Аннотация: Как лучше всего преодолеть творческий кризис? Силой воли, каким-нибудь условием, поставленным самому себе. Например, творить, пока идет снег. Но нужно быть осторожным в выборе условия. Ведь снегопад может затянуться на долгое, очень долгое время.
Вид, открывающийся из окна, очень напоминал картинку из детской новогодней книжки. Земля уже давно спряталась под сугробами, которые теперь возвышались над ней, неизбежно напоминая своей мягкой формой комья сахарной ваты. Недавно поставленные старомодные фонари, будто сошедшие с рождественских открыток, выхватывали из сверкающей полутьмы густые еловые лапы, старательно собирающие на себе медленно опускающиеся снежинки.
Для полноты картины не хватало только оленей и прочих лесных тварей ― завсегдатаев детской книжной иллюстрации, ― но это были совсем уж мечты. Сразу за елками едва выглядывала из-под снега низенькая кирпичная ограда, вперед бежала дорога, сейчас тоже засыпанная снегом, а вдоль нее возвышались дома, которые всем своим видом заявляли: "Это город! Лес далеко! Никаких зверей!".
― Ну что? Вдохновляет?
Луми вздрогнула от голоса, внезапно раздавшегося у нее за спиной. Она, конечно, сразу поняла, что это Йонне (да и кому еще здесь быть?), но неожиданность есть неожиданность. При желании, подумалось ей, и родная мать может довести до сердечного приступа ― достаточно только тихонько войти в комнату и разрушить глубокую задумчивость негромко произнесенной фразой. В абсолютной тишине и мягкий, теплый голос, а именно такой был у Йонне, звучал как гром среди ясного неба.
― Пока не знаю, ― проговорила Луми не слишком уверенно.
Она вдруг обратила внимание, что снег перестал идти. Но все равно вид за окном оставался сказочным. Впрочем, таким он был каждую зиму.
Йонне подошел к Луми, оттеснил ее от окна, присел на подоконник и только после этого протянул ей большую белую кружку с дымящимся кофе. Луми взяла ее в руки и, опустив взгляд, принялась рассматривать. Что угодно, только бы не смотреть Йонне в глаза.
Эта кружка была одним из тех немногих предметов, что при первом знакомстве приводили Луми в полный восторг. Позже, когда вещь становилась ее собственностью, она привыкала к ней, и буря эмоций сменялась крепкой привязанностью. Кружка совсем недавно перешла к этой стадии: Луми все еще восхищалась ей, но это был лишь призрак былого восторга, постепенно сменяющийся тем неописуемым ощущением, какое можно испытывать только к вещам, которые твои и ничьи больше. И если ты вдруг исчезнешь из этого мира, люди будут видеть эти предметы и неизбежно вспоминать о тебе.
Белая кружка, вся в трещинах, попалась на глаза Луми в магазине розыгрышей, куда она забрела с целью укрыться от суровой непогоды. Кружка привела ее в полный восторг тем, что почти в точности копировала ее собственную чашку, всю побитую, в царапинах и разводах, но это отнюдь не было забавным дизайном ― просто жизнь сосуда была продолжительной и очень тяжелой, так что Луми приходилось брать ее с опаской: а ну как расколется точно по одной из множества трещин! В конце концов так и случилось.
И вот, пожалуйста ― идеальное решение. Трещины и кофейные разводы уже есть, причем очень даже реалистичные, с первого взгляда ни за что не разберешь, что это подделка. Создается впечатление, что за плечами или, вернее, за ручкой этой кружки долгая жизнь, полная невеселых приключений. Тем легче променять старую добрую подругу на другую, почти такую же, только новую и безопасную. А бонусом к этому прилагалось само сплетение трещин. Их было достаточно много, и Луми постоянно казалось, что там зашифровано не одно изображение ― просто нужно посмотреть под правильным углом... Сколько она ни смотрела, ничего толком не видела, но была уверена, что что-то все-таки в этом есть.
Единственным минусом кружки было то, что стоила она почему-то запредельно дорого, а у Луми тогда, как назло, имелись серьезные финансовые проблемы.
Это было больше года назад, еще до встречи с Йонне. То есть, конечно, они знали о существовании друг друга, но ни о каких отношениях между ними тогда не могло быть и речи, и если бы Луми кто-нибудь сказал, что они будут жить вместе, то она бы была уверена, что над ней жестоко смеются.
Но скоро случилось так, что Йонне вдруг захотел сделать ей что-нибудь приятное и спросил, чего бы ей хотелось. Удивленная Луми поведала о кружке, втайне опасаясь, что, выдав тайну, утратит чаемое сокровище (кто же откажется от такой вещи!). Йонне, увидев предмет ее мечты, и впрямь пришел в восторг, только вот причиной его была не кружка, а то, что Луми ― идиотка. Передавая ей подарок, он так и сказал. А потом доверительно сообщил, что любит таких вот идиоток.
Сейчас, пристально глядя на псевдо-побитую кружку, Луми в очередной раз старалась разглядеть в паутине трещин хоть одну картинку. Но тщетно.
― Может быть, тебе еще что-нибудь нужно? ― Йонне откинул назад темные волосы, вечно падающие ему на лоб.
― Нет, спасибо... Все есть, ― была вынуждена ответить Луми.
Йонне некоторое время молчал, пристально глядя на нее. Потом сказал неожиданно мягко:
― Не бойся. Я ведь обещал ― такого больше не повторится. Ты ведь понимаешь.
Луми кивнула. Она верила ему. Йонне не желал ей зла. Просто, впав в отчаяние, тщетно пытался переключить ее на что-то другое, сделать так, чтобы она перестала терзаться мыслями о Катастрофе, как они называли меж собой случившееся, и вернулась к работе. Луми долго размышляла об этом, рассматривая синяки и кровоподтеки, в живописном беспорядке раскиданные по всему телу, и раз за разом приходила к выводу, что направление мысли у Йонне было не только вполне нормальным, но и правильным ― это действительно могло ее переключить. Но не переключило, однако, как она потом заверила Йонне, попробовать все равно стоило.
― У меня правда есть все необходимое, ― сказала Луми. ― Большего, чем у меня сейчас есть, мне просто не хочется. Я не знаю, почему ничего не выходит. После того, как это случилось, я просто... Я не знаю. Я чувствую, что могу, но почему-то не получается. И я просто не знаю, что делать, не знаю, как заставить все это выплеснуться. Ничего не знаю.
Боясь, что она сейчас расплачется, Луми чуть не залпом осушила полкружки. Горячий кофе больно обжег горло.
Йонне некоторое время молчал ― он дожидался, пока Луми справится с собой, а когда она, наконец, оторвалась от кружки и перевела дух, осторожно сказал:
― Знаешь, Катастрофой часто называют холокост.
