Брюэр Сюзанна. Почему Америка воюет

Я впервые осознала ценность пропаганды, когда пришло время собирать игрушки. Как старшая из четырех детей, которым было позволено устраивать невообразимый бардак, я руководила уборкой. С восторгом я обнаружила, что с музыкой, южными маршами или мелодиями из шоу, мне стало легче работать. Позже, я заинтересовалась историями, в которых американцы рассказывают о своей стране и ее роли в мире. В частности, я была заинтригована тем, как люди, ответственные за внешнюю политику, использовали патриотические версии истории, что бы завоевать поддержку своей внешней политики, особенно в военное время, когда так много было поставлено на карту. Как известно любой старшей сестре, способность манипулировать может быть использована как в добрых, так и в гнусных целях. Я пишу эту книгу для своих братьев, сестер, студентов и всех тех, кто хочет понять как можно вдохновить нацию истинами и обманом, когда она идет на войну. Исследование и написание этой книги стало возможно благодаря щедрым стипендиям и грантам. Я выражаю благодарность институту гуманитарных исследований университета Висконсин-Мэдисон, Национальному фонду гуманитарных наук и комитету по развитию персонала университета Висконсин-Стивенс-Пойнт. Я благодарна великолепному персоналу Национального архива за помощь в работе с документами, натюрмортами и фильмами, кино- и звукозаписями, отделу рукописей библиотеки Конгресса и отделу гравюр и фотографий, библиотеке Джона Ф. Кеннеди, библиотеке Франклина Д. Рузвельта, библиотеке Гарри Трумена, и Научному общества Висконсина. Я благодарна Стивену Бэдси, Лоре Бельмонте, Нику Каллу, Лесли Мидкиффу ДеБошу, Митчеллу Холлу, Дэвиду Лангбарту, Нейлу Льюису, Честеру Пачу, Джону Рейнеру, Митчеллу Робинсону, Эрику Рохману, Марку Толстедту и Хелене Ванхала за ресурсы, представленные в работе над немыми фильмами и карточками для операции «Несокрушимая свобода». Я очень благодарна своим преданным коллегам и увлеченным студентам из университета Висконсин-Стивенс-Пойнт, а также своим научным сотрудникам Скотту Баттерфильду, Клинтону Хаффманну, Аманде Лордж и Крису Сольбергу. Я также благодарю за помощь Сэнди Баумана, Рейчел Махони, Дуга Мура, Тома Райха, Яна Суинфорда и Джастина Томаса.

Книга «Почему Америка воюет» охватывает большой период времени и территорию. Я глубоко обязана выдающимся работам ученых из многих дисциплин. В частности я получила огромную пользу от мудрых советов Пола Бойера, Уолтера Лафебера и Уильяма Скелтона, которые щедро делились своим опытом в области культурной, дипломатической и военной истории, когда энергично критиковали рукопись в целом. На конференциях я всегда пользовалась замечаниями Джима Баумана, Пола Бойера, Патриции Клавин, Ллойда Гарднера, Честера Пача, Эмили Розенберг и Роберта Шульцингера. Мне очень повезло, что у меня есть проницательные читатели, которые просмотрели всю или часть рукописи, включая Джима Баумана, Криса Борта, Скотта Баттерфильда, Патрицию Клавин, Лесли Мидкифф ДеБош, Коринн Демпси, Боба Эриксона, Ника Гарильяно, Энн Грир, Брюса Холла, Джина Кадиша, Терезу Камински, Мери Стэтцер и Грега Саммерса. Я благодарна за отличную поддержку и внимательное чтение редактора Сьюзен Фербер в издательстве «Оксофрд Юниверсити Пресс». Я благодарю Джоэлин Усанку за ее мастерство и помощь на этапе печати. Спасибо Томасу Шнайдеру и Гансу Вагенеру за публикацию 2-й главы в книге «Гунны против Солонины: репрезентация «Другого» в американской и немецкой литературе о Первой мировой войне» (Геттинген, Германия, «V&R unipress», 2007 год).

Накануне генеральный прокурор повысил уровень террористической угрозы до оранжевого и Белый дом объявил, что вице-президент Ричард Чейни провел ночь в «безопасном нераскрываемом месте». После этой речи главные советники президента появились в телевизионных новостных шоу, чтобы описать масштабность иракской угрозы. Министр обороны США Дональд Рамсфельд предупредил: «Представьте себе 11 сентября с оружием массового поражения». Официальные лица заявили: «Американцы должны начать войну, чтобы обеспечить свою собственную безопасность, освободить иракский народ и распространить демократию на Ближнем Востоке».1

Продвигая операцию «Иракская свобода», администрация Буша опиралась на давнюю историю правительственных усилий по мобилизации народной поддержки войны. Когда американцев призывают воевать, они хотят знать, почему американцы должны убивать и быть убитыми. Они ожидают, что их лидеры докажут, что война правильна, необходима и стоит таких жертв. Эта книга исследует официальную презентацию военных целей в шести войнах: Филиппинской войне, Первой мировой войне, Второй мировой войне, Корейской войне, Вьетнамской войне и войне в Ираке. От Уильяма Мак-Кинли до Джорджа У. Буша, главное послание состояло в том, что американцы должны победить врага, чтобы создать более безопасный и процветающий мир, в котором будут процветать свобода и демократия. Чтобы объяснить американцам, почему они воюют, правительственные лидеры превращают военные цели в пропаганду — преднамеренное манипулирование фактами, идеями и ложью. Для этого они сжимают сложную внешнюю политикув легко передаваемые послания: «сделать мир безопасным для демократии» или «вести Свободный мир». Они стремяться «свести всю историю воедино в одном официальном повествовании», как выразился госсекретарь Лин Ачесон в 1950-м году, когда Соединенные Штаты вступили во всемирную Холодную войну.2 Официальные нарративы представляли конфликт как мощное столкновение между цивилизацией и варварством на Филиппинах и в Первой мировой войне, демократией и диктатурой во Второй мировой войне, свободой и коммунизмом в Корее и Вьетанаме, а также совсем недавно, цивилизации и терроризма в Ираке.

Эти официальные нарративы показывают, что американцы борются как за свои идеалы, так и за свои интересы. Рассматриваемые здесь войны велись за границей и вызвали мало жертв гражданского населения Америки. По сравнению со своими врагами и союзниками Соединенные Штаты получили гораздо меньше разрушений и в случае мировых войн превратились в более сильную и богатую страну. Для многих американских политиков, заметил историк Тони Джадт, «Послание двадцатого века заключалось в том, что война работает».3 Чтобы донести это послание до общественности, лидеры приравняли расширение мирового порядка, в котором доминирует США, к целям распространения демократии и свободы. Официальные повествования служили для маскировки любого противоречия, которое могло существовать между стремлением Америки к власти и ее принципами. Действительно, пропаганда проецировала привлекательное представление о том, что глобальные амбиции Америки и демократические традиции — это одно и то же.

Предположение об американском превосходстве также объясняло, почему остальной мир был неспособен самостоятельно достичь «американского образа жизни». Поэтому Соединенные Штаты должны были дать направление. Чтобы утвердить то, что президенты Вудро Вильсон и Джордж Буш-старший называли «новым мировым порядком», Соединенные Штаты расширили свое влияние на Латинскую Америку, Азию, Африку, Европу и Ближний Восток. Они приобрели военные базы по всему миру и защищали доступ к торговым путям и природным ресурсам для себя и своих союзников. И она участвовала в многочисленных конфликтах против агрессоров и повстанцев. Пока Соединенные Штаты стремятся переделать мир по своему образу и подобию, замечает историк Джоан Хофф, у них есть миссия без конца.4

В военное время идея американской миссии приобретает яркие патриотические атрибуты. Ритуалы волнующих речей, парадов и военной музыки наполняют воображение. Они вспоминают древние традиции боевых кличей и барабанного боя, когда воины раскрашивали лица и надевали медвежьи шкуры, чтобы подбодрить себя и устрашить врага. Война разрушает, отмечает историк Дрю Гилпин Фауст, но она также «возбуждает и опьяняет». В ней собраны истории национальной гордости, испытаниях мужественности и моральном искуплении. Мы, американцы, «хотим продвинуться вперед с того места, где мы стоим» - комментировал писатель Рэндольф Борн за несколько месяцев до вступления Соединенных Штатов в Первую мировую войну. Более чем «почтение к флагу» или «патриотическое чванство», по его мнению, американцы жаждали «единства чувств, служения», чтобы вырваться из «беспокойной мелочности» повседневной жизни. Борн знал, что для некоторых военные действия удовлетворяют эту жажду. Они предлагают приключения с определенной целью. «Война — это сила, которая придает нам смысл», заключил военный корреспондент Крис Хеджес в 2002 году.5

Пропагандисты военного времени определяли этот смысл, облагораживая геостратегические цели патриотическими. Они торжественно изложили доказательства агрессии против цивилизации или свободного мира и шаги, необходимые для ее разгрома. Они устраивали зрелища в честь героических воинов в их борьбе с расчеловечеными врагами. Они описывали награды за победу. Ссылаясь на прошлую славу и обещая счастливый финал, официальные повествования обеспечивали убедительную основу для понимания нынешнего конфликта. Они также служили для отвлечения от реальности. Например, во время Второй мировой войны пропагандисты призывали американцев верить в свою национальную миссию, в то время как они защищали гражданское население от полного осознания огромной борьбы, которую пришлось вести, чтобы победить нацистскую Германию и имперскую Японию. А в преддверии иракской войны официальные лица вспоминали триумфы Второй мировой войны, когда они преувеличивали угрозу, представляемую иракским диктатором Саддамом Хуссейном, чтобы оправдать вторжение. Пропаганда может вдохновлять и объединять нацию во время кризиса; она также может обманывать.

Важно, чтобы граждане понимали пропаганду военного времени, ибо, как она ни была противоречива, она также необходима. Даже если война, как известно, ведется в тумане, лидеры должны наделить ее ясностью и целеустремленностью, чтобы поддерживать моральный дух и оправдывать жертвы. Президент обычно нуждается в двухпартийном консенсусе, потому что Конституция США разделяет военные полномочия между исполнительной и законодательной ветвями власти. Как главнокомандующему, ему может потребоваться гибкость, чтобы действовать решительно и быстро. Президент не хочет, чтобы Конгресс или общественное мнение связывали ему руки. Поэтому администрация будет настаивать на единстве и представлять кризис таким образом, чтобы его достичь. По всем этим причинам пропаганда военного времени, в какой-то мере, должна быть упрощенной и возвышающей. Ее роль, писал ветеран Первой мировой войны, пропагандист Эдвард Бернейс, заключается в том, чтобы «помочь вывести порядок из хаоса».6

Поэтому официальные повествования служат жизненно важной цели. В своей драматической полноте они претендуют на рассмотрение всех рациональных и эмоциональных причин, по которым американцы должны сражаться. Эти убедительные истории многое говорят о том, как американцы видят себя в мире. Но какими бы захватывающими они ни были, в том, как они переплетают текущие события с мифами, историей и популярной культурой, официальные истории заслуживают более пристального изучения. В качестве упаковки, они должны быть развернуты, чтобы исследовать военные цели, которые они продают. Вопрос об официальной пропаганде заключается в том, насколько тесно то, что говорят людям, согласуется с целями правительства. Освещает ли она или затемняет действительные цели войны? Основной вопрос, в конце-концов, заключается в достоинстве политике. Как мы увидим, пропаганда может способствовать законной войне, такой как Вторая мировая война, или порочному конфликту, такому как Вьетнам. «Хороша ли пропаганда, или плоха» - отмечал Бернейс - «зависит от преимущества, к которому мы стремимся».7

В этой книге рассматривается открытая пропаганда, обычно называемая информацией, направляемая американскими официальными лицами, на внутреннем фронте. Американцы давно уже ассоциируют термин «пропаганда» с ложью и диктаторами. «Мы называем наши материалы информацией, а противника - пропагандой» - сказал американский полковник в 2005 году, подводя итог общепринятому различию. Но даже в этом случае, как отмечает ученый Ричард Алан Нельсон, «пропаганда такая же американская, как яблочный пирог».8 Первая поправка к Конституции, защищает право на распространение убедительных сообщений посредством устной речи и средств массовой информации. Более того, в Соединенных Штатах процветает отрасли убеждения, маркетинг, реклама и связи с общественностью. В отличие от скрытой пропаганды, которая исходит из скрытых источников и имеет тенденцию быть ложной, открытая пропаганда исходит из известного источника и понимается как основанная на фактах. Это может быть «корыстный отбор фактов», как однажды определил бывший пресс-секретарь президента «спин-контроль».9 Чтобы сплотить американцев вокруг флага, официальные лица манипулируют фактами, преувеличениями и дезинформацией. Ведь главная цель — не информировать, а убеждать. В конце концов, пропагандистская кампания пытается замаскировать парадоксальное послание: война — это не то время, когда граждане могут вести информированные дебаты и принимать собственные решения, даже если они борются во имя свободы, чтобы сделать именно это.

Администрации военного времени создали множество организаций для создания и распространения односторонних историй «Мы против них». «Президент» - отметил политический журналист Ричард Ривз, - выступает в качестве «первого объяснителя».10 В этих усилиях главе исполнительной власти помогают чиновники, имеющие опыт работы в политике, дипломатии, армии, средствах массовой информации, бизнесе, рекламе, связях с общественностью, образовании и искусстве. Во время двух мировых войн для мобилизации нации на тотальную войну были созданы временные пропагандистские агентства — Комитет общественной информации и Управление военной информации. Во время Корейской войны, Вьетнамской войны и войны в Ираке, официальные лица из Белого дома, Государственного департамента, Министерства обороны и военных служб создавали убедительные сообщения. В этих войнах цель состояла не в том, чтобы мобилизовать население, а в том, чтобы заручиться его пассивной поддержкой в отдаленном конфликте.

В своих посланиях чиновники использовали призывы к эмоциям и личным интересам, рассчитанные на то, чтобы резонировать с общественным мнением, когда они воспринимают это мнение. При этом они опирались на современные представления о расе и этнической принадлежности, классе, гендере и религии. Например, президент Уильям Мак-Кинли описал Филиппинскую войну как попытку принести христианскую цивилизацию «младшим коричневым братьям». Его преемники применяли модифицированную версию «бремени белого человека» к корейцам, вьетнамцам и иракцам — всем людям, которых они изображали несколько отсталыми, но предположительно, жаждущими благ западной цивилизации, как только они освободятся от тирании. Такие изображения конфликта фокусировали внимание на романтических образах американцев, а не на стратегических или экономических интересах. Но лидеры не пренебрегают практическими вопросами. Во время Корейской войны помощник президента Гарри Трумэна Джон Стилман предупредил американцев, что если коммунистов не остановить, они лишат американцев их автомобилей и телевизоров.11

Военные администрации свою пропаганду посредством речей, карикатур, рекламных объявлений, плакатов, радиопередач, фильмов и средств массовой информации. Они особенно полагались на управление новостями, чтобы передать свою интерпретацию событий, названную секретарем Рамсфелдом «управление восприятием». Лидеры выражали свое уважение свободе прессы и ее роли, согласно демократической теории, в предоставлении гражданам информации, необходимой им для принятия обоснованных решений. Тем не менее, они пытались манипулировать содержанием этой информации. Чиновники обычно придерживались традиции фактологической пропаганды в сочетании с цензурой. Они хотели сохранить доверие прессы и общественности, потому что тогда их версия событий с большей вероятностью будет передана первой и принята второй. И как важнейшие источники военных новостей, гражданские и военные лидеры могли бы передавать их в интрепретационных рамках официальных изложений фактов. Патриотическое изложение фактов привлекало продюсеров, издателей и репортеров, как граждан и профессионалов, которые распознавали хорошую историю, когда видели ее. Война, никто не мог отрицать, была благом для новостного бизнеса, особенно если ее освещение не слишком огорчало. Таким образом, предполагалось, что во время кризиса средства массовой информации будут находится в одной команде с правительством и вооруженными силами. «Да, мы писали только о части войны», вспоминал писатель Джон Стейнбек, ставший военным корреспондентом Второй мировой войны. «Но в то время мы искренне верили, что так будет лучше всего».12

Несмотря на их значительные усилия, направленные на то, чтобы заручиться поддержкой народа, лидеры военного времени всегда боролись со скептицизмом или оппозицией со стороны американцев, которые сомневаются в необходимости борьбы, или несогласны с ведением войны. Организованные протесты, такие как «Антиимпериалистическая лига» во время Филиппинской войны и «Еще одна мать за мир» во время Вьетнамской войны, осудили внешнюю политику США. Сатирики от писателя Марка Твена до комика Джона Стюарта пронзили самоуверенность и лицемерие официальных заявлений. С линии фронта военные корреспонденты сообщали, что все шло не по плану. Солдаты рассказывали о своем опыте, чтобы показать, что страх, некомпетентность и алчность были такой же частью войны как храбрость, мастерство и великодушие. «А вы, корреспонденты, говорите людям на родине правду?» - потребовал от репортера «Нью-Йорк Геральд Трибун» Маргариты Хиггинс разъяренный и измученный лейтенант в Корее. «Ты скажешь им, что нам нечем воевать и это совершенно бесполезная война?»( В начале войны в Корее американская армия столкнулась с трагической нехваткой тяжелого вооружения, снаряжения и подготовленного пополнения на театре действий — прим. перев.).13 Сталкиваясь с такими вызовами своей возвышенной версии событий, официальные лица стремились маргинализировать инакомыслие и пересмотреть свои собственные послания.

Официальные нарративы, призванные к объединению могли спровоцировать раздоры именно потому, что они опирались на идею американцев как избранного народа, с глобальной миссией. В более ранних войнах, когда американцы сражались с противником, которого они считали тиранами или дикарями, угрожавшими их образу жизни, они рассматривали то, что представляли собой Соединенные Штаты. Например во время Мексиканской войны 1840-х годов, сторонники идеи «Явленного предназначения» заявляли, что экспансия через весь континент это способ обеспечить то, что Томас Джефферсон называл «империей свободы». Другие, например армейский лейтенант Улисс С. Грант считал мексиканскую войну несправедливой борьбой сильных против слабых, в которой американская республика вела себя подобно европейским монархиям. Американцы как за, так и против Мексиканской войны, считали что Соединенные Штаты должны жить в соответствии со своими идеалами; они расходились во мнениях относительно того, как это сделать. Американская национальная идентичность и цель будут по прежнему обсуждаться в каждом конфликте.14

С помощью пропаганды военного времени лидеры стремились одержать верх в этих дебатах. Книга начинается с ключевой Филиппинской войны 1898-1902 годов, которая ознаменовала собой появление Соединенных Штатов в качестве мировой державы и позволила президенту Мак-Кинли создать ряд прецедентов для «управления восприятием». Когда Соединенные Штаты захватили Филиппины во время Испано-Американской войны, Мак-Кинли и другие экспансионисты думали, что приобретение тихоокеанских островов увеличит экономические возможности США в Азии. Президент назвал филиппинское сопротивление «восстанием» и назвал войну гуманитарной миссией. Он был пионером в управлении освещением новостей в своих попытках убедить американцев, что война за контроль над заморской колонией не нарушает их демократических принципов.

Во второй главе анализируется мощное развертывание пропаганды и цензуры администрацией Вудро Вильсона во время Первой мировой войны. Чтобы мобилизовать нацию в 1917 году, Комитет по общественной информации приступил к «обширному предприятию в области продаж». Пропагандисты превозносили американское величие и осуждали немецкое варварство, используя сенсационные истории о зверствах, которые впоследствии были дискредитированы. Принудительные законы укрепляли провоенный патриотизм. Например, в Монтане один человек был приговорен к двадцати годам каторжных работ за отказ поцеловать флаг.15 Администрация призывала к поддержке победы над Германией, но не смогла достичь консенсуса в отношении великого видения Вильсона о мире под руководством Америки. Его усилия заставили многих американцев с недоверием относиться как к войне, так и к пропаганде.

Японское нападение на Перл-Харбор и Филиппины в декабре 1941 года объединило американцев, которые не соглашались с вступлением в другую, европейскую войну, даже когда нацистская Германия завоевывала одну страну за другой. Администрация Франклина Рузвельта стремилась добиться успеха во Второй мировой войне, где Вильсон потерпел неудачу в Первой мировой войне, выиграв как войну, так и мир. Третья глава показывает, как официальные лица изображали войну как борьбу «все или ничего» против «рабовладельческого мира» держав Оси. Чтобы вернуть доверие общественности, управление военной информации развернуло «стратегию правды», которая окутала нацию сообщениями «как свежий снег». Пропагандисты хотели убедить мирных жителей и солдат, что долгая тяжелая борьба в отдаленных местах того стоит. «Необходима надежда на что-то лучшее после войны», - заключили они.16 Чтобы сохранить мир, утверждали официальные лица, американцы на этот раз должны взять на себя обязательства по международному лидерству.

Через пять лет, после того как союзники нанесли поражение странам Оси, начало войны в Корее проверило новую роль США как «лидера Свободного мира». В четвертой главе анализируется пропаганда президентом Трумэном ограниченной войны, предназначенной для сдерживания коммунизма. Официальные лица изображали Корею как поле битвы на далеком фронтире, где американцы сражались вместе с «хорошими азиатами», чтобы защитить цивилизацию от «плохих азиатов» - иначе им бы пришлось сражаться с коммунистами у себя дома. Администрация Трумэна приняла стратегию доверия, поскольку она расширила отделы по связям с общественностью во всей исполнительной власти и координировала официальную линию из Белого дома. По мере того как тупиковая ситуация в Корее становилась непопулярной, официальные лица стремились создать общественный консенсус в поддержку глобальной Холодной войны.

В пятой главе рассматривается серьезный разрыв между военными целями администраций Кеннеди, Джонсона и Никсона и пропагандой, которую они приняли во время Вьетнамской войны. В 1965 году минстр обороны Роберт Макнамара пришел к выводу, что Вьетнам — это война, которую США не могут выиграть, но опасаются, что проигрыш этой войны нанесет ущерб их международному престижу. Политики вели сдержанную пропагандистскую кампанию, опираясь на риторику времен Холодной войны и управление новостями. Средства массовой информации передавали официальные сообщения о распространении демократии и сдерживании коммунизма до тех пор, пока события во Вьетнаме не бросили вызов этим целям. Хотя в 1968 году большинство американцев считали войну ошибкой, американские войска сражались в Юго-Восточной Азии еще пять лет. Наследие неудачной войны и разделенной нации преследовало будущую политику и пропаганду военного времени.

Продвигая превентивную войну против Ирака, администрация Джорджа Буша-младшего использовала «железную дисциплину» и стратегию легковерия. В шестой главе описывается как администрация обратилась к страху после теракта 11 сентября 2001 года, призывая американцев поверить в миссию освобождения стратегически важного района Персидского залива. Они полагались на «инфоганду», размытость новостей, пропаганды и развлечений, чтобы продавать военные цели, основанные на ошибочных разведданных и ложных утверждениях. Кампания опиралась на мифические воспоминания о Второй мировой войне и искаженные уроки Вьетнама. Несмотря на кажущуюся привычность, официальный нарратив администрации был в беспрецедентной степени оторван от реальной войны на земле Ирака.

В конце концов, цели войны должны быть достигнуты в реальном мире, а не в драматической версии, представленной пропагандой. Когда приходится вести войну, пропаганда должна объяснять, как и почему это происходит. Она упрощает и ободряет. Однако ясность официальных нарративов может быть ослепляющей не только для публики, но и для официальных лиц, которые ее распространяют. Эти послания отражают предположения о том, что мир приветствует спонсируемую Америкой демократию и свободу, когда многие люди в стране и за рубежом отмечают, что сами американцы не всегда жили в соответствии с такими идеалами. Пропаганда убеждает американцев, что расширение их богатства и власти приносит пользу им и всем остальным, когда это не так. Ни в одной из описанных здесь войн военные цели не были достигнуты, как было обещано, но некоторые из них были ближе, чем другие. Это зависело от того, насколько официальные лица полагались на факты или вымысел, чтобы убедительно доказать, что американцы боролись за свои идеалы и интересы. Эти результаты имели значительные последствия. Как и генералы, пропагандисты часто готовятся к прошедшей войне.

Со временем официальные стратегии убеждения стали отдавать предпочтение публике дезинформированных зрителей, а не информированных граждан. Используя управление новостями и цензуру, лидеры представили огромное количество отобранных фактов и красочных рассказов. В то же время пропаганда не просто текла сверху вниз по улице с односторонним движением. У граждан были свои представления о том, что значит быть патриотом. Для некоторых это означало беспрекословную преданность. Для других, таких как Френсис Беллами, который написал клятву верности в 1891 году, это означало приверженность принципам «свободы и справедливости для всех».17 В военное время лидеры, как правило, размывали эти представления о патриотизме, восхваляя индивидуальные свободы и демократические идеалы, требуя согласия и повиновения. Когда они доказывали, что Соединенные Штаты должны возглавить мир, правительственные лидеры оказывали все большее влияние на американский народ.

НА РУБЕЖЕ XX ВЕКА, американцы и филиппинцы сражались за контроль над Филиппинскими островами. Соединенные Штаты рассматривали тихоокеанские острова как ступеньку на пути к рынкам и природным ресурсам Азии. Филиппинцы, триста лет принадлежавшие Испании, хотели независимости, а не очередного имперского правителя. Для американцев приобретение колонии в тысячах миль от ее берегов требовало разрыва с их антиимперскими традициями. Чтобы оправдать такой разрыв, администрация Уильяма Мак-Кинли провозгласила, что ее политика приносит пользу как американцам, так и филиппинцам, продвигая свободу, христианскую благотворительность и процветание. Большая часть Конгресса, пресса и общественность сплотились вокруг флага, принимая войну как патриотическое приключение и цивилизаторскую миссию. Однако, среди меньшинства, называемого антиимпериалистами, процветало инакомыслие. Создавая прецеденты для всех последующих президентов военного времени, Мак-Кинли усилил полномочия главы исполнительной власти по формированию общественного консенсуса в поддержку экспансионистской внешней политики.

Содействуя национальному единству и прогрессу, Мак-Кинли успешно руководил переходом Соединенных Штатов к статусу великой державы. Опытный политик с многолетним опытом работы в качестве конгрессмена и губернатора штата Огайо, Мак-Кинли знал силу символизма. В президентской гонке 1896 года, он провел кампанию «парадного крыльца» из своего родного города Кантона, проецируя успокаивающий образ ценностей маленького городка, даже когда его партийная платформа поддерживала быстро развивающуюся индустриализацию, которая трансформировала нацию. Став президентом, Мак-Кинли обратился к знакомым темам из прошлого, чтобы заручиться поддержкой далеко идущих изменений во внешней политике. Последний ветеран Гражданской войны на посту президента, он праздновал объединение Севера и Юга для борьбы с общим врагом.1 Он изображал американскую экспансию в Тихом океане как продолжение Манифеста судьбы, сравнивая филиппинцев с коренными американцами, называя их дикими воинами или «младшими коричневыми братьями». Апеллируя к народным установкам того времени, он призывал американцев исполнить свой мужественный долг по распространению христианской цивилизации.

Чтобы влиять на средства массовой информации того времени, администрация Мак-Кинли овладела новейшими коммуникационными технологиями. После Гражданской войны Конгресс стал центром власти в Вашингтоне, привлекая почти все внимание прессы. Во времена администрации Кливленда один-единственный репортер из «Вашингтон Ивнинг Стар» начал освещать деятельность президента, околачиваясь возле административного особняка, позже названного Белым домом, чтобы расспрашивать посетителей, когда те уходили. Мак-Кинли был первым, кто снял свою инаугурацию на пленку и имел секретаря, который ежедневно встречался с прессой «для своего рода семейного разговора», как выразилась журналистка Ида Тарбелл. Репортерам предоставляли стол и стулья в приемной, где они могли поболтать с важными посетителями и даже с президентом, если он подойдет к ним первым. Снаружи, на «газетном ряду», собиралось еще больше репортеров, чтобы взять интервью у чиновников, когда те уходили, скидывая свои сенсации ожидающим мальчишкам-посыльным. Особое внимание Мак-Кинли уделял представителям телеграфных служб — информационных агентств, которые посылали по телеграфу синдицированные репортажи в подписные газеты по всей стране. Штаб президента, который вырос с шести до восьмидесяти человек, следил за общественным мнением, ежедневно изучая сотни газет со всей страны. Чтобы убедиться в том, что репортеры точно передали мнение президента, его сотрудники выпустили пресс-релизы, рассчитав время распространения так, чтобы репортеры в срок подавали только версии репортажей от администрации.2

В отличии от буйных экспансионистов того времени, добродушный Мак-Кинли излучал спокойствие и достоинство. Как отмечал его современник, британский историк и дипломат Джеймс Брайс, американские лидеры прилагали значительные усилия, чтобы возглавить общественное мнение, хотя казалось бы, следовали ему. Президент публично говорил о расширении влияния Америки в Карибском бассейне и Тихом океане, как будто это произошло случайно или по воле Бога. Его действия однако, делали приобретения для империи не случайными. Кроме того, его публичная пассивность затрудняла критикам возможность оспаривать его политику до тех пор, пока она не будет полностью реализована. Мак-Кинли, как заметил проницательный Генри Адамс, внук и правнук президентов, был «замечательным организатором людей». В то время, как представители прессы и военные свободно выражали свою критику политики США, президент и его коллеги-экспансионисты втянули страну в войну с Испанией, создали консенсус для удержания Филиппин и поддерживали развязывание войны против филиппинцев, которые боролись за свою независимость.3

ВОЙНА МЕЖДУ АМЕРИКАНЦАМИ И ФИЛИППИНЦАМИ была лишь одной из многих колониальных войн, происходивших в конце 19-го и начале 20-го века, когда промышленно развитые державы мира боролись за господство в Африке и Азии. Британия удвоила свою имперскую территорию, Франция приобрела три миллиона с половиной квадратных миль, включая Индокитай, а Россия расширилась на восток. Стареющие Австро-Венгерская, Османская и Испанская империи изо всех сил пытались удержать то, что у них было. Перспективные страны — Германия, Япония и Соединенные Штаты — стремились расширить свое влияние. Имперские силы сталкивались на далеких рубежах и подчиняли себе туземные народы, которые сопротивлялись иностранному правлению. Новые технологии часто делали эти битвы односторонними. В битве при Омдурмане в 1898 году британские солдаты потеряли сорок восемь своих солдат за те несколько часов, которые потребовались им, чтобы убить 11000 суданцев из винтовок Ли-Энфильда и пулеметов Максима, первого легкого и надежного пулемета, выпускавшего одиннадцать пуль в секунду. Чтобы стимулировать экономический рост, бизнесмены и торговцы конкурировали за инвестиции, сырье и рынки, поддерживая строительство железных дорог в Китае, копая медные рудники в Африке и продавая швейные машинки жителям тихоокеанских островов. Миссионеры многих вероисповеданий совершали крестовые походы за души «язычников», проповедуя древние верования, а также западные представления о культуре и потребительских товарах. Исследователи спешили водрузить свои флаги. Претензии на национальную славу сопровождали многие из этих подвигов, наряду с оправданиями распространения прогресса и стабильности. Такая жестокая конкуренция за территорию, экономическую выгоду и души часто приводила к столкновениям.4

Его цель, как сказал Мак-Кинли губернатору штата Висконсин Роберту Лафоллету, состояла в том, чтобы «добиться превосходства США на мировых рынках». Соединенные Штаты вышли на свою западную границу, завершив тридцатилетний конфликт с коренными американцами. Имея в своем распоряжении собственную континентальную империю, американские экспансионисты, казалось, больше интересовались косвенным империализмом, неформальным доминированием через экономическую власть, чем прямым империализмом, который предполагал прямое управление. Например, американские компании уже сколотили состояние на бананах и минералах из Латинской Америки. В целях дальнейшей экономической экспансии, капитан ВМС США Альфред Тайер Мэхен выступал за строительство канала через Центральную Америку, создание сильного военно-морского флота для защиты торговых путей и овладение угольными станциями в Карибском бассейне и Тихом океане. Идеи Мэхена получили мощную поддержку со стороны Мак-Кинли, сенатора Генри Кэбота Лоджа, помощника министра военно-морского флота Теодора Рузвельта и других экспансионистов, называемых «джинго». В частности, Соединенные Штаты хотели получить доступ к Китаю, с его миллионами потенциальных клиентов. Так же, как и Япония, Британия, Германия, Россия и Франция. Имперские державы угрожали разделить Китай, так же как они разделили Африку. В январе 1898 года американский посланник в Китае предупредил Вашингтон: «Разделение приведет к разрушению наших рынков». В течении нескольких месяцев Мак-Кинли пытался предотвратить такой раздел, превратив Соединенные Штаты в тихоокеанскую державу, способную проводить политику прямого империализма на Филиппинах и продвигать косвенный империализм в Китае.5

Американские экспансионисты белого, англосаксонского и протестантского происхождения из среднего и высшего классов были уверены, что они должны вести за собой дома и за границей. Ссылаясь на социал-дарвинизм и научные исследования, которые демонстрировали превосходство белой расы, они считали белых американцев доминирующими в силу их развитого хорошего характера, цивилизованного самоконтроля и успешного создания функционирующей Североамериканской империи. Люди в декадентской Испании, по их мнению, стали мягкотелыми. Они считали небелых людей не более чем примитивными и дикими детьми, нуждающимися в руководстве старшего брата или великого белого отца. Женщины, считающиеся слабыми и пассивными, также нуждаются в защите. Такое отношение убедило лидеров в их естественном превосходстве, в то время, когда миллионы католических и еврейских иммигрантов прибывали из Южной и Восточной Европы, женское избирательное движение агитировало за предоставление права голоса, афроамериканцы бросали вызов «цветной линии», проведенной сегреционистами на Юге, а рабочие и фермеры требовали радикальных реформ. Эти выдающиеся люди обычно предпочитали сохранять статус-кво дома. Война за океаном обеспечила бегство от «угроз и опасностей социализма и аграрности», как думал Генри Уоттерсон, редактор журнала «Луисвилл Курьер», точно так же, как «Англия избежала их, проводя политику колониализма и завоеваний». «Мы меняем внутренние опасности на внешние» - заключил он. В стране, находящейся в состоянии войны, полагали экспансионисты, каждый будет знать и принимать свое место в обществе, как наверху, так и внизу. Свобода была только для «людей способных к самоограничению», сказал Теодор Рузвельт, который по иронии судьбы сам считался слегка диким человеком.6

Американские экспансионисты использовали эти убеждения для оправдания войны с Испанией летом 1898 года и последовавших за ней боевых действий на Филиппинах. Для большинства американцев конфликт с Испанией был связан с освобождением Кубы. К 1896 году кубинские повстанцы, которые вели беспощадную экономическую войну, уничтожая тростниковые поля, сахарные заводы и железные дороги, захватили более половины острова. Чтобы помешать мирным жителям поддерживать мятежников, испанский генерал-губернатор Валериано Вейлер вынудил кубинцев покинуть свои деревни и поселиться в охраняемых «концентрационных лагерях», где 100 000 человек умерли от болезней и голода. Затем Вейлер, который будучи восторженным военным наблюдателем сопровождал генерала юнионистов Уильяма Т. Шермана в его походе через Джорджию, приказал своим частям опустошить сельскую местность. Пока кубинцы и испанцы сражались, американские инвесторы в кубинские железные дороги потеряли миллионы долларов. На своей инаугурации в марте 1897 года президент Мак-Кинли заявил, что Соединенные Штаты не хотят «никаких завоевательных войн». Соединенные Штаты действительно хотели на Кубе стабильности и доступа к экономике. Мак-Кинли сообщил Испании, что она должна положить конец восстанию, провести реформы, прекратить политику «концентрации» и уважать права человека в отношении кубинцев. Мадрид отозвал Вейлера и предложил некоторые реформы, которые никого не удовлетворили. Поскольку беспорядки продолжались, Мак-Кинли усилил давление, приказав новому броненосному крейсеру ВМС США «Мэйн» прибыть в Гавану для защиты жизней и имущества американцев.

Американцы следили за историей кубинской революции в своих многочисленных газетах. Только жители Нью-Йорка могли выбирать между восемью утренними и семью вечерними газетами. Они могли читать республиканские или демократические газеты в поисках новостей, которые разделяли бы их политику. Или же они могли бы обратиться к «Индепендент» и, по три цента за газету, в дорогую «Нью-Йорк Таймс». Для менее высоколобых читателей существовали сенсационные «желтые журналы». Чтобы увеличить тиражи, издатели Джозеф Пулитцер в «Нью-Йорк Уорлд» и «Сент-Луис Пост Диспатч» и Вильям Рэндольф Херст в «Нью-Йорк Джорнел» и «Сан-Франциско Экзаменир» соревновались за читателей (и рекламодателей) с разоблачениями, трюками, комиксами, спортивными репортажами, женскими прелестями и захватывающими рассказами о зарубежных конфликтах. Они верили, что война, особенно то, как они ее описывали, продает газеты. Некоторые историки обвиняли желтую прессу в том, что она вызвала такую безумную жажду кровопролития, что Мак-Кинли был вынужден сдаться и начать войну с Испанией. Хотя действия Мак-Кинли не подтверждают эту точку зрения, репортажи, опубликованные в желтой прессе, действительно сформировали общественное восприятие конфликта. В отличии от антивоенных газет, с их репортажами о сложных политических проблемах и зверствах, совершаемых обеими сторонами, широко распространенная желтая пресса заполняла своими страницы односторонними историями о преступлениях Испании, связанных с нанесением увечий, изнасилованиями и убийствами.7

Когда 15 февраля 1898 года «Мэн» взорвался в гавани Гаваны, американцы были ошеломлены потерей 266 моряков и возмущены гибелью своего корабля. Администрация призывала к спокойствию, назначила экспертную комиссию по расследованию взрыва и приняла соболезнования от Мадрида. Выступая в Пенсильванском университете, Мак-Кинли заявил, что Вашингтон будет полагаться на Бога в качестве руководства. Наедине он сказал сенатору Чарльзу У. Фербенксу, что администрация «не будет втянута в войну, пока не будет к ней готова».8 Тем временем джинги буквально распирало от предвкушения войны. Удача была на их стороне, когда официальное расследование, не посоветовавшись с экспертом по артиллерийскому вооружению военно-морского флота или главным инженером флота, пришло к выводу, что «Мэн» уничтожил внешний взрыв, вызванный миной, и этот вердикт был широко истолкован как означающий что виновна Испания, хотя в отчете об этом ничего не говорилось. В более позднем расследовании военно-морской флот США определил, что скорее всего внутренний взрыв, связанный с топливной системой, уничтожил корабль. Однако в то время Мак-Кинли подпитывал широко распространенное мнение о виновности Испании, говоря что все, что происходит в Гаване, в конечном счете является ответственностью Испании.

Мак-Кинли готовился к войне, призывая к наращиванию военного потенциала. Конгресс выделил пятьдесят миллионов долларов, три пятых которых пошли на военно-морской флот. Остальное досталось армии, которая предполагала, что для захвата пляжей и помощи кубинцам потребуются лишь незначительные силы и поэтому большую часть средств потратила на береговые укрепления. В конце февраля, без разрешения, боевитый помощник секретаря Рузвельт привел в боевую готовность военно-морские подразделения. Хотя все внимание было приковано к Карибскому морю, он не оставил без внимания испанскую колонию на Филиппинах. Он приказал Джорджу Дьюи, командующему Азиатской эскадры, который был занят поисками у берегов Китая лучшего места для американского порта, отправиться в Гонконг и стоять наготове. Министр военно-морского флота Джон Лонг и президент отменили большинство приказов Рузвельта, но не тот, который был отдан Дьюи. Что касается Испании, то у нее на Кубе было 150 000 солдат, истощенных боями и болезнями, 20 000 на Филиппинах и устаревший флот. Хорошо зная, что один броненосец США мог уничтожить любую из их эскадр, испанские офицеры готовились к тому, что как они надеялись, будет почетным поражением.9

Пока испанское правительство искало компромиссное решение, европейские державы размышляли, стоит ли им принимать чью-то сторону. Из Ватикана Папа просил Мак-Кинли избежать войны, приняв обещание Испании заключить перемирие с повстанцами. Германия, которая положила глаз на владения Испании в Тихом океане, и Франция предложили посредничество. Мак-Кинли вежливо отверг эти предложения. Англичане решили поддержать американцев, ничего не предпринимая. Президент получил сообщения о том, что американские бизнесмены пришли к выводу, что война может расширить возможности для торговли, инвестиций и получения прибыли. Поддержка Конгресса усилилась после того, как сенатор Редфилд Проктор вернулся с Кубы с ярким описанием страданий, причиняемых «политикой концентрации» Испании. Его коллега из Вайоминга, сенатор Френсис Э. Уоррен, выразил растущее возмущение тем, что «мы, цивилизованный народ, просвещенная нация, великая Республика, рожденная в восстании против тирании, допускаем такое положение вещей менее чем в ста милях от нашего берега, как то, что существует на Кубе».10

Будучи готовым к войне, Мак-Кинли объяснил свои доводы Конгрессу 11 апреля 1898 года. По обычаю, он не передал свое послание лично, а послал его зачитывать вслух законодателям клерками. Беспорядки на Кубе, говорилось в его послании, «нанесли огромный ущерб американской торговле и коммерции». «Жестокие, варварские и нецивилизованные методы ведения войны» были шокирующими и оскорбительными. Вопрос о Кубе вызывал такие волнения внутри страны, что это отвлекало Конгресс от «той тесной приверженности внутреннему прогрессу, которая становится самодостаточным содружеством, чьим главным принципом было избежание всех сложных ситуаций за рубежом». Президент определил цели США как прекращение войны между Испанией и Кубой, создание стабильного правительства на Кубе и обеспечение мира и безопасности, как для граждан Кубы, так и для Соединенных Штатов. После призыва к применению силы для достижения этих целей, президент мимоходом упомянул, что Испания объявила о приостановлении военных действий на Кубе. Иными словами, Испания сделала еще одну крупную уступку. В заключении он обратился к Конгрессу с просьбой рассмотреть это развитие событий, поскольку это подразумевает действия, верные «нашим чаяниям, как христианского миролюбивого народа». Филиппинские острова были никак не упомянуты.

Поскольку Конгресс готовился объявить войну Испании, большой спор шел не о том, следует ли начинать войну, а о том, следует ли Соединенным Штатам признать революционное правительство на Кубе. Эти дебаты наглядно продемонстрировали разрыв между представлениями общественности и администрации, что такое война. Целью Мак-Кинли был доступ американцев к стабильной Кубе, а не независимость Кубы. Как отмечал историк Луис Перес, кубинские повстанцы были на грани достижения независимости самостоятельно. Если бы они это сделали, то могли бы решить добиваться свободы от иностранного господства, изгнав не только Испанию, но и Соединенные Штаты. Мак-Кинли убедил законодателей не признавать независимость Кубы. В конце апреля Соединенные Штаты и Испания объявили друг другу войну.11

Насколько это было возможно. Мак-Кинли сосредоточил военные новости в Администрации президента. В военную комнату ему провели двадцать телеграфных и пятнадцать телефонных проводов, которые напрямую соединяли его с исполнительными департаментами и Конгрессом. Через двадцать минут сообщение из административного особняка быстро доходило до штаба армии на Кубе. Чтобы сохранить тайну передвижения войск, Мак-Кинли приказал ввести военную цензуру во Флориде и в Нью-Йорке где располагались телеграфные службы. Пресса жаловалась, но подчинилась. 17-го мая агентство Ассошиэйтед Пресс (АП) приняло решение «лояльно поддерживать центральное правительство в ведении войны», избегая публикации «любой информации, которая может оказать помощь врагу или поставить правительство в неловкое положение».12

Чтобы увеличить регулярную армию, Мак-Кинли призвал 200 000 добровольцев из подразделений Национальной гвардии; каждому штату была дана квота, основанная на численности населения. Главнокомандующий лично выбирал офицеров, учитывая партийные обязательства, компетентность и свою тему национального единства. Больше всего он прославился тем, что дал командные должности бывшим конфедератам, генералу «Боевому» Джо Уилеру и Фицхью Ли, племяннику генерала Роберта Ли, который сдался генералу Союза Улиссу С. Гранту в 1865 году. Отсутствие подготовки войск было отмечено редактором канзасской газеты Уильямом Алленом Уайтом. «Основная обязанность Национальной гвардии, которая она должна была выполнять перед тем, как ее мобилизовали», писал Уайт, «состояла в том, чтобы идти перед пожарной командой и следовать за отделением Великой Армии в процессии в День памяти и Четвертого июля». Уайт был уверен, что американские солдаты-граждане, какими бы неуклюжими они ни были, скоро превратятся в дисциплинированный полк, «человеческую машину смерти».13

По приказу президента Мак-Кинли, Джордж Дьюи направил свой флот из Гонконга на Филиппины и вошел в Манильский залив первого мая 1898 года. Дьюи отдал приказ: «Можете открывать огонь по готовности, Гридли», и проследил за эффективным уничтожением Тихоокеанских военно-морских сил Испании, не потеряв при этом ни одного американского моряка. Корабли британского, французского и германского флотов стали свидетелями его триумфа. Когда флот Дьюи атаковал, британский военно-морской оркестр продемонстрировал свою поддержку, сыграв «Звездно-полосатое знамя», песню, написанную американцем, когда британцы бомбардировали Балтимор во время войны 1812 года. Немцы, с их пятью военными кораблями в Манильском заливе, с течением времени становилось все более беспокойными, ясно показывая свой интерес к любым доступным островам. Англичане со своей стороны, гораздо больше предпочитали Германию в качестве партнера на Тихом океане Соединенным Штатам. Чтобы контролировать информацию со своей стороны, Дьюи перерезал трансокеанский кабель, что означало, что весть о его победе, была передана через Гонконг и достигла Соединенных Штатов 7-го мая. Драматические репортажи Джозефа Л. Стикни из «Нью-Йорк Геральд», который стирал грань между репортером и участником событий, служа помощником Дьюи во время боя, Эдварда У Хардена из «Нью-Йорк Уорлд» и «Чикаго Трибун» и Джона Маккатчеона, карикатуриста из «Чикаго рекорд», сделали Дьюи национальным героем. Быстро наживаясь на победе, предприниматели шлепали изображение или имя Дьюи в композиции, тарелки, кружки для бритья, детских погремушках, галстуках и жевательной резинке.14

Мак-Кинли публично выразил нежелание и неуверенность в отношении Филиппин, пока он действовал, чтобы взять власть в свои руки. Он заметил, что «старина Дьюи» избавил бы его от многих неприятностей, если бы он отплыл как только разгромил испанский флот. Хотя Мак-Кинли был безусловно прав, он воспользовался победой Дьюи, отправив на острова 20 000 солдат под командованием генерала Уэсли Меррита. Президент решил: «Пока идет война, мы должны сохранить то, что имеем. Когда война закончится, мы должны сохранить то, что хотим». Он сказал убежденному экспансионисту Генри Кэботу Лоджу, что у него есть сомнения относительно сохранения всех островов, но «мы должны сохранить Манилу». Президент продолжил: «Однако, если по ходу дела будет казаться желательным, чтобы мы сохранили все, то мы непременно это сделаем». В течении нескольких следующих месяцев сенатор Лордж и его коллеги-джинго посвятили себя тому, чтобы сделать это «желательным». Что же касается американских войск, то их отправили за океан с неопределенной задачей, с недостаточной разведывательной информацией. Застигнутый врасплох Военный департамент смог предоставить штабу Меррита о Филиппинах только статью из энциклопедии. Но даже в этом случае подполковник Эдвард К. Литтл из 20-го Канзасского добровольческого пехотного полка хорошо представлял себе их цель. Он сказал своим людям: «Мы отправляемся на далекие острова Тихого океана, чтобы водрузить «звезды и полосы» на крепостных валах, где достаточно долго развевалось жестокое и беспощадное знамя Испании».15

В своем пути на Филиппины американские войска задержались, чтобы захватить остров Гуам у испанских офицеров, которые не знали об начале войны. В то же время Мак-Кинли активизировал планы по захвату Гавайских островов. Президент сказал своему секретарю: «Мы нуждаемся в Гавайях так же сильно и даже намного больше чем в Калифорнии. Это знак судьбы».16 Пятью годами ранее американские морские пехотинцы и военные корабли оказали поддержку свержению королевы Лилиуокалани, возглавляемому проамериканскими владельцами плантаций. Призывая к аннексии во время войны с Испанией, сенатор Лодж заявил, что если Соединенные Штаты не захватят острова сейчас, то это сделает кто-то другой и этот аргумент он снова использует в отношении Филиппин. Конгресс сделал Гавайи американской территорией по совместной резолюции, несмотря на петиции протеста со стороны гавайцев. Вместе с Гавайскими островами, Гуамом и Филиппинами, Соединенные Штаты располагали угольными станциями для военно-морских и торговых судов через Тихий океан, столь желанными для экспансионистов.

Между тем, известие о том, что военно-морской флот был столь же эффективен против испанского флота вокруг Кубы, как и на Филиппинах, обрадовало Вашингтон, вместе с тем получившего тревожные известия от армии. Одной из проблем для армии, не привыкшей воевать за границей, было отсутствие транспорта. Флот неохотно одолжил два крейсера, которые так и не получил обратно, в то время как армия рыскала по Флориде в поисках лодок. В середине июня десятый армейский корпус под командованием генерала Уильяма Шафтера высадился на Кубе. Его 17000 человек шли с кубинскими генералами, несколькими европейскими военными наблюдателями и восемьюдесятью девятью журналистами под звуки военных оркестров. Знаменитый военный корреспондент Ричард Хардинг Дэвис описал «самую беззаботную экспедицию, проведенную с настоящим американским оптимизмом и готовностью рисковать по крупному, а также с духом народа, который безрассудно верит, что в конце-концов все будет хорошо». Стремясь к сражениям и славе, Теодор Рузвельт вызвался добровольцев и организовал свое собственное подразделение, «Бешеных наездников», команду из «Лиги плюща» и ковбоев. Афроамериканские 9-й и 10-й кавалерийские полки заслужили большую часть заслуг за успешное наступление на холмы Сан-Хуана, но Рузвельт и «Бешеные наездники» забрали их себе. Испанские войска капитулировали в середине июля. Газеты превозносили эти победы, но также сообщали об ужасных болезнях, которые опустошили войска американцев в Карибском бассейне, в конечном итоге, приведя к гибели 5083 солдат, в отличии от 379 погибших в бою. Дэвис, который публично отвергал рассказы от ужасных условиях в лагере, писал своему брату: «Я ничего не написал для газеты, потому что если бы я начал говорить правду вообще, это не принесло бы никакой пользы и вызвало бы адский крик со стороны всех семей тех парней, которые вызвались добровольцами».17

На Филиппинах большой проблемой для американских военных была не Испания, а армия филиппинцев во главе с двадцатисемилетним Эмилио Агинальдо. Испанские колониальные администраторы столкнулись с растущим националистическим движением, возглавляемым в 1987 году Агинальдо, который объявил Филиппины независимыми, назвал себя президентом и призвал к восстанию. Когда Испания начала применять ту же репрессивную тактику, что и на Кубе, Агинальдо согласился на перемирие, которое включало его ссылку в Гонконг. Он оставался там до тех пор, пока Дьюи не вернул его на Филиппины, чтобы помочь американцам в их борьбе против Испании. В скором времени Агинальдо возродил армию; взял под свой контроль все острова, за исключением Манилы, несколько портов и районов, населенных мусульманами; издал декларацию независимости и создал правительство, в котором доминировала элита, с Национальной Ассамблеей из юристов, врачей, учителей и писателей. Затем прибыли войска армии США с инструкциями, что они не должны делить власть на островах с филиппинцами. Генерал Томас М. Андерсон послал Агинальдо сообщение: «Генерал Андерсон желает, чтобы вы сообщили своим людям, что мы здесь для их блага и они должны предоставить нам рабочую силу и материалы по текущим рыночным ценам».18

Признав филлипинский народ реальной угрозой, американское командование заключило сделку с испанцами, чтобы инсценировать мнимое сражение за Манилу 13 августа 1898 года. Они будут стрелять в друг друга, затем испанцы сдадутся, прежде чем филиппинская Армия Освобождения сможет принять в этом участие. Когда американцы подняли свой флаг над Манилой, возмущенные филиппинцы перекрыли водоснабжение города. Генерал Меррит был вынужден вести переговоры и разрешить филиппинцам доступ в их столицу. Меррит отплыл на испано-американскую мирную конференцию, проходившую в Париже. Он оставил командование генералу Элвеллу С. Отису, выпускнику Гарвардской юридической школы и ветерану Геттисберга и индейских войн. Отношения между американцами и филиппинцами были одновременно напряженными и дружественными. Манила была «странным местом», писал своей семье в Айдахо доброволец Мартин Уилер. «Они не могут говорить по английски и мы не можем их понять», но там жили «несколько самых красивых женщин, которых я когда-либо видел в своей жизни». Ряд солдат США, которые называли филиппинцев «ниггерами» и «Гугу» ожидали почтения от «туземцев». Филиппинцы, кое-что знавшие о трагической истории коренных американцев и афроамериканцев, выразили свое убеждение что лучше умереть в бою, чем жить под управлением США.19

Победа над Испанией означала, что Соединенные Штаты стали мировой державой. «Величайшее вторжение нашей армии на чужую землю было полностью успешным», - заключил очевидец Дэвис, «потому что Господь заботится о своих». Другие комментаторы были из аналитической школы «Господь помогает тем, кто помогает себе сам». Журнал «Мак-Клюрс Мэгезин» опубликовал статью, изобилующую статистикой и диаграммами, показывающими, что Соединенные Штаты стали настолько сильными, что могут одержать победу в войне, если на них нападет любая комбинация европейских стран. «Синие» и «серые» сражались вместе, к торжеству Мак-Кинли. Теодор Рузвельт провозгласил объединение в битве экономических и социальных классов, столь разделенных промышленной борьбой между бизнесом и рабочей силой. Модный журнал «Вог» не был так уверен в том, что классовое единство было положительным событием. В нем выражалось сожаление по поводу того, что «наша демократия» требует, чтобы джентльмены смешивались с другими классами в воинских частях. «Постоянный контакт с более грубым элементом», - опасался Vogue, «приведет к изменениям в характере мужчины». Испания, которую так поносили в недели, предшествовавшие войне, теперь считалась доблестной в поражении. Народы Кубы и Филиппин, которых американцы обязались освободить, стали изображаться администрацией и прессой как жестокие, некомпетентные и ненадежные.20

КОГДА ОСЕНЬЮ 1898 ГОДА НАЧАЛИСЬ МИРНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ С ИСПАНИЕЙ, Мак-Кинли объявил, что он отправится в турне с речью, чтобы «озвучить» свое мнение о том, что делать с Филиппинами. Его истинная цель состояла в том, чтобы создать поддержку для их сохранения. В своих пятидесяти семи выступлениях, Мак-Кинли связывал патриотизм с удержанием островов. На остановках поездов он часто с удовольствием отмечал что дети машут «славным старым знаменем свободы». Он также добивался разрешения держать войска в Тихом океане, хотя, как отмечали лидеры демократов, эти люди завербовались для освобождения Кубы. Помощники Мак-Кинли позаботились, чтобы его выступления в городах Среднего Запада достигли широкой аудитории. Они взяли с собой целый вагон репортеров из телеграфных служб, национальных журналов и крупных городских газет. Сотрудники президента распространяли заранее подготовленные копии официальных речей, а также многочисленные бюллетени с интересующими людей эпизодами, которые часто появлялись слово в слово в качестве новостных сюжетов. Редакторы газет получили это послание и сообщали, что, похоже, Соединенные Штаты сохранят за собой тихоокеанские острова.21

Мак-Кинли затронул две главные темы, единство и прогресс, когда говорили с ликующими толпами в Айове. Обращаясь к народу Клинтона, он сказал: «Север и Юг объединились, как никогда раньше. Люди, которые думают одинаково в такой стране как наша, должны действовать сообща». Он предположил, что там где речь идет о войне и внешней политике, политики должны остановится у кромки воды. В Денисоне он сказал: «Партизанство замолчало, и лишь голос патриотизма слышен по всей стране». В Харитоне он говорил о мирном приобретении Гавайев в дополнение к испанским территориям. «И, мои сограждане, где бы ни развевался ваш флаг, где бы мы ни поднимали этот флаг свободы, это всегда делается во имя человечества и развития цивилизации» - провозгласил Мак-Кинли. «Территория иногда присоединяется к нам, когда мы идем воевать за святое дело, и всякий раз, когда это происходит, знамя свободы будет парить над ней и приносить, я надеюсь, благословение и блага всему народу». В Гастингсе президент прямо говорил о вознаграждении за войну: «У нас есть почти все в этой стране, чтобы сделать ее счастливой. У нас есть хорошие деньги, у нас есть достаточные доходы, у нас есть бесспорный национальный кредит; но мы хотим новых рынков и поскольку торговля идет по флагу, это выглядит очень похоже на то, что у нас будут новые рынки». Обращаясь к жителям Арколы, штат Иллинойс, президент объяснил, что значит иметь новые рынки сбыта: «Когда вы не можете продать свою метлу в нашей собственной стране, вы с радостью отправляете излишки в какую-нибудь другую страну и получаете хорошие деньги за вашу хорошую метлу». Когда Мак-Кинли вернулся в Вашингтон, он заметил, что «народ», по-видимому, ожидает что Соединенные Штаты удержат Филиппины.22

Администрация всегда хотела использовать Манилу в качестве базы и заранее решила удержать остров Лусон, чтобы обеспечить защиту столицы. Когда военно-морской флот возразил, что было бы лучше иметь все острова, Мак-Кинли согласился. Он принял благоприятный доклад генерала Ф. В. Грина о коммерческих возможностях островов. Многочисленные статьи и книги о «наших новых владениях» описывали их потенциал для обеспечения американцев кофе, сахаром и минеральными ресурсами. Вашингтон проинструктировал представителей США на Филиппинах, что они ничего не должны обещать «туземцам», или относится к ним как к партнерам, но должны избегать прямого конфликта. Со своей стороны, Агинальдо и его сторонники, приверженные цели независимости, разделились в вопросе о том, как лучше действовать, не зная, просить ли американцев о защите их независимости или добиваться формального признания.23

Мак-Кинли организовал «Комиссию мира» так, чтобы экспансионисты доминировали в составе делегации в Париже, тщательно включая видных сенаторов, так как любой договор должен был ратифицировать Сенат. В ходе своих обсуждений, члены комиссии заслушали доклад генерала Чарльза А. Уиттера, который заявил, что судя по его встречам с Агинальдо, филиппинским лидером будет нетрудно управлять. Кроме того, он заверил их, что «из туземцев легко можно сделать хороших солдат, если ими будут руководить белые офицеры».24 Члены комиссии заключили договор с Испанией, по которому США получали контроль над Кубой, Пуэрто-Рико, Гуамом и за двадцать миллионов долларов Филиппинскими островами.

Вскоре после того, как президент подписал договор, но еще до того, как он был представлен на ратификацию Сенату в конце декабря 1898 года, он направил приказ генералу Отису на Филиппины, объявив, что «миссия Соединенных Штатов заключается в благожелательной ассимиляции». «При выполнении этой высокой миссии» - продолжал Мак-Кинли, - «Поддерживая умеренное управление делами для величайшего блага управляемых, необходимо неуклонно поддерживать сильную руку власти, подавлять беспорядки и преодолевать все препятствия на пути дарования народу Филиппинских островов под свободным флагом Соединенных Штатов благословений доброго и стабильного правительства». Это тщательно продуманное послание выражало желаемое сочетание: свободные Соединенные Штаты и стабильные Филиппины. Военное министерство поручило Отису «провести оккупацию» с тактом и добротой, избегая конфронтации с повстанцами, будучи «примирительным, но твердым». Агинальдо, уверенный что Сенат отвергнет договор, поскольку он так грубо нарушает американские принципы, продолжал осаду Манилы. Его посланник Фелипе Агончилло отправился в Париж, где обе стороны на мирных переговорах его проигнорировали. Он вернулся в Вашингтон, чтобы доказать, что «Величайшая Республика Америки» должна признать первую Республику Азии, иначе возникнет конфликт, но ни один чиновник с ним не увиделся.25

Когда стал ясен план Мак-Кинли по захвату Филиппин, многие американцы высказались против него по целому ряду причин, как принципиальных, так и практических. Среди антиимпериалистов были бывшие президенты - демократ Гровер Кливленд и республиканец Бенджамен Харрисон, промышленник Эндрю Карнеги, лидеры лейбористов Сэмюэль Гомперс и Юджин В. Дебс, философ Уильям Джеймс и писатель Уильям Дин Хауэллс. Сатирики Марк Твен и Питер Финли Данн высмеивали высокопарную риторику гуманизма и морали, которую они рассматривали как прикрытие расизма и алчности. Знаменитый персонаж Дина, бармен мистер Дули, сказал что это рука, протянутая через океан и в чей-то карман. Афроамериканские лидеры Букер Т. Вашингтон и У. Э. Б. Дюбуа полагали, что филиппинцы могут управлять собой сами и конечно, будут лучше работать чем Соединенные Штаты, судя по американским свидетельствам обращения с небелыми людьми у себя дома. Другие антиимпериалисты были белыми сторонниками превосходства, которые считали что любая попытка подготовить филиппинцев к самоуправлению потерпит неудачу. Женские правозащитные организации, все еще борющиеся за право голоса, сочувствовали филиппинцам, столкнувшимся с перспективой быть управляемыми без их согласия. Те, кто рассматривал стратегические интересы, отмечали, что Соединенные Штаты всегда зависели от Тихого океана как от барьера, защищающего от нападения. Приобретение трудно защищаемых баз в Маниле и Перл-Харборе сделало бы Соединенные Штаты более уязвимыми.26

Несмотря на организацию «Антиимпериалистической лиги» с ее 30 000 членов, ратификация Сенатом мирного договора представлялась вероятной в начале 1899 года. Экономика страны переживала бурный рост, и республиканцы преуспели на выборах в Конгресс в 1898 году. Критики президента обвиняли его в том, что он гениальный взломщик, орудие боссов и капиталистов, или в том, что он хитроумно ковал империю, попирая Конституцию и Конгресс — верный признак того, что они были деморализованы и не знали как бросить ему вызов. Президент совершил еще одну поездку, чтобы продвигать свою филиппинскую политику, на этот раз через юг, где в Саванне он спросил: «Можем ли мы оставить этих людей, которые благодаря военной удаче и нашим собственным действиям беспомощны и лишены правительства, хаосу и анархии, после того как мы уничтожили единственное правительство, которое у них было?» Он ответил: «Уничтожив их правительство, долг американского народа дать им лучшее правительство». Президент отверг как непатриотичное любое предположение о том, что американский народ не способен создать новое правительство для других. Сенат ратифицировал договор с перевесом в один голос 6 февраля 1899 года. Голосование в Сенате разделилось в основном по партийным линиям, это означало, что партизанская политика, возможно, имела большее отношение к исходу, чем начало боевых действий на Филиппинах накануне.27

НИКТО ТОЧНО НЕ ЗНАЕТ, кто сделал первый выстрел. До открытых боев были недели, во время которых обе стороны занимались провокациями. В большинстве сообщений говорится, что американские часовые из 1-го полка Небраски открыли огонь по трем филиппинцам, не выполнившим приказ остановиться. Но история, которая впервые дошла до Администрации президента, любезно предоставленная «Нью-Йорк Сан» сообщала, что нападение было инициировано повстанцами. Мак-Кинли никогда не отступал от этой версии, позже развивая ее, утверждая, что атакующие повстанцы нарушили флаг перемирия и обстреляли солдат США, когда те оказывали помощь раненым филиппинцам. Каким образом филиппинцы оказались ранены, при этом не объяснялось. Президент был уверен, что Соединенные Штаты легко и быстро усмирят эти острова. Сообщения о первом сражении, в котором погибло сорок четыре американца и семьсот филиппинцев, вселяли такую уверенность. Вашингтон назвал этот конфликт мятежом; Филиппинская республика рассматривала это как борьбу за независимость.28

С февраля по ноябрь 1899 года американцы и филиппинцы вели конвенциональную войну регулярных армий и устраивали сражения. Американские войска в среднем насчитывали 40000 человек, филиппинцы от 80 до 100 тысяч регулярных солдат. Военный историк Брайан Макалистер Линн описал филиппинскую армию как бесстрашную и мужественную, с впечатляющей пехотой, но страдающей от недостаточной подготовки и нехватки оружия и боеприпасов. Американцы обладали большими навыками, эффективным и мощным оружием, а также военно-морским флотом, который блокировал прибрежное и межостровное сообщение. В конце года филиппинские войска перешли к партизанской тактике, призванной нанести удар по американцам в их слабых местах. Войска сША иногда замечали и преследовали противника, но только для того, чтобы наткнуться на усердно работающих в поле фермеров. Агинальдо постепенно утрачивал управление своими войсками в партизанской фазе и боевые действия продолжались после того, как он был взят в плен в 1901 году. Филиппинская стратегия была направлена на то, чтобы измотать американцев и сделать продолжение их оккупации слишком дорогостоящей.29

Для осуществления благожелательной ассимиляции американская армия проводила политику «кнута и пряника» разработанную во время Гражданской войны и войн с индейцами. Она вознаграждала сотрудничество реформами и карала оппозицию принуждением, уничтожением собственности и смертью. Генерал Отис применил свои выдающиеся административные навыки к программам гражданских действий. Мак-Кинли учредил «Филиппинскую комиссию», для визита на острова и определения того, что должно быть сделано для поддержания «порядка, мира и общественного благосостояния». Уполномоченные сообщили, что филиппинцы не были готовы к независимости. Мак-Кинли создал вторую комиссию, возглавляемую Уильямом Говардом Тафтом, коллегой-республиканцем из Огайо, чтобы служить в качестве руководящего органа США. Гражданские и военные власти США пытались добиться расположения филиппинских элит обещаниями новых возможностей и привилегий. Генерал Артур Макартур приказал своим солдатам установить «дружеские отношения с туземцами».30 Отис, как и Мак-Кинли, был уверен в успехе, потому что ошибочно полагал, что лишь небольшой процент филиппинцев выступает против американского правления.

На родине миллионы зрителей увидели, как оптимизм администрации по поводу войны отражается в фильмах. Новые кинокомпании обнаружили, что зрители охотно наблюдают за драматическими сценами победоносных действий своих вооруженных сил. По словам историка кино Чарльза Мюссера, фильмы, каждый из которых длился менее минуты, служили «визуальной газетой и пропагандой». В некоторых фильмах были показаны реальные кадры марширующих войск и плывущих кораблей. Другие были фальшивыми и назывались «реконструкциями». Например, кассовый хит «Битва в Манильском заливе» был сделан на крыше в Нью-Йорке с картонными кораблями, плавающими в перевернутом вверх дном столе, наполненном водой. Компания Томаса Эдисона выпустила шесть реконструкционных фильмов, действие которых происходило на Филиппинах и снималось в Нью-Джерси. В «Наступлении канзасских добровольцев на Калоокан», сделаном в июне 1899 года, белые американские солдаты размахивают флагом после триумфальной победы над филиппинцами, которых играли афроамериканцы. Такие фильмы, как и другие, где актеры с черными лицами играли филиппинцев, укрепляли представление о том, что война идет за превосходство, белые американцы подчиняют себе темного и неполноценного противника. Владельцев театров еще более усиливали зрелище звуками выстрелов или пуская дым на зрителей, которые шипели на противника и приветствовали поднятие американского флага. Мюссер приходит к выводу, что во время войны киношоумены «вызывали мощные патриотические настроения у своих зрителей, раскрывая идеологическую и пропагандистскую силу новой среды».31

Сообщения прессы с Филиппин указывали на то, что победа может оказаться не такой скорой, как предполагалось в фильмах-реконструкциях или официальных отчетах Отиса. Военные почти не ограничивали военных корреспондентов, которые путешествовали, если, разбивали лагерь и иногда принимали участие в боевых действиях вместе с войсками. Репортеры писали что Отис «никогда не бывал на передовой» и отказывался прислушиваться к анализу тех, кто был на фронте. В популярном журнале «Коллиерс Уикли», Фредерик Палмер отмечал: «Генерал Отис никогда не делится своими планами ни до, ни после их провала». Один генерал заявил, что он несогласен с Отисом в части стратегии: «Я хочу сначала облизать мятежников, а потом урезонить их. Он хочет их урезонить и облизать одновременно». В июне 1899 года корреспондент Джон Басс, который вел репортаж для журнала «Харпер» заметил что «все население островов сочувствует повстанцам» и что «перспективы Америки сейчас чернее, чем были до начала войны».32 Репортеры, которые по большей части поддерживали экспансионистскую политику критиковали то, что они видели, как неэффективность Отиса, потому что они надеялись на успех для военных США.

Репортеры также возражали против того, что они считали чрезмерной цензурой. Армия контролировала единственную телеграфную линию из Манилы и просматривала все сообщения прессы. Отис заверил Вашингтон, что его цензоры позволяют передавать по телеграфу «установленные факты», но не «многочисленные безосновательные слухи, распространяемые здесь и стремящиеся взволновать внешний мир». Летом 1899 года цензор заблокировал статью, сообщавшую, что генерал Генри Лоутон считает, что для усмирения островов потребуется не менее 75000 солдат и эта история усилила впечатление, что все идет не так хорошо, как утверждал Отис. Когда корреспонденты стали возражать, Отис пригрозил выслать или отдать под трибунал любого, кто пошлет официальное письмо с жалобой из Манилы. Расстроенные репортеры передали свою жалобу в Соединенные Штаты через Гонконг и обвинили цензоров в том, что они перекрывают доступ людей к новостям, не потому что это вредит проведению операций, а потому, что они расстраивают людей на родине. Они обвиняли Отиса в том, что тот пытается представить ситуацию лучше, чем она была на самом деле, исправляя сообщения о потерях, переоценивая военные успехи и недооценивая приверженность филиппинцев независимости. Администрация была замешана в этих обвинениях, потому что она публиковала официальные отчеты Отиса, что затрудняло определение, как отмечал «Кливленд Плайн Дилер», кто именно вводил общественность в заблуждение, Отис или администрация. Даже экспансионистская пресса присоединилась к критике, за исключением лоялистов Мак-Кинли, которые утверждали что только президент может быть в состоянии знать, какие новости о войне сообщать безопасно. Президент объявил, что продолжит поддерживать политику цензуры Отиса.33

Хотя солдаты и репортеры склонны были считать, что филиппинцы уступают американцам, некоторые научились уважать упорство своих противников. Например полковник Фредерик Фунстон заявил корреспонденту, что противник — это «неграмотный полудикий народ, который ведет войну не против тирании, а против англосаксонского порядка и порядочности». Однако репортажи Палмера, отдавали честь филиппинцам как эффективным бойцам. «Остров Лусон велик», - писал он, «И экспедиция Лаутона, благодаря великолепному разведывательному бюро Агинальдо, была не более чем справедливо начата после того как филиппинская армия появилась на фланге дивизии Макартура, напротив того места, где она как раз была нужна и начала обстреливать потрепанный и упавший духом полк Монтаны».34 Уильям Оливер Трафтон, двадцатидвухлетний техасский ковбой, завербовавшийся в армию в поисках приключений, называл врага дикарями, дикими негодяями и индейцами. Когда ему пришлось испытать больше трудностей, чем приключений, он проникся некоторым восхищением перед филиппинцами. Перед боем Трафтон разговаривал со своим другом:

СОПРОТИВЛЕНИЕ ФИЛИППИНЦЕВ правлению США потребовало от администрации некоторой корректировки в изложении своей политики. Мак-Кинли по прежнему изображал американские основания как гуманитарные. Он выразил сожаление по поводу того, что некоторые «глупые» филиппинцы не сумели распознать преимущества американского благородства. Через год после потопления «Мэйна», Мак-Кинли стоял в «Зале Механиков» в Бостоне, столице антиимпериалистического движения перед портретами Вашингтона, Линкольна и самого себя с надписью «освободители», чтобы объяснить почти шеститысячной аудитории, что Соединенные Штаты стремятся освободить Филиппины. «Никакие имперские замыслы не таятся в американском сознании», - утверждал он. Отмахнувшись от полемики, Мак-Кинли сказал что это было не «самое подходящее время для освободителя, чтобы представлять важные вопросы, касающиеся свободы и правительства освобожденным, пока они стреляют в своих спасителей». Иронично, что новость о том, что филиппинцы сражаются за свою независимость, была использована для оправдания аргумента, что они были к ней не готовы. Антиимпериалистическая «Нация» с раздражением заметила: «Мак-Кинли — один из тех редких ораторов, которые способны говорить много вздора таким образом, чтобы их средний слушатель считал это прекрасным здравым смыслом и в точности их идеей».36

Поскольку внутри страны росла оппозиция войне, Мак-Кинли связывал поддержку войск с поддержкой своей политики. Президент выступил на августовском домашнем приеме Десятого Пенсильванского полка в Питтсбурге. Он выразил свое доверие генералу Отису, похвалу войскам, которые служили своей стране «в ее критический момент» и презрение к критикам, которые говорили, что солдат надо вернуть домой. Он утверждал, что без солдат США филиппинцы были бы в хаосе и страданиях под «властью одного человека и без согласия управляемых». Здесь он как-то намекнул, что филиппинцы сами препятствовали установлению «согласия управляемых», но в той же речи он заявил, что целью было создание там правительства под «бесспорным суверенитетом» Соединенных Штатов. Самый драматический момент церемонии наступил, когда Мак-Кинли медленно прочитал список полков, задействованных на Филиппинах: «Первый Калифорнийский, Первый Колорадский, Первый Айдахо, Пятьдесят Первый Айовы, Двенадцатый Канзасский, Тридцатый Минессоты, Первый Монтаны, Первый Небраски, Первый Северной Дакоты, Второй Орегонский, Десятый Пенсильванский, Первый Южной Дакоты, Первый Теннессийский, Артиллерийский Юты...». Пока он это делал, солдаты Пенсильванского ревели, выражая свою признательность каждому полку. Празднуя единство с перекличкой штатов, президент с помощью ликующих солдат мог бы заглушить инакомыслие.37

Мак-Кинли и его последователи-экспансионисты связывали национальную славу с властью и экономическими интересами. Незадолго до того, как он уехал в очередной осенний тур, чтобы продвигать свою политику, президент поговорил с близкими соратниками в Администрации Президента. «Одна из лучших вещей, которые мы когда-либо делали, это настаивали на захвате Филиппин, а не угольной станции или острова, потому что если бы мы сделали последнее, то стали бы посмешищем всего мира», заявил Мак-Кинли. «И вот, так случилось, что за несколько коротких месяцев мы стали мировой державой». Президент, который обычно был менее конкретен в отношении американской власти на публике, оставил более напористые заявления своим сторонникам. В еженедельнике «Коллиерс Уикли» Лодж убедительно доказал, что если оставить Филиппины в покое, то они будут уязвимы для захвата какой-нибудь европейской державой, не обеспокоенной вопросами самоуправления. Он описал острова как богатые природными ресурсами и большой потенциальный рынок, «поскольку потребности (филиппинцев) расширяются в лучах процветания, свободы и цивилизации». Кроме того, владение островами обеспечило доступ к еще большим рынкам. «Другие державы больше не смогут закрыть перед нами ворота Китая» - заявил сенатор от Массачусетса. «Неужели американский народ отвергнет эту возможность» - спрашивал Лодж. «Неужели они бросят всю эту торговлю и все эти богатства?». Он так не думал.38

Экспансионисты собирали расовые аргументы, чтобы оправдать политику США. Сенатор Альберт Дж. Беверидж заявил Сенату, что раса была более могущественна, чем Конституция. «Бог не готовит англоязычные и тевтонские народы уже тысячу лет ни к чему более чем тщеславное и праздное самосозерцание. Нет!» - заявил он. «Он сделал нас главными организаторами мира, чтобы установить систему там, где царит хаос»39. Без управления США, Лодж предсказал «кровавую анархию» среди восьми миллионов людей разных рас и племен, говорящих на шести языках и диалектах на 1725 островах Филиппин. Он осудил Агинальдо как «безответственного китайского метиса» (дед Агинальдо по материнской линии был китайцем) и «обычного своекорыстного диктатора-полукровки», возглавлявшего восстание одной из части племен. Теодор Рузвельт сравнил филиппинское восстание с индейскими войнами, когда он принял кандидатуру республиканского вице-президента в 1900 году; эти параллели, заявил он, настолько «точны», что самоуправление на Филиппинах «было бы похоже на самоуправление резервации апачей под руководством какого-нибудь местного вождя». Военный корреспондент Джон Басс разделял некоторые расовые взгляды экспансионистов, но был менее уверен в том, что применение силы на Филиппинах увенчается успехом. Написав в «Харпер мэгезин» о моро, или мусульманах с островов Сула и Минданао, он предсказал что эти люди, как и коренные американцы, в конце-концов уступят превосходящей расе. А пока, хотя их «земля обетованная» может процветать за счет табачных и кофейных плантаций, лучше всего оставить моро с их женами и Кораном наедине, заключил Басс. Если их заставят измениться, то, как он правильно предсказал, они будут сражаться.40

Многое делалось во имя мужского долга. В Мэдисоне, штат Висконсин, Мак-Кинли объявил, что поскольку армия и флот «принесли нам» новые территории американцы должны выполнять свои обязанности «с мужественной отвагой» и «по-мужски выполнять мужской долг». Теодор Рузвельт, сторонник активной жизни, настаивал на том, что военная служба укрепляет мужественность американцев, которую слишком большая цивилизованность имеет тенденцию подрывать. Американские мужчины, в частности, должны были подавать пример. «Глаза всего мира устремлены на нас» - заявил комиссар Филиппин Дин К. Вустер в своей речи перед видными чикагцами. Вустер вторил Джону Уинтропу, который в 1630 году определил пуританскую миссию словами: «мы будем как град на холме». К этому основополагающему воодушевлению, Вустер добавил строфу из новой поэму Редьярда Киплинга. В «Долге белого человека» Киплинг призывал американцев вновь взять на себя имперские обязанности по отношению к своим «заново покоренным, угрюмым племенам, наполовину детям, наполовину чертям».41

Как позже вспоминал один из министров, наиболее цитируемое объяснение Мак-Кинли его филиппинской политики было странно личным. Выступая в 1899 году, он настаивал на том, что ему не нужны были Филиппины, и «когда они пришли к нам, как дар богов, я не знал что с ними делать». Он описал, как молился на коленях о наставлении, когда ему пришло в голову, что было бы «трусостью и бесчестьем» вернуть острова Испании, «плохим делом» отдать их коммерческим соперникам Германии и Франции и невозможно было оставить их «анархии и бепорядку» под руководством неспособных филиппинцев. «Нам ничего не оставалось делать» - заключил он, - «Как взять их всех, дать образование филиппинцам, поднять их на новый уровень, цивилизовать и обратить в христианство». В этом рассказе о божественном руководстве Мак-Кинли забыл упомянуть, что большинство филиппинцев были обращенными католиками, или что на Филиппинах был университет старше Гарварда. Это объяснение, тем не менее, суммировало ключевые принципиальные, прагматические и предвзятые обоснования имперской политики президента.42

Антиимпериалисты также ссылались на принципы и национальные интересы, аргументируя выступления против политики США на Филиппинах. Чтобы изложить оппозиционную позицию, еженедельник «Коллиерс Уикли» пригласил республиканца Джорджа Ф. Хоара, уважаемого старшего сенатора Массачусетса и коллегу Лоджа. Хоар утверждал, что идет спор между Республикой и империей, между свободой и рабством, между Декларацией Независимости и империализмом. Придерживаясь своих принципов, Соединенные Штаты стали «самой сильной, свободной и богатой нацией на земле». Американцы отрицали бы свое собственное наследие, утверждал он, если бы вместо того, чтобы обращаться с народом Филиппин как с христианами, желающими независимости, они обращались бы с филиппинцами, как с примитивными людьми, которых нужно покорить чтобы американцы могли «использовать их землю как ступеньку к торговле с Китаем». Другие антиимпериалисты использовали сатиру, чтобы противопоставить политику США христианским ценностям. Уильям Ллойд Гаррисон-младший, сын известного аболициониста, переписал популярный гимн.

