В пятницу на подстанции случилась авария, и дом остался без электричества. Только часа в два ночи, кажется, ожило радио в приёмнике и зашипело помехами. Сквозь помехи попытался пробиться мужской голос, но ни одного слова в череде надрывных, квакающих звуков разобрать было нельзя.
А утром в квартире у Яна обнаружились гости.
Отец и мать сидели на кухне в том, в чём их похоронили четыре года назад. Отец - в сером костюме и любимой, белой с золотом рубашке. Мама - в тёмном платье, перетянутом поясом, с синей брошью-заколкой на груди.
Серый зыбкий свет из окна как мог прятал сморщенные, траченные разложением лица.
Ян качнул лысеющей головой, закрыл дверь с вывернутым, висящим на одном болте замком и набрал в ведро воды.
Родители молча смотрели.
Он вытряхнул коврик, поддёрнул штанины спортивных брюк и, высоко задрав задницу, принялся затирать грязь.
Земли мать с отцом нанесли, наверное, каждый по килограмму.
Ян топил тряпку в ведре и возил ею по линолеуму слева направо и справа налево, медленно двигаясь из прихожей в кухню и оставляя после себя отмытые желтые квадраты в коричневой окантовке, блеск отраженной лампочки и смутную свою тень.
На родителей обернулся всего раз.
- Смотрите? - спросил. - Ну, смотрите-смотрите.
В кухне пространство под стульями, на которых сидели мать и отец, он, подумав, оставил нетронутым. Все равно с них что-то сыпалось, капало, подтекало. Не было смысла. Зато остальное отмыл по полной программе, собрав заодно и зерна рассыпанного вчера риса.
Пахло от родителей на удивление слабо. Пряно и горьковато. И, конечно, пахло ещё землей, слежавшейся, пропотевшей, старой.
- Наследили зачем? - сердито спросил Ян, выливая грязную, мутно-коричневую воду в унитаз. - Чего не лежалось-то?
Ответа, понятно, не было.
Отец сидел прямо. Мать слегка клонилась к его плечу. Это было прекрасно видно, если выглядываешь из туалета, ожидая реакции.
- Ладно.
Ян бросил отжатую тряпку в ведро, вытер руки и шагнул на кухню.
- У меня всё хорошо, - объявил он мертвецам. - Не женился, увы. Но пока об этом не жалею. Ни о чём не жалею вообще.
Свет из окна бил по глазам.
Ян, вздохнув, сел напротив родителей, сцепил пальцы. Слежавшиеся волосы на голове матери, все в комочках земли, чуть серебрились.
- Меня не надо уже контролировать, - сказал Ян. - Я - самостоятельный человек. Бывает, жизнь не такая, как тебе хочется. Ну, что ж, с этим приходится мириться. Вы тоже, наверное, видели меня в своём представлении совсем другим. Ждали другого. Лысею, - он показал на свой лоб и рассмеялся. - Всё, большая часть жизни пройдена.
Говорить что-то ещё было бессмысленно. В тишине звонко упала в раковину капля из подтекающего крана. По лацкану отцовского пиджака полз к плечу червяк.
- Ну, как хотите, - поднялся Ян.
Он перешёл в комнату, сел на диван, включил с пульта телевизор. Несколько каналов давали серый снег помех, на одном шла реклама, другой показывал двух собеседников в светлой студии на фоне надписи "Сверхъестественное".
Ян прибавил звук.
- Итак, Густав Сергеевич, - обратился умудрённый жизнью и плохо причёсанный ведущий к своему визави, - поделитесь с нами вашей концепцией.
Бородатый, пухлый, в свитере грубой вязки Густав Сергеевич качнулся и кивнул.
- Разумеется. Я начну с того, что считаю, что всё в нашей жизни, а также в окружающем нас пространстве разбито на определенные периоды, обозначающие фазы развития. Какие-то имеют цикличность или, говоря иначе, сезонность и повторяются из раза в раз. Зима, весна, лето. Извините, осень. Забыл про осень. Какие-то являются индивидуально-уникальными, но тоже, в общей массе, объективно цикличными. Рождение, детство, юность и так далее.