― Угу. Ты хочешь, чтобы мне стало стыдно, чтобы я поняла, что у меня все не так плохо. Но хуже всегда есть куда! ― Луми еще больше расстроилась. ― Можешь использовать любое другое слово, раз так. Но для меня это именно Катастрофа. Что вообще такое катастрофа? Грандиозное крушение... Неважно, чего. Поезда, самолета. Целого города. Народа. Или просто одной жизни, почему нет... Или многих... Или... ― Луми поставила кружку на край подоконника и схватилась за стопку листов, лежащих в кресле. ― Представь, что я сожгу все это! Сожгу!
― Нет!
Йонне резко дернулся. Он, казалось, хотел наброситься на Луми, чтобы отобрать у нее бумажную кипу, но Луми быстро положила ее обратно.
― Я просто хотела, чтобы ты понял... ― пролепетала она. ― Представь, что я бы сожгла все это. Сколько бы жизней было уничтожено?
― Жизней! ― сердито бросил Йонне. ― Целый мир!
― Так вот то же самое и со мной, ― тихо проговорила Луми. ― Как будто меня сожгли изнутри. Вот. Там был мир ― его не стало... Чем не Катастрофа? Пусть только для меня, но все-таки...
Йонне отвернулся к окну и с минуту смотрел на сказочный зимний пейзаж. В последние дни снегопад постоянно брал перерывы ― иногда продолжительные, иногда не очень. Сейчас как раз была одна из таких отлучек, и без снежинок, медленно опускающихся с неба, зимняя картина далеко не так радовала глаз.
― Ладно, ― наконец, сказал он, не отрывая взгляда от окна. ― Давай пройдем еще раз. Твоя жизнь идет своим чередом, ты пишешь свои истории, все хорошо. Когда случаются неприятности, когда что-то причиняет тебе боль, это не становится проблемой ― ты просто выплескиваешь свои эмоции на бумагу. И тебе становится легче, а люди радуются занятному рассказу. Им почему-то подавай что погрустнее да по заумнее... ― Йонне усмехнулся. ― Так?
― Так.
― Потом в один прекрасный день ― то есть, я хотел сказать, ужасный, ― случается Катастрофа. Потрясение выжигает тебя изнутри, и хотя по прошествии времени ты все-таки чувствуешь в себе способность писать, у тебя не получается дать этому выход. Так?
― Так...
― Взволнованный Йонне делает все возможное и невозможное, чтобы отвлечь тебя и помочь двигаться дальше, но ты капитально застряла. Ты не можешь даже попробовать открыть себя ― у тебя просто опускаются руки. Стоит начать, сплести первую фразу, как пустота, которая раскинулась между тобой и миром слов, напоминает о Катастрофе. У тебя нет сил преодолеть это, хотя ты и можешь, если постараешься. Вопрос в том, откуда взять силы... Так?
― Так, взволнованный Йонне, ― улыбнулась Луми. ― Ты так чу́дно говоришь. Я давно говорю ― тебе бы самому писать.
― Это не мое дело, ― Йонне бросил на кипу листов такой презрительный взгляд, словно бумага чем-то его обидела. ― Это твое дело, и ты им займешься. Может, не сейчас, но займешься. Ясно?
― Угу.
Йонне ушел, пообещав скоро вернуться. В его ожидании Луми от нечего делать взяла верхний лист с бумажной кипы. Считалось, что это ее гордость, хотя на самом деле это, скорее, была гордость Йонне.
С ним они познакомились в колледже и долгое время даже не здоровались друг с другом. То есть, Луми не упускала случая блеснуть лучезарной улыбкой и сказать робкое "привет", но вот Йонне на это, как правило, либо мрачно кивал, либо вообще ее игнорировал. И это было даже лучше ответного приветствия, иногда все-таки срывающегося с его губ, потому как незатейливое "привет" выговаривалось с таким кислым видом, словно Йонне приходилось из вежливости хвалить крайне невкусное блюдо. Иными словами, картина была ясна как день: Луми нравился Йонне, а вот она его нисколько не интересовала. Более того, ее внимание было для него нежелательно, потому как портило его безусловную репутацию. Красивый и умный Йонне был, что называется, душой компании, тогда как Луми, хоть и обладала вполне симпатичной внешностью, отгораживалась от мира на последней парте и имела известность человека странного и не особо дружелюбного.
Начало их тесному знакомству положил конфликт Луми с несколькими однокурсницами. Те, стремясь насолить ей, каким-то образом вышли на ее закрытую веб-страничку, не поленились взломать ее и с нескрываемым удовольствием обнаружили там целый скоп текстов, главным героем которых был некто Йонни. Понятно, что только слабоумный не проассоциировал бы их с однокурсником-Йонне, к тому же, описанная внешность героя-любовника и его характер полностью ему соответствовали, равно как и в описании главной героини Уни легко узнавалась сама Луми.
Предвкушая веселье, девчонки распечатали несколько текстов и, хихикая на всю аудиторию, передали их Йонне, попутно громко объясняя всем желающим слушать, что это и откуда взялось. Йонне хотел было презрительно смахнуть листки со своей парты, но что-то вдруг привлекло его внимание, и он, нахмурившись, взял их...
В конце учебного дня он подошел к Луми и, бухнув перед ней помятые листы, спросил:
― Это ты написала?
Все вокруг притихли. Испуганная Луми скользнула взглядом по страницам и, конечно, тут же признала свои творения. Она почувствовала себя очень глупо. Ей безумно хотелось категорически опровергнуть все обвинения, но... Но отречься от этого было бы низко.
― Я, ― ответила Луми с некоторым даже вызовом. Страх тут же прошел, уступив место твердому намерению бороться за справедливость до последней капли крови. В конце концов, что такого она написала? Опорочила Йонне? Нет. Связала его против воли с собой? Ни в коем случае. Если уж на то пошло, даже имя было изменено, пусть и незначительно, и она и не думала публично выставлять эти тексты...
― И это про меня? ― уточнил Йонне. ― Этот Йонни ― это ведь я?
― Что-то вроде того, ― буркнула Луми. ― Не обольщайся только. Просто у тебя образ вдохновляющий, вот и присвоила его персонажу. Это не твоя заслуга. Но если что-то не устраивает ― обратись к моему адвокату.
Ребята, прислушивающиеся к их разговору, захихикали. А Йонне вдруг улыбнулся.
― Ты чего сразу так взъелась? Мне просто интересно. По-моему, это здорово... Особенно здесь, ― он указал пальцем в конец первой страницы.
