Колобов Андрей Николаевич : другие произведения.

Глаголь над Балтикой

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.71*35  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Близится первая мировая война. Молодой офицер, ветеран Цусимского сражения и один из лучших артиллеристов Балтфлота получает назначение на новейший дредноут "Севастополь". Мечты сбываются, но что делать с приближающейся дуэлью, победить в которой невозможно?

Автор: Колобов Андрей Николаевич;

8-900-070-10-42

ank2002@inbox.ru

ГЛАВА 1

   ""Асама"!  "Асама" переве.." - заполошный крик  прорвался сквозь рев и лязг сражения в башню шестидюймовых орудий, но был безжалостно заглушен звонко грохнувшими оземь, еще дымящимися гильзами, вытолкнутыми из орудийных чрев. Сердце подпрыгнуло, заходясь в сладостном изумлении от нежданной удачи и затрепетало, боясь спугнуть вспыхнувшую было надежду.
   - Заряжай !!!
   Бронебойные снаряды с лязгом вброшены в провонявший горелым порохом мрак казенников. Алчущая чужой смерти глубь зарядных камор жадно вбирает в себя тусклую латунь гильз. И так хочется крутануть штурвальчик, разворачивая оптику в сторону (неужели - перевернувшегося?!) "Асамы", броненосного крейсера японского императорского, мать его через коромысло, флота, но нельзя. Наша цель - "Ивате", орудия уже готовы и некогда зыркать по сторонам.
   - Три дальше! Четыре вправо!!!
   Потные ладони гальванера щелкают рубильниками, но гул послушных его командам электромоторов теряется в грозном рокоте боя. Башня сдвигается чуть вправо и одновременно стволы стопятидесятидвухмиллиметровых орудий чуть приподымаются и...
   -БААААЩЩЩЩЩ!!!
   Броня под плечом мичмана вздрагивает от сильного удара, а сквозь широкие амбразуры на комендоров обрушиваются ледяные брызги. Стена воды, вознесенная рванувшим у самого борта снарядом, на мгновение перекрывает обзор. Но огромный броненосец, расталкивающий тяжелым корпусом свинцовые воды Цусимского пролива, идет вперед на двенадцати узлах и взметнувшийся к небу белопенный султан, перевитый огнем и дымом разрыва тяжелого японского "чемодана", медленно опадает - уже за кормой корабля.
   Впрочем, в башне этого не видят.
   - Мать честна! Двенадцатидюймовый... - с плохо скрытым ужасом выдыхает кто-то из заряжающих. И надо сказать что-то ободряющее и ехидное, чтобы матрос себя вспомнил, ведь это его первый бой, но - язык прилип к гортани (ведь это и твой первый бой тоже). И некогда, опять некогда, потому что стволы шестидюймовок замирают, взяв верный прицел...
   - Осколок, дура... не боись, - спокойный и чуть насмешливый голос. Это - Сойманов, точно Сойманов, если кто-то и может быть спокойным сейчас, так только этот широкоплечий и обстоятельный сибиряк, потому как...
   - Залп!!!
   Привычное, родное "я", заходилось в смертном ужасе, забившись куда-то вглубь.  В голове крутились несвоевременные, ненужные сейчас мысли. В страшной битве, где десятки бронированных гигантов с дистанции нескольких миль яростно крушили друг друга тяжеленными кулачищами бронебойных и фугасных снарядов, мичман чувствовал себя до ужаса беспомощным, уязвимым и лишним. Страх, ощущение неминуемой и скорой гибели, казалось, окончательно парализовали ум, от былой решимости "не посрамить" не осталось и следа. Но мичман с каким-то осоловелым изумлением и будто со стороны наблюдал, как неведомая ему часть сознания взяв управление его телом, выглядывает теперь падения своих залпов, высчитывает поправку к наводке, подает команды матросам...  И вот - башня чуть дернулась, вбирая в себя энергию отдачи орудий и два сорокакилограммовых снаряда устремились в свой первый и последний полет. Руки будто бы сами доворачивают оптику и голова чуть склоняется, глаза, не отрываясь и не мигая, следят - будет ли попадание, или шестидюймовые снаряды вновь бессильно вспенят воду невдалеке от кажущегося таким близким врага?
   Серость низких туч, серость волн и сливающаяся с ними серость борта вражеского крейсера. Но вдруг, посреди этого промозглого единообразия прямо под мостиком чужого корабля, беззвучно, дымом и пламенем распускается алый цветок разрыва. Рука сама сжимается в кулак, в глотке клокочет торжествующий рык.
   - Никак попали, Вашблагородь?!
   Но почему так ноет плечо? Ведь это случилось позже, много позже, когда ночь укутала одеялом сумерек истерзанные остатки русской эскадры. Когда броненосец, вершина инженерного гения, утром восхищавший красотой своих неумолимо-тяжеловесных форм, превратился в закопченную, наполненную огнем, водой и человеческими останками развалину.  Давно уже смолкла шестидюймовая башня, разбитая и заклиненная двумя попаданиями японских снарядов и вернуть ее к жизни было нельзя.
   Мичман и несколько черных от усталости и дыма матросов все еще пытались что-то сделать, сражаясь с одним из многочисленных пожаров. Но перед ними гудела стена огня, насмехаясь над бессмысленными потугами измученных двуногих противостоять вырвавшейся на волю, неукротимой стихии разрушения.  И боль пришла совсем не так, как сейчас. Очередной фугас угодил в самый центр пожара, и пламя прянуло во все стороны, но он не успел увидеть ничего этого. Раскаленный осколок скользнул вдоль черепа, полосуя кожу, но мичману показалось, что в лоб ему с разбегу ударил Исаакиевский собор. А затем воссиял ярчайший свет, и мичман погрузился в него с головой, не замечая ни второго осколка, раскромсавшего мышцы плеча, ни перекрученную сталь палубы, куда рухнуло его избитое тело. Так почему рука ноет сейчас? Еще не время... И вообще не время, ведь сны не могут терзать болью тело.
   Николай открыл глаза, как это не раз с ним случалось, за секунду до того, как аккуратный, но настойчивый стук вестового в дверь каюты возвестил о необходимости вернуться из мира сонных грез в тусклое балтийское утро.
   - Вашблагородие, так что четверть восьмого
   - Ага, молодец Кузяков, вовремя разбудил. Как там насчет кофе?
   - Извольте, Вашблагородь ! Горяченький...
   - Ну спасибо, расстарался. Ступай теперь.
   Кузяков, поставив кофейник на небольшой каютный столик, беззвучно растворился в воздухе, не забыв аккуратно притворить за собой дверь. Николай сел на кровати и, пользуясь отсутствием зрителей, не слишком элегантно, но от души потянулся и широко зевнул. Плечо заныло еще сильнее.
   - Врешь, не возьмешь, - сквозь зубы буркнул Николай. Многие говорят, что старые раны нудят к дождю, или там к перемене погоды - но его плечо ныло по какой-то неизвестной науке графику. Оно могло год не напоминать о себе, а потом внезапно боль просыпалась совершенно ни к селу, ни к городу - посередь катания на льду или же на жарком, прогретом июльским солнцем пляже, с тем, чтобы спустя краткий срок замолчать еще на полгода-год.
   Николай не чувствовал себя выспавшимся, он вообще любил поспать, но возвращаться в сегодняшнее сновидение решительно не хотелось.  Не сегодня, и вообще никогда.
   Наяву он не смог бы вспомнить все перипетии сражения, ставшего роковым для русского флота. Грандиозное батальное полотно Цусимы разбилось на отдельные, не связанные меж собою эпизоды: вот строй японских броненосцев, тянущихся вдоль горизонта... Первое попадание в "Ивате" ...  Тело Федосеева на станине...  Залитые кровью рубильники и свои, скользящие в чужой крови руки, пытающиеся вернуть жизнь безнадежно разбитой башне... Но все, что происходило между немногими, сохраненными памятью картинами, казалось, навсегда растворилось в свинцово-серой пелене забвения. Такой же мутной, как воды Корейского пролива, где обрели вечный покой корабли второй и третьей Тихоокеанских эскадр.
   Но так было наяву. А когда сон открывал двери прошлому и сознание погружалось в пучину кошмаров минувшей битвы, все было совсем по-другому. Сновидения показывали сражение от начала и до конца, без купюр, с дотошностью современного синематографа. Все, что он видел и испытал тогда, прокручивалось перед ним, и никакая, даже самая малая деталь не была упущена. И хотя обретенные воспоминания исчезали вскоре после пробуждения, Николай дорого заплатил бы за то, чтобы никогда больше не видеть всего этого.
   Он поморщился, вспоминая, как просыпался в жарком поту, что не мог остудить даже холод японских ночей. Яркие, безжалостные сны преследовали его, пока не вышел срок плена, но и после возвращения в Россию Цусима нет-нет, да и напоминала о себе, впрочем, все реже и реже. И уже года три, как он был от этих снов избавлен - так с чего бы им было вновь возвращаться сейчас? Тени прошлого больше не рвали душу, но все-таки сон оставил за собой пакостный осадок.
   Николай одернул занавеску, распахнул иллюминатор и подставил чуть припухшее со сна лицо прохладе морского ветерка. Это превосходное ощущение соленой свежести, да глоток горячего, густо-ядреного кофе помогли проснуться окончательно, оставив тягостные воспоминания далекому уже прошлому. 
   По природе своей Николай никогда не был фатом, но со скамьи Морского корпуса усвоил - офицер Российского императорского флота обязан выглядеть безупречно. Привычно исполняя ежедневный обряд утреннего туалета, он размышлял об ожидающих его сегодня делах. Мыльная пена, взбитая помазком с шикарной перламутровой ручкой, легла ровным слоем на щеки и подбородок - Николай не носил бакенбард и бороды, оставляя лишь небольшие усы. В маленьком зеркале, прилаженном на крышку коробки с бритвенными принадлежностями, были хорошо видны высокий лоб, умные голубые глаза, в уголках которых прячется добрая усмешка, коротко стриженные черные волосы, чуть тронутые ранней сединой виски. И конечно же шрам, доставшийся ему на добрую память от подданных Микадо.
   Руки привычно исполняли свою работу - бритва безжалостно расправлялась с отросшей за ночь щетиной, а мысли витали уже далеко. Николай вспоминал мелочи, которые предстояло ему сделать после подъема флага, затем еще раз прикинул, сколько займет времени предстоящая сегодня погрузка тяжелых снарядов.  Поскольку речь шла отнюдь не о приеме полного боекомплекта, а лишь о пополнении расстрелянных ранее практических боеприпасов, то дело не должно было затянуться. Это и хорошо, поскольку далее Николая ожидал превосходный и - кто знает? - быть может, даже слегка романтический вечер в обществе блистательной Валерии... и других ее почитателей.
   Завершив бритье и смыв теплой водой остатки пены, он распахнул дверцы платяного шкафа. Кузяков, стервец, старался на совесть. Снежно-белые рубашки и накрахмаленные воротнички, черный с золотыми эполетами китель, сюртучные пары, брюки, фуражки, туфли и прочая, и прочая выстроились ровными, чистыми, идеально выглаженными, сверкающими и готовыми к немедленному употреблению шеренгами.
   Одевшись, Николай еще раз придирчиво осмотрел себя. Результат был вполне безупречен - высокий, широкоплечий, подтянутый капитан второго ранга Николай Филиппович Маштаков двадцати девяти лет от роду выглядел представительно и авантажно, как и положено образцовому офицеру Российского императорского флота. "Слуга царю, отец солдатам", - хмыкнул про себя Николай, и глянул на часы. До поднятия флага - ежедневного утреннего священнодействия - оставалось еще четверть часа и торопиться было решительно некуда. Но кавторанг решил ожидать сие знаменательное событие на верхней палубе.
   Суббота!
   Солнца, увы, не видать. Своенравное и капризное светило не часто радует своим присутствием Финский залив от этого Балтийское море холодно и хмуро. Вот и сегодня - несмотря на то, что с рассвета минуло уже добрых три часа, небо затянуто тусклой грязно-серой пеленой, да и вряд ли теперь развиднеется, разве что к вечеру. Вроде бы тепло, но с моря задувает прохладный ветерок. Не то, чтобы слишком уж сильно, но такова его балтийская природа, что не успокоится, мерзавчик, пока не отыщет дорожку под казенный китель, не проберется сквозь белье к самому телу... Замерзнуть не замерзнешь, конечно - последние майские денечки на дворе, но все же и не разнежишься.
   Впрочем, на верхней палубе нежиться было решительно некогда - шла большая субботняя приборка. Матросы старательно драили гладкое дерево палубного настила, швабры поскрипывали, воды не жалели.
   За уборкой на баке приглядывал унтер-офицер, поигрывая щегольской серебряной дудкой на серебряной же цепочке. Матросы работали справно, однако дотошному унтеру дело было решительно до всего, и он не собирался пропускать ни сориночки. Так что благостная утренняя тишь нет-нет, да и прерывалась быстрой командой, иной раз сдобренной краткой, но емкой характеристикой того, кому эта команда адресовалось.
   - Миронов, распротвоюмать якорем! У тебя глаза на заднице, или руки из нее растут? Не видишь штоль, сколько грязи под комингсом оставил?!!
   Служба исполнялась как должно, унтер-офицер внимателен и дело свое знает. Еще немного времени - и бак засияет отдраенной до блеска палубой. А если случится чудо и лучик солнца сможет пробиться сквозь толщу сумрачно-серого балтийского неба, тогда оттертая чистолем и ветошью, умытая водой медь сверкнет фейерверком прыгающих по надстройкам и башням солнечных зайчиков.
   Николай окинул взглядом рейд. Буквально в паре кабельтов от него тяжело давила гладь морских вод чудовищная глыба флагмана Балтийского флота - линкора "Андрей Первозванный". Казалось, сам Посейдон, взмахнув трезубцем, подъял из недр морских исполинский кряж, вершина коего вознеслась над водами залива. Божественная воля увенчала ее тяжестью артиллерийских башен и изяществом решетчатых мачт.  
