Макс Штайнер автоматически проверил все карманы: привычка быть собранным и организованным прошла с ним через всю жизнь.
А точнее, это была не привычка, а это было в крови с рождения: Макс Штайнер был немцем. А еще точнее, он был немцем частично: во времена Первой мировой войны Ганс, один из солдат немецкой армии, влюбился в прабабушку Макса, и во время спешного отступления своих войск остался у нее в подвале. История не сохранила, каким образом протекала их дальнейшая жизнь, как дезертиру удалось вписаться в действительность между войнами и революциями, решить вопрос с документами, и вообще - существовать. Возможно, в условиях деревни, куда уходили корни Макса, это было возможно. Для практичного Макса же всегда было загадкой, как они объяснялись? На каком языке - языке любви и жестов? Для дореволюционной России, где 8 из 10 были неграмотными, знание деревенской девушкой немецкого языка, равно как и знаниеязыка русского рядовым немецким солдатом было непостижимо.
Впрочем, чудеса случаются - и фактом является то, что от этой любви родилось двое детей - бабашка Макса Ольга (прадед, разумеется, называл ее на немецкий манер Хельгой), и ее брат Александр. Мальчик умер спустя 5 лет от брюшного тифа, а вот Хельга познакомилась с парнем из Калуги и переехала в 1937 году в этот областной центр, занятый в октябре 1941 года немцами, и в декабре того же 1941 от немцев же освобожденный.
Здесь же, в 1942 году, в роддоме у вокзала Калуга-1, за который и шли ожесточенные бои, родилась мать Макса Вера, и под конец войны, в том же родильном зале, ее сестра Варвара.
Вера познакомилась в 1963 году с агрономом из близкой к Калуге деревни Красный сад на танцах, и быстро вышла замуж - верила в судьбу, но в село не поехала, так что, какое-то время жили на два дома: в маленькой комнатке в коммуналке на улице Дзержинского, и в большом, крепком, деревянноми светлом доме, но без всяких удобств, в Красном саду.
Макс родился у своей матери довольно поздно, только в 1968 году, но родился Скорпионом, в новом роддоме, и единственным сыном. В загсе решение матери назвать сыном Максом пытались изменить и записать имя на привычно-официальный манер, Максимом, но та, неизвестно почему, настояла на своем.
Калуга нравилась Максу только в детстве. Центральный парк казался огромным сказочным лесом, в котором нравилось гулять не только с родителями, но и с друзьями, Колей и Ваней.
Впрочем, Макс и его друзья смелостью не отличались,и после пары неудачных столкновений с реальностью в виде пролезающих в парк с набережной Оки хулиганов, отбирающих монетки на мороженое и раздающих тычки, дальнейшее время препровождения после (да и во время) уроков свелось к катанию на кольцевом троллейбусе N3, и редким вылазкам в Березуйский овраг, который казался страшными джунглями.
Впрочем, у троицы здесь было свое укрытие - небольшой шалаш рядом с мостом, построенный кем-то довольно давно и на совесть. И когда все трое собирались, рассказывали друг другу городские легенды: например, что, когда в Калуге появился первый автомобиль, в 1904 году он свалился именно в этот овраг, и теперь по ночам призрак водителя бродит здесь с проломленным черепом. Если встретишь призрак водителя в день его смерти, 8 октября, то из оврага живым не выберешься, гласила легенда. Несколько лет мальчики собирались отправиться в овраг именно в этот день, но так и не собрались.
Разумеется, по городу гуляли имена тех, кто прыгал в овраг с целью самоубийства. В основном, с придыханием произносили имя Елены. Якобы, простая крестьянка влюбилась в неженатого секретаря обкома, когда он приехал в их колхоз. Елена отважилась и приехала к обкому - тому самому, который стоит белой крепостью между Центральным парком и Воробьевскойулицей, дождалась своего любимого, но получила отказ. Недолго думая, пошла к оврагу и сбросилась с него. Разумеется, теперь несчастные влюбленные ходили к оврагу послушать совета мертвой Елены, или хотя бы вечером услышать ее стон, чтобы пощекотать нервы - увы, кроме вечерних танцев в Центральном парке, других развлечений в послевоенной Калуге было немного.
Последние посиделки с друзьями в шалаше Макс запомнил по нескольким причинам. Мальчикам стало по 16 лет, и девочки их волновать стали больше, чем и друзья, и прошедшая где-то в далекой Москве сказочная Олимпиада, само слово о которой ассоциировалось с иностранцами, красными шариками и огромным плющевым мишкой, грустно улетающим в небо.
В тот день Макс с удовольствием рассказал друзьям еще одну городскую легенду, услышанную на рынке, во время похода с родителями за картошкой. Якобы, в последнем доме по Воробьевской улице, у самого спуска к Оке, перед Первой мировой жила девушка, безумно влюбившаяся в одного казака. Тот особой взаимностью не отвечал, но, в конце концов, чарам поддался и перед самым призывом на фронт они поженились. Наспех их обвенчали в Казанской церкви прямо через дорогу. С фронта казак не пришел - по крайне мере, к жене. Но слишком многие видели его или слышали о нем - причем, в неприглядном свете. Якобы, казак тот с войны вернулся, но не к жене, а в дом богатой вдовушки. Меняя дома и женщин, для несчастной полу-вдовы он оставался неуловим, и, в конце концов, она сошла с ума, но сошла специфически: помешалась на мужском половом члене. Все время говорила о нем, напевала неприличные песенки и частушки, и приставала ко всем встречным мужчинам без разбору, пытаясь разглядеть скрывающегося мужа.
"Так вот, - с удовольствием завершил Макс, - якобы та девушка до сих пор жива, ей уже за 90, с постели не встает и почти не разговаривает, но живет в том же доме на Воробьевской у реки. Причем, лежа, смотрит в одну очку в углу комнаты на потолке, неприлично при этом хихикая и пуская слюни - и окружающие уверены, что она там видит". Разумеется, сразу возникла идея пойти к тому дома и посмотреть в окна, но у Вани была намечена встреча с какой-то девочкой, а Коле надо было готовиться к олимпиаде по литературе. Так и разошлись.
Не долго думая, Макс обогнул на площади Старый Торг здание обкома, подивившись, какое же оно облезлое с другой стороны, и долго спускался по крутой Воробьевской улице к Оке. Вот и последний дом: каменный, два этажа, пыльные окна, занавешенные рукодельными белыми занавесками. Макс подтянулся к первому окошку: ничего не видно. Обошел дом за угол, здесь одна занавеска была чуть раскрыта. Макс подтянулся как мог: на случай наводнений уровень первого этажа был сделан довольно высоко. Комната была с деревянным полом, и в ней почти ничегоне было... Какой-то комод, вроде, но кровати нигде не было видно. Высокий потолок, где старая бабка видела мужской орган, терялся в неведомой темно-мутной высоте (или оконные стекла были такими мутными и пыльными?), и, к тому же, стало темнеть. Часов у Макса не было, и он не знал, сколько прошло времени, так что он поспешил домой. Родители ругались...
2
К 16 годам перед Максом встал выбор самоопределения. Не то чтобы советская школа не повлияла на его размышления, но одно он знал точно: в доблестные ряды Советской армии он не пойдет. В Калугу уже приехали первые гробы из Афганистана, но дело было даже не в этом: маршировать два года на плацу, чистить картошку и сбирать-разбирать автомат - зачем? ЭтогоМакс никогда не понимал... Следовательно, оставалось или поступать в вуз с военной кафедрой, или, по предложению отца-агронома, "сидеть в подполе на картошке", которое он делал толи в шутку, толи всерьез.
Для большинства проблем с этим не было - после школы Ваня, например, пошел учиться в Калужский филиал МАИ. Хотя военная кафедра там была, Ваня был не против двух лет службы, просто он хотел стать конструктором самолетов, да и с физикой и математикой у него, в отличие от Макса и Коли проблем не было. Коля поступил в Педагогический институт Циолковского. Очкарик, книжник - гуманитарий, он собирался отслужить, закончить институт и работать в школе, "как и все". Остальные мальчики и девочки тоже поступали или в МАИ, или "в пед", поскольку, кроме них, в Калуге после школы можно было еще учиться в медицинском училище.
Макс же любил только один предмет - химию. Толи молодая учительница, вызывавшая внутри странные томные ощущения, то ли удивительные превращения электронов и молекул в процессе химических реакций сделали свое дело, но выбор был сделан - ехать в Москву и поступать в медицинский институт.
Родители отговаривать не стали, предложили два раза в месяц приезжать за картошкой, салом и солеными огурцами, "Калугу с родителями повидать, да и свежим воздухом подышать". Наибольший энтузиазм в кампании по поступлению проявила бабушка Ольга (та, которая наполовину была Хельгой). Вдруг выяснилось, что судьбу врача она давно видела у Макса "на картах", и живет лишь потому, чтобы увидеть его поступление в институт. Странная она была, бабушка Хельга - крестилась на особицу, в пост ела только кукурузу и мед, зато в картах толк знала: гадать к ней ходила вся деревня, и всегда сбывалось. Кстати, никто не знал и не видел, где она хранит свои карты...
Так что, взяв у Коли учебники по литературе и биологии, Макс впервые в жизни отбыл на электричке в Москву. На вокзале собрались мать с отцом, и бабушка Хельга, окрестившая Макса своим особенным знамением, и отдав ему из своей волшебной колоды семерку бубнов на удачную дорогу.
Пыльная Москва жаркого лета 1984 года встретила Макса Киевским вокзалом, душным метро и приветливым Девичьим полем. Макс решил даже не пробовать поступать в другие институты - подал документы только в ПервыйМосковский,ордена Ленина медицинский институт имени Сеченова. Тот, который расположил свои основные корпуса между станциями метро Парк культуры и Спортивная, плюс разбросанные кафедры в учебных корпусах и больницах по всей Москве. Поступающих в общежитие не селили, и Макс вернулся в Калугу. К первому экзамену готовился основательно - с немецкой тщательностью: составил план и неукоснительно его выполнял: Химия органическая и неорганическая, периодическая система элементов, задачи на ионно-обменные процессы и окислительно-восстановительные реакции...
