Ах, Ваня, Ваня, что ж ты, Ваня, ведь сам по проволоке идёшь.
Б. Окуджава
Познакомился он с нею в Одессе. Одесса - не город, Одесса - вывеска, рекламная акция российско-имперского и советского экономического извращения, в связи с чем Иван не сразу обратил внимание на Розочку. Есть женщины "так себе" и есть "ничего себе" - борьбой противоположностей называется подобное противостояние. Розочка располагалась посерёдке этой своеобразной шкалы и потому долго не могла выйти замуж. Но стечение обстоятельств - Иван был свободен в своих помыслах, Розочка была вольна в поисках спутника жизни на Привозе. Он - единственная достопримечательность этого населённого пункта. Увы, имиджевая составляющая Привоза ни в коей мере не согласуется с реальным наполнением рынка: любой среднеазиатский базар смотрится шедевром по сравнению с этим убогим наброском.
Он увидел её, когда она бродила меж торговых рядов, выбирая синенькие, чтобы приготовить баклажанную икру, и так тщательно перебирала демьянки, что Иван волей-неволей загляделся на неё. "Обстоятельная женщина", - подумал он словами Бабеля... -
и судьба девушки "ни то - ни сё" была решена.
Всё произошло в строгом соответствии с советской действительностью, когда национальности вроде бы притушили, но они ненавязчиво, исподтишка давали о себе знать, причём в самый неподходящий момент и однозначно непристойной форме.
Иван продлил отпуск, обменявшись телеграммами с заводоуправлением и вкушая удовольствия, провёл незабываемый месяц.
Родственников у Розочки не наблюдалось, по крайней мере на ближайших подступах, а вот дальние родичи маячили, как шаланды полные кефали в прибрежных водах Чёрного моря: какой-то дядя из Сарыкамышской впадины, тётя из Волоколамска, дедушка Соломон и бабушка Ревекка, канувшие в дыру, называемую Биробиджан и затаившиеся там, казалось, на веки вечные, и прочие невнятные иудеи, потускневшие от времени и полновесных неурядиц, называемых экономическими преобразованиями. Они - родственники эти - до поры до времени из окопов не высовывались и на бруствер истории не вылезали.
Свадьбу сыграли просто, без изысков и приглашённых - в шалмане на Приморском бульваре. Незнакомые ему люди подходили, поздравляли новобрачных и с чувством целовали ручку Розалии.
Первую брачную ночь провели в коммунальной квартире, стены которой были такие тонкие, что слышно было, как пукает грудничок в соседней комнате. Что уж говорить о соседях - своими приглушёнными голосами они мешали полноценному исполнению супружеских обязанностей.
- Еврейское счастье - иметь русского мужа, - сказала соседка.
- Спорное утверждение - неизвестно, кто кого будет иметь, - парировал сосед.
- Вей з мир! - не согласилась с ним женщина. - В нашей семье это очевидно.
- В нашей - да, а в других - всякое может быть, тут многое зависит от столкновения характеров. Она (он явно имел в виду Розалию) не на всякой верёвке повесится - ей хорошую подавай.
Неблагодарное занятие заниматься любовью, выслушивая болтовню застенных комментаторов. Розочка нервничала, сбивалась с ритма...
- Да ты не расстраивайся, - молвил Иван, прекратив на короткое время сексуальные наскоки. - Стоит ли обращать внимание на дешёвый трёп соседей за стеной? Наше дело правое, победа будет за нами.
Это была его любимая присказка. Он повторял её к месту и не очень - по настроению, и потому мало кто понимал о какой победе идёт речь.
В отличие от Розочки родственники у Ивана были выпуклые, внятные - рукой потрогать можно: мама и её брат, дядя Гриша, воспитавший безотцовщину. Отец Ивана пал смертью храбрых на той войне, которую, оказывается, выиграли американцы - они все войны выигрывают по происшествии трёх-четырёх десятков лет.
