Тёплым августовским вечером мы, наконец-то, добрались до цели нашего путешествия - башкирской деревни Гордино. Трое суток на поездах и автобусах по, рванувшей в отпуска, стране были позади. Наградой служила появившаяся благостная улыбка на лице жены. Это её родина. Свидание с корнями - её инициатива. Я, прожив здесь два года на заре семейной жизни, ностальгией не был тронут. Воспоминания были так себе.
Гордино - крайняя деревня на границе с Пермской областью. Дворов семьдесят. Название ведёт от купца Гордина, развернувшегося на местных землях полтора века тому. Славится деревня урожаями картошки, благодаря чернозёму. Ему же обязана и главной напастью. Даже получасового дождя хватает, чтобы превратить улицы в непроходимое болото.
Разместились мы в доме Миши, младшего брата моей жены. Про себя я называю его чалдоном, за угрюмость и неразговорчивость. Каждое слово из него приходилось тянуть клещами. Выпив, он пробовал что-то сказать, но сейчас был в очередной раз закодирован своей женой Любашей. За его тридцать лет это пятая или шестая кодировка. В первый раз, получив укол и строгое предупреждение о смерти в случае срыва, он не поверил и поплатился. Еле выходили под капельницей. А дальше Любаша придумала гениальный ход. Она приводила Мишку к врачу, заранее проинструктированному, тот делал безобидный укол витаминов, но стращал Мишку и брал с него расписку, что ознакомил с последствиями преждевременного приёма алкоголя. На страхе Мишка держался год, затем запивал на месяц-другой, а потом поход за новой порцией витаминов.
Любаша могла придумать и не такое, её изобретательность не знала границ. Замуж она вышла в шестнадцать лет за, вернувшегося из армии, Мишку. В деревне это не считалось ранним браком, бывало и раньше. Родила двоих сыновей, рано обабилась, но не растеряла природную энергию. Главной целью были деньги. Любаша скупала картошку, зерно, да что угодно и перепродавала тому, кто больше заплатит. Работала она, то продавщицей, то кладовщицей, уходя после ревизий, со скандалами и недостачами. Ко всему прочему, её отличал злой язык, бывший её врагом, но она отказывалась это признавать. С людьми Любаша не ладила, было ощущение, что ей скучно жить без сплетен и скандалов. Ей хотелось быть невестой на каждой свадьбе и покойницей, на каждых похоронах. Не получалось. Лишь один человек слушался её беспрекословно - Миша.
Приняли нас хорошо, радушно, что для меня было удивительным. Любаша умудрилась пройтись неугомонным языком по поводу моей жены. О чём было доложено. Но Любаша отмела все варианты нашего размещения у других родственников, моя не устояла. Мне она объяснила это, появившейся с годами у Любаши, мудростью. Я кивал головой, посмеиваясь над её наивностью. Мне-то казалось, что это желание Любаши первой изложить свою версию всех интриг и событий, заваренных ею по деревне. Жили, они с Мишей, в длинном деревянном доме, поделенном на три части. Одна часть, состоявшая из двух комнат и кухни, была дана им колхозом. Там мы все и разместились, тесно, но весело.
Не успев усесться за стол, жена завалила Любашу вопросами: кто, как, чем живут? Сначала прошлись по родне, затем друзья, но разговор слетал на подробности, которых мы ещё не знали, да и новые люди появились в деревне. Хозяйке приходилось отвлекаться на дополнительные разъяснения. Я предложил упорядочить поток новостей, вести рассказ по номерам домов, так и пройдёмся по всей деревне. И только успевай переваривать информацию. Оглашался весь список.
- Федька Фатахов совсем больной стал, так-то болел, а после смерти сына сдал - докладывала Любаша.
- А что с сыном? - спросил я. Сын Федьки - Фолгат был редкостным здоровяком, что называется кровь с молоком, в довесок к косой сажени.
- Попал пьяным в милицию, в городе. Сам-то здоровый, стал инда выделываться. Забили его до смерти, а сказали, что таким на улице подобрали. Родители пытались правды добиться, да где там.
