И что же это за светское государство, из которого незнамо куда исчезли все светские женщины?
И, тем не менее, несмотря на отсутствие всякого присутствия, позвольте представить вам: Муза Аполлоновна Бельведерская, княгиня. Отметим её более чем благородное происхождение. Не молода - "уж тело осенью дышало", но по-прежнему красива...
Может поддержать беседу, предмет которой не знает совершенно.
Была три раза замужем - и четыре раза в разводе. Как это получилось, толком объяснить не может, но пытается.
В первый раз вышла замуж за школьного учителя математики и жила с ним короткое время, год или два - не более. Развелась - и ничуточки не жалеет. Рассказывает:
- Представляете, напился пьяным и кричал на уроке: - Не желаю быть биссектрисой! Хочу быть диагональю или, по крайней мере, радиусом! - "Но зачем же?" - спросили его ученики. - А чтобы 2πR и πRквадрат, вашу мать!
Был половым гигантом, и она, несмотря на молодость, не смогла вынести изнурительной сексуальной нагрузки, ибо даже в последнюю ночь перед разводом он лихо доказывал ей то, что многие сочтут аксиомой, но видимо нравились ему способы доказательства.
Сексуальный выбор женщины необъясним. Даже для неё самой, и потому следующим мужем Музы Аполлоновны стал импотент. Ей, привыкшей к постельным баталиям (математик приучил), такое наплевательское отношение к женщине казалось оскорбительным. Нет, она знала, что у взрослого индивидуума феномен Тарханова уравновешивается феноменом Белова, но в данном случае никакого Тарханова, ни, тем более, Белова не наблюдалось. Опять-таки - полное отсутствие всякого присутствия, аплазия, проще говоря, - неприкрытое хамство...
Требуя исполнения супружеского долга, она ссылалась на своё конституционное право.
- А нету этого в конституции! - возмущался он. - Там вообще нет ни слова про е...! А где, кстати, наше свидетельство о браке?
И они в очередной раз долго искали эту чёрствую корочку, в которой синим по белому (в присутствии водяных знаков) была зафиксирована брачная сделка...
Искали - и не могли отыскать...
Какие уж тут супружеские обязательства?..
Одна тягомотина...
Третий муж жил с ней вне брака. Обещая жениться, дал слово, затем голову на отсечение и только потом - дёру. Развелась она без суда и следствия - экстерном...
Женщина всё делает экстерном - кроме шопинга, - в нём она основательна, как пирамида Хеопса...
О шопинге - в одном из следующих рассказов...
А пока...
Пока я расскажу о её родителях. Мать Музы Аполлоновны была вулканологом и потому посещение кратеров почитала точно так же, как иные концертные залы. Жалела, что не родилась на Луне, где кратеров больше, чем веснушек на заднице какой-нибудь ирландской красотки. В одном из кратеров (земных, разумеется) она и пропала, оставив на память маленькой дочери горсточку вулканической пыли и собственное фото на фоне Ключевской сопки.
Эта была официальная версия. Злые языки, однако, утверждали, что она сбежала из дома с каким-то мафиозным хануриком и теперь обитает за границей - в окрестностях Этны.
Отец Музы, Аполлон Семирамидович, был математиком. Это он привил девочке страсть к точным наукам и нечестивым её носителям. Надо заметить, что Аполлон Бельведерский долго переживал потерю любимой женщины - месяц не находил себе места, а потом уехал - то ли на Крайний Север, то ли на Дальний Восток, то ли вообще в Антарктиду...
Уехал... -
и сгинул, растворился в памяти, как кусочек сахара в чае, оставив в назидание таблицы Брадиса и пожелтевшую от времени логарифмическую линейку.
Бабушка Алёна Сигизмундовна, которую Муза называла ласково "Сигма", воспитала девочку в строгости и послушании - по-княжески. Любила, но спуску не давала. Огромный дедушкин кабинет был отдан ей во владение, и она, лазая по деревянной стремянке, изучила книжное изобилие, начиная с Эфрона и кончая, как водится, Брокгаузом, ибо Эфрон без Брокгауза - точь-в-точь советская энциклопедия.
Многотомие Плутарха красовалось на самом видном месте. Его утомительная мудрость в русском академическом переводе искушала девичье воображение неспешным перечислением событий, дробившимся в параллельном изложении.
- А, знаешь, как назывались аристократы в Древней Греции?.. - спрашивала она у самой себя и сама себе учтиво отвечала: - "Прекрасные и хорошие"...