Для империалистов и антиимпериалистов, заинтересованных в расширении американской торговли Тихом океане, дебаты были сосредоточены на вопросе о том, способны ли филиппинцы сами по себе предоставить американцам те экономические возможности, которые они хотели. В своем ежегодном послании, которое теперь называлось «Послание о положении дел в Союзе», президент Мак-Кинли сказал нации, что филиппинцам «следует помочь… в более научных знаниях о производстве кофе, индийского каучука и тропических продуктов, на которые есть спрос в Соединенных Штатах». Антиимпериалистический сенатор Джордж Тернер из Вашинтона признал необходимость защиты «обширных интересов» Соединенных Штатов в Азии, но указал, что если Манила станет крупным торговым портом, то это будет за счет американских портов на тихоокеанском побережье. «Это принесет пользу главным образом пестрому иностранному населению, до которого нам нет никакого дела» - заключил Тернер. Он высказал предположение, что предоставив филиппинцам самим управлять страной, Соединенные Штаты могли бы заключить торговые договора с островами, не обременяя их своим управлением. Даже сенатор Хоар желал получить доступ к азиатским рынкам; он просто возражал против средств, с помощью которых Соединенные Штаты его получали. Так же поступили и редакторы «Харперс Уикли», которые считали, что Соединенные Штаты допустили ошибку на Филлипинах. Однако, вторя президенту, они пришли к выводу, что раз страна находится в состоянии войны, все должны объединиться, чтобы поддержать войска.44

Кроме того, гнев антиимпериалистов подпитывался еще и тем, что администрация злоупотребляла своей властью и обманывала общественность. Сенатор Хоар считал, что американский народ был введен в заблуждение, когда ему сказали, что филиппинцы были «варварами и дикарями» и совершили «неспровоцированное нападение… на наш флаг». Ссылаясь на «войну Мак-Кинли», антиимпериалисты обвинили президента в ведении войны военным авторитетом, а не декларацией Конгресса. Марк Твен считал, что американскому народу и филиппинцам продают «счет за товар» в котором фигурируют два разных типа цивилизации. «Для домашнего употребления» - считал он, «блага цивилизации» — справедливость, кротость, христианство, закон и порядок, воздержание, свобода, равенство, образование были красиво и привлекательно выставлены напоказ. Для экспорта на «языческий рынок», напротив, «цивилизация» означала кровь, слезы, разрушения и потерю свободы. Война, как он чувствовал, предала филиппинцев и «чистых молодых людей, посланных сражаться с ними». Твен пытался представить себе, что думают филиппинцы: «Должно быть, есть две Америки: одна, которая освобождает пленника, и другая, которая отнимает у него новую свободу бывшего пленника и затевает с ним ссору, не имея ничего, на чем можно было бы ее основать, а затем убивает его, чтобы получить его землю». Он сказал, что хотел бы посмотреть как Соединенные Штаты собираются выбраться из того, что стало «бардаком, трясиной».45

Дебаты вокруг войны стали еще более политизированными на президентских выборах 1900 года. Кандидат от Демократической партии Уильям Дженнинг Брайан призвал Конгресс рассмотреть вопрос о предоставлении независимости Филиппинам. Антиимпериалист и философ Уильям Джеймс надеялся, что если филиппинцы продержатся достаточно долго, то американцы придут в себя и отвергнут «империализм и идола национального предначертания, основанные на военном азарте и простом величии». Администрация и военные осудили антиимпериалистов за то, что они, по их мнению, поощряли филиппинцев к сопротивлению путем осуждения политики США. Уильям Говард Тафт справедливо полагал, что повстанцы будут продолжать борьбу в надежде на победу демократов в ноябре.46 Брайан сосредоточил большую часть своей кампании на филиппинском вопросе. Он объявил политику Мак-Кинли нарушением священной миссии Америки. Победоносный Мак-Кинли говорил о рабочих местах и экономическом росте. Рузвельт со своим эскортом вооруженных ковбоев вел кампанию за мужественный националистический республиканизм. На своей второй инаугурации в марте 1901 года Мак-Кинли начал свою речь с разговоров о валюте и закончил Филиппинами. «Мы не ведем войну против жителей Филиппинских островов. Часть из них ведет войну против Соединенных Штатов», - заявил он. «Гораздо большая часть населения признает американский суверенитет и приветствует его как гарантию порядка и безопасности для жизни, собственности, свободы личности, свободы совести и стремления к счастью».47

После переизбрания Мак-Кинли американские войска усилили репрессии. В мае 1900 года Отиса сменил Макартур, который отверг «благожелательную ассимиляцию», а вместе с ней и веру в то, что большинство филиппинцев действительно хотят американского правления. В декабре Макартур приказал американским войскам вести войну против гражданского населения во враждебных районах. Американцы применяли пытки, казнили пленных, насиловали женщин, грабили деревни и уничтожали сельскую экономику. Самый эффективный способ карать бойцов повстанцев, объяснял генерал Роберт П. Хьюз, это напасть на их женщин и детей. Фанстон, получивший теперь звание бригадного генерала, обманом заставил Агинальдо сдаться, притворившись пленником переодетых филиппинских разведчиков, проникнув в лагерь вождя, а затем взяв его в плен. Агинальдо призвал к прекращению сопротивления; несколько его генералов сдались, а многие партизаны разошлись по домам. Там где продолжались боевые действия, зверства совершали обе стороны. В провинции Батангас в 1901 и 1902 годах американцы использовали концентрационные лагеря, которые вызвали такое возмущение, когда Испания использовала их на Кубе. Примерно 200 000 филиппинцев умерли от болезней и голода. Полковник Артур Мюррей, выступавший против жестоких действий, которые могли бы сделать врагами гражданских лиц, считающихся дружественными, пришел к выводу, что если бы ему пришлось покончить с этим, он совершил бы «немного больше убийств и значительно больше бы сжег».48

Примирительная сторона политики США была возложена на Тафта, который был уверен в способности Соединенных Штатов обеспечить справедливость и порядок на островах. Он верил, что как только будут приняты законы, регулирующие земельные, горнодобывающие, банковские и транспортные операции, а также построены школы, дороги и больницы, за этим последуют процветание и предприимчивость. И все же его повсюду преследовали проблемы. По его словам, филиппинцы были невежественны и суеверны. «Нам придется сделать с ними все, что в наших силах». Глубокое разочарование Тафта было зарезервировано для своих соотечественников. Он осуждал военных США, которые относились к филиппинцам с жестокостью и предубеждением, потому что такое поведение давало больше рекрутов для повстанцев. Тафт пожаловался военному министру Элиу Руту на поведение американских гражданских лиц. «Вы знаете, что у нас есть американские оборванцы и дебоширы, которые не только злобны, но и глупы» - писал Тафт. «Они очень хотят, чтобы Конгресс дал им возможность открыть эту страну и развить ее, но вместо того, чтобы способствовать установлению мира и добрых отношений между американцами и филиппинцами, они постоянно создают проблемы.» Тафт, который пытался завоевать верхушку филиппинского высшего общества, пришел в отчаяние, когда приезжий конгрессмен объявил в интервью для прессы в Маниле, что филиппинцы - «всего лишь дикари, ведущие дикий образ жизни, совершенно неспособные к самоуправлению и не имеющие ни малейшего представления о том, что такое независимость». То же самое отношение к филиппинцам как к неполноценным, которое выражали экспансионисты, чтобы оправдать захват власти, теперь мешало усилиям администрации по его осуществлению.49

Тафт также должен был ответить на беспокойство Вашингтона по поводу новостных репортажей, описывающих Манилу как вертеп греха, пьянства и проституции. В противоположность заявлениям администрации о том, что их целью было принести христианству на Филиппинах духовный подъем, все выглядело так, будто американская оккупация островов подорвала моральные устои американских войск. Тафт обвинял негативную прессу в том, что она расстроила людей дома, но вынужден был признать, что эта характеристика была верной. Он в свою защиту отметил, что Манила, по крайней мере, была более трезвой, чем американские города ее размера. Армия, встревоженная распространением венерических заболеваний, создала систему обследования проституток и отправку больных в госпитали. Как отмечает историк Кристин Гансон, такие новости побудили антиимпериалистов оспорить представление администрации о своей политике как о цивилизаторской миссии. Критики заявили, что вместо усиления мужского благородства, империализм ведет к вырождению или «превращению в туземца».50

Дома Мак-Кинли сосредоточился на распространении информации о прогрессе. В своей последней речи, произнесенной в сентябре 1901 года на Панамериканской выставке в Буффало, штат Нью-Йорк, президент высоко оценил выставку за регистрацию «мирового прогресса». Превознося промышленный рост, коммерческое преимущество и новые коммуникационные технологии, он заявил: «Изоляция больше невозможна и нежелательна». Для обучения и развлечения миллионов посетителей, директора выставки построили филиппинскую деревню, их идеализированную версию Филиппин, наряду с мексиканскими, гавайскими, кубинскими, эскимосскими и японскими деревнями. Чтобы войти в одиннадцатиакровую филиппинскую деревню, посетители выставки проходили мимо солдат США, стоявших на часах у ворот. Оказавшись внутри, они видели сотню филиппинцев, тащивших повозки, католическую церковь и театр, где филиппинский оркестр играл «Звездно-полосатое знамя». Организаторы включили представителей более «примитивных племен» и решили не выставлять Агинальдо на всеобщее обозрение. Искусственный мировой порядок выставки был нарушен, когда Леон Чолгош, анархист и сын польских иммигрантов, застрелил президента. После смерти Мак-Кинли восемь дней спустя по всей стране были арестованы анархисты и социалисты, резко возросли требования об ограничении иммиграции, а цены на сувениры на выставке взлетели до небес.51

Администрация Теодора Рузвельта защищала продолжающийся конфликт и применяемые для борьбы в нем крайние методы. Под давлением сенатора Хоара, Сенат расследовал ход войны в апреле и мае 1902 года. В прессе появились сообщения о программе концентрации и практике применения пыток. Антиимпериалисты обошли военную цензуру на Филиппинах, опубликовав свидетельства очевидцев зверств, о которых сообщали вернувшиеся солдаты. Слушания под председательством сенатора Лоджа привели к легким штрафам для нескольких офицеров и военному трибуналу в отношении генерала Джейкоба Х. Смита, приказавшему своим войскам убить всех людей старше десяти лет на острове Самар. Военный трибунал для Смита закончился только выговором. Лодж заявил, что сожалеет о зверствах, но обвиняет в поведении американцев культуру филлипинцев. «Я думаю, что они были порождены условиями войны, которую вели сами филиппинцы, полуцивилизованный народ, со всеми тенденциями и особенностями азиатов, с азиатским безразличием к жизни, с азиатским предательством и азиатской жестокостью, окрасившими все и увеличившимися за триста лет владычества Испании» - объяснил он. Рузвельт опроверг сообщения об зверствах США. Он считал, что во время резни сиу Раненого Колена, в 1890-м году, американские войска вели себя хуже. Кроме того, он осудил критиков армии «которые ходят осторожно и живут в мягких местах Земли» за то, что они обесчестили «сильных людей, кровью и потом» страдавших и умиравших «чтобы принести свет цивилизации в темные места мира».52

4 ИЮЛЯ 1902 года, президент Рузвельт объявил войну на Филиппинах оконченной. Редакторы газеты «Вашингтон Пост» отмечали, что президенты Мак-Кинли и Рузвельт уже шесть раз пытались объявить о окончании войны. Филиппинская комиссия определила любое продолжение Филиппинского восстания «бандитизмом».53 Погибли сорок две сотни американцев и сотни тысяч филиппинцев. Боевые действия между филиппинцами и американцами продолжались до 1910 года, а против моро на Минанао — до 1935 года. Шесть лет спустя, в декабре 1941 года, японцы напали на Филиппины и разгромили американские войска во главе с сыном генерала Артура Макартура, генералом Дугласом Макартуром, который поклялся вернуться и освободить острова. Агинальдо, давний противник его отца, встал на сторону японцев. После Второй мировой войны Соединенные Штаты предоставили Филиппинам независимость 4 июля 1946 года, но сохранили крупные военно-морские и военно-воздушные базы на островах до начала 1990-х годов. Агинальдо, каким-то образом выживший, маршировал на первом параде в День независимости Филиппин, размахивая революционным флагом, который он впервые поднял в 1898 году.

Президент Мак-Кинли объявил о новой глобальной роли Соединенных Штатов, когда приобрел Филиппины. В течении многих лет американское правительство управляло Филиппинами в интересах влиятельных американцев, особенно тех кто имел влияние в Вашингтоне. «Любая связь между этими интересами и интересами филиппинского народа в целом — или, если уж на то пошло, американского народа в целом — была в основном случайной» - заключил историк Х. У. Брэндс. Соединенные Штаты превратились в тихоокеанскую державу, но расходы на содержание своей колонии превысили прибыль. Опыт американцев на Филиппинах укрепил их предпочтение экономической экспансии в Азии без прямого империализма. Мак-Кинли не колеблясь отстаивал интересы США. Например, в 1900 году президент направил 5000 солдат с Филиппин в Китай, чтобы присоединиться к другим имперским державам, подавившим поддерживаемое китайским правительством восстание против иностранного влияния, известного как Боксерское восстание. Приказав американским войскам сражаться за границей против признанного правительства без одобрения Конгресса, Мак-Кинли создал новую президентскую власть. И он доказал, что сенатор Лодж был прав. Приобретение Филиппин означало, что никакая другая держава не сможет «закрыть ворота Китая» перед Соединенными Штатами, включая Китай.54

Мак-Кинли, который по словам Рута, «всегда имел свой путь», утверждал, что следует воле народа, когда он формирует мнение.55 Он создал Белый Дом, как производителя новостей и через новые средства массовой информации передавал свои послания, которые уравновешивали принципы и интересы почти для всех: фанатичных экспансионистов, благотворителей и миссионеров, бизнесменов и размахивающих флагами зрителей на железнодорожных вокзалах по всей стране. Он представил Соединенные Штаты и себя как слуг высшей силы, выполняющих расширенную версию Манифеста Предназначения. Он заявил что «торговля следует за флагом» и флаг должен почитаться везде, где бы он ни развевался. Хотя он говорил о преимуществах новых рынков, доступа к природным ресурсам и повышения престижа, Мак-Кинли заверил американцев, что эта политика не была, в основном, направлена на личные интересы. Эта была «божественная миссия», в которой американцы взяли на себя ответственность направлять филиппинцев. Популярные фильмы, мультфильмы и выставки подкрепляли официальные сообщения о том, что эта миссия означает прибыль и славу. В то же время, подобные утверждения о моральном и материальном превосходстве Америки были опровергнуты затянувшейся войной, тяжелыми людскими потерями и репортажами о зверствах. Критики высказывали опасения, что война за империю, может нанести ущерб республике. И довод антиимпериалистов о том, что американцы должны не просто проповедовать свои демократические традиции за границей, но и фактически практиковать их, останется в силе.

Президент Теодор Рузвельт с удовольствием ассоциировал американскую экспансию с прогрессом цивилизации. Задача «правящей расы», как объявил Рузвельт в 1901 году, состояла в том, чтобы сделать филиппинцев «пригодными для самоуправления» или оставить их «впадать в пучину самоубийственной анархии». В своем ежегодном Послании 1902 года, он утверждал, что по мере того, как цивилизация расширялась в прошлом столетии, войны между цивилизованными державами уменьшались. «Войны с нецивилизованными державами» - объяснял Рузвельт - «в значительной степени являются лишь вопросами международного полицейского долга, необходимыми для благополучия всего мира».56 Его преемникам предстояло определить, кто был цивилизован, а кто нет.

В РЕЗУЛЬТАТЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ, президент Вудро Вильсон стремился к созданию нового мирового порядка, основанного на американских принципах и интересах и возглавляемого Соединенными Штатами. После трех лет пребывания в стороне от европейского конфликта президент решил, что Соединенные Штаты должны приложить руку к его прекращению. Уверенный в своем моральном и экономическом превосходстве, он верил что Соединенные Штаты спасут цивилизацию от варварства. На войну он принес с собой план мирного урегулирования. Он бросил вызов империализму Старого Света, отстаивая принцип самоопределения, который позволял людям самим выбирать себе правительства. Он призывал к капитализму открытых дверей и выступал за международную систему коллективной безопасности. Либеральный интернационализм Вильсона проецировал мировой порядок, в котором Соединенные Штаты будут процветать. Американцы пойдут на войну, заявил он, чтобы сделать мир безопасным для демократии.

Сын пресвитерианского священника, набожный Вильсон верил, что Бог предопределил его президентство. Бывший профессор истории и политики, президент Принстонского университета и губернатор штата Нью-Йорк от Демократической партии, он победил действующего президента, республиканца Уильяма Говарда Тафта и кандидата от третьей партии, бывшего президента Теодора Рузвельта, в 1912 году. Вильсон следил за принятием прогрессивных реформ, направленных на восстановление морали, порядка и экономических возможностей во времена корпоративной консолидации и социальных беспорядков. Он привнес эту же программу реформ в международные дела, предложив ее в качестве альтернативе войне и революции. Хотя он был известен своими блестящими речами в поддержку демократического идеализма и интернационализма, он часто использовал американскую мощь для отстаивания национальных интересов. В период с 1913 по 1917 год он отдал приказы на военную интервенцию на Кубу, в Гаити, Доминиканскую республику, Гондурас, Никарагуа и Мексику. По мнению Вильсона, противоречия между пропагандой демократических идеалов и утверждением мощи США через военное вмешательство были разрешены его убежденностью в том, что было лучше для Соединенных Штатов, будет лучше для всего мира.

Когда Вильсон привел Соединенные Штаты на Первую Мировую войну, он создал пропагандистское агентство — Комитет по Общественной Информации (КОИ), чтобы заручиться поддержкой общественности. В нем сочетались самые современные методы убеждения с посланиями американского величия. Выдающийся образ крестоносца, увиденный в кино, плакатах и рекламе, изображал американцев как спасителей цивилизации, спасающих невинных союзников и побеждающих злобного врага. Следуя по стопам Мак-Кинли, Вильсон прославлял единство Севера и Юга во время кризиса. Родившийся в Вирджинии, он был первым южанином, ставшим президентом после Гражданской войны. Вильсон превозносил «старый дух рыцарской галантности» перед съездом ветеранов Конфедерации в день регистрации в июне 1917 года, когда десять миллионов человек зарегистрировались для призыва.1 Тема единства не охватывала всех в равной степени. Расовым и религиозным меньшинствам уделялось мало внимания в пропагандистских образах, которые перекликались с популярными историями крестовых походов, как борьбы между белыми христианами и темнокожими язычниками. Чтобы соответствовать роли врага, германцы, хотя и белые и христиане, стали бесчеловечными варварами, так же как и монголы, называемыми гуннами, в пятом веке вторгшиеся в Европу, предводительствуемые Атиллой. Даже если образ крестоносца поддерживал консервативные ценности элиты, мужского лидерства, он также удовлетворял прогрессивных реформаторов, продвигавших моральную добродетель и социальную справедливость. Важно отметить, что пропагандисты превратили образ из средневековой Европы в тот, что прославлял американское единство, прогресс и идеализм.

Администрация Вильсона совмещала пропаганду с управлением новостями. Речи президента и «история наших мальчиков в окопах, это самая лучшая пропаганда, которую видел мир» - воскликнул Джеймс Керни из КОИ.2 Администрация считала, что новостные сюжеты должны подкреплять правительственную интерпретацию событий. Когда в 1916 году Вильсон решил послать войска под командованием генерала Джона Першинга в Мексику, чтобы покарать лидера повстанцев Панчо Вилью за налеты через границу, Белый Дом попросил репортеров «быть достаточно любезными, чтобы помочь администрации предоставить американскому народу свое мнение об экспедиции».3 Ее мнение состояло в том, что эта экспедиция не является интервенцией. В Мексике наступление 10000 американских войск, безусловно выглядело интервенцией, особенно когда они столкнулись с мексиканскими правительственными войсками. Что касается репортеров, то они оказались в центре внимания, дав по словам корреспондента «Ассошиэтед Пресс» Артура Свитсера, «несколько прекрасных историй и конечно, много пропаганды».4

Помимо использования управления новостями для определения политики, администрация Вильсона также ввела обширную цензуру для защиты военных операций за рубежом и подавления инакомыслия внутри страны. Она определила разногласия с официальной линией как вражескую пропаганду. Когда Вильсон заявил, что «единственно возможное противоядие для немецкого яда, который распространяется… над землей — правда», под правдой он подразумевал свою версию событий.5 Эта попытка контролировать военные сообщения и новости сверху вниз отражала убежденность Вильсона и его помощников в том, что они знают, что лучше всего знать общественности. Но не все согласились. В редакционной статье бостонской газеты «Дейли Глоуб» говорилось, что американцы не будут терпеть призыва их людей и собственности «если правда также попадет под призыв» и заявлялось: «в борьбе за правду демократия должна знать правду». Такие настроения оказались выдачей желаемого за действительное во время Первой мировой войны.6

Жесткое развертывание пропаганды администрацией Вильсона непосредственно влияло на успех ее военных целей. Во-первых она должна была создать достаточную внутреннюю оппозицию Германии, чтобы перейти от своей первоначальной позиции нейтралитета к войне. Во-вторых, во время войны она способствовала драматическому и чрезмерно упрощенному изображения столкновения между цивилизацией и варварством, преуменьшая различия между союзниками и представляя американцев как бескорыстных спасителей. Наконец, как только война закончилась, Вильсон не смог достичь большинства своих военных целей на мирных переговорах, а затем также не смог получить достаточной поддержки для ратификации Сенатом мирного договора. Администрация подняла пламенный национализм во время войны, но не смогла достичь консенсуса для либерального интернационализма во время мира.

КОГДА В 1914 ГОДУ ЕВРОПА ВСТУПИЛА В ВОЙНУ, все воюющие стороны утверждали, что их дело благородно и в то же время стремились к самовозвеличению. Из всех центральных держав Германия была самой амбициозной. Она планировала расширить свои восточные границы, получить больше территории от Франции, занять побережье Ла-Манша и контролировать внешние сношения Бельгии. Более слабые Австро-Венгерская и Османская империи боролись за сохранение своих территорий. Антанта или союзные державы во главе с англичанами и французами стремились предотвратить немецкое господство в Европе, освободить Бельгию и вернуть Эльзас Франции. Они также хотели получить территорию, особенно на Ближнем Востоке, где британские войска объединились с арабами против их османских владык. Их восточный союзник, Россия, поглядывала на выход в Средиземное море через турецкие проливы.

Обе стороны вспоминали древнюю славу, используя символ воина-рыцаря, чтобы изобразить битву как упражнение в мужественной чести и аристократическом лидерстве, а также используя современные технологии для ведения войны на истощение. В битве на Сомме, начавшейся в июле 1916 года британские войска в течении восьми дней обстреливали вражеские позиции, а затем плечом к плечу наступали из окопов. В первый же день немецкие пулеметчики убили 20000 человек. Через четыре месяца немецкие войска отступили на четыре мили, потери составили 600 000 союзников и 750 000 убитых немцев. В отличии от колониальных конфликтов, знакомых всем вовлеченным в них имперским державам, число погибших с обеих сторон было ужасающе велико.

Президент Вильсон провозгласил американский нейтралитет. Он считал президента «единственным национальным голосом» в государственных делах, особенно в обществе, разделенном между бизнесом и трудом, консерваторами и реформаторами, туземцами и иммигрантами. Вильсона беспокоила возможность того, что американцы, миллионы из которых имели родственные связи за границей, могут обернуться друг против друга, если Соединенные Штаты встанут на чью-нибудь сторону. Он попросил прессу помочь сохранить ему спокойствие в стране. Президент регулярно проводил запланированные пресс-конференции один или два раза в неделю, предоставляя журналистам Белого дома подготовленное заявление по выбранному им вопросу. Однако через год после начала войны он дистанционировался от регулярных контактов с прессой, предоставив своему популярному пресс-секретарю Джозефу Тумалти каждое утро встречаться с журналистами. Президент также хотел бы иметь возможность напрямую общаться с общественностью, не полагаясь на прессу, чтобы правильно донести свои послания. Он предложил, чтобы его призыв к нейтралитету был напечатан и вывешен в почтовых отделениях по всей стране, которые Государственный департамент согласился финансировать. Вильсон и государственный секретарь Уильям Дженнинг Брайан также организовали вариант этого призыва для кинотеатров: «Президент Вильсон попросил американцев сохранить абсолютный нейтралитет во время войны за рубежом. Пожалуйста, воздержитесь от аплодисментов при просмотре этой картины».7

Хотя Вильсон публично провозгласил нейтралитет, он неоднократно становился на сторону Антанты. Будучи поклонником британских политических традиций, он также знал, что господство Королевского флота на морях защищало десятилетия американской экономической экспансии. А теперь война дала толчок американской экономике. Американские банкиры ссудили два с половиной миллиарда долларов Антанте и 27 миллионов долларов Центральным державам. Американские компании продавали продовольствие, топливо и сталь на миллиарды долларов обеим сторонам, но все больше и больше Антанте. Британский и германский флоты пытались помешать американским поставкам достичь своих врагов с жестокими результатами. Британская блокада была направлена на то, что бы уморить голодом гражданское население на германском внутреннем фронте; немецкие подводные лодки торпедировали корабли, движущиеся через зону военных действий в Атлантике.

Эти военно-морские стратегии поставили американцев перед дилеммой. Должно ли правительство США заботиться о защите американских граждан, которые путешествуют и торгуют по всему миру? Обеспокоенный тем, что гибель американцев вызовет призывы к войне, Брайан хотел запретить всем гражданским лицам путешествовать на кораблях враждующих сторон. Представитель штата Техас Джефф Маклемор и сенатор Томас Гор предложили популярные резолюции, призывающие президента предостеречь гражданских лиц от таких поездок. Вильсон не согласился. Он убедил членов Конгресса отступить, заявив что они не должны вмешиваться в полномочия президента по ведению иностранных дел и что дебаты в Конгрессе по таким вопросам демонстрируют миру слабость. В этом вопросе законодатели, такие как сенатор Генри Кэбот Лодж, который обычно утверждал внешнеполитические полномочия Конгресса, оставались спокойными, потому что они поддерживали позицию Вильсона. Президент заявил, что Германия будет нести ответственность за уничтожение любой американской жизни или имущества. Американцы должны иметь доступ к миру считал он. В 1916 году Вильсон заявил на встрече коммивояжеров в Детройте, что они должны агрессивно конкурировать за зарубежные рынки, неся с собой «свободу, справедливость и принципы гуманности», куда бы они не пошли. «Идите и продавайте товары» - убеждал президент - «которые сделают мир более комфортным и счастливым, и превратят их в основы Америки».8

Тем временем немецкое и британское правительства развернули свои собственные пропагандистские кампании в Соединенных Штатах. Германия хотела сохранить нейтралитет Соединенных Штатов, но ее пропаганда выдавала непонимание того, кто находится у власти в американском обществе. Это привлекло американцев немецкого происхождения, тем самым усилив и без того значительную подозрительность к группам иммигрантов и лицам иностранного происхождения. Немцы также обратились к афроамериканцам с обещаниями поддержки равенства в то время, когда «Ку-клукс-клан» переживал второе рождение. Кроме того, немецкие агенты совершали акты саботажа, пронося контрабандой бомбы на борт кораблей, перевозивших оружие союзникам. Британцы, которые хотели втянуть Соединенные Штаты в войну, были более эффективны. Они перерезали телеграфный кабель между Соединенными Штатами и Германией, сделав американцев зависимыми от британских источников новостей о войне. Они нацелились на основную прессу, бизнес-лидеров и университетских профессоров как на влиятельных проводников своего дела. Наконец, они привели яркие доводы в пользу того, что изображали войну как соревнование между цивилизацией и варварством.9

Англичане представляли преувеличенные версии реальных событий, создавая образ немцев, который впоследствии переняли американские пропагандисты. Когда немецкая подводная лодка торпедировала роскошный британский лайнер «Лузитания» у берегов Ирландии в мае 1915 года, утонули тысяча пассажиров, включая 128 американцев и боеприпасы, предназначенные для войск Антанты. Британская и американская пресса объявила немцев убийцами невинных женщин и детей. Немцы указывали, что их посольство поместило в нью-йоркских газетах объявления, предупреждающие американцев против поездок на британских кораблях, в то время как дома они чествовали капитана подводной лодки, как национального героя. Справедливо подозревая что «Лузитания» перевозит боеприпасы, Брайан считал, что Соединенные Штаты должны показывать пример христианской демократии протестуя как против использования Британией пассажиров в качестве живого щита, так и против подводной войны Германии против гражданских лиц. Он ушел в отставку, когда Вильсон отказался оспаривать политику Великобритании и потребовал от Германии прекратить атаковать невоенные корабли без предупреждения. В мае 1916 года Германия согласилась на требования Вильсона, отчасти потому, что ей требовалось время для производства большего количества подводных лодок.10

Через несколько дней после потопления «Лузитании» британцы опубликовали доклад Брайса о немецких зверствах в Бельгии, совершенных после немецкого вторжения в 1914 году. Составленный лордом Брайсом, уважаемым бывшим послом в Соединенных Штатах, доклад был основан на непроверенном сочетании свидетельств очевидцев и слухов, собранных от гражданских лиц. Хотя большинство неподтвержденных сообщений называли взрослых мужчин жертвами немецкой жестокости, те немногие, которые подробно описывали изнасилования женщин, убийства детей и нанесение детям увечий, вызвали возмущение среди американцев. Предполагаемое «отрубание рук», отмеченное в докладе, было широко признано фактом. Англичане, а затем и американцы обвинили немецких военных в проведении целенаправленной и систематической политики террора против гражданского населения. Немцы пытались противостоять смешению фактов, мифов и слухов в докладе Брайса с их собственным докладом, в котором подчеркивались зверства, совершенные французскими и бельгийскими гражданскими лицами, ставших партизанами. Например канцлер Германии Теобальд фон Бетманн Хольвег заявил американским военным корреспондентам: «бельгийские девушки выкололи глаза немецким раненым солдатам на поле боя». Немецкие военные обеспечивали контролируемый доступ американских корреспондентов на линию фронта. Пятеро подписали заявление, в котором отрицали обвинения в зверствах, а трое отказались; все согласились, что вторжение привело к многочисленным смертям и разрушениям. Британская версия, осуждающая зло германского милитаризма, тем не менее доминировала в американских СМИ, подкрепляясь новостями о том, что немецкие войска уничтожали исторические и художественные ценности, ведя индустриальную войну на западном фронте. Нарушение Германией нейтралитета Бельгии, гарантированного международным правом, было расценено как «изнасилование Бельгии».11

Американцы принимали или отвергали эти пропагандистские кампании в зависимости от своей позиции относительно войны. Рассказы о германском варварстве оправдывали призыв националистов Теодора Рузвельта и его бывшего военного министра Элиу Рута к военной готовности. Избегая прямого требования войны, движение за готовность вместо этого призывало к наращиванию военного потенциала, всеобщей военной подготовке и «патриотическому воспитанию» в школах. По словам Генри Стимсона, протеже Рута, который служил военным секретарем президента Тафта, движение стремилось научить американцев быть более послушными и дисциплинированными. Рузвельт осуждал, как трусов, тех кто не соглашался,. Десятки тысяч человек прошли маршем по Пятой авеню в Нью-Йорке в мае 1916 года. Одна большая электрическая вывеска гласила: «Абсолютная и безоговорочная преданность нашей стране». Радикальный литературный критик Рэндольф Борн язвительно заметил, что те же самые люди, которые умудрялись игнорировать ужасы мирного времени, связанные с эксплуататорским трудом и угнетенными меньшинствами на родине, были возмущены ужасами военных злодеяний в Бельгии. Хотя другие присоединились к Борну в вопросе о походе на войну, давление усилилось, чтобы приравнять лояльность к поддержке. Когда Брайан подал в отставку, Администрация президента приняла резолюцию, согласно которой ничего «непатриотичного», сказанного недавним госсекретарем, не должно быть сообщено. Обвиненный в том, что он не американец, Брайан задал вопрос: «Когда это стало непатриотичным для гражданина отличаться от президента?».12

В противовес движению за готовность пацифисты утверждали, что войне не принесет ничего хорошего. Сенатор Роберт Лафолдет считал, что упорно проводимые прогрессивные реформы будут проиграны, если страна мобилизуется. Основательница дома поселений Джейн Аддамс организовала международную Лигу за мир и свободу, которая призвала президента добиваться разоружения, прекращения колониальных империй и создания международной миротворческой организации. Другие американцы отвергли дихотомию цивилизации против варварства, ради одного из них. Радикальные профсоюзы и социалисты выступали против войны в Европе как капиталистической войны, осуждая обращение с английскими и немецкими рабочими как с пушечным мясом. Они указывали, что если ведущие американские бизнесмены, поддерживающие войну, добьются своего, то на войну будут отправлены люди из рабочего класса. Представитель афроамериканцев У. Э. Б. Дюбуа рассматривал войну как продолжение имперского соперничества, написав, что «цивилизованные нации борются, как бешеные собаки, за право владеть и эксплуатировать… более темные народы».13

Администрация Вильсона говорила о мире, но перешла к интервенции, поскольку она определила усиление глобальной роли Соединенных Штатов. Тумалти сообщил президенту, что народ не желает следовать пацифизму Брайана и не принимает милитаризм Рузвельта. Они нуждаются, считал Тумалти, «в развлечениях и руководстве».14 Вильсон, как и президент Мак-Кинли, обратился к публике, совершив в 1916 году, в год президентских выборов, поездку на поезде с национальным выступлением. Он поддержал готовность, призывая к наращиванию флота и удвоению численности армии. «Мы участвуем, нравится нам это или нет, в жизни мира» - заявил Вильсон. «Интересы всех наций — это и наши собственные интересы»15. Обращаясь к обеим сторонам, Вильсон провел тщательную и в конечном счете, скрытую, кампанию по переизбранию за сильную оборону и с лозунгом «Он удержал нас от войны». Вильсон снова попытался положить конец войне и потерпел неудачу в посредничестве, призывая к миру без победы. В частном порядке, новый государственный секретарь Вильсона Роберт Лэнсинг с удовлетворением наблюдал за перемещением экономической мощи из Европы в Соединенные Штаты. «Они должны прийти к нам за деньгами. Это точно» - сказал Лэнсинг в ноябре 1916 года. «И с помощью этой силы, мы сможем ими управлять».16

Вильсон, явившись в сопровождении кавалерийского эскорта на Капитолийский Холм 2-го апреля 1917 года, нарушил традицию, лично попросив объединенное собрание Конгресса об объявлении войны. Недовольство американцев Германией нарастало. Столкнувшись с серьезной нехваткой продовольствия, Берлин сделал ставку на возобновление подводной войны против американских судов в январе 1917 года. Немецкое командование считало, что оно сможет заставить союзников сдаться до того, как американские военные будут готовы к битве. Кроме того, германский министр иностранных дел Артур Циммерман направил Мексике телеграмму с приглашением присоединиться к Германии и сражаться с американцами, чтобы вернуть Техас, Нью-Мехико и Аризону. Перехваченная в феврале до того, как она достигла Мехико и просочилась в американскую прессу, телеграмма Циммермана вызвала опасения вторжения. В марте немецкие подводные лодки потопили три американских торговых судна. Уже тогда администрация задавалась вопросом о силе общественной поддержке войны. В дни, предшествовавшие изобретению опроса общественного мнения, Лэнсинг спросил репортера Артура Свитсера, может ли «Ассошиэйтед Пресс» опросить своих корреспондентов на Среднем Западе об общественном мнении в регионе, который считался наименее склонным к войне. Свитсер ответил, что такие действия будут противоречить правилам «Ассошиэйтед Пресс» и предположил, что это могут сделать сотрудники Службы внутренних доходов. Лэнсинг сказа, что они могут, как и почтмейстеры, но правительство не хочет казаться причастным к опросу.17

В своем послании о войне, Вильсон заявил что Соединенные Штаты будут бороться за освобождение народов мира, включая народ Германии. Напомнив о Декларации Независимости, Вильсон пообещал: «Мы посвятим наши жизни и наши состояния» чтобы сделать мир свободным. Его волнующая речь, встреченная громкими аплодисментами членов Конгресса, призывала к тому, чтобы неотъемлемые права американцев стали всеобщими правами. Лафоллет выступил против дела президента. Он сказал, что Великобритания, как и Германия, нарушила международное право, но президент сотрудничал с одной и призывал к войне с другой. Если Соединенные Штаты действительно собираются сражаться за демократию, спросил сенатор, почему бы не сражаться за распад Британской империи и самоуправление Ирландии, Египта и Индии, а также за конец немецкой автократии? Наконец он предположил, что американский народ был введен в заблуждение, одурачен и замолчал. Пока он говорил, большинство его коллег-сенаторов покинули зал. Конгресс проголосовал за объявление войны с перевесом 82 против 6 в Сенате и 373 против 50 в Палате представителей. «Я не участвую в крестовом походе» - сказал сенатор Уильям Бора из Айдахо, голосуя «за». «Я лично воюю за своих соотечественников и их права».18

ВИЛЬСОН РЕШИЛ СОБРАТЬ ТРЕХМИЛЛИОННУЮ АРМИЮ, обучить ее и вооружить, а затем переправить через немецкие подводные лодки в Европу. Он знал, что это означает полную мобилизацию: «Это не армия, которую мы должны сформировать и подготовить к войне, это нация».19 Закон об отборе на военную службу от 18 мая 1917 года обязывал мужчин в возрасте от 21 до 30 лет (позднее он был расширен от 18 до 45 лет) записываться для участия в призыве и обеспечивал две трети армии. В отличии от Гражданской войны, испано-американской войны и Филиппинской войны, когда большинство солдат было добровольцами и служило в униформах своих штатов, эпоха Первой мировой войны рассматривала призыв как справедливый и эффективный способ воспитать национальную армию. Девяносто процентов призывников были холостяками. Семьдесят процентов из них были рабочими или батраками. Около 100 000 человек не говорили по английски.20 Для мобилизации промышленности администрация учредила Комитет военной промышленности и и Комитет военного труда. Чтобы мобилизовать общественное мнение, Вильсон издал правительственное распоряжение о создании Комитета общественной информации, обязав его представлять «абсолютную справедливость дела Америки» и «абсолютное бескорыстие целей Америки».21

Начатый в духе прогрессивных реформ, КОИ предполагал что война может выявить лучшее в американском народе, если она будет иметь правильное направление. Во главе его стоял бывший журналист, любитель покопаться в грязи, Джордж Крил. Преданный своему делу и президенту Вильсону, энергичный Крил собрал воедино правительственных чиновников, профессоров, журналистов, художников и специалистов по рекламе. Внутренняя секция Комитета Общественного Мнения была укомплектована реформаторами, которые считали что мобилизация может способствовать достижению их целей объединения классов, ассимиляции иммигрантов и распространения демократии. Опытные в использовании отчетов о расследованиях для возбуждения общественного негодования против детского труда, правления боссов и корпоративной коррупции, они хотели распространить свои достижения в области внутренних реформ на весь мир, чтобы сделать его лучшим местом для жизни. Иностранная секция Комитета вела пропаганду за рубежом, имея представительство в тридцати странах. Придерживаясь прогрессивных представлений о компетентности и эффективности, Комитет общественной информации использовал средства массовой информации, чтобы призвать американцев завербоваться, экономить и покупать облигации, все время объясняя, почему Соединенные Штаты должны сражаться. В эпоху, предшествующую радио и телевидению, КОИ в идеале хотел, чтобы все американцы одновременно слышали и видели одни и те же пропагандистские сообщения, распространяемые плакатами в общественных местах, ораторами на клубных собраниях, кинохроникой в местом театре, рекламой в журналах и репортажами в газетах. Крил назвал КОИ «огромным предприятием в области продаж, величайшим в мире приключением в области рекламы».22

Военный министр Ньютон Бейкер провозгласил философию КОИ как «вера в демократию… вера в факты».23 Однако с самого начала служащим КОИ было бы трудно придерживаться фактов и апеллировать к разуму, а не прибегать к сенсациям. Еще в мае 1917 года пресс-секретарь Тумалти, обеспокоенный тем, что «праведный гнев» народа еще не был вызван, предложил президенту использовать историю немецких бесчинств против бельгийцев, чтобы показать американцам как «наш собственный народ может пострадать, если восторжествует немецкая автократия».24 Действительно, немецкие зверства и германская угроза Соединенным Штатам стали ключевыми темами пропаганды военного времени. Вместо того, чтобы просвещать американцев о том, что может быть вовлечено в создание нового мирового порядка, эти репортажи предполагали, что как только враг будет побежден, мир будет в безопасности.

Крилл считал что пресса — это величайшая сила на Земле, потому что «мы знаем только то, что она нам говорит».25 Через свой отдел новостей КОИ сообщал прессе, что следует сказать общественности. В то время репортажи в столице имели репутацию случайных и бессистемных. «Насколько я могу судить» - рассказывал Свитсер - «Газетчики околачиваются довольно близко к большим людям, регулярно встречаются с ними в определенные часы в пресс-центре и много сплетничают и воображают».26 Для Крила эта практика блужданий и шатаний оставляла слишком много шансов. Кто знает, что репортеры могут спросить у чиновников и что те ответят? Он считал что ситуация требует подготовки, координации и обнародования всех официальных военных новостей КОИ от имени Белого Дома, армии, военно-морского флота, Департамента юстиции, министерства труда и военных ведомств, включая Национальный комитет по военному труду, Комитет по военной промышленности и Комитет по военной торговле. Какая информация будет обнародована и когда, часто решал президент Вильсон. Тумалти уступил КОИ, отменив свои ежедневные пресс-конфереции. Госдепартамент, где бесцветный Лэнсинг ненавидел яркого Крила, управлял собственным бюро по связям с общественностью, не сотрудничая с КОИ. Департамент попросил прессу не печатать статьи о политике правительства без одобрения департамента, которое он затем отказался дать, ну или так жаловался либеральный журнал «Нью репаблик». Вашингтонские репортеры, которые по большому счету хотели поддержать военные действия, ворчали по поводу официального неодобрения, но приняли свою новую роль, описанную Свитсером, как «мальчиков-посыльных для подачек».27

Отдел новостей КОИ работал двадцать четыре часа в сутки, производя штабеля информации, которую пресса использовала добровольно и часто. Он печатал официальный бюллетень, ежедневный отчет о деятельности правительственных ведомств, положения военного времени и президентские прокламации — упражнение, которое доказывало, что «вера в факты» иногда может быть скучной. Одним из исключений были внимательно прочитанные списки погибших, которые увеличили объем бюллетеня с восьми до сорока страниц в 1918 году. Для более занимательных разделов отдел синдицированных функций КОИ набирал романистов и авторов коротких рассказов для написания патриотических историй для воскресных изданий. Каждую неделю бюро карикатур отправляло национальным карикатуристам предложения по темам, собранным из тридцати одного правительственного ведомства. Они включали в себя инструкции, чтобы вызвать больше медсестер или препятствовать воскресным автомобильным поездкам. Другие дискредитировали отечественную критику войны. Например, чтобы опровергнуть обвинения радикальных профсоюзов в том, что Соединенные Штаты вступили в войну для защиты миллиардов долларов, которые финансисты и банкиры ссудили союзника, карикатуристам было предложено показать, что характеристика войны как «войны богачей» была ложью, распространяемой немецкой пропагандой.28

Отдел гражданского и обучающего сотрудничества лучше всего иллюстрировал внутреннюю борьбу КОИ между просвещением и воспламенением общественности. Под руководством Гая Стэнтона Форда, профессора истории Миннесотского университета отдел выпустил более девяноста брошюр, объясняющих ход войны. В «Немецкой военной практике», опубликованной в ноябре 1917 года, авторы КОИ подчеркивали подлинность высказываний, цитируя немецких генералов, политических лидеров и простых солдат, позволяя тем самым врагу осудить себя. Самая известная цитата была из речи кайзера Вильгельма в 1900 году, обращенной к немецким войскам, готовящимся вступить в бой с «боксерами» в Китае. Император приказал им не проявлять милосердия, как гунны царя Атиллы, и «открыть путь для культуры раз и навсегда». В брошюре объяснялось, что многие немецкие политические лидеры осудили эту речь в Рейхстаге, тем самым показав Германию как нацию с парламентом, политическими партиями и различными взглядами, Германию, которая редко появлялась в большинстве материалов КОИ. Однако в большинстве цитат, отобранных для этой брошюры, немцы рекомендовали использовать чрезмерную силу в военное время, тем самым укрепляя образ немцев как терроризирующих зверей.29

Отдел также нацелил материалы на охват 22 миллионов учащихся в 100000 школьных округах и через детей, их родителей. Для учителей и учеников Висконсина Альберт Г. Сэнфорд из Подготовительной школы штата в Лакроссе составил из документов КОИ курс обучения под названием «Почему Соединенные Штаты находятся в состоянии войны». Причина номер один была в том, что «На нас напали Германия и Австрия». Сэнфорд не представил доказательства фактического нападения на Соединенные Штаты, но перечислил такие агрессивные действия как немецкие подводные лодки, топящие корабли с американскими гражданами, немецкие и австрийские заговоры, направленные на то, чтобы расшевелить американских рабочих и совершить промышленный саботаж, немецкие попытки вызвать нелояльность среди американцев немецкого происхождения и немецкий сговор с Мексикой против Соединенных Штатов. Другой причиной было безжалостное обращение Германии с малыми нациями, особенно ужасные зверства, совершенные в Бельгии. Последняя причина заключалась в стремлении Германии доминировать на земном шаре с империей, простирающейся от Северного моря до Персидского залива. Немцы, объяснил Сэнфорд, утверждают что «они — раса избранная Богом, чтобы править миром». Он признал что немцы имеют право верить в свое превосходство, «но не навязывать свои системы другим народам». Если Германия победит в Европе, заключал Сэнфорд, она вторгнется в Соединенные Штаты.30

Художники превратили эти объяснения в яркие плакаты, изображающие немецких монстров, идущих завоевывать мир. Отдел изобразительной рекламы КОИ, возглавляемый знаменитым иллюстратором Чарльзом Даном Гибсоном и отдел рекламы хотели вызвать эмоции. Как и министерство финансов, убеждающее людей покупать облигации. Облигации окупили две трети стоимости войны в 33,5 миллиарда долларов. Возросшие налоги, которые ложились еще большим бременем на корпорации и богатых, к ужасу таких высокопоставленных республиканцев как сенатор Лодж, оплатили оставшуюся треть. Эти отделы с большим энтузиазмом использовали пропаганду зверств, чем остальные члены КОИ. Правительственные учреждения, такие министерство сельского хозяйства, топливная администрация, и министерство финансов, а также неправительственные группы, включая Молодежную Христианскую Организацию, Христианский союз женской молодежи и Красный Крест определяли сообщения, а художники КОИ предоставляли изображения.31

Чтобы стимулировать призыв, КОИ напечатал пять миллионов экземпляров самого известного плаката Первой мировой войны, Дяди Сэма авторства Джеймса Монтгомери Флэгга, который говорил: «Я нуждаюсь в тебе». Его художники создали 2500 притягивающих взор и поучительных рисунков, которые были отпечатаны в двадцати миллионах плакатах, больше чем во всех воюющих странах вместе взятых. Ранее использовавшиеся для рекламы, плакаты стали политическими инструментами, использующие символы, лозунги и знакомые истории для убеждения. Призывные плакаты и плакаты о свободе призывали американских мужчин победить неуклюжих обезьяноподобных созданий, нападающих на женщин и детей, используя лозунг «Помни Бельгию». Напротив, американские солдаты были изображены как «наши мальчики», полные юношеского мужества и жизнерадостности. На вербовочных плакатах была изображена мать, передающая своего сына Дяде Сэму, а армейские парни превращаются в мужчин с характером рыцаря-крестоносца. Плакаты для Христианского союза молодежи, Красного Креста и Армии Спасения показывали обнадеживающие фотографии «мальчиков» во Франции, пьющих кофе с пончиками и поющих песни. «Пончиковая девочка» Армии Спасения олицетворяла добродетельную американку, за защиту которой сражались «мальчики». Их наградой за хорошо выполненную работу будет возвращение домой и женитьба на такой же милой девушке.32

Реклама, как и карикатуры, приравнивала слухи и инакомыслие среди американцев к немецкой пропаганде. Одна из них изображала двух женщин, пьющих чай с заголовком «Сплетни, которые стоят человеческих жизней!». Читатели узнавали, что распространяя слухи типа «это война бизнесменов» они будут усиливать недовольство и продлевать войну. Эта ложь, начатая немецкими шпионами, объясняла реклама, «убьет наших мальчиков во Франции!». Другие объявления призывали американцев скрывать любые тревоги и быть оптимистичными. «Пиши только радостные вести солдатам на фронте» - говорило одно из них. Другая инструктировала читателей, что если «наши мальчики могут улыбаться и петь» в бою, гражданские должны взбодриться, купить облигации займа и поддерживать нормальный ход бизнеса, делая покупки.35 Читатели обычно видели эти объявления в журналах по одному за раз. При просмотре подряд, они представляют собой головокружительный разброс сообщений от вторжения немцев, калечащих детей, до необходимости быть веселыми и ходить по магазинам.

КОИ способствовал объединению, ориентируясь на людей, обычно отстраненных от руководства и ответственности. Плакаты призывали детей внести свой вклад. Триста тысяч бойскаутов продавали облигации, распространяли брошюры КОИ, возделывали сады и патрулировали побережье. Для мобилизации женщин, отдел женской военной работы сотрудничал с женскими организациями и рассылал поучительные статьи в газеты и журналы. Плакаты призывали женщин заняться уходом за больными, вязанием носков и работой, оставленной солдатами. КОИ тайно финансировал и управлял Американским Альянсом за труд и демократию, предположительно независимой организацией лейбористов, возглавляемой лидером Американской Федерации Труда Сэмюэлем Гомперсом. Эта группа, имеющая 150 отделений в сорока штатах, распространяла миллионы брошюр, проводила массовые собрания и выступала за восьмичасовой рабочий день и участие трудящихся в управлении. Апеллируя к их патриотизму, КОИ надеялся сохранить рабочих спокойными и продуктивными. Гомперс и работодатели осуждали как нелояльных тех рабочих, которые требовали радикальных реформ. Несмотря на то, что идея КОИ о вовлеченности придавала новую легитимность рабочим и женщинам, она пропагандировала лояльность и почтительность.36

Лояльность была посланием, адресованным и иммигрантам. Администрация продвигала военный план американизации, через обучению английскому языку и получение гражданства. Отдел работы КОИ с иностранцами создал «Лигу лояльности», организовал двадцать три группы иностранцев и перевел материалы КОИ на иностранные языки. День Верности был провозглашен 4 июля 1918 года, отмечаемый парадами и театрализованными представлениями по всей стране. В Нью-Йорке сорок национальных групп прошлись парадом по Пятой Авеню в течении десяти часов. Зрители увидели женщину в костюме Жанны д´Арк, албанцев, приветствовавших президента как «защитника малых национальностей», боливийских лам, китайских бейсболистов, литовских рыцарей, испанских тореадоров и швейцарских гвардейцев, а также дирижабль, сбросивший сверху копии «Звездно-полосатого флага». Такое проявление единства стало результатом длительных переговоров. Например итальянцы, словаки и чехи пригрозили бойкотировать парад, если венгры не согласятся не надевать свои национальные костюмы. «Нью-Йорк Таймс» объявила конкурс доказательством «неполной» ассимиляции. Подобные настроения эхом отозвались в речи Вильсона, обращенной к новым гражданам: «Вы не можете стать полноправным американцем, если думаете о себе как о группе. Америка не состоит из групп».37

Семьдесят пять тысяч добровольцев, названных «четырехминутными людьми» обобщали основные темы пропаганды. Эти добровольцы, каждого из которых должны были одобрить три выдающихся человека из их сообщества, произнесли около миллиона речей, охвативших четыреста миллионов человек. Они выступали в школах, на пикниках, в церквях, на ярмарках и в общественных клубах. Их главным местом встречи был кинотеатр, где они разговаривали в течении четырех минут, необходимых для смены катушки с пленкой. «Четырехминутные люди» получали помощь со стороны Колледжа Четырехминутных людей, женского отделения для дневных представлений и в Нью-Йорке, «четырехминутных» ораторов на идише и итальянском. Вашингтон разослал бюллетени с инструкциями «четырехминутным людям» упомянуть местных парней, сражающихся во Франции, поскольку они призывали аудиторию подписаться на «Займы Свободы», беречь еду, и зарегистрироваться для призыва. КОИ велел ораторам противопоставить отсталость автократической немецкой системы прогрессу и принципам американского духа 1776 года.38 В 1918 году КОИ приказал «четырехминутым людям» использовать истории о зверствах. Ораторы описывали прусский Schrecklichkeit (наведение ужаса, запугивание — прим. перев.), определяемый как «преднамеренная политика терроризма». которая заставляла немецких солдат «выполнять невыразимые приказы против беззащитных стариков, женщин и детей, чтобы могло вырасти уважение к немецкой «эффективности»».39 В качестве альтернативы выступлениям некоторые театры устраивали четырехминутное пение патриотических песен. Поскольку владельцы кинотеатров добровольно участвовали в четырехминутной программе, КОИ предупредил своих докладчиков, чтобы они не превышали временной лимит, расстраивая руководство, или раздражая аудиторию.

КОИ был заинтересован не только в том, чтобы охватить аудиторию между фильмами, но и через сами фильмы. Президент Вильсон писал главе Национальной ассоциации киноиндустрии: «Фильм стал очень высоко ценится как средство распространения общественной информации, и поскольку, он говорит на универсальном языке, он очень важен для представления планов и целей Америки».40 Фильмы охватывали миллионы. Примерно в 1750 кинотеатрах Соединенных Штатов зрители смотрели немое кино, обычно сопровождаемое живой музыкой. Как сказал Свитсер: «Лично я перестал читать военные книги. Но если когда-нибудь в городе появится любая картина, я буду в первом ряду».41 КОИ использовали фильмы несколькими способами. Отдел фильмов использовал кадры армейского корпуса связи в документальных и новостных лентах. В начале войны военная цензура в Европе не позволяла кинохроникерам получать кадры реальных военных действий, поэтому они показывали маневры швейцарской армии или Национальной гвардии Нью-Джерси, или устраивали батальные сцены для камеры. В 1915 году европейские правительства и военные власти разрешили показ «официальных фильмов», подвергшихся цензуре. В конце-концов «официальное военное обозрение», подборка отснятого материала корпуса связи и отснятого материала союзных стран, появилась примерно в половине кинотеатров страны.42

КОИ создавал и продвигал полнометражные фильмы, как патриотические общественные мероприятия. Первая - «Крестоносцы Першинга» - представляла собой чередование немецких солдат ползущих через лес, уничтожающих бельгийские деревни, бегущих беженцев, плывущую «Лузитанию», немецкую подводную лодку и горящие заводы Восточного побережья. Монтаж этих клипов, которые по большей части являлись реальными кадрами, рассказывает историю, в которой немцы сначала напали на Бельгию, затем на гражданских лиц, пересекающих Атлантику, и наконец на Соединенные Штаты. После этих разрушительных сцен фильм документально показывал упорядоченную мобилизацию промышленно развитой нации: рабочие оборонных заводов массово производили обмундирование, артиллерийские снаряды и корабли «для нашей великой солдатской семьи». Затем он показывал как тысячи молодых людей проходят строевую подготовку и маршируют по учебным лагерям, превращаясь в солдат и оказавшись во Франции, проходят смотр перед генералом Першингом и его французскими коллегами. В апреле и мае 1918 года КОИ устроил недельные «официальные показы» «Крестоносцев Першинга» в театрах с флагами, в двадцати четырех городах. Они организовали конкурс среди владельцев кинотеатров на наибольшее количество показов. КОИ обратился к кинокритикам, школам, универмагам, церквям и деловым организациям с просьбой повысить посещаемость. Они привлекли местных политиков и общественных деятелей для одобрения фильма и участия в торжественных церемониях открытия. В Вашингтоне президент, члены кабинета и конгрессмены присутствовали на официальном показе «Крестоносцев Першинга».43

Совсем другим по тону был фильм КОИ «Подготовка цветных войск» 1918 года. Оправдано скептически относясь к призывам сделать мир безопасным для демократии, афроамериканцы служили в сегрегированных частях вооруженных сил во время Первой мировой войны. Фильм стремился успокоить черную аудиторию, представив вид учебного лагеря, где были опущены неотапливаемые палатки, служащие жильем зимой и неадекватное медицинское обслуживание. Вместо это зрители увидели семью, с гордостью слушающие как мать читает письмо своего сына из Инженерного корпуса. Чтобы успокоить белую аудиторию, фильм сопровождался сценами дисциплинированных и вооруженных черных частей со стереотипными кадрами черных солдат, поедающих арбуз и радостно танцующих чечетку. Фильм КОИ изображал афроамериканцев, играющих важную роль в войне, в тоже время удовлетворяя белые представления о превосходстве.44

КОИ знал, что должен доказать кинопродюссерам, что «правительственная пропаганда может быть настолько интересной, что зрители с радостью примут ее как часть развлечения, за которое они заплатили». Отдел фильмов поставлял сценарии для короткометражных фильмов, в то время как продюсер делал и распространял картину в тысячах кинотеатров. В 1918 году это сотрудничество породило «Продолжай петь и ничего их не ослабит» производства «Парамаунт-Брэй Пиктограф» о музыкальном моральном духе в войсках и «Поддержите сражающихся за нас» компании «Патэ Эксчендж», показывающей почему гражданские лица должны сократить потребление говядины и муки, чтобы накормить войска. «Американский индеец идет на войну» показал американским индейцам мужчин, добровольно вступающих в армию и женщин, работающих в Красном Кресте, в результате чего, по словам официального представителя КОИ Руфуса Стила «Белые пристыжены более высоким патриотизмом».45

Правительство США практически не принимало непосредственного участия в создании художественных фильмов, однако киноиндустрия охотно перенимала темы чести союзников и немецкого ужаса. Только один из пяти фильмов (а их выходило около 500 каждый месяц) снятых во время войны был о войне, но фильмы с военной тематикой, как правило, были одними из самых больших кассовых хитов. В кино американцы видели своих солдат в роли спасителей женщин, оказавшихся под угрозой. Хотя КОИ возражал против экстремального характера ненависти фильмов «К черту кайзера» и «Кайзер, зверь из Берлина», сам комитет неоднократно продвигал тему немецкой жестокости. Художественные фильмы высмеивали «бездельников», термин, используемый во время войны для тех, кто отказался воевать и осуждали пацифистских матерей, которые мешали своим сыновьям вступить в армию. Популярная тема, также продвигаемая КОИ, заключалась в том, что люди находят свое искупление грехов на войне. В «Неверующем» 1918 года, сделанном при содействии Корпуса морской пехоты США, богатый и заносчивый Фил, узнает, что «классовая гордость это хлам», когда видит, как его шофер погибает в бою и влюбляется в красивую бельгийку, едва избежавшую изнасилования немецким офицером. Даже Чарли Чаплин в своей военной комедии «Плечистые руки» 1918 года спасает французскую девушку от изнасилования, как раз перед тем, как захватывает кайзера, а затем пробуждается от своего сна в учебном лагере.46

Режиссер Д. У. Гриффит уже заполучил триумф с формулой, сочетавшей войну и мелодраму, в своем спорном шедевре «Рождение нации» (1915 год). В этой широкой известной исторической драме о Гражданской войне и Реконструкции, члены «Ку-Клукс-Клана», носящие кресты на своих одеждах, как рыцари-крестоносцы, провозглашаются защитниками превосходства белых и защитниками женской добродетели от развращенных черных мужчин, теме, которая явно и неявно повторялась в Америке во время войны. Например, в романе Рауля Уолша «Прусская дворняга» (1918 год) члены «Клана» верхом на лошадях спасают положение, не давая сочувствующим немцам вырвать из тюрьмы немецкого шпиона. Надеясь повторить свой успех с современной военной эпопеей, Гриффит отправился во Францию в 1917 году, чтобы заснять боевые кадры с Западного фронта, и, к своему ужасу, обнаружил, что в этом нет ничего романтического. «Жизнь солдата в современной войне, это жизнь низкооплачиваемого, перегруженного работой землекопа, вынужденного жить в дискомфорте и опасности» - сказал он интервьюеру.47

Гриффит скомпоновал свой фильм из кадров более захватывающей имитации боя, с атакующими людьми и лошадьми, которую он снял в Англии, документальных кадров австралийских войск в бою и траншейных сцен, восстановленных в Голливуде. В результате «Сердца мира» вышел 12 марта 1918 года, в тот же день, что и третий «Займ свободы». Фильм рассказывал историю «девочки» (Лилиан Гош) и «мальчика» (Роберт Харрон), обрученных американцев, живущих со своими семьями во французской деревне, жизнь которых разорвана войной. Мальчик записывается в армию, а девочка терпит разрушение своего дома, порку одним немецким солдатом и попытку изнасилования другим. Воссоединившись и столкнувшись лицом к лицу со смертью, мальчик и девочка в итоге спасены французскими и американскими войсками. В конце фильма зрители видят марширующих янки, американские и союзные флаги, и счастливых мальчика и девочку. Титры гласили: «Америка — возвращение домой после освобождения мира от самодержавия и ужасов войны на веки вечные». Даже когда фильм демонстрировал опасения Гриффита по поводу современной войны, он показывал, что добродетель восторжествует над злом.48

Чтобы продать фильм, реклама провозгласила, что просмотр ужасов «Сердец мира» было актом патриотизма: «Если вы чистокровный американец, если вы сомневаетесь в дикости немецкой культуры, не забудьте завтра вечером быть в Олимпийском театре». Когда Совет киноцензуры в Пенсильвании захотел вырезать несколько сцен злодеяний, промоутеры фильма разместили в газетах заметки, в которых обвинили цензоров в прогерманизме и указали, что их зовут Оберхольцер и Оденрейд. Реклама напрямую аппелировала к страхам кинозрителей: «То же самое, что показывают в фильме «Сердца мира», в великой драме Гриффита, может случится с вашей женой, вашей сестрой, вашей возлюбленной или вашей матерью, если методы филадельфийской цензуры будут преобладать и сокрушать правду, скрывая ее от великой американской публики». «Сердца мира» стал самым популярным фильмом Первой мировой войны.49

Цель Комитета общественной информации, завалить американцев патриотическими посланиями, была реализована в кино. Задрапированные флагами театры демонстрировали пропагандистские плакаты и портреты Вильсона. Вооруженные силы устанавливали в вестибюлях вербовочные пункты. В особые вечера театральные менеджеры объявляли, что выручка от билетов будет пожертвована Красному Кресту и что солдаты и матросы будут пропускаться бесплатно, как и любой, у кого есть письмо от солдата за границей. Шоу открывалось пением «Звездно-полосатого знамени». Кинохроника показывала местных мужчин в военной форме и черно-белые военные сцены «кроваво-красных полей боев во Франции». Зрители слушали четырехминутную речь оратора, или подпевали в четырехминутном пении. Зрители видели короткометражки, созданные в сотрудничестве между правительством и киноиндустрией, часто с участием кинозвезд, которые продавали облигации на экране и за пределами. Одна из называлась «100% Американская» и снималась с «любимой племянницей дяди Сэма», актрисой Мери Пикфорд, которая бросала в кайзера овальный мяч для рэгби, с надписью «Четвертый Заем Свободы», сбивая его в суп. В некоторых показах для неверующих звучали горны и морские пехотинцы, бряцающие штыками, маршировали по сцене. В этом месте были идеальные американские граждане КОИ, получающие волнующие указания от правительства, военных и Мэри Пикфорд.50

Стремление КОИ и ее добровольных помощников возбудить «добела раскаленный» патриотизм, имело непредвиденные последствия. Лозунг «100% американец», призванный быть всеохватывающим, был превращен в оружие против американцев, подозреваемых в предательстве из-за их этнического происхождения. В 1900 году самая большая концентрация немцев в мире за пределами Берлина была в городе Нью-Йорк. Одна из крупнейших эмигрантских групп в Соединенных Штатах, немецкие американцы были процветающими, уважаемыми и искренними, но повсеместная дегуманизация немцев взяла свое. Чтобы избежать преследований и доказать свою лояльность, многие немецкие американцы пытались ассимилироваться, меняя свои фамилии и больше не разговаривая по-немецки дома. Временами преследования оборачивались насилием. В апреле 1918 года толпа в Сент-Луисе напала на американца немецкого происхождения по имени Роберт Прагер, пытавшегося записаться на службу в военно-морской флот, завернула его во флаг и линчевала. Рассматривая дело о «патриотическом убийстве» присяжные признали главарей линчевателей невиновными.51

Убежденные в том, что все немецкое может повредить американскому обществу, люди стремились искоренить все его следы. Ист-Джермантаун, штат Индиана, сменил название на Першинг. Квашенная капуста стала «капустой свободы». Немецких овчарок переименовали в «полицейских собак». Жители Небраски устраивали сожжения книг, избавляясь в своих общинах от немецких книг. Патриотические организации агитировали за запрет немецкой музыки. В школах запрещалось преподавание немецкого языка. «Девяносто процентов всех мужчин и женщин, которые преподают немецкий язык, являются предателями» - заявил политик из Айовы. Президент Вильсон в частном письме написал Крилу, что противодействие преподаванию немецкого языка в школах было «ребячеством». Тем не менее, КОИ изображал немцев как монстров и подчеркивал, что они стоят за любыми вызовами официальной позиции в отношении войны.52

Власти подавляли инакомыслие. «Нам сейчас не нужно никакой критики», заявил сенатор Рут.53 Комитет по цензуре, состоящий из директора Комитета общественной информации Крила и представителей военного ведомства, генерального почмейстера и Комитета по военной торговле, координировал правительственную цензуру. Для средств массовой информации КОИ установил систему добровольной цензуры, требуя от редакторов представлять на официальное утверждение любые материалы, которые могут нанести ущерб военным усилиям. При поддержки Министерства юстиции, Американская Лига Обороны, группа из 250 000 частных лиц, шпионила за соседями и рабочими, вскрывала почту, вламывалась в дома, прослушивала телефоны, перехватывала телеграммы, клеветала на людей и выступала за нападения на инакомыслящих. Конгресс ограничил гражданские свободы законами об угрозах президенту, о шпионаже, «Законом об торговле с врагом», законом о подстрекательстве к мятежу и законом о саботаже. Хотя опасения саботажа и шпионажа были в изобилии, не было ни одного доказанного случая саботажа после того, как страна вступила в войну и ни один немецкий шпион не был обвинен согласно закону о шпионаже.54

В соответствии с этими федеральными законами о обеспечении безопасности, американцев могли арестовывать, судить, штрафовать и заключать в тюрьму за высказанные угрозы в адрес президента, препятствие призыву или поступлению на военную службу, а также за любую критику ведения войны и целей войны, американских или союзнических. Генеральный почтмейстер Альберт Бурлесон задавил один журнал, в котором говорилось что война должна вестись за счет более высоких налогов и меньших заимствований, а другой — за цитирование мнения Томаса Джефферсона о том, что Ирландия, которая в 1918 году все еще находилась под британским правлением, должна быть независимой республикой. Один висконсинский фермер был приговорен к году заключения в Ливенворте, за то что сказал: «Это война богачей и мы бы не вели ее, если бы богатые девицы в Соединенных Штатах не выходили замуж за английских лордов». Судья из Огайо отправил фермера по имени Джон Уайт в тюрьму, за то, что он сказал будто немецкие войска сделали в Бельгии тоже самое, что американские солдаты сделали на Филиппинах. Лидер социалистов Юджин Дебс получил десять лет заключения за антивоенную речь в Огайо. Продюсер фильма «Дух 76-го», рассказывающего об американской революции, в котором британские «красные мундиры» убивали штыками женщин и детей в долине Вайоминга в Пенсильвании, был приговорен к десяти годам за создание фильма, сеявшего раздор и мешавшего военным усилиям.55

СОЧЕТАНИЕ ПРОПАГАНДЫ И ЦЕНЗУРЫ дало американцам на внутреннем фронте обманчивую картину положения их войск во Франции. «Если бы люди действительно знали, война была бы завтра остановлена» - заметил британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж. «Но, конечно, они не знают и не могут знать. Корреспонденты не пишут, и цензура не пропустила бы правду».56 Перед тем как Соединенные Штаты вступили в войну, майор Дуглас Макартур, назначенный цензором в военном министерстве в 1916-м, выразил свое предпочтение британской системе, которая пропускает только то, что хочет правительство. Во время войны, считал он, каждый должен помогать военным. Иностранный корреспондент и разоблачитель Артур Буллард, наблюдавший британскую модель, не согласился. Он утверждал в «Атлантик Мансли» и в письмах ближайшему советнику президента Вильсона полковнику Эдварду М. Хаусу, что строгая цензура защищает некомпетентность, политизируется и в долгосрочной перспективе подрывает общественное доверие. Лучший способ, верный демократическим традициям, считал Буллард, это доверить публике правду.57 Генерал Першинг был согласен с Макартуром.

Першинг, суровый и амбициозный командующий американскими экспедиционными силами, имел степень юриспруденции, сделал карьеру, воюя с американскими индейцами, испанцами, филиппинцами и мексиканцами, а теперь возглавлял неподготовленную армию на Западном фронте. Вопреки пропаганде КОИ об гармонии между американцами и союзниками, Вильсон и Першинг рассматривали Соединенные Штаты как отдельную силу, воюющую по-своему и по своим собственным причинам. Президент объявил, что Соединенные штаты являются «ассоциированной», а не союзной державой. Он и Першинг настаивали на сохранении самостоятельности американской армии. Вильсон заявил иностранным корреспондентам, что он считает что «Американский народ будет чувствовать себя гораздо более заинтересованным в войне, если их люди будут воевать под их собственным флагом».58 Более того, Вильсон, заглядывая вперед в послевоенное американское лидерство, не хотел чтобы части США растворились в британской и французской армиях. Першинг, помимо того, поддерживал классическую американскую стратегию прямого подавляющего наступления в отличие от союзников, которые вели оборонительную войну на истощение. Но Першинг считал мобильность большой проблемой, наряду с нехваткой обученных войск и чрезмерно растянутыми линиями снабжения.

Чтобы организовать прессу, Першинг взял с собой своего близкого друга, давнего военного корреспондента Фредерика Палмера. Чтобы получить аккредитацию в американском экспедиционном корпусе, корреспонденты должны были поклясться что они «донесут правду до народа Соединенных Штатов» и не будут разглашать информацию, которая поможет врагу. Каждый репортер или его газета должны были разместить залог в размере 10000 долларов в качестве гарантии того, что он будет вести себя как «джентльмен прессы». Репортерам приходилось полагаться на официальные бюллетени фотографии и пресс-релизы, восхваляющие операции США, которые раздавал Палмер. Корреспонденты хотели сообщить о проблеме снабжения, которая ставила американцев в зависимость от англичан и французов. Хотя военное министерство отказалось обнародовать эту историю, Хейвуд Броун из «Нью-Йорк Уорлд» вернулся домой и сделал серию статей о провалах с поставками: грузовики доставлялись без моторов, мулы без упряжи, а тракторы — вместо мотоциклов. В ответ военное министерство отозвало аккредитацию Броуна и «Нью-Йорк Уорлд» потеряли десять тысяч долларов. В конце зимы 1918 года военное министерство, частично реагируя на внутренние жалобы, приказало цензорам разрешить более реалистичные и оперативные репортажи с фронта.59

Цензура информации или фотографий, которые могли бы оказать негативное влияние в тылу, на солдат, или союзников, служила для усилений сообщений КОИ. Цензоры запретили статью о том, как французы подарили вино американцам, потому что это могло оскорбить на родине движение за трезвость. Также под запрет попали фотографии американских солдат в неполной экипировке или без полной униформы, обломки сбитого самолета, операционная в военном госпитале, и любые мертвые американцы. «Такие фотографии вызывали ненужную тревогу у тех, чьи друзья и родственники были на фронте и способствовали укреплению антивоенного духа, который всегда так настойчиво культивировался врагом» - заявил майор Кендалл Бэннинг из военного министерства. Мертвые американцы, идентифицированные по имени, родному городу, а также чей-либо сын или брат, были изображены на официальных портретах, некоторые в гражданской одежде, некоторые в военной униформе, в «Списке Славы» еженедельной «Нью-Йорк Таймс». Напротив, фотографии убитых противников показывали их скрюченные и скорченные тела на поле боя. Согласно фотографической записи, как заметила фотожурналист Сьюзен Д. Меллер, ужасы войны случались с врагом; американцы оставались безмятежно нетронутыми даже в смерти.60

Что касается причин, по которым они воевали, солдаты приводили как свои собственные причины, так и те, которые продвигал КОИ. Броун сообщил о фронтовом опросе Молодежной Христианской Организации, где спрашивали солдат, почему они завербовались. Один из самых распространенных ответов он назвал «Хвастовство и чванство» , как в «Сражаться за мою страну, старые добрые Соединенные Штаты, страну свободы и звездный флаг, который я так люблю». Другой самый распространенный ответ: «Потому что я был чокнутым», он назвал циничным. Один практичный солдат писал, что он записался, «чтобы улучшить свой ум, посещая знаменитые церкви и художественные галереи Старого Света». Причины, которые Браун считал самыми искренними, включали: «Потому что они сказали, что я не в игре и я присоединился» и «потому что она пожалеет, когда увидит мое имя в списке убитых». Приключение позвало многих, таких как водитель санитарного фургона Джона Доса Пассоса, который сказал «Я хотел посмотреть шоу». Другие просто заявили, что они хотели убивать немцев.61

Солдаты, видя замки и соборы Европы, которые они знали только по историческим романам и книгам, читали в армейской газете «Звезды и полосы», что они были «духовными преемниками» рыцарей Круглого стола и короля Артура. Многие писали в своих письмах домой о рыцарях, граалях, подвигах доблести и крестовом походе, принимая как свое собственное эпическое дело, намеченное для них правительством.62 Уильям Джуди, который подписался, хотя он думал, что США было бы неразумно вступать в войну, слушая объяснения капеллана «Мы боремся, чтобы нам никогда не пришлось снова воевать». Кроме этого, по словам армейского полевого клерка из Чикаго, редко можно было услышать разговоры о принципах, за которые они сражались, хотя везде можно было о них прочитать. Солдаты также не обсуждали стратегию и часто даже не знали, где они находятся. Один из них продемонстрировал свою невосприимчивость к пропаганде КОИ, когда спросил, на чьей стороне Бельгия. Солдаты, как писал Джуди, болтали о женщинах, о том где купить вино и сигареты, о следующей помывке, о том, что цензор сделал с последним письмом и о популярных песнях дома. «Какой смысл воевать за Францию, когда они дерут с нас высокие цены?», спрашивали они и самое главное - «Когда мы пожрем?».63

В отличие от солдат в «Крестоносцах Першинга», солдаты в окопах имели дело с грязью, обстрелами, крысами, вшами, испорченной пищей и гниющими телами. В 1918 году отравление газом стало причиной от 20 до 30 процентов американских потерь. Большинство газовых атак не было смертельными, но приводили к слепоте и образованию волдырей на коже. Тяжелые артиллерийские обстрелы могли вызвать контузию, которая проявлялась в онемении, панике, кошмарах, потере речи или памяти. 200 000 афроамериканских военнослужащих столкнулись с дополнительными трудностями жесткой дискриминации. Полностью черная 92-я дивизия, которую ее белый командир называл «Дивизией насильников», была недостаточно подготовлена и плохо действовала. Белые офицеры заявляли, что это потому что части были черными, игнорируя тот факт, что плохо обученные белые солдаты тоже паниковали. Четыре черных пехотных полка с отличием сражались под французским командованием; бойцы 369-го пехотного полка получили престижный военный крест «За храбрость». Но никаких афроамериканских войск на параде победы в Париже не было. Одним из репортажей укрепившим героический образ американских войск в бою был знаменитый рассказ об Элвине Йорка, белого из Теннесси и бывшего отказника от военной службы по соображениям совести. Йорк вооруженный винтовкой Энфилда и «Кольтом» .45 калибра, в одиночку разгромил целый пулеметный батальон, убив 25 человек и захватив 132 немца. Меньше внимания уделялось более распространенному зрелищу мертвых солдат американских стрелковых рот, лежащих в шеренге, полегшими от пулеметного огня.64

Когда война закончилась перемирием в ноябре 1918 года, американцы почувствовали, что они выиграли войну. Точнее, можно было бы сказать, что присутствие американских войск и возможность прислать их еще, имели значение. Вернувшись домой, как обещал комитет общественного мнения семьям американских солдат, «он вернется лучшим человеком!». Изображая возвращающегося солдата, которого встречают гордый отец, любящая мать и поклоняющийся герою младший брат, реклама гласила: «Когда этот ваш мальчик вернется домой победоносным крестоносцем, он будет совсем другим человеком, чем тот парень, которого вы храбро проводили с поцелуем, слезой и улыбкой. Он будет сильным телом, быстрым и уверенным в своих действиях, бдительным и острым умом, твердым и решительным характером, спокойным и уравновешенным».65 Некоторые солдаты вернулись в прекрасном состоянии. Однако после войны, три из пяти коек в правительственных госпиталях были заняты ветеранами, страдающими от контузии или того, что теперь бы диагностировали как посттравматическое стрессовое расстройство. Другие, описывая себя как нервных и неуравновешенных, вели войну в своих снах в течении многих лет.66

Уилл Джуди чувствовал себя «каким-то богом», вернувшись домой, когда сотни девушек бросали цветы, в то время как он в полной парадной форме шел по Стейт-стрит в Чикаго. Вскоре он узнал, что дома от него ждут подтверждения официальной версии войны. «Мы должны были говорить, что противники были извергами, что они резали пленных, что они дрожали от страха, когда мы натыкались на них в окопах, что они были далеко не так храбры, как мы, американцы — лучшие и храбрейшие бойцы всех наций» - писал он. Он обвинял пропаганду в создании образа американского солдата во Франции «несущегося между пулями снарядами по ничейной земле и вонзающего штык в съежившегося врага».67 Джуди полагал, что большинство ветеранов, будут вынуждены придерживаться ожидавшегося от них сценария, или молчать. Режиссер Д. У. Гриффит думал наоборот. Грифит, который заметил что современная война «есть ни что иное, как грязь и мерзость и самые отвратительные проявления души», полагал, что когда люди вернутся домой, они разоблачат романтику войны как ложь и мир будет царить вечно.68 Оба очевидца Западного фронта сходились во мнении, что изображение Великой войны в тылу имело мало общего с действительностью.

Чтобы сплотить страну КОИ информировал, просвещал, преувеличивал и вводил в заблуждение. Большая часть его пропаганды игнорировала заявление Вильсона о том, что Соединенные Штаты идут на войну, чтобы освободить народы мира, включая немцев. Со своей стороны, президент объявил в январе 1918 года, что «новый международный порядок» будет основан на четырнадцати пунктах, в которых изложены американские принципы и интересы, такие как открытая дипломатия, свобода морей, разоружение, самоопределение и равный доступ к торговле. Вильсон выступал за создание международной организации под названием Лига Наций, которая гарантировала бы права и территориальную целостность всех наций.69 Соединенные Штаты не должны больше изолировать себя, неоднократно говорил Вильсон своим слушателям; они должны взять на себя всю полноту ответственности. В день окончания войны президент призвал американцев быть терпеливыми, поскольку победители построили мир из «бескорыстной справедливости» и «гуманного права». После того, как его администрация продемонстрировала, что она может успешно разжигать яростные эмоции, президент решил принести доступный мир в Европу в качестве основы демократического мирового порядка.

ПРЕЗИДЕНТ ВИЛЬСОН ПРЕДПРИНЯЛ БЕСПРЕЦЕДЕНТНЫЙ ШАГ, возглавив собственную комиссию по установлению мира, и в ноябре 1918 года отплыл на пароходе «Джордж Вашингтон» в Париж. Европейцам Иностранный отдел КОИ передал послание, что Америку никогда не победить, что Америка — страна свободы и демократии и поэтому, ей можно доверять и что благодаря видению президентом Вильсоном нового мирового порядка и его способности достичь его, победа союзников откроет эру мира и надежды.70 Лидеры победивших союзников встретились, чтобы обсудить детали. Вильсон надеялся использовать свой престиж, чтобы умерить имперские эксцессы англичан и французов. Все еще держась в стороне от европейцев, он объявил о четырнадцати пунктах, не посоветовавшись с ними. Уверенный в верности своего плана, Вильсон предположил, что если бы нации имели право на самоопределение, они выбрали бы демократию. В своем военном послании, например, он сказал, что русские, которые только что свергли царя Николая II в своей первой революции 1917 года, всегда были «фактически демократичны в душе». Он также понимал, что политика открытой торговли принесет наибольшую пользу Соединенным Штатам как новой экономике номер один в мире. Вильсон считал, что на его стороне не только принципы, но и власть. Соединенные Штаты располагали миллионными войсками в Европе и военно-морской флот, не уступающей британскому. Кроме того, союзники задолжали американцам десять миллиардов долларов.

Как понял Вильсон, его видение мирового порядка, оказалось очень далеким от тлеющей неразберихи послевоенной Европы. Четыре империи — Германская, Российская, Австро-Венгерская и Османская — рухнули. Потрясения, вызванные войной, создали благоприятную почву для революции. В ноябре 1917 года Владимир Ленин и большевики захватили власть в России и обещали мир, хлеб, землю и конец капиталистической эксплуатации рабочих. Чтобы показать свое презрение к амбициям бывших союзников России, Ленин опубликовал секретные сделки, включающие британские и французские планы по дележу добычи на Ближнем Востоке. Италия хотела получить австро-венгерские территории в Альпах и на Адриатике. Япония требовала германских владений в Китае. Война оставила выживших потрясенных потерей шестнадцатью миллионами убитых солдат и гражданских лиц, двадцатью миллионами раненых и двадцатью миллионами погибших от глобальной эпидемии гриппа 1918 года. Наблюдая опустошение с жалостью и революции с ужасом, президент Вильсон был более чем когда-либо уверен, что мир нуждается в прогрессивном американском руководстве, чтобы держаться между крайностями империализма и коммунизма. Плывя через Атлантику, Вильсон сказал: «Консерваторы не понимают, какие силы в настоящее время свободно действуют в мире. Либерализм — это единственное, что может спасти цивилизацию от хаоса — от потока ультрарадикализма, который захлестнет весь мир».71

Это был новый мир, пришедший, чтобы спасти старый от самого себя. Эта миссия была кульминацией того, что КОИ объяснил американской общественности во время войны. Старая идея самодержавия, милитаризма и агрессии уступит место новой идее демократии, свободы и равенства, воплощенной в духе 1776 года. У большевиков в России, однако, была своя новая идея. Поддавшись давлению союзников, Вильсон приказал отправить 14 000 американских войск в Архангельск и Сибирь с 1918 год по 1920 год, официально для защиты поставок и чешских военнопленных; неофициально американцы хотели вмешаться в гражданскую войну против большевиков. КОИ отправил в Сибирь упомянутого Артура Булларда, чтобы объяснить американское присутствие. «Мы скорее находимся в положении рекламирующих что-то и не знаем, что это такое», - заметил он.72 Вильсон, разрываясь между своей оппозицией большевистскому режиму и нежеланием использовать достаточно американских войск для его свержения, позже признал, что у него нет никакой политики. На родине левые осуждали лицемерное заявление президента о том, что Соединенные Штаты не принимают чью-либо сторону во внутренних делах России, в то время как консерваторы ругали его за то, что он не сделал все возможное, чтобы устранить большевиков, которые обещали уничтожить капитализм. Интервенция союзников провалилась. Столкнувшись с иностранными войсками, многие русские предпочли поддержать Ленина. Недоверие и антагонизм продолжались между советскими лидерами и западными правительствами.

КОИ прославлял происхождение новой идеи в союзных странах Франции и Англии, всегда стремясь преуменьшить неудобную историю, о том что американцы дважды воевали с англичанами. «Четырехминутным» людям было поручено указать, в что в Британской империи новая идея вдохновит на «умеренность и справедливость в отношении с колонистами».73 Из Парижа, сотрудник КОИ Керни информировал Тумалти что союзники Америки не приняли новую идею. Перед президентом «стоит огромная задача, потому что, откровенно говоря, в этих странах не так уж много идеализма» - предупредил Керни. «Французы безумны в любви к своей земле» - сообщил он, «но это именно их земля, а никакие реальные идеалы на благо мира, за что они большинство из них готово умереть».74 Тем не менее, радостные крики французов и англичан, которые вышли на улицы, чтобы приветствовать американского президента, подтвердили веру Вильсона в то, что мир принадлежит ему.

Оказалось, что Новая Идея, воплощенная в четырнадцати пунктах, была гораздо более привлекательна для колониальных народов, чем для союзных лидеров, жаждавших возмездия и возмещения. Чтобы сделать Германию неспособной к будущей агрессии, французы настаивали на том, чтобы Германия приняла условия, широко воспринимаемыми как унизительные, включая ответственность за войну, демилитаризацию и репарационные выплаты в размере 33 миллиардов долларов. Британия отвергала свободу морей и открытую торговлю, опасаясь посягательств на свою военно-морскую и имперскую мощь. Союзники согласились на самоопределение для рада новых стран Восточной Европы, но спорные пограничные линии смешали немцев с поляками и чехами, словаков с венграми и сербов с хорватами и боснийцами. Как заметил Уолтер Липпман, разочарованный молодой помощник Вильсона, эти слабые новые страны, призванные служить между буфером между Западом и угрозой коммунистической экспансии из России, едва ли были на это способны.75 Поставив под угрозу многие из своих Четырнадцати пунктов, Вильсон возлагал надежды на Лигу Наций в деле предотвращения будущих конфликтов путем создания «коллективной безопасности». Однако многим проницательным наблюдателям мир не казался более безопасным.

