Чуть тёплый лучик поцеловал меня в щёку. Я улыбнулся ему и проснулся. Красное утреннее солнышко светило мне в окно, искрясь и рассыпаясь на все цвета радуги. Словно его лучи запутывались в хитрой паутине разбитого стекла. Мелкая позёмка кружилась и оседала ко мне на одеяло, чтобы навсегда истаять в его грубых волокнах. Я вздохнул поглубже, и в носу защипало от запаха щелочного мыла. Вместе с густым паром он проникал в широченную прореху дерюги, что отгораживала мою лежанку от остального жилья.
Значит, мама уже встала, подумал я и решил последовать её примеру, чтобы она не волновалась и вдруг не подумала, что я тоже заболел. Я вскочил, отодвинул бурое пропитанное влагой покрывало и подбежал к ней:
- С праздником, мамочка!
Антуанетта отложила огромный в её худых руках подъюбник и со всей возможной нежностью улыбнулась сыну:
- С праздником, дорогой! - но даже эта коротенькая фраза разозлила болезнь, точившую её лёгкие. Женщина долго надрывно закашлялась и после пары минут бесплодных усилий её губы окрасились красным. Она отвернулась, чтобы сын не успел заметить кровь.
- Мама, мама, отдохни! Ты устала, мама!
- Нет, нет, сынок, всё в порядке... Иди погуляй на улицу, а мне нужно закончить. Сегодня Сочельник, знаешь... - она не договорила, - начав с хриплого шёпота, её голос с каждым словом гас и гас, пока окончательно не пропал. Антуанетта лишь горестно вздохнула, глянув на сына, и вновь склонилась над громадным парящим чаном.
Я решил не мешаться ей и потихоньку вышел из дома, надев старые башмаки моей сестры. Она куда-то ушла из дома ещё в прошлом году и до сих пор не вернулась. Только мама в ту же ночь поседела и ещё больше согнулась. У правого совсем отвалилась подошва, поэтому мне приходится подвязывать её бечёвкой. Я тихо обуваюсь и выхожу на улицу. Морозик кусает за голые локти и щиколотки, - из армяка и своих детских штанов я уже давно вырос. Но это несущественно. Я должен пойти на рынок и попытаться что-нибудь заработать. Чтобы хотя бы в этот светлый праздник мы с мамой могли чем-то поужинать.
На набережной Сен-Мортле сегодня очень многолюдно. Нарядно одетые дамы в накрахмаленных юбках и корсетах, укутанные в тёплые меховые полушубки, чинно расхаживают меж торговых рядов и стараются выгадать что-нибудь повкуснее и подешевле к праздничному столу. За некоторыми следует целая свита из нескольких служанок и кухарок. Девушки несут в руках большие корзины, полные хлеба, овощей... У кого-то я заметил даже копчёное мясо или сладости. В животе предательски заурчало. Я сморгнул и оглянулся по сторонам, желая прогнать чарующее видение.
На мостовой рядом с набережной привычно переругиваются ямщики, а вокруг дам с их покупками словно пчёлы подле цветов вьются босоногие и оборванные цыганские дети, норовя что-нибудь стащить.
Заприметив одну даму с большой и тяжёлой корзинкой, отделившуюся от толпы, я стремглав кидаюсь к ней и заплетающимся от волнения языком, лепечу:
- Мадемуазель... позвольте...
Седовласая женщина распрямляется и смотрит на меня из-под густых, словно припорошенных снегом, бровей. Глаза её мечут молнии. Я ещё больше теряюсь и несвязно бормочу:
- Простите меня, мадам, я только хотел помочь...
Женщина ни слова ни говоря вновь наклоняется, поднимает свою корзинку и презрительно хмыкнув в мою сторону, гордо шествует куда-то вдаль.
***
Зимой темнеет быстро. Уже после обеда на город ложатся лиловые сумерки, а люди перед праздником тоже стараются побыстрее вернуться домой, к родным и близким, собраться перед очагом за рождественской трапезой, дарить друг другу подарки, радоваться и смеяться. Мне холодно. Я уже давно не чувствую пальцев рук и ног. Но хуже всего то, что я ничего не заработал сегодня, и мне нечем порадовать мою маму. Ледяные колючие слёзы замерзают прямо на ресницах. Тень от чёрной башни ратуши медленно доползает до меня и укрывает стремительно растущей тьмой. В этот момент мною впервые завладевает ужасная мысль: хорошо бы прямо здесь заснуть и замёрзнуть, утром люди найдут мой холодный труп, мама будет убиваться... Мама, нет, нет!... Я должен жить хотя бы ради неё, мама!