Мать приняла Розочку с открытой душой, а вот дядя Гриша выказал неудовольствие.
- Ты что же, Ваня, решил евреев клепать? Думаешь, они без тебя не справятся?
- Справятся, конечно, но почему не пособить? - улыбнулся Иван.
- Видать не так я тебя воспитывал и не тому учил, - сказал дядя Гриша.
- Видать не тому, - согласился племяш.
- Дурак ты, Иван, - продолжил воспитательную речь дядюшка. - Сказочный дурак. И уши холодные.
- Так уж и холодные, - промолвил Иван, но мочку уха на всякий случай потрогал.
Первое время они жили с матерью. Жили не тужили. Розочка рожала, Иван работал мастером на одном из московских часовых заводов. Трудился на совесть - и потому приходилось подрабатывать, ремонтируя в частном порядке трепетные механизмы советских хронометров.
Детей у них было много: девочки, едва ли не погодки - Ида, Фрида, Розалия, Тоска (Пуччини, ах Пуччини!) и Лехаимчик. Четыре девочки и мальчик, больной гемофилией. Эта болезнь, в конце концов, и доконала его - не дожил он до совершеннолетия.
Девочки выросли на загляденье - одна другой краше, и как иначе, если смешение кровей является эффективнейшим средством против скучного однообразия. Надо признаться, однако, что не все индивиды предпочитают кровяные коктейли.
После смерти мальчика Розочка потеряла к воспроизводству детишек всяческий интерес.
- Только бекицер, - говорила она, ложась с мужем в постель. "По-быстрому так по-быстрому", - соглашался Иван. Может поэтому девочки у него получились шустрые. Как французские половые в парижских бистро.
Государство в то время было щедрое - квартиры раздавало кому за красивые глаза, кому по блату, но большинству на вполне законных основаниях. И получил Иван через десять лет большую благоустроенную квартиру. Вроде как далеко от дома, но по нынешним временам почти что рядом: 5 км до Кремля - пёхом добраться можно, чай не генсек.
Дядя Гриша на новоселье пил больше обычного, и после каждой выпитой рюмки повторял, качая головой: "Зажрался народ, ой зажрался!" И с этим мнением отошёл в мир иной - буквально на следующий день после обмывки.
Типун ему на язык! Едва ли не тотчас после этих его слов начались негативные процессы, в которых трудно определить виновного, если забыть, что у нас всегда и во всём виновато руководство: стрелочники на вес золота - попробуй тронь.
Дедушка Соломон и бабушка Ревекка, вдруг, вынырнули из небытия и - о чудо! чудо! - оказались в Иерусалиме. Вслед за ними в этот город, основанный иевусеями, перебрались дядюшка из Саракамышской впадины, до краёв наполненных отравленной водой, тётушка из Волоколамска и невнятные родственники, расплодившиеся на необъятных просторах советской ойкумены. На ней, как утверждают умные, ну очень умные люди, скоро останутся одни неразборчивые гипербореи, а, может, и тех не останется - сгинут.
Каждый день ОТТУДА приходили радостные вести - то от Изи, то от Зямы, то от Мойши, то от Симочки... "Это какая такая Симочка?" - Та самая, у которой базедка, как у Надежды Константиновны. - "У какой Надежды Константиновны?" - Ты ещё скажи, что Владимира Ильича не знаешь! - "Как, и его тоже натурализовали?"
Девочки рвались на историческую родину. Историю Израиля они не знали, но уже любили и почитали - кошерные перспективы кружили головы. И так уж получилось, что они одна за другой вышли замуж - собственно их и приглашали в Израиль для матримониального восприятия действительности.
А вот младшенькая, Тоска, подзадержалась. Боялась, что упустит выгодную партию и по этой причине места себе не находила, дерзила отцу, называла его гоем и даже поцем и потому лучше, чем когда-либо, Иван понимал покойного короля Лира. Но и Тоска, в конце концов, устроила свою судьбу, заполучив легендарное еврейское счастье во всём его многоцветии.