Ехать на первый экзамен, по химии, на вечерней электричке в Москву, ночевать на Киевском вокзале и потом сдавать его - не лучший вариант, но Макс справился с этим с немецкой настойчивостью: решил все задачи, сомневался только в одной. Кстати, когда-то на наступление однофамильца Макса, Феликса Штайнера, сам Гитлер возлагал последние надежды во время битвы за Берлин - и дляМаска тоже штурм столицы был подготовленной операцией...
Через три дня отец отправился звонить в соседний подъезд (ближайший телефон был только там) в "Первый мед", чтобы узнать оценку и узнать, стоит ли Максу ехать на следующий экзамен ("двойка" означала, что остальные экзамены сдавать не нужно), но вернулся только через 2 часа в стельку пьяный: отмечал "пятерку". Остальные 2 экзамена были сущей чепухой, и поездки на них превратились в приятные июльские путешествия. На сочинении Макс писал заученные фразы про Пушкина, внутренне потешаясь над "величием поэта русского", на биологии благополучно вытянул билет про теорию Дарвина и плоских червей. За оба экзамена получил по "четверке" и в четверг, 31 августа был зачислен в число студентов на санитарно-гигиенический факультет. Выбор факультета был осознанным: брать ответственность за лечение больных людей не хотелось (разве что, Макс рассматривал возможность стать психиатром), а вот работать в СЭС, обследовать предприятия и выдавать предписания - то, что надо. (В крайнем случае, существовала возможность переучиться на психиатра).
Не в первый раз четверг становился у Макса "его" днем недели. В четверг он родился, по четвергам они собирались в Березуйском овраге (в этот день, на протяжении половины школьного срока, было только три урока), и в четверг был зачислен в один из ведущих вузов страны, доказав своим примером, что благодаря желанию и стараниям,для обычного парня из провинции, пусть и недалекой, это вполне возможно.
Макса поселили в двухкоечной комнате в обшарпанном общежитии воле метро Спортивная, на 5-м этаже (высоко забираться, зато не так шумно), в которую он, с сумкой, полной картошки и банок соленых огурцов, заселился в воскресенье, 3 сентября.
4-го сентября состоялась встреча с деканом, проходила она в Музее истории вуза, и на ней Макс понял: институт он закончит. Вечером того же дня вторую койку занял Глеб, проспавший, по его выражению, "встречу с этим, как его там, хмырем".
3
Глеб был персонажем колоритным. С момента знакомства с ним Макс и начал отсчитывать период своей жизни, который она называл в дальнейшем "управляемой деградацией", а себя "гнилым интеллигентом". На первый взгляд, Глеб был полной противоположностью Макса: парень из Сибири, не принятый в пионеры из-за хулиганства и полного отсутствия самодисциплины, прогуливал лекции ("а зачем туда ходить?"), к зачетам и экзаменам готовился в последний момент ("и без всяких там планов!"), мог спать сутками, или совсем не спать неделю, и при этом обладал поистине энциклопедическими знаниями (от Римского права и Раннего христианства до Нашествия Наполеона или той же Битвы за Берлин).
Но главное - Глеб виртуозно пил. Не выпить с ним было физически невозможно.Надо ли было готовиться к занятиям, зачетам и экзаменам, было ли какое-то дело, встреча или просто плохое самочувствие - попадание в сферу Глеба означало пьянку масштабов от всего 5-го этажа общежития до выхода к метро "Спортивная" и исполнения чего-либо типа "Малиновки заслышав голосок" перед гражданами и гражданками, погружающимися в метро.
Особым развлечением Глеба были "экстремалки". Так он назвал свои непредсказуемые вояжи, которыми обычно занимался 2-3 дня, и которые приходились на выходные, праздники или каникулы. Развлечение состояло в том, чтобы не брать с собой ничего, поехать на любой вокзал, сесть в любую электричку, которая идет подальше и ехать в ней, выходя по необходимости (выгнали контролеры), по настроению (полустанок понравился), или просто до конца. Дальше у Глеба и начиналась сама "экстремалка": общение с вокзальными пьяницами и шлюхами, такими же пилигримами и священниками, ночевка у добрых бабушек или в сене, воровство яблок и овощей из огородов, выяснение личности в далеких подмосковных отделениях милиции... Глеб неизменно приезжал из своих "экстремалок" довольный, заросший, грязный, помятый и похудевший.
Макс с удовольствием принимал участие в пьянках и гулянках, которые Глеб организовывал постоянно, легко и свободно. В самом деле, так ли уж мало было у них общего? Да, Макса приняли в пионеры, но для него это было как фон и часть декораций - иными словами, ему было все равно, принимают его в пионеры или Гитлер-югенд, раз так надо - то и пусть. На приеме в пионеры в обкоме Максу поручили прочитать перед всем строем стих про Ленина - и он его выучил и выразительно прочитал, но только потому, что привык выполнять все качественно. В школе Макс тоже учился посредственно, кроме химии (да и то, мотивацией к ее освоению была учительница, о которой Макс постоянно вспоминал, и даже, выпивая с Глебом, не раз кричал:"Вот вернусь в Калугу и найду ее!И женюсь!"). Армия не обсуждалась - попасть в Афган или просто ходить строем под видом служения Родине Максу было неинтересно. Наконец, в институт оба поступили, чтобы уехать от родителей и почувствовать свободу. И пусть готовились к занятиям по-разному, сдавали неизменно на "3" или "4" - "чтобы отделаться".
Зачеты, а тем более экзамены, отмечались бурно. В середине 80-х особенно популярными в студенческой среде были: портвейн "777" ("три топора"), любое дешевое вино, московское пиво, и конечно, "андроповка" - "Московская особая водка". Впрочем, Макс и тут с Глебом отличились: пили все это смешивая и по отдельности, создавая коктейли, и называя их по именам знакомых девушек (вино пополам с водкой назвали Лидией), происходящих событий (пиво пополам с водкой называли не "ерш", а "Смесь для мозга", или просто "квас"), или более поэтично (Байкал пополам с водкой или спиртом назывался "Икар").
Миновав в январе 1986-го рубеж полутора лет с характерной для него самой тяжелой сессией (анатомия и гистология), компания окончательно пошла вразнос. Макс лишился девственности, причем произошло это как-то дико и непредсказуемо. В дни отмечания сессии одна иностранная студентка, гречанка довольно внушительных габаритов, не рассчитала силы и упилась вусмерть. Только слабое движение грудной клетки говорило о том, что тело, лежащее на кровати на 3-м этаже общежития, еще живо. 5 или 6 человек, в том числе Макс и Глеб, не преминули воспользоваться ситуацией, чтобы оприходовать это, и без того пользованное тело. Потом были еще и другие компании и девушки - не только из общежития, студенты и студентки Психфака МГУ, студенты более старших курсов и просто сомнительные личности, почему-то в большом количестве обретавшиеся по дворам возле "Спортивной" и употреблявших тройной одеколон. На вкус Максу он почему-то напоминал шампунь...
В институте на компанию смотрели сквозь пальцы: с успеваемостью больших проблем не было, а начавшаяся перестройка спасала от неизбежного вступления в комсомол и призывала относиться к сложным подросткам лояльно - как к "детям тоталитарного прошлого".
Год 1987-й принес с собой русский рок. После того, как Глебу попали в руки кассеты с записями Гражданской обороны, он словно обезумел: перестал вообще мыться и бриться, учебу запустил, и после драки со студентом-негром из Эфиопии ему предложили уйти в академический отпуск: покусился на дружбу народов! Отбытие назад в Сибирь было отмечено грандиозной пьянкой в первых числах сентября. "Зато на ГО схожу, - сказа на прощание Глеб". Домашних телефонов ни у кого не было, так что обменялись почтовыми адресами - впрочем, оба знали, что писать друг другу не будут.
Зато напоследок, в первых числах октября, съездили в "экстремалку". Глеб выменял у каких-то французов бутылку литрового джина на три бутылки "андроповки", ее и решили выпить на прощание. Ехать постановили в Бородино - вот уж где поля да раздолье, пей-гуляй не хочу! У Макса, только что перешедшего на 3-й курс, в этот день была практика по хирургии в 71-й больнице, так что Глеб, доживающий последние дни в общежитии, приехал к концу занятий, и они отправились к станции "Кунцево". Ближайшая электричка до Бородино была только через полтора часа, и первая половина бутылки была выпита прямо во дворе школы N 712, покоем расположенной неподалеку. В электричке была допита вторая половина, и началось исполнение песен групп "Гражданская оборона", "ДДТ" и "NautilusPompilius". Неожиданно выяснилось, что электричка идет только доДорохово, но что там происходило - вспомнить обоим было сложно, ведь была принята почти смертельная (а точнее, наркотическая) доза спирта. Вроде бы, было допитие бутылки на каких-то толи бревнах, толи шпалах, пляски на старом обветшалом вокзале... Макс очнулся в электричке по пути назад и один, Глеб приехал только утром - за вещами, днем у него уже был поезд до Омска...
Год закончился посещением Максом "Рок-панорамы". Несмотря на то, что "NautilusPompilius" выступали там в классическом составе, на Макса наибольшее впечатление произвели выступления тяжелых групп: "Арии", "Черного кофе" и "Круиза". Кипелов был пьян, Варшавский брал уму непостижимые ноты, а Гаина выдавал такие соло, что как-то слышанная Максом запись "Whitesnake" показалась по сравнению с этим детским лепетом.
4
Как-то через год Макс написал на адрес, оставленный Глебом, письмо, где спрашивал, будет ли тот возвращаться к учебе, но ответа не получил.
Без Глеба оставшиеся 4 года прошли быстро и довольно скучно. Новым соседом Макса стал Никита - тучноватый, скучный и пустой. Все его разговоры сводились к тому, что он получает "нужное образование", чтобы потом занять хорошее место, обрасти "нужными людьми" и "жить, как все". Макс не спорил. По выходным ездил за картошкой и солеными огурцами к родителям, лето проводил в деревне с отцом, попивая самогон и вяло обсуждая гремящую перестройку. Следил за афишами, и в 1988 году сходил на два десятка концертов всех любимых групп. В 1989-м побывал на Фестивале мира в Лужниках, но, кроме "Scorpions", никто впечатления не произвел, а вот на "PinkFloyd" не попал - билетов в кассах по рубль-пятьдесят не было, а у перекупщиков они стоили пятерку, а то и десятку - у Макса таких денег не было, а идти работать на стройку или по ночам разгружать вагоны, как делали другие студенты, желания не было. Набравшись нигилизма от Глеба, Макс думал о любой подработке так: "Наработаюсь еще".
