Дмитрий Коданёв. Срез


Гости

   Вечером   многоэтажное   студенческое   общежитие   похоже   на
муравейник.  Каждый занят чем-то своим: кто-то спит,  кто-то  ест,
кто-то  выходит,  кто-то  входит - все суетятся,  как  броуновские
частицы.  И  когда твое местоположение связано с одной  из  комнат
общежития,  а  ты  пытаешься представить себе,  что  происходит  в
комнате  этажом выше или ниже, справа или слева, и  затем  делаешь
попытку  нарисовать в воображении сотни сердец, разумов  и  телес,
сконцентрированных в объеме целого здания, то пол словно уходит  у
тебя  из-под  ног,  и ты ощущаешь себя частичкой  одного  большого
живого организма, имя которому - Общага.
   Самый  страшный  враг  студента, проживающего  в  общежитии,  -
скука.  Именно  для того, чтобы студенты не скучали, преподаватели
дают  им домашние задания, заставляют выполнять курсовые работы  и
готовиться  ко  всякого рода коллоквиумам,  семинарам,  зачетам  и
экзаменам.  Но  порой и этих отвлекающих маневров недостаточно,  и
тогда  студент  пытается  развлечь  себя  самостоятельно:  слушает
радио,  смотрит  телевизор, готовит обед, ходит  в  душ,  стирает,
спит,  наконец,  читает (что бывает крайне редко),  пьянствует,  и
главное, - ходит в гости. Последнее случается настолько часто, что
сами  жители  общаги этого словно не замечают.  Хождение  в  гости
становится какой-то жизненной необходимостью, и, конечно, никто не
ждет  приглашения, а приходит именно тогда, когда у  него  есть  в
этом потребность.
   Гена  вышел  из  комнаты, потому что у него возникла  та  самая
потребность  в  общении с себе подобными. Он запер дверь,  засунул
ключ  в карман штанов и пошел по коридору к выходу. Дверь, ведущая
на лестничную площадку, с грохотом захлопнулась за ним.
   Он  направлялся к своему однокурснику Сашке, который жил  двумя
этажами  ниже.  Сашка  был прописан в "трёшке"  -  так  называется
комната,  рассчитанная  на троих человек. Есть  еще  "двушки",  но
право проживать в двухместной комнате надо заслужить, поскольку  в
"Правилах  общежития"  сказано, что перемена  комнаты,  а  именно,
переход  из  "трёшки"  в  "двушку" считается  улучшением  жилищных
условий. Второкурсник Сашка еще не успел заслужить такого права. В
комнате с ним были прописаны также его одногруппник Серёга и  Витя
из  параллельной группы, но последний редко бывал в общежитии.  Он
наведывался   иногда  в  общагу,  но  сам  жил   на   квартире   у
родственников. Комната, таким образом, была в полном  распоряжении
Серёги  и  Сашки  и находилась именно в таком состоянии,  в  каком
могут  ее содержать двое молодых людей, которые к тому же -  прошу
этого не забывать - являются студентами.
   Гена  подошел  к  двери, на которой при помощи  трафарета  были
запечатлены  три  цифры:  3, 5 и 8. Они  символизировали  условный
номер комнаты. Это была нужная Гене дверь. Тук, тук, тук. Костяшки
пальцев  три  раза  соприкоснулись с  твердой  белой  поверхностью
двери.   Электрические   импульсы,  посланные   головным   мозгом,
претерпев   кардинальные   метаморфозы,   в   итоге   привели    к
возникновению звуковых волн, на которые незамедлительно по той  же
программе  была произведена ответная реакция. А именно, за  дверью
одновременно прокричали два голоса.
   - Да,  да!  -  громкий, с повышением тона по мере  произнесения
фразы.
   - Ворвитесь,  -  голос  потише,  с  какой-то   устало-ироничной
интонацией.
   Первый  голос  принадлежал Серёге Буркову,  а  второй  -  Сашке
Морохину.
   Открываем  дверь  и  входим.  На кровати  -  Сашка,  Серёга  за
столом. Серёга что-то пишет, а Сашка лежит на спине в мечтательной
позе,  сцепив пальцы рук за головою. У Сашки волосы русые,  Серёга
черноволос. Сашка и Серёга в своей комнате, а Гена пришел  к  ним.
Просто так.
   - Чё делаете? - спросил первым делом Гена.
   - Ничё,  -  отозвался Сашка, вглядываясь в облупленный  потолок
на обнаженные слои штукатурки.
   - Я к лабораторной готовлюсь, - от себя добавил Серёга.
   - На фиг! Она же на следующей неделе, - сказал Гена.
   - Я решил заранее готовиться.
   На   столе   стопка  старых  тетрадей.  Знания  передаются   из
поколения  в  поколение.  Серёга старательно  переписывает  каждое
слово. Быть может, скоро и его тетрадь будет в этой стопке, и "уже
другой,  кто-то  молодой" так же усердно будет  списывать  из  его
тетради.
   - Я  думал,  конец недели, можно и  расслабиться, -  проговорил
Гена.
   - Деньги есть? - спросил Сашка, оторвав взгляд от потолка.
   Вопрос  риторический. Гена помотал головой.  Стипендию  обещали
на следующей неделе. Сашка вздохнул с досадой и, ничего не сказав,
снова посмотрел на потолок. Через несколько секунд вид потолка ему
наскучил,  и  он закрыл глаза. Гена придвинул стул и сел  за  стол
напротив Серёги.

   Девушка  Света  скрывает свою близорукость.  У  нее  миловидная
внешность, она сама тоже так считает. Однако ей кажется, что  очки
разрушат   гармонию   ее  больших  голубых   глаз,   так   приятно
сочетающихся  с  небольшими,  но  выразительными  губками,  станут
нелепым, ненужным дополнением на фоне ее идеально чистой, гладкой,
нежной  кожи. Натуральная блондинка, она гордится своими здоровыми
волосами;  они  струятся по плечам, ниспадают  ровным  потоком  по
спине, заканчиваясь чуть пониже лопаток. Такая красавица не  может
не   быть   замечена!  Когда  она  надевает  свое   легкомысленное
коротенькое платьице голубоватого цвета, так хорошо подчеркивающее
достоинства  ее фигуры и стройность ножек, взгляды  молодых  людей
невольно следят тайком за каждым ее шагом, за каждым ее движением.
И  она  знает  это и ничуть не смущается, потому что уверена,  что
красива, а раз так, то пусть все восхищаются ею - красотою  должны
восхищаться.
   Ее  подруга  Таня  непохожа  на  нее.  У  нее  темные,  коротко
остриженные волосы. Взгляд ее серых глаз, пронзительный и  острый,
проникающий в самые глубины души, сравним со взором горной  птицы.
Используя минимум косметики, Таня не изменяет сама себе -  это  не
имидж,  это  ее  внутреннее  состояние,  это  просто  она,  вечная
"девочка-которая-хотела-бы-родиться-мальчиком".        Темно-синяя
толстовка и черные джинсы - ее стиль. Она просто немножко  другая,
странная  девушка. Видимо, и она может быть ласковой  и  нежной  с
любимым  человеком, только пока этого не знает, потому  что  этого
любимого нет. Ее быстрая походка кому-то покажется неуклюжей, но в
ее  движениях не найдешь резкости и угловатости. А то, что в  ушах
нет сережек, - так ли уж это важно?
   Света  с Таней на кухне готовят обед - вечером, как повелось  в
обычаях  студенческого народа. На двух электрических плитах  стоят
кастрюля, сковородка и чайник. Все три предмета накрыты крышками и
шумят  каждый  на  свой лад. В кастрюле варится суп,  в  сковороде
картошка  жарится. Кастрюля как раз принадлежит  Свете  (это  наши
девчонки готовят), а сковорода... кажется, у Миши из второй комнаты.
   На  кухню заходят один за другим три молодых человека. Все трое
почти одного роста. Первый - в серой футболке и спортивных штанах,
второй - в черной футболке и черных джинсах. Это Сашка и Серёга из
358  комнаты. Последним на кухню заходит Гена - в длинной  цветной
рубашке и в "спортивках".
   Начинается   разговор,  поначалу  пустой  и  ни   к   чему   не
обязывающий.   Избитые  фразы  и  чужие  мысли,   успевшие   стать
народными,  вставляются  по мере необходимости  в  скупую  лексику
бытового   жанра.  Бессмыслица  речи  сдабривается   дозированными
порциями бранных слов и грубых шуток.
   Главный  заводила разговора - Сашка - вступает  в  полемику  со
Светой  на  предмет  знания основ кулинарии.  Света  сражает  всех
присутствующих своей ослепительной улыбкой и отвечает спокойно  на
все   Сашкины  выпады,  зная,  что  они  не  всерьёз.   К   беседе
подключается Гена, обратив внимание на Светкины ножки. Не вытерпев
неоправданно  высокого внимания к Светкиной  особе,  подает  голос
Таня  - якобы в защиту своей подруги, а на самом деле с той целью,
чтобы   обратили  внимание  на  нее  саму.  Гена  начинает  что-то
"втирать" Тане, а тем временем Сашка делает попытку подобраться  к
супу,  демонстрируя, как сильно он желает его попробовать. Получив
показательный  отпор  со стороны Светы в форме  слабых  ударов  по
спине,  Сашка  ретируется  и  начинает  напрашиваться  в  гости  к
девчонкам на дегустацию супа. Те дают невразумительный ответ, что-
то   вроде   "посмотрим",   который  с   одинаковой   вероятностью
предполагает согласие и "от ворот поворот". Сашка, наверно, желает
чего-то  большего,  чем  просто супа,  и  девушки  это  интуитивно
понимают. Давая двусмысленный ответ, они тем самым выражают и свое
неоднозначное отношение к амбициям Сашки. И когда на вопрос  Гены:
"Так  вы  нас приглашаете?" - девушки переглядываются,  смеются  и
пожимают  плечами, двусмысленность растет, но в то  же  время  всё
отчетливее  становится видно, что существует некоторый  перевес  в
одну  из  двух  взаимоотрицающих сторон.  Именно  поэтому,  когда,
выходя из кухни, Сашка бросает напоследок: "Ну, так мы придем",  -
он не слышит за спиной никаких возражений в ответ.

   - Ну  и  на  фиг нам всё это нужно? - вернувшись  в  комнату  и
убедившись,  что  дверь закрыта, громко возгласил  Серёга.  Затем,
повернувшись к Гене, добавил: - И ты туда же! "Вы нас,  тыры-пыры,
приглашаете" и всё тому подобное.
   - Да что ты разоряешься, я не понял, - удивился Сашка.
   - С тобой-то всё ясно. Я вот не пойму, зачем Гена встрял.
   Гена  собирался было высказаться в свою защиту,  но  Сашка  его
перебил:
   - Погоди,  что  это  значит: "С тобой  всё  ясно"?  Ты  на  что
намекаешь?
   - А  то  прямо  я  не  вижу, что ты давно на  Светку  запал,  -
отозвался Серёга, затем выдержал паузу и продолжил: - Ты, конечно,
мне об этом не говорил, но это и так видно.
   Сашка  не  покраснел,  нет,  однако  всё  же  опустил  глаза  и
вздохнул. Серёга решил его добить:
   - Только ничего у тебя не получится.
   Сашка встрепенулся:
   - А  что  ты вообще лезешь в мои дела? Тебе-то что? Видите  ли,
он знает, что у меня не получится. И главное - такой уверенный...
   - А  что  ты  думаешь? - отстраненно  глядя в сторону,  ответил
Серега.  - Она сама только на первом курсе, а уже вон какую  мадам
из себя строит.
   - Да пошел ты!
   - Скажи   не   так!  Топ-модель   номер   один,  прима-балерина
института...
   - Дебил. Сам просто ревнуешь, вот и всё.
   - Я?  -  изумился Серёга, театрально  указывая перстом себе  на
грудь.  -  Господи, да в мыслях никогда такого не было. И  вообще,
знаешь, блондинки меня не интересуют.
   - А,  ну  да,  ты  же в эту... как ее... - Сашка принялся  усиленно
вспоминать. - Катька... Нет, Каринка, подруга у Аньки, той,  что  из
271 комнаты. Она тебе нравится, да?
   - С чего это ты взял?
   - Да ты как-то у меня спрашивал про нее.
   - Когда это? Не было такого.
   - Эй, ты  мне мозги не парь, я же отлично помню. Спрашивал, где
она живет.
   - А! Это? Ну и что?
   - А  то,  что  всё с тобой ясно.  С чего это тебе  понадобилось
знать ее адрес? В гости сходить захотел, да?
   - При  чем  тут  это?  -  Серёга уже был  не  рад,  что  затеял
разговор на эту тему.
   - Ага! Что, задело? - позлорадствовал Сашка.
   - Слушай, Саня, может, хватит, а? - предложил Серёга.
   - Нет,  почему  же?  Это  очень   даже  интересно:  зачем  тебе
понадобился ее адрес?
   - Я  просто  спросил, откуда она.  Мне же не  точный  ее  адрес
нужен был. Уже и спросить нельзя... Ты ведь знал, где она живет.
   - Конечно,  меня  Анька на дискотеке с ней познакомила.   А  ты
что,  сам боялся у нее спросить? Подойди да спроси... Нет, не иначе,
как  наш пацан влюбился, - и после этих слов Сашка словно поставил
точку, тихо и ехидно рассмеявшись.
   Серёга  угрюмо  молчал.  Гена сидел как  будто  не  при  делах,
пялясь на свои ногти. Утихомирившись, Сашка добавил успокоительно-
поучительным тоном:
   - Ты же первый начал, Серый.
   - Я  начал потому, что вы затеяли какую-то дурацкую игру.  И  я
не хочу в ней участвовать.
   - Ну и сиди тут со своими тетрадками, - припечатал Сашка.  -  А
мы с Генкой пойдем девок цеплять.
   - Ой-ой-ой, смотрите: крутые мэны!  Все бабы виснут  у  них  на
шее, - криво усмехнувшись, сказал Серёга.
   - Пошли,   Гена,  -  позвал  Сашка.  -  Что   с   этим   уродом
разговаривать?
   - Идите,  идите.  Посмотрим, чем  у вас всё это  закончится,  -
напутствовал Серёга своих однокурсников, после чего те вышли.

