хорошего: могла и ногу прокусить.
  - Ах ты, тварь! - заорала Ольга и резко без размаха ударила самца стопой под подбородок.
  Порешка подлетела в воздухе и сделала сальто. Приземлившись на четыре лапы, открыла розовую пасть и завизжала резким голосом, выгнув дугой спину. Но Ольга уже ухватила с песка толстый сук и ударила самца по боку.
  - Пошёл назад в реку со своей выдрой! - орала Ольга. - Твоё время - на закате!
  Мелкая самка зашипела и попятилась.
  - Сладенького захотелось, паскуда? - И сук ударил самку сбоку по голове. - Забирай его себе, голодранца! Подонок этот мне не нужен!
  Обе порешки кинулись в кусты, и стало видно, как их головы над водой плывут, рассекая медленное течение, на противоположный берег.
  - Ты с ума сошла? - спросил ничего не успевший сделать отец. - Ты перепугала всех больше, чем эти выдры.
  - Это не выдры.
  - Вот как... - что-то понимая, протянул отец-профессор. - Значит, Нижний мир и его обитатели... Кулябе - кулябья жизнь. А не пора ли нам домой?
  - Не пора. Я мяса хочу!
  Они вернулись к столику, где уже пристроились Соня и Мирка. Ольга схватила недоеденный отцом шашлык и стала рвать кусками мясо.
  - Мамочка, ты была как Ракша - мать-волчица у Маугли.
  Из глаз Ольги текли слёзы.
  - Ракша на санскрите 'демон'... - задумчиво произнёс профессор. - Кому пива? Кому сока?
  - Мне фанты! - закричала Мирка.
  - А мне снова квасу можно? Шашлык вкусный.
  - Кому ещё шашлыка? Блинов? Попкорна?
  Но все уже наелись, и Соня предложила Мирке поиграть в теннис. Они убежали снова на берег и долго перекидывали друг дружке жёлтый маленький мячик. К ним стали возвращаться и присоединяться беглецы - детишки-трусишки. Соня разбила группу на две команды и выставила приз - коробку карамельных конфет. Она умела общаться с детьми, умела из ничего сделать игру, превратить скучный отдых в забаву. Было видно, что это ей самой доставляет удовольствие. Вокруг играющих стояли папы, большей частью смотрящие на Соню. Рядом с ними стояли мамы, большей частью следящие за папами. Леонид Михайлович решил, что негоже оставаться в стороне, когда играет команда любимой внучки, и присоединился к папам, хлопая от радости и крича: 'Оле!', - когда детская Мирьямкина ладошка перекидывала мячик через прочерченную на песке черту.
  - Она могла бы быть Машке хорошей сестрой, твоя Ассоль, - сказала Ольга присевшему за столик отцу.
  - Или бабушкой, - насмешливо произнёс отец.
  - Вот, оказывается, как уже вопрос стоит... А по фигурке ничего не заметно. По крайней мере, пока, - так же насмешливо ответствовала дочь. - Интересная ситуация может сложиться для Машки: бабушка младше мамы...
  - Не может, - засмеялся Леонид Михайлович. - Не вписывается в культурный контент.
  - Да-да-да! Я помню твои лекции. Чужая бабушка - это баба-яга.
  - Исходя из моих лекций, - сказал профессор, - ты с бабой-ягой уже познакомилась. Нет?
  Ольга замолкла. Но вскоре нашлась:
  - А ты бы хотел изменить культурный контент в отдельно взятом университете?
  Теперь замолк профессор. Он только туманно улыбался.
  Но всё кончается - и воскресенье тоже. Соня распечатала коробку карамели и вручила всем проигравшим по конфетке, а выигравшим - по две. Какой-то малыш, не допущенный до игры родителями ввиду малого возраста, силы и роста, расплакался, и Соня, присев перед ним, что-то ласково ему говорила; когда он перестал реветь, она вручила конфету и ему. Проходя вместе с папой мимо столика, малыш спросил:
  - А ты придёшь к нам в гости?
  Соня, улыбаясь, покивала головой, а папа малыша тоскливо вздохнул.
  - Она не баба-яга, - тихо произнёс Леонид Михайлович. - Она ангел по имени Онька.
  Но Ольга услышала.
  
  Он довёз их до дома - сперва Ольгу и Мирку, а потом Соню. Мирка на прощанье бросилась челомкаться с Соней.
  - Приходи к нам всегда, - просила она, глядя влюблённо на девушку.
  - Пойдём-пойдём, - торопила мать.
  И Мирьям ещё несколько раз оборачивалась по пути к ступеням подъезда и махала пальчиками на прощанье.
  У своего подъезда Софья вдруг сказала:
  - Здесь квартира дедушки и бабушки. Их уже нет. Дед сперва учился в МГУ, но, когда организовали Физтех, перевёлся в этот сразу ставший знаменитым институт. Сталин выгнал Капицу отовсюду, и дед помогал ему что-то там строить в его сарае на даче. Знаю лишь, что он доставал какие-то кабели, провода и возил всё в Подмосковье. Когда узнали об этом, его из института с кафедры химической физики чуть не выкинули. После защиты диплома сослали сюда на Кулябинский наш механический завод.
  - Очень механический, - грустно сказал Леонид Михайлович.
  - Начинал он начальником смены в цехе производства металлического кальция. Потом стал кандидатом технических наук. Семёнов или Несмеянов звали его к себе, но он уже осел, корни пустил. Квартиру получил сперва в бараке - годы-то были пятидесятые, потом смешно женился.
  - Почему смешно?
  - Да как-то приехала к нему незнакомая девушка с биофака МГУ и шёпотом попросила припрятать у себя маленький чемоданчик, который находился в чемодане большом. 'Что там?' - спросил дед. Оказалась рукопись 'Доктора Живаго', один из первых вариантов. Кто-то из друзей деда написал ему записку - Господи! - на папиросной бумаге! спрятанной в пачке 'Казбека'!
  - Житуха была - экстрим, как сказали бы сейчас, - засмеялся Леонид Михайлович.
  - Наутро дед нагрузил девушку лесной ягодой, сушёными грибами, местными травами, вяленой рыбой и посадил в поезд. И она стала приезжать к нему каждые выходные. Почти.
  - Почему нет? Только ночь переночевать в вагоне.
  - Потом бабушка получила диплом, потом родилась моя мама, потом они получили эту квартиру. Дом, кстати, пленные немцы строили. Хорошо строили - подоконники такой ширины, что на них спать можно. Да и спали тут компаниями. А бабушка стала на заводе завлабом по био-химзащите. Давай выйдем? Воздух так прогрелся, что уже закат, а всё ещё тепло.
  Они вылезли из машины. К воздуху лесной весны присоединился городской запах тополиных почек, круживший голову.
  - Смотри, - сказала Офелия.
  И с размаху стукнула теннисным мячиком об асфальт. Мячик подскочил и взлетел в воздух.
  - Дай руку скорей!
  Она схватила Леонида за тёплую ладонь, и мячик поднял их за собой в небо.
  Они неслись сквозь холодеющий воздух ввысь, и небо становилось ярче, а солнце поднималось над горизонтом с запада, а земля внизу превращалась в расписную плоскую тарелку.
  - Как тебе это удаётся? - прокричал Леонид.
  - Это простая физика! Сила притяжения между мячиком и Землёй меньше, чем сила подскока мячика. Поэтому он нас и тянет вверх! - прокричала в ответ Соня и засмеялась.
  Резкие воздушные потоки, нагоняющие озноб, неожиданно ослабли, и тусклый закатный свет солнца растворился во всём воздухе. В просветах облаков показалась жёлтая полоска земли, которая увеличивалась в размерах и обратилась в песчаный берег. На берегу возле плетня стоял отец. Он был молод, здоров, без деменции и рака. В углу рта у него сыпалась искрами папироска. Рядом стояла мать, ещё живая и красивая. Отец внимательно всматривался в воздух, что-то ища глазами. Вдруг он резко сорвал с головы кепку-шестиклинку и махнул ею. Мать засмеялась. Отец, улыбаясь, вытащил из фуражки майского жука и протянул его мальчику, который стоял рядом с его коленом.
  - Это же я, - тихо проговорил Леонид Михайлович.
  - Это твои воспоминания, самые тёплые и самые добрые.
