По Машкиному совету начинаю записывать. Нашел в ящике стола тетрадь в кожаной обложке, долго думал, с чего, собственно, начать...
Зовут меня Максим. Я - добровольный тестер. Вчера мне вкололи препарат эрви-эм. Ну, вот. Что еще? Как так случилось?
Это все Машка. Она приходится мне двоюродной сестрой, то есть она - дочь брата моего отца. И на пять лет меня старше. Я - беспутный (по крайней мере, так считают в моей до хрена чего понимающей большой семье), а у Машки голова светлая, первый мед, аспирантура на кафедре биохимии за плечами. Ну она и говорит мне, в четверг еще, что лаборатории при каком-то там фармакологическом НИИ, куда она недавно устроилась, нужны тестеры и я вроде как могу поучаствовать. Я сказал - о"кей, если это безопасно. Она сказала - совершенно безопасно. И сказала - завтра подходи. И еще адрес дала. Лаборатория чуть ли не в Промзоне оказалась.
Нас там, наверное, человек двадцать с утра собралось.
Ворота, дедок сидит в будочке, за воротами корпус серый, дождями и временем побитый, точно какой-нибудь производственный.
И холодно. Я, блин, налегке, некоторые рядом тоже нет-нет да и отобьют согревающую чечетку каблуками. Ропот растет. Солнце багровое, осеннее.
Машка появляется минут через пятнадцать только, кивает мне, потом дедку, прошу, говорит, за мной, и мы гуськом в открытые на ширину одного человека ворота устремляемся за ней. Дедок провожает нас цепким взглядом. Так и кажется, что на каждой спине он мысленно рисует мишень.
Корпус длинный. Окна нижних этажей где краской замазаны, а где и вовсе фанерой забиты. Вдоль фасада стоят штабеля разнокалиберных ящиков, ржавеют кровати с панцирными сетками, брус лежит.
Частокол голых осинок чужероден, как аквариум на Луне.
Мы шаркаем по разбитому асфальту в самый конец здания, к неприметной, обитой жестью дверце. Машка нажимает кнопку звонка, за дверью звонко щелкает, наружу вырывается ртутный свет.
Заходите, говорит Машка.
Внутри коридор, обшарпанный, стены - зеленые, на полу линолеум, жуть. По обе стороны - двери. За ними - тишина. Коридор извивается, Машка ведет нас, путая как Сусанин какой-нибудь. Поворот направо, поворот налево. Останавливается она у непрезентабельных створок с мутным стеклом поверху и надписью "Зал для совещаний".
Входим.
По залу ровными рядами расставлены раскладные стулья, на возвышении стоит длинный стол, покрытый зеленой скатертью. Над столом вздымается толстый мужик в белом халате, мордатый, небритый, и смотрит на нас как Каа на охоте на бандерлогов, недобро как-то.
Ближе, еще ближе, бандерлоги...
Знакомьтесь, говорит Машка, это Александр Владимирович, он вам все расскажет.
Мордатый кивает и предлагает садиться.
Забираясь на стул, я думаю, что сейчас меня (и всех нас) будут пугать. И не обманываюсь.
Александр Владимирович в этом деле большой дока.
Все подпишут отказ от претензий, объявляет он. Если вы умрете, ослепнете, покроетесь язвами, сойдете с ума, мы хотим быть ни при чем. Понятно?
Всем понятно. Шестеро поднимаются и уходят. Машка провожает их. Какое-то время я в шутку жду в коридоре пистолетных выстрелов. А что? От нас, типа, только так... Сидение напрягает.
Прекрасно, продолжает через паузу Александр Владимирович, слабаки, надеюсь, отпали.
Из внутреннего кармана халата он достает шприц, наполненный мутной жидкостью. Срывает колпачек с иглы. Вверх брызгает тонкая струйка.
Это препарат эрви-эм, говорит он. Эм - значит, модификация. Срок действия препарата - два дня. То есть, суббота и воскресенье. В понедельник утром вы обязаны появиться здесь снова.
Мы все киваем. Обязаны так обязаны.
Машка возвращается с листами бумаги и идет, раздавая их, по рядам. Получаю свою бумажку и я.