   - Можно к вам?
   - Входите!
   Дверь  открывается,  и  тут вы моментально  попадаете  в  некий
особенный  мир. Известно, что жилище любого человека  представляет
собой  не  просто отражение внутреннего состояния его хозяина,  а,
прямо  говоря,  целую  Вселенную, поскольку личность  человеческая
неисчерпаема.  И  вот, входя в комнату к девушкам,  вы  неожиданно
подпадаете под чары вселенского женского начала, того, что китайцы
зовут  Инь. Гена и Сашка входят в комнату к девчонкам, и их взорам
предстает  картина  ухоженности и уюта,  трудно  вообразимого  для
жилища   разбитного  молодого  студента.  Тут   вам   и   интимная
лучезарность   ночного   светильника,  и  аккуратно   заправленные
постели, и порядок на книжных полках, и, в общем, чистота и блеск.
Любо-дорого  посмотреть. "Не то, что у нас,  пацанов",  -  подумал
Гена.
   - Садитесь,  -  предложила Света, предлагая в качестве  диванов
кровати. Сами девушки сидели за столом друг против друга.
   Не   хотелось  мять  такую  красоту.  Но  Сашка  сел,  и   Гена
последовал его примеру.
   - Еще не готов? - спросил Сашка.
   - Кто? - спросила Света.
   - Не кто, а что. Суп, спрашиваю, не готов еще?
   - Пусть еще немножко поварится.
   - А  что это вы, такие голодные, что ли?  - вступила в разговор
Таня. - Как на наш суп накинулись!
   - Да Серёга ни фига не варит, - пожаловался Сашка.
   - М-м-м, - закивала головой Таня, не скрывая иронии.  - Решили,
значит, бедных студенток объедать?
   - Ну что же сразу так резко? - влез Гена.
   - А почему бы и нет? Тебя Геной зовут, кажется, да?
   Гена кивнул.
   - Так  вот, Гена,  - продолжала Таня, - я хотела бы и  тебя,  а
особенно, Сашу предупредить. Сегодня вы у нас обедаете в  качестве
исключения.
   - Тань, зачем так строго? - отозвалась Света.
   - Ничего.  Пусть помнят,  что нынче живется не так просто,  как
раньше.  А то еще возьмут привычку ходить к нам обедать,  а  перед
другими  хвастаться,  говорить про нас, как в  том  анекдоте,  где
"обедают" значит "обе дают".
   Света  закатилась  звонким смехом, Сашка глядел  на  нее,  Таня
молчала,  а  Гена знал тот старый анекдот и поэтому не смеялся,  а
смотрел по сторонам. Он увидел на стенах постеры "Backstreet Boys"
и Бритни Спирс, календарь с котятами, расписание занятий...
   Тут вновь заговорил Сашка:
   - Я думаю, суп готов.
   - Ты слишком много думаешь, - ответила Таня.
   - Нет,  серьезно.  Я тогда хотел попробовать, от него  уже  шел
такой запах, будто бы он уже готов стать готовым. Простите за туф...
таф...
   - Тавтологию, - подсказал Гена.
   - Вот именно.  За тавтологию. Звучит почти как тост, - высказал
свою идею Сашка. - Кстати, может быть, по поводу встречи... И вообще
за то, чтобы так всегда... и как можно чаще... А?
   - Ты о чем? - удивилась Света.
   - Я  о  том  же,   о  чем и всегда в перерывах  между  трезвыми
минутами.  Шучу. Нет, может, возьмем, а? Чего-нибудь этакого,  для
разгону? - заискивающе взглянув на Свету, предложил Сашка.
   - Ты что, пить сюда пришел? - возмутилась Таня.
   - А  почему  бы  и  нет?   Не вижу ничего  в  этом  плохого!  -
воскликнул  Сашка.  -  Очень  даже,  говорят,  полезно,   выпивать
понемногу каждый день.
   - Ага, знаю я ваше "понемногу", - съязвила Таня.
   - Много-то ты знаешь, - съязвил Сашка.
   - Хватит  вам  пререкаться,  - остановила ссорящихся  Света.  -
Суп, и правда, наверно, уже готов. Пора снять его с плиты.
   - Наконец-то! - возликовал Сашка.
   Света  взяла  со  стола полотенце и собралась  было  выйти,  но
Сашка  вдруг сорвался с места и, бросившись к двери, не дал  Свете
ее открыть.
   - Позвольте мне вас сопровождать, - предложил он ей.
   - Почему так сразу на "вы"? - улыбнулась Света.
   - Стараюсь быть галантным.
   - Надо  же,  джентльмен нашелся!  - Таня немилосердно  обрубила
вьющиеся ветви вежливой беседы.
   - Да,  - обернувшись к ней,  промолвил с укором Сашка, - такие,
как ты, всё портят в самую ответственную минуту.
   Сказав это, Сашка вышел вслед за Светой.
   - Я  не поняла, - обратилась Таня не то к самой себе,  не то  к
Гене, - что он имел в виду. В чем ответственность минуты?
   Гена  молчал.  Он несколько секунд думал, как бы ответить  так,
чтобы и выразить свою точку зрения, и не слишком обидеть девушку.
   - Я  думаю, - решился он наконец, - я думаю,  тебе не следовало
его так называть.
   - Как?
   - Джентльменом.
   - А что, это разве ругательство какое-то? Это матюг?
   - Нет,  но  ты  это таким тоном произнесла...  Так,  что  это  не
комплиментом стало, а наоборот...
   - Ну,  правда,  что он стал корчить из себя не знаю кого?  Веди
себя нормально. А то: "вы", "мадам", "мерси", "пардон"... Кто к кому
первый  стал проявлять неуважение - я или он? Ладно - Светка,  она
девчонка  необидчивая, всё в шутку обращает. А другие и  обидеться
могут. Мы же не во Франции живем.
   - Так что французского-то было в том,  что он сказал? - едва не
запутавшись в сетях Таниного софизма, парировал Гена. - Он  просто
обратился к ней на "вы". Как раз проявил к ней уважение.
   - Да, но он это таким тоном произнес...
   - Это я сказал.
   - Что ты сказал?
   - Это я про тебя так сказал, а ты повторяешь мои слова.
   - Я?  Повторяю?  Да иди ты! Что я повторяю? Я говорю, что Сашка
корчит  из  себя джентльмена, а сам так себя ведет, что не  видно,
где тут его "джентльменство".
   Отворилась дверь, и первой вошла Света.
   - Что-то вы долго, -  игриво взглянув на Свету, сказала Таня. -
Интересно, чем вы там так долго занимались?
   - А вы тут чем с Геной? - бросила в ответ Света.
   - Да уж не трахались, - пробасил Гена.
   Света  покатилась  со  смеху.  Гена  брякнул,  по-видимому,  не
подумав,  какой эффект произведет его высказывание.  Таня  смерила
его  презрительным  взглядом и отвернулась. И тут  вошел  Сашка  с
кастрюлей.  Чтобы  кастрюля не обжигала  руки,  она  была  заранее
обхвачена полотенцем. Войдя, он прикрыл за собой дверь и, держа  в
руках кастрюлю, вдыхал аромат, едва пробивающийся из-под крышки.
   "Зря он так, вдруг кто-нибудь сейчас войдет", - подумал Гена.
   А Сашка всё хвалил девчонок:
   - Я  просто  не  знаю,  что вы  туда  добавляете,  во  всю  эту
стряпню. У вас всё так классно получается. Один аромат чего стоит!
   - Ничего  особенного, варим,  как обычно, - ответила  Света.  -
Правда, Таня?
   - Нет,  - продолжал Сашка. - У вас, у женщин... пардон,  девушек...
ну,  я так, в общем, имел в виду весь женский пол... так вот у  вас,
женщин, варить лучше получается, чем у нас.
   - А говорят, лучшие повара - мужчины, - буркнула Таня.
   - То-то и оно. Парадокс, - ответил Сашка.
   И  тут  в  дверь постучали. "Кто бы это мог быть?"  -  подумала
Света. "Неужто комендант обход делает?" - подумала Таня. "Надо  бы
Сашке отойти", - подумал Гена. "Это Серёга", - догадался Сашка. Он
тут же просёк, что нужно было сразу поставить кастрюлю на стол. Но
теперь до стола еще надо было дойти. А позади только что постучали
в  дверь. И это, конечно же, Серёга. Он ревнует Свету к Сашке, это
и  так  понятно.  И еще у него есть дурацкая манера:  постучать  в
дверь и, не дождавшись ответа, ворваться внутрь. "Вот и сейчас  он
распахнет дверь и сшибет меня с ног", - подумал Сашка.
   Он  поспешил  к  столу.  Но на пути у него  встала  преграда  -
ступня  левой ноги зацепилась за ковер. На ходу Сашка еще  пытался
соображать: стремясь, споткнувшись, не ошпарить кипятком девчонок,
он  сделал  какой-то изощренный пируэт, но, теряя  равновесие,  не
удержал в руках горячую кастрюлю. И полотенце не помогло.
   Серёга открыл дверь, и его глазам предстала такая картина.  Под
ногами,   на  ковре  лежал  на  боку  Сашка,  неподалеку  валялась
кастрюля,  а  между  ними,  прямо на ковре,  растекалось  бордовое
борщовое  пятно.  В области пятна располагались кусочки  картошки,
капусты  и  других овощей. На лежащего Сашку и на  пятно  смотрели
сразу три человека: Света, Таня и Гена. Смотрели долго, целых пять
секунд. Как будто бы не верили собственным глазам. Первой очнулась
Таня. Она медленно повернулась в сторону двери, и ее орлиный  взор
пронзил Серёгу насквозь.
   "Сейчас начнется", - подумал Сергей.
   И точно. Началось.