Луми посмотрела и увидела то, что одна ее подруга называла сюрреалистическим бредом. Это было характерно для ее рассказов ― ладно шедшее повествование, прочно привязанное к бренной реальности, часто срывалось в ворох психоделических фантазий. Так, здесь Луми писала о несчастной девочке Уни, ужасно страдающей из-за безответной любви к Йонни, но вместо того, чтобы, как это принято, обрадовать героиню долгожданной взаимностью и тем самым порадовать себя, Луми сорвалась в описание видений, преследующих Уни, и мутно, но по-своему красиво объясняющих ее привязанность и историю появления сильного чувства. В этом потоке неясных, иногда немного жутких образов, смешались страхи, надежды, мечты...
Девчонки, укравшие ее тексты, даже предположить не могли, как все обернется. Все, что они вынесли из рассказов, пробежав их глазами, это тот факт, что повествование было о Йонне и живописно расписывало мечты Луми. Потоки образов остались для них ничего не значащей чушью; строго говоря, они попросту не поняли, что это вообще такое и к чему.
Зато Йонне понял. И остался под впечатлением. Его поразила пугающая красота этих строк, и он по-новому взглянул на Луми ― с искренним восхищением.
Он предложил ей прогуляться с ним после занятий, и Луми, конечно, согласилась. Как раз тогда Йонне и сказал, что хотел бы сделать ей что-нибудь приятное и подарил ей кружку.
К их следующей прогулке Йонне прочитал все рассказы про Уни и Йонни, и они очень ему понравились. Несмотря на то, что Луми часто делала намеки на любовь между персонажами, дозволенной черты она не переходила, поэтому у Йонне не было причин обижаться. Луми строго придерживалась реальности, и Йонне долго забавлялся теми моментами, где, как было видно, Луми сдерживала себя. Казалось, вот-вот что-то произойдет! Неприступный Йонни оттает и поцелует несчастную Уни... Но нет. Луми приходила в себя и безжалостно разрушала возникший было мост между персонажами.
― Слушай, ― сказал Йонне однажды. ― Пусть между ними уже что-нибудь будет. Сколько можно тянуть-то? Уни, того и гляди, умрет от горя.
― Может, и умрет... ― у Луми вырвался вздох безысходности. ― Я не могу этого написать. Понимаешь, так не может произойти.
― Еще как может! ― возразил Йонне. ― Хочешь, докажу?
― Как?
― Поцелую тебя, и дело с концом.
Луми вспыхнула. Было не похоже, чтобы Йонне шутил. Ей безумно хотелось ответить ему вызовом, но, как и в случае с их первым разговором, следовало сказать правду.
― Ты, наверное, знаешь, как я к тебе отношусь, ― пробормотала она, пряча покрасневшее лицо под воротником куртки. ― И когда я начинала это писать, то думала о тебе. Но теперь Уни ― это не я, а Йонни ― это не ты. Так не бывает. Когда история затягивается, персонажи начинают жить своей жизнью... И даже тот, кто пишет автобиографию, не может поручиться в том, что его родные и знакомые к концу остались все теми же людьми. Что бы кто ни говорил... Так не бывает. ― Луми вдруг подняла голову и серьезно посмотрела на Йонне. ― В бумаге заключена огромная власть. От автора тут почти никогда ничего не зависит.
― А от кого зависит? ― немного растерялся Йонне.
― Не знаю, ― честно призналась Луми. ― Это Течение. Такое же, как наши жизни. Ты рождаешься, живешь, иногда делаешь выбор, который полностью меняет твою жизнь... Ты идешь наперекор всему, но так или иначе оказываешься во власти Течения, хотя никто и никогда не сможет поспорить с тобой в том, что тот или иной твой выбор повлиял на результат. Так же и в историях: ты можешь пытаться решать что-то за персонажей, но в конечном итоге все подхватит Течение и... И их собственный выбор.
Йонне был так поражен ее неожиданной речью, что не нашелся, что ответить. Его восхитило, как Луми рассуждала о том, что ей неподвластно, о том, как созданные ей образы начинают жить своей жизнью. Для него это все звучало, как ценнейшая информация из другого, прекрасного, загадочного и иногда пугающего мира, подчиняющегося собственным законам.
― Значит, если я тебя поцелую, это не спасет Уни? ― наконец, уточнил Йонне.
― Не знаю. Вряд ли. Все зависит от Йонни.
Это тронуло Йонне еще больше ― невооруженным глазом было видно, как Луми хотелось сблизиться с ним, и все же она героически отказывалась от этого, ни в коем случае не желая использовать персонажей в своих целях, словно они впрямь были живыми людьми.
― Ну ладно, ― сказал он. ― Пусть тогда сами разбираются. И мы тоже сами разберемся.
Йонне, притянув Луми к себе, поцеловал ее. Буквально через несколько дней он без особых трудов уложил ее в постель, а следующим вечером вызвал ее на "серьезный разговор".
Луми явилась на встречу донельзя несчастной, полагая, что Йонне решил просто посмеяться над ней, и теперь хочет расставить точки над "i", но вместо ожидаемых слов прощания он, во-первых, предложил ей переехать к нему, а, во-вторых, попросил написать рассказ специально для него. Он подробно объяснил желаемый сюжет, и когда Луми показала ему готовую работу (они уже жили вместе), не разочаровался. На этот раз Луми в своей неподражаемой манере описала не свои, а его чувства; и хотя Йонне никогда не преследовали те жуткие видения, что она приписала персонажу-Йонни, он почувствовал себя так, будто она заглянула к нему в душу. Йонне очень хвалил Луми за этот рассказ, а Луми, в свою очередь, призналась ему, что он предложил замечательный сюжет, и ей было легко и интересно работать с ним.
С тех пор Йонне почувствовал за собой право участвовать в творческом процессе. Он тщательно изучил все рассказы об Уни и Йонни, расположил их в хронологическом порядке (а когда появлялся новый, часто написанный точно по его сюжету, вставлял его в нужное место), распечатал и стал править красным карандашом, чтобы увязать все кусочки в одно большое произведение.
Именно этот грандиозный труд и лежал сейчас в кресле у окна. Обрывочные рассказы, которые Луми когда-то писала под влиянием мимолетных настроений, превратились в главы, составляющие нечто вроде мистического романа. Там пока еще были пропуски, и Йонне четко прописал, чем их нужно заполнить, однако в последнее время дело совсем не шло... Всему виной, конечно, была Катастрофа.
Это случилось несколько месяцев назад. Весь мир Луми в одночасье рухнул, и у нее только и осталось, что Йонне. С тех пор она, как ни старалась, не могла заставить себя писать.
Поначалу она чувствовала себя совершенно опустошенной и неспособной к жизни. Йонне, выдержав тактичную паузу в неделю, стал пытаться постепенно вернуть ее с земли обратно на небеса мыслительного процесса, где она обычно и находилась, но раз за разом терпел поражение. Луми не упрямилась, не капризничала. У нее попросту не было сил жить, а поскольку ее жизнью было создание историй, заниматься этим она, понятно, не могла.