В самом деле, победители не распространяли право на самоопределение на колониальные народы, чьи ожидания были повышены. Сын Ман Ри, корейский националист и выпускник Принстона, которого Вудро Вильсон представил в университетском городке как «будущего спасителя независимости Кореи», хотел поехать в Париж, чтобы отстаивать свободу своей страны от Японии. Госдепартамент отклонил просьбу Ри, потому что Соединенные Штаты уже признали аннексию Кореи Японией. Хо Ши Мин, молодой вьетнамский националист, работавший на кухне парижского отеля, пытался, но безуспешно, встретиться с Вильсоном и сказать ему, что он хочет самоопределения для французского Индокитая. Арабские надежды на независимость остались в основном без ответа, когда англичане и французы разделили Ближний Восток на «мандаты». «Месопотамия… да… нефть… орошение… нам нужна Месопотамия» - рассуждал Ллойд Джордж. Англичане построили Ирак из трех османских провинций, Басры, Багдада и Мосула, подавили восстание и посадили на трон короля, все это время планируя осуществлять контроль через косвенное управление. Вернувшись в Вашинтон, военный министр Бейкер задался вопросом, к чему вся эта суета вокруг американской поддержки «мандатов», когда в конце концов, у Соединенных Штатов есть один на Филиппинах. В Европе, Азии и на Ближнем Востоке были посеяны семена будущих конфликтов.76

Успешное управление новостями администрацией Вильсона в военное время развалилось в Париже. Вильсон взял с собой журналиста-разоблачителя и своего друга Рэя Стэннарда Бейкера, в качестве представителя по связям с прессой, но поскольку переговоры шли в тайне, Бейкеру нечего было сказать. Директор КОИ Крил, занимавшийся рекламой Комиссии Мира, потерял доверие репортеров. Из 500 корреспондентов, освещавших конференцию, 150 были американцами; большинство из них были вашингтонскими репортерами, не говорившими по французски и не имевшие источников новостей в Париже. Британские и американские журналисты организовали акцию протеста против секретности. Из Большой четверки — Великобритании, Франции, Италии и США — только Вильсон призывал к большей открытости. Затем он опубликовал ежедневные коммюнике и открыл пленарное заседание для прессы. Как оказалось, на пленарной сессии не произошло ничего важного, и поэтому репортеры наслаждались победой впустую.77 Два сотоварища Вильсона по Комиссии Мира, секретарь Лансинг и полковник Хаус, сделали заявления, которые не соответствовали взглядам президента. Кроме того, президент не учел пример Мак-Кинли, когда он назначил в комиссию сенаторов, которые могли бы помочь убедить своих коллег поддержать итоговый договор. Сообщения о разногласиях между членами комиссии в новостях поощряли растущую оппозицию президента внутри страны. В свою очередь, сообщения об отсутствии внутренней поддержки Вильсона, разжигали сомнения союзников в том, что Соединенные Штаты будут поддерживать свою долю миротворческого бремени, тем самым ослабляя переговорные позиции президента в Париже.78

Встревоженный Тумалти, оставленный в Вашингтоне для наблюдения за прессой, писал, что президент живет в дворце, под охраной солдат и это скверно выглядит. Он настаивал на том, чтобы этот образ был исправлен с помощью интересующей людей истории о визите президента в американский военный госпиталь. Возьмите репортеров и «сядьте на кровать с простыми солдатами», советовал Тумалти.79 Завершив визит в госпиталь, президент придерживался напряженного графика секретных переговоров в Париже и у него было мало времени на то, чтобы проявить свое умение убеждать публику. Да он и не считал это необходимым. Вильсон был убежден, что его поддерживает американский народ. Президент пытался уберечь мирный договор, подписанный 28 июня 1919 года, от печати до ратификации. Когда он просочился в печать, дебаты о его содержании и секретности вокруг него, были яростными. Если такой способ ведения международной дипломатии был частью нового мирового порядка, то многим американцам он не нравился. Свитсер, ставший пресс-секретарем Рэя Стэннарда Бекера, в частном порядке отметил: «Никогда не встречал человека, который обладал бы такой способностью делать правильные вещи самым трудным способом».80

Единство военного времени внутри страны, отчасти подлинное, а отчасти искусственное, созданное пропагандой и цензурой, распадалось. Прогрессисты, поддержавшие Четырнадцать пунктов, осудили договор за нарушение этих принципов. Лафоллет считал, что это слишком сурово по отношению к Германии. Реформаторы из среднего класса были обеспокоены подавлением гражданских свобод внутри страны. «Пришло время освободить политических заключенных, чьим преступлением были пацифистские взгляды мистера Вильсона, после того как он отверг их» - писал прогрессивный историк Чарльз Бирд. Социалисты и радикальные рабочие были более чем когда-либо убеждены, что их цинизм в отношении благородного выражения идеалов Вильсона был оправдан. Консерваторы настороженно относились к глобальным обязательствам Вильсона, опасаясь, что вовлеченность в Лигу помешает американцам предпринять самостоятельные действия в погоне за собственными интересами. Промышленники Генри Клей Фрик и Эндрю Меллон помогли финансировать кампанию против Лиги. Лодж, грозный председатель сенатского комитета по международным отношениям, раздул призрак большевизма, утверждая, что Вильсон попросил страну «отойти от Джорджа Вашингтона к… зловещей фигуре Троцкого, борца за интернационализм». Критики в Конгрессе выразили свою озабоченность тем, что статья 10 устава Лиги Наций, требующая от стран-членов предоставлять войска, если Лига этого попросит, отменяет конституционное право объявлять войну. Керни из Франции предупредил Тамалта, что большинство американских солдат выступают против Лиги, потому что они считают, что это означает участие в других европейских войнах. «Они больше не хотят Европы» - писал он. «Конечно, они больше не хотят войны».81

Президент был в обороне. Хотя он говорил о своем видении послевоенного мира еще до того, как Соединенные Штаты вступили в войну, он не изложил каким именно конкретным способом он будет реализовывать это виденье. Теперь договор подвергся критике со стороны консерваторов, либералов и граждан, которые не хотели быть вовлечены в очередной европейский конфликт. Вернувшись из Франции, Вильсон попытался обойти своих критиков в Конгрессе и прессе, обратившись непосредственно к общественности. Он планировал очередную поездку на поезде, на 10 000 миль по всей стране. В сентябре 1919 года в сопровождении двадцати репортеров и кинооператоров президент произнес тридцать две важные речи за двадцать три дня. В ранней версии «равного времени» сенаторы Бора и Хайрам Джонсон из Калифорнии следовали за Вильсоном, противопоставляя красноречию президента свое собственное. Оба выразили опасения, что Соединенные Штаты в конечном итоге будут защищать имперские амбиции Великобритании и Франции. Стремясь повторить успех Мак-Кинли, Тамалт представил своему боссу основные моменты речи Огайца на Панамериканской выставке в Буффало. Мак-Кинли изображал процветающий мир, тесно связанный между собой транспортом и коммуникациями, в котором процветал огромный бизнес Соединеных Штатов, а изоляция была «больше невозможна или нежелательна». Вильсон, как бы четко он не выступал против изоляционизма, редко приближался к солнечному взгляду Мак-Кинли на будущее.82

Вильсон предупредил, что если Соединенные Штаты не возьмут на себя обязательства по поддержанию мира, разразится еще более разрушительная война. Хотя он сказал, что предпочитает не рассматривать международные отношения с точки зрения бизнеса, он сделал это, сказав: «Вы можете заработать больше денег на дружественных трейдерах, чем на враждебных трейдерах». Вильсон заявил, что приверженность Соединенных Штатов Лиге Наций не будет ущемлять национальный суверенитет. Перед аудиторией в Сан-Франциско президент объяснил, что доктрина Монро дает Соединенным Штатам право действовать независимо в Западном полушарии. Вильсон обратился к опасениям, что статья 10 пакта Лиги втянет американские войска в боевые действия по всему миру. В Индианаполисе он объяснил, что страны будут использовать «ужасное средство» экономического бойкота для наказания нарушителей. Кроме того, уточнил он, соблюдение статьи 10 будет единогласным. Поэтому американцы не будут участвовать в действиях, которые они не поддерживают. Кроме того, заверил президент граждан в Сент-Луисе, финансовая, промышленная и коммерческая мощь сделала Соединенные Штаты «старшим партнером». Наконец, президент предупредил, что произойдет, если Соединенные Штаты окажутся в одиночестве. Это потребовало бы большой армии, всеобщей воинской повинности, высоких налогов и могущественного главнокомандующего. Милитаризированное правительство, предупреждал Вильсон, будет «абсолютно антидемократическим по своему влиянию».83

Впечатляющее риторическое мастерство измученного президента пошатнулось, так как он иногда перескакивал и полагался на обобщения. Освещение в прессе прекратилось, когда он серьезно заболел в Колорадо, его инсульт от переутомления был скрыт. Публике сказали, что беспокоиться не о чем, и президент вернулся в Вашингтон, где его не видели несколько недель. Тем временем Лодж объявил о своих возражениях к договору. Сенатор настаивал на сохранении за Конгрессом права объявлять войну. Он хотел гарантии для доктрины Монро и отказа от положения, которое передавало контроль над китайской провинцией Шаньдунь от Германии к Японии. Хотя Вильсон согласился со многими из этих оговорок в своих выступлениях, он отказался идти на компромисс по договору с сенаторами, хотя большинство из них поддерживало Лигу в той или иной форме. В марте 1920 года Сенат семью голосами не смог ратифицировать договор. Год спустя Соединенные Штаты прекратили войну с Германией, Австрией и Венгрией официально. Лига Наций была создана без участия Соединенных Штатов.

КРАТКОСРОЧНЫЙ УСПЕХ КОИ В ПРОБУЖДЕНИИ «РАСКАЛЕННОГО ПАТРИОТИЗМА» для участия в войне не привел к долгосрочной поддержке интернационалисткой внешней политики. Чтобы убедить американцев поддержать переход от нейтралитета к войне, пропагандисты демонизировали немецкого противника. В то время, как они драматизировали то, против чего боролись Соединенные Штаты, они были менее внятны в отношении того, за что боролась страна. Более того, подавление инакомыслия на внутреннем фронте не способствовало открытым дебатам о либеральном интернационализме, из которых мог бы сложиться своего рода народный консенсус. Когда президент Вильсон вернулся обратно из Парижа, чтобы продвигать договор, он попытался достичь такого консенсуса. Он использовал эмоциональный аргумент о том, что матери верили, что их сыновья погибли спасая «свободу мира», что, как он объяснил, означало постоянную приверженность Америки поддержанию мира. Примечательно, что гораздо больше его призывов было сосредоточено на экономических интересах США и интересах безопасности, чем во время войны. Но было уже поздно начинать убеждать людей в том, что его политика отвечает как их идеалам, так и их интересам. В конце Первой мировой войны американцы праздновали свое национальное величие, но расходились во мнениях по поводу того, как использовать свою мощь. Общественность видела, как Соединенные Штаты изображаются как родина демократии, порядочности, справедливости, свободы и прогресса. Их врагом было варварство, автократия и милитаризм. Простой выбор - «Гунн или дом», был, в стиле эффективной пропаганды, вообще без выбора. Еще более вводящим в заблуждение был прогноз КОИ о том, что как только гунны потерпят поражение, остальной мир примет новый мировой порядок, возглавляемый Америкой.

Мировая политика оказалась гораздо сложнее. Вильсон, несмотря на свое намерение предложить умеренный путь между империализмом и коммунизмом, в конечном счете, в основном встал на сторону империй Великобритании и Франции. В то же время, угнетенные народы колоний ухватились за его волнующий призыв к самоопределению. Они обратились к сопротивлению и революции. Дома, вернувшиеся чернокожие ветераны приняли участие в недолговечном крестовом походе за расовую справедливость против сторонников превосходства белых. Лидеры движения за гражданские права призвали к разгрому «гуннов Джорджии», чтобы «сделать Америку безопасной для американцев».84 Вильсон утверждал, что американцы должны спасти мир, взяв на себя инициативу. Другие утверждали, что версия интернационализма Вильсона означала впутываться в дела Старого Света. Они чувствовали, что Соединенные Штаты, более сильные чем когда-либо, справились бы лучше всего, не будучи связанными. На протяжении 20-х годов американцы преследовали свои экономические интересы и оставались вне Лиги Наций. Однако, когда последовала депрессия и еще одна мировая война, многие пришли к выводу, что совершили ошибку, и снова обратились к идеям Вильсона.

Эффективная мобилизация общественного мнения правительством США также оставила неоднозначное наследие. Администрация Вильсона сделала официальную пропаганду центральной в военных усилиях, применяя прогрессивные концепции бюрократической эффективности, научного управления и инновационного распространения. Крил, указывая на давление со стороны граждан с целью более экстремистской пропаганды ненависти, утверждал что КОИ был сдерживающей силой. Тем не менее, КОИ сместил акцент с образования и информации на пропаганду безусловного патриотизма. Его пропаганда жестокости, как правило, запоминалась более ярко, чем советы быть бодрым и делать покупки. В 20-х года расследования разоблачили большую часть пропаганды зверств военного времени как выдумку, в результате чего многие убедились, что пропаганда означала ложь. Ветеран КОИ Эдвард Л. Бернейс пришел к выводу, что термин «пропаганда» заработал такую негативную репутацию, что он заменил его на «связи с общественностью», классическое пиар-преображение, которое положило начало новой динамичной отрасли.85 Расформированный летом 1919 года КОИ предоставил модель мобилизации общества для своего преемника времен Второй мировой войны, Управления военной информации, подражателям, делающим вид, что это не то же самое.

Их опыт крестового похода за демократию оставил американцев разделенными. Рендольф Борн заметил, в что в современную эпоху все, в чем действительно нуждался тыл военного времени, это эффективное сотрудничество «больших людей», промышленников и финансистов. Большинству граждан оставалось только соглашаться. Они поддерживали войну, продолжая свою повседневную жизнь и платя налоги. В результате, по его мнению, «мы считаем войну не очень реальной». Уолтер Липпман беспокоился, что разрыв между тем, что действительно происходило в мире и восприятием происходящего между людьми может быть использован пропагандистами, которые апеллировали к «картинкам в наших головах», или, как он их назвал, «стереотипами». Призывая людей принять разум и объективность, он неохотно признал: «Предрассудки намного проще и интереснее».86 В то время как Борн и Липпман выражали обеспокоенность по поводу пагубных последствий войны для демократического правительства, военный корреспондент, ставший военным пресс-офицером, Фредерик Палмер, развеял подобные сомнения. Американцы должны быть уверены в своей эффективности, своей мужественности и своем деле, писал он, потому что «отсутствие веры было бы неамериканским». Новая группа ветеранов, «Американский легион», официально созданная в Париже в 1919 году офицерами американских экспедиционных сил, призывала чтить военную службу и противостоять левому радикализму. Придерживаясь мужественного христианского национализма, они подумывали о том, чтобы назвать себя «крестоносцами», прежде чем остановиться на «легионерах». Как и ожидал Уилл Джуди, эти ветераны отработали официальную версию своего опыта. Он заключил: «Никогда правда не будет известна ни об этой войне, ни о любой другой войне в прошлом или будущем».87

ПРЕЗИДЕНТ ФРАНКЛИН Д. РУЗВЕЛЬТ заявил, что Соединенные Штаты полны решимости не только выиграть Вторую мировую войну, но и обеспечить мир, который последует за этим. Выиграть войну было бы непросто. К началу 1942 года нацистская Германия завоевала большую часть Европы. После внезапного нападения на Тихоокеанский флот США в Перл-Харборе в декабре 1941 года японцы разгромили американцев на Филиппинах и британцев в Сингапуре. Соединенные Штаты начали мобилизацию, но пройдут месяцы, прежде чем их силы будут готовы сразиться с врагом. Тем временем они рассчитывали на то, что их основные союзники, Великобритания и Советский Союз, продолжат борьбу. Что касается обеспечения мира, администрация Рузвельта планировала добиться успеха там, где Вудро Вильсон потерпел неудачу, убедившись, что на этот раз Соединенные Штаты возьмут на себя роль международного миротворца. Рузвельт был уверен, что экономическая и военная мощь Соединенных Штатов обеспечит его послевоенное доминирование над альтернативными планами своих союзников военного времени. Американский интернационализм предполагал американское лидерство.

Администрация Рузвельта хорошо понимала, что ей придется убедить американский народ придерживаться интернационалистской внешней политики. Разочарованные опытом Первой мировой войны, американцы хотели держаться подальше от второй. Подвергшиеся нападению, они сражались за выживание, а не за идеалы.1 Чиновники знали, что в условиях тотальной войны размахивать флажками будет недостаточно. Миллионы должны сражаться, работать на производстве, распределять рационы, сохранять и покупать облигации. В апреле 1942 года в докладной записке, подготовленной Арчибальдом Маклишем, поэтом, библиотекарем Конгресса и пропагандиста военного времени, был поднят вопрос: «Что утвердительно и эффективно объединит нацию в предстоящей отчаянной войне?»

Пропагандисты Второй мировой войны пошли по стопам Комитета по общественной информации (КОИ), пытаясь избежать ошибок своих предшественников. Управление военной информации (УВИ), созданное в 1942 году, приняло «стратегию правды», которая поддерживала идею о том, что информированным гражданам можно доверять в принятии собственных решений. Их целью было вернуть доверие общественности к официальной пропаганде. Следуя примеру КОИ, УВИ создало внутренние и зарубежные бюро, занимающиеся распространением сообщений через средства массовой информации, которые, по словам историка журналистики Джеймса Боумана, стали «добровольными пропагандистами».3 УВИ пообещало избегать «чрезмерных» призывов КОИ и вместо этого информировать публику простым и практичным способом. Однако в его сообщениях было абсолютно ясно, что делать правильно. Как отметил историк Лэри Мэй, популярный в фильмах военного времени рассказ о преобразовании описывает американского индивидуалиста, который учится, чтобы стать частью взвода или экипажа бомбардировщика. Он решает посвятить себя военным усилиям на благо страны и ее будущего.4 Напротив, американцы увидели, что народам вражеских стран не была предоставлена свобода делать свой собственный выбор. Вражеские диктатуры контролировали средства массовой информации, устраивали массовые представления, прославляющие лидера, нацию и военных, и заставляли замолчать любого, кто выступал в оппозиции. «Стратегия правды» дополнила изображение войны как столкновения между демократией и диктатурой.

Пропаганда военного времени смешивала факты с вдохновляющими и обнадеживающими культурными убеждениями, смешивая то, что было правдой, с тем, во что люди хотели верить. В результате она доставила неоднозначные сообщения. По мере того как правительство США мобилизовывало нацию, оно рассматривало солдат-граждан как символы национального единства и призывало к участию женщин и меньшинств в производстве военной продукции и военной службе. Для большей части господствующей Америки эти изменения воспринимались как временные меры «выиграть войну». Для них лучшая жизнь означала восстановление старого общественного порядка после того, как кризис миновал. Поэтому, когда правительство призвало индустриальную, урбанизированную Америку отправить миллионы солдат на войну за границу, его пропаганда проецировала образы безмятежности маленького городка и традиционной семейной жизни. Даже когда официальные лица пытались разъяснить американцам важность принятия долгосрочных обязательств по международному поддержанию мира, они продавали войну, обещая, что, как только она закончится, все смогут вернуться домой и наслаждаться процветающим миром.

Обещание лучшего мира, гарантированное американским интернационализмом, требовало наибольшего применения «стратегии правды». В конце концов, никто не знал, что принесет будущее. Единственной надеждой, которая была у всех, было «На этот раз мы все убедимся... что нам не придется делать это снова», как пели марширующие войска в большом финале фильма «Это армия», снятого «Уорнер бразерс» (1943).5 Над пропагандистами висело убеждение, что американцы отвергли Лигу наций, из-за веры, что их лидеры и их союзники лгали о целях войны. Сомнения относительно союзников сохранялись. Опросы показали, что американцы подозревали, что британцы боролись за сохранение своей империи и снова не смогут выплатить свои военные долги, как это было после Первой мировой войны. Советский Союз с его однопартийным коммунистическим правлением, государственной централизованной экономикой и нетерпимостью к религии, по их мнению, был несовместим.6 Чтобы успокоить общественность, пропаганда изображала союзников «такими же, как мы», разделяющими не только общего врага, но и общие военные цели. Такое изображение стремилось вдохновить народ на поддержку интернационализма, к которому стремился президент Рузвельт. Он хотел создать дома двухпартийную поддержку для любых обязательств, которые он мог бы взять на себя за границей.7

На этот раз американцы хотели не сделать мир безопасным для демократии, заметил один из участников опроса, они хотели сделать мир безопасным — и точка.8 Пропаганда военного времени, широко апеллируя к обоим принципам и интересам, говорила им, что они могут иметь и то, и другое. Чтобы понять упорное продвижение администрацией интернационализма, важно изучить период с 1939 по 1941 год, когда американцы обсуждали достоинства изоляционизма, в то время как администрация Рузвельта способствовала общественной поддержке американской помощи странам, сопротивляющимся нацистской агрессии. В месяцы, последовавшие за Перл-Харбором, официальная пропаганда использовала целый арсенал патриотических образов, определяя американцев, союзников и врага как сражающихся в борьбе за свободу против рабства. Они призвали американцев перейти к интернационализму, недвусмысленно заявив, что Соединенные Штаты должны сотрудничать с союзниками для установления демократического и капиталистического мирового порядка, и неявно заявив, что при этом Соединенные Штаты будут нести ответственность. Как только в 1943 году война повернулась в пользу союзников, пропагандисты позаботились о том, чтобы предупредить о предстоящей тяжелой борьбе. Они прогнозировали создание стабильного мира, в котором Соединенные Штаты будут процветать.

ЭТИМИ СЛОВАМИ Скарлетт О'Хара, героиня эпического фильма о Гражданской войне "Унесенные ветром" (1939), выразила свое раздражение разговорами о войне, когда она предпочитала обсуждать вечеринки. Поскольку вторжение Германии в Польшу в том же году спровоцировало войну в Европе, многие американцы относились к далекой войне с таким же презрением, как и эгоцентричная Скарлетт. После Первой мировой войны, неудавшегося мира и экономических трудностей 1930-х годов они не доверяли войне и ее последствиям. Безработные ветераны Первой мировой войны, которые в 1932 году прошли маршем по Вашингтону за своими пенсиями, считались жертвами депрессии. Отставной генерал морской пехоты Смедли Батлер осудил огромные состояния, нажитые во время войны, в своей полемике 1935 года «Война - это рэкет». В частности, он осудил страдания семей и солдат, которые, «набив рот патриотизмом», умерли или вернулись ранеными, психически сломленными или неспособными перестроиться. «Они выплатили свою часть военных прибылей», - заявил он.9 В 1930-х годах протестующие студенты колледжа присоединились к «Ветеранам будущих войн». В Университете Миннесоты студенческий лидер крикнул: «И в следующий раз, когда они придут и скажут нам, что мы должны вторгнуться на землю каких—то других, таких же невинных и введенных в заблуждение людей, чтобы «защитить наших жен и возлюбленных», мы знаем, что мы сделаем - мы защитим их, сохранив наши жизни, оставаясь с ними дома. Мы не будем слушать призывы к бойне».10 США Сенат расследовал доходы от войны, полученные банкирами и производителями боеприпасов, драматически названными «торговцами смертью». Конгресс принял ряд законов о нейтралитете, призванных удержать Соединенные Штаты от новой европейской войны.

В то же время американцы настороженно наблюдали, как фашистская Италия вторглась в Эфиопию в 1935 году, нацистский лидер Адольф Гитлер приказал немецким войскам вновь оккупировать Рейнскую область в нарушение Версальского договора в 1936 году, а Япония напала на Китай в 1937 году. В своей важной речи в Чикаго в 1937 году президент Рузвельт призвал к «карантину» стран-агрессоров, но никаких действий за этим не последовало. Во время Мюнхенской конференции в сентябре 1938 года Рузвельт направил лидерам Германии, Италии, Великобритании и Франции послания, в которых выразил надежду, что они мирно урегулируют требование Германии о Судетской области Чехословакии. Британцы и французы, не подготовленные к большой войне, практиковали умиротворение, уступая Гитлеру, который заверил их, что ему больше не нужны территории. Вскоре они узнали, что война была только отложена, а не предотвращена. Советский Союз, заботясь о себе, подписал пакт о ненападении с Германией. Когда Германия напала на Польшу в сентябре 1939 года, Великобритания и Франция объявили войну. После быстрого разгрома Польши Германия вторглась и завоевала Данию, Норвегию, Нидерланды, Бельгию и Францию весной 1940 года. Из Лондона Уинстон Черчилль, новый премьер-министр, красноречиво заявил, что его нация будет сражаться дальше, но многие задавались вопросом, как долго продержатся британцы. Японцы, провозгласив Азию для азиатов, угрожали уязвимым европейским колониям французского Индокитая, британской Малайи и голландской Ост-Индии. Имея общих врагов, Германия, Италия и Япония, известные как державы Оси, в сентябре 1940 года сформировали военно-политический союз под названием Трехсторонний пакт.

Дебаты среди американцев по поводу стремления Оси контролировать Европу и Азию сосредоточились на следующем вопросе: смогут ли Соединенные Штаты, заботящиеся о себе, жить с этим новым международным порядком? Изоляционисты, к которым относились консерваторы, либералы, социалисты, коммунисты и пацифисты, ответили утвердительно. Они рассматривали вступление Америки в Первую мировую войну как ошибку, которую нельзя повторять. Некоторые опасались, что война будет означать усиление правительства, или сворачивание реформ «Нового курса», или очередное подавление гражданских свобод. Члены комитета «Америка прежде всего» считали, что западное полушарие можно защитить как «крепость Америка». Некоторые, как оратор «Америка превыше всего», знаменитый авиатор Чарльз Линдберг, восхищались немецкими люфтваффе и аспектами нацистской идеологии. Другие полагали, что Соединенные Штаты могли бы наилучшим образом сохранить то, что они считали своим моральным превосходством, избегая заражения иностранными проблемами. Однако большинство изоляционистов не представляли себе самодостаточные Соединенные Штаты, отрезанные от остального мира. Скорее, они выступали за глобальный нейтралитет, позволяющий американцам торговать с кем и где им заблагорассудится.11

Интернационалисты, также разнообразная группа консерваторов, либералов и социалистов, возражали, что Соединенные Штаты не смогут выжить в мире, где доминирует Ось. Некоторые указывали на злобную нацистскую веру в тысячелетний Третий рейх, который захватил территорию для арийской расы господ и преследовал евреев, инвалидов и всех остальных, кого нацисты считали непригодными. Интернационалисты призывали Соединенные Штаты оказать помощь странам, подвергшимся нападению Германии. Когда изоляционисты в Конгрессе потерпели поражение от первоначальных попыток интернационалистов пересмотреть Закон о нейтралитете, Рузвельт попросил уважаемого канзасского редактора и республиканца Уильяма Аллена Уайта организовать «Беспартийный комитет за мир посредством изменения Закона о нейтралитете», чтобы настаивать на пересмотре. В ноябре 1939 года законодатели отменили эмбарго на поставки оружия и, таким образом, позволили Великобритании и Франции закупать оружие. По мере того как британцы продолжали бороться после падения Франции, ряд интернационалистов начали выступать за прямое вмешательство США. Генри Люс, влиятельный издатель журналов «Тайм», «Лайф» и «Форчун», утверждал, что в 1919 году Соединенные Штаты упустили свою возможность занять мировое лидерство, но что в 1941 году они должны действовать, чтобы создать «Американский век». Для Люси это означало, что Соединенные Штаты должны распространить свою систему свободного предпринимательства, свои технологические навыки, свой гуманизм и свои идеалы по всей планете.12

Ряд голливудских продюсеров продемонстрировали свои интервенционистские наклонности в таких фильмах, как «Исповедь нацистского шпиона» (1939), «Иностранный корреспондент» (1940) и «Сержант Йорк» (1941). «Сержант Йорк», снятый «Уорнер Бразерс» рассказал реальную историю набожного фермера из Теннесси, которого сыграл Гэри Купер, боровшегося со своей совестью из-за заповеди «не убий», но решившего, что Первая мировая война была благим делом, и стал национальным героем в 1918 году в битве при Маас-Аргонне. По возвращении из Европы герой войны отказался от тысяч долларов в виде контрактов на фильмы и коммерческих одобрений, заявив: «Униформа дяди Сэма, она не продается». Продюсеры Джесси Ласки и Хэл Уоллис позаботились о том, чтобы Элвин Йорк одобрил их экранизацию его жизни. Их усилия окупились, когда сам Йорк присутствовал на премьере фильма в Нью-Йорке вместе с первой леди Элеонорой Рузвельт и генералом Джоном Першингом. Выступая перед ветеранами зарубежных войн, Йорк заявил, что если американцы перестанут бороться за свободу, «тогда мы должны извиниться перед памятью Джорджа Вашингтона», потому что, если это так, «он впустую потратил свое время в Велли-Фордж». Воспользовавшись успехом фильма, армия США выпустила призывную брошюру, основанную на Йорке. Сенаторы-изоляционисты обвинили Голливуд в проведении военной пропаганды, некоторые указывали пальцем на количество иностранцев и евреев в киноиндустрии. В защиту Голливуда Уэнделл Уилки, республиканец, проигравший Рузвельту на президентских выборах 1940 года, отстаивал право на свободу от правительственной цензуры. Независимо от того, какую позицию кто-либо занимал в дебатах между изоляционизмом и интернационализмом, все считали Голливуд влиятельной силой.13

Как и средства массовой информации. Радио принесло войну в жилые комнаты Америки. Репортеры, как и большинство американцев, сочувствовали захваченным, а не захватчикам. Радиосети использовали своих собственных репортеров и корреспондентов газет в международных обзорах из Лондона, Парижа, Вены и Берлина. Из Берлина Уильям Л. Ширер из «Си-Би-Эс» пробовал различные уловки, чтобы справиться с нацистской цензурой. Запрещенный называть нападение Германии на Голландию и Бельгию «вторжением», Ширер вместо этого цитировал непосредственно источники в правительстве Германии, рассчитывая, что его слушатели поймут, что происходит. В Лондоне Эдвард Р. Мерроу из «Си-Би-Эс» пользовался поддержкой британского министерства информации, когда освещал бомбардировку, устроенную фельдмаршалом Германом Герингом, чтобы «смягчить» Британию перед вторжением. Мерроу описал мужество лондонцев во время Блица, когда они тушили пожары, вытаскивали живых и мертвых из-под обломков, расчищали улицы и начинали каждый новый день, ожидая большего.14 Однако взвешенные репортажи этих военных корреспондентов звучали сдержанно по сравнению с нью-йоркским Уолтером Уинчеллом, самым популярным радиовещателем в Соединенных Штатах. Поклонник Рузвельта и гордящийся своей репутацией инсайдера, Уинчелл вызвался использовать свое шоу на NBC для продвижения внешней политики администрации. Драматично представляя свои репортажи как «вспышки» или «эксклюзивы», Уинчелл продвигал вмешательство США в европейский конфликт так же, как он распространял сплетни о знаменитостях, называя изоляционистов «ратци» в сенсационной смеси новостей и развлечений.15 Общественная поддержка помощи Великобритании росла, но большинство американцев продолжали соглашаться как с изоляционистами, так и с интернационалистами. Они не хотели идти на войну и не хотели, чтобы Гитлер победил.

Хотя он предпочитал быть главным источником официальных новостей, Рузвельт создал ряд пропагандистских агентств. В сентябре 1939 года он учредил Управление правительственных сообщений (УПС) для отслеживания общественного мнения и предоставления средствам массовой информации, информации о растущей оборонной программе. Отдел информации Управления по чрезвычайным ситуациям выпускал от десяти до двадцати пресс-релизов в день о наращивании американского «арсенала демократии». Управление гражданской обороны, созданное в мае 1941 года и возглавляемое задиристым мэром Нью-Йорка Фиорелло Ла Гуардиа, получило задание содействовать гражданской безопасности и национальному моральному духу. Чтобы бороться с пропагандой за рубежом, Координатор по межамериканским делам, возглавляемый Нельсоном Рокфеллером, мультимиллионером, внуком основателя «Стандарт Ойл», продвигал солидарность полушария. Координатор информации (КИ), возглавляемый полковником Уильямом Донованом, проводил тайные операции и направлял «черную пропаганду» или дезинформацию на врага. Позже оно превратилось в Управление стратегических служб (УСС), предшественника Центрального разведывательного управления. В КИ лауреат Пулитцеровской премии, драматург и автор президентских речей, Роберт Шервуд руководил Службой внешней разведки, которая курировала радио «Голос Америки». Кроме того, Государственный департамент, Военное министерство, Военно-морское министерство и Казначейство имели свое собственное бюро общественной информации. Наконец, чтобы координировать все это, Рузвельт создал в октябре 1941 года Управление фактов и цифр (УФЦ), возглавляемое Маклишем. «Вот где мы заканчиваем», - объявили пресытившиеся редакторы «Нью-Йорк Геральд Трибун», отвергая необходимость в другом агентстве, чтобы «объяснить, что имеют в виду те, кто объясняет, что имеют в виду те, кто объясняет объяснения».16

Президент Рузвельт позаботился о том, чтобы его пропагандистские агентства не вмешивались в его порой не совсем откровенные заявления о внешней политике США. Баллотируясь на спорный третий срок в 1940 году, он пообещал: «Ваших мальчиков не пошлют ни на какие иностранные войны», в то время как он еще больше приблизил Соединенные Штаты к боям. За кулисами Белый дом поддерживал Комитет защиты Америки, помогая союзникам своими 300 местными отделениями, интервенционистскую группу «Борьба за свободу», которая использовала свои связи, чтобы продвигать свою позицию в национальных передачах, и Совет за демократию, основанный Люси и другими известными журналистами и бизнесменами для продвижения американского система. Белый дом и его сторонники, которые считали, что большинство изоляционистов были заблуждающимися, эгоистичными или, в лучшем случае, наивными, тем не менее продолжали дискредитировать их, называя их нелояльными, неамериканскими, сочувствующими нацистам и «пятой колонной» или подрывными деятелями, которые намеренно проложили путь к захвату Германией Соединенных Штатов.17

Рузвельт избегал иметь дело с изоляционистами в Конгрессе, используя исполнительный указ об отправке американских эсминцев в Великобританию в обмен на аренду британских баз от Канады до Южной Америки. Конгресс принял (с перевесом всего в один голос в Палате представителей) Закон об отборе на военную службу 1940 года, первый в истории США призыв на военную службу в мирное время, и после бурных дебатов одобрил ленд-лиз в марте 1941 года. По ленд-лизу Соединенные Штаты поставляли товары в Великобританию, а затем в Советский Союз. На пресс-конференции президент сравнил ленд-лиз с добрососедским поступком - одолжить шланг соседу, когда его дом горит. Хотя критики насмехались над такой вводящей в заблуждение аналогией, история президента апеллировала к духу гуманизма, а также стремлению к самосохранению. Осенью 1941 года Рузвельт, снова обойдя Конгресс, используя свои полномочия главнокомандующего, приказал американским военно-морским конвоям сопровождать корабли снабжения через Атлантику.

Наиболее важным в пропагандистских целях было то, что Рузвельт объявил о военных целях. Когда он вернулся с секретной встречи с премьер-министром Черчиллем у берегов Ньюфаундленда в августе 1941 года, его встретила разъяренная пресса Белого дома, которой вместе со всей страной сообщили, что президент отправился на рыбалку. Рузвельт описал трогательную воскресную службу, состоявшуюся на борту британского линкора «Принц Уэльский», во время которой он и Черчилль, их высокопоставленные военные офицеры и матросы обоих флотов пели «Вперед, христианские солдаты». Во время этой секретной встречи Рузвельт и Черчилль разработали Атлантическую хартию, пообещав, что послевоенный порядок будет уважать самоопределение наций, равный доступ к торговле и сырью, свободу морей, экономическую безопасность и разоружение. Они заявили, что не хотят приобретать никаких новых территорий, и призвали к созданию международной миротворческой организации.18 Принципы Атлантической хартии служили пропагандистским оружием против стран Оси. Для тыловой аудитории Атлантическая хартия часто представлялась четырьмя свободами, свободой слова, свободой вероисповедания, свободой от нужды и свободой от страха, изложенными Рузвельтом в январе 1941 года.

Рузвельт ввел Соединенные Штаты в состояние необъявленной войны в Атлантике и объявил о целях США в войне, в которой они официально не участвовали. Он считал, что сделал все, что мог; только шокирующий кризис изменит изоляционистские взгляды. Всегда убежденный в том, что Гитлер был самой серьезной угрозой, Рузвельт обязал Соединенные Штаты придерживаться стратегии «Германия прежде всего» и попытался договориться с Японией. Когда японцы расширили свою экспансию на юг, во французский Индокитай, Соединенные Штаты ответили торговым эмбарго, которое включало поставки железного лома и нефти. Япония, зависящая от импорта нефти, должна была решить, отказаться ли от своей цели доминирования в Азии или получать нефть в другом месте, скорее всего, из Голландской Ост-Индии. В ходе дипломатических переговоров Япония попросила США признать ее завоевания на материковой части Азии, а Соединенные Штаты потребовали, чтобы Япония ушла из Китая. Ни одна из сторон не пошла на компромисс. Когда генерал Хидеки Тодзе пришел к власти в октябре 1941 года, Япония готовилась напасть на американские войска в Тихом океане. В декабре в Перл-Харборе она нанесла тяжелейшее поражение на море в американской истории.

Нападение Японии на Перл-Харбор и Филиппины объединило союзников и американский тыл. 8 декабря Конгресс объявил войну Японии, со всего одним голосом против. Гитлер, долгое время презиравший смешанное расовое население Америки и демократическое правительство, объявил войну Соединенным Штатам три дня спустя.19 1 января 1942 года двадцать шесть стран подписали Декларацию Организации Объединенных Наций, посвятив себя достижению военных целей, изложенных в Атлантической хартии. Критики позже обвинили Рузвельта в том, что он заранее знал, что Япония планирует напасть на Перл-Харбор. Хотя историки признают, что Рузвельт строил козни против стран Оси, они не признали его виновным в том, что он намеренно допустил нападение на Тихоокеанский флот США. Захваченные врасплох, несмотря на предупреждения разведки о передвижении японских войск, американцы недооценили Японию, полагая, что у нее нет инициативы или ноу-хау для начала такого нападения. Япония, в свою очередь, недооценила Соединенные Штаты, полагая, что до того, как покладистые американцы сумеют бросить вызов, она сможет консолидировать свои тихоокеанские владения и договориться о компромиссном мире.

Больше подозрений в то время было вызвано отсутствием информации о потерях США в Перл-Харборе. Официальные заявления преуменьшили масштабы разрушений, заявив, что был потерян только линкор «Аризона», другие корабли были повреждены, а японцы понесли тяжелые потери. Распространились слухи, что весь Тихоокеанский флот был уничтожен, а 11 000 человек убиты. В радиопередаче 23 февраля 1942 года Рузвельт обратился к преувеличенным сообщениям. Он объявил, что три корабля, пострадавшие в Перл-Харборе, не подлежат ремонту и что были убиты 2340 американских военнослужащих. Рузвельт сказал, что японцы не знают, сколько самолетов они уничтожили, и он не собирался им говорить. Позже американцы узнали, что вражеские пилоты уничтожили большую часть американских военных самолетов и при этом сами потеряли двадцать девять самолетов из трехсот. Выступая через несколько недель после нападения 7 декабря, президент сказал: «Ваше правительство безошибочно уверено в вашей способности услышать худшее». Он говорил не о Перл-Харборе, а о том факте, что Соединенные Штаты потеряют больше позиций перед врагом, прежде чем вернут их себе. Он признал, что было бы «безнадежно» оказывать помощь Филиппинам.20

Американцы мало знали о том, что происходило в их тихоокеанской колонии, где под японской бомбардировкой рядовой Джон Лемке из Висконсина заполз в окоп с письмом из дома. «Дорогой сын, - говорилось в нем, – я так рад, что ты на Филиппинах, потому что я боюсь, что война с Германией неизбежна».21 Генерал Джонатан Уэйнрайт возглавил 80 000 плохо оснащенных филиппино-американских войск, отступавших на полуостров Батаан, в то время как командующий, генерал Дуглас Макартур, издал вводящее в заблуждение пресс-коммюнике из островной крепости Коррехидор. Когда президент приказал Макартуру отправиться в безопасное место в Австралии, потрясающие навыки генерала по связям с общественностью помогли покрыть катастрофу славой. Он пообещал: «Я вернусь», и дома его превозносили как героя. Отчаявшиеся люди, которых он оставил позади, были не столь лестны в отзывах, но Вашингтон не узнает, что с ними случилось, больше года. После того, как у них закончились продукты питания, медикаменты и боеприпасы, они сдались японцам в апреле 1942 года. Около 600 американцев и 7000 филиппинцев погибли во время восьмидесятимильного форсированного марша, известного как Батаанский марш смерти, в лагеря военнопленных, где погибли еще тысячи человек.22

События 1939-1941 годов будут вдохновлять пропагандистские послания на протяжении всей войны и в последующие годы. Провал попытки умиротворения в Мюнхене показал, что агрессоров необходимо остановить силой. Нападение на Перл-Харбор продемонстрировало, что мировой океан не может защитить Соединенные Штаты. Изоляционисты призывали к стратегии «Сначала Тихий океан» и по-прежнему крайне критически относились к Великобритании и Советскому Союзу, но мало кто сомневался в настоятельной потребности Америки в союзниках, для того чтобы державы Оси потерпели поражение. Чтобы проложить путь к послевоенному сотрудничеству, Рузвельт хотел, чтобы союзники назывались Организацией Объединенных Наций. Почти все предпочитали говорить «союзники», хотя британские и американские официальные лица часто использовали термин президента. Они назвали предполагаемого преемника Лиги Наций Организацией Объединенных Наций или ООН, намеренно смешав союз военного времени с послевоенным поддержанием мира. Как он показал, вернувшись со своей «рыбалки» с Черчиллем, Рузвельту нравилось хранить секреты, а также быть главным источником новостей. Его администрация, от помощников Белого дома до новых информационных агентств, установила партнерские отношения с видными представителями средств массовой информации, Голливуда и интернациональных групп. Результатом, заключил историк Ричард У. Стил, стал «пропагандистский шум, настолько всепроникающий и настолько разнообразный по своим источникам», что ко времени нападения на Перл-Харбор общественность смирилась с тем, что идет на войну, даже если она этого не хотела.23

ЗАДАЧЕЙ УВИ, по указанию президента в июне 1942 года, было «формулировать и осуществлять, используя прессу, радио, кино и другие средства, информационные программы, предназначенные для содействия развитию информированного и разумного понимания, дома и за рубежом, статуса и прогресса о военных усилиях и о военной политике, деятельности и целях правительства». Широко уважаемый Элмер Дэвис, комментатор новостей «Си-Би-Эс» с «более громким акцентом, таким же обнадеживающим, как День благодарения», неохотно согласился на должность начальника. Он руководил сотнями информационных кампаний, посвященных моральному духу, вербовке, сохранению, нормированию, рабочей силе и продовольствию, например, в «из-за Гитлера у нас стало меньше мяса».24 Целью УВИ, признанной в частном порядке, была «координация, синхронизация, приукрашивание, подчеркивание, манипулирование и распространение фактов как информации, а не... грубых завышений и преувеличенных искажений».25 Чтобы мобилизовать население, УВИ использовала знакомые рекламные приемы, такие как повторение, броские лозунги и одобрение знаменитостей. Тем не менее, чрезмерное умение продавать может создать неверный посыл. Если бы коммерческие рекламодатели рекламировали свою продукцию с такими лозунгами, как «выиграйте войну, выглядя красиво», пропагандисты были бы обеспокоены, они бы отождествляли патриотизм с потреблением, а не с тяжелой работой и самопожертвованием. Дэвис объявил: «Говорить правду дома - значит мобилизовать за кулисами войны поддержку, инициативу, воображение и гений американского народа».26

Было бы нелегко рассказать правду о целях войны из-за множества версий, циркулирующих в Вашингтоне военного времени, включая несколько в УВИ. Стремясь к более эффективной координации правительственной информации, новое агентство поглотило УФЦ, Управление правительственных сообщений, информационную службу Управления по чрезвычайным ситуациям и Службу внешней разведки. Но поскольку не все существующие информационные агентства были включены, УВИ никогда не обладал такой же централизованной властью, как КОИ во время Первой мировой войны. Многие из глубоко антифашистских мужчин и женщин, уже вовлеченных в пропагандистскую работу, были разочарованы тем, что так много американцев неоднозначно относились к угрозе, исходящей от нацистской Германии. Как бы сильно они ни верили в идеал информированного гражданина, знающего, что делать правильно, они думали, что обычный человек нуждается в просвещении и образовании. Большое число из них были сторонниками Нового курса, приверженцами проведения социальных и экономических реформ. Кроме того, в УВИ работали тысячи ярких, независимо мыслящих писателей, профессоров, художников, профессионалов радио и кино, руководителей рекламных агентств и репортеров новостей, которые не чувствовали себя как дома в федеральной бюрократии, находящейся под пристальным вниманием политиков. Консерваторы на Капитолийском холме считали, что УВИ было слишком сторонником Нового курса, Рузвельта и гражданских прав. Летом 1943 года Палата представителей проголосовала за ликвидацию местного отделения УВИ; Сенат сохранил его, но сократил его бюджет. Вместо того чтобы выпускать свою собственную информацию, УВИ будет координировать распространение информации от других правительственных учреждений через средства массовой информации.27

Для координации пропагандистской политики правительства начальник УВИ Дэвис регулярно встречался с представителями Объединенного комитета начальников штабов, Военного министерства, Военно-морского министерства, Государственного департамента, Управления координатора по межамериканским делам, Совета по военной экономике, Совета по производству военной продукции и Управления цензуры. Дэвис обнаружил, что у каждого была своя повестка дня. Реагируя на эту ситуацию, бывший начальник КОИ Джордж Крил выразил Дэвису свои сожаления по поводу того, что его коллега во время Второй мировой войны не имел реального контроля над армией, флотом и государственными департаментами. Крил рассказал, что, когда кто—либо оспаривал полномочия КОИ, он побеждал, потому что «Вудро Вильсон их подавил». Крил воздержался от указания на то, что было очевидно - Дэвис не пользовался такой поддержкой со стороны Рузвельта. Крил выразил мало надежды, кроме пожеланий удачи и предупреждения о том, что для Дэвиса «дружелюбие может быть пороком». Хотя наблюдатели хвалили директора УВИ за его умение общаться с высокопоставленными коллегами, Дэвис позже отметил, что Крил был «прав почти по всем пунктам».28

С самого начала «стратегия правды» УВИ столкнулась со многими препятствиями. Во-первых, существовал вопрос о цензуре. 16 декабря 1941 года президент Рузвельт учредил Управление цензуры, возглавляемое исполнительным редактором новостей «Ассошиэтед Пресс» Байроном Прайсом. Управление цензуры имело власть над всеми гражданскими сообщениями. Оно скрывало информацию, которая могла бы помочь врагу, включая вопросы обороны, судоходства, сводки погоды и поездки президента. Прайс, который считал, что цензура прессы нарушает «демократическое кредо», тем не менее признал ее необходимость в военное время. Он создал добровольную систему, предоставляя новостным изданиям рекомендации о том, что можно, а что нельзя печатать или транслировать. Попросив средства массовой информации контролировать себя, Прайс поддерживал хорошие отношения с прессой на протяжении всей войны. Прежде чем новостные организации опубликуют материал, Прайс хотел, чтобы они спросили себя: «Хотел бы я получить эту информацию, если бы был врагом?».29 На пресс-конференции 1942 года он и Дэвис объяснили отношения Управления цензуры и УВИ со средствами массовой информации. Прайс объявил: «Мы рассказываем то, что они не могут напечатать». Дэвис сказал: «Мы даем им материал, который, как мы надеемся, они напечатают».30 В сочетании с цензурой «стратегия правды» означала отдельные фрагменты правды, а не всю правду.

Что наиболее важно, жесткая военная цензура усложняла работу УВИ. Потрясенные успешным нападением Японии, армия и флот усилили общественное недоверие, обнародовав противоречивую информацию. В свой первый рабочий день Дэвис посетил военного министра Генри Стимсона и министра военно-морского флота Фрэнка Нокса, обоих видных республиканцев, которые присоединились к администрации Рузвельта, чтобы привнести двухпартийность в национальное правительство. Стимсон, сидевший под портретом своего наставника Элайху Рута, прочитал директору УВИ лекцию о военной тайне и «вежливо отмахнулся». Нокс, коллега-газетчик, выразил желание сотрудничать, но Дэвис не был настроен оптимистично, зная, что адмирал Эрнест Дж. Кинг, командующий военно-морскими силами, предпочел информационную политику, которая рассказывала бы американскому народу о войне только тогда, когда она была выиграна. Скрывая плохие новости, что означало почти все новости в начале 1942 года, вооруженные силы позволили слухам и подозрениям процветать. Эта политика привела Дэвиса в ярость, который считал, что правду следует говорить до тех пор, пока это не повредит операциям. УВИ и военные совещались ежедневно, но ситуация улучшилась только тогда, когда военно-морской флот смог сообщить позже в 1942 году о победах в Коралловом море, Мидуэе и Гуадалканале.31

Рассказать общественности правду о целях войны было непросто, потому что политики не пришли к согласию и не хотели разъяснять, в чем заключались эти цели. Пропагандисты хотели лучше, чем их коллеги во время Первой мировой войны, подготовить общественность к обязательствам мирного времени.32 Заместитель начальника УВИ Артур Свитсер, освещавший Государственный департамент в качестве репортера во время Первой мировой войны и проведший межвоенные годы в Лиге Наций, попытался выяснить, каковы были военные цели США и как они будут достигнуты. Свитсер посетил президента Рузвельта, который сказал ему, что он не одобряет пересмотренную Лигу Наций, которую он отклонил как «много болтовни». Вместо этого Рузвельт предпочел план послевоенного порядка, в котором то, что он назвал четырьмя полицейскими - Соединенные Штаты, Великобритания, Советский Союз, и Китай — обеспечил бы мир. «Если вам не нравятся русские, вы все равно должны их заполучить», - объяснил Рузвельт. «Они слишком велики и могущественны, чтобы разоружиться, и вам лучше придерживаться старой доброй политической теории: если вы не можете победить их, присоединяйтесь к ним. Тогда у вас была бы колоссальная власть».33 Четверо полицейских, настаивал Рузвельт, будут поддерживать мир, реагируя на любое нарушение тем, что он называл своей старой идеей карантина. Полицейские отрезали бы нарушителя от торговли со всеми частями света; если бы экономические санкции не сработали, то была бы применена военная сила. Президент думал, что его план «Четырех полицейских» сможет сохранить мир по крайней мере на двадцать пять лет, но он не объяснил Свитсеру, как план, основанный на доминировании великих держав, будет соответствовать принципам Атлантической хартии.

В то время как Белый дом сосредоточился на безопасности, Государственный департамент, как узнал Свитсер, был сосредоточен на послевоенной экономике. Государственный секретарь Корделл Халл, достойный бывший сенатор-демократ от Теннесси и давний сторонник свободной торговли, был больше заинтересован в расширении доступа к мировым рынкам, чем в создании Организации Объединенных Наций. Он сказал Свитсеру, что, по его мнению, американцы не должны вмешиваться в британское правление в Индии, где Махатма Ганди возглавлял массовое движение за независимость, потому что, если, в свою очередь, британцы «вмешаются» в Аргентине, американцы будут размахивать доктриной Монро и скажут им не лезть не в свое дело. Заместитель госсекретаря Самнер Уэллс сказал Свитсеру, что пропагандисты должны исправить впечатление, что для обеспечения «свободы от нужды» Соединенные Штаты будут разыгрывать перед миром Санта-Клауса, распространяя Новый курс за рубежом и принося « повсюду щедрость страдающему человечеству». Хотя Уэллс считал, что Соединенные Штаты должны распределить награду, он не думал, что американским налогоплательщикам понравится эта идея, поэтому было бы лучше не говорить им об этом. Свитсер выяснил, что Белый дом и Государственный департамент планировали расширить американскую военную и экономическую мощь как ключ к послевоенному миру. Однако они не хотели, чтобы общественность много знала об их, по общему признанию, отрывочных планах. Это оставило для продвижения УВИ с благородными концепциями Атлантической хартии и четырех свобод.34

Чтобы донести эти цели, пропагандисты рассчитывали на сотрудничество со стороны средств массовой информации, которые были посвящены патриотическому служению, а также получению прибыли. Хотя УВИ создала программу «Ораторов победы» по образцу «четырехминутных людей Первой мировой войны», оно быстро осознало, что радио, фильмы и кинохроника сделали идею "четырехминутных людей" старомодной. Опросы показали, что общественность считала, что радио — особенно выступления президента — это лучший способ для правительства донести свое послание. Действительно, президент Рузвельт уже освоил использование радио, чтобы связаться с людьми в их домах с помощью «бесед у камина». Девяносто процентов американцев слушали радио по четыре часа в день. Они слушали в основном для развлечения, но количество радиопередач, посвященных новостям, выросло с 5 до 20 процентов в годы войны. Убежденные в том, что «радиопропаганда должна быть безболезненной», УВИ и радиокомпании включили военные послания в различные шоу, комедии, мыльные оперы, спортивные репортажи и новостные программы.35

В Голливуд УВИ отправило правительственное информационное руководство для киноиндустрии, попросив его подумать: «Поможет ли эта картина выиграть войну?» УВИ предлагало сообщения, пересматривало сценарии и просило студии вырезать нежелательные сцены и диалоги. Киноиндустрия, по словам историка Томаса Доэрти, добровольно стала «выдающимся транслятором политики военного времени», даже несмотря на то, что она предпочитала сочетать пропаганду с проверенными формулами развлечения. Чиновники иногда морщились от нелепых сюжетов военных фильмов и «бодрой» сердечности кинохроники, в которой местность всегда была невероятной, а действие - жизненно важным. В отместку журнал «Лайф» спародировал директивы УВИ с «тайной-приключенческой-любовной» историей о Дороти, вымышленной блондинке из светского общества, виновной в «художественном досуге», которую спасает от «жестокого и коварного» японского шпиона работник министерства обороны, который едет всего тридцать пять миль в час, чтобы поберечь его шины. Действительно, кино, радио и печатные СМИ иногда высмеивали пропагандистские инструкции, даже когда они их передавали. В любом случае, они помогли УВИ достичь своей цели: «когда рабочий покидает фабрику, он не покидает войну».36

Когда пропагандисты опрашивали свою аудиторию, они размышляли, говорить ли американцам то, что им следует знать, или то, что они хотели бы услышать, или какую-то комбинацию того и другого. Разведывательное бюро УВИ воспользовалось новыми методами мониторинга общественного мнения, используя опросы и группы переписки, состоящие из священнослужителей, редакторов, профсоюзных лидеров, социальных работников, бизнесменов, педагогов и других. Члены этих групп, представляющие то, что УВИ считало «бдительной и четко сформулированной фракцией», были людьми, которые были в состоянии как отражать, так и формировать мнение в своих сообществах. Их комментарии дополнили статистику, собранную социологами. Инициировав то, что впоследствии стало стандартной практикой Белого дома, Рузвельт работал с социологами, чтобы сформулировать свои заявления. Например, когда опросы показали, что общественность одобрила бы, если бы президент признал ошибки, Рузвельт, выступая перед Конгрессом, объявил, что во всемирной борьбе ошибки неизбежно произойдут.37

Большинство американцев думали, что послевоенный период «будет ужасным», отмечало УВИ. Опросы показали, что около 70 процентов населения заявили, что они ожидали, что им будет хуже, когда война закончится. Но они также показали, что американцы мыслят интернационально. Согласно опросам, более 80 процентов американцев поддержали формирование всемирной полиции для поддержания мира после войны, улучшения условий жизни людей во всем мире и гарантии того, что «все нации получат справедливую долю сырья». Пропагандисты решили воззвать к надеждам общественности и развеять ее страхи. Осознавая, что, когда дело касалось глобальных дел, американцы боялись, что их примут за «мягких, сентиментальных и мечтательных простаков», администрация постоянно описывала свою внешнюю политику как «реалистичную», «твердолобую» и «практичную».38

Таким образом, продвигая военные цели, УВИ показало американцам, что их идеалы и личные интересы - это одно и то же, даже несмотря на то, что такое изображение оказалось бы противоречащим «стратегии правды». В конце концов, правда не всегда была самой убедительной пропагандой, и именно поэтому Белый дом, Госдепартамент и военные иногда предпочитали ее не говорить. И средства массовой информации с их тенденцией драматизировать, успокаивать и развлекать не всегда это принимали. Хорошо осведомленное о многочисленных голосах Вашингтона военного времени, а также столиц союзников, УВИ попыталось продвигать общие цели войны, стараясь при этом не слишком походить на пропагандистов. Заместитель начальника УВИ Милтон Эйзенхауэр, уважаемый младший брат генерала Дуайта Д. Эйзенхауэр и республиканец Нью-Йорка с многолетним опытом работы в сфере правительственной информации заявили, что «роль УВИ в стимулировании американского мышления о том, какого мира мы хотим, едва ли не самая сложная из всех». Лучшее, на что они могли надеяться, предсказал он, это то, что народное «решение на этот раз будет намного лучше, чем в прошлый раз».39

В ОБРАЗЕ, КОТОРЫЙ ВДОХНОВЛЯЛ и вводил в заблуждение своей простотой, пропаганда изображала два мира в состоянии войны. «Это борьба между миром рабства и свободным миром», - заявил вице-президент Генри Уоллес. Это послание нашло исторические корни в заявлении Авраама Линкольна времен гражданской войны о том, что нация не может жить наполовину рабской и наполовину свободной. Режиссер Фрэнк Капра, удостоенный премии «Оскар», процитировал Линкольна в фильме «Прелюдия к войне» (1942), первом из семи в серии «Почему мы сражаемся», который ему поручил снять для американских войск генерал Джордж Маршалл, начальник штаба армии. Чтобы показать солдатам, что было поставлено на карту, в фильме описывались два мира, один светлый, а другой темный. В мрачном мире держав Оси люди в трудные времена обратились к похожим на бандитов лидерам, которые обещали национальное бессмертие, подавляли любую политическую оппозицию, сжигали книги, закрывали места отправления культа, вторгались в беззащитные страны и превращали покоренных людей в рабов. Люди светлого мира, показанные как американцы, обратились к мирным решениям Великой депрессии, сохранили свои свободы и избегали войны. Фильм противопоставлял беззаботных детей, играющих в мире света, дисциплинированным детям, готовящимся к бою в мире тьмы. Довольный фильмом Капры, президент распорядился, чтобы он был выпущен для широкой публики в 1943 году. Зрители смотрели анимированные карты, показывающие чернильно-черное распространение Оси в Европу, Африку и Азию, нацеленное на Ближний Восток, Южную Азию и Америку.40

Пропагандисты отказались от разжигания ненависти к врагу до уровня, выраженного в Первой мировой войне, потому что они хотели проложить путь к послевоенному примирению. Аналитики пришли к выводу, что антагонизм, который американцы испытывали к немцам и особенно к японцам, должен был быть направлен против зла их политических систем, а не против народа. УВИ издало «Директиву о политике в отношении характера врага», объявив настоящими врагами лидеров Оси. В нем объяснялось, что немецкий, итальянский и японский народы были врагами до тех пор, пока они следовали за своими лидерами, но имели потенциал для перехода на позицию союзников. До тех пор в директиве говорилось: «Все, кто не с нами, против нас».41 Самый успешный пропагандистский радиосериал УВИ «Вы не можете иметь дело с Гитлером» стремился воспитать «просвещенную ненависть» к нацистскому режиму, сосредоточив внимание на разрушении семейной жизни, злоупотреблениях в отношении женщин, вынужденных рожать детей для пополнения гитлеровских армий, и об идеологической обработке этих детей. Радиослушатели сочли передачи УВИ «мрачными и реалистичными». Вплоть до весны 1944 года 65 процентов американцев продолжали верить, что немецкий народ хотел быть свободным от своих лидеров; только 13 процентов думали, что японцы хотели быть свободными от своих лидеров. Отношение американцев к немцам как к жертвам нацистского правления изменилось, когда немецкие солдаты убили десятки тысяч американских солдат после вторжения во Францию в день «Д» в июне 1944 года.42

Обеспокоенные широко распространенными стереотипами в массовой культуре, правительственные чиновники предостерегли от недооценки сил противника. Комиксы, отметили они, представляли японцев как «зубастых, низкорослых, злобно раскосых... и яростно желтых». Они заметили, что фильмы, как правило, показывают врага как скотину и дурака. Например, в фильме «Триумфы Тарзана» (1943), снятом «РКО Пикчерз» Тарзан (Джонни Вайсмюллер) отвергает изоляционизм, когда он объединяет силы с туземцами и животными джунглей, чтобы победить злобных нацистов, которые вторгаются в Африку в поисках нефти и олова. В конце немецкий генерал вскакивает, чтобы отдать честь, ошибочно принимая радиопереговоры за речь Гитлера.43 Руководство по пропаганде предупреждало: «мы обманываем только самих себя», обращаясь с японцами «как с забавными человечками». В действительности, как отмечалось в руководстве, «японцы - суровые бойцы, безжалостные и фанатичные в своих военных устремлениях».44 Плакаты часто изображали врага вездесущим в повседневной жизни. Они показывали лидеров стран Оси или шпионов, прислушивающихся к любой военной информации или выражению недовольства. Плакаты предупреждали: «Болтовня топит корабли» и напоминали гражданским лицам, что расслабленность помогает врагу. Несмотря на все свои этические намерения, пропагандисты действительно использовали предрассудки американской общественности, чтобы усилить эмоциональную силу своих сообщений. Официальная пропаганда, однако, реже опиралась на грубые стереотипы, чем на популярную культуру.45

Вместо того, чтобы признать реальные различия между союзниками или даже между самими американцами по поводу целей войны, УВИ сосредоточился на том, как вражеская пропаганда использовала эти различия с целью разделения и завоевания. Тех, кто поднимал вопрос о несовместимости принципов Атлантической хартии с британским империализмом или советским коммунизмом, можно было бы обвинить в выполнении работы Йозефа Геббельса, нацистского министра пропаганды. В 1942 году США официальные лица особенно хотели показать, что все союзники находятся в равном положении, потому что они беспокоились о том, что из-за того, что большую часть боевых действий ведут не американские армии, Соединенные Штаты могут быть отстранены от мирного процесса.46 Чтобы избежать этих осложнений, УВИ представило «четыре свободы» как устоявшуюся часть повседневной американской жизни с предположением, что они в конечном итоге будут распространены на остальной мир. Если нет, то пострадают все. «Сегодня весь мир един», - провозглашается в брошюре УВИ «Четыре свободы». «Голодный человек в Камбодже представляет угрозу для сытых жителей Дулута».47

УВИ изображал Америку как страну равенства и терпимости, где каждый вносит свой вклад. При поддержке политики, позволившей увеличить членство в профсоюзах на 40 процентов, плакат с надписью «Вместе мы победим» демонстрировал, что лейбористы и руководство объединились в военных действиях с благословения дяди Сэма. В духе мультфильма 43-го года, созданного Уолтом Диснеем в сотрудничестве с правительством США, Дональд Дак должен выбрать, тратить ли свою зарплату или откладывать ее на уплату налогов. Его нечистая совесть, одетая в костюм стиляги, модный среди городских афроамериканцев и американцев мексиканского происхождения, соблазняет Дональда повеселиться и потратить свои деньги в салуне с распашной дверью, напоминающей свастику. Его чистая совесть, щеголяющая шотландским акцентом и в килте, объясняет, почему Дональд должен экономить и платить налоги, которые правительство превратит в корабли и самолеты. После борьбы со своей совестью Дональд решает заплатить налоги. Мультфильм заканчивается демонстрацией американского оружия, уничтожающего Ось.48

Как видно из того, что Дисней нарядил нечистую совесть Дональда в костюм стиляги, УВИ столкнулся с проблемой применения послания единства ко всем расам и религиям. Она обеспокоена тем, что история дискриминации меньшинств в Соединенных Штатах подрывает утверждение о том, что американцы распространят «четыре свободы» по всему миру. Нельсон Рокфеллер сказал Дэвису, что обращение с мексиканцами в Техасе и Нью-Мексико повышает «опасность плохой рекламы».49 Кроме того, хотя немногие американцы слушали вражеские передачи, «Радио Токио» неоднократно указывало на лицемерие США. В нем приводились прошлые расовые беспорядки, говорилось, что президент Рузвельт «ничего не сделал для того, чтобы дать людям цветной расы свободу от страха». Нацистские коротковолновые передачи, по наблюдениям официальных лиц, возлагали вину за все проблемы на евреев.50 УВИ позаботился о том, чтобы предубеждения ассоциировались с доктринами врага, а не Америки. Она считала, что комикс Хэла Фишера «Джо Палука» о добродушном чемпионе по боксу, у которого сорок миллионов читателей, «делает потрясающую работу». В одном из стрипов менеджер Джо, Нобби, объясняет, почему он просто взял и ударил кого-то. «Этот парень отпускает шуточки по поводу определенных людей, неважно, почему, используя методы Геббельса, исподтишка и хитро, пытаясь разделить нас, а тем временем американцы любой расы, вероисповедания, цвета кожи и религии борются там за что? Чтобы эти придурки, вернувшиеся сюда, все еще могли продолжать проповедовать ненависть к другим американцам?» - спрашивает Нобби, заявляя, что никто не должен спускать с рук то, что он называет изменой.51

Тем не менее, OWI поставила под угрозу свою пропаганду «четырех свобод», когда речь зашла об афроамериканцах. Правительству США были нужны афроамериканские мужчины и женщины для службы в армии. Это дало более миллиона человек, как правило, в отдельных подразделениях. А чтобы бороться с неравенством на рабочем месте, президент Рузвельт создал Комиссию по справедливой практике трудоустройства, которая несколько преуспела в сокращении разрыва в оплате труда между белыми и чернокожими. Но американская пропаганда обычно изображала афроамериканцев, вносящих вклад в военные усилия во имя долга и веры, а не свободы. Хотя УВИ не выступало за равное обращение, оно дало указание для радио и кинофильмов относиться к афроамериканцам с большим уважением: «избегайте образов Степина Фечита, менестреля, марионетки, тупой прислуги, парня, которого всегда преследуют призраки». В них произошли некоторые, к сожалению, ограниченные улучшения. Например, в фильме студии «Парамаунт» «Звездно-полосатый ритм» (1942) афроамериканцы имеют статус «включенных, но отдельно». В финале известный артист Бинг Кросби поет «Старая слава» перед гигантским американским флагом и репродукцией горы Рашмор. Он празднует единство севера и юга, городских и сельских районов, прося белых мужчин из Нью-Гэмпшира, Джорджии и Бруклина рассказать, что для них значит дом. После того, как джорджиец рассказывает о красных глиняных холмах и футболе, камера переключается на чернокожий хор, поющий духовную песню под руководством Авраама Линкольна, а затем возвращается к белым американцам, собравшимся вокруг Кросби, который поет о Вашингтонах: «Джордж, Марта и Букер Т.» Усилия УВИ мало кого удовлетворили. Афроамериканские лидеры жаловались, что равенству уделяется слишком мало внимания, а южные сегрегационисты считали, что его слишком много.52

Как ни старалось правительство США с уважением относиться к американским гражданам немецкого и итальянского происхождения, оно не смогло поступить так с американцами японского происхождения. Военные власти, политики и группы давления обвинили американцев японского происхождения на западном побережье в нелояльности и государственной измене, хотя у них не было никаких доказательств, подтверждающих эти обвинения. В феврале 1942 года Рузвельт приказал интернировать 120 000 американцев японского происхождения в «концентрационные лагеря». Восемьдесят тысяч человек, родившихся в Соединенных Штатах, были гражданами США. Маклиш поднял вопрос о соблюдении гражданских свобод, но безрезультатно. Отказавшись от термина «концентрационный лагерь», официальные лица приняли формулировку, выбранную для того, чтобы избежать сравнений с нацистской политикой, которая призывала к облавам на людей из-за их расы или религии. Они описали американцев японского происхождения как «эвакуированных», как будто произошло стихийное бедствие, которых затем перевезли в «центры сбора» для «переселения» в «лагеря для интернированных». Официальный правительственный фильм “Переселение японцев” подчеркивал радостное сотрудничество американцев японского происхождения, когда их переселяли за сотни миль от их домов в «сообщества первопроходцев». Когда вообще приходилось говорить о нарушениях гражданских свобод, пропагандисты придерживались своей темы единства. Термин «япошка» применим к ненавистному врагу, указало УВИ радиовещателям. «Помните, кстати, что лояльные американцы японского происхождения, которые сейчас находятся в лагерях для перемещенных лиц на западе США, сильно возмущены тем, что их называют «япошками»».53 Как и в своих изображениях сегрегированных афроамериканцев, УВИ подчеркивало лояльность, а не свободу и равенство.

Голливуд также редко включал расовые меньшинства в свои изображения объединенной национальной семьи военного времени. Фильмы о войне рассказывали историю о солдатах из всех классов, этнических групп и уголков страны, собравшихся вместе. Как отметил историк Джордж Редер, Бруклин служил в военное время в качестве неофициального штата, плавильного котла, родины уличного патриота, который болеет за «Доджерс» и отправляется на войну с острой шуточкой. В фильмах военнослужащие воссоздавали семейную ячейку, называя старшего члена семьи «папаша», а младшего - «малыш». Когда они не ссорились, они говорили о бейсболе, своих родных городах и своих женах или подругах. В одной из многих сцен, связанных с письмами из дома, солдат или моряк может узнать, что он стал отцом. В какой—то момент кто-нибудь объяснил бы, за что они все боролись - за то, чтобы сделать мир достойным местом для жизни или безопасным местом для детей. Необычный расово смешанный взвод появился в фильме «Эм-Джи-Эм» «Батаан» (1943). Возглавляемый сержантом. Биллом Дэйном (Роберт Тейлор), импровизированное подразделение, включающее Джейка Файнголда (Томас Митчелл), Феликса Рамиреса (Дези Арназ), афроамериканца Уэсли Эппса (Кеннет Спенсер), Ф. Х. Матовски (Барри Нельсон) и филиппинских разведчиков, которым приказано защищать хаотичное отступление от наступающих японцев. «Не имеет значения, где человек умирает, главное, чтобы он умирал за свободу», - говорит один из обреченных мужчин.54

Женщины, согласно УВИ, были «в одной команде» с мужчинами, пока нация находилась в состоянии войны. Сотрудничая с промышленностью и средствами массовой информации, УВИ запустил крупную кампанию «Женская сила» под лозунгом «Чем больше женщин на работе, тем скорее мы победим».55 Хотя на самой известной иллюстрации «Рози-клепальщица» изображена гордая женщина, напрягающая мускулы и говорящая: «Мы можем это сделать», на более представительном плакате, посвященном усилиям по вербовке замужних женщин из среднего класса, был изображен муж-бизнесмен, одобряющий свою жену-труженицу тыла. Более популярной, чем Рози, среди военнослужащих была Бетти Грейбл, задорная блондинка-кинозвезда, чей пин-ап оценили пять миллионов человек. Как заметил историк Роберт Уэстбрук, фотографии кинозвезд, жен и подруг символизировали то, за что мужчины боролись, чтобы защитить и обладать. «Мы боремся не только за четыре свободы», - говорили солдаты в Новой Гвинее, - «мы боремся также за бесценную привилегию заниматься любовью с американскими женщинами».56 Хотя пропаганда восхваляла женщин в армии или на фабрике, она также использовала образ женщины, символизирующий домашний уют и сексуальное удовлетворение, в награду за мужскую службу. Рекламодатели подкрепили этот образ изображениями счастливого послевоенного дома, богато обставленного новейшей бытовой техникой. В рекламе пылесосов «Эврика» женщинам говорилось, что, «борясь за свободу и все, что это значит для женщин во всем мире, вы боретесь за собственный маленький дом и мужа, которого будете встречать каждую ночь у дверей».57

В то время как пропаганда преуспела в создании образа национальной семьи, какой бы ограниченной она ни была, она боролась с изображением глобальной семьи Объединенных Наций. Опросы показали, что, хотя американцы восхищались британцами за их достижения в Северной Африке и чувствовали себя в долгу перед русскими за их великолепную стойкость на Восточном фронте, они не обязательно применяли эти добрые чувства к сотрудничеству в мирное время. Как бы запуская новый бренд, УВИ запланировала массовую «насыщенную» рекламу Организации Объединенных Наций, приуроченную ко Дню флага 14 июня 1943 года. Она раздала почти миллион плакатов Организации Объединенных Наций, распространила «Факты об Организации Объединенных Наций» среди радиостанций, газет, редакторов кинохроники, школ и библиотек и потребовала, чтобы универмаги установили витрины Организации Объединенных Наций. Он разослал речи в 9000 постов Американского легиона, передовицы в 750 местных газет и сценарии на 500 местных радиостанций. OWI организовала новостное мероприятие и с удовлетворением сообщила, что в результате освещение в прессе было «очень интенсивным». Пятьдесят процентов новостных сюжетов и сорок три программы радиосети упоминали или показывали точку зрения Организации Объединенных Наций.58

Кроме того, пропагандисты изменили тактику, которую они использовали для представления врага. Вместо того чтобы сосредоточиться на могущественных лидерах, они представили членов союзных государств как обычных людей. На плакатах «Продукция для победы», адресованных работникам оборонной промышленности, были изображены благодарные британские и китайские солдаты, зависящие от американского оружия и живой силы. Голливуд пропагандировал американо–советские отношения в фильмах, в которых привлекательные русские крестьяне изображались здоровыми борцами за свободу и преуменьшались жестокости правления диктатора Иосифа Сталина. Фильм «Уорнер Бразерс» «Миссия в Москве» (1943) был настолько отбелен, что критики слева и справа осудили его как фальсификацию. Британия и Китай Голливуда также были полны преданных борцов за свободу, которые приняли демократию и современность.59

Фильм «Уорнер Бразерс» «Касабланка», получивший в 1943 году премию «Оскар» за лучший фильм, иллюстрирует как успехи, так и недостатки пропаганды интернационализма. Выпущенный в Нью-Йорке вскоре после вторжения союзников в Северную Африку в ноябре 1942 года, фильм появился, когда американцы начали более внимательно рассматривать свою послевоенную роль. В то время как администрация выступала за интернационализм, сенатор-республиканец Роберт Тафт из Огайо призывал к сохранению традиций. «Мы не можем вести крестовый поход по всему миру за четыре свободы», — заявил он в 1943 году, - «без того, чтобы нас не возненавидели».60 Сын президента Уильяма Говарда Тафта призывал Соединенные Штаты сохранять свободу действий за рубежом, избегая иностранных вмешательств - позиция, аналогичная позиции героя “Касабланки”. Рик (Хамфри Богарт), американский владелец кафе в Марокко, который просто хочет вести свой бизнес и держаться подальше от политики. Касабланка начинается с рассказчика, объясняющего важность французской столицы Марокко для беженцев, спасающихся от темного мира Оси. Все — немцы и итальянцы из стран Оси, французы—коллаборационисты Виши, правящие Марокко, беженцы, мечтающие попасть в Соединенные Штаты, участники сопротивления и воры - приходят в американское кафе Рика.

Циничный Рик утверждает: «Я ни для кого не подставляю свою шею», что коррумпированный капитан французской полиции Луи Рено (Клод Рейнс) называет «мудрой внешней политикой». Его позе изоляции бросают вызов его потерянная любовь Ильза Лунд (Ингрид Бергман) и ее муж, чешский борец за свободу Виктор Ласло (Пол Хенрейд). Рик берет на себя ответственность, когда решает спасти Ласло и Ильзу, обманув капитана Рено и застрелив немецкого майора Штрассера (Конрад Вейдт). Рик отсылает Ильзу с Ласло, говоря ей, что у него есть работа, которую нужно сделать, фразу, которую американцы на военной службе и военном производстве слышали много раз. На прощание Ласло зовет Рика в бой, говоря: «На этот раз я знаю, что наша сторона победит».61

Кинобюро УВИ похвалило фильм за то, что он передал тему самопожертвования, а также представил борьбу между свободным миром и фашистским миром. В нем одобрялось изображение майора Штрассера как «типичного нациста», стремящегося «поработить мир». Кроме того, в фильме фигурировали «хорошие немцы», такие как Карл (С. К. Сакалл), добросердечный официант, который посещает подпольные собрания. В нем говорилось, что персонажи Ласло и Бергера (Джон Куален), члена норвежского сопротивления, продемонстрировали «мужество, решимость и самопожертвование» подпольного движения. Он одобрил решение капитана Рено в конечном счете встать на сторону Рика против немцев, как показывающее, что «не все французы были коллаборационистами». Наконец, УВИ с удовлетворением рассмотрело то, что, по его мнению, было достойным изображением Сэма (Дули Уилсон), афроамериканского пианиста.62

Несмотря на то, что фильм содержал явные послания УВИ, он также передавал скрытое послание о том, что американцы должны взять на себя инициативу. По словам редактора опроса Гэллапа Уильяма Лидгейта, национальный опрос, проведенный в 1942 году, показал, что у американцев «выраженный комплекс превосходства». Опрошенных попросили ранжировать семнадцать национальностей. Пятеркой, в порядке ранжирования, считавшихся «такими же хорошими, как мы, во всех важных отношениях», были 1. Канадцы (76%), 2. Англичане, 3. Голландцы, 4. Скандинавы и 5. Ирландцы (56%). Под шестым и седьмым номерами французы и немцы были обозначены как «не совсем такие хорошие, как мы, во всех основных отношениях». Далее по шкале и признанные «определенно неполноценными» были 8. Греки, 9. Южноамериканцы, 10. Еврейские беженцы, 11. Поляки, 12. Русские, 13. Китайцы, 14. Испанцы, 15. Итальянцы, 16. Мексиканцы и 17. Японцы. В американском кафе белый американец является боссом, а норвежцы Ильза и Бергер и чех Ласло занимают высокое положение. Есть хорошие немцы и плохие. Французы, по словам капитана Рено, «идут по ветру». Угарте (Питер Лорре), вор, и синьор Феррари (Сидни Гринстрит), глава черного рынка, итальянцы, а также есть безымянные покровители из Китая, арабов и беженцев. Все они составляют иерархию, которую поняли бы американцы.63

Как хорошо знали пропагандисты, они часто призывали изображать Соединенные Штаты такими, какими они хотели бы их видеть, а не такими, какими они были на самом деле. Например, они приветствовали представление Касабланки о Соединенных Штатах как о «пристанище угнетенных и бездомных», где беженцам «гарантирована свобода, демократические привилегии и иммунитет от страха». Однако УВИ знало, что большинство американцев поддерживают строгую иммиграционную политику. Опросы показали, что люди были обеспокоены тем, что беженцы будут конкурировать с американскими рабочими, особенно когда вернутся солдаты, и опасались, что «мы получим отбросы иностранного населения». В частности, УВИ обнаружил рост антисемитизма, выражающийся в частых ссылках на опасения, что многие иммигранты будут евреями. Государственный департамент строго соблюдал иммиграционные ограничения, которые часто не позволяли беженцам, в том числе тем, кто действительно добрался до Касабланки, попасть в Соединенные Штаты.64

В отличие от вымышленного кафе Рика, где американец ловко отделял друга от врага, реальная ситуация в Марокко была запутанной и противоречивой. Когда союзники высадились в Северной Африке, они столкнулись с возможностью конфликта с французскими войсками, готовыми сражаться по приказу режима Виши. Генерал Эйзенхауэр заключил сделку с адмиралом Жаном Франсуа Дарланом, военным командующим Виши, фашистом, который сотрудничал с немцами в течение двух лет. В обмен на его сотрудничество Дарлан стал главой гражданского правительства во французской Северной Африке. Вернувшись в Вашингтон, Элмер Дэвис изо всех сил пытался придумать, что сказать о сотрудничестве с фашистами.65 УВИ подготовило пресс-релиз для президента, в котором объяснялось, что сделка с Дарланом была временной военной мерой, «оправданной только напряжением битвы», и отправило Милтона Эйзенхауэра в Северную Африку, чтобы обсудить основы связей с общественностью со своим братом. Убийство Дарлана французом в конце декабря 1942 года не положило конец опасениям, связанным с политикой США. Опрос УВИ показал, что американцы пребывают в замешательстве, задаваясь вопросом: «Кто наши союзники, с кем и против кого мы воюем?» Более того, они, по-видимому, предполагали, отметил один аналитик, что поведение США за рубежом будет определяться «праведными и негибкими моральными принципами», в то же время они практиковали целесообразность, не жертвуя «ни одним американским солдатом ради какого-то абстрактного идеала».66 Казалось, что американцы, которые прислушивались к пропагандистским сообщениям, обещающим, что политика США соответствовала бы как их идеалам, так и интересам, были, как сказал бы Рик, дезинформированы.