После "Фестиваля мира" наметился явный спад активности, причем не только в плане концертов любимых групп. В Москве явно стала ощущаться обстановка постперестроечной неопределенности - улицы стали грязными, все в колдобинах, стали открываться какие-то рынки, где можно было купить и продать все что угодно. В коридоре общежития стоял телевизор - и все, что там крутили - Съезды народных депутатов, речи Горбачева, борьба платформ КПСС - наводило на тоскливые мысли.
Учеба тоже полетела быстрее - почти только практика в больницах, где прогулы отмечали редко, или циклы разных гигиенических дисциплин, которые были однообразны. Правда, было интересно на занятиях по эпидемиологии высчитывать циклы повторяемости разных пандемий...
Макс завел привычку бесцельно бродить по Москве, "осваивая" районы, в которых раньше не бывал. Как-то поехал на Горбушку, купил там за рубль кассету "ДДТ" и был очень рад, тем более, открыл при этом для себя Филевский парк. В другой раз целиком прошел Садовое кольцо. Кассету потом затер до дыр на магнитофоне, оставшемся от Глеба...
В июне 1992-го, сдав, наконец,госэкзамены, Макс получил диплом санитарного врача, причем в дипломе институт уже значился как "Московская медицинская академия имени И.М. Сеченова". Макс уже был настроен на то, чтобы вернуться в Калугу и отработать всю жизнь вКалужской городской СЭС, как Никита посоветовал: "нашел очень нужных людей, попробуй-ка в Люберцы". В голове Макса мгновенно сложился план: работать в районном центре Московской области, снимать квартиру, быть свободным и независимым.
Люберцы понравились Максу сразу же: что-то среднее между Москвой и Калугой. Грязь, пыль и обшарпанностьОктябрьскго проспекта и огромных промзон сочетались здесь с романтикой редких зеленых островков, мифическим кинотеатром "Октябрь" и чудесными овалами Наташинских прудов. Уже сойдя с электрички на станции "Люберцы-1", Макс знал, что хочет здесь жить и работать. Встретили его радушно, а главный врач Валерия Михайловна Серебренникова предложила на выбор работу на выбор: врачом по коммунальной гигиене, или по гигиене труда. Коммунальные объекты показались Максу ближе, и, устроившись с 1 августа на работу, он принялся с энтузиазмом обследовать отстойники, насосные пункты подачи воды, больницы и поликлиники, и, конечно, работать по жалобам.
Снимать квартиру ему не разрешили, т.к. пока что еще действовало правило, что должна быть прописка, хотя бы временная. "Да и не сдаст никто, не такой у нас город" - констатировала Валерия Михайловна, сидя в большом кабинете главного санитарного врача района, заставленного советской полуразрушенной мебелью, и Макс был определен в общежитие колледжа промышленных технологий на улице Мира, в пяти минутах от СЭС, ставшей уже тогда, правда, Центром госанэпиднадзора.
5
Работать в Центре Максу нравилось. На объектах встречали и провожали хорошо, бумажная работа спорилась, находить общий язык с клиентами, жалобщиками и коллегами удавалось, да и Валерия Михайловна была довольна. Ему нравилось утром идти на работу - а вечером нравилось идти с нее.
Большого удовольствия жить в общаге не было (комната хоть и на одного, но кухня и душ в конце коридора, полно шумных студентов и работяг), и Макса часто после "вечернего" (то есть намеченного после обеда) объекта можно было видеть с пивом на Наташинских прудах, в Центральном парке отдыха или в кинотеатре "Октябрь". Общаться было не с кем - да и желания к тому особенного не было. Зато впечатления обеспечивал верный магнитофон Глеба - к тому времени коллекция кассет стала насчитывать почти два десятка единиц.
Правда, как-то Макс разговорился с билетершей кинотеатре, та и поведала ему странную и страшную городскую легенду о кинотеатре.Оказывается, еще до перестройки, в городе стали проходить странные убийства - умирали ни в чем не повинные люди - мужчины и женщины, дети и подростки, молодые и старые, но главное - никак не связанные с преступностью и друг с другом, никому особенно ничего не должные, не участвующие в судебных тяжбах и вообще ни в чем особенном никогда не замеченные. Жертв обычно душили или закалывали шилом... Этот "воровской" способ отправки жертв на тот свет и натолкнул угрозыск, а точнее, одного любознательного следователя, на мысль, что единственное, что объединяет жертв - поход в кинотеатр "Октябрь". У всех были найдены билетики на один и тот же ряд, одно и тоже место... В общем, как понял Макс, местная преступность устроила себе такое развлечение: новичка отправляли на проверку, и он должен был выследить человека с этого места и убить. Также развлекались и бывалые уголовники. Кончилось все разгромом банды и казнью пятерых убийц, для которых их преступления были доказаны.
"Ну конечно, это был 13-й ряд, 13-е место?" - спросил Макс билетершу. "Не помню я, сынок, да и зрительный зал с тех пор отремонтировали" - сказала пожилая слеповатая лысеющая билетерша, похожая на моль...
После этого Люберцы стали Максу напоминать Калугу еще больше.
В 1993 году прописку отменили, и Макс снял себе однокомнатную квартиру на улице Космнавтов - в грязном, запущенном районе недалеко от Центра.
Перевезя пожитки на квартиру, Макс понял, что надобность в родителях отпала. Точнее, разрывать отношения он с ними не хотел, просто так получилось, что однажды, в день рождения матери, с утра он быстро убежал на работу, а после работы напился на Наташинских прудах до потери памяти с каким-то, потерявшим работу за пьянку и по сокращению на Заводе Ухтомского, интеллигентом. Сначала Макс хотел позвонить матери на следующий день - но не позвонил ("посмотрим, что будет" - подумал Макс). Но ему тоже никто не позвонил - так больше Макс никогда с родителями не общался ...
Тогда же, в 1993-м, в традиции Макса вошли "экстремалки в Москву". Происходили они обычно в пятницу, когда Макс садился на автобус до Выхино, или электричку до Казанского вокзала, завязывал сомнительные знакомства, совершал ознакомительные маршруты, выпивая при этом коньяк или вино, или прямиком ехал на Горушку. Один раз купил там две кассеты начавших набирать силу экстремальных тяжелых групп - "ParadiseLost" и "Tiamat". Кассеты, разумеется, были пиратские, на них были написаны только названия групп, и первую кассету Макс потерял во время пьянки с какими-то рабочими с завода Хруничева, но вторая очень понравилась, и отлично шла с похмелья.
Макс по-прежнему ходил в "Октябрь". В 1996 году впечатление произвел фильм "Пуля", а, точнее, Микки Рурк в главной роли. Ну а настоящей "бомбой" 1997-го стал "Терминатор-2" - его Макс ходил смотреть три раза.
Осенью 1996-го купили компьютеры, и Макс стал первым, набирающим и распечатывающим акты, предписания и письма. Весной 1997-го он был назначен заведующим лабораторией излучений, и получил двоих помощников - одного по ионизирующим излучениям, другого по остальным излучениям - шуму, освещению и микроклимату.
Первая была женщиной и называлась Валентина Андреевна Липатова. Старалась давить авторитетом и поучать, но общий язык был найден. Второй был тоже возрастным помощником, и назывался Секуновым Геннадием Германовичем, которого коллеги называли между собой просто "Герман". Это имя Максу нравилось - ведь оно тоже было на немецкий манер - и с помощниками у Макса сложились хорошие отношения.
Тогда же, в апреле 1997-го он впервые вышел в Интернет.
Как заведующему, Валерия Михайловна предложила Максу отдельный кабинет, но Макс отказался - тогда надо было бы "выселить" Валентину Андреевну, и он остался в большом холодном кабинете вместе с Германом, да и отношения в команде стали еще лучше. Зарплата стала больше, были куплены новые кассеты, костюм, джинсы, рубашки, майки, и новый шкаф в съемную квартиру.
В середине 90-х оживилась и концертная жизнь. Максу очень понравились презентация "Титаника" и "Акустика" от "NautilusPompilius", программа "От и до" ДДТ, "Сделано в России" Арии...
Макс вспоминал и своих родителей, и друзей, и Калугу, и бабушку Хельгу - ее бубновую семерку Макс носил всегда с собой, в бумажнике на почетном месте. "Как там сейчас они, интересно?" - иногда думал он, растягиваясь на невероятно уютном советском диване из дуба с бархатной красной обивкой, перед тем как уснуть. Иногда снились улица Ленина, Центральный парк, Березуйский овраг и странный дом у Оки, учительница химии, калужский вокзал, а иногда "экстремалки" с Глебом, общежитие, дворики возле "Спортивной"...
В апреле 1998-го случилась самая мощная экстремальная поездка на Горбушку: Макс начал выпивать уже в Центре - отмечали день рождения Германа, и пили прекрасное белое полусладкое вино с Люберецкого винзавода. И хотя выпито было немного, на приключения потянуло. В электричку Макс взял еще одну бутылку вина, на Горбушке сразу завязал разговор с одним из полузнакомых продавцов. Купив у него кассету какой-то новой группы "Сплин", знакомцы перешли в Филевский парк и "вдарили по коньяку". Вышли, кажется, где-то у метро Кунцевская, исполнили что-то из ДДТ и Наутилуса, и как Макс добирался обратно - он уже не помнил...
Первой мыслью попробуждении была: "Я забыл выключить на работе компьютер". (Первые настольные ПЭВМ с большими мониторами быстро нагревались и могли перегореть, если не был включен режим "сон").
Привычным движением обшарив карманы на предмет наличия паспорта, удостоверения и бумажника, Макс поплелся на работу, зная, что с похмелья, во-первых, важно походить, а во-вторых, важно похмелиться. "Не могли они вчера выпить все вино" - тяжело думал Макс, прекрасной погодой конца апреля идя на работу.
