(писалось для конкурса "Дары волхвов", но, думаю, мимо по концовке)
Небо было темно-синее, с переливом, как ткани шинамейских купцов.
Прошлой осенью когда приезжали, много всякого на прилавки выкладывали. И кожи верблюжьи, и бусы из прозрачных камней, и тонкие, изогнутые, с чеканкой по клинку мечи, которыми разве что поленья лучить. Никто тех мечей не понял: цена заоблачная, где три, где пять марок, а проку - едва на пфальцер.
Тилле шевельнулся.
- Ага!
Выскочив из-за стога, Брун упала на него. Горячая, хохочущая, нагая. Защипала, полезла темными губами, жадным ртом к груди, к плечам, к горлу. А рукой - к животу и ниже.
Ах! Не выдержал Тилле, опрокинул Брун, засыпал травой, сам окунулся в ее запах, сам налег, фыркая и бодая выставленные в смехе ладони, нашел глазами глаза.
- Сдавайся.
- Ах, Тилле!
Тепло. Ветерок легкий. Темнота пока не спешит, поглядывает издалека, как любят друг друга люди. Не впервой, а любопытно.
Мейстер Хубер тем временем зажег фонарь на мельнице. За скошенным лугом, за строчкой наезженной дороги зажелтели окнами дома.
Брун прижалась к любимому.
- Ты все же пойдешь, Тилле?
- Нельзя по другому, светлячок, - Тилле поцеловал светлые волосы Брун. - Мы живем под рукой кронина. По его воле живем. Раз ему нужны люди, куда я денусь?
- Как будто у него лесов мало!
- Это ничей лес. А люди гренцеля Штиттена на опушке домов понастроили. Получается, как бы гренцеля лес.
- Ну и отдал бы ему!
Тилле хмыкнул.
- И кто тогда кронина уважать будет? А так мы силу покажем, и Штиттен отступится. Его земли все же дальше.
Брун неожиданно приподнялась.
- Тебя убьют!
- Вот так вот сразу? - улыбнулся Тилле, пытаясь привлечь девушку к себе, но Брун упрямо мотнула головой.
- Да! Но я буду тебе защитой!
- Это как, светлячок?
- Я же немного ведьма, - сказала Брун.
- Тут каждая вторая ведьма или ворожея.
- Нет, я настоящая, я знаю, как.
- И как? - спросил Тилле.
- Лежи, - лицо Брун приблизилось, серьезное, белое, с закушенной губой. - Закрой глаза.
Тилле сомкнул веки.
- И что...
- Ш-ш-ш, - оборвала его Брун.
В тишине звякнул далекий колоколец.
Тилле почувствовал, как влажный язык Брун касается его щек, век, переносицы, почувствовал холодок, скользнувший от паха к груди.
Тонкие пальцы протанцевали от виска к виску, заплели невидимый узор на коже.
- Лежи.
Темнота, вздохнув, упала ночным пологом, пряча влюбленных от посторонних глаз. Ладно-ладно, с понятием, ваше дело.
- Это хто здеся?
Старик Перцмюллер повыше поднял лампу.
- Никто, - Тилле ловко опрокинул на Брун часть стога, и ту засыпало всю, кроме правой голени. Он накрыл ее снятой рубашкой.
- Как никто? - удивился Перцмюллер.
- Тилле Флехтфехель.
Старик крякнул.
- А говоришь - никто!
- Кто вы? Вы никто! - рявкнул мейстер Грольт. - И ваша задача - постараться не опозорить кронина своей трусостью!
Он, хромая, прошел вдоль неровного строя вчерашних крестьян. Плотный, небритый, звенящий кольчугой. Злой.
Тилле стоял четвертым. Ему выдали тяжелую куртку из дубленой кожи, меч за шесть пфальцеров из самого худого железа и маленький деревянный щит.
Неделю они ждали, когда наберется достаточное количество народу, затем три дня тащились к тому самому лесу.
Встали на взгорке у поля поблизости. Для кронина расставили шесты и натянули шатер, а их, деревенщину косорукую, построили и поручили ветерану-мечнику.
Слева от Тилле стоял рослый парень с унылым лицом, вооруженный ржавой секирой, а справа таращился на опушку крепкий, лет сорока мужчина в кожаном нагруднике с нашитыми металлическими бляхами.