   Линкор был прекрасен губительной красотой совершенного оружия. Низкий, но широкий, тяжелый даже на вид корпус вырастал из глубины морских вод, а гладкий борт казался выточенным из гранита. Из его середины поднимался прямоугольный, двухэтажный, отливавший броней каземат, замкнутый с носа и кормы мрачной тяжестью боевых рубок. Оба его этажа топорщились стволами орудий. В глазах рябило от могучих восьмидюймовок, чьи тяжелые снаряды могли крушить и ранить крейсера, и скорострельных пушек, способных выстроить непреодолимый частокол разрывов на пути атакующих миноносцев. Этого было мало: у каждого угла каземата красовалась башня восьмидюймовых орудий. .
   Но даже и эта мощь терялась на фоне циклопического главного калибра - основного оружия линейного корабля.  Четыре огромных двенадцатидюймовых орудия попарно размещались в аккуратных башнях, расположенных в носу и корме. Их титанический силуэт лишь слегка скрадывался плавностью округлых форм. Но хотя размеры башен восьми- и двенадцатидюймовых орудий на глаз различались не так уж сильно, их мощь была несопоставима. Один снаряд орудий главного калибра весил без малого как три восьмидюймовых.
   "Андрей Первозванный" лучился грозой и великолепием. Так же, как и его брат-близнец "Император Павел I", на палубе которого стоял сейчас Николай.  Но рассматривать "Павла" ему было решительно невозможно - линкор был настолько велик, что на нем не имелось места, откуда корабль можно было увидеть целиком. Разве что подняться на тяжелый марс высоченной мачты, чтобы "с высоты птичьего полета", как любили выражаться мичмана, созерцать бескрайнюю палубу и мельтешащие на ней человеческие фигурки в черных кителях и белых форменках. 
   Эти два линкора составляли сейчас основу морской мощи императорского балтийского флота. Еще два корабля того же класса стояли чуть поодаль - огромный, с заваленными бортами корпус ветерана русско-японской войны "Цесаревича" перекрыл выстроенную по почти такому же проекту, но не поспевшую к Цусиме "Славу".
   Увы, этим список линейных кораблей Балтийского флота исчерпывался.
   - Любуетесь, Николай Филиппович? Чуден гельсингфорсский рейд при тихой погоде...-  раздался низкий, хрипловатый и слегка ехидный голос старшего офицера, Евгения Андреевича Дашнакова, известного всему флоту тридцатитрехлетнего холостяка, донжуана, весельчака и балагура.
   - Доброе утро, Евгений Андреевич!
   - Ох, что-то сомневаюсь я, что будет оно добрым. Потому как снилась мне сегодня беспросветная дичь: стоит посреди кают-компании бел-горюч камень, а я, в парадном кителе, прямо напротив него восседаю. Жду катера, дабы проследовать в увольнительную, а покамест катер не подошел - развлекаюсь доброю чаркой мальвазии. И вдруг, прям в иллюминатор, влетает чудо-чудное, диво-дивное - не то гербовый орел Государства Российского, но трехголовый почему-то, не то Змей-Горыныч в перьях, со скипетром и державою. Садится на бел-горюч камень и говорит прекрасным женским сопрано: "Не ходить тебе, пан Евгений, нонеча вправо, а о том, чтоб налево - в "Фению" там, али в "Варьете" - даже и не мечтай!". А затем продолжает командирским басом: "Ждет тебя служба царская, дорога дальняя...". И как восхохочет сатанински, как треснет, паскуда, скипетром по столу, что вся мальвазия мне прямо на парадный китель выплеснулась...  
   Офицеры посмеялись
   - Значит, Евгений Андреевич, подозрение имеете, что вместо le repos de dimanche (воскресный отдых) неугомонный старик нас снова в море потащит? Не знаю, не знаю.  Пути командующего неисповедимы, все мы под адмиральской дланью ходим, но зачем-сейчас-то? Только что отстрелялись ведь, и в высочайше утвержденный норматив уложились...
   Дашнаков, прищурившись, хитро глянул на Николая и протянул:
   - Вот не надо, дорогой Николай Филиппович, не извольте излишне скромничать! Кое-кто, конечно, отстрелялся по нормативу. А кое-кто, не будем в уважаемом собрании показывать пальцем, норматив-то и перекрыл. И ладно бы только норматив - но этот самый "кое-кто" осмелился переплюнуть результаты личного, его адмиральского величества, флагманского артиллериста с флагманского же броненосца, согласно высочайшему рескрипту нонеча линейным кораблем поименованного. Развелось, понимаете ли, юных дарований во флоте, никакого почтения к мэтрам... Так что старик вполне может, взъярившись, позвать нас к барьеру и истребовать реванша. Впрочем, - Дашнаков, потянул золотую цепочку и извлек на свет божий золотую, покрытую тончайшей гравировкою луковицу карманных часов, которую Николай про себя считал несколько претенциозной:
   - Будем решать проблемы по мере их явления, а сейчас - три минуты до подъема флага. Пора!
   И Николая подхватил и повлек вперед отлаженный ритм корабельной службы, в которой все, до самой последней мелочи взвешено, исчислено и предписано многочисленными уставами, и инструкциями, коих всякий уважающий себя офицер обязан исполнять "не щадя живота своего".  К девяти часам подошел буксир, нещадно чадя прозрачнейший воздух и волоча за собой тяжело нагруженную баржу с боеприпасом.
   - Ну, боги войны, за дело!
   Тяжеленные снаряды талями поднимали по одному и аккуратно опускали на палубу. Затем матросы, используя специальную снасть, катили их к погребам, на подъемники. Те, в свою очередь, принимали смертоносный груз и опускали снаряды и заряды в прохладный сумрак артиллерийских погребов. Работа требовала силы и аккуратности - ворочать трехсоттридцатикилограммовые стальные "свинки" было тяжело и небезопасно, так что унтера и фельдфебели не спускали глаз, проверяя надежность креплений, пресекая возможные ошибки.
   К середине четвертого погрузка завершилась. Лихой буксир, разворачивая баржу к берегу, с особым шиком крутнул ее "на пятке" так, что корма плавсредства описала дугу в опасной близости от борта линкора. Явив тем самым удаль молодецкую, буксир, бодро попыхивая из трубы дымком, удалился восвояси под аккомпанемент веселого мата с "Павла".   
   К радости Николая, сон старшего офицера оказался все же не в руку - 1-я бригада линкоров осталась на рейде, и ничто не должно было помешать прекрасному вечеру, предвкушение которого согревало сердце весь сегодняшний день. Бутерброд и кофе, душ, свежесть чистейшего белья, белизна манжет, французская вода, и - поскольку оставалось еще немного свободного времени - трубка великолепного английского табака.  Стрелки часов показали без четверти пять, когда одетый с иголочки кавторанг спустился на палубу катера. Не прошло и нескольких минут, как махонький кораблик отвалил от борта "Императора Павла I" и, набирая скорость, взял курс прямо на городскую набережную.
   Несмотря на прохладный ветерок, усиленный движением катера, идти в каретку не хотелось, так что Николай остался на корме в компании молчуна-рулевого. Впрочем - как знать? Может матрос всем балагурам балагур, а только не слишком-то потравишь, когда офицер рядом.
   Впрочем, Николай и не нуждался сейчас в собеседнике. Несмотря на бравый вид, с которым кавторанг мурлыкал себе под нос строчки популярного романса, исполняемого блестящей Варей Паниной:
   Забыты нежные лоб-занья,
    Уснула страсть, прошла любовь,
    И радость нового свиданья
   Уж не волнует больше кровь...  
   Предстоящее свидание...тьфу ты, да какое там свидание! Всего лишь обычный светский прием волновал Николая так, будто он вовсе не зрелый мужчина и опытный моряк, прошедший огонь Цусимы и холод плена, а сопливый шестнадцатилетний гимназист. И кавторангу было крайне удивительно чувствовать себя неоперившимся юнцом.
   Разумеется, в его жизни были и чувства, и женщины. Пара ничего не значащих юношеских влюбленностей (одной своей "пассии" безусый гардемарин открыться так и не решился, вторая, увы, не разделила его чувств). Затем - первая любовь, случившаяся в лучших традициях романтического жанра. Очаровательная молодая барышня, юный мичман, розы, полунамеки, алеющие щеки, томные вздохи, прогулки в саду и наконец-то!  Апофеоз, признание в любви - о чудо! Взаимность!  Череда немногих дней, наполненных до краев счастьем, жизнь в ожидании встреч с любимой, война, судьба-злодейка, назначение на эскадру, уходящую в бой - и обморок, слезы, клятвы вечной верности... А затем - коротенькое письмо, удивительным образом нашедшее его в японском плену: "Наши детские увлечения... Несерьезно... Выхожу замуж... Простите." 
   Хитоми...
   Возвращение на Родину. Было слишком много всего, чтобы успеть еще и влюбляться в кого-то.  Россию лихорадило революцией, а мичмана закрутило торнадо служебных комиссий, призванных разобраться и никогда не попустить впредь - из коих перипетий, впрочем, мичман вышел лейтенантом, да еще и с "Георгием" на груди. Флот сотрясали ветры перемен, и хотя кораблей осталось прискорбно мало, на обучение теперь не скупились, гоняя оставшиеся крейсера и броненосцы по океанам и морям так, как никогда раньше. Это безумно нравилось Николаю, тем более что по его артиллерийской специальности теперь не просто поощрялось, но почти что вменялось в обязанность всякое новаторство и поиск эффективных методов стрельбы. И Николай ушел в службу с головой. Максимализм, свойственный молодости, яростное желание никогда не испытать больше горечи поражения, любовь к морю и артиллерии, острый и пытливый практический ум, а равно и возможность использовать его по назначению - все это гремучая смесь, особенно для молодого, перспективного, пролившего в бою кровь и отмеченного высокой наградой офицера! Особенно если (себе-то сознаться можно) офицер этот не так, чтобы совсем уж лишен известного честолюбия...  Командир 305-мм башни нового броненосца "Слава", затем учебный отряд, старший артиллерист нового крейсера "Адмирал Макаров", и вот - назначение старшим артиллерийским офицером на новейший и мощнейший боевой корабль Российской Империи. Точнее, один из двух мощнейших и сильнейших. А теперь еще и победа на последних стрельбах над флагманом Балтфлота!
   И когда же тут было устраивать семейное счастье? Впрочем, Николай все равно находил время, влюблялся, встречался и... расставался.  Личная жизнь никак не хотела налаживаться за то немногое время, которое он мог ей уделить. Конечно, он встречался с женщинами, но найти ту единственную и неповторимую с которой только и можно было бы пройти по жизни вместе пока что не удавалось.
   Но две недели тому назад, средь шумного бала..., впрочем, если по порядку, то дело было в Мариинском дворце (не питерском, но все же), где генерал-губернатор по случаю весны решил устроить ужин с танцами до упаду. Вообще говоря, для приглашения на такие приемы Маштаков покамест должностью не вышел. Да и происхождением тоже - отец Николая выслужил офицерский чин, что позволило мечтавшему о флоте отпрыску поступить в Морской корпус, но не делало Николая потомственным дворянином.
   Впрочем, кавторанг не слишком-то и рвался в сливки общества, однако его дела взял в свои руки старый друг, с которым вместе воевали в Цусиме и терпели японский плен. Девять лет назад невысокий, тогда еще худощавый, никогда не унывающий лейтенант Алексей Павлович Еникеев буквально вдохнул жизнь в подавленного пленом и ранением мичмана. Теперь же Еникеев заматерел, чуть-чуть раздался в талии, получил продвижение по службе и, пребывая в чине капитана первого ранга, командовал крейсером "Баян".
   А еще Алексей Павлович весьма удачно женился, чего всячески желал и Маштакову - и искренне огорчался, что его друг никак не может составить себе партию. Посему сей блестящий каперанг взял за моду таскать Николая на всевозможные светские рауты, сватая ему гельсингфорсских девиц на выдание. Заходить во всякую дверь Еникееву было несложно - звание командира перворангового корабля уже давало известное положение в обществе, но в добавок к этому Алексей Павлович был еще и князем....  А природная живость ума позволяла ему быть в курсе всех светских хитросплетений.
   Так что если знакомство с Валерией и было случайностью, то случайностью весьма неслучайной.
   Если губернаторский прием чем и отличался от обычной светской пирушки, так разве что размахом. В уголке громадной гостиной музыканты тихо наигрывали лирические мелодии, разогреваясь к приближающимся танцам. Вдоль стен стояли столы с вином и закусками - кое-где за ними сидели группы мужчин во фраках или мундирах и женщины изысканных нарядах. Другие такие же группы, с бокалами в руках фланировали по незанятому столами центру залы или же просто беседовали стоя. Николай, слегка ослепленный блеском множества нарядов, бриллиантов и очаровательных женских глаз, предпочел держаться поближе к чете Еникеевых, расположившихся за одним из столов. Разговоров вокруг было много, но кавторанг никогда не был любителем сплетен, пускай даже и великосветских - а ни о чем другом вокруг него и не говорили. Потому Маштаков предпочитал перешучиваться с Алексеем Павловичем и его миниатюрной, превосходно сложенной и очень острой на язык супругой Ольгой Васильевной. Для них Николай давно уже был другом семьи, с которым вовсе не обязательно придерживаться протокола.
   Князь Еникеев наклонился к уху Николая и заговорил вполголоса:
