Кэмпбелл Блэк. Жаждущие
Перевод с англ. - О. Колесников

Полицейский Метгер думал, что начинается какое-то очищение, что-то возбуждающее, когда здесь, в сосновом калифорнийском лесу, идет дождь. Очищающее действие, которое делает воздух бодрее после сухих дней лета.

Но этот дождь был другим - тяжелым, зловещим и холодным. Он уже насквозь пропитал его форму, и Метгер чувствовал, как она прилипла к телу. Он поднял руку, стер крупные капли с бровей, а потом посмотрел назад, на лес, который был более скрытен, чем всегда; дождь соткал тонкий занавес между деревьями. Паучья серая маскировка.

Метгер сложил ладони в шар и попытался закурить сигарету, но с отчаянием отказался от этой попытки, на кончиках его пальцев остались только табачные крошки. Он посмотрел на небо. Низкие тяжелые тучи затуманили обзор, и лес заволокло дождем, его звуки отдавались эхом как миллионы не вразнобой бьющихся пульсов.

Он вздрогнул. Вода просочилась в ботинки, и носки прилипли к ногам. Но неудобство, испытываемое им, нельзя было отнести только к тому, что он промок.

Это был дождь, шедший полосами, судя по тому, что в окружающем пейзаже была некая таинственность. Он чувствовал как лес простирается вперед на милю, потом еще, и еще, и так за каждой следующей милей дождя. Потоки дождя были похожи на резиновые ленты. Испачканные птицы сидели на ветках под ненадежным укрытием деревьев, животные прятались в их дуплах.

Он подышал на руки, чтобы согреть их. Что-то прошмыгнуло в воздухе перед ним. Тощий ястреб, с крыльями, тщетно боровшимися с косым дождем, лишь на одно мгновение поднялся над деревьями и потом исчез. Лес, подумал Метгер, никогда не бывает спокоен: все время он качается, шевелится, шепчет. Нельзя войти в один и тот же лес дважды.

А сейчас он явно поглотил ребенка. Глядя на деревья, он чувствовал, что лес легко не отдаст назад ребенка. Он не собирается делать ему такой подарок, потому что не был щедрым существом.

Неуступчивый, неотзывчивый, он предъявлял свои требования и придерживался их твердо и неотступно; он был затаенный и безразличный, его настроение было полно причуд. Сейчас казалось, что деревья сдвинулись плотнее под дождем, смыкая свои ряды против полицейского, как будто они чутьем ощущали присутствие врага.

Здесь можно потерять больше, чем ребенка, подумал Метгер. Можно потерять все ниточки, связывающие в единое разум.

Он заинтересовался, а что, если бы это произошло с родителями ребенка. Если бы они каким-то образом потеряли разум. Он повернулся и посмотрел на веранду дома позади себя и увидел два лица - мужчины и женщины. Он понимал, что они ждут, что он, полицейский, представитель закона, порядка и правил, что-нибудь сделает, чтобы найти их пропавшего ребенка.

Внезапно Метгер разозлился. Какого черта люди решили похоронить себя здесь? Почему они приезжают из своих больших городов, чтобы проводить недели и месяцы в этом враждебном незнакомом окружении в двадцати одной миле от города Карнарвон?

Назад к природе, подумал он. Так это они называют. Назад к первозданному пейзажу. Назад к земле, но если только на время. Свободные от скоростных шоссе и газов, от машин и общей греховности городов.

Под дождем лица родителей были бледными и влажными, белыми и невыразительными, как чистая бумага. Их молчание было напряженным молчанием родительского беспокойства. Они уже вообразили своего заблудившегося ребенка мертвым и утонувшим в одном из быстро бегущих дождевых потоков, или унесенным каким-то огромным животным, чудовищем из кошмарного сна.

Наиболее вероятным было то, что ребенок заблудился. Возможно, укрылся под деревом и сейчас рыдает навзрыд. Метгер тронулся с места по направлению к деревьям, и грязь зачмокала под его ногами. Он смутно был знаком с этим лесом, хотя и прожил всю свою жизнь рядом с ним. Его пустынность всегда одинаково пробирала его до глубины души. Зона его патрулирования включала и лес. Иногда ему приходилось проезжать по грязной дороге, которая опоясывала лес по краям - но это было все, что его касалось. Просто какая-то территория, которая подпадала под управление самого младшего по чину полицейского в полицейском отделении Карнарвона.

Сознавая, что мужчина и женщина наблюдают за ним, он двинулся дальше между деревьями. И совсем неожиданно до него дошло, что во всей этой ситуации было что-то странное. Он отвел в сторону свисавшую ветку и остановился, рассматривая деревья впереди. В то время как дождь барабанил по его фуражке, он удивленно думал, почему родители предпочли остаться в доме вместо того, чтобы сопровождать его в поисках - разве это не странно? Ведь в такой ситуации должно ожидать от родителей, что они перекопают весь лес до основания, чтобы найти своего пропавшего ребенка.

Но мистер и миссис Эккерли остались на веранде с лицами, ослепленными дождем, с белеющими сквозь дождь руками, крепко вцепившимися в перила. Хотя сам он и не был отцом, но воображал, что будь это его ребенок, никакая сила в мире не удержала бы его от того, чтобы пойти в лес.

Он остановился и посмотрел на свои следы, которые он оставил. Дом уже не было видно, он скрылся за стеной деревьев. Он попытался еще раз раскурить сигарету, теперь ему немного повезло, и он успел сделать несколько быстрых затяжек, прежде чем дождь выбил сигарету у него из пальцев и погасил ее.

Неожиданно он ощутил себя здесь таким одиноким. Даже если бы дом был всего лишь в сотне ярдов или около того, он мог и вовсе не существовать, настолько плотным был щит из деревьев. Он прошел чуть дальше. Дождь капал с иголок и шишек и стекал с козырька на щеки, по шее и горлу, моча воротник рубашки. Может, Эккерли боялись леса? Может, поэтому? А может боялись оставить без присмотра снятый им дом? Мистер Эккерли, профессор права из Сиэтла, сказал, что они с женой останутся в доме на случай, если их дочь вернется. Они хотели быть там, сказал он себе. Метгер посмотрел в застывшее лицо профессора и увидел в этих закрытых очками глазах всплеск боли, если только он не спутал то выражение с каким-нибудь еще. Это могла быть боязнь того, что могло бы находиться тут, в лесу.

Миссис Эккерли, крашеная рыжеволосая женщина, прильнувшая к руке мужа, ни разу за все время их разговора не посмотрела Метгеру прямо в глаза. Она только все время смотрела на деревья и крутила обручальное колечко на своем пальце раз за разом. Единственное, что удалось уловить Метгеру, было то, что у супружеской пары были разногласия по какому-то вопросу, хотя он и не мог сказать, по какому.

Может, муж не хотел вызывать полицию, а жена настояла. Или, возможно, существует какая-нибудь причина для этих разногласий. Как бы то ни было, но атмосфера, установившаяся между ними, имела жесткий режущий край - острая вещь, не во всем связанная с пропавшим ребенком. У Метгера было ощущение, которое бывает с человеком, входящим в комнату в конце жаркого спора, когда кажется, что даже воздух там стал тяжелым и вязким от домашней размолвки.

- На ней были голубые джинсы, красные кроссовки, курточка, кажется коричневая, - сказала миссис Эккерли, давая Метгеру описание, которое, как ему показалось, было лишним. Потому что не похоже было, чтобы он собирался натолкнуться на огромное количество детей здесь, в этом необъятном лесу. Этот лес, как раз, не был самым населенным местом на планете.

Кроме этого арендованного Эккерли дома из красного дерева, на многие мили здесь не было ничего, кроме еще только одного другого дома. Это был дом, в котором жила уединенная пожилая пара, Дик Саммерс с женой, которую Метгер видел только два раза. Метгер подумал, что они придали новое значение слову "частный". Однажды он все-таки увидел их в Карнарвоне, бредших вдоль тротуара вдвоем, взявшись за руки, как будто они боялись потерять друг друга. Они наезжали в город редко, но все-таки наезжали, вероятно, для пополнения провизии. Метгер не переставал удивляться, чем они могли все время заниматься в лесу, и наконец решил, что они довели уединение до совершенства, а именно: каждый находился наедине сам с собой из мести.

- Ее зовут Энти, - сказал мистер Эккерли. И в его голосе послышался какой-то скрытый смысл, как будто он хотел что-то подавить. Когда он произносил имя своей дочери, что-то в его лице изменилось: он моргнул, с трудом сделал глотательное движение и потом потупил взгляд, словно это был кто-то, кто вдруг застеснялся. Потом между женой и мужем словно прошел электрический разряд, как по металлической трубе пробегает ток. Метгер ясно уловил это.

- Ей двенадцать лет, - добавила миссис Эккерли. - Только двенадцать...

Голос звучал с какой-то неопределенностью. Рыжеволосая женщина глянула на мужа и потом дополнила:

- Она выглядит...

Начатое с энергией, предложение также замерло на ее губах.

- Она не выглядит на свой возраст! - вставил мистер Эккерли.

- Она что высокая? Крупная? Вы это имеете в виду? - спросил Метгер.

Сейчас, когда он тащился по грязи, он понял, что он не получил ответа на свой вопрос. Это был достаточно простой вопрос, но родители увернулись от него, как-то сумели открутиться от ответа.

Она выглядит не по возрасту, думал Метгер. Чтобы это ни значило, здесь это не имело значения, так как искал ли он гигантшу, двенадцатилетнюю амазонку или карлика-коротышку, в конце концов, если он вообще наткнется на ребенка, то это будет, наверняка, Энти Эккерли.

Он наткнулся на арку из опустившейся ветки, которая смазала его сырым по лбу, выругался, еще немного прошагал, а потом остановился. Это смешно, хотя и не в комическом смысле, как лес, казалось, давил на тебя, как будто это был сознательный акт сопротивления со стороны деревьев. Дождь, сдуваемый с разных сторон порывами ветра, заливал ему глаза, ослепляя его.

Трудно было не придти к заключению, что Эккерли что-то скрывают, подумал он. Без особого воодушевления он фантазировал, что, вероятно, они убили собственного ребенка и теперь усердно старались внушить ложное впечатление глубокого беспокойства. Но он тут же отверг эту идею как забаву своего ума, нечто навеянное дождем и раздуваемое мрачными угрожающими соснами.

Он спрашивал Эккерли, не нравилось ли ребенку гулять по лесу. Супруги долго молчали, а потом мистер Эккерли сказал, что девочка часто ходила к Саммерсам и часто проводила там время с полудня до вечера.

Что-то в том, как он произносил такое простое предложение, укрепило Метгера в мысли, что мистер и миссис Эккерли не совсем откровенны с ним и что они пытаются сбить его с толку. Их ребенок пропал, так зачем же выдумывать, как они это делают, вместо того, чтобы сказать правду? - думал он.

- Она не должна была идти к ним сегодня, - сказала миссис Эккерли.

- Почему? - спросил Метгер.

- Как я понял, Саммерсы уехали, офицер.

- Уехали?

- В путешествие. Мне кажется, они что-то говорили о путешествии.

- А может ваша дочь там, у них в доме.

- Но там же пусто.

Метгер прервал жену профессора права:

- Что могло сделать их дом таким привлекательным для ребенка в действительности? - Супруги ничего не сказали. - Когда вы в последний раз видели Энти? - спросил Метгер.

- Сегодня рано утром, - ответила мать.

- Когда рано? - Точность, подумал Метгер, мне нужна точность.

- В семь. - Миссис Эккерли в подтверждение взглянула на мужа.

- Семь, похоже, что верно, - сказал профессор.

Метгер изучал свои часы.

- Десять часов.

Эккерли вздохнул с некоторым нетерпением.

- Офицер, я был уверен, что она вернется, что она придет домой. Возможно это просто трата вашего времени.

Итак, это профессор не хотел вызывать полицию. А миссис Эккерли была тем, кто настаивал, миссис Эккерли, чьи глаза неожиданно наполнились слезами и которая спрятала лицо на груди мужа. Здесь горе, подумал Метгер. И снова у него возникла навязчивая мысль, что здесь было нечто большее, чем то горе, которое мог причинить ребенок, зашедший слишком далеко в лес.

- Теперь, когда я тут, я мог бы осмотреть все кругом, - сказал Метгер.

И вот теперь он в лесу, осматривает все кругом, но видит не слишком много.

Дождь молотил по веткам, и ветер сотрясал сучья, стук водяных капель по легким стеблям травы напоминал шум, создаваемый при беге мелких животных. Потом возник другой звук, который все время усиливался по мере того, как он продвигался вперед - плеск пенящейся воды, быстро бегущей через промоину. Когда он достиг промоины, то увидел крутящуюся грязную пену и несколько ломанных веток, которые были втянуты в узкую щель в земле. Непроницаемая и быстрая вода хорошо хранила свои секреты и ничего не выдавала, никакого утонувшего ребенка, ничего, только всплывшие на поверхность куски земли, которые обезумевшая вода вырывала на своем пути из складки земли.

Где-то за этой промоиной был дом, в котором жили Саммерсы. Чтобы попасть туда, Метгеру нужно было перейти вброд эту безумно вздувшуюся речку, этого вызванного дождем ублюдка - перспектива, от которой он не ощущал удовольствия.

Он продирался вдоль берега, ища подходящее место. Рев воды заглушал остальные звуки, и он чувствовал, что такое неудобное положение становится нетерпимым. Хороший камин, сухая одежда, бокал с виски - сейчас его желания были просты. Энти Эккерли, почему ты шлялась в такой день? Если действительно ты гуляла. Если действительно ты этого хотела.

Он внимательно изучал направление промоины, как путешественник, оценивающий шанс на выживание. Он вглядывался в противоположный берег в кучу смытых дождем деревьев, соскользнул по берегу и потом приостановился.

Через рев воды и несмолкаемый шум дождя пробился другой звук, звук, месторасположение и происхождение которого он сперва не смог определить. Но он оказал на него сверхъестественный эффект - волосы у него на затылке стали дыбом, и холод, ничего общего не имевший с погодой, казалось, сковал его до костей.

Мгновенно инстинкт самосохранения заставил его положить руку на рукоять пистолета, и это поразило его самого позднее, так как не было характерным для него. Потому что за все шесть лет службы в полицейском отделении Карнарвона он никогда не носил оружия, в действительности он даже забыл, что этот чертов предмет висит у него на бедре.

Он повернул голову и посмотрел назад на дорогу, по которой он пришел.

Звук повторился. Безусловно, он принадлежал человеку, но был похожим ни на что, что он мог вспомнить из всего, что когда-либо слышал. Это был одновременно и крик горя, и крик безумия, и это так подействовало на его чувства, как будто это было непостижимое выражение чего-то чуждого.

Он вскарабкался на берег, и тогда деревья опять окружили его. Он попытался бежать назад, к дому из красного дерева, как можно скорее, несмотря на неровности местности и дождь, зубчатый, заостренный ветром, который забивал глаза.

Когда он услышал выстрел, то перестал двигаться, реакция явно не профессиональная, но звук, приглушенный мокрыми ветвями, казалось, на какой-то момент парализовал его, и внутренне он ощутил, что это означает что-то очень страшное.

Он опять побежал. Когда показался дом, он глянул на веранду, теперь пустую, странно опустевшую, пока дождь омывал ее, искажая цвет планок из красного дерева. Весь дом, пятнистый и мрачный от серо-зеленого цвета окружающего его пейзажа, мог оказаться совершенно пустым. Метгер обогнул дом и вышел к переднему крыльцу. Он вытащил пистолет из кобуры и подумал, насколько полной стала тишина, заполнившая все пространство около него, огромный мокрый мир всеобщего покоя.

И испугавшись, побоялся войти внутрь дома, побоялся толкнуть дверь и ступить, как может человек бояться уснуть и увидеть кошмарный сон. Он заставил себя успокоиться, поднял пистолет, чувствуя, что он выглядит смешным, вынимая его из кобуры, и коленом толкнул дверь.

Гостиная была пуста. Сквозь нее ясно просматривалась кухня. Тишина, начавшаяся снаружи, вошла за ним в дом, как какая-нибудь мокрая собака, идущая по пятам. Когда он достиг кухни, он посмотрел на мигающий флюоресцентный свет и покрытый плиткой потолок, уловив свое испачканное отражение. Еще он услышал стук дождя за окнами дома.

- Мистер Эккерли?

Ответа не было.

- Миссис Эккерли?

Перед ним открылся коридор. В воздухе присутствовал своеобразный запах, горький, прилипчивый и явно незнакомый ему. Он забивал ему ноздри, щекотал глотку, как будто он что-то с трудом пытался проглотить, что-то, попавшее на кончик его языка. Он почувствовал тошноту, закашлялся, но запах не исчез.

- Мистер Эккерли?

Тут он обнаружил, что смотрит на супругов Эккерли, которые стояли порознь друг от друга в конце коридора. Их тела были неподвижны, и их можно было принять за два предмета, изображенные на плохо скомпонованной фотографии, бессильные и уставшие, со взглядами, направленными непонятно куда.

Эккерли повернул голову, и его очки блеснули в смутном свете из холла. Лицо профессора права представляло собой палитру из мазков разнородных чувств. Под глазом у него билась жилка, а его руки, бессильно воздетые в воздухе в жесте бесполезности, явно дрожали. Метгер посмотрел на миссис Эккерли. Это не она была тут, не она была в этом доме, ее не было в этом мире - она ушла из него, перешла в другой. Глаза ее были слепы и пусты.

Эккерли сказал:

- Она вернулась, - и головой на негнущейся шее сделал движение, показавшее, что молодому полицейскому нужно войти в спальню в конце коридора. Дверь в нее была полуоткрыта, из нее лилась полоса жидкого света.

- Ваша дочь вернулась? - спросил Метгер, пораженный болезненностью его голоса.

Эккерли ничего не ответил. Он смотрел на жену, и в его глазах было выражение непереносимого страшного горя.

Метгер почувствовал, как что-то перевернулось в его душе. Какое бы горе ни произошло в этом доме, Эккерли и его жена должны пронести его в себе до конца своих дней. Метгер осознал, что слышит тихий, трескучий звук, равномерный и приглушенный. Звук шел из спальни, находившейся перед ним.

Холодной ладонью он стер пот с лица и затем прошел вперед и толкнул дверь, которая отворилась внутрь комнаты. Трескучий звук начал замедляться, затихать. Но запах оставался, сильный, навязчивый и жуткий.

Он ступил в комнату. Сперва он увидел только движение небольшого кресла-качалки, похожего на те, какие делают детям.

Вперед-назад, назад-вперед, равномерно, как тиканье часов.

После он испытал впечатление чего-то красного, стекающего по стенам комнаты вокруг качающегося кресла. Метгер нервно прикрыл рот. Он остановил пустое качающееся кресло. На кончиках пальцев осталась кровь.

Он ступил вперед. Оно лежало под ногами. Он чуть не споткнулся о него.

Когда он глянул вниз, то увидел окровавленное тело того, что могло быть ребенком, но этого нельзя было сказать наверняка, потому что голова была снесена, а остаток лица был сильно изуродован и нераспознаваем, и только один застывший глаз остался нетронутым, и этот глаз сейчас глядел на него с суровой мудростью смерти.

Он отшатнулся. Даже "Ремингтон-870", лежавший на окровавленном ковре вдоль мертвого ребенка, не казался реальным предметом в этом настоящем мире.

На мгновение он закрыл глаза и пожелал, чтобы кошмар исчез.

Позднее он будет вспоминать кровь и изуродованные ткани и то, как единственный глаз смотрел на него так близко, и длинные пряди красивых седых волос, что лежали подобно необычным нитям среди обломков человеческого крушения. И он будет вспоминать руки, руки мертвого ребенка, которые были недетскими, совершенно недетскими.

Луиза могла думать только об одном - о необходимости вырваться из этого города, и как можно дальше. Остаться - эта перспектива угнетала ее так, что она чувствовала как у нее в затылке шумит, словно распиливают кость. Еще так много нужно было сделать, оставалось так много вещей, которыми в последнюю минуту необходимо было заняться, что у нее появилась уверенность, что она наверняка забудет что-нибудь исключительно важное.

Она посмотрела на мистера Баньона. Это был маленький шумный человечек в темно-синем костюме. В петлице у него была белая гвоздика, а волосы, черные от жира и разделенные на прямой пробор по моде прошлого века, отражали свет из окна.

- Вот это, - сказал мистер Баньон, - ключи.

Он положил связку ключей, соединенных вместе на кольце, на поверхность стола, и Макс подхватил ее.

Луиза смотрела, как муж запихивал кольцо с ключами в карман своего старого твидового пиджака. Чертово давление в голове усиливалось.

Какое-то мгновение она изучала маленькие ручки Баньона. Наманикюренные ногти, большое толстое кольцо на среднем пальце левой руки, блестевшая кожа. С тех пор, как в газетных заголовках стали появляться заметки о подвигах Стрэнглера, Луиза стала изучать руки незнакомцев, встречавшихся ей в ресторанах, руки контролеров в супермаркетах, руки мальчишек-старьевщиков, примечая форму пальцев, узлы суставов, изгибы рук.

Стрэнглер убил свою первую жертву на парковочной площадке около рыбацкой Верфи. Это была двенадцатилетняя девочка. Второй его жертвой стал мальчик десяти лет, тело которого было найдено в парке у Золотых ворот. Убийца, особенностью которого было то, что он убивал свои жертвы с помощью короткой бечевки, действовал уже около трех месяцев. Было уже убито четверо детей. И жуткий герой, известный под именем Стрэнглера, свелся в ее представлении к паре больших отдельно действующих от тела рук, которые хотя она и не могла представить с достаточной точностью, но все же всегда ощущала их близость, как какое-то наваждение.

- Вы поедете по шоссе номер 5 к Реддингу, - говорил Баньон. - Потом по шоссе номер 299 до Карнарвона. За Карнарвоном миль через девять или около того доедете до дома на развилке под названием "Туз Пик". - Баньон перестал говорить и улыбнулся. У него была дежурная улыбка агента по недвижимости - скупая, но убедительная. - От дома на развилке возьмете налево. Покрытие разбитое. Дальше проедете еще миль двадцать по проселочной дороге. Дом найти легко. Он из красного дерева с верандой. Перед ним находятся старомодные солнечные часы, как мне помнится. Таким образом, чтобы ни случилось, вы не сможете пропустить его. Он единственный на той дороге.

Луиза посмотрела на Макса, который глядел в окно, явно погруженный в созерцание линии горизонта Сан-Франциско. Позднее послеполуденное солнце станет красным.

Она подумала, как это стало характерно для Макса в последнее время уходить в себя. Он увертывался от существа дела. Глаза его подергивались пленкой, и хотя он кивал головой и издавал звуки, на самом деле было ясно, что он совершенно не вникал в суть. Как клеймо на лбу: он делал слишком тяжелую работу и слишком долгое время без единого перерыва, и он забыл, что такое отдыхать. Временами он выглядел совершенно больным, почти измученным.

Баньон продолжил:

- Это приятный дом. Очаровательная природа. Вам понравится. - Печальная пауза. - Я не был там, дайте-ка подумать, несколько лет... - Он махнул рукой и конец предложения пропал. Он встал и посмотрел на Макса, при этом его крошечное красное личико сверкнуло в луче света. - Думаю, вы с нетерпением ждете отпуска, доктор Унтермейер, - сказал он.

Макс изменил положение своих длинных худых ног.

- Моя жена не устает говорить мне, что мне нужно немного отдохнуть, побыть в тишине и покое.

- И вы все это там найдете, доктор. Вы обязательно все это там найдете. - Баньон быстро погладил гвоздику.

Луиза спросила:

- А что за городок этот Карнарвон?

Разумно ли было снимать на все лето дом, даже не побывав на месте? Она на короткое время задумалась, но потом спросила, обращаясь как бы в сторону. Баньон показывал им кучу цветных фотографий, на которых был запечатлен дом. Место выглядело абсолютно подходящим для того, чего они хотели. Может быть, непонятная тяжесть, которую она ощущала, шла от чего-то другого. Может, в действительности вопрос был в том, а было ли разумным похоронить себя в глуши на три месяца, имея связь со всем миром, только через тоненький телефонный провод.

Но нам необходим такой перерыв, подумала она. Всем нам он нужен - и Максу, и мне, и Деннису. Нам просто необходимо вырваться из этого города...

Она потерла веки. Циркулярная пила зудела совсем рядом с хрупкой поверхностью черепной коробки. Оставалось все еще слишком много вещей, которые нужно было сделать, прежде чем они смогут выехать утром - и внезапно вся ее жизнь показалась ей перечнем списков, написанных на клочках бумаги, которые ей каким-то образом удалось куда-то засунуть или полностью потерять.

Баньон сказал:

- Карнарвон - живописное место. Во время летних отпусков в городке оживает туристическая деятельность: местные промыслы, художества и тому подобные вещи. Уверен, что вы сможете обеспечить себя всем необходимым, миссис Унтермейер. - Он потер ручки и улыбнулся Луизе. - Когда вы намерены выехать?

- Завтра, - ответила Луиза, заметив, как рука Баньона прошлась по столу. Его пальцы задержались на чеке, который она выписала за аренду.

- Поездка займет около шести часов, - сказал Баньон. - Великолепная дорога. Чудесная природа.