Гордино - смешанная деревня, в этническом плане. Межнациональные браки - обычное дело. Национализма нет ни татарского, ни русского. Праздники отмечают всем миром, так их больше. Национальность служит неким оправданием, в случае осуждения. Если виновник происшествия русский, то спишут всё на непрактичность и вековую неустроенность. Что с русского возьмёшь? - качают головами татары и цокают языками. Татарин - хитрый парень - разводят руками русские, если обсуждаемый татарин. Не стоит удивляться русским именам у обладателей татарских фамилий, делается это для простоты общения.
- Петровы уехали, только на лето приезжают. Колька Морозов уже третьего настругал. Рагида ушла от Вовки. Уехала к дочерям в Тольятти. Нынче приезжала, набирала девок на работу - продолжала Любаша.
- А что за работа? - любопытствую я.
- Да проститутками, а Рагида с нимя мамкою.
- И как, много набрала?
- Четверых с собой забрала. Светку Максимову не взяла - ожог у ней на теле, вид не товарный. Уж как Светка убивалася.
- А как Рагида туда пристроилась?
- Дак дочки на что? Они её в свою бригаду взяли, теперь с имям работает.
Выпили без тоста, усваивая услышанное.
- Тётя Оля Шерстобитова умерла скоропостижно - докладывает Любаша.
- А сколько ей было? - интересуюсь я.
- Шестьдесят девять, да, скоропостижно.
Я понимаю, что слово "скоропостижно", понравилось Любе своей необычностью и непонятной красотой. Она как сорока на блестяшку, налетела на него и, с удовольствием, играла с ним. В деревне так не говорят. Померла, отмучилась, отошла - как-то так. Тётя Оля была учительницей, родня её жила по большим городам. На похоронах и услышала Люба необычное слово. И понятно было, как именно хотелось умереть самой Любаше. Понимала ли она значение этого слова? Вряд ли. Скоропостижно - значит внезапно. Стоит ли мне разочаровывать Любу?
Вышел во двор покурить. У меня был свой список. Начну с первого дома: Хамитовы - Катя и Фарзан, пятеро сыновей. Фарзан старше жены лет на пятнадцать, что было причиной постоянной ревности. Несколько лет назад Катя забеременела, похоже, не от мужа. Бил её муж смертным боем, но выкидыша не случилось. Катя не встала на учёт у врачей, до последнего работала дояркой, скрывала живот. Родила дома, а ребёночка закопала в подполе. Разболтали их дети, в ту пору несмышлёныши. Люди просигнализировали. Участковый попил у Хамитовых водочки и отстал.
В восьмом доме живёт дядя Коля "Мяшок". Именно так он произносит слово мешок, отсюда и прозвище. Ему пятьдесят, разведён так давно, что забыл имена бывшей жены и детей. Вечно пьяный, неухоженный. Сожительствует со своей семидесятилетней матерью. С его слов записано верно.
Следующий - Риф Давлетшин. Повесился в 35 лет из-за измен жены. Остались две дочки, обе с физическими недостатками. Поговаривали, что жена приходилась Рифу двоюродной сестрой, а их брак - способ не сесть в тюрьму ( для него) и скрыть семейный позор ( для неё).
Малыгины - Ирина и Николай. Ирина - редкая стерва, даже для этой деревни. Подозреваю у неё запущенную шизофрению. Их соседи - Колотовы, Анатолий и Ольга. Именно с Ириной Малыгиной, застала Ольга своего мужа в неглиже. Повесилась, оставив троих детей сиротами. Муж горевал недолго. Через год привёл в дом жену, шестнадцатилетнюю девчонку. Кстати, в Гордино и окрестностях, понятия не имеют о наличие в Уголовном кодексе статьи за растление малолетних. Не было ни одного заявления в милицию. Я называю это эффектом гимнастки. Все знают, что в спортивной гимнастике девочки заканчивают карьеру очень рано, в 19-20 лет. К этому возрасту просыпается инстинкт самосохранения и страшно уже прыгать на бревне, крутить пируэты на перекладине. Так и ранними браками девочек. Пока она сообразит, что к чему, уже поздно. К двадцати годам у неё уже двое, а то и трое детей.