  Из калитки выскочила маленькая козочка с короткими рожками.
  - Это Белянка! - воскликнул Леонид. - Она сейчас бодаться будет!
  Белянка наклонила голову и прижала малыша своим лбом к плетню. Малыш заплакал. Отец, смеясь, шлёпнул Белянку по голове. А бабушка, старенькая и сморщенная, в пёстренькой панёве и в толстой ношеной холщовой рубашке, схватила козочку за загривок и уволокла во двор, приговаривая: 'А ось тоби, негидниця! А ось тоби, лиходийка!' Появилась какая-то девочка, что-то ласково приговаривая, взяла маленького Лёню за ручку и повела к большому дереву. Дерево было огромно - так казалось малышу - и уходило своей кроной в серые облака. И девочка казалась взрослой и высокой. Она подняла с земли длинную палку и начала сбивать с ветвей зелёные твёрдые сливы, которые со стуком падали вниз.
  - Я не помню, как звали эту девочку...
  - Лида, - тихо произнесла Офелия.
  - Лида, - повторил за ней Леонид.
  А босоногий мальчик всё хныкал, зажав в кулачке спичечную коробку с пойманным жуком, и чесал голени, где-то ужаленные крапивой. И снова рядом появилась бабушка Броня. Она высморкалась на корявые коричневые свои пальцы и ласково приговаривая: 'Так иде ж ти ту кропыву знайшов? Та я ж её усю повыдэргивала вездэ', - стала растирать свои сопли по младенческой коже. И зуд прошёл, хотя маленький Лёня и почувствовал впервые то, что потом назвалось словом 'противно'.
  - Пойдём, - потянула Офелия Леонида за руку, - дальше...
  - Ты не можешь этого помнить, - обернувшись к сыну, сказал отец, - тебе было полтора года...
  Леонид сквозь слёзы смотрел в последний раз на бабушку Броню, на Белянку, стучавшую рожками в запертую калитку, на соседскую девочку Лиду и на белозубую в улыбке мать в коротком по колено сером платье в большой белый горох. Лица её он не видел, светилась лишь её улыбка, и ветерок раздувал пушистые, как одуванчик, волосы на голове.
  - А я ещё помню, - тихо говорил Леонид, вытирая мокрые глаза, - как мы ходили с бабушкой далеко в поле по дороге, укрытой тёплой пылью. Бабушка там, среди мычащих коров, доила козу в бидон, потом через чистую тряпочку процеживала молоко в кружку и давала мне пить. Вкуса не помню. Помню лишь, что молоко было тёплое и неприятно пахло козой.
  - Ты ещё помнишь что-то страшное. Но не хочешь вспоминать.
  И Леонид вспомнил суд и развод. Он не хотел никуда уезжать, куда обещала забрать его мать: 'в степи, на стройку канала'. Он хотел жить дома, с отцом, которого было ужасно жалко после перенесённой операции, со второй бабушкой Эстер, толстой, доброй и тёплой, с любимой тётей Руфой и двоюродным братом Зиновием-Зямой, родившимся вскоре после войны и на десять лет старше Леонида. И слово 'Казахстан' пугало и казалось колючим, как сухой репейник. Во время процесса женщина-судья спросила десятилетнего мальчугана: 'С кем ты хочешь жить?', и он честно ответил: 'С папой'. А женщина-судья спросила: 'А маму ты любишь?' Мальчуган запутался и ответил: 'Нет, не люблю'. И женщина-судья, подруга бабушки Эстер ещё с военных лет, порешила оставить Лёню жить с отцом, с бабушкой, с тётей Руфой и её мужем - злым начальником на заводе Григорием Давидовичем, которого в доме звали дядей Гиршем, и с их сыном, замечательным старшим братом Зиновием. Леонид не помнил лица матери. Он помнил своё подлое предательство: 'Нет, не люблю'. И прятал его. И старался не вытаскивать на свет. И серое платье в горох, и пушистую голову, и светящуюся улыбку - всё старался забыть. Он обернулся и увидел, как мать помахала ему рукой на прощанье. 'Прости меня, - шептал он сквозь хлынувшие сопли, - прости меня, мама...'
  - Ангел мой, родная моя! - в слезах обернулся он к Офелии. - Отпусти меня. Не надо больше, не мучай...
  - Это не я, - отвечала Офелия. - Это твой мир. У каждого он свой, Верхний мир или Нижний мир. Реши сам, куда ты попал.
  - Я узнал потом, случайно... Она умерла в Караганде от последствий диабета. Жила одна, схоронив третьего или четвёртого своего мужа. Мне ничего не сообщили: и государство было уже другое, и фамилия её много раз менялась. А родственники её мужа в делёжке квартиры и старушечьего барахла даже зарезали кого-то там в драке. Но отец ведь жив! Почему он здесь?
  - Разве это важно для твоей памяти? Это важно для Срединного мира.
  Они подошли к какой-то речушке. На берегу горел костёр и вокруг него сидели несколько человек. Леониду почему-то зверски захотелось есть. Так сильно, что 'под ложечкой засосало', а от котелка шёл вкусный дым какого-то варева. Да и котелок был странен: большая алюминиевая кастрюля, толстой проволокой зацепленная за ручки.
  - Мужики, - виновато сказал Леонид. - Два дня ничего не ел. Угостите хоть немногим.
  Круг сидящих молча раздвинулся, и Леонид уселся между двумя неароматно пахнущими соседями. Не все среди них оказались мужиками, была и пара женщин неопределённого возраста и вида. Ему молча налили в глубокую миску горячего жидкого варева и даже плеснули чего-то в кружку. От миски и кастрюли шёл мясной аппетитный пар. Леонид побоялся спрашивать, что это было за мясо. Он опрокинул в рот кружку и передал её дальше. Питьё отдавало то ли портвейном, то ли 'солнцедаром', но согревало грудь. Он с жадностью начал хлебать наваристый густой суп.
  - Рассказывай. Только не гони, ѓ- потребовал старший.
  И Леонид рассказал самую простую из всех простых историй. Студент. Был в экспедиции, собирали фольклор в хакасских деревнях, в Красноярске вышел на перрон и забылся, пока в очереди стоял за молодыми арбузами. Поезд ушёл. Товарищи, конечно, вещи приберут, а вот с деньгами скоро стало плохо. На предпоследние послал отцу телеграмму, чтоб прислал четвертак. Деньги всё не шли. Арбуз съел. На третий день кончились последние копейки. Ночевал на вокзале, откуда каждую ночь гнали дружинники, потом в отстойных вагонах в депо.
  - Два дня питаюсь водой из фонтанчиков. Приютите. Не сегодня-завтра деньги получу - отблагодарю.
  Старший кивком головы разрешил.
  - С ним пойдёшь, - указал он окурком на одного из бомжей.
  Они ещё погрелись у костра немного, и, тронутый за плечо, Леонид отправился вослед за небритым мужиком в грязных штанах, ватной кацавейке и с мешком в руках.
  - Валера, - сунул ему окостеневшую грубую руку мужик.
  Познакомились. Шли они долго, больше часа по каким-то окольным тропам вдоль Енисея. Над широкой рекой, а не речушкой, как явилось первоначально Леониду, с шумом и рёвом взлетали и спускались пассажирские самолёты, приземляясь едва ли не в черте города.
  Вышли они к забору птицефермы. Валера точно знал, куда идти. Шикнув пару раз на Леонида для тишины, он достал мякиш хлеба и заставил Леонида мять 'до пластилина', а сам раздвинул в знакомом месте доски, вытащил из кармана рогатку и моток лески с крючком на конце.
  - Намял? Давай сюда, - и нацепил на большой рыболовный крючок хлебный катыш.
  А потом выстрелил из рогатки в щель забора. Леонид одним глазом заглянул в эту щель. Молодой гусь подхватил катыш клювом и попытался заглотнуть его. Валера несильно дёрнул - крючок впился в клюв гуся. Валерий медленно стал подтягивать леску к забору. Гусь, тихо погагакивая, послушно шёл за крючком и даже просунул клюв в щель. Валерий мгновенно свернул ему шею и быстро протащил птицу сквозь забор.
  - Тихо, - приказал он и стал всматриваться в птичий двор.
