Сируха не оставляли мысли о поездах. Хотя, казалось, это последнее, о чем можно думать в подобном месте.
Вокруг на многие мили раскинулась пустыня. Каменистые склоны с редкими вкраплениями сухих кустиков спускались в низину, где высились неказистые, но крепко сбитые каменные дома и хрупкие сооружения из прогнившего дерева. Почти все постройки были одноэтажными, с одной комнатой, а если хозяева и имели стены, делящие небольшое помещение пополам, то они представляли собой тканевые завесы.
Только два дома состояли из двух этажей и нескольких комнат. В них были квадратные окна без стекол. Эти убогие строения смотрелись среди своих собратьев настоящими дворцами. Таковыми они, в известном смысле, и являлись на самом деле. Ведь дворец - это прерогатива царствующих особ, и в этих зданиях жили именно такие особы. Короли были под стать своему королевству: они выделялись из толпы жителей, облаченных в полотняные хламиды, но в любой другой среде их приняли бы за бесправных бедняков или прокаженных - они кутались в свои полосатые накидки так, что из-под ткани выглядывали одни глаза. Точнее, пустые глазницы. Важной процедурой при назначении правителя было торжественное выкалывание глаз, чтобы будущий владыка мог руководствоваться исключительно логическими рассуждениями и, упаси господи, не видеть реального положения дел.
Правительственный совет состоял из пятерых человек, и все до единого были слепы. На последнем заседании высказали мудрое замечание, что вести о реальном положении людей в селении все равно долетают до них - через слух; было предложено лишать правителей также и слуха, хотя бы в одном ухе. Предложение взяли на рассмотрение.
Кажется, что такое правление не сулит жителям ничего хорошего, но, в конечном итоге, во все времена короли, цари, президенты и прочие управленцы мало прислушивались и приглядывались к жизни обычного люда, и это ничуть не мешало люду жить в точности так, как завещал Бог после грехопадения - работать в поте лица и растить детей. Именно так и жили люди в этом селении. В тишине и нищете, под мудрым правлением слепых богов, мечтающих стать, вдобавок к своей слепоте, еще и глухими.
Когда приходило время открывать очередное заседание, по двухэтажным зданиям, соединенным общим двором, разливалась переливчатая мелодия флейты. Слепцы, слыша призыв, стекались во двор, откладывали в сторону посохи, садились в кружок. Среди них не было главного, поэтому после недолгого молчания кто-нибудь говорил:
- Что сегодня на повестке дня?
Отвечал тоже любой - тот, кто первый соблаговолит напрячь разум и придумать тему. Главным было сказать ее твердо, чтобы никто, в том числе и говоривший, не усомнился, что именно этот предмет желают сделать обсуждаемым высшие силы, которые в этих краях олицетворял дух Морратиоа.
- Экономика, - разносился по двору уверенный голос.
И начиналось рассуждение. Раз дух повелел обсуждать экономику, значит, с экономикой что-то было не так. Правители пытались разобраться, что именно, и, в конце концов, находили изъян, который, впрочем, либо не собирались исправлять, либо его исправление никак не отражалось на жизни людей.
- Люди живут хорошо, - начинал говорить тот, кто первый придумывал, о чем говорить. - Они ведут свое хозяйство - у них должны быть огороды, домашний скот.
- Но есть ли они на самом деле? - спрашивал другой.
- Это неважно, - возражал третий.
- По логике все правильно, - кивал четвертый, задумчиво теребя бороду, вылезающую между полос ткани, в которую было завернуто его лицо. - У людей должны быть огороды и скот. А у кого их нет - тот может заниматься чем-нибудь другим и выменивать плоды своего труда на овощи и мясо.
- А если нет плодов, то этот человек умрет с голоду, - добавлял пятый. - И поделом, такой нам не нужен. Человек должен работать.
- Вообще-то, это следовало бы пересмотреть, - бубнил второй. - Что, если человек не может работать?
По кругу пробегал шумок. Потом кто-нибудь задавал всех интересующий вопрос:
- Как это - не может?
- А вот так. С ним могло что-то случиться. Он мог потерять руки или ноги.
- Голова-то у него остается.
- И правда.
- Но если он не способен работать головой?
- Такой тем более не нужен селению. Пусть умрет с голоду.
- А если человек старый и уже отслужил свое?
- Такой тоже не нужен. Ведь он отслужил свое! Пусть умрет с голоду.
На подобном светлом решении заседание заканчивалось, и правители расходились, довольные собой. Они нашли изъян и его решение - принимать за благо возможную смерть беспомощных горожан.