    - Обрати внимание, дева в бордовом платье справа от тебя. Зовут Наталья, двадцать три года, очаровательна, безупречная репутация и не менее безупречное приданное - батюшка хоть и не миллионщик, но купец первой гильдии. Каменный дом в Гельсинки, квартира в столице, дом в Москве...
   - ... Происхождение великолепное, росту в холке среднего, заезжена в городе, ходит под седлом и без проблем в поведении, - не удержался и продолжил Николай.
   Еникеев жизнерадостно расхохотался
   - А чего же ты хочешь, дружище- может быть, по форме светский прием и отличается от конных рядов в базарный день, но по сути-то одно и то же... Ой!
   Чуть подпрыгнув на стуле, Алексей Павлович обернулся к Ольге с самым наисерьезнейшим выражением лица, после чего тихо, но старательно изобразив голосом читающего проповедь священника, протяжно возгласил: 
   - Истинно говорю тебе, раба божья Ольга, жена - да убоится мужа своего! А коли не перестанешь щипаться сей же секунд - ждет тебя кара страшная и геена огненная!
   В карих глазах Ольги плескался океан ехидства
   -  От геены огненной, мой любезный и неугомонный муж, я убереглась в тот самый миг как дала брачный обет пребывать с Вами в горе и радости, пока смерть не разлучит нас. Не сомневаюсь, что за это испытание ждут меня райские кущи и причисление к лику святых еще при жизни. А вот кару страшную я тебе гарантирую прямо сегодня же, если ты, конечно, не прекратишь отпускать всякие скабрезные намеки о присутствующих здесь благовоспитанных барышнях. 
   Еникеев, изобразив вселенскую скорбь возвел очи горе
   - Николай ты слышал? Куда катится этот мир... Кстати, куда это ты засмотрелся?
   - Скажите мне, о многомудрый и всезнающий князь Алексей, а кто вон та царица, что шествует по залу в окружении мужчин, рискнувших стать ее поклонниками и которую провожают завистливыми взглядами те, кому на это смелости не хватило?
   Николай смотрел на утонченно-элегантную даму лет так двадцати пяти-двадцати шести, вокруг которой толпились сейчас несколько представительных мужчин во фраках.   
   - Ууууу, Николай Филиппович, скажу я тебе... Губа-то не дура, как я погляжу. Ты сейчас, надо тебе сказать, довольно бесстыдно пялишься на Валерию Михайловну Абзанову. Состоятельная дева, которую язык не повернется назвать старой, красивая до одури, светская до кончиков ногтей, очи - пламенный огонь, сердце, увы, хладный лед. Сколько нашего брата из высшего света пало к ее ногам - не счесть. В том году ей предлагали руку и сердце известный питерский миллионщик и, если слухи не врут, некто, чьи плечи украшают контр-адмиральские эполеты... Отказала обоим, да и сейчас, насколько знаю, сердечного друга не имеет. Живет, когда в Гельсинки, когда в Питере, а когда и в Париже. В общем, кошка та еще. И, друг мой Николай, сказать тебе честно - не твой это типаж.
   - А чего же так?
   - Ты у нас персонаж героический и серьезный.  Тебе на роду писано жизнь прожить за Царя и Отечество, выслужить адмиральские орлы, в неравном сражении прибить всех врагов своей двенадцатидюймовой пушкой, и, конечно же, пасть во цвете лет, перед смертью завещав мне свой великолепный серебряный портсигар, на который я давно уже посматриваю с вожделением. Твой некролог в траурной рамке напечатают все газеты, о тебе будут писать книги, твой портрет украсит стены Морского корпуса, а гардемарины будут вдохновляться твоим примером. Ты станешь легендой, соответственно и жена тебе нужна будет, как и положено рыцарю без страха и упрека - добродетельная, любящая, верная супруга и ответственная мать многих детей.... А отнюдь не ветреная светская львица.
   - Мне показалось, или ты только что прошелся грязными драгунскими ботфортами по белоснежной чести дамы?
   - Чести дамы!  - фыркнула Ольга.
   - Даже если бы Алексей построил всю команду своего крейсера и заставил бы ее отплясывать канкан на том, что ты поэтически назвал чем-то там белоснежным, урону ее "честь" не претерпела бы никакого.
   - Нууу, милая, ты все же пристрастна. Мадемуазель Абзанова - известная прогрессистка и эмансипе, однако никто не упрекнет ее в непристойности... ОЙ! Да не щипайся же ты! - воскликнул князь. 
   - Тогда что же, представишь меня ей? - поинтересовался Николай.
   - Я - нет. Как ты мог подумать, как ты только мог хоть на секунду допустить, что я знаком с такой неблагонравной женщиной? - ответил ему Алексей Павлович, с преувеличенным опасением глядя на Ольгу Васильевну, изучающую мужа с задумчивым интересом. Так, вероятно, присматривалась Юдифь к Олоферну - перед тем как обезглавить его.  
   - Однако я, кажется, знаю того, кто может. Но не уверен, стоит ли.
   - Оооо, наконец-то мой муж изрек такое, к чему стоило бы прислушаться....
   Алексей Павлович обратил свой пылающий взор на благоверную. Но Ольга в ответ лишь широко распахнула и без того огромные, исполненные святой невинности глаза, чуть приоткрыла изящный ротик, и всем своим видом демонстрировала покорное желание внимательно слушать или послушно внимать своему грозному супругу.
   Николай не выдержал и расхохотался.
   - Князь, Ольга, Вы великолепны! Клянусь серебряным портсигаром, на который положила глаз твоя светлость, мир еще не видел столь замечательной семейной пары.
   - Я вовсе не возражаю, сударь мой Николай, чтобы Вы радовались нашему с Алексеем счастью, но в конце-то концов, когда Вы дадите повод радоваться Вашему? Сколько же еще Вы будете влачить холостяцкое существование?
   - Милая Ольга Васильевна, а что же мне делать? Когда перед глазами столь превосходный пример семейного союза, трудно желать меньшего. И где прикажете найти подобную Вам женщину? Ведь Вы единственны и неповторимы, но уже составили счастье этому грубому морскому волку, чья неотесанность может поспорить разве что с его же доблестью.  
   - Льстец!
   - И ты, Брут!!! - взревел Алексей
   - Ага, я. Так что брось меня, пресветлый княже, на растерзание без жалости. Представь меня госпоже Абзановой, и если великосветская львица не обагрит своих коготков моей горячей кровью, то тигры во фраках, что вокруг нее, уж непременно растерзают меня в куски.
   - Вот ведь упрямец! И не отступится от своего, я уж знаю, - вздохнув, пробормотал Еникеев.
   - Ладно, будь по-твоему. Побудь пока тут.
   Спустя короткое время Алексей Павлович вернулся в обществе худощавого господина, тусклый и реденький венчик седых волос которого неопровержимо подтверждал многие лета, прожитые его обладателем. Господин подслеповато щурил на Николая выцветшие от возраста, добрые глаза, в которых, однако, все еще угадывался недюжинный ум.
   - Вот этот молодой человек - Ваш протеже, князь? Что же, коль скоро Вы ручаетесь за его благонравие.... А, впрочем, никакого ручательства не нужно - я и сам вижу, что юноша добронравен и не испорчен нонешними излишествами. Так что же, пойдемте, Николай Филиппович, пойдемте - представлю уж Вас, как и положено в приличном обществе.
   Приблизившись к частоколу фраков и мундиров, из-за которого едва угадывались теперь очертания белоснежного платья госпожи Абзановой, провожатый Николая воскликнул:
   - Валерия, душенька, а поцелуй уже старика!
   - Дядюшка? - две ближайшие к Николаю спины отдернулись в разные стороны так резко, словно кто-то распахнул двустворчатую дверь, и теперь ничто не отделяло Валерию Михайловну от Николая.
   Образ стоявшей перед Маштаковым женщины воистину поражал воображение. Огромные голубые глаза. Пышные медовые волосы, уложенные в изумительную прическу. Лицо, черты которого почел бы за честь считать своим творением любой из величайших скульпторов древности. Высокая шея, очаровательная линия плеч, чуть полные руки, аккуратные кисти, длинные тонкие пальцы... безупречный стиль и ленивая грация пантеры.
   Госпожа Абзанова сделала шаг и, положив руку в белоснежной перчатке на рукав старика, склонилась к его щеке, изобразив поцелуй. Тот с отеческой лаской оглядел свою племянницу с головы до пят.
   - Хороша, девочка. Рад тебя видеть, не навещаешь ведь совсем старика. Понимаю, с молодежью тебе, конечно, веселее. Так что не буду отвлекать, а представлю-ка лучше вот этого молодого человека - капитан второго ранга, георгиевский кавалер Маштаков Николай Филиппович, желает засвидетельствовать тебе свое почтение.
   От очаровательной улыбки на точеном лице Валерии Михайловны сердце ухнуло куда-то вниз и тут же рванулось к вершинам блаженства. Но за заученным движением губ кавторанг не заметил даже искорки интереса к своей персоне - госпожа Абзанова выполняла светскую повинность - не меньше, но и не больше. Просто такова уж была эта женщина, что бы она ни делала - все выходило у нее очаровательно...  И ничего, кроме глубоко спрятанной скуки не видел кавторанг в ее ясных, обращенных к нему глазах, когда зазвучало ее прекрасное сопрано:
   - Рада знакомству, Николай Филиппович. 
   - Почту за честь выразить Вам, Валерия Михайловна, мое глубочайшее восхищение. Я счастлив возможности беседовать с Вами, и не приходиться сомневаться, что сейчас мне завидует половина мужчин на этом приеме.
   Соболиная бровь немного приподнялась
   - Не сомневаюсь в Вашем уме, сударь, и полагаю, что Вы понимаете, сколько раз на дню я слышу о глубоком восхищении и неземной красоте. Однако Вы смогли меня удивить - большинство мужчин на Вашем месте сказали бы о зависти всех мужчин в этом зале, почему же Вы говорите только о половине?
   - Второй половине мужчин уже не до меня - они сейчас безуспешно уверяют свои вторые половины, что вовсе не засматривались на Вас. А поскольку это не так, то им вряд ли можно позавидовать.
   - Хм..., пожалуй, немного прямолинейно. По-моему, Вы очень прямой человек - Вы же видели, что я нахожусь среди моих caballeros, но Вас это не остановило - Вы не искали возможности быть представленным мне наедине.
   - Такой возможности я мог бы прождать всю жизнь. Бриллиант прекрасен и благородный металл может только подчеркнуть его великолепие, но подлинное совершенство драгоценный камень обретает лишь в обрамлении, сделанном умелым ювелиром. Также и красота королевы, при всем совершенстве достигнет идеала, лишь многократно отражаясь в исполненных восхищения глазах. И потому мужское окружение для Вас естественно, как тепло для солнечного света.
   Валерия Михайловна чуть прищурилась, глядя на Николая, но теперь в ее взгляде скользнула тень интереса.
   - Вы и в самом деле полагаете, что женская красота достигает идеала только в окружении мужчин? Но посудите тогда сами - здесь я и мои любезные друзья. Я нисколько не хочу Вас обидеть, но Вы сами сказали, что такая картина идеальна - зачем же Вы стремитесь туда, где прекрасно и без Вас?
   Тут Маштаков позволил себе легкую улыбку
   -  Древние мудрецы говорили, что основа физического и духовного развития человека - в стремлении к совершенству. И если вышло так, что я увидел совершенство и стремление мое к нему необоримо, то как могу я игнорировать мудрость поколений?
   Госпожа Абзанова тихо рассмеялась.
   - Это уже тоньше! Но... необоримо, говорите? А не боитесь ли разочароваться?
   Теперь уже Николай широко улыбнулся и процитировал:
   "Мотылек сгорел?
   Но важнее, что он решился,
   Лететь на свет" (автор - А.Лобков)
   - Прелестно! - госпожа Абзанова дважды хлопнула в ладоши.
   - Вы японист?
   - Не совсем так, но я почти год провел в Японии
   - Неужели в плену?
   - Совершенно верно.
   - Что же, Вы меня заинтересовали. Сегодня, увы, мы не сможем продолжить беседу - к сожалению, мне нужно покинуть прием. Но..., пожалуй, я все же приглашу Вас. Обычно я собираю общество по вечерам... Приходите к семи, в субботу.
   На этом Николай откланялся.
   - Ну и? - спросил его Алексей Павлович
   - Тебя отвергли, я надеюсь? Нет? А, черт, по твоей сияющей физиономии, я вижу, что знакомство состоялось.
   - Жизнь прекрасна и удивительна, князь! Я напросился в гости.
   Еникеев вздохнул.
   - Ну что же, смотри, ты вроде бы уже совершеннолетний. Иди, конечно, раз собрался, но постарайся не делать глупостей...сверх необходимого. А сейчас давай что ли выпьем - чую я, что ты только что вляпался во что-то очень нескучное.
   - Не бери в голову, Алексей! Выигрывать, так миллион, ухаживать - так за королевой...
   С тех пор Николай успел дважды побывать в гостях у Валерии Михайловны. В первый же свой "заход" его поразила резкая смена отношения - если при знакомстве госпожа Абзанова держалась отстраненно и весьма высокомерно, то теперь перед Николаем была любезная и открытая дружескому общению хозяйка. У Валерии Михайловны собиралось немаленькое общество, которое не было чисто мужским -  среди гостей были ее подружки со своими мужьями и кавалерами. С подачи госпожи Абзановой, уделявшей немало времени беседам с новым своим поклонником, Николай чувствовал себя в центре внимания. Неподдельный интерес Валерии Михайловны к его скромной персоне позволял бравому кавторангу рассчитывать, пускай и со временем, на большее. И сейчас, стоя на корме разъездного катера, Николай предвкушал грядущую встречу. Бытие казалась прекрасным, а будущее сулилось превосходными перспективами.  И кто бы смог увидеть в нем что-то плохое или недоброе? Увы -  у Высших сил своеобразное чувство юмора, так что эпоха Больших Неприятностей обычно приходит тогда, когда ее совсем не ожидаешь...

