В некой стране, отсюда в стороне жила-расцветала девица-душа, собой не шибко хороша, но и не уродина. Родители ее отличали от других чад своих большим вниманием и заботою оттого, что была она помечена бесталанной печатью черною. Каждый день водили ее к источнику чудотворному испить водицы целебной, что вливала ей в жилы силы недостающие. И ежели хоть пару дней не сводить ее к месту заветному, она сникала и таяла, будто белый снег по весне, не могла воздеть перста от одра , ни вежд от очей своих, чтоб взглянуть на свет земной, Богом созданный.
Однажды, порой нечаянной, на тропинке к источнику повстречался девице и ее родителям молодец, играющий на гуслях звончатых. Собой он был не так уж пригож и молод, и не направила бы она на него очей своих, кабы не игра да пение. Струны его журчали, будто реченька на зорьке летней, голос лился трелью соловушки, что в край родимый воротился после разлуки долгой. Остановилась девица, заслушалась и ощутила такую отраду и благодать от этого сладкогласия, какие доныне, казалось, были ей неведомы.
Улыбнулся ей молодец и пошел своей дорогой.
Ни раз, ни два еще встречала она его на своей тропиночке, и встречи эти случайные будили в ней такие силы тайные, которых и источник чудотворный в своих недрах не имел. Набралась решимости девица, стала расспрашивать молодца, где он приобрел умение свое чудное.
- Голосом меня одарила природа-матушка, - отвечал ей молодец, - умением наделил Всевышний Батюшка, взрастил и взлелеял умение мое музыка-старец мудрый, оттачивал я мастерство свое у музыкантов придворных.
- Что ж ты при дворе не устроился? - вопрошает дальше девица.
- Знать судьба не выпала... да и недосуг было мне, -вздохнул молодец.
- Как же ты хлеб-соль добываешь?
- У кого свадьба иль еще какая радость в округе, все меня кличут, ведь веселие без доброй песни, что колосочек без зернышка. Кто чарку вина поднесет да хлеба краюху, тому - поклон земной.
Защемилось сердце девичье от ответов даденных.
- У тебя талант великий, о нем должен ведать мир.
- Ну почто же мир-то весь?! Будет с меня, что в округе ведают.
- Не гоже дар Божий от людей таить! Он дан тебе не для запечи, а для того, чтобы люди, внимая тебе, и в черной избе, и в поле широком, и в лесу дремучем, и во палатах белокаменных могли душой к Богу возноситься, постигать величье его!.. Постой-ка, знаю я одного воробушку, он порхает высоко, залетает далеко, может о твоем мастерстве в дальних краях расчирикать... согласен ли? - Благодарствуй, девица.
На том и порешили. Как прилетел к ней воробушек поклевать из плошки пшеничные крошки, молвила ему девица:
- Радость души моей, пташка небесная, вострокрылая! Ты порхаешь высоко, залетаешь далеко, исполни прошение мое сердечное: поведай краям, в какие наведаешься, о мастерстве чудном музыки самобытного, что такого дара небесного - сладкозвучья пленящего - во всем белом свете не сыщется более! Обещал воробушек выполнить просьбу ее заветную. Стало на душе у девицы просторно и легинько, зарделись ланиты ее белые, словно розоньки алые распустились.
А меж тем пришла зимица белокудрая, набросила на землицу покров пуховенький. Запела, завыла метелица песнь свою протяжную. Позабыл музыка заповедную тропиночку, по иной стеженьке стал хаживать в другое селеньице, перестал видеться с младою девицей.
Защемило-заныло ее сердеченько нежное, потух во взорушке огонечек веселенький, сжала кручина окаянная змеею холодною грудушку лебединую.