Выживает тот, кто может выжить. Таков был закон этого поселения.
Выживали многие. У людей было домашнее хозяйство, а у кого его не было, тот занимался чем-нибудь другим и выменивал плоды трудов своих на продукты. Немощные, если им не помогали друзья и соседи, умирали с голоду. Помогать ближнему здесь было как-то не принято, да и в целом дружба являлась очень редким и странным, но отнюдь не ценным явлением. Строго говоря, во всем селении были только два друга: Сирух и Хуртан. Имей они статус обычных жителей, их дружба наверняка закончилась бы трагично.
Жители, как и правители, были свято уверены, что дружба - это плохо. Дружба делает тебя зависимым от другого человека. Дружба заставляет идти на жертвы. Дружба принуждает помогать; ты помогаешь другу, хотя, возможно, помощь нужна тебе, а если друг помогает тебе, то он нарушает твое пространство, вмешивается в твою жизнь. Что может быть неприятнее! Но самое ужасное то, что у дружбы есть оборотная сторона - предательство. Дружба может убить. И нет ничего хуже, чем умереть от душевной боли.
Любовь, как и дружба, может переходить в одержимость, минуя промежуточную стадию. "Дружба - любовь - одержимость" - самый маловероятный вариант цепочки. Куда вероятнее "любовь - одержимость" либо "дружба - одержимость". Поэтому дружба казалась жителям странным и опасным делом.
Но Сирух и Хуртан были особенными. Они говорили с Морратиоа, и не просто. Высшие силы выполняли их просьбы! Всего однажды, но это имело место быть. Старожилы помнили, как белесая завеса - Морратиоа - пронеслась над небом, а потом с неба в низину что-то рухнуло. Люди поспешили туда и увидели двух детей, без сознания лежащих на песке. Они не были похожи на них, эти дети.
Когда их привели в чувство, то расспросили.
- Как вас зовут? Молчите? Не знаете? Тогда будете Сирух и Хуртан. Вы видели Морратиоа? Он был белый и пронесся над небом.
- Я просил его бросить их сюда, - сказал дрожащим голосом светловолосый мальчик, нареченный Хуртаном. - И он бросил. Он сделал, как я сказал. Я не думал, что он это сделает.
- А я, - сказал темноволосый Сирух, - помню, что просил его остановить все, но не помню, что произошло потом.
- Мы хотим домой, - спешно проговорил Хуртан.
- Но не знаем, куда теперь уйти, - голос Сируха тоже дрогнул.
- Все умерли, - добавил Хуртан почему-то виновато.
- Умерли, - глаза Сируха наполнились слезами.
Люди удивленно вздыхали и задумчиво кивали, не вникая в смысл их слов. Для них было важно только одно: Морратиоа слушал их, этих детей, и даже выполнял их просьбы.
Этого оказалось достаточно, чтобы люди взяли свои пожитки, разобрали деревянные дома в своем селении, спустились жить в низину и возвели новые жилища из камня и принесенного дерева. Дерево стало ценным материалом. После полета Морратиоа деревьев осталось совсем мало, но люди не особенно переживали по этому поводу. Они научились строить дома из камня, и они их вполне устраивали. А Сирух и Хуртан стали кем-то вроде жрецов. Их уважали, побаивались, одаривали самым лучшим. Сами правители селения были заинтересованы в их судьбе, хотя давно выросшие мальчишки не делали ничего особенно полезного.
Иногда их спрашивали о Морратиоа, и они в стотысячный раз рассказывали одну и ту же историю.
- Вот как это было, - небрежно говорил Хуртан, оглядывая людей, сидящих вокруг и с затаенным дыханием глядящих на двух юных жрецов. - Мы покинули свой дом - мы не помним, где он... Помним только, как летели по небу.
- Как это было? - спрашивал один из правителей. Только правители имели право задавать вопросы.
- Должно быть, захватывающе, - отвечал Сирух. - Но мы были слишком испуганы, напряжены и взволнованы, чтобы это понять. Я помню, как ветер бил в лицо и заставлял задыхаться.
- Я глядел вниз и видел деревья, - задумчиво говорил Хуртан, в очередной раз напрягая память. - Я кричал что-то Сируху и хотел, чтобы он меня услышал.
- Между нами летел Морратиоа, - спешно говорил Сирух, зная, что их личные переживания мало кого интересуют, и что правители недовольны, когда они углубляются в воспоминания о самих себе. - Он был как белая полупрозрачная завеса в небе, свернутая в конус и полная звезд.