- Сражаться вы не умеете! Да! - мейстер Грольд, хромая, придерживал меч у бедра. - Но это не важно. Важно испугать врага. Кто сам боится, пусть кричит. Врагу тоже страшно. Дрогнут они - ваша победа.
Он остановился. Глаза его выкатились из орбит, а шея покраснела и набухла жилами.
- Это война! - заорал мейстер Грольд. - Здесь вас могут убить, если вы не убьете первыми! Бей врага, грызи врага! За свою жизнь грызи! Во славу кронина! Ясно, дурни?
- Да-а-а! - прокатилось из одного конца строя в другой.
Тилле обнаружил вдруг, что руки у него трясутся, губы пересохли, а мочевой пузырь готов взорваться.
Со стороны шатра дунули в рог.
Солнце брызнуло в облачную прореху, и поле перед ними сделалось цветным и ярким, сине-зеленым, с вкраплениями желтых соцветий люцерны. Кроткий ветерок дохнул в лицо Тилле густым, приторным, медвяным ароматом.
- А-а-а! - кричал Тилле, высоко над головой подняв меч.
Поле качалось то вправо, то влево. А навстречу им, отделяясь от темени леса, бежали такие же орущие люди, и оружие посверкивало в их руках.
Несколько стрел пролетели над головой Тилле. Он закричал еще громче, ловя глазом сбоку фигуру темного всадника.
- А-а-а! За кронина-а!
Вырвавшись на полшага вперед, тяжело бухал башмаками сосед в нагруднике с бляшками.
Бум-м! Бам-м! Кто-то упал и поднялся. Свистнула, ушла в траву позади стрела. Ветер рвал крики и, играясь, подкидывал вверх.
- А-а-а!
Схлестнулись!
Пять дюжин с их стороны, почти шесть - с той.
- За гренцеля!
- За кронина!
- За наш ле-ес!
Строй на строй, тело в тело.
На Тилле выскочил невысокий, в просторной рубахе парень. Щит побольше, а меч словно из одной кузни - тоже плохой и неровный.
Ж-жах! Железо нашло друг друга.
- А-а-а!
Замах. Удар! Бум-м! - ответил щит. Бум-м! - повторил щит Тилле, принимая на себя удар противника. Парень оскалился, смахнул потные волосы.
- Н-на!
Бум-м! Бум-м!
Они затанцевали на пятачке поля, вытаптывая под собой весь лишний цвет. Страх у Тилле ушел в пятки, затем поднялся к сердцу и укусил его.
- А-а-а!
Тилле замолотил мечом по выставленному щиту. Полетели щепки и искры от грубой оковки. И раз, и раз - пока рука не налилась тяжестью.
Р-раз!
Вражеский щит потерял крупный осколок. Ага! Но теперь уже уставшему Тилле пришлось отбивать чужие атаки. С каждым ударом все сильнее гудело предплечье, поддаваясь злой силе бьющего.
А вокруг скакали, валились, брызгали кровью, кричали и стонали те, кто был за кронина, и те, кто был за гренцеля.
Бам-м!
Очередной удар заставил Тилле качнуться влево. Его правая рука с низко опущенным мечом оказалась открытой. Он увидел огоньки радости в глазах врага, увидел, как жадное, с заметной зазубриной лезвие, отскочив от его щита, летит к незащищенному плечу, он почти увидел, как падает перерубленная конечность.
Шир-рх!
Меч врага прошел сквозь руку Тилле, словно она была призрачной, а вот его меч, довернутый кистью, нашел беззащитный живот.
Глаза его быстро затуманились, и он отвалился вбок, зажимая проделанную дрянным Тиллевым железом рану.
Вокруг звенело и искрило. Кто-то полз, кто-то бежал, кто-то выл, задрав голову к небу.
Тилле потоптался, рассматривая руку - настоящая, целая, вот же. На острие меча запекалась кровь.
Кто-то пнул его в бедро.
- Чего стоим? Вперед, косорукий, вперед!
Мейстер Грольд шагнул к лежащему раненому и добил того коротким уколом меча. Обернулся на стоящего Тилле:
- Ну же, косорукий!
Враги бежали. Бежали обратно к лесу, словно надеясь на его защиту. Поредевший строй нападающих подгонял их криками.