Отправила девица с голубочком лилейным записочку тайную, в коей открыла молодцу душеньку нараспашеньку. Спустя которое времечко прислал ей молодец ответ почтительный и наладилась у них почта голубиная. И ждала она тех кратких грамоток, к коим прилагал он свою рученьку, как маннушки небесной. Коли выходила задержка какая, не могла бедная ни есть, ни пить, ни спать, ни дышать! А как получит милая весточку желанную, возносилась душенька на семое небушко от ликования несказанного! Вскорости стал молодец к ним в хату захаживать на беседу короткую. Ожидала встреч девица, как цветик под снегом вёсенки ждет красной. Взирала она на него неотрывисто, не сводя очей своих, будто в себя впитать жаждала. Одно лишь огорчало девицу: любил он зелье хмельное змеиное, что губило живот и дар его бесценный.
Однажды приключилась беда великая, горюшко неисправное. Пошла девица на реченьку умыться, встретить зореньку да помечтать о молодце. Затянули тучки небушко, началася гроза ужасная и метнул Перун стрелы молнии в отчий дом ее и сгорел он в одночасье вместе с батюшкой и матушкой, даже щепочки не осталося.
Побрела сиротина горькая не чуя ноженек, не видя тропиночки. Навстречу ей музыка-молодец со свадебки воротится, о горюшке ее не ведая. Кинулася она к нему, словно птенчик раненый, ища утешения.
- Как живешь, музыка-ладушка? - вопрошает его сердешная. Отпрянул он от девицы, будто от юродивой и молвил холодно:
- Помаленичку, милая, твоими молитвами, душенька! Твой воробушек расчирикал обо мне на полокруженьки...
- Не печалься, соколичек, носок долу не свешивай, все у тебя еще напереди, - утешает она его.
- Я и не сбираюся печалиться и носик свешивать, -отвечает ей он насмешливо, а сам про себя думает: "Хозяйка из нее никудышная - молода еще, неопытная, а сколько с нею хлопотушек: каждый день води к источнику, цацкайся словно с дитятком". И молвит ей, прокашлявшись:
- Ведаешь что, девица, перестань ты за мною носиться-то, постыдися ты да опомнися: какая меж нами любовь может быть? У меня ведь уже два сына есть в твоем возрасте...
Вспыхнула она от слов таких, затряслася осиною:
- Ну и ступай же подальше ты своею дороженькой!!! - и прошла мимо. И больно ей, и радостно, что сказал он правду-истину, хоть и с опозданием, которую и сама-то сердцем чуяла, разумом ведала. Взяла она себя в ручки тонкие, в кулачки персты сжала натуго, вонзились ноготочки в гладку кожицу до кровушки.
Шла она пряменько, не сворачивая, с утречка до вечера, с вечерка до зореньки... Многое она увидела, не мало и услышала, во что-то поверила, что-то проверила, в чем-то разуверилась. Не частенечко челночком беленьким на уста багровые выплывала улыбочка, но и слезной росушке, лапушка, не давала волюшки лани-тушки свои покрывати.
В одно утречко прекрасное, когда подняло небушко око свое красное - ярило жаркое, чтобы осветить, обогреть землицу-матушку, привела ее дороженька ко двору боярскому. Подходила она к воротам дубовым, клала длань на кольцо золоченое, ударяла им три раза с расстановкою. Выходил к ней паробок, спрашивал: "Чего надобно?"
- Хозяев пресветлых, - отвечала ему девица.
Взглянул паробок на младу девицу: одета не богато, пыль дорожная облепила стопы и подол ее, но бел лик благороден и разумен. И была оставлена ждать она на ступенях у входа во палаты боярские. Выходила к ней сударушка знатных родов почтенных годов.
- С чем пожаловала, душенька? - вопрошала она приветливо. Отвечала девица, учтиво кланяясь:
- Не найдешь ли мне службы, матушка-боярыня?
- Какую работу ведаешь, дитятко?
- Работа мне знакома разная: вдосталь силушки в жилушках, разум вострешенек, ручки проворные - приказывай, матушка, все честь честью выполню! ...А не скажешь ли родимая, какого цвета стены во палатах твоих?