Компьютеры оказались выключены (видно, Герман навел порядок), и осталось еще полторы бутылки вина. Так что, в пустом здании с охранником, Макс расположился в своем кабинете, потягивая вино, закусывая остатками вчерашней еды, и слушая "Tiamat", который еще пришлось поискать в Интернете, и воспроизводился с подвисаниями...
Повинуясь какому-то импульсу, Макс набрал в поисковой строке запрос "сайт знакомств", и открыл первый попавшийся. Сайт назывался "Maybe.ru" и содержал всего около полутора тысяч анкет. На второй страницу сразу обратила на себя внимание анкета Оли.
II. Оля
1
Макс никогда не искал случайных связей - они находились сами. На концертах и пьянках, благодаря непосредственному характеру Макса и непринужденной манере общаться, возможности угостить за свой счет, и общей моде на рок-музыку.
Но здесь было что-то новое. С фотографии на анкете на Макса смотрела девушка с хрупкими чертами лица, тонкими губами, очень грустными карими глазами и длинными жидкими русыми волосами. В графе "дата рождения" стояло "1980", "место жительства" было обозначено как "Анапа", а в интересах значились "философия, эзотерика, музыка и ничегонеделание"."Цель знакомства" была обозначена как "просто общение", "любимый цвет" - "черный", а "цель регистрации" - "просто так".
Максу анкета сразу понравилась. Он никогда не был на море, а в отпуск всегда или ездил к родителям, или гулял по пыльным Люберцам. Он сразу написал Оле о себе, кратко, но по делу: сколько лет, любимые группы, желание попасть на море, узнал про рост и вес...
Оля ответила спустя полчаса, когда Макс уже собирался отключать компьютер и двинуться к себе. И Макс понял, что не ошибся. Оля писала, что ее рост 172 см, вес 55 кг, Анапа ей нравится, и, хотя солнце любит не очень сильно, она с удовольствием поможет Максу отдохнуть на море.
Вообще, на все вопросы Оля отвечала прямо и кратко - и Маску это нравилось. Нравилось не только потому, что отвечало его немецкой натуре порядка и четкости, но и потому, что манера такого общения отличаласьот таковой у большинства девушек и женщин, с которыми он до этого сталкивался. Эту манеру Макс называл про себя "наведением тумана" - побольше неопределенности, намеков, неясного флирта, а точнее - попытки что-то выторговать для себя (рестораны, подарки, пышные ухаживания, комплименты и цветы), в обмен на свою внешность. Макс таких девушек не осуждал, но и общаться с ними большого желания не было.
С Олей все было прямо наоборот. Она рассказала о себе, и в ее биографии не было чего-то скрытного или туманного. На вопросы о том, зачем она разместила анкету, она отвечала в том духе, что общаться ей не с кем, подруг нет, живет она одна, и кроме того, у нее есть просьба в деле, в котором может помочь любой человек, но лучше, если это будет простой парень вроде Макса.
8 мая Макс побывал на своем лучшем, и, как показала жизнь, последнем концерте. Уже во время последней "экстремалки", он увидел грязно-желтые афиши с анонсом концерта "Сплин" в ДК "Меридиан". Пиратская кассетас альбомом "Коллекционер оружия" ему очень нравилась, и 30 апреля, на волне знакомства с Олей, и с желанием испытать новые ощущения, Макс поехал к метро Калужская и купил себе билет на этот концерт.
К ДК приехал за два часа с желанием, во-первых, посмотреть бывший вход на бывшую станцию "Калужская" (когда она была конечной), а во-вторых, конечно же, выпить. Бывший вход нашел легко: типичные стеклянные двери, хоть и были закрашены почему-то белой краской, легко угадывались, а здание, хоть и принадлежало теперь УВД на метрополитене, по форме было типичным вестибюлем метро 60-х.
Прямо здесь же, у бывшего входа в метро, Макс свел знакомство с какими-то двумя то ли хиппи, толи панками. Оказалось, что они приехали на концерт на электричке из Подмосковья и искали ДК, рванув по ошибке,при выходе изметро, в другую сторону. Сначала общение спорилось: быстро сообразили взять полтора-литровую бутылку джина с тоником, и расположились недалеко от бывшего вестибюля в каких-то кустах, распивая джин с тоником из тонких пластиковых стаканчиков без закуски. К концу бутылки у Макса пропало желание общаться с этими путешественниками, поскольку выяснилось, что приехали они только "потусоваться, поколбаситься", из песен "Сплин" слышали только 2-3 хита, которые крутились на радио, и понятия не имеют, что это за группа, откуда, как давно существует и сколько выпустила альбомов. Макс считал такой подход к делу невежественным, и, якобы отлучившись пописать, побрел по мелкой дороге в сторону от ДК, имея, правда, в голове компас с ориентиром цели - немецкая точность не давала сбиться с пути.
Буквально через пару минут он наткнулся на еще одного рок-осмыслителя - неопределенного возраста, он просто сидел на небольшом полусгнившем бревне и тоже употреблял вошедший в моду джин с тоником. Осмыслитель представился, но Макс тут же забыл его имя, зато общение удалось - пилось с поклонником новой рок-волны легко и свободно, и, к тому же, он был прекрасно осведомлен о новостях общих с Максом исполнителей, тем более, выяснилось, что они вместе были не нескольких концертах. После "Коллекционера оружия", поведал осмыслитель, "Сплин" выпустили еще 2 альбома, но "Коллекционер оружия", конечно же, все равно лучший.
Сам концерт прошел как в тумане, но не в смутном тумане предрвотного состояния и падений в канавы, а в тумане эйфории. До ДК шли уже обнявшись, и вовсю исполняя песни с "Коллекционера". Войдя без всяких препятствий, стопы приятелей направились в бар, где было куплено еще по сине-красной банке джина с тоником. Места оказались сидячие, но никто не сидел, а все стояли, прыгали и танцевали как могли. Концерт начался с самой небольшой задержкой, появление группы на сцене вызывало у всех дикий восторг, и с этой минуты, и до тех пор, пока в воздухе не растаял последний звук, Макс хлопал в ладоши, и чуть их не отбил друг от друга.
После концерта договорились еще встретиться, в метро Макс ехал оглушенным каким-то счастьем, и впервые подумал, что Москва стала его третьим родным городом, после Калуги и Люберец.
К концу мая переговоры с Олей, идущие в легкой и непринужденной атмосфере, обрели конкретную форму встречи, и как только пришел 45-дневный срок - до начала отпуска на работе и поездки, Макс съездил на Казанский вокзал и купил себе билеты на поезд: на 20 июля до Анапы и на 31 июля - из Новороссийска назад (хотелось посмотреть еще один город).Оля предлагала Максу остановиться у нее, но особенно не настаивала, и, по ее стеснительной натуре, Макс понял, что ему лучше будет подыскать съемное жилье - впрочем, Оля заверила, что с этим никаких проблем быть не должно.
Оставшиеся недели до встречи прошли в выяснении взаимных биографий, предпочтений по противоположному полу, еде, выпивке, музыке, и тому подобным вещам.
2
Мать Оли была из Архангельска. Простая, скромная и тихая, из бедной семьи. "Не то чтобы посмотреть на мужчину, даже глаза бы не подняла никогда", - писала про нее Оля. В 1978 году, когда ей было 18 лет, ее отправили в один из анапских санаториев лечить малокровие. "Такая бледная всегда была, кожа иногда как будто светилась... прямо как у меня", - уточняла про мать Оля.
Неизвестно, что привлекло ее в местном парне, сразу после школы отправившемуся работать на Анапский винзавод, только по возвращению в Архангельск она окончила 2-й курс педучилища, забрала документы и перевелась в Анапу. Тем же летом, через год, поженились, а еще через год, а день открытия Олимпиады в Москве, родилась Оля.
"Я думаю, - писала Оля, - что мать подкупила твердость, решительность отца. Хотя и работал на винзаводе, выпивал очень умеренно, и больше не с работниками, а с близкими друзьями и дома. Потом, ждал маму целый год, писал ей такие письма, что у меня слезы текли (ма мне читала), дождался, получили в 1987-м от завода квартиру, в которой я тебе и пишу сейчас, ну и... были обычной семьей. Я, конечно, хотела братика, но он так и не появился. Мама работала в школе, но, по-моему, ей это не особенно нравилось..."
Семья разрушилась с окончанием перестройки. В 1992-м винзавод перешел на трехдневку, а потом и на двухдневную рабочую неделю, ходили слухи о его полном закрытии, зарплату задерживали на месяц, потом два, три... Отец думал устроиться на Темрюкский коньячный завод, но там дела шли не многим лучше, да и нужно было бы переезжать. Можно было бы решить и с этим, но отец тогда по-настоящему запил. "Наверное, ум наш так устроен, - писала Оля, - все время нужно что-то делать... Отец был человек деятельный, на заводе многое предлагал, его ценили. А тут два в неделю работаешь, и то часто неполный день, остальное время под рукой дешевое вино и коньяк, такие же отчаявшиеся мужики..."
В августе 1994-го у отца случился первый инфаркт, после которого он дал торжественную клятву не пить больше никогда, и переехать "хоть в Москву", но найти работу. Сумрак немного развеялся: приватизировали квартиру, стали искать работу, появилось несколько вариантов в Новороссийском порту и Ростове, но в марте 1995-го у него случился запой - на тот раз последний, сердце не выдержало. И Оля описала грустные похороны отца под холодным мартовским небом - за счет завода, поскольку у самих денег было только на еду.
Осенью того же года у матери снова обострилось малокровие - почти не работала, сидела все время на больничных,ездила обследоваться то в Ростов, то в Краснодар. Дали направление в Москву, в онкоцентр, но не поехала: "уже тогда, наверное, чувствовала, что долго не проживет". В Москву отправили только мазки крови, и через 10 дней пришел диагноз: "Эритробластный лейкоз?".
Побывав в библиотеке, почитав нужную литературу у подруги, которая училась в медучилище, Оля поняла, что даже если лейкоз перейдет в хроническую форму, матери осталось недолго. "Мы с мамой поговорили прямо, я ей сказала, что думаю я, а она мне ответила, что думает она, - писала Оля Максу, - и мы как-то успокоились. В те три месяца, что оставались маме, много шутили, играли в карты, иногда даже пили вино, гуляли в Ореховой роще и один раз даже устроили пикник в горах. Мама рассказывала, что до моего рождения у них с папой была традиция устраивать пикник на этом месте".