- Очень интересно, - встрепенулся ведущий.
Ян, отклонившись, посмотрел в пустой дверной проём.
- Слышите?
Ответом была тишина.
- Интересная передача. Старость, смерть и так далее, - сказал он.
В кухне едва слышно скрипнул стул.
- Все эти фазы, - тем временем говорил Густав Сергеевич, - границы имеют расплывчатые, весьма гибкие, и, на мой взгляд, именно в этих переходных, пограничных состояниях и проявляются в большинстве своём события, которые мы можем назвать сверхъестественными, необычными или же определяющими нашу дальнейшую судьбу.
- Кхм, - сказал ведущий. - А вы могли бы привести пример?
Густав Сергеевич пожал плечами.
- Сколько угодно. Если смотреть на проявления каких-то сверхъестественных природных сил или, скажем, сил потусторонних, внешних, то они связаны с тонкими, граничными состояниями планет, звёзд или нашего естественного спутника, Луны. Фаза полнолуния, как безусловно переходная от новой, нарождающейся луны к убывающей, является одним из таких состояний. Вы, я думаю, знаете, чем характеризуется полнолуние?
- Ну-у, - протянул ведущий, - мне на ум только оборотни приходят.
- И оборотни, и вампиры, - закивал его гость, - и прочие существа из других миров в полнолуние проникают к нам или же получают возможность к трансформации своего облика. Для мертвецов и духов есть свои дни, связанные в первую очередь с граничным состоянием места или определенными временными датами, которые опять же имеют свою, строго обусловленную цикличность.
Ян выключил телевизор и, нарочито громко шлёпая босыми ногами, подошёл к окну. Раздёрнул шторы, открыл балконную дверь.
Густой жаркий воздух стоял снаружи как вода.
На детской площадке было пусто. Словно только что оставленные, покачивались качели. Квиц-квиц. Кви-иц. Не могли выбрать точку равновесия. Между домами на выезде мёртво встал бетоновоз.
Мёртво, подумалось, самое верное слово.
Солнце висело за белёсой, едва видимой кисеёй. Смотреть на него было больно. Лето. Июль. Кажется, двадцатое.
Ян постоял на пороге, только на балкон так и не ступил. Закрыл дверь, определил шторы на место, устанавливая в комнате жёлтую, рассеянную полутьму. Отчего-то казалось, что на балконе не безопасно. Пограничная зона.
Тупизм.
- Чаю хочу, - сказал Ян родителям, появляясь на кухне. - Чаю будете?
Отец сидел, как и раньше. А мать скособочилась, упираясь виском ему в плечо. Безотчётно Ян двинулся к ней, чтобы исправить неудобную позу, но опомнился у самого стола, остановился, притянул сахарницу, будто в ней и было всё дело.
- Чаю с сахаром?
Он наполнил чайник под краном, слушая, как сухо сыплются камешки, комочки, шлепается вся та неприятная живность, что заводится в мертвых телах. Какая-то влажная, живая мерзость попала под пятку, едва он шагнул к плите, и от мгновенной брезгливой судороги его едва не вывернуло на только что вымытый пол.
Чайник плеснул водой.
- ...!
Ян запрыгал на одной ноге. Мерзость отлипла, распласталась на полу узкой белой кляксой в грязно-жёлтом соке.
- Ну что вы сидите-то? - заорал Ян, чувствуя, что срывается в истерику. - Пришли и сидят! Кто вас приглашал? Никто вас не приглашал! Я справляюсь со всем сам. Как-то живу. Живу! Один! Без вас!
Он грохнул чайник на плиту. Внутри дёргали, кусали сердце злость и обида.
- Я, между прочим, - он наставил на родителей дрожащий палец, - никого о помощи не просил. И не попрошу. Пограничное состояние, видите ли. Пограничники, блин. Встали и пришли в гости к сыну. Запросто! Не считаясь с тем, что мёртвые.