   Где-то вдали ходила птичница. Куры и гуси вели себя спокойно, как будто ничего не произошло. Так же скоро добыли и второго гуся.
  Леонид затолкал обеих птиц в мешок. Валерий заставил его ползком вернуться, а сам остался ловить третьего. Но что-то долго его не было. Первых двух добыли минут за пятнадцать, а теперь прошло уж около получаса. Леонид ползком в тревоге отправился назад. Приблизившись к месту охоты-кражи-воровства, он увидел, как Валерий, стоя на коленях, трахает пойманного и пока ещё живого гуся под хвост, засунув его голову в сапог.
  - Хошь после меня? - тяжело дыша, спросил он.
  В испуге Лёня-студентик отрицательно помотал головой.
  Потом они шли обратно. Уже на подходе к костру Лёня произнёс, заикаясь:
  - Я никому не скажу.
  - А все знают,ѓ- равнодушно ответствовал Валера.
  Две женщины отправились на берег Енисея, гусей ощипали, выпотрошили, промыли холодной сибирской водой, зажарили на вертикальных палках и съели, запивая всё той же бормотухой.
  Деньги пришли только на шестой день утром. От тёти Руфы. Отец, оказывается, лечился по путёвке в санатории в это время, а почту из ящика Зяма доставал не каждый день - зачем? Ни от кого никаких писем не ждали, а газеты были у всех одинаковы.
  - Чего боишься? Вспоминай дальше, кроме нас тут никого, - улыбнулась Офелия.
  Билет удалось достать лишь в воинских кассах в общий вагон - народ оккупировал весь транспорт, уходящий на юг. Да и то лишь на следующий день. Леонид купил в магазине три дешёвых поллитровки 'Московской особой' по 'два-восемьдесят-семь', бутылку 'плодово-выгодного без осадка' и всё это припёр к костру. Старший кивком головы разрешил остаться до утра.
  - Ты - мужик! - искренне произнесла соседка и хлебанула из кружки хорошо и крупно.
  Кружка пошла по кругу. Выпил и Леонид, сразу захмелев: сказалась усталость, тревога, почти пустой желудок и неумение пить. Он погрелся у костра, и его склонило в сон.
  - Дальше-дальше, - лукаво смеясь, подталкивала его Офелия.
  Проснулся он на косе из мелкой гальки от того, что кто-то расстёгивал ему штаны. Это была соседка. Она умылась, видимо, недавно: волосы её были мокры, и лицо посвежело без грязи. Личико её светилось кругло, как вторая луна, и не была она старухой. Постарше Леонида - но вовсе не старой.
  - Ты... чего?.. - испугался он.
  - Видал, как Валерка с гусём разделывается? А я ж не гусь, у меня ж чувства... Молоденький...ѓ- запустила она руку ему в брюки. ѓ- Малышок... Да ты что ж? Впервой? - удивилась она. - Бедненький! Как же ты так?
  И она стянула с него штаны.
  - И ты не сопротивлялся? - ехидно поинтересовалась Офелия.
  - Ты знаешь, почему-то нет, - весело ответил Леонид. - Она сделала всё сама в благодарность за то, что я 'мужик'. Даже вымылась в Енисее ради меня. И ляжки у неё были холодные. И живот. И плоские груди. Только рот горячий.
  - Меня зовут Алла, -ѓ крикнула она от костра Леониду и помахала рукой. ѓ- Запомни -Алла.
  - Алла... И ведь ничем не заразила... Я так боялся - и ничего.
  - Как же я могла?.. - спросила Офелия.
  - Это была ты? ѓ- удивился Леонид.
  - Какая разница? Она была твой ангел. Ангел Лида. Ангел Алла.
  - Где она сейчас? Наверно, беззубая уже, лысая, усатая...
  - Они в то лето все умерли. Метиловый спирт. Полканистры. Шесть трупов.
  Леонид вздрогнул от того спокойствия, с каким это было произнесено.
  - И ещё двое. Шли мимо. Обшарили мертвецов. Забрали канистру и кастрюлю с супом. Допили. Доели.
  Они спустились на тёплую земную землю, в общий для всех Срединный Мир.
  - Тебе пора, ѓ- сказала Соня. - Завтра тяжёлый день.
  Она звонкой походкой скрылась в подъезде, оставив после себя непонятную лёгкую мелодию. Моцарт? Гендель? Доницетти?
  
  А утром они прошли 'Бессмертным полком'. И Мирка с гордостью несла портрет своего прадеда. Артиллериста-смертника ('Двойной оклад - тройная смерть'), встречавшего германские танки впереди окопов со своей 'сорокапяткой' сразу после ферганского училища в битве под Прохоровкой. Форсировавшего Днепр, где его орудие подбило два танка и четыре немецких транспорта. Штурмовавшего Сандомирский плацдарм. Правда, уже с пушкой М42, заменившей 'Прощай, Родина'. Павшего в польской деревне под Бреслау в должности командира батареи. С одной звездой на груди и одной на погонах. Вечно молодой младший лейтенант.
  - Моего прадедушку звали Шимон Арье, - звонко рассказывала Мирьям местному телевидению на демонстрации. - Он погиб на войне, освобождая Польшу. Первое имя означает 'послушный Богу', а второе 'лев'. Когда у меня родится сыночек, я назову его Шимон.
  И дед едва держался, чтобы не зареветь. И прятал своё лицо в макушку внучки.
  
  - Кажется, здесь, - произнёс Леонид, остановив машину. - Да, здесь, вон флюгер на коньке крутится. Такого больше нет ни у кого.
  Они выгрузили салаты и бутылки с сухим вином и, войдя в калитку, двинулись на задний двор. Здесь было шумно.
  - Чертог сиял! -ѓ воскликнул Леонид. - Гремели хором певцы под звуки флейт и лир!
  Народу было. Не много, чтоб раствориться в нём, но было. Городское начальство во главе с Главой. Военные и полувоенные в виде заводского начальника охраны. Одетые тепло, но изящно, женщины. К ним подошёл незнакомый майор.
  - Царица голосом и взором свой пышный оживляла пир, - продолжил майор. - Вы позволите? - и галантно взял из рук Ольги тяжёлую посуду.
  - Однако, - проговорила Ольга. - Среди майоров есть пушкинисты.
  - Это в среду пушкинистов засылают майоров, - пошутил майор. - Кстати, о Пушкине. Меня зовут Александр. Но не Сергеевич.
  - Майор Александр не Сергеевич, вы очень любезны.
  Подошёл и хозяин усадьбы.
  - Прошу, прошу. Опоздал, философ. За мангал мы уже выпили, за огонь выпили, так что - догоняй! Вы уже познакомились? Штурм унд шторм. Блицкриг. Цугцванг.
  - Цвэй унд цвэнциг - швэйн унд швэйнцуг. Мне пора сдаваться? - шѓутливо продолжила Ольга разговор.
  Леонид Михайлович приподнял бровь: откуда бы дочери знать старую идишистскую поговорку?
  - Майор, - запоздало представил Лапа Александра не Сергеевича.
  - Я уже в курсе, - улыбнулась Ольга.
  - Но не в курсе, что через месяц-два уже под...
  - Полковник, Сэмен! Пусть молодые ознакомятся друг с другом без догляда старших по званию.
  Профессор обошёл круг, здороваясь со всеми за руку. Кого-то он знал, кто-то знал его. Все были почти знакомы, а это обещало нескучный вечер. Лапа разливал по рюмкам спиртное. Мирка нашла себе подружку-ровесницу и сразу же о чём-то с ней заворковала.
  - Предлагаю за первую партию шашлыка.
  И на стол два рядовых водрузили гору шампуров, смачно полыхающих жиром, корочками и запахом.
  Все, кто хотел, выпили, что хотели. Майор пил красное сухое вместе с Ольгой.
  - Ты видел этот позор, что сегодня учинили на параде? - спросил Лапа у Леонида.
  - Какой позор?
  - На площадь вступает колонна Кулябинского государственного университета! - Левитанским басом проговорил Лапа. - И тут вместо очередного марша включили 'Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает!'
  - Что? Неужели, правда?! - воскликнул Леонид Михайлович и захохотал.
  - Я звуковика чуть не пристрелил тут же!
  - Так и прошли?
  - Так и прошли.