В комнате ненадолго установилась тишина. Луиза взглянула на мужа. Макс бренчал ключами в кармане пиджака, но это были негромкие нервные звуки, и они только дополняли легкое беспокойство, которое она ощущала. Это была не просто поездка. Это было также и то, что она не совсем была довольна сдачей в аренду их собственного дома какому-то довольно загадочному профессору антропологии из Грузии.

В нем было, говорила она Максу, что-то слегка зловещее, в этом профессоре Змия. Это чувствовалось в его скрытных черных глазах, в его странной манере улыбаться, как будто он знал о вас что-то, чего вы и сами не знали. А его необычная вежливость, временами граничившая с елейностью, не была такой уж чарующей, как ей должно было казаться. Но Баньон, предложивший профессора в качестве съемщика жилья, когда они пришли к нему в первый раз, сказал, что отзывы о нем безупречны, вряд ли им удастся найти лучшего съемщика. Тем более, разве вопросы экономии не имеют значения для них при сдаче дома, пока они будут отсутствовать? Существует также фактор безопасности, указал Баньон; занятый дом менее привлекателен для возможного грабителя, чем явно пустующий. У Баньона был талант преподносить очевидное как явное и бесспорное.

Макс вставал, глядя на нее, и она поняла, что сделка с Баньоном завершилась. Агент проводил их по ковру до двери своего офиса.

- Позвоните мне, если что, - сказал он. - Сантехника. Протечки в крыше. Вроде этого. Позвоните.

- Позвоним, - сказал Макс.

Последовало пожатие рук, быстрые прикосновения маленьких пальчиков Баньона.

- Обрадуетесь, обрадуетесь. Хорошо отдохнете летом. Я уверен, что профессор Змия будет исключительно относится к вашей собственности. Не беспокойтесь...

Потом они вышли в длинный освещенный лампами дневного света коридор и пошли к лифту.

Они спустились на первый этаж в полном молчании. Когда они пошли по тротуару, Макс, поглядев по сторонам, пытался вспомнить, где он мог припарковать свой автомобиль. Порыв ветра дернул подол легкого бумажного платья Луизы. Когда они наконец нашли автомобиль, Макс открыл ключом дверь. Луиза скользнула на место рядом с водительским.

Макс вставил ключ в зажигание и поставил рычаг "Вольво" на первую скорость, вливаясь в поздний послеполуденный поток. Когда он затормозил у светофора, высокая девушка в красном платье прошла перед автомобилем. У нее были длинные каштановые волосы, развевавшиеся за спиной, локоны взлетали от восходящего порыва воздуха. Он погладил руку жены с тыльной стороны ладони, ощутив прикосновение к теплому металлу ее обручального кольца.

Луиза сказала:

- Меня не перестает беспокоить профессор Змия.

Макс улыбнулся ей:

- Бьюсь об заклад, как только мы уедем, он сразу же начнет устраивать дикие оргии. Во всех комнатах девушки. Странные восточные сексуальные ритуалы. Лишающие рассудок курительные палочки. Целое представление.

- Тогда может нам нужно остаться, - сказала Луиза. - Чтобы чего-нибудь не пропустить.

Макс наблюдал, как девушка исчезала на противоположной стороне улицы. Во рту у него пересохло и в горле тоже. Руки на руле дрожали.

Он даже и не думал и не вникал в странные неясные опасения Луизы относительно профессора Змия, а думал о том, что у него были свои очень личные причины уехать из Сан-Франциско.

Луиза рассматривала вещи профессора Змия, полностью забившие один из углов подъезда к дому. Профессор перевозил сюда свои вещи за день до их отъезда из своего временного жилища в Окленде. На мгновение Луизе пришла в голову мысль, а не заподозрили ли соседи профессора в противозаконных делах, видя, как в самое неподходящее время появляется и исчезает маленький человек с брезентовыми сумками, чемоданами и странными резными штуками-статуями плодородия, про которые профессор говорил, что привез их из экспедиции на Борнео.

Луиза оперлась на стену и вздохнула. Как может один человек столько всего иметь? Статуи были звериными и примитивными, с нескладными лицами, олицетворяющими древнюю магическую силу. Они были грубо вытесаны из дерева. Нарушающими спокойствие в них были глаза - слепые и пустые, и тем не менее казавшиеся способными, каким-то неестественным образом, видеть. Она перешагнула через чемоданы и прошла в гостиную.

Она плюхнулась на диван, раскинув ноги и свесив руки по бокам, оглядывая комнату с легким чувством печали, словно уже ничего тут не принадлежало ей. Профессор Змия, казалось, завладел всем домом, для полного владения не хватало только его физического появления.

Луиза услышала тончайший пронзительный голос в мозгу. Откажись, кричал он, останься здесь в Сан-Франциско.

Она потерла веки и увидела, что Макс пробегает страницы одного из медицинских журналов, на которые он подписывался, во множестве понятных только посвященным.

- Ты не думаешь, что мы слегка спятили?

Макс поглядел на нее поверх журнала:

- Спятили?

Луиза продолжила:

- Давай представим: мы, на самом деле, не знаем ничего о том, куда едем, не знаем, какую жизнь там предстоит нам вести. Мы ведь не лесные люди, ведь так?

- Лесные, - сказал Макс, изумившись слову. Иногда он всасывал слово, как таблетку, так и этак поворачивая ее во рту на вкус.

- Нет, мы не такие. Особенно ты, - сказала она.

- Особенно я. Почему?

- Твоя идея надолго уехать - это просто забытая сезонная идея, Макс. - Головная боль сосредоточилась у бровей. - По крайней мере я однажды была девочкой-скаутом.

Макс улыбнулся ей:

- Мы арендовали дом, Луиза. Солидное строение. Деревянное. Особняк. Мы же не собираемся ночевать в палатках. Дорогая, дом. Телефон. Телевизор. Мойка и сушка. Электроплита.

Она сказала:

- Я знаю, что есть в доме, Макс. Я читала маленькую брошюрку Баньона. И все равно... - Она не стала заканчивать предложение, дело еще не заканчивалось. Она посмотрела на часы. Было почти пять, а это значит, что скоро должен придти Деннис с роликового катка.

Макс отложил журнал.

- Луиза, это верное дело и правильное решение. Я не буду сожалеть, если на время выберусь из этого города. - Он через комнату смотрел на жену. - Меня тошнит от переломанных костей и варикозных вен, от аптекарей. И Эд Стэллингс чертовски хороший врач, поэтому я оставляю дело в достаточно надежных руках. Мне повезло, что я нашел такого заместителя.

Луиза, неуспокоенная, встала. Она прошла к окну, скрестила руки на груди и посмотрела вдоль улицы. Узкие каркасные домики опирались друг на друга, как костяшки домино. Это верное дело, Луиза.

Мысль о Деннисе промелькнула где-то в голове. Она ощутила легкий страх при этой мысли. Ведь она не может быть на сто процентов уверена, где в этот самый момент он точно находится, и что если в эти дни Стрэнглер все время где-то здесь. Иногда он даже обретал в ее воображении характеристические черты: холодные зеленые глаза, заячью губу, особенную походку. Но, главное, он оставался устрашающей косвенной угрозой, а на уме у него не было ничего другого, как убить ее сына, которого его навязчивая мысль выделила из сотен тысяч мальчиков на территории Сан-Франциско.

- Это не значит, что ты не сможешь заниматься своей работой, Луиза.

- Ты прав, - сказала она, оборачиваясь к мужу. Она улыбнулась. - Ты совершенно прав. - Она пересекла комнату и, наклонившись, поцеловала Макса в губы. Потом пошла на кухню и налила себе чашку кофе. Она села за кухонный стол, зажгла сигарету, отпила дымящееся питье и проглотила две таблетки тайленола, поглядывая на обрывок желтой бумаги, прижатой к холодильнику магнитом в форме маленькой птицы. Это был перечень дел, которые нужно было сделать.

Освободить холодильник. Мусор. Отменить газеты. Запасной ключ для Змия.

Столько мелких домашних забот и дел осталось на последнюю минуту. Сколько мелких нужд. Запасной ключ для Змия... Она закрыла глаза. Профессор говорил ей, что он вегетарианец и ведет спартанскую жизнь; его вид внушал четкое представление о живущем ничем, кроме чечевичной похлебки и кислорода, человеке, и она даже не была уверена насчет кислорода. Змия слову "аскет" придавал новое звучание.

В дверях кухни появился Макс и остановился там, прислонившись к притолоке.

- Положение великолепное, - сказал он. - Совершенно великолепное положение. Знаешь, как меня тошнит от больных людей? - Он приблизился к столу, сел, взяв ее руку в свои. Спокойное прикосновение его пальцев подействовало успокоительно. Она надолго замерла: в мыслях она уже покинула Сан-Франциско и жила в доме, окруженном волшебной тишиной леса. Она ощущала, как темнота деревьев ложилась тяжестью на нее, и обоняла воздух, очищенный соснами. Она слышала крики спрятавшихся птиц.

Видение было грубо прервано громким лязгающим шумом из передней. Ворвался двенадцатилетний мальчик.

Она открыла глаза и улыбнулась Максу.

- Вот надвигается опасность, - сказала она и встала из-за стола.

- Бобби Пинкертон говорит, что профессор Змия собирается устроить здесь гарем, - сказал Деннис.

Луиза отступила к стене, потому что мальчик мимо нее проехал на роликовых коньках. Она уже было собралась сказать, что на роликах не нужно ездить в помещении и уж точно они не должны служить средством передвижения по дорогому, мореного дуба, полу, но оставила все эти замечания при себе.

Не сегодня, решила она. Сегодня у нее не было сил разглагольствовать с парнем или спорить насчет выдумок Бобби Пинкертона, которые часто были нелепыми. Ей было интересно, верит ли когда-нибудь Деннис чему-либо из того, о чем говорит ему его лучший друг. Гарем, подумала она. Она увидела комнаты, заполненные женщинами под покрывалами, которые сновали туда и сюда, в ожидании вызова на сексуальные действа. Голый профессор Змия. Разум ее затуманился.

- Бобби Пинкертон заполонен этим, - добавил Деннис, въезжая в кухню.

Из кухни она слышала, как Макс поздоровался с мальчиком, затем последовала целая гамма шумов: звяканье фарфоровой посуды, плеск воды в раковине, захлопывание двери холодильника под постоянный аккомпанемент роликов.

Луиза подошла к кухонной двери. Деннис, облокотившись на подоконник, вгрызался в яблоко. С минуту она рассматривала его маленькое серьезное лицо. Иногда она видела в нем Макса, его слабое отражение, а иногда она улавливала слабые отблески самой себя, как будто в зеркале в конце длинного коридора. В своего мальчика влюбляешься постепенно, день за днем.

- Как покатался? - спросила она.

Деннис пожал плечами. Его мир был заполнен тысячей неуловимых мелких жестов. Пожимание плечами, хлопок руки, кривляние рта. Ей было любопытно, скрывался ли за каждым из этих жестов какой-нибудь особый смысл.

- Значит ли это, что хорошо? Плохо? Безразлично? - спросила она.

- Обычно, - ответил Деннис.

- Я рада, что ты разъяснил, - сказала Луиза.

Она подошла к столу и села, вытянув руку, чтобы погладить запястье Макса. Ее муж, ее мальчик, ее семья; она нагнула голову и уловила слабый аромат одеколона Макса. Эта семья. Неожиданно она показалась ей нерушимой сущностью. Нерушимой, защищенной любовью. И она поняла, что она боится города. Это не было просто фантастической выдумкой про убийцу, идущего по темным улицам, нет, это был сам город, то, как он обтачивает тебя, как будто грубое железо о грубое железо, как он заставляет тебя крутиться, так что ты всегда торопишься, всегда гонишься с какими-то часами, всегда двигаешься, как будто представление о том, что можно спокойно посидеть, слишком ужасает, чтобы даже и думать об этом. Разделение жизней, индивидуальные ритмы - вот что разрушает семейное здание.

У каждого есть его или ее личные обязательства. У Макса его родители, иногда невозможные требования, предъявляемые его работой. Деннис берет уроки игры на гитаре дважды в неделю и три вечера у него занятия бейсболом. А она все время работает наверху в офисе, всегда под видимой гильотинной угрозой не успеть к тому или другому сроку, или все время разъезжает туда и сюда в своем автомобиле со своим портфелем на бесконечные встречи с редакторами и издателями. Это были больше, чем отдельные обязательства. Это были отдельные жизни.

Она направилась через комнату к сыну и охватила его рукой поверх плеча, притянув его лицо к своему. Он не противился этой сентиментальности до тех пор, пока воспринимал ее как прохладную, но потом слегка отодвинулся, почувствовав замешательство.

Все изменится к лучшему, подумала она.

В течение целого лета, которое им предстояло, они должны начать снова устанавливать связи. Они будут снова единым целым, безопасным в месте, где их не коснутся жесткие требования города, где их единству не будет ничто угрожать.

Она оглядела кухню. Все идет чертовски хорошо. И она представила себе: лес, одиночество, семья. И лето обрело манящий ореол оазиса, прохладного зеленого красивого места, где на время можно обрести покой.

Глава 2

Макс пересек неприбранную комнату, обходя чемоданы, кучей лежавшие на полу, и две огромные коробки, полные книг и журналов, которые он намеревался взять с собой. У него не хватало времени для чтения книг, у него вообще больше не было времени ни для чего. Он невидяще воззрился на названия: "Легенды времен Короля Артура", "Полет к Онеге", "Мировые религии". Эти книги приходили в опрятных маленьких упаковочках ежемесячно из книжного клуба, членом которого он был; иногда проходили недели, прежде чем он находил время, чтобы распаковать их.

Он сел на край кровати, уставившись на бледный летний свет, лежавший на окне, цвета белой розы. Снизу до него доносились звуки разговора Деннис и Луизы. Можно ли затеряться в книгах? - задумался он. Можно ли так просто забиться в лес и стать свободным? Рука его дрожала, и он некоторое время тер глаза.

Он поднялся с кровати и подошел к окну. Одной рукой он слабо водил по подбородку, глядя на улицу, которая шла вниз под уклон и вдоль бордюра которой парковались автомобили под углами, противоречащими закону притяжения.

Напряжение, охватившее его, было почти болезненным. Он вынул из кармана маленькую серебряную коробочку, достал бледно-голубую таблетку транквилизатора и проглотил ее, не запивая. Он заметил, что в коробочке осталось только двенадцать таблеток, что означало, что ему придется прежде, чем он уедет из города, выписать определенные рецепты. Он должен заехать в разные аптеки, как он это обычно делал, и заполнить один рецепт тут, а другой там, чувствуя себя при этом как преступник, наркоман, как некто, кто не может слезть с креста собственного пагубного пристрастия. Потом он отверг мысль о наркомании. То, через что он проходил, было чем-то еще - временным состоянием, какой-то вредной инфекцией внутри него.

Он вернулся к кровати и сел. Его мучили сомнения, так как он знал, что не должен пользоваться телефоном в спальне, чтобы позвонить Конни. Что будет, если Луиза внизу поднимет трубку? Что будет, если она подслушает его разговор?

Голоса по-прежнему доносились снизу - его жены и сына.

Макс уставился на телефон у кровати и рука его медленно поползла к нему. Забудь о нем, доктор, подумал он. Пусть все идет своим чередом. Пусть все идет так, как идет, потому что ни на самую чертовскую малость теперь не принесет разницы. Он повернулся к открытой двери в спальню и набрал номер.

В голосе Конни послышался вздох, когда она ответила.

Макс сказал:

- Я еду. С первым солнцем.

- Я догадалась, что ты едешь.

Он молчал. Он хотел повесить трубку. В его воображении всплыл образ Конни Харрисон, он видел ее стоящей с трубкой, прижатой к красивому лицу, пряди волос спадают ей на щеки, пальцы сплетают и расплетают провод. Сильное желание отозвалось в нем болью.

- Мне приходится.

- Если ты думаешь, что это то, чего ты хочешь, Макс.

- Послушай... - Он стал копаться в мыслях, пытаясь найти определенное выражение, подходящую эпитафию на могилу романтики, но ничего не приходило на ум.

- Ну, - сказала девушка. - Было приятно. Может быть, однажды станет еще приятнее. Я буду утешать себя этой мыслью. А как ты собираешься утешать себя, доктор?

На лестнице послышались шаги. Представляя Луизу, поднимающуюся наверх, Макс поспешно попрощался и положил трубку. Он некоторое время смотрел на молчащий черный телефон, потом звуки на лестнице смолкли, и тишина, такая неожиданная, такая настолько зловещая, запульсировала по всему дому. Конни, подумал он, и встал.

Конни Харрисон была выпускницей-помощницей кафедры английского языка городского колледжа, девушкой необычно хрупкого вида. Она только что развелась и впервые пришла к Максу четыре месяца назад по поводу бессонницы. Он выписал холсион. Спустя несколько недель она пришла опять и попросила чего-нибудь более сильного, потому что все еще страдала от приступов бессонницы. На этот раз он дал ей дольмейн в капсулах по тридцать миллиграмм. Но она пришла в третий раз. Она говорила о своих личных заботах, о беспокойстве насчет своей правоты, о своем одиночестве, о гибели своего брака. Несчастие девушки эхом отозвалось в Максе.

Его влекло к ней. Когда они сели близко друг к другу в офисе, у него появилось огромное желание прикоснуться к ней, повалить ее прямо на пол около стола. Это произошло с ним впервые за всю супружескую жизнь, когда он соблазнился, впервые вероятность неверности стала для него возможной.

И это его пугало. Девушка хотела, он знал об этом с самого начала, но и он тоже хотел ее.

Он посмотрел на свои ладони и увидел, что они вспотели. Он вспомнил тот первый раз, когда он прикоснулся к ней: быстрое объятие, мягкий поцелуй на парковочной площадке у бара в нижней части города. И она ничего не делала, только крепко прижимала его к себе, свой якорь в кипящей суете повседневной жизни.

Он вытянул руки перед собой, чтобы проверить, успокоились ли они. Как ты собираешься утешать себя, доктор? Он лег на спину поперек кровати. Закрыл глаза. Диазепам в потоке крови начал его успокаивать, но это в лучшем случае было временным облегчением. Он видел с порочной ясностью комнату отеля, окном выходящую на залив. Он видел Конни Харрисон, стоявшую у кровати, и как от света затенялись ее черты, и как она сняла блузку и юбку и села рядом с ним на край матраса. Он увидел, как сам наклоняет лицо к ее грудям, почувствовал, как его ладони гладят изгибы ее бедер. Она отдавалась медленно, нежно. Что ему запомнилось, так это то, что она не закрывала глаза, как она все время смотрела на него со страстью, которая его возбуждала. Она хотела все видеть, она хотела все делать. И Макс в ответ хотел ее, снова, снова и снова.

Ложь приходила к нему на язык очень легко. Его самого удивляла его способность к этому. Медицинская конференция, Луиза. Срочный вызов в последний момент, Луиза. Аппендикс у парня лопнул прямо там, в этом чертовом офисе, Луиза. Боже праведный, он строил хрупкое сооружение из полуправды, которое, он боялся, какой-то злокозненный ураган сорвет, обнажая правду, высветив все скрытые скелеты. Ложь приходила также легко, как рецепты, которые он начал выписывать себе, пользуясь фиктивными именами как получатель. Валиум. Нембутал. Любое, чтобы убить боль. Любое, чтобы рассеять боли.

И теперь он сбегает.

Он бежал к тому, что знал лучше. Его брак. Его семья. Это спасет ту маленькую жизнь, которая есть у него. Жизнь, которую он воображал протянувшейся далеко вперед без каких-либо знаков "Стоп". Он не хотел причинять обиду и боль своей жене и сыну.

Он ощутил, что Луиза стоит рядом с кроватью, поднял голову и посмотрел на нее. Бледный свет гладил ее щеку, затемняя непривычные ямочки на ее скулах и в уголках рта. Слышала ли она его разговор по телефону?

Она спросила:

- Ну, доктор? Ты готов к большому выезду? Весь извелся от переживания этой сцены?

Я люблю тебя, Луиза, подумал он.

- Я готов, - сказал он.

Когда она села рядом с ним, он поймал ее руку и прижал ее к губам, этот жест удивил ее.

- Ты меня потрясаешь, - сказала она.

- А ты думала, что романтика умерла, так ведь? - Он лег на спину, подложив руки под голову и посмотрел на нее. Почему ему все еще слышатся некоторые вещи, которые Конни Харрисон сказала ему только за одну ночь до этого? Ты никогда не будешь счастлив без меня, Макс. У нас с тобой есть средство друг для друга.

Средство, подумал он. Связь. Я знаю тебя, Макс. Он почувствовал отчаяние.

- Я вся в подозрениях, - сказала она. Она стала молчалива, оглядывая хаос в спальне. - Я не могу ждать, Макс. Я не могу дождаться того часа, когда наконец мы вырвемся из этого города. Теперь, я знаю, мы действительно едем. И это не какая-то дикая мечта. Я сгораю от нетерпения. И мне все равно, устроит ли профессор Змия гарем или будет готовить на кухне колдовскую стряпню, или совершать странные ритуалы... Мне просто все равно.

Глава 3

Деннис Унтермейер сидел на заднем сиденье "Вольво" и смотрел на возникающие незнакомые пейзажи. Город исчез из вида несколько часов назад, и теперь в свете позднего полудня мимо проносились маленькие городишки. Уиллоус. Артуас. Корнинг. Очень часто до него доносились обрывки разговора между родителями, сидевшими впереди, но по большей части он не вникал в них, потому что они говорили о людях, которых он даже не знал - об одном из пациентов отца, об авторе, чью книгу иллюстрировала мать. Разговор превратился в гудение, как будто две мухи жужжали в замкнутом пространстве. Чарли Уиздом хочет пастели, ничего, только мягкие пастели ж-ж-ж, о каких он и не слышал - ж-ж-ж - четких тонов. Я сказал ей - ж-ж-ж - вам нужен - ж-ж-ж - психиатр - ж-ж-ж - а не терапевт.

Деннис закрыл глаза и стал жевать жевательную резинку "Сперминт". Он удивлялся, умно ли провести три месяца, похоронив себя в лесу. Но не ему было это решать. Как в большинстве семей, он не был настолько демократично воспитан. Все это началось достаточно просто в апреле, когда отец, как гром среди ясного неба, что-то пробормотал насчет того, как было бы хорошо на время вырваться куда-нибудь. Мать подхватила эту идею, не слишком задумываясь. Что это за идея у тебя? - спросила она. Макс опять пробормотал; он, по правде говоря, не имел в голове ничего особенного, это была просто идея, которую он обдумывал, а как бы она отнеслась к этому, и разве для них не принесло бы массу хорошего, если бы они на время вырвались из Сан-Франциско?

С этого невинного начала дальше ускоренным темпом появилась целая серия разных решений. Где-то на природе был снят дом. Для Макса нашли на работе заместителя. Три месяца были выделены для целей "ухода", как однажды мать выразилась.

Что Деннис успел заметить в ходе обсуждения и принятия этих решений, так это то, как мало, казалось, они вовлекали в них его. По сути, он и не ждал, что с ним будут советоваться. Но получалось так, что они были одержимы поскорее уехать из Сан-Франциско, а в этом было что-то от наваждения, потому что он привык считать их людьми солидными, а сейчас они прямо рвались из города к дому, которого никогда не видели, его родители как-то забыли о его существовании. Ни разу они его не спросили, имеет ли он какие-нибудь свои планы на лето. Ни разу его родители не спросили его, что он думает насчет каникул. Конечно, маленькие радужные перспективы перед ним выставлялись. Там должна быть хорошая рыбалка, Денни. Может, мы несколько ночей проведем в палатках! Что-то в этом роде. А может, в конце концов лето и вправду будет отличным.

Он опять стал смотреть в стекло. Плакат "Парадиз". Деннис подумал про ангелов на Главной улице, про людей, сидевших на маленьких облаках, про даму в универмаге "Баскин-Роббинс" за кассовым аппаратом, который издавал звук арфы, и может быть самого Бога, который был управляющим в Альфа-Бета.

Он беспокойно заерзал на сиденье. Взял переносный радиоприемник и надел наушники на уши. Послышался рев рок-музыки с какой-то далекой станции, "Мотли Крю", а потом помехи. Он какое-то время крутил ручку настройки, но не смог больше поймать никакой музыки. Он надеялся, что может быть прием будет лучше там, куда они ехали, на край света, подумалось ему. Двадцать одна миля от Карнарвона, что само по себе было миллионом миль от ниоткуда.

Несколько дней назад он разыскал это место по атласу. В этом районе было много любопытных названий. Например, одно из таких - Йола Болли Средняя Ел пустыня, или Шаста, или Юрека, или Виски-город, или Хакер. Сам Карнарвон находился на краю национального лесного заповедника Рог-ривер, который простирался до штата Орегон, где заканчивался около местечка с названием Рач.

Рач, подумал мальчик. Было похоже на старика, кашляющего мокротой. Он снял наушники с головы и прильнул грудью к спинке водительского сиденья, слегка постучав пальцем по плечу матери.

- Сколько еще? - спросил он, зная, что мать видит его в зеркале заднего вида.

- Два часа. Может три, - сказала Луиза.

