Annotation

     Солнечные лучи яркими потоками скользили на мраморный пол тронного зала. Солнечные зайчики весело прыгали по стенам и полу, жизнерадостно выявляя собой картинки из вечного союза света и тени — картинки, уже давно полузабытые, картинки из летних сказок, которые отдавали сладостью на языке.

     Массивные, стройные колонны, которые держали высокий потолок, украшенный затейливыми фресками, обвивала живая лоза. Пожалуй, единственное живое существо средь всей этой пустой торжественности.

     Нет, тронный зал был прекрасен — светел, торжественен, пышен, даже помпезен, — но он был неуютен. Тут нельзя было забраться на подоконник, обхватив колени руками, и долго-долго смотреть туда, вдаль, за горизонт; нельзя было потанцевать в тесной компании подружек-фрейлин или пригласить талантливого дворцового музыканта или поэта. Нет, тут — только слушать, слушать и слушать…

     Абель быстро закрыла глаза, неуютно поежилась, попытавшись сделать это как можно незаметнее, и вновь выпрямилась на троне. От долгой неподвижности затекло все тело, на голову сильно давила корона — не слишком большая, но богатая и тяжелая, украшенная алмазами и сапфирами. О, как хотелось сейчас вскочить, вылететь из зала, сбросить с себя эту тяжесть, сбросить это тяжеленное платье с расшитым драгоценными камнями подолом и длинными рукавами. И бежать — далеко-далеко, подальше от замка, навстречу солнцу, навстречу горизонту — на равнины, в леса и поля… кинуться в траву, упоенно проведя по ней руками, закрыть глаза, слушая песню ветра в тиши, колосьев, под ним сгибающихся, мерный шорох листьев в лесу… Что может быть прекрасней музыки природы?

     Но, к сожалению, это было невозможно. Ведь королева не должна без особой необходимости или собственного желания отлучаться от дворца — но тут и желание всякое пропадает, ведь каждый раз ее должны сопровождать гвардейцы и целая толпа фрейлин! Нет, этого она точно не вынесет.

     Нет, не думала Абель, будучи принцессой, что быть королевой так трудно. Ты королева, тебе все можно, посланник Божий на земле… Высшая власть — хоть балы каждый день устраивай, хоть маскарады, хоть пиры. Ан нет! Реальность жестоко выдернула ее из пучин мечтаний — впрочем, разве она не всегда так поступает? В реальной жизни за каждым движением молодой королевы пристально следили, не давали и шагу ступить без чужих глаз — и вечно совали ей под нос все какие-то бумажки. Больше, чем бумаги, она ненавидела только такое пристальное внимание, если не сказать, слежку — теперь Абель даже в своих личных покоях не могла остаться наедине с собой. Она любила своих фрейлин, но иногда они ей до чертиков надоедали — и, даже когда королева уединялась, она все равно чувствовала на себе несколько пар чужих глаз — за ней наблюдали, за ней следили.

     О, Господь всемогущий, когда же этот нескончаемый поток, наконец, иссякнет?

     Вот еще одно ее заблуждение — Абель всегда полагала, что принимать просителей легко и приятно. А что? Сидишь на троне, все тобой любуются, подносят дары, делают комплименты. Что же касается самих прошений… Она всегда думала, что это легко, и клялась, что будет справедливой и милосердной королевой. Оказалось, что все далеко не так просто. Ей нужно было решать проблемы. Много проблем. Правда — и, наверное, к ее счастью, — проблемы решала не Абель, а ее немолодые уже советники. Вот и сейчас тоже — стоят около трона, шушукаются. Интересно, о чем? Как будто ее посвящают. Если они и подходят к ней, то только ради приличия. Абель скривилась. «Ваше Величество, а стоит ли подписать торговый договор с тем-то и тем-то? Совет пэров решил, что…»

     Ох ты, Боже мой. Все они были властными и честолюбивыми — слишком властными и честолюбивыми. Она бы и маленький мешочек золота не могла поставить за их преданность. У них нет чести, и все они пекутся лишь о собственном богатстве. Хм. Они полагают, что, раз королева молода, ей можно будет легко управлять. Ха! Как бы не так!

     Абель вновь взглянула с высоты своего трона в зал, стараясь скрыть раздражение и старательно растягивая губы в милой улыбке. Королева никогда не должна показывать своих истинных чувств. Никогда. Этому ее учили с самого детства, это врезалось ей в память, наверное, навсегда.

     — Ее Величество королева решила, что… — донесся до нее голос одного из советников.

     О Боже. Она решила. Да ничего она не решала! Интересно, зачем она вообще здесь торчит, для украшения трона? Даже дары через очень короткий срок времени перестали ее прельщать. На кой черт ей очередные туфли или украшения? Их и так больше, чем ей было нужно, больше, чем она хотела, больше, чем она могла носить.

     Но вот, наконец, просители, кланяясь, потянулись к выходу. Наконец-то! О, наконец-то!

     Девушка постаралась не двигаться, держать голову величественно, высоко поднятой, чтобы никто не понял, как она рада.

     Едва только за последним человеком закрылась дверь, как Абель начала медленно приподниматься — о Боже, чертовы королевские манеры, чертов этикет, кто бы знал, как она их ненавидела. Ведь именно они сейчас мешают ей вскочить, подобрать юбки и бежать. Бежать, бежать, не останавливаясь… в поля, в леса, в горы…

     — Ваше Величество!

     Дверь тронного зала вновь с грохотом распахнулась. Вошли два рыцаря — два молодых человека, набранные недавно, после смерти предыдущих короля и королевы, ее родителей. Рыцари были ненамного старше нее, но Абель они не нравились — слишком много заносчивости было во взгляде, слишком много высокомерия. Они были так молоды и так мечтали прославиться… Королеве порой казалось, что за славу и богатство они готовы были продать душу самому Дьяволу.

     Перед собой они вели девушку — хотя нет, скорее молодую женщину. Она была боса, облачена в платье яркого, насыщенного кровавого оттенка, с отделанным чистейшей белизной снега подолом. Чуть смугловатая кожа, большие темно-серые глаза, густые, черные, как ночь, волосы водопадом струились по спине. Она двигалась легко, неслышно, с кошачьей грацией, держась прямо и с достоинством — и это несмотря на то, что руки ее были связаны!

     Один из рыцарей, кажется, Арчибальд, грубо ткнул женщину меж лопаток древком копья и громко проревел:

     — На колени перед Ее Величеством!

     Даже не поморщившись, а лишь едва заметно, краем губ улыбнувшись, та изящно опустилась на колени недалеко от трона, чуть опустив голову.

     — Увидь же, ведьма! Перед тобой — Ее Величество королева Абель I, надежда нации, свет государства! — распинался рыцарь.

     — Ваше Величество, — голос у женщины был высоким, чистым и мелодичным. Она едва заметно улыбнулась. Лицо ее было совершенно непроницаемо. О чем она думает, какие чувства плещутся в ее душе? Никто бы, наверное, не смог этого сказать.

     — Что с этой женщиной? — Абель собиралась спросить это совершенно спокойно, однако голос почему-то изменил ей, и королева взяла на тон выше.

     — Видите ли, Ваше Величество… — Юный рыцарь явно наслаждался ситуацией и обращенным на него пристальным вниманием — в глазах его поблескивал тот довольный огонек, который порой видели, когда Арчибальд сражал очередного противника на тренировочном дворе. — Эта женщина — ведьма, самая настоящая. Эти сведения абсолютно точны, Ваше Величество, в них нет никаких сомнений. Мы схватили ее, когда она проводила колдовской ритуал, там, на лесной поляне. Самый настоящий ритуал, Ваше Величество! Колдовство издревле запрещено законом, вы же знаете. Она может принести вред. Поэтому эту ведьму нужно предать смерти! — Выпалив этот монолог, рыцарь обвел находящихся здесь людей победным взглядом. Весь его вид будто кричал: смотрите, я поймал ее, а не вы, я послужил на благо Родине, а не вы! Его спутник, юноша не менее молодой, выглядел и не менее довольным.

     Советники, сидящие за столом, кратко переглянулись. За много лет у них сложилось уже такое взаимопонимание, что не нужно было и смотреть друг на друга. Впрочем, они все были похожи. Во всяком случае, цели имели совершенно одинаковые.

     — Ваше Величество, эту ведьму нужно казнить, — медленно, будто смакуя, катая эту новость у себя на языке, произнес граф де Роттердам.

     «Я здесь королева, а не вы!»

     Молодая королева перевела взгляд на женщину.

     Та мгновенно вскинула голову. Взгляд скованной поразил Абель. Он проникал в самое сердце, в самую душу. Он не давил, но — изучал, просчитывал слабости, пороки. Он проникал насквозь в сердце, в душу, в плоть, видел все, все тайные мысли, все тайные уголки обнаженной души — души, с которой сорвали одежду внезапно для нее самой.

     Губы ведьмы расползлись в медленной улыбке, едва обнажив зубы. Абель внезапно поняла, что в глазах этой женщины заключались тайны Мироздания. Единственное, чего она в нем не увидела, — это страха.

     У Абель слова застряли в горле. Но тут заговорила она сама.

     — Это решение будет ошибочным, юная королева.

     Голос у нее был низкий, грудной… и одновременно он завораживал. Каждое слово истекало медом, притягивало, очаровывало. Королеве захотелось, чтобы она говорила. Говорила и говорила… без остановок, без пауз…

     — Моя смерть ничему вас не научит.

     Абель резко вскинула голову — ощущение у нее было такое, будто она очнулась от глубокого сна.

     — А твоя жизнь? Твоя жизнь должна меня чему-то научить?

     Слова сами сорвались с языка — она их не продумывала. Да даже если в пику своим советникам королева решила сохранить ей жизнь — как смеет эта женщина ей в чем-то перечить! Она королева!

     Женщина пожала плечами — настолько, насколько позволяли связанные руки.

     — Каждая жизнь может чему-то научить, Ваше Величество, ибо она неповторима. Но дело в том, что, если вы сохраните мне жизнь, я могу рассказать вам такие сказки, каких вы не слышали никогда в жизни. И вряд ли услышите от кого-то другого.

     Мягкий, сливово-золотистый свет заходящего солнца свободно лился, точно поток вод, на полы, красиво подсвечивая выделанные в мраморе прожилки — персиковые, коралловые, кремовые.

     Порой последние закатные лучи почему-то кажутся слабыми, будто бы исполненными отчаяния, но эти, хотя и неустанно угасали с каждым получасом, не были таковыми. Напротив, они почему-то дарили необъяснимую радость, странное, казалось, ничем не обоснованное, какое-то перенасыщенное удовольствие — словно предвещали не смерть нынешнего, а, напротив, расцвет нового дня.

     Задумчивое небо, застывшее в ожидании, медленно покрывалось поразительно тонким, однако насыщенным слоем масла — трепетного, розового. Слой этот решительно, без малейших колебаний разбивали капли, растекаясь затем большими, до чрезвычайности уместными пятнами — сиреневыми, пурпурными, даже алыми. Пылающий оранжевый шар почти уже скрылся за западным склоном, окрашивая верхушки выступающих оттуда гор в нежные персиковые и бежевые тона.

     На горизонте уже показалась луна — полная, уверенная, она выглядела царицей — царицей, лишь ждущей своего часа, а когда он придет, изысканно опуститься на престол небес. Она выглядела весьма и весьма необычно — прямо под цвет склонившегося солнца, будто целиком окунутая в оранжево-золотистую краску — словно огненный глаз взирал на землю, бесстрастно подсчитывая все людские грехи и ошибки.

     Но, как бы волшебен ни был бы пейзаж за окном, Абель он мало трогал, во всяком случае, сегодня. В обычное время юная королева весь вечер не отходила бы от окна, любуясь чудесной картиной даже и в пику государственным делам. Возможно, даже попыталась бы его зарисовать, хотя была и не слишком искушена в искусстве живописи. А на самом деле, если дела эти хоть немного помешали бы делам королевства, а еще лучше вызвали бы недовольство лордов-советников, то доставили бы девушке еще большую радость и наслаждение. Так случилось (и что, несомненно, наши читатели уже поняли), что Абель вовсе не была прирожденной королевой, а романтическим мечтаниям, и созерцанию прелестных видов она предавалась с гораздо большей охотою, чем просмотру разнообразных правительственных бумаг, требующих ее настойчивого внимания.

     Однако сегодня удивительное зрелище за окном мало интересовало девушку — она ожидала другого.

     Когда теплое солнце уже почти скрылось, она вновь остановилась перед окном — в тысячный уже, наверное, раз. Сегодня она решительно не могла усидеть на месте, а к вечеру от нетерпения даже начали покалывать кончики пальцев.

     «Она сказала: в час, когда луна бросит свой первый взор на землю… Уже скоро. Скоро. А хотя… почему это я должна ждать? Я королева, в конце концов! Королева!»

     Утвердившись вполне в этой мысли, юная леди кивнула, как бы подбадривая сама себя, и после короткого раздумья вызвала камеристку.

     Вообще-то, она предпочла бы одеться самостоятельно — это было бы быстрее, и намного. Однако, как и все коронованные особы, Абель вынуждена была подчиняться тоскливым дворцовым условностям, вызывающим на лице ее лишь гримасу раздражения. Да и, на самом деле, привыкшая к постоянной помощи фрейлин, девушка была не вполне уверена, что сможет сама справиться со всеми этими нюансами — булавками, пряжками, поясочками, ленточками и складками.

     Для сегодняшнего необычного визита Абель выбрала платье из тонкого бордового шелка с золотым шитьем — платье, быть может, и не слишком подходящее ей по возрасту, но зато весьма внушительное. Девушка настойчиво хотела произвести впечатление, правда, зачем, собственно, ей его производить, она, наверное, и сама не смогла бы с точностью сказать.

     Облачившись с помощью весьма быстро появившейся камеристки, королева взглянула в зеркало, которое ей поднесли, и осталась довольна своим выбором.

     Бордовый шелк спадал изысканными складками, выгодно подчеркивая хрупкую фигурку Абель. Золотые же нити, змейками вьющиеся по подолу и расширяющимся книзу рукавам, придавали ее облику еще большую торжественность. Светлые волосы, расчесанные до блеска и красиво уложенные, сияли, как расплавленное золото.

     От сопровождения девушка досадливо отказалась — она терпеть этого не могла, но, к сожалению, ей редко удавалось от него увильнуть. Когда за ней шли фрейлины или еще кто-нибудь, не важно, кто именно, королева почему-то чувствовала себя гусыней, сопровождаемой выводком гусят — а это, надо сказать, отнюдь не самое приятное ощущение.

     Выйдя из своих апартаментов, королева быстрым шагом направилась вперед, в многочисленные хитросплетения дворцовых коридоров. То и дело ей приходилось останавливаться, с кем-то обмениваться приветствиями, слегка кивать, чуть улыбаться, совершать вежливые реверансы. Она уже и не могла скрывать своего нетерпения — бурлящего, неистового, то и дело грозящего вырваться наружу. Однако каждый поворот коридоров, каждый лестничный пролет приближал Абель к столь заветной цели.

     Но вот, наконец, последняя ступень — и девушка остановилась у двери, единственной во всем этом коридоре. И, несомненно, самой бедной во всем дворце — не обитая никакими дорогими тканями, как это было нынче принято, она была сделана из самого обыкновенного дуба.

     Королева не успела еще даже поднять руку, хоть как-то оповестить о своем присутствии — дверь уже распахнулась с мягким скрипом, приглашая гостью войти — званую или незваную.

     Абель помедлила — она ощущала себя воровкой, застигнутой врасплох. Тревога, странная, необъяснимая, вспыхнула в груди ее пока еще слабым, блуждающим огоньком, и этот огонек уже начал оплетать судорожно бьющееся сердце. Королева робко, как-то вопросительно обернулась, будто готовясь уже отступать — все эти чувства появлялись и исчезали на уровне инстинктов, каких-то диких, животных инстинктов, и вряд ли девушка вообще осознавала их до конца.

     Но пути назад не было. Ее уже ждали.

     Чуть дрожа и преодолевая эту дрожь, Абель шагнула в приглашающую, тонкую полоску льющегося из-за двери света, наверняка отбрасываемого догорающей свечою.

     Комната была объята полумраком — пламя стоявшей на столе свечи давало мало света, все больше теней, — теней, растворившихся в лунном сумраке, затаившихся в самых дальних углах этого помещения, готовых броситься и растерзать по первому знаку, по первому зову. Лунный свет заливал пол, из-за чего в покоях виделись осколки молочно-белого, пенистого тумана.

     Апартаменты эти и впрямь, наверное, были самыми бедными и темными во всем дворце — высокопоставленные советчики, словно в насмешку, заселили лесную гостью именно сюда, будто бы желая отыграться за спонтанное решение своей госпожи. Однако пленница, а теперь гостья, казалось, ничуть не была стеснена — напротив, покои эти за очень короткий срок превратились в ее уединенную обитель — точно маленький островок в бескрайнем открытом море.

     Свеча давала хоть и малый свет, но весьма многое все же было видно — какие-то скляночки, большие и маленькие, на двух грубых деревянных полках, небольшая стопка каких-то книг на столе… Интересно, откуда все это? Неужели она покидала дворец? Но каким образом? Ее ведь не выпустили бы! А впрочем, наверное, удивляться не следовало — она ведь была колдуньей. Мало ли, какие силы ей подвластны?

     Обдумать эту мысль как следует Абель уже не успела — она появилась… Появилась из ниоткуда, словно соткавшись из тени, из прозрачного лунного луча — она и стояла-то, впрочем, в лунном луче.

     Омытая этой рекой серебра и света, кожа молодой женщины, немного смугловатая, казалась белой, точно кость, а глаза, большие глаза — темными, словно ночная мгла. Волосы же потоком смолы лились с плеч. Никакого удивления, никакого беспокойства не было написано на лице ее, не читалось в черных глазах — они, если и горели чем-то, то лишь огнем бесстрастности. Изогнув полные, чувственные губы в полуулыбке, ведьма присела в легком реверансе (юная королева с неким отрешенным изумлением отметила, что он весьма изящен для лесной жительницы) и проговорила голосом высоким и чистым, как горный ручей:

     — Ваше Величество.

     Абель едва сумела кивнуть в ответ — девушка внезапно с неприятным удивлением поняла, что эта женщина в хлопковом, почти бесформенном сером одеянии похожа на королеву больше, чем она сама в своих изысканных шелках — мятущаяся, изумленная непонятно чему, почти испуганная.

     Ведьма же — невозмутимая до крайности, будто и не замечающая, что творится с девушкой (хотя королева была уверена, что эти глаза цвета темного грозового неба замечают, подмечают абсолютно все — и ничего, ничего не упускают), спокойно кивнула на кресло у стены, буквально впихнутое в небольшой закуток и накрытое какой-то светлой вязаной тканью.

     — Прошу.

     Абель вновь лишь кивнула — королеве смутно казалось, что если она сейчас заговорит, то что-то разрушит… что-то чарующее, волшебное и… странное — и довольно неловко опустилась в предложенное кресло; то возмущенно скрипнуло в ответ на ее движение.