- Белые, голубушка... А ты, чай, не художником будешь ли? - подивилась боярыня.
- Как угодно величай, кем захочешь назначай.
- Что писать умеешь, милая?
Повела плечами девица и таков ответ держала:
- Райский сад посажу во палатах твоих, предков воскрешу, коль изволишь ты, лики святых напишу, ради благодати духа, да ликования очей.
- А что тебе для того надобно: краски каких цветов, кисти каких сортов?
- Все, боярыня, при мне - в дорожной суме. Меня природа обучила, все что надобно вручила: травы разных сортов, цветочки многих цветов. Срока требует мой труд, водицы чистой да сосуд, чтобы краски разводить.
- Чем тебе за труд платить?
- Сколь не дашь, я буду рада, кров и хлеб к тому ж - награда.
- Колодцев в окресте моем, сколько хош - на здравие черпай, сосуд у стряпчих нынче ж возьмешь.
Расписала искусница палаты боярские, сперва задние - для пробы, а после и остальные. Посадила на стенушках садочки райские, поселила в них зверушек диковинных, рассадила на веточках пестреньких пташечек, воскресила и предков боярских до двенадцатого коленушка, написала и лики святые церковные - не надобно и в храм хаживать - войди в палаты и молись себе во здравие, во духовное спасение. Справилась девица со службою не хуже шарописцев иноземных.
Боярыня по терему похаживает, девицу-мастерицу похваливает:
- Ай да работушка! Ай да молодушка! Оченьки развеселила, сердечко ублажила - славно терем нарядила, своей хозяйке угодила!.. А поведай-ка, душенька, известна ли тебе грамотка?
- Известна, матушка-боярыня.
- Сейчас мы то проверим... Какая эта буковка, - отвечай, голубушка.
- Аз , матушка.
- А эта?
- Буки .
- Эта?
- Веди .
- Эта?
- Мыслете .
- А коли ее опрокинуть, что выйдет?
- Омега , матушка.
- До скольки считать умеешь?
- До тьмы , матушка.
- Кто учил?
- Матушка с батюшкой к чернецам водили, они меня и научили...
- Похвально, дитятко, похвально!
Показала она и в иных делах смекалку и умение: за что ни возьмется, все ей удается на радость всем и удивление. Быстры и проворны ее рученьки, аки крыльца пчелиные, справляют они любую работушку, отводят любую заботушку, аки ветерок тученьки на небушке раздвигает. Вострехонек и светлехонек разум ее молоденький в задачки-щелочки вникает, аки стрелочка каленая развязывает и распутывает их, аки узелки затейливые.
Причудлив и затейлив нрав ее, аки узор, выпущенный из-под десницы удалой. Лицемерства с измальства терпеть не может, но уступит тотчас, как признает чью-то правоту бесспорную. Назначила ее боярыня перед тем, как преставиться, своею душеприказчицей. Отписала ей леса густые высокие, поля дородные широкие, луга заливные, скотину в тьму голов, деревни в сто дворов, подневольных тысяч сорок, камней бесценных ладный короб, злато, серебро, наряды - все для девицы-отрады, впридачу терем расписной, аки дочери родной!
И стала млада девица-боярыня поживати, дела благие совершати. Кто талант в себе нашел, прямиком к девице брел. Она всех встречала, хлебом-солью угощала, кто хотел, тех оставляла, кого учиться отправляла в чужеземные страны за моря, за океаны: на других поглядети, себя показати, ума-разума набратися, свою сторонушку прославить, добру памятку оставить. И прилетал к ней сокол с двумя птенцами своими, и просил горлицу взяти их под крылышко. Вслушалася она в его реченьки кудрявые, вгляделася пристальненько в его оченьки мутные... Загорелося в сердеченьке пламечко прежнее, потекла по жилушкам реченька жаркая - признала она зазнобушку давнюю, хоть запорошила вьюга-времечко его височки русые. Поначалу онемела девица, стояла, будто вкопанная, но вскоре с собою справилася и спросила его вежливо:
- А в чем твои сынки мастерство показывают, к чему охота у них лежит?
