Час двенадцатый, полуденный. На дворе то ли осень, то ли весна, непонятно. Парковые дорожки и садовые аллейки устланны жёлто-бурым, ажурным ковром. Под натиском всегда бесстыдных морских ветров обнажили свои стройные тела скромницы - акации и франты-тополя. На рынках всё больше преобладают пурпурно-алые и реже, серо-жёлтые цвета. Молодые тюльпаны переживают апогей своего цветения, мимоза и сирень увядают на глазах. Вечная путаница южного межсезонья, или вернее "черезсезонья". Судя по сводкам из гидрометцентра за окнами проливные дожди и грозы, высунув же голову наружу, в форточку, моментально всовываешь её обратно, дабы не получить солнечный удар.
Моя мансарда невысока. Нагие чинары скребутся в окна, их изящные тени игриво колышатся в такт скрежету резных ставень на ржавых петлях.
Внутри туманно, так как клубы густого дыма покрывают сизой пеленой абсолютно всю скудную обстановку банальной одесской коммуналки. Где-то в вышине сквозь дымовую завесу пробиваются редкие проблески-вспышки - солнечные зайчики резвятся на хрустальных миндалинах "богемской" люстры, единственной мещанской гордости хозяев квартиры. В едком тумане слезятся глаза уже покойных родственников, распятых в своих золочёных рамках по всему периметру обклеенных "рогожкой" стен и созерцающих наш мир из глубины своего Небытия. Солнцезащитные взгляды Стиви Уандера и Сьюзи Куатро, устремлённые из пыльного застеколья в никуда, ярко диссонируют на фоне мрачных портретов ушедших в Вечность близких, проявляя свою постерную эфемерность потускневшими от времени и солнца типографскими красками. Из-за тусклого света, пыли, плесени и паутины в углах комната кажется необитаемой, больше похожей на склеп, чем на жилище...
... "Один, совсем один, впервые сам!" - почти кричал я, стоя на перроне всегда переполненного вокзала. Я махал рукой в сторону уходящего в Трускавец поезда, уносящего мою бабушку на десятидневный курс лечения минеральными водами Украины...
... В комнате трое: он, она и я. Уже неделю я замещаю по хозяйству оздоравливающуюся на курорте бабушку, поэтому в гостях недостатка нет, чего не скажешь о провианте и дензнаках.
Он - Владик, проще Влад, - сидит на старом, почти антикварном хромом диване (вместо одной ножки - стопка фантастики) и заполняет "Космосом" свои легкие, и мои коммунальные двадцать квадратных метров.
Она - просто Светка, сутулясь, сидит на барном, высоком треногом табурете, возле когда-то полированного письменного стола в стиле "Советский Ампир". Кольца белого дыма, словно облака вершину Казбека, обволакивают зажатую в её тонких губах папиросу.
К гурманам Владик себя не относил, ему хватало глазуньи с "докторской", а в кулинарное училище он поступил лишь потому, что в школе его больше терпеть не хотели. Другие средние учебные заведения его "неустойчивую" характеристику даже просматривать не брались, разве что станкостроительный техникум, но видно мастерить револьверные фрезеры и токарные ЧПУ он хотел ещё меньше, чем жарить котлеты "по-министерски".
Уже более года мы вместе слоняемся по улицам, бульварам и барам Порто-Франко.
Пятнадцать, как сказала Света, ей уже стукнуло. Она недалеко ушла от Влада в причинах вылета из школы. Света - "белошвейка", так называют учениц оверлочного цеха при швейной фабрике имени Воровского. Знакомство с ней произошло за полчаса до того, как мы пришли ко мне. Влад подошёл к сидящей в одиночестве на трамвайной остановке девушке. Она то и дело пускала кольца дыма, затягиваясь мятым "Казбеком". "Что, трамвая ждёшь?" - бесцеремонно подойдя к девушке, спросил он, и продолжил: "Так его не будет! Со вчера эту остановку отменили. Теперь либо вперёд полкилометра, либо назад пару кварталов". Он врал и Света об этом догадывалась, но, по всей видимости, ей это не мешало. Наверное, этот "подъезд" отвлекал её от тех мыслей, которые вперемешку с дымом окутывали её голову. Влад пригласил её ко мне домой, отведать кофейку "посылочного" и послушать свежую контрабандную "попсу". Во время знакомства я по большей части молчал и надувал щёки, так как был младше его на два года, и ещё протирал свои "ливайс" за школьной партой.