Деннис откинулся на сиденье, забавляясь со своим приемником "Сони", крутя его в руках так и эдак. Разговор между родителями стихал. Теперь они не говорили о людях, которых знали. Теперь это было: "Я думал, что движение будет интенсивнее" или "Мы довольно скоро будем в Реддинге". Вежливая болтовня, род разговора, который только и годился, чтобы заполнять пустоту молчания. Деннис вздохнул. Он стал разглядывать отца, сидевшего на водительском месте: можно было видеть череп Макса, прикрытый жидкими прядями каштановых волос. Иногда, глядя на своего отца, Деннис чувствовал, что видит свое будущее. Он будет, как Макс, высокий и худой, и лысеющий, с серьезными глазами, горящими за стеклами очков, и руками, почти непрестанно трясущимися. Боже, думал он. Пожалуйста, пусть я буду, как мама, приятный на вид. Пусть я не буду терять волосы и носить очки.

Он глянул на Луизу в зеркало заднего вида. У нее были глаза с едва заметной грустью, выступающие скулы и крепкий небольшой нос надо ртом, широким и щедрым. Короткие морщинки пролегали от краев ноздрей к уголкам губ, а в ее волосах, обычно иссиня-черных, там и здесь вспыхивали редкие седины. Однажды Бобби Пинкертон сказал Деннису, что Луиза - это настоящая симпатичная баба. И Деннис не мог понять, радоваться этому или сердиться. Бобби, в общем, хорошо относился к Луизе. Деннис вспомнил, как он показал своему приятелю книгу с иллюстрациями Луизы и ее именем на титульном листе. Бобби был поражен до потери дара речи и с того дня вел себя, как невероятно тихий мальчик, когда бы ни находился вблизи Луизы.

Деннис отвел взгляд от отражения матери. Иногда он улавливал в лице матери явную нервозность, как будто она жила в страхе, что случится что-нибудь ужасное. У нее было сильно развитое воображение. Она могла взять далекое событие и сделать его близким и личным. Например, Стрэнглер. Временами Луиза говорила про Стрэнглера, как будто каждый день видела его в супермаркете. Она вбирала в себя ужасы газетных заголовков и в ее мозгу они становились живыми, теперь Стрэнглер стал подобен старому другу семьи.

То же самое происходило с книжными иллюстрациями, которые она выполняла. Она вчитывалась в текст и извлекала из него живые картины, улавливая их яркими акварелями. Это были детские книжки и детские иллюстрации, но Луизе каким-то чудом удавалось придать другое измерение их простому языку. Когда бы ни заглянул Деннис через ее плечо, когда она работала, он неизменно видел радостное желтое солнце на бирюзовом небе или маленький поезд, храбро пыхтящий посреди пейзажа или парочку хулиганистых гномов, выглядывающих из-за гриба-поганки. И хотя они рисовались в расчете на детей, на лице Луизы было всегда выражение сосредоточенности и веры, будто она была пассажиром этого крошечного поезда или знала гномов лично. Она всегда жила внутри своих рисунков.

Деннис глянул в стекло. Он подумал, как в школе было несколько шутников, которые прятались в зарослях кустарника и неожиданно выскакивали на тебя с поднятыми руками и раздвинутыми пальцами, притворяясь, что они Стрэнглер. Он не был таким, потому что решил, что такие поступки немного больше, чем неприличные. Если ты хочешь прикинуться кем-нибудь, то зачем тратить силы на таких подонков, как Стрэнглер? Почему бы не прикинуться кем-нибудь хорошим?

Приближалось место, называемое Ред Блафф. Деннис увидел указатель с надписью "шоссе номер 99", которое очевидно вело, после Ред Блаффа, к городу с названием Лос-Молинос.

- Кто-нибудь голоден? - спросила Луиза, улыбаясь Деннису в зеркале заднего вида.

- Думаю, что сумею сделать несколько глоточков, - сказал мальчик. У них это было так заведено. Луиза всегда спрашивала: "Кто-нибудь голоден?", - зная, какой будет ответ. А Деннис отвечал всегда одно и тоже. Такие маленькие ритуалы семьи, какими бы незначительными они ни казались, давали ему приятное ощущение. Они наполняли его мягким теплом и напоминали ему старое поношенное любимое одеяло, под которым он всегда засыпал кроме двух последних лет, когда он неожиданно решил выбросить его как доказательство своей незрелости. В двенадцатилетнем возрасте ему нужны были напоминания, вроде этого. Этот мир двигается, вещи постоянно меняются, и иногда с ними не удается держаться на равных.

Луиза повернулась к Максу:

- А ты как?

Макс кивнул. Ладонью он провел по лбу.

- Ты хочешь остановиться тут? - спросил он.

- Похоже, что здесь не хуже, чем в другом месте.

Луиза проехала еще немного, пока не нашла шашлычную с названием "Заправка". Над входом в нее висел череп давно убитого бизона. Пустые глазницы, паутинообразная трещина на челюсти, зубы, оскалившиеся, как будто в улыбке над каким-то мрачным секретом. Выбравшись из "Вольво", Деннис уставился на череп. Освещенная бледно-желтым солнечным светом на закате дня, огромная костяная голова была вся в тенистых провалах.

- Бедняга, - сказала Луиза. - Напоминает мне о желании стать вегетарианцем, Деннис. - И она слегка вздрогнула.

Деннис улыбнулся. Он прошел под черепом, следуя за родителями в ресторан, состоявший из больших мрачных соединявшихся друг с другом помещений. Хозяйка провела их к столику у окна. Деннис заметил, что отсюда хорошо видна парковочная площадка. Прежде, чем сесть, Макс извинился и вышел в поисках туалета.

Луиза бегло посмотрела меню, потом положила его и протянула руку через стол, чтобы взять руку Денниса.

- Он слишком много работал. По существу он ни разу за семь лет не имел отпуска, - сказала она. - Ему нужно в этот раз, Деннис.

Тон ее голоса озадачил Денниса. Она говорила о Максе, как будто он был инвалидом. У нее был такой тон, каким обычно говорят, когда имеют в виду кого-нибудь, прикованного к постели в соседней комнате, - конфиденциальный, очень осторожный и приглушенный.

Луиза сказала:

- Думаю, отпуск нужен ему больше, чем даже он понимает.

Деннис мотнул головой. Был ли отец болен или что-то подобное? Он глянул в меню. В желудке у него тут же пискнуло. Поскольку он чувствовал, что мать ждет его согласия, он сказал:

- Думаю, что да.

- Нам всем это нужно, Денни.

- Ага.

Луиза, сидевшая с серьезным хмурым видом, откинула голову и рассмеялась. Деннис удивился, не пропустил ли он какую-то маленькую шутку. Она уже с живостью трепала его по руке.

- У нас будет хорошее лето, Денни.

- Будем надеяться.

- Нет, беру свои слова назад, - сказала Луиза. - У нас будет ужасное лето.

Деннис сказал:

- Наилучшее.

Луиза опять взяла меню.

- Самое лучшее, - сказала она.

Глава 4

Мужчина с волосами, убранными в конский хвост под резинку, и в голубой рубашке без рукавов с выцветшей надписью "Все прогнило" на груди выстукивал по дну сковородки деревянной ложкой ритм в такт музыке, лившейся из магнитофона фирмы "Санью" в старом микроавтобусе марки "Фольксваген".

Я вижу восход зловещей луны... Я вижу препятствия на пути...

Теперь мужчина использовал ложку, чтобы помешивать смесь, закипающую на портативной плитке. Мясо, красный перец, лавровый лист, соус и лук. Запах пищи возбуждал его вкусовые сосочки настолько, что ему пришлось отодвинуться от плитки.

Он прошел к автомобилю, в котором содержалось все, чем он обладал. Кроме стереомагнитофона, там была кучка футболок, несколько пар голубых джинсов, несколько шорт, кроссовки, сандалии, книги и старый глиняный колокольчик, который он держал как сувенир из прошлого, своего прошлого хиппи, даже несмотря на то, что он теперь не забавлялся валянием по траве. Некоторые вещи, в конце концов, приходится отставлять в сторону.

Не гуляй по округе этой ночью, Можешь с жизнью своей ты расстаться...

Он лег на поролоновую подушку на заднем сиденье автомобиля. В "Фольксвагене" было маленькое потолочное стекло, и мужчина стал глядеть через него на темнеющее небо. Уже стали видны бледные звезды. Он отхлебнул немного тепловатого красного вина и стал размышлять об огромных лесных пространствах, раскинувшихся перед ним. До ближайшего города была двадцать одна миля и, если не считать живших в двух милях старых супругов, тут не было никаких соседей. Он не считал охотников, появляющихся здесь по выходным дням. Эти компании старых приятелей, которые наезжали в лес, чтобы пострелять таких опасных созданий, как перепела и косули, со всей страстью людей, вознамерившихся причинить столько зла, сколько сумеют.

Он видел стариков время от времени во время их медленного шествия через лес. Прижимаясь друг к другу, они терпеливо тащились, создавая впечатление, что это не две разных личности, а скорее одна, особенно, когда они касались бедрами. Иногда он замечал, как они стоят на расстоянии, наполовину скрытые соснами, и они, казалось, наблюдают за ним с некоторым любопытством. Сперва сознание, что тебя оценивают молчаливые незнакомцы, пугало его, но потом он смирился с тем, что он играет какую-то роль в их потаенной жизни. Ему только раз представился случай разговаривать с ними, спросив, не нужно ли сделать для них какую-нибудь работу. Они были предельно вежливы при отказе, как будто сожалели, что у них нет для него работы. Оглядывая их двор, имевший вид свалки, он видел, что можно бы сделать сотню разных дел.

Что за черт? Нельзя отказать другим людям быть эксцентричными. Может быть, им нравится, как выглядит их хозяйство. Может быть они получают удовольствие от окружающей их свалки испорченных предметов, также как некоторые люди не могут успокоиться, пока не обнесут белым штакетником свой дом.

Он выполз из автомобиля и подошел к печке, на которой готовился его ужин. Он сел скрестив ноги перед огнем, его худощавое тело нагнулось вперед, как надломленная палка. Повсюду вокруг него пространство между соснами наполнялось темнотой.

Восходила зловещая луна...

Кассета кончилась, и тишина вокруг него поглотила все. Этот последний год, зиму и лето, он провел здесь, в этом лесу. В город он ездил только по необходимости, по большей части, чтобы купить продуктов и сходить в общественный плавательный бассейн.

Он положил ложкой немного еды из сковородки на металлическую тарелку и быстро поел. Потом собрал утварь и спустился по травянистому берегу к узенькому, вяло текущему ручью. Он вычистил тарелку, сковородку и ложку, пуская струйку жидкого мыла из шариковой бутылки на каждый предмет, прежде чем опустить его в темную воду.

Он взобрался наверх к автомобилю, где снял резиновое кольцо с волос и потряс ими. Волосы были густые и несеченные, вероятно, благодаря макробиотгической диете дзен-буддистов, которой он следовал так фанатично в конце шестидесятых годов, тех подвижнических лет претензий и оптимизма, чудачеств и наивности; каким наваждением казалось то путешествие ему сейчас.

Он влез в "Фольксваген" и открыл ящик. Нащупав пальцами, нашел то, что искал, и стал считать деньги при довольно слабом свете, который давала приборная доска магнитофона.

Когда он досчитал до девяти долларов и двадцати девяти центов, его запасы истощились. Это означало, что пришло время искать и делать любую работу. Он уселся за рулем, закинул голову назад и опорожнил бутылку с вином. Он вспомнил, как три дня назад видел автомобиль, припарковавшийся снаружи дома из красного дерева в трех милях от проселочной дороги, которая вела к "Тузу Пик". На борту автомобиля была надпись: "Служба уборки Карнарвона". Это предположительно значило, что дом вот-вот займут арендаторы, что в свою очередь предполагало, что он мог бы предложить им свои услуги, когда они прибудут. Прополка, стрижка газонов, подрезка деревьев, вырубка кустарника, уборка - он делал все.

Повернувшись, он пробрался в хвост "Фольксвагена". Он думал про лес, распростершийся по обеим сторонам, и внутренним взором проходил по местности, начиная от маленького бревенчатого домика, где жила пожилая пара, и гладенького дома из красного дерева и дальше вдоль всей проселочной дороги до "Туза Пик", где находился музыкальный автомат, полный музыки стиля кантри и угрюмыми номерами по восьмому разряду.

Он не часто бывал в "Тузе Пик", только в тех редких случаях, когда чувствовал, что ему нужна женщина. Счет его побед был не слишком велик, частью благодаря нескольким женским завсегдатаям "Туза Пик", готовым прокатиться в лес на старом помятом "Фольксвагене". Но в основном благодаря самому себе и своей внешности, похожей на то, что он казался древностью, которую большая часть молодых девиц еще не испытывала. И имя, под которым его знали, Фрог, было эхом, намекавшим на прошлое хиппи, когда даже обыкновенный Джон Смит мог превратиться в нечто вроде Шенандоу Голденхост.

Он лежал с открытыми глазами и слушал потрясающую тишину леса, великую стену молчания, прерываемую лишь изредка криком птицы или звуком от прыжка на лапы кормящегося животного, или лукавым шепотом ветерка, гладящего черные ветви.

Это была одна из тех звездных ночей, в какую, несколько веков назад, он бы выдул лохань с веселящим напитком и сидел бы до утра, ожидая восхода солнца, пока его мозг в лаборатории его черепа испытывал бы саморазрушающее действие напитка. Он улыбнулся от такой мысли.

Глава 5

Было почти темно, когда они въехали в Карнарвон и покатили вдоль узкой главной улицы.

Луиза смотрела на освещенные витрины. Магазинчики были маленькие и очень модные, тротуары вымощены булыжником, лампы на перекрестках в стиле газовых фонарей викторианской эпохи. Она читала вывески: "Кофейное зерно", ресторан "Ля Шомьер", магазин с названием "Предметы искусства", витрины которого забиты резными деревянными изделиями, картинная галерея с названием "В раме".

И вдруг неожиданно город кончился и впереди оказалась темнеющая дорога, и Луиза в зеркале заднего вида увидела слабеющий свет ламп, разливавшийся на гладкой поверхности дороги, подобно выцветающей переводной картинке.

- Боже, как быстро, - сказала она.

На что Макс ответил:

- Удивительно, думаешь, что ты где-то посреди неизвестности, и вдруг маленький модный городок, весь из новеньких деревянных домиков, с макраме, итальянскими сырами и скандинавской мебелью.

Луиза наклонилась вперед, всматриваясь в темноту на дороге, разрезаемой фарами, и на выхватываемые ими деревья, наступавшие с обеих сторон дороги. У нее было чувство, что вся цивилизация осталась позади, что назад пути нет.

- Полагаю, что это та лесная жизнь, которой тебе будет достаточно, - сказал Макс.

Сразу перед ними возник несуразный блеск неона в темноте. Большой освещенный электричеством указатель - "Туз Пик" - вспыхнул и погас, как похотливый глаз. Потом вдали замаячил придорожный дом, и сквозь открытую дверь Луиза увидела большое помещение, наполненное табачным дымом и фигурами людей, столпившихся вокруг бара. Наружу вырывались звуки музыки в стиле кантри.

Макс коснулся ее руки. Он развалился на сиденье и закрыл глаза, наслаждаясь темнотой, и его вдруг заполнило ощущение легкости. Здесь, в темных лесах он сможет укрыться от всех, уединившись от внешнего мира, почувствовать спокойствие, расслабление нервов, усмирение пульса. То, что он сейчас чувствовал, было большим, чем просто действием лекарства, принятого им в ресторане в Ред Блаффе, большим двадцати с лишним миллиграмм валиума. Может быть здесь, в зеленой спасительности лесов, он сможет опять стать цельным.

Повернувшись, он поглядел на затемненное лицо Денни, который спал. Неон скользнул по закрытым глазам мальчика, когда они проехали придорожный дом. Тут другой мир, подумал Макс. То, что он оставил позади, было мешаниной из его собственных осколков, как отпечатки пальцев грабителя-новичка на месте неумело совершенного преступления. Ему захотелось прижать к себе жену и сказать ей, как он сожалеет. Ему хотелось начать, если можно, заново. И потом он стал думать о разных таблетках и капсулах, засунутых им под рубашки в чемодане: он покончит с ними. Он их выбросит. Это будет нетрудно.

Он высунул голову из окна и вдохнул темный воздух. Свежий и вкусный, он наполнил его легкие, как ожог чистой водой. Это был чистейший воздух, какой он только помнил. Только в таком месте и можно быть цельным - как возможно иначе? Он ощутил, как ветерок погладил его волосы, когда они свернули на проселочную дорогу. Послышались звуки камешков, бьющих по дну автомобиля с силой летящего града.

- Вот и мы, - сказала Луиза. - Прощай, Сан-Франциско.

Она перевела фары на полный свет. Деревья вокруг автомобиля стали гуще, их стволы теперь смыкались теснее. У нее появилось ощущение огромных пространств, заросших соснами издревле во все стороны в непроницаемую таинственность.

- Ищи дом с солнечными часами, - сказала она Максу.

Он тихо засмеялся. В темноте едва ли что можно было увидеть. Ночь и лес вместе лишали их зрения. Он протянул руку, положил ее на колено Луизы.

Луиза наклонилась, налегая на руль. "Вольво" задрожал и запрыгал в колее. Ей показалось, что она увидела впереди темный силуэт, смутное строение, едва видное между деревьев. Она мягко притормозила, когда строение обрело форму, наполняясь содержанием из окружавшего его леса.

- Может, это он? - сказала она.

- Это единственный дом, какой мы видели после харчевни, - ответил Макс.

Она очень тщательно направила "Вольво" в узкий подъезд сбоку и фары высветили подробности дома из красного дерева: крыльцо, окна нижнего этажа, дверь со стеклянными вставками. Создавалось такое впечатление, что окна первого этажа таяли во тьме, куда не доставали фары машины. Луиза выпрыгнула из автомобиля и стала рассматривать дом. Конечно, она видела фотографии и ей понравилось то, что она увидела на них. Но совсем другое ощущение стоять около самого дома и видеть его в натуре. Она сложила руки перед грудью и подумала: "Мне это нравится. Мне действительно это нравится. Он нас приветствует. Он каким-то образом нас приветствует".

Макс, обогнув машину спереди, подходил к ней. Встал рядом, прокашливаясь. Она обвила его руку своей, и они ступили на ступеньки крыльца. Макс вынул ключи и попытался вставить один из них в замок. Но в этом не было нужды.

- Тут не заперто, - сказал он.

- Зачем тогда нужны замки? - спросила Луиза, смеясь от нервного возбуждения, толкнула дверь и вошла внутрь.

- Интересно, почему он не заперт, - сказал Макс, скорее себе, чем Луизе. Почему он позволяет такой малости беспокоить себя? Ключ в руке является формой готовности к чему-то, вы, в конце концов, думаете открыть им какой-то замок. И когда оказывается, что с самого начала ключ не нужен, появляется легкое чувство дезориентации. Устал, подумалось ему. Вот и все. Внезапно он почувствовал, что утомился.

Посреди темного нутра дома светилась слабенькая лампочка. В кухне поблескивала плита.

- Почему его оставили? - спросил Макс. - Он нашел выключатель, и вдруг комната, в которой они были, осветилась ярким светом. Луиза двинулась к кухне, и Макс пошел за ней.

Она сказала:

- Чтобы поприветствовать нас. Чтобы мы не спотыкались в доме, если бы было совсем темно.

Она коснулась плиты, которая была новее, чем у нее в Сан-Франциско: самоочищающаяся, сенсорное управление, цифровой таймер.

Макс пожал плечами. Незапертая дверь, горящий свет - это могло быть случайностью. Не так уж важно. Это не Сан-Франциско, где подобные случайности служили поводом для срочного вызова полиции. Ему нужно расслабиться - все трудности позади.

- Думаю, агент вызвал кого-то, чтобы привести в порядок дом, Макс. И они оставили для нас свет. - Она повернулась навстречу ему, ощущая кухню, освещенную лампой, как островок света среди темной массы соснового леса. Раковина из нержавеющей стали, машина для мойки посуды, масса свободных полок, на полу керамические плитки - мне очень нравится, Макс. Мне, правда, очень нравится.

Макс открыл большой холодильник. Он некоторое время вгляделся внутрь, потом сказал:

- Посмотри-ка на это.

Она откликнулась на приглашение.

Там на средней полке лежали два яблочных пирога, недавно испеченные, с золотистой корочкой. Два яблочных пирога лежали на старомодных глазурованных керамических блюдах - антикварных изделиях, украшенных бледно-голубым узором из цветов, каких Луиза давно не видела.

- Разве это не чудо, Макс? - сказала она. - Разве это уже не создает у тебя ощущение дома?

Макс захлопнул холодильник и улыбнулся.

- Лучше я разбужу Денни.

Она смотрела, как он шел через кухню, слышала, как он вышел на крыльцо, а потом послышались успокаивающие звуки открывания и закрывания дверей автомобиля. Она опять открыла холодильник и подумала: кто бы ни оставил эти антикварные блюда здесь, он, наверняка, скоро придет за ними.

Она поблагодарила их за такое внимание.

Глава 6

Профессор Петр Змия, имевший степени нескольких университетов мира, медленно сгибал и разгибал руки. Он стоял в центре гостиной с закрытыми глазами, сосредоточившись на цветном пятне, существовавшем только в его мозгу. Через некоторое время, когда его пульс замедлился и тело полностью обмякло, он открыл глаза.

Он осмотрел гостиную. У него возникло чувство владельца. Он ощущал весь дом вокруг себя, его комнаты, его пространство, его темные углы. Прежде чем надолго обосноваться, он должен узнать дом поближе. Он медленно двинулся вперед, пересек гостиную и ступил внутрь другой комнаты, поменьше, в которой стоял большой рояль. Инструмент, стоявший посреди комнаты, как какая-то огромная летучая мышь с задранным крылом, был черный и сверкающий. Профессор подошел к нему. Он положил руки на клавиши, но не нажал на них. Он откинул голову слегка назад, как человек, вслушивающийся в звуки чистейшей музыки, какую никакой рояль не воспроизведет, своего рода внутреннюю симфонию.

Он отошел от рояля и поглядел из окна вдоль улицы. Дома, похожие на тот, в котором стоял он, раскинулись перед ним, мерцая в уходящем свете дня. Профессор улыбнулся. Хотя дома и были точными копиями друг друга, в их расцветке было поражающее разнообразие, а также в их рамах и парадных дверях. Американцы, подумал он. Это была раса, гоняющаяся за неуловимой индивидуальностью. Им нужно оставлять маленькие знаки, чтобы сказать, что они существуют; я выкрасил этот дом в желтый цвет, я нарисовал спортивную полоску на моем "Додже-Кольте", это мои инициалы вырезаны на дереве. Им нужно некое бессмертие, поэтому они пишут свои имена или оставляют свои знаки где только могут.

Он едва заметно пожал плечами, отворачиваясь от окна. Двенадцать лет прошло с тех пор, как он последний раз был в Соединенных Штатах, и он мало что нашел изменившимся. Повсюду можно было видеть обычный избыток энергии; новые скоростные шоссе, новые торговые пассажи, быстро растущие в немыслимом темпе многоэтажные здания, в то время как старые дома, годные еще на многие годы, уступали им место. Американцы - беспокойная команда. В своем желании скорее узнать судьбу они никогда не научатся сидеть спокойно. Они никогда не овладеют искусством тишины.

Профессор подошел к кухне, большой сверкающей комнате, увешанной медными кастрюлями. Окно выходило в узкий дворик. Он представил женщину, Луизу Унтермейер, стоявшую у раковины и, может быть, чистящую луковицу.

Он сел за кухонный стол, его маленькие руки легли на поверхность стола. Он попытался увидеть мужчину, Макса, стоящим в дверном проеме. Но Макс виделся ему смутно, потому что Макс приносил с собой беспокойство. У него всегда был слегка измученный вид, подумал профессор.

Он перешел к мальчику.

Представить Денниса было не трудно. Он был открытым и добродушным, несмотря на свою юность, время в его молодой жизни, в которое должно бы толкнуть его к замкнутости, развить в нем скрытные черты и неуклюжесть чувств.

Профессор встал. Теперь нужно подняться наверх. Спальни могли многое сказать ищущему. В узком коридоре, где его изящные босые ноги зашлепали по полированным паркетным дощечкам пола, он остановился перед маленькой коллекцией семейных фотографий. На одной из них были изображены все трое Унтермейеров, сидевшие под красным зонтом на пляже и улыбающиеся. В одной руке мальчик держал картонный серп, а губы у него были красными от краски с искусственного винограда. На Луизе была глупая соломенная шляпа.

На другой фотографии Деннис был один. Это был явно портрет, сделанный в ателье, потому что он не отражал ничего от внутреннего содержания мальчика. Это было крикливое, изящное и пустое изображение. Профессор лишь мгновение смотрел на него. Потом его мысли прервал звук дверного звонка. Звон вестминстерских колоколов: бинг-бонг, бинг-бонг.

Перед дверью стоял Эверетт Баньон. И хотя ночь была сухой, а небо ясным, агент держал свернутый зонтик. Профессор Змия открыл парадную дверь, и агент вступил внутрь.

- Я был по соседству, - сказал агент. - Мне пришло в голову, что я мог бы зайти и посмотреть, как вы устроились. Приятный дом, не так ли?

- Очень приятный, - сказал профессор. - Его "ч" звучало как "щ". Ощень приятный.

Оба вошли в гостиную. Профессор сел и замолчал. Он смотрел, как агент прошел к окну, в которое смотрел некоторое время, прежде чем опуститься на диван.

