А письмо было приготовлено вот какое:
"Я не могу оставаться с вами в тех же дружеских отношениях... Мне вдруг совершенно неожиданно и безо всякого повода ни с Вашей, ни с моей стороны стало ясно - до чего мы чужды друг другу, до чего Вы меня не понимаете. Ведь Вы смотрите на меня, как на какую-то отвлечённую идею; Вы навоображали обо мне всяких хороших вещей и за этой фантастической фикцией, которая жила только в Вашем воображении, Вы меня, живого человека с живой душой, и не заметили, проглядели. Вы, кажется, даже любили - свою фантазию, свой философский идеал, а я всё ждала, когда же Вы увидите меня, когда поймёте, что мне нужно, чем я готова отвечать вам от всей души... Ведь я даже намекала Вам: "надо осуществлять"... Я живой человек и хочу им быть, когда же на меня смотрят как на какую-то отвлечённость, мне это невыносимо, оскорбительно, чуждо. Простите мне, если я пишу слишком резко, но ведь лучше всё покончить разом, не обманывать и не притворяться..."
Прекрасная дама взбунтовалась! И если вы её осуждаете, я скажу вам наверно: вам не двадцать лет, вы всё испытали в жизни или никогда не чувствовали, как запевает торжественный гимн природе ваша расцветающая молодость...
Подходило 7 ноября, и мне вдруг стало ясно: объяснение будет в этот вечер. Дальше всё было очень странно, я действовала совершенно точно и знала, что и как будет. Меня била лихорадка, как перед всяким надвигающимся событием. Блок был взволнован не менее меня. Как начал говорить - не помню, но когда мы подходили к Фонтанке, он говорил, что любит, что его судьба в моём ответе. Помню, что я в душе не оттаивала, но действовала как-то помимо воли этой минуты, каким-то нашим прошлым, несколько автоматически. В каких словах я приняла его любовь - не помню. Блок сказал, что если бы не мой ответ, утром его уже не было бы в живых...
Потом он отвозил меня домой на санях. Блок склонялся ко мне и что-то спрашивал. Литературно, зная, что так вычитала где-то в романе, я повернулась к нему и приблизила губы к его губам...
/Читает письмо А. Блока/.
"... Ты моё солнце, моё Небо, моё Блаженство. Ты первая моя тайна и последняя моя надежда. Ты везде бесконечно совершенная, Первая и Последняя... Мои мысли все бессильны, все громадны, все блаженны, все о тебе, как от века, как большие белые цветы, как озарения тех лампад, которые я возжигал тебе... Я не знаю, в чём мне клясться тебе, и клянусь тобой, моя любовь... У меня громадное, раздуваемое пламя в душе, я дышу и живу тобой. Тобой, солнце моего мира. Глаза мои ослеплены тобой, сердце так наполнено и так смеётся, что страшно, и больно, и таинственно, и недалеко от слёз. Вели - и я выдумаю скалу, чтобы броситься с неё в пропасть. Вели - и я убью первого и второго и тысячного человека из толпы и не из толпы. Здесь в мире, в России, среди нас теперь делаются странные вещи... Бегают бледные, старые и молодые люди, предчувствуют перевороты и волочат за собой красивых женщин, и по уютам лучших мира сего - знамёна из тряпок и шёлка... Моё тамошнее треплется в странностях века. И всё оно собирается здесь, у твоих ног, как непокорная змея, желавшая познать и заслушавшаяся лучей и неслыханной музыки. Твоя воля открыть мне все бездны, и я безвольно и бессмысленно исчезну в них... Я молодею около тебя. Сегодня у меня нет слов, я предпочёл бы петь... Часто я хочу теперь всех простить. Из сердца поднимаются такие упругие и сильные стебли, что часто кажется, будто я стою на пороге всерадостного познания - и хочу говорить: "Придите ко мне все труждающиеся и обремененнии - и Аз упокою вы. Ибо бремя моё легко".