На столе в медной, позеленевшей турке дымится ароматный свежий кофе, но почему-то никто к нему не притрагивается. За неимением свежей контрабанды стерео "Весна" крутит заезженную минаевскую "Юра вумен Вася мэн". Все курят и, не скрывая зевоты, скучают.
Влад листает своего любимого Есенина "...я московский озорной гуляка...", Света просматривает Шарля Перо в картинках "...бабушка, бабушка, а почему у тебя...", рядом со мной валяется прошлогодний "Крокодил", некогда зелёный, теперь же "голубой" (благодаря вкусам нового редактора). Изредка, из-за томика стихов, Влад тщательно разглядывает гостью с ног до головы и обратно, она в свою очередь иногда бросает на него томные взгляды и кокетливо улыбается. Я без особого стеснения, так как временно являюсь единоличным хозяином дома и играю роль "младшенького", наблюдаю за обоими.
"Юра ву.. у..м..м..." - протянул магнитофон и замолк - выбило пробки. Электричество исчезло, забрав с собою звук и свет.
"Я вижу, ты ещё сказки любишь" - обратился Влад к Свете, чтобы хоть как-то заполнить унылый вакуум, постепенно окуппирующий пространство от порога до форточки.
"Да, особенно про Красную Шапочку" - ответила Света, продолжая в полумраке рассматривать цветные иллюстрации. Влад отложил в сторону Есенина, вытянулся, развалившись на диване и театрально оскалив зубы произнёс, перефразируя строчки из сказки: "Светик - цветик, а откуда у тебя такие красивые глазки?" Света достала из кармана зеркальце, посмотрелась в него и ответила: "Глазами и фигурой я в маму пошла". Влад не унимался: "Цветик - светик, а откуда у тебя такой точёный носик?" - она, скосив глаза на кончик носа, потом потрогав его пальцами сказала: "Наверное, от бабки. Она казачка с Дона". "Светик - цветик, а откуда у тебя..." - начал снова он, но она его перебила: "Ты что, из детской комнаты милиции? Скучно! Перестань!" Влад замолкает, встаёт и на цыпочках, изображая страшного крадущегося волка, подходит к гостье. "Светик - светик, а я тебя съем!" - произносит он и тянется к шее Светы, вытягивая губы для поцелуя. "Ты что, сдурел?!" - отшатнулась она от него, потом почувтсвовав себя уверенней, сказала: "А вот и не съешь!" "Это ещё почему?" - удивлённо спросил "волк". "Да потому что если Князь узнает, что здесь происходит он тебе яйца оборвёт. Под корень!" - с какой-то грозной уверенностью добавила она. "Ну положим без этих акссесуаров я ещё смогу тебя прожевать" - сказал Влад, отойдя в сторону, и видно на время оставив надежды на "ближний" контакт. "Перед тем, как Князь тебя дёрнет за мудя, Портос тебе все зубы повыбивает. Так вот. А ты как думал?" - сказала она Владу, смотря прямо в глаза, с толикой еле уловимой жалости во взгляде. Он сконфуженно садится на диван, одной рукой прикрывая пах, другой поглаживая себя по челюсти при этом морщась, как от зубной боли. "Собственно говоря, а кто такие, эти Князь и Портос? И какое нам дело до них?!" - не выдержав, с возмущением налетел я на Свету. Она не заставила себя долго ждать: "Ну что ты волну гонишь? Это мой любовник и его "шестёрка". И это у них к нам "дела" будут, а не у нас к ним!" Она завершила фразу так уверенно, как будто уже всё предрешено. "Ах так?! Угрожаешь?!" - Влад вскочил с дивана, начал метаться по комнате и кричать: "А какого хрена ты с нами попёрлась? И не прикидывайся наивной дурочкой! Я понял! Ты просто решила нас "продинамить". Ну и тварь же ты!" Она в слёзы: "Да это не я, это они такие! Чуть что, сразу за горло! А что я могу сделать?.. Я боюсь!" Влад опять подошёл к ней: "А ты им ничего не говори! Тебя что, за язык кто-то тянет?" "Не говори? Да?! А ты знаешь как это, когда пику под ребро ставят и спрашивают: "Ты где, сука, шляешься?!" после этого я сразу обссикаюсь и всё выкладываю. Ты думаешь, я от этого тащусь?" - она уже не плакала, а жаловалась и скулила. Влад прижимает её заплаканное лицо к своей груди. Её потёкшая тушь оставляет расплывчатые пятна на его бежевой сорочке. "Ну так брось его!" - резко вскрикивает он и сразу утихает - "или может это любовь?!?" Света, всатавая с табурета, но уже не жалобно, а раздражённо и крутя указательным пальцем у виска: "Ты что? Спятил? Какая к чёрту любовь? Я же тебе говорю - он зверь! Маньяк! Он Князь, я ему принадлежу. Всё, баста! Мне пора, а то и вам достанется". Света направляется к выходу, Влад её догоняет: "Ладно, ладно, постой. Кофе ещё не допили. Я всё понял! Просто посидим. Поболтаем о жизни. Если врубят свет, то и музычку послушаем". Она ничего не сказала, лишь гулко произнесла: "Угу", и снова села.