Баньон провел кончиком зонта по полу, получился неровный круг.

- У Вас есть все необходимое, профессор?

- Конечно.

Баньон тихо вздохнул. Профессор Змия заметил беспокойство на лице агента. Маленькая капелька пота соскользнула на бровь Баньона с его жирных волос.

- Что вас так беспокоит? - спросил профессор.

- Видно, что я нервничаю? - улыбнулся агент.

- Да, заметно.

- Тогда мне нужно попробовать расслабиться.

- Если хотите прожить долгую и здоровую жизнь, то да, - сказал профессор.

Баньон некоторое время глубоко дышал. Потом он наклонился вперед, поправляя манжеты пиджака, и поднял их так, что у запястий на четыре дюйма вылезли рукава рубашки.

- За прошедшие двенадцать лет вы заметили какие-нибудь изменения, профессор?

Профессор Змия молчал. Он намеревался тщательно осмысливать все вопросы, невзирая на то, сколь кажутся они тривиальными. Но сложности с английским языком делали его более осторожным, чем обычно. В нем было так много ловушек, больших и малых, и слов, имеющих множество значений, что нужно было время. Он сказал:

- Все перемены относительны, мистер Баньон. Некоторые вещи меняются только для того, чтобы оставаться самими собой, другие меняются, потому что должны уступать дорогу новому. Два предмета не могут занимать одно и тоже место одновременно.

Баньону иногда казалось, как будто он говорит с гадалкой. Он постукивал зонтиком по полу. Он подумал, что профессор не так понял его вопрос, что ему нужно спросить его еще раз, но теперь с другим ударением.

- Изменилось ли то за двенадцать лет? Вот что я хотел узнать.

Профессор Змия улыбнулся. Выражение лица просветлело, словно добродушное солнце коснулось его загорелого лица. Он весь начинал светиться, стоило ему улыбнуться. Через многие годы люди вспоминали именно это выражение, как гипнотическое и чарующее одновременно.

- Изменилось ли то? - пропел профессор. Он очень медленно покачал головой. - Вряд ли я так думаю. Это остается тем же, чем и было, мистер Баньон. Всегда тем же. И почему это должно меняться?

Мистер Баньон стер пот со лба и долго смотрел на жирное пятно, оставшееся на кончике его пальца.

Глава 7

- Фотографии Баньона несправедливы к этому месту, - сказала Луиза. Она сидела на веранде из красного дерева вместе с Максом, пьющим кофе и жующим кусок яблочного пирога. Ранний утренний свет, прорывающийся сквозь ветки сосен, имел цвет нежного жемчуга. - Фотографу не удалось уловить красоту этого места. На фотографиях нет ощущения окружающей природы, правда?

Макс мотнул головой. Он только частично слышал жену. Его внимание привлек ястреб, и он наблюдал, как большая птица делала изящные круги в небе. Он опустошил свою чашку кофе и через ее край смотрел на Луизу, на лице которой отразилось выражение удовлетворения. Из нижней части дома доносились звуки музыки из портативного приемника Денниса. Прием был плохой, и музыка шла короткими залпами, а потом ее заглушали хриплые помехи.

- Ты хорошо спал? - спросила Луиза.

- Прекрасно. А ты?

- Заснула сразу же через несколько минут, - ответила она. "Дольше, чем через несколько", - подумала она. Она пролежала без сна, наверное, с полчаса, слушая непривычные для нее звуки: шуршание деревьев, сварливый крик незнакомой птицы, крадущийся шепот кого-то, ходившего вокруг дома. Зверек, подумала она, барсук, скунс, какое-то пушистое существо, ходившее по кругу. Иногда оно терлось боком о стену дома, а один раз ей показалось, что она слышит его ворчанье прямо под верандой.

Она смотрела на мужа лишь мгновение, перед тем как положить руки на колени, а затем перевела свой взгляд на обручальное кольцо.

- Воздух тут оказывает явно сексуально возбуждающее действие на тебя, - сказала она, и в ее глазах было таинственное со значением выражение.

- Разве? - Он понял, о чем она говорила. Он опять поглядел на коршуна, который подплывал ближе к дому.

- Уже забыл, Макс? - Она притворялась разочарованной.

- Ни капельки не забыл, - сказал он. И это было довольно верно. Он вспомнил, как после того, как они обследовали дом прошлой ночью, как Денни забрался в кровать в нижней спальне, он вытянул ее на эту веранду и, повалив ее на доски, занимался с ней любовью с такой страстью, какой не было уже много лет, как будто внутри него что-то омолодилось. После этого он долго не мог уснуть. Где-то посреди ночи, когда он убедился, что Луиза наконец уснула, он нащупал в чемодане таблетки и проглотил три дольмейна, глядя со слабым отвращением на свое отражение в зеркале ванной, говоря себе: "Мне не нужны эти вещи".

- Ты меня удивил, - сказала Луиза. - Захватил меня совершенно врасплох.

"Я сам себя удивил",... подумал он. Он поднялся и подошел к перилам, опоясывающим веранду. Он наблюдал за терпеливым передвижением коршуна, пока тот не улетел. А потом Луиза стала позади него, прижимаясь телом к его спине.

- Ты думаешь, что воздух тут пробуждает половые аппетиты? - спросила она.

Макс улыбнулся. Он обернулся и стал к ней телом, положив руки ей на бедра и прижимая к себе.

- Думаю, мне нужно набрать его в бутылку, если это так, - сказал он.

Она прижалась лицом к его плечу, вспоминая, как он вел себя, как мальчишка, не могущий дождаться, пока ляжет. То, как его руки гладили ее и как бесстыдно он шумел, было совершенно по-юношески. Это напомнило ей тот первый раз, когда они легли вместе, когда она была студенткой искусства в лос-анжелесском университете, а Макс третьекурсником в медицинской школе. Что ее потянуло на воспоминание, так это то, каким он неловким был в ухаживаниях. Если он преподносил розу, то ее стебель вот-вот должен был сломаться. Если дарил шоколад, то он обязательно где-то был раздавлен. Неуклюжая застенчивость, пальцы его, казалось, были слишком велики для его рук, он был ужасен, когда расстегивал пуговицы, а когда он расстегивал кнопки лифчика, он будто бы читал по методу слепых. По каким-то причинам, слишком смутным, чтобы докапываться до них, она любила его за эти несоответствия. Опять же с тех пор у него была определенная восторженность: он бесконечно описывал свои занятия, изумляясь всему новому, что ему открывалось, поражаясь тому, что ему еще предстояло изучить.

Однажды, она теперь вспомнила, они занимались любовью в ее маленькой квартирке в Вествуде, и после этого Макс начал рассказывать про поджелудочную железу, какие функции она выполняет в теле человека, и хотя она, по правде говоря, не слушала, что он говорил, - что она понимала в ферментах и гормонах? - она не могла отвести глаз от его лица, которое раскраснелось от возбуждения, как будто он рассказывал ей про то, чего не знает никто во всем мире. Поджелудочная железа не была самым романтическим предметом на земле, каждому ясно, но, когда Макс рассказывал про нее, он был похож на маленького мальчика в рождественское утро. Как она могла устоять против такого заразительного свойства?

С тех пор годы притупили его чувство восторженности. Мельница терапии источила его. Но прошлой ночью, на этой веранде, ей послышались старые отзвуки того Макса, которого она сперва полюбила, и она была очарована его любовными действиями, тишиной леса и звездной аркой неба.

Она взяла его лицо в ладони. Потом она повернулась к деревьям, чаще зелени, покрывавшей землю, как мех.

- Мне здесь хорошо, - сказала она. - Мне хорошо. Вид. Дом. Все вместе. Как тут помнить о Сан-Франциско?

Она тихо вздохнула, счастливая. Открытия прошлой ночи приносили один сюрприз за другим. Гостиная искушала ее своим камином из кирпича, занимавшим всю стену, комфортная мебель, вязаный овальный ковер на полу, сияющая поверхность которого напоминала глубокие коричневые зеркала. Нижняя спальня была как раз для Денни. В ней была собственная ванная, поразившая его бледно-голубыми керамическими плитками и подходящей к ней по цвету сантехникой.

Верхняя часть дома состояла из большой хозяйской спальной и примыкавшей к ней комнаты поменьше, которую можно было использовать как кабинет для нее. В ней было достаточно места для ее мольберта, кистей и красок. Работа показалась ей невероятно далекой от нее сейчас.

Из спальни раздвижная стеклянная дверь вела на веранду. Простор и свет, стекло, красное и сосновое дерево. Она поймала себя на том, что думает на сокращенном жаргоне агента: 2 спн, 2 внх, врнд,...

Теперь, когда лес поглотил ее, она затаила дыхание, - она не ожидала встречи с совершенством, никогда не испытывала ничего подобного. То, что она чувствовала от сосен, протянувшихся до неба, и Макса, стоявшего рядом с ней, было любопытное ощущение свободы, легкое покалывание в груди, как будто легкие ее наполнились не кислородом, а гелием, чем-то таким, что ударило ей в мозг, и сделало ее беззаботной и закружило ей голову самым приятным образом, какой только можно вообразить.

И затем ее внимание было привлечено смутной тенью там, среди деревьев. На мгновение она не смогла уверенно понять, что бы это могло быть, что так лениво поднимается в серое небо. Ну, конечно, это был дым, тонкая спираль дыма, который поднимался почти незаметно перед тем, как раствориться.

- Смотри, - сказала она Максу и показала туда. Трудно было оценить расстояние до того места, но она решила, что до источника дымы было с четверть мили.

- Может, костер, - сказал Макс.

- Или из трубы. - Она прищурилась. Она не думала о вероятных соседях. Теперь легкий ветерок подхватил дымок, закрутил его, разметал.

- Труба. - Макс, казалось, обсасывал во рту это слово. - Кому нужно разжигать костер в такой сырой день, как сегодня?

Сырой? Все, что она чувствовала, была приятная теплая тяжесть в воздухе, но не сырость, не холод. Она взглянула на Макса. Он подносил кусок яблочного пирога ко рту. Немного пожевал, потом скорчил гримасу. Открыл рот и выплюнул корки на ладонь.

- Господи, - сказал он.

- Что случилось?

- Какая-то горечь...

Луиза посмотрела, как он кладет остатки от куска на стол.

- Я думал, что он сладкий.

Макс сел, положив ноги на стол.

- Кто-то, очень любезно испекший эти пироги для нас, должно быть взял дикие яблоки или забыл про сахар.

Деннис подумал, что с радио происходит что-то странное. Временами ему удавалось настроиться на станцию, на которую хотел, но вдруг неожиданно она замолкала. Он крутил антенну и так и этак, но без видимого успеха, а потом вынес портативную антенну наружу и попробовал опять. Он был решителен, был намерен расследовать и не собирался лишаться своей музыки из-за каких-то атмосферных причуд.

Позади дома, неподалеку от отбрасываемой верандой тени, он с мрачной сосредоточенностью раскрутил антенну. Наградой ему был неожиданный взрыв рок-музыки, за которым последовало молчание. Некоторое время он, уставившись, вглядывался сквозь деревья, потом решил, что нужно установить ее повыше, а если удастся, то выше уровня вершин. Он знал, что лазить по соснам не самое приятное занятие, из-за их царапающих веток.

Он отошел на некоторое расстояние от дома, высматривая наиболее подходящее для лазания дерево. Когда такое нашлось, он приладил переносной приемник на бок и вскарабкался до нижних веток.

Уцепившись за ветку, перевел дыхание. Включил радио и мелкими рывками вытянул антенну и как бы отдаленно услышал голос диск-жокея, говорившего:

- Эге-гей, вы там, парни, вместе с нами любящие бродить по царству рока, приближается восемь часов пополудню прямо сейчас на старой доброй Кей-Би-Би-Си в главном городе Славном Сакра-Ммменто!

Голос звучал так, будто шел с расстояния слишком далекого, чтобы его можно было определить. Но затем пропал, и Деннис, зажав радио под мышкой, стал взбираться по дереву повыше. Когда остановился, он увидел, что оттуда прекрасно видна веранда. Рассматривая ее, он увидел пустые кофейные чашки и пирог на круглом столике. Этот волшебный пирог, попавший в дом неизвестно откуда. Вкуснятина!

Ветки шлепали по щекам, а иголки царапали руки. Когда он опять остановился, то понял, что его положение неустойчивое. Он прижался к стволу как можно теснее, обхватив его ногами, и увидел колонию муравьев, проделывающих длинную узкую щель в стволе перед ним.

Скверно будет, подумал он, если окажется, что приемник будет хорошо принимать только на высоте тридцати футов. Что тогда ему придется делать? Взбираться на дерево каждый раз, когда ему захочется послушать несколько мелодий?

Он включил радио.

Покрутил настройку. Черт, ничего не было слышно.

Он выключил радио и вдруг ощутил тонкий запах. Аромат приносил слабый ветерок из леса. Это было что-то, что он знал, что-то знакомое, но чему он не мог найти названия. Запах был сладкий и соблазнительный, и он поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, чтобы почувствовать, откуда мог идти запах. Может, он шел из кухни, может, мать что-нибудь готовит, нет, она была занята распаковкой чемоданов и коробок.

Он поглядел вверх сквозь ветки. Он находился недалеко от верхушки сосны и не был уверен насчет дальнейшего подъема, потому что ствол начинал наклоняться каждый раз, когда он шевелился. Запах опять ударил ему в нос. Он напоминал ему запах ирисок, сладкий и почти невыносимый. Рот заполнился слюной, и он почти ощутил их во рту, прилипшие к зубам.

Не очень удобно устроившись, он закрыл глаза.

Он вдруг вспомнил про тот раз, когда он с родителями ходил на прогулку в сквер в Санта-Монике и в воздухе стоял густой аромат леденцов, вызывавший слюну, обильную до болезненного ощущения. Сейчас было похожее ощущение, только еще сильнее. В животе заурчало. Он открыл глаза и прижался телом к стволу дерева. Перед его рубашки с надписью "Спасите китов" был утыкан хвоинками. Пора было слезать с этого шелушащегося дерева.

Он начал слезать вниз, цепляясь одеждой за острые сучья. Когда он опять оказался на земле, запах полностью исчез. Он повернулся и поглядел вверх сквозь деревья, замерев, как будто ждал, что аромат вернется, и на этот раз он сможет проследить его путь и найти источник. Но запах пропал.

Он вошел в дом. Мать стояла у кухонной раковины, промывая кофейник. Она повернула к нему лицо и улыбнулась:

- Разведывал?

Разведывал, подумал он. Иногда в голосе матери было что-то такое, что ему не нравилось. Судя по тому, как она произнесла "разведывал", она все еще говорила с ним, как с пятилетним. Может матери не могут избежать этого скрытого снисхождения, может им не нравится, что дети вырастают. Это, наверное, напоминает им о собственной смертности, решил он.

- Я лазил на дерево, - сказал он.

- Что-нибудь видел?

Другие деревья, хотел он сказать.

- Кто-то там что-то печет, - заметил он. - Такой чудесный запах.

Мать мгновение молчала.

- Перед этим я видела какой-то дым.

- Думаешь, кто-нибудь живет поблизости?

Луиза пожала плечами.

- Думаю, да.

Деннис сел за стол. Он положил приемник и стал смотреть на него.

- Интересно, кто.

Луиза вытирала мокрые руки бумажным полотенцем.

- Мне представляется, что скоро мы это выясним.

Глава 8

Фрог открыл один глаз, ощущая во рту металлический привкус. Он поднял голову, позвонки шее хрустнули и он стал вглядываться в молодое одутловатое лицо девушки, лежавшей сбоку от него в задней части "Фольксвагена".

Тебе повезло, старый ты хитрый пердун, Фрог.

Девушка еще спала.

Красота, которой, как ему показалось перед тем, как закрылся "Туз Пик", обладала она, была иллюзией, растаявшей под бледным утренним светом. Отекшая от алкоголя, с носом, слишком крупным для ее лица, она была простовата, но молода, лет восемнадцати-девятнадцати, и тело у нее было упругим, а ее задок (о, господи, какой задок) еще не отвис.

И тем не менее, когда он отодвинулся от спящей девушки, он был не слишком удовлетворен собой. Он ничего не знал про нее, не мог ничего вспомнить из того, что она говорила, кроме ее имени, Роксана, и почти не помнил - начисто память отшибло, - что было после того, как он привез ее сюда, на это место в лесу.

Он откинул покрывало в сторону и постарался встать до того, как она заворочается, потому что хотел спуститься к ручью и вымыться. Он двигался очень осторожно. Ты, старый Фрог, превратился в лесную свинью. Использовать девку, вроде этой. У тебя есть стыд? Мало того, он промотал свои последние доллары, а это значило, что ему придется спуститься к дому из красного дерева и просить работу сразу же, как только он придет в себя.

Глаза девушки открылись разом и потребовалось время, чтобы она разобралась, где она находится. Она отбросила черные волосы с глаз, посмотрела на него и сказала:

- О, дерьмо. Дерьмо, дерьмо, дерьмо.

Фрог ничего не сказал. Он собрал волосы в пучок и пропустил их в резиновое кольцо. Теперь наступил момент неприятного узнавания. Как же они напились прошлой ночью?

- Мне нужно к этому сраному ручью, - сказала девушка.

- Тебе так плохо? - спросил Фрог.

- Ты не поймешь. - Она посмотрела на руку, как будто ожидала увидеть на ней часы. - Сколько времени?

- У меня тут нет часов, - сказал Фрог.

- Сейчас не девять часов? Разве сейчас не больше девяти? - В ее голосе послышался страх.

Фрог посмотрел сквозь стекло Фольксвагена и сделал вид, что определяет время по солнцу.

- Успокойся, только восемь часов. Кстати, что у тебя за важное дело в девять часов?

Девушка в первый раз улыбнулась.

- Девять часов это время, когда Бобби приходит домой.

- А кто такой Бобби?

- Мой муж.

- А, это меняет дело, - сказал Фрог.

Бобби и Роксана, подумал он. Они могут воспользоваться его и ее банными полотенцами. Он не намеревался прошлой ночью сделать кого-нибудь рогоносцем.

- Он работает в ночную смену, - сказала девушка. - Ты можешь довезти меня до Карнарвона?

Фрог почувствовал неловкость, усовестившись. У него был собственный кодекс чести и он не оправдывал наставление рогов, хотя бывали и приличные проколы, обычно по незнанию. Голый, он выскользнул из автомобиля и раскинул руки, прислушиваясь к тихому журчанию ручья поблизости. Девушка выставила голову наружу, ее черные волосы свалились на голое плечо.

- Куда ты? - спросила Роксана.

- Освежиться. Сделать обмывание.

Он подхватил полотенце и кусок мыла и направился к ручью.

- Эй, подожди меня, - и девушка вылезла из машины и пошла за ним по склону берега к воде. Она уставилась на него с выражением ужаса. - Он непроточный, - сказала она. - Нельзя мыться в стоялой воде.

- Твои глаза тебя обманывают. Тут есть подводное течение.

Фрог ступил в зеленоватую воду и ощутил ее прохладу у бедра. Через мгновение, как будто после того, как она наставила мужу рога, стоялая вода стала для нее следующей ступенью в моральном падении, девушка присоединилась к нему. Фрог смотрел, как она несмело плескалась.

Она погружалась в воду до тех пор, пока ее лицо не оказалось под водой, а длинные черные волосы не распустились по воде, как черные водоросли. Он пробрался к ней. Сейчас это полное извращение, подумал он. Этот неожиданный прилив желания он ощутил с похмелья. Мне это нужно в последнюю очередь.

Девушка вынырнула.

- Дай-ка мыло, - сказала она.

- К вашим услугам, - и он подал ей скользкий кусок.

Он наблюдал, как она помылила между грудями, а потом ее рука ушла под воду и она помылила у себя между ног.

Фрог вздохнул, как человек, измученный своим собственным бунтующим половым влечением. Чему я обязан такой реакцией? - изумлялся он. Он поглядел мимо девушки в направлении деревьев, как будто это могло помочь подавить это желание. Но он не мучался такими моральными комплексами.

Девушка глядела на него, и в глазах ее загорелись всепонимающие огоньки.

- Иди, - сказала она. - Чего ждешь?

Стоячее исполнение, подумал он, осложненное в бедрах ниже воды. Она прижалась к нему, и он почувствовал, как ее ноги изогнулись вокруг него, когда они тесно прижались друг к другу.

Когда она поцеловала его, то ее губы были влажными и раскрытыми, и ее язык скользнул ему в рот. Это был страстный, голодный поцелуй. Он отвел голову от ее плеча, чувствуя, как ее рука ушла под воду к нему. Эта подводная случка - спорт для молодых, подумал он. Теперь она очень сильно прижималась к нему, и по ее хриплому дыханию он понял, что она на грани изнеможения.

Попридержи себя, хотелось сказать ему. Дай мне настроиться, детка. Прижатый опять к ее плечу, он почувствовал, что смотрит невидящим взглядом на берег в направлении деревьев. Зримое упражнение в презрении к предрассудкам в действии.

И он увидел или подумал, что увидел, что-то или кого-то, движущегося за деревьями. Ему это представилось чуть плотнее, чем тени, серым, как цвет неба.

Он закрыл глаза, потому что такой способ подводного совокупления требовал от него полного сосредоточения, на какое он был способен. И когда он почувствовал, что девушка содрогается вместе с ним и ее ногти надолго впились в его спину, то понял, что все кончилось, и он может идти нетвердыми ногами в прохладной воде. Он шел прихрамывая, освободившийся и не слишком довольный собой.

Когда он вновь открыл глаза, то в поле его зрения было все спокойно, ничто не двигалось. Но он-то знал. Кто бы это еще мог быть, как не пожилая пара? Кто же еще? Вышедшие на очередную прогулку, чтобы по возможности подышать утренним воздухом, они наткнулись на его водное бесстыдство и, наверное, мгновение не отрываясь наблюдали и на их лицах было нечто, похожее на изумление. Неожиданное представление в здешних лесах! Голые люди, упражняющиеся в ручье! Подходите Посмотреть Случку Фрога! Он почувствовал, как вспыхнули щеки. Что такое? Чувство стыда? Рецидив какой-то застарелой буржуазной застенчивости?

Что за черт, ему не понравилось, что люди наблюдали, как он дергался в половом акте, в этом все дело. Даже старики, чьи собственные представления о подобных совокуплениях в собственной жизни должны быть немного сильнее, чем потускневшая к теперешнему времени память.

Шатаясь, он поднялся на берег, а девушка, хохоча на ходу, шла за ним. Она подобралась сзади, просунув руку ему между ягодиц и мягко ухватила его за мошонку. Эти молодые девушки, подумал он, это - дети, они просто не понимают, что достаточно - значит достаточно. Он слишком стар для такого дерьма. Изнемогший, он упал в траву и лежал в ней, размышляя, что думают старики об этом сейчас. Он представил их, усевшихся на своем маленьком крылечке, похожих на двух древних белок, недовольных всем, что их окружает. Ты можешь поверить тому, что мы видели в ручье? Может, это галлюцинация, дорогая.

Фрог улыбнулся. С другой стороны, подумал он, представление в ручье могло вдохновить их на старомодные собственные ощупывания. Эта была мысль.

Метгер припарковал свой патрульный автомобиль на площадке у "Туза Пик" и вошел в таверну, где сел на высокую табуретку у бара. Он заказал пиво и теперь отпил жидкость из горлышка ледяной бутылки пива "Коорс".

Он зажег сигарету и стал смотреть на Мартину, барменшу, положившую руки на стойку и наклонившуюся к нему. Давно, когда он был молодым полицейским, а не шерифом Карнарвона, когда он не был женатым, обремененным домашними заботами, бассейном и домом, а с 1984 года и "Шевроле", все было взято в кредит то в одном, то в другом банке, у него с Мартиной были любовные шашни.

А она довольно сильно постарела, подумал он. Возможно, располнела в бедрах и явные круги под глазами, но это все внешние признаки, а с возрастом начинаешь видеть более глубинное, чем это.

- Ну, незнакомец, - сказала Мартина. - У нее были чудесные, густые черные волосы, почти иссиня-черные, как у ворона. - Мы вас последнее время не часто видим здесь. Волна преступлений в Карнарвоне не дает вам покоя?

Метгер поставил стакан.

- Кто-то выдрал стереоприемник из Радио Хижины. Отдыхающие на автомобиле задавили бродячую собаку.

- Ни капельки дерьма, - сказала Мартина. - Настоящая волна преступлений.

Метгер кивнул.

- Скажу тебе, теперь нет спокойных мест. - Он допил стакан и смотрел, как она наливает ему еще один. - Как дела?

Она похлопала его по руке.

- Серединка-на-половинку. Как у тебя? Как брачное блаженство?

Метгер сказал:

- Не могу пожаловаться, Мартина. - Он два года как женился. - Нора в положении. Семь месяцев.

- Прекрасно, - сказала Мартина. - Ты должен с нетерпением ждать великого события, Джерри.

- Я и так жду. Думаю, по правде, жду.

Он заметил как глаза Мартины затуманились воспоминаниями о том, когда они были молоды и беззаботны, а осторожность в их поведении появлялась только из-за других людей. Хотя и не у них и не тогда, когда они были свободны, как божьи птахи, и были безумные ночи, полные вина и любви. Воспоминания зашевелились внутри него, подобно легкому ветру. Хотя он женился на Норе и был доволен, что дела шли нормально, но не было ничего плохого в маленьких ностальгических привязанностях, изредка, если не давать им воли. Мартина, он знал это, так и не вышла замуж.