     Колдунья отошла к стылому камину, который уже давным-давно не разжигали и в котором был виден лишь ледяной, подернутый какой-то противной и вязкой серой дымкой пепел. Молодая женщина склонилась, поворошив старые, рассыпающиеся уже угли кочергой не менее старой, уже насквозь пропитанной трухой и ржавчиной.

     Вскоре, то малое количество бревен, небрежной грудой сваленной около камина, все же дало нужный результат, и пламя высоко запылало, весело потрескивая и отбрасывая на стену длинные, скользкие и пылающие тени — они тоже начали свой вечный, бессмертный танец.

     Королеве показалось, что на лице женщины, озаренном всепоглощающими и всепожирающими красными языками, скользнула улыбка — однако в этом теплом полумраке ничего нельзя было сказать наверняка.

     Наконец, она отошла от камина и, подойдя, бережно подобрав подол своего серого платья, бесшумно опустилась в кресло напротив Абель. Свободно откинувшись на его спинку и чуть прикрыв глаза, ведьма поинтересовалась, все столь же невозмутимо, все так же размеренно.

     — Как прошел день Вашего Величества?

     «В ожидании».

     Королева нашлась не сразу — что-то сбивало ее с толку и даже пугало — но она не понимала, что именно, и от этого становилось еще страшнее. То ли общее достоинство — достоинство поистине царственное — этой женщины, то ли некая загадочная аура, навеки окружившая ее… а может, и вовсе что-то иное.

     — Это… это не важно. Ты обещала мне сказку.

     Ведьма медленно кивнула, задержав подбородок в нижней точке, принимая такой ответ.

     «Держится, как с равной», — не без досады подумала Абель, раздраженная так же и на саму себя — настолько по-детски прозвучала ее последняя реплика.

     Колдунья молчала. Молчала и сама королева. Молчание беспокоило, пробудив того мягкого зверька тревоги, который оплетал сердце девушки все это время и который, казалось, заснул… Но так лишь казалось.

     Наконец, женщина плавно вскинула голову, точно очнувшись ото сна (Абель отчего-то подумалось, что, должно быть, прошло уже тысячу лет), и заговорила голосом мягким и сладостным, словно текучая патока:

     — Что ж… — Она сделала паузу, — когда-то, давным-давно… а может, не столь уж, впрочем, и давно — жила на этой земле пожилая чета, не слишком богатая… чета Лукас. Сыновей у них не было, зато были две дочери, девчушки-близнецы. Обе белокожие, бледны той бледностью, какую называют порой аристократической, с тонкими чертами лица, изящные и стройные, с густыми локонами оттенка полированной меди и глазами того удивительного оттенка, какой бывает у моря на границе мелководья и глубины. Девушки, тем не менее, никогда не выглядели в глазах родных и друзей точными копиями друг друга. Да, они были похожи, как оригинал и его отражение в зеркале, однако отпечаток характера каждой скрадывал это сходство настолько, что их нельзя было перепутать даже во сне.

     Сьюзен была серьезной, молчаливой особой, замкнутой, сдержанной и, пожалуй, малообщительной; любящей одинокие прогулки в лунном свете, залпом поглощающей книги и прилежно внимающей всем наставлением своих учителей.

     Полной противоположностью ей была Элен. Живая, эмоциональная, даже легкомысленная, одиночеству она предпочитала тесную компанию подруг и заливистый смех на ветру. Если и читала — то только легкие романы, хотя такие и нелегко было сыскать в небольшой библиотеке их отца. Из учений же выделяла лишь танцы и пение, не затрачивая усилий ни на какие другие науки.

     Дни шли за днями — девушки росли, оставаясь все такими же непохожими. Одна постигала учения Томаса Мора, а другая — науку флирта.

     И вот, однажды, в год, когда им исполнилось семнадцать лет, жизнь их кардинально переменилась. Дело в том, что по соседству с их земельными угодьями купил владения молодой лорд, единственный наследник своего богатого рода — купил, надо полагать, польстившись на обширные охотничьи территории…

     Абель подалась вперед, вслушиваясь с большим интересом — о своем полубеспокойстве она и думать забыла, — предчувствуя начало романтической истории. И, надо признать, предчувствие ее не обмануло.

     — Как вы, Ваше Величество, полагаю, уже догадываетесь, — продолжила колдунья, — молодой лорд, а звали его, кстати говоря, сэр Эдвард Бертрам, тут же стал объектом повышенного внимания со стороны юных провинциальных барышень. Сами понимаете, каждая из этих леди мечтала удачно выйти замуж — а молодой наследник богатого рода, к тому же в высшей степени образованный и учтивый — партия, о которой можно было только мечтать. Поэтому дни лорда Бертрама проходили в компании воркующих девиц — но особенно сблизился он с сестрами Лукас.

     Часто можно было наблюдать такую картину: сэр Эдвард и леди Сьюзен, сидя в высокой траве и прислонившись спинами к широкому дубу, неспешно рассуждают о книгах, которые оба читали, о странах, в которых когда-то бывал молодой лорд и в которых никогда не бывала она. Периодически сэр Эдвард отвлекался, чтобы ответить на тот или иной вопрос Элен — вопросы ее касались в основном развлечений, и на них молодой лорд отвечал довольно коротко и, как могло показаться, не слишком-то охотно.

     Юная королева восторженно улыбнулась, предчувствуя скорую романтическую развязку — и она была вполне права… только, быть может, была жестоко обманута в своих ожиданиях.

     Ведьма, взглянув на нее, неожиданно мягко улыбнулась, призывая к терпению.

     — И вскоре настал тот день, когда сэр Эдвард в очередной раз пришел в дом Лукасов и, преодолевая смущение, сделал предложение руки и сердца… Элен.

     Абель показалось, что она ослышалась.

     — Что? Элен?! Но…

     — Оказалось, что молодого лорда с самого начала пленили ее живость, ее веселость, общительность… и, наверное, с самого первого дня решил он сделать ей предложение — хотя за это не поручусь, это мне неведомо.

     Женщина вздохнула — и в первый раз в ее голосе сквозь мелодичность и беспристрастность стало проступать совершенно иное чувство… совершенно явное чувство. Сочувствие.

     — Бедная, бедная Сьюзен! В семнадцать лет каждая юная леди уверена, что если уж она влюблена — то навек, и ни о какой другой сердечной привязанности и речи быть не может, но только в случае с Сьюзен и немногими другими девушками подобного склада можно с уверенностью утверждать, что это так и есть. Сьюзен любила Эдварда и знала, что никогда не полюбит никого другого; ее сердцу, не слишком пылкому, будет достаточно одной несчастной любви, чтобы перегореть, оставив после себя лишь горсть пепла, способную еще греть родных и близких, но не ее саму.

     Молодой лорд с самого первого дня понравился ей своей вдумчивостью, серьезностью, он постоянно стремился к самосовершенствованию и самопознанию, стремился впитывать новые знания и делиться ими с теми, кто был к этому готов. Они столько говорили об искусстве, о литературе. Он сделал ей лучший комплимент, заметив, что не ожидал встретить здесь столь образованную леди, к тому же совершенствующую свой ум отнюдь не потому, что внешность не оставляет ей иного выбора, кроме как обратить на себя внимания своей ученостью.

     Он был так непохож на всех тех шумных соседских мальчишек, необразованных не желающих образовываться и со временем вырастающих в таких же шумных и необразованных мужчин.

     И все это время он, оказывается, мечтал об Элен.

     Сьюзен провела в душной, бессильной ночной тишине несколько дней, даже недель — волны отчаяния захлестывали ее с головой, пропитывали тело и душу и совершенно не желали высыхать. И хуже всего было то, что она не могла, никак не могла открыто показать свою боль и свои слезы.

     — А что Элен? Неужели она не видела, насколько сестре плохо? Неужели не замечала? Неужели… неужели не могла отказаться от помолвки ради сестры?

     — Отказаться от помолвки? Нет. Ей казалось это совершенной глупостью — отказать молодому лорду. Ведь лучшей партии у нее никогда, скорее всего, и не будет! К тому же и родители не позволили бы упускать такой шанс, а о чувствах Сьюзен она не знала… Та так привыкла скрывать их, да и ее весьма легкомысленная сестра в порыве своего ликования просто не увидела бы печаль и подавленность. Хотя, на самом деле, сэр Эдвард не особенно был и нужен Элен — галантные комплименты вскоре приелись, а рассказы молодого лорда и страстные декламации пьес Уильяма Шекспира неизменно наводили тоску. Ей с каждый днем все труднее было слушать все это и держаться с ним вежливо и любезно…

     А Сьюзен наблюдала, видела и металась от тоски. Тоска захлестывала, лилась через край, душила, убивала… и усугублялась еще и тем, что девушка должна была быть подружкой невесты на свадьбе. На счастливой свадьбе сэра Эдварда и… ее сестры.

     И вечно так продолжаться не могло. В конце концов, любовь и отчаяние толкнули девушку на один шаг… на шаг дикий, решительный и губительный.

     Колдунья выдержала паузу, во время которой Абель слышала только, как учащенно бьется ее собственное сердце, тревогой, уже другой тревогой, разрывая грудь.

     — В одну, промозглую, ненастную и сырую ночь, за пару дней до венчания, как только луна выплыла из-за туч и пролила свой благостный свет на землю, Сьюзен зажгла свечу и, встав перед зеркалом в своей комнате, произнесла заклятие — заклятие приворота, которое вычитала в одной старой и ветхой книге. Где она ее нашла, неизвестно и по сей день, ведь в роду ее, говорят, никогда не было никаких ведьм и колдунов, но, вестимо, где-то нашла. К сожалению, девушка не отдавала себе отчет в том, что за все в этом мире принято платить, а за любое прикосновение к Силе — тем более.

     На следующий день помолвка была расторгнута. И очень скоро молодой лорд повел под венец Сьюзен — и, кстати, нельзя сказать, что Элен особенно огорчилась — напротив, она прекрасно понимала, что сэр Эдвард по характеру гораздо больше подходит ее сестре, чем ей самой. Очень скоро она обручилась с небогатым вольным художником и навсегда покинула ту провинцию — но речь сейчас не об Элен и ее судьбе, которая, впрочем, сложилась весьма и весьма неплохо…

     Что же до сэра Эдварда и его жены, счастье их продлилось недолго — а вернее, его и вовсе не было. Сьюзен, конечно, оказалась рядом с любимым человеком, но… но молодого лорда разрывало на части — почти в буквальном смысле этого слова. Он горел и бился в агонии — так души страдают в Аду. Умом он понимал, что сердце его стыло к жене, но что-то неведомое, какая-то сила влекла его к ней, заставляя осыпать поцелуями нелюбимое лицо. Его разрывало и сковывало одновременно — и, в надежде стряхнуть эти цепи из металла гораздо более прочного, чем сталь, он бился и бился… и угас — угас буквально через полгода после замужества. Кстати, те, кого приворожили, и не живут долго — максимум, только пару лет после совершения ритуала и не более того.

     Сьюзен, потерявшая так скоро мужа и любимого, а вскоре и, как оказалось, обоих родителей, была вне себя от горя, боль душила ее даже хуже, чем тогда, когда она, лежа ничком на кровати и сжимая в руках горячие простыни, судорожно молила, чтобы что-нибудь помешало свадьбе… а еще лучше, чтобы что-нибудь образумило Эдварда.

     Она тысячу раз уже успела проклясть себя за то, что когда-то настолько поддалась эмоциям и желаниям — но стрелки времени неутомимы, и их никак не повернешь назад…

     Но в то время молодая женщина уже носила в себе ребенка — а вернее, двух детей — от покинувшего этот мир и так горячо любимого мужа. Это и только это еще держало ее — мысль, что она нужна своим детям. Что она должна учить их, растить их, любить их… и всеми силами предохранить от той ошибки, какую совершила сама — Сьюзен поклялась себе в этом.

     Вскоре она разрешилась от бремени. Один из малышей, мальчик, оказался настолько слаб, что умер через несколько дней на руках у матери, рыдающей и безутешной… Однако второй ребенок, девочка, выжила. Но буквально через пару месяцев погибла сама Сьюзен — от страданий, постоянно терзающих ее сердце, от боли; объятая ей, лихорадкой и виной… погибла в бреду, сжимая в пальцах горячие простыни кровати…

     И она уже никогда не узнала, что судьба сыграла с ее дочерью, оставшейся круглой сиротой, злую и до боли безжалостную шутку… По достижении той семнадцати лет ее страстно полюбил юноша, второй сын богатого баронета. В которого, в свою очередь, пылко влюбилась ее лучшая подруга, некая Сара Уотерс….

     На один ужасающий миг в комнате повисла тишина — тишина могил и тишина, разрывающая сердце.

     — Но почему? Почему так?! Она же ни в чем не виновата!

     Абель трясло; ужас кольцами овивался вокруг ее сердца. Неотрывно глядя в гипнотические темные глаза ведьмы, демонически сверкающие при ярком свете луны, она чувствовала себя кроликом, который смотрит в недвижные глаза удава… в ожидании, когда удав раскроет пасть и заглотит его… целиком.

     — Потому, юная королева, что история всегда повторяется, а цена поступка порой бывает столь высока, что платить приходится не одному человеку и даже не одному поколению. Кроме того, даже не мы сами часто расплачиваемся за наши грехи… но наши дети — сполна.

     Утро нежными пальцами раздвинуло занавески ночи и прокралось в покои Абель. Девушка давно уже не спала, но вставать с мягкой постели ей не хотелось. За всю ночь она почти не сомкнула глаз, все время возвращаясь мыслями к ведьме и ее сказке. Абель уже не терпелось услышать следующую сказку, но до вечера было еще далеко, поэтому девушка перебирала в голове все подробности сказки, ею услышанной.

     На самом деле, что есть сказка? Выдуманная история с некоторой долей волшебства и непременно счастливым концом. В сказках, которые Абель читали нянечки, когда она была малышкой, в конце принц целовал возлюбленную, чары зла рассеивались, и добро торжествовало, испивая из чаши блаженства до дна. В сказках же ведьмы добро не испытало сладости победы, да и вообще Абель не заметила четкого деления героев на черное и белое, на добро и зло. Сказки лесной ведьмы уж больно напоминали жизнь — и именно это пугало юную королеву. Ее все время тревожила мысль о том, что все, о чем говорит ведьма, происходило на самом деле, что сказки — не выдумка, а самая настоящая история. Абель сама не могла понять, почему от этих мыслей у нее мурашки бегали по коже и почему одновременно с чувством страха ее, едва ли не сильнее, гложет любопытство.

     Когда в комнату вошли камеристки, чтобы одеть королеву, Абель крепко уснула, убаюканная своими тревожными мыслями. Девушки не решились будить королеву и ушли, тихо прикрыв дверь, дабы дождаться ее пробуждения.

     Глаза Абель вновь открылись, когда за окном уже начало смеркаться. Девушка сразу же вскочила с кровати, испугавшись, что могла пропустить встречу с ведьмой, но ей тут же пришлось присесть, чтобы не упасть, ибо от столь резкого подъема у нее закружилась голова. Придя в себя, королева встала и подошла к окну. Закат уже прошел, солнце исчезло за западными горами и небо было того непередаваемого оттенка из смеси грозовой серости, дневной лазури и ночной тьмы.

     Абель позвала камеристку и велела ей одеть ее как можно быстрее в первый, подвернувшийся под руку, наряд. Пока фрейлина надевала на королеву жемчужного цвета платье с узкими рукавами, расшитыми серебристыми нитями и украшенным жемчугом, и опять же расшитым серебром декольте, та перебирала в голове все вопросы, что она хотела задать ведьме. Ни об одном нельзя было забыть, ибо от этого зависел ее ночной сон.

     — Меня кто-нибудь искал сегодня? — спросила Абель. Хоть она и не питала любви к государственным делам и была рада потратить время на иные занятия, сегодняшний продолжительный сон вверг ее в смущение.

     — Вас искали советники, Ваше Величество. Хотели испросить вашего королевского мнения в каких-то вопросах. Узнав, что вы изволили отдыхать, господа лорды решили не беспокоить вас своими делами.

     Абель хмыкнула. Мнение им нужно, как же! Все эти вопросы лишь пустая формальность, дань уважения короне на голове Абель, не более.

     Путь к покоям ведьмы был точь-в-точь таким же, как и минувшим вечером — беспрестанные остановки, чтобы выразить почтение тем, кого вовсе не почитаешь, и сказать пару теплых слов тем, чьих имен не помнишь. Абель невольно подумала, что проживает день теперь лишь ради вечера, чтобы услышать сказку. Она никогда ранее не спала днем, даже если не выспалась ночью, а сегодня ей так хотелось приблизить вечер, вечер встречи с ведьмой, что она уснула, точно младенец. Такая зависимость от ведьмы и ее сказок немного пугала королеву.

     Абель даже не могла представить, какой будет ее жизнь после того, как ведьма уйдет. Вновь бессмысленная череда дней, что тянется, словно бесконечная вереница подъезжающих к дому карет, в которых нет пассажиров и нет никакой радости их встречать. Можно лишь смотреть и смотреть из окна, наблюдать за тем, как быстро проезжает за каретой карета, убегает за минутой минута, чтобы превратится в еще один прожитый напрасно день, день без цели, без радости, с одними лишь разочарованиями, обязанностями и растянутой на губах вымученной улыбкой, от которой к вечеру болят скулы.

     Абель надеялась, что у ведьмы припасено много сказок, точно у Шахерезады, и еще тысячу вечеров проведет она в простой комнате, сидя на старом кресле, вдыхая пыльный и теплый аромат камина и слушая звонкий и нежный голос ведьмы, глядя в ее темные глаза, в которых выплясывают дикий танец блики огня.

     Дверь, как и вчера, открылась сразу, как только Абель подошла к ней. На этот раз девушка вошла без страха. Лишь тонкие щупальца сладостного предвкушения новой увлекательной истории опутывали сердце девушки. Ведьма стояла возле камина и разжигала огонь; услышав шаги королевы, она распрямилась и присела в реверансе. Сегодня она была одета в то самое яркое платье красного бархата, в котором она была приведена в тронный зал.

     — Доброго вечера, Ваше Величество.

     — Добрый вечер, — голос Абель дрогнул. В присутствии ведьмы девушка чувствовала себя маленькой девочкой близ королевы.

     — Присаживайтесь, — ведьма кивнула на кресло, в котором Абель коротала вечер и вчера.

     На этот раз пронзительный скрип старого кресла не показался девушке неприятным, напротив, она почувствовала от этого какой-то уют, словно она вновь вернулась домой после длительного и крайне утомительного путешествия.

     — Сегодня я хотела бы рассказать вам историю о гордой королеве маленького королевства и о ее сестре, — начала ведьма, присев в кресло напротив принцессы.

     — Вы даже не поинтересуетесь, как спалось вашей королеве? — выпалила Абель первое, что пришло ей в голову. Девушка знала, стоит только ведьме начать свою сказку, как она тут же забудет обо всем, что хотела спросить у нее, утонув в сладостном омуте волшебных историй, убаюканная медовым голосом рассказчицы.

     Ведьма еле заметно ухмыльнулась уголком рта.