Час двенадцатый, полуночный. Душно. Лёгкий бриз лишь уплотняет и без того густой вечерний воздух. Ночная Слободка. Гнетущая тишина. Фонари возле дома Светы разбиты. Окна зашторенны, свет погашен. Бурая, покрытая серебристым мхом жестяная крыша призрачно мерцает во мраке под скользящим по ней лунным языком. Вокруг колючие кусты дикого шиповника. Часть ягод в самом цвету, остальные давно засохли и опали на прогнившую прошлогоднюю листву.
Молочный свет полной луны театрально, словно софит рампу, освещает часть палисадника перед спящим домом. На прибитой к грунту недавним дождём пыли чёткие отпечатки подошв: моя "саламандра" с зимним каучуковым протектором, Владькины пляжные "мыльницы", острые шпильки Белошвейки, а также совсем маленький детский "адидас" и огромные кирзачи с подковкой, уходящие в кустарник.
"По-моему, пронесло. Уже поздно, они не дождались и свалили, но завтра мне точно навешают по первое число. Так что ищите меня в "травматологии"" - сказала Света, оглядываясь по сторонам, на что я улыбнулся и громко сказал: "Не боись, Светлана! Мы псковския, мы пробъёмси. Не всё так страшно, как ты описываешь. Знаешь, как говорят: не так страшен чёрт как его малюют".
Влад с опаской в голосе, почти шёпотом добавил: "А может не навешают? Может их здесь и не было?!"
Неожиданно со стороны залива подул резкий холодный ветер. Тело пробрало дрожью, по взмокшей от холодного пота спине пробежали мурашки. Появившиеся тучи, словно тяжёлым свинцом залили до того невесомое звёздное небо. Тьма сгущалась. Занервничали и завыли дворняги.
Я инстинктивно сжал в кармане холодный воронёный ствол "пугача", взятого с собой больше для понту, чем на всякий случай. Вдруг, позади нас затрещали обламывающиеся сухие ветки, затряслась, зашелестела кустарная листва, и даже не успев обернуться я почувствовал как что-то острое, по-кладбищенски ледяное прижимается к моему горлу. "Скорее всего - "жиллетт"" - подумал я, вспоминая несчастного Остапа, и тяжело сглотнул.
"Стоять, падлы! Не рыпаться!" - прохрипело жутким гортанным голосом за моей спиной. Конечно, всё это было излишним, так как я и так уже не мог и пальцем пошевелить, оцепеневший от страха и холода. "Маньяк...Зверь... Князь... Пику под ребро..." - проносились в моём мозгу обрывки светиных фраз из описания её кавалера. Мне, как и Свете в такие секунды страшно захотелось помочиться, но так как мышцы были парализованны и закрепощенны штаны остались сухими, чего, скорее всего, не скажешь о Свете и Владике, так как я слышал тихое журчание. Мёртвой хваткой я сжимал в кармане "пугач", но стрелять не стал по двум причинам: во-первых, на грохот выстрела могла бы нагрянуть милиция, а я уже в младенческом возрасте с "органми" не ладил, во-вторых, рука с "жиллеттом" могла бы дёрнуться от испуга и холодная голубая сталь в миг бы потеплелла и заалела, что тоже мне не улыбалось. И ещё маленькая деталь - пистолет не был заряжен и боёк уже лет пять, как был обломан - одним словом "пугач". "Пугач!", но меня испугали раньше, чем моя память востановила что же надо делать с этой страшной холодной штуковиной оттягивающей мой карман.