Йонне прекрасно знал о таком понятии, как творческий кризис, и потому долгое время терпеливо выжидал. Положение медленно, но верно менялось, однако далеко не в лучшую сторону: Луми немного ожила, мысли снова стали роиться в ее голове, Йонни и Уни неотступно следовали за ней и постоянно напоминали о себе не только во снах, но и наяву. Так, например, однажды Луми, выйдя во двор дома, вдруг отчетливо увидела своих персонажей на темной дороге, уходящей вдаль мимо двух ровных рядов по-волшебному светящихся домиков... Вот, подумалось ей, вот оно! Очень подходит под последний эпизод, который столь красочно расписал ей Йонне ― та самая атмосфера, тот самый пейзаж...
В голове Луми помимо воли сами собой начали складываться строки.
"Темнота со всех сторон преследовала Уни. Неведомый мир грозился обрушиться на нее тысячами раскаленных игл, пронзающих воспаленный разум. Дышать стало сложно. Тени, скользящие по стенам, постепенно сливались в один силуэт... В попытке избавиться от наваждения Уни отворила дверь и оказалась на улице, полной мягких огней..."
Как-нибудь так. Держа задумку в голове, Луми направилась обратно в дом, на ходу продолжая:
"Но свет, призывно горящий в окнах симпатичных маленьких домиков, оказал на нее совсем не то воздействие, которого она ожидала. Уни должна была почувствовать тепло, как никогда четко осознавая реальность и близость других людей. Но вместо этого огни слились в дьявольскую пляску мерцающих искр, создающих коридор, ведущий на ту сторону, от которой она бежала столько времени... Мог ли кто-нибудь спасти ее от этого?"
Луми достала свой ноутбук, включила его, но ее пальцы бессильно зависли над плоскими клавишами хлипкой клавиатуры.
Строки по-прежнему одна за другой появлялись в голове, но она не могла заставить себя написать ни единого слова.
Позже Луми не раз и не два повторяла этот нехитрый эксперимент, однако все было тщетно. Какие бы усилия она ни прилагала, ничего не получалось. Ей не удавалось вытащить из себя нить истории. Достаточно было только ничтожного кончика ― тогда бы дело пошло самой собой! Но Луми не могла сделать даже эту малость. Как сказал Йонне, будто видевший ее насквозь, пустота, которая раскинулась между ней и миром слов, неизбежно напоминала о Катастрофе. У Луми не было сил преодолеть это. Даже понимая, что без слов она ― ничто, и только это и притягивает к ней Йонне, она ничего не могла с собой поделать.
Йонне неотрывно наблюдал за ней. Он искренне переживал и изо всех сил пытался помочь Луми. Он использовал все, что только мог ― помогал ей отвлечься, водил на прогулки, советовал книги, осыпал подарками. Но когда ничего из этого не помогло, Йонне вдруг накинулся на нее с кулаками и избил чуть ли не до полусмерти. Если бы кто-нибудь увидел эту душераздирающую сцену со стороны, то поразился бы ее странности ― юноша, лицо которого выражает всепоглощающую любовь, безжалостно бьет девушку, а она, пораженная происходящим, тем не менее и не думает сопротивляться или, хотя бы, уворачиваться от жестоких ударов, только вскрикивает и плачет от боли. Еще страннее было то, что стоило Луми одними губами произнести одно короткое слово "хватит", как Йонне тут же прекратил, словно кто-то нажал кнопку "стоп", и, в тревоге бросившись к ней, принялся обрабатывать раны, нанесенные им же.
Он хотел отвлечь ее, и только. Как-то эта история все-таки выплыла наружу, и все, кому не лень, стали заклинать Луми уйти от "тирана", коим посчитали Йонне. Но Луми только качала головой и хмуро говорила, что они ничего не понимают. Действительно не понимают. Ведь Йонне хотел помочь ей! Он не виноват в том, что у него это не получилось. Дело было не в нем, а в ней.
Из прихожей донеслось звяканье ключа. Луми положила листок, испещренный красными пометками, обратно к своим собратьям.
― Ты знаешь, ― послышался за ее спиной голос Йонне, ― я сейчас услышал кое-что интересное.
― Что? ― грустно спросила Луми. Растревоженная собственными воспоминаниями, она думала о том, что едва ли когда-нибудь сможет сделать над собой усилие и вытянуть из себя первые, столь необходимые началу процесса цепочки слов. Мысли по-прежнему бились о череп, но являть себя миру решительно не желали. Чего-то недоставало... Но чего? Сил? Или, быть может... Или, быть может, воли? Но разве это не одно и то же?
Думая об этом, Луми не сразу поняла, о чем говорит ей Йонне.
― Он сказал, что скоро все-таки выпадет нормальный снег.
Луми вскинула глаза и непонимающе посмотрела на него.
― В последнее время снег шел зарядами, ― терпеливо проговорил Йонне, уже привыкший к ее погружениям в выжженные земли, кои теперь представлял собой ее внутренний мир. ― Но скоро будет настоящий снегопад. Правда, не слишком продолжительный.
― Ты это к чему, Йонне?
― А вот к чему. Я долго думал, что с тобой делать, и решил, что тебе нужен стимул. Ведь раньше всегда так было, правда? Ты могла часами сидеть и писать, но чтобы начать ― это было не так уж и просто. Ты сама мне рассказывала, как даешь себе нелепые установки. Ну, что-то вроде ― не пойду за кофе, пока не допишу такую-то сцену... Пока не напишу три листа, не лягу спать... И так далее.
― Верно, ― Луми слабо улыбнулась. ― Было такое. Небольшой самоконтроль.
Йонне удовлетворенно кивнул.
― Вот. У тебя ведь нет творческого кризиса как такового. Готовая история уже живет в тебе. Нужно только вытянуть кончик нити, и тогда дело само пойдет ― увлечет тебя в мир слов. Но на это ― на то, чтобы вытянуть эту чертову нить, ― у тебя нет сил. Разве здесь не самое место для стимула?
Луми подумала, прежде чем ответить. Йонне, конечно, был прав. Но она не чувствовала в себе сил вот так сразу поставить себе какую-нибудь установку, потому что знала, что не справится с заданием и тем сделает себе еще хуже. О чем Луми и сообщила Йонне.
Но он жестко ответил:
― Если так и будешь растекаться по полу, то, ясен день, ничего не выйдет. Хватит уже. Хотя бы попробуй.
― Хорошо, ― покорно согласилась Луми и попыталась взять себя в руки. ― Но обычно такие вещи мне сами приходили в голову. А теперь ничего не придумывается.
Услышав в ее голосе готовность человека, идущего на неизбежную смерть, Йонне усмехнулся и смягчил тон.