На соседней улице живут Утяшевы, Вазир с сыном Дамиром. Ночью встретили они Карима, отмечавшего своё первое отцовство. Забили насмерть. За что? Так и не выяснилось. Личная неприязнь, усугублённая алкоголем. Чужая радость костью в горле встала. Дамир взял всю вину на себя и сел в тюрьму. Вазир пьянствует и проклинает Карима за хлипкость.
Честно говоря, не дошёл и до середины, надоело. В деревню я попал не наивным мальчиком, но прожив в Гордино какое-то время, почувствовал себя простаком, жизни не нюхавшим. Источником всех деревенских несчастий, мне видится скука, средством от скуки являются сплетни, катализатором - водка. Оболгать кого-нибудь - милое дело, главное - заставить человека оправдываться, а мы посмеёмся. Меня изумляла поголовная асинхронность душ. Когда человек говорит одно, делает другое, а думает третье. Попробуй, ухвати его сущность. Но больше всего меня поразила немотивированность зла. Понять человека, совершившего преступление ради денег или карьеры, я могу. Откуда в деревне деньги? Их никто не видел. А карьера? Из пастухов перейти в скотники? А вот избить, даже убить из неприязни могут. Потом будут оправдываться какой-нибудь давней, а то и мнимой обидой. Вроде невспаханного огорода, непоставленной бутылки или неровно установленного забора. Вот эта изначальная ничтожность повода меня пугает. Как и обыденность, с которой совершаются гадости. Мне "посчастливилось" пожить в нескольких деревнях, большой разницы с Гордино я не заметил. Просто эта была первой. После я уже был битый.
Если примерить вековые русские мифы на эту деревню, то результата не будет. Разве что курят самосад. Но на балалайках не играют, может быть и зря. И медведи по деревне не ходят- боятся.
Именно в Гордино, я отказал людям, в их праве судить меня. Судить могут хоть до посинения, но меня это перестало заботить.
Есть в деревне и нормальные люди, семей десять. Живут семьёй, трудятся ради достатка, стараются оградить детей от грязи, но всё внутрь. Ради сохранения. Выстави палец - оторвут руку.
Выпивая всё, что наливали, я сильно опьянел и, в самый разгар застолья, пошёл спать. Так и хочется добавить - скоропостижно, мне ведь тоже нравятся слова - блестяшки.
Проснувшись близко к полудню, решили затопить баню, что была у отца Любаши, жившего в доме напротив. Дядя Митя жил один. Жену, мать его пяти дочерей, он прогнал несколько лет назад. Дочки были взрослыми к тому моменту: трое были замужем, а две младшие ушли вместе с матерью жить в съёмный дом, чуть дальше по улице. Причиной вечных скандалов была Таня, младшая дочь. У дяди Мити были большущие сомнения в своём отцовстве. В этом его поддерживала вся деревня, а деревня, как известно, не ошибается. Трезвостью он никогда не отличался, а после ухода жены и вовсе зарядил. На пенсию он вышел рано, в пятьдесят: когда-то работал на вредном производстве. На деревне считался первым электриком, без приработка никогда не оставался. Знался он только с Любашей. Отдавал ей часть пенсии, столовался у неё, она его обстирывала. Зная Любину натуру, я думаю, она целила на дом отца.
Пока гремели вёдрами от колодца к бане, из дома показался хозяин. Вид он имел похмельный. Приехавшую родню признал, из вежливости поинтересовался моей жизнью. Затем сгоношили по сто, за приезд. От продолжения дядя Митя отказался, назавтра была халтурка, надо выхаживаться. А мы с Мишей пошли к себе, выстраивать очередь в баню. Не успели. В дом к Мише набилась родня. Пока выпивали, да закусывали воспоминаниями, Любаша шустрила по дому, выходила во двор. Вдруг, она влетела в дом, плюхнулась на колени у порога и запричитала:
- Миш, глянь, что там с отцом.
Мишка кинулся в дом тестя, я следом. Дядя Митя стоял на коленях перед умывальником, свесив голову в раковину. Видно его мутило в последние минуты. Я дотронулся до него: холодный. Пошли обратно, говорить нужды не было.