Ян выдохнул, глядя на неподвижные фигуры отца и матери, потом махнул рукой, опустил плечи и повернулся к плите. От пламени спички конфорка выдавила из себя слабосильные голубые лепестки.
- Это вообще-то по другому происходит, - пробормотал он, поправляя чайник на огне. - Живые приходят к мёртвым, а не наоборот.
За окном потемнело, и дымный, солнечный свет погас, оставляя кухню на откуп электрической лампочке. На лицах родителей безжалостно проступили пятна, оскалы, вызванные отсутствием губ, тени пролегли в пустых глазницах. У отца провалился нос, у матери напрочь была выедена левая щека.
- Может, я и плохой сын, - сказал Ян. - Возможно. Если вы поэтому пришли, то вот я, грызите, наказывайте. Не страшно.
Шипела, нагреваясь, вода.
- Ну же!
Ян зажмурился.
Текли секунды. Он стоял, и пол холодил пальцы на ногах. Ему вдруг представилось, что отец, неслышно встав и подступив сбоку, медленно раскрывает челюсти, чтобы впиться в шею, почудился даже влажный звук этого движения.
Ян открыл глаза.
Отец сидел где сидел. Мать всё также бодала ему плечо. Чайник принялся посвистывать. Похоже, ему одному было весело.
Ян поставил перед родителями чашки. Большую - перед отцом, он был водохлёб, мог и два, и три бокала чаю выпить. Маленькую - перед матерью. Ей главное было, чтоб с цветочком, с узором. Не любила однотонных чашек.
И зачем? - подумалось вдруг ему. Они будут пить? Нет, не будут. Тогда что это, ритуал сыновней верности?
Чайник засвистел в полную силу, и Ян выключил газ.
- Эй, сосед!
Входную дверь толкнули ладонью, и она с готовностью распахнулась, являя Яну расхристанного и небритого жильца с нижнего этажа, придерживающего в кармане расстёгнутой куртки похожий на бутылку предмет.
- Ян...
Свободной рукой сосед хлопнул себя по груди, и опухшее лицо его, скривившись, приобрело просительное выражение.
- Денег нет, дядя Лёша, - быстро сказал Ян.
- Да на что мне, - дядя Лёша переступил порог и маленькими шажками засеменил через прихожую. - Мне бы закуси. Пропадаю. У меня там женщина, - он перешёл на хриплый шёпот. - Без закуси нельзя. Муветон. Не одной же водкой её? Это, знаешь, водки не напасёшься. Будь другом, выручи.
- Килька подойдёт? - заступил дорогу Ян.
- В томате?
- Не знаю. В масле.
- Так чё, хороший продукт. А там кто у тебя? - вытянул шею дядя Лёша.
- Родители, - сказал Ян.
- Так они ж это...
Сосед вытаращился и слегка присел.
- Пришли, - сказал Ян. - Сами. Мёртвые.
- Вот времена! - дядя Лёша хлопнул ладонью по колену. - Светопреставление и конец света, как есть! Мертвецы ходют! Мне, впрочем, это и не удивительно. Человек живёт в маленьком диапазоне, тырк-тырк, тырк-тырк, дом-работа, отпуск-дача, ни хрена не видит, а вокруг рептилоиды, Нибиру и всякие эти... не помню, нунаки, кажется. Но ты их точно не сам это... выкопал?
Сосед потряс пятернёй около головы.
- Идите вы, дядя Лёша! - Ян достал из холодильника банку кильки, вручил её соседу и развернул того лицом к двери. - Вас ждут.
- А и верно!
Дядя Лёша дошагал до коврика в прихожей и как-то неуверенно посмотрел на Яна через плечо.
- Ты их это... поспрашивай, как там. Вдруг ответят? Моя-то тоже, живая, живая, а молчит. Пойми её.
Дверь за ним хлопнула.
- Вот так и живу, - сказал Ян родителям.
Пить чай вместе с ними он не смог, налил им, налил себе и прихватил чашку в комнату, глухо проворачивая внутри себя мысль, не вызвать ли скорую. Или тут, возможно, более уместным было бы ритуальное бюро?