Добровольное согласие. "Я, такой-то такой-то, даю добровольное информированное согласие на участие в испытании препарата (прочерк), разработанного ГУЗ НИИ Фармакологии (лаборатория Плясса) и т.д. С возможными побочными эффектами ознакомлен".
Дата. И место для подписи.
Прижатые скрепкой второй и третий листки содержат типовой трудовой договор с выплатой вознаграждения в размере пятнадцати тысяч рублей (пять тысяч перед началом испытаний и десять - по окончании). Внизу, в левом углу, уже стоят печати НИИ.
Шариковая ручка дрожит в пальцах.
Думается: а ну как действительно - язвы. Я оглядываюсь. Кто-то нерешительно теребит бумагу, кто-то морщит лоб, читая, кто-то, как и я, смотрит по сторонам в поисках поддержки.
Боже ж ты мой!
Это, наблюдая за нами, хлопает шприцем о стол Александр Владимирович. Да безопасно это. Бе-зо-пас-но! - произносит он по складам.
Просто добровольное согласие обязательно.
Эрви вообще расшифровывается как расширенное восприятие. Не страшно же. По первым буквам. Эр. Вэ. Максимум, что может быть, головокружение и легкая тошнота.
Препарат воздействует на серотониновые рецепторы и сам он, по формуле, имеет схожесть с серотонином. В идеале - в идеале! - у вас должны улучшится слух, зрение и мозговая активность, которой сейчас как раз не наблюдается...
Не знаю, кто как, а я этими словами проникаюсь. Еще раз пробегаю глазами короткий текст. Я, такой-то такой-то...
Я, Максим Андреевич Шеев, даю...
Я, Максим Андреевич Шеев, паспорт номер такой-то, выдан там-то, с другой стороны, заключили настоящий договор...
Писать на коленке неудобно. Вот же "совок", думаю я. Изгаляйся как хочешь. Подписываясь, я умудряюсь дважды проколоть листки.
Желающие могут подойти и писать на столе, объявляет, словно услышав мои мысли, Александр Владимирович. Только по очереди и с паспортами.
А потом? - спрашивает кто-то.
А потом с Марией Сергеевной, Александр Владимирович указывает рукой на дверь, по схеме: укол - деньги - до свидания.
Затем мы строимся и опять гуськом - Машка, получается, просто матушка Гусыня какая-то - идем колоться.
Я потихоньку нас пересчитываю - тринадцать человек, чертова дюжина. Как любит говорить мой отец, симптоматично. Хотя чего симпотоматично? Мы же не сатанисты какие-нибудь. Так, тестеры всего лишь.
Помещение, в которое мы через загибы коридора в конце концов попадаем, тянется, кажется, извилистой кишкой сквозь весь корпус. Реально, длинное. Длиннющее. Всюду какие-то отгородки, ширмочки, стеночки полупрозрачные. Вокруг все жужжит, пищит, плюется бумажными лентами. Энцефалограммами, что ли. Рябят мониторы. Качаются шланги. Люди в медицинских халатах снуют. Сосредоточенные, все в себе.
Правую руку готовим, говорит Машка.
Она оставляет нас с закатанными рукавами у остекленных шкафов и идет за них шептаться с каким-то растрепанным типом, который шептаться не умеет и все время вскрикивает: "Бардак! Какого черта! Я их что, рожу?!"
Входим за шкафы мы по одному. Там обнаруживается уютный закуток, стол, кушетка, а кроме типа-крикуна еще и медсестра.
Пальцы у нее ласковые и холодные.
Она просит меня насколько раз сжать и разжать кулак, проявляя вену. Страшновато, черт!
Эрви-эм в прозрачном аптечном пузырьке с резиновой пробкой кажется густым раствором клейстера.
Я вздрагиваю.
Это совершенно безопасно, успокаивает меня медсестра. Она уже третий человек, который убеждает меня в этом.
Игла входит в вену. Я сдерживаю дыхание.
После мы все идем в бухгалтерию, где отдаем первые экземпляры договоров и получаем, расписавшись в ведомости, каждый по хрустящей, новенькой пятитысячной купюре.