Начались хлопоты. Звонили дочерям, в Пермь и Екатеринбург. Снаряжали машины, покупали продукты, утрясали формальности. За водкой надо было ехать в райцентр. В деревенский магазин водку не привозили два года. Дорого. Вместо неё на полках стояла жидкость для мытья ванн и стеклоочиститель. Их и пили, разводили и пили. Дёшево и с ног валит. А водка только на праздники и на похороны.
Следующим днём приготовления продолжились. Решено было хоронить на второй день, жарко. Покойника привезли из морга в родной дом. Надо было кому-то оставаться с ним на ночь. Согласились Гена и Толян. Гена из дальней родни, здоровяк, державший в страхе всю округу во время своих запоев. В последнее время он стал сдавать: не ведро водки выпивал, а лишь половину. Да и не трогал уже никого - возраст, "сороковник" стукнул. Просто подносил свой здоровущий кулак к чужому носу, этого было достаточно. Толян приходился покойному зятем, муж Веры, второй дочери. Не так давно, дали ему инвалидность, за что, мне было непонятно. При ходьбе он приволакивал ногу и выглядел неважно. На мои вопросы родственники выразительно щёлкали по горлу и махали руками. Любаша выделила им литр и закуску, предупредив, чтобы вели себя смирно, подобающе ситуации. Иначе покойник обидится и заберёт с собой. Генке было всё равно - лишь бы выпить. Толян же, хотел хоть чем-то помочь, загладить вину перед роднёй. Неделю назад Вера выставила его из дома.
В день похорон встали рано. Забот всем хватало. К девяти часам пришли Гена с Толяном. Хмурые, всклоченные, но сказали, что ночь прошла спокойно. Любаша, о чем-то вспомнив, кинулась в дом отца. Вернулась с отцовской рубашкой. Нам объяснила: если на человеке будет рубашка с покойника, то его никогда не заберут в милицию. Прибрала для Мишки, пока сёстры не вспомнили. Не зная о чём речь, можно было подумать, что она в лотерею выиграла. Для меня эти похороны представлялись жутким нагромождением суеверий и предрассудков, заменивших собой религию.
Хоронить пошли в полдень. У ворот дома не протолкнуться, пришла вся деревня. Стояли, переминаясь с ноги на ногу, вспоминая покойного. И весёлый он был, и рукодельный, не жадный (стопку всегда делил ), а что пил, дак кто ж здесь не пьёт.
Задерживались с выносом, вроде как ждали чего. Виктор, муж Лиды, стал снимать на видеокамеру. Я толкнул Генку:
- Это что, новая мода?
- У нас это впервой - пожал он плечами.
- Похороны - не свадьба - гнул я своё.
- Да ну его, полупидор какой-то - махнул Генка рукой.
А ведь Генка прав - подумал я. Есть в Викторе что-то не от мужика: длинные волосы, желание нравиться, утончённость в движениях. Мне его морда сразу не понравилась.
Тут толпа зашумела, бабы запричитали. Упал Толян, ему плохо стало. Потрясло его в эпилептическом припадке, да откачали, увели в дом к Мишке. Народ выдохнул, лица разгладились. Вроде как ждали чего-нибудь такого. Вот и Толян на что-то сгодился. Теперь и хоронить можно. Несли гроб до кладбища на руках, на длинных полотенцах. На них же потом опустили гроб в землю. Виктор так и не подменил никого, пока несли. Снимал на камеру - Эйзенштейн хренов.
Ни на кладбище, ни на поминках я не услышал слова "скоропостижно". А надо было. Пятьдесят три года, болел только с похмелья. Видно достойные слова надо заслужить жизнью, иначе проводят не очень лестными словами: сдох, скопытился, гикнулся, крякнул.
Через месяц Любаша с Мишей уехали в другую деревню. Не смогла Люба пережить поражения. Дом достался не ей, а матери. Какие там были баталии между родственниками, можно только догадываться. Даже от долетавших до нас отзвуков, становилось пакостно на душе. Здоровяк Генка утонул на любимой рыбалке. Деревня не удивилась - дядя Митя забрал.