     — Давеча вечером вы изволили упрекнуть меня за лишнюю болтливость и попросили рассказать вам сказку, вместо того чтобы задавать глупые вопросы. Теперь же вы просите меня об обратном.

     — Я королева и вполне могу передумать, — Абель подняла повыше голову, как ее учили с самого детства, ведь королева должна выглядеть достойно.

     — Лишь люди глупые и непостоянные изменяют своим принципам, Ваше Величество, — улыбка на губах ведьмы стала чуточку шире. Казалось, женщина еле сдерживает смешок.

     — Вы хотите сказать, что я глупа? — Девушке должно было бы оскорбиться, но она не чувствовала обиды от слов ведьмы, напротив, она даже считала их в некотором роде справедливыми. Но все же, говорить так королеве — неслыханная дерзость.

     — Как вы могли подумать, что я могу сказать такое вам, Ваше Величество? — Колдунья приложила руки к груди в притворном изумлении. — Вы ведь никогда не изменяете своим принципам, у вас лишь меняется настроение, что вполне позволено не только королевам, но даже и простому люду.

     На несколько минут в комнате повисло молчание. Абель не знала, как задать те вопросы, что мучили ее, они казались ей столь неуместными сейчас, в этом теплом воздухе, в котором витал аромат леса, меда, старой бумаги, тайн и… магии. Девушке не хотелось разрушать все это очарование своими вопросами о том, что это за истории, реальны ли они, откуда ведьма их знает… Иногда излишнее любопытство, излишняя дотошность способны погубить волшебство, что тонкой дымкой простирается над миром.

     — Вы вволю наговорились, Ваше Величество? — спросила ведьма спокойно. На лице ее уже не было улыбки, лишь глаза все так же сияли бесовскими огоньками.

     — Да, — Абель с досадой кивнула.

     — В одном небольшом королевстве властителями были справедливые король и королева. Народ их любил и почитал, ибо их решения всегда были честны. В королевстве всегда был достаток, невозможно было встретить на улице ни одного нищего. У каждого была возможность заработать свой кусок хлеба, и каждый был счастлив, — ведьма говорила ровным, мелодичным голосом, и рассказываемая ею история тут же захватывала слушателя в свой плен.

     — Неужели прямо-таки все были счастливы? Ведь это просто невозможно, — воспользовавшись паузой в рассказе, спросила Абель.

     — О, при хорошем правителе возможно все. Истинный король дарит счастье народу одной лишь своей улыбкой, — ведьма улыбнулась, и Абель невольно подумала, что такая улыбка действительно способна даровать счастье окружающим. А вот способна ли так сиять ее собственная улыбка? Абель скорее ответила бы нет, чем да, вспоминая фальшиво растянутые в приторной улыбке губы на лице, смотрящем на нее из зеркала несколько раз на дню. — Но время текло, и король с королевой состарились, а затем и умерли оба почти в один день. На престол взошла младшая королевская дочь, ибо старшая, по скромности своей, отказалась от престола во имя мечты младшей иметь корону на голове. Народ надеялся, что дочь любимых правителей будет ничуть не хуже их самих. В каком-то смысле так и было… но лишь отчасти.

     Абель облокотилась на спинку кресла, совершенно забыв о манерах, увлекшись историей. Девушка предчувствовала, что и у этой истории не будет счастливого конца, но изо всех сил она надеялась, что ошибается в своих предчувствиях.

     — Молодая королева Анита гордо восседала на большом троне, высоко поднимая изящную головку. Русые локоны королевы струились по ее плечам пышными волнами, а когда солнце светило на них, то казалось, что в волосы ее вплетены нити золота. Зеленые глаза всегда лучились счастьем, а широкая улыбка обнажала взору жемчужные зубки. Никто и не обращал внимания на то, что подбородок у королевы задран уж больно высоко, взгляд ее высокомерен, а улыбка больно широка и весела, чтобы быть искренней. Все люди были ослеплены красотою своей правительницы и говорили, что королева Анита даже лучше своих родителей. Лишь сестра ее, Лилианна, знала всю правду. Знала она о том, как ночами Анита проклинала весь этот тупой народ, дурных советников и тяжелую корону, что давит в голову и портит изящную прическу, завитую по последней моде. Но кому могла Лилианна об этом сказать? Никому. Да и не хотелось девушке рушить идеал своего народа. Посему Лилианна решила, что будет исправлять все те беды, что причиняет королевству Анита своими неверными решениями, глупыми законами, высокими налогами и детскими шалостями.

     Абель слушала, не замечая ничего вокруг. Она не замечала, как в комнате сгустились сумерки и в окно засеребрился свет ночной девы луны… Юная королева слышала лишь голос ведьмы, но видела она пред собою не бедную комнату, а тронный зал небольшого дворца, где на троне сидит гордая королева, а подле трона — сестра ее. Абель словно провалилась в другой мир, что соткан из слов и образов, но выглядит ничуть не менее реальным, чем материальный мир.

     — Лилианна переписывала по ночам приказы и документы, вместо сестры ставила подписи на важных бумагах и подменяла решения совета. Девушка хорошо умела копировать почерк своей сестры и ее подпись, поэтому никто из советников ни разу не заметил подмены, а тому, что решения стали разумнее, они не придали значения; они вообще этого не заметили, любуясь на красоту своей королевы. Дела в королевстве быстро пошли на подъем. Вновь нельзя было встретить на улице человека нищего, голодного, холодного да печального. Все были при работе, при доме и при счастье. И казна королевская полнилась, ибо по-настоящему ее наполняют не высокие налоги, а счастье людское, — ведьма сделала паузу и тихонько кашлянула в сжатый кулачок, чтобы не прогнать иллюзии, в которую погрузилась Абель. — Анита и не замечала перемен к лучшему в королевстве, она лишь радовалась новым нарядам и украшениям, а так же похвалам, что словно аромат душистых цветов, целыми днями расточались в тронном зале. А Лилианна тихо сидела ниже престола, даже дальше от трона, чем советники, и тихонько улыбалась. Она знала, что ее никогда и никто не поблагодарит, но она была счастлива тем, что в этом зале произносятся слова благодарности, и для нее было совершенно не важно, к кому именно они обращены.

     Абель словно очнулась ото сна, услышав эти слова.

     — Неужели Лилианну так никто и не поблагодарил? — воскликнула королева.

     — Не забегайте вперед, Ваше Величество. Каково же удовольствие слушать историю, зная ее конец? — Ведьма улыбнулась.

     Абель кивнула, хотя ей страстно хотелось узнать, чем кончится история, именно сейчас.

     — Конец уже близок, Ваше Величество, — сказала ведьма, заметив нетерпение Абель. — Скоро вы узнаете его, но в свой черед, — ведьма сделала паузу. — Женщины вышивали портреты Аниты, а мужчины убивали в ее честь оленей и вепрей. Каждый был готов умереть за свою королеву. И никто, никто из всех этих добрых людей не вспоминал о Лилианне, сестре их любимой королевы. Ведь Лилианна никогда не была так шикарна, как Анита; она носила простые платья без жемчуга и золота, ее волосы не сверкали на солнце, а ее улыбка была скромна и немного печальна. В какое сравнение она могла идти с королевой? Да, рядом с Анитой ее никто попросту не замечал! Царствование сестер продолжалось двадцать лет, пока не началась война, в которой обе они были убиты. Королевство захватил король Георг, который стал добрым правителем народу, несмотря на то, что его улыбка не была так ослепительна, как улыбка королевы Аниты. А королева была похоронена народом с почестями в обитом шелком и разрисованном гробу. Много месяцев подданные со слезами на глазах вспоминали о любимой королеве и проклинали ее убийцу, а затем привыкли, ведь люди ко всему привыкают. Лилианну же похоронили в общей могиле вместе со всеми погибшими, среди которых были простолюдины и мелкие лорды. Никто даже и не вспомнил, что она была сестрою королевы…

     — Но как же так? Как же так? Такого просто не может быть! — У Абель на глазах выступили слезы. — Это нечестно, — тихо добавила она.

     — Быть королевой — не значит иметь на голове корону. Быть королевой — это иметь доброе сердце и острый ум, а коронованной иметь душу, а не голову. Возложить корону можно на любую, даже самую дурную голову, а небеса коронуют лишь истинных правителей своей короной, сплетенной из солнечного и лунного света со звездными камнями вместо рубинов и алмазов. Жаль лишь, что людям такой короны не узреть, ведь слишком ослепительно она сияет для простых глаз…

     — Но все равно… Это так ужасно! Если не благодарности, то хотя бы не общая могила! — Слёзы катились по щекам Абель, ее всю трясло от охватившего сердце железными цепями отчаяния.

     — Что есть для людей символ власти? Корона. Но на самом деле, символ истинного властителя — отсутствие короны и приторной улыбки и широкая душа, готовая простить каждого и каждому помочь. Символы власти, они не снаружи — они внутри.

     Ночь, окруженная дымкой тишины, бесшумно ступила на территорию своих владений с легкой, полупрозрачной улыбкой — улыбкой, напоенной лунным светом. Темнота медленно стекала с ее черных смоляных волос, кусками отрывалась от шелковых одежд, водой обтекающих гордый стан. С подола платья срывались жемчужины и, застывая в беспроглядном мраке, излучали отрешенный свет, неземной и бесстрастный.

     Абель стояла у окна в апартаментах лесной гостьи, столь же отрешенно наблюдая за тем, как всевидящее око луны обращает ее золотые локоны в поток молока, мягко касаясь их серебряными пальцами.

     Наконец. В последние дни юная королева стала ждать ночи подобно тому, как задыхающийся от жажды ждет каплю воды, которая, наконец, смягчит его иссушенные губы, пробежит по горлу маленьким ручейком жизни.

     Нет, она ждала наступления этой поры, поры поистине волшебной, не только из-за сказок ведьмы, чарующих и ласкающих ее душу — хотя, несомненно, они и играли немалую роль. Но главным образом потому, что ночью сбрасывались все маски, и она имела право не придерживать свою маску улыбки, стеклом застывшей в вечности, маску веселья и радости, прикрывающую серую тоску в глазах. И хотя после последней сказки, что ей поведала ведьма, Абель всеми силами старалась быть королевой — истинной королевой, королевой не по званию и не по титулу… но все же была несоизмеримо рада, когда ночь вновь коснулась ее дыханием свободы, освежающим и прохладным.

     — Ваше Величество.

     Девушка резко обернулась — так, словно была захвачена врасплох.

     Она стояла позади, пришедшая непонятно как и непонятно откуда — а может, и вовсе не пришла, а соткалась из теней и лунных бликов. То же самое платье из красного бархата, тот же самый невозмутимый взор глаз цвета темного грозового неба (а сегодня, быть может, и еще темнее), та же таинственная полуулыбка на тонких устах. Ничем не схваченные волосы потоком беззвездной бездны лились по спине и плечам.

     Слегка улыбнувшись, лесная гостья вновь склонилась в изысканном реверансе.

     — Где ты была? — вдруг выпалила Абель, тут же сама смутившись своей несдержанности, а еще вернее, любопытства — и краем сознания подивилась этому. И, чтобы как-то оправдаться, девушка быстро добавила: — Я ждала… довольно долго…

     Край губ женщины дернулся в едва заметной усмешке.

     — Всему свое время, Ваше Величество, всему свое время.

     — Но… но… но как? — Ей же нельзя выходить! Или… вопрос и ситуация в целом привела Абель в странное смятение — смятение, которое и она сама, наверное, не смогла бы толком объяснить.

     — Присаживайтесь, Ваше Величество.

     Кинув быстрый взгляд на лесную гостью, девушка, помедлив, опустилась во столь знакомое уже кресло и, откинувшись на его спинку, попыталась прогнать ощущение, которое неизменно возникало у нее в присутствии ведьмы — ощущение какого-то неудобства, смущения. Юная королева чувствовала себя девочкой, самой настоящей маленькой девочкой — не знающей и не умеющей того, что знает и умеет эта женщина. И, быть может, никогда не узнающей.

     «Я научусь!»

     Мысль эта вспыхнула в голове у Абель, точно факел посреди ночи, — дикая, пламенная и яростная. Вскоре она охватила собой и остальные мысли, и они обратились в прах, оставив за собой лишь этот пылающий костер. Жгучее желание это затрепетало в ее груди, и, казалось, юная королева может прямо сейчас бросить все, только чтобы учиться, заложить саму душу, только чтобы учиться…

     — Вы готовы слушать, Ваше Величество?

     Девушка слабо кивнула, словно бы это желание выжгло последние силы, что у нее оставались — а быть может, так оно и было. Но в следующий миг тягучий, точно горячая карамель, голос ведьмы освежил ее душу мягким ливнем после жаркого дня.

     — Итак… когда-то, в одном королевстве… королевстве, обширно раскинувшемся на прекрасных плодородных землях — там о голоде или неурожаях слыхом не слыхивали уже много-много лет, золотые розы покрывали целые поля, простой люд был улыбчивым и счастливым, а правители — мудрыми и справедливыми. В этом-то королевстве и жил один граф, владелец богатого имения со своим садом и виноградником в пару милях от столицы, — граф этот был уже немолод, жена его покинула этот мир за много лет до начала нашей повести, и единственной отрадой этого графа была его дочь. Марианна, так звали девушку, была просто прелестна и могла бы усладить любой взор — своей тонкой талией, изящной миниатюрной фигуркой, нежным румянцем, очень часто загорающемся на бледных щеках; льняными локонами цвета солнца, большими небесными глазами в обрамлении пушистых ресниц — глазами, которых почти никогда не касалась тень туманной облачности; и, наконец, нежной, мягкой улыбкой, то и дело вспыхивающей на чувственных устах и придающей всему облику девушки вид весьма мечтательный. Но я вовсе не хочу сказать, что при такой внешности она была глупа. Нет, отнюдь нет. Марианна очень много читала, постоянно пополняя свои и без того обширные знания, была проницательна, разумна и несомненно искренна во всем, что говорила и делала. Я знаю, — с неожиданно озорной улыбкой добавила ведьма, видя, как ее юная слушательница, до сего мига жадно внимающая чарующему голосу и мечтательно улыбающаяся, откинувшись на спинку кресла, вдруг резко распахнула глаза, словно вынырнув из ледяной воды, — возможно, звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Однако это — правда, а правда отнюдь не всегда, на самом деле, бывает горька. И не всегда же бывает и сладка…

     Абель, не пропускающая ни единого слова или вздоха, вздрогнула.

     «Правда? Но, я думала, ты рассказываешь мне выдуманные истории!»

     Но не успела она и рта раскрыть, как лесная гостья плавно поднесла палец к губам, мягко улыбаясь.

     «Всему свое время, Ваше Величество, всему свое время…» — слова, выжженные огненными буквами, моментально, как напоминание, вспыхнули в сознании юной королевы. Что ж, да — как бы нам порой не хотелось приблизить то или иное событие, это невозможно — ведь все в этом мире происходит именно тогда, когда и было предрешено, ни секундой раньше и ни секундой позже — и только тогда, когда сам человек готов к этому.

     И, если Абель и хотела что-то сказать, все это кануло в реку Забвения в ту секунду, когда вновь полился мягкий и обволакивающий голос ведьмы.

     — И вот однажды, в тот год, когда Марианна вступила в нежный возраст восемнадцати лет, произошло событие, навсегда переменившее ее жизнь — в лучшую ли или худшую сторону, судить Вам. Дело в том, что недавно скончались король и королева, столь нежно любившие друг друга и столь возлюбленные своим народом — говорят, они и скончались в один день. На престол взошел их сын, юноша, надо признать, довольно легкомысленный, охоту с развлечениями всегда предпочитающий любым государственным делам. Практически сразу после восшествия на престол молодой король, которого, кстати, звали Эдуард, пустился в путешествие по стране, прихватив с собой почти что весь двор. Простой народ, да и лорды, радушно привечали его: добрая память о его родителях навеки укоренилась в их сердцах и все надеялись, что он станет таким же мудрым, сильным и справедливым. Великим королем. Кроме того, в обаянии и харизме этому юноше отказать никак нельзя было… Да и везде, где он останавливался, раздавалась музыка, пение и пляски, представления и маскарады — что, разумеется, тоже не могло не понравиться люду…

     Итак, в одну из недель король пожелал остановиться в имении старого графа, отца нашей Марианны, — и по этому случаю был организован шумный праздник, а вернее, бал, самый настоящий бал-маскарад.

     — И там он встретил Марианну? — выпалила Абель.

     Едва заметная усмешка заплясала на тонких устах женщины.

     — Вы весьма проницательны, Ваше Величество… но подождите. Не ускоряйте и без того заранее известные события… — Она помолчала немного, а затем продолжила: — Да, он встретил на том маскараде Марианну, прекрасную деву в платье цвета снега и жемчуга и золотой маске, почти полностью скрывающей ее лицо и удивительно шедшей к густым локонам цвета солнца и счастья. И, несомненно, она поразила его сердце, — лесная гостья вновь примолкла, прикрыв на миг глаза и заставив юную королеву едва ли не ерзать в кресле от удивления (весьма не по-королевски). — Нет, я не могу сказать, что Эдуард воспылал к ней любовью — скорее уж, пламенной страстью. Он протанцевал с девушкой весь вечер, заставив других дам кусать от возмущения локти едва ли не в буквальном смысле. Но что им оставалось делать? Лишь издали испепелять более удачную соперницу взглядом, полным ненависти. И, если бы взглядом можно было убить, Марианна лежала бы уже мертвая у ног короля… Но, к счастью, этого совершить нельзя… — Ведьма странно, крайне странно улыбнулась, будто бы говоря: «Им нельзя…» — Ну а после бала, когда начался пир, Эдуард отвел девушку в сторону. Он говорил о своей любви к ней, о пожаре, пылающем в его груди и плавящем изнутри, говорил о том, что у нее будет все, что она только пожелает и о чем другие могут только мечтать, если согласится вступить с ним в связь… Клялся, что она и отец ее будут до самой смерти купаться в золоте и что он даже готов попрать все законы, мыслимые и немыслимые, и взять ее в жены… А, надо добавить, перед самым маскарадом отец наставлял девушку, чтобы она соглашалась, соглашалась на все, упирая на то, что этим она обеспечит себе безбедную жизнь до самой смерти… себе и ему…

     — И что?.. Марианна согласилась? — не утерпев, воскликнула Абель, едва ли не хлопнув в ладоши и не спуская с бесстрастного лица ведьмы пытливого взгляда ярко-голубых глаз. Она видела, видела все: и старого жадного графа, и прелестную юную девушку, и жизнерадостного и жизнелюбивого, однако падкого на красоту и веселье короля… И картинка эта в голове требовала немедленного разрешения.

     — Девушка отказалась, Ваше Величество, — выдержав паузу, негромко промолвила женщина, найдя черными в этой темноте глазами лицо юной королевы. — Отказалась, хотя и прекрасно представляла, какую выгоду это может принести ей самой и ее семье. Отказалась, хотя и понимала, что в этом случае отец откажется от нее, лишит наследства и навеки запретит появляться на своем пороге.

     Несмотря на тепло, витавшее в комнате, Абель почувствовала, что дрожит.