ГЛАВА 2

   Гельсингфорс! Столица Великого Княжества Финляндского. Широко раскинул крылья державный орел, простирая власть российской короны над бесчисленными ее землями, градами и весями. Гельсингфорс не мог, конечно, тягаться с великокняжеским блеском Санкт-Петербурга и зажиточной роскошью Москвы, но все же сиял хоть и не самым крупным в размерах, но благородным и драгоценным бриллиантом.
   В 1788 году от Рождества Христова, когда российская армия оказалась связана войною с турками, шведский король Густав III рискнул искать военного счастья на востоке. Вновь, как и встарь, застонала русская земля под тяжкой пятой шведских полков. Но в этот раз фортуна не благоволила неспокойному соседу Империи - на суше северяне были остановлены и биты, да и на море молодой русский флот продемонстрировал череду блестящих побед. Гогландское сражение, Эландский бой, Первое Роченсальмское и Ревельское, Красногорское и Выборгское - во всяком столкновении опытные шведские моряки терпели поражение и не достигали цели.
   Планы о десанте войск на захват Санкт-Петербурга были сорваны, шведский флот нес тяжкие потери. Но во второй Роченсальмской битве военное счастье отвернулось от русских, и почти выигранная уже война завершилась не лучшими для России условиями Верельского мира. Тем и закончилось очередное, невесть какое по счету шведско-русское ратоборство, но Россия считала, что она достойна большего.
   И потому, спустя 18 лет, многократно искромсанная мечами и саблями, расстрелянная пушками и мушкетами, попранная гренадерскими сапогами и копытами боевых коней, латанная-перелатанная статьями мирных договоров русско-шведская граница вновь затрепетала, чуя движение многочисленных полков. Морозным утром 9 февраля 1808 года, пространство от Фридрихсгама до Нейшлота ощетинилось вдруг штыками и 24 тысячи отборного русского войска двинулись вглубь Финляндии. Спустя 9 дней русский командующий Буксгевден вступил в Гельсингфорс, а 10-го марта без боя был взят Або - столица финского княжества. Шведы, не принимая решительного боя, оттягивали силы к Таммерфорсу, крепость Свеаборг была ими сдана вместе с пушками, большим припасом и 7,5 тыс пленных... Не тот нонеча пошел швед, ох не тот! Минуло чуть более месяца с начала войны, когда газеты всей Европы печатали декларацию Александра I:
   "Его Императорское Величество возвещает всем державам европейским, что отныне часть Финляндии, которая доселе именовалась шведскою, и которую войска российские не иначе могли занять, как выдержав разные сражения, признаётся областью, российским оружием покорённою, и присоединяется навсегда к Российской Империи"
   Так было сказано и так было сделано, хотя война тянулась еще год. Российская Империя приросла Великим Княжеством Финляндским, пусть и на условиях широчайшей автономии последнего. Александр I обещал сохранить финскую конституцию, законность и сейм, взамен же потребовал признания его Императорского величества, самодержца всероссийского, еще и Великим Князем Финляндским - и члены сейма принесли ему присягу. С тех пор управлял Финляндией русский генерал-губернатор, но с помощью местных властей, русский рубль в княжестве финском ходил повсеместно и невозбранно, но в магазинах продавали на марки и пенни, а налоги да сборы шли исключительно на нужды самой Финляндии... Вроде бы и Россия, а с другой стороны - заграница, не сразу и разберешь.
   Однако же Гельсингфорсу русское владычество пошло только на пользу. Почти двести шестьдесят лет существовал город, до того, как Финляндия вошла в состав государства российского, но даже к тому времени оставался он совсем малым захолустьем, на четыре тысячи человек, а каменных домов в нем почти и не было. Однако самодержец всероссийский углядел в том поселении большое значение и повелел сделать сей град столицей Финляндского княжества. По слову государевому, учредили комитет реконструкции, под руководством военного инженера Эрендстрёма, коему вменялось в обязанность отстроить новоиспеченную столицу. На должность же архитектора пригласили опытнейшего Карла Людвига Энгеля, уроженца Берлина, до того работавшего в России и снискавшего себе почет многим строительством в Ревеле.
   Вскоре центр города скрылся в строительных лесах, сквозь которые быстро проступали новые, невиданные ранее, но на удивление прекрасные черты молодой столицы. Монументальность камня гармонично слилась с рациональностью классического архитектурного канона.  Так родилась строгая, но не чопорная, спокойная, но не холодная, уверенная, но не навязчивая красота, более всего напоминающая архитектурные ансамбли Санкт-Петербурга.  Город быстро разрастался, принимая новые кварталы в объятия каменных мостовых, а количество столичных жителей перешагнуло уже стотысячный рубеж.
   Тому немало поспособствовал Российский императорский флот. С 1720 года Кронштадт был главной базой балтийских эскадр, но стремление прикрыть горло Финского залива, не дать врагу запереть флот в "Маркизовой луже" требовало базировать корабли ближе к выходу в море. Ныне новая база флота создавалась в Ревеле, а пока броненосцы, крейсера и эсминцы предпочитали стоять в Гельсингфорсе.
   Необходимость оборудования флотских хранилищ и арсеналов, ремонтных мастерских, и прочего, что потребно действующему флоту, дало дополнительный толчок развитию города. Гельсингфорс по праву можно было бы назвать городом русских моряков - в любое время на его улицах можно было бы видеть черные офицерские кителя и белые матросские форменки. Само собой разумеется, что монеты и ассигнации казенного флотского жалования, проистекая из русских кошельков и бумажников в финские портмоне, также вносили немалую лепту в процветание города.  
   И сейчас перед Николаем расстилалась восхитительная финская столица, во всем великолепии вечерней красоты.  Кавторанг любил этот город.  Когда служба позволяла сойти на берег, он частенько проводил целые часы, прогуливаясь по его улицам, останавливаясь лишь для того, чтобы перекусить в каком-нибудь небольшом кафе или ресторанчике. Но сейчас, конечно, он не мог себе такого позволить - время уже поджимало, а потому Маштаков быстренько оседлал "эгоистку", невесть как затесавшуюся в ряды пролеток, всегда толпившихся на набережной в ожидании прибывающих с кораблей господ морских офицеров.
   Оплатив положенную таксу и немного сверх того, дабы извозчик не спал за вожжами, Николай откинулся на сиденье, удобство которого много превышало его размеры. И, раз уж делать было все равно нечего, наслаждался видами аккуратно-чистых улочек Гельсинки, пока каурая лошадка, звонко цокая копытцами по каменной мостовой, везла его к большому каменному дому, в котором жила госпожа Абзанова.
   Про себя Николай называл этот дом дворцом - выкрашенное светло-голубым, двухэтажное здание, с высокими узкими окнами и небольшим садиком перед фасадом, действительно чем-то напоминало маленький дворец сказочной принцессы. Увидев этот дом в первый раз Маштаков, чье детство и юность прошли хотя и в известном достатке, но без излишеств, был весьма впечатлен. Будучи склонен к размышлениям и вспоминая съемную квартирку, в которой жила его семья и он сам до поступления в Морской корпус, Николай не раз задумывался о том, каким должно было быть детство женщины, выросшей в таких хоромах? Кавторанг не был бессребреником и знал цену деньгам, но при этом умел не завидовать чужому богатству. Однако принадлежность, свою и Валерии к разным социальным слоям понимал вполне - блистательная дама света, живущая в роскоши и ни в чем не привыкшая отказывать себе с самого детства, и он... кто? Офицер, живущий на казенное жалование. Разумеется, разница в капиталах не казалась Николаю чем-то недостойным и никак не мешала ему оказывать всяческие знаки внимания Валерии Михайловне, но все же, но все же.... Николай никогда не стремился в свет и даже дружба с князем Еникеевым ничего не изменила в этом его намерении, однако теперь, вращаясь в обществе поклонников и друзей Валерии Михайловны, он оказался прямо в центре того, что ранее успешно избегал. И это заставляло Николая попервоначалу чувствовать себя... слегка не в своей тарелке. Впрочем, это ощущение быстро прошло - Николай уже имел в своей жизни возможность убедиться в том, что наследное дворянство не дает человеку отваги, богатство - доброты, а высокий чин - ума и потому не испытывал особого пиетета к "сливкам общества", предпочитая оценивать людей по их поступкам.
   Короткая дорожка от калитки к парадному, мягкий звон колокольчика, гостеприимно распахнутая дверь, немаленькая передняя... на столике, рядом с платяным шкафом, где хранится верхняя одежда лежат всего пара тростей и - надо же! - парадная кавалерийская сабля с посеребренным эфесом и вычурным темляком.
   - А-ха, Маленький Принц гостевать изволят, - пробормотал Николай в усы и прошел в гостиную.
   Просторная и светлая комната впечатляющих размеров. Несколько картин на стенах, пейзажи и охота, ничего особенного, но симпатично. Диваны у стен, крепкий стол мореного дуба в окружении таких же стульев с высокими спинками и витиеватыми подлокотниками. В углу - скульптура, превосходная копия "Умирающего галла" прячется среди листьев комнатных растений, названия которых Николай не знал.
   Но хозяйки нет, да и кроме худощавого мрачного молчуна Полесского, вечно пребывающего около небольшого буфета, превращенного в небольшой бар, гостей что-то...
   - А вот и наш дорогой адмирал! - в углу комнаты, где диваны образовали полукруг, расположилась чета Федюшиных. Анастасия Георгиевна, милая полненькая женщина лет двадцати семи доводилась хозяйке подругой детства и потому постоянно бывала у Валерии Михайловны в гостях. Ее муж, статский советник Владимир Петрович, будучи куда старше Николая, взял за правило никогда не отпускать свою жену в гости в одиночестве.
    - Приветствую Вас, Владимир Петрович, и Вас, Анастасия Георгиевна! Рад видеть. Что-то сегодня гостей как-то...
   - Да, задерживаются..., И Валерия Михайловна к нам еще не вышла, неудобно даже, честное слово! Кстати, Николай Филиппович, слышали последние новости? - обратилась к Николаю госпожа Федюшина.
   - Откуда ж мне? В ночь на среду адмирал решил, что самое время нам немного потренироваться и тут же вывел бригаду в море.  Днем - артиллерийские учения, маневрирование скопом и побригадно, борьба за живучесть и прочее. Ночью, чтобы, упаси Господь, скучно не стало, из Ревеля ходили нам на перехват миноносцы. Двое суток пролетели в единый миг, даже и не помню, успел ли хоть раз до койки добраться? Ну а в пятницу, когда экипажи валились с ног - состязательные стрельбы и победный марш на рейд Гельсинки, где мы и встали вечером, под оглушительный храп тех, кто не на вахте.  Да и сегодня - приборка, погрузка боеприпасов, в общем - я только что с корабля и никаких последних новостей не знаю. А что такое?
   - Вы не поверите, но прошел слух о том, что Большой театр собрался на гастроли.
   - Неужто сам театр? Впрочем, я не удивлен. От знающих людей слышал, что состояние фундамента очень плачевно и театр может отправиться в путь-дорогу в любой момент. Помнится, лет пятнадцать тому назад, прямо во время спектакля, на гастроли отправилась стена зрительского зала. Правда слишком уж далеко гастролировать ей не удалось, но все же с места сдвинулась прилично, двери в средние ложи переклинило, так что зрителям пришлось выбираться через соседние...
   - Ну какой же Вы, Николай Филиппович!  Все Вы моряки такие - Вам лишь дай повод посмеяться, своего не упустите. А я, между прочим, о высоком искусстве говорю, а Вы веселитесь!
   - Ну что Вы, что Вы, дорогая Анастасия Григорьевна! Простите мне шутку, раз она оказалась неудачной. Однако же позвольте спросить - что Вам до того, что артисты собрались куда-то? Ну да, опять в Петербурге соберут полный аншлаг, но нам-то, провинциалам, что до этого? Или Вы на время гастролей полагаете быть в Петербурге?
   - Да нет же, несносный Вы моряк! В том-то и дело, что гастролировать труппа собирается здесь, в Гельсингфорсе!
   - О! - только и смог ответить Николай.
   Сам он никогда не был особым театралом, да и только что рассказанную им трагикомическую историю о московском здании Большого театра узнал случайно, от князя Еникеева, который, оказавшись в Москве, как раз и смотрел спектакль в тот день, когда стена здания просела. В плену время течет медленно, и Еникеев, рассказывая всякие курьезные случаи, поделился и этим.   Но дело и впрямь было из ряда вон выдающимся - чтобы звезды императорского театра Москвы вдруг двинулись в такую глушь, каковою должен представляться им Гельсингфорс!
   В разговор вступил молчавший до того Владимир Петрович:
   - По-моему, моя дорогая Анастасия, Вам уже достаточно удалось поразить воображение нашего доброго Николая Филипповича, а ведь мы даже не расспросили его, как прошли учения! Даже мне, человеку сухопутному, лишь в малой степени интересующемуся флотом, понятно, что состязательные стрельбы - это не просто так, а ведь наш молодой друг - артиллерист! Как Ваши успехи, Николай Филиппович?
   - Рискую показаться нескромным, но в этот раз флот превзошел самое себя. Несмотря на то, что после двух дней непрекращающихся экзерциций все мы, от матроса до командиров кораблей буквально валились с ног, стрельбы прошли как надо. По факту, мы отстрелялись ненамного хуже британского флота Канала. Но у них в зачет обычно идут завершающие кампанию стрельбы, а у нас кампания только недавно началась. К тому же накануне стрельб, никто не выматывает англичан двухдневной муштрой.
   - Но почему тогда Николай Оттович так бессовестно поступает с Вами? Надо же, а ведь на вид такой почтенный и благонравный мужчина, заслуженный адмирал...Что же он Вас держит-то в черном теле? - округлила глаза Анастасия Георгиевна:
   Николай не удержался от улыбки
   - Так это потому, любезная Анастасия Георгиевна, что его высокопревосходительство воевал и отлично знает, в каких условиях зачастую приходиться вести бой. Далеко не всегда враг даст время на то, чтобы отдохнуть и выспаться перед боем. Да и сражение может идти в течении нескольких дней. В общем, адмирал считает делом чести готовить флот так, чтобы мы могли падать с ног от усталости, но при этом выбивали бы положенный процент попаданий не хуже лучших флотов мира.
    - Значит, сейчас флот на высоте, - произнес Владимир Петрович, не делая ударения на слове "сейчас", хотя многие после Цусимы и до сих пор не упускали случая запустить шпильку флотским:
   - Но это в целом, а как же Ваш корабль? "Павел", если не ошибаюсь, не так ли?
   - Не ошибаетесь. И тут я вынужден хвастаться - вчера наш результат был лучшим по бригаде. Мы обошли даже артиллеристов флагманского "Андрея", а это, простите мое неумеренное бахвальство, кое-чего стоит.
   - Ох, как здорово! Значит, Вам дадут ту прелестную амфору? Как великолепно, а Вы принесете ее сюда, посмотреть?
   Николай не знал, плакать или смеяться. Обозвать переходящий императорский приз за лучшую стрельбу "прелестной амфорой" могла только женщина. Хотя, если разобраться - действительно, в основе-то амфора, разукрашенная якорями, стволами орудий, да российскими гербами. Тут скорее следовало удивляться тому, что госпожа Федюшина вообще помнит, как выглядит приз - а, впрочем... Ведь фотографии победителей состязаний за лучшую стрельбу печатают во всех гельсингфорсских газетах, и "амфора" на них всегда крупным планом.
   - Нет, любезная Анастасия Георгиевна. Переходящий императорский приз достанется лучшему кораблю летом, когда будут проводиться специальные состязательные стрельбы по флоту.
   Николай сделал заговорщицкое лицо:
   - Но, если мне повезет, и призером станет "Император Павел I", я постараюсь под покровом ночи умыкнуть приз с почетного места в кают-кампании, и представить его на Ваш взыскательный суд, чтобы Вы могли сполна насладиться зрелищем!
   - Ах, Вы опять надо мною смеетесь, Николай Филиппович!
   В это время створки дверей, ведущих во внутренние помещения дома, распахнулись так резко, что отлично пригнанные и смазанные петли, не издававшие никогда ни звука, протестующе всхлипнули.  В дверях показался высокий и стройный молодой человек лет двадцати пяти в мундире штабс-ротмистра кавалерии. Черные, курчавые волосы, непослушно спадающие на высокий лоб, черные глаза, правильные черты лица, уверенность в движениях, китель дорогого сукна, идеально сидящий на безупречной фигуре, ремни и сапоги превосходнейшей кожи, - буквально все в нем заявляло о достатке и аристократизме. Штабс-ротмистр буквально лучился тем особенным кавалерийским шиком, что на протяжении веков заставлял обливаться кровью бесчисленные легионы женских сердец. Один только взгляд на молодого человека пробуждал в памяти безупречные стать и выправку воинов кавалергардского полка его императорского величества, среди которых ему было бы самое место. Штабс-ротмистр был великолепен - однако сейчас его породистое лицо было бледно и неподвижно, а черные глаза полнили боль и ярость. Ни на кого не обращая внимания, глядя в одному ему ведомую точку, он широким быстрым шагом прошел прямо к бару. Казалось, даже веселый и наглый звон, что обычно издавали его серебряные шпоры, сменился сегодня сердитым и оскорбленным бренчанием. Офицер, не глядя, плеснул себе коньяк на три пальца и ахнул залпом, не закусывая. Вновь налил столько же и развернувшись вполоборота к Николаю, принялся мрачно цедить крепчайший напиток сквозь зубы.
   Беседа Николая с Федюшиными прервалась - те во все глаза в изумлении уставились на штабс-ротмистра. "Ого!", - подумал про себя Николай: "Похоже, Маленькому Принцу досталось по-взрослому.  Хлестать "Фрапэн" как водку, не чувствуя вкуса... Неужто? Пытался объясниться с Валерией? И..."