- Как твой отец, Джерри? Слышала, что с ним неважно.

Мысль об отце ему была неприятна. Старик находился в богадельне на окраине города, долгие часы он проводил тайно, пересчитывая скопленные конфетки. Когда с ним говорили, нельзя было заранее знать, что он скажет в ответ. Временами у него в голове прояснялось, но чаще он находился далеко от них.

Метгер сказал:

- С ним неважно. Это какое-то наваждение. Я все еще не могу никак к нему приспособиться. Один день он в порядке, а на следующий день рассудок покидает его. Именно так. Это происходит так же легко, как если ты гасишь спичку. Я всегда раньше думал, что его ничто не возьмет.

Мартина с грустью смотрела на него.

- Очень плохо. Если представится случай, передай ему от меня наилучшие пожелания.

- Если я попаду к нему в удачный для него день, - сказал Метгер.

Некоторое время они молчали.

- Ты не сказал, что привело тебя сюда, Джерри.

На мгновение Метгер задумался.

- Ну, я слышал в городе, что дом из красного дерева сняли на лето.

Мартина нагнулась к нему поближе.

- Это правда?

- Это то, что я слышал.

Метгер передвинулся к бару, потом оттолкнул свой пустой стакан и нахмурился на предложение Мартины пропустить еще один.

- Семья, - сказал он. - Супружеская пара с маленьким ребенком.

Мартина молчала.

- Этот дом не сдавали какое-то время никому с детьми, - сказал Метгер.

- Я и не знала, что Джо Лайонс уехал, - сказала Мартина.

- Прошлой весной. Слышал, что он переехал южнее в Сан-Диего.

- Он долго тут прожил.

- Одиннадцать лет, - сказал Метгер уверенно. Джо Лайонс был съемщиком этого дома одиннадцать лет назад, а теперь он съехал, и новая семейная пара с ребенком въехала в него. И это беспокоило Метгера, даже несмотря на то, что он понимал, что его беспокойство не было чисто логическим. Он посмотрел мимо Мартины на ряды бутылок со спиртным на полках и потом сказал: - Я хочу съездить туда. Визит вежливости.

- Так вот почему ты заехал сюда, - сказала Мартина. - Я-то тешила себя надеждой, что тебе захотелось меня навестить.

Метгер улыбнулся.

- Хочу представиться без лишней важности. Просто обычный визит, чтобы они почувствовали себя, как дома.

- Как специальный приветствующий автомат, - сказала Мартина. Она взяла его пустой стакан, наполнила его пивом "Коорс" и на этот раз добавила в него немного ржаного пива. - Это пойдет тебе на пользу. Выпей.

Метгер попробовал смесь на вкус, потом поставил стакан.

Глава 9

Следующие два дня Луиза занималась домашними делами. Она переставляла мебель по собственному вкусу, ездила с Денни и Максом в Карнарвон за покупками, обследовала магазины, побыла в телефонной компании, чтобы установить связь, хотя Макс непонятно почему был против ее установки. Хотел ли он этим начисто отрезать себя от больных? А что, если вдруг возникнет критическая ситуация, с которой не сможет справиться Эд Стэллингс?

У нее совсем не оставалось времени, чтобы сесть за свою собственную работу, несмотря на то, что подходил крайний срок сдачи серии ее иллюстраций к книжке для детей младших классов. Она установила доску для рисования, приладила краски и кисти, но даже в моменты, свободные от дел, когда она обдумывала иллюстрации или когда с отсутствующим взглядом перелистывала текст книги, она постоянно ловила себя на том, что смотрит через стеклянную дверь на веранду и просто сидит, уставившись на лес.

Деревья отвлекали ее от мыслей, как будто она была добровольной жертвой волшебного заклинания. Она просто облокачивалась на перила и тихий шум сосен заполнял ее ум. На нее находила соблазнительная спячка ума.

Покой, думала она. Маленькое чудо покоя тут, среди лесов. Она была в восторге от молчащего телефона, от отсутствия автомобилей и от ощущения, что она каким-то образом покинула рамки времени.

Ночью она могла просто сидеть на веранде и пить с Максом вино. Иногда к ним присоединялся Денни и тогда, впервые за много лет, она переживала настоящее чувство семьи.

Если что и беспокоило ее, хотя и не сильно, так это то, что она не могла привыкнуть к ночным звукам леса. Это не были случайные неожиданные крики птицы или звуки, издаваемые ночным ветром, когда он шевелил ветви деревьев, а это был шум животного, которое каждую ночь выходило побродить вокруг дома.

Она решила, что обе ночи это был один и тот же зверь. Нет-нет она порывалась взять фонарь и выйти и узнать, что это за существо, чтобы раз и навсегда покончить со своими страхами, но что-то в этой нетронутой черноте останавливало ее. Тут были потайные темные места, куда не проникал лунный свет, пустоты, недостигаемые звездами.

Она лежала без сна и слушала, как оно бродит, топочет, кружит. Выслеживает ли оно кого-нибудь? Или оно просто поедает объедки, привлеченное к дому возможностью прокормиться или содержимым мусорных бачков? Но на утро содержимое бачков оставалось нетронутым. И она никогда не могла обнаружить никаких следов, отпечатков лап или любых признаков приходившего существа.

У нее были смутные сны, неясные образы проникали в ее сознание, подобно свету, проходящему сквозь линзы фотоаппарата. Раз или два, проснувшись, она вспоминала рыльце неведомого животного, мокрое, черное и движущееся, и ей приходили на память маленькие янтарные глазки, которые держали ее в каком-то гипнотическом состоянии.

На утро третьего дня, когда она находилась на кухне и размышляла насчет двух антикварных блюд из-под яблочных пирогов, за которыми никто не дал себе труда придти и забрать, она услышала неожиданный шум автомобиля, притормозившего около дома. Она вышла на парадное крыльцо и увидела, как старый "Фольксваген" поворачивает к подъезду, его боковые щитки забрызганы грязью и стекла не чищены. Когда-то он, очевидно, был выкрашен в цвет "дневное сияние", род пятнистой люминесцентной маскировки, но с годами она выцвела до бледно-желтых и бело-красных пятен.

Луиза сошла со ступенек и увидела, что из машины вылез мужчина. Волосы его были забраны в "конский хвост", на нем была футболка с надписью "Пусть свобода звонит", а также обрезанные голубые джинсы и сандалии на босу ногу. Выглядел он, как страдающий от недоедания. Оригинал, подумала она. Престарелый хиппи, вышедший из леса.

Мужчина шел по подъездному участку дороги, руки его были раскрыты, ладонь была поднята в жесте приветствия.

Она протянула ему руку и ощутила крепкое пожатие.

- Джеймс Арнольд Бартлби, - сказал он, оскаливаясь в улыбке. Зубы у него были крепкие, а волосы чистые и здоровые, но что ее захватило, так это сияние его глаз.

- Это действительно ваше имя? - спросила она.

- Зовите меня Фрог.

- Фрог?

Он какое-то мгновение смотрел мимо нее на дом.

- Мы все чего-нибудь стыдимся, - сказал он. Глаза у него были светло-голубые и горели в орбитах. Но это не было чем-то маниакальным или результатом приема наркотиков, в них была доброта и тепло, открытость, которая ей сразу же пришлась по душе. - Почему Фрог? Вы не хотите узнать.

- Хочу. Правда хочу.

- Старая история. - Он поерзал подошвами ботинок. - Вы помните коммуны? Эти конюшни хипповского греха?

- Коммуны, конечно.

- Это случилось однажды в коммуне в Колорадо, - сказал он. - В то время многие люди были не совсем в своем уме. Это было время химических наркотиков. Ну и ваш покорный слуга явно потерял полный контроль, который должен был иметь, и провел целую ночь, вообразив, что он лягушка. Всю ночь кричал на всевозможные лады по-лягушачьи. Квак, квак. Удивительно, что может выделывать человек в свободное время, когда он взаправду предоставлен самому себе, так ведь? Кличка прилипла.

- Лягушка, - сказала она. - Могло быть и хуже. Вы могли вообразить, что вы гиена или червяк. - Она улыбнулась и пожала плечами, почувствовав прилив мгновенной ностальгии. В середине шестидесятых, когда она была студенткой лос-анжелесского университета, она целый семестр жила в розовом мареве марихуаны. Те ленивые дни, когда можно было бездельничать напропалую. Клетки ее мозга вздрючивались, пока ее друзья глотали ЛСД или сидели ночь за ночь, нанюхавшись альфаметилэтиламина, или принимали лекарства, чтобы придти в себя. Даже про Макса в то время было известно, что он принимал наркотические лекарства, к которым как студент медицины, имел легкий доступ, но перестал принимать вредные вещества, когда вес его стал расти. Когда он перешел от безопасной дозы в одну сорок третью к тонкой одной двадцатой и не мог избавиться от дрожания рук, он решил, что пора бросать.

- Усвоили?

- Вполне. - Она помолчала. - Чем могу помочь?

- Не спрашивайте, чем можете помочь вы. Лучше спросите, чем могу помочь вам я. - Он засунул руки в карманы. - Я занимаюсь прополкой, привожу все в порядок. В крайнем случае, могу даже готовить гастрономические блюда на любой вкус. Я путешествую давно и за время своих путешествий приобрел навыки разных профессий.

Она улыбнулась ему.

- Меня зовут Луиза, Луиза Унтермейер. Мы из Сан-Франциско и собираемся провести здесь лето.

- Что за королевское "мы"? - лукаво спросил Фрог.

- Наша семья. Мой сын где-то тут, а муж читает наверху.

Фрог осмотрел травянистую лужайку вдоль подъездного пути и показал на нее.

- Смотрите, Луиза, сорняки: крапива, конский щавель, лебеда. Я бы сказал, что вам мои услуги здесь необходимы.

Луиза стала разглядывать сорняки.

- Где вы живете, Фрог?

Он показал на "Фольксваген".

- Где вы оставляете его?

- Мой адрес: общее снабжение, уход за лесом - место тихое. Если хотите знать правду, то идите вниз по ручью, пока не наткнетесь на слияние нескольких таких. Потом возьмите влево и продолжайте идти, там и найдете меня. Мы соседи.

Луиза подумала о дымке, который пару дней назад поднимался из-за деревьев, и спросила:

- Кто-нибудь еще есть в округе? Другие соседи?

Фрог, наклонившийся, чтобы разглядеть сорняк, посмотрел вверх на нее.

- Постучите палкой по дереву и вспугнете, наверное, не меньше полусотни человек: дельцы с наркотиками, любовники, бродяги, скрывающиеся от ФБР, иностранцы вне закона, поставщики незаконно изготовленного вина.

- Серьезно, - сказала она.

- Серьезно, тут поблизости только пожилая пара, - и он покрутил пальцем около виска с рассеянным выражением. - Я сказал, пожилая. Лучше сказать старая. Очень старая. Я говорю про Морщинистый город, если позволите так выразиться. - Он остановился, облизнул губы, пощипал кончик бородки. - Что за черт! Все мы едем к Морщинистому городу. - Он улыбнулся Луизе. - Хотите выполоть эти сорняки?

- Я не знаю.

- Сорняки - это поражение, чума природы, пагуба для человека.

Луиза рассмеялась.

- Если это так уж плохо, - сказала она, - почему же вы не делаете то, что должны делать, Фрог? - Потом она повернулась и поднялась по ступенькам, а Фрог смотрел, как она идет. В дверях она оглянулась и сделала рукой легкий изящный жест, потом дверь захлопнулась, и она исчезла.

Он еще раз посмотрел на сорняки, а потом пошел к автомобилю за садовым инструментом: ножницы, тяпка, черный пластиковый мешок для отходов. Пока он шел к заросшей сорняками лужайке, то успел посмотреть в сторону блестевшего дома и подумать: "Хорошенькая женщина, классное дело".

Он нагнулся, чтобы начать штурм сорняков. Когда он занялся этим, из-за дома появился ребенок, застенчиво улыбаясь. Деннис, который был за домом, пытаясь укрепить крючок на рыболовной леске, с удивлением увидел худощавого бородатого мужчину, выпалывающего сорняки. Некоторое время он не знал, что сказать, как представиться; иногда он терялся со взрослыми, когда дело касалось основного известного опыта. Казалось, что они смотрят на тебя так, будто ждут, что ты будешь делать или спросят: "Расскажи нам о своих девочках. Как твои успехи?" Но бородатый мужчина не был похож на таких. Деннис понял это с самого начала. Парень перескочил через сорняки и щелкнул ладонью так, чтобы Деннису захотелось дать ему свою руку.

- Фрог, - сказал он. - Ты, должно быть, мальчик из этого дома.

- Это я, - сказал Деннис. Фрог, удивился он.

- У тебя есть имя или ты проходишь под номером?

Деннис улыбнулся. Зовите меня Денни.

- Ну, Денни, - сказал Мужчина. - Что ты обо всем этом думаешь?

- Думаю о чем?

- Обо всем этом, - парень сделал рукой широкий круг. - О зеленой природе, о лесе, о тишине. Не слишком тихо для тебя?

- Мне кажется, тут что надо.

- Не слышится ли мне неуверенность в голосе? - На лице Фрога была широкая улыбка.

Деннис пожал плечами. Он не был уверен насчет тона собственного голоса, не был он уверен и насчет того, что он думает насчет жизни здесь. Он совершил несколько прогулок по лесу и даже дошел места, где в трех-четырех милях от дома сосны росли так густо, что приходилось извиваться всем телом, чтобы пролезть.

- Мне кажется, я не привычен к этому, - сказал он. Ему хотелось добавить, что иногда от леса у меня мурашки бегают по коже. Иногда мне хочется сбежать отсюда. Иногда я так тоскую по городу, что плакать хочется.

- Дай время, - заметил Фрог. Он перебросил косу из одной руки в другую. - Немного нужно привыкнуть к этому. Когда я впервые приехал сюда около года назад, я думал, что сойду с ума. Как мог такой городской парень, как я, надеяться привыкнуть к этой чертовой тишине? Где видеоигры? Где игорные залы? Что я собираюсь делать тут все время? Привыкаешь. Через некоторое время это как будто входит в твою кровь. Или так, или ты совсем обезумеешь, и в таком случае окружающая среда не имеет никакого значения. Кто знает? Может, тебе немного не по себе жить тут.

- Что вы делаете? - спросил Деннис.

- Стараюсь жить и быть здоровым.

- И занимаетесь этим все время?

Фрог посмотрел на мальчика и засмеялся.

- Ага. Ага, когда начинаешь думать об этом. Все остальное - дерьмо, Денни.

Мальчик молчал. Ему нравилось, когда взрослые время от времени пользовались словами, вроде такого как "дерьмо", потому что это означало, что его не считают ребенком. Это придавало статус признания. Обычно взрослые при нем не ругались, по крайней мере знакомые родителей. Они ругались друг при друге, но не тогда, когда рядом был ребенок. Деннис знал, что это лицемерие.

- Вы живете в своем автомобиле?

- Так удобное.

- Вы свободны?

- Я работаю на нем, - сказал Фрог.

- Мне понравилось бы жить в автомобиле, - сказал Деннис.

Он стал разглядывать автомобиль на подъездном пути.

- Не надо платить никакой земельной платы и никаких закладных. Можно сняться с места в любое время, когда захочешь.

- Ага, - сказал Фрог. - Ну и чем же ты занимаешься целый день?

Деннис дал пинка пучку сорняков и посмотрел, как красная бабочка вспорхнула и полетела прочь.

- Хожу, гуляю, смотрю маленький телевизор.

- Он что-нибудь принимает здесь?

- Нечетко, - сказал Деннис. - А иногда просто снег.

- И куда же твои прогулки заводят тебя?

Деннис на мгновение задумался над вопросом.

- В разные места, - наконец сказал он. - Я искал место для рыбалки. Вы не знаете таких мест?

- Конечно, знаю, - сказал Фрог. - Через десять миль по проселочной дороге будет озеро Каньон. Иногда там можно поймать окуня.

Деннис подумал, что десять миль - не близкий путь. Нужно поговорить с Максом, чтобы он отвез его туда, если, конечно, можно будет как-нибудь расшевелить отца. Макс зарылся в целую кипу книг, которые привез с собой, а когда он укрывается за книгой, а так происходит большую часть времени, он забывает обо всем начисто. В одной руке книга, в другой стакан с виски. Луиза называла такой процесс чтения и выпивания "раскруткой". Прошлым вечером, когда они втроем сидели на веранде, Макс в одно мгновение потерял равновесие и свесился с перил. Луиза, зачарованная деревьями, этого не заметила. Но Деннис заметил, и это маленькое происшествие его обеспокоило. Он никогда раньше не видел, чтобы отец выпивал лишнее.

- Ну, - сказал Фрог. - Мне лучше продолжить работу. Твоя мама заплатит мне за прополку сорняков. - Он повернулся, потом замер в нерешительности. Обернувшись, он добавил: - Еще увидимся, Денни. Приятно было с тобой познакомиться.

- Мне с вами тоже, - ответил Деннис.

- Если увидишь мой автомобиль там, в лесу, приходи в гости. Хорошо?

- Так и сделаю.

- Ты любишь рок-н-ролл?

- Еще бы.

- У меня есть несколько хороших пленок. Закачаешься.

Деннис посмотрел, как парень направился назад к сорнякам. Фрог поднял косу и стал яростно махать ею, мускулы на его худых руках, когда он косил, напрягались. Когда однажды он остановился, то поднял голову и улыбнулся мальчику.

- Ты еще не видел ваших соседей? - крикнул он.

- Я и не знал, что тут есть соседи.

- Пожилая пара по имени Саммерс. Они живут вон там, - Фрог небрежно махнул рукой, - около мили отсюда.

- А что они там делают? - спросил Деннис. Ему было трудно представить, что кто-то живет в том направлении, в каком показал Фрог, но он вспомнил про те вкусные запахи, которые только вчера долетали из-за леса. Может быть, это именно оттуда они и долетали, из дома Саммерсов.

Фрог сказал:

- Я никогда их не спрашивал. Может, они всю весну сажают огурцы, а всю зиму их собирают. Кто их знает? - Он подмигнул и снова принялся за работу.

Спустя немного времени, когда Деннису наскучило шататься бесцельно около дома, он улегся в тени веранды.

Симпатичный мальчишка, подумал Фрог, и, закусив старую глиняную трубку в зубах, стал работать с такой энергией и скоростью, на которую был только способен. Он подравнивал газон, подрезал кусты, мотыжил и выпалывал сорняки, все его тело было неистовым механизмом активности. Он вспотел, мышцы его ныли, а руки кровоточили от разных корней, на которые он натыкался. Но он понимал, что единственно верным способом показать как ты умеешь работать - это было надо сначала работать как вихрь, потому что в этом случае производишь сильное впечатление и тебя всегда просят придти еще раз.

Один раз женщина подошла и предложила ему стакан лимонада, но он отказался, вытирая струйки пота со лба. Впечатление пуританина. Ничего не должно нарушать его работу. Выйдя на крыльцо, она наблюдала некоторое время за ним, прежде чем снова уйти в дом. В отсутствии публики Фрог слегка сбавил темп, но немного.

Когда он покончил с сорняками, он подтащил тяжелый мешок к своему "Фольксвагену" и высыпал их внутрь. Вытер мокрые руки о шорты.

Женщина опять вышла на крыльцо.

- Уже закончили?

Фрог кивнул.

- У вас было довольно много сорняков, - заметил он.

- Но теперь их нет.

- Сорняки всегда вырастают, Луиза.

Она смотрела на него, сложив руки на груди, и легкая улыбка блуждала на ее губах.

- Мы как раз собираемся пить кофе. Не хотите ли кофе?

Фрог вошел в дом, предварительно вытерев ноги о коврик при входе. Он прошел за ней через гостиную в кухню. Ее муж, длинный худой парень в очках, с карими задумчивыми глазами, уже сидел за столом с чашкой кофе в руках. Он представился Максу.

Фрог сел за стол, и Луиза налила ему кофе. Он отхлебнул глоток крепкой черной жидкости и закрыл глаза, как специалист по винам на дегустации.

- "Кона", - сказал он.

- Точно, - ответила Луиза. - Умение разбираться в кофе вы тоже приобрели в разъездах?

- Я пью "Максвел Хаус", когда бываю дома. Быстрорастворимый.

- Где ваш дом? - спросил Макс.

- Автомобиль, который стоит снаружи, - ответил Фрог.

Макс кивнул.

- Вольный дух, - сказал он.

Фрог какое-то мгновение рассматривал чашку с кофе.

- Пытаюсь, но это не так легко.

- Здесь вы поработали хорошо, - сказала Луиза. Она села напротив него.

- Смерч, - вставил Макс.

Фрог улыбнулся.

- Ловкость рук. И я работал не один, у меня была команда помощников. Разве вы не заметили? Кучка гномов, скромные маленькие ребята. Им много не нужно.

Он опорожнил свою чашку, и Луиза налила ему еще. Она с любопытством смотрела на него.

- Что еще вы делаете, Фрог?

- Всякое. До тех пор, пока это законно.

- Макс, Фрог готовит. Я тебе не говорила? Гастрономические блюда.

- Это правда? - спросил Макс.

Фрог кивнул. Он понял, что тут происходит, своего рода допрос. Обвинять их нельзя. Они имеют полное право знать, кого они приглашают в свой дом. Просто ли он скитающийся сезонник, а не сумасшедший убийца с топором? Он смотрел на них, переводя взгляд с жены на мужа. Из них двоих более теплые токи исходили от женщины. Муж был суше, хотя и было впечатление, что он старается не быть таким.

Фрог спросил его, чем он зарабатывает на жизнь.

- Я терапевт, - ответил Макс.

- Вы не шутите? Я однажды ходил на подготовительные курсы по медицине. Боже, как это кажется теперь давно.

- Где вы ходили в школу? - спросил Макс.

- В Бостоне.

- И вы бросили?

- В первый же раз, когда я увидел зародыш в банке из-под огурцов, я решил, что это не для меня. - Фрог замолчал. Он все еще помнил это дитя, с пуповиной и всем этим, плававшее в стеклянном сосуде в формальдегиде. Глаза его были закрыты и на его личике застыло выражение вечной раздраженности. Оба - мать и дитя - погибли при родах. Фрогу казалось несправедливым, чтобы у них такая судьба, после девяти месяцев беременности, и этот ребенок был выставлен в консервирующей жидкости в назидание поколениям зевак-студентов медицины.

- Некоторые люди невосприимчивы к медицине, - сказал Макс. - А что вы делали после этого?

- Один семестр провел в Колумбии, - ответил Фрог. Он поглядел на Луизу, улыбавшуюся ему. - Мне кажется, это было вроде в 68 году. Временами становится трудно вспомнить. Все-таки я не окончил его. У меня появились политические разногласия с властями. - "Политические разногласия", - подумал он. Его без всяких церемоний вышвырнули коленом под зад после занятия административного здания и сожжения личных дел. Он припомнил с неприятной четкостью, как его протащил по Амстердам Авеню огромный краснорожий полицейский, который не стеснялся действовать дубинкой.

- Я недолго был студентом, - заметил Фрог. - Было много других вещей, которые отвлекали меня тогда. Шла война, которая мало кому нравилась. В Белом Доме сидел убийца. Я завяз в политических протестах, о которых теперь вспоминаешь, как о детских забавах. Смешно. Теперь у меня нет ни сил, ни энергии, чтобы заниматься политикой. Если бы мне пришлось голосовать, я бы проголосовал по бюллетеню апатии. Если бы такой имелся.

В большой кухне установилось молчание. Он сосредоточился на кофе, ссутулившись над чашкой. Тишина побудила его прибавить:

- Но у меня тогда были одна или две пары убеждений. Вам, наверное, известно, как это бывает.

Макс сказал:

- Я помню.

И опять установилось молчание.

- Расскажите нам что-нибудь про наших соседей, - попросила Луиза.

- Соседи? - Секунду он приходил в себя. Он не мог сразу сообразить, о чем она говорит. Иногда у него наступали такие моменты, когда его сосредоточенное размышление уводило его самого непонятно куда. Тогда он задавал себе вопрос, а не было ли это связано с его прошлыми излишествами, не было это связано с наркотиками, своего рода опустошением мозгов, или было ли это просто предвестником неизбежной старости, старого сломленного мужчины с пятнами мочи на штанах. Кто за ним присмотрит? Как ему пережить холодную зиму в "Фольксвагене", ради Бога? Пора страхов. Способ побороть такое отчаяние был прост - вовсе не думать о будущем.

- Вы упоминали про пожилую пару.

- А, Саммерсы. - Он отодвинул пустую чашку от себя, уже чувствуя, как кофеин начинает действовать на него. - Я, по правде, ничего не знаю про них. Я говорил с ними только один раз, когда искал работу. - Он вытянул свои худые руки и начал рассматривать морщины на них. - Когда я увидел их участок, то подумал, что они будут рады нанять меня для работы.

Он посмотрел на Луизу. Она слушала его с явным интересом, ее огромные глаза блестели. Может быть, подумал он, она уже соскучилась по новостям и ей захотелось получить отрывочную информацию о соседях, о которых она и не подозревала, что они существуют, привыкшая к городскому окружению, к кофе с девушками, к городским сплетням.