  - А по-моему, ѓ- сказала громко Ольга, - звукооператора надо наградить. Просто по Пушкину: один смелый человек, да и тот медведь.
  - Медалью 'За отвагу', - ехидно отвечал полковник Лапа. - Посмертно.
  - Полковник наш рождён был хватом! ѓ- отвечала ему Ольга.
  - Мамой. И я не хочу её осиротить.
  - 'Так выпьём, друзья, ведь завтра в поход...' - пропел Леонид и наполнил рюмки себе и полковнику. - Жомини да Жомини! А об водке - ни полслова! - громко проворчал он.
  - Ты думаешь, я дурак - да?
  - Сэмен... - укоризненно протянул Леонид.
  - Я знаю, кто такой Жомини, и Дениса Давыдова люблю и уважаю. Мы с ним в одинаковом звании.
  - Дай Бог тебе стать генералом, как тот Жомини.
  Они выпили. Закусили шашлыком.
  - Твоя Ольга - злая в голове и на язык, - жуя, проговорил полковник. - Кайенский перец какой-то! Грузинская чача.
  - Может, её ежик-оборотень в полнолуние укусил - я знаю?
  - Смешно. Вот майору-университетчику она в самый раз годится.
  - Что так?
  Полковник задумчиво дожевал шашлык.
  - В Карагае его назначают на должность командира городского МЧС. Я ж тебе говорю: через месяц-другой - подполковник. А там и полковник. А командир области - уже одна генеральская звёздочка. А пару учений проведёт правильных - вторая. Худо ли?
  - И золотой мешок, и метит в генералы? А моя при чём?
  Лапа налил себе водки. Хлопнул одним глотком и потянулся за грибочком.
  - Да жена его кинула. Год уже не может себе нормальную бабу найти. Одни малолетки малолетние виснут. Длинноногие, безрукие и безмозглые. А он сутками будет отсутствовать: то на паводке... 'Подтопление'! Какое на хрен подтопление - деревни смывает вместе с шифером! То на этой 'Вышке' очередной выброс или рутения, или стронция - аж в Европе зашкаливает. Торфяники тлеют, цистерны с бромом опрокидываются, угольный разрез горит вечным огнём. Возвели четыре высотки, бетон непонятно откуда - фонит, что твой Чернобыль. Никто селиться не хочет. Что с этим делать теперь? В этом Карагае видишь воздух, каким дышишь. И МЧС везде поспевать должно. Звонят в приёмную, как раньше в горком партии, - и там случилось, и здесь произошло. А эти вагинетки только и думают, кому бы дать проголосовать своей щелью.
  - Ха-арошее слово 'вагинетки'. Метафизически открывает целый пласт информации. Эрогенки. А он-то тебе кто? Так заботишься, прям папа...
  - Сын. Да не мой, расслабься. Командира нашего училища.
  - То есть, у вас за забором купец - у нас снаружи товар? Це смачна идея. А ничего, что у неё ребёнок?
  - Самому меньше работы! Что это тебя на одесский акцент потянуло?
  - Да, и сачкануть легче... Бабушку Броню недавно видел. Я ж там случайно родился. '...весь в белых акациях город'.
  - 'У Чёрного моря', - пропели они уже вместе.
  Невзирая на выпитую водку, военком был настойчив.
  - Снотворное пей. И не ржи! Она ему, мозговитая, самоё то. Два сапога - пара.
  Леонид Михайлович коротко рассмеялся.
  - А что папа её еврей - это как нынче генералами квачковыми котируется?
  - Не вибрируй сильно, профессор! Армия тебя защитит. Лично шлёпну у сортира.
  - Ладно. Пусть сами разбираются. А я-то при чём?
  - Так повлияй! Ты ж отец! Из чресл, так сказать. Исподтишка.
  - Логично. Прямо в самую глубину тишка заглянул. Придумал казисто.
  Снова разлили. Опять выпили. Рядовые подали новую партию горячего с пыла с жара мяса, а детям котлеты-бургеры и куриные грудки. Мирка уже что-то жевала. Жевала и её новая подружка. И у них установилось взаимопонимание, и явно нашлись общие интересы.
  - У меня к тебе встречная просьба, Семён Иванович, - незаметно нервничая, заговорил Леонид.
  - Давай. Не обещаю, но попробую.
  - Есть у меня друг. Старый человек. Работает в музее. Читает петрографию на геофаке. Устрой ему обследование в вашем госпитале - что-то он плохо выглядит.
  - Тю! Я-то думал! Да за время полёта плевка до асфальта! Марина! - крикнул Семён Иваныч.
  К ним подошла стройная молодящаяся женщина. По лицу годы её не превышали бабье-ягодного возраста - результат высоких технологий.
  Полковник представил:
  - Прошу знакомиться. Подполковник Марина Симовна Килянова, главврач госпиталя. Мариночка, выслушай профессора и поспособствуй, пожалуйста, - я попросил.
  Марина Симовна сперва рассыпалась в похвалах Леониду. Оказывается, она иногда хаживала в киноклуб, который вёл профессор.
  - Я организовал его, чтоб студентов переориентировать в мир хорошего кино.
  - Нас всех надо переориентировать в мир хорошего.
  Леонид рассказал о Григории.
  - Да не вопрос. Вот мой телефон, - протянула она карточку. - Пусть позвонит после праздника. Всё сделаем.
  - Он единственный специалист по камням во всей округе...
  - Нет проблем, я же сказала.
  Марина Симовна налила себе большую рюмку коньяку и с удовольствием выпила.
  - Я вам буду благодарен.
  - Дорогой, -выдохнула она после глотка и произнесла басом, - отблагодарите меня лимончиком - мне не дотянуться.
  Проблема была решена.
  Профессор подошёл к Ольге и Александру. Александр рассказывал ей что-то весёлое, Ольга заливалась смехом.
  - ...И вот Виолетта умирает. Чтобы всем было ясно, что конец близок, - рассказывал майор Александр, - этот новатор-режиссёр повесил в левой кулисе огромный марлевый занавес и поставил за ним трёх мужиков в чёрных цилиндрах, фраках и почему-то в чёрном балетном трико. Они, надо полагать, изображали палочки Коха - зрители должны были знать диагноз. Виолетта ослабленно поёт мощным голосом. Ей в дуэте вторит Альфред. Виолетта ложится на кушетку и приступает активно чахнуть от чахотки.
  Ольга смеялась, уже не переставая. Профессор с удивлением усмехался: майор МЧС оказался оригинальным, начитанным и любящим итальянскую оперу человеком. И умеющим с юмором рассказывать.
  - Но музыка не позволяет ей это сделать немедленно. Так что придумал новатор здесь? Альфред, как был в чём: во фраке, жилетке, лаковых туфлях и цилиндре, - ложится на кушетку рядом с возлюбленной и начинает старательно способствовать перейти ей в мир иной с минуты на минуту. Такой тимуровец. Так и этого издевательства творцу оказалось мало. Барон Жермон, отец Альфреда, садится на кушетку им в ногах и тщательно, с любовью, по-отцовски помогает своим голосом умирать обоим. С учётом, что Альфред пел с температурой под сорок, он мог легко опередить свою подругу в этой групповухе.
  - Это где так изнасиловали Верди? - спросил сквозь смех Леонид.
  - В Карагайском, извините, театре, так называемой, оперы... А у задника где-то там маячила Аннина-служанка, стоявшая столбом и совершенно не знавшая мизансцены. Её, оказывается, заставили выйти в последнюю минуту, потому что назначенная актриса отказалась играть в этом гиньоле.
  - Судя по вашему рассказу - Гран-Гиньоле.
  - Согласен. Полный хоррор. Этот выпускник 'Щуки' не умел читать не то, что партитуру, - даже клавир читать не мог. Прошёл в Карагае все театры - отовсюду его гнали вон. В опере худрук дал ему шанс, так он убрал классические декорации, зато повесил огромные зеркала по всей коробке сцены. Несчастный дирижёр дирижировал только одной рукой - вторую он приставил к бровям: зеркала били ему софитами прямо в глаза - совершенно не видел, какую ноту он там машет.
  - И что этот прогрессит?
  - Не знаю. Слышал только, что на заседании худсовета труппа потребовала принести его в жертву Мельпомене. На центральной площади города. Похоже, он из Сколково, не иначе. Выкидыш селигеровский.