У ворот на выходе Машка просит нас всех ее послушать.
Действие препарата - два дня, повторяет она. С вечера пятницы, с утра субботы до утра понедельника. Передвижения желательно ограничить. Алкоголь не пить.
А секс? - спрашивает кто-то.
Не злоупотребляя - пожалуйста, улыбается Машка. Но тут же серьезнеет. Все изменения с вами фиксируйте. Что видите, что слышите, что осязаете. Лучше даже записывайте. Галлюцинации вряд ли возможны, но изменение цветовой гаммы, спектра - вполне. В понедельник будет небольшое тестирование на результат.
Дедок в будке включает механизм, ворота открываются сантиметров на шестьдесят, и мы, как патроны из "рожка", по одному выщелкиваемся на свободу.
Расходимся, даже не пожелав друг другу удачи.
В общем, сейчас вечер пятницы. Сделана первая запись. Отправляюсь спать. Пока ничего необычного за собой не замечаю. Видимо, все начнется завтра.
Да, на тысячу из пяти накупил полуфабрикатов, соков, винограда - испытывать препарат буду в неподвижности и комфорте. Отзвонился родителям.
Запись вторая.
Десять часов утра. Решил делать двухчасовую отсечку событий. Если понадобится, буду записывать чаще. Но пока - два часа.
Встал в восемь. Может быть, без пяти. В бодром состоянии. Чувствовал даже некий подъем. Хрен знает, чем это было обусловлено. Вряд ли препаратом.
Постель заправлять не стал - все равно валяться. На кухне выпил сока.
Первое изменение обнаружил стоя в ванной под душем. Показалось, будто кафель потемнел, дал оттенок в синеву.
Длилось секунды три. Потом моргнул - кафель опять белый. Вообще, интересно. Как-то очень мягко я реагирую. Такие чудеса...
Перелезая через бортик ванны, чуть не грохнулся. Повело. Думаю, как раз переключение зрения повлияло.
Долго испытывал слух. Не смог вспомнить, слышал я шум в водопроводных трубах до укола или нет. Считать за изменения пока не буду.
Жалею, что ни с кем из нашей дюжины не завел знакомство. Так бы обменялись телефонами, условились звонить. Про кафель вот перетерли бы.
Задумался, что вообще означает "расширенное восприятие". Кроме какой-нибудь гиперчувствительности ничего на ум не идет. Ничего ведь не сказали. То есть, конечно, намекнули, слух, зрение, но конкретно, наверное, и сами не знают.
Лаборатория, блин. Плясса, блин. Кто такой Плясс?
Где-то до девяти маялся. Ощущение было - что-то вот-вот произойдет. Лежал, даже телевизор не включал.
Мысли в голову лезли - просто мрак. Фантастическая каша из когда-то читанного варилась. Типа, мутирую, стану суперменом. Кожа - броня. Глаза - рентген. Еще бы супероружие какое-нибудь...
Губа сама раскаталась: мир спасу, Ленку, в Москву уехавшую, обратно завоюю. Потом буду ходить чутким дозором, Родину от врагов охранять.
Кто к нам с мечом...
Не, все-таки на голодный желудок это не делается. Встал. Пошел жарить яичницу. Выцепил из упаковки ломтик бекона, из лотка - три яйца.
Включил плиту, брякнул сковороду на конфорку, капнул масла.
Пока хлеб резал, с чего-то истек слюной. Обильное такое слюноотделение. Правда, опять же сомневаюсь... В общем, фиг с ним.
Уложил бекон, стал бить яйца.
Ага, белок как-то в зелень ушел. Еще одно проявление. Второе после кафеля. Достаточно мерзко выглядит, надо сказать.
Или это...
Ой, блин, это же яйцо подпорченное!
Хохотал до икоты. Не, так можно многое списать на расширенное восприятие.
Бекон, конечно, было жалко, но пришлось выбросить - гадость по нему уже растеклась и прихватилась. К дальнейшей жарке испытал отвращение.
В результате смастрячил бутерброды. Больше ничего замечательного не произошло. Жду.