― Не обязательно прямо сейчас. К тому я и веду. Почему бы не сделать установку "пока идет снег"? ― Йонне указал на окно, за которым чернела ранняя ночь. ― Снега нет. Когда будет ― неизвестно, но скоро. Сколько продлится ― неясно. Вот когда он начнет идти, ты начнешь. И не встанешь, пока он не закончится.
Луми задумалась, бросив настороженный взгляд на окно, за которым по-прежнему царил сказочный зимний вечер. Снег давно перестал.
― Хорошо, ― наконец, сказала она. ― Я, конечно, попробую.
Действительно, думала Луми, почему бы и нет? Она и сама устала от своего бессилия, высасывающего из нее последние жизненные соки. Это было так ужасно ― знать, что можешь, но раз за разом терпеть поражение...
Снег выпал следующим вечером.
Йонне не было дома. Как всегда в последнее время, Луми стояла у окна, тупо созерцая не меняющийся зимний пейзаж, когда вдруг поймала себя на мысли, что видит снежинки, медленно опускающиеся с неба.
Луми вздрогнула. Снег! Пора было приниматься за дело. Отныне негласное правило гласило, что она не может прекратить работу, пока не закончится снег. Если же она не сможет выдавить из себя ни строчки ― не беда. Так называемая "установка" подразумевала, что Луми должна пытаться. Принесет ли это хоть какой-нибудь результат ― вопрос десятый.
Луми потерла глаза и устало вздохнула. Она плохо спала последние несколько ночей и как раз собиралась лечь и как следует отдохнуть. Йонне ругался, говоря, что она теперь такая бледная, что походит на привидение, и он просто боится к ней прикасаться ― а то, не ровен час, развалится.
"Что ж, придется ему потерпеть", ― думала Луми, превозмогая усталость и предусмотрительно перетаскивая полный электрический чайник и банку с кофе поближе к своему рабочему столу. Увидь ее кто-то посторонний ― углядел бы в этих нехитрых действиях подготовку к вынужденному самоубийству, такой обреченный был у Луми вид.
Она действительно делала все через силу. Ужасно сложно было заставить себя преодолеть сонливость и обречь себя на несколько часов бесплодных усилий.
Но Луми была верна данному себе слову. Что-что, а "установки" она всегда выполняла беспрекословно. Таким путем она с раннего детства тренировала в себе волю. В основном по пустякам ― приготовление уроков ("не пойду гулять, пока не сделаю математику"), прочтение книги ("не стану есть, пока не дочитаю до трехсотой страницы"), наконец, написание рассказов и стихов, о чем ей напомнил Йонне. И отделаться от жесткой муштры собственных наказов было не так-то просто, особенно когда это казалось единственной возможностью сдвинуться с мертвой точки. Все-таки если снегопад затянется, Луми придется бороться с собой до последнего и написать хоть что-то, прежде чем плюхнуться в мягкую постель и провалиться в долгожданный сон.
Через несколько минут все было готово. Луми посмотрела в окно с робкой надеждой ― вдруг снег перестал? Нет, снежинки продолжали исправно опускаться, выписывая причудливые траектории...
Луми нахмурилась, мысленно сердясь на природу, и уселась за стол. Налила себе кофе. Включила ноутбук и уставилась в пустой документ с таким видом, словно ждала, что слова вот-вот появятся сами.
Немногим позже этого Йонне, помогавший своему другу в кое-какой работе, с которой тот не успевал справиться сам, с беспокойством поглядел в окно. Вид ему открылся еще более сказочный, чем Луми ― отсюда был виден почти весь их городок, мерцающий многочисленными огнями самых разных цветов и медленно утопающий в падающем снеге.
― Слушай-ка, ― буркнул Йонне. ― Ты говорил, что снег будет зарядами, недолго... А этот валит уже часа четыре, не меньше.
― Я услышал прогноз по телику, ― отмахнулся тот. ― Так что все вопросы к синоптикам, или кто там этим занимается.
― Хм... Ну ладно, это даже лучше.
Взгляд Йонне вдруг сменился с мрачного на любопытствующий ― сначала он думал о том, что ему будет непросто на ночь глядя добираться по такой погоде до дома, но теперь он вспомнил о согласии, данном Луми, и ему пришло в голову, что такой продолжительный снегопад для нее ― замечательный шанс преодолеть последствия Катастрофы и вернуться к творению.
― Оставайся на ночь, ― сказал друг. ― Больше успеем. Больше денег потом получим.
Йонне подумал и принял его предложение, но сказал, что ему надо предупредить Луми.
― Ты все еще с этой ненормальной! ― поразился друг. ― Интересно, кого ты представляешь, когда спишь с ней. Не о ней же ты думаешь.
― Почти о ней, ― возразил Йонне серьезно.
― То есть как это "почти"?
― Тебе не понять, ― нахмурился Йонне. Он не собирался объяснять, что Луми восхищает его, потому что хранит в себе пугающий мир слов, и что иногда он невольно видит в ней не Луми, а Уни, сам при этом чувствуя себя Йонни. И, он знал, Луми иногда охватывают примерно те же чувства.
Друг больше не стал ничего спрашивать, только покачал головой, явно выражая ту мысль, что Йонне тоже несколько тронулся умом.
Йонне позвонил Луми. Она ответила далеко не сразу. Йонне успел рассердиться, подумав, что она спит, презрев свое обещание, потом забеспокоиться, что что-то случилось, и, наконец, с облегчением услышал ее голос ― усталый, не простуженный, но чуть хриплый, словно последние часы она ораторствовала перед большой аудиторией без помощи микрофона.
― Все в порядке? ― спросил Йонне на всякий случай.
― Да, ― невнятно ответила Луми.
― Работаешь? Получается что-нибудь?
― Пытаюсь, ― отозвалась Луми не слишком уверенно. ― Спать очень хочется. Но что-то вроде начинает получаться.
Йонне очень обрадовался этой вести и сообщил: домой на ночь он не придет, потому что, во-первых, дороги сильно засыпало, и его приводит в ужас одна мысль о том, что придется пробираться через такие сугробы, а, во-вторых, он бы сейчас все равно ей только мешался ― сбил бы ее с нужного настроения и так далее.
Луми приняла весть спокойно. На этом они простились.
Йонне и его друг работали до глубокой ночи. Уже под утро, ложась спать, Йонне случайно глянул в окно. За ним продолжили падать огромные снежные хлопья. Йонне подсчитал ― снег не прекращался уже десять часов. Да уж, небольшой снегопад, ничего не скажешь! Но это к лучшему, думал он, Луми наверняка смогла написать хоть что-нибудь, чтобы, по крайней мере, позволить себе лечь спать.
Как и следовало ожидать после почти бессонной ночи, проснулся Йонне поздно ― уже перевалило за полдень.