Вопреки предположению американцев о превосходстве, подкрепленному такими фильмами, как «Касабланка», их главные союзники обладали большим авторитетом, когда дело доходило до реальных боевых действий. В январе 1943 года Рузвельт и Черчилль встретились на конференции на высшем уровне в столице Французской Марокко под кодовым названием «У Рика». Основной целью была координация военной стратегии союзников, особенно уже отложенного вторжения во Францию. В течение нескольких месяцев Сталин требовал открытия второго фронта, чтобы отвлечь часть из трех с половиной миллионов вражеских войск, противостоявших русской армии на ее тысячемильной линии фронта. Полностью мобилизованные британцы, все еще доминировавшие в англо–американской военной стратегии, возражали против начала массированного континентального наступления, за которое выступало американское командование. Американцы, изо всех сил пытавшиеся подготовиться к континентальному вторжению, поддерживая силы в Тихом океане и Северной Африке, уступили британцам. Западные союзники согласились продвинуться из Северной Африки в Италию, снова отложив вторжение во Францию до 1944 года. Кремль подозревал, что задержка могла быть преднамеренной, если британцы и американцы хотели, чтобы русские истекли кровью. Ценой сотен тысяч жизней Красная Армия начала отбрасывать врага под Сталинградом. Тем временем Сталин задавался вопросом, не могли бы американцы и англичане, быстро заключившие сделку с французским фашистом, договориться для себя о сепаратном мире. В качестве заверения в обратном, Рузвельт резко объявил, что союзники примут только «безоговорочную капитуляцию» от сил Оси.67

Для пропагандистов образ свободного мира в сравнении с миром рабов был полезен во многих отношениях. Это скрывало неуверенность и замешательство в Вашингтоне по поводу послевоенной политики. Показывая всех союзников как членов свободного мира, это помогло замаскировать различия, такие как настойчивость Сталина в том, что советская безопасность требовала коммунистического поглощения Латвии, Литвы, Эстонии и, по крайней мере, восточной половины Польши. Его сочувственное изображение националистических китайцев игнорировало сообщения о том, что коммунистические партизанские силы Мао Цзэдуна справились с японской оккупацией лучше, чем националисты Чан Кайши. Образ свободного мира в сравнении с миром рабов также помог увидеть в перспективе собственные недостатки нации. Джо Луиса, афроамериканского чемпиона мира по боксу в супертяжелом весе, который придавал большое значение пропагандистским плакатам и продвижению облигаций займов, спросили, почему он вступил в войну белого человека за страну белого человека. Луис ответил: «В Америке много чего не так, но Гитлер этого не исправит».68 Мало кто мог бы поспорить. Действительно, для угнетенных людей, независимо от того, находились ли они под властью империи или стран Оси, борьба за свободный мир обещала освобождение, независимость и справедливость. Американская пропаганда заявляла, что освободители будут придерживаться этих обещаний, даже преследуя свои собственные интересы.

Как бы сильно УВИ ни бомбардировало американцев сообщениями о войне, они понимали, что гражданские лица и военнослужащие жаждали увидеть идеализированные образы дома, не тронутого конфликтом. Песня Ирвинга Берлина «Белое Рождество», хит номер один 1942 года, подытожила настроение мечтательной ностальгии.69 Солдаты за границей ясно дали понять, что предпочитают передачи с танцевальной музыкой и комиками, потому что, как написал один из них, «мы видим достаточно войны, чтобы не слышать о ней каждый раз, когда мы переключаем радио».70 Подполковник 12-го истребительного командования в Северной Африке написал генералу Маршаллу, чтобы сообщить, как сильно он одобряет «Звездный ритм», особенно танцовщицу Веру Зорину. Он написал: «Продолжайте выпускать комедии и «шоу с девочками»». Они ускорят ход войны, объяснил он, потому что «мы покончим с этим, чтобы вернуться домой к девушкам, музыке и жизни, которую мы оставили позади».71

ВО ВТОРУЮ ОЧЕРЕДЬ ПОСЛЕ ПОБЕДЫ В ВОЙНЕ, американцы к 1943 году беспокоились о послевоенных проблемах от «что с нами будет в Захолустье» до «за что мы боремся», - отметила Дороти Джонстон из УВИ.72 Опросы показали, что даже когда военный бум положил конец депрессии, общественность беспокоился о работе, жилье и второй раз терял покой. В последние годы войны пропаганда при восторженной поддержке деловых кругов предвещала грядущие награды. В то же время объявление о безоговорочной капитуляции означало, что стране предстоит долгая борьба. Чтобы гражданские лица не стали слишком самоуспокоенными, УВИ настаивало на более реалистичном освещении событий с линии фронта. Оно пропагандировало интернационализм как ключ к обеспечению стратегических и экономических интересов Америки. В эти усилия Казначейство и Госдепартаменты внесли националистический подтекст. «Лучший способ продать облигации», - заключило Министерство финансов, - «состоял в том, чтобы вернуть американскому народу веру в свою судьбу как нации».73

Официальная пропаганда пропагандировала американский образ жизни, ассоциируя его с рабочими местами, возможностями и свободным предпринимательством. Деловые организации запустили собственную пиар-кампанию, отождествляющую американский бизнес с американским прогрессом. Их целью было не только улучшить свой имидж, но и подчеркнуть, что любое будущее вмешательство правительства в стиле «Нового курса» было ненужным. Как заметил один аналитик УВИ, бизнес-группы превращали «свободу предпринимательства» или «конкурентный капитализм» в «Пятую свободу».74 Восхваление капитализма или предпочитаемого термина, свободного предпринимательства, вызвало ужас в УВИ, когда оно свело роль гражданина к потребителю. Некоторые сотрудники были встревожены тем, что они расценили как переход от честного образования к изящной рекламе, о чем отчасти свидетельствовал захват художественного подразделения руководителем из «Кока-кола». В качестве выражения своего отвращения они изготовили издевательский плакат со Статуей Свободы, на котором были изображены четыре бутылки «Кока-колы» с надписью «Война, которая освежает: четыре восхитительные свободы». Затем они подали в отставку.75 Совет по военной рекламе, руководители отрасли, которые работали с УВИ над внедрением пропаганды в тысячи рекламных объявлений, приветствовали это изменение. В нем осуждались «старые поэтические памфлеты» и «дни башни из слоновой кости» ранних образовательных усилий УВИ, утверждалось, что американский народ ненавидит серость. Председатель совета Честер Дж. Ларош объявил: «Новое УВИ - практичный реалист». Он призвал уменьшить масштаб крупных проблем, чтобы человек мог видеть, как это повлияло на его жизнь.76

Патриотическая реклама рассказывала историю американцев, которые с радостью обходились без сверхурочной работы, чтобы выиграть войну и наслаждаться изобилием в мирное время. Рекламодатели определили «Свободу от нужды» как свободу покупать потребительские товары, как только фабрики снова начнут производить тостеры вместо танков. Например, в рекламе «Дженерал Электрик» солдат и его девушка рисовали на песке дом своей мечты с «улучшенными условиями жизни». Как отметил историк Марк Нефф, «мистика безусловной жертвы» скрывала реальное нежелание американцев отказываться от повседневных удобств. Хотя социологи предостерегли его от «ругани», Рузвельт не смог удержаться от того, чтобы не выступить против «нытья эгоистичных групп давления, которые стремятся обустроить свои гнезда, пока молодые американцы умирают». В письме в газету вооруженных сил «Янк» саркастичный солдат указал на объявления, в которых подробно описывались страдания гражданского лица, оставшегося без жареных ребрышек, новой машины или «нейлоновых чулок для своей сладенькой», чтобы у военнослужащих было все необходимое. Как будто это было недостаточно трудно переварить, продолжил он, рекламодатели выяснили, за что сражаются солдаты и чего они хотят, когда вернутся домой. «Он будет домашним, и новым, и блестящим, и мягким, и прочным, и успокаивающим, и дешевым, и дорогим, и толстым, и тонким, и острым, и тусклым», - писал он. «Это будет все и ничего». Конечно, намек в рекламе на то, что окончание войны означало конец жертвоприношений, не помог подготовить американцев к каким-либо текущим международным обязательствам. Они также не отражали прежнюю цель УВИ - побудить человека, информированного о глобальных событиях, видеть себя частью чего-то большего.77

Знаменитое изображение Норманом Рокуэллом «четырех свобод» в маленьком городке Новой Англии, казалось, удовлетворяло почти всеобщему представлению об американском образе жизни. УВИ первоначально отклонило «Четыре свободы» Рокуэлла, потому что не считал Рокуэлла, который иллюстрировал рекламу зубной пасты «Джелло» и «Крест» на обложках журналов, «настоящим художником». Этот «старый взгляд УВИ», отчаяние Совета по военной рекламе, отражал его предпочтение воспитанию вкусов публики, а не их принятию. УВИ изменило свое мнение, когда общенациональное признание приветствовало публикацию «Четырех свобод» в популярном журнале «Сатидэй Эвенинг Пост». В то время консервативный «Пост» работал над улучшением собственного имиджа. Когда в 1942 году в нем была опубликована статья под названием «Дело против еврея», разгневанные читатели пригрозили бойкотировать журнал. Новый редактор, Бен Хиббс, прославлял уверенность в себе, семью и сообщество. Иллюстрации Рокуэлла соответствовали всем требованиям.78

«Четыре свободы» нашли отклик как у либералов, так и у консерваторов. «Пост» описал их как изображения «обычного человека», который «не поднимал сжатый кулак и не нес плакат, требующий чего-либо, и он никого не подстрекал к беспорядкам». Предвосхищая приветствие Ричарда Никсона времен Вьетнама «молчаливому большинству», в статье «Пост» объяснялось, что обычный человек «спрашивал только о своих правах американца и молчаливо клялся в своей вере в обещание своей страны и в систему, при которой он жил и воспитывал свою семью». В «Свободе слова» Рокуэлла человек из рабочего класса не подстрекает к бунту, но и не молчит. Вместо этого его показывают выступающим, и его слушают бизнесмены - «белые воротнички» на городском собрании. Президент Рузвельт поздравил Рокуэлла с тем, что он «донес до простых, повседневных граждан простые, повседневные истины, лежащие в основе четырех свобод» и внес «вклад в общее дело создания более свободного и счастливого мира». Рузвельт хотел, чтобы картины были представлены лидерам союзников. Для него «четыре свободы» представляли собой цели в области прав и гарантий, которые должны быть достигнуты внутри страны и за рубежом.79

Чтобы собрать средства и «продать войну», УВИ и Министерство финансов объединились с «Сатидэй Эвенинг Пост», средствами массовой информации, индустрией развлечений и розничными магазинами для создания шоу «Война четырех свобод», которое побывало в пятнадцати городах с апреля 1943 по май 1944 года. УВИ напечатало два с половиной миллиона экземпляров “Четырех свобод”, написало радиопрограммы, а вместе с «Парамаунт Ньюс» сняли кинохронику с Рокуэллом в Вермонте, изображающим своих соседей за столом в День благодарения, хотя художник работал с фотографиями, а не с живыми моделями. У шоу был свой логотип - факел Статуи Свободы - и слоган: «Пусть горит свет свободы». Городские власти организовывали парады, выступления высокопоставленных лиц, конкурсы школьных сочинений, хоры, исполняющие патриотические песни, традиционные танцы местных этнических групп и церемонии на верфях или заводах. Рекламодатели пожертвовали рекламное пространство для продвижения мероприятия, а радиостанции предоставили бесплатное эфирное время для освещения шоу. Выставка проходила в крупных розничных магазинах, таких как «Кауфманс» в Питтсбурге, «Тич-Готтеринг Компани» в Далласе и «Баллокс» в Лос-Анджелесе. Посетители, купившие облигации, получили репродукции «Четырех свобод», и им было предложено подписать «Свиток свободы», который должен был быть представлен президенту Рузвельту, в знак своей приверженности принципам «четырех свобод».80

Города соревновались, кто сможет устроить лучшее шоу и продать больше облигаций, а Чикаго зашел так далеко, что отвел глаза от настоящего врага и взял на вооружение девиз «Победи Нью-Йорк» в своей рекламе. В нью-йоркском шоу в «Рокфеллер-центре» приняли участие радиозвезда Кейт Смит, известная своим исполнением гимна «Боже, благослови Америку», и актерский состав популярного мюзикла «Оклахома!», а облигации были проданы на 13,6 миллиона долларов. Чикаго действительно превзошел Нью-Йорк, завалив город рекламой на бутылках из-под молока, банковских выписках и такси. Чикагцы купили облигации на 17 миллионов долларов во время одиннадцатидневного шоу с участием Риты Хейворт и Орсона Уэллса в универмаге Карсона Пири Скотта. В целом, шоу с участием 450 знаменитостей, включая Бинга Кросби, Боба Хоупа и Рональда Рейгана, посмотрели по всей стране 1,2 миллиона человек, которые купили облигации на 133 миллиона долларов.81

Когда они путешествовали по стране, иллюстрации Рокуэлла о свободах простого человека сопровождались новейшими методами продвижения, смешивая продажу войны с продажей розничных товаров, знаменитостей и гражданской гордости. Радио тоже смешивало пропаганду с развлечениями и рекламой. Чтобы оставаться здоровым и выиграть войну, «Регулярно полоскайте горло антисептиком «Пепсодент»», - услышали слушатели популярного радиошоу Боба Хоупа. Хотя обозреватель «Харперс» Бернард ДеВото пожаловался своему другу Элмеру Дэвису, что радиореклама УВИ и Казначейства «настолько фальшивая и надутая, что от нее сильно воняет», американцы отреагировали на сочетание благого дела со звездными развлечениями и потребительскими товарами.82 Одним из результатов стал значительный разрыв между войной в том виде, в каком она была продана, и войной в том виде, в каком она велась.

ЦЕНЗУРА И РЕПОРТАЖИ О ВОЙНЕ усугубили этот пробел. «Мне кажется, что люди дома ведут одну войну, а мы ведем другую. Они почти выиграли свою, а мы только начали свою», - сказал бортстрелок «Летающей крепости» с названием «Мэри Рут, Меморис оф Мобайл». Находясь на базе бомбардировщиков в Англии в июне 1943 года, он сказал корреспонденту Джону Стейнбеку: «Я бы хотел, чтобы они попали в ту же войну, что и мы».83 В течение первых двадцати одного месяца после вступления Соединенных Штатов в войну правительство не разрешало публиковать фотографии погибших американцев. Это ограничение не распространялось на убитых врагов. Кадры кинохроники с Гуадалканала, например, показывали мертвых японцев, но только живых американских морских пехотинцев, грязных и измученных, какими они были. На обложке журнала «Лайф» от 5 июля 1943 года были изображены шесть военнослужащих, несущих задрапированный флагом гроб; внутри были указаны имена 12 987 военнослужащих, погибших в бою, в разбивке по штатам и родным городам.84

Опросы показали, что общественность возмущена и не доверяет «подслащенному» освещению войны. В августе 1943 года уставший Дэвис пригрозил уйти в отставку, если военные не позволят УВИ показать гражданским лицам, что происходит. Рузвельт поддержал Дэвиса. Генерал Маршалл приказал военным фотографам отправить в Вашингтон снимки, которые «ярко изобразили бы опасности, ужасы и безжалостность войны».85 Даже тогда газеты и журналы неохотно публиковали их. Отклонив фотографию солдата, которому оторвало ногу, фоторедактор «Нью-Йорк Дэйли Ньюс» сказал: «Лично я стараюсь выбирать снимки, которые будут хорошо смотреться, когда я буду пить кофе утром». Пресса не хотела ни «сахарной глазури», ни «выворачивающих наизнанку» фотографий, резюмировал главный редактор «Сиэтл Пост-Интелледженсер».86

Несмотря на такие опасения, за последние два года войны в средствах массовой информации появилось больше графических изображений американцев в бою. Военные продолжали подвергать цензуре самые ужасные фотографии и любые, на которых можно было лично опознать погибших американцев. Пропагандистские плакаты и объявления использовали изображения раненых или мертвых солдат для продажи облигаций, призывали рабочих оставаться на работе или требовали молчания о передвижениях войск. Обозреватель «Тайм» заметил, что в крупнобюджетном фильме «С тех пор, как ты ушел» (1944) раненые мужчины действительно выглядели ранеными почти впервые в голливудском военном фильме. В одном короткометражном правительственном фильме, снятом в 1944 году, сообщалось, что каждые две с половиной минуты в бою погибал американский солдат. Военное производство, как обещали в фильме, «вернет мальчиков раньше».87 Американцы увидели яркие боевые документальные фильмы, снятые голливудскими режиссерами в военной форме, такие как «Битва при Мидуэе» Джона Форда, «Сан-Пьетро» Джона Хьюстона и «Мемфисская красотка» Уильяма Уайлера. Используя кадры ВМС и морской пехоты с Иводзимы, «Фокс» и «Парамаунт» сняли десятиминутную кинохронику этого ужасного сражения. Кинокритик Джеймс Эйджи похвалил результаты, но задался вопросом, не унижает ли зрителя просмотр даже самого лучшего фильма о войне и не предает ли он воина. «Мы искренне говорим себе, что сидим в комфорте и смотрим бойню, чтобы воспитать наш патриотизм, нашу совесть, наше понимание и наши симпатии», - рассуждал он, но, возможно, «нам незачем видеть такого рода события», если мы сами там не находимся.88

К 1943 году пропагандисты рекомендовали «разумное, но более широкое использование подтвержденных зверств». После Первой мировой войны так много американцев с подозрением относились к пропаганде с рассказом о зверствах, что ее использование казалось неэффективным. Например, новость о «Марше смерти на Батаане» была встречена с подозрением отчасти потому, что правительство опубликовало ее в то же время, когда была запущена кампания военных облигаций. Кроме того, УВИ опасалось, что пропаганда зверств может разжечь еще большую ненависть к этническим группам у себя дома или спровоцировать месть в отношении американских военнопленных. Однако в начале 1944 года эксперты пришли к выводу, что если запрет на сообщения о зверствах японцев будет снят, это не повлияет на обращение с американскими военнопленными. Более того, официальные лица считали, что публичное знание о том, что японские войска калечили пленных и использовали их для практики штыкового боя, поможет отвлечь критику в адрес Соединенных Штатов, когда они начали бомбить японские города.89 Это изменение в политике подорвало проводимое ранее пропагандой различие между вражескими лидерами и вражеским народом. Для многих американских солдат это различие долгое время было спорным. Особенно на Тихоокеанском театре военных действий, где американцы и японцы придерживались свирепой позиции «убей или будешь убит».

Та же озабоченность по поводу эффективности историй о зверствах повлияла на решение УВИ мало говорить о сообщениях о том, что нацисты осуществляли систематические массовые убийства европейских евреев. В 1941 и 1942 годах в новостях сообщалось о депортации евреев из Германии и оккупированных территорий, некоторые говорили, что они направлялись в «резервацию» в Польше, другие в лагеря рабского труда, а третьи были убиты. Хотя в конце 1942 года правительство США подтвердило, что у него есть доказательства того, что нацисты уничтожали евреев, УВИ воздержалось, заявив, что у него нет документально подтвержденных фактов. Это беспокоило, что «страшные истории» могут скорее угнетать, чем повышать моральный дух. Признавая наличие антисемитских предрассудков в американском обществе, официальные лица не хотели подкреплять утверждения нацистов о том, что союзники воевали от имени евреев. Когда в нем упоминались немецкие зверства, он часто избегал называть жертв евреями. Даже после того, как союзники начали освобождать лагеря смерти и отправлять домой отчеты очевидцев и видеозаписи, люди все еще сомневались в том, что они видели и слышали. Раздраженный Генри Дж. Тейлор из «Нью-Йорк Уорлд Телеграмм» отметил: «Во время последней войны лишь несколько историй о немецких зверствах были правдой, но большинству из них верили. В этой войне истории о зверствах правдивы, но, похоже, мало кому верят».90 Опытный радиоведущий Эдвард Мерроу признался, что «по большей части у меня нет слов», когда он пытался рассказать о том, что он видел в апреле 1945 года в Бухенвальде — 20 000 живых мертвецов, ползающих по лагерю, расположенному в приятной сельской местности, окруженные сытыми немцами. Он сказал слушателям «Си-Би-Эс»: «Если я обидел вас этим довольно мягким рассказом о Бухенвальде, я нисколько не сожалею».91

Репортажи о войне в большинстве случаев не должны были никого оскорблять; ожидалось, что они будут способствовать военным усилиям. «Работа корреспондентов на войне так же важна, как и у военнослужащих», - сказал генерал Эйзенхауэр. «По сути, общественное мнение выигрывает войны».92 Командиры были готовы к сотрудничеству, но корреспонденты не могли сообщить обо всем, что им было известно. Цензоры не только защищали операции, но и стремились повысить моральный дух или репутацию. Они не хотели, чтобы общественность видела фотографии американских солдаты, искалеченные в бою, плачущие или теряющие контроль, погибшие в результате несчастных случаев или от «дружественного огня», или страдающие от ран, нанесенных самим себе, или психологической травмы. Также были запрещены сцены чернокожих солдат в интегрированных социальных сценах и драки между американскими солдатами и солдатами союзников. Когда они заблокировали сообщение репортера «Юнайтед Пресс» Уолтера Кронкайта о том, что Восьмой военно-воздушный флот проводит бомбардировку Германии вслепую из-за сильной облачности, Кронкайт успешно подал апелляцию, утверждая, что немцы уже знали о таких атаках. Его история, однако, противоречила официальным заявлениям о том, что все американские бомбардировка была точно направлена в цель и поразила только военные объекты. Кроме того, корреспонденты иногда подвергали цензуре самих себя. Например, они помогли Эйзенхауэру временно скрыть инцидент, когда вспыльчивый генерал Джордж С. Паттон-младший дал пощечины двум солдатам, госпитализированным из-за психологического стресса, называемого боевой усталостью в 40-х годах.93

В целом, военные репортажи, как правило, подтверждали официальную версию событий. Военные требовали, чтобы гражданские корреспонденты, фотографы и подразделения кинохроники были аккредитованы, имели офицерский статус, носили военную форму и подчинялись военному законодательству. Офицер по связям с общественностью вооруженных сил и штаб распределяли корреспондентов по отдельным боевым подразделениям. Рода войск также использовали систему «пула», в которой один корреспондент печатных изданий, один корреспондент радио и один фотограф выбирались для представления всех остальных. Репортеры пула или корреспонденты, приписанные к определенному подразделению, зависели от штаб-квартиры театра для получения общей картины, полагались на символические истории, чтобы передать ее, и фокусировались на роли США. В драматическом исполнении своего обещания вернуться на Филиппины Макартур несколько раз выходил на берег вброд, чтобы камеры могли сделать лучшие снимки. Для долгожданного вторжения в Нормандию в день "Д" офицеры по связям с общественностью наняли 100 военных фотографов и 400 гражданских корреспондентов, включая 237 американцев, для освещения высадки. Половина из них поступила из штаб-квартиры Эйзенхауэра в Лондоне, а остальные поступили в армию, флот или авиацию. Восхищенный Дэвис назвал получившееся освещение в прессе «лучшим освещением любой военной операции за всю историю». С меньшим энтузиазмом британский посол в Вашингтоне выразил тревогу по поводу тех американских заголовков, которые предполагали, что американцы самостоятельно вторглись во Францию.94

Самая известная новостная фотография войны, поднятие флага на Иводзиме в феврале 1945 года, представляла собой с трудом добытую победу ценой 30 000 американских потерь (6000 убитыми) и пропагандистский успех. Командование решило, что ему нужен символ, повышающий моральный дух войск на острове, который также продемонстрировал бы прогресс населению дома, обеспокоенному высоким уровнем потерь. Оно приказало взять гору Сурибачи и поднять звездно-полосатый флаг. Морские пехотинцы из третьего взвода в сопровождении фотографа Лу Лоури из журнала морской пехоты «Лезернек» подняли флаг под одобрительные возгласы солдат внизу и ружейный огонь японских солдат, которым было приказано защищать свои позиции до самой смерти. Командование распорядилось, чтобы один из морских пехотинцев явился на флагманский корабль адмирала для интервью с прессой. Дону Пайрору из «Си-Би-Эс» представили уставшего сержанта. Эрнест Томас предстал перед своей радиоаудиторией как «скромный, но выносливый 20-летний боец из Таллахасси» и «первый американец в истории, который когда-либо поднял «Старую славу» над частью японской империи». К ужасу сержанта Кейса Бича, сотрудника отдела рекламы морской пехоты, Томас поправил репортера, сказав: «Нет, мистер Пайрор, я не хочу создавать такое впечатление. Эта честь принадлежит каждому человеку в моем взводе». Бич приправил скромное сообщение Томаса в официальной версии, предоставленной телеграфным службам. Прежде чем его история попала на первую полосу, японский снайпер убил Томаса. Тем временем командир батальона решил, что флаг большего размера будет легче увидеть, и несколько человек на горе Сурибачи быстро поменяли флаги. Поднятие нового флага произошло так быстро, что Джо Розенталь, фотограф пула, не знал, что или кто был на снимке, который он сделал, когда отправлял свою пленку на проявку. Его потрясающий снимок стал национальной сенсацией. «Лезернек» утаил фотографии Лоури, чтобы они не конкурировали с культовым изображением Розенталя, а имена морских пехотинцев, которые действительно взяли гору, были забыты.95

Президент Рузвельт потребовал, чтобы люди на фотографии немедленно вернулись домой, чтобы их встретили как героев, и чтобы они появились в седьмом шоу продвижения займов, которое уже выбрало фотографию Розенталя в качестве своего официального символа. Потребовались недели, чтобы найти их. Трое из шести были мертвы. Выжившие, рядовой морской пехоты Рене Ганьон из Нью-Гэмпшира, рядовой морской пехоты Айра Хейс из Аризоны и санитар ВМС Джон Брэдли из Висконсина, в сопровождении сержанта Бука отправился в национальное турне, возглавляя парады, осматривая фабрики, целуясь с кинозвездами и инсценируя поднятие флага. Они стали «голливудскими морскими пехотинцами». Красавец Ганьон был в этом хорош, тихого Брэдли беспокоило, что мирных жителей нужно развлекать, прежде чем они заплатят за войну, а Хейс, которому уделялось много любопытного внимания, потому что он был индейцем Пима, чувствовал себя глубоко виноватым из-за признания, которое, по его мнению, принадлежало похороненным на Иводзиме людям и тем, кто все еще сражается. Политики, военные, пресса и общественность восприняли героический миф, символизированный на фотографии; размытие фактов и вымысла, казалось, беспокоило лишь немногих.96

Сами солдаты предпочитали репортажи в новостях, отражающие их опыт. Военный корреспондент Эрни Пайл стал любимцем, потому что его истории, представляющие человеческий интерес, передавали тяготы и потери войны, даже когда он придавал ей смысл. С четырнадцатимиллионным тиражом колонки Пайла прославляли гражданина-солдата на линии фронта, всегда ссылаясь на родной город человека. Усталость и разочарование Пайла отразились в его последних рассказах с Тихого океана, где он был убит японским пулеметчиком в апреле 1945 года.97 Другим любимым летописцем войны был двадцатитрехлетний сержант Билл Молдин, чьи карикатуры для армейской «Звезды и полосы» печатались в американских газетах. Молдин нарисовал эпизоды из жизни потрепанных «собачьих морд» Вилли и Джо. «Они, черт возьми, хотели бы оказаться где-нибудь в другом месте, и они, черт возьми, хотели бы получить отдых. Они чертовски хотят, чтобы грязь была сухой, и они чертовски хотят, чтобы их кофе был горячим. Они хотят вернуться домой», - подытожил Молдин. «Но они остаются в своих мокрых окопах и сражаются, а потом вылезают, ползут по минным полям и снова сражаются».98 Его карикатуры высмеивали лощеных офицеров и оптимистичный тон освещения событий военного времени. Уделяя особое внимание отдельному солдату, Пайл и Молдин придали человеческое лицо войне, которую союзники выигрывали с помощью грубой силы, войне, которая заставляла человека чувствовать себя, как выразился один бомбардир, «винтиком в чертовски большой машине».99

ЧЕМ ДОРОЖЕ ОБХОДИЛАСЬ БОРЬБА, тем решительнее американцы стремились предотвратить новую войну. Никто, как выяснило УВИ, не хотел, чтобы его называли изоляционистом. Опросы показали, что от 70 до 90 процентов населения согласны с тем, что Соединенные Штаты должны присоединиться к союзу наций. С благодарностью признав, что эти взгляды отражают отказ от Лиги Наций, официальные лица отметили, что дух сотрудничества был явно слабее, когда дело касалось экономических вопросов. Шестьдесят восемь процентов заявили, что Соединенные Штаты должны воздерживаться от ввоза иностранных товаров, а 43 процента считают, что страны Оси должны быть вынуждены «платить за войну, даже если она их разорит». Тем не менее, американцы поддержали спонсируемое США восстановление разрушенных войной стран, хотя они опасались, что их собственный уровень жизни может снизится. «Вы сможете лучше продать послевоенный план, когда и если он будет представлен в свете того, что он поможет американскому бизнесу и экономике, а также остальному миру», - посоветовал один корреспондент. «На этот раз американцы больше думают о том, «Как это нам поможет?», чем когда мы спасали мир для демократии». Опросы показали, что некоторые американцы обеспокоены тем, что, если Соединенные Штаты возьмут на себя роль мирового полицейского, «идущего в ногу со временем и поддерживающего порядок», они могут превратиться в империалистов «при малейшей провокации». Другие не проявляли такого страха, придерживаясь позиции «эта страна должна и будет править миром».100

Чтобы противостоять изоляционистским и империалистическим настроениям, УВИ поручило радиовещателям уделять особое внимание безопасности. В руководящих принципах напоминалось о провале политики умиротворения в Мюнхене и нападении на Перл-Харбор: «Мир сузился. Нашей безопасности, теперь мы знаем, может угрожать акт агрессии за тысячи миль от нас. Нет безопасности ни для кого, если нет безопасности для всех». Более того, в руководстве предупреждалось: «Современные войны имеют тенденцию распространяться и становиться мировыми войнами». Еще до того, как американцы увидели фотографии устрашающего грибовидного облака, они знали, что еще одна мировая война может стать для них последней. Весной 1945 года радиопередача УВИ предупреждала: «Ученые и военные эксперты говорят нам, что третья мировая война будет еще более разрушительной, чем эта... что целые города могут быть разрушены одним мощным ударом... что это будет означать конец цивилизации, с которой мы сражались так долго и упорно строили и сохраняли». Следовательно, «мир во всем мире требует международного сотрудничества».101 И это означало работу с союзниками. Избегайте «превосходящей точки зрения о том, что янки идут, и теперь мировые тревоги позади», - инструктировал УВИ вещателей. «Чрезмерно рьяные патриотические программы еще не дошли заканчивать передачи «Хайль Америка», но иногда эффект почти тот же». Обязанность каждого американца, объяснило УВИ, заключалась в том, чтобы изучить мирные предложения и написать в свою газету и избранному представителю.102 Это проецировало картину заинтересованного гражданина, который выступал за интернационализм.

Государственный департамент, как и Рузвельт, был больше заинтересован в том, чтобы избежать каких-либо внутренних ограничений на внешнюю политику администрации, чем в создании полностью информированных граждан. Госсекретарь Халл возглавлял то, что он назвал комитетом по политическим проблемам, в котором участвовали высшие должностные лица департамента, профессора, видные журналисты, законодатели-республиканцы и демократы, а также Маклиш, который сейчас находится в штате по продвижению Организации Объединенных Наций. В то время как администрация подготовила подробную дипломатическую политику, она хотела «менее точную» программу просвещения общественности, осуществляемую людьми, входящими в комитет. Сенаторам, советовалось в нем, следует представить резолюции, подтверждающие общие принципы, «сформулированные с точки зрения американских традиций и интересов». Когда администрация обсуждала послевоенную политику на конференциях союзников в Тегеране, Квебеке, Ялте и Сан-Франциско, она делала это за закрытыми дверями, что не оставляло критикам поводов для возражений, кроме самой секретности. Обозреватель Дрю Пирсон пожаловался, что в раздаточных материалах Госдепартамента не было никаких новостей. «То, что претендует на роль новостей, становится пропагандой», - написал он в своей авторской колонке. В то время как Дэвис из УВИ и видные обозреватели Пирсон, Уолтер Липпманн и Джеймс Рестон настаивали на большей открытости, Госдепартамент предпочитал, чтобы сенаторы, специалисты по иностранным делам и журналисты поощряли принятие населением нечетко определенной политики. Цель состояла в том, чтобы избежать «разрушительной общественной полемики».103

С этой целью администрация Рузвельта проводила активную внешнюю политику, которая использовала интернационалисткие средства для достижения националистических целей. Вновь напомнив о Соединенных Штатах как о Санта-Клаусе, члены комитета Халла были обеспокоены тем, что некоторые американцы опасались, что от Соединенных Штатов будут ожидать, что они «накормят, оденут, восстановят мир и будут его контролировать». Он решил убедить общественность в том, что внешняя политика США преследует «две очень практические цели». Один из них состоял в том, чтобы защитить Америку, предотвратив новую войну. Вторая заключалась в защите американской экономики «путем предоставления свободного доступа к сырью и содействия международной торговле». Фраза «свободный доступ» была значительной переработкой положения Атлантической хартии о «равном доступе».104 «Свободный доступ» означал, что экономика США, как самой сильной в мире, будет доминировать; «равный доступ», который гарантировал доступ для всех, может привести к ограничениям для Соединенных Штатов, если им приходилось делиться с другими нациями. Рузвельт и чиновники Госдепартамента ссылались на экспансионистскую внешнюю политику Маккинли и Теодора Рузвельта, которая теперь считается «великими американскими традициями», в качестве своей модели. Они подчеркивали историческую преемственность внешней политики, «которая в течение пятидесяти лет проецировала Соединенные Штаты все дальше и дальше в мировые дела».105 Их темой мог бы стать хит Коула Портера 1944 года «Не загораживай меня». «Просто освободи меня», - пел Бинг Кросби, сестры Эндрюс и Рой Роджерс.

Американские военные планировщики хотели создать глобальную систему стратегических баз в Атлантике, Средиземном море, Персидском заливе, Индийском океане и Тихом океане. Обвинения в том, что такие приобретения нарушают принципы Атлантической хартии, были отвергнуты. Рузвельт согласился, сообщил интервьюер Форрест Дэвис. Президент объяснил, что флаг Организации Объединенных Наций будет развеваться над «коммерчески бесполезными» атоллами в Тихом океане, но звездно-полосатый флаг будет развеваться над островами со «стратегически ценными» базами для самолетов или кораблей.106 Газеты, такие как «Питтсбург Пост Газетт», заявили, что глупо думать, что Атлантическая хартия помешает Соединенным Штатам удерживать в качестве меры безопасности тихоокеанские базы, завоеванные в войне. Репортер из Чикаго спросил трех поднявших флаг с Иводзимы, должны ли Соединенные Штаты передать захваченные острова в Тихом океане какой-либо международной организации после войны. «Черт возьми, нет», - ответил Рене Ганьон. «Морские пехотинцы сражались и умирали, чтобы захватить эти острова».107 Наряду с базами американцы хотели получить доступ к аэродромам по всему миру. На Международной конференции гражданской авиации 1944 года Соединенные Штаты успешно согласовали то, что сенатор Джозеф Болл (республиканец от штата Миннесота) назвал «пятью свободами для международного воздушного транспорта». Участвующие страны предоставили друг другу привилегию летать по территории, приземляться, высаживать и принимать пассажиров, почту и грузы. Болл отметил: «Некоторые из наших союзников, похоже, опасаются, возможно, не без оснований, что Америка в будущем будет доминировать на международных воздушных перевозках».108

Что касается получения доступа к нефти, то политика США была таким отклонением от объявленных целей войны, что УВИ не могло ее касаться. В 1940 году Соединенные Штаты добывали 63 процента мировой нефти. Однако к 1943 году министр внутренних дел Гарольд Икес предупредил: «Если начнется Третья мировая война, ее придется вести за счет чужой нефти, потому что у Соединенных Штатов ее не будет».109 Крупнейшие известные запасы чужой нефти находились в странах Персидского залива. Компании США контролировали 42 процента известных запасов нефти на Ближнем Востоке, в основном в Саудовской Аравии, и стремились получить доступ к контролируемым Британией нефтяным месторождениям в Иране и Ираке. УВИ осозновало, что политика США по установлению господства великой державы над арабскими нефтяными запасами настолько не соответствует принципу Атлантической хартии о «равном доступе» к сырью, что в данном случае «стратегия правды» умолкла.110

Избегая конкретных вопросов, связанных с нефтью или базами, УВИ просто приравняло американские интересы к интересам всех остальных. Оно хотело напомнить радиослушателям, что после того, как рабский мир будет побежден, союзники, используя положения Атлантической хартии, «должны построить для всех людей лучший мир, в котором ужасы, подобные Оси, никогда больше не повторятся».111 Министр финансов Генри Моргентау озвучил преобладающую тему администрации: «Сегодня единственная просвещенная форма национальных интересов заключается в международном согласии», - так он представил результаты валютно-финансовой конференции Организации Объединенных Наций 1944 года, более известной как Бреттон-Вудское соглашение.112 Охарактеризовав его как сложное и даже загадочное, недавно созданные Международный валютный фонд (МВФ) и Всемирный банк, как объяснили представители администрации, преследовали простую цель положить конец «экономической войне» и сделать возможной свободную, справедливую и стабильную систему обмена товарами. Будучи крупнейшим финансовым донором, Соединенные Штаты будут контролировать эти международные организации. Советы, с подозрением относившиеся к капиталистической экспансии, отказались участвовать. Сорок четыре союзные страны, которые это сделали, надеялись, что глобальное экономическое сотрудничество предотвратит будущие депрессии и захватнические войны.

Рузвельт, которого всегда было трудно определить, продолжал неточно объяснять, как его план «четырех полицейских», в соответствии с которым Соединенные Штаты, Великобритания, Советский Союз и Китай поддерживали мировой порядок, согласуется с принципами Атлантической хартии. Уверенный в том, что Соединенные Штаты будут становиться только сильнее, Рузвельт предпочел отложить соглашения о послевоенной политике. Его британские и советские коллеги не хотели ждать. Черчилль, стремившийся сохранить британское господство в Средиземноморье, встретился со Сталиным в октябре 1944 года, чтобы разграничить контроль над Балканами. Британцы имели бы 90-процентное преобладание в Греции, русские - 90 процентов в Румынии и так далее. Это соглашение, известное Рузвельту, не было обнародовано, но некоторые результаты было трудно сохранить в секрете. Американцы раскритиковали действия Великобритании по установлению реакционного короля в освобожденной Греции, где вспыхнули бои между монархистами и левой фракцией, возглавлявшей сопротивление нацистской оккупации. Американцы также не одобряли того, что русские неделями сидели за пределами Варшавы, в то время как немцы разгромили польскую подпольную Армию Крайовой, депортировали население и разрушили город. После того, как Красная Армия возобновила свое наступление, польские коммунисты, спонсируемые Советами, создали временное правительство без особого сопротивления.

В декабре 1944 года репортер спросил президента, что он думает о растущем чувстве, «что мы теряем цели или что они ускользают от нас». Рузвельт ответил уклончиво, сказав, что, по его мнению, Атлантическая хартия, как и Десять заповедей или «Христианская жизнь», была «довольно хорошей вещью, ради которой стоит стрелять». Затем он сказал, что не имел в виду сравнивать Атлантическую хартию с Десятью заповедями или христианской жизнью; он имел в виду, что Атлантическая хартия, как и четырнадцать пунктов, была «шагом к улучшению жизни населения мира».113 Президент попытался переопределить цели Атлантической хартии как цели на отдаленное будущее, а не как цели, которые должны быть достигнуты с победой. Американцы, которым было довольно легко рационализировать свои собственные поправки к принципам Атлантической хартии, были смущены жестоким преследованием своих союзников личных интересов. На вопрос, что они думают о том, как «Большая тройка» сотрудничала друг с другом в январе 1945 года, 46 процентов ответили, что они были удовлетворены, а 43 процента сказали, что они были недовольны.114

На своей последней конференции на высшем уровне, состоявшейся в Ялте на Черном море в феврале 1945 года, Рузвельт продемонстрировал свое предпочтение прагматизму великих держав. Рузвельт хотел, чтобы русские помогли победить Японию в борьбе, которая, как он ожидал, продлится еще два года. Сталин обещал оказать помощь на Тихом океане и поддержать националистов Чан Кайши в Китае, а не коммунистов Мао. В обмен Рузвельт и Черчилль договорились, что Советский Союз вернет острова, потерянные Японией в 1905 году, и доступ к китайским портам и железным дорогам. Большая тройка согласовала планы оккупации, которые разделили Германию, пообещала поддержку Организации Объединенных Наций и пошла на компромисс в отношении Польши. Советы получили бы польскую территорию в обмен на то, что позволили бы полякам проголосовать за новое правительство. Сталин утверждал, что, поскольку великие державы пролили кровь, чтобы освободить малые державы, малые державы не имели права их критиковать. Когда американский дипломат предположил, что американцы не согласятся с такой точкой зрения, заместитель министра иностранных дел СССР ответил: «Американский народ должен научиться повиноваться своим лидерам».115 Что касается компромисса, президент в частном порядке признал, что это лучшее, что он мог сделать. Русские уже контролировали большую часть территории, о которой они просили. Черчилль, обеспокоенный советской экспансией в Европе, признал, что русские оставались важными союзниками, в то время как у немцев все еще было почти 300 дивизий на линии фронта. Выступая перед совместным заседанием Конгресса, Рузвельт неопределенно, но позитивно отозвался о Ялтинских соглашениях. Он умер несколько недель спустя, обеспокоенный советской политикой в Польше, но убежденный, что союзники должны найти способ работать сообща. Администрация не вызвала большого интереса к конференции на высшем уровне. Семьдесят процентов населения не знали о соглашениях, достигнутых в Ялте; 20 процентов никогда не слышали о Ялте.116

Гораздо больше фанфар прозвучало на конференции в Сан-Франциско в мае 1945 года, где международные делегаты учредили Организацию Объединенных Наций. В 1944 году Государственный департамент поручил Маклишу как помощнику госсекретаря по связям с общественностью «информировать общественность» и «поддерживать народную поддержку внешней политики страны». Фрэнсис Рассел из отдела по связям с общественностью написал, что большинство американцев смотрели на внешнюю политику так же, как они смотрели на теорию относительности Эйнштейна: они знали, что это важно, но не стоило пытаться понять. Он считал, что департаменту необходимо преобразовать то, что он назвал «нынешним жгучим желанием избежать новой войны», в постоянную поддержку международного участия США. Маклиш встретился с представителями крупнейших новостных организаций, чтобы поощрить тематические репортажи, но не о политике конференции, а о роли Соединенных Штатов как принимающей стороны. Официальные лица организовали встречу с более чем 200 заинтересованными организациями, такими как США. Торговая палата направила уважаемых «наблюдателей» в Сан-Франциско, где они посетили неофициальные форумы с американской делегацией и имели возможность заявить о себе. Государственный департамент прилагал усилия для установления дипломатических отношений с американским народом, отметила обозреватель «Нью Йорк Таймс» Энн О'Хара Маккормик.117

Рассматриваемая как дань уважения умершему президенту, конференция пропагандировалась как символ приверженности союзников военным целям Атлантической хартии и американского признания интернационализма. Маккормик, одна из обозревателей, работавшаяя в комитете Халла по политическим проблемам, описала это значение. Рузвельт сказал ей, что он хотел, чтобы конференция, проведенная в Соединенных Штатах, драматизировала ее для американского народа, укрепила его чувство ответственности и продемонстрировала «всемирные интересы Америки, направив внимание на поле битвы в Тихом океане».118 После недели торжественных речей, автор «Нью Йоркер» Э. Б. Уайт сравнил формирующуюся Организацию Объединенных Наций со щенком эрдельтерьера. «Стоит вам взглянуть на него в одну минуту, и вы уверены, что он взбесится и разрушит семью», - писал Уайт. «В следующую минуту вы смотрите снова и чувствуете уверенность, что когда-нибудь это вытащит тонущего ребенка из ручья и заслужит благодарность всего сообщества».119 Защищая секретность, окружающую фактические переговоры, Лестер Маркел из «Нью-Йорк Таймс» заметил, что сложные детали лучше обсуждать без отвлекающего внимания средств массовой информации.120 Всех отвлекла новость о том, что итальянские партизаны застрелили Муссолини, а Гитлер покончил с собой в своем берлинском бункере. Все радовались известию о капитуляции Германии 8 мая.

У новой организации Объединенных Наций была Генеральная Ассамблея, в которую входили представители всех государств-членов. В Ялте Рузвельт согласился с настояниями Сталина о двух дополнительных советских голосах в Ассамблее. Рузвельт счел эту уступку скорее неловкой, чем важной. В конце концов, британцы могли рассчитывать на Канаду, Австралию и Новую Зеландию, у Соединенных Штатов была Латинская Америка, и, по мнению Рузвельта, Генеральная Ассамблея была просто для «болтовни». Эта уступка, однако, вызвала подозрения относительно того, что еще Рузвельт мог дать Сталину в Ялте; эти подозрения будут расти в последующие годы. Реальная власть в ООН перешла к Совету Безопасности, где каждый из пяти постоянных членов — четверо полицейских плюс Франция — обладал правом вето на применение военных и экономических санкций. Кроме того, статья 51 допускала региональные союзы, в том числе между Соединенными Штатами и Латинской Америкой. Правила позволяли Соединенным Штатам вмешиваться для поддержания мира в Европе и Азии, предоставляя им свободу действий в Западном полушарии. Чиновник военного министерства Джон Дж. Макклой заявил, что американцы «тоже хотят свой пирог и съедят его». Переговоры оставили Британскую и Французскую империи нетронутыми и передали Соединенным Штатам контроль над островами Тихого океана, которые они отвоевали у Японии. Газета «Нью-Йорк Пост» запечатлела возникшее в результате противоречие между идеалами и интересами в своем заголовке: «США противостоят опасности колониальной свободы». Из 95 процентов американцев, которые слышали или читали о конференции в Сан-Франциско, 45 процентов полагали, что конференция сможет разработать план предотвращения новой мировой войны в течение по крайней мере пятидесяти лет, 30 процентов сказали, что они этого не сделали, и 20 процентов сказали, что они не знали.121 Сенат одобрил договор ООН в июле 1945 года голосованием 89 против 2.

Для американцев война завершилась так же, как и началась, с потрясением. Потребовалась всего одна атомная бомба, использующая «основную силу вселенной», как объявил Белый дом, чтобы уничтожить город. Президент Гарри Трумэн объявил, что первая бомба была сброшена на Хиросиму, которую он назвал «военной базой», потому что американцы хотели пощадить мирных жителей. Это утверждение отдавало предпочтение образу перед реальностью. Хиросима была одним из пяти японских городов, избежавших стратегической бомбардировки генерала Кертиса Лемея «огненным покровом» 1944-1945 годов, в результате которой погибло от 240 000 до 300 000 японцев, в основном мирных жителей. Атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму 6 августа и на Нагасаки 9 августа, унесли жизни 180 000 человек сразу. Сообщения о том, что еще десятки тысяч человек погибли от радиационного отравления, были осуждены военными властями США как японская пропаганда, поскольку они пытались переключить внимание репортеров на историю освобожденных американских военнопленных. Япония согласилась капитулировать только после переговоров об условиях, которые позволили бы императору Хирохито остаться у власти.122

Новость об атомной бомбе была встречена с восторгом американцами, которые думали, что если им не придется вторгаться на родные японские острова, они, возможно, переживут войну. Тем не менее, празднование окончания войны было омрачено тревогой по поводу последствий применения нового оружия. Лидеры США взывали к вере и национальной судьбе. «Это ужасная ответственность, которая легла на нас», - заявил президент Трумэн в общенациональном радиообращении 10 августа 1945 года. Говоря о бомбе, он сказал: «Мы благодарим Бога за то, что она попала к нам, а не к нашим врагам; и мы молимся, чтобы Он направил нас использовать это Его путями и для Его целей». На официальной церемонии капитуляции, состоявшейся на борту линкора «Миссури» 2 сентября, генерал Макартур сказал, что надежда человечества заключается в том, «что лучший мир возникнет из крови и резни прошлого».123

КАК И ОБЕЩАЛА ПРОПАГАНДА ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ, объединившись, свободный мир союзников победил рабовладельческий мир Оси. Учитывая акцент на лидерах стран Оси как на реальном враге и сдержанность в отношении историй о зверствах, рабовладельческий мир на самом деле оказался хуже, чем представлялось. Мало кто был готов к ужасному разоблачению нацистских лагерей уничтожения. Что касается японцев, то расистские настроения способствовали дегуманизации врага, которого уже считали подлым за внезапное нападение на Перл-Харбор. Столкнувшись с такими врагами, американцы от Дональда Дака до Рика Хамфри Богарта должны были сделать выбор. По словам пропагандистов, никогда не было никаких сомнений в правильности выбора. Священная перекличка штатов, независимо от того, празднуется ли она Голливудом или тихо проводится Эрни Пайлом, продемонстрировала эффективность объединения частей в единое целое. Таким образом, имело смысл предложить связь между Соединенными Штатами и Организацией Объединенных Наций. «Нам нужно создать союз наций», - сказало УВИ, - «точно так же, как мы когда-то создали наш собственный великий и мирный Союз штатов... чтобы сохранить мир». Союз не мог жить наполовину свободным, наполовину рабом, как и весь мир, утверждали пропагандисты, выставляя Соединенные Штаты в качестве образца для подражания остальному миру. Повествование об обращении сначала призывало американцев принять участие в войне, а затем призывало их взять на себя обязательство поддерживать мир. И снова ставки были высоки, заявил УВИ: «Работайте сегодня во имя мира, чтобы ваши дети могли жить завтра».124

Конечно, пропагандисты Второй мировой войны были не первыми и не последними, кто увидел, что послевоенный мир не соответствует их представлению о нем. По оценкам, в этой бойне погибло от пятидесяти до семидесяти миллионов человек. Еще миллионы людей остались без крова, пищи или чистой воды, когда они приступили к суровым испытаниям по восстановлению. Трудно было сказать, будут ли две новые сверхдержавы, Соединенные Штаты и Советский Союз, теперь готовые заявить о себе, продолжать ладить. Колониальные народы, воодушевленные призывом Атлантической хартии к самоопределению и сокрушительным, хотя и временным, поражением Японии западных имперских держав, агитировали за независимость. Гражданские войны вспыхнули или угрожали начаться в Китае, Греции и Корее. Выжившие евреи упрямо пробивались в контролируемую Британией Палестину, несмотря на британское и арабское сопротивление. Мировая война закончилась, но мир казался недостижимым.

Единственной страной, которая вышла из военных лет более богатой и сильной, были Соединенные Штаты. Американцы владели двумя третями мирового золота, производили половину промышленной продукции в мире, доминировали в нефтяной, судоходной и электронной промышленности, имели самый большой военно-морской флот, самые большие военно-воздушные силы и монополию на атомное оружие. Они обладали властью не только присоединиться к организованному международному сообществу, но и доминировать в нем. Соединенные Штаты усилили свое влияние в Северной и Южной Америке, расширили свою мощь в Тихом океане, особенно когда они самостоятельно оккупировали Японию, управляли своей зоной в Германии и увеличили свое присутствие в Африке и на Ближнем Востоке. Она оказалась щедрой во многих отношениях, предоставив 48 миллиардов долларов помощи по ленд-лизу; пожертвовав почти 70 процентов средств администрации Организации Объединенных Наций по оказанию помощи и восстановлению, которая предоставляла продовольствие, кров и лекарства жертвам войны; утвердившись в качестве мирового банкира через МВФ и Всемирный банк; и принимающий новую организацию Объединенных Наций. Убежденный в том, что мир стал лучше под руководством США, они ожидали, что другие последуют их примеру.

Приняв глобальные обязательства, американцы, как выразился один корреспондент УВИ, проявили «просвещенный эгоизм». Тем не менее, Рузвельт в последние месяцы войны не был уверен, насколько американцы поддержат международные миротворческие операции. Например, в Ялте и в других местах он выразил мнение, что американская оккупация послевоенной Германии должна быть короткой, потому что общественность будет настаивать на возвращении войск. Выпуск казначейских облигаций и реклама военного времени укрепили идею о том, что после принесенных ими жертв американцы могут наслаждаться заслуженным материальным вознаграждением. Чего мы, американцы, хотим», - заключил социолог Лидгейт, «так это постоянного мира во всем мире, который позволит нам заниматься своими делами».125 Их образцом был не только благородный, самоотверженный герой повествования о преобразовании во время войны. Это была также Скарлетт О'Хара, беспринципная южная красавица Голливуда, которая видит свой дом, разрушенный войной, и клянется: «Я собираюсь пережить это, и когда все это закончится, я больше никогда не буду голодна».126

Пропаганду военного времени критиковали за то, что ее было одновременно и слишком много, и слишком мало. Сотрудничая со средствами массовой информации, правительство смогло достучаться до людей в их домах, на рабочих местах и по соседству. Генри Люс пришел к выводу, что «большое правительство» доминировало в новостях с его бесконечным количеством пресс-релизов, коммюнике и фотографий.127 И все же, несмотря на то, что люди были связаны с войной с помощью кино, радио, плакатов, журналов, витрин магазинов Организации Объединенных Наций и конкурсов «Четырех свобод», они также были отдалены от реальности цензурой и упрощенными сообщениями. «Я все еще говорю, что армия и флот или администрация не разрешают вам обращаться с американским народом как со взрослыми или как с действующими членами демократического общества», - выразил сожаление Бернард ДеВото Дэвису. «Я все еще говорю, что мы знаем гораздо меньше, опасно меньше, чем допустимый минимум о том, что происходит на войне и что делает правительство в отношении наших отношений с другими странами».128

Обескураженный Эдвард Р. Мерроу написал Дэвису: «Я отказываюсь быть свидетелем возрождения иллюзии, что международные отношения просты, непринужденны или таинственны». Он обвинил вещательный бизнес в том, что он слишком часто сообщает только то, что, по их мнению, люди хотели бы услышать. «Отказ смотреть в лицо неприятным фактам был основной причиной того, что эта война произошла так, как она произошла», - заявил Мерроу, - «и это также будет причиной того, что огромное количество мальчиков, которые сражаются на этой войне, почувствуют в течение трех лет после ее окончания, что их предали».129 Капитан Гораций Р. Хансен из отдела по военным преступлениям подтвердил предсказание Мерроу, когда он написал из Дахау, Германия, своим родным в Миннесоте, сказав, что американские солдаты почувствовали горечь.

Это очень обескураживает - пройти через войну с такими большими надеждами на хорошее будущее только для того, чтобы увидеть, как оккупационная работа идет ко дну, все лезут в наши кошельки, а наш престиж растрачивается впустую. Затем, вдобавок ко всему этому, мы с крайним отвращением читаем, как Англия, Франция, Голландия и другие возвращаются к старой игре — маневрируют, давят, даже сражаются, чтобы захватить все, что они могут получить по всему миру. Мы часто задаемся вопросом, за что мы сражались на войне и что случилось с «Четырьмя свободами», Атлантической хартией и другими торжественными обещаниями.130

В конце концов, воодушевляющая и вводящая в заблуждение пропагандистская версия Второй мировой войны выжила, а «стратегия правды» - нет. Закрывая агентство в сентябре 1945 года, Элмер Дэвис пришел к выводу, что УВИ пользовалось ограниченным успехом. Он отметил, что было трудно координировать информацию без полного сотрудничества служб и Госдепартамента, или, как он дипломатично выразился, когда официальные лица и репортеры предпочитали престиж объявлений Белого дома. Рузвельт всегда оставался главным источником новостей, иногда используя свои потрясающие коммуникативные навыки, чтобы быть откровенным с общественностью, а иногда нет. В следующий раз, посоветовал Дэвис, военная пропаганда должна вестись из Белого дома. Главой управления военной информации в идеале должен быть пресс-секретарь президента, человек, пользующийся доверием президента и имеющий к нему доступ. Кроме того, как иронично предположил Дэвис, он должен обладать талантами лоббиста, дорожного полицейского и импресарио оперной труппы.131 В будущем Белый дом военного времени последует рекомендации Дэвиса, проводя свои пропагандистские кампании изнутри.

Какой бы растянутой и избирательной она ни была, «стратегия правды» УВИ была посвящена идее о том, что при наличии информации американский гражданин примет правильное решение, особенно если станет очевидно, каким это решение должно быть. Она стремилась вернуть доверие к официальной пропаганде, утраченное после Первой мировой войны, делая упор на практическом, а не на сенсационном. Она попыталась заменить изоляционизм, который сдерживал внешнюю политику США до Перл-Харбора, широкой поддержкой интернационализма. УВИ настаивало на том, что гражданским лицам следует доверять суровые реалии войны, однако ему не удалось убедить администрацию разглашать многое о послевоенной политике. В будущих войнах, которые не будут тотальными войнами, требующими массовой мобилизации, большинству граждан не придется жертвовать или принимать решения. Во время войн в Корее, Вьетнаме и Ираке правительственные пропагандисты, опираясь на прецедент, созданный администрацией Рузвельта, вместо этого указывали, что, учитывая сложность глобальной политики, лучше оставить детали ответственным лицам. «Стратегия правды» не была бы признана необходимой или эффективной.

Пропаганда «хорошей войны» считалась эффективной. Американцы, как заметил историк Дэвид Кеннеди, не хотели вспоминать, как они игнорировали нацистскую опасность на протяжении большей части 1930-х годов, как они не пускали беженцев, ищущих убежища, как они плохо обращались с Японией, как они возились с производством в течение трех лет, в то время как русские истекали кровью на поле боя, как они нарушили конституционные права тысяч американских граждан японского происхождения, как они снова попросили афроамериканцев сражаться в мировой войне за свободы, которых у них не было, и как они осуществляли сомнительный с моральной точки зрения террор и бомбежки гражданского населения. Американцы предпочитали помнить пропагандистскую версию благородной войны, которую вели за демократию и свободу невинные люди, вынужденные защищаться от злобного врага, войну, которую вели за границей порядочные люди, в то время как на внутреннем фронте каждый вносил свой вклад, войну, в которой американцы играли главную роль, а союзники играли второстепенные роли, и война, которая принесла лучшую жизнь.132 Эта версия игнорировала скептицизм, выраженный людьми в годы войны, поэтому она могла представить переход к интернационализму как полный и искренний. Американцы, провозглашалось в нем, приняли свою роль лидера Свободного мира и хранителя мира. Пропагандистская версия хорошей войны была бы призвана на службу в грядущих войнах.

103. Осенью 1943 года Конгресс подавляющим большинством одобрил резолюции Фулбрайта и Коннелли в пользу международной организации безопасности. Членами комитета Халла были Самнер Уэллс, Адольф А. Берле, Стэнли Хорнбек, Харли Ноттер, Лео Пасвольский, Майрон Тейлор, профессора Джеймс Т. Шотвелл и Исайя Боуман, редактор отдела иностранных дел Гамильтон Фиш Армстронг, обозреватель Энн О'Хара Маккормик, сенаторы Том Коннелли, Уолтер Джордж, Уоррен Остин, Элберт Томас и Уоллес Уайт-младший и представители Сол Блум, Лютер Джонсон и Чарльз Итон. “Minutes of April 24, 1943 State Department Meeting,” Box 53, MacLeish Papers; MacLeish to Secretary of State, December 29, 1944 and January 13, 1945, Department of State, RG 59, Lot 52–249, Entry 1245, Box 1, National Archives and Record Administration (NARA) Archives II, College Park, Maryland.

ВОЙНА В КОРЕЕ БЫЛА ОГРАНИЧЕННОЙ ВОЙНОЙ с далеко идущими последствиями. Правительство США рассматривало вторжение Северной Кореи в Южную Корею в 1950 году как часть коммунистического заговора с целью достижения мирового господства. Действуя исходя из убеждения, что Советский Союз отдал приказ о нападении, президент Гарри Трумэн направил американские войска в Корею, чтобы сдержать распространение коммунизма. Корея, заявил он, стала «линией фронта в борьбе между свободой и тиранией». Несмотря на четкое публичное заявление Трумэна о значении Кореи, президент и его советники опасались, что Корея не была настоящей линией фронта. Они беспокоились, что война там может быть отвлекающим маневром, призванным отвлечь Соединенные Штаты от реальной цели в Европе или на Ближнем Востоке. Поэтому, опасаясь возможной советской агрессии в других местах, оно объявило Корею ограниченной войной. Тем временем правительство США утроило военный бюджет; взяло на себя обязательство поддерживать антикоммунистические силы на Филиппинах, Вьетнаме и Тайване; и перевооружило своих недавних врагов, Западную Германию и Японию. Соединенные Штаты настроились на борьбу в глобальной Холодной войне.

Чтобы заручиться поддержкой американского народа в этой амбициозной политике, администрация Трумэна решила, по словам госсекретаря Дина Ачесона, «объединить всю историю в одном официальном повествовании».1 Следуя модели пропаганды Второй мировой войны, официальное повествование изображало два мира в конфликте. Так называемый свободный мир закона и порядка, процветания и безопасности противостоял «коммунистическому миру» коррупции, подрывной деятельности и террора. Назвав коммунизм «красным фашизмом», администрация указала на уроки, извлеченные из Второй мировой войны. Умиротворение не сработало; только сила могла остановить агрессоров от разрушения американского образа жизни. В 1950 году, после многих лет депрессии и войны, две трети американцев достигли статуса среднего класса и хотели наслаждаться этим. Вместо этого им сказали, что все, что у них есть, может быть отобрано. Трумэн предупредил, что если американцы не будут сражаться с коммунистами в Корее, они закончат тем, что будут сражаться с коммунистами в Уичито.

Администрация и ее сторонники определили Корею как поле битвы на границе, где американцы сражались, чтобы защитить цивилизацию от дикарей. Она опиралась на податливые расовые стереотипы, чтобы идентифицировать азиатов как представителей Свободного мира или коммунистического мира. Образ «хорошего азиата», который применялся к китайским союзникам во время Второй мировой войны, переместился на корейцев, то есть южнокорейцев. Народы Азии хотели того же, чего хотели американцы, объяснил президент, «лучшего здоровья, большего количества еды, лучшей одежды и домов, а также возможности жить своей собственной жизнью в мире».2 В образе «Хорошего азиата» подразумевалось предположение, что корейцы не только хотели того, чего хотели американцы, но и как послушные союзники сделали бы то, чего хотели американцы. Образ «плохого азиата» — хитрого и непостижимого, — который применялся к японцам во время Второй мировой войны, теперь перешел к северокорейцам и китайцам-коммунистам. Этот враг двигался ордами или роями, как в описании северокорейцев репортером «Юнайтед Пресс» Робертом Миллером: «Коммунисты шли тысячами, фанатичными, кричащими волнами».3 Более того, «плохие азиаты» считались опасными, потому что они, должно быть, были чьими-то марионетками. Действительно, в риторике США северокорейцы потеряли свою национальность корейцев и стали красными или коммунистами. И, в отличие от «хороших азиатов», они не рассматривались бы как потенциальные члены западной цивилизации. Северокорейцы, говорилось в армейском справочнике, «отличаются восточным пренебрежением к человеческой жизни».4 Чтобы подчеркнуть пропасть между Востоком и Западом, политики часто указывали, что сами русские были восточным или азиатским народом. Эти стереотипы разделили азиатов на людей, которые хотели или не хотели быть похожими на американцев, предполагая, что нет необходимости узнавать о них что-либо еще.5

Поскольку нация находилась в состоянии продолжающейся войны, правительственная пропаганда стала постоянной и профессиональной. Следуя рекомендации Элмера Дэвиса, сделанной в его окончательном отчете об Управлении военной информации (УВИ), Белый дом взял на себя ее координацию. Вместо того, чтобы призывать поэтов, историков и художников на службу во временное агентство военного времени, правительство расширило роль политиков, специалистов по связям с общественностью и журналистов в отделах общественной информации по всей исполнительной власти. Например, карьера Эдварда Барретта, помощника госсекретаря по связям с общественностью с 1950 по 1952 год, включала работу в УВИ, должность исполнительного редактора «»Ньюсвик», работу по связям с общественностью в влиятельной фирме «Хилл энд Ноултон» и должность декана Колумбийской школы журналистики. Его карьера иллюстрировала, почему было легко считать сотрудников государственной службы информации, специалистов по связям с общественностью частного сектора и представителей средств массовой информации членами одной команды.

Более того, пресс-служба президента расширилась, включив секретаря и двух помощников, которые не только проинформировали 300 или более репортеров, освещавших Белый дом, но и подготовили президента к пресс-конференциям с блокнотами справочных материалов и ответами на ожидаемые вопросы. Кроме того, три телеграфные службы, две радиотелевизионные сети и крупнейшие восточные ежедневные газеты поручили репортерам постоянно освещать президента, сформировав постоянный пресс–корпус из десяти-двадцати корреспондентов, которые сопровождали Трумэна даже на его ранних утренних прогулках. Трумэн искренне ненавидел прессу, говоря влиятельному издателю Генри Люсу, что у него, должно быть, проблемы со сном по ночам, потому что он скорее дезинформирует, чем информирует людей. Тем не менее, Трумэн лично ответил на вопросы на 347 пресс-конференциях за годы своего пребывания на этом посту, включая несколько, проведенных во время Корейской войны. Как указано в диаграмме «Юнайтед Стейтс Ньюс энд Уорлд Репорт», «Как правительство настраивает общественность на идеи, которые оно хочет распространить», исполнительная власть разработала официальную линию и распространила ее через прессу среди общественности. В процессе президент «попадает в заголовки газет».6

Цель состояла в том, чтобы сформировать двухпартийный консенсус в поддержку внешней политики времен Холодной войны. Опросы общественного мнения показали, что большинство американцев уделяют гораздо меньше внимания международным событиям, чем внутренним проблемам, таким как рабочие места, цены и жилье. Таким образом, общественное мнение, о котором администрация Трумэна заботилась больше всего, было представлено 25 процентами американцев — бизнесменов, журналистов, ученых, профсоюзных лидеров и членов групп по интересам, — которые, по их мнению, следили за международными событиями и внешней политикой. Они добивались их поддержки специальными брифингами и назначениями в президентские консультативные советы и комитеты. В свою очередь, эти комитеты, такие как Комитет по текущей опасности, созданный осенью 1950 года, выступали за внешнюю политику администрации. Чиновники полагали, что если эти известные люди одобрят их продукт, то остальная публика его купит. В этих усилиях им помогал Совет по рекламе, созданный во время Второй мировой войны как Совет по военной рекламе, который продвигал свободное предпринимательство и американское международное лидерство. При содействии и финансировании Белого дома Совет по рекламе запустил такие кампании, как Неделя Организации Объединенных Наций, Панамериканская неделя, Неделя всемирной торговли, Неделя патриотического возрождения и Неделя Объединенной Америки. «Коммунизм процветает на разногласиях!» - гласила реклама Недели братства в 1948 году. Габриэль Алмонд, политолог и бывший аналитик УВИ, писал в 1950 году, что американский народ «последует примеру политических элит, если они продемонстрируют единство и решимость».7

«Стратегия правды» эпохи Второй мировой войны была заменена «стратегией доверия». Президент Трумэн завоевал репутацию честного собеседника, которую, как бы ни соответствовала его происхождению в маленьком городке Миссури, он иногда использовал, чтобы ввести общественность в заблуждение. Его администрация интерпретировала разворачивающиеся события и международные вспышки, какими бы сложными они ни были, в упрощенных терминах концепции «Свободный мир против коммунистического мира». Как и во время Второй мировой войны, правительство заявило средствам массовой информации, что их поддержка во время кризиса холодной войны была необходима. По словам историка Нэнси Бернхард, «вещательные компании использовали свободу прессы, чтобы добровольно выступать в качестве пропагандистов».8 С такой помощью администрация передавала свои послания через речи, пресс-конференции, фильмы, радиопередачи и телевизионные программы. Несмотря на то, что свобода прессы прославлялась в риторике времен холодной войны, секретность и цензура, как формальная, так и неформальная, сыграли определенную роль в ограничении освещения новостей, особенно в репрессивной атмосфере «Красной угрозы» на внутреннем фронте.

Все эти усилия не смогли превратить Корею в народную войну. На первом этапе, с июня по сентябрь 1950 года, целью войны было освобождение Южной Кореи от коммунистического вторжения. Хотя первые американские войска прибыли вовремя, чтобы присоединиться к отступающим южнокорейцам, они переломили ход сражения и отбросили врага на север. На втором этапе, с сентября по ноябрь, цель войны сместилась в сторону отката, более амбициозной цели полного изгнания коммунистов из Кореи. После того, как китайцы вступили в войну в ноябре 1950 года и нанесли американским войскам одно из худших поражений в военной истории США, цель войны вернулась к тому, чтобы не допустить коммунизма в Южную Корею. Боевые действия, прерываемые временным прекращением огня, отличали третью и самую продолжительную фазу войны, поскольку мирные переговоры тянулись месяцами. Когда в апреле 1951 года Трумэн уволил командующего генерала Дугласа Макартура, который открыто не согласился с последним изменением целей войны, американцы дома вступили в дискуссию о том, «почему мы воюем». Администрация защищала свой поворот в Корее, преуменьшая значение войны, заявляя, что Соединенные Штаты должны сосредоточиться на глобальной угрозе и не переусердствовать на одном из многих фронтов в борьбе с коммунизмом. Неудивительно, что американцы чувствовали себя сбитыми с толку, и многие пришли к выводу, что война в Корее была ошибкой. Повсюду администрация Трумэна сталкивалась с проблемой, с которой ее преемники столкнутся в будущих войнах: как убедить американцев в том, что они сражаются за самые высокие ставки в ограниченной войне в маленькой далекой стране, о которой они ничего не знали.

В 1945 ГОДУ ДВА КРУПНЕЙШИХ ПОБЕДИТЕЛЯ во Второй мировой войне с подозрением относились к мирным планам друг друга. Трумэн, как и Вильсон и Рузвельт, верил, что весь мир выиграет, если он будет принадлежать к стабильному международному порядку, основанному на американских ценностях и интересах. Политики считали, что промышленность США должна иметь возможность продавать свою продукцию за рубежом, иначе страна снова погрузится в депрессию. Национальная безопасность больше не означала просто защиту границ. Это требовало поощрения и защиты международной рыночной экономики. Обладая монополией на атомную бомбу и половиной мирового богатства, Трумэн подсчитал, что Соединенные Штаты должны быть в состоянии получить 85 процентов того, что они хотели. Советы, убежденные в том, что американцы стремятся распространить капитализм, чтобы подорвать их государственную экономическую систему, и, прежде всего, опасаясь нового нападения с Запада, поддерживали мощную Красную Армию и навязывали коммунистические правительства своим восточноевропейским соседям. Русские превозносили величие коммунистического будущего и поощряли левые движения в Европе, на Ближнем Востоке и в Азии, в то же время безжалостно подавляя любую оппозицию у себя дома. Опасаясь, что хрупкая послевоенная обстановка подпитает амбиции другой, каждая сверхдержава предприняла действия, которые подтвердили эти опасения.

Администрация Трумэна преувеличивала угрозу коммунизма, чтобы заручиться общественной поддержкой политики сдерживания, которая предусматривала использование американской дипломатической, экономической и военной мощи для блокирования советской экспансии. Однако ситуация, побудившая объявить о сдерживании в «Доктрине Трумэна» от марта 1947 года, была не советской агрессией, а переходом власти от Британской империи к Соединенным Штатам. Великобритания, борющаяся с трудным восстановлением после войны, объявила, что больше не может позволить себе поддерживать прозападные правительства в Греции и Турции, двух стратегически важных странах Средиземноморья. Она обратилась к Соединенным Штатам с просьбой взять на себя ее роль. Американцам не нравилось думать о Соединенных Штатах как об имперской державе. После предоставления независимости Филиппинам в 1946 году американские официальные лица были склонны описывать десятилетия колониального правления США там как возможность самопомощи для филиппинцев. Также, как опасались политики во время Второй мировой войны, американцы не стали представлять себя Санта-Клаусом, раздающим иностранцам доллары из налогов. Таким образом, администрация столкнулась с проблемой убеждения Конгресса и общественности потратить 400 миллионов долларов на поддержку авторитарных режимов в Греции и Турции. Заместитель госсекретаря Дин Ачесон привел убедительный аргумент. Выступая перед лидерами Конгресса, он сказал, что страны, о которых идет речь, подобны яблокам в бочке. Если бы Греция прогнила, коррупция распространилась бы на Ближний Восток, Северную Африку и Европу. Встревоженный сенатор Артур Ванденберг (республиканец от штата Мичиган) посоветовал президенту объяснить опасность для страны.9

Выступая перед совместным заседанием Конгресса и по радио 12 марта 1947 года, президент Трумэн предупредил, что в мире, разделенном на две противоборствующие силы, Соединенные Штаты должны защищать свободных людей от «тоталитарных режимов». Это была потрясающе четкая формулировка. Было только две стороны: мы (хорошие) и они (плохие). Теперь Конгрессу, в котором доминировали республиканцы, предстояло решить, какую сторону поддержать. Заголовок «Нью-Йорк Таймс» на следующий день гласил: «Трумэн действует, чтобы спасти нации от красного правления». Критики оспаривали упрощенное изображение Трумэном мира, разделенного на два «образа жизни». Они предупредили, что политика сдерживания приведет американцев к бесконечному глобальному конфликту. Бернард Барух, финансист, который служил администрациям Вильсона, Рузвельта и Трумэна военного времени, сказал, что речь была «равносильна объявлению... идеологической или религиозной войны». Государственный секретарь, уважаемый генерал Джордж Маршалл, был поражен. Он написал Трумэну, что в речи «немного преувеличено значение дела», на что президент ответил, что это «единственный способ» заручиться поддержкой Конгресса.10

Речь Трумэна успешно развила темы пропаганды Холодной войны. Во-первых, он определил ситуацию как немедленный кризис, который потребовал быстрых действий от главы исполнительной власти и не оставлял времени на расследование, внутренние дебаты или переговоры. Во-вторых, он возлагал вину за международные проблемы, будь они вызванны послевоенной разрухой, внутренней политической борьбой, националистическими движениями или фактической советской агрессией, на советскую агрессию. В-третьих, в нем изображалось, что американцы действуют во имя свободы человека, а не из экономических интересов. Доктрина Трумэна установила рамки, которые оправдали бы реализацию «Плана Маршалла», создание Центрального разведывательного управления (ЦРУ), Совета национальной безопасности (СНБ) и Федеральной программы лояльности сотрудников, восстановление Западной Германии, особенно после попытки русских блокировать Берлин, и, в 1949 году была образована Организация Североатлантического договора (НАТО). Чтобы подчеркнуть свою важность, «Доктрина Трумэна» проехала через всю страну на «Поезде свободы». Американцы в 322 городах могли видеть это вместе с Декларацией независимости, Конституцией и Прокламацией об освобождении. Организованный недавно созданным Фондом американского наследия и продвигаемый Советом по рекламе, проект «Поезд свободы» призвал граждан «заново посвятить себя американизму».11

Администрация Трумэна определяла любую выгоду для коммунистов как потерю для «Свободного мира». Такой глобальный взгляд предполагал, что все некоммунистические районы находятся под защитой США. Это исказило представления коренных народов об антиколониальных движениях и гражданских войнах. Победа коммунистов в гражданской войне в Китае стала настоящим ударом. После многих лет поддержки националистов, администрация решила прекратить помощь коррумпированному правительству Чан Кайши. В 1949 году китайские коммунисты во главе с Мао Цзэдуном разгромили националистов, бежавших на остров Формоза, ныне Тайвань. Критики Трумэна, особенно республиканцы, обвинили администрацию в «потере Китая». Американские политики, которые со времен Маккинли рассматривали Китай как потенциального экономического партнера, обратились к его соседям. В январе 1950 года госсекретарь Ачесон, как известно, определил «оборонительный периметр» США в Тихом океане как простирающийся от Алеутских островов до Филиппин. Люди на другой стороне, пояснил он, будут защищены «всем цивилизованным миром в соответствии с Уставом Организации Объединенных Наций».12

В начале 1950 года администрация решила милитаризировать сдерживание после присоединения миллионов китайцев к коммунистическому миру и разработки советской атомной бомбы в августе прошлого года. Совет национальной безопасности разработал сверхсекретный план под названием СНБ-68. Описывая коммунистов как фанатиков, которых можно остановить только силой, СНБ-68 призвал к массовому наращиванию ядерных и обычных вооруженных сил ценой расходов на оборону в размере 50 миллиардов долларов в год. Критики, в том числе эксперт Госдепартамента по Советскому Союзу Джордж Кеннан, который был автором политики сдерживания, указали, что у Советов не было непосредственных планов применения силы за пределами Восточной Европы. Однако, по мнению Ачесона, СНБ-68 предоставил обоснование, необходимое Соединенным Штатам, чтобы взять на себя глобальное лидерство в «драме... которая теперь разыгрывается на мировой арене». Госсекретарь рассматривал коммунистическую угрозу для Западной Европы как подобную той, которую столетиями ранее представлял ислам, «с его сочетанием идеологического рвения и боевой мощи». Чтобы достучаться до среднего американца, который, по мнению Ачесона, мог бы уделять международным делам максимум десять минут в день, послание должно быть простым, прямолинейным и «яснее истины».13

Уверенный в том, что правительство сможет «подстегнуть настроения» для мобилизации в духе холодной войны, о которой говорилось в СНБ-68, Барретт, помощник госсекретаря по связям с общественностью, разработал план. Во-первых, повысить «осведомленность общественности» с помощью «кампании психологического запугивания», которая продлится от нескольких дней до трех месяцев. Во-вторых, когда общественность была готова, правительство тогда могло продать дорогостоящее наращивание военной мощи против Советского Союза. Но политики не хотели нагнетать слишком большой страх на случай, если общественность может потребовать «опасной эскалации» Холодной войны. Президент объявил о «Кампании правды». Он сказал Американскому обществу редакторов газет, что в противовес советской пропаганде у Соединенных Штатов была «правда — ясная, незамысловатая, без прикрас — представленная газетами, радио, кинохроникой и другими источниками, которым доверяют люди». Соединенные Штаты были в опасности, объявил Ачесон, призвав средства массовой информации защищать свободу во всем мире.14 Затем, 25 июня 1950 года, Северная Корея напала на Южную Корею.

ВО ВРЕМЯ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ союзники договорились создать свободную и объединенную Корею, как только они освободят ее от Японии, которая контролировала 1300-летнюю нацию с 1905 года. Как и планировалось, Советы разоружили японцев к северу от 38-й параллели, а американцы - к югу. Дин Раск, молодой полковник военного министерства, выбрал эту линию, потому что она помещала столицу Сеул в американскую зону. После освобождения корейцы, подобно грекам и китайцам, погрузились в жестокую гражданскую войну, борясь за то, будет ли в объединенной Корее правое или левое правительство. По всей стране корейские националисты хотели отменить японскую политику землевладения, перераспределить землю и национализировать основные отрасли промышленности. На юге пожилой Лин Сын Ман, давний сторонник независимости Кореи, который десятилетиями жил в Соединенных Штатах, выступил против этой политики. При поддержке оккупационных властей США Ли Сын Ман подавил восстания рабочих и крестьян, арестовал тысячи политических заключенных и сохранил политику землевладения, которая благоприятствовала традиционной элите, сотрудничавшей с японцами. На Севере Советы поддержали тридцатитрехлетнего лидера коммунистической революции Ким Ир Сена, который сопротивлялся японской оккупации с начала 1930-х годов и прошел военную подготовку в Советском Союзе во время войны. Режим Кима добился конфискации земель и национализации промышленности. Никакое противодействие не допускалось. И американские, и российские оккупационные силы ушли в 1948 году, оставив две Кореи на грани превращения партизанских боев в обычную войну.15

Корейская война 1950 года была международной гражданской войной, в которой конфликт между корейцами был переплетен с амбициями сверхдержав времен Холодной войны. После неоднократных просьб о советской поддержке вторжения Ким получил добро в начале 1950 года. Иосиф Сталин, советский лидер, надеялся, что спонсируемая Советским Союзом победа коммунистов в Корее предотвратит перспективу мощной капиталистической Японии и предотвратит распространение по Азии беспорядочной националистической революции, альтернативной китайской коммунистической модели Мао. Ким также получил одобрение от Мао, который ненавидел американскую поддержку китайских националистов и боялся восстановления Японии. С американской точки зрения, коммунистический контроль над Южной Кореей угрожал планам США в отношении Японии, восстановление которой зависело от корейского риса и сырья. Кроме того, американские политики считали, что любая неспособность защитить Южную Корею от коммунизма подорвет доверие к заявлениям США о том, что они защитят Западную Европу. Наконец, Трумэн, которого уже обвиняли в «потере Китая», особенно консервативные республиканцы, почувствовал внутриполитическую необходимость «завоевать» Корею. Первые публикации в прессе в Соединенных Штатах называли войну одновременно «гражданской войной» и «началом Третьей мировой войны». Репортер «Юнайтед Пресс» Джек Джонс, который рассказал историю вторжения, описал войну так, как ее увидело бы большинство американцев: «Северокорейские коммунисты, спонсируемые Россией, сегодня вторглись в поддерживаемую Америкой Республику Южная Корея».16

Президент Трумэн объявил: «Нападение на Корею делает очевидным вне всякого сомнения», что целью коммунизма было «завоевание независимых наций». Не посоветовавшись с южнокорейцами, администрация определила свою цель как восстановление разделения между Севером и Югом. Не посоветовавшись с союзниками США, Трумэн приказал американским войскам, несущим оккупационную службу в Японии, перебраться в Корею. Администрация организовала международную коалицию через Организацию Объединенных Наций для проведения того, что Трумэн назвал бы «полицейской акцией» в Корее. Совет Безопасности ООН принял резолюцию США резолюция, требующая, чтобы Север отступил за 38-ю параллель. Поскольку представитель СССР объявил бойкот в знак протеста против настойчивых требований США о том, чтобы место Китая досталось Тайваню, а не Китайской Народной Республике, а Югославия воздержалась, голосование было 9 против 0. Вторая резолюция Совета Безопасности призвала ООН оказать помощь Южной Корее. Семидесятилетний генерал Макартур, главнокомандующий американскими войсками на Дальнем Востоке и глава американской оккупации Японии, принял командование шестнадцатью странами в составе вооруженных сил ООН. Непочтительный армейский полковник из его штаба называл Макартура «Отче наш, иже еси в Токио». Властный Макартур возглавлял войска, в которых доминировала американская военно-морская и воздушная мощь.17

Утверждая свои полномочия главнокомандующего, Трумэн не просил Конгресс объявлять войну. В первые недели законодатели сплотились вокруг президента, устроив ему овацию стоя, когда он попросил выделить на чрезвычайную оборону 10 миллиардов долларов. Конгресс продлил срок призыва, дал Трумэну право призывать резервы и предоставил ему военные полномочия, аналогичные полномочиям Рузвельта. Выступая на встрече конгрессменов, Трумэн конкретно говорил о враге в Корее. Он сказал: «Этот акт был совершенно очевидно инспирирован Советским Союзом». И он изложил последствия: «Если мы подведем Корею, Советы будут продолжать в том же духе и поглощать один кусок Азии за другим. Нам пришлось какое-то время постоять за себя, иначе вся Азия осталась за бортом. Если мы отпустим Азию, рухнет Ближний Восток, и неизвестно, что произойдет в Европе». Госсекретарь Ачесон указал законодателям, что публичное заявление президента никоим образом не относится к Советскому Союзу, и попросил членов Конгресса последовать его примеру. Это просто относилось к «коммунизму». Ачесон сказал, что правительство США делает все возможное, чтобы оставить дверь широко открытой для Советского Союза, чтобы «отозвать северокорейцев» и «отступить, не слишком теряя лицо».18 Эта сдержанность в названии Советов настоящим врагом длилась недолго, в отличие от предположения, что Советский Союз дергал за ниточки в Северной Корее и в других местах. Барретта, который был в Лос-Анджелесе, чтобы поговорить с руководителями киноиндустрии, спросили, считает ли он, что Северная Корея вторглась без ведома русских или китайских коммунистов. Он ответил: «Мне трудно представить, как Дональд Дак впадает в неистовство без ведома Уолта Диснея».19

Трумэн объяснил Конгрессу и общественности, что для сдерживания распространения глобального коммунизма он расширяет американские обязательства далеко за пределы Кореи. Он заявил, что Соединенные Штаты должны «провести черту в Индокитае, на Филиппинах и Формозе». Президент приказал Седьмому флоту предотвратить любое нападение Китая на Тайвань. Он объявил, что войска на Филиппинах будут усилены. Радикальное националистическое движение социалистов, коммунистов и крестьян под названием «Хукс», организованное во время Второй мировой войны для борьбы с японцами, теперь было нацелено на свержение спонсируемого Америкой правительства филиппинского правящего класса. Понимая, что филиппинцы отчаянно нуждаются в земельной реформе и честных выборах, администрация Трумэна, тем не менее, предоставила правительству Манилы экономическую помощь, военных советников и экспертов ЦРУ по борьбе с повстанцами. Трумэн также направил помощь и военную миссию, чтобы помочь французам в их колониальной войне против вьетнамцев во главе с коммунистом Хо Ши Мином. Таким образом, Трумэн обязал Соединенные Штаты вмешаться в три иностранных конфликта, которые имели гораздо больше общего с националистической борьбой, чем с доктринами Кремля.