- Мальчик, мальчик! Ты совсем замерз, возьми монетку!
Я с трудом поворачиваю затёкшую шею и не верю своим глазам: словно белокурый кудрявый ангел в лёгком платишке спустился с неба мне на выручку, за то, что я отказался от грешного намерения погубить свою душу! А девочка всё так же продолжала стоять и улыбаться, протягивая ко мне руку с тёмным кружочком, хранящим тепло её ладоней. Я в ответ протянул свою негнущуюся руку и с трудом выдавил:
- Спасибо...
Девочка едва заметно кивнула, после чего рядом легла длинная тень, она бесшумно положила свои длинные руки её на плечи и увела прочь. Я хочу плакать от счастья. Но сейчас не время. Нужно скорее бежать, найти лавку, которая ещё не закрылась в такой поздний час и купить хлеба. Я подрываюсь, делаю несколько шагов, и тут до моего слуха доносится то, что заставляет кровь замёрзнуть прямо в жилах:
- Жан, а Жан! Куда спешишь! Покажи монетку!
Из тени здания на другой стороне вырастают несколько крепких коренастых фигур. Ганс и его банда. Я сглатываю и затравленно оглядываюсь, ища свободный путь к отступлению. Краем глаза замечаю одну из подворотен, и изо всех сил бросаюсь туда. Подножка. Удар по спине, от которого сноп искр брызгает из глаз. Вот я уже на земле. Чья-то сильная рука хватает меня за руку и едва не ломая пальцы, вырывает заветную монетку. Я реву от бессилия:
- Ганс, нет, прошу, это для моей больной мамы...
В ответ раздаётся злорадный смех:
- Попроси у горгульи!
Многочисленные пинки и удары сыпятся на меня со всех сторон: по животу, груди, спине, рукам и ногам. Кажется, я ненадолго потерял сознание. Потому что когда очнулся, рядом уже никого не было. Я медленно, сгибаясь и корчась при каждом движении поднялся и побрёл куда глаза глядят. Щёки покрылись коркой льда. В ушах непрерывно звучал смех и выкрики: "Попроси у Горгульи! Попроси у Горгульи! У Горгульи попроси! У Горгульи! Горгулья! Да ты сам Горгулья! Ха!" Сколько я ни тряс головой, наваждение не пропадало, смех и звон в ушах неотступно следовали за мной по пятам. Потому неудивительно, что я пришёл на то самое место. На южной окраине города издавна стоял заброшенный собор. Никто не знал, когда и почему в нём прекратились службы. Теперь же он стоял всегда праздный и пустой. Долгими летними днями туда иногда забредала играть такая же голытьба типа меня, но зимой мало у кого хватало смелости проникнуть под мрачные крошащиеся и поросшие паутиной своды. Я поднял слезящиеся от мороза глаза и увидел её - ту самую горгулью. Странная статуя на карнизе изображала присевшую большую собаку, но почему-то с длиннющим хвостом, как у ящера. Правой передней лапой собака держала длинный скипетр с огромным набалдашником наверху. Помню, как когда-то в раннем детстве, когда ещё был жив папа, мы гуляли мимо этого собора и я пытался залезть и познакомиться с диковинным зверем. Папа смеялся и удерживал меня. Счастливое воспоминание рассеялось словно дым, пар... Уже много позже я узнал странную легенду про это место, что если долго-долго смотреть не шевелясь, не отрываясь и не моргая на каменного пса, то он оживёт, а шар наверху его жезла превратится в громадный алмаз и засияет всеми цветами радуги.
Не знаю, что именно внезапно заставило меня предпринять безумную попытку - усталость, ноющая боль во всём теле, а может, мороз потихоньку начал заживо превращать меня в ледяного истукана? Но я стоял и смотрел, не шевелился, не моргал, почти не дышал... Всё вокруг смазывалось и расплывалось. И в какой-то момент я не смог отличить дрожания и колыхания от шевеления. Странный и холодный свет вдруг полился на меня сверху. Каменное изваяние поднялось на все четыре лапы, опустило безглазую голову в мою сторону и затем вдруг легко спрыгнуло на землю. Какая-то крохотная часть моего рассудка шептала, что надо бы испугаться, но я понимал, что мне нечего терять, нужно у него что-то попросить. Тем временем пёс не спеша доковылял до меня на трёх лапах, затем поднялся на две, оказавшись выше меня и... внезапно склонился в учтивом реверансе:
- Моя королева ожидает Вас... Не угодно ли будет молодому господину пройти вместе с её старым слугой? - голос был глубокий и приятный, словно обволакивающий. Я попытался было возразить, что меня ждёт дома мама. Но существо улыбнулось своей каменной пастью и положило тяжёлую лапу мне на плечо. Его бриллиантовый жезл источал лунное сияние:
- Моя королева знает. Она постарается вам помочь.