Запись третья.
Началось. Сейчас двенадцать, обострение слуха зафиксировал в десять сорок три. Слышимость нарастала лавинообразно. Как ком, летящий с горы.
Сначала просто растерялся.
Какофония. Дурацкая какофония. Вычленить что-либо невозможно. А вот чокнуться - запросто.
Словно стоишь в оркестровой яме, а музыканты вокруг настраивают инструменты - скрипки, трубы, басы, барабаны. Все разом. Одновременно. И переговариваются еще. А рядом сваезабивная "баба" работает - бум! бум! бум! А по крыше град колотит. И кто-то надрывно кричит: "Ты! Да что ты знаешь вообще! Я с утра до ночи!..."
За это "Ты!" и ухватился.
Сфокусировался на нем, головой как локатором покрутил, выявляя, откуда крик идет. Оказалось, соседей через стенку слева слышу.
Ссорятся. А вроде тихие-тихие...
Парень, наверное, почти мой ровесник. Рыжеватый такой. В светлой куртке ходит. Девчонку не помню совсем.
Война не война, но парень психовал серьезно, в голосе проскальзывали высокие, истерические нотки. Девчонка не отставала.
"И что, я должен сам себе готовить!? А ты будешь на жопе ровно сидеть?"
"А я не сижу! Я учусь! Урод!"
Подумалось, для уверенности надо бы заявиться к ним и показать записи - говорили такое или нет? Все правильно?
Затем зашумел слив воды. Но не у них. Похоже, этажом ниже. Как-то слух переключился. Вообще принципы управления способностью - темный лес. Кто бы просветил.
Перепробовал мысленные команды, прижимал ладони к ушам, ковырял мизинцем. Единстивенное, чего добился - все, что слышится, стало идти как бы фоном, приглушенно, как помехи в эфире. Правда, все равно бесит! Не представляю, как засну вечером.
Со зрением пока норма. Хотя краем глаза постоянно какое-то сверкание ловится. Словно радужная пленка от мыльного пузыря за спиной дрожит.
Надо бы разобраться.
Запись четвертая.
Четырнадцать. Еле пишу. Перед глазами все скачет. Сейчас...
Четырнадцать часов восемнадцать минут. Стало полегче. Стошнило бутербродами. Голова кружится, но уже не так сильно. В ушах - шуршание и писки, словно включился подвал с крысами. Ничего приятного.
Пробовал смотреть телевизор. Изображение дробится на пятна, на мешанину красок, решительно невозможно что-то разобрать. То же с чтением - буквы слипаются в отвратительную кучу малу, в клубок, из которого торчат хвостики предложений.
Пишу наудачу, надеюсь, что потом смогу что-нибудь разобрать.
Чтобы увидеть радужную пленку, уже не надо косить куда-то за плечо. Она мерцает всюду. Даже за закрытыми веками чудятся ее проблески. Интересный эффект.
Могу сказать, что расширенное восприятие пока совершенно некомфрортно. Скорее, мучение, чем приз или там апгрейд.
Выбрался на кухню, сделал себе салат из огурцов. Смог съесть только две ложки. Чуть не стошнило снова. Отпиваюсь чаем.
Шестнадцать часов пятнадцать минут. Сморило. Проспал около часа. После сна чувствую себя лучше. Главное - слышимость пришла в норму. То есть, я ее сам в эту норму привел. Наитие или что там - не знаю. Мучался-мучался, а когда уже совсем задолбало, представил себе шкалу громкости и мысленно стрелочку к делению "тишина" двинул.
И сработало!
Сижу и охреневаю в полной звукоизоляции. Как в открытом космосе. Потом подрегулировал, вообразил градуировку, надписал "обычный звук", "выборочно", "свободный поиск", "на полную катушку".
Интересно, из наших кто-нибудь догадался? Что-то я в сомнениях.
Теперь по желанию могу ловить радиоволны. А могу - разговор автомобилистов на углу через дорогу. И много еще чего. Нет, взрывать и расстреливать - это я погорячился. Видимо, все-таки должна пройти адаптация.
Что еще? Кружку тут свою неожиданно поймал.