- Как и я - поют, играют, песни разные слагают, как у них выходит - не побрезгуй, послушай, посуди сама.
- Вскорости в тереме будет пир-столование в честь посланцев из стран заморских, - милости просим, покажи на том пиру с сынами свое мастерство и умение... А там видно будет.
- Благодарствуй, боярыня! Стало быть, до встреченьки?
- Ступай себе с миром, не тревожься, не тужи ни о чем, даст Бог, все пойдет своим путем-чередом, все исполнится ладком.
Как на тот ли пирок-столованице гости сходилися да собиралися: стар и млад, холост да женат, беден и богат - всем широкая тропа, всем на пяту ворота. Входили гости дорогие во палаты расписные, крест клали по писаному, поклоны вели по-ученому: на все-то четыре сторонушки, а боярыне-молодушке во особицу: кто помоложе да разворотнее - ниже пояса, кому чрево помеху чинило - достав бородушкой до коленушек. Знатные да богатые наготу свою прикрыли шелковыми да атласными рубашечками поверх - кафтаны из бархата из рытого , из бархата из рытого, песцом да белкой оторочены, песцом да белкой оторочены, мудреным узором вышиты: травами росистыми, деревами тонкоствольными, орлами двухголовыми, единорогами крылатыми, драками хоботастыми, полымя на мужей изрыгающими. Головушки в шапочках собольих, ноженьки в сапожках сафьяновых у молодцов со шпорами, у весталушек с узорами. Мужам ли девам уступати? Убранством зорьки затмевати могут красные девицы, разудалы поленицы! Покрывают тело белое сороченьки легонькие, аки пух лебедушек, поверх их рубашеньки с запястьями жемчужными, на рубашеньках летнички тафтовые, шелковые и прочей ткани иноземной, расшитой рыбьим зубчиком , золотой да серебряной ниточкой. На летничках опашени долгополые бархатные да парчовые, петельки на них шелковые, пуговки из злата, серебра отлиты от выюше к до носиков пришиты. Муфты длани согревают, шубки станы покрывают. Персты унизаны перстнями с драгоценными камнями. Гремят сереженьки в ушах, скатный жемчуг во косах. Яхонт выюшки свербит, лал багровый взор рябит. Простой народ рядился скоро, что поновехонькой надел, дорожную лаптями спел, у ворот пыль отряхнул, на пир на званый заглянул в рубахах холщовых, в портах, да в поневах , в сарафанах и в платках (кто-то был и в сапогах), в волчьих да в медвежьих шубках - в своих нарядах, не в покупках.