"Ты где шляешся, курва?!" - прогремел второй более сиплый голос. Рядом было слышно лишь клацанье Владика зубов и мою, вдруг на меня напавшую нервную икоту. "Фу-у-у" - с наигранным облегчением вздохнула Света: "Князь, это ты? Ну ты нас шуганул! Я совсем сдрейфила. Опусти "перо"! Это мои школьные друзья. Встретились на остановке, случайно. Попросила проводить. Видишь, какая темень. Козлы какие-то все фонари побили. Страшно! Всё-таки Слободка, а не Дерибасовская. Думала, проводят до палисадника, где ты меня мог ждать, а не поджидать и шпионить в кустах как пацан." "Заткнись дура! За пацана ты ещё ответишь!" - пригрозил первый голос, а второй добавил: "И за козлов тоже" "Иди домой, спать. Завтра поговорим" - продолжил первый с явной злостью и угрозой. Света, немного успокоившись, обратилась к нам: "Спасибо мальчики, что проводили и не бойтесь. Они лишь с виду такие грозные, а на самом деле они просто "душки"". Она развернулась и пошла в сторону своего дома, по дороге напевая: "...ты меня никогда не увидишь, я тебя никогда не забуду...".
Ветер, устав от своего неистовства притих и поплёлся обратно к морю. Угомонились псы, свесив слюнявые языки, устраивались на ночлег. Серый свинец тяжёлых туч расплавился и исчез. Ущербная луна обрела свою былую полноту, а небо - прозрачную синеву. Звёзды вновь резвятся на Млечном Пути.
Может на самом деле они и "душки", эти Князь и Портос, но какие они с виду мы знать не могли, так как они стояли у нас за спинами и прижимали свои "перья" к нашим шеям. Лишь после появления луны на пыльной тропинке рядом с нашими следами отпечатались две тени: одна маленькая, тонкая, в какой-то несуразно широкой "наркомке"; другая огромная, круглая, с большим бахромистым "бумбоном" на голове. Мы со Владом таких чётких теней не отбрасывали, так лишь, расплывчатые очертания, быть может потому, что уже наполовину считали себя покойниками.
"Она за свой прогон ещё распишется! Теперь ты молви, мил человек. Кто таков? Кем будешь? Да откуда Белошвейку знаешь?!" - произнесла маленькая тень, стараясь подражать голосу "горбатого" из вайнеровской "Чёрной кошки". Мне полегчало, прошёл мандраж. "Убери бритву, лезвие холодное. Простужусь. У меня склонность к ангинам" - чуть осмелев, сказал я и добавил: "Сказали же тебе: вместе учились, случайно встретились на остановке..." - и дальше в том же духе, поддерживая импровизированную версию Светы. "Ну а ты что скажешь?" - просипела вторая тень над ухом Влада. "Я тоже, вот, с ними на остановке, и в школе тоже, темно вот, Слободка и ..." - как бы оправдываясь, словно перед родителями за двойку, заикаясь, мямлил друг, но толстые пальцы с "гаечным голдяком", прижавшиеся к его губам прекратили этот запуганный лепет. "Забодал! Не грузи! Завтра сам всё проверю. Если свистите - прощайтесь с мамой! А теперь валите" - сказала кепка-наркомка и нас отпустили. Лишь через несколько секунд, повернувшись, мы увидели два нечётких в темноте (один большой, другой маленький) силуэта, удаляющихся в колючий кустарник.
Так как я спортсмен-разрядник, то второе дыхание у меня открылось уже через несколько минут нашей "пробежки", Владик же много пил, курил и к спорту имел очень косвенное отношение (когда вратарь заводской футбольной команды "Январка" был пьян в драбадан - Влад его заменял у штанги и то лишь потому, что жил по соседству и был знаком с капитаном команды), поэтому у него второе дыхание вообще не открылось, впрочем, как и первое. Последние полтора километра я его тащил на себе, как провинившийся ученик во время занятий по гражданской обороне.