Прохожий

   Послышались  шаги - кто-то не спеша поднимался по лестнице.  И,
хотя  его еще не было видно, Максим уже смотрел в ту сторону,  где
идущий  должен был в скором времени показаться. Это было не просто
любопытство  - какое-то особенное чувство руководило  Максимом.  В
окружающей  его  обстановке неизвестный прохожий был  единственным
новым  объектом, все остальное он видел уже много раз  и  давно  к
нему привык. Он не обращал внимания на страшный мусоропровод,  чья
труба   находилась  прямо  перед  его  глазами,  разместившись   в
промежутке между лестницами, ведущими вверх и вниз от площадки. Он
будто  бы  не  замечал голубых стен, грязного  темно-серого  пола,
белесого  потолка. Окружающее стало ему настолько  привычным,  что
казалось, будто оно существует только в его сознании, неразрывно с
внутренним миром. Он выходил покурить на эту лестничную площадку с
абсолютной   уверенностью   в   достижении   нужного   результата,
машинально, не задумываясь, так же, как если бы надевал свитер или
снимал футболку. И в том, и в другом случае он знал наверняка, что
произойдет  в  итоге и чего не может произойти ни в  коем  случае.
Так, например, сняв футболку, он был уверен в том, что увидит свой
обнаженный  живот  и сможет поковыряться в пупке,  если  ему захо-
чется. Аналогично, открывая дверь и выходя на лестничную площадку,
он  понимал,  что там его ждет все тот же мусоропровод  и  голубые
стены,  а  не  какие-то там джунгли Амазонки. Отсюда Максим  делал
вывод,  что окружающий мир представляется именно таким, каким  его
привыкли видеть.
   Однообразие   повседневности  заставляет  человека   выдумывать
свой, иной мир, уходить от реальности - любыми способами. Ведь  по
большей  части люди живут идеями. Мы не приспособлены  к  жизни  в
реальном  мире, бедняги "хомо сапиенсы". Размещаясь в пространстве
и  существуя  во  времени, мы не видим,  где  находимся  в  данный
момент. Через секунду до нас вдруг доходит, что секундой раньше мы
стояли  у  окна, напротив трубы мусоропровода, но это лишь  отзвук
прошедшего.  А где мы находимся в этот миг? Попробуй,  ощути  себя
острием  иглы, почувствуй себя материальной точкой! Ведь все,  что
есть вокруг, - все было; мельчайшая доля секунды - но она отдаляет
и  ощущения,  и  чувства, и даже, быть может, мысли от  настоящего
момента,  в  который мы живем. Миг! Сознание -  пассажир,  который
плывет на корабле и смотрит назад, на волны, оставляемые судном за
кормой.
   И  вот,  наконец, появляется тот долгожданный человек.  Он,  не
торопясь,  шагает вверх по лестнице. Максим глядит  на  него,  как
будто  просматривает новый рекламный ролик, - так же  внимательно,
стараясь  уловить  все  детали, с тем же ожиданием  интересного  и
необычного,  с такой же долей иронии, с тем же неизбывным предчув-
ствием  -  вдруг  обнаружить в исследуемом предмете  несуразность,
глупость,   банальность.  И  два  сотоварища,  стоящие   рядом   и
беседующие   друг  с  другом,  превращаются  в  деталь  интерьера,
сливаются  с противной голубизной стен, а их голоса звучат  где-то
вдалеке  гудением  высоковольтных проводов. Ноль  мыслей  -  прием
визуальной информации. Молодой человек, поднявшись по ступеням, по-
видимому,  чувствует  на себе пристальный взгляд,  он  приподымает
голову  и  высматривает скрытого наблюдателя. Он словно  ощупывает
зрением всех троих. Когда он встречается взглядом с Максимом,  его
зрачки  на  краткий миг расширяются, и это похоже  на  воздействие
некой  необъяснимой  магической силы взгляда, пронзающей,  подобно
молнии. В этот миг сознание Максима словно всасывает в себя  образ
этого  незнакомого  ему  парня  - целиком:  его  кепку,  ветровку,
спортивные   брюки,  белые  кроссовки;  его  прямоугольное   лицо,
сходящиеся брови, карие глаза, широковатый нос, тонкие губы, сизую
щетину на подбородке; его походку, жесты... эмоции... мысли... Всё разом
за  один миг. Но, как ни странно, сознание в это время работает  в
качестве буфера, и большая часть информации камнем оседает на дно,
подвергнутая архивации в области подсознания, - потому что всё это
Максиму   ни   к   чему,  пока  он  не  знает,  как   этим   можно
воспользоваться. Мозг - удивительнейшее устройство  -  работает  с
весьма  низким  коэффициентом полезного действия.  Сколько  мыслей
возникает  у  человека  - и какое малое их количество  реализуется
хотя  бы в речи! Как много мы помним - а не умеем вспоминать!  Что
поделаешь, нет идеальных систем.
   Завязавшийся узел взглядов обрывается - молодой человек уже  не
смотрит на Максима и уходит своей дорогой, а Максим, почувствовав,
что  его  пристальное внимание к случайному прохожему  может  быть
истолковано   как-нибудь  превратно,  прислушавшись  к   разговору
приятелей,  задает  первый пришедший на ум  вопрос,  на  удивление
наиболее подходящий к теме беседы.
   Всё.  Чего  ты ожидал? Кого? Ты думал, что это будет  Президент
России?  снежный  человек?  бог  Озирис?  житель  далеких  берегов
Австралии?  Ты  ожидал  их, а увидел всё то  же  обычное  безликое
однообразие?  Ну,  тогда ты увидел именно то,  что  и  должен  был
увидеть,  ведь,  чтобы разглядеть необычное,  ты  должен  сам  его
творить.


Встреча с ангелом

   Артем   ходит  туда-сюда,  туда-сюда,  как  маятник.  Он  будто
задумался  о  чем-то  очень  важном. Паша  сидит  на  подоконнике,
чувствуя себя слабым и неспособным что-нибудь предпринять. Усилием
воли он мобилизует все свои внутренние устремления и говорит:
   - Где же он?
   Это  столь  неожиданно для Артема, что он,  не  вникая  в  суть
вопроса, машинально отвечает:
   - Не знаю.
   Костя  только  что был тут и вдруг подевался куда-то.  Говорит:
"Я  скоро  вернусь, подождите", - и исчезает. И вот прошло  немало
времени, и ждать уже нет сил. Он ушел, и где он неизвестно. Так  и
не вернулся. Ну и черт с ним!
   Паша говорит:
   - Да что этот Костя? К нему же, как к человеку, а он...
   - А,  пускай!  - говорит Артем. - Может, ему так проще.  Может,
легче ему так.
   - Все  равно,  как-то  нехорошо, -  говорит  Паша,  вставая   с
подоконника.
   Они  идут,  и  никто  не встречается им на  пути.  Словно  одна
мелодия  соединяет  их  обоих. Под действием  общей  гармонии  они
переплавляются  в  слиток  лифтосодержащего  пространства.  Кнопка
вызова  лифта  своим  видом  навевает  странное  чувство  близости
Родины,  объединяющей  понятия  "смерть"  и  "dolce  vita".   Лифт
неохотно приползает и медленно раскрывает свои двери.
   - Тебе  лишь  кажется,  что это нехорошо,  -  говорит  Артем  в
лифте.  -  А,  по  сути,  все  люди одинаковы.  Просто  их  разумы
находятся  в  разных  плоскостях.  Лишь  когда  плоскость  другого
человека параллельна нашей плоскости, мы говорим, что этот человек
понятен,  ясен, близок нам. Иначе нам кажется, что человек  туп  и
неинтересен, хотя на самом деле он не хуже нас.
   - Ты хочешь сказать,  что глупых, тупых людей нет? - спрашивает
Паша.
   - А  что  ты понимаешь под этим словом?  Конечно, есть  идиоты,
дауны, то есть тупые от рождения.
   - Значит,  они тупые и ненужные от рождения.  Тогда  зачем  они
существуют?
   Артем  молчит.  Вопрос застигает его врасплох.  И,  когда  лифт
достигает  пункта  назначения, Артем ненадолго  задерживается  при
выходе.
   Они вдвоем подходят к окну.
   - Понимаешь,  Паша, мир так сложен.  Кажется, что  ты  разгадал
одну  из  его загадок, а на самом деле ты ничуть не приблизился  к
истине. А почему? Да потому что ты разгадал одну из его загадок, и
тут  же  возникли  сотни других. И, видимо, так будет  всегда.  Мы
никогда  не познбем мир, потому что, если бы мы познали  его,  нам
ничего  не  осталось бы больше делать. Может, тогда бы и  наступил
Конец Света.
   - Ты уверен в этом?
   - Ни  в чем нельзя быть уверенным, - говорит Артем. -  Но, пока
мир  существует, единственная наша цель в том, чтобы  сделать  его
понятным для нас самих и для всех людей в целом.
   - И как же это можно сделать? - спрашивает Паша. -  Например, в
мире полно непонятного - всякие аномальные явления, прочие чудеса,
-   а  наука даже не хочет их объяснять, ссылается на то, что  всё
это вымысел, подделка и так далее. А на чем основаны их доводы? На
какой-то аксиоме типа "этого не может быть, потому что этого  быть
не может". И это наука?
   - Видимо, таково состояние современной науки, Паша.  В  ней  не
хватает  творческого  начала  для  того,  чтобы  найти  выход   из
создавшегося кризисного положения. Наука еще не осознала того, что
она  зашла  в тупик. Когда она это поймет, неизвестно, но  одно  я
знаю точно - для нее это будет величайшим потрясением.
   C этими словами Артем и Паша выходят на улицу.
   Ветер  с  Балтики,  с  запахом  моря,  влажный,  осенний  ветер
приносит  ощущение  некой  ностальгии, тоски  о  давно  прошедшем,
никогда  не повторявшемся и, возможно, никогда не бывшем на  самом
деле.  Мокрая  прохлада  сентябрьского вечера  начинает  окутывать
город,  в  то  время как свинцовые небеса постепенно  теряют  свой
блеск.
   По  главной  улице города, как это обычно бывает с наступлением
вечера,  прогуливается  народ. Незнакомые лица  плывут  навстречу.
Вечное движение - мука, на которую обречена материя. Мир - кольцо,
и  нет  выхода. Артем и Паша, творческие люди, пробираются  сквозь
лабиринт  запутанных судеб, пересекая жизненные пути сотен  людей,
пронизывая  их,  свободно  проходя  сквозь  ячейки  мировой   сети
событий.  Творческие люди идут по главной улице города,  где,  как
это обычно бывает с наступлением вечера, прогуливается народ.
   В  голове  у  Паши  странные мысли. Он живет  мыслью  и  мыслит
жизнью.  Тяжесть знаний мира навалилась на его плечи.  "Надо  как-
нибудь  вылезти из этой ямы",- думает он, смотрит в небо,  но,  не
увидев в нем ничего нового, переводит взгляд на толпу. Вскрывшиеся
связи и механистичность душевных порывов окружающих повергают  его
в  глубокое уныние. "Все запрограммированы",- жуткая мысль сказала
сама  себя, Паша ее слышит и принимает за свою. Неприятное чувство
- быть мягкой игрушкой в чьих-то жестких руках. Так хочется, чтобы
от тебя всё зависело, и, если уж не всё, то хоть что-нибудь.
   "Ну,  как тебе?" - голос слева. Чей? Ах, да. Как же это я! Ведь
мы же с Артемом. Куда мы идем? Не одна ли малина! Придем все равно
куда нужно. Всё предопределено.
   "Вот  меня  грузит!" - отвечает кто-то. Паша? Нет,  не  он.  Он
сейчас  думает  о другом, о чем-то непостижимо великом.  Он  и  не
слышал  вопроса. Тогда кто ответил? Тело ответило. Но ведь тело  и
есть Паша. Тогда кто думает? Мысль сама себя мыслит. Где-то это  я
слышал. Гдето-это, гдето-это. Так значит, Паша - это не Я. Значит,
Я - это нечто другое, а Паша - это только пароль, шифр, за которым
Я  скрывается, это инвентарный номер дома, в котором  Я  живет.  Я
живу. Я - это то, о чем Я не может подумать в третьем лице.
   "Смотри",  -  голос слева. Это снова Артем.  Он  показывает  на
витрину   магазина.  За  стеклом  -  картина,  символ.  Нарисована
маленькая  девочка  по  пояс, в белом  кружевном  платье.  Розовые
бантики  в золотых кудряшках. Личико нежного цвета легкого загара.
Коротенькие рукава, пухлая ручонка, ладошка поднесена к лицу, губы
посылают воздушный поцелуй. А выше название магазина - "Ангел". Но
картинка   будто  таит  в  себе  нечто.  За  внешней   невинностью
проглядывает повергающая в шок серьезность образа. Что-то  есть  в
ее  глазах,  больших и темных, в глазах взрослого  человека,  нет,
даже  уже  не  человека... Она - как Матерь богов, Иштар,  священная
проститутка,  в облике, в теле четырехлетней девочки,  исполняющая
свои  обязанности.  Зазывает  прохожих  с  улицы.  "Иди  ко  мне..."
Господи, жуткая вещь! Ангел...
   - Пошли, Артем.
   - Да-а! Картинка классная, правда?
   - Страшная какая-то.
   - А глаза-то у нее, да?
   - Ага... Ангел.
   - Ха-ха! Это ж надо так...