     — Но… но…

     — И он действительно это сделал. Граф был в ярости, в чистейшей огненной ярости, которую не замедлил направить на свою единственную дочь. И навсегда отказал ей в доме.

     Девушка почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза — медленно, но неотвратимо.

     — Что же стало с ней? — «Главное, не показать, что голос дрожит», — взмолилась она. — «Я королева, а королевы не плачут!»

     — А вот этого я не могу Вам в точности сказать, Ваше Величество, — женщина посмотрела на королеву, едва заметно улыбаясь — хотя улыбка эта была скорее печальной, а темный взгляд ведьмы прожигал насквозь и насквозь видел, срывая покров тайны вместе с кожей, глядя в самые недоступные и неприступные уголки души. — Одни говорят, что она нашла работу у каких-то простолюдинов — даже без зарплаты, просто за несколько крох еды и прогнившую крышу над головой, а когда истекли дни ее жизни, нашла свое упокоение в общей могиле на общем кладбище.

     — А другие? Что говорят другие? — едва слышно прошептала Абель, глядя на неумолимую лесную гостью так, как кролик грызун глядит на змею, готовящуюся заглотить его целиком, — она чувствовала, что только то, что скажет сейчас ведьма, способно уберечь ее от слез — или же, наоборот…

     Ведьма посмотрела на нее долгим взглядом, будто бы испытывая лишний раз, и лишь затем ответила.

     — Другие, Ваше Величество, говорят, что девушка эта вышла замуж за простолюдина, наемника на службе одного герцога. Говорят, их брак был вполне удачен. Большое хозяйство, дети…

     — Но… он был заключен по любви? Она была счастлива?

     Женщина чуть заметно усмехнулась краем губ.

     — Счастье — вещь весьма и весьма относительная… как и, впрочем, любовь. В отличие от боли и чувствам ей подобным — тут уж все заведомо ясно. Однако если Вас это интересует, то да, если можно верить показаниям нескольких десятков людей… (а такие показания еще более относительны, чем даже и счастье) то да. Она была счастлива.

     Девушка с облегчением почувствовала, как горечь боли отливает от ее сердца, разжав свои смертоносные объятия.

     — Но зачем… зачем она пошла на все это, хотя и понимала, какая ей выгода от союза с королем? — сбивчиво выпалила юная королева — зрачки ее потонули в омуте волнения. — Из-за чести?

     — И из-за нее тоже. Что мы без чести, в конце концов? Существа без морали и принципов, даже и, по сути, без характера, без стержня, который в жизни абсолютно необходим, если не хотите, чтобы Вами помыкали как и когда угодно. Но главным образом она пошла на это из-за любви. Марианна всегда считала, что любовь не может возникнуть с первого взгляда — с первого взгляда может возникнуть лишь притяжение, которое потом в нее перерастет. Но, чтобы полюбить, нужно узнать человека, и узнать хорошо. Чего никак не мог сделать молодой король за одну ночь. Кроме того, любят не за внешность — а Эдуард при своем признании и желании опирался именно на нее. Любят за характер, за какие-то принципы и убеждения, за улыбку, в конце концов! Но только не за внешность…

     — Мы о многом успели поговорить с вами, Ваше Величество, — медленно сказала ведьма, отойдя от окна.

     Ее черные волосы все так же струились по плечам, омываемые лунным светом, и ее платье, напоминающее потоки алой крови, все так же обхватывало волнами ее тонкий стан.

     Абель сидела в кресле, откинувшись на его спинку и постукивая носочком туфли по полу от нетерпения. Лишь по вечерам, в компании ведьмы, она могла отдохнуть от всех формальностей, что ее окружали днем. Королева, к своему изумлению, стала замечать, что вообще перестает обращать внимания на события дня.

     Она помнила, как утром ее разбудили яркие лучи солнца, что сквозь неплотно задернутые шторы проникли в комнату, чтобы светить прямо в лицо Абель, оповещая ее о наступлении нового дня, о зарождении новой возможности изменить жизнь, ведь каждый новый день, словно новое рождение. Да, момент пробуждения Абель помнила прекрасно, а вот остальные события дня сливались в ее памяти в одно цветовое пятно, беспрестанно вертящееся перед ее глазами. Разговоры без смысла, взгляды без тепла, просьбы без благодарности, вопросы без ответа… Королеву окружала самая что ни на есть бурная жизнь, она словно бы сидела на жерле вечно бурлящего вулкана, но по-настоящему живой Абель чувствовала себя лишь вечером, сидя в этом старом скрипящем кресле, слушая недетские сказки с поистине детским восторгом.

     — Не думаю, что мы так уж о многом успели поговорить, — тихо сказала Абель, посмотрев на ведьму. — Я бы хотела слушать ваши сказки всегда.

     Ведьма мягко улыбнулась королеве, словно маленькому ребенку.

     — Есть время, когда нужно слушать истории, но вслед за ним приходит время, когда нужно начинать самому творить историю.

     — У меня, пожалуй, куда лучше получается слушать, — королева горько усмехнулась. — Но ведь сегодня сказка будет? — В ее глазах засветилась детская надежда.

     — Конечно, — ведьма присела в кресло. — Вас ожидают еще четыре сказки, кроме сегодняшней.

     — Так мало? — В голосе Абель проскользнуло плохо скрываемое отчаяние. — Я думала, что вы задержитесь дольше…

     — Не только вы нуждаетесь в моих сказках, Ваше Величество, — ведьма вновь улыбнулась той самой своей обворожительной полуулыбкой. Абель никак не могла разгадать значения этой улыбки — насмешка, снисхождение, радость? Эта улыбка была такой же загадкой, как и сама ведьма, она была словно зеркалом ее души.

     — Вы многим рассказываете сказки? — Абель впервые почувствовала, что хотела бы больше узнать о самой ведьме.

     — Я не думаю, что это важно, Ваше Величество, — ведьма откинулась на спинку кресла так же, как и королева. — Лучше я начну сказку.

     — Хорошо, — королева кивнула, понимая, что ничего не сможет узнать о ведьме, если та сама не захочет рассказать. К тому же рассказчика всегда можно узнать через его рассказы, ведь каждый человек может рассказать одну и ту же историю совершенно по-разному. Через слова раскрывается говорящий, как бы он не хотел скрыть свою душу за этими словами — они лишь больше обличают ее.

     — Эта история не поведает вам о замках или дворцах, о королевах или принцессах, о принцах или рыцарях… так, как вы привыкли их видеть. Эта история о простой девушке, которую звали Арлен. Она родилась в бедной семье. Ее отец был сапожником, а мать работала швеей на дому. Из остающихся от заказов обрезков тканей мать всегда шила Арлен платья. Мать ее была талантливой, и поэтому платья выходили ничуть не хуже тех, что носили богатые люди, разве что украшений на них не было; но Арлен и сама была, словно жемчужина. Личико, напоминающие по форме сердечко, крупные, по-детски наивные глаза, тонкие, но красивые губы. Ее даже не портило то, что кожа ее была смуглой от частой работы под солнцем без головного убора, а руки от стирок и возни в огороде загрубели. Арлен была прекрасна, как цветок ромашки, красота ее была простой и очаровательной.

     Однажды в этой деревне после охоты остановился принц со своей свитой. Жители были шокированы этим событием и совершенно к нему не готовы. Всех самых красивых девушек отправили прислуживать гостям. Как вы уже догадались, Ваше Величество, среди этих девушек была и Арлен, самая прекрасная из всех.

     — Принц в нее влюбился? — воскликнула, не удержавшись, Абель. Эта сказка очень ей нравилась, ведь нет ничего романтичней любви принца к простой девушке.

     — Да, Ваше Величество, — ведьма кивнула, и несколько черных прядей упали ей на лицо, — но то чувство, что он испытал, вряд ли можно было назвать любовью, скорее влюбленностью. Ведь в прошлой сказке я рассказала вам о том, что любят не за внешность, а за душу, и эту самую душу невозможно рассмотреть за пять минут, когда ее очаровательная обладательница приносит вам обед. Принц влюбился во внешность Арлен, но влюбился так сильно, что ночью все его помыслы были только о ней. Его охватила та самая губительная страсть, что разрушает жизни и толкает на убийства. И уже утром он пришел в дом Арлен, чтобы рассказать ей о своих чувствах. Принц был еще молод, посему честь и благородство еще не испарились из его души — он предложил Арлен выйти за него замуж и галантно удалился, давая юной леди время на размышления. Бедные родители девушки даже не знали, как выразить свою радость. Они плясали по комнате, плакали и смеялись, но Арлен не разделяла их веселья, ибо была на ее сердце печаль — любовь, принадлежащая другому.

     Тот, кому подарила свое сердце наша красавица, был простым кузнецом, простым, но талантливым. Звали его Стефан, и он все мечтал, что будет работать у короля и жить вместе с Арлен при дворце. Родители знали о любви своей дочери, но в тот вечер они убедили ее согласиться на предложение принца, ведь неизвестно какая судьба ждала Стефана, быть может, его тропой была бедность, а принц все же принц, и этим браком Арлен сможет обеспечить не только себя, но и их, своих старых родителей. Арлен пыталась воспротивиться, говоря, что не может быть счастья там, где нет любви, но мать сказала ей, что любовь появится там, где есть уважение. Родители девушки были прекрасными людьми, но вечная бедность измотала их, и они отказывались видеть то, что видело юное сердечко — любовь важнее всякого богатства, ибо любовь и есть величайшее богатство…

     — Арлен выбрала принца? — спросила, теперь уже с отчаянием, Абель. Она уже предчувствовала, что этот выбор ничем хорошим не кончится.

     — Да, Арлен выбрала принца. На следующий же день она дала ему согласие и спустя три дня вместе с ним отправилась во дворец. Девушка так и не решилась поговорить со своим возлюбленным Стефаном. Ей казалось, что она может сделать ему лишь больнее своими глупыми словами извинений, она просто не понимала, что сильнее слов ранит лишь молчание… Король и королева любили своего сына безгранично и одобрили его выбор, несмотря на то, что в жены брал он девушку простую. Король даже подумал, что это выгодный политический ход, который приблизит их к народу — король был крайне деловой человек. Арлен была счастлива во дворце. У нее было все, о чем она только мечтала, а ее родителям выделили поместье, в котором они и прожили до конца своих дней. Лишь темными ночами, когда небо было затянуто облаками и звезды не улыбались Арлен с небес, она чувствовала, как горячие слезы подступают к ее глазам. Иногда ей хотелось кричать от отчаяния, рвать на себе волосы, но она улыбалась и мило вела разговор ни о чем со своим мужем, который, казалось, и не замечал состояния жены.

     Но люди такие существа — со временем они привыкают ко всему. Арлен привыкла, она смирилась и даже полюбила свою жизнь, в которой не было любви, но была свобода, достаток и счастье. Но однажды ее тщательно возводимый замок из песка рухнул. Королевским кузнецом стал Стефан. Конечно, Арлен почти с ним не виделась, но она чувствовала его присутствие, как тепло солнечных лучей, проникающих сквозь завесу облаков. Она сходила с ума от одной мысли, что сделай она тогда иной выбор, сейчас бы она жила вместе со своим возлюбленным при дворце. Да, вокруг нее не было бы той роскоши, но Арлен прекрасно могла обходиться без всего этого помпезного богатства, что ее окружало. Она не признавалась в этом себе, но в глубине души ее раздражало все это золото, блеск… Мишура, закрывающая бессмысленную пустоту!

     Абель невольно вздрогнула, подумав, что ее богатое платье действительно похоже на сверкающую мишуру в простой комнате ведьмы. Ненужный блеск, подчеркивающий в ней королеву, которой она никогда не была и никогда не сможет стать. По щекам Абель потекли слезы — она плакала о себе, плакала о горькой судьбе Арлен…

     — Вы хорошо себя чувствуете, Ваше Величество? — голос ведьмы выражал легкую взволнованность. — Возможно, лучше отложить продолжение сказки до завтрашнего вечера?

     — Нет-нет! — Абель встрепенулась и утерла слезы руками. — Я желала бы узнать окончание этой истории сегодня.

     — Как вам будет угодно, — ведьма кивнула и продолжила рассказ: — Арлен чувствовала, что эти мысли медленно сводят ее с ума. С каждым днем она все больше ненавидела своего мужа и все чаще думала о Стефане. Однажды ночью, той самой беззвездной и печальной ночью, Арлен повесилась в своей комнате. Простая грубая веревка, которую она украла в конюшне, была словно бы протестом всей роскоши комнаты. Утром весь дворец уже знал, что принцесса повесилась. Ее любил простой народ, и многие горевали о ней, но более всех поражен был Стефан. Он, конечно, был обижен поступком Арлен, но он понимал ее стремление выбраться из нищеты, и вообще, никакая обида не способна заглушить любовь, если это действительно любовь. Тем же утром кузнеца нашли мертвым. Он собственноручно вонзил себе в сердце раскаленный клинок, на котором было выгравировано имя его возлюбленной…

     Абель рыдала в голос. Она ничего не могла с собой поделать — эта история отчего-то зацепила ее за живое.

     — А принц? — выдавила она сквозь слезы.

     — О, — ведьма вздохнула. — Спустя неделю он нашел себе новую жену, еще краше Арлен.

     — Но разве благородные принцы поступают так? — Абель всхлипнула, глаза ее светились негодованием.

     — Я же говорила вам, Ваше Величество, что в этой истории принцы, замки и принцессы предстанут совсем не такими, какими вы привыкли их видеть, — ведьма развела руками, — На самом деле, благородство не в крови, а в душе.

     — Почему Арлен не могла вернуться к Стефану? Почему все не могло кончиться хорошо? — воскликнула в отчаянии Абель.

     — Наша жизнь — дорога, и иногда нам приходится делать выбор, в какую сторону свернуть. Этот выбор часто очень сложен, но каждому приходиться делать его, чтобы продолжать свой путь. Однажды свернув, мы уже не сможем вернуться обратно, мы уже не сможем ничего исправить, ибо мы избрали дорогу своей судьбы, по которой идти можно лишь вперед, как бы тяжко не давался каждый шаг. Поэтому при выборе дороги мы не должны слушать никого — лишь свое сердце, ведь неправильным выбором мы можем сломать судьбу не только себе…

     — Не желаете ли Вы, Ваше Величество, ореховых пирожных? Уверяю, они крайне вкусные, — проговорила ведьма, изогнув чувственные губы в чуть лукавой полуулыбке.

     В глазах её (так показалось королеве) весело промелькнули озорные искорки, но, впрочем, тут же потухли, не дав девушке рассмотреть себя как следует. Голос лесной гостьи звучал очень мягко и бархатисто — Абель даже подумалось, что, видно, именно так заманивали в свои дома добрых молодцев старые ведьмы в сказках… в других сказках.

     Сказках, которыми матери успокаивали своих неугомонных детей и которые рассказывали, таинственно приглушая голос, тёмной ночью, под прыгающий и ненадёжный огонёк единственной свечи. Да, там, в тех сказках, всегда всё заканчивалось хорошо: принц спасал прекрасную принцессу от злого дракона, волшебники всегда были мудрыми и добрыми, и добро всегда побеждало зло. Старость там всегда отождествлялась с мудростью, молодость — с отвагой, красота — с добром и благонравием, а безобразие — со злом. Но ведь в жизни далеко не всё так однозначно, и порой самая отталкивающая внешность хранит под собой доброе сердце, а красота и сладостная улыбка — сердце безжалостное и ледяное, как ветра, задувающие зимой с Севера. Молодость далеко не всегда обозначает отвагу и доблесть, а старики далеко не всегда бывают мудрыми.

     Раньше Абель слушала все эти сказки с желанием, с радостной улыбкой на устах, со сладким замиранием сердца — и непременно вскакивала и хлопала в ладоши, когда какой-нибудь очередной принц в очередной раз спасал прекрасную принцессу или с боевым кличем пронзал усталое сердце огромного, загнанного дракона.

     Но теперь ей не нужны были эти сказки.

     Ей нужны были только сказки лесной ведьмы.

     И пусть там не было счастливых концов. Но зато там была правда. В жизни ведь тоже их нет, потому что жизнь — эта дорога, и человек никогда не узнает, что именно ожидает его за следующим поворотом. Точку же в его рассказе всегда за него ставит кто-то другой. Нам — к сожалению ли, к счастью, может решить для себя лишь сам человек — не дано знать свою Судьбу. Как и не дано пройти её без вопросов и ошибок.

     — Прошу.

     Голос женщины прервал размышления королевы — впрочем, прервал на удивление мягко и мелодично.

     Абель, чуть кивнув, опустилась напротив неё, на маленький пуфик возле дубового столика, круглого и небольшого, — на этом столике выставлены были две чашки с ароматно дымящимся чаем (кажется, в него была добавлена корица или гвоздика… или всё вместе), а также блюдо с непонятно откуда взявшимися пирожными, испускающими дивный аромат.

     — Благодарю.

     Девушка посмотрела на безмятежно улыбающуюся ведьму — уж она-то наверняка знает много того, что не могут постичь простые смертные. Однако какой ценой далось ей это знание? Да и… откуда она? Сколько ей лет, в конце концов?

     Молодая королева понимала, что, когда придёт время, гостья сама поведает ей обо всех этих вопросах — а быть может, и не только этих. Тут Абель неожиданно улыбнулась, поймав себя на мысли, что раньше уж она ни за что бы не стала ждать, потребовала бы всего, сразу и сию же минуту. Но теперь… она меняется. Виновны ли в этом сказки лесной ведьмы или она сама? Что ж, возможно. Этого девушка не могла бы с точностью сказать. Однако не сомневалась, что такие перемены приведут её жизнь к лучшему.

     — Возможно, Ваше Величество, возможно.

     Абель распахнула глаза.

     — Что… что?

     — Вы сами должны переменить свою жизнь в лучшую сторону. Более того — только Вы и можете это сделать.

     Видя несколько недоуменный взгляд юной королевы, ведьма вновь улыбнулась, впрочем, без тени какой-либо насмешки.

     — Людям можно помочь только в том случае, если они сами этого захотят. А изменить свою жизнь они могут сами. Более того — должны это делать. Только через самосовершенствование может прийти покой. И — смею заметить — возможно, даже и счастье.

     Что ж, девушка давно уже оставила в стороне вопрос, откуда женщина, собственно, знает о её мыслях, так точно угадывает их. Впрочем, она знала, что задавать вопросы бесполезно. А если и забывала, ведьма всегда напоминала ей об этом. «Всему своё время», — говорила её полулукавая улыбка. «Всему свое время», — шептали таинственные искорки в глазах. Эта фраза почему-то виделась даже в чертах её лица — таинственных, мягких и загадочных, точно закат, плавно переходящий в ночь.

     Рот Абель внезапно наполнился мёдом и корицей, вкусом янтарной сладости и осенних вечеров — вечеров, которые становятся неожиданно тёплыми, когда после быстрой верховой прогулки или танцев под дождём ты закутываешься в плед, берешь чашку горячего чая и старую, потрепанную, но еще не прочитанную книгу. Несмотря на свою деятельную натуру, девушка любила проводить такие вечера. Особенно, когда еще не носила корону.

     Молодая королева широко раскрыла глаза, недоуменно смотря на непонятно как оказавшееся в её руке пирожное. Неужели она успела взять его? Когда?