Тилле по дуге обогнул мейстера Грольда. Мейстер Грольд деловито колол раненых, возможно, и своих, и чужих, не разбираясь.
- А-а-а! За кронина-а!
Высокие сосны тянулись в яркое небо. Стволы их отливали золотом. Фигурки отступающих стремились к ним из последних сил. Часть, правда, забирала правее, к обнесенным частоколом избам.
Тилле почувствовал азарт погони и неизбежность победы. Люцерна летела из-под ног. Скоро, скоро, звенело в голове, этот лес будет наш.
А я жив, жив!
Он проскочил прозрачный подлесок, не сразу сообразив, что ни впереди, ни по бокам почему-то никого не слышно.
Ни звука.
Только кроны шелестели и поскрипывали в вышине. А люди, их голоса словно растворились, и свои, и чужие.
И вдруг:
- А-а-а! Засада-а!
Мимо Тилле пробежал знакомый парень с секирой. Затем высокий усач с обломком меча. И звуки проснулись, толкаясь, полезли в уши: звон, топот, лязг.
Десяток, два десятка черных фигур, отделившись от сосен, поплыли навстречу Тилле. Плащи, сталь доспехов, маски - все черное.
- Шварцпаппены! - взвился истошный крик.
Тилле застыл в ужасе.
Шварцпаппенами пугали не то что детей, взрослые истово крестились при упоминании не знающих жалости наемников.
Значит, гренцель заключил с ними сделку, сверкнула мысль.
Тилле и побежал бы обратно в поле, да совершенно забыл, что у него есть ноги. Так он и стоял, пока рослый шварцпаппен неторопливо не подошел к нему и не вскинул тяжелый двуручный меч. В прорезях гладкой маски сверкнули холодные глаза.
- Не надо, - произнес Тилле.
Наемник издал глухой смешок.
Меч с гудением описал полукруг и снес Тилле голову.
Тилле упал. Шварцпаппен, не оглядываясь, прошествовал дальше, мимоходом очистив лезвие о сосновый ствол.
К вечеру Тилле встал.
Голова странным образом была на месте. Он подумал было, что ему приморочились и шварцпаппен, и собственная смерть, но сосны покачивались, а другие мертвые лежали под ними. Бледные, безмолвные.
Недалеко, переговариваясь, прошли двое. Они считали трупы, забирая с них самое ценное.
Осторожно выбравшись в поле, Тилле побежал к далекому шатру, но он оказался покинут. Скоро ему посчастливилось догнать телегу с ранеными, и он узнал, что кронин уступил гренцелю Штиттену лес на вечные времена, что людей в живых осталось не больше двух дюжин, и каждому причитается по пол-марки.
Узнал он и о том, что мейстер Грольд убил одного шварцпаппена прежде, чем на мечи насадили его самого.
Четыре дня Тилле добирался до родных мест.
На полученные пол-марки он купил новые штаны, сладостей и темно-синей ткани для Брун. Но у мельницы вместо девушки его встретил почему-то старик Перцмюллер.
- Тилле!
Старик обнял его и заплакал.
В животе у Тилле похолодело. Он с трудом выдохнул:
- Где Брун?
- Вчера... вчера похоронили.
- Что?
Ткань и сладости упали в грязь.
- Четыре дня назад случилось, - вздрагивая, отстранился и заговорил Перцмюллер. - Шла она к дому, а во дворе вдруг остановилась. Стоит как неживая. А потом - кровь, крик, и правая ее рученька... правая ее... будто мечом...
- Бабы, конечно, набежали, те, что поумнее, обрубок поясками да тряпками перетянули, глупые - сразу догадки принялись строить...
- Будто мечом... - повторил Тилле словно про себя.
- Им лишь бы языками молоть, глупым-то. Одна, мол, ведьмовство это, надо искать, кто на такое способен. А Брун, бледная, в лице ни кровинки, огляделась, будто по новому что-то увидела, и говорит ясным шепотом. "Не надо, - говорит, - искать. Я сама это приняла... Я его защищаю". Только не успела сказать, кого, - вздохнул Перцмюллер. - Шея кровью брызнула, а головы уже и нет, скатилась, будто отрезанная...
Тилле поднял на старика потемневшие, мертвые глаза.
- Это я... - горлу его не хватило воздуха. - Это меня...