Блины

   Ну  чё, короче, зашли мы к Сане. Родаков его дома не было.  Ну,
мы  зашли,  значит, стали раздеваться, куртки снимать, обувь  там,
вся  фигня. А Саня и говорит: "Обувь не снимайте, типа,  проходите
сразу".  А  я,  блин,  уже почти разулся. Пришлось  по  новой  всё
шнуровать. И так, в обуви, зашел в главную комнату.
   А  Палыч  (так мы Пашу зовем) за мной входил. Он,  как  входит,
так  и говорит: "Саня, блин, не знал, что у тебя пианино есть. Щас
я  тогда  забацаю". И прикинь - "Лунную сонату"  заиграл.  Правда,
только начало. Дальше не смог. Там, дальше, говорит, сложнее. Ну и
фиг с ней, с сонатой этой.
   Сел  я  на  диван между Витосом и Мишей. Витос  взял  со  стола
газету  "СПИД-инфо" и, знай себе, листает. "Я, - говорит, -  люблю
читать  приколы, которые в редакцию пишут. Блин, есть  же  дебилы,
такое  понапишут иногда". И то правда, соглашаюсь я, а сам комнату
осматриваю.
   Ничего, как будто, не изменилось. Не знаете, я же бывал у  Сани
раньше.  Когда? Да в позапрошлый Новый Год, хотя бы.  До  сих  пор
помню.  Тогда телевизор у них, помню, сломался, и я в  первый  раз
встречал  Новый Год по радио. Радио тогда включили, чтобы  куранты
слышать. Тогда и Витос с нами был. Вместе Новый Год встречали. Да!
Было времечко. А теперь он только-только с армухи. Отпуск дали.  А
он  еще, как говорится, не приспособился к "гражданке". Да и я вот
тоже  никак  не  могу поверить, что Витос уже здесь.  Когда  он  в
армухе  был, я писал ему письма, а теперь он приехал,  и  это  уже
совсем  другое  дело. Ведь всё изменилось - пока он  там  в  своей
армии  занимался одной херней, я здесь занимался другой. Разошлись
наши пути-дорожки...
   Тут  Витос говорит, смотрит в газету и говорит: "Вот эту, блин,
бабу  я бы трахнул". Мы сразу заинтересовались. Мы - это я и Миша.
Палыч  вышел из комнаты, фиг знает зачем, а Саня готовил на  кухне
закусон.
   Короче,  чё  было-то. Все мы ждали Димана. Он пошел за  водкой.
И, пока он не пришел, не знали толком, чем заняться. Газеты читали
там, еще что-то.
   Ну  вот,  значит, мы с Мишей спрашиваем Витоса:  "Какую,  типа,
бабу  ты  хочешь...  того  самого?" Он  говорит:  "Да  вот  эту".  И
показывает нам фотку этой бабцы в газете. Девка, конечно, еще  та.
Известная.  Куда  уж Витосу до нее, загнул тоже  -  трахнуть!  Тут
приходит  Палыч и говорит: "Да, блин, знаешь, как  про  таких  баб
говорят? Это ж доска стиральная, в натуре! Ухватиться не  за  что.
Чё  тут ловить?" - "Не знаю, не знаю, - это Витос говорит. - Я ее,
кстати, видел, когда служил. Да ты чё, не веришь? Я был в учебке в
Брянске,  а  она  же родом оттуда. Ну и я видел  ее  там.  Она,  -
говорит, - с какими-то крутыми тусовалась. Помню, стояли  рядом  с
охеренной тачкой красного цвета, кабриолет такой. А она,  типа,  я
такая, на понтах вся. А если толком посмотреть, - говорит Витос, -
правда, ни хрена в ней нормального нет. Вон и сиськи маленькие". И
спрашивает   у  Миши:  "Правда,  Миша?"  А  Миша  сидит,   молчит,
улыбается. У меня бы спросил, я бы ответил, а так - неохота.
   И  тут,  значит,  появляется Саня с мафоном и говорит:  "Что-то
скучно  вы  сидите. Вчера мне Серега Шумов дал классную  кассету".
Ставит  он  эту  кассету,  врубает магнитофон,  и  играет  музыка.
Старенькая  такая  -  Roxette  и всё  такое  прочее.  Но  приятно.
Особенно, я думаю, Витосу - он раньше прикалывался по Roxette.
   Саня  ушел,  а  Палыч  говорит:  "Старье  какое-то".  И  к  нам
обращается:  "А  вы  слышали “Русский размер”,  новый  альбом?"  Я
говорю: "Нет", и Миша тоже. А Витос говорит, что раньше их слушал,
а  новый альбом - нет. А Палыч: "Новый альбом у них - супер. Жаль,
у  меня  с собой его нет". И кричит Сане: "Саня, у тебя он  есть?"
Тот из кухни отзывается, мол, нет у него. "Жаль", - говорит Палыч.
Молчит,  а  потом предлагает выйти покурить. Витос соглашается.  И
уже  выходит  из  комнаты и тут смотрит на меня  удивленно  так  и
спрашивает: "А ты чё, типа, Саня, бросил?" Я говорю: "Да уж месяц,
как..."  -  "И не пьешь, наверно?" - это Витос говорит, а я отвечаю:
"Нет, уж пить-то я не брошу". - "Просто я, - говорит Витос, - знаю
одного  парнишу, он не пьет, только курит. Зато курит -  только  в
путь,  через  каждые пять минут". - "Ну да, - говорю я,  -  каждый
прикалывается  по-своему". Витос улыбается и  говорит:  "Ты  прав,
Санёк", - и выходит.
   Выходит,  значит, он с Палычем и Саней на улицу. А я остаюсь  с
Мишей.  Я не курю, он не курит.  Хотя по пьяни бывает, конечно.  И
вот  мы сидим вдвоем на диване, и нам нечего делать, и мы начинаем
базарить  про  всякую ерунду - про свою работу, учебу  и  про  всё
такое прочее. Делать-то нечего!


Бред

   Проснулся.  Двенадцать. Полдень. Спать.  Хочу.  Вчера.  Надо.
Было.  Меньше.  Пить.  Сейчас.  Башка.  Треснет.  Кто.  Включил.
Телевизор.  Зачем. Так. Плохо. Лучше. Уснуть.  Умереть.  Но.  Э.
Тот. Те. Ле. Ви.
   Ты меня любишь?
                                                    Да, конечно.
   Тогда почему у нас нет до сих пор квартиры?
   Любовь.   Квартира.  Настоящая  любовь.  Отличная   квартира.
Вещизм.
   Райское  наслаждение сникерсни по-черному  белым  по  черному
белый  шоколад черная нуга и толстый толстый злой  шоколадный  с
толстяком время летит незаметно где был пиво пил чижик-пыжик где
ты  пил  пил Эфес Пил-Пилснер сделано в России чтобы быть  ближе
попытка  номер 2000 кот Борис и все-все-все загляни  под  крышку
кликни мышку гав-гав чаппи гуппи солитёры милочка Комет КОМЭТ Му-
у-у  Лианозовское  молоко  с большой Муквы  дубленки  в  Снежной
Королеве  бедный Андерсен имидж ничто жажда всё  Спрайт  не  дай
себе подохнуть йогурт такой вкусный фруктовый много белка

       безупречны    природы      безупречны    природы
                  от                         от
           ля-ля-ля-ля-ля             ля-ля-ля-ля-ля

подарите себе Даниссимо себе себе а вы пробовали мыть посуду без
Дирола  с  Панадолом когда орлы клюют вашу печень вы  не  можете
встать из-за стола вздутие живота и прочие тампаксы такая тонкая
аж  переночевать  негде чистота чисто Тайд в  натуре  чисто  для
крутых пацанов бульонные кубики Галина Пьянка вы поменяете  свою
жвачку  на  коровью  Натура  чистое  подсолнечное  МЯСло  первый
холодный отжим жим-жим Орион Чокопай чё копай давай давай  копай
я  сказал Милки Уэй только из детей мои памперсы мокрые хорошо я
попробую  ваши  ням-ням просто Биттнер а вы  готовы  к  морозной
свежести зимнего утра грандиозная распродажа а теперь цена стала
еще   меньше   на  целых  два  процента  бесплатно  купите   наш
промыватель мозгов и вдобавок вы получите лапшу на уши настоящие
мужчины  дорогие лосьоны настоящие женщины читают наш  журнал  в
новом  номере  кто кого трахнул на самом деле и  другие  новости
тарелка НТВ плюс лучший подарок я люблю себя я хочу заботиться о
себе  время  исчезает пространство вылезает Виктор  Пелевин  это
круто  COOL  журнал для Intel Inside у нас найдется  всё  дабл-ю
дабылъю double U вэвэвэ точка ру честер очень любит читос  фанта
вместе  веселее  пепси бери от жизни всё покупай хозяин  рябушку
останешься  с  яйцами  российские семена  и  кровать  больше  не
скрипит молчание золото Нескафе Голд всё началось с кофе.
   В начале было Кофе. И Кофе было у Бога. И Кофе было Бог.
   Завод.   Трубы,  толстые  трубы  вдоль  стен.   Пар   клубами
поднимается  к высокому потолку. Баки и цистерны. Рабочие  ходят
по  цеху  по  одиночке. Пол, выложенный плиткой,  местами  залит
водой. Лампы сверху освещают желтым светом всю картину. Внезапно
стена  прогибается и дает трещину. В дыру изнутри  просовывается
огромная  рука.  Длина  мизинца этой руки -  человеческий  рост.
Крики рабочих. Рука рвет стену, трубы, пар, всю реальность,  как
бумагу. За бумажной действительностью - черная пустота, и из нее
появляется  великан. Он выскакивает из образовавшейся  бреши  на
выложенный плиткой пол, тарзаноподобный волосатый потный красный
мужик.  На заводе паника, люди в ужасе бегут. Дикарь, присев  на
корточки, смотрит по сторонам звериными глазами, нюхает  воздух.
Его кожа лоснится, блестит, каждый мускул очерчен кистью света и
тени.
   И  вот  другая картина - в тишине, в синих тонах. Из полутьмы
появляются  два  человека. Они бегут вперед, в даль,  освещенную
белым  светом,  по  гладкой отражающей темно-синей  поверхности,
напоминающей отполированный мрамор. Их черные силуэты на бледно-
голубом   фоне  становятся  всё  меньше  и  бледнее,  постепенно
сливаясь с яркой линией горизонта. Они исчезают, гаснет свет,  и
тьма, подступив с краев, заполняет всё пространство.


Мать

    Как она хороша
    Без прически, без грима!
    В ней святая душа
    Обитает незримо.
    Ее тело болит -
    А душа оживает.
    Кто себя сохранит,
    Тот себя потеряет.
    Для нее на Земле
    Нет иного призванья,
    Чем, подобно скале,
    Принимать испытанья.
    Дождь и ветер рвут плоть
    И зимою, и летом.
    Сможешь всё побороть?
    Сможешь выдержать это?

    Как она хороша
    Без браслетов, перчаток!
    Но кладет, не спеша,
    Время свой отпечаток.
    Вот в окошко глядит -
    Под глазами морщины,
    След жестоких обид
    От родного мужчины.
    Начинает читать -
    Дрогнут вдруг ее руки.
    Мать готова принять
    За детей все их муки.

    За окном серый свет,
    Всё туманно и мутно.
    Никого рядом нет -
    И душе неуютно,
    И стремится душа
    Высоко и далёко...
    Как она хороша!
    Как она одинока...