     Впрочем, это было не важно — главным был вкус. Потрясающий, ни с чем несравнимый вкус тёплых восточных пряностей, мёда, радости и солнечных лучей…

     — Вкусно, не правда ли? — вновь донесся до королевы голос лесной гостьи.

     — Да… пахнет лесом.

     Ведьма удовлетворенно кивнула, словно бы услышала то, что должна была услышать.

     — Так и должно быть… Да, так и должно быть…

     Казалось, она говорила не с Абель, да что там, даже не смотрела на неё — возможно, с самой собой, а возможно, и с тем, кого представляла и кто был по непонятным причинам ей дорог.

     Но вот, через пару секунд или минут (здесь королева всегда забывала о времени — казалось, его и вовсе не существует), женщина, наконец, тряхнула головой, словно бы отгоняя непрошенные мысли.

     — Ах, прошу меня простить, Ваше Величество. И, с Вашего разрешения, перехожу к самой цели Вашего прихода в эту скромную обитель…

     Цели? Какой цели? Ах, Боже, сказка! Абель едва не хлопнула себя по лбу — конечно, как она могла забыть. Но в следующий миг она уже забыла обо всём, что только хотела сделать сейчас, когда-то давно и в будущем, завороженная сладостными переливами голоса прекрасной сказочницы.

     — Итак, Ваше Величество, боюсь, сегодня моя сказка будет не столь длинной… — Она сделала паузу, но, не успела молодая королева почувствовать разочарование, как мелодичный голос заструился вновь — заструился переливами цветного стекла на обжигающем солнце — голос русалки, сирены; голос, слушая который, забываешь обо всём. — В каком-то заморском городке, городке Дальнего Юга, жила семья, главой которой был ремесленник — из старых, потомственных ремесленников, из тех, что передают свою работу и свои знания, словно титул. Жила семья не слишком богато, можно бы даже сказать, наоборот, порой пребывая почти на грани нищеты.

     И в этой семье родилась дочь. Мария. Очаровательное белокурое создание с глазами цвета зелёной листвы и кротким, добродушным нравом. Она была гордостью родителей — те очень любили её и всегда хвалили и ставили в пример другим своим детям — а впрочем, девочку не за что было ругать.

     Но, к делу. Я хочу рассказать, Ваше Величество, о том периоде, когда Марии исполнилось семнадцать лет. В тот год лавка её отца, весьма процветающая, внезапно разорилась — одни говорят, что к этому приложили руку соперники, другие говорят, что нет, а вообще, сам Бог их разберёт только. Суть в том, что семья оказалась в положении полностью безвыходном — и, чтобы хоть как-то расплатиться с долгами, задумали выдать свою дочь замуж за сына одного преуспевающего в то время купца. Казалось бы, зачем купцу соглашаться на невестку, за которой даже не было никакого приданного? Но Мария была красива. Очень красива. А сын купца, Адам, был падок на женскую красоту — и отец уступил ему в этой слабости.

     Но кто же спрашивал саму девушку, хочет ли она выходить замуж за человека, которого видела лишь пару раз в своей жизни?

     По иронии судьбы (хотя почему? Ничего в этой жизни не происходит просто так, Ваше Величество, запомните это! Ничего!), Мария в то время была влюблена. Влюблена в бедного, мало что имеющего и вечно скитающегося художника. Но девушке был не важен статус, положение в обществе, состояние. Она любила и была любима. И ей было этого достаточно.

     Кстати говоря, у самой Марии был потрясающий дар к рисованию. Она не просто писала картины — разумеется, втайне, — но вдыхала в них жизнь, душу. А это намного, намного сложнее. Можно научиться творить… но оживлять полученное творения — это дар от Бога.

     Замужество означало то, что она должна расстаться со своим любимым — и расстаться навеки. Означало, что ей никогда более не взять в руки кисти и краски — Вы же знаете, Ваше Величество, в наше время у замужних дам её статуса всё время отнимает забота о муже и детях и поддерживание порядка в доме. Означало уйти из отчего дома и поселиться у совершенно незнакомых людей, — которые, возможно, никогда не будут добры к ней.

     — И она сделала это? — Абель едва слышала свой голос, руки её непроизвольно дрожали. О, как же она в тот миг хотела, чтобы хоть раз, хоть в этой сказке конец изменился! Чтобы героиня, эта девушка, ни в чём не виноватая Мария, была счастлива. Счастье… неужели это так много?

     Глаза ведьмы сверкнули — и сверкнули безжалостно.

     — Да, она сделала это. Она ушла, поддавшись просьбам матери, наконец, приказу отца. Вступила в свой новый дом, под защиту мужа. Который, что совершенно естественно, не любил её — вдоволь насмотревшись на красоту молодой жены, через неделю же он начал заглядываться на красоту других женщин.

     — А… а художник? Что он? — цепляясь за последнюю, как ей казалось, ниточку, прошептала молодая королева.

     — Он тоже ушёл — безутешный. Для него она погибла. Ваше Величество, она просто ушла. Исчезла. В один день. Навсегда. И он не знал, где искать её.

     — У неё не было выбора!

     — Выбор есть всегда, Ваше Величество, — ведьма улыбнулась с долей холода — того холода, что кажется теплом до того момента, как начнёт замораживать сердца. — Он ушёл, а она осталась. Осталась в доме, где её никто не любил и даже слуги потешались за спиной — а потом уже и в открытую. Где она не смогла заниматься любимым делом, даже втайне — ибо все, кто застал бы её за этим делом, тут же побежали жаловаться купцу, который, кстати, не терпел своеволия — всё в его доме должно быть так, как заведено им. И никак иначе. И Мария понимала это.

     — Что же?.. Она никогда, никогда-никогда не была счастлива? — Абель почувствовала, как что-то горячее и мокрое скользнуло по её щеке. Слеза.

     — Никогда. Впрочем, она подержалась всего месяц. Однажды утром, когда она долго не спускалась к завтраку, муж, потеряв терпение, поднялся в её комнату — и нашёл жену в луже крови, а рядом — окровавленный нож, который девушке незаметно удалось унести из кухни.

     — Но почему?!

     Один и тот же вопрос, раз за разом. Вопрос чёткий, безжалостный и неумолимый.

     Почему?

     Глаза ведьмы вновь сверкнули — уже с какой-то неясной, непонятной и неизвестной яростью, — впрочем, Абель могло лишь так показаться — ведь сквозь пелену слёз редко когда можно что-то разглядеть.

     — Потому что мы никогда и не при каких обстоятельствах не должны давать перо своей жизни другим и позволять писать её за нас. Кто бы они ни были — родственники, близкие, друзья, — летопись жизни принадлежит только её владельцу — и никому иному.

     — О чем бы вы хотели услышать сегодня, Ваше Величество? — Ведьма сидела в кресле, сжимая в руках чашку с горячим травяным настоем.

     Абель никогда не могла отказать угощеньям ведьмы, поэтому перед ней на столе также стояла чашка, клубившаяся ароматным паром. Но если пирожные, которые Абель ела в прошлый раз, были сладки, словно райская нега, то сегодняшний чай оказался таким горьким, что, глотнув его, девушка невольно поморщилась.

     — Я даже не знаю, — пролепетала королева в ответ на поставленный ведьмой вопрос. — Я привыкла, что вы сами выбираете темы для сказок.

     — Часто в нашей жизни наступают моменты, когда мы сами должны делать выбор, не доверяя его иным людям. Я думала, вы хорошо это усвоили по предыдущим сказкам, — ведьма усмехнулась растерянной принцессе. — Вам не нравится чай, Ваше Величество? — неожиданно добавила она.

     Абель растерялась еще больше, чем прежде. Она почувствовала, что была бы не прочь, если бы за ее плечом вдруг появился кто-то из старых советников со скрипучими голосами. Королева не желала признавать этого, но уже давно она успела привыкнуть к тому, что все самые важные ее решения принимаются другими людьми. Она привыкла, что, как королева, не допускает ошибок.

     — Чай горький, — выдавила Абель, поняв, что ее молчание слишком затянулось.

     — Как и жизнь, Ваше Величество. В ней сладость сменяется горечью, ореховые пирожные — чаем с полынью. Так же, как после бездействия, должно начинаться действие, — ведьма глотнула чаю. — Вам пора научится принимать решения. Иначе в чем же смысл моих сказок, если вы ничему не учитесь?

     — Сказки рассказывают для развлечения, — Абель поняла, что сказала полнейшую ерунду сразу, как только слова сорвались с ее губ. Конечно, сказки, что рассказывают старые нянечки — это просто развлечение, хотя и они при помощи своих историй воспитывают детей.

     Ведьма криво улыбнулась уголком рта, показывая, что такой ответ более чем нелеп.

     — Так о чем же вы хотите услышать сегодня, Ваше Величество? — вернулась она к изначальной теме.

     — О… дружбе, — королева выпалила первое, что пришло ей в голову, но поняла, что действительно с удовольствием послушает такую сказку.

     — Хорошо, — ведьма одобрительно кивнула. — Дружба… Вы знаете, что такое дружба, Ваше Величество?

     Абель не знала, как ответить на этот, вроде бы такой простой, вопрос. Что такое дружба? Каждый человек должен знать об этом, ведь у всех есть друзья. Абель задумалась. А были ли у нее когда-нибудь настоящие друзья? Бывают ли у королев вообще эти настоящие друзья? Ведь почти все относятся к королеве с уважением и теплом исключительно из-за короны на голове, а не из-за ее личных качеств. Лишь после смерти правителя люди начинают говорить о нем правду, уже не опасаясь наказания.

     — Друзья — это люди, которые никогда не предадут и всегда будут рядом, — тихо сказала Абель.

     Ведьма кивнула, но королева так и не поняла, был ли этот кивок одобрением или нет.

     — У одного плотника из ныне забытого королевства был сын. Звали его Ричардом. С детства он больше проводил времени на улице, чем дома. Отец пытался учить его своему ремеслу, но мальчику больше нравилось лазить по деревьям да прыгать по крышам. Так он и рос — иногда появляясь дома, чтобы выучить урок отца, а потом вновь побежать по улицам, босыми ногами по пыли. Однажды Ричард встретил мальчика по имени Томас. Он был его ровесником и так же, как Ричард, предпочитал уличные веселья сиденью дома. Мальчики быстро поладили и стали друзьями, которых называют неразлучными, вечными. Их дружба действительно была крепка. Друг за друга они готовы были на все.

     По крайней мере, так им казалось…

     Однажды в деревне появилась новая семья — мать и три дочери. Они ни с кем не общались и жили обособленно, отвергая все попытки соседей завести с ними знакомство. Но самая младшая из дочерей, звавшаяся Майрой, не хотела так жить. Ей грезились знакомства с интересными людьми, дружба, быть может, даже любовь. Она хотела испытать все эти чувства, хотела больше всего на свете. И вечером, когда в деревне устраивалась ярмарка, она сбежала из дому. Ярмарка поразила девушку своими огнями и маленькими представлениями, что устраивали сами жители, но более всего Майру поразили двое юношей, что продавали деревянных лошадок и яблоки в карамели. Оба они были так прекрасны, что девушка не могла отвести взора от их лиц. Она поняла, что влюбилась в них. С тех пор она стала часто убегать в город втайне от матери и сестер, чтобы встретится со своими возлюбленными — Ричардом и Томасом.

     — Она любила их сразу двоих? — с непониманием воскликнула Абель. — Но разве это возможно?

     — Возможно все, Ваше Величество, — ведьма печально улыбнулась. — Ричард влюбился в Майру с первого взгляда. Он был романтичным, мечтательным юношей, и глаза Майры, напоминающие закатное небо, впечатлили его с первого взгляда. А Томас… По складу своему этот юноша был совершенно иным, полной противоположностью своему другу. Он влюбился в Майру, как в красивую девушку. Ричард по ночам грезил о том, как завтра заговорит с Майрой, скажет, как любит ее глаза, ее голос, все в ней; а Томас ночами представлял Майру, лежащую с ним рядом, в его кровати, тепло ее тела, жар ее дыхания.

     Майра же забавлялась, глядя, как оба юноши влюблены в нее. Она поняла, что ее чувства далеко не были любовью, но отказываться от таких поклонников девушка не собиралась. Они делали все, о чем бы она ни попросила, особенно Ричард. Он преклонялся перед ней, словно перед божеством, он был готов сделать все что угодно, лишь бы угодить ее желаниям, вызвать улыбку на ее лице. Майра презирала его за это. Она считала его чувства непозволительной слабостью, что убивает гордость и затмевает разум. Томас был девушке куда больше по нраву. Его холодность, смешивающаяся с жаркими взглядами, покорила ее, хоть она себе в этом и не признавалась до конца. В душе Майра уже давно сделала выбор, но ей так не хотелось лишаться Ричарда, этого дурачка, что боготворил ее. Но также Майра понимала, что ее игра с ними двумя не может длиться вечно. И она приняла решение, которое многие женщины уже принимали до нее и будут принимать всегда — игру должна была закончить не она, а сами юноши.

     Ричарду девушка сказала, что любит его и хочет быть вечно с ним, но Томас ей мешает. Она рассказала, что Томас пристает к ней с неприличными предложениями и говорит, что если она не согласится, то он возьмет ее силой. А Томасу Майра сказала, что желает его уже долгое время и хочет быть с ним, но Ричард с его любовью надоел ей, и она жаждет избавиться от него более всего на свете, чтобы жить спокойно. Ведь он каждый день ходит к ее дому и клянется в вечной любви, говоря, что Томас не заслуживает ее красоты и чистоты. Оба юноши, снедаемые пусть столь разной, но все же любовью, поверили девушке, забыв о годах дружбы, которую когда-то называли вечной.

     Несколько дней юноши выслеживали друг друга, чтобы уловить удобный момент для «разговора», но вот как-то вечером они оба столкнулись на заднем дворе трактира. Томас был крайне пьян, а Ричард выпил лишь немного, но выглядел не менее пьяным. Оба они уже ненавидели друг друга, и эта ненависть, наконец, выплеснулась наружу. Возможно, если бы юношам хватило ума умерить свой пыл и просто поговорить, то все закончилось бы не так печально, но юность ведь не ведает покоя. Во время разгоряченной схватки Томас толкнул Ричарда наземь, не заметив в траве невысокого пня, на котором рубил дрова хозяин трактира. Ричард ударился головой об край пня и умер тут же, даже жгучая ненависть в его глазах не успела смениться покоем.

     Абель вздрогнула от этих слов. Она настолько глубоко погрузилась в мир, сотканный голосом ведьмы, что перед ее глазами даже появились все образы — коварной Майры и глупых Ричарда и Томаса, но последний образ умирающего с ненавистью в глазах Ричарда до дрожи потряс королеву. Как же глупо вот так умереть! Как же глупо предать многолетнюю дружбу из-за какой-то девушки!

     — Войны начинались и из-за меньшего, Ваше Величество, — словно бы отвечая на мысли Абель, сказала ведьма. — Все самое жуткое в нашей жизни происходит из-за мелочей.

     — Что случилось дальше? — дрожащим голосом спросила Абель. Она была так опечалена этой сказкой, но все же хотела услышать, чем все закончилось. Где-то глубоко в ее сердце все еще теплилась надежда на лучшее, на то, что в этой истории хоть кто-то будет счастлив.

     Ведьма внимательно посмотрела на Абель, словно думая, можно ли ей рассказывать дальше историю или нет. Вероятно, увиденным она осталась довольна, ибо ее мелодичный голос вновь начал сплетать из слов картины, что на сей раз были запятнаны кровью.

     — Томас понял, что он сотворил, в тот же миг, когда у Ричарда сердце вздрогнуло последний раз и замерло. Весь хмель выветрился из его головы, горе упало на него всей своей тяжестью. Он хотел пойти и признаться во всем, но понял, что хочет сделать еще кое-что. Поэтому Томас оттащил тело Ричарда в лес, прикрыл его листьями и отправился на поляну, где договорился встретиться сегодня с Майрой. Всю дорогу он волновался, что девушки не окажется на месте, что она сбежит, не придет… Руки юноши дрожали, и он сжал их в кулаки, до боли впившись в ладони короткими ногтями. Майра была на месте согласно уговору. Она стояла, прислонившись к дереву, и наблюдала за звездами, что уже пестрыми букетами раскинулись на темном небе. Она была спокойна, и улыбка на ее устах, когда она увидела Томаса, так и светилась счастьем. Томас подошел к ней, но даже не слышал ее слов. Он видел, как шевелились ее губы, как плясали бесенята в ее глазах, но не слышал ни звука. В его ушах звучал лишь его собственный сердечный ритм, быстрый, взволнованный, гневный. Дрожь волнения в руках прошла, но все его тело захватила дрожь гнева. Не говоря ни слова, не издав не звука, Томас набросился на девушку, в глазах которой радость сменилась паническим страхом. Он обесчестил ее, а затем свернул ей шею. Избавившись от этого ужасного гнева, Томас обессилел. Он чувствовал, что больше ничего не хочет и никогда не захочет, посему он вернулся домой, написал записку, в которой признался во всех своих преступлениях, и повесился.

     Его тело, а также тела Ричарда и Майры нашли на следующий день. Все жители деревни были опечалены случившимся и строили предположения о том, что могло подтолкнуть Томаса к столь зверским убийствам, ведь юноша в своей записке написал лишь признание, а о причинах не обмолвился ни словом. Но эта причина и так была почти всем ясна — любовь и ревность, два чувства, что вечно связаны в один узел. Два самых разрушительных чувства на земле.

     Ведьма умолкла и глотнула чаю, который уже давно остыл. На лице ее застыла печаль, которой Абель еще не приходилось видеть. Сама же королева не могла удержать слез, как, впрочем, и всегда.

     — Я не понимаю, как можно было так поступить, как можно было позволить фальшивым чувствам затмить истинную дружбу? — Абель всхлипнула и, последовав примеру ведьмы, глотнула чаю. Он был таким горьким, что девушке вновь захотелось заплакать.

     — Все дело в том, что в нашей жизни не бывает фальшивых чувств, Ваше Величество. Каждое чувство настоящее. Был миг, когда Майра действительно любила, я знаю это. Но у каждого чувства есть свой срок. Ни одно чувство не может жить вечно. Не бывает вечной дружбы, вечной любви — это все обман. Время стирает чувства, разбавляет их яркость, словно вода краски. В нашей жизни у всего есть конец. У самой жизни есть конец, а уж у чувств… тем более.

     Абель вздохнула. Конечно, она знала это, знала где-то внутри, но, как и каждый человек, не хотела в этом признаваться. Всем людям нравится верить в то, что существует любовь до гроба, дружба, что не кончается… счастливый конец, который обязательно будет за следующим поворотом, а если его там не будет — значит, должен найтись еще один поворот, ведь конец обязательно должен быть счастливым. Ведьма своим мелодичным голосом разрушила эту иллюзию, разбила ее, словно хрупкое стекло, оставив душу Абель мерзнуть в комнате без окон. Как жить, заведомо зная, что хорошего конца не будет?