На краю стояла. Я как раз к огурцам недоеденным решил картошки настругать. Потянулся за ножом, чувствую, задел что-то. Еще успел заметить, как валится моя кружка, мелькнув зеленым боком, со стола вниз.
Даже зажмурился. Трах, думаю, и дзынь. А потом разожмурился удивленно. Где трах? Где дзынь? Нету. Смотрю - болтается родная кружка на ручке на большом пальце ноги. Целая. Честно, сам не понял, как так получилось.
Это же просто ух! Самостоятельно действующая нога...
Запись шестая.
Шесть вечера. Все предметы в квартире приобрели радужно-мыльное свечение. Испытываю смутное беспокойство. Несколько раз замечал, что то одно, то другое из-за этого свечения теряется из виду. Последним было кресло, совершенно слившееся со стеной.
Помогает надавливание на глазные яблоки - на какое-то время все становится обычным, рельефно-цветным, но ненадолго. Способ со шкалой не прошел, необходимо что-то иное.
Насколько понимаю, это тепловые отпечатки. И я их вижу.
Все, что трогаю руками, на какое-то время также окрашивается в оранжево-красные тона. Гаснет постепенно, когда быстро, когда медленно.
Некоторые вещи при приближении начинают светиться сами. Проверено на зеркале, брюках, паспорте, дневнике вот. Дневник очень ярок.
Одна досада - начинают болеть глаза.
Обнаружил на телефоне четыре непринятых звонка. Два от ребят с курса, один от Ленки, похвастаться, видимо, хочет, как у нее в Москве все хорошо, и один от Машки.
Странно, мелодии вызова не слышал.
А Машка, что, желает убедиться, что эксперимент проходит штатно? Ну так пусть потерпит.
Стена между телевизором и шкафом заметно рябит. Уже долго так рябит. Есть что-то гипнотическое. Водил рукой - ничего, стена как стена, обои кремовые.
Может, галлюцинирую наяву?
Заявлюсь в понедельник - и с подтяжками подружился, и на отдых с индейцами выезжал, и ветерком на закате листики шевелил.
Три ха-ха.
Запись седьмая.
За окном - преддождевая хмурость, чуть покрапывает. Свет я выключил, квартира тонет в сумерках. Если не ошибаюсь, сейчас где-то около девяти.
Пишу лежа на кровати.
Дневник, словно лампочка, освещает сам себя.
Вещи продолжают теряться. Мелкие уже и нажимом на глаза не найти. Носки, трусы, полотенце в ванной, ложки и вилки, газеты - все исчезло. Я точно знал, что носки лежат на сушилке, но даже проводя по ней пальцами, не нащупал и ничего не ухватил.
Это пугает.
Может быть, то, что я сейчас не вижу, и не существует на самом деле? Отвалился пласт фальшивой реальности?
Бр-р-р! Так можно далеко зайти... То есть, достаточно предположить, что носки с трусами - это первое, но отнюдь не последнее... Нет-нет, лучше не продолжать.
Рябь между шкафом и телевизором расползается в стороны.
Дико, наверное, но комната начинает казаться мне чужой. Киснет, оплывает мебель. Подергивается потолок. Мерцание сводит с ума. Не узнаю.
Кто-то смотрит на меня. Ниоткуда. Отовсюду. Внимательно. Тяжело. Недобро.
Кто?
Запись восьмая.
Свечусь. Слабый розоватый свет по контуру тела - это я. Чуть интенсивней свет в паху, в животе, груди. Наверное, еще и над бровями.
Как там, чакры, что ли?
За окном - дождь. Звякает жестяной карниз. В комнате сгустилась чернота. Сквозь нее пробивается ненавистное уже мерцание.
Исчезли часы. Висели над дверным проемом, круглые, с фосфорическими стрелками - и исчезли. Телефон тоже куда-то запропастился. Поэтому пусть будет пол-одиннацатого.
Страшновато мне, честно говоря.
Поскорей бы кончилось все. Не нужно мне такого восприятия. Согласен на привычное, суженное. Всего-то день продержаться...