Эгоцентризм

   Гули-гули-гули...  Налетели, захлопали крыльями. Свист  лопастей,
рассекающих  воздух,  накрыл  со  всех  сторон  и,  собравшись   в
небольшой  области пространства, затих, уступил  место  драчливому
курлыканью.  Голуби,  птицы мира, злые птицы.  Готовы  друг  другу
глаза выклевать за лишнее семечко подсолнуха. Толпятся, толкаются,
клюют  семки  и  лузгу, брошенные мальчишкой. Он  стоит,  щелкает,
плюется. Голуби поглощают кожурки вместе с грязью и слюной,  клюют
окурки.  Ничего,  желудок выдержит. Сизые  тела  обтекаемой  формы
суетятся   в  поисках  пищи,  быстро-быстро  перебирают   красными
лапками.  У некоторых лапки повреждены. Силки? Мальчуган заворожен
картиной  - он, задумавшись, глядит на живую шевелящуюся  массу  у
ног.
   На   остановке  автовокзала  полно  народа.  Все  на   выходные
стремятся  домой.  Все хотят поскорее оказаться дома.  Закончилась
рабочая неделя, потом начнется другая. Но это потом, а сейчас всех
ждет заслуженный отдых. У кого-то он уже начался.
   Вот  стоят два мужчины, пьют пиво из бутылок и разговаривают  о
чем-то   своем:   один   начал   рассказывать   историю,   которая
приключилась недавно с их общим знакомым. История была, видимо, из
разряда забавных, но в чем заключался прикол, незнакомому человеку
уловить было бы трудно, поскольку действие рассказа обрисовывалось
большим  количеством деталей, понятных только близким  рассказчику
людям.
   К   остановке  приближается  маленькая  бабулька  в   шерстяном
платке,  в  синей  куртке из болоньи. Она держит в  жилистой  руке
матерчатую  сумку,  в которой время от времени позвякивают  пустые
бутылки.  Бабулька первым делом подходит к урнам,  ее  интересует,
нет  ли  там того, что ей нужно. Увы, кто-то уже побывал здесь  до
нее.  Однако она не уходит, - заприметив, что рядом кое у  кого  в
руках  бутылки,  которые в скором времени  окажутся  пустыми,  она
решает  подождать.  Она  стоит неподалеку  от  урны  и  следит  за
поведением нужных ей индивидуумов.
   Все люди чего-то ждут.
   Автобусы стоят бок о бок, один к другому и вперяют свои фары  в
толпу на остановке. Два водителя вылезли из кабин, подошли друг  к
другу. Один из них буйно жестикулирует - кажется, будто его  серый
свитер,  надетый на безрукое тело, свободно развевается на сильном
ветру.  Люди нетерпеливо поглядывают на шоферов, на свои часы,  на
автобусы, опять на часы, бормочут, ругаются, плюются, курят,  пьют
пиво,  хохочут,  подходят, разговаривают, снова смотрят  на  часы.
Наконец,  договорившись  о чем-то, водители  расходятся  по  своим
местам.
   Шофер  автобуса  номер 23 заводит мотор,  включает  фары.  Люди
начинают  подходить  ближе,  кучкуются,  устремляя  свои  взоры  и
помыслы на единственный объект, медленно подъезжающий к остановке.
Все  хотят  влезть в автобус - это раз; все желают занять  сидячее
место  - это два. Но всем ли удастся? Автобус останавливается,  но
двери еще закрыты. Люди, прижавшись к дверям и друг к другу,  ждут
решающего момента.
   А  в  это  время  молодая женщина с ребенком на руках  пытается
пристроиться к толпе. Ей тоже надо домой - но кому какое дело? Она
не  может  подойти  к  дверям ближе, не может протиснуться  сквозь
толпу, она только что подошла. "Это ваши проблемы", - девиз нашего
времени.
   Момент  -  обе двери почти одновременно открываются, и  людской
поток  мощно врывается в пустоту салона автобуса. Молодую  женщину
толкают, и ее дитя начинает плакать. Она отходит в сторону, но  не
теряет  надежду на то, что ей удастся добраться до  дома  на  этом
рейсе. Толпа заполняет автобус - и вот уже наступил предел, и люди
стоят  на подножке, невесть за что держатся, чтобы не упасть.  Те,
кто  не смогли влезть, стоят в растерянности на остановке, и в  их
числе  эта женщина с ребенком. Передние двери пытаются сомкнуться,
но  это им удается сделать лишь наполовину, а задние двери  так  и
остаются   распахнутыми.  Шофер,  пользуясь   внутренней   связью,
советует  освободить  двери.  Его искаженный  голос  доносится  из
ветхих  динамиков.  Люди  пытаются  втиснуться  в  автобус  любыми
способами,  раздаются междометия и прочая брань. В  конце  концов,
передние  двери  захлопываются. После  нескольких  секунд  усилий,
борьбы и мата задняя площадка автобуса укомплектовывается плотнее,
двери закрываются, и машина трогается с места.
   Ребенок  кричит не переставая. Молодая мама, утешая, покачивает
его на руках, глядит вслед отъезжающему автобусу. Тот выпускает на
прощанье  клуб сизого дыма из выхлопной трубы, разворачивается  по
кругу  и  выезжает  на оживленное шоссе. Женщина поворачивается  и
медленно  идет  к скамейке. Ребенок постепенно успокаивается,  его
плач всё тише.
   Бабулька, собрав пустые бутылки, идет прочь от остановки. В  ее
матерчатой сумке звенит чуть слышно: звяк... звяк...


Бабушка в окне

   - Эй,  послушай!  Тут у меня замечательная идейка появилась.  В
самом деле, реальная вещь. Короче, понимаешь, сценарий фильма... Ну,
не  совсем сценарий, так - эскиз, наброски. Но уже видно,  что  за
всем этим стоит что-то крупное, даже могу сказать - грандиозное.
   Он  часто вот так заявляется со своими безумными предложениями.
Втемяшится  ему  что-нибудь в башку, и  потом  ходит,  всем  мозги
парит.  И ведь не выгонишь из него эту блажь. Сам мается и  другим
жить спокойно не дает.
   “Да  ты достал уже, честное слово. Еще недавно носился с другой
затеей...  этой самой... насчет клипа к "Реквиему" Моцарта,  а  теперь
новая идея? А как же клип?”
   - Подождет.  Это  мелочь  по сравнению  с  тем,  что  я  теперь
задумал.  Короче  -  фильм. Называется "Долг  ветеранам"...  Ты  что
смеешься-то? Вот, ничего ведь святого у человека не осталось. Я же
с  тобой  о  серьезных вещах говорю. Ветераны - это  же  свято.  Я
специально   к   очередной  годовщине  хочу   фильм   подготовить,
понимаешь?
   “Извини.  Но  ты  не  мог получше название выбрать?  Уж  больно
затасканное,  пустое  выражение, вот и смешно  стало.  И  что  ты,
вообще, подразумеваешь под этим самым долгом?”
   - Сейчас  всё  объясню.  Сюжет моей  картины  предельно  прост.
Воспоминания   переплетаются  с  зарисовками   современной   жизни
ветеранов.  Я  хочу показать, что их становится  все  меньше.  Вот
хотелось  бы  принять участие в похоронах какого-нибудь  ветерана,
заснять пару кадров.
   Подобные  высказывания для него обычное дело.  Мы  как-то  даже
привыкли к его цинизму. Он сам нередко говорит, что нет в  природе
ничего  мерзкого и противного. А со смертью у него  вообще  особые
отношения.
   “Так ты решил заняться документальным кино?”
   - Нет,  мой  фильм будет похож на документальный,  но  основной
упор  я  сделаю на художественных моментах. Например,  я  продумал
эпизод,  в  котором  главный  герой  вспоминает  какое-то   жуткое
сражение.  Там  горы  трупов, кровь, взрывы, танки  горят.  А  он,
значит,  ползет  по этим мертвым телам. Да, и тут  крупным  планом
показывают  лицо  погибшего советского воина, глаза  открыты,  рот
тоже,  и  прямо по нему проезжает танк. А потом из танка  вылезает
солдат с точно таким же лицом. Сечёшь? Только немец. Вот.
   “По-моему, ты переборщил с ужасами. Чернуха уже не  в  моде.  И
потом - это же дорого: танки, спецэффекты...”
   - Во-первых,  это не чернуха, это жизнь.  В ней всё  есть  -  и
хорошее,  и  плохое. У меня ведь не весь фильм  в  мрачных  тонах.
Например,  есть  хороший эпизод, где пьяный  ветеран  в  наши  дни
пляшет на улице перед всем честным народом. Ему очень весело.
   “А  кто  будет в роли ветерана? Ты?? Ага, понятно. Это  так  ты
долг отдаешь, да? Ну, а что с танками-то?”
   - Вот  непонятливый  человек!  Можно же всё  образно  показать.
Монтаж    Эйзенштейна,   ассоциации   Феллини.   Нет   безвыходных
ситуаций!.. Да вот только насчет сюжета... Понимаешь, он у меня что-
то  не  клеится.  Надо как-то проследить всю  жизнь  ветерана,  от
рождения  до  смерти. Показать всё это... Я хочу, чтоб  воспоминания
были черно-белыми, а наши дни - цветными... Еще есть эпизод. Ветеран
плохо  ходит,  еле  ноги передвигает, а ему  надо  перейти  улицу.
Автомобили проносятся туда-сюда. Ему становится страшно,  а  никто
не хочет ему помочь. И вот он решается перейти сам...
   Вспоминаются видеофайлы с его компьютера. Как-то  раз  без  его
ведома  мы  с  приятелями,  разузнав пароль,  вошли  в  систему  и
полазили  по  всем  его  папкам.  Посмотрели  картинки,  послушали
музыку,  нашли клипы. Они все оказались "чернушными". То теннисист
сломал  ногу на корте, - хрясь! - и ступня сбоку висит; то  мужика
просто  так  железными прутьями отдубасили.  Один  человек  шел  с
дипломатом  в руке, переходил проезжую часть, - бац!  -  его  сбил
автомобиль,  а потом встречный еще раз долбанул. Может  быть,  это
монтаж,  но  все равно впечатление неприятное. И мне  непонятно  -
неужто ему всё это нравится?
   - ...Ветеран выходит на дорогу,  и вдруг все автомобили замирают,
и  люди  тоже, и он под торжественную музыку переходит  на  другую
сторону улицы.
   “Хоть  это  хорошо,  а  то  я  думал,  его  грузовик  собьет  и
проволочит метров двадцать по асфальту”.
   - Кстати, о музыке.  Когда немцев будут показывать, обязательно
должны звучать "Rammstein".
   “Понравился фильм Линча?”
   - Какой, к черту, Линч?  Просто идеально подходят друг к  другу
изображение и звук. Лучше не придумать. А для картины  наших  дней
можно включить Мэнсона и что-нибудь с дэт-вокалом. Там, я не знаю,
"Cannibal  Corpse",  может быть... Да, и самое  главное!  Я  недавно
такую  фишку  выдумал. Когда в конце фильма  пойдут  титры,  надо,
чтобы  их сопровождал такой фон. Представь: окно деревянного дома,
а из него сквозь стекло глядит дряхлая бабулька. Титры идут сбоку,
например справа, минуту, две, а слева бабушка всё глядит и  глядит
прямо  на тебя в упор. В этом, по-моему, скрывается большой смысл.
Как ты думаешь?
   Вот   неймётся  человеку!  Сам  строит  что-то,  потом  ломает,
мечется, не зная, как довести начатое до конца. Всё думает, чем бы
мир  удивить.  Теперь захотел стать гениальным  режиссером.  Ясное
дело,  не снимет он никакого фильма, тем более о ветеранах.  Купил
неделю назад видеокамеру. "Сбылась мечта идиота..."