     — В этом и заключается искусство жизни, Ваше Величество. Нужно уметь смотреть в глаза пропасти и идти в нее, зная, что там таится лишь тьма, но твердо веря, что в любой тьме найдется лучик света. Пусть это будет совсем маленький лучик, лишь блик свечи, пылающей так далеко, что она еле видна. Это и есть магия — уметь верить, когда знаешь, что того, во что веришь, не существует.

     Абель допила свой чай, на этот раз не поморщившись. Она почувствовала среди горечи полыни какую-то новую нотку, намек на сладость. Возможно, это была лишь иллюзия, но королеве хотелось в нее поверить.

     — Именно так, — ведьма одобрительно улыбнулась. — Верить, несмотря ни на что.

     Слабый, неяркий свет заходящего солнца, льющийся в комнату, был подобен неспешному ручейку, тихому и равномерному, в любой момент, казалось, готовому замедлить своё движение, а вскоре и вовсе остановиться. Этот свет, готовый уже угаснуть, смешавшись с полумраком и приходящей за ним ночной тишиной, окружал высокую, статную фигуру ведьмы аурой таинств и загадочности. Обрядов, проведённых в уединённой лесной глуши при свете ночной владычицы — луны; вспыхивающих в никому не изведанных пещерах, глубоких и тёмных; факелов и диких ночных костров; лихорадочных слов, с мольбой произнесённых в кромешной тьме; полётов во мгле, овеянной свежестью, и купаний в серебряном, мягком, точно свежие сливки, лунном свете… Настоящего волшебства.

     Колдунья была облачена в тёмно-бордовое платье, изысканными складками спадающее к её ногам и выгодно подчёркивающее тонкую талию и большие глаза, которые, казалось, теперь стали еще темнее. Платье это и тёмные волосы, непокорные, казалось, даже самой хозяйке, густой массой спадающие на гордые плечи, создавали резкий контраст с пейзажем, расстилающимся за окном — тем мягким розовато-золотистым линиям, нежно раскрашивающим полотно небес этим вечером.

     Абель не видела её лица, но поняла, что лесная гостья улыбается — глядя ли на умиротворяющую тишь, изредка прерываемую пением птиц, или же заглядывая в какие-то свои воспоминания, тёплые и сокровенные. Впрочем, вряд ли она видит то, что твориться за окном, почему-то подумалось девушке — тут скорее второй вариант.

     Сегодня королева пришла к лесной гостье непривычно рано — ей даже самой было несколько неуютно. Но, как только закончился очередной совет, а закончился он сегодня непривычно рано, Абель тут же поспешила к своей сказочной наставнице — даже не сменив платье на новое. Раньше она никогда бы так не поступила — не проигнорировала бы только-только сшитое для неё платье из шёлка и бархата или вкуснейший десерт, приготовленный к вечеру дворцовой поварихой. Раньше. Но теперь…

     Теперь обитель ведьмы казалась ей островком умиротворения, спокойствия… правды — хоть и горькой; но горькая правда всегда лучше сладкой и приторной лжи. Истина может быть обжигающей, немилосердной и бесчеловечной, но всё же это — истина, и её следует принимать таковой, какова она есть. И, уж во всяком случае, такая правда — правда, оставшаяся на языке королевы вместе со вкусом чая с полынью, — гораздо лучше, чем все эти лживые придворные улыбки, слова, да даже взгляды. Впрочем, какое право она имела сейчас осуждать их всех? Она ведь и сама была такой — улыбалась тем, кому не хотела улыбаться, приветствовала и учтиво говорила с теми, кого презирала и едва могла терпеть. Что ж, это была придворная жизнь — и её можно было бы назвать игрой в жизнь. Ведь это и впрямь была игра. Улыбались здесь ради выгоды, кланялись ради выгоды — да даже любили, и то, ради выгоды. Говорили не то, что хотели сказать, а то, что хотели услышать более высокопоставленные особы. И везде царила лишь одна мысль: как бы пробиться туда, наверх, поближе к солнцу.

     Порой Абель казалось, что весь дворец был опутан тонкой паутиной лжи, липкой и удушающей — весь, кроме этой комнаты. Каким-то образом ведьма смогла превратить свою уединённую обитель в отдельное королевство, которое никак не соприкасалось с королевством замка — а как ни крути, во всех дворцах есть своё, отдельное королевство, со своими вассалами и сюзеренами — этим пиршеством тщеславия и интриг. В эти апартаменты не ступала ни одна нога жителей этого королевства — кроме, разумеется, самой королевы, — девушка даже где-то слышала, что жители дворца считают покои колдуньи проклятыми… Однако что они могут сделать? Абсолютно ничего. Во всяком случае, пока, по их мнению, к ведьме благоволит сама Абель.

     Таким образом, когда молодая королева переступала порог этой комнаты, в лёгкие ей словно врывался поток свежего воздуха, не отравленного едким смрадом лжи — смрадом, которому все пытались придать вид патоки — впрочем, не без успеха. Из углов на неё не смотрели глаза, полные почтительного ожидания и внимания — а на дне этого внимания, хорошо, очень хорошо скрытая, плескалась насмешка. На стенах не плясали губы, изогнутые в притворной радости, и спины, согнутые в глубоких поклонах, столь же лживых, как и всё остальное.

     Потому посещения этих покоев были для девушки огромной отрадой — здесь она чувствовала, как груз этой лжи постепенно стекает с её плеч, тая, а липкая паутина исчезает, будто её и не было. Удивительно, но здесь она чувствовала, что действительно кому-то нужна — и не для того, чтобы раздавать титулы, почести, богатства. Чувствовала, что лесная гостья рассказывает ей свои сказки не только для того, чтобы в итоге спасти свою жизнь, и не только для того, чтобы чему-то научить её, Абель. А этого чувства — странного, текучего, но не холодного и не жестокого — девушка не ощущала давным-давно… наверное, со времён смерти родителей.

     И не было ничего удивительного, что сразу же после очередного, на редкость затянувшегося совета юная королева направилась именно сюда. Да, она пришла гораздо раньше назначенного времени, но почему-то чувствовала… Нет, знала, что ведьма уже ожидала её — даже несмотря на то, что до сих пор не повернулась, даже не взглянув на Абель.

     И уж тем более она знала, что сейчас, в этот самый миг, ведьма стоит за её спиной. Королева, наверное, и сама понять не могла, откуда взялась такая уверенность — она просто была уверена. Точно так же, как в том, что сейчас вечер, или в том, что тягостный совет уже завершился…

     И сейчас, стоя в нескольких шагах от колдуньи, видя стан, строгий и стройный, развёрнутые точёные плечи и гордо поднятую голову этой свободолюбивой женщины, она застыла, поражённая не столько внезапно открывшейся красотой ведьмы (хотя и она имела место!), сколько мыслями, которые до сих пор и не думали зарождаться в её мозгу — но, тем не менее, они зародились, обездвижив Абель, подобно молнии — а может, даже хуже.

     Эта женщина… Девушка же, в сущности, ничего о ней не знала. Она казалась королеве этаким идеалом, мудрейшей, повидавшей всё на свете — и, соответственно, всё на свете знающей. Но испытывала ли ведьма когда-либо сильные чувства — чувства, отключающие и голову, и сознание, вздымающиеся бурей и разгорающиеся в душе непокорным пламенем? Чувства, кажется, пожирающие не только эту самую душу, но и плоть? Испытывала она когда-либо муки любви — а быть может, и её счастье? А муки неопределенности? Сидела ли когда-нибудь в полной темноте, обняв колени руками и совершенно не зная, что делать — ибо вокруг был только густой, непроницаемый мрак без единого луча света? Или, быть может, ведьма знавала муки ненависти? Всепоглощающей, всепожирающей ненависти, покрывающей даже горячее сердце узором инея и дыханием льда? Кто-нибудь, когда-нибудь целовал её надменные губы — да так, что женщина забывала обо всём на свете, полностью окунаясь в дикое пламя, бушующее в груди — пламя, впрочем, не причиняющее боли? И когда-нибудь забывалась ли она в чьих-то сильных объятиях — и в этот миг, быть может, чувствовала себя как за крепостной стеной? Чувствовала, что никто, никогда до неё не доберётся, ни один враг?

     Удивительно, но Абель в первый раз задумалась об этом. Какие тайны она хранит? Где, как она жила раньше? Чем жила?

     И что обозначает эта полуулыбка, обращённая в наступающую тьму? Быть может, колдунья вспоминала восхищенный взгляд какого-нибудь молодого человека, волнительно сжимавшего кисти её рук… возможно, милую улыбку, проскользнувшую по устам близкой ей девушки — подруги или, может, сестры. Интересно, была ли у неё близкая подруга? Поверяли ли они друг другу, смущённо хихикая, сердечные тайны в темноте, прерываемой мягким отблеском свечи? Или колдунья была выше всего этого?

     Кто знает…

     Как странно, подумалось молодой королеве — вот мы знаем какого-либо человека, какое-нибудь, положим, даже долгое время. И по прошествии этого срока составляем об этом человеке какое-то определённое мнение, своё. Составляем по каким-то поступкам, обрывкам фраз, возможно, взглядам, неосторожным словам… и вот мнение о человеке уже сформировано — и, возможно, крайне неверное. Потому что кого интересует, к примеру, его прошлое? Чем он жил, чем увлекался и увлекается поныне? Любил ли он кого-нибудь и любил ли кто-нибудь его? Сколько раз его предавали? Один? Много? Ни одного? В конце концов, человека невозможно узнать, если он сам этого не захочет — да даже у близких людей могут быть вопросы на его счёт, что уж говорить о посторонних! Ведь молчание часто принимают за явление глупости, когда оно совершенно может оную и не обозначать, улыбку — за проявление, к примеру, расположения, когда на самом деле она может означать прямо противоположенное. Наконец…

     — Как прошёл день Вашего Величества?

     Абель вздрогнула — она так была погружена в свои странные, хаотичные и быстрые мысли, что мягкий и мелодичный голос колдуньи пронял её до дрожи. Ведьма по-прежнему стояла у окна, однако теперь странная улыбка была обращена вовсе не в воспоминания, а к самой королеве — и, несмотря на то, что она слегка поменяла своё значение, разгадать её у девушки всё равно не было шансов. Как и, она была уверена, ни у кого иного.

     Сегодня женщина не спешила опускаться в привычное мягкое кресло и приступать к размеренному, спокойному повествованию — нет, она явно чего-то ожидала.

     Едва юная королева успела задаться вопросом, чего же именно, как, вспомнив, досадливо мотнула головой.

     — Мой день? О, довольно неплохо! Совет прошёл на удивление тихо.

     Ведьма улыбнулась — словно лёгкая рябь коснулась зеркально гладкой поверхности воды.

     — Что ж, я рада это слышать.

     В прежние времена Абель, даже не отвечая на вежливый вопрос, потребовала бы немедленно перейти к новой истории, чарующей, сладкой и горькой. Но не сейчас… не теперь.

     — А Ваш? — Молодая королева улыбнулась. В присутствии ведьмы некая робость никогда не отпускала её — девушка не могла избавиться от ощущения, что королева вовсе не она, а эта таинственная женщина. Нет, даже еще более — на самом деле, она не могла избавиться от ощущения наготы — ощущения, что все её мысли и помыслы открыты перед взором колдуньи, что та может читать по её душе так же легко, как по книге или, к примеру, по древним свиткам.

     Мелодичный смех в ответ прозвучал, точно ритмичный перезвон колокольчиков.

     — Весьма, весьма хорошо, Ваше Величество!

     Но, казалось, колдунья ждала что-то еще — Абель почти была уверена в этом, глядя в эти серые при свете дня глаза цвета обволакивающей тьмы и на эту мягкую улыбку, в которой сквозило ожидание — ожидание и, как показалось королеве, лукавство.

     И тут, внезапно, девушка выпалила — с досадой, запальчиво, сама того не ожидая:

     — Да, совет прошёл хорошо, но… скажите мне, почему им всем нужно постоянно лгать? Почтительно улыбаться, поминутно кланяясь, хотя в душе они все поголовно смеются надо мной, считая еще ничего не понимающим маленьким ребёнком?! Ведь я вижу… вижу это! В их глазах, в движениях, жестах!

     Девушка умоляюще посмотрела на ведьму — так, наверное, маленькая девочка смотрит на мать в надежде, что та защитит её. Или улыбнётся, обнимет, успокоит… и девочка перестанет бояться.

     Женщина действительно улыбнулась — мягко, даже, как показалось Абель, с неким сочувствием — хотя, наверное, никто не смог бы сказать наверняка.

     — Потому что они не могут иначе, Ваше Величество. Придворная жизнь не выражается в одном человеке — их много, и их можно сравнить, если позволите, с единым организмом, у которого свои правила игры. И эти правила игры должен принять любой, кто хочет когда-либо влиться в этот организм. Ложь — это их двигатель, они не могут безо лжи — более того, это не просто ложь, а ложь, отточенная веками, впитавшаяся ими с молоком матери. Они не могут без неё. К тому же при дворе люди разные, как и везде — кто-то честолюбивый, тщеславный, глупый; кто-то — доблестный и благородный…

     — Что, там есть и такие? — поразилась Абель. — Но…

     — Разумеется, есть, Ваше Величество. Ведь мир — а какой-либо организм — это тоже, по своему, мир! — не может существовать только на одних лишь глупцах и честолюбцах. Разумеется, при дворе есть и благородные люди — только их не видно. Они не выступают, ибо понимают, что не смогут совладать со сворой голодных псов — быть может, и смогут, но зачем? Ведь свора эта бесконечна, на место павшего тут же придет новый.

     — И эти люди не поднимаются, — тихо пробормотала королева.

     — Верно, — ведьма улыбнулась. — Не поднимаются. Да им это и ни к чему. Честь для них дороже богатства, — помолчав, женщина добавила: — И очень жаль, что количество, к сожалению, очень часто берет верх над качеством.

     — И… неужели я ничего не могу сделать?!

     Колдунья пожала плечами.

     — Когда огромный механизм запущен и уже набрал обороты, очень редко когда его сумеет остановить один человек — это почти невозможно. Даже будь человек сильным и вообще имеющим власть — всё равно, очень вряд ли.

     Она помолчала.

     — К тому же, Ваше Величество… как-никак у каждого из них есть своя правда.

     — Что Вы имеете в виду?

     — То, что сказала. Правда никогда не бывает одна. Как правило, их много, и они часто противоречивы. И у каждого она своя, эта правда.

     Женщина сдвинулась с места, как бы показывая, что этот разговор закончен, и, шелестя юбками, направилась к креслу. Улыбнувшись, она опустилась, откинувшись на его спинку и несколько небрежно расправив подол платья. Она чуть прикрыла глаза.

     — Итак, Ваше Величество, какую же историю Вы желаете услышать в этот раз?

     — Что-нибудь со счастливым концом, — чуть ли не жалобно попросила Абель, опускаясь в уже такое привычное кресло, уютное и тёплое.

     Ведьма открыла глаза и ухмыльнулась, едва уловимо — и, как показалось королеве, довольно печально… горько.

     — Со счастливым концом? Ваше Величество, неужели Вы так и не поняли, что конец никогда не бывает счастливым? Ибо конец — это всегда смерть, а смерть априори не может стать счастливым событием. Рассказчик же может только оборвать повествование на определенном моменте — и да, этот момент может быть счастливым. Ну а дальше, когда рассказчик и зрители уже покинут своих героев и занавес закроется, продолжится жизнь…

     — Порой мне кажется, что Вы игнорируете это счастье! Кажется, что, по-вашему, его и вовсе нет! — Эта фраза прозвучала резче, чем намеревалась произнести её Абель, но женщина лишь улыбнулась.

     — Отчего же? Отнюдь нет. Счастье есть, и оно — самое прекрасное из чувств, которые только могут обуревать человека. За капельку счастья мы можем до дна испить боль, — в голосе колдуньи девушке почудилась усталость — но она едва успела её заметить.

     — Тогда почему Вы никогда не рассказывали мне о счастливой любви?

     — А разве счастье заключается лишь только в любви, Ваше Величество? — вопросом на вопрос ответила ведьма. — Подумайте: разве Вы никогда не ощущали этого чувства, сидя, к примеру, в насыщенной летней траве, вдыхая полной грудью пряный ночной ветер и любуясь закатными всполохами, которые беспечно прочертили по небу последние лучи солнца?

     Абель растерянно примолкла.

     — Любовь ведь приносит не только счастье, Ваше Величество. Хотя, безусловно, и его тоже.

     Колдунья вновь улыбнулась — и вновь, как показалось королеве, не без горечи.

     Молчание — тягучее, задумчивое, почти мягкое. Впрочем, в нём не было ни неуюта, ни неудобства.

     — Расскажите мне о волшебстве, — наконец, тихо попросила королева.

     Женщина кивнула — медленно, прикрыв глаза, задержав голову в нижней точке.

     — Волшебство… — Она вновь помолчала. — Хорошо.

     Абель закрыла глаза, чувствуя, как чуть ли не напряглись её мышцы, само её тело, приготовившись внимать переливчатому, чуть с хрипотцой голосу ведьмы, обволакивающему сознание, подобно мечте.

     — Итак… — Наконец-то, она начала говорить. Через минуту ли, час, день… а может, и вовсе через десятилетия? — На свете этом, на одной забытой пустоши, где мало что росло и еще меньше что жило, стоял небольшой дом из давно уж отсыревших бревен и с покосившейся крышей. Жила в этом домике ведьма — как раз такая, которую так любят описывать в страшных сказках для детей: старая, горбатая, седая, с весьма вздорным нравом — впрочем, её сердце не покрылось чёрной краской жестокости, иначе не подобрала бы она много лет назад новорождённую, подложенную кем-то добрым — или не очень добрым — ей на крыльцо. Чей это был ребёнок, узнать не представлялось возможным — пустынь та была действительно забыта и заброшена, ближайшая деревенька находилась в нескольких километрах. Да и боялись в народе её, ведьму-то: говорили, что и порчу навести может, и мор, и засуху наслать, и дождь… Впрочем, не были уж так негативно настроены, как могло бы показаться — ибо лечила колдунья всё-таки отменно, хоть и ворча, хоть и за плату.

     Вот и взяла старуха девочку эту на воспитание, окрестив её Джейн — ибо не было найдено даже никакой записки тогда на крыльце, проливающей свет на прошлое ребёнка и на его имя. Взяла и обучила её тому, что сама знала — врачеванию, в первую очередь, и другому колдовству — кстати, а дар у этой девочки был, и сильный, как выяснилось позднее.

     Так и росла Джейн — в бедности, в крайней бедности. Денег у них почти не было — редко кто появлялся в этой треклятой пустоши, и еще реже кто решался заглядывать к старой колдунье. Сам дом держался на одном частном слове — мебели почти не было, не говоря уж о сгнивших досках и протекающей крыше. И о холоде. Жутком, воющем холоде, продувающем не то что тело — душу, до основания, наполняя её только одним чувством — желанием убежать, уйти — и поскорее, прочь, подальше от этого холода — холода, который ломает кости и кромсает плоть.