Трудно точно сказать, что обо всем этом подумала американская общественность. «Он сражался против какого-то правительства», - сказал отец девятнадцатилетнего Кеннета Шадрика из Скин-Форкса, Западная Вирджиния, первого американского солдата, убитого в Корее. «Лайф» послал репортеров взять интервью у людей с улицы в Сикаморе, штат Иллинойс, с населением 6000 человек. Почти все опрошенные поддержали решение сражаться в Корее, считая это необходимым для того, чтобы остановить русских. Единственным несогласным был ветеран Второй мировой войны, который считал, что «азиатские войны - не наше дело». Бастующие рабочие-электрики в Нью-Джерси услышали, что авианосцу в Тихом океане нужны новые насосы, вернулись к работе, чтобы собрать насосы, а затем вернулись к пикету. Многие американцы, помня о нехватке во время последней войны, бросились покупать запасные комплекты шин и заказывать новые автомобили. Действительно, читатели «Лайф» в июле 1950 года увидели сопоставление потребительских товаров с ужасами войны. На одной странице была изображена навязчивая фотография мертвого американского солдата, связанного и лежащего на обочине дороги в Корее. Другой содержал рекламу «Дженерал Моторс», на которой были изображены маленькая девочка и ее хорошо одетая мать, баюкающие младенца на заднем сиденье. Реклама гласила: «Мир, который убаюкивает вашего ребенка в автомобиле «Дженерал Моторс», стал результатом долгой войны с неудобствами».20 В отличие от рекламы времен Второй мировой войны, призывающей к патриотической бережливости, реклама 1950 года призывала к немедленному удовлетворению. Как объясняет историк Лизабет Коэн, послевоенная «республика потребителя» определяла гражданина как покупателя и патриота.21

Администрация тщательно следила за общественным мнением на протяжении всей войны. Согласно опросу Гэллапа, восемь из десяти американцев одобрили решение президента направить военную помощь США в Корею. Возможно, высокое одобрение вызвала формулировка этого вопроса, описывающая американское участие как «военную помощь». Анализ Госдепартаментом опросов и прессы, как правило, был положительным. В ежедневной сводке мнений от 3 июля 1950 года уверенно утверждалось, что голосование было почти 2 к 1, что противостояние в Корее приведет к миру, а не к новой мировой войне (57 процентов - к миру; 29 процентов - к войне; 14 процентов не определились). Но другой взгляд на результаты этого опроса, показывающий, что 57 процентов видят мир в будущем, в то время как 43 процента не видят или не были уверены, указывает на то, что значительное число не были убеждены. Как выяснилось в конце Второй мировой войны, существовал заметный разрыв между лидерами общественного мнения в средствах массовой информации, которые в целом, как правило, быстрее принимали официальную точку зрения на конфликт, и общественностью, чьи ответы на опросы свидетельствовали о большей двойственности политики США. Госдепартамент отметил, что комментаторы прессы выразили чувство облегчения по поводу того, что Соединенные Штаты наконец решили провести твердую линию против коммунистической экспансии в Азии, но выразили обеспокоенность по поводу принятия на себя огромной задачи по «охране периметра советского мира».22

Чтобы создать «единый официальный нарратив», администрация должна была определить коммунистическую угрозу, цель войны в Корее, новую международную роль Соединенных Штатов и показать, что президент справляется с этой задачей. Захваченная врасплох вторжением северокорейцев, администрация оказалась неподготовленной, каковой она и была. Чтобы исправить это впечатление, Национальный комитет Демократической партии подчеркнул компетентность Трумэна в своем информационном бюллетене: «Президент быстрой и уверенной рукой проводит решения, которые получили одобрение всего мира».23 В то время как многочисленные правительственные учреждения разрабатывали сложную внешнюю политику за кулисами, президент играл роль решающего главного героя. Лозунг Трумэна «здесь все заканчивается» укрепил его репутацию стойкого парня, который взял на себя ответственность и не отступил перед кризисом.

Для солдат, которые спрашивали: «Почему я воюю в Корее?», у Министерства обороны был ответ: они сражались, чтобы защитить американский образ жизни от глобального коммунизма. Согласно «Разговору о вооруженных силах», опубликованному в августе 1950 года, офицеры должны сказать своим солдатам, что «если коммунисты добьются успеха, вы станете рабами, телом и душой, самой жестокой группы людей, которая когда-либо существовала на земле». Коммунизм, продолжалось в нем, «лишил бы вас (если бы вы не были лидером партии) привилегии владеть чем-либо важным - конечно, не автомобилем или радио». Чтобы объяснить первую международную полицейскую акцию, Министерство обороны использовало аналогию прямо из голливудских вестернов, которая звучала так: в старые времена на границе, каждый мужчина был своим собственным полицейским. Он носил оружие и использовал его, когда это было необходимо, чтобы защитить свою жизнь и охранять свою собственность. В конце концов люди собрались вместе и назначили шерифа для их защиты. Аналогичным образом, силы Организации Объединенных Наций в Корее «представляют мирового шерифа». Роль Соединенных Штатов была определена довольно скромно как «сильный член отряда шерифа ООН». Задача отряда состояла в том, чтобы остановить «могущественные и беспринципные силы, буйствующие в мире».24 По данным Министерства обороны, американский солдат был лично заинтересован в укрощении земного шара. Конечно, офицеры в Корее предлагали войскам свою собственную, часто более яркую интерпретацию. Полковник морской пехоты Льюис «Чести» Пуллер сказал своим солдатам: «Наша страна не будет существовать вечно, если мы останемся такими же мягкотелыми, как сейчас. Америки не будет — потому что какие-нибудь иностранные солдаты вторгнутся к нам, заберут наших женщин и породят более выносливую расу».25 Коммунисты, как узнали солдаты, угрожали отобрать то, что им принадлежало.

В радиообращении президента Трумэна от 11 сентября 1950 года подчеркивалось, что Соединенные Штаты, защищая цивилизацию, не преследуют «Декларацию предназначения». Это коммунисты были империалистами. Его речь, объявленная как ответ на письмо Белого дома с вопросом о том, как Корейская война повлияет на американскую жизнь, была результатом нескольких черновиков. Администрация президента убрала неугодные фразы, такие как «коварный и безжалостный враг». Трумэн утверждал, что свободный мир усвоил из 1930-х годов, что «умиротворение диктаторов - верный путь к мировой войне. Если бы агрессии было позволено увенчаться успехом в Корее, это было бы открытым приглашением к новым актам агрессии в других местах». Трумэн защищал рекорд Америки. «Мы помогли Филиппинам стать независимыми», - заявил президент, - «и мы поддержали национальные стремления к независимости других азиатских стран». В заявлении о целях Трумэн подтвердил приверженность США достижению мира и безопасности через Организацию Объединенных Наций; убежденность США в том, что корейцы имеют право быть свободными, независимыми и объединенными - такими, какими они хотят быть; что Соединенные Штаты не хотели, чтобы боевые действия в Корее переросли во всеобщую войну; надежда на то, что народ Китая не будет введен в заблуждение или принужден к борьбе против Организации Объединенных Наций и против американского народа, которые всегда были и остаются их друзьями; что Соединенные Штаты находились в состоянии войны за свободу, а не за территорию в Азии; что Соединенные Штаты не верили в превентивную войну, только в оборонительную войну; и, наконец, что Соединенные Штаты хотели «мира не только ради него самого, но и потому, что мы хотим, чтобы все народы мира, включая нас самих, были свободны посвятить всю свою энергию тому, чтобы сделать свою жизнь богаче и счастливее». Согласно «Филадельфийскому бюллетеню», речь была, по сути, «официальным признанием мирового лидерства, которое было навязано этой стране».26

Администрация воспользовалась преимуществами новой технологии телевидения, чтобы дать свое объяснение. Хотя большинство американцев по-прежнему рассчитывали на свои радио и газеты для освещения новостей, к 1953 году телевизоры были в 45 процентах американских домов, по сравнению с 9 процентами в 1950 году. Задачей номер один телевидения было доставить зрителей спонсорам, которые поддерживали такие шоу, как «Шоу Милтона Берла», «Я люблю Люси» и «Одинокий рейнджер». Чтобы привлечь как можно более широкую аудиторию, телеканалы хотели, чтобы их новостные программы выглядели объективными, а репортеры - независимыми и непредвзятыми. Однако беспокойство спонсоров о том, чтобы шоу, которые они поддерживали, не содержали каких-либо взглядов, считающихся «неамериканскими» или экстремистскими, означало, что программы, как правило, укрепляли консенсус времен холодной войны, маргинализируя несогласные взгляды. Например, в передаче «Эн-Би-Си Мит Пресс», спонсируемой корпорацией «Ревере купер энд брасс корпорейшн» в начале 1950-х годов, участвовали в основном правительственные чиновники. Когда Соединенные Штаты вступили в войну в Корее, телекомпании опасались, что федеральное правительство может захватить радио и телевидение, чтобы помешать врагу использовать широковещательные сигналы. Чтобы предотвратить любой подобный шаг, они создали систему тесного добровольного сотрудничества с правительством. Это сотрудничество военного времени не казалось странным вовлеченным в него людям. И Уильям Пейли, глава «Си-Би-Эс», и Дэвид Сарнофф, глава «Эн-Би-Си», работали на УВИ во время Второй мировой войны, как и многие другие, кто использовал свой опыт в средствах массовой информации, чтобы служить стране. По иронии судьбы, телевидение времен Холодной войны рекламировало американскую свободу и свободное предпринимательство как «отсутствие государственного контроля».27

Работая с администрацией, сети создали программы текущих событий, чтобы продемонстрировать правительственных чиновников и политику. Белый дом одобрил сценарии к фильму «Си-Би-Эс» «Факты, с которыми мы сталкиваемся», в котором демонстрировалась американская военная мощь. Репортаж «Эн-Би-Си» о битве в Вашингтоне был подготовлен в офисе Джона Б. Стилмана в Белом доме, главы администрации Трумэна, и по оценкам, охватил аудиторию в 1,8 миллиона человек. 13 августа 1950 года Стилман представил шоу, назвав его «демократия в действии». Он сказал: «С помощью магии телевидения мы надеемся, что сможем привести миллионы наших граждан в тесный контакт с официальным Вашингтоном. Вы оба услышите и увидите людей, которые работают на вас. Мы надеемся, что во время этих телепередач вы будете чувствовать себя так, как будто вы присутствуете на совещании в конференц-зале в Вашингтоне, где члены кабинета министров и другие высокопоставленные чиновники делают свои доклады непосредственно перед вами».28 «ТиВи Гайд» призвал зрителей настроиться: «Здесь не балуются размахиванием флажком, но мы гарантируем, что вы почувствуете новую гордость за свою страну — и свое правительство». На этих шоу репортеры заменяли граждан, предположительно задавая вопросы, на которые люди хотели получить ответы. На самом деле Белый дом или Госдепартамент написали вопросы для репортеров сети, что объясняет, почему правильная карта мгновенно появлялась в том, что якобы было спонтанным разговором. Этот тип программы удовлетворил как правительственных чиновников, так и спонсоров. Для многих американцев, у которых еще не было телевизора, газеты освещали программы интервью, цитируя официальные заявления. Что касается граждан, то их роль как членов телевизионной аудитории заключалась в том, чтобы слышать и видеть то, что хотели бы услышать и увидеть правительственные чиновники.29

В эпизоде шоу «Си-Би-Эс» «Дипломатический пакет» от 10 сентября 1950 года, снятом в сотрудничестве с Государственным департаментом, Ачесон представил Холодную войну как конфликт между цивилизацией и варварством. Указывая на карту, Ачесон показал коммунистическую агрессию, угрожающую Европе, Ближнему Востоку и Азии. Интервьюер Гриффин Бэнкрофт спросил: «Можете ли вы создать на Западе силы, достаточно мощные, чтобы противостоять тотальной агрессии?» Ачесон ответил: «Я верю, что мы можем, и я верю, что с современным оружием и изобретательностью мы сможем снова сделать именно то, что делалось на протяжении стольких веков во времена Римской империи... Это зависит от силы организации, превосходства вашего оружия. Вы можете сдержать любые орды, если у вас это есть». Бэнкрофт спросил о шансах коммунистического Китая вмешаться в дела Кореи. «Я бы подумал, что это было бы чистым безумием со стороны китайских коммунистов, и я не вижу никакой выгоды для них в этом», - ответил Ачесон. Коллега-интервьюер Эдвард Р. Мерроу продолжил, спросив о том, чтобы остановиться на 38-й параллели в Корее. Ачесон ответил, что решение примет Организация Объединенных Наций. На протяжении всей программы госсекретарь настаивал на том, что американцы должны быть устойчивыми, сильными и разумными. Для правительственных чиновников телевидение становилось идеальным средством для того, чтобы пугать людей, а затем призывать их сохранять спокойствие.30

Как и в прошлом, американские военные пытались управлять освещением войны в средствах массовой информации. Отдел радиосвязи вооруженных сил готовил передачи, отдел графики предоставлял фотографии и карты, Корпус связи снимал видеоматериалы, а Отдел прессы проводил два ежедневных брифинга. Более трехсот военных корреспондентов из девятнадцати стран были аккредитованы для освещения сил ООН в Корее, по сравнению со 185, аккредитованными для освещения сил союзников на европейском театре военных действий во время Второй мировой войны. Большинство из них не были на фронте и поэтому зависели от того, что им говорили военные. Они освещали войну с командного пункта генерала Макартура в Токио или из штаба Восьмой армии. Офицеры по общественной информации вооруженных сил позаботились об организации поездок корреспондентов и обеспечили бесплатную передачу по военной системе связи из Кореи в Токио. Кроме того, офицеры по общественной информации раздавали коммюнике, иллюстрированные официальными фотографиями и цитатами солдат. Описанные одним офицером по общественной информации как «фактические, уместные, информативные», репортажи были сочтены корреспондентами иногда менее информативными, а иногда и ненадежными. Роберт Миллер проверил официальную фотографию, распространенную Военно-воздушными силами, утверждавшими, что на ней изображен корейский мост, разрушенный «точечной бомбардировкой», только для того, чтобы обнаружить, что он был взорван армейскими саперами во время отступления на юг.31

Уверенный в том, что пресса будет сообщать о войне так, как он ее видел, Макартур создал то, что оказалось запутанной системой добровольной цензуры. Как всегда, корреспонденты не должны были сообщать ничего, что могло бы поставить под угрозу операции: ни названий и позиций подразделений, ни дат высадки, ни количества подкреплений. Они также не должны были сообщать никакой «информации, которая может оказать помощь и утешение врагу». Эта расплывчатая фраза расстроила корреспондентов, потому что, казалось, она включала в себя все, что могло подорвать репутацию военных. В первые несколько недель военные временно отозвали полномочия двух корреспондентов телеграфной службы, Тома Ламберта из «Ассошиэйтед пресс» и Питера Калишера из «Юнайтед пресс», которые описали тяжелые жертвы неподготовленных и плохо оснащенных войск. «Вы не сражаетесь с двумя танковыми дивизиями с карабинами 0.30-го калибра», - сказал Ламберту солдат. «Я никогда в жизни не видел такой бесполезной проклятой войны».32 Корреспонденты Маргарита Хиггинс из «Нью-Йорк Геральд Трибюн» и бывший морской пехотинец Кейс Бич из «Чикаго Дейли Ньюс», оба получившие Пулитцеровские премии за свои репортажи, написали статьи, отражающие их озабоченность недостаточной готовностью американцев бороться с коммунизмом в Корее и других странах Азии. Отчасти для того, чтобы избежать потери аккредитации, отчасти из-за огромной неразберихи первых недель войны, а отчасти потому, что они взяли Эрни Пайла за образец, многие репортеры сосредоточились на историях, представляющих интерес для людей, об американских солдатах. Большинство солдат были моложе (до двадцати одного года) и менее образованы (треть закончила среднюю школу), чем их коллеги во время Второй мировой войны.

Мало кто из репортеров уделял много внимания корейцам. Те, кто это сделал, такие как корреспондент «Тайм-Лайф» Роберт Осборн, написали об «уродливой истории в уродливой войне». Американские войска открыли огонь по толпе гражданских беженцев, как он сообщил, потому что командование опасалось, что люди прикрывают вражескую атаку. Американцы, писал Осборн, совершили акты «крайней жестокости». Другим исключением был Мерроу, чья поездка в Корею в августе 1950 года заставила его усомниться в политике США, которую он первоначально поддерживал. Предвосхищая тип истории, которая бросила бы вызов официальной линии правительства во Вьетнаме, Мерроу записал радиопередачу, в которой сообщалось, что отступающие американские войска сожгли корейские деревни, оставив людей, у которых было так мало, ни с чем. В нем он поднял вопрос о том, уменьшит ли, учитывая такие разрушительные действия, необходимость возвращения Америки для оккупации Южной Кореи или усилит привлекательность коммунизма. Он отправил запись на «Си-Би-Эс» в Нью-Йорк, где высшее руководство решило не транслировать критический отчет Мерроу, потому что, по их словам, это могло бы подбодрить врага. Мерроу возразил, вернулся домой, где на его репортажи не распространялся запрет Макартура на «необоснованную» критику, и выступил в эфире с предположением, что, возможно, коммунисты лучше понимают стремление обедневших азиатов к переменам и прекращению иностранного господства.33

УСПЕХ НАСТУПАТЕЛЬНЫХ ОПЕРАЦИЙ ООН, последовавший за дерзкой высадкой Макартура в тылу врага в Инчхоне 15 сентября 1950 года, вселил официальный и народный оптимизм в отношении войны. Правительство США решило изменить свою первоначальную цель защиты Южной Кореи на новую цель создания объединенной, некоммунистической Кореи. Решение Трумэна выйти за пределы 38-й параллели было частично основано на оценке того, что Советы не будут действовать и что они контролируют решения китайцев. Макартур, который любил говорить, что он понимает восточный склад ума, заявил, что Китай никогда не вступит в войну. Генерал Омар Брэдли, председатель Объединенного комитета начальников штабов, не был так уверен. Хотя он согласился с новой целью, Брэдли сказал, что если китайцы войдут, американцы должны убраться. Трумэн приказал Макартуру уничтожить вооруженные силы Северной Кореи. В приказах также говорилось, что только южнокорейским войскам разрешается приближаться к реке Ялу на границе между Северной Кореей и Китаем и что никаких воздушных или морских действий против Китая не будет.34

Как будто война закончилась, президент объявил в октябре: «Теперь мы знаем, что Организация Объединенных Наций может создать систему международного порядка, обладающую полномочиями по поддержанию мира».35 Конечно, Трумэн имел в виду Организацию Объединенных Наций, действующую в соответствии с политикой США. Вопреки заявлению Ачесона о том, что ООН примет решение о выходе за пределы 38-й параллели, Соединенные Штаты приняли решение, и ООН скрепила его печатью, причем некоторые члены с неохотой. Опросы показали, что большинство людей думали, что война закончится через несколько месяцев.36 В выпуске «Боевого репортажа из Вашингтона» от 26 ноября уверенный в себе Дэвид Бринкли представил шоу «Корея, где наши войска делают мощную ставку на старика Зиму, чтобы к Рождеству выбраться из лисьих нор!».37 В тот день через реку Ялу переправились более четверти миллиона солдат из Народно-освободительной Армии Китая.

В следующем выпуске «Боевого репортажа из Вашингтона» тон изменился. «Корея, где армии, представляющие 53 из Организации Объединенных Наций, внезапно оказались в меньшинстве и были отброшены вторгшимися силами одной из них», - объявил Бринкли. «Коммунистический Китай ...представляет собой совершенно новую угрозу миру во всем мире!» Несмотря на предупреждения Китая о том, что он ответит, если силы ООН приблизятся к его границе, американцы были ошеломлены. Мао был убежден, что Соединенные Штаты, оккупировавшие Японию и теперь вторгшиеся в Корею, Тайвань, Индокитай и Филиппины, угрожают Китаю. Мало того, что Соединенные Штаты, казалось, шли по стопам императорской Японии, они бросали вызов националистической мечте Мао о восстановлении традиционного господства Китая в Азии. Кроме того, Сталин убеждал Мао, обещая материальную и воздушную поддержку. Более того, Макартур нарушил приказ Трумэна, направив американские войска к китайской границе на реке Ялу. Вступление Китая в войну было катастрофой, и администрация Трумэна знала, кого винить. В «Боевом репортаже из Вашингтона», Стилман объявил: «Варварская агрессия китайских орд [так в оригинале] в Корее — это не только нападение на силы Организации Объединенных Наций, это нападение на саму цивилизацию, это попытка уничтожить все права и привилегии, за которые человечество боролось и истекал кровью с незапамятных времен».38

Однако в Корее отчаявшиеся американские войска не рассматривали сражение как символическую борьбу между цивилизацией и варварством. На вопрос: «За что ты сражаешься, сынок?» у капрала Фрэнка Бифулка был ответ: «За свою жизнь, приятель. За мою жизнь». Китайцы, используя атаки живой силой, нанесли и понесли огромные потери. Вторая пехотная дивизия США была разгромлена, потеряв 80 процентов личного состава. Турецкие и британские войска безуспешно пытались деблокировать южнокорейские войска, попавшие под шквальный огонь. Десять тысяч человек из Первой дивизии морской пехоты противостояли 60 000 китайским войскам во льду, снегу и при температуре ниже нуля. С потерями в 700 убитых и 3500 раненых они бежали от водохранилища Чосин на побережье, где их можно было эвакуировать. Рядовой Пол Мартин вспоминал, что он не мог ненавидеть их измученных и замерзших китайских пленных: «Они были там по тем же причинам, что и мы: приказы».39 К Рождеству потрепанные силы ООН отступили более чем на триста миль назад ниже 38-й параллели. В конце декабря Макартур передал командование деморализованной Восьмой армией решительному генералу Мэтью Риджуэю, который начал менять ситуацию к лучшему.

Администрация Трумэна столкнулась с проблемой принятия жестких мер, чтобы показать американской общественности, что она «что-то делает» в Корее, и развеять опасения союзников по поводу того, что эта борьба действительно превращается в Третью мировую войну. Обеспокоенный тем, что правительственные лидеры отреагируют на кризис сокрытием правды и усилением бурной риторики, Кеннан призвал к откровенности и осторожности. У него были веские причины советовать сохранять спокойствие. Трумэн значительно усилил уровень тревоги, когда заявил на камеру и за ее пределами, что Соединенные Штаты будут использовать все необходимое оружие, включая атомную бомбу. Он также сказал, что военное командование на местах отвечает за применение оружия. Макартур уже сказал Объединенному комитету начальников штабов, что он выступает за использование атомных бомб для создания радиоактивного барьера между Китаем и Кореей. Белый дом немедленно организовал «вечеринку по контролю за ущербом», чтобы подготовить «разъясняющее заявление», объяснив, что только президент мог санкционировать применение атомной бомбы и не сделал этого.40

Европейцы, уже встревоженные возможностью новой мировой войны, отреагировали с возмущением. Премьер-министр Великобритании Клемент Эттли вылетел в Вашингтон, чтобы выразить протест. Трумэн сказал ему, что он надеется, что не будет необходимости использовать бомбу, и пообещал держать премьер-министра в курсе. Тем не менее, международная поддержка Соединенных Штатов уменьшилась. Ее союзники начали рассматривать свою роль как сдерживание мощи Америки, а не как ее поддержку. Что касается американцев, опрос Гэллапа показал, что если бы Соединенные Штаты вступили в войну с Китаем, 45 процентов высказались бы за применение бомбы, 7 процентов высказались бы за это «в крайнем случае», 38 процентов выступили бы против ее применения, а 10 процентов не имели своего мнения.41 Как показал историк Пол Бойер, к 1950 году Американские официальные лица и общественность продолжали смотреть на бомбу с ужасом, но демонстрировали растущее признание ее необходимости в качестве оружия Холодной войны. Для математика Норберта Винера из Массачусетского технологического института это согласие означало высокую вероятность атомной аннигиляции, «до тех пор, пока мы находимся во власти жесткой пропаганды, которая делает уничтожение России более важным, чем наше собственное выживание».42 Неудивительно, что мир был встревожен.

Трумэн изменил цель войны обратно на первоначальную цель сдерживания распространения коммунизма в Южной Корее, но при этом сосредоточился на угрозе Соединенным Штатам. «Если агрессия будет успешной в Корее, мы можем ожидать, что она распространится через Азию и Европу в это полушарие», - заявил он 30 ноября. «Мы боремся в Корее за нашу собственную национальную безопасность и выживание». Он добавил, что надеется, что китайский народ «не будет по-прежнему принуждаться или обманываться, чтобы служить целям российской колониальной политики в Азии». Трумэн попросил лидеров Конгресса объявить чрезвычайное положение в стране. «Оставалось сделать только одно”, - согласился конгрессмен Чарльз Итон. «Это было для нас, как снять с себя мирную одежду и показать миру свои мускулы». Трумэн получил двухпартийную поддержку в расширении вооруженных сил, увеличении оборонного производства, введении контроля за заработной платой и ценами и создании Управления мобилизации обороны.44 В «Боевом репортаже» «Эн-Би-Си» в январе 1951 года Дин Раск, помощник госсекретаря по делам Дальнего Востока, объяснил цель ограниченной войны: «Мы в Корее, потому что пытаемся предотвратить мировую войну».45 Воссоединение Кореи стало целью отдаленного будущего, хотя администрация еще не сообщила эту новость Ли Сын Ману или генералу Макартуру.

После нескольких месяцев напряженности между военными и средствами массовой информации в Корее, усугубленной хаотичным отступлением, военные корреспонденты в декабре 1950 года призвали к созданию системы официальной цензуры, аналогичной той, которая использовалась во время Второй мировой войны. В рамках своей добровольной системы Макартур уже пытался выслать семнадцать журналистов за их неблагоприятные репортажи. Теперь в Корее или Токио военные офицеры будут проверять все репортажи или фотографии, касающиеся операций. Для корреспондентов эта система, при которой цензоры могли блокировать публикацию конкретной истории или фотографии, была предпочтительнее возможности быть исключенными за нечетко сформулированный «неблагоприятный репортаж». Официальная цензура продолжала подавлять критику, объявляя запретной любую информацию, которая могла бы подорвать моральный дух или поставить в неловкое положение Соединенные Штаты или их союзников. Например, слово «отступление» было запрещено. Политика в отношении фотографий была аналогична той, что действовала в конце Второй мировой войны. Появились фотографии погибших американцев и вражеских войск, но не самые ужасные.46

Дома пресса была настроена глубоко пессимистично, отметили в Госдепартаменте. Комментаторы надеялись, что с китайцами удастся достичь урегулирования, чтобы Соединенные Штаты не были «обескровлены» и не оказались неспособными создать свою оборону против «настоящего виновника», России. Несмотря на разногласия по поводу того, следует ли сосредоточиться на борьбе в Азии или в Европе, почти все высказались за усиление мобилизации для Соединенных Штатов. В январе 1951 года опрос Гэллапа показал рост общественного мнения о том, что вступление Америки в Корейскую войну было ошибкой, с 20 процентов в августе 1950 года до 49 процентов в январе 1951 года. Шестьдесят шесть процентов высказались за вывод войск как можно скорее. Согласно февральскому опросу, 61 процент населения считает, что президенту не следует разрешать отправлять войска за границу без предварительного одобрения Конгресса. Рейтинг одобрения Трумэна упал до 26 процентов - минимума, от которого он никогда по-настоящему не оправится.47

В мрачные дни января 1951 года компания «XX век Фокс» выпустила фильм «Почему Корея». Снятый с помощью армии и ветерана УВИ Ульрика Белла, фильм «Почему Корея» следовал традициям фильмов Фрэнка Капры «Почему мы сражаемся» о Второй мировой войне. Обладатель премии «Оскар» за лучший документальный фильм 1951 года, фильм открывался сценами жертв и спрашивал, почему в Корее должна проливаться американская кровь? Как и «Прелюдия к войне» Капры (1942), «Почему Корея» включала урок истории о вторжениях. Вторжение Японии в Маньчжурию в 1931 году было осуждено Лигой Наций. Муссолини вторгся в Эфиопию, страну, которая «казалась нам странной». Новым дополнением к линии вторжения, не включенной в фильмы о Второй мировой войне, стало вторжение России в Финляндию в 1939 году, иллюстрированное сценами женщин и младенцев в бомбоубежищах. Карты показывали агрессию нацистской Германии, а затем Советской России как растущую черную массу. Таким образом, устанавливая урок прекращения агрессии, фильм обратился к Корее. Сцены освобождения Южной Кореи США показали хлопающих и улыбающихся корейцев. Зрителей вводили в заблуждение, что в Южной Корее Соединенные Штаты провели свободные демократические выборы, а коммунисты вызвали беспорядки. Зрители увидели, как Ли Сын Ман, обозначенный как глава законно избранного правительства, пожимает руку генералу Макартуру. В Корее, сказал диктор Джо Кинг, американцы защищают образ жизни, и если бы они не сражались там, им пришлось бы сражаться здесь. Из Белого дома Стилман написал владельцам кинотеатров по всей стране с просьбой показать, «Почему Корея». П. Дж. Вуд из «Независимых владельцев кинотеатров Огайо» ответил, что многие люди не согласны с политикой администрации и не хотели бы платить за просмотр этого фильма. Он хотел знать, планирует ли администрация снять фильм под названием «Почему мы должны убираться из Кореи».48

Сомнения американского морского пехотинца по имени Джон Мулетт предоставили Госдепартаменту возможность аргументировать позицию администрации. Мулетт поступил на военную службу в 1944 году в возрасте семнадцати лет, служил на Тихом океане и, будучи резервистом, был отозван на действительную службу в Корею. В январе 1951 года он написал из Кэмп-Пендлтона в Калифорнии своему отцу Кларенсу в Нью-Джерси с критикой политики США. В письме капрала Мулетт спрашивалось: «Вам не кажется, что наша «внешняя политика» немного запутана?» Он считал, что красный Китай имеет право высказывать свое мнение в Организации Объединенных Наций. Он высказался за дипломатическое решение, сказав: «бессмысленная трата жизней в Корее с обеих сторон позорна... Боевые действия ничего не решат». Он поставил под сомнение полномочия президента начинать войну, заявив, что, по его мнению, только Конгресс может объявить войну: «Почему Конгресс либо не объявляет войну красному Китаю, либо не останавливает Трумэна от отправки американских войск по всему миру? Почему мы должны принимать на себя основную тяжесть всего этого?» Он сказал своему отцу, что моральный дух войск был низким, потому что они чувствовали, что американский народ не стоит за ними. «Эти люди не боятся драться, просто у них нет причин драться», - объяснил он. «Если прикажут, мы сделаем это, но только из-за обязательств, которые мы имеем друг перед другом». После последней войны Мулетт считал, что все, особенно такие молодые люди, как он, должны требовать мира. Он писал: «Я верю, что люди нашего уровня хотят только мира, но что лидеры (включая Трумэна) боятся признать, что они неправы, и стыдятся признать это, опасаясь потерять лицо». Он подписал: «С любовью, Джонни... P.S. Может, я и бунтарь, но это мои собственные мысли и убеждения».49

Кларенс Мулетт переслал письмо своего сына вместе со своим собственным государственному секретарю. Ачесон направил свой ответ отцу, который поддерживал политику администрации. В письме от отца к отцу о трудностях для мальчиков, «воспитанных в фундаментальной порядочности и правильности американской жизни», Ачесон отметил, что как раз тогда, когда они становятся мужчинами, они сталкиваются с опасностью, потому что «некоторые далекие и теневые фигуры в Кремле, контролирующие миллионы людей вдали от них, намереваются сделать невозможной такую жизнь, на которую они имели полное право и на которую надеялись». Их надежды «на мир и на хорошую жизнь для всех» были обмануты. Ачесон определил проблему как одновременно древнюю и новую. Как и наши предки, объяснил он, одни мужчины должны стоять на посту и нести вахту, в то время как другие обрабатывают поля. «Если мы не будем достаточно сильны — мы и другие свободные нации — чтобы помешать советским правителям распространить свой контроль на весь мир», - заявил госсекретарь, - «тогда у нас никогда не будет шанса помочь построить такой мир, которого мы все хотим». Поэтому Соединенные Штаты должны твердо противостоять агрессии в Корее, иначе они встанут на путь третьей мировой войны. Ачесон заверил Кларенса Мулетта, что это хорошо, что его сын должен задавать вопросы о действиях США, до тех пор, пока он оставался непоколебим в своей вере в «обоснованность и реальность идеалов, на которых была основана эта страна».50

Госдепартамент опубликовал письма с благоприятными заголовками на первых полосах по всей стране. «Ачесон советует морпеху верить в идеалы США», - сообщил Уолтер Х. Ваггонер в «Нью-Йорк таймс», описывая Джона Мулетта как «встревоженного и сомневающегося молодого капрала корпуса морской пехоты». Заголовки гласят: «Почему я должен сражаться или умереть в Корее, спрашивает капрал; Ачесон указывает на Кремль» в «Ватерлоо Дейли Курьер» из Ватерлоо, Айова, и «Почему мы сражаемся в Корее: "Свобода против Тирании, Ачесон рассказывает Джонни" в "Ист Ливерпульском обозрении" из Ист Ливерпуля, штат Огайо. Разысканный репортерами капрал Мулетт сказал, что Ачесон убедил его в том, что Соединенные Штаты должны были воевать в Корее, аргументируя это тем, что «возможно, мы могли бы избежать Второй мировой войны, если бы отправились в Эфиопию». Месяцы спустя Джон сказал репортеру, что он получил непосредственный опыт борьбы с коммунистами более убедительно, чем письмо Ачесона. Тем не менее, ответы на письмо Ачесона показали, что госсекретарь убедил не всех. Ачесон и Кларенс Мулетт встретились в Вашингтоне, чтобы просмотреть 148 писем от представителей общественности, и обнаружили, что более половины согласились с Джоном.51 В конце концов, ответ Ачесона не касался конкретной критики Джоном политики США. Вместо этого он призывал молодежь верить в американские идеалы и, как следствие, в политику администрации. Когда война зашла в тупик, люди в тылу задались вопросом: почему мы воюем в Корее, кто настоящий враг и каков наилучший способ борьбы с коммунизмом? Разногласия по поводу ответов на эти вопросы разгорелись на самом высоком уровне.

ВОЗМУЩЕНИЕ ПО ПОВОДУ РЕШЕНИЯ Трумэна уволить генерала Макартура в апреле 1951 года привело к публичным дебатам по поводу политики США. К марту решительное проведение Риджуэем операции «Убийца» отбросило войска коммунистов назад, к 38-й параллели. Американские политики рассматривали возможность переговоров с Китаем с целью прекращения боевых действий. Макартур, который не согласился с отменой «наката», саботировал план Трумэна призвать к прекращению огня, потребовав, чтобы китайские коммунисты немедленно сдались. Он хотел сражаться и выиграть Холодную войну в Азии. Он призвал к воздушному нападению, морской блокаде и сухопутному нападению на Китайскую Народную Республику с использованием сил ООН и сил китайских националистов. Он говорил об использовании атомного оружия, как и Трумэн ранее. И вопреки приказам он свободно и неоднократно выражал свои взгляды. Он обвинил администрацию в умиротворении в письме конгрессмену Джо Мартину, которое было зачитано в Палате представителей 5 апреля. Объединенный комитет начальников штабов и американские союзники беспокоились, что командующий войсками ООН в Корее может спровоцировать новую мировую войну.

11 апреля Трумэн уволил Макартура на основании неподчинения. Увольнение выдающегося героя войны вызвало слушания в Сенате, пристрастное позерство, приспущенные флаги в знак протеста и бурное освещение в прессе. Генерал вернулся домой на парады с видеозаписями и заявил: «Ничто не заменит победу» перед транслируемым по телевидению совместным заседанием Конгресса, где его приветствовали овациями. В речах Макартура Холодная война объявлялась борьбой не на жизнь, а на смерть, точно так же, как это делал Трумэн в течение многих лет. Телевизионное освещение возвращения Макартура помогло укрепить его героический имидж. Два социолога опросили наблюдателей за парадом в Чикаго и обнаружили, что мнения на улицах разделились на «за» и «против» генерала. Однако то, как телевизионные камеры запечатлели сцену парада, и комментарии голоса за кадром создавали у зрителей впечатление полного восхищения.52

Несмотря на то, что отзыв Макартура стал кризисом для Трумэна, в конечном счете это дало его администрации шанс убедить лидеров общественного мнения в правильности своей политики. Прекрасно понимая, что она проигрывает битву по связям с общественностью из-за Кореи, администрация начала собственное наступление. Послание: Трумэн стоял за мир; Макартур стоял за войну. Репортаж из кинохроники проиллюстрировал это сообщение. Видеоролики показали приведение Трумэна к присяге в качестве президента, напомнив зрителям об их гражданском правительстве. Макартур, напротив, был показан на знаменитых кадрах его возвращения на Филиппины в 1944 году. Когда генерал сошел на берег, рассказчик заявил, что нация в долгу перед ним. Зрители могли бы неблагоприятно противопоставить невзрачного президента харизматичному командиру, но они не могли не ассоциировать Макартура с войной.53 Администрация теперь будет обсуждать Корею как пример стойкости, как будто накат никогда не предпринимался.

Для должностных лиц, имеющих дело с прессой и общественностью, Госдепартамент подготовил Руководство по информационной политике или то, что сейчас назвали бы «тезисами для обсуждения». Что касается Кореи, то, как утверждалось в нем, у представителей были две непосредственные основные задачи. Первым было «восстановить перспективу». Для целей управления новостями «восстановить перспективу» означало восстановить контроль над определением проблемы. Корею следует рассматривать лишь как одну из проблем в «коллективных глобальных усилиях по обеспечению мировой безопасности». Администрация связала бы Корею с вдохновленными коммунистами кризисами в других странах Индокитая, Иране, Бирме, Германии, Австрии, Греции и Азербайджане (так в тексте — прим. перев.). Такая глобальная перспектива уменьшила бы значение Кореи. Кроме того, он представил целый ряд угроз, призванных посеять страх и подтвердить необходимость в союзниках. Наконец, у него был потенциал ошеломить публику списком мест, о которых она мало знала. Подразумеваемый посыл заключался в том, что «доверяйте экспертам», что они знали, что они делают. Что касается второй задачи, «просто и ясно подчеркнуть цели США и ООН в Корее», Руководство не давало никаких указаний относительно того, каковы были эти цели. У него был только образ уверенности, который можно было спроецировать. Оно хотело, чтобы политика США в Корее рассматривалась не как «целесообразная полумера» или «компромисс между умиротворением или всеобщей войной», а как «смелый коллективный шаг».54

Администрация считала, что она медленно выигрывает битву общественного мнения против Макартура среди лидеров общественного мнения, если не среди широкой общественности. В Конгрессе раскол в пользу и против Макартура был в основном партийным, а сенатор Роберт Тафт, подающий надежды на пост президента (республиканец от штата Огайо), возглавил лагерь сторонников Макартура. Официальные лица отметили, что пресса и радио поддержали президента в его решении уволить Макартура, поскольку многие редакторы и комментаторы были обеспокоены тем, что рекомендации генерала могут привести к войне с Советским Союзом и потере союзников Америки в ООН. Напротив, опросы показали, что 62 процента населения не одобряют увольнение президентом Макартура, а 54 процента выступают за начало тотальной борьбы за прекращение Корейской войны. Хотя лидеры общественного мнения в средствах массовой информации поддерживали ограниченную войну, они ожидали от администрации пересмотра целей в конфликте и осуществления более позитивного руководства. Президент, по мнению многих, еще не представил «четкой и логичной» альтернативы «прямой» позиции Макартура. Обозреватель Джеймс Рестон подытожил дилемму администрации: «всегда было яснее представление о недостатках неограниченной войны на Дальнем Востоке, чем о преимуществах нынешней ограниченной войны».55 Помощник Трумэна Джордж Элси предупредил, что Белый дом не может «позволить себе расслабиться в нашем постоянном повторении что Макартур выступал за войну, а президент - за мир», потому что «это и только это запомнится широкой общественности».56

В мае 1951 года на слушаниях в Сенате по Корее рассматривался вопрос о том, кто был врагом. Высшие военные и гражданские руководители дали показания. «Коммунизм во всем мире был нашим главным врагом», - провозгласил Макартур. Сенатор Дж. Уильям Фулбрайт (демократ от штата Арканзас) не согласился, заявив, что, по его мнению, врагом является империалистическая Россия. «Мне показалось, что вы не боретесь с коммунизмом с помощью оружия», - уточнил он. «Это вроде как грех, мы все против греха; вы не боретесь с грехом ничем осязаемым. Коммунизм - это идея, но что нас действительно беспокоит, так это когда люди начинают стрелять». Макартур ответил: «Я думаю, что вы боретесь с грехом очень практичным оружием, и я думаю, что мы боремся с коммунизмом очень практичным оружием». По поводу этого обмена репликами редакторы «Вашингтон пост» заметили, что обозначение коммунизма врагом подразумевало, что Соединенные Штаты намеревались уничтожить его силой. «Такой крестовый поход стоил бы миллионов жизней и неоценимого богатства», - предупреждали редакторы, - «и в конце концов, вероятно, стимулировал бы коммунизм вместо того, чтобы подавлять его».57 На слушаниях генерал Брэдли выступил с самым четким опровержением позиции Макартура о том, что неспособность бороться с Китаем означает умиротворение. Нападение на Китай, заявил Брэдли, «втянуло бы нас не в ту войну, не в том месте, не в то время и не с тем врагом».58 В своих показаниях министр обороны Джордж Маршалл и госсекретарь Ачесон подчеркнули глобальный характер Холодной войны, особенно советскую угрозу для Европы. Целью войны США в Корее, заявил Ачесон, было положить конец агрессии.59

Для внимательных наблюдателей слушания в Сенате выявили серьезную проблему для политики США в Корее. Никто из военачальников не знал ни о каком военном решении, которое сработало бы. «Мы должны ожидать только продолжения ужасной войны, которую, как признали генералы, они не могут прекратить», - заключил известный обозреватель Уолтер Липпманн.60 В основе вопроса, как писала обозреватель «Нью-Йорк Таймс» Энн О'Хара Маккормик, была внешняя политика Соединенных Штатов. Возможно, Соединенным Штатам следует больше сосредоточиться на использовании своей политической, а не военной мощи в этой мировой борьбе, предположила она, даже несмотря на то, что международная система коллективной безопасности означает наличие союзников, а наличие союзников означает политику, которую будут поддерживать другие нации.61 Проекция администрации на разделенный надвое мир не требовала создание значительной поддержки внутри страны в рамках международного сотрудничества «отдавай и бери». Она предполагала, что некоммунистические страны последуют за Соединенными Штатами, куда бы они ни повели.

Трумэн и Макартур соглашались с доминированием Соединенных Штатов в Тихом океане; они не соглашались с тем, как его сохранить. В отличие от большой войны Макартура, Трумэн выступал за ограниченную войну, работая с союзниками в Организации Объединенных Наций, ведя переговоры с врагом и наращивая силы США по всему миру в противостоянии Холодной войны. Популярность Макартура таяла по мере того, как он больше высказывал свое мнение. Большая часть дебатов, казалось, погрязла во внутренней политике и «Красной угрозе». Республиканцы, претендовавшие на Белый дом в 1952 году, подвергли критике администрацию демократов. Правое крыло партии продолжило призыв Макартура к победе в Азии, что означало войну против Китая. Сенатор Джозеф Маккарти (республиканец от штата Висконсин) обвинил Корею в коммунистическом заговоре внутри правительства США. Он и другие охотники за коммунистами в Конгрессе расследовали деятельность Государственного департамента, нацелившись на «Красного Дина» Ачесона и специалистов по Азии, которых считали ответственными за «потерю» Китая. Сенатор Патрик Маккарран выступил спонсором «Закона о внутренней безопасности», который требовал от американцев, которые были коммунистами и другими лицами, считающимися «подрывными», зарегистрироваться у Генерального прокурора, а также санкционировал задержание подозреваемых в шпионаже. Трумэн объявил закон опасным для гражданских свобод и наложил на него вето, но Конгресс отменил это вето. Журналист И. Ф. Стоун опубликовал левую критику корейской политики, но большинство нападок исходило от правых. По завершении семинедельных слушаний в Сенате американцы, такие как один житель Бостона, подумали: «Американский народ так же мало знает о том, как мы выберемся из Кореи и чем все это закончится, как и полтора месяца назад».62

НАЗЫВАЯ ДРУГ ДРУГА ВАРВАРАМИ И ИМПЕРИАЛИСТАМИ, воюющие стороны в Корее сели за мирные переговоры в июле 1951 года с глубоким недоверием, обе стороны были полны решимости переговоры «выиграть». Администрация Трумэна пыталась быть одновременно жесткой и примирительной. Его колеблющаяся политика создала трудности для переговорной группы ООН в Корее, возглавляемой генералом Риджуэем, который сменил генерала Макартура в Токио. «Делегация и более того, генерал Риджуэй, никогда не знали, когда из Вашингтона поступит новая директива», - вспоминал адмирал К. Тернер Джой, один из участников переговоров. «Нам казалось, что правительство Соединенных Штатов не знало точно, каковы были или должны быть его политические цели в Корее».63

Для многих участников Корея казалась менее важной, чем более крупные геополитические проблемы. Трумэн сосредоточился на Москве. Китайцы беспокоились о Японии, которая переживала экономический подъем в качестве оперативной базы США. Европейцы с опаской относились к планам США по перевооружению Западной Германии, особенно Франция, чьи вооруженные силы увязли в Индокитае. Руководство Государственного департамента по информационной политике не помогло объяснить Корею. В бюрократической болтовне оно призвало чиновников «воспользоваться возможностью, чтобы напомнить о последовательной политике США и других членов ООН по благородному мирному урегулированию в Корее, неоднократно выраженной в публичных выступлениях их лидеров и в многочисленных конкретных усилиях ООН». Пресса предпочитала оживлять освещение мирных переговоров, описывая коммунистов как хитрых, неуклюжих, изворотливых и сводящих с ума. Американцев, напротив, описывали как твердых, терпеливых и готовых. Такая характеристика соответствовала желаемому для администрации представлению о переговорах, если не реальности.64 После проявлений непримиримости с обеих сторон участникам переговоров потребовался период с июля 1951 по май 1952 года, чтобы договориться о том, что демилитаризованная зона будет следовать существующим линиям фронта, и провести конференцию для обсуждения воссоединения.

Затем переговоры зашли в тупик по вопросу о военнопленных. По словам историка Стивена Кейси, администрация Трумэна использовала «проблему военнопленных, чтобы привить военным усилиям новую моральную цель».65 Женевская конвенция 1949 года призывала к возвращению всех военнопленных. В нарушение конвенции правительство США заявило, что его позиция заключается в гуманитарных усилиях по защите пленных, которых оно удерживало, от необходимости возвращаться в коммунистический мир. Большинство военнопленных, которых администрация изображала стремящимися остаться в Свободном мире, на самом деле были людьми, которые просто хотели вернуться домой. Южнокорейцы, которые выбрали или были вынуждены сражаться за Север, хотели остаться на Юге. Китайцы-националисты, оставшиеся в Китае после гражданской войны, хотели уехать на Тайвань. Некоторых китайских военнопленных в лагерях ООН, которые действительно хотели вернуться в Китай, запугали, чтобы они изменили свое мнение. Мирные переговоры прервались, когда Организация Объединенных Наций объявила, что только 70 000 из 116 000 военнопленных, которые могли бы быть репатриированы, пожелали этого. Кроме того, коммунисты обвинили Организацию Объединенных Наций, в первую очередь Соединенные Штаты, в использовании микробной войны в Корее, указав на высокий уровень заболеваемости тифом, оспой и какой-то неизвестной болезнью, поражающей китайские и северокорейские войска. Историки утверждают, что, учитывая имеющиеся доказательства, утверждения о биологической войне остаются неубедительными. Однако в то время обвинения вызвали подозрения в Европе и на Ближнем Востоке относительно морального авторитета Америки.66

Тем временем американские лидеры отвлекли внимание от того, что на самом деле происходило в Южной Корее, потому что это противоречило представлению об их союзнике как о потенциальной демократии. Поскольку мирные переговоры зашли в тупик, разоренная войной страна разваливалась на части. Каждый девятый человек был убит. Миллионы были ранены и остались без крова. Ли Сын Ман отдал приказ о массовых казнях южнокорейских партизан, выступавших против его режима. Ман, понимая, что Национальное собрание не переизберет его президентом, объявил военное положение вокруг Пусана и арестовал своих противников. Когда Соединенные Штаты возразили против действий Мана, южнокорейский лидер организовал массовые антиамериканские демонстрации. Вашингтон рассматривал возможность государственного переворота с целью отстранения Ли Сын Мана от власти. Прежде чем это вступило в силу, Ман успешно добился внесения изменений в конституцию, которые позволили бы провести всенародные выборы, на которых он победил подавляющим большинством голосов. Твердо контролируя ситуацию, Ман продолжал требовать объединения Кореи. Корреспонденты, по большей части, не сообщали о диктаторских злоупотреблениях Мана и отсутствии сотрудничества с политикой США. Если бы они это сделали, предупредили американские официальные лица, они выглядели бы прокоммунистическими.67

За два года мирных переговоров число жертв в войне почти удвоилось. Обе стороны окопались, укрепили свои позиции и привели подкрепления. Американцы господствовали в воздухе, на море и на дорогах; враг удерживал высоты. Командование ООН провело массированные бомбардировки севера, которые не смогли заставить коммунистов принять условия мира. Воздушная война обострилась по мере того, как китайцы развернули советские истребители МиГ-15 и разработали более эффективное зенитное вооружение. Была завоевана небольшая территория, поскольку боевые действия на земле состояли из засад, патрульных столкновений и сражений за высоты. «На меня напали две орды, и я убил их обоих», - была циничная шутка, рассказанная американскими военнослужащими.68

При поддержке военных Голливуд выпустил фильмы о Корейской войне, которые иллюстрировали официальные послания. «Военные фильмы одновременно укрепляли и помогали создать боевой дух в американском народе», - считает Клейтон Фричи, директор Управления общественной информации Министерства обороны. Военные ежегодно расширяли сотрудничество примерно над тридцатью полнометражными фильмами. В Пентагоне «сотрудничество» с фильмами, снятыми для кинотеатров или телевидения, включало рассмотрение и утверждение сценария, изменение сцен, которые нарушали политику, использование оборудования и персонала, а также назначение технических консультантов. Конечный продукт, по мнению Министерства обороны, должен быть «точным и аутентичным» и в то же время «отвечать наилучшим интересам национальной обороны и общественного блага».69

Большинство военных фильмов, снятых с 1950 по 1953 год, по-прежнему были посвящены Второй мировой войне; в тех, что снимались в Корее, к обычной боевой истории часто добавлялась тема Организации Объединенных Наций. В фильме «РКО» «Одна минута до нуля» (1952) Роберт Митчем, играющий американского офицера, заводит роман с сотрудницей ООН Энн Блайт. Она учится признавать, что жесткая тактика Митчема, которая включает стрельбу по толпам беженцев, необходима, потому что коммунисты используют гражданских лиц в качестве живого щита. Подтверждая прибытие австралийских войск, Митчем одобрительно говорит: «Разве вы не знали, что они первыми придут на помощь».70 Также снятый при содействии Министерства обороны фильм «Бригада славы» (1953) от «XX век Фокс» рассказал историю гордого греко-американского офицера, которого сыграл Виктор Мэтьюр, чей наряд объединился с греческими военнослужащими, которые любили играть музыку и танцевать всю ночь напролет перед разведывательной миссией. Преодолев свое недоверие, американцы и греки учатся уважать друг друга и вместе сражаться с красными.71

Гораздо более неоднозначным был фильм Сэма Фуллера «Стальной шлем» 1951 года, посвященный пехоте США, но снятый без помощи Министерства обороны. По сюжету, многорасовый взвод усыновляет южнокорейского мальчика, семья которого была убита коммунистами. Мальчик говорит американцам: «Я кореец, а не гук». Сержант объясняет, как отличить: «Он южнокорейский, когда он бежит с вами, и он северокорейский, когда он бежит за вами». Захваченный северокореец насмехается над «Доком», афроамериканским медиком, указав, что дома Док должен сидеть в задней части автобуса. Док отвечает, что, возможно, еще через пятьдесят лет он сможет сидеть посередине. Тот же пленный напоминает сержанту Танаке, которого один из его соотечественников-американцев назвал «Буддоголовым», что Соединенные Штаты отправили американцев японского происхождения в лагеря во время последней войны. Танака с гордостью отвечает, что он воевал в японо-американской 442-й боевой дивизии (в тексте автор допустила ошибку, назвав 442-й пехотный полк армии США дивизией — прим. перев.), которая была награждена более чем 3000 медалями «Пурпурное сердце». «Но они назвали тебя «грязной японской крысой»» - настаивает северокореец. Танака отвечает: «То что они помыкают нами дома - это наше дело». Историк Лэри Мэй заметил, что в фильмах времен Холодной войны «чаще всего хорошие меньшинства мобилизуются для борьбы с плохими персонажами из числа меньшинств».72 Фуллер, ветеран Второй мировой войны, который не стеснялся указывать на недостатки демократии в тылу, отдал честь солдатам, столкнувшимся с «миллионом красных там». Последние титры «Стального шлема» гласят: «Этой истории нет конца».73

В последний год войны появились признаки того, что телевизионное освещение конфликта может быть критическим. Например, программа «Си-Би-Эс» по связям с общественностью «Смотри сейчас», ведущая Марроу, транслировала специальный выпуск 1952 года «Рождество в Корее». Программа показывала “ничейную землю” между войсками, сражающимися за вершину холма, медсестер в мобильном армейском хирургическом госпитале 8055 (MASH), разрушенные деревни, опустошенную столицу Сеул, которая к тому времени была потеряна, отвоевана, потеряна и снова отвоевана, и войска на рождественских службах, проводящихся в полевых условиях. Солдаты присылали домой поздравления с праздником вместе со своими взглядами на то, что война была кучей ерунды. Хотя «Смотри сейчас» заслужил похвалу критиков за свои расследования школьной сегрегации в Луизиане, бедности и преследования сенатором Маккарти коммунистов, она не был так популярен, как знаменитое шоу Мерроу «От человека к человеку», в котором он брал интервью у сенатора Джона Кеннеди с его застенчивой невестой и женатыми кинозвездами Хамфри Богартом и Лорен Бэколл.74

Киноиндустрия и телевидение находились под давлением необходимости пропагандировать добродетели Холодной войны, продолжая при этом зарабатывать деньги. При финансовой поддержке богатого лоббиста националистического Китая, три бывших агента ФБР опубликовали книгу «Красные каналы: отчет о коммунистическом влиянии на радио и телевидении». В нем были названы имена подозреваемых «подрывников». В списки входили художники, артисты эстрады и репортеры, которые были коммунистами, ассоциировались с коммунистами, принадлежали к либеральным организациям или поддерживали гражданские права. Многие из названных лиц в конечном итоге были занесены отраслью в черный список, но не все. Например, Люсиль Болл, самая популярная комедийная актриса на телевидении, ненадолго вступила в Коммунистическую партию в 1936 году, но она была слишком ценной, чтобы вносить ее в черный список. Сети защищали свое использование черных списков как необходимое для обеспечения прибыли, утверждая, что они по-прежнему отстаивают свободу слова. Способствуя продвижению телевизионной потребительской культуры, помощник президента Стилман использовал «Боевой репортаж из Вашингтона» для осуждения коммунизма. «Если у нас вообще есть какое-либо земное имущество, телевизор, автомобиль или даже одна сберегательная облигация, нас считают «врагами народа» и орудиями Уолл-стрит», - сказал он. «Каждый из нас был бы отмечен, для грабежа, порабощения или убийства, если бы когда-нибудь настал день, когда советские орды [так в оригинале] захватили нашу страну. С Божьей помощью этого никогда не случится». В популярной культуре времен Холодной войны фильмы о «доброй войне», библейские эпосы и вестерны наряду с потребительскими товарами и прекрасными женами противостояли диверсантам и коммунистическим ордам.75

Выдвижение генерала Дуайта Эйзенхауэра кандидатом от Республиканской партии на пост президента в 1952 году также напомнило об относительной ясности Второй мировой войны. Эйзенхауэр, чья работа с тех пор, как он стал Верховным главнокомандующим силами союзников в Европе, включала командование НАТО, представлял интернационалистское крыло республиканского истеблишмента. Чтобы воззвать к разочарованию избирателей войной, Эйзенхауэр пообещал поехать и увидеть это своими глазами. Будучи избранным президентом, он отправился в Корею в декабре. Его поездка не дала ему никаких ответов. Вступив в должность, он приказал начать массированную бомбардировку Северной Кореи, но это, похоже, не повлияло на зашедшие в тупик переговоры. Эйзенхауэр и Джон Фостер Даллес, его государственный секретарь, намекали на использование атомной бомбы. Смерть Сталина в марте 1953 года породила надежды на то, что у дипломатии может быть больше шансов. Китайцы согласились разрешить военнопленным, отказавшимся от репатриации, отправиться в нейтральные государства для дальнейших переговоров об их статусе. Последним серьезным препятствием был Ли Сын Ман, который продолжал настаивать на единой Корее и организовывал демонстрации против любого перемирия, разделяющего страну. Американцам пришлось пообещать ему пакт о взаимной безопасности, крупное наращивание военной мощи и экономическую помощь. Противостоя американцам, Ман укрепил свой престиж дома. В последние недели войны наступление коммунистов приводило к потерям около тысячи американцев в неделю. Перемирие было подписано 27 июля 1953 года.76

«Умри за ничью» было горьким лозунгом войны в Корее, которая, казалось, никогда не ограничивалась американскими войсками или корейцами. Два миллиона американцев служили, 35 000 погибли, а 6000 пропали без вести в бою. Число погибших союзников, в основном южнокорейцев, достигло 61 000. Северокорейцы и китайцы потеряли от 1,5 до 2 миллионов солдат. Военно-воздушные силы ООН, более чем на 90 процентов американские, сбросили на Корею 635 000 тонн бомб и 32 557 тонн напалма. Число погибших среди гражданского населения оценивалось в два миллиона. Еще миллионы стали беженцами. Переговоры о воссоединении растянулись на месяцы и провалились. В последующие годы Соединенные Штаты оказали Южной Корее помощь на миллиарды долларов, которая развила процветающую экономику. Вашингтон поддерживал авторитарные правительства против растущей антиамериканской оппозиции до 1987 года, когда студенты и средний класс вышли на улицы, чтобы успешно агитировать за демократические реформы. Северокорейцы, оставшиеся при тоталитарном режиме, страдали от голода и жестоких репрессий. По сей день американские войска несут охрану вдоль демилитаризованной зоны.

КОРЕЙСКАЯ ВОЙНА СТАЛА ИЗВЕСТНА как «забытая война». Она не соответствовала официальному повествованию, которое предсказывало триумф Свободного мира над дикими коммунистами. Администрация Трумэна добилась лишь смешанного успеха в корректировке своих пропагандистских сообщений, чтобы соответствовать меняющимся целям войны. Сначала в нем сложная гражданская война была представлена как упрощенная борьба между добрыми и злыми азиатами. Когда администрация решила продолжить наступление, вытеснив коммунистические силы из Кореи, она катастрофически неправильно истолковала намерения Китая. Затем администрация попыталась «восстановить перспективу», вернувшись к цели сдерживания, поскольку война зашла в тупик. В противовес меняющейся политике Трумэна Макартур выступал за тотальную победу над коммунизмом в Азии. Но президенты Трумэн и Эйзенхауэр не хотели, чтобы Корея переросла в Третью мировую войну, поэтому они договорились о прекращении боевых действий. Официальные лица поощряли «забвение» Кореи, эффективно привлекая внимание к глобальной холодной войне. Общественность, как бы она ни была недовольна, подчинилась.

Несмотря на всю свою непопулярность, Корейская война сыграла ключевую роль в стимулировании поддержки милитаризации Холодной войны. До того, как Северная Корея вторглась в Южную Корею в июне 1950 года, правительство США уже приняло решение о массированном наращивании военной мощи. Корейская война оказалась полезным оправданием. В октябре 1951 года по телевидению Дин Ачесон объяснил простым американцам, как происходит наращивание. Шериф Гленн Джонс из округа Кларк, штат Невада, спросил: «Секретарь Ачесон, когда двое начинают готовить оружие, обязательно будет стрельба. Разве не так будет в случае с нашим вооружением западного мира?» Ачесон ответил: «Ну, шериф, что произошло бы в вашем округе, если бы у гангстеров было оружие, а у вас его не было... Эти люди на другой стороне не только достают оружие, они стреляют. Вот в чем суть Кореи. И если бы у Мэтта Риджуэя и его парней не было чем отстреливаться, мы были бы в... ну, в любом случае, в затруднительном положении, как вы это называете, в округе Кларк».78 Очевидно, что Ачесон, воплощение восточного истеблишмента, не был силен в ковбойских разговорах. Но он привел Корею в качестве доказательства того, что Соединенные Штаты и их союзники должны полагаться на военную мощь в своем противостоянии с «другой стороной». К 1955 году Соединенные Штаты разработали водородную бомбу и создали 450 военных баз в тридцати шести странах по всему миру.

Администрация разработала формулу управления новостями времен холодной войны, интерпретируя события в соответствии с концепцией «Свободный мир против коммунистического мира». Телевизионные новости выражали официальную позицию, выступая чаще в качестве средства правительственной информации, чем в качестве независимого агента в традициях свободной прессы. Как заметил Липпманн, пропагандисту требовалась монополия на публичность. Он указал, что один несогласный голос, генерала, конгрессмена или чиновника Кабинета министров, «может подорвать доверие к официальному делу».79 Хорошо зная, что происходит, когда генерал высказывается, администрация призвала к единству лидеров общественного мнения. Результатом стало в значительной степени благоприятное освещение Холодной войны. Несогласные рисковали прослыть «мягкотелыми» по отношению к коммунизму. Чаще всего критики обвиняли администрацию в том, что она недостаточно жесткая. Несмотря на формирование консенсуса времен Холодной войны, неопределенность в отношении политики США в Корее и растущее недоверие к официальной информации действительно намекали на возможность более враждебных отношений между военными и прессой, которые в конечном итоге сложились во время войны во Вьетнаме.

Отношения военного времени между правительством и гражданами изменились. Политика Холодной войны требовала постоянной мобилизации, но не такой тотальной войны, которая требовала от гражданского населения жертв или усилий внимательно следить за внешней политикой правительства. Администрация предпочла безоговорочную поддержку со стороны общественности, которая не была ни самодовольной, ни истеричной. Чтобы сохранить эту поддержку, лидеры стремились продемонстрировать убежденность в своей политике и продемонстрировать достигнутый прогресс. И публика должна, как Ачесон просил Джона Мулетта, иметь веру. Поскольку Соединенные Штаты взяли на себя глобальное лидерство, правительственные лидеры не хотели, чтобы их руки были связаны активным общественным мнением, особенно если им нужно было действовать быстро. Они решили руководить с помощью манипуляций, сначала распространяя страх, а затем демонстрируя силу, оправдывая преувеличение внешних угроз тем, что это отвечает наилучшим интересам общества.

Чрезмерно упрощенный нарратив Холодной войны о противостоянии свободы и коммунизма имел далеко идущие последствия. Это скорее ограничивало, чем способствовало пониманию сложной глобальной политики, которая признавала пределы мощи США, какой бы великой она ни была. Стратегия сдерживания основывалась на расчетливом использовании экономического господства, политического влияния и военной силы для сдерживания коммунистической агрессии и поддержки союзников. Идея, лежащая в основе этой политики, по мнению политолога Иэна Шапиро, заключалась в том, чтобы «не поддаваться запугиванию и в то же время не становиться задирой».80 Но чтобы продать такую многогранную политику американскому народу, администрация Трумэна намеренно раздула советскую угрозу. Затем она исказила свое изображение войны в Корее, чтобы соответствовать повествованию. При этом она представляла мировоззрение, которое не требовало тщательного изучения гражданских войн или националистических движений. Это также не способствовало честной оценке авторитарных правительств, поддерживаемых политикой США. Она предполагала, что союзники последуют примеру США, и недооценивала таких врагов, как северокорейцы и китайцы. Повествование о Холодной войне, которое начиналось как пропаганда для продвижения политики, в конечном итоге сформировало политику. Президент Эйзенхауэр превратил аналогию Ачесона с «гнилыми яблоками в бочке» в «теорию домино», когда он утверждал, что если одна страна падет перед коммунизмом, то то же самое произойдет и в следующей, и в следующей. Он и его преемники будут ссылаться на «теорию домино», чтобы оправдать участие США во Вьетнаме.

Когда «Забытая война» исчезла из повествования о Холодной войне, американцы приняли роль лидера свободного мира, но разошлись во мнениях по поводу того, как ее выполнять. Для некоторых наращивание военной мощи, вмешательство США в глобальные проблемные зоны и подавление гражданских свобод внутри страны были оправданы страхом перед коммунизмом. Реформаторы утверждали, что Соединенные Штаты должны подавать пример остальному миру, живя в соответствии со своими идеалами. Это означало, что американцы должны решить свои собственные проблемы, такие как сохраняющаяся бедность и расовая сегрегация. Все согласились с тем, что нужно проецировать американский образ жизни. Цель, как объяснил президент Трумэн, состояла в том, чтобы сделать всех «богаче и счастливее». Однако, пока американцы наслаждались своим достатком, они также практиковали учения по гражданской обороне, учась «пригибаться и прикрываться» в случае ядерной атаки. Президент Эйзенхауэр говорил о важности христианской веры и духовной силы как «нашей несравненной брони в нашей всемирной борьбе против сил безбожной тирании и угнетения».81 Лозунг «лучше мертвый, чем красный» сказал все. Политики осуществили свою пропагандистскую кампанию устрашения.

С САМОГО НАЧАЛА правительственным лидерам было трудно объяснить американскому народу, почему американские войска воевали во Вьетнаме. Как заметила историк Мэрилин Янг, самой продолжительной войной Америки была «война как представление».1 Лидеры США опасались, что неспособность предотвратить превращение Вьетнама в коммунистический, повредит имиджу силы Америки, который считался жизненно важным в противостоянии с Советским Союзом. Политики полагались на официальную версию Холодной войны, чтобы оправдать участие США. Их цель, по их словам, состояла в том, чтобы сдержать распространение коммунизма из Северного Вьетнама в поддерживаемый США Южный Вьетнам. Как и в Корейской войне, «хорошие азиаты» сражались вместе с американцами против «плохих азиатов», которые следовали доктринам Москвы и Пекина. Как было известно американским политикам, повествование игнорировало усложняющуюся реальность того, что вьетнамские коммунисты также были националистами, которые стремились воссоединить свою разделенную страну и освободить ее от иностранного правления. Но американцы верили, что впечатляющая демонстрация военной мощи и экономической мощи США убедит врага уйти. Цитируя офицера армии США Джона Пола Вэнна, лидеры США сочетали «массовый самообман» с «яркой сияющей ложью».2 В конечном итоге конфликт стоил жизни миллионам вьетнамских гражданских лиц, от 500 000 до миллиона военнослужащих Северного Вьетнама, 350 000 военнослужащих Южного Вьетнама и более 58 000 американцев.

К ужасу тех чиновников, которым было поручено пропагандировать войну во Вьетнаме, факты конфликта не соответствовали типичному повествованию военного времени. «Не было драматических событий в Перл-Харборе или «Лузитании», которые волей-неволей поставили бы нас в публичную роль жертвы агрессии», - отметил сотрудник Белого дома Питер Р. Розенблатт. «Вы не можете просто «убивать японцев» в такой войне, как эта», - заметил Джон Чанселлор, бывший телеведущий «Эн-Би-Си», а с 1965 по 1967 год глава международной службы радио США «Голос Америки». «Наша цель - не столько уничтожить врага, сколько завоевать народ», - подытожил Честер Купер из Совета национальной безопасности. Следуя традиции, заложенной Мак-Кинли, президенты США от Трумэна до Никсона апеллировали к обновленным версиям христианской миссии и «бремени белого человека», чтобы оправдать политику США. Американцы принесли бы вьетнамцам блага западной цивилизации — демократические реформы и экономическое развитие — чтобы завоевать их «сердца и умы», одновременно защищая их от коммунизма. Однако для официальных лиц был очевиден контраст между этими заявленными целями и разрушением вьетнамских деревень американской огневой мощью. Всего через несколько месяцев после того, как сухопутные войска США вступили в бой, Чанселлор пришел к выводу, что эта война, похоже, была «товаром, не подлежащим упаковке».3

Чтобы продать то, что не продается, чиновники провели то, что Уолт У. Ростоу из Государственного департамента назвал в 1964 году «сдержанной кампанией общественной информации», призванной обеспечить достаточную поддержку тыла без мобилизации населения.4 Координируемая из Белого дома кампания, как и во время Корейской войны, не следовала «стратегии правды», а стремилась сохранить доверие общественности. Чтобы управлять новостями, каждая администрация сосредоточилась на том, что считала наиболее влиятельными источниками: телевизионных сетях, «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост», «Тайм» и «Ньюсвик». В «Нью-Йорк таймс», считающейся рекордной газетой, было больше иностранных корреспондентов, чем в любой сетевой или другой ежедневной газете. Журнал «Лайф» по-прежнему оставался ведущим визуальным изданием, но к концу 1960-х годов ему было трудно конкурировать с телевидением. Новостные журналы — «Тайм», «Ньюсвик» и «Юнайтед Стейтс ньюс энд репорт» — приобретали все большее значение и тиражи, предоставляя своим читателям еженедельную сводку внутренних и зарубежных событий. По большей части Голливуд избегал Вьетнама в 1960-е годы, предпочитая вместо этого снимать эпические фильмы о Второй мировой войне. Блокбастер «XX век Фокс» «Звуки музыки» (1965), романтический мюзикл об австрийской семье, спасающейся от нацистов, заработал больше денег, чем предыдущий рекордсмен «Унесенные ветром».5

Как и радио во время Второй мировой войны, телевидение принесло войну в жилые комнаты Америки. В 1960-х годах более чем в 90 процентах американских домов был телевизор, который, по оценкам, смотрели в среднем шесть часов в день. Почти все смотрели в черно-белом режиме; только в 1972 году более чем в половине американских домов появились цветные телевизоры. Три сети, «Си-Би-Эс», «Эн-Би-Си» и «Эй-Би-Си», доминировали в телевизионных программах, производя шоу, транслируемые местными дочерними станциями. Основной целью телевидения по-прежнему оставалась реклама продуктов путем привлечения зрителей спортивными, драматическими и ситуационными комедиями, в том числе «Беверли Хиллбилли», самым рейтинговым шоу с 1962 по 1964 год. Телевидение также оказалось «национальным объединителем» во время кризиса. Например, оно отменило развлекательные программы, чтобы обеспечить четыре дня бесплатного освещения похорон президента Джона Ф. Кеннеди в 1963 году. Новостные программы изначально теряли деньги для сетей, но за десятилетие получили прибыль и престиж. Отчасти для того, чтобы доказать критикам, что телевизионные программы не были пустой тратой времени, «Си-Би-Эс» и «Эн-Би-Си» в 1963 году увеличили продолжительность своих ночных выпусков новостей с пятнадцати до тридцати минут. «Эй-Би-Си» последовала за ним в 1967 году. К концу десятилетия более половины населения зависело от телевидения как от главного источника новостей.6

По многим причинам благосклонное или, порой, двусмысленное освещение войны во Вьетнаме телевидением имело тенденцию маскировать недостатки в военных целях администрации. Телевизионные новости приняли и утвердили рамки Холодной войны. Полагаясь на правительственные источники, телеканалы часто позволяли официальному Вашингтону донести свое сообщение о том, что война во Вьетнаме была трудной и запутанной для понимания среднего зрителя, но что политика правительства была продуманной, взвешенной и эффективной. Менее 5 процентов телевизионных репортажей из Вьетнама в период с августа 1965 по август 1970 года содержали изображения насилия. Что обычно выделялось в коротких отчетах, наполненных статистикой и странными названиями мест, так это интервью с привлекательными молодыми американцами в военной форме. Телевизионные новости, хотя и предоставляли якобы объективную информацию, передавали эмоциональные послания о патриотизме, доверии и уверенности. Только после того, как события во Вьетнаме поставили под сомнение заявленные цели войны, телевизионные репортажи начали отражать растущие сомнения общественности в отношении войны. В марте 1968 года бывший советник президента Линдона Джонсона по национальной безопасности Макджордж Банди написал президенту, чтобы сказать, что он считает чудом, «что наш народ так долго терпел войну».7

Упрощенный нарратив о Холодной войне, когда-то построенный для достижения консенсуса в отношении сдерживания советского коммунизма, сформировал политику США во Вьетнаме. Президенты Эйзенхауэр и Кеннеди ссылались на «теорию домино», чтобы оправдать американское вмешательство или же потерять еще одну азиатскую страну из-за коммунизма. Администрация Джонсона изобразила решение об эскалации войны как проявление лидерства США и военного превосходства. Президент Ричард Никсон объявил о «мире с честью», когда вывел американские войска и атаковал антивоенное движение. Повсюду каждая администрация предпочитала привлекать внимание общественности к аналогиям со Второй мировой войной, мировоззрению времен Холодной войны и разногласиям на внутреннем фронте, а не к самому Вьетнаму. Ошибочная политика и вводящая в заблуждение пропаганда оставили многие вопросы без ответа. В последние годы войны, когда генерал Дуглас Киннард, сам ветеран двух туров во Вьетнам, опросил 173 армейских генерала , которые служили во Вьетнаме в качестве боевых командиров, он обнаружил шокирующий результат. Почти 70 процентов из ответивших двух третей заявили, что они не понимают общих целей войны. «Зачем мы это делали?» - недоумевали они.8

ФУНДАМЕНТАЛЬНАЯ ОШИБКА, допущенная американскими политиками, заключалась в том, что они определили Вьетнам прежде всего как кризис Холодной войны. В последние годы Второй мировой войны президент Франклин Рузвельт пришел к выводу, что европейскому империализму в Азии пришел конец. Он раскритиковал долгое правление Франции в Индокитае за то, что оно ухудшило положение тамошних людей. В то же время он не верил, что вьетнамцы готовы управлять самостоятельно. Он считал, что они, как и филиппинцы, нуждаются в образовании. Незадолго до своей смерти Рузвельт заявил, что, если Франция возьмет на себя обязательство подготовить народ Индокитая к независимости, она должна сохранить контроль над колонией. Вьетнамские члены Лиги за независимость Вьетнама, или Вьетминь, не согласились бы с оценкой Рузвельта, если бы их спросили. Организованный в 1941 году, когда французские колониальные чиновники сотрудничали с японцами, Вьетминь вербовал последователей, чтобы противостоять как французам, так и японцам. Они обещало земельную реформу и независимость.9

По мнению лидера Вьетминя, Хо Ши Мина, борьба вьетнамцев против капиталистической эксплуатации и свержение имперского правления были одной и той же революцией. После того, как Хо безуспешно добивался поддержки самоопределения Вьетнама на Версальской мирной конференции в 1919 году, он работал на Коминтерн (Коммунистический Интернационал) в Советском Союзе и Китае, где у него была репутация человека, разрабатывающего свою собственную версию коммунизма и национализма. Вернувшись во Вьетнам во время Второй мировой войны, он служил агентом Управления стратегических служб США (УСС), предшественника Центрального разведывательного управления (ЦРУ), помогая спасать сбитых американских пилотов. Когда Япония капитулировала в августе 1945 года, Хо провозгласил независимость Вьетнама в Ханое перед полумиллионом человек, процитировав Американскую декларацию независимости. Затем он обратился за помощью к Соединенным Штатам. Франция, стремясь восстановить свой статус великой державы, подорванный капитуляцией Германии в 1940 году, хотела сохранить свою империю. Оно отвергло попытки Хо договориться о независимости, и в 1946 году разразилась война.

Хо был прав, когда предположил, что официальные лица США чувствовали себя неловко из-за поддержки имперской Франции. Несмотря на то, что члены администрации Трумэна в частном порядке критиковали колониальную войну Франции, они решили, что их приоритетом является восстановление Европы. Восстановленная Франция была более важна для Запада в его противостоянии советскому коммунизму, чем самоопределение Вьетнама. Госдепартамент неоднократно просил американских чиновников во Вьетнаме сообщить о том, «каким коммунистом» был Хо Ши Мин. Американцы, которые лучше всех знали Вьетнам, неоднократно отвечали, что Хо был коммунистом, но, прежде всего, он был националистом, преданным независимости Вьетнама, и самым уважаемым лидером в стране. Они утверждали, что не было никаких признаков советского присутствия. Тем не менее государственный секретарь Трумэна, Дин Ачесон, решил объявить Хо «откровенным коммунистом».10 Таким образом, он мог применить приемлемое оправдание Холодной войны для участия США. К концу Корейской войны в 1953 году Соединенные Штаты финансировали до 80 процентов войны Франции во Вьетнаме.