Мертвые небеса

   В  сумерках  северный  лес становится  загадочным  и  страшным.
Темная хвойная зелень напоминает занавес, скрывающий от глаз  что-
то  ужасное, готовое показаться из глубины чащи, страстно желающее
явить  себя. Жуткое создание больного воображения, оно  неотступно
движется по следу своей жертвы, оно вперяет свинцовый взгляд ей  в
спину,  дышит  пламенем. Куда спрятаться от тишины  его  холодного
мертвого  сердца?  Поверить в его существование значит  погибнуть.
Так мысль твоя убьет тебя.
   Страшные  сумерки  в  загадочном северном лесу.  Бурые  стволы,
один  за  другим, со всех сторон, как числовые ряды,  стремятся  к
бесконечности. Войдешь в этот лес - и не вернешься. Как коридор  в
двух  зеркалах,  поставленных друг против друга, вечерний  хвойный
лес таит в себе загадку и угрозу.
   Кладбищенский  лес  в сумерках. Сумеречное лесное  кладбище.  И
эти  лица с черно-белых фотокерамических портретов смотрят не  как
живые.   На  этих  ликах  печать  смерти.  В  этих  глазах   тьма,
помноженная  на  тьму. Серебро на темно-зеленом фоне  -  ограды  и
памятники.  Гранит  обелиска. Провалившаяся могила  -  как  пустая
глазница. Трава скрывает последние следы жизненного пути человека.
   Мужчина  идет по асфальту мимо крестов и деревьев.  Серое  небо
темнеет над его непокрытой головой. Мужчина задумчиво смотрит  под
ноги.  Затвердевший сизый поток движется под ним. Человек отрывает
взгляд  от  асфальта. Взор его начинает блуждать  по  погосту.  Он
всматривается  в  фотографии,  видит  фамилии  и  имена,   но   не
останавливается.  Он спешит. На его плече висит  сумка.  Его  руки
спрятаны  в карманах куртки. Звук его шагов поглощается лесом.  Он
живой среди тысяч закопанных в грунт.
   Но  как же получилось, что мужчина оказался в столь поздний час
в  таком  месте? Не он один сокращал свой путь на работу,  проходя
этой дорогой. Многие предпочитали пройтись пять минут по кладбищу,
чем  топать  окружным путем. В данный же момент мужчина  шел  один
среди могил. Никого здесь не встретил он и не увидел. И все же  он
тут не один. Черная фигура отделилась от массы сгущающихся теней в
лесу и двинулась наперерез человеку.
   Фигура  скользит  мимо крашеных металлических оград,  временами
останавливаясь  и следя за движущимся по дороге мужчиной.  Она  не
хочет  быть  замеченной, и, чем больше сокращается  расстояние  до
человека,  тем  осторожнее  кажется она,  эта  таинственная  тень,
отделившаяся от леса. Приблизившись настолько, что лишь пять-шесть
могил  отделяют ее от дороги, тень опускается и прячется за  серой
оградкой.  Она  ждет,  пока  человек пройдет  мимо  нее,  а  затем
выплывает из озера могил.
   Теперь  можно  видеть,  что  эта странная  тень  -  всего  лишь
невысокий  молодой человек, облаченный в черную кожаную  куртку  и
черного  же  цвета  джинсы.  Он быстрым  шагом  начинает  догонять
одиноко идущего впереди мужчину.
   Тот  слышит  шаги  за спиной, оглядывается и  видит  неизвестно
откуда  взявшегося  парня  в черном. По спине  невольно  пробегает
ледяная дрожь. Но мужчина, не ускорив шага, идет дальше.
   Дистанция    постепенно   сокращается.    Парень    в    черном
приближается. В трех шагах друг от друга. За спиною мужчины голос:
   - Слышь, братан, закурить не найдется?
   Мужчина замедляет шаг и оборачивается. Парень подходит к  нему.
Они смотрят один на другого. Оба видят друг друга впервые: мужчина
сорока лет с редеющей шевелюрой, с невыразительными чертами лица и
усталым   взглядом,   и  молодой  человек  невысокого   роста,   с
выдающимися  скулами и глазами металлически-серого цвета.  Мужчина
молча  расстегивает  молнию  на  куртке,  достает  из  внутреннего
кармана  пачку  "Балканской  звезды".  Парень  стоит  сгорбившись,
смотрит  на  него  пустым  колючим взглядом.  Мужчина  протягивает
сигарету, парень берет ее со словами:
   - Прикурить будет?
   Металл  звучит  в его голосе. Его правая рука сует  сигарету  в
губы и тянется к заднему карману брюк. Мужчина тем временем кладет
пачку  сигарет  обратно и достает из того же  внутреннего  кармана
зажигалку.
   Стальной  щелчок. Парень резко подходит на шаг вперед,  хватает
левой  рукой мужчину за ворот куртки, смяв и джемпер под ней.  Его
правая  резко  распрямляется, сгибается и  подносит  нож  к  горлу
мужчины,  быстро,  со  словами: "Бабки гони!" Мужчина  отклоняется
назад, поворачивает голову влево, машинально бьет локтем по  левой
руке  парня.  Тот хрипло выкрикивает матерные слова и устремляется
вперед,  силясь достать ножом шею мужчины. Резкий выпад  его  руки
достигает  цели - нож входит в шею с правой стороны. Стон,  больше
похожий  на  хрип, исходит из уст мужчины. Он в  ужасе  глядит  на
парня. Морщины боли и страха покрывают его лицо. Он как-то неловко
вскидывает  руки.  Зажигалка  падает  и  со  стуком  ударяется  об
асфальт.  Руки  хватаются за шею, и поток  крови  заливает  рукава
куртки.  Парень  стоит  неподвижно, смотрит  на  происходящее  как
наблюдатель,  в  руке  у него окровавленный нож.  Слабея,  мужчина
теряет  равновесие. Ноги его подкашиваются. Левая  рука  бессильно
распрямляется.  Мужчина падает на асфальт. Ноги  и  руки  пытаются
шевелиться  еще  несколько  секунд. Он  поворачивается  на  спину.
Взгляд его угасает. Кровь из шеи, изо рта - на куртку, на джемпер,
на  асфальт. Багровая лужа разрастается под телом. Рядом  валяется
дорожная  сумка. В мертвых глазах отражается мертвое небо.  Парень
стоит с незажженной сигаретой во рту.


Праздник

   Два  длинных, казалось бы, бесконечных потока струятся по обеим
сторонам  главной  улицы города. Люди направляются  к  центральной
площади.  Их целеустремленность не позволяет оставаться в стороне,
и многие, лишь увидев эту сплоченную движущуюся толпу, чувствуют в
себе  желание  слиться  с ней. И, видимо,  я  в  их  числе.  Некая
предопределенность  заключена  в  поведении  любого   индивидуума,
вовлеченного во всеобщее действие, именуемое праздником. Никто  не
вспомнит  о смысле, просто каждый видит, что его собрат  отдыхает,
отрывается,  как говорится, по полной программе, и  сам  стремится
делать  то  же  самое. Река людской бесшабашности наполняется  всё
прибывающими  ручейками  с  ближайших  домов,  улиц,  площадей.  Я
вовлечен во всенародное безумие, и теперь мне трудно будет от него
избавиться. Рядом со мною идут юные девы и молодые люди. Я обгоняю
их,  поскольку  одиночество гонит меня к  ближайшему  ларьку.  Но,
подобравшись  к  цели,  я  вижу неприятную  картину:  люди,  якобы
обуреваемые  жуткой жаждой, создают немыслимые очереди  за  пивом,
хотя  на улице довольно прохладно, а мне не хочется простаивать  в
этой веренице страждущих ради одной-единственной бутылки хмельного
напитка.  Пытаясь  найти оптимальное решение неожиданно  возникшей
проблемы,  я  обхожу еще добрую тройку киосков, пока, наконец,  не
захожу  в магазин, где народу не так много и где у меня появляется
возможность приобрести то, что мне нужно, по разумной цене.


Вор

   Миша   стоял   перед  умывальником  и  глядел  на   собственное
отражение  в  зеркале.  Мокрое лицо,  влажные  слипшиеся  ресницы,
ссадина в левом уголке рта. "Даже рот порвали", - подумал  Миша  с
досадой.  Вновь  появилось сожаление о том, чего уже  нельзя  было
исправить.  Миша  пристальнее посмотрел на себя и  обратил  особое
внимание  на  губы  и щеки, поворачивая голову  так,  чтобы  лучше
рассмотреть лицо и не пропустить мельчайшего изменения. Но он  так
и  не  нашел  никакой внешней приметы того, что у него только  что
выдернули зуб - верхний левый коренной. Всё, как и прежде,  только
ранка  в  углу  рта,  да и та небольшая. Миша  еще  несколько  раз
ополоснул лицо и затем вытерся чистым носовым платком.
   - Я могу идти? - спросил Миша у хирурга.
   - Да, конечно, - был ответ.
   - А это... Есть когда уже будет можно?
   - Через два часа.
   Миша  сказал  "спасибо", потом - "до свидания", хотя  вовсе  не
желал еще раз приходить в этот кабинет, и вышел.
   На  самом  деле,  идя  в  стоматологическую  поликлинику,  Миша
предполагал, что больной зуб следует лишь хорошо запломбировать, и
все  проблемы будут решены. Он никак не ожидал, что его дело зашло
слишком  далеко,  что  зуб  его в плачевном  состоянии  и  обычной
пломбой  обойтись  нельзя. Его послали  на  рентген,  и  сделанный
снимок показал крайнюю запущенность заболевания, какие-то гнойники
на  корнях. Короче, Мише предложили пойти на удаление зуба. Как-то
это  получилось  неожиданно - пришел подлечить, советуют  удалить.
Миша  растерялся - тяжело расставаться с родимым зубом,  как-никак
тот  прослужил  немало  лет, его выдернут  -  новый  не  вырастет.
Лечение  только  платное  - семьсот рублей  примерно,  то  есть  в
реальности  еще  дороже. Взвесив все "за" и  "против",  Миша  тихо
ответил:
   - Ладно. Пусть выдернут.
   - Жалко, конечно, - сказала врач. - Коронка еще крепкая.  А вот
нагноение... Правда, удалят зубик - и организм здоровее будет.
   "Стану  здоровее",  -  утешал себя Миша, пока  врач  выписывала
направление к хирургу. Затем с этим квиточком - в другой  кабинет.
Укол  новокаина. Миша впал в полуэйфорическое состояние - ему  уже
было  не  жаль  своего зуба, даже казалось смешным то переживание,
которое  он еще недавно испытывал по поводу предстоящей  операции.
Когда   же   она  началась,  Миша  почувствовал,  что  "заморозка"
подействовала  неэффективно  - было больно,  зуб  никак  не  хотел
уходить  со своего законного места. Он хрустел и цеплялся корнями,
а  врачи  пытались  выкорчевать этот упрямый пенек.  У  Миши  даже
покатилась слеза, врачи заметили и поспешили утешить, хотя плакать
Миша  не собирался - это произошло помимо его воли. Слепящий свет,
бьющий  по глазам, жуткие металлические приспособления, два  врача
по обеим сторонам, белый потолок и молитва непонятно какому Богу о
том,  чтобы  всё  поскорее  закончилось.  Потом  как-то  буднично:
выдернули  зуб,  Миша кроваво сплюнул, наложили ватный  тампон  на
рану, Миша пошел умыться, ополоснул лицо и вышел.
   Всё.  Нет зуба. Как непривычно! Но что теперь поделаешь?  Назад
его  уже  не  вставишь,  хотя  такая  глупая  мысль  на  мгновение
появилась.
   В  задумчивости Миша прошел по коридору, свернул налево,  начал
спускаться  по  лестнице на первый этаж.  Выйдя  к  вестибюлю,  он
направился  к  раздевалке. "Прочь, поскорее уйти из этой  чертовой
поликлиники,  -  вертелось в Мишином сознании. - Ну,  нет  у  меня
семисот  рублей,  нету.  Теперь еще и зуба  нет.  И  улыбнуться-то
теперь страшно будет. А наплевать!"
   Достав  из  кармана  номерок, Миша протянул  его  гардеробщице.
Вдруг стоящий рядом кавказец громко спросил у нее: "Какой номер?"
   "Что  за  странный вопрос", - подумал Миша. Он даже не  заметил
сразу  этого  мужчину "кавказской национальности". Теперь  же  ему
было непонятно, зачем этому человеку надо знать, какой номерок он,
Миша,  дал  гардеробщице.  Однако поведение  той  было  еще  более
неожиданным  -  она  взволнованно вдохнула,  ненадолго  остановила
взгляд  на  Мише,  затем  перевела его на  Кавказца  и  выдохнула:
"Шестнадцать!"  Как  во  взгляде, так и в голосе  чувствовалось  и
облегчение, и досада, и какая-то нескрываемая злоба.
   Миша  еще  ничего не успел сообразить, а Кавказец  уже  схватил
его  за  рукав, потащил зачем-то к двери раздевалки, открыл  ее  и
повел  Мишу  в  угол,  где  стоял стул,  будто  заранее  для  него
приготовленный.   Обе   гардеробщицы  нисколько   не   противились
происходящему - та, которой Миша отдал номерок, стала бойко что-то
рассказывать  другой, время от времени кивая  в  сторону  Миши,  а
другая,  схватившись за грудь, вдруг заохала и сделала жалостливое
выражение  лица.  Из рассказа гардеробщицы Миша  уловил  несколько
слов:  "попался", "подделал" - но уже их было достаточно для того,
чтобы догадаться, что творится нечто невероятное, немыслимое.
   Тем временем Кавказец сам заговорил с Мишей:
   - Слушай, ты, где моя куртка?
   "Какой-то сумасшедший дом", - подумал Миша и прямо спросил:
   - Какая куртка?
   - Э-э-э, ты мне мозги не парь. Куда дел куртку?
   - Не брал я никакую куртку.
   - Да,  да.  Все так говорят. И где вас таких только врать учат!
Я  тебе  говорю,  давай всё нормально... Отдашь мне куртку,  я  тебя
отпускаю  и  ничего  не  делаю. Ни милиции, никого,  только  верни
куртку. Давай!
   - Я бы отдал, но я не брал...
   - Слушай.   Я   же   тебе  по-хорошему  говорю.  Что,   боишься
сообщников  выдать? Кто с тобой был, а? Ты же один не смог  бы,  с
тобой ведь кто-то был. Что молчишь?
   - Я пришел сюда один. Я зубы лечить пришел. А тут...
   - Нет,  серьезно,  ты,  наверно, не понимаешь.  Да  сейчас  мои
братаны  подъедут.  Слышишь, да? Мы ж тебя уроем,  никто  тебя  не
найдет.  Хочешь  сдохнуть из-за куртки? Это же просто.  Только  не
думай,  что  так  легко  умрешь. Будем  убивать  медленно,  может,
сознаешься еще.
   Сказав  это,  Кавказец  отошел  к гардеробщицам.  У  раздевалки
собрался  народ, все посматривали на Мишу, а он в это время  готов
был  отдать  многое, лишь бы происходящее оказалось на самом  деле
сном.  Он  ощущал  какую-то нереальность  бытия,  словно  попал  в
некоторую  точку  искривления измерений.  Творящееся  вокруг  было
похоже  на  серьезный,  но  странный  фильм,  и  Миша  был  в  нем
одновременно   и  зрителем,  и  актером.  Он  ясно  ощущал   некое
разделение  материи и сознания в самом себе, словно его  Я  отошло
куда-то  назад  и чуть-чуть вверх по отношению к голове,  то  есть
слегка  вышло за пределы тела. В бренном теле появилась  воздушная
легкость,  а  сознание продолжало смотреть на  мир  сквозь  окошки
глаз,  причем  теперешнее  видение  мира отличалось  куда  большей
остротой  и  объективностью, чем раньше. Последние слова  Кавказца
пробудили  в  Мише первобытный, примитивный страх,  тот  самый,  к
которому  сводятся, по сути, все другие страхи, тревоги  и  фобии,
тот  страх,  который  нельзя испытать, пока не почувствуешь  некое
умерщвляющее холодное дыхание на своей груди. Страх смерти.  Тогда
Миша  подумал,  что  в данный момент он смотрит  последние  минуты
фильма под названием "Собственная жизнь".
   Расспросы  продолжались дальше. Это было похоже на хождение  по
кругу  -  Кавказец обвинял, Миша всё отрицал, Миша говорил  чистую
правду,  Кавказец ему не верил и думал, что Миша просто  мастерски
врет.  Подъехала  братва.  Один из них,  бритоголовый,  небольшого
роста, принял участие в допросе. Когда Миша слишком громко, по его
мнению, стал доказывать свою невиновность, бритоголовый ударил его
кулаком  в  лоб, а Кавказец добавил от себя, наступив каблуком  на
ногу. Было не так уж больно, просто обидно... ни за что ни про  что...
вот  так...  Миша  к этому не привык, и слезы появились  у  него  на
глазах.
   Сумасшествие  продолжалось.  В  него  включились  гардеробщицы.
Предъявляя  два  номерка с одним и тем же  числом  "16",  один  из
которых  был поддельным - его-то и сдал Миша, - они доказывали  на
этом  основании  Мишину  виновность: "Ты подделал  номерок".  Миша
говорил:  "Вы  же  сами его мне выдали", а в  ответ  получал:  "Мы
такого  номерка не выдавали. Вот у нас какие номерки,  -  говорила
первая  гардеробщица, показывая настоящий, - а  этот  мы  тебе  не
давали, ты его сам подделал". Сторонние наблюдатели выражали  свое
мнение: "Такой молодой, а уже вор", "Совсем совесть потеряли", "Не
стыдно  ему  так  делать,  старых  людей  обманывать",  "Вызывайте
милицию, нечего здесь самосуд устраивать", "Уже вызвали". Кавказец
угрожал  тюрьмой  и  страшным будущим: "Как  отпетушат  тебя  всей
толпой на зоне..." Вторая гардеробщица просила валидол. Пошли  звать
главного  врача. Кавказец снова подходил и начинал спрашивать  про
сообщников:  "Кто  твои друзья? Где живут?", а  Миша  думал:  "Ну,
причем  тут  они?  Их-то  зачем в это  дело  впутывать?"  Кавказец
подходил  с  другой  стороны и спрашивал про  родителей,  говорил:
"Продайте квартиру - купите мне новую дубленку взамен украденной".
Внутри  Миши закипало негодование против несправедливости: "Кто-то
украл куртку, а я за нее платить должен?" - "Ты же украл..." И опять
всё сначала, по тому же кругу.
   У  Миши  происходящий  бедлам стал  потихоньку  складываться  в
некое  подобие  системы.  Дело,  по-видимому,  было  так:  сначала
Кавказец  сдал свою дубленку в гардероб, ему выдали номерок  "16",
настоящий.  Когда он вернулся, то увидел, что вместо  его  дубленки
на вешалке под номером "16" висит чужая, то есть Мишина, куртка, а
дубленки и след простыл. Он почему-то решил, что это висит  куртка
вора, и стал этого вора поджидать. А когда Миша пришел взять  свою
куртку,  Кавказец  его и поймал. Начавшийся сумбур  никак  не  мог
закончиться оттого, что никто толком не понимал, что же  на  самом
деле  произошло:  где  дубленка? почему  два  номерка?  зачем  вор
оставил  свою  куртку? При этом как-то выпала из  внимания  другая
несуразица: зачем вору потребовалось выдергивать зуб, если уж  все
решили, что вор - это Миша?
   Миша  и  сам  уже  готов был сойти с ума. Ему пришла  в  голову
мысль:  "А может, это правда, что эту дубленку украл я,  если  все
люди  вокруг  так  в этом уверены? Может быть, я просто  не  помню
этого?"  Но  доказать  себе этого он  не  мог  -  в  любом  случае
выходило,  что  он,  Миша, ничего не крал. "Тогда  почему  же  все
настроены  против меня? Почему все смотрят на меня с презрением  и
злобой?  Почему  не верят ни единому моему слову?  Ведь  я  говорю
правду, чистую правду!" Миша посмотрел в окно и вдруг заметил, что
на  подоконнике,  прямо рядом с ним, кто-то, быть  может,  давным-
давно  вырезал  ножом слово. И как будто это слово  было  написано
лишь  для  того, чтобы январским вечером несправедливо  обвиненный
молодой  человек,  сидя на стуле, погруженный в горькие  раздумья,
увидев его, почувствовал внезапно накатившую холодно-колючую волну
ощущения  жуткой безысходности, предначертанности течения истории,
неизменности    бытия,   выдуманности   материального    мира    и
существования чего-то великого, вселенского, всесильного, от  чего
нельзя ни скрыться, ни избавиться, с чем нельзя примириться  "ныне
и  присно  и  во  веки  веков".  На  подоконнике  было  нацарапано
единственное слово: "Миша".