     И — в очередной раз, — набирая грязноватую воду из расположенного в нескольких метрах, а то и километре, старого-престарого колодца, Джейн, сжав зубы, поклялась себе, что наступит тот день, когда она больше не будет знать нужды — ни она, ни её дети — ни нужды, ни холода. А затем, медленно бредя к старому, уже осточертевшему дому, к старухе, от которой всю свою жизнь она не слышала ни одного доброго слова, только ворчливые упрёки, девушка всё больше и больше укреплялась в своём мнении.

     Наконец, настал тот день, когда она ушла. Просто ушла. Собрала кое-какие свои пожитки и ушла.

     — Что — вот так, просто? — не удержалась Абель. — Даже не попрощавшись со старой колдуньей? Как бы то ни было, в конце концов, та её вырастила, воспитала, обучила…

     Женщина, вновь проведя рукой по подолу платья, прикрыла глаза.

     — Просто ушла, — бесстрастно повторила она. А затем продолжила: — Она подалась в город — ближайший к пустоши, однако Джейн казалось, что она пробыла в пути целую вечность, а не каких-то пару дней. Прибыв к месту назначения, девушка даже пожалела о принятом столь поспешно решении — ведь у неё не было с собой почти никакой еды и совсем не было денег. Только несколько склянок с лекарствами, сворованными девушкой у старухи, — и она стала продавать эти лекарства.

     Королева поморщилась — мало того, что девушка даже не попрощалась со старой колдуньей, так еще и обокрала её. Нет, ей определённо не нравилась эта Джейн.

     Ведьма же меж тем продолжала:

     — Дела у неё шли плохо — мало кто соглашался покупать лекарства у совершенно незнакомой девушки, прибывшей непонятно откуда, — а если быть до конца честной, покупателей не находилось вообще. И если бы не поистине счастливый случай, не эксклюзивная удача, возможно, Джейн бы ждала лишь только бесславная кончина на улицах города. Но ей повезло. Дело в том, что престарелого графа, живущего в этом городе, представляющего власть короля и собиравшего с его жителей дань, поразила болезнь — да такая, что личный его лекарь лишь разводил руками, не в силах что-либо сделать. И, разумеется, тут же были высланы люди на поиски лекаря, который смог бы помочь — и этим лекарей волей судьбы оказалась наша героиня. Услышав об этой вести на улицах города, девушка тут же приняла решение — она пошла к дому графа.

     — И он принял её помощь?

     Женщина едва заметно повела плечами и чуть усмехнулась.

     — Почему бы и нет? В конце концов, других кандидатур всё равно видно не было, а Джейн клялась и божилась, что знает, как справиться с напастью.

     — Джейн спасла графа, — догадалась Абель.

     — Именно, — кивнула ведьма. — Ей удалось понять причину этой болезни и излечить её. Нам остаётся сейчас только гадать: правда ли девушка знала, что это была за напасть, или ей что-то открылось в процессе попыток? В любом случае, истина была несомненна, и она заключалась в том, что старый граф был жив и здоров. В качестве награды ей позволено было остаться в богатом доме — сначала в качестве гостьи, а затем в качестве фрейлины жены графского сына. А сын этот, которого, кстати, звали Дитрих… — Колдунья усмехнулась, — высокий, темноволосый, черноглазый, неистовый и яростный по своей сути — и эта суть была тщательно завёрнута в сладкую, податливую обёртку галантности и обходительности… Он был нетерпелив, порой резок, скор на суждения… и верен только одной женщине. Своей жене — доброй, улыбчивой, честной молодой женщине.

     — И Джейн влюбилась в него? — Дыхание у Абель перехватило, а рот наполнился странным, чуть ли не горьким привкусом — видно, вестником надвигающейся трагедии. А то, что и эта сказка закончится трагически, молодая королева отчего-то не сомневалась.

     Ведьма вновь усмехнулась — в глубине её глаз молодой королеве почудились озорные искорки.

     — Да… или ей так казалось. Более того, девушке думалось, что сам Дитрих любит её! Видимо, несколько раз поймав на себе его задумчивый взгляд, брошенный за обеденным столом или в одном из коридоров. И, как и всё, что нам не принадлежит, да и не может принадлежать, молодой граф моментально овладел всеми мыслями юной колдуньи. Она думала о нём, мечтала, чуть ли не отслеживала его появление… Даже когда Джейн читала книгу — даже тогда на месте главного героя ей всегда представлялся именно этот юноша, и никто иной. Разумеется, этот образ преследовал её во снах… и она очень, очень ревновала Дитриха к его собственной жене.

     Привкус горечи во рту усилился.

     — Джейн казалось, что это она во всём виновата, что это она мешает им быть вместе.

     Каждое слово ведьмы отдавался в ушах безжалостной печатью — как приговор.

     — Жена графа выжила? — едва-едва слышно, облизав пересохшие губы, спросила Абель.

     Женщина, закрыв глаза, покачала головой, словно бы сожалея.

     — Нет. Упала на охоте и сломала себе шею.

     Королева безучастно смотрела на пятна, появляющиеся на подоле платья, и не осознавала, что это её собственные слёзы.

     — Это Джейн? Джейн прокляла её? — медленно, словно собираясь с силами, спросила девушка — она чувствовала себя разбитой. И одновременно чувствовала, как в груди её закипает чувство, стремительное, холодное и тёмное — как дёготь и как тьма. И чувство это было обращено на Джейн.

     — Возможно. А возможно, что и нет — ведь мысли материальны, Ваше Величество. Даже такие.

     — И Дитрих полюбил Джейн? — с невыразимой злобой спросила Абель. Она не понимала, как ведьма может рассказывать всё так спокойно! Как может она усмехаться с такой бесстрастностью, с такой… насмешкой?

     — Да… после ритуала приворота.

     — И он женился на ней, — пальцы королевы стиснули подлокотники кресла.

     — Именно. А после смерти отца Дитриха они получили имение и довольно солидное состояние в придачу, — женщина чуть прикрыла глаза. — Самое интересное, что они и впрямь были счастливы. Какое-то время.

     — Оба?! — не поверила девушка.

     Колдунья небрежно кивнула.

     — Да. Джейн была счастлива потому, что ей и впрямь казалось, что она любит его. О большем нельзя было и мечтать: любимый — а не лучше ли сказать, желанный? — мужчина, огромное имение и доход… Ну а граф был счастлив потому, что ему казалось, что рядом с ним была любимая, идеальная женщина.

     Но шли дни, и девушка перестала понимать, что нашла в этом нетерпеливом, заносчивом, восторженном мужчине. Пожалуй, она наконец поняла, что это была не любовь, даже не влюблённость, а лишь так, каприз… Но нынешнее положение её вполне устраивало — деньги, балы, платья, слуги… и воспоминания о прошлой, бедной жизни — как страшный кошмар. Но всё же граф до смерти надоел ей, и девушка совершила одну ошибку, затем оказавшуюся роковой…

     — Она изменила Дитриху?

     — Отнюдь. Она сняла заклинание приворота. Джейн переоценила себя, решив, что мужчина и так полностью в её руках.

     — И… и он…

     — Всё вспомнил. Да. Любовь слетела с него, точно её и не было — словно как раз она и оказалась страшным сном, и мужчина наконец-то проснулся.

     Королева вновь в волнении облизала губы, впившись взглядом в тёмные колодцы глаз ведьмы.

     — И что же он сделал?

     — Полагаю, достаточно сказать, что Джейн закончила свои дни на виселице.

     В душе Абель внезапно зажёгся огонёк, выместив этот странный, чуждый, ледяной холод — огонёк некоего… злорадства, так же ей чуждый, — но был всё же понятнее и приятнее ненависти, а именно так звалась та изморозь, что на какое-то время — минуты или мгновения — покрыла сердце молодой королевы.

     — А Дитрих? У него всё было хорошо?

     Колдунья покачала головой — медленно, неотвратимо, и это движение словно отмерило оставшуюся жизнь мужчины — или оборвало её.

     — Нет. Он погиб, и очень быстро. Некоторые говорили, что погиб от нещадно терзающего его чувства вины — граф не понимал, как смог так влюбиться в эту девушку, он и впрямь очень любил свою первую жену. Возможно, и так… но, в любом случае, добило его другое. Люди, которые испытали на себе действие приворота, как вы помните, не живут долго.

     Приговор был произнесен с таким спокойствием — Абель бы даже не побоялась назвать его ледяным.

     Точно подводя черту, резкую и размашистую, женщина поднялась из кресла, подобрав юбки, и взглянула на девушку, которую била дрожь — что именно выражал взгляд ведьмы, не смог бы сказать никто, насколько туманным, тёмным, неопределённым он был.

     — На чужом несчастье своё счастье не построишь, Ваше Величество, и за всё надо платить. Особенно за желания.

     Дождь барабанил за окном, умывая землю своими живительными каплями. Казалось, что солнце зашло за горизонт уже очень давно, но был только ранний вечер, краски которого поглотила серая пелена туч.

     Казалось, что все эти тучи были одного серого оттенка, но если присмотреться, то можно было рассмотреть и дым от костра, и серебро столовых приборов, и свинец смертельной пыли, и молоко тумана. Дождевые тучи скрывали в себе множество оттенков, создавая огромный пушистый плед, укрывающий землю.

     Абель сидела в своем привычном кресле, а ведьма, как всегда сидела напротив нее. Взгляд королевы был направлен за окном, но она смотрела и ничего не видела, погруженная в какие-то свои мысли.

     — Ваше Величество, вы неважно выглядите. Возможно, вам необходимо отдохнуть или обратиться к придворному лекарю? — голос ведьмы был полон неподдельной заботы. Ее черные глаза поблескивали в свете свечи, но даже отсветы пламени, пляшущие в их бескрайней тьме, не казались зловещими. В этот вечер ведьма была похожа на изящную черную кошку, что примостилась у теплого камина, тихо мурлыча. Но это, конечно же, была лишь иллюзия. У любой кошки в ее мягких лапках спрятаны острые коготки. Сегодня кошка спрятала когти, но это не означало, что завтра она их не выпустит, чтобы расцарапать кому-то лицо в кровь.

     Сегодня… Это был последний вечер с ведьмой и от этого не было лекарства ни у одного лекаря на свете. Абель чувствовала себя опустошенной, покинутой и всеми забытой, хотя ведьма сейчас еще сидела напротив нее. Королева знала, что после этого вечера уже ничего не будет и это знание ее убивало. Очень часто бывает так, что еще ничего не произошло, а человек уже успел сотню раз умереть от волнения или отчаяния, ибо он знал, что это, чем бы оно ни было, произойдет.

     Абель вздрогнула, словно очнувшись ото сна, когда слова, произнесенные ведьмой, пробились сквозь тот плотный полог мыслей и грусти, которым она себя окружила.

     — Что простите? — промямлила она, поняв, что хоть слова и дошли до ее сознания, но при этом совершенно утратили свой смысл, став простым набором разнообразных звуков.

     — Я спросила: вы плохо себя чувствуете? — повторила ведьма, прищурившись, словно пытаясь рассмотреть сидящую перед ней девушку не только снаружи, но и внутри.

     — Я… я хорошо себя чувствую. Спасибо. — Абель кивнула, подтверждая сказанные слова, хотя взгляд ее печальных глаз чуть ли не кричал об обратном.

     — Выглядите вы не очень-то хорошо, — задумчиво протянула колдунья, все не отрывая взгляда своих темных, как ночь, очей от королевы. — У вас что-то случилось? Какие-то проблемы с делами королевства?

     Абель была удивлена тому, что ведьма ее спрашивает, вместо того, чтобы просто прочесть ее мысли. Она подумала, что если бы у нее был такой дар, то она никогда бы не пыталась вытянуть у человека информацию посредством столь ненадежных союзников, как слова; она бы просто заглянула в мысли этого человека, в его голову, и нашла бы то, что искала. Чтобы найти сокровища надо не только составить карту, но и испачкать руки в земле, выкапывая его.

     — Вам было бы приятно, если бы я перемешивала ваши мысли ложкой, словно зелье в котле? — изогнув бровь, иронично спросила ведьма.

     — Разве не этим вы всегда занимались? — выпалила Абель. Она знала, что так говорить не стоит, но какой-то внутренний червячок злобы на ведьму, заставлял ее произносить слова, которые были, возможно, неуважительны и даже оскорбительны. Ведь можно даже ужасную обиду простить тому, кто рядом, а какую-то мелочь просто невозможно простить тому, кто уходит.

     — Я никогда не залазила в ваши мысли, Ваше Величество. Иногда я смотрела мысли, что плавали на поверхности вашего сознания, как мелкие рыбки в прозрачной озерной воде, но я никогда не ныряла в него, чтобы увидеть, что скрывают его темные глубины, — лицо ведьмы вмиг стало серьезным, когда она заговорила об этом. — В эти озера очень опасно погружаться с головой. Никогда не знаешь, что они могут скрывать в своих глубинах, в которые не проникают даже золотые лучи солнца.

     — Почему вы не хотите остаться? — Абель понимала, как жалко она в этот момент выглядит со стороны, но она просто не могла сдержать внутри себя этот вопрос, который рвал ее горло когтями, пытаясь вырваться наружу.

     Для ведьмы этот вопрос, казалось, вовсе не был неожиданностью.

     — Представьте себе жизнь, Ваше Величество. Рождение, детство, юность, молодость, зрелость, старость, смерть. Это словно длинная дорога, протянутая сквозь звезды вселенной. А когда идешь по дороге, то чтобы дойти до ее конца нельзя надолго останавливаться.

     — Но вы мне нужны, — прошептала Абель, чувствуя, как к глазам подступают слезы, горькие слезы обиды.

     — Это вы так думаете, Ваше Величество. На самом деле, когда вы выйдете из этой комнаты сегодня вечером, то поймете, что готовы идти дальше, не нуждаясь во мне и моих словах. Знаете, — лесная гостья задумалась, словно пытаясь подобрать правильные слова, — если долго слушать кого-то, то можно начать говорить его голосом, забыв о своем. А нет ничего ужаснее, чем утратить свой собственный голос.

     В маленькой комнатке воцарилась тишина. Лишь барабанная дробь капель дождя нарушала ее своим нестройным ритмом.

     — Последние два вечера я позволяла вам самой выбирать тему сказки, которую вы бы хотели услышать, — улыбнувшись, сказала ведьма. — Надеюсь, вы не против, если последнюю историю я выберу на свое усмотрение?

     — Если у нее будет счастливый конец, — медленно ответила Абель. Ей очень хотелось подавить улыбку, которая чуть не расцвела на ее лице пышной розой, стоило только ведьме заговорить о сказках. Пусть сегодня будет и последняя сказка, но девушка вовсе не хотела портить впечатление от нее — напротив, эта сказка должна была запомниться, ведь это, словно прощание, словно последний взмах руки, уходящей в ночь фигуры в красном бархатном платье…

     — Вы же знаете, жизнь не может обещать хорошего конца, Ваше Величество, — на лице ведьмы появилась та самая легкая улыбка, что всегда так очаровывала королеву — этот едва заметный изгиб тонких губ, похожих на полумесяц молодой луны. Улыбка, значений, у которой было несметное множество. Улыбка, что была таинственной, как ночной сумрак. Улыбка, отражающая душу своей обладательницы.

     Абель лишь кивнула. Она давно усвоила эту истину, которую не уставала повторять ведьма — хороших концов не бывает, есть лишь моменты счастья, которые приходят и уходят. Ее маленькое сердце мечтательницы все еще пыталось отрицать такую несправедливость, но разум постепенно начинал признавать правоту колдуньи.

     — Мы с вами успели погрузиться во множество историй, которые, как я надеюсь, сумели вас многому научить. Мы говорили о том, как важно уметь делать правильный выбор и, что еще важнее — не бояться делать этот выбор, пусть даже он окажется неправильным. Мы говорили о любви, о том, что приворот — на самом деле не любовь, а лишь ее иллюзия, о том, что любовь может быть лишь обманом и о том, что по-настоящему любят просто так, а не за что-то. Мы говорили о власти и о том, что ее символ вовсе не корона. Мы говорили о недолговечности человеческих чувств. Мы говорили о магии, которая часто разрушает людей. И, конечно же, мы говорили о вере. Пришел черед поговорить о самом важном.

     — О чем же? — выпалила Абель, совершенно забыв о своих обидах. Глаза юной королевы уже загорелись сладостным предвкушением, а вся печаль стерлась с бледного лица, оставив на нем лишь выражение неподдельного интереса.

     — Я хочу рассказать Вашему Величеству о том, какую власть над людьми имеет прошлое и о том, как сложно изменить самого себя не только в глазах окружающих людей, но и в своих собственных глазах.

     Абель замерла в кресле, ожидая новой увлекательной сказки, и от всей души надеясь, что на этот раз, в виде исключения, она услышит сказку с хорошим концом.

     — Представьте себе маленькую деревушку, что затаилась среди гор, — голос ведьмы заструился, словно туман, окутывая все вокруг, растворяя в себе весь мир и становясь всем миром. — В этой деревушке дули холодные ветры, что вылетали, словно голодные звери, из глубоких и темных пещер, в которых, если верить преданиям, до сих пор еще живут огромные драконы, чешуя которых сверкает на солнце, как ограненный драгоценный камень. В одном из трех десятков домов, которые и составляли всю деревню, жила супружеская пара. Они уж не были молодыми, но высшие силы так и не даровали им ребенка, о котором они мечтали. И вот однажды Виллияс, как звали мужа, оставил жену свою Селену и пошел к пещерам, чтобы помолиться духам. Тогда в деревне ходили легенды о том, что духи пещер способны исполнить любую просьбу, но плата за нее будет велика, да чаще всего такова, что ни одно желание не будет ее стоить, — ведьма печально вздохнула, будто и она знала, как это тяжко — платить по счетам. — Но Виллияс ничего не боялся, он был готов отдать свою жизнь, лишь бы в его доме появился, наконец, долгожданный ребенок. Он знал, что лишь это событие сможет привнести счастья в его дом и вновь вернуть улыбку на лицо его жены.

     — Он попросил у духов ребенка… Они дали ему его? — как всегда Абель не смогла удержать свой рот на замке, ведь чувства, которые распирали ее, когда она слушала сказки ведьмы, просто не могли усидеть взаперти.

     — Ох, не забегайте вперед, Ваше Величество! — ведьма улыбнулась королеве, словно маленькой любопытной девчонке. — Виллияс поднялся в высокие горы к тем самым пещерам, в которых по преданиям обитали духи. Многие говорили, что те духи злые, но на самом деле духи не делятся на хороших или плохих, как и люди. Есть лишь поступки, которые рисуют портрет человека разными мазками, окрашивая его прозрачную душу в самые разнообразные тона.

     Виллияс всю ночь простоял у пещер, вознося духам свою жаркую молитву. Его колени кровоточили от острых камней, его губы иссохли от холодного ветра, все его конечности занемели, но он не сдавался и все шептал, и шептал свою молитву. Духам пришлось по нраву его упорство, посему ранним утром, когда Виллияс спустился с гор, дома его ждал сюрприз — младенец с черными, как беззвездная ночь глазами.