  Тут уж вовсю, не сдерживаясь, захохотал Леонид Михайлович. Он шепнул дочери:
  - 'Не нынче завтра генерал' мне нравится,
  - Мне тоже, ѓ- ответила она тихо, пока Александр ходил за шашлыками.
  - 'Зачем откладывать бы дальше речь завести об генеральше'?
  - Папа!..
  Подбежала к ним Мирьямка с новой подружкой.
  - Деда! У Жени дома тоже есть большой холодильник! Пусть она живёт у нас. Мы в одном холодильнике будем держать мороженое, а в другом будут жить пингвины!
  Дед Леонид и мама Ольга упали бы от смеха, если б их не подхватил, принеся шампуры, майор Александр.
  - А что - девочка мыслит по-чеховски: дважды два равняется стеариновая свечка. У вас, Ольга, чудо-ребёнок. Будет о чём поболтать.
  Они выпили и здесь под шашлыки. 'Ваши пальцы пахнут ладаном...', - шептал будущий подполковник, целуя пальцы Ольге, что-то из ретро-поэзии.
  - Как я машину поведу? - риторически спросил Леонид.
  - Хотите, я поведу? Могу самолётом управлять в любом состоянии.
  - Молодой, извините, человек. Если остановят меня, то я отбрешусь как-нибудь. А вот вас здесь никто не знает, и если остановят самолёт... У нас на вас другие планы.
  - Взаимно, - ответил Александр таинственно.
  И тут громко грянула музыка и под звуки марша из 'Аиды' жена полковника Лапы, хозяйка усадьбы, вынесла из дома торт. Аплодисменты сотрясли воздух.
  - Кто не знает - это моя старшая Лапушка! С большой буквы!
  Леонид нахмурился: лицо женщины показалось ему знакомым. Леонид нахмурился ещё больше, потому что не вспомнил. Мирка с подружкой первыми пробились к столу. 'Да где же я её видел? - думал профессор. - Чувство, что я очень близко её знаю. Дежа вю. Сегодня понедельник. Дежа вю до понедельника. Кино'.
  Женщины начали убирать лишние тарелки и салаты, освобождая место. Лапушка поставила торт на столешницу и почти незаметно и естественно переместилась к Леониду Михайловичу.
  - Привет, - сказала она ему чуть слышно, - кот учёный.
  И он вспомнил. Так его звала Рина.
  Она училась на четвёртом курсе. И приходила к нему в общагу. Он жил в аспирантском общежитии, в отдельной комнате, и читал лекции на филологическом. Денег было немного, едва хватало от зарплаты до зарплаты. Должна была состояться защита, что требовало немалых вложений и поездок. Она появилась как-то внезапно и просто. Прожила с ним пару месяцев - и исчезла.
  - Рина? - удивился он. - Это ты?
  - Ты удивительно догадлив.
  - Это ж прошло... Двадцать пять лет.
  - Четверть века. Я старуха?
  - Ну что ты! Это я старик. Уже дедушка, что странно.
  - Вон то чудо - это твоя?
  Леонид покивал головой.
  - Мирка-Мирьямочка.
  Они выпили. Рина сухого вина, Леонид глоток коньяка. На вопрос 'Как ты?' она сперва ответила кратко: 'Как видишь'. Леонид было продолжил: 'Ты мгновенно как-то запропастилась...' - 'Ты заметил? Когда?' Горький упрёк послышался в её голосе.
  - Я всё помню. 'Серебро следов твоих остыло. Ты ушла и больше не вернулась'. У меня не хватало ни на что времени - в сутках было лишь двадцать четыре часа.
  - Да. Ты запирался в комнате для написания статей. Ты пропадал то в отделе аспирантуры, то в издательском центре со своим авторефератом, то готовился к экспедиции, то организовывал чемпионат города 'Что? Где? Когда?', то репетировал Островского в студенческом театре. Уезжал к Лотману в Тарту, в Москву к Иванову, торопился в Кулёк...
  - У меня там тоже были занятия...
  - Ты платил алименты, я понимала. Тебе не нужна была я.
  - Неправда. Зачем ты так?
  - У тебя была защита на носу. А у меня была задержка. Сперва две недели. Три. Месяц.
  - Ты ничего не говорила. Почему?
  - А ты бы услышал? А услышал бы - что сказал? При том бешеном темпе, в котором ты жил, ни мне, ни будущему ребёнку не было места.
  - Я был эгоистом - прости.
  - Нет, ты не был эгоистом - я была за пределами твоей жизни. Это я была эгоисткой: думала о себе и о...
  Она замолчала.
  - Знаешь, я сейчас даже плакать не могу. И тогда не могла - не было возможности плакать. Надо было срочно что-то предпринимать.
  - И ты вышла замуж за Лапу.
  - Он женился на мне лейтенантом, сразу после выпуска из училища. А я перевелась в пед и тут же попала на выпускные экзамены - там учились четыре года. Досдала пару курсов, сдала госы, получила диплом и незапланированную беременность. Только Семёну не говори - он уверен, что она его дочь.
  Леонид глупо смотрел на Рину.
  - У меня есть дочь?..
  - Нет, - зло ответила Рина. - У меня есть дочь. У Семёна есть дочь. А тебя здесь не стояло.
  - И он ничего не заметил по срокам?
  - У него в это время начались общевойсковые учения Северного округа. Его четыре месяца дома почти не было. А подставить к римской цифре 'один' - 'январь' две палочки, превратив её в 'март', труда большого не надо было. Родилась она в роддоме Хатанги, свидетельство получали в Ханты-Мансийске. Справка затёрлась, никто в ЗАГСе не обратил внимания на подделку. Тем более отец - военный. Мы объехали, наверное, все казармы Севера: от Полярного Круга и Нарьян-Мара до Тюмени и Кулябинска, куда он получил назначение уже майором. Он же не сдался, мой Сёмка, - учился в Академии. Не спал по ночам. Я ему рефераты писала и переводы с английского. И Лапушек он своих любит до смерти. И я его люблю. А ты даже думать не смей.
  Она допила вино, стёрла красную полоску над верхней губой.
  - Зря я тебе рассказала. Вырвалось. Успокойся. Нет у тебя дочери.
  Но тут Семён Иванович Лапа закричал, хлопая в ладоши:
  - А вот моя Лапушка младшая!
  Из дома вышла Соня, неся ведерный самовар. За ней поспешал рядовой, держа огромную тарелку с беляшами.
  - Она же Гаврик. Соня Гаврик...
  - Ты даже фамилии моей не знал!
  - Гаврик. Ты же Гаврик...
  Леонид закрыл глаза.
  - Уйди, - прошептал он.
  - Не смей даже думать рассказать ей об этом, кот учёный.
  - Уйди... я тебя прошу...
  Как прошёл остаток вечера, Леонид помнил смутно. Пили чай, ели торт. Отмывали Мирке рожицу от крема. Отмывали рожицу от крема у её подружки. Соня кружилась около стола, принося то ложки, то чашки, унося тарелки и блюдца. Ей помогал рядовой, по-пустому надеясь. Пару раз она незаметно подмигивала Леониду и улыбалась ему издалека.
  - Нет. Только не это. Она солгала. Этого быть не может.
  Уже при звёздах разъехались по домам. За рулём сидела Ольга - Леонид выпил бутылку коньяка и не опьянел, лишь наступило оцепенение и сумерки спустились на мозг. Гулко стучало в груди и тупо пульсировало в голове.
  - Только не это, - шептал Леонид, сидя в кухне.
  - Я уложила Мирку. Ты не идёшь спать?
  - Посижу.
  - Здорово, что ты меня взял с собой. Давно так перспективно не отдыхала.
  Ольга чмокнула отца в щёку и ушла в спальню. А Леонид выключил свет и почти упал на холодный линолеум - алкоголь и ужас отключили ему сознание.
  
  Ничего не произошло. Никаких эксцессов. Гром не грянул, карающий меч не обрушился. Ни инсульта, ни паралича, ни амнезии. Даже с ума не сошёл.
  Утром вскочил с пола в шесть. Устроил себе контрастный душ. Сварил Мирке яйцо всмятку на завтрак. Подогрел на водяной бане йогурт. Заварил чай Ольге, сделал кофе себе. Всё рутинным путём. Верным дао идёте, товарищи! А вот кудао? Тудао или сюдао? И каково оно - ощущать себя кровосмесителем?