По кругу людей пробегал шепоток. Самые старые помнили пролетающего по небу Морратиоа и согласно кивали.
- Мы тогда не знали, что это, - возвращался к главному Хуртан. - Просто увидели Нечто. Из этой завесы раздался голос. Он спросил у нас что-то. Мы не помним, что это был за вопрос, но в ответ мы стали кричать ему свои просьбы.
- Вы видели змей? - спрашивал другой правитель.
- Да, - Сирух невольно морщился. - С высоты мы видели змей, и в них-то и было все дело. Я просил Морратиоа остановить их.
Хуртан на этом моменте всегда хотел что-то добавить, но одергивал себя и говорил елейным голосом:
- И Морратиоа остановил их.
На этом рассказ оканчивался. Никто, кроме Сируха и Хуртана, не знал, что он далеко не полон. А еще, сказать по правде, Хуртан знал больше Сируха и не хотел, чтобы он об этом догадался. Хуртан едва не проболтался по пробуждении, но, к счастью, Сирух этого не заметил и никаких вопросов о случайно оброненной фразе ему не задавал.
Дружба - это всегда обман и сокрытие. Пусть мелочное, пусть с благой целью, но таковое найдется в любых дружеских узах.
Однако с каждым годом Хуртан нервничал все больше, потому что в поведении Сируха стали появляться странности. Он мог часами бродить вокруг селения, погруженный в задумчивость, а потом вдруг бросался на землю и начинал с криками разрывать песок. Он кричал "я найду, найду!" Каждый раз это было одно и то же место. То, где они впервые проснулись и обнаружили около себя людей, одетых в одинаковые полотняные хламиды. То, где они очнулись от дикого сновидения, в котором им явился Морратиоа.
Хуртан и Сирух мыслили не так, как другие жители селения. Правители с выколотыми глазами казались им дикостью, замкнутый образ жизни, отрицающий возможность дружбы и любви - абсурдом. В их головах были заложены совершенно другие устои. Когда правители собирались на заседание и думали о том, как бы изолировать себя от народа, о котором они должны были заботиться, Хуртан и Сирух вспоминали зрячих правителей, ведущих опросы среди населения и которые хоть и закрывали глаза на большинство проблем, кое-какие все-таки решали. Когда на общем собрании под председательством тех же правителей, опирающихся только на логические рассуждения и не видящих реальности, решалось, кого за кого выдать замуж и кого на ком женить, Хуртан и Сирух думали о том, что где-то далеко-далеко отсюда люди влюбляются и только потом создают семью.
- С другой стороны, там семьи распадаются, - сказал однажды Сирух. - Помнишь? Люди бьют и убивают друг друга. Бросают детей. А все потому, что сделали неправильный выбор и вольны его исправить. Хотя на самом деле не вольны. Человек должен нести ответственность за свои поступки.
- Что-то в этом есть, - согласился Хуртан. - За все время, что мы здесь, ничего такого не случилось, потому что все подвластно закону, и если ты его нарушишь - это все знают - тебе вырвут глаза и язык, привяжут к столбу, обольют медом и оставят стоять, пока не умрешь от жажды или пока мухи не съедят тебя.
- Да. Свобода губит. Смотри на этих людей - они привязаны к этой низине Морратиоа и не могут уйти отсюда. У них нет свободы передвижения. А тогда все погибли именно потому, что у них была свобода поехать куда угодно...
Сирух помолчал и вдруг с воем бросился на песок. Хуртан пытался удержать его, но безрезультатно. Сирух кричал несвязные слова и разрывал песок руками. Потом упал на него и разрыдался.
- Что с тобой творится! - разозлился Хуртан.
- Я думаю о поездах! Я не могу перестать думать о них! Они должны быть здесь. Здесь! - Сирух в сердцах ударил по песку кулаком.
Хуртан похолодел. Впервые он подумал о том, что Сирух тоже помнит много больше, чем говорит селению.
- Ведь ты же помнишь, - Сирух вскинул на него взгляд воспаленных глаз. Было понятно, что он не спал не одну ночь. - Помнишь, что это были не змеи, а поезда. Когда мы летели по небу... Нет, это какой-то дикий сон, - он сжал голову руками.
- Что - дикий сон? - губы Хуртана сами собой изогнулись в улыбке. - Тогда или сейчас?
- И тогда, и сейчас. Но то, что происходит сейчас, мы понимаем... Мы находимся в ужасном селении, которое поклоняется духу Морратиоа, и они считают нас отмеченными его милостью. Но что было до этого? Как мы сюда попали?