   В распахнутой порывистым штабс-ротмистром двери возник изящный силуэт Валерии Михайловны. Изысканное белое платье, не переходя тонкую грань светских приличий, тем не менее, превосходно подчеркивало неоспоримые достоинства ее фигуры, а черные жемчуга в золоте великолепно шли ее роскошным светлым волосам. Задумчивость во взоре, таящем загадку и легкая, чуть грустная улыбка, едва заметная тень сожаления на прекрасном лице...  Валерия Михайловна заметила Николая - и огромные зеленые глаза засияли, исчезли намеки на всякую грусть:
   - О, Николай Филиппович, Вы уже здесь? Как я рада Вас видеть!
   Штабс-ротмистр коротко зыркнул на Николая - но Господи, сколько же ненависти было в его глазах! Два бездонно-черных колодца, исполненных адской ярости и обещавших триллионы мучений едва ли не прожгли ему китель, но что было до того Николаю? Неподдельная радость и теплота, проявленные Валерией Михайловной, возносили его в тот момент на седьмое небо, и оскорбленные чувства того, кого Николай называл про себя Маленьким Принцем, его нимало не волновали. Да и вообще, блестящий штабс-ротмистр был Маштакову решительно несимпатичен.
   Александр Петрович Стевен-Штейнгель, граф, потомок генерал-майора и гельсингфорсского коменданта Александра Христиановича Стевена, коему в 1825 году было дозволено принять герб, фамилию, и титул своего высокородного тестя Штейнгеля, был и богат и знатен. Граф обожал светские развлечения, а также кутежи и пирушки в лучших, а быть может, правильнее было бы сказать - в худших гусарских традициях. В уме и харизме Александру Петровичу отказать было нельзя, за словом он в карман не лез, по большей части ведомы были ему и рамки светских приличий, хотя неудержимый темперамент иногда... Но в то же время, привыкнув с детства к деньгам и титулу молодой граф перенял неприятную привычку смотреть на менее богатых или знатных людей свысока. Пускай, не нанося прямого оскорбления, но давая ощутить свое пренебрежение.
   Подобные манеры не могли снискать графу уважение Николая.  Пускай Маштаков не богат и не знатен, но он - кавалер боевого ордена, проливал кровь за Отечество и провел целый год в плену. Так с чего бы какому-то расфуфыренному, не нюхавшего пороха мальчишке (Николай думал о нем именно так, хотя едва ли был старше графа более, чем на четыре года) смотреть на него сверху вниз? К тому же, привыкшему добиваться всего своим трудом Маштакову резали ухо сплетни о том, что свой штабс-ротмистровский чин граф Стевен-Штейнгель якобы получил отнюдь не за усердие по службе, но благодаря высокому покровительству неких заинтересованных в его судьбе лиц. Впрочем, тут претензий к молодому графу быть не могло - Николай честно признавал, что совершенно некомпетентен в вопросах кавалерийской службы, а слухи - что слухи? Трепотня, она трепотня и есть, и недостойно русского офицера судить на основании пустопорожней болтовни светских кумушек.
   Тем не менее, ничего общего у Николая с этим молодым и много мнящим о себе кавалеристом не было и быть не могло. Сейчас же положение отягощалось еще и тем, что Маленький Принц был в фаворе у Валерии Михайловны, пока на горизонте не появился Николай. С появлением интересного и остроумного кавторанга звезда штабс-ротмистра на этом небосклоне резко склонилась к закату. Конечно же, Александр Петрович поглядывал на Николая волком. А сейчас он, похоже, решился объясниться с дамой своего сердца - и, судя по всему, остался совсем не рад ее ответу. Что, разумеется, ни в какой степени не могло расстроить Николая Филипповича.
   Он смотрел в ясные, лучащиеся теплотой глаза Валерии растворяясь в них без остатка. Он болтал с ней о пустяках, произносил какие-то слова и фразы. Кроме Федюшиных появились другие гости, около Николая и Валерии Михайловны образовался кружок, вот все расхохотались - Николай выдал какую-то остроту, развеселившую общество, но сам он даже не смог бы вспомнить, что сказал.  Он наслаждался близостью Валерии, своими чувствами к ней и намеками на взаимность этих чувств, воспринимая как бесценный дар и смакуя каждую секунду ее общества.
   - А что же Вы не рассказываете Валерии о своих заслугах, Николай Филиппович? Валерия, дорогая, представляете, наш дорогой капитан на соревнованиях по стрельбе победил самого адмирала, он самый лучший во всем флоте, представляете! Это так романтично... - прощебетала Анастасия Георгиевна.
   Валерия Михайловна, вопросительно выгнув бровь, взглянула на Маштакова. Заметно было, что артиллерийская тема не слишком интересует госпожу Абзанову, однако те, кто смог добиться первенства в каком-то деле всегда возбуждали ее интерес. А сейчас к нему добавилась и радость за Николая...
   - И что, господин капитан второго ранга, если бы Вы так стреляли в Цусиме, победа была бы на Вашей стороне? - чуть дрожащий от еле сдерживаемого напора чувств голос вернул Николая с небес на землю.
   Кавторанг, чуть повернув и склонив голову, пристально посмотрел на Александра Петровича, незаметно подошедшего к их кружку и крутящего в руках уже третий (или же четвертый?) по счету бокал. Бледное лицо графа слегка порозовело от выпитого коньяка, и видно было, что удерживать себя в руках доставляет ему огромных усилий. "Неужто ищем ссоры?" - подумал про себя Николай. Как глупо. И совершенно нет никаких причин, по которым следует подыгрывать вышедшему из себя молодцу. А потому Николай Филиппович изобразил самое светское выражение лица, на которое был только способен, смешав в нужной пропорции внимание к собеседнику с легким сожалением о неуместности вопроса, на который он вынужден отвечать.
   - Полагаю, что если бы мы так стреляли в Цусиме, флот микадо понес бы куда большие потери. Но разбить японцев имевшимися в нашем распоряжении силами все же не вышло - возможно, нам удалось бы свести дело к ничьей и пройти во Владивосток, хотя бы и с потерей нескольких кораблей.
   - Ах, да, я ж совсем забыл - в газетах писали, что Ваши снаряды почти не разрывались при попаданиях. Кстати, про эти снаряды ходит прелестный анекдот: несмотря на Цусиму, адмиралы продолжали снабжать флот негодным огнеприпасом и только после того, когда оказалось невозможным подавить артиллерию взбунтовавшегося Свеаборга, до Адмиралтейства наконец-то дошло, что флоту требуются другие снаряды. Поражения от Японии прошли для моряков незамеченными, но вот когда не удалось расстрелять своих - заполошились, и деньги на перевооружение нашли сразу же - произнес граф. Но Николай совершенно не собирался поддаваться на провокации.
   - Это не более чем анекдот, граф, возникший от непонимания артиллерийского дела. Некоторые наши снаряды действительно не взрывались из-за тугих трубок. В основном же разрывы были, но чрезвычайно слабые. Перед войной наши снаряды были специально облегчены, чтобы иметь высокую скорость и на малой дистанции пробивать больше брони, чем тяжелые. Однако драться пришлось на больших расстояниях, для которых наши снаряды оказались плохи - легкий снаряд быстрее теряет скорость, взрывчатки мало, разрыв слаб..
   - Да? Право, не знаю, не специалист. Как я понимаю, специалистов в артиллерийском деле вообще мало, особенно на флоте... А Вы случайно не служили тогда на кораблях, обстрелявших Свеаборг?
   - Господа, быть может мы все же сменим тему - попытался вмешаться в разговор, смущенный нетактичностью графа господин Федюшин.
   - Не думаю, что присутствующим здесь дамам интересны такие военные особенности, а потому...
   - Я задал Вам вопрос, капитан - отрубил штабс-ротмистр. 
   Николай решил до поры не замечать вызывающего тона молодого человека.
   - Когда Свеаборгская крепость взбунтовалась, я только что вступил в должность командира носовой башни броненосца "Слава". Но по мятежной крепости нам пострелять не довелось - начальство задержало броненосец, и мы присоединились к "Цесаревичу" и "Богатырю", когда все было уже кончено. Нехорошее это дело, стрелять по своим, но мятежники захватили тяжелую крепостную артиллерию и могли бы натворить таких дел, что... В общем, их нужно было остановить.
   - О, да! - улыбка Анастасии Георгиевны вышла изрядно напряженной.
   - Я как раз была тогда в Гельсингфорсе - Господи, страху-то натерпелись! Грохот стоял такой, что у нас даже оконное стекло растрескалось, и страшно-то как было!  А уж... - защебетала она и разговор уходил со скользкой темы, но штабс-ротмистр совершенно закусил удила
   - Что Вы выкручиваетесь - стрелял, не стрелял, участвовал, не участвовал? Не можете ответить прямо?!
   - Немедленно прекратите, сударь! Вы пьяны! - глаза Валерии Михайловны, казалось, метали молнии, но было в них и что-то другое. Удивление? Испуг? Жалость? Может быть, но что-то и еще, впрочем, это можно было бы обдумать и позже, а сейчас:
   - Что за тон? Извольте объясниться, штабс-ротмистр 
   - Я имею ввиду, - произнес граф Стевен-Штейнгель отчетливо, едва ли не по слогам:
   - Что наш "доблестный" флот, не будучи способен справиться с азиатами, вполне преуспел в качестве подручных жандармской команды. А Вас даже и на это не хватило.
   Воцарилась тишина, все словно окаменели. Николай не дрогнул лицом, хотя его будто бы обожгло морозом, а кипящий комок ярости грозил захлестнуть ставшее вмиг четким и ясным сознание. Сравнение морского офицера с жандармом было оскорблением.
   Капитан второго ранга сделал шаг вперед, приблизившись вплотную к графу, и дамы вздрогнули, когда его спокойный, но звенящий стылым металлом голос разорвал воцарившееся было молчание:
   - Извольте немедленно принести извинения.
   Вокруг загомонили:
   - Граф, что Вы делаете?!
   - Это неприлично, сударь!
   - Извинитесь, Александр Петрович!
   - Извиниться?! - повысил голос штабс-ротмистр, сверля Николая ненавидящим взглядом:
   - Перед кем?!! Перед этим... !!!
   А дальше все произошло молниеносно. Граф Стевен-Штейнгель сделал резкое движение, будто бы собираясь плеснуть коньяк в лицо кавторангу. Николай, отреагировал инстинктивно -  защищаясь, вскинул ладонь, случайно угодив ею по руке, державшей бокал. Изделие именитых чешских стеклодувов, издав печально-мелодичный звон, выскользнуло из пальцев штабс-ротмистра и с грустным хлопком разбилось о паркет, коньяк же, выплеснувшись теплой волной, каким-то чудом никого не задел.
   - А, дьявол! Я вызываю Вас! - воскликнул штабс-ротмистр:  
   - К Вашим услугам, сударь. - только и осталось ответить Николаю.
   - Полноте!
   - Что Вы, господа! Что Вы! Успокойтесь! Мир!
   - Не о чем разговаривать. Этот господин ударил меня - процедил сквозь зубы граф.
   Первый раз Николай видел госпожу Абзанову вне образа олимпийской небожительницы.  Валерия Михайловна, поднеся кончики пальцев обеих рук к губам, с ужасом смотрела на Александра Петровича, а тот, сверкая глазами, казался сейчас дьяволом во плоти.
   - Господа - слово взял неизвестный Николаю седой полковник, которого он и видел-то пару раз, то ли муж одной из ее многочисленных подруг, то ли какой-то родственник:
   - Я старше Вас обоих по званию. И я требую, чтобы Вы как можно быстрее покинули стены этого дома. Суд общества офицеров определит способ удовлетворения чести, а пока я призываю Вас воздерживаться от визитов сюда до окончания Вашей ссоры. 
   - Д-да, Вы правы, Максим Васильевич - Валерия Михайловна изо всех сил пыталась овладеть собой и у нее отлично получалось, потрясение выдавали лишь чуть дрогнувший голос, да тени тревоги во взоре прекрасных глаз.
   - Господа, я буду рада видеть Вас...сразу же после того как Вы уладите это недоразумение - куда более уверенным голосом продолжала она, сделав ударение на слове "недоразумение"
   Александр Петрович быстро взглянул на нее, но отвел глаза, хотел было что-то говорить, но тут же бросил.  Коротко и словно бы заискивающе усмехнувшись, отвесил неглубокий поклон и, не глянув более на госпожу Абзанову и ее гостей покинул общество. Следом за ним вынужден был откланяться и Николай.
   Вот так и вышло, что долгожданный вечер обернулся форменным безобразием. Все изменилось так быстро и решительно, что к негодованию на задиру-графа примешивалось искреннее недоумение. Только что совершенно счастливый Николай наслаждался обществом прекрасной дамы, и будущее сулилось блестящими перспективами. Теперь дорога в уютный "дворец" Валерии Михайловны ему заказана, а сквозь грезы о грядущем вдруг явственно проступил неровный оскал освобожденного из плена плоти черепа.  Его ждет дуэль.  Ум все понимал, но сердце не желало мириться с внезапно обрушившимися изменениями, малодушно просясь назад, в прекрасное, но увы, навсегда ушедшее прошлое.
   В общем, хотелось выпить.  
   Как назло, желание не совпадало с возможностями - окружение совершенно не располагало. Николай, в расстройстве чувств, сам того не заметил, как ушел от "дворца" достаточно далеко. Фешенебельный район кончился, уступив место кварталам попроще и заведения здесь, увы, совершенно не годились для измученных душевными терзаниями кавторангов. Только что Николай прошел мимо аккуратненькой и чистенькой кухмистерской. И ощутил невольную зависть, увидев сквозь большое, чисто вымытое окно как двое мужчин - по виду служивые, хотя формы было не разобрать, увлеченно дули пиво из запотевших от холода бокалов. Пиво Николай любил... Но ноблесс, нечистые б его взяли оближ - негоже капитану второго ранга наливаться пивком по соседству с нижними чинами.  Николай уже озирался в поисках экипажа, как вдруг обнаружил аккуратненькую вывеску вполне пристойного заведения.  
   Интерьер ресторации не разочаровал - кроме общей залы имелось несколько отдельных кабинок, скрытых занавесями от нескромных глаз. Одну из них Николай немедленно занял, с удобством расположившись на маленьком диванчике за накрытым белоснежной скатеркой столиком. И, не сдерживая более души прекрасные порывы, потребовал у немедленно объявившейся крепенькой фрекен в белом передничке кальвадос. Для аперитива.
   Прихлебывая маленькими глоточками крепчайший, распространяющий одуряющее-прекрасный грушевый аромат кальвадос пятилетней выдержки, Николай размышлял о сегодняшнем происшествии. Со штабс-ротмистром все ясно - влюбленный мальчишка, осел, не перенес сердечной раны. Напился, аристократическая моча в голову ударила, чуть нимб не скособочив, вот и полез искать ссоры и благородной дуэли. Но как понимать Валерию? А, впрочем, что тут сложного? Графу она, очевидно, дала отлуп, но дальше-то ситуация вышла из-под всякого контроля. Если нанесено оскорбление и сделан вызов на дуэль, то по правилам и обычаям оскорбителю и оскорбленному до поединка видеться не полагается. Договариваться о времени, оружии и месте - на то секунданты есть. Потому никак нельзя было Валерии свет Михайловне оставлять в силе приглашение бывать у нее в гостях для них обоих. Они могли случайно встретиться у нее дома и вышло бы неприлично: вот и пришлось выбирать, давать ли от ворот поворот обоим, либо одному из них. Что Валерия прогонит его, в такое Николай даже поверить не мог, да и с чего бы это? Но вот так вот, прилюдно, взять, да и отказать от дома графу - тоже не дело. Аристократ не из последних, это же скандал будет на весь Гельсингфорс. Так что иного выбора, как изгнать их обоих у Валерии не имелось и обижаться на нее за это глупо.
   Николай тяжело вздохнул и, сделав очередной глоток, обнаружил, что его рюмка опустела, зато ощутимо посасывает под ложечкой. Плеснул себе еще на треть и, подозвав официантку, сделал заказ.
   Плохо было то, что теперь неизвестно совсем, когда доведется увидеться. В этот момент Николай от души завидовал мушкетерам от любимого им Дюма. 
   Как все у них было просто! "Я вызываю Вас, сударь!"; "Как Вам будет угодно, сударь!"; "Завтра в девять, на опушке?"; "Согласен, сударь!" Следующим утром все вопросы улажены и можно спокойно жить дальше... тому, кто останется жить, конечно. Сейчас все не так.
   Ему придется доложить о ссоре своему командиру. Будет суд общества офицеров. Вообще говоря, суды эти есть при каждой флотской дивизии и в каждом полку российской армии, да только беда в том, что имеющимся судам его дело рассмотреть не положено.  Во-первых, в них разбирают только дела своей части, они же с графом не то, чтобы разных частей, а вообще один флотский, второй армейский, точнее - гвардейский. А во-вторых, там судят только обер-офицеров, а Николай, будучи капитаном второго ранга, имел штаб-офицерский чин. Так что пока начальство сформирует суд, пока его члены совершат дознание, пока суд вынесет свое решение, пока договорятся секунданты - времени пройдет немало. Может и недели, а может и месяц. Был анекдотический случай, когда дело об оскорблении разбиралось почти год. Николай зябко передернул плечами. Упаси Господь от такого, за столько-то времени Валерия Михайловна не то, что его совсем забудет, а того и гляди еще и замуж выйдет!
   Мясо оказалось на удивление вкусным, и Николай, отсалютовав опустевшему блюду, проводил жаркое добрым глотком кальвадоса. Набил себе трубку британским табаком и подлил себе еще - не зря, ох не зря кальвадос считается превосходным завершением трапезы!
   Смысла оставаться в городе не было никакого, хотя Николай давненько уже снимал махонькую холостяцкую квартирку, чтобы не быть привязанным к кораблю. Только что ему сегодня в ней? Лучше уж вернуться на корабль, хотя его увольнительная истекает лишь утром понедельника. Чем быстрее он доложится командиру, тем быстрее закончится эта дурацкая история с дуэлью. Однако взгляд на часы заставил Николая тихо матюгнуться - размышления под превосходнейшее грушевое бренди   отняли куда больше времени, чем ему казалось.  Так что успеть на последний вечерний катер уже не было никакой возможности.
   - А может оно и к лучшему - обратился Николай к неверному отражению своего лица в мутном стекле бутылки.
   - Завтра с утра съезжу к князю, попрошу его быть моим секундантом, а там уж и на корабль можно.
   Отражение не возражало. Николай плеснул себе еще кальвадоса.