- Что же у них не в порядке? - спросил Макс.

- Как ни сострадай, это просто свалка. - Фрог замолчал. - Как бы то ни было, им не потребовалась помощь. Они настаивали на этом в любезной форме. У меня сложилось впечатление, что я был первым, кого они увидели за полвека, и они не могли понять, где я припарковал свою ракету. Я бы осмелился заметить, что они, мягко выражаясь, эксцентричны.

- Эксцентричные соседи, - заметила Луиза. - Это звучит интригующе.

- Ага, - сказал Фрог. - Они интригуют, это верно. Вам нужно как-нибудь навестить их. Нанести визит вежливости.

Он встал, подтянув пояс обрезанных шорт. Макс и Луиза казалось ощутили небольшое разочарование, видя, что он покидает их. Он смутно почувствовал себя польщенным.

- Кончил и уходи, - сказал он. - Такие дела. Это мне самому не по сердцу, клянусь. Не знаю, возможно, когда-нибудь кто-нибудь решится сбить мне цену.

Луиза рассмеялась.

- Сколько мы должны вам?

- Двадцатку, - сказал он неуверенно.

Она нашла кошелек и передала ему новенькую банкноту. Макс, вставая сказал:

- Приезжайте как-нибудь на обед, Фрог. Будем рады видеть вас.

- Вы могли бы даже приготовить нам, - добавила Луиза.

- Лучше всего я готовлю китайские блюда: хуньжаньские, хечканские, кантонские.

- Это замечательно, - сказала Луиза. - Мы достанем необходимые продукты, а вы приготовите из них как положено.

- Все, что мне понадобится, это чан, - сказал Фрог. Он направился к двери и отметил, как они вежливо встали, чтобы проводить его.

- Денни обожает китайскую кухню, - сказал Макс.

- Я только что видел его, - заметил Фрог. - Приветливый паренек.

Луиза покачала головой.

- Он должно быть где-то шныряет, как мне кажется. Новые места для изучения. - Она немного помолчала, а потом добавила: - По крайней мере мне не приходится слишком переживать за него тут. Это не Сан-Франциско.

Фрог открыл парадную дверь и на мгновение остановился.

- Я люблю детей, - сказал он. - Детей и щенят.

Он помахал рукой, и дверь за ним закрылась.

Когда он подошел к своему "Фольксвагену", ему послышался неподалеку голос ребенка, но, когда он посмотрел вокруг, то нигде никого не было. Может, кот, подумал он. Здесь в лесах было полно диких котов, лишенных домашнего блаженства уставшими от них хозяевами. Изгнанные из городского комфорта и предоставленные самим себе. Этот жестокий мир.

Он забрался в автомобиль и посмотрел на свое загоревшее лицо, отраженное в зеркале заднего вида. Это лицо мужчины, решил он, который действительно любит детей и маленьких щенков.

Глава 10

Простое любопытство позвало Денниса в лес. Мысль о соседях, живущих здесь в лесу, каким-то образом возбудила его фантазию. Как же они переживают здесь зимы? Чем они занимаются сами с собой? Когда он представил себе картину пейзажа, заполненного чистым белым снегом, и двух стариков, плетущихся по нему, рука об руку, в его голове это выглядело, как рождественская открытка.

Он шел быстро, пока не достиг чего-то вроде трубы, торчащего из земли и похожего на пересохшее русло ручья. Место было усеяно булыжниками и камнями и разными породами сгнивших стволов и ветвей; над всем этим летали жужжащие синие мухи.

Когда он добрался до противоположного берега ручья, то постоял немного, склонив на одну сторону голову, как будто прислушиваясь. Но ничего не было слышно, кроме приглушенного крика сойки и возбужденного токования какого-то перепела поблизости. Он двинулся вниз по ручью, одновременно примечая, когда обернулся назад, откуда пришел и что он не может больше видеть дом из красного дерева. Лес, наверно, поглотил его целиком.

Он вошел в лес глубже. Слабый свет от полуденного солнца просачивался сквозь ветви. В воздухе слегка парило, и ему казалось, что он шагает сквозь тепловатую воду. Он опять остановился. Здесь должно быть тоскливо, когда приходит зима. Все становится серым и голым. Все становится унылым. Деревья. Тишина. Пустота.

В тот момент, когда он размышлял о пустоте, что-то откликнулось в личности Денниса. В возрасте пяти-шести лет, когда он перестал думать о своем будущем, о возможной работе, его стали привлекать занятия, для которых было характерно данное одиночество. Водитель на дальних рейсах. Спасатель леса на смотровой вышке. Эти по сути своей одинокие профессии отвечали его внутреннему настрою, хотя он и не знал, почему. Однажды мать сказала ему, что это потому, что у него есть романтическая жилка. Определение, вызвавшее в его воображении образы пиратов, бродяг и героев, перелетающих на лианах через непроходимые джунгли. Он не был уверен, что вполне понимал, даже сейчас, что значило иметь романтическую жилку, как не был уверен и в том, нравится ли ему эта мысль. Она предполагала быть мечтателем. А Деннису хотелось думать, что он гораздо более практичен, чем допускало простое мышление.

Он пошел дальше. Сосны начинали тесниться плотнее. Когда он посмотрел наверх, то увидел серо-голубое, утыканное сосновыми иглами небо. Вдруг его неожиданно как будто ударило.

В воздухе запахло пряностями. Эти запахи обволакивали его, кружились и сплетались в воздухе, который он втягивал в легкие, чудесные запахи шоколадного печенья, жженного сахара, поднимающегося теста. Это были те же запахи, какие он чувствовал прошлый раз, когда залез на дерево, пытаясь добиться нормального звучания своего приемника, чтобы иметь возможность послушать музыку. Это были те же запахи, но более густые, подавляющие все остальное. Казалось они пропитывали кожу и одежду на нем.

Они доносились откуда-то неподалеку. Явный голод внезапно пробудился в нем. Ему казалось, будто он взаправду вошел внутрь ароматов, и он был бессилен что-либо делать, кроме как следовать за ним.

Поверхность земли незаметно стала подниматься. Деннис одолел небольшой склон, а когда достиг верха, то увидел то, куда он хотел придти - просвет, маленький домик.

Деннис потряс головой. То, что он увидел перед собой было страной чудес, отлого спускающейся вниз страной чудес, заполоненной отходами всех видов: скелет грузовика, мотки ржавого телефонного провода, кучи древесных отходов в разной стадии разложения, изумительный набор разных инструментов, названия и назначение которых он бы не смог понять, гора покрышек, ломанные части брошенной мебели, бензиновые бочки, водосточные трубы. Это был музей выброшенных, бесполезных и вышедших из употребления вещей. И все же те запахи влекли его. Теперь он видел слабый дымок, поднимающийся из трубы домика.

Он уставился на дым и на просевшую крышу, а также на крыльцо, которое покосилось на один бок. Но больше всего его привлекала свалка. Можно было играть целыми днями, даже неделями всем этим добром! Это было похоже на огромную распродажу, на которую никто не пришел. Здесь можно было бы делать тысячи дел. Он двинулся к просвету и только лишь один раз взглянул на домик, который казался безжизненным, если не считать дымка, направляясь по свалке к старому грузовику. Он открыл дверцу и взобрался на водительское место, положил руки на рулевое колесо и стал глядеть через испещренное паутиной трещин лобовое стекло.

Это был старый "Додж" со сложной коробкой скоростей, рычагом которой мальчик двигал туда и сюда. В своем воображении он внезапно увидел себя несущимся в этом полуразрушенном грузовике по улицам холмистого Сан-Франциско. Он набирал скорость, нарушая правила движения, несясь на красный свет.

- Б-р-р-м-м, б-р-р-м-м, - зарычал он, крутя баранку. Это звучало по-детски и он осознавал это краем сознания. Но он позабыл, что ему двенадцать лет, что ему пора было взрослеть, что ему пора трезветь. Сидя в высокой кабине, когда одна рука сжимает руль, ноги на педалях, а рукоять огромной коробки скоростей зажата в кулаке, легко позабыть, что тебе двенадцать лет и ты готовишься перейти в среднюю школу.

Впереди перед ним из груды бревен вылетели птицы, без сомнения испуганные Безумным Водителем. Он повернул голову назад, поглядел на себя, отражающегося в зеркале заднего вида. По его мнению, у него было слишком много веснушек. Потом руки его упали на колени. Его взгляд перешел сквозь стекло через двор-свалку к домику, где он заметил открытую дверь в глубокой тени. Что, если его заметили? - подумал он с беспокойством. Что, если старики неприветливы и не любят, когда дети появлялись здесь? Что, если они похожи на его дедушку и бабушку Унтермейеров, которые терпеть не могли его только за то, что он оставляет следы пальцев на картинах, мнет чехлы на мебели и рассыпает по скатерти сахар? Старики со временем становятся чудаками. Иногда они ведут себя как дети.

Он выбрался из кабины. На его футболке остались полоски ржавчины. Он двинулся к горке старых покрышек, ощущая острое желание нырнуть в нее головой. Дымок, наплывавший на него из трубы, терзал его своим запахом. Сейчас он почувствовал, что поразительно проголодался. В животе у него урчало, как будто шевелились камешки. Он поглядел на домик. На его потемневших окнах не было занавесок. Два старых шезлонга стояли по сторонам крыльца. Холстяные полотнища провисли. Может, кто-то наблюдает за ним? Не выйдет ли в любую минуту пожилая пара и не прогонит ли его со своей земли? У него было впечатление, что дом пуст. Может, его обитатели ушли на прогулку, оставив какой-нибудь деликатес в печи?

Он обогнул кучу ржавых садовых инструментов: тяпки, косы, секаторы, затянутые паутиной и перепутанные с колючей проволокой, - и задержался у ступенек, ведших к крыльцу. Около одного из шезлонгов лежала глиняная трубка в пепельнице, которой служила ни много ни мало пустая банка. На другом лежали спицы для вязания. Деннис подумал, нужно ли стучать в дверь, может быть они дома и пригласят его войти и попить молока с домашним пирожным. Только возможно ли. А если их дома нет...

Ступени издавали стонущие звуки, когда он поднимался по ним. Запахи из темневшей кухни за открытой дверью обвивали его. Нет этого он вынести не мог! Он должен что-нибудь съесть!

Он поднял руку, постучал костяшками пальцев в дверь. Никакого ответа. Он опять постучал. Потом, подбодренный молчанием и все же сознавая, что нарушает невидимую границу, он ступил в комнату. В ней была старая печь и полки, на которых располагалась посуда и маленькие фарфоровые статуэтки животных, рыб и детей. Все это было покрыто пылью. Тут и там валялись высохшие мухи и мошки, прилипшие к хрупкой паутине. В комнате также находились плита, стол с двумя стульями, высокий шкаф из вишневого дерева. Его взгляд перешел к темным теням в дальней части комнаты, где он увидел часть лестницы, ведшей наверх сквозь увеличивающуюся темноту в верхнюю часть домика.

- Кто-нибудь дома? - позвал он. Он стал рассматривать закрытую дверцу печи, борясь с желанием открыть ее и увидеть сладости, пекшиеся в ней. - Кто-нибудь дома?

Он прошел к лестнице и стал вглядываться в полумрак. Где-то наверху скрипнула половая доска. Тени наверху резко изменились. Послышался шорох от движения руки, ложившейся на перила.

Деннис поглядел вверх, пытаясь разобраться в тени. Он повторил про себя, что собирался сказать и как. Он должен улыбнуться и быть приветливым и спросить, не могут ли они дать ему стакан молока. Он должен быть очень вежливым и, может быть, они вынут что-нибудь из того, что допекается в этой печи до состояния великолепия.

Он услышал, как под рукой скрипнуло дерево, плоская ладонь зашуршала по верху перил. И затем из полумрака послышался голос, голос был одновременно надтреснутый и подбадривающий. Мужской, женский - Деннис не мог сказать.

Голос прозвучал опять, теперь ближе.

- Ну, какой приятный сюрприз, - сказал он. - Действительно, приятный сюрприз. Приветствуем вас в нашем доме, молодой человек.

Из сумрака на деревянных перилах показалась рука. Такой старой руки Деннис никогда не видел.

Глава 11

Чего Макс страшился больше всего, так это телефона. В течение двух дней перед тем, как его подключили, он пережил странное зловещее ощущение, как будто он каким-то образом уплывает во времени, по его течению от вещей, которые гонятся за ним. Он хотел бы назвать это свободой, но не был уверен, правильно ли он его определил. Он знал только, что стал свободен в самом узком смысле этого слова, и ощущение это было как безмолвная радость. Но теперь, когда Луиза поставила телефон, появилась угроза его безмятежности: он стал доступным для Конни Харрисон. Она могла позвонить в приемную управления, получить у них его номер и набрать его по своему телефону из города. Она может нажать кнопки с цифрами, реле замкнется, и провода наполнятся звуковыми волнами. И потом телефон в этом доме зазвонит с нервирующим шумом.

Он сидел на диване в гостиной. Возможности черного аппарата причинять ему неприятности казались безграничными. Что, черт побери, он будет делать, если позвонит Конни, а Луиза будет в комнате? Как она была сейчас в это время. Как сможет он это перенести? Он встал и нервно прошел к окну. В голове у него слегка шумело; прошлым вечером он перебрал виски, которое не совсем хорошо сочеталось с этими проклятыми лекарствами. Он решил воздерживаться от них, и все же ощущение угрозы, которую он чуял, нервировало его настолько, что он автоматически подумал о таблетках. Он провел рукой по лицу.

Луиза, перелистывающая рукопись книги, которую должна была иллюстрировать, поглядела на него.

- Он кажется довольно приятным, - сказала она.

- Кто?

- Фрог. Приятный, хотя и немного старомодный. Напоминает мне моих старых друзей, которых я не видела двадцать лет.

Макс кивнул головой. Внезапно лес на дальней стороне узкой проселочной дороги показался ему гнетущим. С ветки спрыгнула белка, потом проворно скрылась из виду. Он походил по комнате, взглянул на телефон. Он слышал, как Луиза листает рукопись. Один раз она над чем-то рассмеялась, но он не спросил над чем. В его воображении стояла картина, как Конни Харрисон поднимает трубку телефона. Хотя она этого не делает. Зачем бы ей ставить его в такое неловкое положение?

Макс стоял позади жены, глядя на отчетливо напечатанные слова на листах в ее руках.

Он прочел:

... Если только птица опять запоет, Ричард будет очень счастлив...

Очаровательно, подумал он. Бедный несчастливый Ричард.

Он вернулся к окну, держа руки за спиной. Книга, которую он читал, какой-то нудный том по аллергии, лежала раскрытой на кофейном столе. Он намеревался взяться за нее, но вместо этого стал смотреть в окно на лес. Легче, командовал он себе, дыши глубже, расслабься. Она не собирается звонить.

Когда телефон неожиданно зазвонил, он почувствовал, как подпрыгнул. Казалось, звуки исходили из его собственной головы. Он быстро повернулся к аппарату, но Луиза уже взяла трубку и что-то проговорила в нее. Макс, выравнивая дыхание, подумал, что становится смешным. С какой стати Конни стала бы звонить? Разве она похожа на тех, кто может причинить беспокойство?

Луиза сказала:

- Профессор Змия?

Макс выдохнул с облегчением. В конце концов не Конни. Он уселся на кресло и глядел на жену, которая улыбалась ему даже во время разговора с профессором.

- Неудача с посудомойным автоматом, - говорила она. - Да, мне кажется, что нужно время привыкнуть к кнопкам... Да, да... Если вы поищете... если вы поищете на кухонной полке над плитой, вы найдете брошюру с инструкцией... Я знаю, знаю... Что? О, у нас хорошо... очень приятно... Макс в порядке. А Деннис все время изучает местность... Лес очень красивый.

Луиза засмеялась над чем-то сказанным профессором.

- Ну, теперь все компьютеризировано... Думаю, нет... Надеюсь, вы сможете все это узнать из брошюры. До свиданья, профессор.

Луиза положила трубку. Она посмотрела через комнату на Макса.

- Бедный мужик, не может привести посудомойку в действие, - сказала она. - Не может разобраться с режимами.

Макс потянулся к ее руке.

- Он спрашивал про тебя, - сказала она.

- Я догадался об этом.

- И про Денни тоже. Хотел узнать, нравится ли нам здесь.

Макс кивнул.

- Как у него там дела?

- Не считая посудомойки, у него, похоже, все в порядке. - Луиза закрыла папку с рукописью. На обложке была приклеена ленточка с названием: "День, когда запоет канарейка".

Она повернулась к Максу и улыбнулась.

- Он намного приятнее по телефону, чем сам по себе, - сказала она. - Может быть потому, что я не вижу его странных глаз.

- Чем же они странные? - спросил Макс.

- Разве ты не заметил, похоже, что они сверлят тебя насквозь?

Макс пожал плечами.

- Не могу сказать, что заметил. - Он промолчал и вдруг сразу почувствовал себя лучше, опять в своей тарелке. - А ты не слышала каких-нибудь шумов оргии? Ну, например, визг девушек или что-нибудь в этом роде?

Луиза отрицательно покачала головой:

- Единственным шумом, который я услышала за голосом, была музыка.

- Балалайка? Что-нибудь экзотическое?

- Больше похоже на Монтобани. По правде говоря, мне кажется, что это была "Лунная река".

- Какое разочарование, - сказал Макс. - Я думал, что у профессора более эксцентричный вкус. "Лунная река"!?

- Может быть он поставил эту музыку, чтобы ввести нас в заблуждение, чтобы создать у нас ложное чувство безопасности. - Луиза встала, зажав в руках рукопись. - Наверное, он тут же сменил пластинку, как только повесил трубку.

- Думаешь, он настолько заблудший?

- Я бы не очень удивилась. - Луиза пошла на кухню, и Макс через некоторое время последовал за ней.

Глава 12

Мужчина в потерявшей форму тройке из твида остановился на углу Первой Авеню и улицы Делани. Сквозь испарину от полуденной влажности он глядел вдоль улицы на витрины разных магазинов и вспоминал время, когда Карнарвон не был таким прибежищем туристов, каким он стал. Тогда магазины были настоящими, а не такими модными лавочками, задуманными для улавливания туристских долларов. Это было время, когда жадные агенты по недвижимости еще не захватили все и не хватали доллары сразу же из-под печатного станка. Не то, чем стал Карнарвон в последнее время, раем для тех, кто сидел на собственности, дающей быстрые накопления, которые ночей не спали, мечтая о создании кондоминиумов, чтобы заполнить их жильцами на сезон, для стай мигрирующих сосунков, которые думают, что тайм-шеринг - величайшее понятие после открытия пороха.

Его раздражали названия магазинов. "Висящий на ниточке" - это магазин одежды, витрина которого заполнена модными джинсами и рубашками с узорами, напоминавшими пролитые краски. "Биты-и-Байты" торговал компьютерными программами. Если нужно подстричься, то идешь в "Волосы", а если хочешь купить поддержанные книги, иди в Паж. Иногда ему вполне верилось, что "Похоронное бюро Мак-Магона" может быть переименовано в "Тупик". Все это было очень современно.

Он перешел улицу, замечая номерные знаки других штатов на автомобилях поблизости. Большой "Виннебад" из Техаса, прогулочные автомобили из Нью-Мексико и Колорадо. Карнарвон когда-то был сонным маленьким городишкой: но давно в золотые времена до того, как его открыли туристы, сверхдеятельная торговая палата увидела большие возможности для казны в отставшей от века архитектуре, заросших второстепенных дорогах и милях нетронутых сосновых лесов.

Потом шальные деньги потекли из Лос-Анжелеса, Сан-Франциско и Далласа - и все старые магазины превратились в те, что стоят сейчас, а все прекрасные маленькие харчевни превратились в рестораны, где подают хлеб из молотого зерна и бобовых ростков и другую неподходящую пищу, считающуюся новомодной.

Мужчина просунул толстый палец за влажный ворот рубашки. Он пошел по тротуару, потом остановился, дойдя до пересечения Делани и Четвертой Авеню. Здесь было спокойнее, магазинов меньше и движение потише. На мгновение он задумал, вспомнив о телефонном звонке от шерифа Метчера: "Я бы хотел с вами встретиться, Майлс".

Мужчина почувствовал беспокойство, неизвестно от чего. Метчер хотел поговорить с ним - хорошо. Но уже много месяцев, как он не видел Джерри Метчера. В последнее время он редко видел кого-нибудь. Чего, однако, мог ждать шериф Карнарвона от отставного терапевта?

Можно расплавиться в такой ужасный день, как сегодня, подумал он. Он чувствовал, что неважно дышит и легкие у него, как старые мочалки, поднес руку ко рту и кашлянул. Свистящий звук расстроил его, как всегда. Легкие шестидесятилетнего человека, как можно ожидать, что они будут работать как новенькие, особенно после курения на протяжении всей жизни. Глаза его заслезились.

Когда он добрался до угла улицы Делани, то вошел в харчевню Басколини, последний бар, не принесенный в жертву переменам, охватившим Карнарвон. Басколини не поддался искушению установить в окнах стекла в стальных переплетах и цветы в медных горшках. Это было спокойное, темное, прохладное место, пахнувшее пролитым пивом и застарелым табаком. Оно было удобным. Это было место, единственной функцией которого было выпивка, без лишних претензий, обескураживающих надписей, свисающих папоротников, угрожающих запылить тебя, дурацких стекол, через которые лица видны такими, как будто у тебя ветрянка или желтая чума.

Мужчина увидел Джерри Метчера за столиком в углу. Мгновение он поколебался, прежде чем пойти через зал по направлению к полицейскому. Метчер поднял голову и улыбнулся, привстав со стула, чтобы сделать неуклюжий маленький поклон из-за стола.

- Недавно пришел, Майлс, - сказал Метчер.

Майлс Хендехон втиснулся между стулом и столиком. От его ладони на столе остались влажные следы. Он посмотрел на полицейского. Трудно поверить, что такой молодой человек и есть шериф; лицо у него было гладким, без морщин, а волосы мягкие, мальчишеские. Он напоминал Хендерсону молодого евангелиста: в его ясных глазах светилась та же энергия, напористая, которая Хендерсону инстинктивно не нравилась. Напористые люди пугали - они могли на глазах превратиться в фанатиков.

- По-прежнему пьете джин? - спросил Метчер.

Майлс Хендерсон кивнул. Метчер помахал бармену, принесли выпивку и Хендерсон, подняв стаканчик, отхлебнул.

- Что-то вас давно не видно, - сказал Метчер.

- Я теперь почти не выхожу, - ответил Хендерсон. Он похлопал по ноге и добавил: - Плохое кровоснабжение. Иногда ноги становятся, как деревянные. Слишком большой километраж - нить истерлась. Если бы я был чертовой радиальной покрышкой, и то бы протерся до железа к этому времени.

Метчер кончиком пальца провел по краю своего стакана с пивом:

- И ничего с этим нельзя сделать?

Хендерсон пожал плечами:

- Я принимаю лекарства. Иногда помогает. Ты за этим позвал меня, Джерри? Обсудить мои проблемы с кровоснабжением?

Метчер улыбнулся. Как будто посередине лица у него засветилась маленькая лампочка.

- Я хотел поговорить с вами, Майлс.

Хендерсон еще отпил джин. Он чувствовал, как тот тепло проскользнул в кровь. Он бы хотел затем еще выпить стаканчик, но понимал, что нужно сдерживаться. Потому что если пить от души, то он надерется до положения риз раньше пяти часов, и Генриетта встретит его, как мегера.

- Если это касается медицины, то мне, наверное, не стоит бы напоминать вам, что я много лет как на пенсии, и все, что у меня осталось от моей практики, - это пара прогрызенных мышами тетрадок с рецептами и голова, набитая бесполезным дерьмом, Джерри...

Джерри Метчел налег на стол.

- Это не касается медицины, Майлс. Это кое-что другое.

Майлс Хендерсон откинулся назад и закрыл глаза. В последнее время он стал быстро уставать. Особенно, когда было влажно, как сейчас, и он чувствовал, как силы испаряются через поры тела. Старость была сукой, настоящей сукой. Кое-что другое, думал он. Слова Джерри Метчера медленно доходили до его сознания, как будто летучие мыши порхали по темным лабиринтам.

Майлс Хендерсон открыл глаза. Внезапно внутренним чутьем он понял, что было у Джерри Метчера на уме, и ему не хотелось говорить об этом, не хотелось поднимать этот вопрос и даже касаться его. Господи ты Боже мой, он на пенсии, у него есть джин и компьютерные игры, коллекция записей классической музыки и старые книги. Он настроился на спокойное путешествие от выхода на пенсию до смерти, и ему не нужно никаких раскопок из тех лет, когда он был следователем по убийствам в области Карнарвон, потому что все это было очень давно и ему хочется все забыть.

- Это про тот чертов дом, так ведь, Джерри? Это опять про тот чертов дом? Лучше расскажи про что-нибудь другое.

- Его сняли, - сказал Метчер. - Семья с одним ребенком.

Хендерсон тихо рыгнул в ладонь. Ему хотелось еще джина. И когда бармен принес еще, Хендерсон быстро выпил его и облизал свои толстые губы. Перед глазами у него заплясали маленькие точечки. Он поднялся слегка покачиваясь и посмотрел на сидящего Метчера, покачивая головой.

- Так, его сняли. Большое дело.