Мама умерла в апреле 1996-го, за три дня. В пятницу потеряла сознание, в воскресенье умерла в Анапской городской больнице...
Ее хоронили как и отца, от работы, то есть за счет школы. Мать хотела, чтобы Оля ехала назад в Архангельск, к бабушке. Ее логика была простой: ее болезнь от жаркого южного солнца, и, "раз все наши предки, Оленька,с Севера, тебе лучше жить там. Оленька, я уехала оттуда, и кроме тебя, не нашла здесь счастья, так что и тебе лучше вернуться, хоть за бабушкой посмотришь..."
Но Оля не поехала в Архангельск, в котором даже не была. Она вела переписку с бабушкой, но написала ей сразу и прямо: пока не закончит учебу, думать о переезде не будет. Тем же летом 1996-го она поступила в педучилище на Астраханской улице -тоже самое, которое когда-то закончила ее мать, и сейчас уже заканчивала 2-й, предпоследний, курс.
"Есть причины, - прочитал Макс от Оли в последнюю их переписку перед отъездом, - по которой я не поеду в Архангельск и не закончу училище. Будет интересно - расскажу и все узнаешь..."
3
Итак, Макс еще раз проверил все карманы, подхватил рюкзак, купленный возле станции Люберцы-1 еще во времена поездок к родителям, закрыл свою съемную квартиру и поехал на электричке на Казанский вокзал, откуда через 2 часа отправлялся поезд в Анапу.
Макс не любил мотаться с большими и тяжелыми сумками "до отрыва рук". Возможно, это была одна из психологических причин, почему он перестал общаться с родителями. Но сейчас думать об этом не хотелось - впереди была поездка на море и встреча с Олей.
Поезд оказался старый, еще советских времен, проводница большой, старой и разползшейся, уставшей и разочарованной в жизни бабой, а соседи по купе - предсказуемой семьей, в которой все безумно устали и тихо ненавидят друг друга. Макс до этого не ездил на поездах дальнего следования, но ничего из этого его не удивило: слишком много слышал о поездах от коллег и случайных знакомцев.Поэтому он и взял себе места в оба конца поездки в купе, а не плацкарте - средства позволяли, да и рост в 180 см предполагал наличие возможности ехать с относительным комфортом.
Семья попутчиков оказалась из Краснодара (в Москве добывали направление отцу семейства), и состояла из узкогрудого отца-туберкулезника, который направлялся в один из пансионатов возле Анапы, его огромной жены и разбалованного первоклашки. Максу и здесь удалось применить свои навыки общения: он рассказал о своем желании отдохнуть на море, семья его выбор одобрила, и угостила отличными кубанскими помидорами.
Впрочем, в купе с попутчиками Макс много времени не проводил. Когда из семейного чемодана были извлечены традиционные железнодорожные закуски - жареная курица, огурцы, помидоры и яйца, Макс направил стопы в вагон-ресторан. Много слышал Макс от коллег и собутыльников страшные истории про отравления и ограбления в поездах, но его дебют прошел успешно: в ресторане почти никого не было, шашлык, салат и вино были вкусные, и не по такой космической цене, как он представлял себе.
Остальное время было потрачено на два ночных беспокойных переезда, прогулки по станциям, когда стоянка была больше 10 минут (с немецкой точностью Макс заходил в вагон за 5 минут до отправления), и "медитацию" (глядение в окно) в тамбуре.
4
Макс увидел ее сразу: маленькую, щуплую фигурку на аллее, ведущей от выхода с вокзала к стоянке автобусов и маршруток в сторону города. Оля оказалась точно такой, какой рисовало воображение Макса: ростом за счет худобы казалась еще ниже, чем есть, редкие русые волосы распущены, их развевает южный теплый ветер, на девушке была джинсовая юбка по колено, белая рубашка с короткими рукавами и потертые балетки. Словом, они представляли собой типичную анапскую пару 90-х: парень с рюкзаком, приехавший из большого города, в черных джинсах и толстой черно-коричневой рубашке в крупную клетку, мода на которые как раз только начала отходить, и местная девчонка - студентка педучилища.
- За прибытие в город Анапу! - весело сказала Оля, и расцвела какой-то восхитительной улыбкой, которойМакс до этой минуты ни у кого не видел.
И не успел Макс что-то ответить, как Оля достала из маленького потертого рюкзачка (наверное, на учебу с ним ходила) пластиковую бутылку с красной жидкостью с рубиновым отливом и две щербатые кружки. Пить вино на скамейке возле вокзала было, с одной стороны, таким знакомым по "экстремалкам" делом, а с другой стороны, настолько необычным - почти за полторы тысячи километров от дома, с девушкой по переписке, да и вино было очень непривычным. У вина из бутылок и пакетов в Москвеи Люберцах неизменно был какой-то противный привкус чего-то горелого и спертого, а здесь словно виноград превратился в жидкость: спирт не чувствовался, не оставлял во рту противного послевкусия.
Время словно остановилось. Большинство пассажиров, красные от пота, задыхающиеся под грузом огромных чемоданов, уже распределились: кто-то сел в автобусы санаториев, кто-то в такси, кто-то в маршрутки, идущие в центр города, а некоторые отправились пешком к ближайшим жилым кварталам на Пионерском проспекте.
- Сейчас, все эти мухи рассосутся, и двинемся с тобой, ты ведь торопишься искупаться в море? - болтала ногами Оля на старой деревянной скамейке в зарослях кустов.
- Я почти тридцать лет не видел моря, так что пару часов могу и подождать, - отвечал Макс, играя на солнце вином на дне кружки.
- Слушай, тебе наверное непривычно пить вот так, у вокзала, в кустах? - вдруг забеспокоилась Оля.
- Не только привычно, но и комфортно и интересно, - сказал Макс, и пояснил Оле про "экстремалки".
Оля слушала с интересом. Максу показалось, что она раньше представляла жизнь в столицах как нечто степенное, связанное с сидением в ресторанах, походы театры и кино и нанесение визитов друг к другу в костюмах и по выходным.
- М-да, представляю "экстремалку" у нас, - задумчиво сказала Оля, - автобус в поселки ходит раз в сутки - утром туда, а вечером обратно. Если только накачаться вином и в полях ночевать остаться, но лишь бы змеи не покусали...
Оба рассмеялись, и пожалели, что вино так быстро кончилось... Впрочем, к идее "экстремалки в поля" решили еще вернуться. Дальше грязная, душная, засиженная мухами маршрутка понесла их в сторону Анапы. Разговор, "смазанный" вином, шел легко и свободно, и Макс поймал себя на мысли, что уже задерживает взгляд на тонких губах Оли, на ее развевающихся на ветру волосах, ее немного водянистых серых глазах...
- Сейчас найдем тебе жилье, через час уже сидеть, сохнуть на Солнце будешь, - деловито рассуждала Оля.
- А где же море, в какой стороне? -Макс почти высунулся из окна маршрутки.
- А оно с двух сторон Анапу омывает, - поясняла Оля, вытягивая изящную руку с каким-то запредельно тонким запястьем, - вот там и там.
- Те белые шары - обсерватория? - спросил Макс, показывая на горы вдали, которые видел впервые в жизни.
- По-моему, какие-то военные объекты, - поясняла Оля, - у папы был приятель оттуда, все спирт носил (Макс заметил, как по серому взгляду пробежала печальная дымка). - Но, по-моему, года 3 назад часть оттуда ушла.
- Смотри, сколько планов, - вертел головой Макс, рассматривая показавшийся за окном частный сектор города, - в горы сходим, в поля съездим!
- Давай тебя устроим сначала и в море искупаем, - смеялась Оля. Смех у нее был суховатый, как у человека, уже много пережившего и потерявшего. Макс подумал, что, несмотря на 12-летнюю разницу в возрасте, Оля - тоже, как и он, "человек 90-х" с присущими им не только манерой одевать что под руку попадет, но и мрачноватым юмором и относительным цинизмом.
Вышли на Гребенской улице и стали подыскивать Максу жилье. Это удалось не сразу: большинство сдаваемых номеров было двухместными, в центре было очень шумно и мало зелени, и жить в окружении ночных баров и дискотек не очень хотелось. Так что парочка продвигалась по улице все дальше от Центра, по наитию сворачивая то на улицу Маяковского, то на улицу Толстого, в итоге сняв Максу отличную большую комнату в отдельном домике на одном из Партизанских проездов.
- Здесь вообще-то уже ближе другой пляж, галечный, - поясняла Оля, - но если он не понравится, на Центральный тоже ходить не так далеко.
- Надеюсь, здесь на набережной есть ресторан, - Макс решил взять инициативу на себя, рассматривая тонкие ключицы, проступающие через белую обтягивающую рубашку.
- Не знаю, - Оля неопределенно повела плечами, - здесь полно всяких санаториев, так что должно быть.
5
Оля оказалась идеальной в обхождении: слишком скромной не была, от приглашения в ресторан не отказалась, но "туман" не наводила, была естественной, болтала умеренно, о чепухе вроде цен на одежду не разговаривала, болезненные темы вроде смерти родителей не обходила, хотя и сама не поднимала.
После ресторана в тот первый день они пошли на галечный пляж и долго купались. Хрупкое Олино тело залезло в воду легко и свободно, как рыба, а вот Макс долго поеживался (он представлял южное море, все же, теплее), переступая на скользких камнях, пока наконец не поплыл. Это было чудесно: купаться в чистейшей воде, в которой видны стайки микроскопических рыбок, аурелии, камни на дне, поросшие ярко-зеленым мхом...
День, начинавшийся с "медитации" в опостылевшем поезде и вдыхания куриных запахов, оказался словно перенесен в рай. Макс почувствовал это, когда они с Олей шли прямоугольными улицами Анапы в ресторан на набережной, и по всем улицам разносился пряный запах всевозможных цветов. Быстро темнело, Оля надела какое-то вечернее платье - снова до колена, зато с широким вырезом на спине (Максу показалось, что платье было мамино), так что, идя за ней, на дорогу он смотрел мало - больше на тонкие изящные лопатки, проступающие сквозь тонкую кожу у глубокого разреза платья.