   А  по  ту сторону перегородки, отделяющей гардероб от коридора,
давно  уже  появилась женщина - главный врач. Кавказец  уже  не  в
первый раз пытался рассказать ей о приключившемся с ним несчастье,
настаивая  при  этом на том, что виноват во всем именно  Миша,  но
главврач  подошла к вопросу более основательно и поэтому не  стала
всецело  полагаться на эмоциональные доводы потерпевшего.  Она  не
понимала,  зачем  Мише,  если он на самом  деле  вор,  нужно  было
оставлять  паспорт и студенческий билет в кармане своей куртки,  а
затем, забрав дубленку, вешать эту самую свою куртку в раздевалке.
Ведь  это  же прямая улика! "Ну, понимаете, - говорил Кавказец,  -
вор  он, видимо, еще молодой, неопытный. Забыл, может быть.  Такое
часто  бывает".  -  "Нет,  погодите,  -  сомневалась  главврач.  -
Допустим,   вашу   дубленку  он  взял,  дав   поддельный   номерок
гардеробщицам. Зачем тогда ему оставлять в раздевалке свою куртку?
И  как же этот поддельный номерок снова очутился у него? Ничего не
понимаю". Кавказец пробовал объяснить, устранить нестыковки  своей
теории, но как-то неубедительно.
   - Где он?
   - Вон там сидит.
   Это,  наконец, подоспела милиция - два прибывших молодца начали
входить  в  суть запутанного дела с невозмутимой и снисходительной
деловитостью,  столь типичной для представителей  этой  профессии.
Опросив   свидетелей  и  потерпевшего,  но,  не  сумев  с  помощью
полученных  сведений  восстановить  действительный  ход   недавних
событий, милиционеры, не мудрствуя лукаво, решили проверить версию
Кавказца,  как  наиболее очевидную, - вон же вор,  то  бишь  Миша,
туточки,  пойман,  а если он не вор, то зачем его  тогда  поймали?
Короче говоря, вывели подозреваемого на улицу и устроили допрос  с
глазу на глаз.
   На  улице  было  холодно, Мишу пробирала  дрожь.  Он  сидел  на
скамье  у  входа  в поликлинику как был, без своей  куртки,  прямо
перед  ним  стояли  милиционеры, чуть поодаль  -  Кавказец  и  тот
бритоголовый, который ударил Мишу в лоб.
   - Ну,  что,  сознаваться будем? - спросил милиционер, тот,  что
был  повыше  ростом и мощнее фигурой. Близко посаженные  маленькие
глаза этого бугая спокойно смотрели на Мишу, и у того на мгновение
возникла  надежда на то, что сейчас всё разъяснится  -  он,  Миша,
расскажет им, как всё было, с него снимется подозрение, и  он  тут
же  пойдет к себе домой. Но память и опыт говорили ему, что  такие
дела  быстро не решаются. И, к тому же, не видно было в маленьких,
слегка  косящих глазах милиционера ни капли теплоты  и  понимания;
для него Миша был всего лишь подозреваемым, то есть абстракцией, а
не  человеком. Поэтому, действительно, не стоило ждать  скорейшего
понимания и безусловной веры на слово со стороны милиции.
   Реальность оказалась еще хуже. Миша увидел, что милиционеры  не
поверили ни единому сказанному им слову. Напрасно он несколько раз
говорил  о  зубе. Да, да, ведь Мише совсем недавно выдернули  зуб!
Если  он  настоящий вор, то с какой стати ему надо  было  идти  на
такие  жертвы  ради  какой-то там дубленки? Но  на  этот  факт  не
обращали  внимания  или,  по крайней мере,  делали  вид.  Кавказец
высказал  совсем  уж нелепую вещь, будто Миша  решил  удалить  зуб
мимоходом,  по  пути, то есть украл дубленку и,  чтобы  не  терять
времени  даром,  решил  подлечить зубы:  "Может,  он  пытался  так
замести  следы?"  А Миша продолжал говорить правду  -  благо,  это
делать  гораздо проще, чем лгать, потому что, в таком случае,  нет
опасности запутаться в собственной лжи.
   - Куда  дел  украденную куртку? - на этот раз спрашивал  другой
милиционер.  Он  был небольшого роста, в ушанке и  черной  кожаной
куртке, носил очки и походил на чекиста эпохи гражданской войны.
   - Я  не  крал никакой  куртки, - твердо отвечал Миша,  стараясь
перебороть дрожь.
   - А  кто  тогда  украл?  Дядя Ваня  из  Рязани?  -  высокомерно
выставив вперед подбородок, вопрошал Чекист.
   Когда  допрос лишился последней доли смысла, а у Миши от холода
уже  зуб  на  зуб  не попадал, было решено снова  войти  в  здание
поликлиники. Далее был произведен обход тех кабинетов,  в  которых
Миша  сегодня  побывал,  с  тем, чтобы  уточнить  временные  рамки
событий.  Кавказец,  отвечая  на  вопросы  милиционеров,  стал  по
непонятной   причине   противоречить  своим   собственным,   ранее
сказанным  словам:  сперва он говорил, что  пришел  в  поликлинику
задолго   до  Миши,  а  потом  резко  сменил  показания,  стремясь
представить   дело  таким  образом,  будто  заранее  пришедший   с
преступной  целью Миша выследил его и, заприметив на  нем  дорогую
дубленку,  положил  на нее глаз, а затем нагло провернул  фокус  с
поддельным  номерком. Миша в сопровождении  Чекиста  зашел  в  тот
кабинет,  в  котором немолодая дантистка еще недавно утешала  его,
говоря,  что Мишин организм будет здоровее. Теперь она неторопливо
отвечала  на  вопросы  Чекиста, ее голос не выдавал  ни  малейшего
признака волнения, однако вид у дантистки был немного недоуменный.
Она  предъявила  Чекисту  листок, на котором  точно  было  указано
время,  когда  Миша был у нее на приеме - с шестнадцати  часов  до
шестнадцати тридцати. Чекист попросил разрешения оставить листок у
себя.  После   этого зашли в хирургический кабинет.  Женщина-врач,
удалившая  Мише  больной  зуб и уверенная  в  невиновности  своего
пациента,  выразила надежду на то, что в итоге  всё  образуется  и
справедливость восторжествует. Уходя, Миша про себя  отметил,  что
эта женщина была первым и пока что единственным человеком, который
искренне ему посочувствовал и проявил сострадание.
   Спустившись  под надзором Чекиста на первый этаж, подозреваемый
в  краже  прошел сквозь изрядно поредевшую толпу и сел на кушетку.
Чекист сел рядом с ним, как будто Миша мог куда-то убежать. А ведь
он  и не собирался делать ничего подобного. Он слушал разговоры  в
толпе, и из них ему стало известно, что в последнее время подобные
кражи  уже  были в городе, в других больницах - те же махинации  с
поддельными номерками, непойманные воры. Как же теперь легко  было
впасть   в  заблуждение  и  принять  желаемое  за  действительное,
посчитав,  что,  наконец-то, воры пойманы - ну, по  крайней  мере,
один из них!
   - Так.  Теперь ты пойдешь с нами, - сказал милиционер, бугай  с
маленькими глазами.
   Миша  чуть было не спросил: "Куда?" - однако вовремя удержался,
потому   что   осознал  нелепость  такого  вопроса  в  сложившейся
ситуации.  "Значит,  забирают", -  подумал  Миша,  и  тяжкий  груз
несправедливого  обвинения, давящий  на  сердце,  стал  еще  более
ощутим, чем прежде.