Снег не переставал. Хватало одного взгляда на улицу, чтобы понять: люди приняли это по-разному. Малолетние дети и их родители с удовольствием гуляли, катались на санках, лепили снеговиков. Школьники браво рассекали снежные пространства на лыжах. Молодые люди, взявшись под руки, со смехом пытались преодолеть зачастую почти неприступные сугробы, преграждающие им путь.
Куда хуже было настроение у рабочих. Им приходилось расчищать дороги ― задача отнюдь непростая, как могло показаться на первый взгляд. Обессиленные, но повинующиеся приказам свыше, они кое-как поднимали огромные лопаты, нагруженные снегом. Те, кому повезло немногим больше, управляли снегоуборочными машинами. Но у всех них был одинаково подавленный вид, а все потому, что они знали: их усилия не имели ни малейшего смысла. Едва они успевали очистить участок дороги, как выяснялось, что за это время снег успел завалить то, что они очистили ранее.
Всю дорогу до дома Йонне невольно жалел этих несчастных людей, вынужденных заниматься сизифовым трудом. Было ли на свете что-нибудь хуже такой участи? Йонне знал, что в какой-то мере и Луми пережила нечто подобное. В первое время после Катастрофы она раз за разом терроризировала себя, стараясь создать хоть строчку, но все было напрасно, и ― Йонне ясно видел это ― с трудом сдерживала бессильные рыдания, сознавая тщету собственных усилий.
А теперь ее застывший взгляд напоминал каменные лица этих рабочих, расчищающих улицы от снега. Все новые и новые слова валились в разум Луми, подобно снегу, но расчищать их, группируя в строки и абзацы, было бессмысленно: отныне они не имели выхода и потому оставались бесполезными кучами хлама, кое-как отодвинутыми в сторону затем, чтобы освободить место для новых, неизменно прибывающих собратьев.
Йонне проходил мимо двух мужчин с лопатами в руках. Они как раз сделали небольшой перерыв и, облокотившись на древки, дали волю горьким эмоциям.
― Ничего, когда-нибудь этот чертов снег перестанет, ― буркнул один. ― Тогда и разгребем...
― На худой конец, весной само все растает к чертовой матери, ― сплюнул другой.
Йонне нахмурился. Рабочие выдали дельные мысли. В самом деле, не вечно ведь разум Луми будет по инерции составлять отрывки историй. Когда-нибудь снег прекратится... Они иссякнут... А все, что накопилось к тому времени, постепенно забудется и исчезнет.
Йонне невольно ускорил шаг, а затем и вовсе перешел на бег. Он буквально жил историями про Йонни и Уни. Терпеливо выжидать продолжений, пусть даже несколько лет, это одно, но предполагать, что все это прекратилось навсегда ― совсем другое. Поэтому его вдруг прошил безотчетный страх за странный, жутковатый, но такой близкий ему мир, который прятался в голове у Луми и потерял выход к этой реальности.
Добежав до конца улицы, Йонне с такой скоростью влетел в дом, что распахнутая им дверь с треском ударилась о стену.
― Кто там? ― тут же послышался из комнаты немного испуганный голос Луми.
Йонне отозвался, мысленно обругав себя за такую стремительность. В конце концов, что он мог сделать? Ворваться в комнату, вцепиться в Луми и трясти ее за плечи, требуя пытаться, пытаться и еще раз пытаться? Это было равносильно тому, чтобы бить ее, а это, он уже знал, не работает.
Немного успокоившись, Йонне отметил, что Луми не спит, а снег продолжает идти, так что, чем черт не шутит, может, ее усилия действительно принесли хоть какие-то плоды. Либо она продолжает делать бесплодные попытки, что тоже не так и плохо... Все лучше, чем ничего.
С этими мыслями он вошел в комнату. Луми сидела за компьютером спиной к нему. Йонне разглядел в открытом документе написанные строки и, обрадованный, окликнул ее.
Выглядела Луми действительно не лучшим образом. Волосы повисли бессильными прядями, кожа имела болезненный сероватый оттенок, под глазами залегли черные круги.
― Ты не спала? ― догадался Йонне.
Луми кивнула и тихо ответила:
― Снег ведь еще идет... А пока идет снег, я буду пытаться.
― Получается? ― осторожно спросил Йонне.
― Вроде бы. Не отвлекай...
Йонне послушно отступил в коридор и тихонько прикрыл за собой дверь. Его сердце начало заходиться от волнения: наконец-то дело пошло!
Пытаясь справиться с собственным бессилием, Луми выжимала из себя строки, не особо заботясь об их красоте и даже смысле. Ей просто нужно было писать хоть что-нибудь. Она знала, что если будет продолжать вновь и вновь это делать, то рано или поздно слова вовлекут ее в свое стремительное течение, вырваться из которого будет совсем не просто. Да и зачем из него вырываться?
Обычно так случалось и в лучшие времена. Преодолевая лень, Луми кое-как набирала пару пресных абзацев, а потом увлекалась, шла неведомыми словесными дорогами, и, в конце концов, они заводили ее в потусторонние миры, где реальность мешалась с пугающими фантазиями, и где от нее не зависело практически ничего ― пальцы, казалось, сами выстукивали нужные слова, а разум тем временем удивлялся, что за бред она пишет и откуда вообще такое взялось. Именно так рождались мистические "срывы", врывавшиеся в обыденную жизнь Йонни и Уни. И именно их так любил Йонне...
Когда начался снегопад, Луми исправно терзала себя, пытаясь выплеснуть в слова хоть что-нибудь, но у нее ничего не получалось. Однако шли часы; измученный, жаждущий сна организм молил о пощаде, требуя немедленно лечь в постель, а Луми все сидела и сидела перед пугающим белым полем чистой страницы, будто бы тоже запорошенной снегом. Но, наконец, сопротивление было сломлено. Через несколько часов тупого созерцания, не принесших ровным счетом никаких результатов, уставший организм взбунтовался и дал трещину. Выжженная пустошь, отделяющая Луми от мира слов, будто бы стала ближе ― это разум притянул ее каким-то чудовищным усилием воли. И Луми стала понемногу черпать слова из пространства, простирающегося за этой пустошью.
Это было безумно тяжело. Над каждой строчкой приходилось биться чуть ли не по получасу, но это уже был прогресс, которого так жаждали и Луми, и Йонне. И Луми не останавливалась. Ведь никто не обещал, что если дело пойдет, она ляжет спать, совсем нет. Она должна была писать, пока идет снег. А снегопад все не заканчивался.
Первое время Луми писала чушь, совсем не привязанную к тексту. Это было неважно, ей просто требовалось сдвинуться с мертвой точки. Поэтому поначалу она стала описывать комнату, в которой сидела, углубляясь в никому не нужные подробности. А когда первый барьер был пройден, и выжженная пустошь вроде бы дала трещину, Луми перешла к описанию пейзажа за окном.