  Он сел на табурет и мгновенно отупел. Ни одной мысли. Ни шевеленьица души. В пустой груди под левым лёгким сердце работало в обычном режиме. Но почему-то чувствовалось, что оно там есть и весит больше, чем ему положено. В памяти вертелась сцена рыдающего короля Лира у тела Корделии в исполнении Соломона Михоэлса.
  Хотелось выть. Он поднял глаза на потолок. К озеру Ладога на Титане.
  - Но ведь я же не знал. Не знал... И я люблю её.
  Но потолок не ответил. С обратной стороны потолка вставала семейная пара, собираясь на службу. Супруги не здоровались друг с другом, не желали друг другу доброго утра, не завтракали вместе - они существовали биологически рядом и разговаривали только про еду и предстоящий ремонт.
  Потолок молчал. Титан не откликнулся. Ладога не взволновалась.
  - Привет, - заглянула по пути в ванную Ольга. - Как ты?
  - В пределах нормы.
  - Мирку разбудишь?
  Леонид покивал.
  - Что-то ты молчаливый с утра.
  - Устал от вчерашнего. Тебе машина нужна? Мы можем на такси.
  - Нет. Я задержусь сегодня. Меня привезут.
  Леонид снова покивал.
  - Во множественном числе привезут?
  Ольга улыбнулась.
  - Наконец-то вижу, что папа в норме. В единственном числе привезут.
  И ушла под душ.
  В машине по дороге в университетскую студию она протянула отцу конверт с 'зятьковыми' деньгами.
  - Заплати за Мирку в музыкалке и в школе. И никогда так больше не делай.
  - Ты ему звонила?
  - Я твоя дочь. Дочь семиотика.
  - Семиотика - это такая дедушкина наука, - пояснила Мирка с заднего сиденья, - очень умная и трудная.
  - Не сразу, но догадалась. Красивое женское имя - Семиотика. Правда? Римская туника, обвязки сандалий накрест по голени. Высокая причёска.
  Леонид снова покивал головой.
  - Рококошное имя.
  'Этак шея переломится от кивания, - подумал он. - И как ей теперь в глаза смотреть?'
  - Я перенесу зачёты с конца мая на следующую неделю. Программу отчитала, завтра последний семинар. Возьму отпуск за свой счёт - надо съездить в Карагай.
  - Конечно.
  - Матери помочь. Ты же не будешь ей картошку сажать.
  - Не буду. Какая часть речи 'сажать картошку'? Предлог? Или уже целое предложение?
  - Коньяк выветривается, - ехидно ответила Ольга. - Часть речи та же, что и у слова 'курсовая в Бровине'.
  Леонид усмехнулся. В университете ему хотелось пойти на иняз и встретиться с ней - он боялся произносить её имя даже про себя. Но две пары лекций и один семинар после возлияний были тяжелы. Потом он поехал в школу, забрал Мирку, внёс взнос. 'Бред какой-то! - думал он. - Выпускной в начальных классах. Через пять лет - в среднем звене. Новые традиции - оксюморон'.
  Он заставлял себя перестать думать о Соне. Она присутствовала вкусом каштанного крымского мёда - горьким и сладким одновременно. Или каштановый? Каштановый - это скорей цветовое восприятие. А каштанный - прилагательное не качественное, а относительное, 'мёд из каштана'. Бредятина. Я с ума схожу. Её надо увидеть и поговорить с ней. Если Рина не солгала, она ей расскажет. Во избежание. Если солгала? Не очевидно. Всё не очевидно. Какая же я сволочь!
  После музыкальной школы они обедали в Детском центре, где Мирка прыгала часа полтора на батуте, открыв род от удовольствия. Затем отправились в 'другое кафе' пить коктейли и играть в угадайку. Потом дома Мирка делала уроки и играла 'Сонатину' Бетховена на пианино, а Леонид, сидя за компьютером, искал флешку с наглядным материалом для завтрашней лекции. Флешек было много. Давно надо было их каталогизировать и упорядочить - руки не доходили. 'Летом займусь, - думал он. - Много всякой рутины накопилось. Мирку в местный детский лагерь отдам на пару недель, пусть побегает по лесу, и займусь. Обои переклею на кухне. А потом съездим куда-нибудь. В Геленджик или Анталию. Мирке нужно солнце. Соню взять бы с собой'.
  Вдруг его потянуло к книжным стеллажам. Мелькнула какая-то мысль и тут же вылетела вон. 'Что же я хотел? - думал он, скользя глазами по книжным корешкам. - Ведь зачем-то я шёл сюда...' Какая же я скотина!
  Глаза его наткнулись на полку с иудаикой: словари, самоучители, грамматические справочники, путеводитель по Израилю с издевательской ценой 'семь - сорок', книги по истории евреев Дубнова, Сакера, Феликса Канделя. Талмуд репринтного издания дореволюционного перевода. Танах с параллельным переводом. Молитвенник-сидур 'Тегилат Гашем'. 'Дурацкая транслитерация, - думал Леонид. - Надо 'Техилат - Хваление - Ха-Шем - Бога'.
  Он открыл его и начал читать утреннюю молитву евреев 'Шахарит'.
  - Слушай, Израиль, - шептал он. - Господь - Бог наш, Господь - един,ѓ - и снова повторил: - Слушай, Израиль... Слушай! Шма Израэль! Адонай Элохейну, Адонай эхад!
  И древние слова повисли в густом воздухе, пропахшем запахом кухни и стирки, освещённым жёлтым люминесцентным чужим светом, далёким от солнца Израиля и Иудеи.
  Я ничей. Не русский. Не еврейский. Я подонок без нации. Какой же я подонок... Надо повеситься - и нельзя.
  А глаза прочитали начало молитвы и наткнулись на слова: 'Какое творение рук Твоих, в мирах Высших и Низших, может спросить Тебя: 'Что Ты делаешь и как Ты поступаешь? Небесный Отец наш, живой и вечный!' И прочитал это же на иврите вслух.
  Он закрыл сидур, но не поставил его на полку, а положил на письменный стол, рядом с 'Математикой' Мирки, рядом с её локтем, рядом с её маленьким беззащитным тельцем. И ему стало вдруг легче.
  - Так ведь дед её Ефим Матвеевич Гаврик! - вспомнил он. - Я же знал его. Мы познакомились, когда я о Шолом-Алейхеме и Шагале рассказывал перед фильмом 'Скрипач на крыше', и этот отрывок с Михоэлсом показывал. Он ещё курил по две сигареты сразу - одной ему не хватало. Зам начальника какого-то на заводе. Что ж я так плохо с людьми знаком! Ведь больше тридцати лет здесь живу! И городишко не шибко великий, чтоб людей не знать хороших.
  Приехала Ольга. От неё пахло цветами и рестораном.
  - 'Дыша духами и туманами...', - проговорил отец.
  Цветы она положила на столик в прихожей и, присев на пуф, обняла прибежавшую Мирку. Отстранила её, долго всматривалась в лицо дочки, гладила её по волосам и щёчкам, снова обнимала.
  - Ты выпила? Вчерашнего не хватило?
  - Я счастлива.
  И отец всё понял.
  - Картошка - это предлог, - констатировал он.
  - Союз.
  - Всё решено?
  - Пока нет. Но он сделал такое предложение, от которого невозможно отказаться.
  - Если предложение не союзное, то какое же?
  Ольга, молча улыбаясь, расстегнула замки на сапожках.
  - В Карагайском областном МЧС нужен пресс-секретарь. Он рекомендовал меня. Им дают два раза в неделю в областных новостях на ТВ по четыре минуты. И отдельный выпуск по воскресеньям пятнадцать минут. И областные газеты. И воскресный бюллетень в 'Вечёрке'. И радио. И свой сайт. И выход на Первый канал.
  - Зарплата?
  - Звание капитана. Пока.
  - Ух ты! Раза в два больше моего?
   Ольга полными слёз глазами посмотрела на отца.
  - Неужели Бог услышал меня? Даже страшно.
  - Чего?
  - Что Он есть.
  Отец рассмеялся.