В ресторане поговорить особенно много не удалось: играла живая музыка и многочисленные посетители, разогретые вином, коньяком и чачей, громко что-то обсуждали - иногда сквозь общий гомон проступал характерный южный выговор.
Поэтому, когда они вышли в южную ночь и прошли буквально 5 минут, тишина ночного вымершего города опустилась на них приятно и мягко. Они шли снова по Гребенской улице - как и днем, но с тех пор, казалось, прошли недели, если не месяцы. Перешли на Маяковского.
Работа, институт, родители, коллеги, Калуга, Люберцы - все это, казалось, отступило куда-то очень далеко и по времени, и по расстоянию. Впервые в жизни Макс понял, что по-настоящему расслабился. Это было не расслабление пьяного угара, не сексуальный выплеск, не приятное ощущение расслабленного тела после долго сна - это было расслабление именно во всем - в душе, в почти тридцатилетнем теле, в сознании. Мысли перестали роиться в голове, не тревожило ни прошлое, ни планы, ни будущее.
Сначала Макс думал, что они с Олей просто идут одной дорогой, а потом разойдутся каждый в свою сторону. Но когда справа показались черные заросли, Оля остановилась.
- Ореховая роща, можно сказать, парк моего детства, - пояснила Оля, - а вот здесь я и живу. Тонкой рукой она указала на красно-белую облупленную семиэтажку, которая фасадом выходила на парк. - Зайдешь?
- Да с удовольствием, - сказал Макс, чувствую приятную интригу и готовность к любому развитию событий.
Квартира оказалась двухкомнатной, маленькой, с растрескавшимся паркетом и старыми коврами, маленькой кухней и перекошенными, много раз крашеными окнами, но очень уютной.
Макс отыскал магнитофон, посмотрел на несколько рядов кассет на столике. На части названий не было, других он не знал. На русском языке названий не было, некоторые названия он слышал раньше - Scorpions, Whitesnake.
- Часть отец покупал в Краснодаре, - пояснила Оля, - мне все это кажется старомодным, не хватает драйва и пофигизма, так что часть купила я, - и улыбнулась своей неповторимой улыбкой.
- Попробуем вот это, - Макс снова взял на себя лидерство, ставя заветную кассету "Коллекционера оружия". Он взял ее с собой... даже не зная зачем, скорее как талисман, или свидетеля того, что где-то далеко есть московская-люберецкая жизнь, и вот она и пригодилась. Ведь у него тоже был с собой рюкзак, уже освобожденный от большей части вещей, в котором были только кошелек и мокрые плавки с полотенцем в пакете.
- Устраивайся, - Оля указала на пол возле кровати. Она уже принесла бутылку какого-то вина, штопор и два бокала - запыленных, но изящных.
Когда Макс открыл и налил по половине бокала (все тот же рубиновый отлив цвета!), Оля отпила глоток и словно замерла, вслушиваясь в странную музыку альбома.
- Какая интересная музыка. Необычная... Ты не против, если я пару дней кассетку твою погоняю? - и посмотрела на Макса своими глазами, которые при искусственном свете стали чуть зеленее и темнее.
- Конечно, хочешь забирай себе! Ты столько для меня сделала, а я что, себе еще одну кассету не куплю? - совершенно искренне распоряжался Макс, уже жалея, что не взял кассету с "Tiamat". Их густая вязкая музыка очень подошла бы к обстановке южной черной ночи, вина и всей этой интимной остановки.
- А мы как с тобой, роман крутить будем? - Оля настолько резко повернула разговор, что Макс сразу не нашелся, что ответить, только вертел бокал в руке. Впрочем, то, каким тоном она это спросила - совершенно не игривым, а простым, будничным, подсказал ему нужные слова.
- Можем, - он подыскивал слова, а Оля слушала, - а можем и нет. Таких отношений, чтобы встречаться, свидания, подарки или жить вместе, у меня не было. Я думаю, что это некоторое напряжение, политика, система. Если тебе это интересно и позарез нужно - я готов попробовать, потому что мне с тобой легко и хорошо. А я если что-то пойдет не так? Не забывай, через 9 дней я уеду, а ты останешься. Не в моих правилах кого-то использовать и бросать. Скорее, я приехал дать тебе компанию, общение, свой мире до той поры, пока это не напрягает. Так что, можешь считать меня нерешительным, но тут выбор за тобой.
Немного помолчали.
- Хорошо, что ты все это сказал. Я тоже не хотела бы игры, в каком-то варианте с ребятами из группы я это проходила, и сейчас тоже здорово было бы просто иметь компанию поболтать и "поэкстремалить", - она улыбнулась своей фирменной улыбкой, они рассмеялись, и неловкость момента была снята.
- Платье мамино? - Макс был как всегда прост и прям.
- Ну да, а как ты догадался?
- Старомодное, от него веет временем, - пояснял Макс, - если бы его покупали тебе, на нем бы не было налета десятилетий. К тому же, спину слишком сильно открывает...
- Мама была моего телосложения, но после родов, конечно, корма несколько раздалась, и на ней платье сидело лучше, - буднично пояснила Оля.
Неожиданно она встала и куда-то пошла.
- Я тебя обидел? - затревожился Макс.
- Ты чего, нет конечно, - Оля неожиданно наклонилась и поцеловала его в левую щеку. - Я сейчас.
Макс остался сидеть и ловить за хвост какую-то толи мысль, толи ощущение. Переставил кассету на вторую сторону.
- А вот это шила сама, по выкройке из журнала, - Макс повернулся к Оле.
Та стояла в дверном проеме. На ней было очень тонкое, желтое платье, которое с бледным цветом кожи смотрелось несколько болезненным. Тонкая талия была подчеркнута толстым лакированным ремешком. С одной стороны платье было очень коротким, а с другой было ниже колена - эта разная длина просто не давала отвести глаз, притягивала своей кокетливостью. На ногах были черные блестящие балетки.
- Да, это куда лучше, - голос Макса немного дрогнул. - Но с твой бледнотой и этим светом... Добавить цветок какой-нибудь розовый или брошку...
- При дневном свете лучше, - Оля погладила платье в районе правого бока. - Не против, если я в нем с тобой куда-нибудь завтра схожу?
- Я "за", - Макс подумал, что как бы было здорово, уехав, увезти с собой фото Оли именно в этом платье, и именно стоящую в этом проеме.
Еще минут 20 поболтали, допили вино, и Макс вышел снова в южную ночь. До Партизанских проездов было рукой подать, и он не поддался искушению срезать путь через мглу Ореховой рощи - сказалась немецкая пунктуальность: это намечено потом.
Зашел к себе, развесил мокрые плавки, лег на кровать. И перед тем, как уснул, понял, что это было за ощущение, которое он испытал, когда Оля поцеловала его. Макс понял, что за 30 лет своей жизни не испытывал еще ничего более эротического.
6
Оставшиеся дни пролетели как один чудесный миг.
Оля приходила часов в 10-11 в Максово жилище в купальнике с повязанным поверх него потертым парео, ставила сумку ("Мама с ней на работу ходила" - пояснила она) на единственный шатающийся стул, доставала оттуда неизменную бутылку сухого вина, виноград или пару персиков. Вино разливалось в щербатые кружки, позаимствованные с сальной кухни дома с синей крышей, и начинался завтрак.
Каждый день пара планировала что-то необычное - "чтобы дни отличались друг от друга", как важно пояснил Макс, и после купания на галечном пляже что-то предпринимали.
На второй день, как и договаривались, Макс с Олей в том самом желтом платье сходили еще раз в роскошный ресторан на набережной, и Максу показалось, что в ресторане больше бандитов и каких-то прочих сомнительных личностей, чем отдыхающих, санаторских и местных.
На третий день попытались искупаться на Центральном пляже. Но Максу не понравилось обилие народа и слишком мелкий берег. На четвертый день ночное течение прибило к пляжу обилие зеленой массы водорослей, вид играющихся детей в которой отвратил Макса от этого места окончательно ("Какая антисанитария!" - говорило в нем образование). Зато весело прокатились на "банане", который вывез их далеко в море и целых три раза самым жестоким образом скидывал в море. В последний такой раз, когда Макс помог залезть Оле на "банан", его руки скользнули по ней от боков до икр, и, несмотря на теплую воду, по телу пробежала прохладная волна мурашек...
Пятый и шестой дни прошли в "экстремалке", которую продумывали с завидным Максовым тщанием. Утром с экскурсией отправились на вулкан "Тиздар", где почти час кувыркались в зловонной жиже, которую намазывали на себя жирными слоями с благоговейными видом артритные тетки и простатитные мужчинки. Потом, немного отмывшись от грязи и предупредив экскурсовода, что в Анапу они возвращаться не будут, двинулись по берегу Азовского моря. Пройдя километра 2-3, вышли на прекрасный, песочный и очень чистый, а главное - безлюдный пляж (видимо, поселки остались далеко), и долго купались в волнах пусть не самого чистого, но очень теплого моря.
Пройдя вечерними полями, заросшими какими-то чуть царапавшими ноги колючками, вышли на крупную дорогу и сели в первую попавшуюся маршрутку. На ней минут на 20 доехали в какой-то поселок под Анапой (возможно, Витязево - они не интересовались) и отлично поели в прибрежной шашлычной. Совсем уже впотьмах нашли-таки безлюдное место на пляже и устроили там ночной пикник с полусладким вином. Удивительно, но ни об их отношениях, ни почему Оля не думает заканчивать училище и уезжать в Архангельск, речь так и не зашла - столько нашлось других тем! Над ними было черное южное небо с мириадами звезд, и говорили о них, о старости, смерти и бессмертии души, о родителях, о музыке, и еще десятках других тем.
Вернувшись на седьмой день утром в Анапу, искупались и отправились спать, а вечером еще раз искупались, поели и снова отправились спать.
Восьмой день провели в городе. После утреннего купания отправились в Центральный парк и пару часов уделили аттракционам. Макс с Олей весело хохотали на "ракушках", на которых прокатились аж три раза, проехались на американских горках, "Орбите", а вот Колесо обозрения и вид моря с него навеяли Максу грустные мысли - послезавтра ему садиться в поезд и расставаться с Олей.