Завтра с утра решил выбраться в город. В кафе. В торговый центр. Просто на улицу. К людям. Почему-то кажется, на людях все будет не так.
Если что, вызовут "психиатричку".
Телевизор показывает какую-то муть. "Ты будешь любить меня?". "Всегда-всегда". "Тогда не умирай".
Бред-бред-бред. Засну ли?
Запись девятая.
Я попался! Сволочи! Что же это? Нет! Двери наружу нет! Как вам это нравится? Уроды! Что же мне...
Запись десятая.
Все. Приступ паники и отчаяния прошел. Пишу. Пальцы дрожат. Скорее всего - утро. Точнее...
Точнее не скажу. Утро - и все. Двери нет. Окна нет.
Какое-то время назад проснулся от холода. Подумал, одеяло сбил на пол. Со мной бывает. Пошарил рукой - нету. Свесился к полу - нету. Вместо паркета - серая земля, жирная, как сажа.
Вот так. Обмер. Чуть не сдох. Мысль возникла только одна - бежать. Срочно! Хоть голышом! Бежать без оглядки! Это уже всерьез!
Только вот куда?
Выскочил в коридор. Босиком. Земля и здесь. На вешалке - ни куртки, ни плаща. Самой вешалки -смутное подобие.
Что же это за долбаный препарат?
Ладно, подумал, соседи и в трусах примут. Трусы-то вот, не растворились еще. Схватился за ручку. Нет, не так. Попытался схватиться.
А там - пустота.
Плотная, серая, подрагивающая пустота. Гладкая. И никакой двери.
Ма-аленький укольчик! Безопасный! Ну совершенно!
Я обезумел. Бум кулаком, бум! В понедельник? Нет, я сейчас до вас доберусь! Разворочу тут все нахрен и доберусь! Маша, Александр Владимирович - готовьтесь!
Бум!
Эх, чем бы потяжелее в эту обманную пустоту. На кухне - ни стола, ни стульев. Телом? Телом! Черт! Где-то был ключ разводной. Исчез. Выключатели не работают - электричества нет.
Я носился по квартире, распространяя тревожное темно-красное свечение. Ничего. Ничего такого таранного.
Потом обнаружил, что и вместо окон та же серая пустота.
Замуровали.
Запись одиннадцатая.
Наверное, уже где-то ближе к полудню. Не знаю. От стен сочится серый свет. Переливается, меняет тона. Пробовал кричать. Долго бродил по квартире в полной прострации. Смотрел, как исчезает немногое оставшееся. Словно проваливается куда-то. Холодильник. Мойка. Телевизор.
Может, действительно, ничего этого и нет на самом деле? Какой тебе эрви-эм, Максим, красный или синий?
Потолок медленно накрывают тени. Кажется, что надо мной проплывают гигантские облака. Нелепо. Над квартирой еще двенадцать этажей. Или это тоже иллюзия?
Все мое богатство теперь - тетрадь и ручка. Наверное, это выверт судьбы. И я в свой черед растворюсь, а они так и будут лежать, хранить мои слова, меня...
Совершенно не хочется есть.
Холодно. Периодически бьет озноб. Кровать оплыла в какое-то овальное, жесткое ложе. Лежать на нем удобно только свернувшись калачиком.
Я, Максим Андреевич Шеев, с одной стороны, и поза эмбриона, с другой...
От ряби вокруг тошнит. Слух разладился. Сколько мысленно не выворачивал громкость, вокруг тишина.
Все-таки я сошел с ума или нет?
Запись двенадцатая.
Времени нет. Оно течет куда-то мимо меня.
Протаяла часть стены, там, где раньше был шкаф, где рябило с самого начала. Видна уходящая в дымку плоскость - все та же серая, жирная земля. Кое-где из нее торчат валуны, растут какие-то палки с крючками на конце.
Уныло. Пусто.
Кто бы ответил мне, что это, зачем это, почему. Решил упрямо ждать понедельника. Мечтаю о недопитом соке.
Эх, надо было Ленке позвонить, может, помирились бы. А то все Москва, Москва, вот и лети, да-
вай, улепетывай в свою Москву, вот и полечу, вот и лети, дурак, дура...