- Семья из Сан-Франциско.

Хендерсон постучал по виску и улыбнулся.

- В твоем уме проснулась пчела, сынок. Я слышу ее жужжание даже отсюда, где стою.

Джерри Метчер встал.

- Вам не хочется думать об этом, правда?

- Ты чертовски прав, Джерри. Я не хочу думать об этом и не хочу говорить об этом.

- Вы вели это дело, Майлс.

- Ага, и со дня тех событий минуло уже двенадцать лет. Половину из происшедшего я забыл и не вижу никакой связи между тогда и сегодня, Джерри. - Хендерсон сделал жест, что, мол хватит, резко рубанув воздух. - Оставь все в покое. Просто оставь в покое. Чем старее некоторые вопросы, Джерри, тем меньше шансов получить на них ответы. Ты понимаешь меня?

Метчер опять сел, рассеянно поигрывая пустым стаканом из-под пива. Он напоминал Хендерсону обиженного мальчишку, забавляющегося игрушкой.

- Мне пора вздремнуть, - сказал Майлс Хендерсон. - Вот чем я занимаюсь последнее время, шериф. Это самое лучшее для стариков. Они дремлют, и им это нравится.

Он повернулся и пошел через зал.

Он услышал, как его позвал Джерри Метчер.

- Подождите! Я еще не кончил...

Слабый солнечный свет на улице заставил его зажмуриться, и он слегка потерял ориентацию от слишком быстро выпитого джина. Он вгляделся вдоль тротуара. Его рассудок был, как карта, оставленная на дожде. Он приложил руку к щеке и закрыл глаза, представив себе, как краски на карте размываются на размокшей бумаге.

Это было двенадцать лет назад, и для него теперь оно остыло. Остыло и умерло. Черт его побери, если он позволит Метчеру насесть на себя с этим делом. Черт его побери, если он собирается вернуться к старой загадке, как к какой-то еще не зажившей ране.

Он пойдет домой к Генриетте и выпьет еще джина и, может быть, уснет, и сон его будет безмятежным, пьяным и без видений.

Луиза рисовала маленькую желтую птичку. Она медленно водила кистью, придавая внимание каждой мелочи: яркости синего глаза, укладке перьев, розовым коготкам. Она сознавала, что если ее работа обладает каким-либо достоинством, то только благодаря ее вниманию к мельчайшим подробностям. Раза два она пробовала изображать более импрессионистские акварели, но всегда чувствовала неудовлетворенность ими; дети, которые читают эти книжки и рассматривают картинки, очень придирчивы к мельчайшим подробностям, к каждому оттенку, к каждому цвету. Требуют точности. Сейчас, склонившись над мольбертом, она рассматривала канарейку, которая глядела на нее с бумаги. Она нарисовала ее на взлете, с расправленными крылышками и с выпущенными коготками. Почему-то она, случайно, получалась опасной, выступая на бумаге, как колдовская птица-хищница.

Она добавила еще синевы в глаза - как будто это могло убрать ощущение опасности, снизить чувство угрозы, исходящее от выражения птицы, но это не помогло. Она вздохнула, положила кисть и стала рассматривать птицу. Что бы ей сделать такое? Нарисовать улыбку на птичьем лице? Придать ее клюву игривый поворот кверху? Она сняла бумагу с мольберта и положила ее на пол около себя. Она начнет другой рисунок. На этот раз она нарисует птицу в сидячем положении, может быть, сидящей на ветке. Это уменьшит ореол опасности. Может быть, ей поместить ее в клетку, это способствовало бы тому, как большинство детей видят домашних птичек. В этом будет успокаивающее знакомство.

Очень давно, примерно тогда, когда она впервые встретила Макса, она рисовала маслом абстрактные картины - широкие цветастые мазки, в основном зеленые оттенки геометрических форм на больших полотнах. Она рисовала по двадцать часов в сутки, вдохновляемая, как ей казалось, энтузиазмом, почти евангелическим. Зеленые полотна росли горой, пока не заполнили ее маленькую квартирку. Ни одно из них не было куплено. Однажды маленькая лос-анжелесская галерея - экстравагантное заведение - повесила некоторые из ее полотен. Это был акт неосознанной доброты, как ей подумалось теперь. Никто не купил ни одного и единственная рецензия в подпольной газетке, теперь умершей, рассердилась на них, назвав их "высосанными из пальца", "бесчувственными" и " без единой искорки творческой способности". С того дня она никогда больше не писала зеленых полотен. И когда бы ни задумывалась над ними теперь, она ощущала странное небольшое замешательство: это были незрелые творения и несказанно пошлые. Даже Макс, который был в то время благодушно настроен к ее работам, как может только любящий относится к тому, что творит любимый им, сказал, что сидеть в ее квартире - значит находиться в ловушке зеленого кошмара.

После окончания учебы она пару лет проработала в рекламном агентстве, где обнаружила в себе определенную способность к рисованию иллюстраций: маленьких краснощеких детишек, собак, бабочек и забавных автомобильчиков. Ее иллюстрации очаровывали, и ей хорошо платили за них издательства Западного побережья. Время от времени она выполняла поздравительные карточки, в большинстве своем сентиментальные: открытки с добрыми пожеланиями пятилетним, умилительные и вызывающие слезы; рождественские открытки, изображавшие пухлого здорового мальчугана, сидящего на коленях у здорового, цветущего Санта-Клауса. У детей в ее иллюстрациях всегда были маленькие пухлые ручки и щечки и кудрявые волосы, обычно белокурые. Вещью, которая спасала ее иллюстрации от надоедания, был юмор, который пробивался в них, и лукавство. У изображаемых ею детей иногда на коленях были ссадины или их туфли были порваны, или одна из кудряшек торчала, или была беззубая улыбка - маленькие вещицы, намекающие на пятнышки на этой без того совершенно уютной маленькой вселенной.

Она отмыла кисточки, помассировала шею, еще раз глянула на застывшую на взлете канарейку и только потом встала и вышла на веранду. Рассматривая деревья, она неожиданно увидела внизу Макса, сидевшего опершись спиной на дерево, с раскрытой книгой на коленях. Голова у него свесилась на сторону, глаза были закрыты - воплощение лени. Почему бы ему и не побыть ленивым? - подумала она. Он слишком долго и тяжело работал, чтобы создать себе практику, редко делал какие-нибудь перерывы, исключая случайные длинные уикэнды. Всматриваясь в него, она увидела круги у него под глазами, посреди черепа виднелась лысина. Дорогой Макс, подумала она.

Он пошевелился, открыл глаза и улыбнулся ей.

- Я должно быть уснул, - сказал он.

- Ты похрапывал, - откликнулась она.

- Никогда не храплю. Врачи знают, как можно сделать, чтобы не храпеть. Это особое умение, ему учатся во время практики. Некрасиво храпеть во время операции, даже если ты спал только три часа за последние двое суток. Мы научились этому еще на первом курсе.

Луиза оперлась на перила. Лесной голубь, взлетев, захлопал крыльями, вызвав падение множества сосновых шишек.

- Если пойдешь в кухню, я сделаю тебе кофе, - сказала она.

- Согласен. - Макс встал. Луиза пошла вниз. В кухне она наполнила кофейник водой, засыпала зерна в кофемолку.

Подошел Макс, с зажатой под мышкой книгой. Он зевнул, потряс головой.

- Сколько времени? - спросил он.

- Половина четвертого.

Макс сел за стол. Угловатость его тела всегда изумляла Луизу; временами создавалось впечатление, что у него суставов больше, чем ему необходимо для использования. Он расправил пальцы на поверхности стола, и его обручальное кольцо блеснуло.

- А где Денни? - спросил он.

Луиза покачала головой.

- Я начинаю беспокоиться о нем. Он не приходил даже на второй завтрак.

Макс задумчиво перевернул несколько страниц книги.

- Были ли это звуки ели голубой

- Откуда это? - Луиза поставила на стол кофе.

- Это книга стихов. Ее написал некто по имени Льюис Тюрко.

- С каких это пор ты стал увлекаться поэзией? - спросила она.

- У меня полно сюрпризов! - ответил Макс.

- Разве ты их не заслуживаешь? - Она на мгновение взглянула на мужа. Белки его глаз были слегка покрасневшими. Вдруг она почуяла, как от него пахнет чем-то вроде перегара от виски. Прошлым вечером он принял пять или шесть приличных рюмок. Может, то, что она учуяла, было последствием этого. Или он выпивал сегодня, пока она занималась наверху. Она никогда раньше не видела, чтобы он выпивал более одного стакана вина за раз и тем более днем. Что за черт, не является ли это частью процесса, который, как он объяснял Денни, называется раскруткой. Макс как маленький мальчик, играющий в хоккей. Никто не поднимает его среди ночи на срочное удаление аппендикса, разве не так? Никто не собирается спешить в больницу в три часа на кесарево сечение. Не стоит держаться с твердокаменной трезвостью ради пациентов.

- Кто-то оставил эту книгу в приемной, - объяснил он. - Случилось так, что я подобрал ее.

Луиза, отпив кофе, посмотрела на обложку - "Американцы все еще живы". Она поставила чашку и подумала о сыне. - Думаю, с ним все в порядке, - сказала она.

- С кем? С этим Тюрко?

- Ты хоть понимаешь, что я говорю про Денни. Он уже наверняка проголодался.

Макс вздохнул.

- Он не мог уйти слишком далеко. Возможно, он повстречал Фрога, и тот теперь услаждает его сказками про лесной опыт жизни или делится воспоминаниями о славных шестидесятых годах.

- Может быть, - сказала Луиза. Она посмотрела сквозь кухонное окно на прямоугольник неба, видневшийся над высокими соснами. У нее вдруг появилось ощущение, что лес уходит в бесконечность, миля за милей чернеющих деревьев, простирающихся в неопределенность.

- Я пойду и поищу его, если хочешь, - предложил Макс.

- Странно, что он не пришел ко второму завтраку.

- Дети не чувствуют времени, - сказал Макс. - Время для них не существует. Он совсем не носит часы, которые я подарил ему на Рождество, потому что, как он говорит, от ремешка часов у него потеет рука. Вот как его интересует время.

Луиза допила кофе.

- Однако обычно он не пропускает время, когда нужно есть.

Она некоторое время молчала, почувствовав неясный отзвук страхов, от которых собиралась избавиться, покинув город. Здесь все по-другому, говорила она себе, только безопасность леса и больше ничего. Но чем может маленький мальчик заниматься там так долго? В конце концов там ничего нет кроме множества деревьев, на которые можно лазать.

Макс коснулся ее руки.

- Послушай, Луиза, здесь только зеленые деревья и никаких городских уличных перекрестков, никаких темных переулков, только лес и небо. Что может случиться там с мальчиком? - Он помолчал. - В лесу некому приставать к ребенку, дорогая. Никаких стрэнглеров. Ничего.

- По правде говоря, я и не думала про Стрэнглера. Я подумала про несчастные случаи. Например, падение с дерева. Ударится обо что-нибудь и может сломать лодыжку. Никогда заранее не знаешь, что может случиться.

На мгновение она представила тех лесных обитателей со странными наклонностями - продавцов незаконного спиртного, любителей чащи с охотничьими ружьями, сумасшедших, скрывающихся от закона, ненормальных браконьеров, чудаков всех сортов, кто каким-то образом находит пропитание в сосновых лесах. А еще она представила Денни, повстречавшего одного из таких существ.

Ты слишком много фантазируешь, Луиза. Кем являются эти причудливые образы твоей фантазии, как не грубым подобием Стрэнглера?

Она встала и пошла в гостиную, унося свой кофе. Макс медленно последовал за ней. Они сели на диван. Она подумала, мне надо научиться заглушать такие мелкие всплески беспокойства. Этот лес не может причинить никому вреда.

Макс сказал:

- Он скоро придет, он может в любой момент ворваться в дверь, рассказывая как он заблудился. Луиза, это не похоже на случаи, описываемые в "Спасателе", ты ведь знаешь. Тебе нужно выключить штурманский свет твоего воображения, любимая.

- Со мной все в порядке Макс, правда. - Но она все же не была спокойна, представляя Денни, лежащего в канаве со сломанной ногой. Ей пришло в голову, что она не знает, где и в каком месте надо искать его. В лесу нет уличных указателей, нет укрытий, где ребенок мог бы остановиться.

Она встала с дивана и подошла к окну.

Когда она это сделала, то увидела, как какой-то автомобиль сворачивает на их подъездную дорожку, и почувствовала, как что-то странно холодное, как лед, когтями сжало ей сердце. Автомобиль был полицейский, бежевый "Седан" с незажжеными огнями на крыше.

В течение секунды Луиза не могла двигаться, перестала соображать. Полицейские автомобили уместны в каком-нибудь другом месте, но не тут, в лесу, нет не тут. Они естественны влажными ночами в Сан-Франциско, со сверкающими огнями и воющими сиренами. Они там, где кровь, жертва человекоубийцы, засунутая в мусорный контейнер, или юнец, задушенный на пустой стоянке.

- Денни. Что-то с ним случилось.

Она мгновение глядела на Макса - выражение ее лица было обеспокоенным. А затем она поспешила из комнаты, и Макс пошел за ней. Когда они вышли на крыльцо, полицейский уже вылезал из "Седана" и с улыбкой вглядывался в них.

Они не улыбаются, подумала Луиза, если новости плохие. Они выглядят мрачными, разве нет? Они выглядят, как похоронная команда, если что-то произошло.

Полицейский вынул из кармана пачку сигарет и на ходу закурил. На нем была помятая шоколадно-коричневая форма, но ни фуражки, ни шляпы не было.

Луиза спросила:

- Что-нибудь случилось? - Она чувствовала, как шумит лес, быстрый ветерок промчался по деревьям и на секунду шум ветвей стал похож на таинственные голоса, передающие послание, для которого она была слишком глуха, чтобы понять. Она ощутила прикосновение ладони Макса к своей руке, нажим его пальцев. Денни, подумала она. К чему бы еще быть тут полицейскому?

Ее мир опрокинулся. Она чувствовала серое небо, след птицы, солнце, скрытое облаками.

- Что-нибудь случилось? - снова спросила она. Она не могла скрыть волнение в голосе. И затем ее затянуло в нисходящую спираль страха и взаимных обвинений, поток вины: "Я должна была присматривать за сыном. Мне следовало лучше следить за ним".

Полицейский покачал головой.

- Нет, ради бога. Что может случиться?

- Я вообразила... - сказала Луиза с огромным чувством облегчения.

- Я понимаю, - ответил полицейский. - Когда люди видят меня, то всегда воображают самое плохое. Похоже, они думают, что мне нечего делать, как только приносить плохие новости. Иногда я чувствую себя как вестник судьбы. Это несправедливое представление.

Он протянул руку и Луиза пожала ее. Она услышала свой натужный смешок, нервный звук. Макс после нее тоже пожал руку полицейского.

- Меня зовут Метчер, - сказал полицейский. - И нет, нет у меня плохих новостей. В нашем городе я узнал, что вы сняли этот дом, и подумал не заехать ли познакомиться. Ничего более страшного, чем это.

Луиза засмеялась, немного резковато. Она представилась, потом Макс, и тут она поняла, что от волнения у нее пропал голос. Она глянула на полицейский "Седан". На боковой дверце темно-синими буквами было написано шериф.

- Приятно познакомиться, - сказал Метчер. Волосы у него были рыжеватые, а его мускулистое тело распирало форму. - Сколько времени вы намерены прожить тут?

- Лето, - сказал Макс.

- Мудрый выбор. На зиму вы не собираетесь оставаться?

Полицейский быстро посмотрел на дом. У него было открытое, честное лицо, глаза выказывали определенную внутреннюю силу - это было лицо мужчины, знающего свои возможности. Он был также обманчиво молод. Если бы не легкие морщинки вокруг глаз, ему можно было дать около двадцати пяти лет. - Как я понял, у вас есть сын, - сказал Метчер.

- Когда вы подъехали, моей первой реакцией было, что с ним что-то случилось, - пояснила Луиза.

Метчер улыбнулся:

- Он где-то поблизости?

Луиза сделала неопределенный жест в сторону леса.

- Должен быть, - сказала она. - Он пошел погулять, но немного запаздывает. Вы знаете, как дети могут.

Макс сказал:

- Почему вам не войти в дом? У нас есть кофе.

Полицейский мотнул головой.

- Я проверю насчет дождя, если не возражаете. Как раз сейчас у меня нет времени. - Он опять поглядел на дом. - Приятно выглядит это место. Думаю, вам тут удобно.

- Да, удобно, - подтвердила Луиза.

Метчер посмотрел наверх, на крышу. У него выработалась за время службы привычка по ходу дела схватывать необходимое. Глаза его, только что обманчиво ленивые, чуть не загорелись. Он поправил пряжку на поясе. Луиза заметила, как тяжелый пистолет дернулся.

Потом он на мгновение повернул голову в сторону леса. Создалось впечатление, что он что-то ищет глазами. Опять налетел ветерок, ветки сосен заколыхались, и снова все стихло.

У Луизы появилось странное ощущение, что полицейский приехал не для того, чтобы представиться, не для того он выбрался сюда, чтобы познакомиться. Тут что-то было еще, она только не могла понять, что. Это чувствовалось в том, как он смотрел на дом, как он рассматривал его. Он был похож на человека, пытающегося сравнить свои воспоминания с реальностью.

Он положил руки на бедра, и его тело слегка качнулось.

- Хорошо побыть тут для разнообразия с семьей. Последний парень, который здесь жил, был один-одинешенек. Джоу Лайонс. Я всегда удивлялся, что он делает сам с собой в таком просторном месте, как тут. Если бы я жил один здесь, я бы свихнулся. Особенно зимой. - Он улыбнулся, потом направился к автомобилю, около которого остановился: - Вашему мальчику нравится здесь на природе?

- Думаю, он привыкает, - ответила Луиза.

- Может, в следующий раз, когда выберусь сюда, встречу его, - сказал Метчер. - Здесь должно быть хорошо для мальчика, конечно, если он осторожен.

- Осторожен? - удивилась Луиза. Она уже было хотела спросить его, что он имеет в виду, но он уже залезал в автомобиль. Она увидела, как он машет им, затем увидела, как автомобиль задним ходом выезжает с подъездного пути. Долго еще шум от автомобиля отдавался эхом в воздухе, пока снова не наступила тишина. Она оперлась на перила крыльца совсем опустошенная. Ты перетрудилась, Луиза. Иногда это слишком. Ничего плохого не случилось с Денни. Господи, берешь маленькую искорку и раздуваешь ее, и, прежде чем сообразишь, в твоем мозгу уже пылает чертовский пожар. Она приложила руку к сердцу, которое все еще колотилось.

- Наш приветливый шериф, - сказал Макс. Он засунул руки в карманы коричневых холщовых штанов. - Ты что, действительно, решила, что он приехал сказать что-нибудь плохое про Денни?

Луиза слабо улыбнулась.

- Такое предположение мелькнуло в моем уме.

- Оставь свое воображение для книг, которые ты иллюстрируешь. За это по крайней мере платят. - Макс положил ей руки на плечи, притянув ее к себе.

Луиза сказала:

- Мы все еще не знаем, где Денни, не так ли?

Как раз, когда она говорила это, послышался смех в стороне от дома, и из-за угла появился мальчик.

Он был уже не один.

Деннис представил их как Дика и Шарлотту Саммер. Между обоими стариками было любопытное сходство, такое, какое можно видеть в лицах пожилых пар, женатых целую жизнь. У Дика были редкие седые волосы и легкая улыбка, делавшая его лицо чем-то похожим на смятую карту; на нем были темно-коричневые подтяжки поверх одноцветной рубашки, его серые фланелевые брюки были мешковатыми, одна из пуговиц болталась, едва не отрываясь. Цвет волос Шарлоты был таким же, как и у Дика, но у нее они были все еще густые, по бокам их удерживали оранжевые зажимы. Это придает ей, подумала Луиза, смешной девический вид. Ее бесформенное платье было из светло-зеленой шерсти, на белых в венах ногах были надеты сандалии. На ее хорошеньких губах были видимые следы помады. У обоих - Дика и Шарлотты - были ярко-голубые, почти молодые глаза, острые, как у птичек.

Денис болтал без умолку, представляя пару: "Вы должны увидеть их дом. Вы должны увидеть старые вещи, которые у них есть. Там есть старый грузовик, и Дик говорит, что я могу помочь отремонтировать его, а Шарлотта печет такие чудесные вещи, и у них есть старые инструменты, каких я и не видел раньше, и старые книги, и старые фотографии..."

Саммерсы улыбались и кивали, пока мальчик все это говорил.

Дик сказал:

- Хороший у вас мальчик.

- Правда хороший, - вставила Шарлотта.

- Ему нравится копаться в вещах, - сказал Дик.

- Не могли оторвать его от старого грузовика, - добавила Шарлотта.

- Очарован им, - сказал Дик.

- Он никогда не видел столько старых вещей, вот почему.

Луиза улыбалась.

- Не войти ли нам в дом?

Старики взглянули друг на друга. Шарлотта сказала:

- Мы не можем остаться, правда, не можем. У меня кое-что стоит в печи и мне необходимо приглядеть за ним. Терпеть не могу, когда что-то пригорает.

- Мы хотели только представиться. - Дик неуверенно пожал плечами. Он подмигнул Деннису. - И принесли вам маленькое угощение.

- Ну что вы, совсем не стоило, - сказала Луиза.

- Ерунда. Мелочь.

Шарлотта извлекла старое фарфоровое блюдо, которое сверху было накрыто листком алюминиевой фольги. Своими сморщенными руками, распухшими от артрита, утолщенными в суставах, она сняла фольгу.

- Стряпня. Сама делала. Всегда пеку сама. Теперь не доверяю магазинам. В покупных продуктах много наполнителей: тут белки, там сода. Кому хочется есть эти отходы? Только не мне.

- И не мне, - сказал Дик.

Макс подвинулся, поднес блюдо к лицу и сделал вид, что обнюхивает.

- Ужасно вкусно пахнет, - заметил он.

- Вы удивитесь, когда попробуете, - сказал Деннис.

- Вы действительно очень любезны. - Луиза улыбнулась, потому что оба старика - эти жители того, что Фрог назвал городом морщин - явно ожидали от нее одобрения. - Уверена, что это деликатес.

- Хотели попросить вас вернуть назад наши блюда для пирогов, - сказала Шарлота и потерла нос.

- Это вы испекли пироги? - спросила Луиза.

- Конечно.

- Они были изумительны. Я не знала, откуда они попали к нам, потому и не вернула блюда. Я думала, может, уборщики оставили их. - Луиза посмотрела на стариков. Было невозможно понять их возраст, они могли быть и семидесяти-, и девяностолетними. Только их глаза, в ловушке их истертых лиц, были живыми. А потом она поинтересовалась, есть ли у них ключ от этого дома или дом был оставлен незапертым, когда в нем никого не было.

- Какое это имеет значение? Тут провинция, и люди здесь настоящие соседи, которые не запираются за дверьми и не включают охранную сигнализацию, как это делают в сумасшедшем Сан-Франциско.

- Я действительно благодарна вам за вашу доброту.

Деннис пошел в дом, чтобы принести блюда для пирогов.

- Надеюсь, он не доставил вам хлопот, - спросила Луиза.

Дик рассмеялся. Смех его напоминал Луизе звуки от воздуха, исходящего из паропровода.

- Он может приходить, когда захочет. У нас не бывает посетителей. Приятно иметь около себя кого-нибудь из молодых. Иногда становится слишком тихо. Он хороший мальчик.

- Прекрасный мальчик, - сказала Шарлотта. - Когда вам, друзья, захочется провести вечер в городе, скажите нам. Мы присмотрим за ним. Хотя его и не назовешь уже ребенком.

Оба - Дик и Шарлотта - засмеялись в этот раз. Ее смех звучал по-девичьи - чистый, сильный и певучий. Он совсем не подходил к ее лицу. Маленький открывшийся рот обнажал мелкие желтоватые зубы и бледные десны. Пожилая пара смеялась в унисон, как будто заражая друг друга весельем. У Луизы создалось впечатление, что они таинственным образом настроены друг на друга, как читатели, подхватывающие каждый незначительный нюанс.

- Это действительно любезно с вашей стороны, - сказала Луиза. - Может, мы как-нибудь вечером воспользуемся этим.

- Очень любезно, - добавил Макс. - Очень любезное предложение.

Вышел с блюдами Деннис. Когда он передавал их Шарлотте, Дик пару раз потрепал его по голове. Деннис, который обычно смущался от таких жестов, казалось, не возражал. Он воспринял это, как могла бы это принять собачка.

- Нет ничего проще, - сказала Шарлотта. - Единственное, у нас нет телефона. Вам придется пройти с полмили.

- Больше, около трех четвертей, - сказал Дик.

- Как-нибудь обязательно придем и навестим. - Луиза оперлась на перила крыльца. Она глянула на руки Шарлотты, они вполне могли сойти за два произведения труда неумелого столяра, неуклюже вырезанные из сосны. Глядя на них думалось о болях, трудностях при движении. Пальцы были утолщенные, костяшки изуродованные. Как будто почувствовав взгляд Луизы, старуха спрятала руки за блюдами. Луиза отвела взгляд.

- Вы давно живете здесь? - спросил Макс.

- Тысячу лет, как мы перестали считать время, - ответила Шарлотта.