Вьетнам и другие некоммунистические страны Азии стояли как ряд костяшек домино, объяснял преемник Трумэна, президент Дуайт Эйзенхауэр, в 1954 году; если одна из них падет к коммунизму, рухнут остальные. Президент связал «теорию домино» с американскими интересами, поставленными на карту. Он указал на необходимость защиты доступа к основным видам сырья, таким как олово и вольфрам, а также к стратегическим военным базам. Более того, Эйзенхауэр беспокоился, что если большая часть азиатского материка станет коммунистической, Япония будет вынуждена торговать с антикапиталистическими врагами и, как следствие, может перейти на другую сторону. Однако Эйзенхауэр не хотел, чтобы американские войска участвовали в еще одной сухопутной войне в Азии. Он отказался посылать живую силу или использовать атомную бомбу, чтобы помочь французам, когда они проиграли свою битву в 1954 году. На мирных переговорах, состоявшихся в Женеве, Швейцария, французы и вьетнамцы договорились о временном разделе Вьетнама по 17-й параллели. Войска Хо Ши Мина отошли бы на север, а профранцузские силы остались бы на юге. Все согласились с тем, что страна будет воссоединена в результате общенациональных выборов в 1956 году, на которых Хо Ши Мин был уверен, что победит. Так же поступили и Соединенные Штаты, которые отказались поддержать соглашение. Правительство США заявило, что оно не будет вмешиваться в Женевские соглашения, но тайно предприняло шаги, чтобы сорвать запланированные выборы. Американские лидеры считали, что если вьетнамский народ проголосовал за коммунистов, то он не был готов к самоопределению.11

Проводя политику, называемую национальным строительством, Соединенные Штаты решили поддержать антикоммунистический режим в Южном Вьетнаме. Возглавить его они выбрали вьетнамского националиста Нго Динь Дьема, убежденного антикоммуниста и набожного католика. Соединенные Штаты предоставили миллионы долларов помощи и сотни советников правительству Дьема, которое не имело большой поддержки в столице Сайгоне или в сельской местности. Военно-морской флот и ЦРУ организовали «Проход к свободе» на Юг для сотен тысяч католических беженцев с Севера, которые, как ожидалось, поддержат правительство Дьема. Из Сайгона ЦРУ проводило диверсионные операции и психологическую войну против правительства в Ханое. Хотя еще в Вашингтоне оценка Национальной разведки в 1954 году предсказывала, что шансы на создание жизнеспособного, стабильного правительства в Южном Вьетнаме были «низкими», а Пентагон объявил ситуацию «безнадежной», госсекретарь Джон Фостер Даллес пришел к выводу, что даже если перспективы были плохими, делать что-то лучше, чем ничего не делать. Дьем возглавлял коррумпированное правительство, которое, хотя и зависело от поддержки США, часто игнорировало американские советы относительно реформ. Отклонив общенациональные выборы, запланированные на 1956 год в соответствии с Женевскими соглашениями, Дьем вместо этого провел референдум о своем правлении. К смущению его американских советников, которые предупредили, что 60-процентная победа была бы достойной уважения, Дьем набрал 98,2 процента голосов, получив подозрительный подсчет более 605 000 голосов от 405 000 зарегистрированных избирателей только в Сайгоне.12

Тем не менее, Дьем был отождествлен в Соединенных Штатах как Джордж Вашингтон из Юго-Восточной Азии. Выступая перед совместным заседанием Конгресса в 1957 году, Дьем повторил слова президента Эйзенхауэра, пообещав, что он не допустит попадания сырья в руки коммунистов. Он нанял нью-йоркскую фирму по связям с общественностью, чтобы улучшить свой имидж, и получил поддержку от американских друзей Вьетнама, основанных генералом Уильямом Донованом, бывшим главой УСС. Его членами-республиканцами и демократами были судья Верховного суда Уильям О. Дуглас, кардинал Фрэнсис Спеллман, историк Артур Шлезингер-младший, издатель Генри Люс и сенаторы Майк Мэнсфилд (демократ от штата Монтана), Хьюберт Хамфри (демократ от штата Миннесота) и Джон Ф. Кеннеди (демократ от штата Массачусетс). Описывая американцев как «крестных родителей» «маленького Вьетнама», сенатор Кеннеди сказал, что новая республика была «испытательным полигоном демократии» и «испытанием американской ответственности и решимости в Азии».13

К тому времени, когда сенатор Кеннеди стал президентом, непопулярный режим Дьема испытывал серьезные проблемы. Репрессивная политика Дьема помогла завербовать коммунистов и некоммунистов во Фронт национального освобождения (НФО), преемника революционного Вьетминя, который использовал партизанские операции и политическую агитацию для нападения на правительство в Сайгоне. Правительства Южного Вьетнама и США называли повстанцев НФО, коммунистов или нет, «Вьетконгом» или вьетнамскими коммунистами. Американские официальные лица утверждали, что Ханой контролировал Вьетконг, в то время как критики утверждали, что НФО состоял из южан, вовлеченных в гражданскую войну против ненавистного правительства. Оба были правы. Ханой отправил солдат и припасы на юг по скрытой тропе Хо Ши Мина, проходящей через соседние Лаос и Камбоджу, одновременно поощряя коммунистов в НФО продвигать цель национального единства. Тем не менее, критики были правы, указывая на то, что крестьяне, студенты и религиозные лидеры, а также коммунисты выступили против Дьема, который объявил вне закона буддийские обряды в стране, где 80 процентов населения исповедовали буддизм. Правительство США призвало Дьема расширить гражданские свободы, разрешить проведение выборов в деревнях и предоставить кредиты мелким фермерам. Дьем поступил наоборот, расправившись с прессой и арестовав несогласных политиков. Вашингтон неохотно поддержал Дьема, который, по словам вице-президента Линдона Б. Джонсона, был «единственным парнем, которого мы там подобрали».14

Чтобы ответить Вьетконгу, Соединенные Штаты изменили свою политику с предоставления помощи и обучения на участие в наступательных операциях. Он начал “операцию Бифап”, которая удвоила военную помощь США и создала командование военной помощи Вьетнаму (MACV). Поскольку армейские офицеры отправлялись на боевые задания с южновьетнамской армией (АРВН, Армия Республики Вьетнам), а морские пехотинцы и пилоты вертолетов ВВС доставляли войска в зоны боевых действий, эффективность южновьетнамских вооруженных сил временно возросла, пока Вьетконг не адаптировался. Казалось, что как только войска АРВН вернутся с миссий, Вьетконг вернет себе контроль над сельской местностью. Более того, войска АРВН не могли сказать, кто был коммунистическим партизаном, а кто гражданским крестьянином. Понеся большие потери, они бомбили деревни, сбрасывали поставляемые США напалм и дефолианты и расстреливали людей без разбора, тем самым облегчая НФО вербовку поддержки против правительства Сайгона. Американцы и южновьетнамцы реализовали стратегическую программу «Гамлет». Его цель состояла в том, чтобы переселить крестьян в укрепленные деревни, тем самым отделив партизан от вьетнамского народа, который поддерживал их, вольно или невольно. Планировщики предусмотрели всевозможные политические и земельные реформы, происходящие в деревнях, даже когда они изгнали крестьян со священной земли их предков.15

В Вашингтоне администрация Кеннеди умело практиковала управление новостями, используя пресс-конференции в прямом эфире, на которых отличился сообразительный президент. Кеннеди объяснил, что во Вьетнаме было много проблем, но придерживался «теории домино». В сентябре 1963 года он сигнализировал об отходе от режима Дьема, указав, что, хотя он находился у власти в течение десяти лет, гражданские беспорядки продолжались. На самом деле ситуация ухудшалась. Дэвид Бринкли из «Эн-Би-Си» спросил: «Учитывая, что столько нашего престижа, денег и так далее вложено в Южный Вьетнам, почему мы не можем оказывать там немного больше влияния, мистер Президент?» Кеннеди ответил: «У нас есть некоторое влияние», но «мы не можем ожидать, что эти страны будут делать все так, как мы хотим». Он попросил американцев быть терпеливыми.16 Выступления президента преследовали ряд целей. Он объявил «линию», которой должны следовать чиновники, конгрессмены и сторонники. Чтобы вызвать сочувствие и поддержку у общественности, он создал образ трудолюбивого президента, справляющегося с кризисами в Берлине, на Кубе, в Лаосе и Вьетнаме, демонстрируя при этом спокойную властность.17

К началу 1960-х годов опытные журналисты уже выразили свое разочарование официальными манипуляциями времен Холодной войны. Они отметили, что Белый дом и Госдепартамент использовали информационные брифинги, на которых чиновник общался с журналистами при условии, что его или ее личность не будет раскрыта, чтобы проверить реакцию общественности на новую политику или мобилизовать общественное мнение. Ветеран войны, корреспондент Дики Шапель выступила против политики Министерства обороны, запрещающей репортерам разговаривать с должностным лицом без присутствия сотрудника по общественной информации, если только это должностное лицо не представило письменный отчет о беседе своему начальству в тот же день. По ее словам, во время зарубежных поездок правительство США предоставляло журналистам транспорт, жилье, пресс-подборки и тур-директоров в ранге майора или выше, которые решали, что репортеры будут видеть, а что нет. Самое главное, она чувствовала, что правительственное управление новостями вмешивалось в роль репортера как очевидца истории. Она освещала действия морской пехоты на Иводзиме и Окинаве в 1945 году и возражала против политики администрации, запрещавшей репортерам освещать вооруженные силы США во время Кубинского ракетного кризиса в октябре 1962 года. Когда сотрудник пресс–службы Белого дома выступил в защиту политики, заявив Зарубежному пресс-клубу, что никто не может ожидать, что у него будет свидетель атомной бомбардировки, Шапель иронично отметила присутствие Уильяма Лоуренса, лауреата Пулитцеровской премии, научного репортера из "Нью-Йорк таймс", который был в самолете, который сбросил бомбу на Нагасаки.18 Примечательно, что Шапель, как и большинство представителей прессы, возражала против того, что она считала жестким управлением новостями, но не против внешней политики времен Холодной войны.

Пытаясь наладить управление новостями в Южном Вьетнаме, администрация столкнулась с дилеммой. Оно хотело укрепить имидж Южного Вьетнама как независимого государства, поэтому якобы оставило политику в отношении прессы на усмотрение режима Дьема. Поскольку правительство Сайгона не уважало традиции свободной прессы, оно угрожало и депортировало репортеров из «Нью-Йорк Таймс» и «Ньюсвик», которые публиковали нелестные материалы. Такие действия смутили Вашингтон, который хотел поддерживать хорошие отношения с влиятельными новостными организациями. США официальные лица проинструктировали Дьема не слишком жестко расправляться с американскими журналистами и ввели ограничения в отношении своих собственных представителей. Вашингтон не хотел, чтобы репортеры знали, что американские «военные советники» руководили боевыми миссиями, и не хотел, чтобы корреспонденты отправлялись на миссии, которые могли привести к неблагоприятным репортажам. Он запретил публикации о жертвах среди гражданского населения и применении напалма. И все же, несмотря на все ограничения, американские корреспонденты путешествовали довольно свободно. Они были свидетелями таких событий, как протест против режима Дьема шестидесятишестилетнего буддийского монаха Тич Куанг Дыка, который сел посреди перекрестка в Сайгоне и сжег себя заживо.19

Хотя генерал Эрл Г. Уилер, начальник штаба армии США, объявил в феврале 1963 года: «Мы добились ощутимого прогресса во Вьетнаме», пресса начала оспаривать такую оценку.20 Репортеры не подвергли сомнению фундаментальную предпосылку Уилера о том, что американцы выступают за свободу против коммунистического рабства в стратегически важной части мира. Вместо этого они указали на коррумпированность правительства Дьема и неэффективность южновьетнамской армии после многих лет американской подготовки и снаряжения на миллионы долларов. Когда США официальные лица в Сайгоне объявили об очередной победе над Вьетконгом в деревне Ап Бак (в 40 милях к юго-западу от Сайгона), репортера Нила Шиэна это не убедило. Он был свидетелем тяжелого урона, нанесенного легковооруженным отрядом НФО из 350 партизан, против которого было 2000 неохотно действовавших войск АРВН, поддерживаемых американскими вертолетами, истребителями-бомбардировщиками и бронетранспортерами. Корреспонденты слышали, как американские военные советники, которым надоела некомпетентность Южного Вьетнама, изливали свой гнев. Хотя американское командование знало, что Aп Бак - это катастрофа, оно приказало советникам оставить оценку операций вышестоящему руководству. В общении с журналистами, инструктируемыми армией США, работа сотрудников службы информации заключалась, по словам популярной песни Джонни Мерсера, в том, чтобы «подчеркивать положительное и устранять отрицательное».21

Администрация Кеннеди разделилась во мнениях о том, как действовать дальше. Она хотела, чтобы правительство Южного Вьетнама покончило с коррупцией, заручилось поддержкой народа и следовало инструкциям из Вашингтона. Вместо этого Дьем и его влиятельная семья выступили против увеличения присутствия американских военных, преследовали свои личные интересы и весной 1963 года обратились к Хо Ши Мину с просьбой о возможном прекращении огня. Посол Кеннеди в Южном Вьетнаме Генри Кэбот Лодж-младший, республиканский внук заклятого врага Вудро Вильсона, призвал к перевороту. В конце октября Вашингтон дал добро ЦРУ. После того, как удался переворот, южновьетнамские военные офицеры без одобрения Кеннеди убили Дьема. Вместо него Южным Вьетнамом управлял ряд военных диктаторов, зависящих от Соединенных Штатов. На своей последней пресс-конференции 14 ноября 1963 года Кеннеди определил цель во Вьетнаме: «вернуть американцев домой, позволить Южному Вьетнаму сохранить себя как свободную и независимую страну и позволить действовать демократическим силам внутри страны».22

ПОСЛЕ УБИЙСТВА ПРЕЗИДЕНТА КЕННЕДИ в ноябре 1963 года президент Джонсон унаследовал запутанную ситуацию, поскольку американские политики боролись между собой за определение цели Америки во Вьетнаме. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как Ачесон провозгласил Хо Ши Мина «откровенным коммунистом». Джонсон считал, что коммунизм должен быть сдержан во Вьетнаме, но не был уверен в том, как это сделать. Он отреагировал на противоречивые советы военных и гражданских советников, выбрав средний курс постепенной эскалации. Объединенный комитет начальников штабов выступал за национальную мобилизацию, привлечение миллиона человек в течение семи лет и тотальные бомбардировки Севера, но Джонсон опасался, что значительное расширение войны может спровоцировать советскую или китайскую интервенцию, как это произошло в Корее. Он также не хотел быть первым президентом, проигравшим войну, и поэтому отверг вариант вывода войск. Он решил использовать военные средства, чтобы убедить вьетнамских коммунистов в том, что они не могут победить и поэтому должны вести переговоры, под которыми он подразумевал принятие цели США, некоммунистического Южного Вьетнама.23 Преисполненный решимости продемонстрировать свою силу и уверенность, Линдон Джонсон счел за лучшее отложить эскалацию до президентских выборов в ноябре 1964 года.

Зная, что, согласно опросам, 63 процента американцев уделяют Вьетнаму мало внимания или вообще не уделяют его, администрация хотела, чтобы так и оставалось. «Для большинства американцев это легкая война», - сказал президент. «Процветание растет, изобилие увеличивается, нация процветает».24 Он беспокоился, что, если республиканцы обвинят его в мягком отношении к коммунизму, он не сможет заручиться политической поддержкой, необходимой для его дорогостоящих и амбициозных реформ в области гражданской права, образование и здравоохранение, известные как Великое общество. Он думал, что Соединенные Штаты достаточно богаты, чтобы позволить себе как его внутренние программы, так и войну. На 1965 финансовый год (с июля 1964 по июнь 1965) правительство заложило в бюджет 100 миллионов долларов на военные действия в Юго-Восточной Азии. Хотя в итоге на это было потрачено 800 миллионов долларов, администрация не хотела повышать налоги, потому что это означало бы усиление необходимости поддержки войны в Конгрессе и среди общественности.25

Продвигать войну, не привлекая к ней большого внимания, было непростым заданием для чиновников Пресс-службы Белого дома, Совета национальной безопасности (СНБ), Информационного агентства Соединенных Штатов, отделов по связям с общественностью Государственного департамента и Министерства обороны, а также отделов общественной информации вооруженных сил. В разное время они организовывались под такими безобидными названиями, как Комитет по политике в области общественных связей и Вьетнамская информационная группа. Они пришли к выводу, что «группа быстрого реагирования» в Белом доме была бы более гибкой, чем отделы по связям с общественностью в Государственном департаменте и Министерстве обороны. Призывая к осмотрительности, Гарольд Каплан, глава Вьетнамской информационной группы, предупредил, что некоторые репортеры считают это «миниатюрным управлением военной информации».26 Эти чиновники предпочитали оставаться за кулисами, в то время как они предоставляли информацию репортерам, редакторам, издателям, лидерам Конгресса и влиятельным гражданам. Следуя методу, использованному администрацией Трумэна во время Корейской войны, эти информационные группы использовали метод убеждения «просачивания», который опирался на поддержку лидеров общественного мнения, чтобы повлиять на общественность в целом.27

Чтобы улучшить отношения между прессой и военными в Южном Вьетнаме, администрация и Пентагон начали операцию «Максимальная откровенность». С 1964 по 1967 год три тысячи американских военных и гражданских сотрудников в Южном Вьетнаме предоставили информацию 600 аккредитованным журналистам, освещавшим войну. Джонсон назначил Барри Зортиана главным сотрудником по связям с общественностью миссии США. Зортиан тесно сотрудничал с генералом Уильямом К. Уэстморлендом, новым военным командующим США, который прибыл во Вьетнам с героической репутацией за свою службу во Второй мировой войне и Корее. Они сделали информационное бюро MACV, базирующееся в Сайгоне, единственным источником официальных новостей. Репортеры договорились не разглашать информацию, которая нанесла бы ущерб военным операциям. Уэстморленд еженедельно проводил неофициальные брифинги и брал с собой репортеров в поездки на места, направляя их внимание на благоприятные истории. Уэстморленд и Зортиан организовали для политиков и знаменитостей турне по Южному Вьетнаму, чтобы они стали свидетелями достижений США и вернулись домой, чтобы дать интервью о том, что они видели. Чиновники предпочитали предоставлять средствам массовой информации огромное количество избранных новостей, а не предоставлять репортерам самим выяснять, что происходит.28

Главный недостаток операции «Максимальная откровенность» заключался в том, что ее цель, распространять позитивные новости, вступала в противоречие с ее приверженностью открытости и точности. Вернувшись в Вашингтон, администрация утверждала, что ее усилия по созданию Южного Вьетнама увенчались успехом. Поэтому, когда в новостных сообщениях из Сайгона говорилось о низком мнении американских военных советников о своих коллегах из АРВН, Министерство обороны выразило свою обеспокоенность Уэстморленду, который смог ответить только то, что сообщения были правдивыми. Члены информационной группы Белого дома обсуждали ценность откровенности. Джеймс Гринфилд, помощник госсекретаря по связям с общественностью, отметил, что американский народ и пресса «примут наше участие в этой проблеме, если им расскажут, что происходит. Но они глубоко возмущены, и правильно, намеком на сокрытие». Он настаивал на том, что информирование прессы идет на пользу администрации. Кроме того, отметил он, используя «фоновое устройство», официальные лица могли бы распространять много информации о Вьетнаме, не подвергая излишней критике политику США и не ставя правительство США официально в известность. Осознавая, что количество «неточностей», о которых сообщили представители правительства в Сайгоне и Вашингтоне, повлияло на их авторитет, Белый дом полагал, что он может восстановиться с помощью президентской речи, правильного брифинга или удачной утечки. Корреспондент «Лос-Анжелес Таймс» Уильям Туохи подытожил последствия операции «Максимальная откровенность»: «Мы тонем в фактах, но нам не хватает информации».29

Чтобы получить одобрение Конгресса на запланированную эскалацию, администрация намеренно исказила конфронтацию в августе 1964 года между ВМС США и Северным Вьетнамом в Тонкинском заливе. Эсминец «Мэддокс», участвуя в тайных операциях вблизи побережья Северного Вьетнама, вступил в перестрелку с северовьетнамскими торпедными катерами. Несколько дней спустя и «Мэддокс», и эсминец «К. Тернер Джой» сообщили, что они снова подверглись нападению. Позже капитан «Мэддокса» признал, что их сообщения о втором столкновении, которое произошло ночью, были основаны на ненадежных показаниях гидролокатора и радара и что не было никаких определенных доказательств враждебной активности со стороны Северного Вьетнама. Хотя в Пентагоне существовала неопределенность относительно того, что именно произошло, министр обороны Роберт Макнамара предпочел объявить, что нападение имело место и что оно оправдывает ответные меры против Севера. Президент Джонсон попросил резолюцию Конгресса, дающую ему полномочия «принимать все необходимые меры для отражения любых вооруженных нападений на силы Соединенных Штатов и предотвращения дальнейшей агрессии». Макнамара ввел Конгресс в заблуждение, заявив, что северные вьетнамцы без всякой провокации атаковали «Мэддокс», когда он выполнял «обычное патрулирование в международных водах».30

В резолюции по инциденту в Тонкинском заливе говорилось, что неспровоцированное нападение было частью «преднамеренной и систематической кампании агрессии» коммунистов на севере и что Соединенные Штаты, без каких-либо территориальных, военных или политических амбиций для себя, хотели, чтобы народы Юго-Восточной Азии «оставили в покое, чтобы они могли работать и вершить свои судьбы по-своему».31 В Палате представителей голосование за резолюцию было единогласным, а в Сенате только двое проголосовали против нее. Один из несогласных сенаторов, Уэйн Морс, попытался заинтересовать коллег-сенаторов тем, что он услышал от источника в Пентагоне, который сказал ему, что нападение не было неспровоцированным. «Черт возьми, Уэйн, ты не можешь ввязываться в драку с президентом, когда все флаги развеваются, и мы собираемся отправиться на национальный съезд», - предупредил его один из них. «Все, чего хочет Линдон, - это клочок бумаги, в котором говорится, что мы поступили правильно и поддерживаем его». Сенатор Дж. Уильям Фулбрайт, который протолкнул резолюцию, позже объяснил, что он не думал, что президент будет лгать, и, в конце концов, он принял основную посылку политики. «Эти люди сдались бы, если бы мы просто разбомбили их по-серьезному», - верил он. Резолюция по Тонкинскому заливу дала Джонсону то, чего он хотел, демонстрацию национального единства, чтобы показать Северному Вьетнаму, что он должен отступить перед США, решимость и демонстрация действий, которые повысили его рейтинг одобрения с 42 до 72 процентов, одновременно противодействуя призыву кандидата в президенты от Республиканской партии Барри Голдуотера к увеличению военной силы. В то же время Линдон Джонс заверил избирателей: «Мы не хотим, чтобы наши американские мальчики сражались за азиатских мальчиков».32

Немногие союзники поддерживали политику США. Гринфилд заметил, что одно из оправданий администрации, «Наши друзья не будут доверять нам, если мы покинем вьетнамцев», доставило им неприятности, когда «иностранцы публично заявили, что хотят, чтобы мы убрались из Вьетнама». Государственный департамент инициировал кампанию «Больше флагов», призванную продемонстрировать международную поддержку Свободного мира, выступившего против коммунизма в Юго-Восточной Азии. Но союзники Америки, Великобритания, Франция, Западная Германия, Япония и Канада, не считали Вьетнам стратегически важным и не думали, что у Южного Вьетнама есть большое будущее. Они предпочли политическое решение расширенной войне. Великобритания, наиболее желанный союзник, отказалась посылать сухопутные войска. «Взвода волынщиков было бы достаточно», - сказал Линдон Джонсон премьер-министру Великобритании Гарольду Уилсону, но безрезультатно. Кампания «Больше флагов» провалилась. В конце концов, только Австралия, Новая Зеландия и, за значительную плату от США, Южная Корея, Филиппины и Таиланд направили войска и советников. Их помощь была необходима скорее в символических, чем в военных целях.33

Политика Джонсона во Вьетнаме вызвала небольшую, но четко выраженную оппозицию. Летом 1964 года пять тысяч ученых опубликовали петицию в защиту нейтрального Вьетнама. Их представитель, политолог из Чикагского университета Ханс Моргентау, сторонник реалистичной внешней политики США, основанной на национальных интересах, объяснил, что наилучшим результатом было бы то, что Вьетнам останется сам по себе, без доминирования ни Китая, ни Соединенных Штатов. Генерал Дэвид М. Шоуп, недавно вышедший в отставку комендант корпуса морской пехоты, повторил критику генералом Смедли Батлером интервенций США в 1920-1930-е годы. Американцы, по его словам, должны «держать наши грязные, кровавые, скрюченные долларовые пальцы подальше от дел этих стран, где так много угнетенных эксплуатируемых людей». Морские пехотинцы были обучены сражаться, полагал обладатель Медали Почета, а не завоевывать сердца и умы.34 Президент, однако, больше беспокоился о критике справа, чем слева. Например, консервативный обозреватель Джозеф Олсоп назвал политику вывода войск умиротворением. Потеря Южного Вьетнама, предупредил он, будет означать потерю всего, за что Соединенные Штаты боролись во Второй мировой войне и в Корее. Превзойдя критиков внутри страны и за рубежом, Джонсон заручился поддержкой Конгресса, средств массовой информации, военных и «мудрецов», двухпартийной консультативной группы старших государственных деятелей, в которую входил бывший госсекретарь Ачесон.35

Переизбранный с большим перевесом в ноябре 1964 года, Линдон Джонсон пошел на эскалацию. В начале 1965 года он отдал приказ об операции «Раскаты грома», контролируемой бомбардировке промышленности и инфраструктуры Северного Вьетнама. Военно-морской флот поддерживал десантные операции и предотвращал доставку вражеских припасов по морю и внутренним водным путям. На местах постепенное наращивание боевых сил началось с объявления Министерства обороны о том, что 3000 морских пехотинцев, отправленных в Дананг, были там для защиты американской авиабазы. Отчасти это было правдой, но морским пехотинцам также было приказано проводить наступательные операции в регионе. Пехотные части, называемые «ворчунами», участвовали в операциях «поиск и уничтожение» против Вьетконга на юге, используя превосходящую мобильность и огневую мощь для осуществления стратегии истощения. Американские войска измеряли свой успех количеством убитых врагов или «количеством тел». Эти цифры, как правило, были преувеличены, поскольку они включали гражданских лиц, также как убитых врагов. «Если это мертвый и это вьетнамец, это ВК», - гласила поговорка. Уэйн Смит, боевой медик 9-й пехотной дивизии, вспоминал: «если мы натыкались на четыре разные части тела, мы объявляли о четырех убийствах». За следующие три года сухопутные войска выросли до 800 000 военнослужащих Южного Вьетнама, 68 000 военнослужащих союзников и полумиллиона американских солдат.36

Американские войска действовали хорошо, но вьетнамцы отреагировали не так, как ожидалось. Под руководством генерала Во Нгуен Зиапа, Северный Вьетнам и НФО приняли оборонительную стратегию. Избегая прямых столкновений с тяжеловооруженными американскими частями, вьетнамский враг полагался на засады, снайперский огонь, диверсии и ночные атаки, максимально используя своих легковооруженных бойцов и знание местности, включая убежища в соседних Лаосе и Камбодже. Осознавая важность, которую американцы придавали заявлениям о том, что их бомбы поражают только военные цели, правительство Ханоя разместило школы и больницы рядом с военными объектами. Север понес огромный ущерб от бомбардировок, но сумел скрыть большую часть своей ограниченной промышленной базы и компенсировал часть потерь самолетами и оружием на сумму в два миллиарда долларов от русских и китайцев. На юге американская огневая мощь разрушила деревни, превратив миллионы вьетнамцев в беженцев. Кроме того, приток долларов в правительство Сайгона привел к росту коррупции. Без единой структуры командования военным усилиям США и Южного Вьетнама не хватало координации. Американцы обучали подразделения АРВН полагаться на американскую авиацию и, как правило, давали своим союзникам «простые задачи», которые возмущали вьетнамцев, давно знакомых со снисходительностью колониальных правителей. Устав от войны, многие южновьетнамцы придерживались позиции «пусть это делают американцы». Северный Вьетнам тем временем сравнялся с американской эскалацией по численности живой силы. «Долгом моего поколения было умереть за нашу страну», - сказал северовьетнамский офицер.37

Американская общественность встретила эскалацию в 1965 году с одобрением, но, казалось, была сбита с толку ее целью. Решение состояло в том, чтобы поместить громоздкое объяснение политики США во Вьетнаме в рамки Холодной войны - противостояния свободы и коммунизма.38 Примером этого является речь президента Джонсона «Почему Вьетнам», произнесенная в апреле 1965 года в Университете Джона Хопкинса. Вторя своим предшественникам, Джонсон изобразил Соединенные Штаты великодушными, устойчивыми и терпеливыми по отношению к революции в бедной, отсталой Юго-Восточной Азии. Он был уверен, что мир принесет развитие районам, производящим рис, создаст благоприятный баланс между индустриальной Японией и ее сельскохозяйственными соседями и создаст взаимовыгодную торговлю. Президент пообещал масштабную помощь в традициях Администрации долины Теннесси «Нового курса» для развития дельты Меконга, если Северный Вьетнам выведет свои войска с Юга. Север отверг это предложение, заявив, что отказывается вести переговоры до тех пор, пока Соединенные Штаты не выведут свои войска.

Гораздо более драматичная часть речи Линдона Джонсона «Почему Вьетнам» связала темы Холодной войны с образами из Второй мировой войны. Речь президента была превращена в фильм под названием «Почему Вьетнам» в традициях сериала Фрэнка Капры «Почему мы сражаемся». Администрация позаботилась о том, чтобы войска, направлявшиеся в Юго-Восточную Азию, увидели, «Почему Вьетнам»; она также распространила 10 000 копий фильма в школах и университетах по всей стране. Фильм начинается с того, что Линдон Джонсон читает письмо от матери со Среднего Запада, которая говорит, что не понимает войны. Президент спрашивает, почему Вьетнам? Ответ - кадры из фильма об Адольфе Гитлере. «Неоспоримая агрессия - это развязанная агрессия», - говорит Джонсон, применяя урок Мюнхена к сдерживанию коммунизма. Американским целям «свободы», «надежды» и «процветания», заявил Джонсон, угрожала агрессивная война с целью распространения азиатского коммунизма, описываемая словами «террор», «проникновение» и «подрывная деятельность». Безжалостный враг, поддерживаемый коммунистическим Китаем, убивал «простых фермеров», душил женщин и детей и разорял «беспомощные деревни». Он предупредил: «Если мы хотим сохранить свободу в любом родном американском городе, она должна быть сохранена в таких местах, как Южный Вьетнам».39

Год спустя президент заявил, что Соединенные Штаты добьются в Азии того, чего они добились в Европе и Латинской Америке. Ссылаясь на Теодора Рузвельта, президент определил эту эпоху как тихоокеанскую. Он ответил таким критикам, как Джордж Кеннан, известный как отец сдерживания, сенатор Фулбрайт, который узнал, что ему солгали об инциденте в Тонкинском заливе, и ведущий обозреватель Уолтер Липпманн, который утверждал, что Вьетнам находится вне сферы интересов влияния США, заявив, что Соединенные Штаты усвоили ошибку изоляционизма и должны принять Азию либо как «нашего партнера, либо как нашу проблему». Редакторы «Вашингтон Пост» похвалили президента за то, что он смело возложил на Соединенные Штаты роль великой державы в Азии, даже если многие американцы не были готовы к этому.40 Выступления Линдона Джонсона отражали его собственное некритическое отношение к официальному описанию Холодной войны. Умиротворение и изоляция были неправильными; Соединенные Штаты должны продемонстрировать свое лидерство с применением силы, если это необходимо. В двадцатую годовщину доктрины Трумэна Джонсон написал в публичном письме восьмидесятичетырехлетнему Гарри Трумэну: «Сегодня Америка снова участвует в оказании помощи отпору вооруженным террористам».41

Управление новостями администрации и освещение войны в средствах массовой информации на какое-то время замаскировали контраст между грандиозным видением Свободного мира под руководством Америки и тем, что происходило на местах во Вьетнаме. Белый дом полагался на то, что высшие военные и гражданские чиновники будут придерживаться политической линии. Линдон Джонсон, который смотрел сетевые новости на трех мониторах в Овальном кабинете, лично и энергично воспитывал репортеров. Джонсон любил ссылаться на благоприятные опросы общественного мнения, которые отбивали охоту у других политиков высказывать критику. «Народная поддержка и разумная политика, очевидно, не одно и то же», - отметил обозреватель «Нью-Йорк Таймс» Джеймс Рестон, напомнив читателям, что изоляционизм в годы, предшествовавшие Второй мировой войне, был популярной политикой в то время.42 Поскольку цели войны США во Вьетнаме было так трудно объяснить, информационная группа пришла к выводу, что в дополнение к президенту только три человека могли эффективно проводить политику администрации, Макнамара, госсекретарь Дин Раск и советник по национальной безопасности Макджордж Банди. «Банди, вероятно, не подходит для домохозяйки на заднем дворе», - заметил Джон Чанселлор. «К сожалению, Банди апеллирует к искушенным, а искушенные уже закостенели в своем замешательстве».43 Макнамара, по его мнению, был, вероятно, менее способным, чем Раск. В конце концов, президент Джонсон взял на себя основную тяжесть объяснения своей собственной политики до такой степени, что его советники опасались, что он слишком увлекся телевидением и казался одержимым Вьетнамом.

Операция «Максимальная откровенность» продолжала работать на администрацию. Известные журналистам как «Пятичасовые безумства», официальные брифинги в Сайгоне стали скорее дезинформировать, чем информировать. Чиновники очистили язык, используя такие термины, как «мягкие боеприпасы» для обозначения напалма, «хирургическая точность» для описания бомбардировок и «сопутствующий ущерб» для обозначения убитых и раненых гражданских лиц. Они объявили количество погибших, а также истории о строительстве дорог и раздаче продовольствия. По большей части корреспонденты сотрудничали, но были разочарованы тем, что стало известно как «дефицит доверия». Посетивший Сайгон Артур Сильвестр, помощник министра обороны по связям с общественностью, не проявил особого терпения к их жалобам. «Послушайте», - сказал он, - «если вы думаете, что какой-либо американский чиновник скажет правду, вы глупы». Работа средств массовой информации во время войны заключалась в том, чтобы служить правительству, утверждал он, когда уходили разгневанные корреспонденты.44 Корреспондент Уорд Джаст вспомнил, как трудно было вести репортаж из Вьетнама, потому что репортеры жили в «четырех зонах реальности» — версии правительства США, версии правительства Южного Вьетнама, версии правительства Северного Вьетнама, которую репортеры воспринимали наименее серьезно, и четвертой и самой неуловимой версии, которая заключалась в ситуации, как она на самом деле была. Никто не знал этой версии, заключил он.45

АДМИНИСТРАЦИЯ ОЖИДАЛА, что телевизионные репортажи будут освещать ее версию войны. Телевизионные новости, как правило, усиливали драму «добро против зла» Холодной войны. На канале «Си-Би-Эс» ведущие новостей сидели перед картой Юго-Восточной Азии, которая, казалось, была нарисована картографической компанией «Теория домино». На нем было всего три географических названия — Китай, Ханой и Хайфон, что делало Ханой похожим на столицу провинции своего гигантского коммунистического соседа. Вещатели зарезервировали название «вьетнамцы» для правительства и гражданских лиц Южного Вьетнама, называя вьетнамских врагов коммунистами или «красными» в первые годы войны. Телевизионные репортажи были сосредоточены на американских войсках, но из-за политики сети и военной стратегии они, как правило, показывали сочувственную, хотя и без происшествий, войну. Ссылаясь на опасения по поводу вкуса и порядочности, политика сети запрещала показывать идентифицируемые американские потери, убитых и раненых, если Министерство обороны уже не уведомило семью. В Сайгоне Барри Зортиан предупредил руководителей телеканала, что, если поступят жалобы на видеозаписи, на которых изображены убитые или раненые американцы, телевизионным операторам, вероятно, будет отказано в доступе. В сложившихся обстоятельствах телеканалы часто ограничивали освещение жертв сценами, когда раненых везут для оказания помощи.46

До 1968 года было не так много ужасных кадров для показа из-за трудностей, с которыми сталкивались телевизионщики при освещении реальных боевых операций. Корреспондент, оператор и звукооператор несли около ста фунтов оборудования, соединенного кабелями. Отснятый материал обычно доставлялся самолетом из Сайгона в Нью-Йорк; лишь в редких случаях телекомпании платили за то, чтобы отснятый материал доставлялся в Токио, проявлялся и передавался по спутнику в Нью-Йорк. Таким образом, большинство репортажей не содержали быстроразвивающихся историй. Действительно, поскольку телевизионщики сопровождали войска в миссиях по поиску и уничтожению, они могли быть свидетелями какого-либо контакта с врагом, а могли и не быть. Несколько кинорепортажей, в которых были показаны боевые действия, могли включать авиаудары, приближающиеся минометные выстрелы или звуки снайперской стрельбы. Обычно их отчеты состояли из интервью с солдатами, которые рассказывали о вражеских действиях после того, как они произошли.47

На совещании в Белом доме в 1965 году, посвященном «информационной проблеме», Джон Чанселлор был оптимистичен в том, что больше прессы во Вьетнаме будет означать больше «острых историй типа Эрни Пайла», что, в свою очередь, вызовет большую общественную поддержку.48 Военные корреспонденты часто брали интервью у «гражданина-солдата» с красноречивыми молодыми офицерами, которые будут идентифицируется по имени, званию и родному городу. Солдат говорил о том, что он «здесь для того, чтобы сделать работу», и выражал уверенность в том, что в конечном итоге сделает ее. Эти короткие обмены репликами, казалось, перекликались с историями о достижении совершеннолетия из древней воинской традиции. Зрители увидели молодое тело в военной позе, излучающее физическую компетентность. Затем камера фокусировалась на коротко остриженной голове с чисто выбритой челюстью и лицом без морщин, демонстрируя неотразимое сочетание силы и уязвимости. Молодой американец казался искренним, и хотя он и зрители знали, что он может умереть, его осанка и уверенность противоречили опасности. Иногда солдат, когда его спрашивали о его чувствах по поводу войны, повторял речь президента «Почему Вьетнам» с таким ответом, как «Лучше сражаться с коммунистами здесь, чем сражаться с ними в Сан-Диего».49 Основываясь на ответах на вопрос опроса, «Есть ли телевизионное освещение из-за войны вы почувствовали, что вам следует поддержать парней, сражающихся во Вьетнаме, или нет?» Опрос Гарриса, проведенный в июле 1967 года, показал, что 83 процента американцев почувствовали себя более воинственно после просмотра телевизора.50

Напротив, враг обычно в новостных репортажах дегуманизировался. Американские войска называли врага «гуки», «скаты» или «динки». Например, репортер «Эн-Би-Си» взял интервью у солдата, который упомянул «динков», когда сжигал свои личные вещи, чтобы они не попали в руки врага. Репортер спросил, были ли «динки» солдатами НВА. Солдат улыбнулся и ответил: «Динки были из НВА, Северного Вьетнама, коммунистов, Чарли». На канале «Эй-Би-Си» ведущий Питер Дженнингс сообщил, что США морские пехотинцы близ Дананга затянули петлю вокруг северовьетнамского батальона, превратив конфликт в то, что офицер назвал «перестрелкой с индейкой». Дженнингс сказал, что неспособность противника убежать была редким случаем, потому что «как лиса, когда некуда идти, вьетконговцы залегают на дно». Корреспондент Дон Норт из 1-й кавалерийской аэромобильной дивизии США показал, как одинокий солдат вел «игру в кошки-мышки» под огнем снайперов. Подводя итог, Норт сказал: «После целого дня погони за Чарли в его туннелях и обратно, люди из роты Абеля расслабляются».51

Иногда сетевые новостные репортажи бросали вызов образу храбрых американцев, помогающих невинным вьетнамцам отбиваться от безжалостных коммунистов. В августе 1965 года корреспондент «Си-Би-Эс» Морли Сейфер сообщил об уничтожении южновьетнамской деревни Кам Не американскими морскими пехотинцами, хотя жители деревни умоляли их остановиться. Военные чиновники заявили, что партизаны Вьетконга, которые смешались с гражданским населением в регионе, где долгое время доминировали коммунисты, открыли огонь по морским пехотинцам. Сейфер сказал, что морские пехотинцы действовали в отместку, но сопровождающий фильм, на котором морской пехотинец использует зажигалку для поджога хижины, опроверг заявление военных о том, что дома сгорели из-за перестрелки. В своем репортаже Сейфер сказал: «Сегодняшняя операция показывает разочарование Вьетнама в миниатюре». Американская огневая мощь может одержать военную победу, предсказал он, но будет трудно убедить вьетнамского крестьянина, потерявшего все, ради чего он так усердно работал, что «мы на его стороне».52

Репортаж Сейфера вызвал дебаты в Белом доме по поводу того, что Барри Зортиан назвал «проблемой сжигания деревень». Зортиан и Сильвестр обвинили в этой проблеме неэффективность военных представителей США во Вьетнаме, отсутствие впечатляющих представителей правительства и вооруженных сил Южного Вьетнама и нехватку хороших военных корреспондентов. Сильвестр отнесся к тридцатитрехлетнему Сейферу, назвавшемуся канадцем, с подозрением, и пресс-секретарь Белого дома Билл Мойерс предположил, что более зрелые военные корреспонденты, являющиеся гражданами США, могли бы предоставлять более сбалансированные репортажи. С некоторой тоской помощник президента Дуглас Кейтер оглянулся на Вторую мировую войну, когда Эдвард Р. Мерроу и Элмер Дэвис обеспечивали спокойствие и перспективу. Примечательно, что он оглянулся на Мерроу, который вел репортаж из Европы 1940-х годов, а не на Мерроу, который вел репортаж из Кореи 1950-х годов с предупреждением о потере гражданской поддержки, которое звучало так же, как у Сейфера. Они отметили, что их задача по связям с общественностью была бы проще, если бы американские войска соответствовали принятым стандартам ведения войны. «Возможно, было бы лучше», - заметил Зортиан, - «издать приказ о том, что ни одна деревня не должна подвергаться нападению, за исключением очень исключительных обстоятельств». Гринфилд вышел за рамки военного поведения и поставил под сомнение основополагающую политику, указав: «Вы не можете завоевать людей во Вьетнаме, сжигая их деревни». Он настаивал: «Мы должны предпринять шаги, чтобы предотвратить подобные вещи, а не просто убедиться, что репортеры их не увидят». Другие согласились, отметив, что если сожжение деревни вдохновило сотню человек присоединиться к коммунистам, это было контрпродуктивно.53

Из трех обсуждавшихся вариантов — улучшить манипулирование освещением новостей, попросить военных изменить свое поведение или пересмотреть политику США — были приняты первые два. Под давлением Объединенного комитета начальников штабов Уэстморленд распорядился, чтобы жители деревни были предупреждены о воздушных или наземных нападениях «везде, где это позволяет безопасность», что не должно быть неизбирательных убийств гражданских лиц и уничтожения их имущества, и что южновьетнамские подразделения должны сопровождать войска США в качестве посредников. Кроме того, узнав, что у фотографа «Ассошиэйтед Пресс» есть снимки американских морских пехотинцев, наблюдающих, как южновьетнамские войска пытают заключенных вьетконговцев, Уэстморленд приказал: «Постарайтесь, чтобы американцы не попадали в кадр». И информационная группа рекомендовала, чтобы плохим новостям противопоставлялись рассказы о зверствах Вьетконга, лучший пиар со стороны правительства Южного Вьетнама и заявления в поддержку со стороны уважаемых граждан. «Возможно, мы не знаем, как вести войну во Вьетнаме», - заключил Честер Купер, - «но корреспонденты тоже не знают, как об этом сообщать».54

Во многих отношениях телевизионные новости отражали путаницу в отношении войны, но сообщали о ней так, как будто это имело смысл. Без подробных карт и организационных схем зрителям было трудно следить за деталями вьетнамских географических названий, американских военных подразделений и политических заявлений. Например, 15 февраля 1967 года в новостных передачах сети были показаны четыре сюжета, связанные с Вьетнамом. На канале «Эн-Би-Си» ведущий новостей Чет Хантли объявил, сколько коммунистов было убито. Во-вторых, он процитировал сообщения советского агентства печати ТАСС, в которых говорилось, что Соединенные Штаты бомбили экономические и гражданские объекты на севере. То же самое сделали «Эй-Би-Си» и «Си-Би-Эс», хотя «Си-Би-Эс» последовало за этим с заявлением Пентагона, в котором говорилось, что в его отчетах нет оснований для этого утверждения. Все трое сообщили о заявлении Макнамары, который сказал, что он сомневается в том, что бомбардировки сами по себе заставят Северный Вьетнам изменить свои методы, но что это уменьшило проникновение Северного Вьетнама и укрепило моральный дух Южного Вьетнама. «Эн-Би-Си» и «Эй-Би-Си» показали фрагменты демонстрации «Забастовка женщин за мир» в Пентагоне. Большая толпа женщин из среднего класса скандировала: «Остановите войну во Вьетнаме. Приведи мальчиков домой. Прекратите сжигать детей». Заключительный сюжет «Эй-Би-Си» касался операции «Першинг» и применения напалма и бризантных взрывчатых веществ во вьетнамской деревне. На кадрах фильма было видно, как американские войска обходят сбившихся в кучу вьетнамских крестьян. Дон Норт взял интервью у солдата, который сказал, что женщины, дети и старики могли быть вьетконговцами или просто пытались сбежать. Молодой американец сказал, что он не может общаться с людьми, и добавил, что было бы полезно иметь кого-то, кто говорит по-вьетнамски.55

У зрителя может быть, а может и не быть времени до следующего выпуска новостей или рекламной паузы, чтобы задаться вопросом, почему у симпатичного солдата не было кого-то, кто говорил бы по-вьетнамски. Рассмотрит ли он или она последствия своего заявления? Американские войска не могли отличить, кто был врагом, а кто гражданским лицом. Новостные репортажи содержали мало анализа или интерпретации. Зрители «Эй-БИ-Си», возможно, заметили в передаче снисходительный тон к женскому маршу, почтение к министру обороны и симпатию к молодому военнослужащему. Конечно, авторитет Макнамары резко контрастировал с озадаченным видом солдата, окруженного жалкими сельскими жителями. Но Макнамара не говорил правды. Бомбардировки не уменьшили проникновение северных вьетнамцев.

Движение за мир опровергло официальные заявления о войне, заявив, что, ведя войну, Соединенные Штаты нарушают демократические принципы. Выражая обеспокоенность по поводу моральных последствий бомбежек, церковные лидеры призвали к переговорам. Рейнхольд Нибур, весьма уважаемый теолог, долгое время поддерживавший политику Холодной войны, признался: «Боюсь, впервые мне стыдно за нашу любимую нацию». Женщины из среднего класса присоединились к другой организации «Мать за мир», сопредседателем которой является актриса Донна Рид, сыгравшая идеальную домохозяйку в своем продолжительном телевизионном шоу. Их лозунг «Война вредна для здоровья детей и других живых существ» появился на плакатах, наклейках на бамперы и открытках ко Дню матери. Первоначально афроамериканские активисты, увлеченные борьбой за расовое равенство, не участвовали в антивоенном движении. Однако в 1967 году Мартин Лютер Кинг-младший объединил их, заявив: «Мы брали чернокожих молодых людей... и отправляли их за восемь тысяч миль, чтобы гарантировать свободы в Юго-Восточной Азии, которых они не нашли в Юго-Западной Джорджии или Восточном Гарлеме». Видные чернокожие лидеры осудили Кинга за критику внешней политики администрации, которая так много сделала для защиты гражданских прав. Однако сторонники движения «Черная сила» рассматривали расизм как фундаментальный компонент как внешней, так и внутренней политики. Афроамериканский активист Стокли Кармайкл осудил войну из-за того, что «белые люди посылают черных людей воевать с желтыми людьми, чтобы защитить землю, которую они украли у красных людей».56

В отличие от администрации, антивоенные активисты выступали за мобилизацию граждан. В общественных местах они расклеили плакаты, которые трансформировали традиционные символы войны. На одном был изображен вьетнамец Пол Ревир верхом на лошади, предупреждающий жителей деревни: «Американцы приближаются». На другом были изображены солдаты в позе Иводзимы, поднимающие флаг с символом мира. В октябре 1967 года Национальный мобилизационный комитет организовал неделю «Останови призыв». Протесты прошли по всей стране, в то время как 100 000 человек вышли на демонстрацию в Вашингтоне. Лозунг был «Поддержите наших солдат, верните их домой сейчас же!» Студенты университета провели демонстрацию против поддержки США недемократического правительства в Южном Вьетнаме и осудили то, что они считали недемократической практикой у себя дома, такой как отсутствие объявления войны, официальная ложь и призыв молодых людей в возрасте до двадцати одного года, которые не могли голосовать за войну, которую они могли не поддерживать. Кроме того, антивоенное движение поддерживало акты гражданского неповиновения, такие как публичное сжигание призывных карточек. Следуя по стопам движения за гражданские права, большинство протестующих практиковали ненасильственное инакомыслие. Некоторые активисты, вдохновленные тем, что им преподавали в университетских городках, идентифицировали себя как часть международного революционного движения против возглавляемого США империализма. Некоторые признались, что посещали демонстрации из-за вечеринок, девушек и музыки. Тем не менее, для большинства протестующих возвращение войск домой было их целью номер один.57

Телевизионные камеры сфокусировались на наиболее ярких хиппи, которые отвергали взгляды основного общества на правильную одежду, гигиену и манеры. В Пентагоне во время акции протеста 1967 года чисто выбритые солдаты 82-й воздушно-десантной дивизии столкнулись с длинноволосыми демонстрантами, одетыми в их собственную униформу из рваных джинсов. Некоторые протестующие несли флаги Вьетконга или плакаты в честь Хо Ши Мина. Поощряемые Белым домом, СМИ публиковали истории о радикалах, которые бросали в солдат цветы, яйца и мешки с экскрементами, о парах, которые занимались сексом на территории Пентагона, о попытке Эбби Хоффман поднять здание в воздух и об аресте Джерри Рубина за то, что он помочился на него. Освещение в прессе проигнорировало основную мирную демонстрацию у мемориала Линкольна и чрезмерную силу, примененную солдатами против протестующих, когда они очистили территорию после того, как СМИ ушли на ночь.58

В дополнение к привлечению внимания средств массовой информации к поведению меньшинства протестующих, которое, несомненно, вызовет отвращение у большинства американцев, Белый дом пытался бороться с антивоенным движением несколькими способами. Оно направило так называемые «отряды правды», группы правительственных чиновников, в кампусы колледжей и университетов для противодействия антивоенной критике. Это помогло за кулисами организовать парад «Поддержите наших парней во Вьетнаме» с участием 70 000 человек в Нью-Йорке, парад, рекламируемый контрастными изображениями демонстрантов-хиппи с мертвыми солдатами. Также за кулисами Белый дом учредил Национальный комитет за мир и свободу во Вьетнаме, возглавляемый почетными председателями Гарри Трумэном и Дуайтом Эйзенхауэром, чтобы выразить двухпартийную поддержку умеренных «разумной» политики США.59

Тем не менее, президент и его советники решили, что они должны рассказать историю получше. «Мы должны занять оборонительную позицию в пропагандистской битве», - призвал старый друг и советник Джонсона Эйб Фортас.60 Неуверенность общественности в отношении целей войны США во Вьетнаме была озвучена в июле 1967 года Эриком Севарейдом на канале «Си-Би-Эс». Именитый комментатор попросил телезрителей в честь Дня Независимости вспомнить павших солдат. «Чего именно достигли их смерти», - сказал он, «мы не знаем». К лету 1967 года американцы все больше верили, что война была ошибкой, включая некоторых членов администрации Джонсона, которые так усердно работали, чтобы заручиться ее общественной поддержкой. Макнамара, например, хотел уйти и в ноябре был назначен президентом Всемирного банка. Опрос, проведенный Луисом Харрисом в августе 1967 года, показал, что 24 процента американцев считали, что Соединенные Штаты должны добиваться полной военной победы, 37 процентов хотели, чтобы Соединенные Штаты боролись за достижение мира путем переговоров (позиция администрации), и 34 процента считали, что Соединенные Штаты должны уйти как можно быстрее. Представитель Госдепартамента Филип Хабиб из администрации выступил с сокрушительной критикой ее информационной кампании. «Данные не объясняют тревогу по поводу наших собственных цифр потерь», - отметил он. «Они не отвечают тем, кто сомневается в том, что в наших национальных интересах делать то, что мы делаем, по той цене, которую мы платим». Но его единственным решением было сделать больше того же самого. Он писал: «Людям нужно снова и снова объяснять, почему мы здесь».61

АДМИНИСТРАЦИЯ НАЧАЛА кампанию «Прогресс» в сентябре 1967 года. Хотя генерал Уилер признал: «Мы не уверены, кто владеет инициативой в Южном Вьетнаме», Белый дом хотел, чтобы брифинги и статистические данные свидетельствовали об успехе. Официальные лица сообщили, что 67 процентов южновьетнамцев жили в безопасных районах, что южновьетнамцы хорошо проявили себя в боях и что коммунисты понесли тяжелые потери и отступали. Генерал Уэстморленд вернулся домой в ноябре, чтобы сообщить конгрессменам, прессе и общественности, что прогресс означает, что в течение двух лет они смогут оставить южновьетнамцев у руля. Генерал Уильям Сайдл, новый глава информационного управления MACV, увидел, что пресс-корпусом становится все труднее управлять. Несколько репортеров-ветеранов не доверяли официальным брифингам, а сотни других прибыли свежими, с небольшим опытом и меньшими знаниями. Осознавая, что сами военнослужащие либо в интервью, либо своими действиями часто предоставляли корреспондентам истории, противоречащие сообщению о прогрессе, он позаботился о том, чтобы офицеры сопровождали репортеров и операторов на местах, чтобы солдаты подвергали себя цензуре, практика, которая повторится во время войны в Персидском заливе 1991 года.62

Телевизионные репортажи из Вьетнама были неоднозначны в отношении официального сообщения о прогрессе. Например, Уилсон Холл из «Эн-Би-Си» смутно оценивал участие США, но самостоятельно вырезал из своих сценариев свои более острые комментарии. Редакторы «Эн-Би-Си» также сократили и упростили репортаж Холла о деревне Фоук Винь, транслировавшийся 3 октября 1967 года, возможно, чтобы сделать его более продолжительным, но в результате он выглядел более нейтральным. Холл сообщил, что Фук Винь был назван «деревушкой новой жизни», потому что враг ее больше не контролировал. Когда Хантли представил отчет, он не процитировал сценарий Холла, который поднял вопрос относительно заявлений о прогрессе. «На деревушки Новой жизни часто указывают как на свидетельство того, что союзники медленно, но верно завоевывают деревни», - писал Холл. «Редко говорят о том, как дорого обходится сохранение завоеванных деревень». В репортаже сохранился закадровый рассказ Холла о том, что деревня была оплотом Вьетконга и оставалась бы им до сих пор, если бы не 5000 американских солдат, дислоцированных чуть дальше по дороге на старой французской каучуковой плантации. Когда зрители увидели вывески баров с надписями «Плейбой» и «Сьюзи», Холл заявил, что большинство жителей деревни работали в 48 барах, прачечных и парикмахерских. Американские офицеры, по его словам, утверждали, что деревня была достаточно безопасной для того, чтобы глава округа мог там оставаться. Глава округа, однако, не согласился и жил в центре американской базы. Холл заканчивал: «Проблема Фуку Виня - это проблема Южного Вьетнама. Американских войск недостаточно, чтобы усмирять деревни, обеспечивать защиту базового лагеря и выходить на охоту и уничтожать крупные подразделения Вьетконга».63

В том виде, как он был передан в эфир, этот репортаж может быть истолкован как означающий, что ответом может быть увеличение численности войск. Из сценария Холла было удалено его краткое изложение фундаментальных проблем. Американцы патрулировали сельскую местность днем, а вьетконговцы контролировали ее ночью, американские офицеры описывали южновьетнамские войска, размещенные вокруг деревни, как «в лучшем случае пассивные», сама база не была защищена от артиллерийского огня, а сотни деревень, таких как Фук Винь, были на самом деле американскими анклавами, а не жизнеспособными южновьетнамскими общинами. Что касается гражданских лиц, то американские телезрители, возможно, видели в них девушек из бара и парикмахеров, за которых не стоило бороться, или жертв развращающего американского влияния. По какой-то причине государственное строительство, похоже, не работало. Другие новостные сообщения подтвердили этот вывод. На канале «Эн-Би-Си» Говард Такнер сообщил из Вьетнама, что в то время как восемнадцатилетние американцы рисковали всем, чтобы бороться с коммунистами, десятки тысяч вьетнамских подростков этого не сделали. Он взял интервью у шестнадцатилетнего вьетнамца, который спокойно объяснил, что был бы готов сражаться с камбоджийцами, но отказался сражаться с другими вьетнамцами.64

Сети сообщали официальную версию прогресса наряду с историями из Вьетнама таким образом, что иногда обнаруживался пробел в достоверности. На канале «Си-Би-Эс» корреспондент Роберт Шакни открыл репортаж из Кон Тьена, в котором показано, как раненых американцев несут на носилках. Шакни спросил капрала, сколько человек осталось, добавив: «Я бы до смерти перепугался». Солдат ответил: «Я не напуган до смерти, но я напуган». Майор заверил Шакни, что они окопались и находятся на хорошей позиции. Когда на кадрах было видно, как двое солдат, поддерживая раненого, идут к вертолету, Шакни сказал, что раненые ждут эвакуации два часа, и подписал: «Так оно и есть, так оно и было, и так будет еще довольно долго в Кон Тьен». Затем появился Кронкайт, очевидно, уставившийся на изображение раненых американцев, которое он и зрители только что видели, прежде чем повернуться к камере, чтобы сказать, «Репортеры, вернувшиеся из Кон Тьена, сообщают, что заслоны Северного Вьетнама и потери морской пехоты намного больше, чем сообщают военные, и сегодня американское командование приказало ввести жесткие ограничения на информацию, которая распространяется об обстрелах коммунистами». Завершая отчет, Кронкайт сказал: “Генерал Уэстморленд сегодня дал одну из своих самых оптимистичных оценок войны, заявив, что... картина окончательного военного успеха может просматриваться со все большей ясностью». Скептически настроенные зрители, возможно, нашли некоторое подтверждение своим сомнениям относительно войны в короткой паузе Кронкайта, последовавшей за мрачным заявлением Шакни, и сопоставлении его доклада, поднимающего вопросы о правдивости военных, с последующим цитированием оптимистичного заявления Уэстморленда.65

Кампания «Прогресс» была последней попыткой администрации объяснить стратегию ведения войны на истощение, направленной на то, чтобы убедить врага сдаться. К концу 1967 года кампания, казалось, работала. Опросы показали, что половина американцев считает, что Соединенные Штаты добиваются прогресса. В интервью Стиву Роуэну на канале «Си-Би-Эс» 17 ноября генерал Уэстморленд использовал слова «прогресс», «улучшение» или «уверенность» почти в каждом ответе. Однако в конце интервью, когда Роуэн спросил: «Есть ли какие-либо шансы на полную военную победу до выборов в 1968 году?» генерал ответил: «Нами? Очень маловероятно.» Этот ошеломляющий ответ стал моментом настоящей откровенности в кампании «Прогресс». Затем Уэстморлэнд попытался поддержать идею, объяснив, что американцы сражаются не за полную военную победу. Он сказал: «Это не название игры... Я думаю, что в ближайшие пару лет, и постепенно с этого момента, мы будем ослаблять врага благодаря давлению, которое, надеюсь, мы будем продолжать оказывать».66 К концу года с начала войны было убито 16000 американцев.

Наступление Тет, 84000 вьетконговцев и северовьетнамцев, начатое на вьетнамский новый год, 30 января 1968 года, положило конец кампании «Прогресс» и подтвердило сомнения общественности в политике ограниченной войны во Вьетнаме. Нападение на города Южного Вьетнама от Хюэ до Сайгона застало американцев врасплох. Тет, священный праздник, был временем прекращения огня, когда половина южновьетнамских войск была в отпуске, чтобы отпраздновать это событие со своими семьями. Надеясь воспользоваться напряженностью между американцами и их вьетнамскими союзниками, Зиап полагал, что скоординированное нападение на юге вдохновит вьетнамцев на восстание против Соединенных Штатов. Этого не произошло. Действительно, эффективность южновьетнамских вооруженных сил воодушевила американцев, которые хотели заменить американские войска вьетнамскими солдатами. Обе стороны заявили о победе. Американские и южновьетнамские войска указали на сокрушительное поражение коммунистических сил на поле боя; коммунисты заявили о политической победе, разоблачив слабость южновьетнамского режима. По словам историка Рональда Спектора, Тет доказал неправоту обеих сторон, показав войну такой, какой она была, тупиковой.67

Репортаж в новостях отразил этот вывод. В Бен-Тре американский офицер сказал репортеру «Ассошиэйтед Пресс» Питеру Арнетту: «Необходимо уничтожить город, чтобы спасти его». Широко цитируемое заявление офицера, казалось, подводит итог обреченным на провал последствиям американской политики. Также шокирующим был расстрел на улице Сайгона предполагаемого пленного вьетконговца генералом Нгуен Нгок Лоаном, начальником национальной полиции Южного Вьетнама, снятый на пленку фотографом «Ассошиэйтед Пресс» Эдди Адамсом и съемочной группой «Эн-Би-Си». Морские пехотинцы должны быть удостоены чести за их превосходное достижение при отвоевании Хюэ, но это была «неправильная победа», написал Джозеф К. Харш в «Кристиан Сайнс Монитор». Он заметил, что победа была бы в том случае, если бы южновьетнамские войска подняли свой флаг над разрушенной цитаделью, а не морские пехотинцы США, поднявшие звездно-полосатый флаг. С точки зрения президента Джонсона, самый разрушительный репортаж поступил от Кронкайта, который вернулся из турне по Южному Вьетнаму, чтобы объявить по национальному телевидению, что «мы зашли в тупик» и «единственным рациональным выходом было бы вести переговоры, не как жертвы, а как благородные люди, которые... сделали все, что могли».68

Когда в начале марта 1968 года "Нью-Йорк таймс" сообщила, что Уэстморленд запросил еще 205000 военнослужащих, на него набросились критики Конгресса. Сенатор Мэнсфилд повторил высказывание генерала Омара Брэдли о Корее 1951 года, когда он заявил: «Мы находимся не в том месте и ведем не ту войну».69 Преемник Макнамары, Кларк Клиффорд, узнал от гражданских аналитиков в Пентагоне, что при нынешней стратегии увеличение численности войск на 200000 человек не изменит решимость Ханоя бороться или вдохновит правительство Южного Вьетнама на самозащиту. Он рекомендовал урегулирование путем переговоров. Для Линдона Джонсона самым страшным ударом стало то, что «мудрецы» посоветовали отмежеваться. В конце концов, Ачесон и другие определили конфликт во Вьетнаме как решающее противостояние коммунизму. Теперь они пришли к выводу, что Соединенные Штаты не могут добиться победы и не могут позволить себе воевать намного дольше. Война, обходившаяся в два миллиарда долларов в месяц, способствовала инфляции и растущему федеральному дефициту. Самый серьезный международный экономический кризис со времен Великой депрессии угрожал Соединенным Штатам, поскольку неопределенность относительно стоимости доллара вызвала панику на рынке золота. В год выборов Конгресс проголосовал за повышение налогов и сокращение на шесть миллиардов долларов расходов на программы «Великое общество».70 Имея рейтинг одобрения в 36 процентов и столкнувшись с соперниками-демократами, сенаторами Юджином Маккарти из Миннесоты и Робертом Ф. Кеннеди из Нью-Йорка, 31 марта 1968 года Линдон Джонсон неожиданно объявил, что не будет баллотироваться на переизбрание.

Война вторглась в политику и массовую культуру. Кандидат от Демократической партии, вице-президент Хьюберт Хамфри, пообещал продолжать войну, продолжая переговоры. В результате он потерял большую поддержку в своей собственной партии. Кандидат от третьей партии Джордж Уоллес, который заработал себе национальную репутацию, выступая против расовой десегрегации, в ноябре наберет десять миллионов голосов. Его ярый антикоммунистический напарник, генерал ВВС в отставке Кертис Лемей, попал в заголовки газет, заявив, что в случае необходимости он применит ядерное оружие, чтобы положить конец войне во Вьетнаме. Между борющимся Хамфри и тревожным Лемеем кандидат от Республиканской партии Ричард Никсон позиционировал себя как опытного и разумного антикоммуниста.71 Голливудская икона Джон Уэйн пытался продвинуть войну своим фильмом «Зеленые береты» (1968). Фильм не имел успеха ни у критиков, ни у публики, но показал доблестных американцев и их вьетнамских союзников, защищающих свой форт под названием «Додж-Сити» от жестоких нападавших коммунистов, которые насиловали женщин и жестоко обращались с детьми. «Зеленые береты» возродили повествование о преобразовании во Второй мировой войне, показав превращение либерального журналиста, которого сыграл Дэвид Янссен, из скептика в сторонника политики США во Вьетнаме. Тем не менее, в фильме не было победы, только новые бои. Альтернативное повествование об обращении, призывавшее людей выступить против войны и бросить вызов власти, прозвучало в рок- и фолк-гимнах движения за мир.72

Хотя мирные переговоры начались в Париже в мае 1968 года, Джонсон мало что сделал для пересмотра политики США, направленной на создание некоммунистического Южного Вьетнама. Он приказал прекратить бомбардировки Северного Вьетнама, но усилил воздушную войну на Юге. Сто тысяч военнослужащих США и АРВН приступили к крупнейшей операции по поиску и уничтожению за всю войну. До того, как его сменил генерал Крейтон У. Абрамс, Уэстморленд пытались улучшить имидж вооруженных сил, изменив официальную терминологию. Вместо «искать и уничтожать», которое, как понималось, включало гражданских лиц, он использовал «разрушительную атаку» и «войсковую разведку». Телевизионное освещение переключилось на Париж, где северные и южные вьетнамцы отказались сотрудничать. Ханой хотел изгнать американцев и создать коалиционное правительство, условия, которые Соединенные Штаты не приняли бы. Правительство Южного Вьетнама, опасаясь вывода американских войск, застопорилось с возражениями против заседания за круглым столом.73

Хит сержанта Барри Сэдлера 1965 года «Баллада о зеленых беретах» прославил «бесстрашных людей... которые имеют в виду именно то, что говорят». Поддержание авторитета было основой сдержанной пропагандистской кампании администрации Джонсона. Она стремилась заручиться всеобщей поддержкой своей политики во Вьетнаме, что позволяло Джонсону свободно вести войну, не привлекая особого надзора Конгресса или общественного внимания. Поощрение аналогии со Второй мировой войной и темами Холодной войны работало на администрацию, но также и против нее. Репортеры, искавшие обычные фронты и сражения, не смогли их найти. Грань между хорошими парнями и плохими парнями стала размытой. Истории Эрни Пайла могли иметь неприятные последствия, когда отдельные солдаты ставили под сомнение свою роль. Как сказал репортеру один из солдат: «Мне не нравится косить сады людей».74 Телевидение сообщило о продолжающейся борьбе, цель которой казалась менее ясной. Тем временем на внутреннем фронте реформаторы и радикалы бросили вызов традиции, требуя равных прав для женщин и расовых меньшинств, осуждая потребительский капитализм и отвергая общепринятую мораль. В период с апреля по август 1968 года американцы стали свидетелями травмирующих убийств Мартина Лютера Кинга-младшего и Роберта Кеннеди, расовых беспорядков и насилия между демонстрантами и чикагской полицией у здания Национального съезда Демократической партии. Гражданское население испытывало скорее упадок, чем экономический рост. Заявление президента Джонсона о том, что наши «храбрые молодые люди должны сражаться, чтобы обеспечить другим свободу», не смогло объяснить, как эта война способствовала процветанию и стабильности самой Америки.

ВО ВРЕМЯ БЕСПОРЯДКОВ 1968 года Ричард Никсон проводил кампанию, обещая восстановить закон и порядок. Обращаясь к американцам, которые хотели выйти из Вьетнама, но не хотели проигрывать войну, он пообещал завоевать «мир с честью». Никсон, который проиграл президентство Кеннеди в 1960 году, упорно трудился, чтобы улучшить свой плохой общественный имидж. Его проблема, резюмировал его проницательный советник по связям с общественностью Роджер Эйлз, заключалась в том, что он был похож на школьного мальчика, который всегда «делал домашнее задание и никогда не позволял вам списывать».75 Учитывая, что избиратели основывали свое решение на имидже, а не на реальности, его советники позаботились о том, чтобы кандидат появлялся на телевидении только в обстоятельства, когда он чувствовал бы себя уверенно. Никсон пообещал усилить поддержку Южному Вьетнаму, чтобы он мог взять на себя ведение боевых действий (так называемая вьетнамизация), вывести американские войска, прекратить призыв в армию и быть честным с американским народом. Он победил на выборах, обойдя вице-президента Хамфри с небольшим отрывом в 500 000 голосов.

Хотя Никсон публично объявил, что он не будет первым президентом, проигравшим войну, в частном порядке он пришел к выводу, что американцы должны убираться из Вьетнама. Чтобы сохранить глобальный престиж Соединенных Штатов, он хотел как можно дольше откладывать проигрыш или видимость проигрыша. Точно так же, как он переупаковал себя, он попытался переупаковать войну во Вьетнаме. Он и его советник по национальной безопасности Генри Киссинджер считали, что коммунизм остается врагом номер один, но они решили, что Соединенные Штаты должны найти менее дорогой метод сдерживания. Никсон считал, что политика разрядки или ослабления напряженности в отношениях с Москвой и Пекином принесет Соединенным Штатам экономическую и стратегическую пользу. Сверхдержавы смогли бы вести переговоры о сокращении ядерных вооружений и установить благоприятные торговые отношения. Президент предположил, что коммунисты окажут давление на Северный Вьетнам, чтобы он принял условия США. Прежде всего, когда Соединенные Штаты ушли, Никсон хотел передать образ американской мощи. Для этого он расширил войну массированными бомбардировками Северного Вьетнама и нейтральной Камбоджи. «У такой четверторазрядной державы, как Северный Вьетнам», должен был быть «переломный момент», сказал Киссинджер.76

Никсон применил дихотомию «мы против них» не только к войне, но и к внутреннему фронту. Согласно опросам, шесть из десяти американцев к 1969 году считали войну во Вьетнаме ошибкой. Опрос Гарриса показал, что, хотя 81 процент американцев считал, что антивоенные демонстранты поднимают законные вопросы, 51 процент не одобрял их методы протеста. Со своей стороны, Никсон считал американцев, поддерживавших администрацию, патриотами, а американцев, выступавших против войны или критиковавших политику правительства, врагами. Президент особенно хотел противостоять растущей основной оппозиции войне, о чем свидетельствует широкое участие в национальном моратории 15 октября 1969 года. Миллионы граждан в 200 городах по всей стране прекратили вести обычный бизнес, чтобы выразить почтительный протест против войны. Они слушали речи, устраивали бдения при свечах, посещали специальные церковные службы, сигналили автомобильными клаксонами и проводили марши. Организаторы развили свой успех, объявив второй мораторий в ноябре. Во время «Марша против смерти» протестующие несли имена 45 000 американцев, которые к тому времени погибли во Вьетнаме. Как и Линдон Джонсон, Никсон считал, что международный коммунизм поддерживает антивоенное движение. ЦРУ не смогло найти доказательств этого, но Никсон, действуя по своему убеждению, использовал ЦРУ, ФБР, Агентство национальной безопасности и Налоговую службу для преследования антивоенных активистов и тех представителей СМИ, которых он считал врагами.77

Стратегия управления новостями администрации Никсона предусматривала атаку на средства массовой информации, одновременно используя их для создания образа сильного президента, стойко противостоящего врагам за рубежом и критикам внутри страны. Никсон хотел, чтобы его сотрудники «создали мифологию» президента. Недовольный ограничениями пресс-службы, он создал Управление коммуникаций Белого дома, чтобы лучше «продавать» себя и свою политику. Ее первый руководитель Херб Кляйн, бывший редактор газеты Сан-Диего, объявил: «Правда станет отличительной чертой администрации Никсона», пообещав устранить пробел в авторитете. Управление коммуникаций разработало долгосрочную стратегию в области средств массовой информации и, в соответствии с традициями Комитета по общественной информации времен Первой мировой войны, координировало информационные кампании исполнительной власти. Он разрабатывал лозунги и звуковые фрагменты, лоббировал обозревателей, составлял письма в редакцию и планировал выступления представителей администрации - людей лично и по телевидению. Целевые шоу включали «Вечернее шоу Джонни Карсона» и «Шоу Дика Каветта», популярные «Новые утренние шоу», «Сегодня» на канале «Эн-Би-Си» и «Доброе утро, Америка» на канале «Эй-Би-Си», а также воскресные шоу «Интервью с прессой», «Лицом к нации» и «Вопросы и ответы». Оперативные группы Белого дома собирались дважды в день, чтобы подготовить благоприятные новостные сюжеты к срокам вещания средств массовой информации. Помощник Никсона Патрик Бьюкенен составлял сводки новостей, чтобы администрация могла вознаграждать благосклонных репортеров большим доступом и избегать остальных. В январе 1971 года было создано телевизионное управление Белого дома для подготовки телевизионных выступлений президента, которое занималось декорациями, освещением, гримом и гардеробом. В конце концов, как отметил Никсон в частном порядке, «миллионы долларов... уходят на один паршивый 30-секундный телевизионный ролик, рекламирующий дезодорант».78

Президент Никсон предпочитал общаться непосредственно с общественностью. Находясь на своем посту, он провел 39 пресс-конференций, что намного меньше, чем 998 при Рузвельте, 193 при Эйзенхауэре и 132 при Джонсоне. Он избегал открытого формата вопросов и ответов в пользу контролируемых телевизионных выступлений. Как и Джонсон, Никсон воспользовался политикой телеканалов по предоставлению бесплатного эфирного времени президенту по запросу для выступлений в прайм-тайм. Его пресс-секретарь Рон Циглер, который работал на главу администрации Х.Р. Холдемана, когда оба были рекламщиками в агентстве Дж. Уолтера Томпсона, продвигал имидж президента. Репортеры, которые привыкли к пресс-секретарям с опытом работы в журналистике, были обеспокоены меняющимся характером отношений Белого дома с прессой. Они возражали против использования Циглером рекламного жаргона, такого как «возможность сфотографироваться». Представители прессы любили вспоминать что Циглер когда-то летом подрабатывал гидом в Диснейленде — «Добро пожаловать в мир выдумок, ребята».79

Управление администрацией средствами массовой информации совпало с сокращением репортажей о расследованиях. Одним из примеров было телевизионное освещение политики вьетнамизации. В 1969 году руководители телевидения решили переключить свое освещение Вьетнама с историй о поле боя на истории об американских войсках, возвращающихся домой, и о «умиротворении» - программах, призванных поставить правительство Южного Вьетнама под контроль путем обеспечения безопасности сельского населения, проведения политических реформ и содействия экономическому развитию. Вместо того чтобы показывать боевые кадры три или четыре раза в неделю, они транслируют их только три или четыре раза в месяц. «Таким образом, у людей сразу сложилось впечатление, что война была менее важной», – заключил исполнительный продюсер новостной программы «Эн-Би-Си» «Хантли-Бринкли». Основываясь на своем обзоре освещения президента в средствах массовой информации в 1972 году, критик Бен Багдикян отметил, что средства массовой информации приблизились к тому, чтобы стать «пропагандистским инструментом находящейся у власти администрации».80

Манипулировать американским общественным мнением, по наблюдениям историка Джорджа Херринга, оказалось проще, чем заставить работать вьетнамизацию. Американские войска продолжали атаковать коммунистические базы и линии снабжения, в то время как американская военная и экономическая помощь превратила южновьетнамскую армию в одну из крупнейших и лучше всего оснащенных вооруженных сил в мире. Тем не менее, старшие офицеры США, отмечая высокий уровень дезертирства и степень коррупции и некомпетентности среди офицеров АРВН, сомневались в том, смогут ли южновьетнамские военные самостоятельно противостоять Северу. Политика умиротворения, которая побудила обе стороны преследовать и убивать деревенских лидеров, не смогла заручиться поддержкой правительства в Сайгоне. Вашингтон пытался убедить президента Нгуен Ван Тхьеу, бывшего офицера АРВН, реформировать правительство и вооруженные силы Южного Вьетнама. Тхьеу допускал некоторые реформы, но предпочитал фальсифицированные выборы или вообще их отсутствие. В то же время администрация стремилась убедить Север в том, что Соединенные Штаты будут сражаться столько, сколько потребуется для переговоров о почетном мире. Никсон предъявил Ханою ультиматум, призывающий к взаимному выводу войск, который Хо Ши Мин отклонил за несколько недель до своей смерти в сентябре 1969 года. Чтобы продемонстрировать приверженность США борьбе, Никсон, следуя совету Пентагона, приказал нанести бомбовые удары по убежищам коммунистов в нейтральной Камбодже. Во время операции «Меню» самолеты В-52 сбросили на Камбоджу 100 000 тонн бомб; налеты держались в секрете от американской общественности.81

Несмотря на оговорки военных относительно политики президента по вьетнамизации, офицеры по информации предприняли, по словам адмирала Джона Л. Маккейна-младшего, главнокомандующего Тихоокеанским флотом, «скоординированную программу... для обеспечения максимальной политической и психологической выгоды от этого сокращения».82 Чтобы продемонстрировать прогресс, они приняты две темы. В одном из них отмечались достижения американских войск, а в другом превозносились возможности южновьетнамских вооруженных сил, взявших на себя большую ответственность. Большинство выведенных американских подразделений отправились на Окинаву или Гавайи, но по настоянию Никсона одно вернулось в Соединенные Штаты в рекламных целях. В рамках мероприятий по возвращению домой вторая бригада Девятой дивизии в сопровождении 1200 резервистов, призванных на действительную службу во время наступления Тет, прошла парадом по Сиэтлу, городу, выбранному за его умеренность как по размерам, так и по антивоенной активности. Казалось, все шло хорошо, сообщает «Ньюсвик». Толпа кричала: “Спасибо! Спасибо вам!”, когда красивые девушки вручали красные розы военнослужащим. Присутствовал генерал Уэстморленд. Большинство вернувшихся солдат «чувствовали, что они отправились во Вьетнам, чтобы выполнять работу, и выполнили ее». Однако некоторые выразили беспокойство по поводу празднования. Один сказал, что церемонии приветствия были «просто трюком»; другие выразили ужас от того, что их чествовали как победителей до того, как война была выиграна. Пресса сообщила о присутствии пятидесяти демонстрантов, которые несли плакаты с надписями «Это трюк, Дик» и «Верните остальные 500 000 домой». «Вашингтон Пост» отметила, что прохожие «издевались» над ветеранами. Как указала «Нью-Йорк таймс», когда эти люди вернулись домой, тысяча других отправилась на службу во Вьетнам. Расценив такое освещение как провал в связях с общественностью, Министерство обороны решило больше не проводить парады в честь возвращающихся войск.83

В ноябре 1969 года Никсон изложил свою политику во Вьетнаме в важном обращении, известном как речь «молчаливого большинства». В ответ на критику Конгресса, поддержавшую призыв Кларка Клиффорда к выводу американских войск к концу 1970 года, Никсон заявил, что полный вывод приведет к кровопролитию в Южном Вьетнаме и создаст кризис доверия к американскому руководству. Он обратился за поддержкой к «великому молчаливому большинству». Затем он обвинил протестующих в «саботаже» его дипломатии, заявив: «Северный Вьетнам не может унизить Соединенные Штаты. Только американцы могут это сделать». Никсон определил своих сторонников как лояльных американцев, которые своим молчанием поддерживали его политику, направленную на то, чтобы вернуть домой американские войска, не потерпев поражения. Президент и его последователи надели значки с флагом на лацканы, чтобы показать свой патриотизм.84

Белый дом предпринял попытку создать видимость существования «молчаливого большинства». Когда сетевые комментаторы последовали за его речью с критическим анализом, президент решил, что комментаторы должны быть дискредитированы. Он передал эту работу вице-президенту Спиро Агню. «Президент Соединенных Штатов имеет право напрямую общаться с народом, который его избрал», - заявил Агню в телевизионном выступлении, - «и народ этой страны имеет право принимать собственные решения и формировать собственное мнение о президентском обращении, не имея слов президента и мысли, характеризуемые через предрассудки враждебных критиков еще до того, как они могут быть переварены». Он охарактеризовал прессу как небольшое, неизбираемое братство привилегированных снобов в Нью-Йорке и Вашингтоне, чьи взгляды «не отражают взгляды Америки». Хотя президент «Эн-Би-Эс» Джулиан Гудман назвал это выступление нападением на свободу прессы, Агню получил в основном благоприятный отклик в письмах общественности в адрес телеканалов и своего офиса. По словам историка Мелвина Смолла, администрация эффективно запугала СМИ, обвинив их в либеральной предвзятости, а затем попросив Федеральную комиссию по связи расследовать охват сети. Посредством этой атаки на «элитные» СМИ администрация позиционировала себя как уважающую право людей думать самостоятельно, в то же время определяя, что они думают. За кулисами Белый дом создал комитет «Расскажи это Ханою» и Комитет по поддержке президента за мир во Вьетнаме, которые выдавали себя за независимые низовые организации, поддерживающие политику президента.85

Обеспокоенный тем, что его политика вьетнамизации заставила его казаться мягким в Юго-Восточной Азии и у себя дома, Никсон расширил войну и усилил наступление на американцев, которые выступали против нее. Он использовал речь в Военно-воздушной академии в апреле 1970 года, чтобы объявить о вторжении сухопутных войск в Камбоджу. «Если, когда костяшки упадут, самая могущественная нация в мире будет вести себя как жалкий беспомощный гигант, силы тоталитаризма и анархии будут угрожать свободным нациям и свободным институтам по всему миру», - заявил президент. В Белом доме высокопоставленные сотрудники встретились, чтобы обсудить такие темы, как «Только президент располагает всеми фактами по этой ситуации. Он должен действовать в соответствии с тем, что он считает наилучшими интересами нашей страны и наших войск». Киссинджер вышел из себя, когда Дональд Рамсфелд, глава Управления экономических возможностей, указал, что неправдоподобно утверждать, что вторжение в Камбоджу не было расширением войны. Затем Киссинджер помчался инструктировать свой собственный персонал, заметив: «Я не могу позволить им разгуливать на свободе и говорить то, что они думают». Сам президент выступил с «ободряющей речью» перед «людьми, которые разговаривают с людьми». Он сказал: «Не играйте в мягкую линию... Большая игра заключается в том, чтобы провернуть это... Это смелый ход, с богатым воображением». Он поручил Кабинету министров распространить это послание: «Не бейте наших людей в спину, пока они сражаются за эту страну во Вьетнаме».86

Никсон оправдывал вторжение в Камбоджу как нападение на «нервный центр» военных операций Северного Вьетнама, хотя Пентагон сказал ему, что не уверен, существует ли этот штаб и где он находится. Вторжение, в результате которого не был обнаружен командный центр, привело к захвату 2000 вражеских солдат и больших запасов оружия. Это также расширило театр военных действий в то время, когда Соединенные Штаты пытались ограничить свою роль во Вьетнаме. Последствия для Камбоджи стали трагическими, когда разразилась гражданская война между повстанцами из «Красных кхмеров», поддерживаемыми Северным Вьетнамом, и правительством, поддерживаемым США. Не увенчалось успехом и расширение войны в феврале 1971 года американскими и южновьетнамскими войсками на территорию соседнего Лаоса. Оглядываясь назад, Киссинджер назвал вторжение в Лаос «великолепным проектом на бумаге. Его главный недостаток, как показали события, заключался в том, что он никоим образом не соответствовал вьетнамским реалиям».87

Для американцев дома тоже произошла трагедия. Демонстрации против распространения войны на Камбоджу вспыхнули в университетских городках по всей стране. Национальные гвардейцы и полиция убили четырех студентов в Кентском государственном университете в Огайо и двух в государственном колледже Джексона в штате Миссисипи. Сотни университетских городков закрылись на несколько дней. Члены кабинета Никсона защищали демонстрации, но большинство американцев обвинили в стрельбе в Кентском государственном не Национальную гвардию, а студентов. Такой антагонизм по отношению к протестующим усилился из-за сообщений в новостях летом 1970 года о антивоенных радикалах, таких как «Синоптики», которые взорвали полицейское управление и Банк Америки в Нью-Йорке, и четверых, которые взорвали Исследовательский центр математических исследований армии в Университете Висконсина, в результате чего погиб студент. Двести нью-йоркских строителей, которых называли парнями из башен-близнецов, потому что они работали над новым Всемирным торговым центром, напали на студенческую демонстранцию, скандируя: «До конца, США!» и «Америка: любите ее или оставьте ее!» Никсон похвалил то, что он назвал «жестким патриотизмом». 4 июля Белый дом спонсировал «День чести Америки» с участием Боба Хоупа и хора Мормонской Скинии. Тем не менее, что касается вопроса о войне, рейтинг одобрения президента упал до 31 процента. Никсон вывел войска США из Камбоджи, но чтобы отомстить своим внутренним оппонентам, он разрешил спецслужбам шпионить за американскими гражданами, вскрывая почту и прослушивая телефоны.88

Опросы показали, что 71 процент населения считал, что Соединенные Штаты совершили ошибку, отправив войска во Вьетнам. Разгневанные сенаторы, с которыми не консультировались по поводу эскалации в Камбодже, проголосовали за отмену резолюции по Тонкинскому заливу в июне 1971 года. Газета «Нью-Йорк таймс» начала публиковать секретную историю участия США во Вьетнаме, подготовленную Министерством обороны и обнародованную аналитиком Дэниелом Эллсбергом. Исследование, получившее название «Документы Пентагона», объемом в 7000 страниц выявило ошибочный процесс принятия решений. Это также показало, что администрации Кеннеди и Джонсона неоднократно вводили Конгресс и общественность в заблуждение относительно войны. Ссылаясь на проблемы национальной безопасности, президент Никсон попытался заблокировать публикацию документов Пентагона, но Верховный суд постановил, что документы не представляют угрозы национальной безопасности и что «Таймс» имеет право публиковать их в соответствии с защитой свободы прессы Первой поправкой. Администрация арестовала Эллсберга, но позже обвинения были сняты из-за неправомерных действий правительства. Было обнаружено, что секретная группа Белого дома, известная как «сантехники», проникла в кабинет психиатра Эллсберга, чтобы украсть компрометирующую информацию о человеке, которого администрация хотела осудить за акты заговора, шпионаж и кражу государственной собственности. В июне 1972 года арест «сантехников» во время их взлома штаб-квартиры Национальной демократической партии в Уотергейтском комплексе в Вашингтоне положил начало расследованию журналистами и Конгрессом незаконной деятельности Белого дома Никсона, известному как Уотергейтский скандал.

