Черный жук полз по вывалу земли, упорно преодолевая впадинки, камешки и горки. На боках у жука золотились крапинки, суставчатые мохнатые лапы оставляли едва заметные следы-вдавлинки. Куда он полз, Полушкину было неизвестно. У жука была своя жизнь, отличная от Полушкинской. Вот он забрался на вершинку с гладким отпечатком совковой лопаты, застыл у травинки, задумался...
В бруствер впилась пуля, и Полушкин упал на дно окопа. Песок зашуршал по каске.
-Живой?
Политрук застыл над приоткрывшим рот Полушкиным, чумазый, злой, в грязных галифе, в выгоревшей гимнастерке, протянул руку.
-Живой, спрашиваю?
Полушкин посмотрел на чужую ладонь, потом в нетерпеливые глаза политрука и кивнул.
-Живой.
-Ну и вставай, вставай, говорю. К бою!
Перетянутый ремнями политрук протиснулся и, пригибаясь, побежал дальше. Хлопала по заду брезентовая сумка. Поплавком взмывала фуражка.
-К бою! К бою! - понеслось над окопами.
Полушкин за лямку притянул к себе винтовку. "Токаревку".
Рядом зашевелился, отряхиваясь, татарин Гатауллин, заругался вполголоса над пробитой фляжкой. Справа уже прилаживался к бойнице со своей неразлучной "мосинкой" Кувшинников. Вроде бы он был с Костромы. За ним мелькала непокрытая белобрысая голова Саньки Пищука. Эх, и лихой этот Пищук! Ничего не боится.
Полушкин поискал глазами жука и не нашел. То ли уполз, то ли закопался. Что ему до войны? У него другие заботы...
Внутри Полушкина тоненько, комариным писком зазвенел страх.
Счет его боям был короткий, всего три. Из них один, первый, и боем-то назвать было нельзя - авианалет, чадящий ЗиС, слепая и бестолковая пальба в воздух с насыпи вдогон удаляющемуся силуэту.
Полушкин закусил губу.
Нельзя бояться! Фашист только этого и ждет. Дрогнул - считай, предал. Всех предал. Гатауллина. Пищука. Ротного, товарища лейтенанта. Товарища Сталина. Страну.
Маму...
Полушкину вспомнилось, как она стояла в толпе односельчан, с выбившейся из-под платка прядкой, пальцы, сложенные в щепоть, так и застыли в воздухе, не перекрестила, убоялась, ветер шевелит цветастую юбку, а телега скрипит, скрипит, скрипит несмазанными колесами, увозит...
Махнул ей Полушкин рукой тогда или нет? Не помнится уже.
-К бою!
Проскочил мимо усач - старшина с гранатами. Подмигнул. Выглянула из блиндажа санитарка Тонечка, отгораживаясь от солнца, приставила к глазам ладонь. Лейтенант Трегубко, может, на два года всего Полушкина и старше, мелькнул за спиной мальчишеской фигурой. Зашипел, надсаживаясь:
-Без команды не стрелять! Подпускать ближе!
Горло у него было ранено, замотано заскорузлым бинтом.
Звуки то обрушивались на Полушкина, то вдруг стихали, поле и пыльная грунтовка, старая покосившаяся колоколенка далеко справа то проступали четко, то туманились и замыливались, щурься - не разглядишь.
Все - страх. Господи, спаси мя...
Стрекот кузнечиков, щелканье затворных рам, слова, команды, звон пулеметной ленты, одинокий коровий мык, и рев, лязг, вдруг взлетевший к небу, кишки смерзлись в угловатый ледяной ком.
Вон, вон там!
В сизых выхлопах проступили, покатились по полю серо-стальные коробочки танков. Серые цепочки между ними - люди. Нет, нелюди. Фашисты.
Облизнув губы, Полушкин выцелил одного.
-Не стрелять! Рано!
Да, далеко. Полушкин кивнул самому себе. Пусть подойдут.
Дымные фонтанчики заплясали слева. Взвизгнула шальная пуля. Полушкин присел, но потом выпрямился, прижал щеку к прикладу "токаревки".
Давайте, давайте...
Приближающиеся танки, как по команде, выплюнули огонь из коротких пушек. Сотрясся воздух. Впереди взлетела в небо земля. Рассыпалась. И еще раз. И еще. Горячие злые осколки прожужжали над головой, один, обессиленный, шлепнулся в окоп.
Полушкин лишь оскалился.
За спиной его ахнула "сорокопятка". Дымный султан взвился в поле.
-Еще, - прошептал Полушкин.
Фигурки фрицев росли. Автоматы в их руках дергались, будто живые. Чпок! чпок! - входили в бруствер пули. Коротко вскрикнул Гатауллин.
"Сорокопятка" ахнула снова. Один из танков застыл, по броне потянулись вверх язычки пламени.
Бам! - дрогнула в ответ под ногами земля. Ком земли ударил Полушкина в плечо. Кислая пороховая гарь забилась в ноздри.
Фашисты залегли, но скоро поднялись, двинулись вперед короткими перебежками. Полушкин расстрелял обойму.
Ага! Один из его фрицев споткнулся и упал. Есть! Есть!
-Ура! - заорал Полушкин.
-Врагу не сдается... - сквозь грохот и пальбу прорвался задорный голос Саньки Пищука. - Бей! Круши гадов!