"Недавно поставленные старомодные фонари, будто сошедшие с рождественских открыток, выхватывали из сверкающей полутьмы густые еловые лапы, старательно собирающие на себе медленно опускающиеся снежинки... Для полноты картины не хватало только оленей и прочих лесных тварей ― завсегдатаев детской книжной иллюстрации... Вперед бежала дорога, сейчас тоже засыпанная снегом, а вдоль нее возвышались дома..."
Словно и не было этих прошедших дней, словно она снова стояла у окна, и сейчас вот-вот подойдет Йонне с кружкой горячего кофе, а Луми углубится в воспоминания, как у нее появилась эта чудная кружка... Невольно Луми бросила на нее взгляд. В паутине трещин ей почудилась баранья морда, искривленная жуткой усмешкой.
Снегопад не прекращался уже третий день.
Луми похудела и побледнела до такой степени, что впору было всерьез обеспокоиться. И Йонне, конечно, беспокоился. Он исправно приносил Луми еду, а она исправно ела, но этого было недостаточно: ей был нужен сон. Однако спать она отказывалась наотрез.
― Пока идет снег, я не лягу. Я буду пытаться. Такова установка. Если нарушу, потом сама себя замучаю... Это вроде как проиграть, понимаешь?
― Но ведь ты уже выиграла. Смотри, сколько написала.
― Это все не то. Это просто разбежка. Если прекращу, потом все равно ничего толком не смогу. Да и тут пока нет ничего толком об Уни и Йонни. Все описания...
― Хорошо, ― подумав, сказал Йонне. ― Тогда я пока тоже не буду спать.
Йонне хотел таким образом поддержать Луми, не оставлять ее одну в трудный момент, и сдержал данное себе слово. Но он негодовал. Конечно, было просто здорово, что Луми начала потихоньку возвращаться на прежний путь, но всему был предел! И синоптики его перешли, а попросту говоря ― вконец обнаглели. Снег валил уже четвертые, а потом и пятые сутки, а они каждый день растерянно лепетали одно и то же ― сегодня снег прекратится. Он вообще не должен так валить. Все мыслимые прогнозы в тот роковой день говорили ― снегопад не будет продолжительным! И то, что он продолжает идти ― это какой-то бред. Так быть не должно.
Но так было. На шестые сутки в городе объявили чрезвычайное положение. Транспорт практически не ходил. Кое-где отключился свет, а пробраться к местам аварий было невозможно. Город охватило уныние, и даже детишки перестали радоваться мягкому снегу и со смутной тревогой поглядывали в окна, за которыми неудержимо возрастали сугробы...
Впрочем, для Луми это практически ничего не значило.
― Ты сумасшедшая! ― говорил ей Йонне, теперь не столько встревоженный, сколько испуганный. Он не спал гораздо меньше Луми, но уже чувствовал себя из рук вон плохо. ― Никогда не видел, чтобы люди столько не спали...
― Если я побью рекорд и не засну больше двенадцати суток, или сколько там, ― сообщи в Книгу рекордов Гиннеса, ― вяло проговорила Луми.
Ее глаза при этом не отрывались от плоского экрана ноутбука. Чем дольше она не спала, тем слабее реагировала на слова Йонне. А пальцы все стучали по клавишам, набирая строку за строкой ― иногда неуверенно, иногда ― набирая темп и с силой впечатывая квадратики букв.
Поначалу Луми, конечно, было очень тяжело. Ее глаза сами собой закрывались, тело знобило, к горлу подкатывала тошнота, мозг впадал в тупое оцепенение и никак не желал выходить из него. Но потом в голове словно бы что-то щелкнуло, и Луми стала видеть мир сквозь неплотную завесу сна. Слова Йонне доносились до нее издалека, глаза то и дело норовили увидеть то, чего на самом деле не было ― это всполохи случайных мыслей, всплывших из самых глубин подсознания, делали попытки обмануть его и объявиться в реальности. Находясь в таком состоянии, Луми как нельзя четко ощущала, что сколько бы человек ни тешил себя надеждами, что он всемогущ, на самом деле он не способен контролировать даже собственный разум. Мысли самовольно копошатся в черепной коробке и только и ждут момента, чтобы...
Луми оторвала взгляд от экрана и посмотрела в окно. Лицо ее выразило вежливое удивление, будто бы отдавая дань приличия и уважения неведомой силе, порождающей видения.
Из-за пушистой елки, укутанной в плотное покрывало снега, высунулась звериная морда.
― Что такое? ― спросил Йонне, оторвавшись от кипы листов, испещренных красными пометками.
― Мне показалось, что за елкой кто-то есть, ― пояснила Луми.
Любопытная морда, напоследок прошив Луми пристальным взглядом недобро поблескивающих глаз, немедленно скрылась за еловыми лапами. С другой стороны дерева мелькнули огромные выгнутые рога.
Луми вернулась к тексту и вписала между уже написанных строк:
"Для полноты картины не хватало только оленей и прочих лесных тварей ― завсегдатаев детской книжной иллюстрации
Но, едва Уни подумала об этом, из-за ели выглянула морда архара. Ей послышался странный, приглушенный смех. Тени во дворе сгустились..."
Луми вновь глянула в окно. За ним по-прежнему медленно опускались снежинки. Никакого барана во дворе, конечно, не было и в помине, зато в ушах Луми явственно раздался какой-то звук, похожий на хриплый хохот.
― Ты слышал? ― спросила Луми у Йонне.
― Что?
― Значит, не слышал.
Йонне опустил кипу листов себе на колени.
― Слушай, это ведь из-за того, что ты так долго не спишь. Тебе мерещится. Почему бы не отдохнуть?
― Не хочу... Снег еще идет... Я знаю, что мерещится. Но это помогает, ― Луми прикрыла глаза, и пальцы ее вдруг с сумасшедшей скоростью застучали по клавишам.
― О чем сейчас пишешь? ― осторожно поинтересовался Йонне.
― Не знаю, ― ответила Луми и неуверенно улыбнулась.
Наконец-то случилось то, чего она ждала все это время. Пустоши, образованной Катастрофой, словно бы вовсе не стало или, быть может, она волшебным образом перенеслась куда-то далеко-далеко от ее сознания, которое, ощутив свободу, вырвалось наружу и творило все, что ему вздумается.
Нечто подобное случалось и прежде, и тогда Луми срывалась в описание мистических хитросплетений. Но в этот раз все было немного иначе. Если раньше Луми все-таки давала мыслям сознательное направление, отсеивая то, что казалось неуместным, то теперь она не имела никакого контроля над происходящим. Страшные видения вспыхивали одно за другим, неизбежно выливаясь в строки, постепенно сплетающиеся в жуткую, бредовую историю...