Потом Макс искал сувениры для коллег и себя. После покупки традиционных магнитов и кружек купили две бутылки коллекционного вина ("с завода, на котором папа работал" - пояснила Оля, вертя в тонких руках бутылку). Уже на выходе с Центрального рынка нашли лоток с кассетами, где Макс обнаружил кассету с "ParadiseLost" - точно такую, которую потерял в апреле, и купил ее, думая вечером послушать с Олей.
На последний день запланировали поход в горы. "К белым шарам мы, конечно, не дойдем, но на полпути есть отличные живописные места с видом на море, мы туда с мамой в лето после смерти папы ходили, чтобы повеселить друг друга немного" - пояснила Оля.
К вечеру все было готово для такого похода. В рюкзаки положили сыр, колбасу, вино, коньяк, фрукты, маленькие прозрачные стаканчики с Олиной кухни и огромный старый плед из ее квартиры. "Когда я была маленькая, мы с мамой под ним вдвоем спали" - пояснила Оля.
Сначала заглянули в Ореховую рощу.
- В детстве она казалась мне непроходимым лесом, - поясняла Оля.
- Этот парк и сейчас почти такой же, - заметил Макс, - А где ореховые деревья?
- Вот эти, - показала Оля, - орехов они давно не дают, уже в детстве мы с подружками не могли их найти, зато много деревьев растет криво и на них можно посидеть.
Кустами и дикими тропинками они вышли в угол рощи со стороны гор, к большому мрачному дереву с очень толстыми стволом и ветвями и пушистой кроной из зеленых иголок. Оля подошла к нему, коснулась своей тонкой ручкой, провела по шершавому стволу, задумчиво посмотрела на него, на самую толстую ветку, находящуюся над ее головой почти на высоте вытянутой руки, не сразу сказала:
- До сих пор не знаю, что это за дерево... Ты знаешь, 10 лет назад, в конце перестройки, я была классе во втором примерно, по телеку крутили фильм про мушкетеров или что-то в этом роде. Мы здесь с подружками из школы играли во всякие салки-догонялки-прятки, и я могла спрятаться за ним. Иногда даже одна старалась остаться тут и стояла, стояла... пока не звали родители или не темнело. Про себя называла его "Древо смерти", не знаю почему... А вот там стояла лавочка, сейчас ее нет. Папа там мог сидеть с приятелями, пить пиво или вино, играть в шахматы или говорить о музыке, а я стояла у этого дерева и представляла смерть... До сих думаю, что у него хорошо умереть. Например, представляла, что я боевая подруга мушкетеров или декабристов, и меня с завязанными глазами подводят к этому дереву, к эшафоту, читают приговор и вешают, например, или отрубают голову, - она слегка улыбнулась углами своих тонких губ.
- М-да, мрачная романтика, - процедил Макс, в очередной раз пожалев, что с ним нет кассеты "Tiamat", к музыке которых подошли бы такие мысли.
Молча вышли они на дорогу в горы и двинулись искать место Оли с мамой для пикников. Солнце только начало садиться, справа Черное море отливало свинцовой зеленью и синевой, дул вязкий теплый ветер.
7
- Не хочу тебя чем-то напрягать, но только ты можешь мне помочь, - сказала Оля через час. Они сидели на пледе, на историческом месте, где Оля с мамой в последний раз были на их пикнике в горах. Вино было выпито, и они цедили понемногу коньяк, закусывая огромными южными сливами. - Завтра ты уезжаешь, мы можем больше никогда не увидеться, и пора нам обсудить наше дело...
- А я очень хотел бы вернуться сюда и еще раз провести вечер на том безлюдном пляже на берегу Азовского, - ответил Макс, вертя маленький стаканчик с остатками коньяка. Коньяк местного винзавода ему не очень нравился, но выбора не было - на прощальной вечеринке не до претензий.
- Я бы тоже, но мы туда не вернемся, - сказала Оля очень серьезно, - потому что завтра я умру. И ты мне в этом поможешь.
Время остановилось окончательно. Мягко, еле слышно, где-то сбоку и внизу шумело вечернее море. Солнце еще не село в него, медленно склоняясь над живописной Лысой горой.
Макс решил пока не впадать в ступор и передать инициативу в разговоре Оле, чтобы выяснить, о чем она ведет речь. Да и, кажется, что она сама этого хотела. Пока чуть дрожащей тонкой рукой она снова наполняла стаканы коньяком, она заговорила чуть хрипловатым, заговорщицким голосом:
- Помнишь то дерево в роще? Еще в детстве я поняла, что не особенно хочу жить. Сейчас я понимаю, что насмотрелась на своих родителей: где-то работать с утра до вечера, получать гроши, жить в убогой квартире. Люди там у вас в городах, - она махнула тонкой рукой в неопределенном направлении, - копят весь год, чтобы приехать сюда, а я уже живу здесь. Что у меня было хорошего в жизни? Немного: родители меня любили, мы куда-то ходили и где-то гуляли, купались, нормальное такое детство... Ну а дальше ничего. Только не говори, что "можно выбиться в люди, выгодно выйти замуж, выучить язык, уехать за границу"... Если ты так скажешь - я тебе не поверю.
- Ни за что не буду говорить такую чушь, - сказал Макс, серьезно рассматривая Олю и пытаясь следить за ходом ее мысли, - у меня не было времени заразиться ненавистью к жизни. Выучился, уехал от родителей, работаю, провожу время по возможности, о будущем не думаю...
- А меня будущее пугает, оно нависло надо мной глыбой определенности, рутины, бытовухи и скуки. Неважно, выйду я замуж или нет, будут дети или нет - все одно и тоже: стирка, уборка, работа, копейки, борьба эгоизмов, неблагодарность от всех за все... В последнее время я думаю, что есть еще что-то, - продолжала Оля, - все таки дело не только в родителях, бытовой неустроенности или просто бедности. Как не всем суждено дожить до старости или плодить детей, так и не всем суждено просто радоваться жизни, по крайней мере долго. Вот оно - море, горы, вино, фрукты, Юг. А что еще? Весь мир мне не объехать, да если и поехала бы, то, как вернулась бы, еще больше тосковать стала бы. А даже если, как миллионеры, просто всю жизнь ездить и тратить, то будет ощущение, что как листок тебя носит - зачем, почему? Кругом одна пустота...
- Ну жизнь сама по себе течет, - Макс осторожно подбирал слова, - она существует по своим законам, независимо от того, что мы думаем...
- Но она может быть отравлена слишком долгим ожиданием чуда! - воскликнула Оля и залпом допила коньяк, - как может перестоять закваска, как может скиснуть вино, как может засохнуть фрукт. Так почему не закончить все легко и красиво тогда, когда внутри почувствовала, что это предел?
- А может это возрастной кризис? - Макс тоже допил коньяк - умрешь - уже не будет возможности узнать, ошибалась или нет.
- А если механически проживешь, и все таки поймешь, что все это была фигня, и стоило-таки уйти не засохшим мухомором, а спелым яблочком?-Оля сузила свои грустные глаза, потемневшие в вечереющем небе, - в любом случае, я все решила, а тебя просто прошу помочь...
- У тебя есть план? - поинтересовался Макс, не выдержал и сам разлил остатки коньяка по стаканам. Во рту у него пересохло.
- Есть. - Оля заговорила сухо, как учительница, - когда умерла мама, я сразу продала ее украшения. Наверное, я все решила уже тогда. По наитию пошла на Центральный рынок, там работает один папин приятель, какую-то должность занимает, но с бандюгами точно связан. Я у него попросила достать мне арбалет - хороший, точный, мощный, с оптическим прицелом. Он спросил зачем - я сказала, что жить одной скучно, люблю пострелять, хочу иногда выходить в горы или степь и стрелять по мишени. И ты знаешь, это правда, всегда хотела стрелять, папу просила даже в тир меня водить, был раньше в Центральном парке. Но мы были там раза три всего - или папа пил, или тира был закрыт, или денег не было...
Оля протянула тонкую руку по стаканом, они чокнулись и сделали по глотку. Глаза Оли блестели каким-то мрачным светом, она собралась с мыслями и продолжила:
- Арбалет оказался не так дорог, еще хватило денег заказать маме надгробие, и купить материал на твое любимое платье, - она улыбнулась своей фирменной улыбкой. -И я его стала проверять. Стреляла в мешки картошки, арбузы, дыни, тыквы, стволы старых деревьев, песок... Прицел отличный, стрелы тонкие и прочные, все пробивают просто отлично. Мешок мелкой картошки с трех шагов пробивает насквозь! А самое главное - он небольшой, его удобно держать, и можно быстро разобрать, я два раза уже собирала и разбирала, смазала его...
Солнце село в тонкую перистую тучу, повеяло первым прохладным ветерком. Сделали еще по глотку.
- Теперь слушай мой план, твоя точность пригодится, - она сосредоточилась. - Сейчас, как стемнеет, мы пойдем ко мне и я тебе покажу, как пользоваться арбалетом. Это элементарно. Потом объясню, как его быстро разобрать на части. Это тоже просто. Потом иди к себе на ночь. Ровно в пять утра мы встречаемся у того дерева, которое я тебе показала, помнишь? От твоего жилья до дерева идти минут 5, я засекала. Заходи на углу Ореховой рощи, там, где начинается дорога в горы. Времени на все минут 5, лучше меньше. Никаких дополнительных разговоров, хорошо? Только если технические вопросы. Я положу в арбалет одну стрелу и отдам его тебе. Если никого нет, то ты застрелишь меня у того дерева. Стреляй точноcтрех обычных шагов в красную точку, которую я на себе поставлю помадой - анатомию мы уже изучали. Потом тут же - слышишь, тут же! - положи арбалет в большой черный пакет, который я тебе дам и возвращайся поскорее к себе в комнату. Постарайся пронести его к себе незаметно. С собой ничего не бери, в комнате сумку собери заранее. Закройся и разбери арбалет на как можно большее число мелкий деталей, я дам тебе специальный ключ и отвертку. Потом по возможности положи пакет с деталями в рюкзак, попрощайся побыстрееи попроще с хозяевами, а лучше просто оставь ключ в двери,и иди на автовокзал, лучше пешком, и делай как можно больше поворотов. Там купи билет на ближайший автобусдо Новороссийска - завтра четверг, в течение часа уедешь. Как приедешь, выбрось пакет с арбалетом в какой-нибудь контейнер, лучше где-нибудь на мелкой улице, спрячь подальше в груду хлама. Погуляй по городу, поешь, выпей пивка, расслабься, а вечером садись на поезд и уезжай.