Любого в тереме встречают - боярыня-хозяйка знает: заплаты сраму не чинят, о доле трудной говорят. Главой боярыня кивает - на поклоны отвечает, гостей, посланцев приглашает в горенку столовую за скатерочку шелковую, хлебца-солюшки откушати, белой лебеди порушати. Садятся гостюшки за столы дубовые, на лавочки широкие, лисами покрытые. Сидит боярыня во главе столика на резном стульчике, на резном стульчике из слоновой косточки. По десницушку - посланники ее заморские, что плавали в страны далекие ума-разума набрати, свое умение показати. По шуйцушку сидят бояре ближние, богатыри окольные, подал ее народ простой с худой сумой. Сидят пируют, меж собой толкуют. Яства стряпчие выносят, хозяйка не гнушаться просит. Пируют гости, веселятся, столы от яствушек ломятся. Одну другою переменой сменяют стряпчие гостям... Чего не стало только там! Грибы в тарелках залоченых с рубинами на дне зеленом в сметане, масле, да с икрою ветчина и солонина с огурцами, да с лучком, сельдь рубленная с сырком. На блюдах с гнутыми краями с именными письменами - индейка, гусь и куропатка, тетерь, утка да глухарь. Лебедь жареный как встарь с яблоками в кожуре хрустящей, гордо выю изогнув, царь стола был настоящий. В чашах ложчатых с цветами, язык и студень из рубцов, щи капустные с грибами, борщ наваристый с бобами, уха из стерляди да раков, лапша куриная, кулеш, кисель овсяный - вволю ешь. Тут и греченька с мозгами и с орехом - выбирай, мясные ушки из муки , щука с хреном, раки в квасе, курники и куличи, пышка с маком, кулебяки . Тут и пряники теснены ликами святых, огурцы, в меду варены, тут и звери сахарены - не дочтешься их... В ковшах серебряных ладьёвых варенье, сбитень , да сыта . Мед с вином кругами ходит - братины славушку гремят посланцам за их уменье, честь боярыне поют за дело доброе, терпенье, за благой великий труд. Как зазвенели вдруг гусельки струнушками тонкими, как запел музыка песнь протяжную о полынной судьбинушке, о полынной судьбинушке, да о горькой долюшке на чужой сторонушке без родимой матушки, а сыны его да как стали подхватывать словушки печальные, да напевы жгучие - приумолкли гостюшки, призадумались, пустили слезоньку на свои ланитушки, аки небушко пускает дождичек в летний зной полуденный. А как грянули музыки песнь задорную развеселую про куму сварливую, застучали все перстами по столику, затопали ножками по полику, повскакивали с лавочек, кто с кем в пляс пустилися без разбору, без стеснения, себе на радость, сапогам да лаптям своим на горе. Когда изрядно притомилися, без сил на лавки опустилися и, переведя дух, стали музык хвалити, что смогли их так развеселити. В ответ музыки поклонилися, со боярыней садилися по ее приглашению, по ее велению чаши брали, единым духом осушали. Привстала девица меж тем, зычно вымолвила всем: что б талант не зарывали, отцово дело продолжали, она берет двух сыновей под покров души своей. Гости девицу хвалили и во здоровье ее пили. Забилося сердеченько частенько, побагровело личенько густенько, задрожали рученьки, слабеючи, ни от меду крепкого, да речей сладостных - от нечайной и тайной тревоженьки. И направила она на музыку-мастера взор свой орлиный, словно стрелочку каленую, и запала ему тяжелым камушком такова думушка: "А что, коли, припомнит она обидушку давнюю, да и выместит ее на сынах моих и погубит их на рассвете лет... Лучше мне сгинуть, в пекло попасть, нежели дать им пропасть под началом девки чертовой!" Встал он поклонился ей и молвил:
- Благодарствуй, свет-девица, милая лапушка, за соль-хлебушек и за честь, да заботушку великую! Не попомни, сердешная, давней обидушки, что причинил я тебе по невежеству своему окаянному! Коли люб я тебе до сей порушки, стань мне женою единственной, а коли нет, прости за речи дерзкие.
Услышав речи сии нежданные, все во палате ахнули, подивилися. Разгадала девица их тайный умысел. Припомнить бы ему боль-обидушку несносную: постыдить, осрамить бы его перед всеми гостями почетными, выгнать бы пса шелудивого вместе со щенятами... да нету моченьки. Ком к горлу подкатывает, дышать не дает. Бьются-ратятся в ней сердце с разумом, любовь с гордостью, трепет с твердостью. И победили первые.
- Да любишь ли ты меня хоть малицу ? - спросила девица тихим голосом.
- Всем сердцем, всей душой люблю! - отвечал ей с жаром плутовский сын. - И при всех прошу руки твоей.
- Вот тебе она, а сердце уж давно принадлежит тебе. Бери меня и помни: за каждый день, прожитый с тобою, буду всечасно благодарить небеса благодатные и славить Господа нашего всемогущего.