ГЛАВА 3

   Несмотря на прискорбные события вчерашнего вечера, настроение было самое превосходное, а воскресный день определенно задался. Утром Николай проснулся, ощущая легкость во всем теле и лишь небольшой гул в затылке - впрочем не настолько уж он вчера и разгулялся, чтобы ожидать серьезного похмелья. С князем Еникеевым все получилось так хорошо, что лучше и быть не могло. Николай застал Алексея Павловича одного, Ольга Васильевна уехала проведать кого-то из своей многочисленной родни. Это было к лучшему - Николай вовсе не хотел смущать ее рассказом о случившейся ссоре.
   Алексей Павлович, не прерывая друга вопросами, внимательно выслушал повествование друга. После чего, сохраняя всегдашнюю свою невозмутимость, выдал, не повышая голоса, удивительно длинную и сочную тираду: о роковых женщинах, влюбленных молокососах, кавалеристах, их лошадях, ослах и еще кое-каких парнокопытных. А затем перечислил столько необычайных способов вступления всех вышеперечисленных в интимные связи, что Николай, пару раз восхищенно хмыкнув, под конец уже хохотал в голос, утирая слезы. Особенно восхитил кавторанга способ приятного времяпровождения, коему, по мнению князя, регулярно предавались бравый кавалерист, не рассёдланный мул и полярный пингвин - самому Николаю, воспитанному в строгих нравах, до такого было вовек не додуматься. После этого князь угостил друга царским обедом. Великолепная снедь личного повара Алексея Павловича под пару бокалов доброго вина окончательно сняли всякое воспоминание о вчерашних излишествах.
   - Иэхх, говорил же я тебе, друг Николай, что не доведут тебя до добра ухаживания за светскими львицами. Теперь, конечно, ничего уже не поделать - однако ты держался как должно, да и попытку плеснуть в тебя коньяком графу засчитают за оскорбление действием, так что оскорбленным все же будешь ты. Значит, за тобой и выбор оружия и прочие преимущества. В общем, все совсем не плохо, могло быть и хуже.
   Разумеется, совершенно излишне говорить о том, что князь согласился принять на себя обязанности секунданта Николая. Обсудив все нюансы, друзья расстались - Алексею Павловичу предстояло нанести сегодня визиты, ну а кавторанг отправился на корабль.
   Воскресение лучилось солнечным светом. Еще вчера низкие облака неподкупной стражей вечной осени затягивали свинцом небо, а сегодня вдруг развиднелось. Море казалось гигантским зеркалом - вчера, отражая в себе серость туч, оно было мрачным и неприветливым, сегодня же воды Балтики вдруг обрели яркую синеву летнего неба, распростершегося от горизонта до горизонта. К четырем часам разъездной катер, лихо вспенив небольшую волну, подошел к борту "Императора Павла I". Вскочили и вытянулись в струнку дневальные на шлюпках, отдавая честь подошедшему кораблику. Николай, отсалютовав флагу и испросив разрешения дежурного офицера, легко перепрыгнул с танцующего на волнах катерка на трап и взбежал на ставшую ему родной палубу.
   Дежурил сегодня Щербинин, высокий и худощавый лейтенант, чье невозмутимое, но чуточку... да чего уж там, совершенно лошадиное лицо служило вечным объектом остроумия мичманов, когда им казалось, что их никто не слышит.
    К их глубокому сожалению и запоздалому раскаянию, лейтенант обладал абсолютным слухом и не выносил намеков о своей внешности. А о чувстве юмора Щербинина ходили легенды. Он никогда не переходил границ дозволенного в приличном обществе, никогда не допускал даже намека на оскорбление. Однако оплошавшему мичману надолго гарантировались "аление ушей" под гомерический хохот окружающих офицеров при всякой встрече с лейтенантом. Николай, сам шутник не из последних, как-то в кают-компании попробовал было сойтись с Щербининым в диспуте острословия - и был бит как швед под Полтавой, хотя окружающие и сочли, что он проиграл достойно. Ну а сейчас, когда все формальности были соблюдены, ничто не мешало Николаю перекинуться парой слов с лейтенантом.
   - Приветствую Вас, Евгений Владимирович! Что новенького на вверенном Вашему неусыпному бдению броненосце?
   - У нас, Николай Филиппович, тишь, гладь да Божья благодать, слава тезке Вашему, святому Николаю-чудотворцу.  А вот у адмирала после обеденного отдыха большое шевеление случилось, да так и продолжается.
   И верно - ясно видно было с палубы, как на стоявшем поодаль "Андрее Первозванном" что-то происходило. На глазах Николая все противоминные орудия правого борта вдруг почти синхронно начали движение, меняя прицел и целик, а затем замерли, выцелив ведомую только им точку. Какое-то время все было спокойно, а потом слитное движение стволов повторилось. Вослед им вдруг зашевелились и восьмидюймовки, пришли в движение башни...
   - Слухи такие, Николай Филиппович, что адмирал не стерпел Вашего успеха на прошлой стрельбе. А потому повелел всех артиллеристов "Андрея" приковать якорными цепями к орудиям, и не давать им водки до тех пор, пока не выбьют лучший процент, чем наш "Павел".
   - Хмм, тогда мне на некоторое время лучше будет затаиться - за такие воскресные экзерциции господа артиллеристы нашего флагмана вряд ли воспылают ко мне братской любовью.
   - Я бы сказал, господин капитан второго ранга, что удобнее всего Вам было бы спрятаться в каюте нашего командира. И чем быстрее - тем лучше
   - Это почему же, любезнейший Евгений Владимирович?
   - Да потому что старик требовал Вас к себе, как только поднимитесь на борт - жаль вот только не сообщил, для какой надобности, так что, увы, подсказать ничего не могу.
    Ну что же, к командиру, так к командиру. Повода для выволочки вроде бы не наблюдается, хотя старик на то и старик, что может, не чинясь, и за малое прегрешение такой фитиль вставить - неделю будешь ходить, словно аршин проглотивши. Хоть и кавторанг.
   Командир "Императора ПавлаI" Петр Воинович Римский-Корсаков сидел за столом, просматривая какие-то бумаги.
   Высокий лоб, зачесанные назад волосы, крупный прямой нос и роскошные густые усы при небольшой бородке. Взгляд больших, чуть навыкате глаз, как всегда пронизывающий и строгий.
   В ответ на уставное приветствие Николая, командир только махнул рукой
   - Без чинов! Присаживайтесь, Николай Филиппович.
   И зычным голосом своему вестовому
   - Ваганов! Не пускать никого, покамест не разрешу!
   Капитан первого ранга Римский-Корсаков пользовался среди подчиненных непререкаемым авторитетом. Он принял командование "Императором Павлом I" когда тот еще только строился и, будучи опытным моряком, настоял на многих улучшениях его конструкции. Командир относился к броненосцу, как своей любимой женщине и знал корабль досконально. Бог знает, каким образом это удалось Петру Воиновичу, но не желая разлуки с милым его сердцу броненосцем, с 1911 г он успешно избегал производства в следующий чин и соответствующее ему назначение командиром Владивостокского порта. Ну а для экипажа Римский-Корсаков был образцом лермонтовского "слуга царю, отец солдатам" - снимал стружку нещадно, деря три шкуры с провинившегося, но в обиду никогда своих не давал. Командовал и учил строго, панибратства не допуская, но карал только по делу, никогда не забывая жаловать за добрую службу - опять же без фамильярности.
   И потому у Николая полезли глаза на лоб, когда Павел Воинович извлек из стола пару серебряных стопок и бутылку доброго коньяка, которого самолично налил себе и кавторангу.
   - Удивлены, Николай Филиппович? Ладно, не буду томить - вызов на Вас пришел. Служили Вы, гоподин капитан второго ранга с честью, счастлив был иметь на моем корабле столь выдающегося канонира. А теперь Вам, молодому и талантливому, не миновать-стать старшим артиллерийским офицером...
   Командир не смог удержаться от театральной паузы
   - ... линейного корабля российского императорского флота "Севастополь"
   Командовать артиллерией новейшего, могущественного дредноута... Это был предел мечтаний артиллериста и душа кавторанга возликовала, в единый миг воспарив в эмпиреи. Однако к понятной радости Николая примешивалась не только естественная грусть о сослуживцах "Павла", с которыми ему предстоит теперь расстаться, но и немалая толика изумления.
   - Удивлены, Николай Филиппович?
   - Павел Воинович, я счастлив оказанному мне доверию, но... почему "Севастополь"? Ведь он уже ходил на ходовые испытания! Неужто ему до сих пор не был назначен главный артиллерист?
   - Правильный вопрос, Николай Филиппович. Ладно, расскажу уж все как есть. Но - не отлынивайте, давайте уж, выпейте со стариком. -  Петр Войнович усмехнулся
   -Как там шведы говорят? Дин скооль, мин скооль...
   - Алля вакра фликорс скооль! - автоматически закончил тост Николай, выпил залпом и вновь обратился в слух.
   - Как Вы наверняка знаете, из четверки наших дредноутов "Севастополь" и "Гангут" максимально близки к готовности и завершают испытания, а вот "Полтава" и "Петропавловск" будут готовы к ходовым вряд ли раньше августа.   Поэтому первая пара, конечно, получила артиллерийских офицеров еще несколько месяцев тому назад.  Вас же, кавторанг, собирались пристроить на "Полтаву" - там как раз начинается приемка артиллерийской части, к ней бы Вы и поспели. Но надо же такому случиться, что назначенный на "Севастополь" офицер слег вдруг тяжелобольным. Поэтому в последний момент все переиграли. Так что расставаться нам все равно пришлось бы, весь вопрос был лишь в том, на какой именно дредноут Вы попадете.
   Капитан первого ранга помолчал, а потом вновь разлил коньяк по рюмкам.
   - Действовать Вам придется быстро - Вы нужны на "Севастополе" еще вчера. Завтра прибудет офицер Вам на замену, но на передачу дел у Вас всего пара дней - во вторник отправляетесь в Кронштадт, вступать в должность. На поезде трястись нечего - пойдете на "Добровольце", он как раз уходит на профилактику. Вы и без меня понимаете, как важно Ваше присутствие на новом линкоре - там дел невпроворот... Так что давайте повторим, да и не буду Вас больше задерживать!
   Тут только Николай вспомнил о своем деле
   - Господин капитан первого ранга...
   - Я же сказал, Николай, без чинов!
   - Простите, но я вынужден обращаться официально, - и Николай рассказал о вчерашней ссоре и вызове на дуэль. Римский-Корсаков слушал, не задавая вопросов, а в глазах его медленно разгорался огонь еле сдерживаемого гнева.
   - М-мушкетеры, в гроб, в закон, в полторы тыщи икон, божью бабушку и загробное рыдание! Нашли время дуэлировать! Неужели неясно, что сейчас некогда, нельзя этим заниматься! Германец в такую силу вошел, англичан и тех уже страх берет! Тринадцать дредноутов, да еще в достройке, да линейные крейсера, а у нас что?  Четыре "Севастополя" к Рождеству и столько же "Измаилов" к шестнадцатому году, и то - по плану! А если будут строить как всегда, так и к восемнадцатому не поспеют! У них двадцать броненосцев, а у нас четыре, не считая старья учебного отряда! Случись война - каждый человек на счету будет! А Вы свой талант - да на дуэль?!
   Капитан первого ранга махнул рукой, остывая - потом вскинул уже обе руки в извиняющемся жесте
   - Ничего не говорите, Николай Филиппович. Все я понимаю, в том, что произошло, вины Вашей нет. Просто... Эх, ладно. Отправляйтесь-ка, голубчик, в Кронштадт, пока суд да дело - глядишь и придумаем что-нибудь. С другом Вашим, князем, уже говорили, как я понимаю? Он готов представить Ваши интересы?
   - Да, Петр Воинович.
   -  Это хорошо, это превосходно. Может, и удастся как-то решить, не доводя до крайнего...
   Из командирской каюты Николай вышел в изрядном смущении - столько человеческих эмоций от Петра Воиновича он не видел за все два года службы под его началом. Представить себе Римского-Корсакова в роли доброго дедушки - да такое и в голову бы никогда не пришло, а вот поди ж ты.  Однако эмоции эмоциями, а дел впереди предстояло сделать неописуемое количество, причем - в самый сжатый срок.
   Двое суток пролетели в единый миг. Привести в порядок отчетную "бухгалтерию" было несложно, поскольку кавторанг старался содержать служебные бумажки в порядке. Офицера, прибывшего ему на замену Николай не знал, но за недолгое их знакомство тот показался кавторангу с лучшей стороны. Спокойный, дотошный, дело вроде бы знает - полдня выпытывал расспросами, внимательно присматривался к лейтенантам-командирам башен, матчасть облазил сверху-донизу... В общем, во вторник Николай на его счет сомнений уже не испытывал - передал артиллерию в бывалые руки и все у "Павла" будет хорошо.
   С Кузяковым тоже все прошло как по маслу - своего вестового Николай ценил и ни за что не хотел бы оставлять его на "Павле". Впрочем, в российском императорском флоте к таким прихотям относились с пониманием, переводя вестовых на новое место службы вместе с офицерами. Так что и здесь особых сложностей не возникло.
   Разумеется, наносить визиты кому бы то ни было, совершенно не было времени. Поэтому пришлось написать несколько писем, известить друзей и знакомых о своем переводе. И если коротенькие записки сослуживцам никакой сложности не составили, то над письмом Валерии Михайловне кавторанг просидел глубоко заполночь. Николай вдоль и поперек мерил небольшую свою каюту быстрыми шагами, замирал неподвижно, откинувшись в кресле, складывал из листка бумаги оригами, загрыз до смерти перьевую ручку, однако все это не принесло удовлетворительного результата. Выходило то слишком сухо, то слишком фривольно, то неостроумно, то просто глупо. В конце концов, отчаявшийся кавторанг, поняв, что Муза сегодня объявила ему полный афронт, сел за стол и не думая о стиле, слоге и прочих премудростях эпистолярного жанра написал:
   "Милостивая государыня, дорогая Валерия Михайловна!
   Спешу сообщить, что вынужден по делам службы покинуть Гельсинки. Завтра я направлюсь в Кронштадт, принимать должность на новейшем линкоре "Севастополь" - это большая честь для меня. Глубоко скорблю об известных событиях, не дающих возможности засвидетельствовать Вам свое почтение перед отъездом. Сердце мое обливается кровью от того, что теперь не имею надежды даже случайно, издали увидеть Вас. Моя отлучка продлится месяц, а может быть и больше, до тех пор, пока корабль, на котором я теперь буду служить, не присоединится к остальному флоту на рейде Гельсингфорса. Молю Господа о том, чтобы ко времени моего возвращения удалось уладить все вопросы, ибо я ничего не желаю более, как вновь заслужить Вашу благосклонность и вернуть данное когда-то мне позволение и честь навещать Вас.
   Остаюсь Вашим преданнейшим слугой
   Капитан второго ранга Маштаков Н.Ф."
   Но все в этом мире когда-нибудь кончается - закончилась и предотъездная суматоха. Под вечер вторника все дела на "Павле" были улажены. Небольшая прощальная пирушка в кают-компании, где добрые слова и неумеренные пожелания удачи и всяческого благополучия сопровождались вполне умеренными возлияниями, также подошла к концу.  Кавторанг, в сопровождении верного своего Кузякова покинул корабль, пряча предательскую слезу. Взяв извозчика, заехали еще на квартиру - забрать кое-какие вещи, да и в добрый путь!
   Неожиданно хлынул стеною ливень и пришлось поднять складной верх экипажа. Махонькие оконца залило водой, так что Николаю, любившему посмотреть на город, не было видно ничего, кроме широкой спины возницы. Крупные капли дождя усердно били в тент и тот грохотал барабаном апокалипсиса, перекрывая даже цокот копыт промокших насквозь, но безропотно везущих экипаж лошадок. Впрочем, когда Николай, в компании своего вестового, двух больших чемоданов и матросского сундучка выбрался из экипажа на мокрый гранит набережной Южной гавани, дождь уже почти кончился.
   Вдоль набережной расположились узкие, хищные тела миноносцев. Слева в стройный ряд стояли доцусимские старички, но и более современных корабликов послевоенной постройки рядом с ними было немало, а прямо перед Николаем красовался умытый весенним ливнем "Доброволец".
   Корабли этого типа нравились Николаю - низкий борт, не выше чем у старых трехсотпятидесятитонников, вдруг, ближе к носу, поднимался высоким полубаком, а маленькая рубка и почти игрушечный мостик были, тем не менее, куда крупнее и удобнее чем у довоенных миноносцев. Мореходность "Добровольца" много превосходила корабли предшествующих ему типов. Нос и корму "Добровольца" украшали могучие четырехдюймовые орудия Обуховского завода, способные пустить на дно любой вражеский "дестроер" буквально за несколько попаданий. В русско-японскую о таких пушках офицеры-миноносники даже мечтать не смели. Длинные, массивные стволы новейших артсистем, установленных на низких тумбах, распростерлись над палубой, казалось, что орудия эти слишком велики для маленького миноносца, но это была лишь видимость.  Они выглядели много более внушительно, чем три новых, восемнадцатидюймовых торпедных аппарата, являвшихся главным оружием корабля. Но не только оружием единым.... В то время как старые миноносцы щеголяли частоколом коротких труб, дым из которых стелился так низко, что зачастую скрывал корму, мешая расчетам торпедных аппаратов и пушек, "Доброволец" украшали две высоченные и очень широкие дымовые трубы, отбрасывавшие дым далеко от палубы. В целом корабли этого типа выглядели крупнее и массивнее старых миноносцев, но наклон труб и мачт, будто бы заваленных к корме порывом ветра, придавал ему стремительный вид.
   Им цены бы не было во время русско-японской войны. Выходя под покровом сумерек из гавани Артура, "добровольцы" могли бы сеять смерть среди японских дозорных кораблей, прикрывать свои главные силы, заставляя вражеских миноносников выстилать собственными телами путь к русским броненосцам и крейсерам. 
   Но увы, эти миноносцы опоздали родиться, а теперь они уже устарели. На морях правила бал турбина, а новопостроенные русские миноносцы все еще, по старинке, оснащались паровыми машинами. Один на один "Доброволец" мог, пожалуй, пересчитать шпангоуты любому кайзеровскому миноносцу, но он не мог ни догнать, ни уйти от него. Новые германские турбинные крейсера - и те ходили быстрее, окончательно вычеркнув "добровольцев" из разряда современных кораблей. Их место должны были занять новые турбинные эсминцы на котлах с нефтяным отоплением, они уже строились, но покамест в составе флота находился лишь один корабль этого типа - эскадренный миноносец "Новик". 
   Все это Николай, разумеется, знал, но все равно питал к "Добровольцам" какую-то иррациональную привязанность, хотя сам никогда на них не служил. Вот и сейчас он задержался, любуясь ладными формами маленького кораблика. Остановился, постоял немного на набережной, глубоко вдохнул свежий, напоенный грозой и запахами моря воздух.  И только сейчас, стоя на мокрой каменной мостовой, Николай не просто понял, но почувствовал, ощутил всем своим существом, что еще одна страница его жизни прочитана до конца и перевернута под шелест затихающего дождя. Впереди его ждет что-то новое, в чем-то хорошее, а в чем-то нет, но - другое. И это было по-своему хорошо.
   Откуда-то из-под кормовой надстройки "Добровольца" вынырнул мичман и быстро зашагал к махонькому, всего на четыре ступеньки трапу, переброшенному с палубы миноносца на гранит Южной гавани. "Дежурный, наверное, от дождя прятался" - подумал Николай, а юный мичман уже улыбался кавторангу во все свои тридцать два белоснежных зуба.
   - Вы, наверное, капитан второго ранга Маштаков? Николай Филиппович?
   - Да, это я, здравствуйте и прошу разрешения подняться на борт
   Мичман окликнул некстати высунувшегося из люка матроса
   - Петров! Ну-ка подсоби с багажом! И проводи вестового господина капитана второго ранга к Чурикову, он определит.
   Сам же повел Николая по узкой палубе в корму, где они спустились в кают-компанию, а там уж представил его командиру миноносца - до появления гостя тот играл с ревизором в шахматы. Познакомились.
   Николай сидел на диванчике, прихлебывая горячий чай и находил обстановку уютной и даже милой. Конечно, после огромной кают-компании линейного корабля махонькое помещеньице "Добровольца" с низким потолком могло бы вызвать приступ клаустрофобии. Почти половину кают-компании занимал овальный стол, оставляя между собой и стенами совсем немного пространства, куда втиснулись диваны и стулья. Но большое зеркало над столом создавало иллюзию, что помещение больше, чем есть на самом деле. В уголке удалось найти место для какой-то зелени, а на стене в рамочках висели фотографические карточки экипажа и самого миноносца, гордо режущего морскую волну. Подвешенная над столом двухламповая люстра наполняла кают-компанию мягким, уютным светом.
   Кавторанг сам настоял, чтобы командовавший миноносцем старший лейтенант не прерывал шахматной партии, а теперь с интересом наблюдал, как черная ладья при поддержке слона и нескольких пешек загоняла белого короля в угол, из которого не было выхода. В конце концов ревизор тяжело вздохнул, и аккуратно уложил своего короля поперек клетки - положение было безнадежным. Николая интересовали шахматы, но играл он не так часто, как ему хотелось бы и практики было маловато: тем не менее, предложение сыграть принял с удовольствием.  Пока расставляли фигуры, по столу пробежала легкая дрожь - заработали машины и миноносец отвалил от набережной.
   А на доске кипела битва. Увы, Николай еще в самом начале допустил трагический промах и теперь его белой гвардии приходилось туго. Почти все фигуры еще оставались в игре, но опытный противник так зажал кавторанга, что тому ничего не осталось, как только уйти в глухую оборону. Теперь старлей весьма успешно навязывал кавторангу размен ферзей, но это было смерти подобно, ибо после такого размена исчезала всякая надежда перехватить инициативу. Тут Николаю показалось, что он нашел необычное, хотя и весьма рискованное решение - его ход заставил командира "Добровольца" одобрительно крякнуть и всерьез задуматься. Но радость Николая была недолгой - в несколько ходов старлей не оставил камня на камне от задуманной кавторангом комбинации, правый фланг белых рухнул, погребая под собой ладью, и Николай, смеясь, капитулировал, отказавшись от реванша.
   В кают-кампании становилось шумнее и веселее - подходили офицеры, с которыми Маштаков еще не успел познакомиться. Подали легкий ужин, почаевничали. Но больших посиделок устраивать не стали - утром миноносец должен был прийти в Кронштадт, а там всех ждали многочисленные дела. Поэтому спать легли рано, и последнее, что слышал кавторанг перед тем как провалиться в сон - ритмичный перестук машин идущего в ночи миноносца.