Мы вместе прошли под своды собора и я не поверил своим глазам - внутри был лес! Огромный редкий лес из таких же на первый взгляд , как и всё здесь, каменных деревьев! Они росли прямо из пола. Их ажурные листики тихо-тихо звенели безо всякого ветра. Я хотел было сорвать хотя бы один. Но мой провожатый покачал головой и повёл меня дальше, в самую чащу. Звон здесь становился всё интенсивнее, а сами деревья словно светились изнутри. Не успел я окончательно догадаться, что на самом деле нахожусь в серебряном лесу, как вдруг откуда-то издалека донесся ещё более тонкий, хрустальный и мелодичный перезвон. Беловато-холодное свечение этого места стало разбавляться тёплым и золотым светом, какой бывает лишь в осеннем лесу. А вместе с ним шло тепло жёлтой листвы, забытый на зиму птичий щебет. Из глубины леса ко мне вышла Осень! Высокая женщина в золотом одеянии, окружённая такими же золотыми птицами. Они беззаботно летали, порхали, кружились вокруг неё и вовсю щебетали, несмотря на царящий снаружи лютый мороз. Каменный пёс торжественно выставил вперёд свой скипетр и торжественно провозгласил:
- Её Величество Королева Колеса Года!
После чего склонился перед ней в нижайшем поклоне. Я решил последовать его примеру и тоже встал на колени, опустив глаза к источавшему нежное свечение полу.
Над моей головой раздался её нежный смех, словно переливы колокольчиков. Королева коснулась моей головы, и я ощутил пронизывающее всё тело мягкое тепло, радость и счастье. Потом она медленно опустилась на землю, положила мою голову к себе на колени, и принялась нежно гладить меня по плечам и спине своей рукой, затянутой в бархатную тёмно-фиолетовую перчатку. И с каждым её прикосновением от меня уходило по одной горести, по одной печали. Всё заполнялось бесконечным золотистым светом теплого осеннего леса. Золотые птицы всё также с лёгким звоном порхали, садились ей на плечи, на платье, на её корону из шебуршащих жёлтых листьев... Я поднял голову, чтобы рассмотреть лицо моей благодетельницы и увидел, что её лицо наполовину сокрыто такой же как и руки фиолетовой маской. Которая. словно живая, трепетала и стекала вниз к её губам. Я не успел испугаться, как Осень наклонилась ещё ниже и нежно поцеловала меня в лоб. Потом я почувствовал прикосновение тёплой каменной лапы её верного слуги. Он бережно отстранил меня от своей Королевы. И фея Осени также медленно и печально поднялась, распрямилась и прошествовала дальше. Пёс держал меня, пока она не скрылась. До моего сознания долетали лишь обрывки его рассказа:
- ...Ты успел вовремя, сынок, ещё несколько дней, и Повелительница Старого года умрёт. Да-да, каждый год в ночь с 31 декабря на 1 января она покидает наш мир, чтобы вместо неё пришла Хозяйка Нового года...
Но мой взгляд во время его рассказа был прикован к совершенно другому - уходя, Хозяйка Года оставляла за собой след из опавших жёлтых листьев, которые полежав, затвердевали и превращались в металл - золото! Осознав это, я не смог сдержать радостный крик - теперь я не только смогу обеспечить себе и маме достойную жизнь, но и наконец-то, нанять врача, который вылечит её болезнь! Маме больше не придётся стирать бельё и дышать разъедающим лёгкие щёлоком! Я кинулся собирать тонкие золотые пластинки, набивать ими карманы, некоторые, недостаточно затвердевшие, прямо в моих пальцах крошились в песок. Но это меня не останавливало - пусть будет золотой песок. Наконец, набрав полные карманы я обернулся на своего замолкшего спутника. Каменный пёс всё так же молча указал мне лапой путь.
Мы вышли из собора и у меня упало сердце - уже рассвело! Значит, я всю ночь провел в зачарованном лесу, а как же мама? Едва поблагодарив усевшуюся на место горгулью, я бегом кинулся к дому. И, подходя, замедлил шаг: к нашему покосившемуся флигелю стекались люди, а из трубы шёл тёмный дым...