  - Наконец-то!- покивал он назидательно головой. - Что Он почувствует там, то ты подумаешь здесь. Что Он подумает там, то ты сделаешь здесь. Что Он сделает там, то ты почувствуешь здесь. Он всегда будет держать твои пятки в Своих тёплых руках.
  - В конце недели у Александра заканчивается командировка. Он набирает в МЧС призывников.
  - И ты будешь сопровождать набор?
  - Дурак ты всё-таки, папа. Хоть и гениальный.
  - Мамочка, я всё слышу. Не ругайся! - раздалось из кабинета.
  - Ты будешь смотреться в военной форме. У них там такие галстучки в виде бантиков.
  Леонид показал, какие именно бантики. Ольга опять рассмеялась.
  - Мирка мылась?
  - Ещё нет.
  - Тогда я первая.
  - Мечта всего моего детства - капитан. '...Кричать в бою осипшим басом: "На абордаж, орлы, вперёд!", быть одноногим, одноглазым и даже раненным в живот...' - хрипло пропел Леонид.
  - Капитан Барбосса! - звонко раздалось снова из кабинета. - Я закончила арифметику! Иди, проверяй! Где моя шоколадка?
  
  Они сидели в студенческой столовой. Перед каждым стояла чашка с кофе.
  - Прости меня! Я животное.
  Она вскинула на него свои глаза.
  - Ты поступил, как поступают почти все сильные мужчины: шёл своей дорогой к большой цели. Случайно попутно сделал меня.
  - Но мы...
  - И в том, что произошло, между нами, нет твоей вины: что случилось - то случилось, - перебила его Соня. - Ты же ничего не знал. И я ничего не знала.
  Леонид боялся смотреть на неё.
  - Я ведь чувствовал. Я же видел.
  - Я тоже чувствовала. Но мы неправильно дешифровали семантику знаков, - засмеялась Соня. - При отсутствии полной информации о денотате интерпретанта оказалась неверной. - Соня гордо вздёрнула голову. - Как я?
  - Сильно. Семиотика не способна дешифровать эмоции...
  - Я тебя должна успокаивать? Ты показал себя на сплаве настоящим мужиком.
  - Ты не первая, кто говорит мне это.
  - Я знаю. Ведь произошедшее между нами страшно только здесь, в Срединном Мире. А там, в за-Вселенной, - она показала глазами наверх, ѓ- любовь. Это твоя память, это твоя душа - любовь. Я её очень ценю. Ты мне нужен.
  Леонид отрицательно покачал головой.
  - Нам невозможно видеться.
  - Дурачок, почему? Ничего же не случилось. Ты - мой папа. У меня теперь будет два папы. И вас обоих я люблю преданно и бесконечно.
  - Правда? Ты прощаешь меня?
  - Я люблю вас по-разному. Но не как женщина, а как дочь. Жизнь оказалась немного сложнее, чем ты о ней думал.
  Леонид глубоко вздохнул.
  - Ты меня за эти дни совершенно изменила. Мир оказался не книжным и гораздо более интересным, чем я представлял его раньше.
  - Ты меня тоже очень изменил. Не знаю, стала ли я умнее, но начала понимать больше.
  Разговор был рваный и странный. Но им было достаточно взгляда, движения губ, ухмылки, чтобы понять друг друга.
  - Главное - для кого ты живёшь в Срединном мире. И не манит ли тебя Мир иной?
  Они помолчали, пригубив кофе.
  - 'Лишь умерев, мы своё обретаем жильё, жизнь же течёт, как течёт караван по ущелью', - процитировал профессор известного барда. - Наше жильё - там? У тебя? А здесь мы кто?
  - Там нет жилья. Там всё другое.
  И опять наступила пауза, заполненная шумом столовой, звяканьем посуды и подносов, запахом съестного. София загадочно улыбалась и, помолчав, сказала:
  - Я познакомлю тебя с какой-нибудь девочкой...
  - Зачем?
  - Ты здоровый мужчина. Тебе вредно жить без женщины. Просто близость, просто трахаться... Ой! Извини!
  - Да об чём с ними трахаться! Знаешь, Бог, которого я не воспринимал всерьёз и говорил о нём как о необходимом атрибуте культуры, видимо, всё-таки существует. Иначе не было бы тебя. Ты - творение Его в Мирах Верхних и Нижних.
  Соня засмеялась искренне и весело.
  - Кстати, а кем я прихожусь Мирке?
  - Сестрой Ольге, значит, Мирьям - твоя племянница.
  - Здоровски! И, кстати, 'об чём с ними... того...' Вот курсовая. - Соня положила на столешницу прозрачную папку с напечатанным текстом. -ѓ Я классифицировала все эпитеты в 'Повести о лесах'. Наверняка, что-то пропустила второпях за неделю. Ты оказался прав. Этот ржавый рыжий цвет, который сопровождает всех врагов и убийц леса, он что-то должен обозначать?
  - Большевиков. У Ленина и Сталина были рыжеватые волосы. Я их обоих в гробу видел - меня отец повёл в шестьдесят первом году в Мавзолей. Успел. Вскоре Сталина оттуда выкинули. Рыжим, этаким соломенным, кстати, был и Хрущёв, если б не брился наголо.
  - И этот же цвет у фашистов?
  - Это и есть надтекст. Паустовский выстроил эпитетами параболу, которую не каждый видит. И тогда весь нарратив выстраивается несколько иначе в отличие от текста.
  - Ничего себе! Его считали пейзажистом, беззлобным писателем, Тарусским затворником. А у него такая боль в сердце сидела. Семиотика - страшная сила.
  Они пять помолчали.
  - Скоро черёмуха зацветёт и сирень, - неожиданно сказал Леонид. ѓ- Я почитаю?
  - Ты же руководитель, - она протянула кляссер с курсовой профессору. - Я перепишу по твоим замечаниям. Там только одно тёмное место: с бриллиантовыми серёжками, которые подарил девочке Чайковский.
  - Попробуй интерпретировать сама.
  - И давай договоримся, чтоб о моей маме... и о нас... никто не знал.
  - Ты всё-таки считаешь меня подлецом...
  - Нет. Я считаю Мирку своей сестричкой. Можно?
  Они помолчали, допивая кофе. Отец долгим тоскливым взглядом посмотрел на дочь и проговорил, вздохнув:
  - Пришло время жечь глаголом. Пойду. Нанесу студентам непоправимую пользу. С особой жестокостью. В извращённой форме.
  Соня рассмеялась.
  - Почему с тобой легко даже тогда, когда должно быть очень тяжело?
  - Почему с тобой светло даже тогда, когда никакой Данко не светит в конце тоннеля?
  И они разбрелись по аудиториям.
  
  Вечером дедушка уложил внучку спать и вдруг почувствовал приступ остеохондроза: за грудиной, как иногда это бывало раньше, началась слабая ломота. Он выпил анальгин - не помогло, но-шпу - тоже. Улёгся на аппликатор Кузнецова - боль усилилась. Он вертелся и так и этак, выгибал спину, висел на руках в Миркином спортуголке - становилось только хуже.
  Он позвонил Соне.
  - Ты не спишь? - спросил он тихо.
  - Нет ещё.
  - Ты одна? Я в том смысле, что не помешал тебе или?..
  - Одна. Что случилось?
  - Ты можешь на такси приехать ко мне? Мне, правда, очень плохо. Надо вызвать 'Скорую'.
  - Да что такое? Ты не врёшь?
  - Я, конечно, похотливый козёл, но не до такой степени. Приезжай скорей. Мне почему-то страшно. И очень больно.
  Она примчалась быстрее 'Скорой'.
  - Что нужно делать? - спросила она, глядя на скорчившегося отца.
  - Первое, ты можешь присмотреть за Мирьям?
  - Конечно. А где Ольга?
  - В Карагае. Вот ключи от квартиры и машины - ты же водишь?
  - Да. Мне папа... папа Семён... сделал права через армию.
  - Второе, деньги в серванте. Много. Вам хватит месяца на два, если не бросаться. Ещё на карточку зарплату переведут.
  - Ты дышишь тяжело!
  - Кредитка там же с деньгами, на ней написан пин-код. Не потеряй.
  Раздался звонок в дверь. Вошёл молодой врач. Лицо его было знакомо - но откуда? 'Не хватало ещё, чтоб и он оказался моим сыном', ѓ- подумал Леонид. Но главное, что и врач узнал его:
  - Что с вами, Леонид Михайлович?