Зажила молодушка с музыкой в тереме своем, орлят согрела под крылом: вместе зорюшки встречают и закаты коротают. Кажись, и счастье воротилось, да тревога в сердце впилась. Живут ладком, мирком супруги, да муж не принял ее в други. Манит его зеленый змей и дарит лихих друзей. Обходит терем стороной иль приводит их с собой. Жена перечить не решится, он уйдет, она томится, втихомолку слезы льет, жив не жив ли, все гадает, короче молвити - страдает. И осветила ее головушку дум очка выручальная. Воротился как-то муж с шальной гуляночки, жена ему и молвила:
- Не хаживал бы ты в округи дальние, в леса дремучие, дома вина полнехонько - пей вдосталь, сколько захочется.
- Без друзей пить не весело - вкус не тот.
- Будет тебе и друг закадычный, какого еще ни у однёхонькой душеньки не бывало.
- Где ж ты его сыщешь, аль уже сыскала за моей спинушкой?
- Не тревожься, соколичек, дружком тем я тебе стану.
- Какой же из бабы дружок? Сопли одни.
- Ты сперва испробуй, а там и хули.
- Что ж, испробуем смеху ради. Накрывай на стол, ставь закусь, да бочонок с вином тащи.
- Последнее исполню, а остатним - перебьешься, тебе, поди, ярыжки -то столы не накрывают.
- Что верно, то верно, - почесал муженек затылочек.
- Чем же будем закусывать?
- Рукавчиком, - оповестила жёнушка.
Сидят за столиком не супруженьки, а друженьки: на нем портки, на ней портки, на нем рубаха, на ней рубаха, у него усы, у ней усы, угольком намалеванные. До края чаши наполнялись, до дна разком опустошались: им - во чрево, ей под стол, рукавчик закусью служил (его вкушали все, кто пил). Текла беседа-разговор меж застольниками важно, откровенно и протяжно.
- Верно молвишь, акромя матушки не сыщешь никогошеньки во всем ты светушке, - подтвердил молодец с усами угольными.
- А моя - особая стервятница: прицепилась, будто репей придорожный, будто лист дубовый в бане, не отлепишь пиявку этакую от себя, хоть ты тресни,
- А ты побей ее, глядишь и отцепится.
- Да по правде сказать, и бить-то не за что: не сварливая, покорная, со мною во всем совет держит, хотя сама во всех делах лучше всякого разбирается. Заметит, я песнь какую слагаю, на цыпочках хаживает и остальным не велит шум подымать, чтобы думка из головушки вон не выскользнула... А так бить - кулак не подымается.
- Покинь ее, уйди в леса дремучие, - советует молодец.
- Сведи тогда тайком в могилушку, - шепчет ему молодец.
- Что ты мелешь-то, сыть волчья! - гаркнул на него музыка, гневаясь. - Грех на душеньку мне брати, спокойно ноченьки не спати?! Тайное на явь выходит, как обман ни коловротит.
- Ну, полюби, коли так...
Словушко за словушко, заснул музыка, опустив на рученьки буйну головушку, облокотясь на столик.
Раным-раненько отверз он свои оченьки сонные, шевельнулся, потянулся, оглянулся: он раздет, разут, женушка почивает рядышком, возложив рученьку ему на грудушку. Встал музыка с постелюшки, прошелся по спаленке, тут и жена пробудилася.
- Кто меня в постель укладывал?
- Аз есмь , родненький, - отвечала она ласково.
- А где ж дружок, с которым я вечер бражничал?
- Ушел, поклониться тебе велел.
- Скоро ль воротится?
- Как тебе заугодится.
- О чем я с ним беседу вел?
- Почем мне ведати, воротится, у него и спрашивай.
Взглянул он ей в очи ясные... подошел, прижал к себе крепенько. Вздохнула она глубехонько, улыбнулася радехонько, словно зорюшка рассветная навстречу дню погожему.
Вот вам сказка для души, кто внимал мне - сыпь гроши!