   Мишу  вывели  из  поликлиники. Перед этим  ему  отдали  куртку.
Ощупав  ее,  он  нашел  в  кармане свои  документы,  беспечно  там
оставленные, - и одно это его уже обрадовало. Шапка была тоже  при
нем,  поэтому морозный вечер ему не показался слишком  холодным  и
жестоким - мех, пристегнутый к внутренней стороне куртки, грел его
тело и придавал, в некотором смысле, уверенности.
   Вот  он  стоит перед входом в поликлинику. Рядом с ним  Чекист,
чуть поодаль Бугай, который разъясняет Кавказцу его права:
   - В  любом  случае  вы  должны  написать  заявление  о  пропаже
дубленки.  Да, да. Они обязаны были сохранить сданную  им  верхнюю
одежду,   а  если  не  смогли  этого  сделать,  то  должны   нести
ответственность.
   - То  есть  я  могу  предъявить  им  иск?  -  деловито  спросил
Кавказец. Как изменился стиль его речи!
   - Конечно!  Вы просто обязаны это сделать, - увещевал Бугай.  -
Они должны возместить ущерб.
   Кавказец  был уже явно удовлетворен таким советом,  однако  для
полного  счастья отпросился съездить домой: "Я оденусь потеплее  и
потом  приеду  на Советскую". Сейчас он стоял на  морозе  в  одном
джемпере.  Милиционеры, гуманно отнесясь к потерпевшему, позволили
тому  отлучиться,  чем  тот моментально воспользовался.  Миша  как
главный  подозреваемый всё это время находился под  присмотром  и,
естественно,  его  никуда  не отпустили.  Сказали:  "Пошли!"  -  и
повели.  Бугай - впереди, Чекист - позади. Куда убежишь? Лучше  не
делать глупостей. До участка недалеко, решили довести пешком. Снег
под ногами похрустывает, звезды светят ярко, но Мише тогда было не
до этого.
   Четырехэтажное  здание  Управления  внутренних  дел  было   всё
ближе.  Раньше Миша, будучи в этом районе, всегда просто  проходил
мимо  этого  строения. Он никогда не бывал внутри  него  -  и  вот
теперь предоставляется такая возможность! Ах, прокрутить бы  жизнь
назад,  как  кинопленку... Какая-то часть Мишиной  души,  охочая  до
всего  нового, тем не менее, оставалась даже довольна  сложившейся
ситуацией, поскольку дело, принявшее подобный оборот, сулило новые
впечатления, однако в целом Миша был, конечно, жутко удручен своим
положением и с тревогой ожидал следующих неприятностей.
   Вот  его  ввели  внутрь  здания. Что-то сказав  Чекисту,  Бугай
свернул направо и временно покинул задержанного. Чекист повел Мишу
влево  и  остановился у дверного проема. По узкой лестнице  вдвоем
они  поднялись на второй этаж. Затем, пройдя по пустому  коридору,
обставленному скамейками, Чекист и Миша дошли до нужного  кабинета
и вошли в него.
   В   кабинете   находился  другой  милиционер,   он   сидел   за
компьютером  и "резался" в какую-то игру. Обстановка  в  помещении
свидетельствовала о том, что здесь, кроме того что работают, еще и
ночуют, - имелась кушетка со скомканным шерстяным одеялом. На  эту
лежанку Миша обратил свое внимание в первую очередь, поскольку его
подвели  и  усадили  на стул, стоящий как  раз  рядом  с  ней.  За
несколько  секунд Миша успел оглядеться по сторонам. Вид  кабинета
ему  не  доставил  никакого удовольствия. Единственным  украшением
интерьера  была большая карта города на противоположной  стене,  в
довольно хорошем состоянии, - краски еще не обесцветились и  сияли
разноцветием   условных  обозначений.  А  всё   остальное   носило
отпечаток   былых   десятилетий:   массивный   шкаф   с    книгами
соответствующего направления, видавший виды письменный  стол,  еще
шкаф,  с  левой  стороны  какой-то ящик, закрытый  на  замок.  Всё
темное,  мрачное и строгое. "Видать, так положено", - мелькнуло  в
Мишином сознании.
   - Давай, Рустам,  допроси его, пока я тут рабочий стол  приведу
в  порядок,  -  сказал  Чекист, и Рустам, не отрываясь  от  экрана
монитора, принялся спрашивать Мишу о том же самом, о чем  его  уже
спрашивали  на  протяжении  последних  нескольких  часов.   Манера
Рустама была своя, особенная. Он и на Мишу-то взглянул всего  пару
раз. Задаст вопрос монотонным голосом, прослушает будто бы ответ и
потом  так  же, без интонации, спросит о том же самом.  "На  измор
берет.   Думает,  я  где-нибудь  ошибусь,  собьюсь,  тут  меня   и
подловит",    -    догадался   Миша   и,    стараясь    оставаться
сосредоточенным, отвечал всё так же: "Нет, не брал", "Не знаю, кто
брал", "Не знаю кто, но я не брал".
   Потом вмешался Чекист и еще несколько раз упомянул про того  же
"дядю  Ваню  из Рязани", который единственный знает,  куда  делась
чёртова  дубленка.  Вдруг в кабинет ворвался какой-то  здоровенный
мент. Сначала он коротко поговорил с Рустамом и Чекистом, потом те
ему  кивнули в сторону Миши: вот, мол, гляди какой, не  сознаётся.
Мент подошел к Мише, да  как рявкнул громовым голосом: "Встать! Ты
украл!  Молчать! Я тебя ни о чем еще не спрашивал! Где сообщники?!
Говори!  Да  щас  -  "нету"!  Куда,  сука,  куртку  дел?!  Я  тебя
спрашиваю! А?! Ты чё, охренел?! По хлебалу захотелось?!" Но  такая
"беседа", к счастью, была недолгой - мент, как ни в чем не бывало,
вышел  из  кабинета.  Миша сел на свое место,  но  не  успел  даже
успокоиться  после столь мощного потока незаслуженной  брани,  как
Чекист  и  Рустам принялись за свое. Они не били его,  нет.  Может
быть, уже одно это хорошо. Но они, как могли, поливали его грязью,
ругали  матом,  ни  во  что не ставя, опускали  его  ниже  статуса
животного - а Миша теперь просто не в силах был оправдаться.
   Спустя  некоторое время в кабинет вошел Бугай. Он сообщил,  что
скоро сюда придет Кавказец, поэтому лучше бы было Мишу куда-нибудь
увести.
   Минуя  этажи,  коридоры и решетчатые двери,  Миша  под  конвоем
Чекиста  пришел в некий приемный пункт - помещение, полное разного
сброда. Здесь находились алкаши, требовавшие вернуть им отнятую  у
них  поллитровку,  побитые бичи, молчаливые  бомжи,  а  сбоку,  за
решеткой,  в  небольшой  камере, четверо подростков  -  пацаны  то
умоляли "начальников" отпустить их домой, то просили алкашей  дать
им  закурить, то, ничего не добившись, начинали поносить и тех,  и
других. Вся эта компания находилась под присмотром дежурных, сюда-
то  и  попал  Миша,  никогда ранее не бывавший в  подобном  месте.
Чекист  привел  его, приказал сесть на скамейку и  дожидаться  его
возвращения,  а  сам ушел, по-видимому, обратно  в  кабинет.  Миша
просидел  в атмосфере подонщины, слыша и видя всё, где-то полчаса.
Потом вернулся Чекист и сказал следовать за ним.
   В кабинете были только Бугай и Рустам.
   - Ну,  что,  говоришь,  не ты украл дубленку? -  спросил  Бугай
Мишу,  однако  тон  голоса уже не был столь категоричен,  как  еще
совсем недавно.
   - Не я, - ответил тихо Миша.
   - Понятно.  Мы уже сказали ему, что это не ты сделал. Вроде как
он  и  сам это понял, - ответил Бугай, имея в виду Кавказца.  -  В
таком  случае  теперь  мы должны снять с  тебя  показания  как  со
свидетеля. Садись.
   Время  от  времени задавая Мише вопросы, Бугай стал  записывать
на  стандартном  бланке свидетельские показания,  потом  дал  Мише
прочесть  и  попросил поставить подпись, если всё записано  верно.
Миша внимательно прочитал весь текст и расписался.
   После  этого  милиционеры  не сразу  отпустили  новоиспеченного
свидетеля, а внезапно подобрели, стали проявлять к нему  внимание,
интересоваться  его жизнью: где, мол, учишься,  куда  хочешь  идти
дальше,  как  вообще  живешь и так далее. Сначала  это  было  даже
приятно,  потом  постепенно поднадоело,  а  вскоре  стало  слишком
сильно напоминать очередной допрос.
   Во время возникшей паузы Миша спросил:
   - Ну, я могу идти?
   - М-м-м...  Можешь,  -  ответил  Бугай  и, обращаясь  к  Чекисту,
сказал: - Витя, проводи его.
   - А меня это... того... не прибьют по дороге?  - добавил неожиданно
Миша.  Надо  было чувствовать его состояние: он  не  ел  с  обеда,
получил внезапный колоссальный стресс, упал в глазах многих людей,
и,  к  тому же, теперь ему просто было страшно за себя и за  своих
близких  -  ведь  он  встретился  с представителями  "криминальной
России" лицом к лицу, и они угрожали убить его!
   На  несколько  секунд  в воздухе повисло молчание.  Милиция  не
могла  дать полной гарантии сохранения Мишиной жизни! И  это  даже
после того, как стало ясно, что Миша в этом деле ни при чем, что в
городе  орудует  некая  воровская  банда,  подделывающая  номерки,
делающая  это  настолько  профессионально,  что  от  их  махинаций
страдают невинные люди, а сами преступники остаются до сих пор  не
пойманными и не несут никакой ответственности за свои деяния.
   -  Но мы же всё ему объяснили. Он согласился с нашими доводами.
Поэтому тебе, я думаю, нечего бояться, - ответил Бугай, но  особой
уверенности в его словах не чувствовалось...

   "Шаг,  другой,  третий. Прочь отсюда. Не хочу  здесь  оказаться
еще  раз.  Никого нет? Сейчас как выедут из-за угла и  расстреляют
меня.  Тра-та-та...  Как в кино. Боже мой, как  я  устал.  Дойти  бы
только  до дома целым и невредимым. Хотя я уже повредился.  Сердце
так  бьется. Только бы дойти. Вдруг он не поверил им, как  и  мне?
Вдруг  захочет просто отомстить мне за то, что я не взял  вину  на
себя? А те, в милиции, все-таки, когда мне поверили? Ведь с самого
начала  было  ясно, что я просто не мог украсть эту куртку.  Тогда
зачем всё это? Зачем они так делали? Что я им..."
   Через  полчаса Миша был дома. Неимоверно уставший, он лежал  на
кровати, но ему не спалось. На душе было пусто и больно, как будто
из  ее  глубины вырвали нечто очень дорогое и растоптали  прямо  у
него на глазах.












Оставить комментарий
© Copyright Коданев Дмитрий Александрович
 (dkodanev@gmail.com) 
Размещен: 01/07/2002, изменен: 17/02/2009. 87k. Статистика.
Сборник рассказов: Проза










 
 Ваша оценка: 

не читать
очень плохо
плохо
посредственно
терпимо
не читал
нормально
хорошая книга
отличная книга
великолепно
шедевр











Связаться с программистом сайта.





Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:



О.Болдырева "Крадуш. Чужие души"
М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список





Кожевенное мастерство |
Сайт "Художники" |
Доска об'явлений "Книги"