Или священник?
Ян сделал глоток, покатал несладкую воду во рту, прислушиваясь к движениям на кухне. Чего сидят?
Он снова включил телевизор. Бородатый Густав Сергеевич, высветившись, немедленно и с азартом продолжил:
- С человеком всё тоже самое! Несомненно! Я выделяю в нём три фазовых перехода, когда он сам является генератором сверхъестественных состояний. Первое - это пубертатный период, период созревания, время гормонального взрыва. Это самая что ни на есть сумеречная зона сознания. Видения, сомнамбулизм, безотчётное поведение, обострённые, пожалуй, даже оголённые чувства и желания. Второй переход связан, конечно, со смертью.
- Это понятно, - кивнул ведущий.
- Тут о смерти говорят, пап, мам, - сказал Ян. - Или вам всё равно? Ну да, где уж вам интересоваться. Вы, так сказать, изнутри...
Он скривился и нервно двинул ногой.
- Да, - сказал Густав Сергеевич, - предсмертно-посмертная фаза более всего богата на сверхъестественные проявления просто потому, что фаза эта для человека глобальна, как тектонический сдвиг, и обусловлена соприкосновением мира материального и незримого, энергетического, мира живых с миром мёртвых. Отсюда полтергейст, призраки, различные вселения, ощущение присутствия и посещение родственников или близких людей во сне.
- Или в живую, - добавил Ян.
На кухне было тихо.
- А третья фаза - рождение? - высказал догадку ведущий.
Экран на мгновение покрылся рябью. Густав Сергеевич поплыл зигзагом, пропал, но появился вновь.
- Третий переход - это всем известный кризис среднего возраста.
Ян вздрогнул.
- Я убеждён, - Густав Сергеевич посмотрел прямо в камеру, - что именно фаза осознания самого себя в мире, именно этот особый поворот в мировоззрении, который позволяет человеку оценить, насколько велик или ничтожен его вклад в общество, вклад в цивилизацию, вклад в жизнь последующих поколений, именно этот небольшой зазор между осознанием и дальнейшими шагами, смирением или деятельным участием и является третьим переходом. Это достаточно тёмный и мистический переход.
- Ну, да, - прошептал Ян.
- Я могу сказать...
Щёлк!
Телевизор погас. Густав Сергеевич и его свитер отправились в мировой эфир терзать уши кому-нибудь другому.
Постоять. Собраться.
- Может, вы пойдёте уже? - предложил Ян родителям, заходя на кухню. - Честно, я никогда не был хорошим сыном, и вы это знаете. С тобой, пап, у нас как-то не складывалось, ты учил меня по-дурацки, но всё время оказывался прав. Прав, прав, прав! - всё больше распалялся он. - Знаешь, как это бесило! А выкинутый в окно маг, помнишь? Нет, ты, наверное, забыл, а я помню. И ремень в семнадцать лет. Пап... Пап, ты многое в моей жизни перевернул, как слон в посудной лавке. Не получилось у тебя, как лучше. Видишь, куда я вырулил? Вас встречает кризис среднего возраста, тёмный, мистический пе...
Ян умолк, глядя на сморщенные серые пальцы матери сомкнувшиеся вокруг чашки.
- Да, погрейся, мама, - сказал он, с трудом контролируя лицо. - Я люблю тебя, хоть ты всегда поддакивала отцу.
За окном опять потемнело. Казалось, потускнела и лампочка, и зыбкий оранжевый свет сжался вокруг стола. В прихожей, в узком перешейке коридора сгустилась тень, в которой напрочь пропали и дверь, и коврик.
Отец вдруг встал. Что-то в нём хрустнуло, вздохнуло, шлепнулась из брючины на пол то ли земля, то ли плоть. Помедлив, поднялась мать.
- Всё? Уходите? - спросил Ян.
Отец медленно двинул твёрдой, будто деревянной рукой, заставляя подвинуться, и, грузный, сутулый, шагнул в проём. Мать последовала за ним. Сделав два шага, они замерли, пара мертвецов в грязных костюме и платье.