Полушкин хотел тоже запеть про "Варяг", но тут огненный сполох прочертил зигзаг у него перед глазами, а какая-то непреодолимая упругая сила швырнула его на заднюю стенку окопа...
-Двести грамм молочной, пожалуйста...
В сущности, без колбасы можно было и обойтись, но иногда так хотелось себя порадовать. Радости-то, надо же, осталось всего ничего.
-Двести пятьдесят.
Дородная продавщица плюхнула розовый кусок на весы.
-Мне бы двести, - сказал Полушкин.
На двести пятьдесят у него не хватало.
-И куда мне остаток? - вызверилась тетка. - Ишь какой выискался! Может, мне с циркулем тебе мерять, а?
-Спасибо. Не нужно тогда...
-Ой-ой! Какой нежный!
Полушкин махнул рукой и отвернулся. Мерзкий ком обиды встал в горле. Ничего-ничего, вдохнуть-выдохнуть, прогоняя закупорку, он и без колбасы...
И все же, подумалось, за что?
Встав в очередь в бакалейном отделе, Полушкин дрожащими пальцами провел по глазам. Чего реветь-то? Врагу не сдается...
Как насмешка висела табличка: "Ветераны ВОВ обслуживаются вне очереди". Да уж...
-Полбуханки черного. Гречки килограмм, - выстояв, сказал Полушкин молодой девчонке за прилавком.
-Все?
Глаза у девчонки были серые, добрые. На Тоньку похожа, подумал Полушкин.
-Я сейчас соображу, дочка...
Он посчитал в уме, сколько у него остается денег. Ватрушку взять? Или вон бабу ромовую? А может конфет сосательных?
Девчонка выложила перед Полушкиным хлеб и гречу.
-Давай, дед, не тормози, - сказали из-за спины ломким баском.
-"Барбарисок" на двадцать рублей.
Пока девчонка отмеряла на весах конфеты, Полушкин возился с деньгами. Руки были не те, что в молодости. Тряслись.
Десятирублевка. Еще одна. Ага, вот, похоже, пятьдесят.
-Дед, ну давай уже, рожай, - поторопили сзади.
От локтя, случайно или не случайно ударившего под руку, рассыпалась, раскатилась, звеня, мелочь. Считаная до последней копейки.
-Вот ведь педрила, - недовольно сказал ударивший.
Полушкин развернулся.
Рослый молодой парень на его движение подался вперед. Наглые злые глаза. Снисходительная улыбка. Мол, что сделаешь, дедок? Эх, "токаревку" бы! Пальцы сжались.
Но расплатился, кивнул девчонке, собравшей мелочь, взял продукты. Вышел.
Как добрался до дому, Полушкин едва помнил. В груди слабо дергалось изношенное сердце и топталась свежая боль.
Я - за этого говнюка!..
Разложив принесенное, он долго стоял на кухне, все перебирал вязаные узоры скатерти да невидящим взглядом смотрел в окно. Хорошо, думал, Машка не застала.
Потом прошел в большую, включил телевизор. Опять кто-то за кем-то гонялся, стрелял, резал, пил. Хватило пяти минут - выключил.
Коридор. Кухня. Стакан воды из-под крана. Снова коридор.
Так и тянуло в маленькую. Со смерти жены Полушкин редко туда заходил, если только было совсем невмоготу.
Не вытерпел, скрипнул дверью.
Шкаф. Двуспальная кровать с железной спинкой. Стол. Два стула. Может бедновато, но чистенько. Как смогли.
Полушкин сел на один из стульев, провел ладонью по покрывалу.
-Вот так, - сказал, - Маша, жизнь-то...
Грудь вдруг сдавило, и он сполз на пол. Стул опрокинулся, нечувствительно стукнул спинкой по лопаткам. Вспомнился почему-то черный, с золотыми крапинами жук из лета сорок второго года, упорно прокладывающий себе путь по брустверу.
И что такого в жуке важного? - удивился Полушкин.
И пополз в коридор. Медленно. Хватая воздух ртом. Где-то тут тумбочка была с телефоном... Низенькая...
И-раз. И-два. Дать затылку опору. Вес - на локоть. Сдернуть аппарат. Со звоном.
-Скорая?
-Да, - деловито отозвались на том конце.
-С сердцем... плохо мне... - просипел Полушкин.
-А вам сколько лет?
-Семьдесят... девять...
В трубке замялись.
-Извините, - произнесли скороговоркой, - мы стариков не обслуживаем.
И оборвали связь...
-Полушкин! Красноармеец Полушкин!
Голос был женский, требовательный.
-Тонечка! - обрадовался Полушкин.
Хмарь рассеялась. В глаза плеснуло летнее дымное небо, сбоку протаяло лицо медсестры, трогательно-серьезное и оттого смешное.
-Я умер?
-Вот еще! Вас контузило.
Полушкину промокнули лоб.
-А наши? - Он приподнялся, пытаясь заглянуть за срез окопа.
-В атаку пошли.
-Так я с ними! - рванулся Полушкин.
-А вы можете? - Тонечка помогла ему встать.
-Я должен.
Земля качнулась, но Полушкин лишь зажмурился на мгновение. "Токаревка" легла в руку.
На мальчишеское его лицо набежало было облачко, но тут же и сгинуло. Врешь! - сказал Полушкин видению. Вот победим, и все будет по-другому.