А ещё ей нравились стихи. Блок был созвучен её чувствам. Видимо, не только она, но и дедушка, конформист поневоле, любил этого поэта, ибо Блок с поразительной полнотой и хронологической последовательностью опубликованных произведений, можно сказать - дотошно, был представлен в семейном книжном собрании...
В перестроечные годы им нежданно-негаданно предложили забрать дом, принадлежащий некогда князьям Бельведерским. Только дом - и ничего более. Ни о какой земле в то время и речи не шло. Долгие годы в усадьбе располагалась сельская школа. Теперь её ликвидировали - за ненадобностью. "Надо полагать, - сказала Алёна Сигизмундовна, - что всех местных детишек они уже выучили".
Не мешкая, Муза и бабушка поспешили в фамильное владение. По хорошей асфальтированной дороге добрались до деревни Зенкино. На краю деревни свернули налево - и остановились, ибо дорога упёрлась в разрушенный мост через речку, на противоположной стороне которого в прекрасном сосновом бору располагался пионерский лагерь.
Вышли из машины и пошли в гору. Высокая трава хлестала по ногам.
Столетние ели в длинных - до пят - зелёных хламидах оторачивали периметр сельского учебного заведения. Вернее того, что от него осталось. Кирпичное двухэтажное здание зияло провалами. Сгоревшая крыша, обрушившись внутрь, проломила межэтажные перекрытия.
- На тебе, Боже, что нам не гоже, - сказала бабушка.
Ржавые остовы пассажирских автобусов непонятно почему стояли в углах захламлённого школьного двора.
Они вышли на высокий берег Истры. Резвая вода бесшумно бежала далеко внизу. Высоковольтная линия электропередачи, изящно перешагнув через водный рубеж, легко и пристойно - наискосок - пересекала бескрайнее пшеничное поле. Неуёмной цикадой звенела в ушах безмятежная тишина...
- Красиво! - сказала Муза. - Бор, надо понимать, тоже наш?
- Если бы, - ответила Елена Сигизмундовна. - Если бы...
Они вернулись в дом. Бабуля пнула ногой раздавленный школьный глобус.
- Волки позорные! - раздался аристократический вопль посреди разорённой усадьбы. - Мало вас стреляли в 37 году! Чтоб вам и на том свете пусто было!.. Сволочи...
Больше они свои владения не посещали...
Девушки, как известно, отдаются не потому, что им хочется, а потому, что пришло время.
Математические начала бродили в крови Музы Аполлоновны и не давали покоя. Дифференциальные и интегральные исчисления в любовных записках перемежались с поэтическими вкраплениями...
Будущее грозило пойти вразнос... -
и бабушка, перехватив записку, всполошилась:
- Не позволю девушке голубых кровей превратиться в примитивную потаскушку. Уж если и блядовать - то по-крупному!..
Было, однако, поздно. Первый её мужчина - с математическим уклонном - сотворил то, что не могли повторить другие соискатели, не снискав, однако, удачи на любовном поприще. Муза Аполлоновна не оправдала его сексуальных ожиданий. А потом на любовном пути этого математика появилась иная очаровашка. Пыла в ней хватило бы на артиллерийский полк и два срочно спешившихся эскадрона. И весь этот нерастраченный ресурс она, словно ключ на блюдечке с голубой каёмочкой, преподнесла любимому человеку.
Потом у Музы были другие мужчины... -
и быстроногая юность, спринтерские способности которой не поддаются осмыслению и не подвластны секундомеру - тем паче в наше электронное время - пронеслась лёгкой серной на золотых копытцах...
Пронеслась - и растворилась в тумане...
"Что было любимо - всё мимо, мимо... Впереди - неизвестность пути... Благословенно, неизгладимо, невозвратимо... прости!"
- Всем богата Россия, - сказала Муза Аполлоновна на очередной лекции курсов повышения квалификации женщин лёгкого и сверхлёгкого поведения. - Всем богата - и только одного ей не хватает - культуры... Нет, не той, что на сцене, подмостках и в музеях - этого дерьма у нас навалом, а нравственной её составляющей, поведенческой...
И долго говорила о Домострое, о моральном нагромождении библейского свода... - так долго, что Аида-Аделаида не выдержала и с деревенской непосредственностью закричала: "Да какая в п... разница - этика-эстетика, если маменька наша с голоду пухнет, а жрать не хера?!"
И тогда она стала читать им стихи великого русского поэта, которого именовала коротко: Блёк...
"Я помню длительные муки: ночь догорала за окном; её заломленные руки чуть брезжили в луче дневном..."
А потом шли другие стихи, но нанизывались они на ту же нить, как бусинки под пальцами опытной мастерицы:
"И стало всё равно какие лобзать уста, ласкать плеча, в какие улицы глухие гнать удалого лихача..."