- Так что? - спросил Ян.
Он собрал родительские чашки, чтобы вылить. Вода в них покрылась ледком. Как сказал дядя Лёша, это и не удивительно.
Родители не двигались.
- Пап, - сказал Ян, - я так не вый...
Бум-м!
Пол подбил его в пятки, заставив больно прикусить язык. Чашки вылетели из рук, и отцовская брызнула осколками у батареи, а материна грохнула о тумбу с раковиной. Резвым жеребцом через всю кухню пронесся стул. Сахарница, сверкая, перелетела через голову на реактивной сахарной струе.
Бымц! - о кафельную стену.
Мир завалился налево, мигнул и выпрямился. Ян упал, ударился локтем так, что боль молнией проскочила в плечо и юркнула под череп, и кое-как ногой удержал поехавший на него стол. Ложки и нож посыпались призовыми.
- Что...
Горло перехватило.
Над отцом и матерью выгнулась и поползла в кухню тьма. Два тонких отростка нырнули под притолоку, следом просунулась круглая безглазая голова.
Дыхание вырвалось из Яна клубом морозного воздуха.
Побеги инея разбежались по полу, зеркало над раковиной расчертил ледяной узор. Свет лампочки усох до свечения нити накаливания, до тлеющей оранжевым полоски, и фигура, пробирающаяся в проём, оплыла, выросла в размерах и неожиданно оказалась от сидящего на полу Яна на расстоянии полуметра.
Тумбы тёмных конечностей - тум, тум - опустились слева и справа. Круглая голова треснула по горизонтали зубастой пастью.
Ян, закрываясь, поднял руку.
Щёлк! - пасть, не дотянувшись, закрылась впустую.
Промах объяснился просто - родители, поймав и облапив темноту, дёрнули её назад. А потом дёрнули ещё раз. И ещё.
В некотором удивлении клацали зубы. Конечности царапали линолеум. Голова подскакивала вверх и билась о потолок, вызывая осыпь побелки. Наконец тёмная фигура полностью исчезла в коридоре, но напоследок, цепляясь, сорвала косяк.
Лампочка, словно собравшись с силами, загорелась ярче.
Ян приподнялся. Находясь в странном, заторможенном состоянии, когда страх замёрз под сердцем, он смотрел, как тьма бьётся с отцом и матерью, как, пытаясь вырваться, скручивается в кольца и изворачивается в тесном пространстве.
Родители стояли намертво.
Их руки ходили в слитном ритме, с хрустом ломая чёрное змеиное тело, отжимая и отбрасывая его к входной двери.
Тьма скрипела и бледнела, наскакивала, рывками стремилась запрыгнуть в кухню, но каждый раз её вышвыривали назад, не давая добраться до цели. Сыпалась земля, отслаивалась мёртвая плоть, летели клочья одежды. Отец потерял руку. Левая нога матери, вывернутая, щупала пол под тупым углом. Но Ян чувствовал, что они полны решимости биться с тварью до самого конца. Мёртвые.
Жуткое существо попыталось в последний раз прорваться к Яну, распухло, разъединило родителей, вдавило их в стены и, будто крем из тюбика, потекло в кухню из коридора. В опрокинутый стол вонзилось острое тёмное лезвие.
А дальше мать и отец стали рвать тьму зубами.
От визга Ян сжал голову ладонями, зажмурился и сидел так какое-то время, чувствуя, как вибрируют трубы отопления и вздрагивает под ступнями пол. Глухие, неясные звуки прорывались к ушам - чух-чух, пух, тым. Бо-бом. Какие-то вспышки возникали под веками, но были они следствием происходящего в квартире или существовали сами по себе, Ян сказать затруднялся.
Потом стало тихо.
- Па-ап? - протянул Ян и открыл глаза.
Серый свет из окна протекал в пустую прихожую. Скомканный коврик лежал будто убитый домашний любимец. Стены в нескольких местах потрескались, прорвав обои.
- Мам?