Начало быстро темнеть. Макс сделал большой глоток, так что коньяк остался только на дне. Оля тоже выпила.
- У меня сомнения насчет того, смогу ли я, - голос Макса чуть дрогнул, - И имею ли право так сделать...
- Мы все имеем право на все, - голос Оли был твердым и уверенным. - Имеем право жить и умирать, бороться и любить, достигать или ничего не делать. Подумай об этом. И еще: тебе ничего не грозит. Свою анкету с сайта знакомств я удалила, тебя никто не видел со мной у дома, и никто в городе не знает. Давай собираться?
Они допили, собрали плед и стаканы и тихонько стали спускаться с гор, чуть пошатываясь - коньяк давал о себе знать. Почти не разговаривали. "Хорошо, что я под наркозом и не могу толком ни чего сам обдумать" - подумал Макс.
8
Зайдя с Олей в квартиру, Макс понял - не умом, а чем-то куда более глубоким, что должен немедленно обнять Олю, стиснуть крепко, и уже не отпускать. Он обнял ее сзади, и она не дрогнула, не напряглась. Он нагнулся к ее уху, и в нос попали ее русые волосы, он ощутил их запах - это был запах моря, гор и еще чего-то южного.
- Пожалуйста, не умирай, я не хочу тебя терять, ты мне нужна, - он вдруг понял, что слезы сейчас потоком хлынут из глаз.
- Я знала, что ты так скажешь, - сказала Оля грустным и уставшим голосом. - Все мы хотим чем-то обладать, кого-то иметь под рукой, куда-то прислониться. Как все слабы... Не можем стоять сами, ищем что-то в другом человеке, богах или бутылке...
Они так и стояли - он обнимал ее сзади, вдыхал ее волосы, и слезы душили его.
- Хорошо, - решительно сказала Оля и мягко развернулась в его объятиях лицом к нему. - Есть еще кое-что. Давай еще по стаканчику?
Макс прошел в комнату, через пять минут Оля вернулась в желтом платье с двумя стаканами, наполненными почти полностью тем же самым коньяком, и большим черным пакетом. Потом было минут сорок объяснений, как стрелять из арбалета и как его разбирать. Макс сидел и не знал, есть он здесь или нет - слишком нереальным казалось все, но немецкий мозг фиксировал все с точностью, и учитывал все детали.
Потом арбалет убрали, и поставили кассету с "ParadiseLost", и из магнитофона потянуло мрачной тягучей музыкой. Свет остался гореть только в коридоре, они уселись на кровать рядом с магнитофоном. Сделали по большому глотку, вроде стало легче, но слезы Макса как будто притаились где-то за углом и ждали своего часа.
- Я знала, что тебе понадобиться что-то рациональное и весомое, чем моя нелюбовь к жизни, точнее - к будущей, наступающей жизни, - Оля села к нему полубоком, и положила ноги ему на колени. У Макса вдруг закружилась голова. - У меня та же болезнь, что и у мамы. В любом случае мне осталось мучиться несколько лет, но представь себе, какие это будут годы. А ты? Ты меня в любом случае потеряешь. Так уж пусть лучше наша встреча и будет тем самым лучшим, что у нас было. Понимаешь? Самым лучшим... Ты сделаешь это, не заставляй меня прыгать с какого-нибудь утеса...
Слезы вынырнули из своего угла, он уткнулся ей в лицо. Ее губы встретили его в своей фирменной улыбке, и поцелуй растянулся словно на вечности. Макс почти не отдавал себе отчет, что он делает - или это происходило само? - платье вдруг оказалось на полу, на Оле оказалось черное белье, но потом и оно куда-то исчезло, Макс тоже был совсем без одежды. Руки ощущали руки, а слезы перемешались, смешались и их тела. А музыка все играла и играла...
Последнее, что помнил Макс - часы показывали полпервого, Оля сунула ему в руки большой плотный черный пакет с арбалетом, и он оказался за дверью. Ночь обступила его сумраком неопределенности, ноги донесли до комнаты и он рухнул на кровать, и запомнил еще одну, последнюю деталь: когда Оля передавала ему пакет, она шепнула на ухо: "До пяти, смотри не проспи! Запомни, у меня в руке будет записка. Перед тем, как уйти, возьми ее, не забудь".
Последним угасающим краешком сознания Макс смог поставить будильник на 4.45, и сразу отключился. Вещи он, конечно, не собрал...
...Тьма не объяла его. Было светло, Макс сидел в удобном кресле, и автобус уносил его в Новороссийск. Он сбежал, уехал -и правильно сделал. Он ехал с легким сердцем. Он не заснул - собрался и пошел сразу на автовокзал. Ближе к четырем утра сел на какой-то проходящий автобус из Сочи и ехал уже час. Солнце встало над южными степями, время встречи с Олей прошло минут 20 назад. Он приедет в Новороссийск, постарается найти интернет-салон, и сразу ей напишет. Объяснит, что не смог ее убить, что хочет ее еще увидеть, что его двери всегда открыты для нее, и она может хоть завтра приезжать к нему в Люберцы и жить с ним. А если ее настигнет болезнь - что же, пусть так и будет, он разделит с ней всю тяжесть всего, что на них свалится.
У него на языке были еще десятки самых восторженных слов, планов и обещаний, но тут прозвенел будильник. Макс тяжело сел на кровати. У него было минут 10, чтобы собрать рюкзак. Так, рубашка, свитер, во дворе в душе зубная щетка и паста, кажется, еще плавки на веревке сушатся...
Через 10 минут рюкзак был собран. Макс очень надеялся, что вчерашний вечер был сном, и он не найдет черного пакета. Но нет - он был здесь, под кроватью. Четыре часа назад остатками сознания, так любящего порядок, он задвинул пакет ногой под кровать.
Макс вышел из дома, незамеченным и с пакетом, за 4 минуты до встречи с Олей. В конце концов, решил человек искупаться с утра пораньше... Во рту все пересохло, Макс бы все сейчас отдал за стакан прохладного белого сухого вина, который обычно приходил к нему с Олей поздним утром. Но надежды, что Оли у дерева не окажется, и она просто придет как обычно к нему, уже не было. Все, что случилось вечером и ночью - было.
Ровно в пять Макс вошел в рощу, и через минуту был у дерева. Оля вышла из-за толстого ствола - в том самом желтом платье, черных балетках, с легкой игривой улыбкой на тонких, чуть накрашенных розовой помадой губах... Макс сразу вспомнил, что она в детстве пряталась за этим деревом, а она помахала ему рукой с запиской - дескать, не забудь!
Оля подошла неслышно, совершенно воздушной походкой к Максу, обняла за шею и поцеловала в губы. Ничего сказано не было. Потом наклонилась, записку положила на еще чуть влажную траву, достала из пакета арбалет, стрелу и положила ее в направляющую.
Потом подняла записку, встала сама, отдала со смеющимися глазами арбалет Максу и через несколько шагов была у дерева. Еще пара секунд - и Оля прислонилась спиной к дереву, заскользила руками вниз по шершавому стволу, закрыла глаза, расслабилась, словно слилась с ним и доверилась ему. Это было так красиво и естественно, что Макс сразу успокоился, на пару секунд залюбовавшись этим видом.
"Это казнь. Она для тебя, она искала тебя, ты ждала ее" - думал Макс, снимая арбалет с предохранителя. Он подошел к Оле вплотную - и еще раз вдохнул ее волосы. Потом отступил на три шага. Только сейчас он увидел, что на грудине, прямо над вырезом платья, Оля поставила своей розовой помадой небольшую, но заметную точку.
Макс поднял арбалет.Дыхание было спокойным, сердце билось ровно, а в голове не было никаких мыслей - только руки немного дрожали - он это могло быть от вечернего коньяка и отсутствия сна. В голове почему-то были мысли о том, что можно было ночью сбежать...
Макс притронулся к курку и где-то на стволе рядом с Олей появилась яркая красная точка. Вокруг была тишина, разве что какие-то насекомые жужжали где-то в траве. Где-то далеко залаяла собака...
Он навел красный огонек на точку от помады, несколько раз глубоко вдохнул, немного уняв дрожь в руках. "Да будет так" - раздалось в его голове, и он сосредоточился на точках и нажал на курок.
Раздался звук, как будто переспелый овощ упал с высоты на твердый пол. Макс расширил глаза и посмотрел на Олю, так и не опустив арбалет. На какую-то секунду ему показалось, что ничего не изменилось - она стояла все также у дерева, и солнце уже начало освещать ее волосы. Вот только точно в том месте, где она обозначила, вошла стрела. Потом вдруг краска сбежала с ее и без того бледного лица, и она сползла со ствола дерева, под которым все таки умерла, и упала на траву.
Макс постоял еще несколько секунд, потом на подгибающихся ногах подошел к ней, встал на колено, поцеловал левую руку в тонкое запястье и вынул из ладони записку, положив ее в джинсы. Стрела вошла так плотно, что ни капли крови даже не было на белой тонкой коже.
Макс решительно поднялся, положил арбалет в пакет и пошел назад.Он никого не встретил ни по дороге, ни во дворе дома. Зашел к себе, опустился на кровать и стал деловито разбирать арбалет. Сначала шло не очень, но потом стало легче, и минут за 25 Макс с задачей справился. Детали сложил компактно, убрал пакет в рюкзак, ключ оставил в двери, и, проскользнув через двор, пошел к автовокзалу.
В голове мыслей по прежнему не было, только играла вчерашняя музыка (кассета, кажется, осталась в Олином магнитофоне - он снова потерял эту запись), да вспоминалась их игра рук в полутьме, и Макс старательно сворачивал квартал за кварталом, не теряя ориентира на центр города.