"Огни слились в дьявольскую пляску мерцающих искр, создающих коридор, ведущий на ту сторону, от которой она бежала столько времени... Мог ли кто-нибудь спасти ее от этого?"
Луми знала, что, согласно логичным указаниям Йонне, она должна написать заключительную сцену, в которой спасителем Уни выступит, конечно, Йонни. И они будут счастливы вместе. Но в этот момент Луми осознала, что просто не сможет повернуть историю таким образом. Она не могла закончиться так...
Задумавшись, Луми уставилась на свою кружку, до половины наполненную остывшим кофе. Ее взгляд невольно выхватил из трещин силуэт странной птицы в окружении фонарных столбов. Луми порадовалась ― значит, ей не казалось, ломаные линии действительно хранили в себе тайны.
За окном хрипло не то блеял, не то смеялся архар. На его окровавленной морде виднелись ошметки недоеденного мяса. Луми подумалось, что на той стороне, что располагается за гранью безумия, все-таки очень страшно.
Она сказала об этом Йонне.
― Конечно, страшно, ― ответил он. ― Только где она, эта граница безумия? Далековато от нас. Так что не беспокойся.
― А я и не беспокоюсь. Наоборот, по-моему, это интересно. И я знаю, где она. Мне сейчас кажется, что во мне сначала идет сознание... Потом пустошь... Потом источник историй... А прямо за ним ― грань безумия.
― То есть, не так уж и далеко, ― сделал вывод Йонне.
― Ага. Я ее чувствую. Знаешь, наверное, все истории оттуда. Там, где безумие. Потом из него создается что-то осмысленное... И, если ты сможешь перетянуть это через пустошь, разум превращает ее в слова.
Йонне внимательно всмотрелся в бледное, изможденное лицо Луми. Ее глаза показались ему остекленевшими, но, учитывая время, которое она не спала, в этом не было ничего удивительного. Йонне вообще ждал, что ее организм вот-вот отключится самовольно, ведь ему мешает это сделать только воля Луми, а не какие-нибудь там жестокие методы, которые применяли в качестве пытки лишением сна.
Но Луми продолжала сидеть за столом и время от времени погружалась в чащу слов. Иногда она поднимала глаза и подолгу то смотрела в окно, то удивленно оглядывалась, иногда отшатываясь от чего-то, не видимого Йонне.
Перевалило за полночь. Наступил седьмой день, а снег все не прекращался. Йонне, боясь оставить Луми, тоже не спал. Он чувствовал вину за то, что подкинул эту идею насчет снега. Но откуда он мог знать, что он будет идти так долго!
Луми тем временем все больше погружалась в страшный, неведомый мир. Случайные видения, вызванные усталостью, служили ей неисчерпаемым источником информации о том, что могло бы находиться ― а, может, и находилось, ― там, по ту сторону. Уни в ее рассказе все брела по дороге, пробираясь сквозь густой лес деревьев, среди которых каким-то образом затерялись старомодные фонари, горящие тусклым светом. Они показывали сокрытые в лесном полумраке ужасы, созданные сознанием Уни, и вынуждали ее сталкиваться с ними лицом к лицу.
Луми послышался пронзительный крик птицы. Она походила на ворону, эта птица, только клюв ее был сильно загнут, а одно крыло состояло сплошь из обглоданных костей.
Уни тоже увидела такую птицу, и услышала ее вопль. Но она, сделав над собой усилие, продолжала упрямо пробираться вперед. Вот-вот она выйдет из фонарно-словесного леса, в который попала незнамо как, к огромной пустоши, и если она перейдет ее, тогда...
Луми остановилась. Внезапно наваждение отхлынуло от нее, и она недоуменно воззрилась на написанные только что слова, тщетно пытаясь осознать, что к чему.
― В чем дело? ― спросил Йонне.
Он уже давно сидел за спиной Луми и смотрел через ее плечо, читая все написанное. Обычно Луми не терпела этого, просто потому, что тогда разум отказывался ей подчиняться, но теперь отсутствие сна сделало ее апатичной к подобным мелочам.
― Как-то глупо выходит, ― сказала Луми. Она чувствовала себя так, будто только что проснулась.
― Почему?
Йонне был поражен тем, что создала в таком состоянии Луми. Поток бессонного бреда, обличенного в красивые слова, пугал и завораживал его. Это было то, без чего он так страдал с тех пор, как случилась Катастрофа ― как ему не хватало этих мистических сплетений, вырванных откуда-то из глубин подсознания и свидетельствующих о том, что мир далеко не так прост и реален, как кажется. Нет, та сторона действительно существовала, и если раньше Луми просто срывалась, время от времени черпая из неведомого источника обрывочные образы, то сейчас она перенаправила непрерывный поток прямиком в рассказ.
Луми забыла о Катастрофе. Отсутствие сна просто вычеркнуло это из ее памяти. Увлекшись словами, Луми снова стала прежней собой ― погруженной в рассказываемую историю, способной размышлять над ее течением.
― Уни идет, идет и идет, ― сказала она. ― Но почему? Зачем ей это? Она вполне могла остаться на месте и ждать, пока за ней придет Йонни.
― А если не придет? ― спросил Йонне после короткой паузы.
Луми посмотрела на него удивленно и немного испуганно.
― Даже если и не придет... ― выговорила она не без труда, запинаясь. ― Что толку идти туда? К Йонни ― это одно, а навстречу самой себе... Что толку?
Йонне вдруг улыбнулся.
― Пусть идет, пока идет снег, ― сказал он.
Луми кивнула и вернулась к тексту. Всего несколько слов, и вот уже Уни следует заданной установке ― она будет идти вперед, пока идет снег. А он все шел, шел и никак не хотел прекращаться...
― Неужели Йонни ее не остановит... ― пробормотала Луми.
― Тебе виднее. Ты же сама говорила ― персонажи живут сами по себе.
― Да, но иногда надо понять, как они поступят и почему. А сейчас я не понимаю...
Йонне некоторое время молчал. За окном продолжал валить снег. Йонне пришло в голову, что он может вообще никогда не закончиться.
Он не спал уже третьи сутки, и глаза его немного резало. Йонне чуть прищурился, пытаясь утихомирить боль, и ему вдруг показалось, что из-за заснеженной ели кто-то выглядывает, а за забором...
За забором определенно кто-то стоял. Человек, похоже, всматривался в дорогу, ведущую прочь от этого дома. Будто бы тот, кто был ему дорог, ушел по ней куда-то далеко-далеко, и он теперь не знал, что делать ― то ли смириться, то ли вернуться в дом и ждать, то ли пойти следом... Йонни не знал.
Зато Йонне уже решил.
Он подался вперед и обхватил Луми сзади.
― Знаешь что, ― сказал он. ― Йонни пойдет следом за Уни.