- Слишком удручает, - сказал Дик. - Как безостановочно летят годы. Черт возьми, кому захочется считать время?

- Здравый подход, - заметил Макс.

Наступила минута молчания. Саммерсы улыбались Деннису. Мальчик стоял между стариками, в обрамлении их старых тел.

- Ну, - сказала Луиза. - Вы уверены, что не хотите кофе, а может, пиво?

- В другой раз, - сказала Шарлотта. - Нам пора возвращаться, да и надо присмотреть за печкой. Подгоревшее не так вкусно. - Шарлотта положила руку на плечо Денниса, медленно поглаживая его.

- Ждем, что действительно скоро увидимся со всеми вами.

Саммерсы одновременно оба повернулись. А Луиза стояла и смотрела, как они уходили. Когда они дошли до угла дома, то они сделали такое, что Луизе показалось странно трогательным, но однако как-то немного необычным: они взялись за руки и пошли дальше, раскачивая руками, как два подростка в пору первых смущенных любовных прикосновений.

Когда они ушли, она повернулась к Максу и сказала:

- Романтично.

- Этому единственное название, - сказал Макс.

- Приятно. - Луиза обвила рукой плечо Денниса и привлекла его к себе. - Мне нравятся твои новые друзья, Денни.

- Мне тоже, - сказал он, высвобождаясь из-под руки матери и скрываясь в доме.

Глава 13

Из-за двери ванной Метчер слышал, как его жена Нора говорила что-то ему. Так как дверь была закрыта, ей пришлось напрячь голос немного сильнее, чем обычно. Он почти не слушал. Он поглядел на себя в зеркало: собственная бледность испугала его. Он наполнил раковину холодной водой и погрузил в нее лицо, открыв глаза под водой.

- Заходил Чарли Бедекер, когда тебя не было, Дже... что-то насчет платежа по страховке... казалось ему, ты вернешься... твой отец звонил...

- Отец? - спросил Метчер через дверь. Старик редко звонил из богадельни, а когда звонил, то всегда казался в замешательстве, как будто не был уверен, с кем разговаривает, и в то же время не доверяя аппарату. - Что он сказал?

- Он не совсем в своем рассудке, Джерри.

На секунду мысли Метчера переключились на отца, потому что вид старика, когда-то бывшего таким энергичным, таким бодрым, удручал Джерри Метчера. Он не навещал отца так часто, как должен был, и чувствовал вину из-за этого. Он пытался, но всегда безуспешно, оправдать свою небрежность: я слишком занят, у меня беременная жена, требующая заботы, у меня есть другая комната, которую я приспосабливаю под детскую. Ни одна из этих причин не успокаивала его совесть надолго. Вина всегда возвращалась, как подтачивающий прилив.

Его отец был одной из тех людей, о которых говорят, что они пережили себя. Все, что бы ни делал Стэнли, он делал сверх меры и со страстью человека, для которого жизнь была великолепным выбором для удовлетворения его непомерных аппетитов, причем любой ценой. И рассказы, подумал Метчер, всегда рассказы. Детство Метчера было заполнено сказками и легендами о старом Карнарвоне, которому старший Метчер придавал в своих описаниях оттенок живого. Некоторые из рассказов были беспардонной выдумкой, другие, слегка приукрашенные, касались того времени, когда тут жили шотландские поселенцы - увлекательные пересказы о лишениях и трудностях. Большинство этих историй постоянно изменялись при повторениях, но это не имело значения. Метчер-старший всегда рассказывал их со смаком, который предполагал полнейшую точность, и Джерри, с широко раскрытыми глазами, напряженно слушая, впитывал все это без какого-либо сомнения.

Теперь, когда Метчер поднял лицо из обтекающей его воды, он вспомнил откуда-то из своего цветистого, многолюдного детства рассказ отца о мальчике, который умер в высшей степени необычным образом. Но воспоминание было смутным и неясным ему, как это было с большинством рассказов отца по прошествии лет. В данном же случае это было не больше, чем шепот переходящий в тишину, когда бы он ни пытался что-то уловить.

Мальчик, подумал он. Имя ускользало. Но он увязывал его как-то со смертью Энти Эккерли, происшедшей двенадцать лет назад.

А потом было еще кое-что. Был мальчик-первоклассник, который проходил в школу не больше недели, перед тем, как его из нее забрали. Роберт Хэнн, так его звали. Бобби. Никто не знал, куда он делся. Мальчик болел страшной болезнью.

Странные связи. Линии. Нити, настолько тонкие, что их едва можно видеть.

Он потряс головой. Иногда ему хотелось смеяться над собой, над подозрениями, приходившими ему на ум. Почему-то ему это не удавалось, не мог он освобождаться так просто. Этап, подумал Метчер. Все, что касалось дома из красного дерева, полузабытых рассказав отца и мальчика по имени Бобби Хэнн - все это было этапом.

Ты пройдешь через это. Когда? Скажи мне, когда? Это было почти двенадцать лет назад.

Сейчас он подумал про Майлса Хендерсона. Этот старый пердун что-то знал, больше, чем был готов рассказать, но не было способа залезть в его законсервированную голову, чтобы узнать повернее. Хендерсон не хотел теперь заглядывать в прошлое. Он закрыл двери всех тех комнат, запер их на замок. Но ему что-то известно. Метчер был в этом больше чем уверен.

Метчер зарылся лицом в полотенце, потом еще раз проверил, закрыта ли дверь. Убедившись, он взобрался на унитаз и поднял руки к вентиляционной решетке под потолком.

Он застыл. Тебе это не нужно Метчер. Удерживаясь на унитазе, он прижался лицом к стене. Фаза, подумал он. Это завораживало. Были и другие слова, например: навязчивая мысль.

Он вынул карманный нож и воспользовался им, чтобы отвинтить шурупы, державшие вентиляционную решетку. Потом пощупал внутри короба, пальцы его наткнулись на плотный конверт восемь на десять дюймов. Он снял металлическую скрепку и заглянул внутрь. Там были фотографии, снятые незаинтересованным полицейским фотографом двенадцать лет назад. Фотографии навязчивой мысли Джерри Метчера.

Вдруг он ощутил, что тот же самый дождь пропитывает его одежду, а между пальцами зажат размякший окурок потухшей сигареты, и потом себя ищущим между мокрыми соснами и уставившимся наверх на пустую веранду, и опять слышащим звук ружейного выстрела, покрывшего все звуки и чувства.

Это больше не были просто картинки, просто свидетельства прошлых событий, а это он сам стоит в той самой комнате смерти, смотрит на эту девочку и старается, бог мой, как он старается, разобраться в смысле всего этого, как человек, глядящий на головоломку и знающий, что никогда не узнает полной правды, как бы долго и упорно ни ломал себе голову.

Нора постучала в дверь ванной.

- Джерри, с тобой там все в порядке?

- Нормально, - ответил он. Он засунул фотографии обратно в конверт и положил конверт на место в короб. При этом он чувствовал себя, как старик, прячущий порнографические открытки от жены.

- Правда?

- Конечно, - ответил он.

Но по правде не нормально, подумал он. Совсем не нормально. Он открыл дверь ванной и через комнату посмотрел на Нору, раскладывавшую чистое белье в маленькие опрятные стопки - сюда Метчера, а туда ее собственное. Она была большой из-за живота и выглядела до странности удовлетворенной своим состоянием, как будто бы у нее с ее ребенком внутри налажена большая тайная связь.

- Ты бледен, - сказала она. Она была высокого роста, почти такого же, как и Метчер.

Метчер прошел к кровати и сел.

Луиза и Макс Унтермейер. И с ними ребенок.

Не нужно было ему сегодня там появляться. Не нужно было ему опять ворошить все это. Это была старая, побелевшая кость, ее нужно было бы закопать там, в прошлом, также как, он сделал со столькими рассказами отца. Но у него было мрачное ощущение, что ему судьбой ниспослано все время раскапывать могилу, снова и снова. Быть человеком, копающим яму, которая нисколько не углубляется, как бы яростно он ни копал.

Нора прошла по комнате и села рядом с ним.

Он взял ее руку в свои и улыбнулся ей. Ему самому не нравилось прятать от нее фотографии, держать эти старые снимки в укромном месте, где ей их не найти, чтобы не разволноваться из-за них. Что тебе нужно помнить, говорил он себе, так это то, что тут находится твоя истинная жизнь. Эта женщина, в ее чреве нерожденное дитя - это все, что имеет значение.

Но даже, думая это, он был охвачен непонятным, угнетающим страхом.

Глава 14

Было раннее утро, время когда на небе одновременно были и солнце и луна. Фрог выскользнул из "Фольксвагена" и, одетый только в обрезанные голубые джинсы и свитер, затрусил по лесу.

Это было самое скучное занятие из всех придуманных. Причина, по которой он занимался этим, было то, что эта привычка осталась у него с той поры, когда он позволял себе чудачества над своим здоровьем и в пище. Теперь, поскольку он больше не сидел на диете, поскольку он перестал питаться, как белка, бег трусцой был единственным, что он делал из того, что отдаленно напоминало ведение здорового образа жизни.

Даже тогда, он не очень был уверен в его пользе. Он немного вспотел, тело болело, и он чувствовал, что как будто тает, как восковая свеча, в своем свитере, а подошвы у него горят. Что, черт возьми, во всем этом такого чудесного? Результат, решил он, когда ты валишься, как сноп, и лежишь; сердце твое колотится как барабан, а глаза лезут из орбит и ты чувствуешь себя просто здорово. Ты можешь хвастаться перед самим собой, как ты отмахал двадцать миль, хотя и знаешь, что самое большое десять. Бегуны трусцой, как рыбаки, хвастаются с воодушевлением и врут без разбора.

Бег трусцой был ядом. Он, тяжело дыша, выбежал из-за деревьев на проселочную дорогу. Лодыжки ломило, пот уже пробивался сквозь свитер и собирался мелкими каплями в паху. Кровь стучала в голове, и перед глазами прыгали маленькие точечки. Вперед, Фрог, думал он. Такова жизнь?

Когда бежишь, мозг действует как-то чудно! Откуда-то выскакивают странные мысли, всплывают искаженные воспоминания и думается о людях и местах, о которых не приходилось размышлять многие годы. Сейчас, когда его ноги топали по поверхности проселочной дороги, ему вспомнилась ночь в коммуне, когда, столько блядских лет назад, он наглотался ЛСД, вообразил себя лягушкой и запрыгал через тростники на берег ручья, где и проквакал всю ночь, приманивая жаб и лягушек своими гортанными призывами. Тогда легко можно было поверить, что приобщился к жизни земноводных, вместе с течением ручья, шепотом кустов и ночными звуками каждого живого существа.

Что теперь представлялось в последнее время не большим, чем дзен-буддийским дерьмом.

Фрог. Лягушка. Как сказала Луиза Унтермейер, могло быть и хуже, вообрази он себя червяком.

Он приближался к дому из красного дерева. Он уже задыхался. Тут он заметил Джонни, спускавшегося по тропинке навстречу ему. Ранняя пташка, подумал Фрог. Пот заливал ему глаза.

- Фрог, - позвал мальчик.

- Не могу останавливаться. - Фрог не мог говорить ясно, приближался неизбежный упадок сил. - Пробежал много миль. Я выгляжу глупо или как?

Денни пробежал рядом с ним с сотню ярдов. Фрога раздражала легкость, с которой бежал мальчик.

- Не могу разговаривать, - сказал Фрог. - Не хватает воздуха.

Деннис двигался без усилий.

- Хотите, я составлю вам компанию?

- Извини, но я всегда бегаю один, - прохрипел Фрог. Ему казалось, что он чувствовал, как кости гремят в его теле. По правде, он мог бы получить удовольствие от компании, но он не сможет примириться со стыдом, если мальчик вдруг увидит, как он свалится, как мешок, в конце бега.

- Нет проблем, - сказал мальчик понимающим тоном. - Увидимся позже.

- Правильно. - Фрог побежал, пытаясь бежать быстрее, чтобы доставить удовольствие мальчику, вверх между деревьями по направлению домика Саммерсов. Когда он оглянулся, Денни тряс головой, как будто вид сорокалетнего экс-хиппи, бегущего по лесу, был достоин сожаления.

Вверх и вверх между деревьями. Он думал, не показался ли он Денни грубым, отказавшись от его компании таким образом. Что за дьявол, он узнает это как-нибудь потом. Тем временем, он приблизился к просвету, где начиналась граница владений Саммерсов.

Он запнулся о корень дерева и упал навзничь спиной и лежал, уставившись не небо, думая, что тут и умрет. Сердечный инфаркт. Грудь давило, а легкие были, как две меховые варежки, наполненные заплесневелым воздухом. С неимоверным усилием он сел и стал всматриваться через листву какого-то куста, через просвет за кучами барахла, к которому казалось так неестественно привязаны Саммерсы, и увидел маленький бревенчатый домик. Из трубы вился слабый дым. Окна были темные, в темных стеклах ничего не отражалось. Лежа уже на животе, Фрог рассматривал крыльцо - дряхлое сооружение, покосившееся на одну сторону.

Саммерсы, едва различимые в тени, сидели в шезлонгах. Мужчина курил трубку, которой изредка постукивал о перила, женщина очевидно что-то вязала. Они не подозревали о его присутствии.

Я шпионю, подумал Фрог. Почему Саммерсы его интересовали? Потому ли, что они и он были попутчиками в пустынности, в одиночестве лесных обитателей? В картине, которую наблюдал Фрог, была определенная безмятежность, также как нечто умиротворяющее в иллюстрациях Нормана Рокуэла. Два старых человека, причудливые настолько, насколько старики имеют право, вместе радующиеся на склоне своих лет. Фрог ощутил зависть, подумав о своем одиночестве в "Фольксвагене" - старая Седая Борода, лесной Сумасшедший. Туристы будут приезжать, чтобы сфотографировать его, а на его сотый день рождения ему придет телеграмма от президента. О, блаженное одиночество.

Мужчина положил трубку - точно в этот же момент женщина отложила вязание. Почти похоже на то, что будто между ними существовали предопределенные сигналы, нечто незаметное. Почему-то Фрог ощутил странное волнение и затаил неизвестно почему дыхание. Саммерсы сидели неподвижно, высматривая по границам владения. Потом старик пошевелил слегка рукой со своей стороны, и его жена, не глядя, протянула свою.

Фрог подумал про юных любовников. Он подсматривал, как должно быть подсматривали за ним Саммерсы в ручье совсем недавно прошедшим утром. Око за око, подумал он: вы подсматривали и я подсматриваю.

На крыльце пожилая пара встала. Все еще держась за руки, они потянулись друг к другу, лицом к лицу, губами к губам в медленном поцелуе. Они стояли, прижавшись телами, как показалось Фрогу, весьма продолжительное время. Он вдруг ощутил неловкость, вторгаясь в интимность, подобную этой. На момент он закрыл глаза. Когда он открыл их, Саммерсы уходили в дом, все еще держась за руки, как будто отчаянно боялись оторваться друг от друга.

Они передвигались с неким подобием спешки, которая могла предшествовать только сексу, и тем не менее они не казались идущими с большой скоростью, как мог бы сам Фрог. Это было просто впечатлением, которое создалось у него: старики уходили в дом, чтобы заняться любовью. Он видел, как Саммерсы входят в дом, как закрылась дверь, заметил, как крыльцо слегка закачалось от этих движений. А затем в просвете установилась тишина.

Несколько неустойчиво, он встал на ноги. Они занимаются любовью, подумал он, в таком возрасте. Но почему это удивило его? Что было еще делать здесь? Удачи им и приятного аппетита.

Он отвернулся от просвета и уже собирался медленно двинуться между деревьями, когда шум на крыльце заставил его оглянуться. Он увидел, что женщина поспешно вышла из дома, а спустя несколько секунд появился мужчина. Они оба стояли на крыльце, и Фрогу стало ясно из умоляющих жестов мужчины и по тому, как отворачивалась женщина, что их маленькая ходка по страсти окончилась неудачно. И хотя он не мог слышать, о чем они говорили, Фрог подумал, что видит картину. Старикан не смог больше удовлетворить - было ясно, как день. Он видел, как они обнялись, но теперь по-другому - это было вяло, их страсть погасла, это было не больше, чем привычка, совместный момент утешения. Двое старых людей, которые не могли больше продолжать, как раньше.

Фрог почти ощутил разочарование и униженность старикана. Удаляясь, так как ноги болели, а в затылке начиналась головная боль, он понял, что их лица теперь повернулись в его сторону. Они видели его, в этом он был уверен. Что они подумают о нем: какой-то Лесной любитель подглядывал для самовозбуждения в сексе, ничтожество из темных зеленых чащ?

Может они догадались, что он шпионит за ними, что было весьма правдиво, подумал он. Испытывая чувство стыда, он потащился назад через лес по краю высокого ручья, не в силах отмахнуться от смутного впечатления, которое охватило его.

В раннем утреннем свете по ведущей вверх тропинке, шедшей через кладбище Святой Марии, поднималась женщина. Мягкий солнечный свет пробивался сквозь деревья, освещая могильные камни с мрачной четкостью. Женщина шла медленно, опустив голову, и тело ее слегка было наклонено от бедер, как будто она шла против ветра.

Флоренс Хэнн было пятьдесят восемь лет, и на ее худом лице застыла какая-то непреодолимая скорбь. Это не было лицо из тех, которые можно вообразить впадающим в неудержимый смех. Глаза походили на тусклые зеркала, в которых свет замыкался; губы были сжаты, сухи и безрадостны. На ней было тяжелое серое пальто, застегнутое на все пуговицы, несмотря на тепло раннего восхода солнца.

Когда она достигла верха тропинки, то остановилась и поглядела сверху на Карнарвон, раскинувшийся внизу. Слабое голубоватое марево висело над крышами. Вокруг города леса образовали густую зеленую ленту.

Флоренсе Хэнн видела следы тумана, осевшего на камнях. Целые ряды безмолвных мертвых, подумала она. Их так много. Так много.

Она еще немного прошла, глядя на могилы. Иногда, когда она приходила сюда на годовщину смерти Бобби, ей казалось, что она слышит шепот мертвых. Звуки были неразборчивы, еле слышны, но они, казалось, исходили из земли, как отзвуки какого-то мрачного хора их глубины.

И иногда ей казалось, что среди них она слышит голос Бобби: ни слов, ни предложений, только определенный тон и сходство с голосом мальчика, который вызывал в ее сердце легкие содрогания.

Она понюхала цветы в своих руках - шесть темно-красных роз, по одной на каждый год жизни ребенка, по одной на каждый год страданий, истраченный год.

Она остановилась там, где тропинка раздваивалась. С каждым годом ей казалось, что становится все труднее и труднее вспомнить лицо ребенка, все труднее и труднее восстановить в памяти цвет его глаз или как выглядели его волосы или как он воспринимал ее прикосновения. Это было так несправедливо. У нее украли ребенка один раз, когда он умер; теперь у нее крадут его еще раз, на этот раз разрушением ее собственной памяти.

Она продолжила движение, замедляя его, как всегда делала, вблизи его могилы. Там был скромный камень, но это все, что она могла себе позволить, потому что ее муж Фрэнк бросил их вскоре после того, как мальчик стал болеть. Она больше не могла заставить себя винить Фрэнка. Она слишком устала распределять вину. Такие вещи просто происходят. И это все.

Нет, они не просто происходят. Ничего просто не происходит. Что-нибудь заставляет их происходить.

Ее тень упала на камень. Надпись была простой:

Роберт "Боббу" Хэнн

1949-1955

Преждевременно.

Боже праведный, подумала женщина. Слишком преждевременно.

Ее глаза увлажнились. Она подняла лицо к солнцу. Шесть коротких лет. Шесть кроваво-красных цветков.

Она опустилась на колени на траву и положила цветы на камень. Закрыла глаза и подумала, что знает по меньшей мере еще одну могилу как у Бобби на кладбище Святой Марии. По меньшей мере еще одну.

На нее легла тень, закрыв надпись на могиле. Она повернула голову. Мужчина, стоявший за ней и закрывающий солнце, был высок и широкоплеч. Он стоял, вопросительно склонив голову на бок. В первый момент она не узнала его, но потом он повернул голову, и солнце осветило его черты.

- Что привело вас сюда? - спросила она.

Майлс Хендерсон пожал плечами. У него было белое крупное лицо и маленький рот, а его улыбка была похожа на маленькое отверстие посредине непропеченного пирожка.

- Гулял, вот и все.

- Вы часто гуляете тут? - спросила Флоренс. Она подняла руку к вороту своего пальто. У нее зародилось подозрение, что Хендерсон выпил, но она ничего не сказала. Хотя она много лет не видела отставного врача, до нее доходили слухи о том, как сильно он зашибает - запои длились, как говорили, по два, а может и три дня. Удивительно, как он еще не умер.

- От случая к случаю, Флоренсе. - Майлс Хендерсон, расставив ноги, удерживал, как мог, равновесие. - Годовщина, - кивнул он головой на могилу.

- Можно сказать. - Женщина встала, руки ее свисали по бокам.

- Давно это было, - заметил Хендерсон. - Тридцать один год, Флоренс.

- Как вы сказали, давно. - Она поглядела Хендерсону в лицо. Глаза были красные, а кончик курносого носа был в красных прожилках.

- А вы не процветаете, доктор, а?

Она не хотела говорить это, но слова вырвались у нее прежде, чем она сообразила, и теперь у нее осталось только чувство обиды за смерть мальчика к врачу и к себе, как будто у нее был несчастный день, чего она не совсем постигала.

- От этого до сих пор нет лекарства, - мягко сказал Хендерсон. - Во всем мире ученые работают над этим. Но... - Он пожал плечами и слегка пошатнулся на расставленных ногах. Он вынул руки из карманов своего огромного пальто и потер одну об другую. Большие красные руки, которые не смогли спасти жизнь этого маленького мальчика.

- Лекарство теперь не поможет Бобби, - сказала Флоренсе Хэнн. Она смотрела мимо Хендерсона через кладбищенский холм на город внизу. За много миль отсюда над лесом поднимался дым.

Хендерсон сказал:

- Я на пенсии, Флоренс.

- Слышала об этом.

- Вон пастбище. Как будто старую лошадь... - Он вздохнул, плечи у него обвисли.

Женщина опять стала глядеть на могилу.

- Я не скучаю, - сказал Хендерсон. - Пусть молодые парни лечат больных - кто-то, у кого есть призвание. Теперь кто-нибудь другой делает вскрытия, а ты подходишь к точке, откуда начинаешь видеть жизнь только в понятии смерти, и не знаешь, какие, черт побери, могут быть другие понятия. - Он на минуту замолчал. - Ничего не помогает вернуться к прежним радостям?

- Вы спрашивали меня? - Она взглянула на него.

Хендерсон провел своей большой ладонью по лицу.

- Я не мог ничего сделать для вашего мальчика. Вы же знаете это, а?

- Знаю.

Он пристукнул руками, отчего его пальто зашуршало.

- Я не мог дать ему жизнь, Флоренс. Никто бы этого не сделал.

Женщина опять посмотрела на камень на могиле. А потом подняла голову и ее взгляд вернулся к далекому дымку, поднимавшемуся из леса.

- Вы разве знали, что я приду сюда? Может, вы хотите что-то мне сказать, доктор. Поэтому?

Хендерсон неуверенно покачал головой.

- Я не знал точно... - По его лицу пробежало выражение болезненного смущения. - Последнее время я не во всем уверен. Что-то изменилось во мне в тот день, когда я вышел на пенсию. Я забываю некоторые вещи, становлюсь беспокойным, не помню подробностей. Почему я здесь? Не знаю, не знаю.

- Вы пьете, доктор.

- Немного.

- Это вас убьет.

- Что-то должно это сделать.

Флоренс Хэнн вздохнула.

- Сколько здесь похоронено? - спросила она. - Таких, как Бобби. Сколько таких, как Бобби, доктор?

Хендерсон едва заметно отшатнулся от нее.

- Я не понимаю вас, Флоренс. Извините.

- Разве? Она посмотрела на него. Потом снова стала глядеть на город внизу. Видела, как вязкий поток машин с туристами движется вдоль главной улицы - большие автобусы, из которых вываливались парочки стариков и японских туристов, привлеченных в Карнарвон его тишиной, его новомодной атмосферой, его похожестью. Все, что они усваивали, было на поверхности города, в его внешности; они не вникали в его сущность. Как бы они могли?

Майлс Хендерсон подошел к ней и положил ей руку на плечо. Она движением плеча отстранилась.

- Бобби умер - а вы в отчаянии. Сожалею, что не смог ничего поделать. Но все-таки я не понимаю, что вы имели в виду, Флоренс.

Женщина внезапно почувствовала озноб.

- Может, бывают места, которые прокляты, доктор. Может, поэтому.

- Вы говорите несусветное, Флоренс. Места не проклинают. Некоторым людям достается больше, чем им положено, несчастий, но это не означает, что географическое место несет в себе зло. - Доктор тихо засмеялся, но это был невеселый смех.

Женщина пошла от могилы ее ребенка.

- Я знаю, что видела, - холодно сказала она.

Она быстро прошла несколько ярдов, потом остановилась спиной к доктору, а потом пошла прочь.

---

Оставить комментарий © Copyright О.К. (magister.msk@gmail.com) Размещен: 08/11/2009, изменен: 08/11/2009. 215k. Статистика. Роман: Мистика, Хоррор, Переводы

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"