     Оказалось, что духи даровали им девочку, которую счастливые родители нарекли жемчужным именем Маргарета. Девочка быстро росла, радуя своих родителей. Она была смышленой и красивой. Еще когда она была совсем ребенком, ей уже все прочили славу первой красавицы. Одна только была у нее странность — ночью она выходила на двор, ложилась в траву и смотрела на небо, напевая странные песни на языке, которого никто не знал. Ее мать Мина тревожилась по этому поводу, а Виллияс просто не обращал на это внимания, успокаивая свою жену тем, что их девочка просто особенная, ведь она подарок — высших сил, которые, быть может, одарили ее великим даром.

     Время быстро шло, словно сменив свою привычную походку на скорый бег, и Маргарета выросла, став прекрасной юной девушкой. Шелку ее темных волос, струящихся вокруг ее тонкого стана, завидовали все девушки округи, а взгляд ее черных глаз вмиг влюблял в себе всех юношей. Она была похожей на дикий и опасный цветок, что дурманит своим ароматом того, кто решиться залюбоваться его красотой. Но никто не видел опасности, не чувствовал ее… даже сама Маргарета.

     — Она была проклята духами? — невольно вырвалось у Абель. Девушка была просто поглощена рассказом ведьмы, этой таинственной и немного мрачной сказкой.

     — О да… — Ведьма печально кивнула. — Девушка была проклята, но сама она даже не ведала об этом, живя в свое удовольствие. Ей нравилось забавляться со сверстниками, влюблять в себя и быть любимой. Она плясала и пела… Она жила в счастье, которого даже не могла по достоинству оценить, считая свою жизнь вполне обычной и, возможно, даже немного скучной, однообразной.

     Однажды поздним вечером, когда по небу разлились уже чернила наступающей ночи, Маргарету увлекла из дома какая-то неведомая сила. Девушка шла, словно во сне, ведомая чьей-то сильной рукой. Она очнулась, когда пришла на площадь, которая была центром их деревушки. На площади располагался дом травницы, которая была негласной главой всей деревни, ведь именно к ней все шли за помощью и советами, которые она раздавала своей щедрой рукой, словно богач золотые монеты.

     Ведьма застыла. Абель казалось, что то, о чем она говорит, причиняет ей боль. Да и сама девушка чувствовала эту боль, боль за девушку, которая расплачивалась с долгами по вине своих родителей, которые, эгоистичные в своем желании иметь ребенка, даже не подумали о том, что расплачиваться за их желание перед духами может именно ребенок, а не они сами. А в том, что расплата эта будет страшной, Абель ни на секунду не сомневалась — уж больно мрачным был тон ведьмы, уж больно много печали было в ее темных глазах. И уже во второй раз за этот вечер юная королева почувствовала, что слезы подступают к ее глазам, словно обнажая ее нежную душу.

     — Я сказала, что Маргарета очнулась, но это было не совсем так, — стряхнув с себя минутное оцепенение, продолжила сказку ведьма. — Ее глаза смотрели, но не видели, она шла, но сама не знала, куда и зачем. Ее вели духи. И по велению духов, которые изначально имели власть над ее душой, ибо она всегда принадлежала им, девушка подожгла дом… В том пожаре погибла травница и маленькая девочка, которая была ее верной помощницей и ученицей. Но страшно было и то, что Маргарета разожгла огонь, лишь взмахнув рукой. Как только оцепенение, навеянное духами, спало с нее, словно старые оковы, она поняла, какую цену назначили высшие силы — они сделали ее ведьмой. Они сделали ее своей марионеткой.

     Абель вздрогнула. Разве может быть судьба страшнее? Ведь это так ужасно, не контролировать себя, быть куклой в руках кукловода, который может делать что угодно себе на потеху. Это действительно было слишком большой ценой…

     — На следующую ночь Маргарета подожгла свой собственный дом, — голос ведьмы стал бесцветным. — Ее родители, которых она любила больше всех на свете, погибли от ее же рук. Девушка была безутешна, но даже в том сумраке печали, что ее окружил, она смогла принять решение, которое она считала единственно верным — она решила покинуть родное селение и жить в лесу, словно отшельник. Она решила, что так не сможет никому навредить кроме себя. Маргарета собрала то немногое, что осталось от ее вещей, и отправилась в густые леса.

     Шла она долго, не день и не два — она хотела отойти от деревни как можно дальше. Девушка углублялась в горы, туда, где не было людей. Она изучала растения и животных, спала на теплом лесном мху, укрываясь во время холода еловыми лапами, а еще она старалась подчинить своей воле ту магию, которой ее наградили духи. Сперва ей это почти не удавалось, магия спала в ней, пробуждаясь лишь по зову ее кукловодов, но со временем у нее это стало получаться все лучше, покуда она не смогла контролировать свою магию почти полностью. И однажды она поняла, что хочет спуститься к людям и с помощью своей силы помогать им, чтобы хоть как-то отплатить свой долг, искупить грехи своего прошлого.

     Маргарета стала травницей в деревне — не в своей, а другой деревне, что находилась по другую сторону гор. Она оказалась талантливой и сведущей во всем, за что бы ни бралась, посему слава о ней быстро распространилась за пределы деревни. За ней послал король, и вскоре она стала известным придворным лекарем. Но сама девушка не чувствовала удовлетворения, лишь печаль снедала ее сердце…

     — Почему? Ведь она помогала стольким людям, — растерянно пробормотала королева. Абель искренне сочувствовала Маргарете, которая стала первой из героинь сказок ведьмы, которая действительно смогла покорить ее сердце.

     — Она… — Ведьма задумчиво посмотрела за окно, где все еще не утихал дождь, кажущийся нескончаемым. — Она много работала, отдавая всю себя своему делу, — неожиданно ведьма продолжила сказку, проигнорировав вопрос Абель. — Она помогала каждому, кто нуждался в помощи, но все равно не чувствовала того удовлетворения, которое должна была бы испытывать. И однажды… однажды Маргарета просто ушла. У нее была талантливая ученица, которую она научила многим своим секретам, и которая стала ее достойной заменой. А сама Маргарета отправилась в путешествие по миру. Она продолжала помогать каждому, кто в этом нуждался — давая ли травяную настойку, даруя ли золотую монетку, рассказывая ли поучительную историю…

     Абель вздрогнула от удивления. Неужели ведьма рассказывала ей свою историю? Нет, такого просто не может быть… Или может?..

     — Она, наконец, нашла то, что искала? Искупление? — медленно спросила юная королева, слегка побаиваясь, что ее вопрос вновь оставят без ответа.

     Ведьма печально покачала головой.

     — Нет. И она никогда не сможет найти этого искупления, — в голосе женщины не было печали, лишь бесцветная безысходность.

     — Почему же? — одна маленькая слезинка скатилась по щеке Абель, словно капелька дождя.

     — Потому что прошлое никогда не отпускает. Оно, словно груз, привязанный к плечам, всегда и везде следует за нами. От него невозможно избавиться, его невозможно забыть и… его ошибки невозможно искупить, ибо нельзя исправить то, что уже высечено на камне, лишь время способно стереть надпись, но оно не спешит, оно никогда не спешит… — Ведьма с грустью смотрела в окно. Абель показалось, что в глазах ее стоят слезы, но потом она решила, что это просто игра света — блики, танцующие в глазах лесной гостьи. Ведь ведьмы не плачут.

     — А что случилось с Маргаретой? — королева вспомнила, что история-то вовсе не была закончена, а более всего в истории важен именно конец — без него невозможно составить общую картину.

     Ведьма ответила далеко не сразу, не обращая внимания на изнывающую от нетерпения юную королеву. Она смотрела в окно, словно бы где-то там можно было увидеть подсказку, или даже саму Маргарету, заглядывающую в дворцовые окна.

     — Я не знаю, что произошло с ней и не знаю, что еще с ней произойдет, — тихо сказала женщина, наконец, нарушив затянувшееся молчание. — Она еще не дописала свою историю, ее дорога еще не пройдена до конца. Кто знает, возможно, она когда-нибудь найдет свое счастье, хотя бы на какое-то время, пока дорога вновь ее не позовет, заставляя продолжать путь… Нельзя ни в чем быть уверенным, говоря о строках, что еще не написаны — вроде бы они уже и сложились в голове, а как начнешь их писать, все зазвучит совершенно иначе. Слова нам диктует момент.

     Абель была поражена этой сказкой, в которой не было финала. Но ведь на самом деле ни в одной жизни нет финала, есть лишь конец истории. Сказка о Маргарете, которая, как была уверена королева, вовсе не была сказкой, невероятно впечатлила Абель, которая даже не знала, как реагировать на нее — плакать ли, радоваться ли? Надеяться. Пожалуй, остается лишь надеяться, что Маргарета когда-нибудь все же найдет свою тихую гавань, ибо, по мнению юной королевы, она заслужила счастье, купив его ценой огромной боли.

     — Неужели вообще ничего и никогда нельзя изменить? — спросила Абель с легкой надеждой в голосе, что была подобна огоньку свечи на ветру.

     — Нет, Ваше Величество, — посмотрев на девушку, решительно сказала ведьма. — Вы пишете историю своей жизни, переворачивая страницу за страницей, но вы никогда не сможете перевернуть их обратно, чтобы исправить написанное. Прошлое всегда будет следовать за вами, словно огромная грозовая туча и вы не сможете ничего с этим поделать, потому что когда-то вы сами и создали эту тучу…

     Королева Абель, смахнув со лба выбившуюся из прически прядь, выглянула в окно. Ее муж сегодня в течение дня должен вернуться с охоты. Женщине все время казалось, что она уже слышит завывающий вдалеке рог, звук которого становится все ближе, но стоило ей замереть и прислушаться, как она понимала, что этот звук был лишь плодом ее собственной фантазии.

     Небо с самого раннего утра заволокли серые кудрявые тучи, казавшиеся тяжелыми, как промокшее пуховое одеяло. Абель чувствовала, что скоро начнется гроза, и очень надеялась, что Франциск успеет попасть в замок, прежде чем она вступит в силу.

     Маргарета и Дитрих — дети королевы — играли в своей комнате. Больше всего они любили играть в войну, в которой Дитрих был доблестным странствующим рыцарем, а Маргарета или прекрасной принцессой или коварной — зависело от того, в каком настроении находилась девочка.

     С самого утра они рвались на улицу, но Абель не пустила их играть в парк у замка, волнуясь, что они могут замерзнуть или промокнуть под неожиданно начавшимся дождем. Женщина всегда волновалась за них, возможно, слишком уж сильно, но тех, кого любишь больше всего на свете, всегда стараешься уберечь от всего — будь то смерть или простой дождь.

     Глядя на серые тучи, что все сгущались и темнели, словно за ними солнце уже успело смениться луной, Абель вновь вспомнила о том последнем вечере с ведьмой, со времен которого прошло уже пятнадцать лет. Она тогда была еще совсем маленькой девчонкой, которая, тем не менее, выросла за несколько вечеров общения с таинственной ведьмой. Она до сих пор помнила все сказки в деталях, даже своих детей она назвала в честь героев из этих сказок. Кому-то это могло показаться нелепым, но только не королеве, ведь она прекрасно понимала, что именно ведьма сделала ее такой, какой она стала. Ведьма создала ее, и королева была ей за это благодарна.

     Когда ведьма исчезла, а она рассеялась в воздухе, словно дым от костра, лишь сказав последние слова своей сказки, Абель думала, что не переживет этого. Она помнила, как тогда, выходя из опустевшей комнаты, в которой все вмиг затянулось паутиной, будто там никто и никогда не жил, она думала, что жизнь ее утратила смысл. Несколько дней она пролежала в кровати, то ударяясь в слезы, то проклиная весь мир в самых грязных выражениях, которые ей были ведомы. Юной королеве тогда просто не хотелось жить.

     Но однажды вечером, когда яркие краски заката уже ушли с неба, улетели, словно стая разноцветных птиц, Абель почувствовала, что к ней постепенно возвращаются силы. Все время она думала о сказках, рассказанных ведьмой, перебирала в голове их детали, и пыталась открыть в них какой-то новый смысл. И она поняла то, что знала всегда, но при этом боялась признать — ведьма бы не рассказывала сказки тому, кто не сможет их понять и не сможет использовать полученные из них знания. А раз ведьма выбрала ее, Абель, то, значит, она в ней что-то увидела, что-то, чего сама девушка еще не смогла в себе найти. Но Абель поняла, что должна найти в себе эти сокрытые силы, чтобы показать ведьме, что она не ошиблась, поверив в нее.

     На следующий же день юная королева распустила всех своих старых и надоевших ей советников и набрала новый совет, в котором собрала действительно умных и честных людей. Она стала осваивать различные науки, которым когда-то не придавала значения, и вскоре люди в королевстве стали любить свою королеву не только за милую улыбку и доброту в глазах, но и за мудрые решения и доброту в самом сердце.

     Королева улыбнулась своим воспоминаниям. Она помнила все в деталях, будто это происходило вчера. Абель помнила, как она постепенно понимала, что значит действительно быть королевой. Ведь главное — вовсе не корона, а сердце и разум, которые всегда должны быть чистыми и открытыми.

     За прошедшие годы королевство расцвело. Конечно, не бывает вечного безоблачного счастья, но его маленькие лучики часто заглядывали во владения Абель, и этого хватало, чтобы все чувствовали себя счастливыми. В том числе и сама королева.

     Тринадцать лет назад она заключила брачный договор исключительно из политической выгоды, но в итоге получила мужа, который ее полюбил всем сердцем, и которого так же крепко полюбила она. Франциск стал замечательным королем, и королева часто слышала, как люди говорят, что они с мужем очень похожи на родителей Абель. Это было для нее самым большим комплиментом, какой только можно было придумать, потому что, хоть она и была еще не особо смышленой во время царствования родителей, она знала, что они были одними из лучших правителей.

     Потом у Абель родились дети — Дитрих, а через два года Маргарета. Как любая мать, она считала своих детей самыми лучшими в мире. Дитрих, резвый золотоволосый мальчик с мечтательными голубыми глазами, внешне очень похожий на свою мать, с самого маленького возраста был непоседой. Ему хотелось все время узнавать что-то новое и сражаться. О да, он грезил о сражениях и во сне, и наяву. Маргарета была полной противоположностью своему брату. Внешностью она пошла в отца — густые брови, большие карие глаза, цвета шоколада, и вьющиеся каштановые волосы, слегка отливающие бронзой. Девочка любила тихо сидеть у камина и слушать нянечкины сказки, или читать книги. Конечно, она была не против веселых игр, как и каждый ребенок, но в ее шоколадных глазах было много… знания, словно она уже успела прожить множество жизней и много всего повидать.

     За окном начал накрапывать маленький дождь. Абель знала, что дождь еще разгуляется, а сейчас он просто берег силы, чтобы потом пролить на землю потоки припасенной среди туч воды.

     В последний вечер с ведьмой тоже шел дождь. С тех пор для Абель это природное явление стало символом. Символом очищения и перемен, символом печали и тоски, символом тайны и магии, символом ведьмы. Той самой лесной гостьи, которую однажды втолкнули в тронный зал со связанными за спиной руками, которая изменила мир вокруг, изменив лишь восприятие этого мира у одного-единственного человека.

     Иногда Абель думала о том, куда же сейчас ведут дороги ведьму. На север ли, на восток ли? Она пыталась представить, чем ведьма занимается, какие сказки она рассказывает, и какие зелья она варит. Но воображения королевы не хватало для того, чтобы представить ведьму во всей ее красе и вскоре она перестала этим забавляться, ибо любая ее фантазия тут же начинала казаться ей какой-то ерундой.

     Теперь, когда за окном начинался дождь, Абель просто садилась у окна и смотрела вдаль на густые леса и туманные горы. Возможно, где-то в глубине души она надеялась, что меж деревьев промелькнет красное бархатное платье, но разумом она понимала, что этому не бывать. Такие, как ведьма, никогда не пойдут по уже хоженым тропинкам.

     — Мама-мама! Папа едет, — закричали Маргарета и Дитрих в один голос, ворвавшись в покои королевы. За ними с виноватым видом вбежала старая нянечка, беспокоясь, что дети могут нарушить отдых ее королевы.

     Абель улыбнулась старой женщине и, изящно махнув рукой — что удивительно, в этом жесте не было и доли надменности — отпустила ее. Матери не положено слишком долго отдыхать от своих детей, а вот прислуга должна иметь отдых, от своих забот, которых всегда слишком много.

     — Неужели? — королева выглянула в окно и увидела, как под струями уже усилившегося дождя из леса один за другим выезжают придворные рыцари и друзья короля, выбегают резвые собаки. — А я их и не заметила, — рассеяно добавила Абель.

     — Конечно, — Маргарета улыбнулась и женщина вновь поймала себя на мысли о том, что улыбка дочери невероятно похожа на ту таинственную улыбку ведьмы, которая много лет назад так очаровывала ее. — Вы опять замечтались, мама.

     — Давайте их встретим, пожалуйста, — прыгая по комнате от нетерпения, просил Дитрих, с мольбой глядя на мать.

     — Хорошо, только возьмите теплые накидки, на улице холодно, — погладив золотистые волосы сына, согласилась Абель.

     Дети выбежали из комнаты с веселыми песнями, чтобы взять накидки, хотя королева была более чем уверена, что они их все равно забудут и выбегут на улицу так, лишь бы быстрее увидеть отца.

     Сама Абель достала из резного шкафа свою любимую бархатную накидку алого цвета, с мехом горностая и богатой золотой вышивкой, и накинула ее себе на плечи. Все это она проделывала неспешно, зная, что спешить некуда — Франциск подождет столько, сколько будет нужно.

     Женщина посмотрелась в зеркало и заправила за ухо выбившуюся из прически прядь, которая все время падала ей на глаза и щекотала нос. Сетка с мелким жемчугом, державшая ее прическу, слегка съехала на бок, и королева ее кое-как подправила. Правильно делать прически она так и не научилась, хотя пыталась освоить это искусство не один год. Королева улыбнулась своему отражению, словно делясь с ним своей радостью, и положила зеркало на тумбочку возле кровати.

     Прежде чем выйти из комнаты, Абель бросила последний взгляд за окно. Крупные капли дождя скатывались по оконному стеклу, темно-серое небо пронзали ярко-золотые, словно огненные, молнии и где-то далеко слышался грохот грома, похожий топот огромного войска. Перед глазами принцессы промелькнула давно позабытая картина: теплый огонь в камине, дождь за окном и ведьма, в темных, как беззвездная ночь, глазах которой стоят горькие невыплаканные слезы.

     Уж не по ведьме ли тогда плакали небеса?

     Женщина в бархатном красном платье идет по дороге, которую с двух сторон окаймляет широкое, кажущееся бесконечным, поле. Ее ноги босы и стерты в кровь, но она все равно продолжает идти, потому что она знает — чтобы дойти до конца нельзя надолго останавливаться.

     Она уже немолода, но ее стан все так же тонок, как березка, а осанка ее прямая и гордая, словно у королевской особы. Ее платье уже износилось, но на ней оно выглядит так прекрасно, словно все оно расшито драгоценными каменьями. Все потому, что сама женщина похожа на драгоценный камень, который можно вставить в любую, даже самую безвкусную оправу, а он все равно будет сверкать, как солнце.

     Она поднимает взор своих черных очей к небу и жмурится от слишком яркого света. Ей еще долго идти…