ГЛАВА 4

   Тихий и ровный гул электромоторов убаюкивал, даря ощущение покоя. Но тут же загрохотало, лязгнуло, ударило по ушам. Из провала адским чертом вынырнуло широченное рыло зарядника и, смирив свой разбег, замерло у открытого затвора двенадцатидюймовой пушки. Рванулся вперед прибойник, долженствующий вбить снаряд в камору, да только никакого снаряда не было. А когда толстенный железный стержень отпрянул назад, задев крышку медного ящика, из того не выпало шелкового картуза с порохом.  Резкие, злые движения стального механизма, долженствующие зарядить изготовленное к бою орудие, пропадали втуне. Впрочем, так и должно было быть.
   Два дальше! Шесть вправо! - выкрикнул лейтенант. 
   Вновь загудели электродвигатели, башня шевельнулась, начав доворот к цели, но закончить его не успела. Николай резко кивнул, подав знак не сводящему с него глаз кондуктору, тот повернул рубильник, и башня замерла.  Николай повысил голос
   - Сильный взрыв, лейтенант тяжело ранен. Пархоменко, принимай командование!
   Рослый, широкий в плечах кондуктор с коротким ежиком волос пшеничного цвета, быстро зыркнул на "волею начальства, преставившегося" командира, но теряться не стал:
   - Перейти на ручное!
   Вызванные из перегрузочного и рабочего отделений матросы, схватившись за розмахи, заработали быстро и споро - башня медленно продолжила вращение. Раздухарившийся Пархоменко продолжил:
   - Проверить предохранители! Попов, главная цепь, Сидоренко, вспомогательные!!
   Но если Попов "со всех четырех" бросился исполнять приказанное, то второй матрос замер в растерянности. Кондуктор побагровел и, пробормотав под нос что-то эдакое, заорал:
   - Вон туды давай, не видишь, ящик взад тебя! Да куда полез, фефела! Правее смотри, правее...
   Не выдержал, подскочил сам, распахнул металлическую дверцу - увы, вместо цепи вспомогательного тока на враз побуревшего Пархоменко смотрели какие-то вентили, ветошь и смазка.
   Так опозориться перед собственным лейтенантом в присутствии старшего офицера - это нужно было суметь. Кондуктор быстро взглянул в сузившиеся глаза своего командира и, не увидев в них ничего для себя хорошего, совсем было пригорюнился. Его багровое лицо пошло бледными пятнами, обретя сходство с вываленной в муке брюквой. Однако Пархоменко все же взял себя в руки, чем заслужил молчаливое одобрение Николая. Вернувшись на место и проверив показания приборов, кондуктор доложил о готовности к открытию огня.
   - Отбой!
   - От орудий отойти!
   Николай внимательно и во всех подробностях изучил переносицу командира башни и задумчиво произнес:
   - Лейтенант, оживайте.
   Лейтенант Иванов-третий глубоко вздохнул и одернул китель:
   - Пархоменко, ко мне!
   А когда ставший совсем белым кондуктор подошел, лейтенант наклонился к нему и полушепотом, дабы матросы не слышали, произнес:
   - Пархоменко! Ты когда лево от право отличать научишься, а? Это в старых башнях предохранители вспомогательного тока расположены по правую руку. А в этой башне они СЛЕВА, и если ты мне еще раз такой цирк покажешь - я те сено-солому к рукам прикручу, верблюд астраханский!
   Кондуктор тяжело сглотнул, а лейтенант уже вглядывался в показания приборов и говорил вслух
   - Та-ак, целик выставил правильно, а прицел...  прицел наврал на одно деление. А скажи-ка мне, Пархоменко, почему ты, чтобы перейти на ручное, не отправил посыльного к противоминному калибру?
   - Так ведь... вашскородь... у нас же по упражнению вместо них матросы рабочего и перегрузочного!
   - Верно. Но в настоящем-то бою их не позовешь, им своих дел хватит, снаряды с полузарядами внизу кантовать. Надо будет вызывать из плутонгов, поэтому в следующий раз обязательно отправь кого-то посыльным. Так, учение закончено, сейчас матчасть повторять будем... А ты, Пархоменко, обязательно с Поповым подработай.
   - Дозвольте доложить, вашскородь, он же правильно полез главную цепь проверять...
   Иванов-третий тяжело вздохнул.
   - Где расположены предохранители главной электроцепи - это он знает. Только не дошел он до распределителя.  Прибило его зарядником первого орудия, понимаешь? Куда он, козел горный, поверх выхода из подачной трубы сунулся? Там же как раз пушка заряжаться должна была. Ну-тко, процитируй-ка мне статью сто двадцать семь "Правил артиллерийской службы" за нумером два?
   Кондуктор вытянулся в струнку и отбарабанил:
   -  Прежде всего следует перед каждым человеком прогнать близ расположенные механизмы, чтобы он, по незнанию, не подвергся бы опасности. Особенно это важно в отношении...
   - Соображаешь. Вот и позанимайся с Поповым дополнительно.
   Николай выбрался из башни. Ситуация была решительно абсурдной - за такие "подвиги" на броненосцах кондуктора разжаловали бы в юнги и более к артиллерии на пушечный выстрел не допустили. А здесь - ничего не поделаешь, всем им, от него самого и до последнего матроса приходится учиться заново.
   Капитан второго ранга бросил взгляд на титаническое сооружение, внутри которого он только что находился.
   Конечно, двенадцатидюймовые пушки были и на старых броненосцах. Но... это были совсем другие пушки! Нет, кое-что общее у них конечно было. Например, затвор - и там и там одного типа, поршневой. Но на старых пушках гидравлика открывала замок четырнадцать секунд, здесь же - электричество выполняло ту же работу всего за четыре. А снаряды? В русско-японскую стреляли облегченными 331,7-килограммовыми снарядами, содержащем всего 5,3 кг взрывчатого вещества. А сейчас бронебойные снаряды в 471 кг, и почти тринадцать килограммов взрывчатки внутри! Да не пироксилин, а тринитротолуол! И это - бронебойные, у фугасных вес взрывчатки и вовсе за шестьдесят килограмм...
   Впервые увидев огромные, почти метр с четвертью в длину снаряды, Николай мысленно присвистнул. "Эх, нам бы такое да в Цусиму" - была первая мысль, а вторая: "Наверняка, каждый ветеран, увидев это чудо, подумал то же самое".
   Но ладно бы только снаряды. На дредноутах типа "Севастополь" стояли невиданные ранее трехорудийные башни, где каждая пушка способна была делать два выстрела в минуту! В Цусиме раз в полторы минуты стреляли.  Иными стали не только пушки, но и механизмы подачи, охлаждение погребов и прочее, а еще имелось много такого, чего на старых броненосцах и вовсе не было.
   Все это было ново, современно, убийственно-эффективно так что сперва Николаю казалось, что он попал в артиллерийский рай. Но имелась у этого рая и оборотная сторона. Ведь было как? Матрос, поступая на флот, проходил обучение на одном из кораблей учебного отряда. Корабли, конечно, в учебке не новые, но их устройство было более-менее сходно с тем, что стояло на вооружении боевых эскадр. Так что матросы прибывали на броненосцы и крейсера флота вполне подготовленными, а там их уже ждали кондукторы, фельдфебели и офицеры, отлично владевшие вверенным им оружием. Поэтому подтянуть новичков не составляло особого труда.
   А здесь? Да, тот же Пархоменко - из старослужащих, сколько лет флоту и артиллерии отдал, и Николай ни секунды не сомневался, что старые башни кондуктор знает отлично.Ведь ошибка его в том и заключалась, что полез он туда, где электрокабели на старых двухорудийных башнях стоят. Подвел кондуктора рефлекс, отработанные до автоматизма действия - за что ж его ругать-то? А сколько времени нужно, чтобы кондуктор старые рефлексы забыл и с новой башней освоился? Вот то-то и оно. Офицер, конечно, должен его учить, какие разговоры, да только что сделаешь, если и командиры свои башни сами впервые видят?
   Хотя тут у лейтенантов имелось преимущество перед Николаем - их-то на линкор пораньше назначали, было хоть немного времени с устройством башен ознакомиться, чертежи полистать, да и во время сдачи-приемки тут наверняка куча инженеров находилось, учили, всегда подсказать могли, если непонятно что-то. А Николай прибыл с опозданием, и о новом оружии, выходит, знал даже меньше собственных подчиненных.
   Да и просто знать - мало. Нужно еще до автоматизма отработать действия на всякий, могущий возникнуть случай, нужно добиться слаженной работы десятков человек, обслуживающих башню. А башен таких на линкоре четыре. Поражающая воображение мощь... если находится в умелых руках.  Но сейчас назвать имеющиеся руки умелыми не позволил бы себе даже самый завзятый оптимист.
   И ведь башни - это еще не все оружие линкора. Есть еще противоминный калибр - шестнадцать стодвадцатимиллиметровых орудий в восьми плутонгах. Конечно, с ними проще - уж чего-чего, а казематной артиллерии во флоте предостаточно, это людям понятно и знакомо, но учить-то все равно нужно! А дальномерные посты? А управление огнем? Николаю казалось, что, хотя бы с этим ему будет проще, чем с остальным. По слухам, на дредноуты ставили систему Гейслера, каковую кавторанг изучил досконально еще на "Императоре Павле I". Однако же и здесь его ждал сюрприз - Гейслер действительно имелся, но Николай в первый же день обнаружил, что техники устанавливают что-то еще. Как выяснилось - новейшие приборы Поллэна. Даже самое поверхностное знакомство с возможностями новой техники открывало такие перспективы, что захватывало дух, но... это тоже требовало самого пристального изучения! А в сутках всего двадцать четыре часа.
   За два года службы на "Павле" Николай привык к тому, что он и его артиллеристы обеспечивают боеспособность корабля - огромный броненосец готов был постоять за себя в любой день и во всякий час. "Севастополь", покамест, был решительно не готов, а понимание того, как много предстоит изучить и сделать, а главное - сколько времени это займет, вгоняло в тоску. Пройдут еще многие и многие месяцы самой интенсивной учебы, прежде чем новейший дредноут станет по-настоящему боеспособным.
   "И кем же тогда должен чувствовать себя командир линкора?" - с сочувствием подумал Николай: "Я тут с ума схожу со своей артиллерией. Механики турбины впервые видят. У машинных команд - новые котлы ...  А командир - за всех в ответе".
   "Первый после бога", надо сказать, Николаю понравился сразу. Командир, поблагодарив за рапорт, не стал задерживать своего нового старшего артиллерийского офицера, дав ему сутки на то, чтобы пообвыкнуться на новом корабле, быть представленным в кают-компании, да познакомиться хотя бы с частью своих подчиненных. А потом пригласил к себе.
   Когда Николай вошел в шикарный командирский салон, Анатолий Иванович Бестужев-Рюмин стоял, заложив руки за спину, около своего письменного стола. Прямо над столом висела наградная золотая сабля, коею каперанг награжден был за доблесть, проявленную в сражении в Желтом море.   А перед столом сидел невысокий человек, по виду - сущий гражданский.
   Чуточку мальчишеское лицо, темные волосы с аккуратным пробором, большие глаза, внимательный и чуть дурашливый взгляд из-под густых низко посаженных брови и шикарные, пышные усы.
   - Знакомьтесь, господа. Николай Николаевич, представляю Вам капитана второго ранга Маштакова Николая Филипповича, нашего нового старшего артиллерийского офицера. Николай Филиппович, перед Вами - корабельный инженер, полковник Николай Николаевич Кутейников, главный строитель нашего "Севастополя"
   Скрепив ритуал знакомства рукопожатием (рука у кораблестроителя оказалась на удивление крепкой) Кутейников произнес басом, которого Николай никак не мог бы ожидать от человека его комплекции
   - Тезка, значит... Что же, будем знакомы!
   - Я попросил Николая Николаевича помочь Вам войти в курс дел. - продолжил Анатолий Иванович и, заметив недоумение Николая продолжил:
   - Конечно, господин Кутейников - очень занятой человек, но все же мы с ним свели знакомство еще в Артуре, где Николай Николаевич виртуозно подвел кессоны "Ретвизану" и "Цесаревичу".
   При этих словах маленькие чертики заиграли в уголках глаз корабельного инженера, он с легкой усмешкой, чуть покровительственно прищурился и махнул рукой - какие пустяки, мол, дело-то житейское. Николай же смотрел на него с внезапно проснувшимся уважением - да и как иначе можно было отнестись к ветерану осады Порт-Артура, человеку, придумавшему как отремонтировать подорванные японскими минами броненосцы без постановки в док, которого в Артуре не было!
   -  Я понимаю Ваши сложности, Николай Филиппович. Вы не участвовали в приемке артиллерии и, разумеется, не сталкивались ни с чем подобным раньше. Но важность Вашего заведования невозможно переоценить! Поэтому я позволил себе убедить Николая Николаевича помочь Вам -  по старой дружбе, конечно.
   - А Вам, дорогой Николай Николаевич, хочу сказать, что и Николай Филиппович, несмотря на юный возраст, успел повоевать, командуя башней шестидюймовых орудий в Цусиме.
   - Шестидюймовой? - переспросил Кутейников, и не дожидаясь ответа обратился к кавторангу:
   - "Орел"? Или "Олег"?
   - "Бородино" - чуть склонив голову, ответил Николай. Кутейников сделался много серьезнее и, не сводя глаз с кавторанга, беззвучно вытянул губы так, будто хотел присвистнуть. Теперь в его взгляде сквозило нешуточное уважение и... понимание? Сочувствие?
   - М-да. Ну что же, молодой человек, почту за честь. Давайте не будем отрывать командира от важных дел, пойдемте, да и приступим, пожалуй.
   Следующие три недели пролетели в единый миг. Николай изучил расписание учений, составленных его предшественником, и хотя нашел его весьма толковым, все же договорился со старшим офицером о некоторых преобразованиях. Во время занятий, если только не требовалось его присутствия на мостике или в боевой рубке, он всегда находился в башне, плутонге или на дальномерном посту - и таким образом мог оценить, насколько качественно проводят занятия его лейтенанты. С утра и до вечера Николай сбивался с ног, организовывая и проверяя хозяйственные и прочие работы, каковых было предостаточно, посещал занятия с нижними чинами, наблюдал за учениями, вместо послеобеденного отдыха возился с бумажками, разбирая записки и рапорты. Затем частенько собирал своих лейтенантов, гонял их до седьмого пота, натаскивая в управлении стрельбой. А вечером садился за чертежи и схемы, разбираясь в устройстве новейших механизмов, и вот здесь-то помощь Кутейникова оказалась неоценимой. Конечно, Николай Николаевич никак бы не мог постоянно заниматься с кавторангом лично, да и нужды в том особой не было. Но, выполняя просьбу Бестужева-Рюмина, главный строитель убедил помочь самого начальника проектного бюро, которое и проектировало башни "Севастополя". А иногда бывал и сам, так что между двумя Николаями вскоре возникла симпатия, и даже что-то вроде дружбы.
   Казалось, что Кутейников знает весь огромный корабль до последней заклепки, он мог дать ответ практически на любой вопрос сходу, практически не задумываясь. Корабельный инженер более всего походил не на главного кораблестроителя, но на любящего отца, который знает все о своем чаде. Он задолго до начала строительства линкора принимал участие в его судьбе, он присутствовал на закладке. Он видел, как вырастал, раздаваясь ввысь и вширь гигантский корпус, как тяжкие бронеплиты крепили его борта, как сияло солнце на четырех огромных винтах, не вкусивших еще соленой стихии моря. Он был повитухой при родах величественного дредноута, когда тот, сойдя со стапеля, впервые вспенил гладь морских вод.
   Он был при нем неотлучно и позже, когда палубу корабля украсили тяжкие башни и аккуратные надстройки, борта ощетинились стволами многих орудий, когда вознеслись ввысь стройные мачты и линкор обрел свой неповторимый, рационально-грозный силуэт. И он не просто был, а направлял, указывал, распоряжался и контролировал, создавая и творя могучего исполина, коему предстояло бронированной грудью своей отстаивать интересы Российской Империи на бескрайних морских просторах.
   Когда у Николая ум заходил за разум от бесконечных схем и таблиц, Кутейников отодвигал бумаги в сторону, откидывался на спинку кресла и, обрезав кончик сигары и прикурив ее, пускал вверх обязательное колечко табачного дыма. Вечная усмешка куда-то уходила из его глаз, сменяясь душевным теплом, когда он рассказывал Николаю историю проектирования и создания своего линейного корабля.
   - Когда его высокопревосходительство Авелан Федор Карлович после Цусимы вынужден был подать в отставку, преемником его должен был стать Бирилев Алексей Алексеевич, адмирал. Да только вот не сложилось, человек предполагает, а Бог располагает: заболел Бирилев сильно, так что пришлось ему в Европы на воды ехать, здоровье поправлять. Вот уж не знаю, каким бы морским министром сделался Бирилев. Как я слышал, адмирал он справный и достойный, но только в министерском кресле нужна особая распорядительность. Ну а Диков Иван Михалыч, дай Бог ему здоровья, что вместо Бирилева назначен был морским министром, этой распорядительностью обладал. Флот встряхнул, системный подход ввел, генеральный штаб учредил, чтоб сперва концепцию придумать и уж под нее корабли строить, а не так как раньше, когда строили без системы и порядка. К тому же и товарища себе подобрал толкового. Походил Иван Константинович в товарищах морского министра, пообвыкся, а когда пришло время Дикову на покой, сам морским министром стал. Хотя было известное беспокойство, что Воеводского поставят. А Григорович, доложу я Вам, Николай Филиппович, это голова! Лучшего министра и желать сложно. Флотское дело знает туго, производство и финансы превзошел, а уж в Госдуме выступает, что твой Цицерон.
   Так вот, любезный Николай Филиппович, эта парочка крепко уперлась, чтобы линкоры наши получились в лучшем виде, лучше, чем у других держав. Тут ведь как? Устроили англичане военную революцию со своим "Дредноутом", который в одиночку мог с тремя броненосцами сразиться, ну да то Вы и сами лучше меня знаете. Так что, конечно, сперва проектировали корабль с оглядкой на английский "Дредноут", чтобы такой же был. А морякам и того мало, аппетит-то во время еды приходит: вместо десяти двенадцатидюймовок подавай двенадцать! Скорость в двадцать один узел плоха, давай двадцать три! Бронепояса в десять дюймов недостаточно, даешь двенадцать! А ведь еще три года назад ходили на броненосцах с четырьмя двенадцатидюймовками, на семнадцати узлах, восемью дюймами брони прикрывались и не жаловались. Но вот построили англичане свой "Дредноут" - и понеслась душа в рай...
   Сперва хотели в двадцать тысяч тонн уложиться, как у англичан, но не вышло, конечно, с улучшениями-то. Скрепя сердце, дали двадцать три тысячи тонн, а больше ни-ни - экономия. Все равно не получается корабль, хоть плачь.
   Начали тогда думать, от чего отказываться, и совсем уже решили броню уменьшить, только тут уже Диков вмешался самолично. И то сказать - для защиты от старых пушек, быть может девяти дюймов брони и достаточно было, а от новейших-то? У нас Обуховский завод эвон что спроектировал, Вы уж извините старика, Николай Филиппович, но в сравнении с тем, что на "Севастополях" стоит, пушки Вашего "Павла" - ерунда, плюнуть и растереть. Вот Диков и сказал, что о будущем думать надо, потому как орудия все сильнее и сильнее становятся, и конца краю этому не видно. А дредноут не на день строится, а на долгие годы, потому картонным быть не должен. В общем, оставили на линкоре двенадцатидюймовую броню. И решили тогда Диков с Григоровичем: флоту нужен такой дредноут, чтобы двенадцать пушек главного калибра имел, и броню двенадцатидюймовую, и чтобы ходить мог 23 узла. А сколько он при этом весить будет, то дело десятое, в бою пушки, скорость и броня нужны, а за экономию на размерах мы всю русско-японскую кровавыми слезами умывались. Будет дороже - значит, так тому и быть, Государь одобрит, с Государственной думой как-нибудь решим вопрос. И ведь решили! Такую программу представили, все по полочкам, какие задачи решать морской силе нужно и сколько и каких кораблей для того потребно. В общем, не устояла Дума перед таким-то напором, выделили деньги, хотя и немалые, надо сказать...
   ...А как строили! Как строили! До того самые большие броненосцы балтийские, "Андрей" с "Павлом", по восемнадцать с половиной тысяч тонн весу имели. А новые линкоры - все двадцать шесть, и даже больше! Все перестраивать пришлось, новые стапели, новые цеха, мастерские - эх, вот это было дело!
   Так говорить Николай Николаевич мог часами, однако ж видя слипающиеся глаза Маштакова, тушил свою неизменную сигару и откланивался.
   - Пойду я, Николай Филиппович, а Вы давайте, голубчик, спать. Дел завтра ох как много будет...
   В общем, все было прекрасно, если бы не... Трусом Николай не был. Но ожидание дуэли все же беспокоило его, хотя и не мешало вкладывать все силы в любимое дело. По большей части кавторанг даже не помнил о "поединке чести", некогда, да и незачем, слишком много нужно было обдумать и сделать.  Мысль о будущей и неизбежной схватке свила, конечно, себе промозглое гнездышко где-то в глубине души, но Николай, отгородившись делами, не позволял ей часто выползать оттуда.  
   Мешало другое - выкраивая время между работой и сном Николай написал и отправил целых четыре письма Валерии, но в ответ не получил ни одного. Такое небрежение и раздражало, и нервировало. Да, Николаю отказали от дома в связи с дуэлью, да, это было правильно, но черкнуть хотя бы пару строчек Валерии Михайловне приличия не воспрещали! За три недели уж хоть одно письмо могло бы дойти, чай не во Владивостоке линкор стоит, а всего лишь в Кронштадте, от Гельсинки всего ничего. А может, все же было письмо от Валерии, да закралась какая-то ошибка в адресе? Впрочем, на душевные метания времени тоже не хватало, однако были ночи, когда Николай не мог заснуть едва ли не до первых петухов...
   Впрочем, сколь веревочке не виться, а конец будет. Линейный корабль "Севастополь" завершал все потребные испытания и проверки, что требовали его присутствия в Кронштадте. Как было объявлено в кают-компании, огромный дредноут должен будет вскоре присоединиться к действующему флоту: по распоряжению адмирала, 30 июня "Севастополь" и его брат-близнец "Гангут" должны были бросить якоря на рейде Гельсингфорса. А там уж разберемся и с судом офицерской чести, и с милягой-графом, и с дуэлью, а значит можно будет заглянуть на огонек Валерии...
   Но, черт возьми, до тридцатого числа еще целая неделя! Семь дней, сто шестьдесят восемь часов, а в минутах считать и совсем тошно.
   Стоит ли удивляться, что "Баян", входящий в Кронштадт, показался Николаю истинным даром Судьбы? Встреча с князем, старым другом, новости из Гельсинки, а быть может - кто знает - весточка от Валерии?