Так и простились.
Я-то точно был дурак. Поздно понял. А те, из соседней квартиры, тоже ссорятся. Надо бы им сказать, что любовь...
Вот кончится все, обязательно скажу.
Представляю, как я еще посмеюсь над этими записями, над этими страхами, над всей этой чертовщиной.
Запись тринадцатая.
Ломит тело. То ли от стылости, то ли от неудобной позы. Сколько сейчас - не имею понятия. Вечер. Хочется верить, что вечер.
Серый мир вокруг тосклив. Редкие палки, редкие валуны, облака в высоком мутном небе. Мутном как эрви-эм. Все привычное, понятное исчезло, испарилось, схлопнулось в ничто. Ни стен, ни дома, ни людей.
Сижу не сходя с места. Один. Свечусь.
Заметил, что облака текут, странно перемешиваясь. Словно два разнонаправленных потока. Округлые темные и чуть светлее.
У горизонта наблюдал какое-то мельтешение.
Стал думать, что вообще вижу - отражение собственного "я", игру подсознания или все-таки реальность?
Вдалеке что-то вспыхивает. Колеблюсь - пойти или нет. Земля сохнет между пальцами.
Запись четырнадцатая.
Сделал пять шагов в сторону последней вспышки. Прикинул умозрительно, что стену уже собой пронзил, сейчас нахожусь или у соседей в квартире, как Жорж Милославский, или вообще снаружи дома.
Земля подпружинивает. Облака летят. Они на самом деле гигантские. Снизу смотришь - словно киты плывут в толще океана. Только вода - взвесь.
Сделал еще три шага.
Опять появилось ощущение чужого взгляда. Подумалось, что там, в небе - глаза, а не облака. И изредка то один глаз, то другой обращает на меня внимание: ага, ползет букашка, отсвечивает.
Добрался до пучка палок. Они тонкие, похожи на бамбуковые. Выдрал себе одну. Крючок на конце маленький, но острый. Как оружие, конечно, ничего не стоит, но стало поспокойнее.
Пить хочу зверски. Нигде ни колодцев, ни ручьев.
Вернулся к своей превратившейся в валун с выемкой кровати.
Здесь, похоже, не темнеет. Или еще рано?
Запись пятнадцатая.
Видел шар. Он пролетел метрах в тридцати от меня. Шар серо-стальной, размером с мою голову. Показалось, что он чуть притормозил, прежде чем рвануть от меня куда-то влево и вверх. Кричал ему: "Спасите! Меня зовут Максим Шеев. Я попал сюда случайно!"
Что возьмешь с идиота?
Хохотал потом, пока смех не начал драть горло. Надо же до чего дошел, с шарами разговариваю! Но это, конечно, еще не последняя стадия. Вот когда шары станут отвечать...
Губы потрескались, слюны уже нет совсем. Сглатывать больно.
Разломал палку. Слизал выступивший сок. Жуткая горечь. Ничем и не перебить теперь. Сходил, добыл новую палку. Хоть бы листочки были какие...
В понедельник куплю себе минералки, холодненькой, налью в большой стакан и буду смаковать ее по глотку. Так медленно-медленно...
Нет, возьму сока, литров пять-шесть, и через трубочку - один пакет закончится, еще два литра вскрою - и сосать, сосать... А потом еще два литра...
Запись шестнадцатая.
Шар появился снова. Держался на расстоянии. Махнул ему рукой. Больше ничего не произошло.
Запись семнадцатая.
Клонит в сон. Неужели уже вечер? Свет кажется таким же мутно-серым, как и час назад.
Шары вдруг заявились вшестером.
Сначала явно опасались подлетать. Потом один осмелел, ткнулся в ладонь. Бок у него оказался мягкий и колкий одновременно. Словно резиновый с шипчиками.
Что-то я ему прохрипел. Не помню уже сейчас. Воды, наверное, попросил. Он отпрянул и ткнулся снова. Ничего не понял, дурашка.
Остальные, чуть помедлив, тоже включились в игру. Налетали, стукались в грудь, плечи, ноги. Безмозглые. Невдомек им, что я умираю.