АДМИНИСТРАЦИЯ ТЕМ ВРЕМЕНЕМ ИЗВЛЕКЛА выгоду из одной вьетнамской проблемы, которая, казалось, объединяла всех: военнопленные. Из 2273 американцев, которые числились военнопленными или пропавшими без вести в бою, около половины, как известно, были убиты в бою, но их тела так и не были найдены. Эта печальная реальность войны была верна для 78 750 американцев, которые воевали во Второй мировой войне и до сих пор числятся пропавшими без вести, хотя останки каждый год обнаруживаются в Европе. Большинство из 587 военнопленных, удерживаемых Северным Вьетнамом, были сбитыми летчиками. Они подвергались пыткам со стороны северных вьетнамцев, которые выставляли своих пленников напоказ как символы американской уязвимости. В мае 1969 года министр обороны Мелвин Лэрд начал кампанию «Предай гласности», обвинив Северного Вьетнама и Вьетконг в нарушении Женевской конвенции о гуманном обращении с военнопленными. В Северном Вьетнаме захваченный в плен летчик ВМС Джон С. Маккейн III, сын адмирала Маккейна, получил улучшенное лечение после двух с половиной лет жестокого обращения, которое, по его мнению, было результатом пристального внимания к военнопленным.89

В заявлениях администрации военнопленные, а не явно коррумпированные и некомпетентные южновьетнамцы, теперь представляли тех, за чье спасение боролись американцы. Сотрудники по связям с общественностью из Министерства обороны и государственного департамента организовали семьи военнопленных, которые провели пресс-конференции с политическими лидерами. Организация «Мы едины», возглавляемая техасским миллионером Х. Россом Перо (директором Фонда Ричарда М. Никсона), организовала торжественные мероприятия с участием семей, политиков и знаменитостей. Самым успешным продвижением кампании за военнопленных/пропавших без вести стала продажа браслетов с выгравированным именем американского военнопленного или пропавшего без вести. К 1973 году от четырех до десяти миллионов американцев, включая президента Никсона, генерала Уэстморленда, Боба Хоупа, Чарльтона Хестона, Билла Косби, Джонни Кэша, а также Сонни и Шер Боно, носили браслеты, которые они обещали не снимать, пока их военнопленный или пропавший без вести не будет возвращен домой или найден мертвым. Не все американцы согласились с тем, что администрация использовала проблему военнопленных для оправдания продолжения войны. Антивоенные активисты и некоторые семьи военнопленных утверждали, что прекращение войны - это способ вернуть всех домой. «Правда в том, что все наши сыновья во Вьетнаме - военнопленные», - написала одна мать военнопленного в «Другие матери за мир».90

Среди американцев, все еще воюющих во Вьетнаме, дисциплина снизилась по мере падения морального духа. Солдаты задавались вопросом, почему они должны рисковать своими жизнями. «Динки просто играют с нами, ждут, когда мы отправимся домой, а потом они выбьют ... из АРВН», - сказал стрелок репортеру Дональду Кирку для его статьи в журнале «Нью-Йорк Таймс» «Кто хочет быть последним американцем, убитым во Вьетнаме?».91 Малые подразделения «заваливали» миссии, подавая поддельные рапорты, оставаясь в безопасных местах. Участились откровенные мятежи. Рядовые совершали нападения, называемые «фраггинг», на офицеров, которые отдавали приказы об опасных операциях («осколочная», офицерам и сержантам закидывали в палатку или гальюн гранату, не оставляя после себя улик, прим. перев.). «Офицеры боятся вести своих людей в бой, и люди не пойдут за ними», - сказал генерал Абрамс в 1971 году. «Господи Иисусе! Что случилось?»92 Злоупотребление наркотиками и расовые конфликты среди американских военнослужащих в тыловых районах участились. Боевые подразделения испытывали мощные узы доверия, независимо от расовых и этнических различий, вспоминали Чарли Трухильо, чикано из Калифорнии, и лейтенант Винсент Окамото, американец японского происхождения, родившийся в лагере для интернированных во время Второй мировой войны. Но они оба признали повсеместный расизм, направленный американцами против вьетнамского народа, которому они должны были помогать.93

К моменту окончания призыва в январе 1972 года многие американские солдаты не поддерживали войну, в которой они сражались. Медик Уэйн Смит вспоминал, что видел кольцо пацифиста на руке мертвого солдата, лежащего в мешке для трупов. По дороге домой в Род-Айленд он обнаружил, что ненавидит Америку, где его друзья говорили о свиданиях и походах на пляж, в то время как во Вьетнаме люди сражались и умирали. «Я ненавидел нашу материалистическую поверхностность и наше безразличие», - вспоминал он. Смит вновь внесен в список, чтобы он мог оказывать медицинскую помощь вьетнамцам. Двадцать тысяч ветеранов присоединились к «Ветеранам Вьетнама против войны». Антивоенные ветераны организовали демонстрацию в Вашингтоне в апреле 1971 года, где несколько сотен человек собрались на ступенях Капитолия и одну за другой выбросили свои медали. С их длинными волосами и неряшливой униформой ветераны, некоторые на костылях и в инвалидных креслах, не соответствовали традиционному образу американских солдат, возвращающихся с войны. «Сынок, я не думаю, что то, что ты делаешь, хорошо для солдат», - сказала одному ветерану делегат, присутствовавший на съезде «Дочерей американской революции». «Леди, мы и есть солдаты», - ответил он. К разочарованию администрации, телевизионные сети показали трогательные интервью с антивоенными ветеранами, чьи голоса надломились, когда они говорили о погибших приятелях.94

Более разрушительной была история о самом печально известном злодеянии, совершенном американцами во Вьетнаме, - резне в Май Лай (Сонгми — прим. перев.). Летом 1971 года лейтенант Уильям Келли из Уэйнсвилла, Северная Каролина, был признан виновным в двадцати двух убийствах, совершенных в марте 1968 года. Рота «Чарли», первого батальона двадцатой пехотной бригады 23-й пехотной дивизии «Америкал», высадилась в 8:00 утра за пределами деревни, известной американцам как Май Лай. В этом районе, объявленном зоной свободной для огня, были расклеены листовки с предупреждениями о том, что все не-вьетконговцы должны бежать. Ожидая сопротивления, рота «Чарли» вошла в деревню, стреляя, и к полудню убила все живое, свиней, кур и 504 человека. Единственной жертвой в США было одно огнестрельное ранение в ногу, нанесенное самому себе. Армия скрыла этот инцидент. В пресс-релизе, распространенном в ходе «Пятичасового безумия», сообщалось: «В ходе сегодняшней акции войска дивизии «Америкал» уничтожили 128 врагов близ города Куанг Нгай».95 Недавно уволенный в запас бортстрелок вертолета по имени Рон Райденхор, который слышал, как люди из роты «Чарли» описывали то, что они сделали, сорвал сокрытие, написав письмо в руководство армии и нескольким членам Конгресса с просьбой провести расследование. Расследование Генерального инспектора армии привело к тому, что лейтенант Келли был арестован в сентябре 1969 года.96

Реакция людей на сообщения о резне в Май Лай была разной. Движение за мир назвало убийство мирных жителей доказательством плохой войны. Резня подтвердила опасения некоторых американцев по поводу того, что их войска превратились в аморальных убийц. Другие настаивали на том, что Май Лай был прискорбным исключением, и возмущались применением ярлыка «детоубийца» ко всем солдатам. Этот инцидент настолько бросил вызов преобладающему мнению об американских бойцах, что многие стали искать оправдания. Никсон сказал Киссинджеру, что резня произошла из-за того, что «этих мальчиков» «убивали женщины, которые носили это барахло в своих сумках». Адвокат Келли защищал его, говоря, что это был случай стрелять или быть застреленным в борьбе с коммунистами. Те, кто чувствовал, что реальная ответственность лежит на начальстве, отдававшем приказы, рассматривали Келли как козла отпущения.97

В течение года суда над Келли антивоенные умеренные объединились с профессионалами в области рекламы, чтобы организовать кампанию под названием «Не продавайте войну». Они разработали первоклассную печатную рекламу, радиопостановки и телерекламу стоимостью около миллиона долларов, призывающую граждан написать своему конгрессмену с требованием, чтобы войска вернулись домой к 31 декабря 1971 года. В 1972 году в рамках кампании были показаны телевизионные рекламные ролики, в которых актеры Генри Фонда и Джеймс Уитмор призывали американцев действовать ответственно и положить конец разрушению Вьетнама. Фонда, ветеран Второй мировой войны, которого хвалили за его выступления в роли Авраама Линкольна, Тома Джоуда, Уайатта Эрпа и мистера Робертса, говорил прямо в камеру:

- Когда я был ребенком, я по-настоящему гордился этой страной. Я думал, что это страна, которая заботится о людях, независимо от того, кто они и откуда родом. Но теперь, когда я вижу, что моя страна вовлечена в бесконечную войну, кнопочную войну, в которой американские пилоты и электронщики убивают тысячи азиатов, даже не видя, кого они убивают... когда я вижу, как мы каждую неделю наращиваем тоннаж бомб, сброшенных на Индокитай... тогда я не больше не чувствую такой гордости. Потому что я думал, что это то, что делают плохие страны... не моя страна. Что вы можете с этим поделать? Что ж, это все еще демократия, не так ли?98

В отличие от Второй мировой войны, когда кинозвезды, рекламодатели, университетские профессора, спортсмены и средства массовой информации объединились с правительством, чтобы поднять моральный дух, война во Вьетнаме привела к расколу. Возмутительным в глазах многих американцев был визит актрисы Джейн Фонды, дочери Генри, во Вьетнам. Вместе с актером Дональдом Сазерлендом она создала антивоенную труппу, которая гастролировала по военным лагерям США в качестве альтернативы одобренным Пентагоном выступлениям Объединенной организации обслуживания вооруженных сил. В июле 1972 года она посетила Ханой, где ее сфотографировали с зенитным орудием, сбившим американских летчиков, с которыми, по ее словам, обращались хорошо. В дополнение к тому, что Фонда ошибалась в отношении военнопленных, она нарушила всевозможные традиции, воплощенные Бетти Грейбл, о роли привлекательных кинозвезд в военное время. Также чемпион по боксу в супертяжелом весе Мухаммед Али не пошел по стопам чемпиона времен Второй мировой войны Джо Луиса. Когда Али отказался быть призванным в 1967 году, он был лишен чемпионского титула и приговорен к тюремному заключению. В 1971 году Верховный суд отменил его обвинительный приговор за уклонение от призыва, и он вернулся в бокс, став героем для одних и злодеем для других. Также противоречивым было количество профессиональных спортсменов в Национальной гвардии или резервных подразделениях, что позволяло «удачливым сыновьям» и тем, у кого были связи, избежать поездки во Вьетнам.99

Рейтинг одобрения Никсона вырос, поскольку администрация привлекла внимание к своим внешнеполитическим успехам, а не к Вьетнаму. В феврале 1972 года Никсон стал первым президентом, посетившим Китай, а в мае он отправился в Советский Союз. Чтобы продемонстрировать эти достижения, Никсон и Киссинджер совместили секретные поездки с неожиданными объявлениями, организовав дипломатические церемонии на потрясающем фоне. В марте Северный Вьетнам начал крупное наступление, чтобы продемонстрировать, что вьетнамизация не работает; единственной альтернативой были серьезные переговоры или новая война. Девяносто пять тысяч американских военнослужащих все еще находились во Вьетнаме, но только 6000 были боевыми подразделениями. Уменьшению американского присутствия на земле противостояло увеличение на море и в воздухе. Соединенные Штаты осуществили массированные бомбардировки, минирование гавани Хайфон и морскую блокаду. В то же время репортажи из Вьетнама сократились без прикрытия наземных войск. Воздушное наступление проводилось в обстановке секретности с авианосцев или баз на Гуаме и Филиппинах. В прошлом чиновники пытались убедить журналистов, заметил корреспондент Малкольм Браун. «Теперь они не беспокоятся. Они просто замораживают нас».100

После нескольких месяцев переговоров американцы и Северный Вьетнам, казалось, достигли компромисса в 1972 году. Согласно его условиям, американские войска должны были быть выведены, Север должен был вернуть американских военнопленных, северовьетнамским войскам было разрешено остаться на Юге, а политическое урегулирование должно было быть разработано Вьетконгом, правительством Южного Вьетнама и представителями нейтральных стран. Вашингтон не рассчитывал на возражения правительства Тхьеу, которому больше всего было что терять. Никсон отправил на Юг военную технику на сумму в миллиард долларов и пообещал, что если Северный Вьетнам нарушит соглашение, Соединенные Штаты нанесут ответный удар. Кроме того, американцы разбомбили Север, сбросив за несколько недель больше тонн бомб, чем за период с 1969 по 1971 год. Так называемая рождественская бомбардировка 1972 года вызвала споры как внутри страны, так и за рубежом. Хотя Никсон и Киссинджер утверждали, что бомбардировки вынудили Ханой уступить, они были теми, кто принял условия, которые они отвергли перед Рождеством. Помощник Киссинджера, Джон Негропонте, выразил это так: «Мы бомбили Северный Вьетнам, чтобы заставить его согласиться на наши уступки».101

Осознавая, что мирный договор от января 1973 года был не таким, как прогнозировал Белый дом, официальные лица стремились создать видимость того, что так оно и должно было быть. Помощник Белого дома Патрик Бьюкенен составил проект послания из четырех частей, в котором кратко излагались темы переупакованного конфликта. Во-первых, Никсон, при поддержке молчаливого большинства, проявил «мужество, твердость и мудрость, чтобы принимать трудные решения и доводить их до конца». Во-вторых, критики в Конгрессе, университетах и средствах массовой информации, наряду с активистами движения за мир на улицах, затянули войну, выступая за то, чтобы Соединенные Штаты сокращали присутствие и бежали, бесчестное решение, которое привело бы к более длительной войне, в которой вьетнамцам пришлось бы сражаться без американской помощи. В-третьих, Соединенные Штаты достигли главных целей войны: возвращения американских военнопленных, независимости Южного Вьетнама и сохранение авторитета Америки, «что важно не только для нашего национального самоуважения, но и для нашей дальнейшей роли как силы, борющейся за мир во всем мире». В-четвертых, январское соглашение было улучшением по сравнению с октябрьским мирным соглашением, правительство Тхьеу не было брошено, а декабрьские бомбардировки Ханоя вынудили другую сторону вернуться за стол переговоров и добились от них уступок. Целью Белого дома было заверить американцев в том, что президент Никсон и Соединенные Штаты выступают за честь, силу и мир.102

После того как во время президентства Никсона во Вьетнаме погибло более 20 000 американцев, Соединенные Штаты вышли из войны. Однако мирный договор не разрешил конфликт; вьетнамцы продолжали сражаться. «Пятичасовое безумие» в Сайгоне дало свое последнее представление с американским актерским составом, сообщало «Тайм» в феврале 1973 года. «Что ж, возможно, мы не были идеальны», - признал армейский майор Джере Форбус, - «но мы пережили мюзикл «Скрипач на крыше»». Оглядываясь назад, Барри Зортиан, который стал вице-президентом «Тайм Инк.», признал, что брифинги предоставляли неполную или неточную информацию. Репортеры отметили, что их доступ на места часто позволял оспаривать официальные брифинги. Они отметили, что теперь, когда южновьетнамцы полностью контролируют прессу и готовы приостановить аккредитацию, нападать на репортеров и уничтожать их оборудование, освещать войну будет сложнее.103

Администрация начала операцию «Возвращение домой», объявив, что она вернет домой каждого из 587 военнопленных. Пятьдесят пять сотрудников Пентагона по связям с общественностью готовили людей к их возвращению к жизни в Америке 1970-х годов, объясняя мужскую моду на расклешенные брюки и рубашки пастельных тонов, освобождение женщин и Суперкубок. Когда военнопленных спрашивали, кто выиграл войну, офицеры должны были ответить: “Южный Вьетнам не проиграл, а Северный Вьетнам не выиграл”. Отметив, что офицеры готовили военнопленных к тому, что говорить публично, обозреватель «Ньюсвик» Шана Александер сочла ироничным, что после многих лет плена военнопленные «стали заложниками пропаганды».104 Для своих репортажей об операции «Возвращение домой» телеканалы использовали специальные логотипы: у «Си-Би-Эс» был американский флаг, оплетенный колючей проволокой, «Эй-Би-Си» показал голубя с флагом, а у «Эн-Би-Си» был машущий рукой солдат. Прибытие домой было трогательным ритуалом. Были расстелены красные ковровые дорожки, выстроен почетный караул, и толпа размахивала флагами. Вернувшиеся пленные появились в униформе у дверей самолета, отдали честь и спустились по лестнице. Родители, жены и дети выбежали вперед, и зрители увидели, как бывшие военнопленные сбросили свою жесткую военную выправку и снова превратились в сына, мужа и отца, когда все со слезами на глазах обнялись. Эверетт Альвераз, вернувшийся после восьми лет и шести месяцев плена, сказал: «Да благословит Бог президента и да благословит Бог вас, мистер и миссис Америка». Другой офицер сказал: «Мы отправились во Вьетнам, чтобы выполнить работу, которая должна была быть выполнена. Президент Никсон с честью вернул нас домой». «Тайм» назвала их возвращение «необходимым тонизирующим средством для Америки» и «подтверждением веры». Как выразился репортер «Эн-Би-Си» Джефф Перкинс, «Возвращение пленных, похоже, единственное, что произошло во Вьетнаме и заставило всех американцев, наконец, бесспорно, почувствовать себя хорошо».105

И было не так уж много поводов для хорошего самочувствия. После войны Судного дня 1973 года между Израилем и Египтом нефтедобывающие страны подняли цены на нефть на 400 процентов, прежде чем ввести эмбарго на поставки. Рост цен, высокий уровень безработицы и издержки войны способствовали экономическому спаду в 1970-х годах. Поскольку транслируемые по телевидению слушания по Уотергейту привлекли больше зрителей, чем дневные мыльные оперы, Конгресс подтвердил свои полномочия во внешней политике, резко сократив помощь Южному Вьетнаму. В ноябре законодатели приняли Закон о военных полномочиях, который требовал от президента уведомить Конгресс в течение сорока восьми часов о развертывании войск и вывести их через шестьдесят дней, если он не получит одобрения Конгресса. Когда Никсон ушел в отставку, чтобы избежать процедуры импичмента в августе 1974 года, новый президент Джеральд Р. Форд попытался восстановить благопристойность в офисе, но он не смог исцелить страну. В том году лауреат премии «Оскар» за лучший документальный фильм, антивоенный фильм под названием «Сердца и умы» (1974), прикованный к инвалидному креслу ветеран Роберт Мюллер объяснил, что больше всего ранило исчезновение его гордости за то, что он морской пехотинец и американец.106

Во Вьетнаме конец войны наступил раньше, чем ожидалось, поскольку Южный Вьетнам пал под натиском коммунистических войск. В апреле 1975 года американские военные эвакуировали посольство США в Сайгоне на вертолете. Одним из последних выбрался шестидесятиоднолетний Кейс Бич из «Чикаго Дейли Ньюс». Бич сообщил, что он был среди обезумевшей толпы, умолявшей допустить его в безопасное место на территории посольства. Морские пехотинцы перетащили его через стену посольства, получив приказ хватать американцев первыми, граждан третьих стран - вторыми, а вьетнамцев - последними. Бич объявил падение Южного Вьетнама концом «самой унизительной главы в американской истории». На борту американского десантного корабля «Окинава» капитан Стюарт Херрингтон и подполковник Х.Г. Саммерс почувствовали себя преданными. Получив приказ содействовать эвакуации, они сообщили вьетнамцам, как им самим было сказано, что все находящиеся в комплексе будут вывезены самолетом. Вместо этого они оставили после себя 500 человек. «Мы подвели эту страну до самого конца», - заключил измученный Саммерс. Американские войска эвакуировали 70 000 человек в последний день, но оставили позади миллионы южновьетнамцев, которые бежали. Кто-то умер, кто-то оказался в лагерях беженцев, а тысячи приехали в Соединенные Штаты.107

ОБШИРНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ, проведенное американскими военными и гражданскими учеными о том, что пошло не так в Юго-Восточной Азии, показало, что американская политика, как выразился Киссинджер, не учитывала реалии на местах. Официальная версия холодной войны вдохновила на поддержку войны во Вьетнаме, но она ввела в заблуждение политиков. «Теория домино», которая объясняла, что американцы должны сражаться с коммунистами во Вьетнаме, чтобы им не пришлось сражаться с ними дома, оказалась неверной. Не оправдалось и предположение, что демонстрация американской военной мощи убедит отступить вьетнамских коммунистов. Администрации Эйзенхауэра, Кеннеди, Джонсона и Никсона заявили, что они нацелены на создание независимого Южного Вьетнама. Чего на самом деле хотел Вашингтон, так это послушного Южного Вьетнама, который следовал бы политике США. Как заметил Тхьеу после парижских мирных переговоров, «когда американцы хотели войти, у нас не было выбора, и теперь [когда] они готовы уйти, у нас нет выбора».108 На протяжении всего этого американские лидеры были озабочены в первую очередь имиджем Соединенных Штатов. Сначала американские лидеры заявили, что Соединенные Штаты должны вмешаться во Вьетнам, чтобы выполнить свою роль лидера Свободного мира. По мере того как все больше американцев убеждались в том, что война была ошибкой, лидеры заявляли, что Соединенные Штаты не могут уйти, не потеряв своей глобальной репутации. В конце концов, «война как результат» не способствовала укреплению престижа США, но нация оставалась сверхдержавой.

Дома военная пропаганда способствовала созданию неразберихи. Предпочитая не привлекать слишком много внимания общественности к конфликту в Юго-Восточной Азии, информационная группа Белого дома с самого начала знала, что пристальное внимание к правительству Сайгона и потерям среди гражданского населения не вызовет поддержки тыла. Вместо этого они практиковали управление новостями с помощью операции «Максимальная откровенность» и кампании «Прогресс». Телевизионные репортажи первоначально представляли конфликт как состязание Холодной войны между свободой и коммунизмом. В нем содержались сочувственные интервью с молодыми солдатами и оптимистичные заверения генерала Уэстморленда. Чиновники подчеркивали позитивное и устраняли негативное, пока события не доказали обратное и они не потеряли доверие. Когда консенсус времен Холодной войны развалился, решение президента Никсона состояло в том, чтобы переопределить войну с помощью таких лозунгов, как «мир с честью» и «молчаливое большинство». Никсон разыграл разногласия в тылу, представив себя твердолобым экспертом по Холодной войне, которому можно доверять, чтобы он знал, что лучше для страны. Хотя Никсон отвлек внимание от самого Вьетнама, он не мог оправдать продолжающееся там участие США. Его заявление о том, что США войска были вовлечены в «одно из самых самоотверженных предприятий в истории наций», не объясняло почему.

Джонсон и Никсон использовали средства массовой информации для продвижения своей политики, а затем обвинили их в том, что они настроили людей против войны. Поступая таким образом, они избегали признания провалов политики США и растущего недоверия к официальным заявлениям. Это обвинение также игнорировало то, насколько благосклонным было освещение войны в средствах массовой информации. Тем не менее, опросы показали, что у общественности были серьезные опасения по поводу войны до наступления Тет, когда Кронкайт объявил ее тупиковой, а зрители увидели ряды мешков для трупов на своих телеэкранах. Разрыв в достоверности возник из-за того, что в своей стратегии управления новостями официальные лица полагались на то, чтобы донести до американцев то, как они должны были относиться к войне, а не то, что происходило на самом деле. Телевизионные репортажи в течение большей части времени дополняли такую стратегию. «Главное не само событие, а необходимость его описать», - отметил критик Майкл Арлен, - «и описать его таким образом, чтобы люди чувствовали то, что вы хотели бы, чтобы они чувствовали по этому поводу».109

Урок, по словам Никсона, состоял в том, что президент должен овладеть искусством манипулирования средствами массовой информации, не подавая виду, что делает это. Создав Управление коммуникаций Белого дома и увеличив число людей, имеющих опыт работы в области связей с общественностью и рекламы в его штате, он расширил возможности исполнительной власти передавать свои идеи с помощью драматических образов. В то же время он использовал секретность, как Кеннеди и Джонсон, чтобы скрыть политику от общественности. Его преемники будут еще больше полагаться на эмоциональные визуальные эффекты и ограничения средств массовой информации, чтобы формировать восприятие новостей о войне гражданскими лицами. В этом стремлении они заручились бы сотрудничеством зрителей, заметил Малкольм Браун. «Честный репортаж - это последнее, чего хочет большинство людей, когда речь идет о войне», - утверждал корреспондент-ветеран. «Война это гремящий хороший театр, в котором подбадривать хозяев поля половина удовольствия».110

Когда выступление во Вьетнаме закончилось плохо, президент Форд и госсекретарь Киссинджер призвали американцев двигаться дальше и не зацикливаться на этом. Как отмечает историк Дэвид Андерсон, для некоторых это было трудно сделать. Мемориал ветеранов Вьетнама, также известный как Стена, посвященный в Вашингтоне в 1982 году, служил местом признания утраты и боли. Архитектор Майя Лин спроектировала рану в земле с 58 000 именами, выгравированными на черном отполированном граните, как заживший шрам. Росс Перо, который выступал против нетрадиционного дизайна Лин, спросил архитектора, не думает ли она, что ветераны могли бы предпочесть что-то более радостное, например, парад возвращения домой. Лин пришла к выводу, что ветераны нуждаются в признании в обоих отношениях. Точно так же, как солдаты служили символами для тех, кто поддерживал войну и выступал против нее, так и ветераны будут служить ей, часто способами, которые отрицали их индивидуальность и диапазон мнений. Из-за официальных манипуляций, популярных фильмов и преобладающего духа недоверия целых 69 процентов американцев в 1991 году считали, что американские военнопленные все еще находятся в плену во Вьетнаме. Два ветерана, сенатор и бывший военнопленный Джон Маккейн и сенатор и бывший представитель организации «Ветераны Вьетнама против войны» Джон Керри, провели полуторагодичное двухпартийное расследование, которое пришло к выводу, что военнопленных в Юго-Восточной Азии не осталось.111

Война во Вьетнаме бросила вызов представлениям американцев об их идентичности и предназначении. Те, кто не желал признавать, что вьетнамцы загнали Соединенные Штаты в тупик, возлагали вину за неудачу на антивоенное движение, Конгресс, гражданское руководство, военных планировщиков или средства массовой информации. В 1980-х годах президент Рональд Рейган назвал войну поражением «благородного дела», нанесенным самим себе. В фильме 1985 года «Рэмбо: Первая кровь, часть II» ветеран Вьетнама Джон Рэмбо, которого играет Сильвестр Сталлоне, с горечью спрашивает: «Сможем ли мы победить на этот раз?» Напротив, телевизионный хит, сериал «M*A*S*H», действие которого происходило в Корее, показал войну как абсурдную и смертельно опасную трату времени. В то время как Соколиный Глаз и Траппер отвергали войну как бесполезную, Рейган и Рэмбо прославляли победу и единство тыла. Ни в одной из версий не учитывалось замечание генерала Киннарда: «Не было достаточного гражданского участия с точки зрения постановки важных вопросов о том, что мы на самом деле делали во Вьетнаме».112 Тем не менее, с точки зрения лидеров США, было слишком много гражданского участия — студентов, матерей, религиозных лидеров, ветеранов, актеры, спортсменов и других, кто выступал против войны.

Как заметил Джон Чанселлор в 1965 году, Вьетнам было трудно продать. «Возможно, поэтому нам следует попытаться подражать британцам 19-го века и попытаться заручиться своего рода общей приверженностью и поддержкой американского народа, а не конкретной приверженностью и поддержкой Вьетнама», - предложил Чанселлор. «Психология «Это долгосрочное предложение - мы мировая держава и привязаны к такого рода вещам» на самом деле может принести больше утешения американскому народу, чем определение борьбы как острой конфронтации».113 Чтобы получить «общую приверженность» для «этого что-то в этом роде» лидеры столкнулись бы по крайней мере с двумя проблемами. Во-первых, подражая имперской Британии как мировой державе, им пришлось бы пересмотреть традиционное мнение американцев о том, что сторона империи - это неправильная сторона. В своих мемуарах «Слухи о войне» ветеран Вьетнама Филипп Капуто вспоминал о неприятном ощущении, что, обыскивая хижины людей, он и его люди вели себя как «громилы в красных мундирах», а не как «всеамериканский хороший парень Джи Ай Джоуз». Во-вторых, чиновникам пришлось бы бороться с разочарованием общественности в войне и пропаганде. «Самый большой урок, который я извлек из Вьетнама, - это не доверять заявлениям правительства», - сказал сенатор Фулбрайт. Убеждение, что война «абсолютно ни на что не годна», стало известно как вьетнамский синдром. Чтобы применить решение Чанселлора, правительственным лидерам пришлось бы преодолеть общественное нежелание войны.114

КОГДА ОН НАЧАЛ ОПЕРАЦИЮ «ИРАКСКАЯ СВОБОДА» в марте 2003 года, президент Джордж У. Буш заявил, что война сделает американцев более безопасными, а иракцев - свободными. Подобные утверждения маскировали истинную цель: расширение влияния США на Ближнем Востоке. Через несколько месяцев после теракта, совершенного исламскими экстремистами в сентябре 2001 года, президент решил вторгнуться в Ирак, чтобы отстранить от власти диктатора Саддама Хусейна и превратить страну Персидского залива в надежного союзника. Официальные лица выдвинули множество причин, по которым американцы должны воевать, призванных заручиться поддержкой войны по выбору. Их мастерское продвижение операции «Иракская свобода» изначально маскировало ошибочные данные разведки и неумелое планирование оккупации. Катастрофические результаты заставили многих американцев захотеть получить реальные ответы на вопрос, почему они воевали в Ираке.

Следуя по стопам Мак-Кинли, Вильсона, Рузвельта, Трумэна и Джонсона, Буш описал ее как столкновение между цивилизацией и варварством. Как и его предшественники, президент превозносил американскую миссию. «Соединенные Штаты воспользуются этой возможностью, чтобы распространить преимущества свободы по всему миру», - объявил Буш в сентябре 2002 года. «Мы будем активно работать, чтобы принести надежду на демократию, развитие, свободные рынки и свободную торговлю во все уголки мира». Для достижения этой цели, заявил он, американцы должны противостоять врагу на разбросанных полях сражений от Филиппин до Северной Африки. Террористы стремились построить радикальную исламскую империю от Испании до Индонезии, объяснил он в 2005 году. «И мы должны признать Ирак центральным фронтом в нашей войне с терроризмом».1

Пропаганда войны в Ираке опиралась на успехи войны в Персидском заливе 1991 года. После вторжения Ирака в Кувейт в августе 1990 года президент Джордж Буш-старший, отец Джорджа У. Буша, умело организовал международную коалицию, посвященную освобождению Кувейта. Он добился поддержки операции «Буря в пустыне» у себя дома, сравнив Саддама Хусейна с Адольфом Гитлером, что опровергло описание иракского лидера как бенефициара американской политики во время ирако–иранской войны 1980-х годов и использование позже дискредитированной истории о зверствах, когда иракские солдаты выбрасывали кувейтских младенцев из инкубаторов. С призывом «поддержать войска» гражданские и военные чиновники сосредоточили внимание на американских воюющих мужчинах и женщинах как на историях, представляющих человеческий интерес, а не на инструментах внешней политики, направленной на поддержание порядка в Персидском заливе. Преисполненный решимости не проиграть еще одну войну на телевидении, Пентагон использовал широкий контроль, чтобы убедиться, что зрители видят позитивные изображения чистой, высокотехнологичной войны, хотя на высокоточное оружие, показанное на военных брифингах, приходилось всего 10 процентов сброшенных бомб. Джон Рендон, который называл себя «информационным воином и менеджером восприятия» в ЦРУ и Пентагоне, организовал сотни кувейтцев, размахивающих маленькими американскими флагами, когда они приветствовали своих американских освободителей. В конце быстрого и победоносного конфликта президент отпраздновал исчезновение «вьетнамского синдрома», термина, обозначающего нежелание американцев вступать в войну. Неправильный урок был извлечен из Вьетнама, заключил Барри Зортиан, бывший представитель правительства США в Сайгоне. «Урок Вьетнама, - сказал он комитету Сената в 1991 году, - заключается в острой необходимости точного и заслуживающего доверия освещения как правительством, так и средствами массовой информации, которые вместе представляют общественности полную картину, а не полагаются на представление по существу только одной стороны».2

Администрация Буша координировала свою пропагандистскую кампанию, расширяя методы управления новостями, использовавшиеся в прошлом. По словам Скотта Макклеллана, который занимал пост пресс-секретаря с 2003 по 2006 год, сотрудники отдела коммуникаций Белого дома боролись за то, чтобы «перехватить медиа-наступление» и «выиграть каждый цикл новостей». Гордясь своей «железной дисциплиной сообщений», чиновники использовали факты, ложь и патриотическую символику, а также цензуру для проведения «управления восприятием». Во времена ожесточенного соперничества между республиканцами и демократами они не воспользовались двухпартийным консенсусом эпохи холодной войны, а вместо этого создали видимость консенсуса. Белый дом распространил тезисы для обсуждения среди секретарей Кабинета министров, членов Конгресса, отставных генералов, экспертов аналитических центров, лоббистов, журналистов, ведущих ток-шоу на радио и интернет-блогеров. «Заставить всех петь одну и ту же песню» - такова была цель Дэна Бартлетта, директора Управления коммуникаций Белого дома, который руководил штатом из пятидесяти двух человек.3

Администрация создала собственную комбинацию пропаганды и информации, получившую название «инфоганда» благодаря комику Робу Корддри из пародийного новостного шоу «Камеди Централ Дейли Шоу».4 Используя драматические визуальные эффекты и эмоциональные призывы, чиновники использовали стратегию доверчивости, прося людей поверить в них и их политику. Например, Белый дом подготовил такое драматическое событие, как торжественное объявление о прекращении боевых действий на американском авианосце «Авраам Линкольн» в мае 2003 года. В мире связей с общественностью, писал ученый Роберт Джеколл, «создание впечатления правды вытесняет поиск истины».5 Администрация привела наиболее убедительные доводы, какие только могла, выбрав доказательства, подтверждающие ее версию, и отвергнув доказательства, которые этого не делали. «Разумное изучение различимой реальности» - это «больше не то, как на самом деле устроен мир», - объяснил помощник президента. «Теперь мы империя, и когда мы действуем, мы создаем нашу собственную реальность».6 Создавая свою собственную реальность, какой бы убедительной она ни была, американские лидеры пренебрегли реальностью на Ближнем Востоке. Как усвоили их предшественники в Юго-Восточной Азии, это им дорого обошлось.

Основные средства массовой информации, по большей части, сотрудничали с официальным управлением восприятий. В течение первых месяцев операции «Иракская свобода» 70 процентов американцев обратились к трем кабельным новостным сетям - «Си-Эн-Эн», «Эм-Эс-Эн-Би-Си» и «Фокс», которые обеспечивали прямое и непрерывное освещение событий. Согласно исследованию рынка, телевизионная аудитория предпочитала новости, которые непосредственно влияли на их жизнь, подтверждали их убеждения и которые было интересно смотреть. Конкуренция за зрителей и корпоративное давление из-за рейтингов привели к тому, что многие новостные программы ограничили освещение иностранных дел. Только десять из 800 иностранных корреспондентов, работающих в новостных организациях США, могли проводить интервью на арабском языке. Средняя продолжительность «звукового фрагмента» сократилась с сорока двух секунд в 1968 году до десяти секунд к 1988 году, что сделало сообщение об отношении более легким, чем анализ. Более того, формат «объективного» репортажа о любой истории требовал трансляции только непроверенных заявлений двух сторон дебатов, что позволяло каждой из них высказать неоспоримое и неисследованное мнение по данному вопросу. Представление о том, что было только две стороны, уже упростило историю; как правило, одной из сторон была бы версия администрации. Чтобы привлечь более конкретную аудиторию, новостные программы начали использовать агрессивных, самоуверенных личностей, чтобы привлечь внимание зрителей и сказать им то, что они хотели услышать. Названный «Эффектом Фокса» в честь популярных телевизионных новостей «Фокс», вещатели в 2003 году представили в своих новостных репортажах напористую и развлекательную смесь провоенной напыщенности. Как и в случае с желтой журналистикой в 1890-х годах, такие сенсационные новости затмевали более тонкие репортажи.7

В преддверии вторжения в Ирак немногие американцы обращали внимание на сам Ирак. В то время как они осуждали Саддама Хусейна, лишь немногие комментаторы или официальные лица обратили внимание на давние этнические и религиозные разногласия в иракском обществе. Кроме того, то, что американцы обычно видели в жителях Ближнего Востока, способствовало их дегуманизации. Классические голливудские эпопеи о пустыне противопоставляли современных, мужественных цивилизаторов запада экзотическим, злодейским арабам. В боевиках «Отряд Дельта» (1986) и «Правдивая ложь» (1994) Чак Норрис и Арнольд Шварценеггер спасали американцев от арабов, которые, казалось, заменили коммунистов в качестве обычных плохих парней. С конца 1970-х годов в новостях с Ближнего Востока появлялись скандирующие толпы, сжигающие американские флаги, захватчики заложников и террористы. Американские солдаты, как и в прошлом, использовали расовые и религиозные предрассудки, называя вражеских бойцов «песчаными ниггерами», «тряпкоголовыми» и «хаджи». В то время как официальные лица описывали иракцев как свободолюбивых жертв, которые хотели быть похожими на американцев, освещение в СМИ обычно показывало людей Ближнего Востока как бедных, жестоких и фанатично религиозных.8

Размытость новостей, пропаганда и развлечения помогли администрации продать операцию «Иракская свобода». Война казалась новым реалити-шоу, в котором должна была принять участие вся страна. С его логотипами и музыкальной тематикой в репортажах СМИ фигурировали решительные лидеры, авторитетные ведущие, отважные военные корреспонденты, прямые военные инструкторы, способные солдаты и люди дома, демонстрирующие флаги и желтые ленты. В результате одновременно велись две войны: инсценированная война, которую показывали по телевидению, и настоящая война, которая велась в Ираке. Официальная пропаганда способствовала этому феномену «двух войн», впервые проявившемуся во время войны в Персидском заливе в 1991 году. Администрация Буша, ведя глобальную войну с терроризмом, провозгласила «культуру страха», которая обеспечила эмоциональную основу для превентивной войны против Ирака.9 Проводя операцию «Иракская свобода», администрация добилась прогресса в своем ежедневном послании. Инсценированная версия войны имела успех до тех пор, пока все придерживались сценария. Но настоящая война развернулась не так, как прогнозировалось. Иракцы, в частности, не смогли сыграть отведенные им роли. Когда боевые действия не закончились, как было объявлено, общественность разочаровалась.

ПУБЛИЧНЫЕ АРГУМЕНТЫ В ПОЛЬЗУ ВТОРЖЕНИЯ В ИРАК основывались на террористических актах 11 сентября 2001 года. Девятнадцать радикальных исламских террористов захватили четыре американских авиалайнера и протаранили двумя Всемирный торговый центр в Нью-Йорке, а третьим — здание Пентагона в Вашингтоне, округ Колумбия. Четвертый потерпел крушение в Пенсильвании, потому что пассажиры, которые знали о судьбе других самолетов, боролись с угонщиками за управление. Одна пассажирка закончила свой телефонный разговор словами: «Все бегут в первый класс. Мне нужно идти. Пока».10 За восемьдесят четыре минуты погибло более 3000 человек из более чем восьмидесяти стран. Сцены крушения башен-близнецов, героизм спасателей, травмы выживших и ужас очевидцев транслировались по всему миру.

Угонщики из Саудовской Аравии, Египта, Объединенных Арабских Эмиратов и Ливана были членами «Аль-Каиды», экстремистской исламской организации, возглавляемой Усамой бен Ладеном. Соединенные Штаты и бен Ладен когда-то были на одной стороне в поддержке исламских фундаменталистов, которые сражались против Советской Армии, когда она вторглась в Афганистан в 1979 году. После войны в Персидском заливе 1991 года бен Ладен направил свой гнев на Соединенные Штаты за то, что они держали войска в Саудовской Аравии, которые, по его мнению, посягали на священную землю исламских святынь. «Аль-Каида» атаковала там американскую базу в 1996 году, взорвала бомбы в посольствах США в Кении и Танзании в 1998 году и атаковали эсминец «Коул» в Йемене в 2000 году.

Белый дом определил кризис с точки зрения американской праведности, а не с точки зрения участия США на Ближнем Востоке. «Это будет монументальная борьба добра со злом. Но добро восторжествует», - заявил президент перед Конгрессом 20 сентября. Он назвал Всемирный торговый центр и Пентагон символами свободы и демократии, а не американской экономической и военной мощи. Он назвал террористов наследниками нацистов и тоталитарных режимов. Он сказал: «Либо вы с нами, либо вы с террористами», объявив, что Соединенные Штаты не будут делать различия между террористами и теми, кто их укрывает. Президент Буш однажды перед телекамерами назвал войну с терроризмом крестовым походом, но быстро отказался от этого. Хотя термин «крестовый поход» наряду с изображениями воинов-рыцарей широко использовался во время Первой мировой войны, применительно к Ближнему Востоку, он напоминал о столетиях вторжения христиан и убийств мусульман в попытке получить контроль над Святой землей. Президент Буш обратился к американским мусульманам, посетив 17 сентября исламский центр в Вашингтоне, округ Колумбия, и попросив американцев уважать друг друга. Тем не менее, президент, возрожденный христианин, продолжал использовать религиозные термины и апокалиптическую риторику, чтобы требовать Божьих благословений на всемирную борьбу с «злодеями».11

Техасец в Белом доме, казалось, чувствовал себя так же комфортно в образах ковбоя и героя боевика. Об Усаме бен Ладене он сказал: «Я ищу его, я ищу справедливости. И на Западе, насколько я помню, есть старый плакат с надписью «Разыскивается: живой или мертвый». Первая леди Лора Буш сказала своему мужу смягчить риторику «живым или мертвым», но он этого не сделал. Сознательно или нет, президент позаимствовал кое-что из фильмов. «Не заблуждайтесь», - заявил президент. «Соединенные Штаты выследят и накажут тех, кто несет ответственность за эти трусливые действия». При этом он повторил актера Брюса Уиллиса, сыгравшего генерала, который объявил военное положение в Нью-Йорке, когда искал арабских террористов в фильме 1998 года «Осада». «Не сомневайтесь», - заявил Уиллис. «Мы выследим врага, мы найдем врага, мы убьем врага». Такие жесткие разговоры были популярны у себя дома, но они также породили ожидания драматических действий в войне, которая, как предупредил президент, будет долгой, трудной и неприятной. Целью Америки, согласно 9-й президентской директиве по национальной безопасности, было «устранение терроризма как угрозы нашему образу жизни».12

Представить президента решительным и ответственным было важной целью Белого дома Буша. Вице-президент Ричард Чейни и министр обороны Дональд Рамсфелд, служившие в Белом доме при Никсоне, верили в неоспоримую исполнительную власть. «Самый мощный инструмент, который у вас есть», - сказал Чейни, - «это способность использовать символические аспекты президентства для продвижения ваших целей и задач».13 До 11 сентября рейтинги одобрения президента Джордж У. Буша были посредственными. Комики шутили о его интеллекте, его искаженной речи, его спорном послужном списке пилота Национальной гвардии Техаса времен Вьетнама и легитимности его президентства с тех пор, как он проиграл всенародное голосование на президентских выборах 2000 года. 12 сентября в новостных статьях и телевизионных комментариях друзья и соперники президента утверждали, что он справится с этой задачей. Советник республиканца подумал: «Они перепродают продукт, который сам себя продает». Те, кто тесно сотрудничал с Бушем, чувствовали, что он стал самостоятельным президентом военного времени, где мог проявить свою силу — способность принимать быстрые и агрессивные решения, полагаясь на свои внутренние инстинкты и убеждения.14

Не желая сообщать много реальных новостей, администрация подчеркнула, что от средств массовой информации и общественности ожидают патриотизма и лояльности. За свои репортажи в течение нескольких часов после терактов 11 сентября средства массовой информации заслужили похвалу за то, что заявили о том, что они делали и чего не знали. Вскоре, однако, телевидение вернулось к спекуляциям отставных военных, экспертов в области здравоохранения об ужасающем случае доставки сибирской язвы по почте, в результате которого погибли пять американцев, и условиях в эпицентре, где находился Всемирный торговый центр. «Вы не можете отличить экспертов от «Службы телефонной экстрасенсорики»», - заметила критик Кэрин Джеймс. Официальные лица попросили телеканалы не транслировать видеозаписи бен Ладена без их предварительного редактирования. Ари Флейшер, пресс-секретарь Белого дома, сказал, что возможно, но маловероятно, что бен Ладен использовал свои видеозаписи для отправки закодированных сообщений. Его высказывания появились в новостных лентах под заголовком «Белый дом опасается, что Усама бен Ладен отправляет закодированные сообщения». Когда комик Билл Махер усомнился в том, что официальные лица назвали террористов трусами в его шоу «Неполиткорректно», Флейшер, который не видел шоу, сказал, что американцам «нужно следить за тем, что они говорят, следить за тем, что они делают». Кризис вдохновил самозваных цензоров в средствах массовой информации и политике контролировать и осуждать любое отклонение от официальной линии. Вещатели использовали множественное число от первого лица, говоря «наша внешняя политика» и «чтобы защитить нас». Белый дом заказал булавки с флажками для лацканов на 23 000 долларов, чтобы поднять национальный моральный дух; как и в администрации Никсона, булавки также сигнализировали о том, что различие «с нами или против нас» будет применяться и на внутреннем фронте.15

Белый дом почти ежедневно объявлял, что «мы добиваемся очень хорошего прогресса» внутри страны и за рубежом. Конгресс принял Патриотический акт США, который расширил полномочия правоохранительных органов и ослабил гражданские свободы, разрешив бессрочное задержание иммигрантов, обыски без судебного приказа и облегчив доступ правительства к личным записям. Министерство юстиции создало систему кратковременной информации и предотвращения терроризма (TIPS), в рамках которой почтовые работники должны были сообщать о странном поведении, а также Управление общего информирования для сбора личной информации в киберпространстве. Эта политика вдохновила сатирический заголовок «Онион»: «Свободы урезаны в защиту свободы». Генеральный прокурор Джон Эшкрофт провел пресс-конференции, заявив, что террористы планировали нанести удар по Соединенным Штатам, и попросил американцев быть бдительными. Новое Министерство внутренней безопасности объявило уровни террористической тревоги с цветовой кодировкой и организовало имитацию террористических атак, напоминающих учения гражданской обороны времен Холодной войны по всей стране. В нем американцам советовали покупать консервы и иметь наготове пластик и клейкую ленту, чтобы обезопасить свои дома. Президент и миссис Буш снимал телевизионную рекламу, призывающую американцев «жить своей жизнью», ходя по магазинам и проводя отпуск. Вспомнив, как все хотели помочь, писательница Тони Моррисон отчаялась: «Нас призывали не как граждан, а только как потребителей».16

Администрация признала, что у нее было больше проблем с поддержанием «более четкого сообщения» на внутреннем фронте, потому что, как выразился Дэн Бартлетт, «мы не контролируем, когда всплывают новые факты». Он имел в виду в отличие от представления военных действий. В этом случае послание и его создатели были «все под одной крышей в Пентагоне», сказал Бартлетт, «и мы это контролируем». В октябре 2001 года Буш объявил об операции «Несокрушимая свобода» против Афганистана, нынешней известной базы «Аль-Каиды», позаимствовав у Уинстона Черчилля: «Мы не будем дрогнем, мы не устанем, мы не поколеблемся и мы не потерпим неудачу». Впервые с момента своего создания в 1949 году НАТО сослалось на положение о взаимной обороне статьи V, чтобы объявить, что нападение на Соединенные Штаты было нападением на всех его членов. Опасаясь, что официальное участие НАТО ущемит права на свободу действий США, Буш направил заместителя министра обороны Пола Вулфовица в Европу, чтобы отклонить предложение о помощи. На своих собственных условиях Соединенные Штаты возглавили международную коалицию, к которой присоединились Великобритания, Россия, Германия и Франция. Заявление президента «Мы сплотим мир» было отмечено коллекцией торговых карточек «Несокрушимая свобода», выпущенной компанией «Топпс», в которой были представлены пожарные Нью-Йорка, немецкая полиция и президент Франции Жак Ширак. «Они дают детям чувство уверенности в том, что президент и его люди поймают плохих парней», - сказал исполнительный директор «Топпс компани» Артур Т. Шорин.17

В Афганистане администрация управляла освещением событий в новостях, проводя более ограничительную политику в отношении прессы, чем та, которая использовалась во время войны в Персидском заливе 1991 года. Мощная военная сила возглавляемой США коалиции вела «асимметричную войну» против руководящего органа Афганистана, движения «Талибан», у которого была малочисленная армия и не было военно-морского флота или военно-воздушных сил, и "Аль-Каиды", организации без гражданства, скрывающейся в пещерах. Соединенные Штаты сотрудничали с афганцами из «Северного альянса», которые вели большую часть наземных боевых действий в так называемой «опосредованной войне». Центральное командование США (ЦЕНТКОМ) не разрешило журналистам контактировать с американскими войсками, дислоцированными в странах Персидского залива, Пакистане, Узбекистане и северном Афганистане. Журналистам также не разрешалось освещать действия подразделений спецназа, которые играли ключевую роль в боевых действиях. ЦЕНТКОМ размещал корреспондентов с другими войсками на короткие периоды продолжительностью четыре или пять дней. Несмотря на эффективность, стратегия администрации в области СМИ столкнулась с некоторыми проблемами. Пресса начала подвергать сомнению противоречия, когда на одной неделе официальные лица объявили, что с Талибами покончено, а на следующей неделе они назвали талибов жесткими противниками. Когда Пентагон объявил о победоносном рейде против талибов к северу от Кандагара, телевизионные новости сообщили об этой истории в том виде, как ее получили. Только после того, как корреспонденты в Афганистане оспорили версию Пентагона, Рамсфелд признал, что американские войска убили четырнадцать афганских деревенских жителей, а не членов движения "Талибан". Военные усилия зашли в тупик в декабре 2001 года после того, как Пентагон решил не посылать войска в горы против оплота «Аль-Каиды» в Тора-Бора, и бен Ладен скрылся. Когда Соединенным Штатам не удалось схватить Усаму бен Ладена, Рамсфелд заверил американцев, что это не имеет значения, сказав: «Вы можете быть уверены, что он проводит чертовски много времени, управляя своим аппаратом».18

В то время как Рамсфелд практиковал «управление ожиданиями», администрация приступила к глобальной пропагандистской кампании, которая включала внутренний фронт. Во-первых, в Белом доме была создана служба управления внутренними новостями, возглавляемая ведущими директорами по коммуникациям Белого дома и Государственного департамента, Министерства обороны и внутренней безопасности. Эти ветераны политических кампаний и работы по связям с общественностью в «Хилл», Ноутаун» и «Дисней» встречались каждое утро, чтобы согласовать сообщение, которое будет передаваться средствам массовой информации день за днем и неделя за неделей. Описанная как преемница Управления военной информации (УВИ), группа Белого дома имела власть над ежедневными сообщениями и уровень президентского сотрудничества, намного превосходящий все, что когда-либо мог себе представить глава УВИ Элмер Дэвис. Администрация изображала талибов как “похитителей” мирной религии ислама, а американцев - как освободителей угнетенных афганских женщин. Это изображение, отмечает историк Эмили Розенберг, снова показывает Соединенные Штаты в роли мужественного спасателя, выполняющего миссию по защите подвергшихся жестокому обращению женщин и девочек.19

В знак признания успеха Усамы бен Ладена в изображении войны с терроризмом как войны против ислама, Государственный департамент начал кампанию публичной дипломатии, чтобы охватить зарубежную аудиторию, особенно в исламском мире. Он проводил опросы в мусульманских странах, чтобы выяснить, что думают люди, не для того, чтобы помочь американцам узнать о них больше, а для того, чтобы Соединенные Штаты могли более эффективно направлять свое послание. Кампания, по сути, была улицей с односторонним движением, проецирующей американский образ жизни. В нем не рассматривались вопросы, которые касались мусульман, таких как поддержка США Израиля или растущее присутствие США на Ближнем Востоке. Для распространения в исламских странах видеоролики «Общие ценности» демонстрировали счастливых американцев-мусульман на работе и дома, восхваляющих американские ценности. Посмотрев одну из таких реклам, Ахмад Имрон, студент из Индонезии, сказал: «Мы знаем, что в Америке есть свобода вероисповедания, и нам это нравится. Что нас злит, так это высокомерное поведение США в остальном мире».20

Министерство обороны объявило о создании нового Управления стратегического влияния, «чтобы более непосредственно влиять на иностранное общественное мнение о военных операциях США». Это заявление, совпавшее с новостями о ложных сообщениях Пентагона из Афганистана, вызвало обеспокоенность. В вооруженных силах чиновники по связям с общественностью и относительно новая группа «информационных воинов» разошлись во мнениях по поводу этого плана. «Проблема», - сказал бывший руководитель пресс-службы ВВС, - «заключалась в том, «что информационные воины» не видят ничего плохого в том, чтобы не говорить правду». В ответ на критику Белый дом дезавуировал любой план по дезинформации. В эфире «Эн-Би-Си» Рамсфелд заявил: «Пентагон не лжет американскому народу». Он объявил, что Управление стратегического влияния будет закрыто, но кампания по влиянию на иностранное мнение будет продолжаться.21

Летом 2002 года администрация объявила, что она примет новую внешнюю политику упреждающей войны и односторонности, «чтобы помочь сделать мир не просто безопаснее, но и лучше». Его «Стратегия национальной безопасности» содержала пересмотренную версию «Четырех свобод» Франклина Рузвельта. Он сохранил свободу слова и вероисповедания Рузвельта, но заменил свободу от страха и свободу от нужды демократией и свободным предпринимательством, более конкретными целями, которые отражали американские политические и экономические предпочтения. Определяя «свободную торговлю» как «моральный принцип», стратегия объясняла: «Если вы можете производить что-то, что ценят другие, вы должны иметь возможность продавать это им». Такое объяснение было прямым продолжением утверждения Уильяма Маккинли о том, что экспансия за рубеж означала, что фермеры среднего запада смогут продавать побольше их хорошей кукурузы.22 Чтобы оправдать замену политики сдерживания времен холодной войны на упреждение, Буш заявил: «Если мы будем ждать, пока угрозы полностью материализуются, мы будем ждать слишком долго». Когда лидер большинства в Палате представителей Дик Арми (республиканец от штата Техас) заявил журналистам, «Мы, американцы, не совершаем неспровоцированных нападений», - Белый дом попросил его воздержаться от публичных комментариев. «Америка обладает и намерена сохранить военную мощь, вне конкуренции», - заявил президент в Вест-Пойнте 1 июня. Военный бюджет США в размере почти 400 миллиардов долларов был больше, чем военные бюджеты следующих двадцати пяти стран, вместе взятых. Предполагалось, что Соединенным Штатам союзники нужны только для того, чтобы предоставлять базы и заботиться о поддержании мира. Доктрина Буша, как стала известна стратегия односторонности и упреждающего удара, предполагала, что американцы могут начать войну, когда и где захотят.23

Смелая стратегия администрации вызвала критику за рубежом и внутри страны. В новостях сообщалось, что Соединенные Штаты растратили добрую волю всего мира после 11 сентября. Европейские критики отмечали, что Соединенные Штаты проповедуют демократию, права человека и свободное предпринимательство, но не практикуют их на практике, указывая на приостановление прав арестованных подозреваемых в терроризме и корпоративные коррупционные скандалы. Иностранные лидеры также не приветствовали давление с целью поддержки политики США. «Такого рода синдром Далласа — с нами или против нас - бесполезен», - заявил министр иностранных дел Египта Адм Махер. Буш утверждал, что в войне с терроризмом у него есть власть действовать без ограничений со стороны Организации Объединенных Наций или Конгресса. Не в соответствии с Конституцией, отметил профессор права Йельского университета Брюс Аккерман в статье «Вашингтон Пост». Договоры, ратифицированные Сенатом, включая Устав ООН, являются «высшим законом Страны», который президент должен был добросовестно выполнять, сказал Аккерман. Высокопоставленные республиканцы, бывший советник по национальной безопасности Брент Скоукрофт, бывший госсекретарь Джеймс Бейкер и бывший госсекретарь Генри Киссинджер выступили против односторонности, призвав администрацию наращивать международную поддержку своей политики. Нет необходимости, ответил конгрессмен Том Делей. «Мы больше не сверхдержава. Мы супер-пупер-держава», - сказал Делэй в эфире «Фокс Ньюс». «Мы являемся лидером, который защищает свободу и демократию во всем мире. Мы являемся лидером в войне с терроризмом. Когда мы поведем за собой, другие последуют за нами».24

Хотя администрация Буша оправдывала вторжение в Ирак как ответ на теракт 11 сентября, ее политика имела более глубокие корни. После войны в Персидском заливе 1991 года цель «довести дело до конца» или отстранить Саддама Хусейна от власти продвигалась видными неоконсерваторами, такими как Чейни, Рамсфелд и Вулфовиц. Чтобы добиться увеличения численности вооруженных сил и проведения более жесткой линии в отношении Ирака, они в 1997 году организовали проект «Новый американский век». Она лоббировала в Конгрессе принятие Закона об освобождении Ирака, в котором говорилось, что «политикой Соединенных Штатов должна быть поддержка усилий по отстранению от власти режима, возглавляемого Саддамом Хусейном». Подписанный президентом Биллом Клинтоном закон санкционировал выделение девяноста семи миллионов долларов на американское военное снаряжение и подготовку иракских оппозиционных групп. Двенадцать миллионов долларов достались главной оппозиционной группе, Иракскому национальному конгрессу (ИНК), который был создан в 1992 году при тайном финансировании ЦРУ. ИНК выступал за вмешательство США в Ирак. То же самое сделал Комитет освобождения Ирака, базирующаяся в Вашингтоне группа, созданная в ноябре 2002 года. Возглавляемый Брюсом Джексоном, бывшим вице-президентом корпорации «Локхид Мартин», компании, которая в 2002 году получила от Пентагона контракты на семнадцать миллиардов долларов, комитет тесно сотрудничал с Белым домом Буша. В его состав входили организаторы проекта «Новый американский век», а также сенаторы Джон Маккейн и Джозеф Либерман, которые выступали в качестве экспертов в новостных шоу.25

Призывы к страху и патриотизму служили эмоциональным стержнем кампании Белого дома. Летом 2002 года была создана Группа Белого дома по Ираку (ГПИБД) для разработки пропаганды войны. В отличие от в значительной степени реактивной информационной группы по Вьетнаму, также базировавшейся в Белом доме, ГПИБД намеревался контролировать сообщения. Кроме того, эта задача не была возложена на закулисных сотрудников. Возглавляемая главой администрации Эндрю Кардом, ГПИБД включала заместителя главы администрации Карла Роува, главу администрации вице-президента Льюиса “Скутера” Либби, главу всех коммуникаций Белого дома Карен Хьюз, советника по национальной безопасности Кондолизу Райс и ее заместителя Стивена Хэдли. Он открыл кампанию в первую годовщину 9/11. «С точки зрения маркетинга вы не представляете новые продукты в августе», - сказал Кард. График будет основан не на событиях в Персидском заливе, а на предстоящих в ноябре выборах в Конгресс; его деятельность была бы направлена на то, чтобы заставить политиков поддержать президента или подвергнуться риску обвинений в слабости и нелояльности. ГПИБД использовали термин «эскадроны смерти» вместо иракских вооруженных сил и «освобождение» вместо оккупации. Пресса с готовностью восприняла фразу «смена режима», по сути, свержение иностранного правительства путем военного вторжения.26

Аргументы администрации в пользу войны основывались на трех основных целях. Во-первых, устранить насущную угрозу, которую представляет оружие массового уничтожения Саддама Хусейна. Позже Вулфовиц объяснил, что это было единственное оправдание войны, с которым все могли согласиться. Ирак, заявил президент Буш, способен нанести удар по западным целям «в любой день». Защищая упреждение, он сказал: «Столкнувшись с явными доказательствами опасности, мы не можем ждать окончательного доказательства — дымящегося пистолета, — которое может появиться в виде грибовидного облака». В своем обращении к нации в 2003 году президент заявил, что Нигер подписал соглашение о продаже Ираку урана «желтый кек», необходимого ингредиента в процессе обогащения урана, который может привести к созданию бомбы. ГПИБД неоднократно использовала эту историю, потому что, в отличие от большинства высокотехничных отчетов о разработке ядерного оружия, она просто связывала «уран» и «бомбу» с Ираком. При этом ГПИБД проигнорировала тот факт, что разведывательное сообщество США дискредитировало отчет о Нигере; директор ЦРУ Джордж Тенет уже однажды вмешивался, чтобы исключить это утверждение из президентской речи в октябре. В результате того, что стало известно как «петля положительной обратной связи», США правительство финансировало ИНК, которая выпускала иракских перебежчиков, которые утверждали, что у Ирака есть передвижные лаборатории биологического оружия и он пытается восстановить свою программу создания ядерного оружия; ИНК передавала журналистам недостоверные доклады перебежчиков, таким как Джудит Миллер из «Нью-Йорк Таймс», которая печатала ее репортажи на первой полосе; во время телевизионных интервью вице-президент Чейни затем привел рассказы Миллера в качестве доказательства иракской угрозы.27

Другой заявленной целью было устранение угрозы того, что Саддам Хусейн и «Аль-Каида» объединятся против Соединенных Штатов. Администрация представила мало доказательств того, что эта угроза существовала. Чтобы предположить связь, официальные лица неоднократно связывали «тирана» Хусейна с террористами в заявлениях, описывающих сохраняющуюся опасность для Америки. В своем обращении к Нации в 2003 году Буш объявил, что Ирак связан с «Аль-Каидой», что было более прямым заявлением, чем его обычные ссылки на «организации типа «Аль-Каиды»» или «террористическую сеть, подобную «Аль-Каиде»». Вице-президент объявил, что было «довольно хорошо подтверждено», что один из угонщиков 11 сентября встречался с представителями иракской разведки в Праге, заявление, позже признанное ложным. На пресс-конференции 6 марта президент восемь раз сопоставил события 11 сентября с войной в Ираке. Он настаивал на том, что Соединенные Штаты должны позаботиться об угрозе сейчас, чтобы «мы не столкнулись с ней позже с помощью пожарных и полиции в наших городах». Критики жаловались на то, что большинство американских СМИ уделяли мало внимания сообщениям о том, что администрация ссылалась на неподтвержденную или ошибочную информацию. К марту 2003 года многие американцы поверили в то, что не было правдой, в то, что Ирак несет ответственность за теракты 11 сентября. Опросы показали, что от 53 до 70 процентов американцев считали, что Саддам Хусейн лично стоял за нападениями, и что 50 процентов полагали, что некоторые из угонщиков были иракцами. Должностные лица администрации не предприняли усилий, чтобы исправить эти широко распространенные заблуждения.28

Самой далеко идущей военной целью, провозглашенной администрацией, было распространение демократии в Ираке и укрепление мира на Ближнем Востоке. Освободив иракцев из их «кошмарного мира» с «камерами пыток и лабораториями ядохимикатов», заявил Буш перед Американским институтом предпринимательства в феврале 2003 года, Соединенные Штаты создадут демократический и свободный Ирак, который послужит «драматическим и вдохновляющим примером свободы» для других арабов. Тем, кто говорил, что вторжение дестабилизирует регион и помешает войне с терроризмом, Чейни ответил: «Верно обратное…. Экстремистам в регионе пришлось бы пересмотреть свою стратегию джихада. Умеренные... воспрянули бы духом, и наша способность продвигать израильско–палестинский мирный процесс возросла бы». Официальные лица предсказывали, что иракцы будут приветствовать американских военных как освободителей. Поэтому Пентагон не ожидал особого сопротивления, как объяснил в «Тудэй шоу» председатель Объединенного комитета начальников штабов генерал Ричард Б. Майерс.29

Администрация обратила внимание скорее на злодейство Саддама Хусейна, чем на интересы США в Персидском заливе. Президент Буш и его главные помощники подчеркнули, что иракский диктатор применил химическое оружие против иранцев и иракских курдов, но не объяснили, что Хусейн сделал это, пользуясь поддержкой США во время ирано-иракской войны в 1980-х годах. Им также было неудобно обсуждать проблему нефти, которая долгое время была ключом к экономическим и стратегическим интересам США в регионе. Хотя в совершенно секретной директиве по национальной безопасности, подписанной президентом в августе 2002 года, в качестве одной из целей США в Ираке было указано «минимизировать сбои на международных нефтяных рынках», Рамсфелд заявил, что война не имеет ничего общего с нефтью. Чейни, однако, сказал, что вполне вероятно, что Саддам Хусейн «довольно скоро»приобретет ядерное оружие и что, как только оно у него появится, он будет стремиться доминировать на Ближнем Востоке и его нефтяных поставках с помощью ядерного шантажа. Вулфовиц объявил, что доходы от иракской нефти пойдут на финансирование послевоенного восстановления, хотя эксперты усомнились в осуществимости этого плана.30

Хотя президент Буш решил начать войну, публично он добивался дипломатического решения, вводя войска в Персидский залив. Согласно опросу, проведенному в сентябре 2002 года, 64 процента американцев высказались за военные действия против Ирака, но только 33 процента одобрили военные действия без союзников. Премьер-министр Великобритании Тони Блэр убедил Буша, что по соображениям «политической жизнеспособности» ему необходимо показать, что он пытался заручиться поддержкой ООН. Госсекретарь Колин Пауэлл убедил Совет Безопасности в том, что лучший способ избежать войны - поддержать резолюцию, требующую, чтобы Ирак сотрудничал с инспекторами ООН по вооружениям и раскрыл, обладает ли он оружием массового уничтожения (ОМУ), иначе столкнется с «серьезными последствиями». Совет принял резолюцию 8 ноября 15 голосами против 0. Саддам Хусейн разрешил инспекторам вернуться в Ирак. С точки зрения администрации, исход уже был определен. Для политиков, убежденных в том, что инспекторам могут потребоваться месяцы, чтобы обнаружить ОМУ, было лучше нанести удар как можно скорее, пока в пустыне не стало слишком жарко. Когда Соединенные Штаты дали понять, что готовы прекратить инспекции всего через несколько недель после их начала, возразили министры иностранных дел Франции и Германии.31

Белый дом выбрал Пауэлла, который, согласно опросам общественного мнения, был самым доверенным членом администрации, для окончательного представления дела в Организации Объединенных Наций 5 февраля 2003 года. Целевой аудиторией этого выступления было не только международное сообщество, но и сомневающиеся американцы. За единым фасадом администрации чиновники расходились во мнениях по поводу доказательств. Сотрудники Госдепартамента отклонили проект, написанный канцелярией вице-президента, потому что он опирался на информацию, вырванную из контекста, газетные статьи, написанные журналистами, которые, как известно, полагаются на источники в Пентагоне, и опровергнутый отчет о том, что один из угонщиков 11 сентября встречался с иракскими официальными лицами в Праге. В конце концов, госсекретарь использовал несовершенные, но более заслуживающие доверия разведданные ЦРУ. Пауэлл в Организации Объединенных Наций подробно рассказал о ядерных амбициях Ирака, биологическом и химическом оружии и связях с «Аль-Каидой». Позже выяснилось, что факты, которые он привел, были заведомо ложными или недостоверными, оспариваемые в ЦРУ, Разведывательном управлении Министерства обороны, Министерстве энергетики и Международном агентстве по атомной энергии. Несмотря на утверждение госсекретаря о том, что доказательства США были подкреплены «надежными источниками», Франция, Германия, Россия и Китай успешно возглавили оппозицию, к которой присоединились Мексика и Чили, против второй резолюции ООН, осуждающей Саддама Хусейна за невыполнение резолюции. Но речь Пауэлла достигла своего отечественного слушателя. Опросы «Си-Эн-Эн», «Юнайтед Стейтс Тудей» и Гэллапа показал, что 79 процентов американцев считают, что госсекретарь привел «веские» доводы в пользу вторжения в Ирак.32

Президент счел, что Конгресс более склонен к сотрудничеству, чем Организация Объединенных Наций. В октябре Сенат обсудил резолюцию, уполномочивающую Буша применять силу против Ирака. Поправка, предложенная сенатором Ричардом Дурбином (демократ от штата Иллинойс), которая требовала от президента «продемонстрировать, что Ирак представляет непосредственную военную угрозу для Соединенных Штатов, прежде чем он сможет отдать приказ о вторжении», ни к чему не привела. Утверждая, что у Саддама были запасы ядов, достаточные для многократного уничтожения всего населения планеты, сенатор Маккейн сказал, что голосование «покажет, храбры ли мы и мудры или боязливы и сомневаемся в себе». Перед ноябрьскими выборами и до того, как Бушу не удалось заручиться поддержкой ООН, Конгресс 77 голосами против 23 в Сенате и 296 голосами против 133 в Палате представителей предоставил президенту полномочия на применение силы против Ирака. Президент объявил, что резолюция говорит миру о том, что «Америка говорит единым голосом». Конгресс «решил позволить Бушу решать», - объяснил Луис Фишер, эксперт по конституционным военным полномочиям. «Так что это было своего рода отречение».33

В недели, предшествовавшие войне, администрация заставляла сторонников и критиков обсуждать ее версии настоящего, прошлого и будущего. В новостях сообщалось, что чиновники из Госдепартамента и ЦРУ полагали, что ястребы администрации преувеличили доказательства иракской угрозы. В нескольких отчетах отмечалось использование сомнительных фактов. Например, Буш привел в качестве доказательства доклад Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ), в котором говорилось, что Ираку оставалось шесть месяцев до разработки ядерного оружия, хотя в докладе говорилось, что это имело место до войны 1991 года, когда США бомбардировками разрушили ядерные объекты Ирака. Позже Белый дом признал, что Буш был «неточен».34 Когда президент использовал кубинский ракетный кризис 1962 года в качестве примера превентивных действий против врага, сенатор Эдвард Кеннеди указал, что Кеннеди избежал превентивного нападения на Кубу и вместо этого применил морскую блокаду. Генерал Эрик Шинсеки, начальник штаба армии, заявил на заседании Сенатской комиссии, что, основываясь на опыте США в Германии и Японии после Второй мировой войны и Боснии в 1990-х годах, потребуется несколько сотен тысяч солдат, чтобы эффективно оккупировать послевоенный Ирак. Два дня спустя Вулфовиц отклонил оценку Синсеки. Он слышал от иракских американцев, что американские войска будут встречены как освободители, а это означало, что для поддержания порядка потребуется гораздо меньше войск. Комментаторы обратились к вопросу о том, должны ли Соединенные Штаты принять свою роль глобальной империи. Сторонники утверждали, что Соединенные Штаты были доброжелательной силой на пути к спасению иракского народа от жестокой диктатуры. Бывший американский дипломат Джозеф Уилсон с этим не согласился. «Основной целью этой войны», утверждал он, - «является установление в регионе Pax Americana и установление вассальных режимов, которые будут контролировать беспокойное население».35

Провоенные политики и ученые мужи соревновались, кто сможет обрушить наибольшее презрение на американцев, которые подвергали сомнению политику администрации. Они присоединились к лидеру меньшинства в Сенате Тренту Лотту в его возмущении просьбой лидера большинства Тома Дэшла к президенту Бушу разъяснить планы на следующие этапы войны. Лотт потребовал: «Как смеет сенатор Дэшл критиковать президента Буша, в то время как мы ведем войну с терроризмом, особенно когда у нас есть войска на местах!» Антивоенные протесты внутри страны и за рубежом получили не слишком лестное освещение. 15 февраля десять миллионов человек по всему миру, включая жителей 150 американских городов, вышли на демонстрацию против развязывания войны против Ирака. Национальное общественное радио возглавило свой репортаж, объявив, что «Ирак злорадствует» по поводу протестов. Мало внимания СМИ уделялось антивоенным позициям Национального совета церквей, Национальной конференции католических епископов, студенческих групп, семей, выступающих против войны после 11 сентября, и многочисленных ветеранов операции «Буря в пустыне». Артисты, занявшие антивоенные позиции, были наказаны. Когда Натали Мейнс из «Дикси Чикс» сказала на лондонском концерте, что ей стыдно быть из того же штата, что и Джордж У. Буш, радиостанции запретили эту группу. Выступая на «Си-Эн-Эн», актриса с антивоенной позицией Джанин Гарофало отметила, что знаменитостей, выступавших за войну, чествовали, а не высмеивали. Она сказала, что предпочла бы, чтобы телевизионные шоу просили экспертов и профессоров представлять антивоенные взгляды, но вместо этого они спрашивали актеров, чтобы знать, о чем они говорят, а затем снисходительно подвергали сомнению их компетентность.36

Вопрос об Ираке был отодвинут в сторону, поскольку официальные лица и сторонники войны обрушили гнев на Францию, старейшего и наименее любимого союзника Америки, за ее отказ поддержать политику США. Рамсфелд назвал Францию и Германию «старой Европой», в то время как комментаторы Fox выразили возмущение тем, что в отличие от морального подхода Соединенных Штатов к внешней политике, Франция основывала его на грубых экономических интересах. Вспоминая попытку времен Первой мировой войны переименовать все немецкое, картофель по-французски стал «картофелем Свободы», а французские тосты - «тостами Свободы». На Капитолийском холме работники домашней столовой наклеили красные, белые и синие наклейки «Свобода» на пакеты с французским соусом. Люди в Уэст-Палм-Бич, штат Флорида, разливали французское шампанское на улице. Бывший оперативник Управления стратегических служб и шеф-повар Джулия Чайлд оплакивала «пустую трату хорошего вина». Наклейки на бамперах обещали: «Сначала Ирак, потом Франция». Отвергая «евронюней» и «ЕС-нухов», провоенные американцы провозгласили свою стойкость.37

Пока комментаторы обсуждали исторические аналогии, имперские амбиции и недостойных союзников, президент и его советники придерживались своей простой идеи о том, что война против Ирака сделает американцев безопасными, а иракцев свободными. Называя Саддама Хусейна и его сыновей убийцами и извращенцами, они описывали комнаты для изнасилований, где женщины и девочки находились во власти иракских правителей. Они предупредили, что Хусейн будет использовать иракский народ в качестве живого щита, как это было в 1991 году, но утверждали, что точность американского оружия сведет к минимуму жертвы среди гражданского населения. С сентября 2002 по февраль 2003 года более 90 процентов сюжетов о причинах войны на каналах «Эй-Би-Си», «Эн-Би-Си» и «Си-Би-Эс» исходили из Белого дома. «Президент очень искусно использует свои публичные выступления для продвижения своего послания; он говорит одно и то же снова и снова», - сказал Билл Плант, корреспондент «Си-Би-Эс Ньюс» в Белом доме. 6 марта Буш отклонил доклад главного инспектора ООН по вооружениям Ханса Бликса, который заявил, что Ирак не предпринимал активных попыток производить ядерное оружие. Саддам Хусейн в интервью Дэну Ратеру на канале «Си-Би-Эс» рассказал об «огромной лжи, которая велась против Ирака о химическом, биологическом и ядерном оружии». Никто не поверил иракскому лидеру - урок того, что происходит, когда лжецы говорят правду.38

К марту 2003 года многие американцы страдали от «усталости от оправданий». Нетерпение поскорее покончить с этим чувствовалось войсками в пустыне, готовыми к бою. Страна выразила уважение полностью добровольческим вооруженным силам, которые по состоянию на 2000 год набирали 42 процента своих членов из числа меньшинств. Телевидение освещало прощание между мужчинами и женщинами, служащими в вооруженных силах, и их семьями. «Тудэй шоу» взяло интервью у военнослужащих, которые из-за сообщений о бесплодии среди ветеранов войны 1991 года оставляли часть себя в банках спермы. В том же шоу бизнес-эксперт объяснил, что работодатели не будут принимать на работу до тех пор, пока не разрешится неопределенность по поводу войны. Большинство американцев считали, что у Ирака есть ОМУ, независимо от того, поддерживали ли они войну или считали, что продолжающимся инспекциям следует дать шанс сработать. Утверждение о том, что Ирак был связан с «Аль-Каидой», поощряло ошибочное мнение о том, что Саддам Хусейн стоял за 11 сентября. Цель распространения демократии на Ближнем Востоке привлекала многих, хотя некоторые выражали сомнения в том, что военное вторжение было лучшим методом ее достижения. Критики утверждали, что война может еще больше разжечь арабский мир и подорвать доверие к американскому руководству. «Мы сильнее, чем кто-либо другой, но мы не способны просто диктовать условия всему миру», - предупредил бывший советник по национальной безопасности Збигнев Бжезинский; «Мы не знаем, что мы делаем».39 Опросы показали, что американцы разделены и обеспокоены. Напротив, администрация не выказывала никаких опасений. Объявив, что у Саддама и его сыновей есть сорок восемь часов, чтобы «убраться из города», президент придерживался сценария вестерна.