Ещё днём, когда мы пили кофе у меня дома Света рассказала, как она познакомилась с Князем. В портклуб, на дискотеки она ходила редко, так как считала, что туда ходит одна шантрапа и танцуют там под "hard" или "metal". Как-то раз, Иисус Назаретянин, друг её детства и соло-гитара группы "Монте-Кристо" позвал её на новогодний концерт в портклуб. Концерт прошёл с "визгом", то есть напелись, наорались, накурились "травки", напились, набили друг другу морды, заодно и дежурному постовому по фуражке досталось, подожгли общественную уборную, а когда совсем обессилили, раздался бой Курантов. Началась праздничная дискотека с длинновласым кожано-заклёпочным Дедом Морозом и наголо бритой Снегурочкой.
Света не танцевала, она стояла в углу, дымила, добивая косячок, доставшийся ей в наследство от вырубившегося, прямо на сцене, Иисуса. К ней подошла школьная подруга Зоя и пробивая своим писклявым криком стереоброню "металла" и светин "приход" сообщила: "Свет, тебе пора делать ноги. На тебя Князь глаз положил. Ветер гонит. Справки наводит. А он маньяк, рецидивист. Ты знаешь такие цацкаться долго не станут. Р..р..раз! И прощай целка. Так что сматывайся пока не поздно!" Света очень испугалась, но разгоревшееся "плановое" любопытство, узнать, кто же такой этот Князь, взяло своё (раньше она о нём даже не слышала). Она осталась, спрятавшись в тёмном углу за большой несгораемой кассой, служившей завхозу протклуба складом для моющих средств. "Чё? Ныкаешся?!" - раздалось у неё за спиной так неожиданно, что она чуть не проглотила тлеющий хибарик. "От кого зенки прячешь? От меня, что ли? Так это зря! Я везде!... Ладно, не дрейфь, пойдем, потопчемся, подрыгаемся" - всё также из-за спины кто-то обращался к ней, но Света боялась обернуться. Только когда она почувтвовала на своей шее влажную, горячую ладонь, она поняла, что крепко влипла.
С того вечера, вернее с той новогодней ночи, когда она так и не добралась до утра домой, за что была бита отчимом и обруганна матерью, так вот с той самой ночи она стала любовницей (как говорила она), наложницей (как говорил он) Князя, одновременно лишившись невинности и преобретя силу, авторитет и значимость своей, дотоле неприметной персоны в портклубе. Тогда же она познакомилась с Портосом - телохранителем, другом и правой рукой Князя...
Хотя я был младше Влада, в делах криминально-житейских я считался докой. Отрезвев к утру после ночных "мускатно-игристых" вливаний, успокаивающих злость и досаду, вызванные "беседой" с Князем, и расслабляющих задубевшие, после "стратегического" отступления мышцы, я посоветовал другу оставить в покое свою новую пассию. Мотивировав это тем, что: во-первых, встречи с ней чреваты нежелательными последствиями, это может быть опасно; во-вторых, не такая уж она "овечка", как хочет казаться и это тоже опасно; и, наконец, в-третьих - это во-первых и во-вторых в совокупности. Влад согласился со мной, сославшись не на трусость (хотя не без этого), а на мой авторитет в таких делах, так сказать амурно-уголовных. Конечно миф о моём "таком" авторитете держался лишь благодаря моей неустанной болтливости и дикому фантазёрству.
Мы с Владом решили хоть раз посмотреть на Князя и Портоса при дневном свете, как говорится: "врага надо знать в лицо".
Как-то раз, один наш знакомый, за пачку "Дромадера", издали показал нам этих бандитов возле портклуба и рассказал нам немного о них. Князь был родом из Канавы, а Портос жил на Ближних Мельницах. И тот и другой районы ночью были не для променадов, по известным в Одессе причинам. Так же о Князе и Портосе много всякой чепухи и страхов порассказала известная в рокерских кругах фарцовщица Таня Бешенная, прозванная так за свой дикий характер (её мать еврейка с Молдаванки) и неуёмный кавказский темперамент (отец был родом из Северной Осетии).