Ян шагнул из кухни.
В комнате вдруг включился телевизор, и голос непотопляемого Густава Сергеевича забубнил:
- Вообще же, я склонен думать, что всё сверхъестественное зарождается не вне, а внутри человека, возможно, он в эти периоды попадает в резонанс с определенными энергетическими, волновыми структурами...
Отец возник рядом и неловко обнял Яна одной рукой. Мать улыбнулась ртом, в котором не хватало половины зубов.
Ян вдохнул сладковатый запах разложения.
- Вы это...
Родители повернулись и вышли на лестничную площадку. Развинтился окончательно и упал замок. Губы у Яна задрожали.
- А если я хотел умереть? - закричал он. - Вы никогда ко мне... Я вам кто?
Плечи его затряслись. Он заплакал.
В Прилив
В Прилив большинство жителей Йорума предпочитало сидеть по башням.
Мало ли чем разродится небоокеан? И глазом не моргнёшь, вытащит из своих глубин какое-нибудь страшилище, всё в бородавках, и подбросит на порог. Или ещё хуже - одарит чем-нибудь и вовсе непонятным, морщи потом лоб, ломай мозги - для чего создано, по чьей прихоти, как работает?
Слава Краю, есть молельная доска, есть колокольчики желания, есть мощи Питифтора Игифора, которые, как считается, гарантированно спасают от Приливных напастей. Молись, звени, целуй - авось, пронесет.
Многие помнили, как в один из Приливов сошёл с ума И Хэ, увидев нечто настолько величественное и страшное, что отринул прежнюю жизнь и шагнул за Край. Странный, конечно, был парень, но не чужой всё-таки. Нет, не чужой.
Поэтому и сходились, что лучше ночь переждать за закрытыми створками. К утру Кэфа сменит Элию, придёт Отлив, небосферы разъединятся, и все диковины, все соблазны исчезнут как ни в чем не бывало.
Впрочем, были в городе и безумцы, которые считали Прилив для себя великим благом и каждый раз с его началом выходили в пустоши как на праздник.
Первым был Многоскладчатый Коу, который испытывал к явлению Прилива исключительно научный интерес, и вся семья, проросшая в нем, его в этом поддерживала. С другой стороны, как не поддерживать отца, если ты плоть его и кровь его и даже мысли твои в большей степени - его? Коуцентрический вопрос.
Перед Приливом Многоскладчатый располагал все свои складки на спине, превращая их в мешки для сбора диковин, а семью сдвигал к животу, передавая в управление Эйцу и Тиру две хватательных конечности. В конце концов, считал он, молодежь должна быть при деле.
Мечтой Коу было - разобраться в жизни за Краем.
То, что она есть, было известно давно. Но в чем она состоит, целуют ли там мощи Питифтора Игофора, так и оставалось непонятным. Уж больно чудные вещи и механизмы оседали в песках пустошей, артефакты шокирующие и даже пугающие.
Вторым безумцем был Кьель-Доминант, который считал Прилив временем подарков, и тащил к себе на участок всё, что мог утащить. Тем не менее, ему нельзя было отказать в определенном, пусть и извращённом, вкусе, и все диковинные экспонаты у него располагались в порядке, учитывающем цветовую и размерную гармонии. Кроме того, большую часть он завесил колокольчиками, которые вполне сносно звенели на ветру. Правда, не все соглашались, что в звоне присутствует мелодическая составляющая.
Оба, и Многоскладчатый Коу, и Кьель-Доминант, встретились на окраине, где в низкой каменной стене, отгораживающей Йорум от пустошей, имелся пролом. Однажды, в один из Приливов, туда упала загадочная железная штука.
Небоокеан уже окрасился нежными зеленоватыми разводами.
Кьель-Доминант, худой, угловатый, серебристо-чёрный, похожий на щепку, побывавшую сначала под огнём, а затем под резцом неуверенного резчика, приветствовал приятеля первым. Его конечности, пощёлкивая, разогнулись, а колоду головы расколола вертикальная улыбка.