- Москаль, ты ещё поплатишься за то, что имел отношения с нашей мамой, - сказала напоследок она отцу.
А кроме семей дочери обросли кредитами, неподъёмными, как нечистое животное салом. Каждый взятый с разбега займ мог прибить насмерть, но не прибил, и теперь они без всякого русского участия уныло клепали детишек с тем, чтобы передать им в наследие ссудные неурядицы.
Советский Союз дышал на ладан. Надежда на то, что отдышится, таяла с каждым прожитым днём. Наконец, отошёл в мир иной.
Надо заметить, что девочки давным-давно звали родителей к себе. "Продавайте квартиру и приезжайте к нам". Иван от переезда категорически отказывался: "Что я потерял в вашем Израиле?" Что касается Розочки, то она неудержимо рвалась к внукам - то собирала вещи, то раскладывала по шкафам. И вот однажды задалась прискорбным вопросом, адресованным Ивану: "Не ты же соберёшь меня в последний путь?" О том, кто соберёт его в эту дальнюю дорогу она даже не думала.
Решилась - и укатила-таки в Израиль. Навсегда. На веки вечные.
Наступила зловещая тишина - одного еврея в доме достаточно, чтобы заменить кучу русских родственников. Дабы не сойти с ума, Иван пустил на квартиру постояльца из бывшей закавказской вотчины. Предприимчивый был постоялец, ушлый и дошлый...
Нет, всё-таки больше дошлый, чем ушлый...
А занимался он тем, что торговал контрафактными сигаретами на одном из московских рынков. Казалось, все знаменитые табачные производители работали на крохотный магазин, разместившийся в контейнере.
Звали его Али-Баба. Был ли это настоящий Али-Баба или контрафактный история умалчивает. Она, как известно, дама строгая, немногословная, а иначе бы такое порассказала, что Фоменко и Носовский лопнули бы от зависти и прикрыли прибыльное дельце, называемое "Новая хронология".
А ещё Али-Баба был щедр и потому время от времени одаривал Ивана денежными знаками сверх оговорённой суммы. Иван...
Как-то неудобно теперь называть его Иваном...
Иван Сергеевич обращал неучтёнку в твёрдую валюту и переправлял с оказией супруге. Розочка воспринимала денежные подношения, как должное, ни разу не поблагодарив его за содеянное. Зато девочки слали ему встревоженные письма, в которых щедро советовали, как противостоять закавказскому мошеннику, чтобы не потерять дорогостоящую московскую недвижимость. "Ты там никаких документов не оформляй, писали они, деньги получай и нам отправляй, а бумаги не подписывай".
Прошло два года и вот однажды Али-Баба сообщил Ивану, что купил квартиру на Кутузовском проспекте, и пояснил: "В доме, в котором жил Леонид Ильич. Большую квартиру, пятикомнатную. Но ты не переживай - я тебе другого постояльца подыщу, такого же расторопного и покладистого, как я. Под моим личным присмотром будет находиться. В случае чего я его приструню - не рыпнется".
Опечалился Иван. И как не опечалиться - привык он к Али-Бабе.
Пригорюнился...
Совпадение, разумеется, но в тот же день получил он от Тоски вырезку из журнала с подлыми словами одного известного писателя, ровесника Ивана Сергеевича. Прислала она её по простоте душевной. Утверждают, что простота хуже воровства, но правда ли это или истина - сказать трудно.
О писателе Горенштейне Иван Сергеевич никогда слыхом не слышал и, разумеется, не читал, а переиначил его фамилию на иной лад только для того, чтобы запомнить - Горыныч. И мечтал этот змей о том, чтоб сочинить сказочку: "жил-пил Иванушка-жидорез, сын Хамов, внук Каинов..." со всеми модуляциями по теме.
Крякнул Иван Сергеевич от досады. Тем не менее, дело наше правое, сказал, добавив, что победа будет за нами.