- Возможно, мы не попадали сюда, - ощерился Хуртан. - Просто в детстве нас слишком сильно ударили по голове, и нам привиделись эти, как ты говоришь, поезда. А на самом деле мы всегда жили здесь. Все остальное - сон.
Сирух некоторое время молчал, погружая пальцы в песок и продолжая разрывать яму. Через несколько минут он тихо, но твердо проговорил:
- Нет. Нет. Я точно знаю, что раньше мы жили в другом месте и другой жизнью. Я знаю это. Знаю.
- Но тогда должны быть доказательства, - бросил Хуртан свой последний козырь.
- Да.
- Может, на этот раз Морратиоа поможет тебе, а не мне.
Эта ядовитая фраза сама собой сорвалась с губ Хуртана, но едва он ее произнес, как пальцы Сируха больно во что-то уперлись, и смысл фразы не долетел до него, оставшись парить в воздухе между ними.
Сирух подул на пальцы и другой рукой схватился за предмет, торчащий из песка. На ощупь это было дерево. Он потянул находку на себя.
Обломок шпалы.
Глаза Сируха расширились от удивления и ужаса. Он бросился копать. Хуртан кричал ему, хватал за руки, но ничто не могло остановить Сируха. Вскоре из песка выглянул искореженный рельс.
- Ладно! - проорал Хуртан. - Ладно! Твоя взяла! Это были поезда! Вверху была железная дорога, и поезда не могли остановиться и рухнули сюда! И все умерли!
- Мы ехали на поезде, - проговорил Сирух, словно не слыша его. - Ехали на поезде, а потом что-то подхватило нас и вознесло вверх. И мы наблюдали сверху. Я просил, чтобы поезда остановились... Ведь там были наши родители.
- Да, ты просил, а я знал, что они все равно умрут, и ничто их не спасет!
Сирух повернул к нему голову.
- Это все неправда. Когда мы очнулись, рядом не было человеческих тел.
- Потому что Морратиоа, или что это было... Это белое и прозрачное сказало, что не может их остановить! И тогда я попросил о другом. - Хуртан задыхался, впервые облекая эти воспоминания в слова. - Я попросил, чтобы их разорвало на куски, и они сгинули в пустыне. И он так и сделал!
- Зачем ты просил об этом?
- Откуда я знаю? Я был ребенком. Мне казалось важным, чтобы всех разорвало на куски. Когда мы летели вниз, с нами летели ошметки тел. Мы бы разбились, но между нами неслась эта белая завеса. Когда мы были у самой земли, она развернулась и опустила нас на землю. А потом мы проснулись и увидели этих людей. Нам все показалось сном.
- Это и было сном.
Сирух погладил рукой покореженный рельс, будто пытался убедиться в его реальности.
- Возможно, мы умерли немножко заранее, - сказал он. - И нечто перенесло нас в эту дикую страну.
Хуртан с тяжело бьющимся сердцем наблюдал за другом и ждал упреков. Он много лет боялся этой минуты. Сирух узнал правду, он обвинит его в ужасной просьбе, брошенной Морратиоа.
Но Сирух ничего не сказал. Он вдруг примирился с окружающим миром; им овладело спокойствие.
- Мне все еще тяжело, - сказал он. - Я не знаю, что реальность, а что нет. Возможно, все так, как ты сказал. Может, прав я. А может, мы все еще спим в вагоне. Нас случайно занесло в страну бредовых сновидений. Нужно быть богом, чтобы разобраться в этой ситуации.
Он медленно встал на ноги, бросил последний взгляд на рельс и обломок шпалы, развернулся и пошел прочь. Хуртан с болью смотрел ему вслед, но не решился пойти следом.
Дружба порождает трусость. Страшно причинить другу боль, куда страшнее - встать на его пути, когда ты уже сделал ему больно, потому что всегда можно сделать еще больнее. Здесь тяжело найти твердую тропу, ведь порой боль возникает именно оттого, что друг, совершив ошибку и признавая себя виноватым, не пытается поправить положение.
Но даже если бы Хуртан упал на колени перед Сирухом и, плача, стал умолять о прощении за свою глупую просьбу и годы молчания, едва не сведшие его друга с ума, это ничем не помогло бы делу. Сирух уже твердо решил, что ему нужно делать, чтобы найти реальность.
Нужно стать богом. Или хотя бы его подобием.
На следующий день торжественно посвященный в правители Сирух собственноручно выколол себе глаза и настоял на том, чтобы его оглушили.