«ЦЕЛЬ ЭТОЙ ОПЕРАЦИИ - добиться краха иракского режима и лишить его возможности использовать ОМУ для угрозы своим соседям и интересам США», - говорилось в секретном военном плане США. Первая атака, получившая название «шок и благоговейный трепет», была призвана продемонстрировать огромную мощь американской военной мощи, которая убедила бы врага сдаться. Цель была такой же во Вьетнаме, хотя на этот раз постепенной эскалации не будет. Чтобы вдохновить своих высших офицеров, генерал Томми Фрэнкс из ЦЕНТКОМ показал начало фильма «Гладиатор» (2000), когда актер Рассел Кроу, играющий римского генерала, приказывает своим легионам «обрушить ад» на мятежные германские племена, сопротивляющиеся империи. На самом деле, первоначальное нападение на Ирак 20 марта не увенчалось успехом. Действуя на основании разведданных о местонахождении Саддама Хусейна, ВВС США нанесли «обезглавливающие удары», сбросив бомбы, разрушающие бункеры, на то, что оказалось пустым полем. Неправильная разведка по-прежнему будет оставаться проблемой. Хотя американские войска преуспели в использовании превосходящей скорости и инновационных технологий, они не понимали своего врага. Вашингтон не предоставил им достаточного количества войск или адекватного планирования для оккупации. Напротив, кампания по управлению восприятием на внутреннем фронте была проведена с точностью.40

С самого начала посланием был прогресс. В Белом доме недавно сформированный Коалиционный информационный центр (КИЦ) присоединился к ГПИБД в координации официальной линии Белого дома с Пентагоном, министерствами юстиции, штата и Казначейства, «Голосом Америки», Агентством США по международному развитию и участвующими союзниками, особенно Великобританией. На телефонной конференции в 9:30 утра КИЦ определял тему дня, которая будет озвучиваться каждые несколько часов на брифингах и телевизионных выступлениях. Каждый будний день четыре высокопоставленных чиновника из Госдепартамента и Пентагона отправлялись на Капитолийский холм, чтобы провести сверхсекретные брифинги для членов Конгресса. «Если вы будете держать их в курсе, они будут счастливы», - сказал глава отдела связей Пентагона с Конгрессом.41 Белый дом направил помощников в ЦЕНТКОМ в Доху, Катар, для управления военной частью сообщения для 700 журналистов, которые будут освещать войну из штаба. Джеймс Уилкинсон, тридцатидвухлетний заместитель директора по коммуникациям Белого дома в звании лейтенанта военно-морского резерва, носил униформу для боевых действий в пустыне и имел гражданское звание, равное званию генерала с двумя звездами. Уилкинсон готовил представителя ЦЕНТКОМа, генерала Винсента К. Брукса, для его брифинга в 7 утра, приуроченный к утренним телевизионным шоу и поставленный с декорациями стоимостью 250 000 долларов. Ежедневно генерал Брукс объявлял версию «Наш план работает, и мы на один день ближе к достижению наших целей».42

Администрация решила, что главным источником новостей о военных действиях будет уверенный в себе министр обороны, которого президент прозвал «Рамштуд». 22 марта Рамсфелд объявил о целях войны: ликвидация оружия массового уничтожения, свержение режима Саддама Хусейна, «поиск, захват, изгнание террористов, нашедших безопасную гавань в Ираке», доставка гуманитарной помощи, «обеспечение безопасности нефтяных месторождений Ирака и ресурсов, которые принадлежат иракскому народу, и которые ему понадобятся для развития своей страны», и помочь иракцам осуществить быстрый переход к «представительному самоуправлению». Госсекретарь Пауэлл держался в тени. Как американцы узнают позже, Пентагон проигнорировал планы Государственного департамента по оккупации, который правильно предсказал грабежи и мятежи, как только Саддам Хусейн будет отстранен от власти. Главная задача Пауэлла, по-видимому, заключалась в том, чтобы придать достоинство идее «коалиции желающих».43

Осознавая, что американцы обеспокоены политикой односторонности, администрация Буша объявила о существовании крупной международной поддержки операции «Иракская свобода». Он прославлял «коалицию желающих», несмотря на то, что в 2003 году значительные силы выделили только Великобритания и Австралия. В отличие от администрации Джонсона, которая отказалась от кампании «больше флагов», когда ей не удалось привлечь союзников во время войны во Вьетнаме, президент Буш объявил «коалицию желающих» «огромной». Администрация перечислила сорок три страны, включая Микронезию, Панаму и Уганду, «желающих быть идентифицированными как члены коалиции», даже если они оказывали только моральную поддержку. В конце концов, примерно такое же количество боевых сил что и страны коалиции, около 25 000, предоставили частные охранные фирмы обошедшиеся в один миллиард долларов к 2006 году.44

Сообщалось, что президент Буш был спокойным и хладнокровным главнокомандующим. Чтобы показать, что его босс не занимался войной на микроуровне и не был одержим освещением событий в новостях, как Линдон Джонсон, Флейшер объявил, что президент даже не смотрит телевизор. Однако это заявление наводило на мысль, что президент, возможно, слишком отстранен от войны. Позже пресс-секретарь объявил, что президент действительно смотрел телевизионный репортаж. В течение весны 2003 года публичные выступления Буша на военных базах укрепляли его имидж главнокомандующего. Одетый в куртку американской Береговой охраны, президент говорил с сотрудниками Береговой охраны в Филадельфии о том, как иракские «эскадроны смерти» убивали мирных жителей, которые не сражались с силами коалиции. В Кэмп-Лежен, Северная Каролина, президент, рядом с которым находилась Лора Буш, сказал ликующим морским пехотинцам, что «головорезы Саддама», которые «прикрывались женщинами и детьми», будут считаться военными преступниками.45

Когда началась война, в новостях сообщалось, что американцы сплотились вокруг президента, и взлетели цены на акции, поскольку неопределенность подошла к концу. Сенатор Дэшл, который был осужден как предатель его коллегой из Миссисипи двумя неделями ранее, сказал в радиообращении: «Наша нация едина в благодарности и уважении к [войскам] и в поддержке нашего главнокомандующего». Дэшл продемонстрировал больше двухпартийного единства, чем показали опросы. Республиканцы дали президенту рейтинг одобрения в 95 процентов, а демократы - 37 процентов. В аналогичный период войны в Персидском заливе отец президента пользовался 94-процентным рейтингом одобрения республиканцев и 83-процентным рейтингом одобрения демократов. Американцы не были уверены в целях президента, несмотря на его заявление: «Мы будем продолжать выполнять задачу до тех пор, пока не достигнем нашей цели, которая заключается в избавлении Ирака от оружия массового уничтожения». Пятьдесят процентов сказали, что он хотел отстранить Саддама Хусейна от власти, 20 процентов сказали, что он пытался остановить распространение оружия, а 16 процентов полагали, что его главной причиной была защита поставок нефти в Америку. Как и следовало ожидать, войска на местах имели свою собственную оценку. По дороге в Багдад под артиллерийским обстрелом лейтенант морской пехоты услышал, как капрал поет:

Внимание средств массовой информации было сосредоточено на военных частях, освещаемых сопровождавшими их журналистами. Несмотря на то, что политика Пентагона по внедрению была представлена как новая, Фредерику Палмеру на Филиппинах или Эрни Пайлу в Италии она показалась бы знакомой. Около 600 репортеров, отобранных Пентагоном, были распределены по воинским частям и вели репортажи с передовой. В дополнение к основным новостным организациям, Пентагон отобрал репортеров из «Эм-Ти-Ви», «Пипл», «Роллинг Стоун» и «Бизнес Уик». Каждый из них охватил разную аудиторию, объяснил представитель Пентагона, который сказал: «Наша цель - доминировать на информационном рынке». Брайан Дж. Уитмен, заместитель помощника министра обороны по работе со СМИ, объяснил, что «объективные сообщения третьих лиц от профессиональных наблюдателей» будут противостоять лжи и обману Саддама. В то же время Пентагон был уверен, что прикрепление репортеров к их солдатам сведет на нет объективность. Как выразился один командующий генерал, «Эти ребята будут братской группой с нашими войсками». Репортеры согласились с обычными ограничениями не разглашать местонахождение войск или операции. Они также не могли сообщить о личностях раненых или убитых американцев до тех пор, пока не были уведомлены ближайшие родственники. Установив строгий контроль, военные распорядились, чтобы репортеры не могли путешествовать самостоятельно, а интервью с военнослужащими должны были записываться. Офицеры по связям с общественностью снабдили солдат сообщениями для средств массовой информации: «Мы здесь, чтобы помочь Ираку восстановить свою независимость» и «Мы останемся в Ираке до тех пор, пока нам не сообщат, что наша миссия завершена». Памела Хесс, корреспондент «Юнайтед Пресс», сказала, что военные предпочли внедрение, потому что хотели лучшего освещения и потому что репортеры «прямо млеют» рядом с боевитыми, вежливыми восемнадцатилетними молодыми людьми.47

Как и ожидал Пентагон, внедренные репортеры стали более чем объективными свидетелями. Приданные репортеры «были очень удобны в использовании», - сказал командир второй бригады полковник. Дэвид Перкинс. «Они делают то, что мы говорим, держатся в стороне и не высовываются». Признавая, что отношения между репортером, чье выживание зависит от войск, которые он освещает, являются «профессионально коварными», репортер «Нью-Йорк Таймс» Джим Дуайер заметил, что солдаты хотели, чтобы люди дома знали, что с ними происходит, и были «готовы говорить круглосуточно, пока не придет время идти и убивать людей». Корреспондент-ветеран Джордж Уилсон заметил, что военные больше, чем когда-либо, контролируют освещение событий в новостях. Репортеры не могли освещать деревни и людей, которые там жили, как это было во Вьетнаме. Быть внедренным, заключил он, «все равно что быть второй собакой в упряжке».48 Тем не менее, используя видеофоны, портативные спутниковые терминалы, портативные компьютеры, цифровые камеры и прицелы ночного видения, прикрепленные репортеры обеспечивали захватывающие репортажи двадцать четыре часа в сутки. Проект за выдающиеся достижения в журналистике позже пришел к выводу, что 94 процента встроенных отчетов были точными. Сообщения, которые оказались ложными, например, об обнаружении химического завода или морга с жертвами пыток, которые оказались трупами времен ирако-иранской войны, звучали правдиво, потому что оправдывали ожидания.49

Новостные репортажи из Ирака сами по себе были встроены в телевизионные развлекательные формулы торжествующих героев и побежденных злодеев. Кабельные сети назвали свои репортажи о войне «Вскрытие карт: Ирак», «Удар по Ираку» и «Цель: Ирак». Репортеры, ведущие новостей и отставные генералы приняли официальный язык, который облагородил действия Америки и дегуманизировал врага. Американцы «зачистили», «подавили очаги сопротивления», нанесли «хирургические удары», поразили «благоприятные цели» и «обезопасили» аэропорт. Они «охотились», «подавляли» или «осушали болото» «вражеских головорезов», «эскадронов смерти» и «террористов». Телевидение также сообщало о войне так же, как и о спорте, что подкрепляло официальное сообщение о том, что война будет вестись по предсказуемому плану игры. Военные офицеры, внедренные корреспонденты и ученые мужи говорили о «прочтении нашего наступления», «красной зоне» и «синие по синим», термине, заменяющем «дружественный огонь». Когда ведущий «Эм-Си-Эн-Би-Си» Лестер Холт спросил своего эксперта-комментатора, бывшего морского котика, профессионального рестлера и губернатора Миннесоты Джесси Вентуру: «Сделали ли мы войну гламурной?» он ответил: «Это очень напоминает мне Суперкубок».50

Иногда телевизионные сюжеты включали обмен сообщениями, которые имели навязчивый характер. Корреспондент «Си-Би-Эс» Дэвид Чейтер подошел к солдату в Багдаде, который сидел на корточках у обочины и смотрел в бинокль. Чейтер наклонился со своим микрофоном и спросил: «Что ты делаешь?», а затем весело: «Все это того стоит, верно?», как будто единственным ответом могло быть «да». Солдат продолжал смотреть вперед и не поворачивался лицом к Чейтеру. Он убрал руки от бинокля, слегка разведя их в стороны, и почти покачал головой, как бы показывая «нет» или что он не знает, стоит ли все это того. Чейтер сказал: «Ну, ты все еще в самом центре событий. Я позволю тебе продолжить твою работу».51

В новостных программах использовались изображения солдат и их семей, военнослужащий, прощающийся со своей плачущей дочерью, солдат, несущий раненого товарища, женщина, обвязывающая желтой лентой дерево, когда они переходили к рекламным роликам. Критик Нэнси Франклин заметила, что во время задержки, вызванной песчаными бурями, вместо репортажей об иракском обществе или глобальной политике телевидение заполнило время сюжетами о «настроениях Америки», подчеркивая темы служения и самопожертвования. Когда происходили потери, телевизионные программы проводили эмоциональные интервью с членами семьи. На «Тудэй шоу» Кэти Курик из Нью-Йорка серьезно спрашивала какого-нибудь скорбящего человека, сидящего в ее гостиной, что она чувствовала, когда ее сын или муж был убит в бою. «Повсюду слезы, за ними следуют Эл и погода», - подытожил критик Чарльз Макграт.52

Во многих отношениях эти беседы с семьями были самыми близкими зрителями к тому, чтобы увидеть, как убивают людей. В двадцатичетырехчасовом репортаже появилось мало крови. Одной из причин было отсутствие детализации на видеоизображениях с низким разрешением. Другой причиной была зависимость американских войск от оружия дальнего радиуса действия, что не позволяло им и прикрепленным репортерам видеть результаты своих попаданий. Конечно, операторы и фотографы снимали смерть, но редакторы новостей часто предпочитали не транслировать и не печатать кровавые изображения во имя вкуса и приличия. Например, заместитель главного редактора «Тайм» решил не публиковать фотографию окровавленной головы мертвого иракца со стоящим на заднем плане американским солдатом. «Ты хочешь маленькую картинку со своей кровью», - сказал он. Один редактор сказал независимому фотожурналисту Кэлу Элфорду, который задокументировал ужасную сцену, когда иракский мальчик сидел на грязном полу больницы рядом со своей раненой матерью, ожидая ее смерти: «Пожалуйста, не присылайте больше фотографий раненых гражданских лиц». В эфире «Эй-Би-Си» Чарльз Гибсон сказал, что, по его мнению, было бы неуважительно показывать мертвых с любой стороны. Прикрепленный журналист Тед Коппел не согласился: «Нам нужно самым наглядным образом напомнить людям, что война - это ужасная вещь». Это было достаточно наглядно для некоторых американских матерей. Они ограничили просмотр телевизора, потому что их дети беспокоились о родственниках на службе или о том, что происходит с детьми в Ираке. Как и в 1991 году, администрация запретила камерам снимать прибытие гробов на военно-воздушную базу Довер в Делавэре.53

Управление ожиданиями администрации столкнулось с трудностями, когда война пошла не так, как прогнозировалось. Когда помощники президента призвали к терпению, напомнив, что продвижение было медленным после Дня «Д» в 1944 году, генерал ВВС в отставке выразил свое разочарование повторяющимися ссылками на Вторую мировую войну, сказав: «Кто-то должен сказать этим парням, что мы устраняем провалившийся режим-изгой, а не завоевателя всей Европы». Никакого оружия массового уничтожения обнаружено не было. После того, как восемьдесят из ста мест, где, как считалось, хранилось такое оружие, оказались пустыми, Флейшер объявил, что президент «полагал», что оружие все же будет найдено, в то время как администрация начала преуменьшать значение этой темы. Предсказание Чейни о том, что «улицы Басры и Багдада обязательно взорвутся радостью», не сбылось. Ожидая массовой капитуляции, американские войска вместо этого столкнулись с жестким сопротивлением. Когда полевой командир генерал-лейтенант Уильям Уоллес сказал журналистам, что враг «немного отличался от того, с кем мы сражались», ЦЕНТКОМ поспешил опровергнуть такой вызов их планированию. Откровенность Уоллеса стоила ему карьеры. Спасенные иракцы проявили двойственное отношение к американским намерениям. Хамид Неама, освобожденный от пытавшей его иракской полиции, сказал: «Конечно, я благодарен, что американцы спасли меня. Но я всего лишь один из 28 миллионов человек в этой стране. Нам бы не понравилось, если американцы попытаются остаться здесь надолго».54

Репортеры на ежедневных брифингах ЦЕНТКОМ начали подозревать, что они услышат реальные новости только в том случае, если кто-то допустит ошибку. Неоднократные демонстрации «точных» бомбардировок вызвали скептические воспоминания о войне в Персидском заливе. Корреспонденты зависели от брифингов ЦЕНТКОМ, чтобы объяснить общую операцию, чтобы тысячи историй, освещаемых прикрепленными репортерами, имели смысл. В конце концов, как заметил Винсент Моррис из «Нью-Йорк пост», работающий в вертолетном подразделении, «Война - это тот кусок земли, на котором вы сидите». Если бы люди читали только его репортажи, они бы подумали, что вся война велась вертолетами. ЦЕНТКОМ, однако, не смог представить общую картину, кроме повторения темы прогресса. Более того, репортеры, вынужденные сообщать что-то на месте, чтобы заполнить эфирное время, могли описать только то, что находилось непосредственно перед ними. «В мое время, когда я освещал войны», - заметил ветеран «Си-Би-Эс» Морли Сейфер, - «у вас было время на размышления, вы не импровизировали».55 Без контекста объем информации становился ошеломляющим. Уставшие и сбитые с толку, многие зрители изменили своим привычкам. Люди проверяли свои телевизоры всего несколько раз в день, переключались на радио или вообще отключались. Даже Рамсфелд объявил о своей тоске по оптимистичным кадрам кинохроники Второй мировой войны, которые подводили итог событиям недели.56

Зрители могли искать альтернативные источники, такие как международное вещание, доступное через спутник или Интернет. «Арабы наблюдают за другой войной, чем мы в США», - писал специалист по Ближнему Востоку доктор Мамун Фанди. В то время как западные журналисты оставались с войсками Коалиции, арабские тележурналисты освещали города и деревни и, к ужасу американских чиновников, сосредоточились на ужасающих жертвах среди гражданского населения, «безруких детях, раздавленных младенцах, оглушенных матерях». Рамсфелд обвинил телеканал «Аль-Джазира», базирующийся в Катаре, в нарушении Женевской конвенции, когда он транслировал фотографии погибших американцев и военнопленных. Американские телеканалы, в частности, последовали примеру «Аль-Джазиры» и опубликовали фрагменты видеоматериала о военнопленных, после редактирования тревожных снимков мертвых и ранений. Новостные сайты предлагали зрителям меньше повторений и больше перспектив. На своем веб-сайте «Даллас Морнинг Ньюс» решила разместить предупреждение относительно фотографий сыновей Саддама Хусейна, убитых в бою с американскими войсками сделанных военными; половина зрителей сайта предпочла их не видеть. Когда Министерство обороны опубликовало подчищенную видеозапись тел Кусая и Удая, сети показывали их весь день. Интернет-сайты, на которых размещались сообщения и фотографии военнослужащих, блоги внедренных репортеров и электронные письма зрителей, обеспечивали интерактивный обмен, что противоречило усилиям администрации по управлению новостями сверху вниз.57

Критика освещения событий в средствах массовой информации сама по себе стала военной историей. Военные власти попросили Джеральдо Риверу из «Фокс» покинуть Ирак, когда он на камеру нарисовал на песке карту, на которой было показано расположение 101-й воздушно-десантной дивизии, объясняя, куда она направляется. После получения гневных электронных писем «Эн-Би-Си» и Национальное географическое общество уволили корреспондента Питера Арнетта, который остался в Багдаде, за критические замечания в адрес военных планов США на иракском телевидении. По словам Эрика Соренсона, президента «Эм-Эс-Эн-Би-Си», принадлежащего «Майкрософт» и «Дженерал Электрик», то, чего американцы хотели после 11 сентября, было «больше оптимизма и кредита доверия. Речь идет о том, чтобы быть позитивным, а не негативным».58 Каковы были последствия того, что американцы говорили только то, что они хотели услышать о себе и мире, задавались вопросом критики со всего политического спектра.

История рядовой Джессики Линч стала примером «позитивного отношения». Генерал Брукс объявил о спасении под огнем военнопленной армии США, девятнадцатилетней рядовой из части службы тыла, которая считалась пропавшей без вести 25 марта, когда 507-я ремонтная рота попала в засаду под Насирией. Ожидая «потрясающую историю» и «хорошие визуальные эффекты», ЦЕНТКОМ снабдило спасателей камерами. Армейское видео показало, как спецназовцы переносят Линча к вертолету «Блэк хок». Сотрудник по связям с общественностью подполковник Джон Робинсон сказал: «Мы знали, что это будет самое горячее событие дня». Хотя некоторые новостные организации отнеслись к этой истории осторожно, другие, ссылаясь на неназванные официальные источники, сообщили, что Линч сопротивлялась до того, как ее схватили, и что спасательная команда столкнулась со «шквалом стрельбы». Исправления начали появляться в последующие недели. Линч была ранена, когда ее «Хаммер» врезался в прицеп трактора, в результате чего погибли четверо. Ее оружие заклинило; она ни в кого не стреляла. Хотя американские солдаты перестреливались по периметру, спецназовцы-спасатели не встретили никакого сопротивления в больнице. Один иракский врач, который был свидетелем спасения, сказал, что это было похоже на Голливуд: «Они делают шоу... действие движется, как у Сильвестра Сталлоне или Джеки Чана... с прыжками и криками, взломом двери». Пентагон и Белый дом не опровергли драматическую версию спасения, представленную СМИ. Многие американцы, казалось, предпочитали романтизированную историю правде. Когда телеканал «Эй-Би-Си» передал репортаж с точки зрения персонала иракской больницы, в которой в тот день находились 200 человек пострадавших в результате бомбардировок и пытавшейся вернуть Линч американцам, он получил сотни звонков, обвиняющих телеканал в «подрыве позиций вооруженных сил».59

Чтобы символизировать победу, официальные лица и телекомпании использовали снос двадцатифутовой статуи Саддама Хусейна в Багдаде 9 апреля. Хотя бои продолжались по всему городу, прямая трансляция и тщательные ракурсы камер были сосредоточены на ликующих иракских мужчинах, заполнивших площадь Фирдос, когда цепи были прикреплены к американским танкам. Зрители на площади и комментаторы в новостных студиях ненадолго замолчали, когда морской пехотинец накинул звездно-полосатый флаг на голову статуи. Этот образ подрывал идею о том, что война была направлена на освобождение иракцев, а не на захват Ирака Соединенными Штатами. Чтобы избежать видимости оккупации, генерал-лейтенант Дэвид Маккирнан, командующий сухопутными войсками союзников, уже отверг план ЦРУ по предоставлению иракцам американских флагов, чтобы они махали освободителям, которые затем будут сняты на видео и показаны по всему арабскому миру. На площади Фирдос иракский флаг быстро заменил флаг США. Репортер-очевидец Энн Гаррелс, на которую начальство Национального общественного радио надавило, чтобы она сделала прославляющий репортаж, отказалась, настояв вместо этого на передаче противоречивых ответов присутствующих иракцев, которые ненавидели Саддама, но спрашивали: «Почему мы не могли сделать это сами?» На каналах «Фокс» и «Си-Эн-Эн» ведущие объявили это событие историческим, поскольку они показывали сцены падения статуи среди ликующих иракцев в среднем каждые шесть минут в течение дня. По арабскому телевидению неоднократно демонстрировался инцидент с флагом, который подтвердил широко распространенные подозрения относительно намерений США на Ближнем Востоке.60

Когда американские военные ворвались в Багдад, администрация попыталась сохранить то, что она назвала «Зоной без злорадства», что указывало на то, что она заслуживала злорадства, но была выше подобных вещей. Флейшер сказал: «Медленно, но верно завоевываются сердца и умы иракского народа». 11 апреля президент, чей рейтинг одобрения взлетел до 92 процентов, объявил, что правление Саддама Хусейна закончилось, но война не закончится до тех пор, пока Ирак не будет очищен от запрещенного оружия. Он объяснил, что его решение убрать Хусейна было частью его плана «не сидеть и ждать, предоставляя врагам свободу планировать еще одно 11 сентября». Хотя Соединенные Штаты оправдывали свою превентивную войну необходимостью выполнения резолюций ООН, администрация ясно дала понять, что она намерена, чтобы Организация Объединенных Наций сыграла незначительная роль в формировании нового правительства в Ираке. Райс заявила журналистам, что только страны, которые отдали «жизнь и кровь за освобождение Ирака», возьмут на себя ведущую роль в преобразовании нации. Буш объявил, что иракский народ примет решение о временном органе власти «до тех пор, пока не появится настоящее правительство». Президент сказал: «Позиция Соединенных Штатов заключается в том, что иракцы вполне способны управлять Ираком».61

Вместо стабильности в Ираке разразился хаос, характеризующийся грабежами, ущерб от которых оценивается в двенадцать миллиардов долларов, убийствами и разрушениями. «Свобода неопрятна», - сказал Рамсфелд. В Багдаде представители среднего класса Ирака противопоставили квалифицированную охрану американскими военными Министерства нефти отсутствию охраны больниц, университетов и всемирно известного Национального музея Ирака. Когда мародеры унесли древние артефакты, археолог Рейд Абдул Ридхар Мухаммад сказал: «Это не освобождение, это унижение».62 Администрация, как и ее предшественники, начала менять свой тон в отношении жертв угнетения, которых они пришли освобождать. Вулфовиц несколько раз выступал по телевидению, объясняя, что передача власти иракцам может занять более шести месяцев и что действовать необходимо быстро. «Это похоже на проблему, если вы слишком долго оставляете тренировочные колеса на велосипеде, ребенок никогда не научится ездить», - сказал Вулфовиц. В сатирическом «Дэйли шоу» Джон Стюарт показал выдержки из телевизионной речи Буша к иракскому народу, в которой президент сказал: «Вы хороший и одаренный народ, наследники великой цивилизации, которая вносит свой вклад во все человечество. Вы заслуживаете лучшего, чем тирания, коррупция и камеры пыток». Затем Стюарт притворился, что гладит младенца по подбородку, и проворковал: «Да, ты делаешь, да, ты делаешь, ты очень хорошая страна, га, га, га, гу-гу».63

Продвигаясь к Багдаду, Третья пехотная дивизия уже столкнулась с серьезным сопротивлением. Имея 20 000 солдат, 250 танков М1А1, более 280 боевых машин пехоты «Брэдли» и более 150 ударных и транспортных вертолетов, дивизия предпочитала открытую местность, сражаясь с танками противника или бункерами на расстоянии. «Мы не хотим ехать в города», - сказал полковник Уильям Ф. Гримсли, командир Первой бригады, который, тем не менее, оказался в Наджафе, одном из самых священных шиитских мест. Старшие командиры не ожидали засад, снайперов и самоубийственных нападений легковооруженных людей, переодетых в гражданское. «Они играют не по правилам», - сказали солдаты «Си-Эн-Эн». Насилие усилилось. Террорист-смертник убил четырех американских солдат Первой бригады на контрольно-пропускном пункте. Несколько дней спустя солдаты из Второй бригады обстреляли микроавтобус, который не остановился, как было предупреждено, в результате чего погибли семь женщин и детей. Иракцам мы никогда не понравимся, заключил подполковник Брайан Маккой из Третьего батальона Четвертого полка морской пехоты. «Все, что мы можем сделать, это заставить их уважать нас, а затем убедиться, что они знают, что мы здесь ради них».64

Администрация, понимая, что заявленная ею цель установления демократии на Ближнем Востоке не получила широкого распространения среди арабов, запустила кампанию по связям с общественностью под названием «Ирак: от страха к свободе». Выступая по телевидению «Аль-Арабия», Буш сказал: «Иракцев тошнит от иностранцев, приезжающих в их страну и пытающихся дестабилизировать их страну, и мы поможем им избавить Ирак от этих убийц». Правительство США распространило в ближневосточных СМИ изображения солдат, раздающих детям конфеты, тушащих нефтяные пожары и раздающих еду и лекарства. Кампания не касалась вторжения американских войск в Ирак. Халед Абделькарием, вашингтонский корреспондент Ближневосточного информационного агентства, счел эти усилия покровительственными. «Эта политика «накорми и убей» — бросать бомбы в Багдад и бросать еду людям — не завоевывает сердца и умы», - сказал он. Хуже того, по словам президента Египта Хосни Мубарака, фотографии иракских женщин и детей, случайно убитых американскими солдатами, еще больше вдохновили Усаму бен Ладена. Признавая трудности, Дэн Бартлетт сказал, что, по его мнению, администрация добивается прогресса. «В конце концов, ” заявил он, “ наши действия будут говорить громче слов».65

Объявив о свершившейся смене режима, администрация частично утратила способность управлять новостями. К страху Пентагона, новостные организации отозвали многих из своих штатных репортеров, которые теперь будут вести репортажи без военного надзора. Критики, которые молчали по мере продвижения войск, высказались. Бывший советник по национальной безопасности Скоукрофт утверждал, что война в Ираке была неразумным отвлечением от войны с терроризмом. Менее способная управлять новостями, администрация сделала свои собственные. В тот день, когда стало известно, что десять подозреваемых членов «Аль-Каиды», в том числе двое подозреваемых во взрыве в отеле «Коул», сбежали из йеменской тюрьмы строгого режима, пробив туалет, президент Буш объявил о прекращении правления Саддама Хусейна. Национальная безопасность понизила уровень террористической тревоги до желтого. Администрация сообщила «хорошие новости» об американцах иракского происхождения, афганских женщинах и американских солдатах местным телевизионным станциям, которые транслировались миллионам зрителей без какого-либо подтверждения того, что они были подготовлены Управлением служб вещания Государственного департамента и каналом «Хоумтаун Ньюс Сервайс» армии и военно-воздушных сил.66

Американская общественность испытывала смешанные чувства. Опросы показали, что большинство американцев считали войну успешной, даже несмотря на то, что местонахождение оружия массового уничтожения или Саддама Хусейна оставалось неизвестным. Многие, казалось, были готовы смириться с гибелью американцев, число которых к началу апреля 2003 года еще не достигло ста. Некоторые сравнивали это число с 3000 погибших 11 сентября 2001 года, как и тысячи профсоюзных работников, которые провели митинг в поддержку войск в Нью-Йорке на «Гранд Зеро». Опросы также показали, что 51 процент американцев выступает против политики упреждающего удара, а две трети считают, что Организация Объединенных Наций, а не Соединенные Штаты должны возглавить восстановление Ирака. «Мы определенно послали миру послание Джона Уэйна», - сказал Алан Рид-младший из Сан-Матео, Калифорния. «Мы хорошие парни. Мы большие шишки в городе». Но можем ли мы построить отношения, задавался он вопросом.67

Отвергая подобную двойственность, администрация отпраздновала 1 мая 2003 года сделанной для телевидения посадкой реактивного самолета, на авианосец США "Авраам Линкольн". Сияющий в зеленом летном костюме президент сказал, что помогал управлять самолетом и позировал для фотографий. Позже, окруженный ликующими моряками, он стоял перед транспарантом «Миссия выполнена», чтобы объявить, что «основные боевые операции завершены». Он сказал: «Битва за Ирак - это одна победа в войне с терроризмом, которая началась 11 сентября 2001 года». Сцена, залитая послеполуденным солнцем, была ошеломляющей. Демократы жаловались, что налогоплательщики только что потратили более миллиона долларов на рекламу предвыборной кампании. Хотя Белый дом сначала заявил, что посадка реактивного самолета была необходима, позже он признал, что президента мог доставить вертолет. Действительно, «Линкольну», который задержался с пересечением границы, чтобы прибыть в прайм-тайм, пришлось постоянно смещаться, чтобы телекамеры не показывали, насколько близко он находится к береговой линии Сан-Диего.68 Шесть месяцев спустя Буш сказал, что Белый дом не имеет никакого отношения к плакату «Миссия выполнена». Но когда их допросили, сотрудники признали, что Белый дом сделал это и приказал выставить на всеобщее обозрение. Неудовлетворенные тем, что было достигнуто во время войны в Персидском заливе 1991 года, чиновники размахивали лозунгом, использованным в операции «Буря в пустыне», чтобы показать, что они закончили работу.

В ПОСЛЕДУЮЩИЕ ГОДЫ определение администрацией миссии, объявленной выполненной, постоянно менялось. Поскольку ОМУ не было и в помине, чиновники преуменьшили его важность. Они предпочли сосредоточиться на жестокости Саддама Хусейна. Об этом было множество свидетельств в массовых захоронениях и скорбящих семьях. Однако отстранение иракского лидера от власти не привело к миру и стабильности. Летом 2003 года президент отверг продолжающееся насилие. «Мой ответ таков: вызывайте их», - сказал Буш. «У нас есть силы, необходимые для того, чтобы справиться с ситуацией в области безопасности». Вашингтон объявил, что оставит в Ираке 138 000 военнослужащих, продлив срок пребывания солдат Национальной гвардии и резерва. Семьдесят четыре процента американцев одобряли войну, но опросы общественного мнения выявили растущую озабоченность по поводу оккупации. Как было хорошо известно администрации, опасения людей были оправданы. Тем не менее, оно продолжало бы демонстрировать прогресс, регулярно объявляя новые лозунги: «придерживайтесь курса», «завершите работу», «планируйте победу», «путь вперед» и «когда иракцы встанут на ноги, мы уйдем».69

В течение года более половины американской общественности пришли к выводу, что их ввели в заблуждение или солгали о целях войны. После тщательного поиска Исследовательская группа по Ираку, созданная Пентагоном в июне после вторжения для поиска ОМУ, сообщила, что она не обнаружила никаких доказательств того, что в 2003 году у Ирака было какое-либо ОМУ. Заверенные Вулфовицем в том, что Ирак может финансировать свое собственное восстановление, американцы были шокированы запросом администрации в сентябре на восемьдесят семь миллиардов долларов для финансирования оккупации после того, как уже потратили семьдесят девять миллиардов долларов в Ираке и Афганистане, где 20 000 американских военнослужащих продолжали искать Аль-Каиду. И возникли разногласия по поводу того, куда направлялись некоторые из этих миллиардов долларов. Сообщения в новостях о том, что «Халлибартон» и ее дочерняя компания «Кей-Би-Эр» получили государственные контракты на миллиарды долларов, вызвали возмущение, поскольку вице-президент Чейни был генеральным директором компании по обслуживанию нефтяных месторождений и строительству с 1995 по 2000 год. В июле 2004 года Сенатский комитет по разведке постановил, что ЦРУ опиралось на дискредитированные источники в своей оценке ОМУ и предполагаемой связи между Ираком и «Аль-Каидой». Комиссия 9/11, двухпартийная группа, созданная президентом Бушем и Конгрессом для расследования теракта 11 сентября, сообщила, что не существует никакой связи между терактами 9/11 и Саддамом Хусейном. Число убитых американских солдат увеличилось даже после того, как Хусейн был взят в плен в декабре 2003 года. В программе «Эй-Би-Си» «Уорлд Ньюс Тудэй» показали военного медика, лечащего раненых американцев, который процитировал президента: «Все основные боевые операции прекратились». Затем он закатил глаза и саркастически сказал: «Верно!».70

Дискредитировав две из трех главных причин войны, администрация заговорила о распространении демократии. Его заявления о прогрессе в достижении этой цели были оспорены сообщениями о неспокойной оккупации. Первоначально Белый дом возложил ответственность за это на Министерство обороны. Пентагон проигнорировал исследования Госдепартамента и ЦРУ, которые предупреждали, что формирование нового правительства будет самой сложной частью смены режима. Рамсфелд послал отставного генерал-лейтенанта Джея Гарнера возглавить Управление реконструкции и гуманитарной помощи с расчетом, что Гарнер закончит работу к концу лета. В течение нескольких недель Вашингтон заменил плохо подготовленное подразделение Гарнера Коалиционной временной администрацией (КВА) во главе с бывшим дипломатом Л. Полом Бремером III. В КВА работали лоялисты администрации, которые практически ничего не знали об Ираке и не говорили по-арабски. Сотни американских военных и гражданского персонала поселились в бывших дворцах Саддама Хусейна и его сыновей в районе Багдада, известном как «Зеленая зона».71

Предполагая, что в существующих иракских институтах нет ничего ценного, КВА хотела начать с чистого листа. Совершив то, что многие считали наихудшей ошибкой, Бремер распустил иракские вооруженные силы. Около 400 000 вооруженных людей остались без работы. КВА отстранила десятки тысяч членов партии БААС Саддама Хусейна от должностей, занимаемых правительственными министерствами, поддерживающими национальную инфраструктуру и управляющими больницами и университетами. Американские власти закрыли государственные заводы, ликвидировав еще больше рабочих мест, поскольку они готовились к созданию экономики свободного рынка. Вместо проведения выборов КВА создала Иракский руководящий совет, состоящий из людей, не имеющих большого числа сторонников в Ираке, и возглавляемый Иядом Аллави, бывшим баасистом, работавшим на ЦРУ. На более приземленном уровне это приостановило действие иракского дорожного кодекса, что способствовало хаосу на улицах. После автомобильной аварии иракец закричал: «Что это за вождение такое?» Другой ответил: «Сейчас у нас демократия, и я могу ездить, как мне заблагорассудится», раскрывая глубину непонимания происходящего вокруг.72

Хотя КВА контролировала две конституции, двое выборов и референдум, проведенные с большой помпой, она опасалась реальной демократии. Ее фактической целью было создание иракского правительства, дружественного Соединенным Штатам. Из 300 миллионов долларов, которые Пентагон выделил фирмам по связям с общественностью для продвижения политики США в Ираке, они заплатили более 25 миллионов долларов пиар-фирме «Линкольн груп», базирующейся в Вашингтоне, округ Колумбия, за размещение в иракской прессе более тысячи положительных историй, тайно написанных американскими военнослужащими. Критики этих усилий указывали, что Соединенные Штаты следует рассматривать в Ираке как сторонника свободной прессы, а не как той, которая была куплена и оплачена. Хотя официальные лица ссылались на растущее число надежных иракских сил, готовых взять власть, они знали, что эти цифры существуют только на бумаге. В новой иракской армии и Корпусе гражданской обороны была широко распространена коррупция, где солдатам платили шестьдесят долларов в месяц и учили говорить «бросай оружие» по-английски. Кому будут лояльны эти войска, задавались вопросом наблюдатели. Опасения КВА оправдались на выборах в декабре 2005 года, когда голоса разделились по сектантским и этническим признакам курдов, шиитов и суннитов. В течение нескольких месяцев Ирак превратился в гражданскую войну, в ходе которой иракцы убили больше иракцев, чем американцев. Белый дом опроверг это, заявив вместо этого, что если американские войска уйдут, Ирак погрузится в гражданскую войну. Ни Соединенные Штаты, ни иракское правительство, по-видимому, не были способны обеспечить иракский народ тем, чего он хотел: электричеством, рабочими местами и законом и порядком.73

Иракские повстанцы взрывали, похищали и казнили американских военнослужащих и гражданских лиц, должностных лиц ООН, партнеров по коалиции и иракцев, которые работали с американцами или принадлежали к конкурирующим религиозным сектам или этническим группам. Представители администрации обычно называли повстанцев террористами, но, как признал заместитель госсекретаря Ричард Армитидж, «мы даже не можем договориться о том, с кем мы боремся». ЦРУ считало, что повстанцы были националистами, которые хотели убрать иностранцев. Пентагон заявил, что они были бывшими баасистами, которые управляли режимом Саддама Хусейна и хотели восстановить свою власть при содействии иностранных суннитских экстремистов. Рамсфелд сказал, что они были преступниками, иранскими агентами и иностранными террористами, которые хотели сделать Ирак передовой линией в глобальной религиозной борьбе. Эксперт по Ираку из Госдепартамента сказал, что они были «взбешенными иракцами», которые возмущались уничтожением имущества и гибелью членов семьи. Такая путаница в отношении того, кто сражался и почему, затрудняла определение того, как с ними бороться.74

«Я не знаю, с кем я сражаюсь большую часть времени», - сказал американский сержант, базирующийся в Багдаде. Что касается военнослужащих, то гордость за свои достижения смешивалась с разочарованием и замешательством. Вводящие в заблуждение военные цели администрации и оптимистичные прогнозы оказали негативное влияние на стратегию и тактику вооруженных сил. Направив свои ресурсы и живую силу на поиск ОМУ, американские войска не смогли уничтожить запасы обычного оружия, которые оказались в руках повстанцев. Самодельные бомбы, называемые самодельными взрывными устройствами или СВУ, оказались особенно смертоносными. Поскольку они ожидали, что их встретят как освободителей, военные лидеры не были готовы к проведению оккупации или встрече с сопротивлением. Один офицер назвал отсутствие говорящих по-арабски «самым большим ограничивающим фактором на поле боя». Как и многие американцы, 85 процентов военнослужащих верили, что они находятся в Ираке, чтобы отомстить за роль Саддама Хусейна в терактах 11 сентября. В США Армейский отчет показал, что менее половины солдат и морских пехотинцев считают, что к гражданским лицам «следует относиться с достоинством и уважением». Усилиям по завоеванию «сердец и умов» иракцев препятствовали военные методы «разведки огнем» и «движения на контакт», термины, которые заменили «поиск и уничтожение», а также налеты на гражданских лиц и заключение в тюрьму тысяч иракцев без суда. В ноябре 2005 года военнослужащие 1-го полка морской пехоты убили двадцать четыре мирных жителя, включая женщин и детей, в Хадите. Самым шокирующим из всего было опубликование в мае 2004 года фотографий американцев, пытающих иракских заключенных в тюрьме Абу-Грейб. Изображение человека в капюшоне, подключенного к электродам, стало антиамериканской иконой во всем мире, олицетворяя лицемерие военных целей США. Национальная пресса, однако, последовала примеру Белого дома, рассматривая инцидент как случай «изолированного насилия» со стороны нескольких «прогнивших» военнослужащих , а не как нарушение Женевской конвенции о пытках, одобренной на самом высоком уровне.75

Для администрации и ее сторонников часто повторяемая фраза «поддержать войска» не означала никакой критики политики США в целях поддержания боевого духа. Те, кто отказывался играть свои роли, становились противоречивыми фигурами. Синди Шихан, чей сын был убит в Садр-Сити в апреле 2004 года, организовала дежурство у президентского ранчо в Техасе. Когда она не соответствовала ожидаемому поведению скорбящего родителя, комментаторы обсуждали ее действия, а некоторые называли ее сумасшедшей и лгуньей. Под одобрительные возгласы своих сослуживцев специалист Томас Уилсон из Национальной гвардии армии Теннесси спросил министра обороны во время встречи в «ратуше» в Кувейте, почему им не хватает брони для транспортных средств. «Вы идете на войну с той армией, которая у вас есть, а не с той армией, которую вы, возможно, захотите иметь позже», - ответил Рамсфелд. Позже было установлено, что 80 процентов морских пехотинцев, погибших в Ираке, могли бы выжить с дополнительными бронежилетами, доступными с 2003 года, и что такая броня была запрошена полевыми командирами, но не была предоставлена Пентагоном. Однако в то время провоенные комментаторы, узнавшие, что Уилсон консультировался с репортером о том, как сформулировать свой вопрос, назвали теннессийца неподчиняющимся и медийным растением. Недоброжелатели Уилсона подразумевали, что если военнослужащие не были молчаливыми или благодарными, когда появлялись на фотографиях, то ими, должно быть, манипулировал кто-то другой. Когда самый известный доброволец вооруженных сил, звезда профессионального футбола Пэт Тиллман, был убит в Афганистане во время скандала в Абу-Грейбе, командование солгало и скрыло тот факт, что он погиб от дружественного огня, до окончания поминальной службы, транслируемой по национальному телевидению. Его разъяренная семья потребовала расследования.76

В ходе подготовки к президентским выборам 2004 года Белый дом подчеркнул важность процесса передачи контроля в Ираке иракцам, как если бы Соединенные Штаты могли передать контроль. «Передача суверенитета» от КВА Временному правительству Ирака произошла в июне. Буш постоянно вспоминал 9/11. Мэтью Дауд, стратег президентской кампании, сказал о своем боссе: «Он демонстрирует решимость, а общественность хочет решимости». Кандидат от Демократической партии, сенатор Джон Керри, напомнил о своем послужном списке во Вьетнаме, но не сформулировал четкой политики в отношении Ирака. Буш победил на выборах с небольшим отрывом в 500 000 голосов. В своей инаугурационной речи 2005 года президент употребил слово «свобода» двадцать семь раз за двадцать минут. Поддерживая тему прогресса, Чейни заявил в мае, что повстанцы были «на последнем издыхании».77

Управление по работе со СМИ Министерства обороны, работая с фирмой по связям с общественностью, использовало доллары налогоплательщиков для организации туров в Ирак для ведущих ток-шоу на радио. Цель недельной операции «Правда» состояла в том, чтобы позволить вещателям услышать о «позитивных событиях» от войск. Кроме того, Пентагон нанял более семидесяти пяти отставных военных офицеров, которые выступали в качестве экспертов-аналитиков в новостных шоу, для специальных брифингов и экскурсий с гидом, организованных для демонстрации прогресса в Ираке. Вооруженные тезисами для выступлений, эти офицеры, которых Пентагон называет «умножителями силы сообщений», выступали в качестве независимых авторитетов и часто получали больше эфирного времени, чем репортеры. Не были раскрыты в эфире и их обширные связи с оборонной промышленностью и военными подрядчиками. Администрация полагалась на отставных офицеров, чтобы опровергнуть сообщения о том, что в Ираке недостаточно американских войск, что моральный дух американских войск был низким, что иракские силы безопасности были плохо обучены и оснащены и что с задержанными плохо обращались.78

Как и в прошлом, военные стремились повлиять на изображение войны в Голливуде. В обмен на доступ к военным базам, самолетам, кораблям и «Хамви» создатели фильма принимали советы по сценарию и решали любые проблемы, отмеченные военными офицерами. Дислоцированный в Лос-Анджелесе армейский подполковник Дж. Тодд Бризил описал свою работу как помощь «создателям фильма рассказать точную историю и помочь американскому народу понять свою армию». Фил Хаггис, сценарист и режиссер фильма «В долине Эла» (2007) с Томми Ли Джонсом в главной роли, представил свой сценарий военным и получил двадцать одну страницу возражений против отдельных частей фильма. Он не вносил изменений и снял свой фильм без помощи военных. «Конечно, они хотят рекламировать то, что хорошо», - сказал Хаггис. «Но это не значит, что это правда».79 Большинство фильмов об Ираке не имели хороших кассовых сборов. Одним из них стал скандальный документальный фильм Майкла Мура «9/11 по Фаренгейту», который побил рекорды посещаемости, когда был показан в 2004 году. Из Белого дома Бартлетт осудил крайне пристрастный фильм как «возмутительно лживый», в то время как сторонники президента заявили, что просмотр фильма был непатриотичным. Историк кино Роберт Брент Топлин пришел к выводу, что факты Мура были по большей части правильными; именно его язвительная и юмористическая интерпретация их вдохновила консервативную попытку дискредитировать его и фильм. В традициях антивоенных документальных фильмов «9/11 по Фаренгейту» показал влияние войны на простых иракцев и американцев. Американский солдат в Ираке говорит: «Вы не можете убить кого-то, не убив при этом часть себя».80

Критика войны усилилась в 2005 году, когда выросли цены на нефть, было начато расследование утечки информации из администрации, которая раскрыла агента ЦРУ Валери Плейм, жену военного критика и бывшего посла США Джозефа Уилсона, и была опубликована записка с Даунинг-стрит. В служебной записке глава британской разведки сообщил, что в июле 2002 года США правительство решило начать войну против Ирака и что «разведданные и факты фиксируются вокруг этой политики». Опасения по поводу гражданских свобод возросли, поскольку правительство заявило о праве заключать в тюрьму американцев и иностранцев без слушаний хабеас корпус, требуемых законом, и осуществляло внутренний шпионаж, который обходил защиту Четвертой поправки от необоснованных обысков и изъятий. Когда Конгресс объявил пытки вне закона, президент подписал законопроект, но добавил «заявление о подписании», указывающее, что он проигнорирует закон, если сочтет, что это мешает его исполнительным полномочиям. Утверждение Белого дома о том, что вторжение в Ирак ослабит терроризм, было опровергнуто докладом ЦРУ, в котором истерзанный войной Ирак описывается как полигон для подготовки террористов. «Мы ведем борьбу с террористами за границей, чтобы нам не пришлось сталкиваться с ними дома», - сказал президент. Террористы, заявившие о своей принадлежности к «Аль-Каиде», нанесли удары по союзникам США, устроив взрывы в Мадриде и Лондоне, в результате которых погибли 248 человек и 2750 получили ранения. Когда в новостях сообщили, что в Ираке погибло 2000 американских солдат, опросы показали, что 65 процентов американского народа не одобряют то, как президент ведет войну. Официальные лица пытались возложить вину за негативное восприятие войны на освещение в средствах массовой информации, а политические неудачи - на иракцев. Одним из исключений был Залмай Халилзад, посол США в Ираке, который признал: «Я думаю, что американский народ теряет уверенность, когда думает, что или война не важна, или мы не знаем, что, черт возьми, мы делаем».81 Эту оценку разделил доктор Питер Фивер, политолог из Университета Дьюка, присоединившийся к сотрудникам Совета национальной безопасности в июне 2005 года. Если бы американцы верили, что война ведется за достойное дело и увенчается успехом, утверждал Фивер, они поддержали бы рост потерь. Соответственно, Белый дом опубликовал тридцатипятистраничный документ «Национальная стратегия победы в Ираке», который президент изложил в речи перед мичманами в Военно-морской академии США в ноябре 2005 года. На фоне лозунга «План победы», наклеенного на задник, президент пятнадцать раз использовал слово «победа». В документе Национальной стратегии объяснялось, что победа будет достигнута, когда «Ирак будет мирным, единым, стабильным и безопасным» и «полноправным партнером в глобальной войне с терроризмом». Наступление Белого дома по связям с общественностью не увенчалось успехом. Согласно декабрьскому опросу «Нью-Йорк Таймс» и «Си-Би-Эс», только 25 процентов американцев считали, что у президента есть «четкий план победы в Ираке».82

Не изменил «План победы» и ухудшающуюся ситуацию в Ираке. К удивлению опытного репортера Белого дома Хелен Томас, пресс-секретарь Скотт Макклеллан продолжал придерживаться инсценированной версии войны на брифинге в марте 2006 года, когда он объявил: «Сейчас в Ираке и Афганистане демократически избранные правительства, и мы находимся там по их приглашению».83 Однако, когда иракский премьер-министр Нури аль-Малики попросил Соединенные Штаты снизить свою активность в Ираке позже в том же году, администрация ответила увеличением численности американских войск на 30 000 человек. Даже многие из сторонников войны сочли, что «натиск» был «слишком небольшим и слишком запоздалым». В двухпартийном докладе исследовательской группы по Ираку, возглавляемой Джеймсом Бейкером и бывшим конгрессменом-демократом Ли Гамильтоном, вторжение было признано провальным и содержался призыв к выводу войск. В ноябре разочарованные избиратели вернули контроль над Конгрессом демократам. Прежде чем уйти в отставку после выборов, Рамсфелд признал в служебной записке для Белого дома, что нынешняя стратегия в Ираке не работает. Он предположил, что администрация не должна «проигрывать», а должна изменить то, как она говорила о миссии США.84

Гибкость, с которой администрация могла изменить миссию, контрастировала с постоянством жертв, приносимых американскими мужчинами и женщинами на военной службе. Когда двадцатиоднолетний Курт Фрошайзер из Де-Мойна, штат Айова, завербовался в армию, он сказал своему отцу, что хочет «быть частью чего-то большего, чем я сам». После того, как Курт был убит в Багдаде, его отец сказал: «Нам нужно увидеть гробы, задрапированные флагами гробы».85 В феврале 2007 года Боб Вудрафф из «Эй-Би-Си» сделал специальный репортаж о 23 000 раненых ветеранах, после того как он сам оправился от травм, полученных в качестве прикрепленного корреспондента. Он поднял вопросы о физическом и психологическом здоровье 200 000 возвращающихся военнослужащих, которые проходили лечение в Администрации ветеранов, в том числе 73 000 человек лечились от психических расстройств и 61 000 от заболеваний нервной системы. Другие сообщения свидетельствовали о плохом обращении с ранеными в армейском госпитале Уолтера Рида и травмах от сексуального насилия, которым подверглись женщины-военнослужащие, которые составляли 15 процентов военнослужащих. Одна из 16 000 матерей-одиночек, проходивших службу в Ираке и Афганистане, спала на подушке с фотографией своих троих детей, на которой было написано: «Вот почему я сражаюсь».86 В 2007 году, когда вооруженные силы были доведены до предела, министр обороны Роберт М. Гейтс, сменивший Рамсфелда, одобрил самое длительное развертывание за рубежом. со времен Второй мировой войны. Он признал, что американским войскам, вероятно, придется оставаться в Ираке «в течение нескольких президентских сроков».87

Политики неправильно поняли, как использовать военную мощь для достижения своей политической цели - стабильного, дружественного Ирака. «Если американцы были в Ираке как освободители, их принимали как гостей», - объяснял шейх Мунтр Абуд американским чиновникам в 2003 году. Если бы они были там как оккупанты, заявил он, то он и его потомки «умерли бы, сопротивляясь». Развертывание пяти дополнительных боевых бригад в 2007 году привело к ограниченному военному успеху, но солдаты 82-й воздушно-десантной дивизии в Багдаде отметили, что силы США, хотя и превосходящие в военном отношении, «не выполнили ни одного обещания».88 Два миллиона иракцев покинули страну; еще два миллиона стали беженцами в пределах своих собственных границ. Никто не знал, сколько человек погибло в результате конфликта, но оценки варьировались от 100 000 до 600 000. Раздираемый войной Ирак стал питательной средой для террористов. По иронии судьбы, американские солдаты теперь сражались против повстанцев, называющих себя «Аль-Каидой в Ираке», превращая ложный аргумент в пользу вступления в войну в причину для ее продолжения. В 2008 году американским войскам помогали десятки тысяч суннитов, которым Соединенные Штаты платили по десять долларов в день, чтобы они помогли изгнать «Аль-Каиду в Ираке». Поскольку уровень насилия снизился, некоторые аналитики назвали натиск успешным, в то время как другие беспокоились о стабильности общества с шиитским правительством, составлявшим большинство, и вооруженным суннитским меньшинством. Согласно Совместному плану кампании, написанному командующим генералом Дэвидом Петреусом и послом США Райаном Крокером и одобренному президентом Бушем в ноябре 2007 года, конечной целью было перевести силы США с боевых действий на роль «надзирателя» иракской армии и полиции. Пять лет спустя после вторжения в марте 2003 года лидеры США все еще пытались выяснить, как достичь того, чего они, а не иракцы, хотели в Ираке.89

«Стратегия продвижения свободы на Ближнем Востоке» президента Буша была сосредоточена на терроризме, доступе к нефти и подъеме Китая, который потенциально мог соперничать с доминированием США в регионе. В 2003 году Соединенные Штаты тихо вывели свои войска из Саудовской Аравии, где проживало большинство террористов 11 сентября, но создали новые базы в Центральной Азии, Персидском заливе и Ираке. Соединенные Штаты продолжали свою давнюю политику поддержки авторитарных правительств в Саудовской Аравии, Кувейте, Иордании, Египте и Пакистане. Как предупреждало исследование Госдепартамента, те, кому на Ближнем Востоке разрешено голосовать, с большей вероятностью выберут антиамериканских и воинствующих исламских лидеров. В ответ Исследовательская группа по Ираку призвала к большей дипломатии за рубежом для продвижения целей США на Ближнем Востоке. Но военные располагали большими ресурсами. Вооруженные силы США, как утверждалось в 2000 году в проекте «Новый американский век», служили «кавалерией на новой американской границе».90

ИЗОБРАЖАЕМАЯ КАК ВОЙНА за обеспечение безопасности американцев и свободы иракцев, операция «Иракская свобода» была направлена на расширение власти США в жизненно важном регионе. Хотя война была представлена общественности как ответ на теракты 11 сентября, она продолжила десятилетнюю стратегию поддержания порядка на Ближнем Востоке. Продвигая это, администрация Буша создала апокалиптический нарратив, чтобы убедить американцев вести войну по собственному выбору. По версии Буша, похожий на Гитлера Саддам Хусейн угрожал Соединенным Штатам и всем свободным народам оружием массового уничтожения. Чтобы защитить цивилизацию, война с террором должна была вестись против иракского лидера и его союзников-террористов, «исламофашистов». Смена режима привела бы к демократическому Ираку и мирному Ближнему Востоку. Как только война началась, официальные лица ежедневно заявляли о прогрессе и прогнозировали успех с помощью инсценированных мероприятий. Во время оккупации администрация определяла многочисленные события как победы, включая смерть Удая и Кусая Хусейнов, захват Саддама Хусейна, передачу суверенитета, иракские выборы и План победы. Это очень напряженное изображение объединило драматические моменты, созданные для телевидения, с сообщением о прогрессе. Это была, как отметил один американский генерал, «иллюзионистская версия».91

Утверждая, что вторжение США принесет демократию и свободное предпринимательство в Ирак и на Ближний Восток, официальные лица заверили американцев, что их цели объединяют ценности и интересы США. Хотя администрация Буша в значительной степени опиралась на ссылки на «хорошую войну», чтобы продать операцию «Иракская свобода», ее пропагандистская стратегия напоминала Первую мировую войну и войну во Вьетнаме. Окружив себя флагами и военнослужащими в форме, президент и его главные советники призвали к срочным действиям по защите цивилизации от дикой и преувеличенной угрозы. Подобно Комитету по общественной информации, они преуспели в использовании страха и патриотизма для мобилизации поддержки войны, но не смогли достичь консенсуса в отношении каких-либо долгосрочных обязательств. Они воспользовались эпохой Вьетнама, запустив свою собственную, более привлекательную версию «Кампании прогресса» 1967 года. Как и во Вьетнаме, реальность догнала оптимистичную версию.

«Дисциплина сообщений» была способом, которым Белый дом и военные гарантировали, что их версия инсценированной войны доминировала в средствах массовой информации. Официальные лица разработали послание дня и организовали его доставку с помощью «множителей силы сообщения». В преддверии вторжения они приводили такой непрерывный поток причин для войны, что к тому времени, когда критики обратились к одной из них, новая тема разговора изменила тему. «Петля положительной обратной связи» чиновников, цитирующих новостные сюжеты, основанные на правительственных источниках, усилила впечатление, что администрация располагала внутренней разведкой и знала, что делает. Белый дом и его сторонники приравнивали «своевременное сообщение» об ОМУ, предотвращение нового 9/11 и распространение демократии к патриотизму. Законодатели и критики, которые поднимали вопросы, были обвинены в нелояльности и высмеяны. В правительстве многие профессиональные военные, эксперты в области разведки и иностранных дел, у которых были сомнения по поводу политики, решили оставаться командными игроками. Те, кто возражал, были маргинализированы. Начальник штаба армии генерал Эрик Синсеки высказал свое мнение о необходимости увеличения численности войск и ушел в отставку; другие смирились. Управление восприятием было важнее критического анализа. Когда на пресс-конференции в апреле 2004 года президента Буша спросили, в чем заключалась его самая большая ошибка после 11 сентября, он не смог назвать ни одной. Для сотрудников президентской службы связи случилось худшее. Заявление президента не только не соответствовало сценарию «послания дня», но и стало настоящей новостью.92

«Инфоганда» администрации была передана средствами массовой информации, которые также пришли к выводу, что зрители предпочитают хорошие новости и патриотические фанфары. Результатом, как писал критик Эндрю Хоскинс, стал «растущий разрыв в реальности». Вице-президент Чейни сказал, что он потратил много времени на просмотр «Фокс Ньюс», «потому что, по моему опыту, они более точны». Исследование, проведенное Университетом Мэриленда, показало, что 80 процентов тех, кто в основном смотрел «Фокс Ньюс», верили по крайней мере в один из трех ложных выводов: что оружие массового уничтожения было найдено, что Ирак связан с «Аль-Каидой» или что мировое общественное мнение поддерживает войну США в Ираке. То же самое относилось к 55 процентам зрителей «Си-Эн-Эн» и 23 процентам аудитории «Пи-Би-Эс» и «Эн-Пи-Эр».93 Политика военного внедрения предоставила корреспондентам захватывающую роль. «В течение месяца я наблюдал, не из первого ряда, а с центральной сцены, за тем, что происходит, когда самая могущественная страна в мировой истории решает напрячь всю свою мускулатуру», - сказал Джим Аксельрод из «Си-Би-Эс».94 В качестве компаньона показа «шока» и «благоговейного трепета», зрители увидели обнадеживающие сцены, в которых американские солдаты учат танцевать иракских детей. «Телевизионные репортажи смягчают войну и позволяют ей еще глубже проникать в жилые комнаты и умы Америки», - заключил ветеран войны в Персидском заливе Энтони Суоффорд. «Война не может быть такой уж плохой, если они позволяют нам смотреть ее».95 Но отсутствие успеха сказалось на освещении в средствах массовой информации. К 2008 году количество заметных новостных сюжетов об Ираке сократилось на 80 процентов по сравнению с тем, что было годом ранее. По данным исследовательского центра Pew, только 6 процентов американцев назвали Ирак новостным сюжетом, за которым они следили наиболее внимательно; только 28 процентов американцев знали, что по состоянию на март в ходе конфликта погибло 4000 военнослужащих США. «Если бы война была телешоу», - заметил один критик, - «его бы отменили».96

Отношение к военным новостям как к товару, который нужно продать, а к гражданину как к покупателю, которого можно уговорить купить их, означало меньшее внимание к событиям, которые были сложными, удручающими или касались других людей. Во многих отношениях инсценировка войны, казалось, соответствовала предложению Джона Чанселлора времен Вьетнама «заручиться своего рода общей приверженностью и поддержкой» американского народа для военных операций по всему миру. Во время войны в Персидском заливе 1991 года администрация Джорджа Буша-старшего была полна решимости преодолеть вьетнамский синдром, показав американцам, что мощные технологии гарантируют быструю победу. И отец, и сын объединили привлекательное повествование об освобождении с настоятельной необходимостью того, чтобы все объединились в поддержку войск, как только главнокомандующий отдал им приказ отправиться за границу. И как только американские войска оказались на позициях, от них ожидали, что они будут сражаться, а не отступят после какого-то дипломатического решения, потому что боевые действия показали силу; отступление означало слабость. В 2003 году администрация Буша рассматривала иракский конфликт как борьбу между цивилизацией и терроризмом. Когда война шла полным ходом, выход из нее без победы оскорблял тех, кто сражался и погиб, стал весомым аргументом, применимым к любому военному вмешательству. Как предупреждал историк Уолтер Лафебер, открытая приверженность Буша борьбе с терроризмом призывала «к непрерывной войне, необходимой для того, чтобы «привести мир» к постоянному миру».97

Стратегия доверчивости имела свои успехи и неудачи. Чтобы описать стратегию, сатирик Стивен Колберт ввел термин «правдивость»: то, что кажется правдой, более убедительно, чем факты.98 После травмы 11 сентября призывы к страху и вере были убедительными. Кроме того, администрация Буша преуменьшила стратегические интересы США и издержки войны, не требуя от большинства американцев жертв. В мае 2007 года война с терроризмом стоимостью 750 миллиардов долларов стала вторым по стоимости конфликтом в истории США после Второй мировой войны. Война велась в кредит, а не с повышением налогов или сокращением расходов, она была «задумана как война, которую американский народ не почувствует», заключил экономист Джозеф Э. Стиглиц.99 Хотя многие американцы не были уверены в войне в Ираке, они предоставили президенту «преимущество сомнения». Для военнослужащих и их семей появился дополнительный стимул доверять миссии. «Я верил в то, что мы делаем. Вы знаете, мы вроде как должны так думать», - сказал ветеран войны в Ираке Стив Рейгард, указывая на свою отсутствующую руку. «В противном случае все это напрасно».100 В то же время манипулирование правдой со стороны чиновников привело к рекордному уровню гнева и недоверия, направленных против федерального правительства. Некоторые обратились за объяснением к теориям заговора. Опрос Скриппса Говарда, проведенный в 2006 году, показал, что треть американцев считают, что федеральные чиновники содействовали терактам 11 сентября или не предприняли никаких действий, чтобы остановить их, чтобы они могли привести Соединенные Штаты к войне на Ближнем Востоке.101

Последствия такого «разрыва в реальности» между инсценированной войной и реальной войной были серьезными. Администрация приложила больше усилий для создания инсценированной войны, чем для планирования и проведения реальной. Чрезмерно уверенные в военной мощи США и пренебрегающие предупреждениями о трудностях смены режима, гражданские лидеры сосредоточились на том, в чем они преуспели, будь то бюрократическая борьба или кампании по связям с общественностью. Чиновники, подобно лучшим продавцам, которые верят в свой продукт, обманули самих себя собственной ложью и преувеличениями. Только некоторые из сторонников президента утверждали, что ошибки и ложь о целях войны не имеют значения, потому что цель отстранения от власти дьявольского Саддама Хусейна была достигнута. Многие американцы были серьезно обеспокоены испорченной репутацией Соединенных Штатов, нагрузкой на вооруженные силы США, поскольку они изо всех сил пытались выполнять ошибочные задачи, и разрушительным воздействием политики военного времени на гражданские свободы и демократический процесс. Между тем, казалось, что лидеры будут продолжать полагаться на управление восприятием. «Мы потеряли контроль над контекстом», - сказал «информационный воин» Джон Рендон, объясняя снижение народной поддержки операции «Иракская свобода». «Это должно быть исправлено для следующей войны».102

19. В группу Белого дома входили Карен Хьюз; Ари Флейшер; Мэри Маталин, советник вице-президента; Джеймс Уилкинсон, заместитель директора по коммуникациям; Анна М. Перес, советник советника по национальной безопасности; Шарлотта Бирс, заместитель государственного секретаря по общественной дипломатии; Ричард Баучер, помощник государственного секретаря по связям с общественностью; Виктория Кларк, помощник министра обороны по связям с общественностью; и Алистер Кэмпбелл, глава Лондонского Информационного центра Коалиции. Elizabeth Becker, “In the War on Terrorism, A Battle to Shape Opinion,” New York Times, November 11, 2001; Emily S. Rosenberg, “Rescuing Women and Children,” in History and September 11th, ed. Joanne Meyerowitz (Philadelphia: Temple University Press, 2003), 85.

ВЫСТУПАЯ ПЕРЕД КОНГРЕССОМ ФИЛИППИН в октябре 2003 года, президент Джордж У. Буш объявил: «Новая тоталитарная угроза возникла против цивилизации». В борьбе между цивилизацией и терроризмом он объявил Филиппины важным союзником. «Америка гордится своей ролью в великой истории филиппинского народа», - сказал президент. «Вместе наши солдаты освободили Филиппины от колониального господства». Буш утверждал, что Ближний Восток, как и Азия, может стать демократическим, что было продемонстрировано Республикой Филиппины шесть десятилетий назад. Использование Бушем Филиппин в качестве образца для Ирака вызвало обеспокоенность у тех, кто знал, что острова оставались колонией Соединенных Штатов почти полвека. Президент также не проводил связи между растущим иракским мятежом и ожесточенным сопротивлением филиппинцев американскому правлению во время Филиппинской войны.1

Президент не только замалчивал неудобные факты прошлого, но и позитивно оценивал настоящее. Обеспокоенный стабильностью Филиппин, где военные офицеры недавно предприняли попытку государственного переворота, а Секретная служба США не позволила ему остаться на ночь, Буш объявил о совместном американо-филиппинском пятилетнем плане по «модернизации и реформированию» филиппинских вооруженных сил. Политики были обеспокоены «Абу Сайяф», террористической группировкой, которая, как считалось, имела связи с «Аль-Каидой» и исламским экстремизмом. Несколько тысяч американских морских пехотинцев уже находились на юге Филиппин, помогая местным силам в борьбе с исламским сепаратистским движением, корни которого уходят в сопротивление американцам столетием ранее. Более откровенное заявление о филиппинской модели сделал Джей Гарнер, генерал, возглавлявший первоначальную группу по восстановлению в Ираке. Острова, по его словам, «были угольной станцией для военно-морского флота, и это позволило нам сохранить большое присутствие в Тихом океане. Вот чем станет Ирак на ближайшие несколько десятилетий: нашей угольной станцией, которая обеспечит нам большое присутствие на Ближнем Востоке».2

На протяжении всего двадцатого века американские лидеры представляли военные цели, направленные на распространение демократии и свободы, а не на расширение могущества США. Официальные лица заверяли американцев, что они боролись как за свои идеалы, так и за интересы с такими лозунгами, как «сделать мир безопасным для демократии», «Четыре свободы» и «американский образ жизни». Редко лидеры не указывали на экономические интересы, стоящие на кону, указывая на торговые возможности, приобретение сырья или возможность владеть автомобилем и стиральной машиной. Однако, объясняя интересы, поставленные на карту, они уделяли больше внимания вражеским угрозам безопасности США. От Первой мировой войны до войны в Ираке американцам говорили, что они должны сражаться «там», чтобы им не пришлось воевать дома. Хотя Соединенные Штаты неоднократно отрицали, что они стремятся к увеличению территории, они неуклонно приобретали военно-морские и военные базы. По состоянию на 2008 год у Соединенных Штатов было более семисот баз в 132 странах. Кроме того, его приоритетом было поддержание правительств, будь то демократических или нет, которые предоставляли американцам экономический и стратегический доступ в их страны. Лидеры, как правило, не игнорируют своекорыстные аспекты того, что президенты Вудро Вильсон и Джордж Буш-старший назвали новым мировым порядком, но они не выделяют их.

Администрации военного времени создавали официальные нарративы, драматизирующие столкновение между цивилизацией и варварством. В этих повествованиях подчеркивалось то, за что, по утверждению Соединенных Штатов, они выступали, а не то, что они делали. Они натравили Запад во главе с Соединенными Штатами на Восток — азиатов, гуннов, выходцев с Востока, исламофашистов - дегуманизированных как дикари, фанатики и орда. Чтобы вызвать гнев, они приводили в пример зверства врага, некоторые из которых были правдивыми, а некоторые - ложными, совершенные в отношении женщин и детей. На стороне цивилизации стояли союзники, такие как англичане и французы в Первой мировой войне или русские и китайцы во Второй мировой войне, показанные как благодарные партнеры, разделяющие цели США. Отсталые и угнетенные, как уверяла общественность пропаганда, приветствовали американское лидерство. Однако, когда американцы прибыли на помощь, филиппинцы, корейцы, вьетнамцы и иракцы повели себя не так, как было предсказано. С точки зрения многих из этих людей, американцы больше походили на захватчиков, чем на гуманитариев. В свою очередь, США чиновники описали людей, которых они пришли освободить, как заблудших и непригодных. В официальных повествованиях такая недостойность оправдывала применение силы и усиливала представление американцев как цивилизаторов, распространяющих не империю, а лучший образ жизни. В этих историях американцы оставались на стороне добра, в то время как личность друга или врага могла измениться, если вчерашний борец за свободу станет завтрашним врагом.

На внутреннем фронте пропаганда представляла войну как облагораживающую. Он прославлял единство, показывая, что расовые и этнические меньшинства вносят свой вклад, рабочие и начальники сотрудничают друг с другом, а мужественных мужчин поддерживают верные женщины. Американцы считали себя идеалистами, великодушными и гордящимися своим духом «все возможно». Как правило, пропагандисты уверяли граждан, которые боялись перемен, что война восстановила традиционные ценности, в то же время обещая тем, кто хотел реформ, что война означает возможность для лучшей жизни. Сообщения, которые на первый взгляд, казалось, не имели никакого отношения к происходящему сражению, такие как выступление Уильяма Маккинли о заживлении ран гражданской войны или празднование Джорджем Г. У. Бушем победы над вьетнамским синдромом, утверждали, что американцы могут оставить позади плохую войну, сражаясь в хорошей. Такие оправдания скрывали реальную цель, которая заключалась в том, чтобы получить одобрение населения на применение силы по усмотрению президента. Тем не менее, изображение войны как облагораживающего неоднократно оспаривалось. Предполагая, что они должны были быть хорошими парнями, а не громилами, солдаты и гражданские лица задавались вопросом, как американцы соответствуют своим идеалам, когда они применяют силу против слабых. Как доложил один генерал своему начальству во время Корейской войны, американским войскам было противно сжигать дома бедных фермеров по приказу.3

Чтобы донести официальную информацию, которая затмила бы такие противоречия, лидеры полагались на управление новостями. Мак-Кинли сделал президента во время войны главным источником и интерпретатором событий. Во время мировых войн Вильсон и Франклин Рузвельт использовали временные пропагандистские агентства, чтобы вдохновлять и инструктировать общественность о тотальной мобилизации. Работая с индустрией развлечений и рекламы, они пользовались помощью Мэри Пикфорд, Дональда Дака, Хамфри Богарта и «Дженерал Электрик». Их преемники координировали официальное сообщение из Белого дома, опираясь на значительно расширенный штат сотрудников по связям с общественностью и постоянные отделы по связям с общественностью во всей исполнительной власти. От операции администрации Джонсона «Максимальная откровенность» до администрации Джорджа У. Буша в соответствии с «железной дисциплиной сообщений» официальные лица предоставляли средствам массовой информации брифинги и возможности для фотосъемки, чтобы донести официальную линию или изображение дня. В целом, они предпочитали освещать события, которые способствовали их продвижению, и хранить молчание о тех, которые этого не сделали. По большей части средства массовой информации сотрудничали добровольно. Его попытка сохранить роль очевидца войны была осложнена его собственной патриотической поддержкой, самоцензурой, почтением к власти и давлением с целью обращения к коммерческим спонсорам. Средства массовой информации разделяли с правительственными пропагандистами желание показать аудитории то, что она хотела видеть. В целом, президенты военного времени эффективно использовали средства массовой информации для передачи своих посланий, что, возможно, объясняет, почему они горько жаловались, когда средства массовой информации не могли этого сделать.

Чтобы усилить пропаганду войны, правительственные лидеры полагались на цензуру. В дополнение к ограничениям, призванным защитить военные операции, официальные лица запретили истории и изображения, которые могли бы подорвать моральный дух или вызвать сомнения в целях войны. В эпоху прямого и непрерывного освещения событий в новостях администрация Джорджа У. Буша предпочитала оказывать большое влияние на новости с поля боя. На брифингах военные и гражданские лидеры показывали сцены поражения военных целей высокоточным оружием, сводили к минимуму сообщения о жертвах среди гражданского населения и запрещали сцены с убитыми американцами. Средства массовой информации внесли свой вклад в приведение войны в порядок со своими собственными стандартами вкуса и порядочности. Такие «глянцевые» версии войны вызвали споры: некоторые граждане хотели более честного и полного освещения происходящего, а другие требовали оптимистичных, односторонних репортажей. Несмотря на официальную цензуру и сокрытие информации, появились проблемные статьи. Новости о зверствах, совершенных американцами на Филиппинах, в Корее, Вьетнаме и Ираке, резко контрастировали с изображениями военнослужащих, совершающих добрые дела, что искажало идею подъема и прогресса. Такие сообщения приобретали символическое значение для гражданских лиц, которые сомневались в оправданиях войны. Как снова и снова наблюдали солдаты на передовой, только те, кто был там, знают, на что похожа настоящая война. Сочетание пропаганды и цензуры еще больше увеличило дистанцию между теми, кто воюет, и теми, кто был дома.

Со временем стратегии убеждения привели к уменьшению роли граждан. Изображение нации в кризисе с ее президентом-воином, почтительными союзниками, фанатичными врагами, патриотически настроенными СМИ и доблестными войсками включало верных людей дома. Мак-Кинли усилил желаемое поведение, когда похвалил детей за то, что они размахивали флагами на остановках поездов. Столкнувшись с необходимостью мобилизации страны, официальные лица во время Второй мировой войны пришли к выводу, что размахивания флагом будет недостаточно, чтобы победить страны Оси. Призывая американцев внести свой вклад, они призвали граждан принять глобальную перспективу, чтобы понять необходимость в союзниках в жесткой борьбе. Они чтили скептически настроенного человека, который взвесил все за и против, прежде чем принять правильное решение, чтобы помочь победить державы Оси. Напротив, во время Холодной войны и войны с терроризмом гражданским лицам говорили верить в своих лидеров и продолжать свою повседневную жизнь, не задавая вопросов и не выражая несогласия. После войны в Персидском заливе 1991 года ветеран-репортер Уолтер Кронкайт обратился ко Второй мировой войне за мрачным предупреждением о том, что происходит, когда люди принимают ограничения свободы слова и прессы. Он напомнил, что немецкий народ утверждал, что не знал о концентрационных лагерях, но их невежество не освобождало их от вины. Он пришел к выводу, что американцам, которые в конце концов избрали своих лидеров, «было бы чертовски хорошо знать, что они делают от нашего имени».4

АМЕРИКАНЦЫ НЕ ОЖИДАЮТ, ЧТО БУДУТ ЗНАТЬ всю правду во время войны, но они не хотят, чтобы им лгали о том, почему они воюют. Что происходит, когда люди узнают, что их намеренно ввела в заблуждение пропаганда военного времени? Реакция после Первой мировой войны дает нам один пример. Комитет по общественной информации представил войну как благородный крестовый поход за демократию против демонизированных немцев. Такое представление было опровергнуто нереализованными военными целями за рубежом, злоупотреблением гражданскими свободами внутри страны и разоблачениями лживой пропаганды зверств. В последующие годы американцы выражали недоверие к правительственной пропаганде и военному вмешательству в то, что они считали войнами других народов. Потребовалось нападение Японии в 1941 году, чтобы убедить большинство американцев в том, что пришло время сражаться. Пропагандисты администрации Рузвельта приняли «стратегию правды», чтобы вернуть доверие скептически настроенной общественности. В отличие от Первой мировой войны, когда цензура ограждала американцев от травм на линии фронта, они в конечном итоге разрешили более наглядное изображение смерти, чтобы противостоять самодовольству в тылу. Исходя из предпосылки, что общественность будет иметь право голоса в вопросах внешней политики, пропагандисты стремились исправить неудачу своих предшественников в том, что они не смогли проложить путь к международным обязательствам. В то же время Рузвельт и Госдепартамент предпочитали не распространяться о послевоенных планах, предполагая, что по мере достижения Соединенными Штатами статуса сверхдержавы «стратегия правды» будет заходить настолько далеко. Тем не менее, придерживаясь долгосрочного взгляда на то, что победа в войне и мире требовала общественного консенсуса в пользу интернационализма, они обеспечили поддержку американского глобального лидерства, на которое с тех пор опираются их преемники.

Последствия войны во Вьетнаме являются ярким примером того, как лидеры справлялись с разочарованной общественностью. Администрация Джонсона сослалась на теорию домино, чтобы оправдать вмешательство США, но концепция «Свободный мир против коммунистического мира» не соответствовала реалиям на местах. «Разрыв в доверии» возник, когда официальные лица ввели общественность в заблуждение относительно инцидента в Тонкинском заливе, количества погибших и «Кампании прогресса». После войны во Вьетнаме американцы чувствовали себя разделенными и недоверчивыми, как и после Первой мировой войны. Чтобы заручиться поддержкой операции «Иракская свобода», администрация Буша не пошла по стопам своих предшественников времен Второй мировой войны, приняв «стратегию правды». Вместо этого он в значительной степени опирался на цензуру, преувеличения и ложь. Он был основан на постановке администрацией Джорджа Буша-старшего «чистой» высокотехнологичной войны в 1991 году, чтобы вылечить вьетнамский синдром. Чтобы способствовать войне по выбору против Ирака, администрация Джорджа У. Буша манипулировала разведданными, чтобы взывать к страху и патриотизму. Чтобы избежать расхождений между официальной версией и реальной войной, которые привели к «разрыву доверия» во Вьетнаме, власти запретили корреспондентам освещать гражданское население, подвергшееся нападению, и предоставили войскам подготовленные по сценарию заявления для прессы. Хотя это оправдывало вторжение в Ирак, потому что это якобы была линия фронта в Глобальной войне с терроризмом, администрация обещала быструю и легкую победу в том, что, по прогнозам, будет долгой и неудовлетворительной войной. В отличие от своих коллег времен Второй мировой войны, официальные лица не относились к общественному скептицизму с уважением и стремились восстановить доверие в качестве первого шага к построению долгосрочного двухпартийного консенсуса. Вместо этого они высмеивали или осуждали как нелояльное любое отклонение от их позиции. Их презрение к демократическому процессу внутри страны контрастировало с их идеалистическими разговорами о распространении демократии за рубежом.

«Почему Америка воюет», показывает, что, как бы ни было необходимо манипулирование общественным мнением во время кризиса, пропаганда остается спорной. Вопрос о том, допустимы ли манипуляции, во многом зависит от легитимности продвигаемой политики. Как бы граждане времен Второй мировой войны ни жаловались или высмеивали множество официальных сообщений, которые они получали ежедневно, они терпели их как часть военных усилий, которые они поддерживали. Некоторые даже считали, что в конце 1930-х годов администрация Рузвельта должна была больше заниматься пропагандой, чем продвигать вмешательство США против нацистской Германии. Годы спустя многие граждане, которые пришли к выводу, что война во Вьетнаме была ошибкой, сочли манипуляции Линдона Джонсона с инцидентом в Тонкинском заливе злоупотреблением в убеждении властью президента.

Как мы видели, чем более ошибочна политика, тем больше чиновники полагаются на ложь и преувеличения для манипулирования общественным мнением. Действительно, правительственные чиновники обнаружили, что, несмотря на их усилия, американцы продолжают думать самостоятельно, выражая свое неодобрение войнам, которые идут не так, как надо, голосованием и протестами. В ответ чиновники в последние десятилетия прибегли к все более вводящим в заблуждение манипуляциям, чтобы сохранить свою свободу действий. В крайнем случае войны в Ираке администрация Буша сняла многочисленные ограничения, отказавшись от союзников и Организации Объединенных Наций, маргинализировав кадровых военных, дипломатов и разведчиков, которые ставили под сомнение ее политику, и вводя в заблуждение Конгресс и общественность, все это время практикуя управление ожиданиями и обещая прогресс. Как сказал Марк Твен о конфликте на Филиппинах столетием ранее, людям «продали товар».

ПОЛИТИКИ, ЖУРНАЛИСТЫ, ПОЭТЫ, сценаристы, художники и историки, которые служили правительственными пропагандистами, были хорошими рассказчиками. Они знали, как использовать романтизированное прошлое и проецировать идеализированное будущее. В то же время они полагались на интерпретацию событий так, как они происходили, вписывая их в рамки официального повествования. В последние годы чиновники, которым было поручено создавать и распространять убедительные послания, скорее всего, имели опыт работы в политике, связях с общественностью и маркетинге, средствах массовой информации и развлечениях, чем в международных отношениях. Их заботила успешная продажа военных целей, а не качество продаваемой политики. Это явление не было совершенно новым, но тенденция привела к еще большему разрыву между пропагандируемыми целями войны и проводимой политикой. Например, создавая свою собственную реальность, чиновники администрации Буша рассказали всю историю войны заранее. Полагаясь на скорость и высокотехнологичное оружие, США войска освободили Ирак от жестокого Саддама Хусейна, захватили запасы оружия массового уничтожения, чтобы сделать всех более безопасными, и были бы встречены благодарными иракцами, которые приняли бы демократию и свободное предпринимательство. Чтобы рассказать эту историю, они вспомнили героев-ковбоев, противостоящих объявленным вне закона, эпические сражения Второй мировой войны и освобожденных кувейтцев, размахивающих американскими флагами. Такая проекция войны имела много общего с завоеванием американской общественности, но мало общего с Ираком.

И все же, поскольку официальное повествование о столкновении цивилизации и варварства создает такую хорошую историю, ее снова и снова рассказывали лидеры военного времени. Даже когда такие изображения войны оказываются обманчивыми, они выживают, чтобы снова служить. Как отметила историк Эмили Розенберг, драматическая пропаганда, распространяемая администрацией Рузвельта во время Второй мировой войны, продолжает формировать общественную память об этой войне.5 Имеет смысл, что официальные лица воспроизводят такие яркие и сразу узнаваемые образы, а не нюансы истории, чтобы претендовать на благословения традиции. При этом они вырывают эти образы из контекста своего времени, показывая их как репрезентации того, что произошло, а не как объекты убеждения. Плакат «Американцы всегда будут бороться за свободу» связывает солдат Войны за независимость с американскими солдатами и игнорирует нежелание, с которым американцы времен Второй мировой войны относились к любому призыву распространять демократию. Более того, такие изображения прошлого, иллюстрирующие ясное и прямолинейное направление, отвлекают от нынешних запутанных реалий. Когда Джордж У. Буш 11 сентября 2006 года спросил: «Есть ли у нас уверенность, чтобы сделать на Ближнем Востоке то, чего наши отцы и деды достигли в Европе и Азии?» он связал вдохновленную пропагандой память об уверенности в «хорошей войне» с операцией «Иракская свобода». Подобно Мак-Кинли, стоящему перед портретами Вашингтона, Линкольна и его самого, названными «освободителями», Буш призвал американцев поверить в их «божественную миссию».6

Убедительные повествования, которые служат пропагандой для одного поколения, могут повлиять на формирование политики в следующем. Вильсон доказывал, что, когда американцы сражаются за свои идеалы и интересы, они будут вознаграждены миром, устроенным так, как они этого хотят. Рузвельт повторил это видение, добиваясь поддержки интернационалистской внешней политики. Гарри Трумэн утверждал, что для поддержания этого мирового порядка, называемого Свободным миром, Соединенным Штатам необходимо глобальное военное присутствие. Преувеличивая вражескую угрозу, он и его преемники оправдывали постоянную военную позицию в Холодной войне и войне с терроризмом. Опираясь на принципы «Свободный мир против коммунистического мира» и «цивилизация против терроризма», они вступили в войну в расчете на то, что их вооруженные силы одержат верх, не имея четкого понимания того, с кем они сражаются или как достичь своих целей. Примечательно, что даже когда официальные лица преувеличивали вражескую угрозу, они также недооценивали силы противника. Когда дела в Корее и Вьетнаме пошли наперекосяк, Трумэн и Никсон переосмыслили свои военные цели. Администрация Джорджа У. Буша пошла еще дальше, продав заранее подготовленную войну против Ирака в 2003 году. Несмотря на то, что многое ставило под сомнение историю цивилизаторской миссии Америки, администрация за администрацией прилагали усилия, чтобы сохранить ее, обвиняя в неудачах разочаровывающих союзников, освобожденные народы, средства массовой информации или отсутствие поддержки в тылу. Их целью было поддерживать общественное одобрение утверждения глобального господства США.

На протяжении последнего столетия, как заявляла пропаганда военного времени, Соединенные Штаты боролись за свободу. То, что на этом пути она стала самой могущественной страной в мире, не было случайностью. Когда лидеры объявили, что американцы применили силу, чтобы сделать мир лучше и безопаснее для жизни, они не вдавались в подробности о последствиях своей политики. Хотя Соединенные Штаты одержали ряд побед, провозглашенные ими военные цели редко достигались. Люди разочаровывались, когда лидеры, обещавшие счастливый конец, не смогли его осуществить. Целью пропаганды в следующей войне было восстановить чувство ясности и национальной цели. Американцы, которые хотели соответствовать своим идеалам, даже если они не были согласны с тем, как это сделать, продолжали находить привлекательными эти послания о распространении свободы и демократии. Пропаганда не дала им честной оценки затрат на защиту того, что лидеры называют американским образом жизни. Официальные повествования редко изображали реальную войну, в которой участвовали реальные люди, которые не были символами добра или зла. До тех пор, пока пропаганда предполагает, что люди не могут справиться с правдой, это заставляет американцев задаваться вопросом, почему они сражаются.

Брюэр Сюзанна : другие произведения.

Почему Америка воюет

Unknown

Оставить комментарий © Copyright Брюэр Сюзанна (manuelle@vtomske.ru) Размещен: 05/03/2023, изменен: 05/03/2023. 943k. Статистика. Монография: Публицистика Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Исследование Сюзанны Брюэр, посвященное военной пропаганде США.