- Мой друг, как я рад вас видеть!
Он по очереди поздоровался с семьёй.
- Кили, Шэди, Эри, Фиди, Эйц, Тир!
Только Белли Ба он не упомянул, поскольку она окуклилась. Семья раскланялась с ним, а Коу в знак уважения приподнял наголовник за жестяные поля.
- Добрый вечер, Кьель. Вы готовы?
- Всенепременно!
Кьель-Доминант поднял с земли длинный шест с крючком на конце.
- Я смотрю, вы усовершенствовали свой цеплятель, - одобрительно поцокал Коу.
- Я подсмотрел загиб на одном из экспонатов.
Кьель перелез через ограду. Коу последовал за ним. Сорванцы Эйц и Тир при этом обрушили несколько камней. Две лапы Кьеля оставляли трёхпалые следы, а четыре ноги Коу делились с миром круглыми отпечатками с рядом выемок.
Приятели выбрались к рукотворному пяточку земли перед пустошами и приготовились встречать Прилив. Какое-то время они молча смотрели на огромную песчаную равнину, изрытую ямами, сумрачную и подступающую прямо к Краю.
Небоокеан постепенно темнел, зелёные разводы превратились в тонкие жгуты, башни Йорума за оградой наоборот засветились бледным электричеством.
Коу расслабил пару ног. Кьель поставил шест вертикально, и он тут же заискрил короткими молниями на оконечнике.
- Думаю, ждать недолго, - заметил Коу.
- Я хочу выловить штуку примерно с вас размером, - поделился с ним Кьель. В темноте у него засеребрились грани и макушка. - Вы видели у меня на участке две таких группы...
- Розовую и синюю?
- Да! Вы заметили, что синей не хватает завершённости?
Коу качнулся и поскрёб себя под наголовником.
- Я, собственно, ничего не понимаю в искусстве.
- О, мало кто понимает! - заверил его Кьель. - Но дело тут не в понимании, а в чувстве прекрасного. Если творение не вызывает у вас мгновенного ощущения, что оно прекрасно, значит, оно не совершенно.
- Ну, если в этом смысле...
- Конечно! Постойте, кажется...
Кьель-Доминант напряжённо выпрямился, вглядываясь в наплывающую из глубины пустошей лёгкую дымку. Небоокеан внезапно сделался оглушающе-чёрным, оттенённый муаровым свечением Края.
- Началось? - спросил подслеповатый Коу.
- Да, - ответил Кьель.
Приятели, не сговариваясь, сделали по шагу друг к другу.
Коу был уверен, что грандиозное действо Прилива от близости Кьеля становится ещё грандиознее, словно разрастается вдвое. А Кьелю хотелось, чтобы на расстоянии конечности был кто-то, кто сможет задержать его, если он сойдёт с ума по примеру И Хэ.
- О-о-о! - в восхищении вздохнула многоскладчатая семья.
И было от чего.
Дымка улеглась, и первая, пока слабая волна Прилива вспухла над пустошами. Электрические зигзаги распороли небоокеан. Свет хлынул из-за Края сразу во все стороны, рассыпался, взорвался цветными завитками и тут же погас.
Опять стало темно. Впрочем, внимательный наблюдатель углядел бы, что песок местами запоздало отсвечивает, словно силится повторить буйство электрических красок.
- Сколько, думаете, будет волн? - спросил приятеля Коу.
- Пять, - коротко ответил Кьель.
- Хотелось бы больше, - сказал Коу. - Для меня, как исследователя, важны экстремумы. А пять - это среднестатистическая величина.
- Тогда шесть.
- Благодарю. Я тоже так думаю.
Следующая волна была гораздо сильнее и держалась дольше.
Она выбросилась из-за Края и заволокла треть небоокеана, могучая, грозная, с веретенцами огня в рассыпчатом теле. Воздух затрещал и наполнился сладостью. Глупые Эйц и Тир принялись разевать беззубые рты.