Портклуб мы старались обходить стороной и если случалось, издали заприметить Свету меняли наш курс на сто восемьдесят градусов. Зачем ещё раз испытывать судьбу?
В четырнадцать лет я уже очень редко ходил с бабушкой "за ручку", но иногда, когда она просила её куда-нибудь проводить или помочь что-нибудь принести, я не отказывал. Так было и в тот раз, когда бабушка попросила меня пойти с ней навестить её приболевшую подругу по эвакуации в Ташкенте, тётю Дору, которую я видел раза два - три в жизни. Она приходила к нам проведать бабушку, когда та болела. Она жила недалеко от нас - минут двадцать ходьбы, не больше, но район, в котором она жила, считался неблагополучным, хулиганским. Дом находился прямо в Канаве. Её дочь позвонила нам и сообщила, что тётя Дора больна. Бабушка решила её проведать, но одна идти туда побоялась. "Мало ли что?!" - сказала бабушка перед тем, как выйти из дома, и, даже несмотря на такого "крутого" провожатого как я, сняла с себя все, ещё не заложенные в ломбард драгоценности: тусклую обручалку, тонкую цепочку и пару рубиновых серёг.
Дверь нам открыла Мила Гершензон, как звала мая бабушка дочь тёти Доры, почему-то всегда по имени и фамилии. Ей было лет сорок пять, на вид гораздо моложе, но когда она открывала свой рот, то казалась старухой, из-за манеры разговаривать и золотых тридцатидвухзубых протезов. "Ой! Здравствуйте тётя Бетя. Ах, это ваш внучок, спортсмен-чемпион. Как он вырос! Как он похож на свою покойную мамочку, на долгие ему годы, ах. Ну проходите, что же вы стоите на пороге, как бедные родственники. Садитеь на кушетку или за стол, где вам будет удобней, там и садитесь. Будьте как дома. У мамы сейчас медсестра, колет глюкозу. Скоро она уйдёт, вот тогда..." - ещё много чего успела сказать дочь тёти Доры, пока её матери делали укол. "Ой! Тебе, наверное, совсем скучно с нами, с бабами" - обратилась она ко мне, уже обалдевшему от их "майс" про болячки, "цурес" и "мишпуху". "Ну ничего, скоро мой Юрка из профтеха вернётся. Познакомитесь. Может, ты его уму-разуму научишь, а то он совсем от рук отбился, шалопай! Он бы со своей бабушкой даже за червонец никуда не пошёл бы, не то что ты, умница..." - наверное, она бы ещё что-нибудь сказала, но тут отворилась входная дверь и в неё вошёл маленького роста, длинноносый, с болезненно-выпуклыми глазами паренёк в форме железнодорожного училища, с кожаной сумкой через плечо. "Ой! Юрка пришёл" - воскликнула Мила Гершензон, увидев сына. "Юрка, знакомся - это Артурка, внучок тёти Бети, бабы Дориной подруги молодости. Помнишь тётю Бетю, она же всегда тебе гостинцы приносила, помнишь, она тебе о нём рассказывала. Ну припомни! Борец, чемпион. Вспомнил?" - не унималась юрина мать. "Юра" - мягко произнеся, он протянул мне руку, впялившись в меня своим "на выкате" взглядом, как будто что-то во мне высматривал. Он сконфуженно улыбнулся, во рту у него блестнула маленькая металлическая фикса на месте второго правого резца. "Артур" - ответил я, пожимая ему руку, и тоже всмотрелся в его лицо. Расжав рукопожатие мы остались стоять на месте, как-то неловко улыбаясь друг другу. Вдруг приоткрылась кухонная дверь и оттуда с лаем выскочили две маленькие болонки, они кинулись на Юру. "Стоять падлы! Не рыпаться!" - закричал он на собак тем хриплым голосом, что мне уже был знаком раньше. Собаки стали как вкопанные возле его маленьких ступней обутых в "адидас". "Что курвы, сдрейфили?" - спросил он у болонок, нагнувшись, чтобы их погладить. С плеч свалилась спортивная сумка из которой, словно отвалившееся колесо, выкатилась старая потрёпанная кепка - наркомка. "Ну что ты, Юра! Не выражайся. У нас же гости. Прекрати!" - до писка повысив голос, начала наставлять сына дочь тёти Доры. Юра покраснел, улыбнулся, снова обнажив свою железную коронку. Мать взглянула на него и сказала: "Ой! Противно смотреть, когда ты лыбишься. Вот дурак, взял и испортил здоровый зуб. Чёрт знает зачем нацепил себе эту железяку. Всё для понту, для рисовки. Уродство!" Юра смутился, прикрыл маленькой ладонью рот. "Юрочка, детка, как дела? Как учёба? Давно тебя не видела. Ты так возмужал! А ведь я тебя помню ещё маленьким, в пелёнках, мокренького, дико орущего..." - ещё несколько минут моя бабушка выуживала из бурной реки своей склерозной памяти воспоминания о юрином "мокром" детстве.