- Ещё, Муза Аполлоновна, ещё... - молили её махровые проститутки, которым словно обухом по голове, открылась красота во всём своём непристойном великолепии...
"И, наконец, увидишь ты, что счастья и не надо было, что сей несбыточной мечты и на полжизни не хватило..."
- Это про меня, - сказала Менада, - всё - про меня... Каждое слово...
"И всем казалось, что радость будет, что в тихой заводи все корабли, что на чужбине усталые люди светлую жизнь себе обрели..."
- И какая проститутка не мечтает уехать на Запад, - вздохнув, сказала Муза Аполлоновна. - Чужбина - завораживает, чужбина - манит... Как бездонная пропасть...
"И голос был сладок, и луч был тонок, и только высоко, у Царских Врат, причастный тайнам, плакал ребёнок о том, что никто не придёт назад".
- Утверждают, - сказала княгиня, - что Блок никогда не вступал в половые сношения с женщинами. Врут, конечно... - Муза Аполлоновна сделала паузу, а потом продолжила: - Умирая, он разбил кочергой бюст Аполлона. Это его самое большое преступление...
После окончания лекции она подозвала Аиду-Аделаиду и спросила, правда ли, что их матушка пухнет от голода.
- Да что вы! - ответили близняшки. - Это мы для красного словца сказали. Достали вы нас своей этикой-эстетикой, тошно стало - вот мы и ляпнули. Если честно, она ещё никогда так много не ела, как теперь, когда мы проститутками заделались...
Вечером Муза поведала бабушке обо всех перипетиях прошедшего дня.
- Проституток учить - только портить, - сказала бабуля.
- Знаешь, милая моя, - возразила внучка, - если б я в своё время пустилась во всё тяжкое, как моя психопатическая мать, то, наверное, тоже была б как они...
- В Индии обычай допускает замужней женщине отдаваться всякому, кто подарит ей за это слона, - возразила бабушка, защищая беглую невестку.
- У нас слоны не водятся... - сказала Муза. - Разве что на показ - вспомни Крылова...
- И на показ достаточно, чтоб получить индульгенцию, - ответила бабушка Сигма.
Ночью ей снились слоны. Они бегали за ней с явно выраженными психопатическими намерениями. Уши раздувались пляжными зонтиками. Даже глядеть на этих мастодонтов было страшно, не то, что уворачиваться от натужено торчащих длинностволов...
Уворачивалась она всю ночь...
Довольно удачно...
Психоаналитический разбор сновидения она могла бы провести вместе с бабушкой, однако знала, что по отношению к Фрейду та настроена атеистически, - ибо в него не верит. "Такой же шарлатан, как и Мишенька Нострадамус, - скажет она непременно. - Уши торчат и у того, и у другого - понятно чьи".
"Опять уши, - подумала Муза Аполлоновна. - Нет, в этом ушастом Зигмунде что-то есть"...
Индийская тема, однако, занимала её целый день, и даже курсисткам она сообщила сведения, почерпнутые в одной из книг своей безразмерной библиотеки.
- Индианки, - сказала Муза Аполлоновна, - во время любовного свидания предлагают партнёрам нюхать розовое масло, кардамон, сандал, нард, мускус и жасмин - хорошенький цветочек. Но больше всего индианкам нравится запах алканы, потому что пахнет он мужским семенем.
И ещё, - добавила она. - В одной порции семенного впрыска содержится население такой страны, как США.
- Да ну на фиг? - не поверила Аида-Аделаида.
- Будет врать-то! - вторя ей, воскликнула Миля Кабельтовая.
- У них - что - в Америке все мужики такие?! - удивилась Софья Пидкаблучная. - И какие тогда китайцы?..
Домой она вернулась поздно ночью. Бабушка, однако, не спала - сидела в старом скрипучем кресле тихая, с грустной улыбкой на устах. Шёлковый треугольник красного пионерского галстука покоился на её коленях, и она разглаживала его морщинистой рукой.
- Это чей - папин?
- Мой, - ответила бабушка. - И стихи мои - детские... - И она протянула ей лист бумаги. - В одной из книг Плутарха обнаружила...
Муза взяла клетчатый листочек, на котором красивым почерком - с нажимом - были набросаны детские откровения, и прочла: "Довольно возноситься в безоблачную высь. В твоих руках жар-птица - стреноженная мысль. В предчувствии начала - волнение в крови, все боли и печали, и праздники - твои! Крылом коснётся птица, и выступит слеза. Да просияют лица, да выразят глаза!"
Посмотрела на бабушку. Шёлковым комочком та вытирала нос.