Несколько мгновений нестерпимо-яркий свет заливал мир, потом разбился на дольки и схлынул. По пустошам, теперь уже явно видимые, поплыли зеленые и жёлтые пятна, похожие на диковинные острова.
- Приготовьтесь замечать места, - в волнении прошептал Кьель.
Третья волна, вскипев, поднялась и затопила весь небоокеан.
Свет плескал и лился, перекатывая через Йорум, озаряя башни и участки. Коу жмурился и закрывал глаза семье. Кьель высоко поднял шест.
Где-то внутри волны, в потоке, словно взрывались семена, и воздух вспухал цветными узорами, красно-голубыми и светло-зелёными.
Ткань света рвалась.
- Видите? - вскрикнул Кьель.
- Где? - приподнялся Коу, поворачивая голову за движением шеста.
Далеко в пустошах огненная стрела, прочертив гудящий, пышущий светом небоокеан, воткнулась в землю. Взметнулся едва видимый на таком расстоянии песчаный султан, рассыпались быстро гаснущие искры.
- Далеко, - сказал Коу.
- Да, - согласился Кьель. - Подождём.
Недолго продержавшись, свет, бледнея и шипя, отступил за Край, небоокеан остыл до глубокой космической тьмы, и только отсветы, ползущие по пустошам, напоминали о существовании мира вокруг.
И вдруг - ах! - из этой тьмы десяток, нет, два десятка огненных дуг протянулись вниз. Далеко, близко, ещё ближе. С воем, с грохотом дуги находили свой конец в песке, заставляя вздрагивать землю, а Кьеля - переступать ногами.
Тыр-рак-рак! - прокатился звонкий скрежет.
- Кажется, с моей стороны упало семь штук, - заметил Коу.
- Я запомнил четыре, - отозвался Кьель.
Новая волна поднялась над ними, перехлестнула, и они на время забыли обо всём, впитывая бушующий небоокеан света, величие его течений и вихрей, гипнотизирующую красоту вспышек и плавно перетекающих узоров.
Кьель водил шестом, словно командуя, где густеть одному цвету и сходить другому, где свиваться молниям, а где гореть гигантским жемчужным бусинам, похожим на ожерелье из холодных звёзд.
- Ох, - выдохнул Коу, когда упала тьма, - мне искренне жалко, мой друг, что этого чуда не видят ни Фарбрасс, ни Цай-Ги.
- Не всем дано, мой друг, - отозвался Кьель.
Затем ночь расцветилась падающими огнями, и они замолчали, потому что говорить что-то в этот момент было сродни святотатству над мощами.
На этот раз огненных росчерков было, наверное, за сотню, и один из них, воя и кувыркаясь, воткнулся в песок всего в пятидесяти шагах от приятелей, превратившись в кусок странной, изломанной плиты.
- Коу! - Кьель чуть не бросился в пустошь к выброшенной Приливом штуке. - Вы видите?
- Я вижу, - спокойно сказал Коу, поводя складками. - Кажется, это часть чего-то большего. И горячая часть.
Плита, остывая, потрескивала и приобретала серый цвет.
- Как думаете, мне стоит выбежать? - спросил Кьель, подрагивая от нетерпения. - Я бы зацепил штуку и приволок её сюда. Мне не трудно будет это сделать.
- Не стоит. Ещё рано.
Коу внешне был само спокойствие, хотя, видит семья, и у него всё внутри изнывало от желания исследовать пустоши немедленно.
Пятая волна, увы, оказалась в Приливе последней. Среднестатистической.
Вскипела она вяло, словно изначально, ещё на подъёме, устав, отдельные сполохи выстрелили высоко, но тут же просели, истончились. Небоокеан не почернел, а приобрёл обычную глубину, украшенную туманностями и скоплениями звёзд.
Последние вещи из-за Края попадали без всякого огня, и только по далёким неясным звукам можно было понять, что там что-то хлопается о песок и разлетается на части.
Затем всё стихло.
- Что ж, - Коу поправил наголовник, - пора.
- Мы разойдемся или будем держаться вместе? - Кьель шагнул вперёд на своих тонких ногах и остановился.