  И Леонид Михайлович стал рассказывать про свой остеохондроз.
  - Вы мне сделайте новокаиновую блокаду, я отлежусь, завтра много работы.
  Врач что-то сказал помощнику, и тот стал доставать портативный кардиограф. А Леонид всё продолжал что-то лепетать про остеохондроз.
  - Теперь помолчим, - сказал врач.
  Аппарат зажужжал, из него выползла лента. И врач, и помощник уставились в зигзаги кардиограммы.
  - Задняя стенка?- вопросительно проговорил помощник.
  Врач покивал головой.
  - Блокаду ставить поздно - у вас инфаркт.
  - Да ладно! - воскликнул Леонид Михайлович.
  - Капельницу, изокет... ты знаешь... и морфин... - распорядился врач. - Это хороший студент из меда, не волнуйтесь.
  Студент сделал укол в мышцу и начал устанавливать капельницу.
  - Сейчас проследим динамику и поедем в больницу, - и начал звонить водителю, распоряжаясь относительно носилок.
  - Да я сам спущусь, без носилок, а?
  - Вы своё дело сделали. Доверьтесь теперь профессионалам.
  Леонид Михайлович извинительно поинтересовался, откуда они могут быть знакомы.
  - Да я же Тишку играл в 'Банкруте'!
  - Да-да-да! Когда ж это было... Не в первом варианте - слишком молоды.
  - А был второй вариант? Семь лет назад.
  - Во второй постановке. Евгений Кшенёв?
  - Вы помните? Потрясён.
  Прошло минут десять. В коридоре раздался стук принесённых носилок.
  - Мне немножко полегчало. Может, не нужно в больницу? К утру пройдёт...
  - Что ж, можно и не нужно. Как скажете. Тогда завтра, как и полагается по турмудским традициям, похороним вас до захода солнца.
  - Вот как? - задумался Леонид Михайлович. - У меня на завтра были несколько иные планы. Уговорил на больницу.
  - А утром...
  - Как утром? - вскинулась Соня. - Каким к чёрту утром?!
  Она схватила телефон и убежала в коридор.
  - Папа! Не перебивай меня! - послышалось оттуда. - Я тебе всё потом объясню.
  Минут через пять-семь у врача зазвонил мобильник.
  - Инфаркт. Да, профессор из... Да. Я знаю, кардиолог будет утром. Понял. Нет, это лишнее. Всё, отбой.
  - Что? - спросил студент-медик.
  - Больница отменяется. Везём в госпиталь. Однако... - удивлённо посмотрел на Леонида Михайловича врач. - Даже вертолёт предлагали. Но я думаю, машиной будет быстрее. Втроём поднимем носилки?
  - Вчетвером, - сказала Соня и показала свои бицепсы. - Поднимем.
  Они перекатили Леонида на носилки и вынесли его по узким лестницам к машине.
  - Мирке свари яйцо всмятку на завтрак и йогурт...
  - Разберёмся. К нему можно будет прийти?
  - Витамины для неё на холодильнике...
  - Это не наше ведомство. Там уже ждут. Будут делать стентирование сосудов сердца. Это даже не операция. Минут сорок, от силы час. Так что не волнуйтесь. В госпитале сильные врачи.
  Перед тем, как его затолкали в машину, он обнял Соню и прошептал ей после поцелуя в щёку:
  - Я наказан. Он прав и справедлив. Ты меня снова спасла, ангел мой Онька. Ольге не звони.
  
  Мирка десять дней жила под присмотром Сони. Они влюбились друг в друга окончательно и делали всё вместе: лепили пельмени, варили борщ, ходили на рынок, покупали молоко. Репетировали и делали уроки. Соня очень практично познакомилась у рыночных ворот со старушкой-турмудянкой Музой Петровной, которая торговала молоком, сметаной, сливками и шикарным творогом. И легко садилась на шпагат в свои семьдесят шесть лет, хохоча при этом щербато.
  - Пейте, дети, молоко...
  - ... будете здоровы! - подхватывала Мирка.
  Они пили коктейли в 'другом кафе', и Мирка научила играть Соню в угадайку. И в солнечное воскресенье они играли на песчаном пляже.
  Они приходили каждый день в госпиталь.
  - Я лежу в реанимации, молча жду реинкарнации, - шутил Леонид при встрече, всякий раз меняя двустишье. - Что-то вот в реанимации не видать реинкарнации. Для чего реанимация, если есть реинкарнация?
  Онька-Офелия смеялась. Мирка, ничего не понимая, смеялась тоже. Через десять дней его выписали. Участковый врач дал больничный на три месяца. Но надо было принимать экзамены и зачёты, и Соня возила его в университет на машине.
  Рина не рассказала ничего Семёну. А Соня объяснила, что с профессором случился сердечный приступ, и она обязана была спасти человека, потому что воспитана отцом-офицером, который поступил бы так же. Семён Иванович имел право ею гордиться, и он гордился.
  Исход ?1, слюнявый. Ольга в августе вышла замуж. Очень удачно: за командира городского МЧС в городе Карагай Александра не Сергеевича, уже подполковника. Кто бы мог подумать? Она много работает и хорошо зарабатывает - ей платят гонорары и с Карагайского телевидения, и из газет и радио, и даже из Москвы. Эти деньги она честно делит в виде наличных премиальных между сотрудниками. И себя не забывает. Это помимо капитанской зарплаты. Хочет забрать Машку к себе - но зачем? Мирка прекрасно себя чувствует с Соней и дедушкой. А матери надо руководить большим коллективом с утра до позднего вечера. Она научилась жарить котлеты с кедровыми орешками и кинзой 'как у папы'. Муж называл их 'какупапы'.
  - Пожарь мне какупап, ѓ- просил он частенько.
  А Григория прооперировали. И вовремя. Опухоль оказалась локализованной, и её легко удалили. Впрочем, это можно было сделать и в городской больнице, если б Григорий не относился наплевательски к своим внутренностям.
  Витька-зятька забрали инопланетяне. А как ещё можно объяснить его исчезновение да ещё с деньгами и шубами?
  Леонид Михайлович иногда заходит в синагогу в перерывах между молитвами, снимает с полки сидур или Тору и читает час-полтора в тишине, открыв на случайной странице. Иногда шепчет, прислонившись лбом к Арон Кодеш, где хранится Свиток, просьбы спасти и сохранить ему дочерей и внуков, рождённых и пока не рождённых.
  Исход ?2, реальный. В один из приездов в Карагай с внучкой Леонид Михайлович поразился произошедшими в характере Ольги изменениями. Вместо бесед и разговоров она стала уверенно вещать великодержавные истины. Муж ея её не просто поддерживал, а агрессивно обвинял всех бездельников-'интеллихентов'. 'Это говно на Болотной надо утопить в болоте!'
  - Монархия - православие - народность? - ехидно вопрошал Леонид Михайлович. - необходимость самовластья и прелести кнута?
  - Именно! Это духовные скрепы России!
  - Духовность испускают попы через свои волосатые отверстия! - заорал Леонид Михайлович и хлопнул дверью, громко выругавшись: - Исусоиды черносотенные!
  Мирку удочерил подполковник, её отвели в церковь, окрестили и деду не отдали.
  В Кулябинске его совсем накрыло медным тазом: Онька-Офелия каким-то образом сошлась с Константином Кулябиным и стала вывешивать фотографии счастливой пары на своей странице в социальной сети. Она в действительности выглядела на них счастливой.
  - Он очень добрый, - виновато говорила она отцу.
  Леонид Михайлович вывез в Хайфу почти всю свою библиотеку, распродав то, что наверняка есть в Интернете, и после долгих мытарств нашёл работу в маленькой пекарне, где месит тесто для булок и багетов. Одно время мечтал, как изменится его жизнь, когда Мирка станет совершеннолетней, но потом и эта тоска ушла. Пьёт вечерами водку и тупеет от местной политики, тутошнего телевидения и волосатой, как и в России, 'духовности', всё реже и реже снимая книги с полок. Да и книжных полок никаких у него нет - лежат бесценные когда-то издания стопками вдоль стен в арендованной каморке, никому не нужные, ждут смерти.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"