Я тем временем думал о том, что издали Князь выглядел совершенно по-другому, лишь его "стоять падлы..." дало мне полную уверенность в точности опознания. Юра Гершензон, чахлый коротышка с большими, болезненными и грустными еврейскими глазами, типичным семитским носом, ненужной фиксой за пухлыми губами, с доброй детской улыбкой, нервно грызущий грязные ногти, истерично кричащий на своих собак, уважительно трепещущий перед своей матерью, всё это и есть тот страшный зверь, неумолимый маньяк, уголовник - рецидивист, беспощадный гроза девственниц и ночных прохожих, сам великий Князь своей собственной персоной. Много же наверное ему стоило труда, чтобы создать себе такой имидж на улице. И ведь создал, ведь поверили ему многие, даже я (чуть-чуть).
Меня Князь, по всей видимости, не узнал, во всяком случае не подавал виду, что узнал, я тоже подигрывал, прикинулся "шлангом" и как ни в чём не бывало рассматривал его коллекцию марок, посвящённую достижениям советской космонавтики. Уже когда тётя Дора рассказала о всех своих недомоганиях и подозрениях на самые страшные болезни, и был выпит весь чай, а сушки сжёванны, проглоченны и переваренны, в гости к Гершензонам зашёл друг Юры "Толстый Лёнчик", как тихо мне его представила юрина мама.
Портоса я узнал сразу, он меня тоже и это лишь помогло нам быстро восстановить в памяти все детали того вечера, когда они с Юрой хотели зарезать нас с Владиком. Лёнчик заходился в истерике, Юра хихикал своим детским нервным смешком, я, держась от смеха за живот, рассказывал как мы их выслеживали возле портклуба.
"Пора и честь знать" - сказала моя бабушка, неожиданно, посреди беседы встав из-за стола. И действительно, пока все лясы точили, сумерки спустились на город. С Князем и Портосом мы договорились встретиться как-нибудь в портклубе, и естественно я дал слово чести не развеивать тот миф, который был создан ими за последние несколько лет.
***
P.S. (последняя справка):
Влад так и добился благосклонности Белошвейки, но уже намного позже
той осени или весны, когда после смерти бабы Доры, Мила
Гершензон впервые в жизни вышла замуж и уехала со всей семьёй в
Америку. Слободскую зазнобу сына, конечно же, никто с собой брать не
собирался, да и сам Юра к ней охладел. Он повзрослел, перестал называть
себя Князем, бросил хулиганить, ведь в штатовских анкетах нужно было
указать приводы в милицию за последние полгода. Портос ушёл в армию,
сняв с шеи огромный маген-давид и выколов на плече православный крест,
за что был бит ещё больше, чем если б он был обрезан. Влад в армии
влюбился, после дембеля женился, потом развёлся, потом снова женился,
родил дочь, потерял отца, родил сына, стал бизнесменом. Света залетела, но не в смысле беременности, а на два года, за
наркоту, откинулась, и снова села, только теперь на дольше, за участие, как
теперь модно называть, в о.п.г. (организованная преступная группировка),
короче говоря в банде, хотя, всего-навсего была любовницей какого-то
рэкетира. Он сделал ходку, она за ним, как жена декабриста (говорят, что
это было в декабре). До сих пор оба мотают срок.
Что же касается меня, то я всё слышу, вижу, знаю, помню...