ГЛАВА 5

   Улыбающийся Алексей Павлович встретил старого друга прямо у порога своих апартаментов. Едва Николай успел переступить комингс командирского салона, как его кисть жалобно хрустнула, угодив в узкую, изящную, но неимоверно сильную ладонь его лучшего друга.  Несмотря на свое, отнюдь не богатырское сложение и немного лишнего на талии, в остальном князь Еникеев был жилист и вынослив, а мощь его рук давно вошла в поговорку. Алексей Павлович это знал и силу свою держал под контролем, никогда не позволяя себе причинить боль излишне крепким рукопожатием. Лишь будучи чем-то расстроен или возбужден до крайности, князь мог нарушить это обязательство, но не стоит и говорить, что подобное происходило крайне редко. Однако же произошло, и Николай ощутил противные, липкие щупальца тревоги - случилось что-то нехорошее.
   - Какими судьбами, князь?
   - Да вот... правая машина застучала, что с ней случилось - одному Посейдону ведомо, так что пойдем на завод.  Пусть господа инженеры разбираются, что там такое с ней - ясным и веселым голосом произнес Алексей Павлович, избегая при этом смотреть Николаю в глаза.
   Подхватив кавторанга под руку, князь проследовал с ним к столу, где и усадил гостя, сам же устроился, напротив.
   - Выпьешь?
   - Да я-то может и не стал бы, но тебе явно не повредит. Что случилось, Алексей? Ты на себя не похож.
   Князь крякнул и достал пару чарок с початой бутылкой своего любимого "Фрапэна"
   - Неужели так заметно? Николай, за новости, которые я тебе привез, в стародавние времена меня бы посадили на кол.
   - Валерия?!
   - Тьфу!!! Да все в порядке с твоей дамой, насколько я знаю, живехонька и здоровехонька, чего б ей сделалось-то. Ты вообще о чем-то, кроме своей зазнобы думать в состоянии?
   - Могу, конечно.
   - Тогда давай за встречу. И... не буду больше ходить вокруг да около. Суд не признает тебя оскорбленным, друг мой, и это просто хуже некуда.
   У Николая словно двенадцатидюймовая пушка с плеч свалилась, и он в голос расхохотался. Князь смотрел на него с недоумением.
   - Значит, суд решил, что неотесанный моряк унизил бедненькую, невинную овечку Стевен-Штейнгеля? О, времена, о нравы! - кавторанг патетически закатил глаза, сопроводив свои слова маленьким глоточком "Фрапэна".
   - Рыдают ангелы, презрев жестокосердность судей! Господи, Алексей, и из-за этой малости у тебя такой похоронный вид? И я и граф знаем о том, что произошло, знаем, чем это должно закончиться. Так какая разница, кто из нас назначит условия дуэли? Ну сам подумай, много ль счастья выбирать откуда стреляться - с пятнадцати шагов, или с двадцати? А такой манер, где шансов выжить не будет у обоих, наш душка-граф не выберет, помяни мое слово. Не будет ни "дуло в дуло" ни "через платок". Граф хочет устранить меня, это да, но лишь для того, чтобы вернуть расположение Валерии.  Он, возможно, не прочь меня прикончить - но сам-то он хочет остаться в живых!
   - Ты даже не понимаешь, до какой степени ты прав, - мрачно ответил Николаю князь:
   - Граф Стевен-Штейнгель действительно чертовски хочет жить. Настолько, что он вообще не собирается подвергать свою драгоценную шкуру сколько-нибудь серьезному риску. Николай, ты не будешь стреляться с штабс-ротмистром - чуть отстраненно и как-то механически говорил Алексей Петрович, а затем в его интонациях прорезалось глубочайшее презрение:
   - Этот трусливый ублюдок выбрал сабли
   Алексей Павлович не мог не воздать должное кавторангу - Николай не выдал своих чувств ни словом, ни жестом, лишь зрачки слегка расширились, да тугой струной сжались губы. Увы, все что мог сейчас сделать князь для своего друга - это налить ему еще. Что он немедленно и сделал.
    - Я возражал. Говорил, что это не дуэль, а убийство - сводить в бою профессионала сабельного боя и человека, едва ли помнящего с какой стороны нужно браться за клинок. Но ты же знаешь сам, что неумение владеть оружием дуэльный кодекс не волнует, к тому же кто-то разузнал про твое юношеское увлечение фехтованием. В общем... в общем дело такое, друг мой. Официально суд еще не состоялся - не все формальности соблюдены, тебе и графу не зачитали решение, что-то там еще по мелочи. Но графа вызвали по службе в Питер, все знают, что и ты в Кронштадте. Когда Вы оба окажетесь в Гельсинки - одному лишь Богу известно. Потому приговорили так - если будет на то твоя воля, дело может быть отложено до соблюдения всех формальностей. Ты имеешь на это полное право. Но участники суда сочли тебя виновным в ссоре, это решение ими принято, и оно останется неизменным. Если ты не хочешь тянуть, тогда суд считается завершенным, дуэль разрешена и может состояться в любое время по твоему усмотрению.  У законников претензии к тебе и графу не будет.
   Николай взял княжескую хрустальную чарочку и согрел ее в ладонях. Не торопясь, поднял на уровень глаз. Рука не дрожала, а коньяк и в самом деле превосходен - в лучах пробившегося через иллюминатор света он казался тягучей квинтэссенцией солнечного тепла. Затем кавторанг поднес чарку к губам. Одновременно вдохнул теплый хмельной аромат и "положил" маленькую капельку изысканного напитка на язык. 
   Вкус был изумителен, капля коньяка, казалось, потихоньку разогревала изнутри сама себя - почувствовав, что благородный напиток вот-вот обожжет язык, кавторанг позволил ему скатиться в горло.
   - А что по этому поводу думает граф? - спросил Николай.
   - Граф, само собой, согласен и считает, что тянуть не нужно. Он, вероятно, уже в столице, и оставил мне адрес своего секунданта. Так что организовать дуэль будет несложно.
   - Ну что же..., наверное, он прав - ни к чему оттягивать неизбежное. Я все еще могу рассчитывать на тебя?
   - Николай. Я, разумеется, исполню все необходимое. Но! Ты когда в фехтовальном зале был в последний раз, а?
   - Давненько.
   - Именно что - давненько - вдруг в глазах у князя заплясали маленькие чертики
   - А дай-ка я на тебя посмотрю.
   - Прямо сейчас, Алексей?
   - Почему бы и нет? У тебя нервы играют от таких новостей, хотя по тебе и не видно, и коньячку ты выпил. Так что хуже, чем сейчас у тебя состояние на дуэли точно не будет. Вот и посмотрим, на что ты способен.
   Николай против воли улыбнулся
   - Алексей, ты решительно невозможен. Я только-только прибыл к тебе в гости, и тут же ты тащишь меня звенеть железом. Что подумают о нас твои офицеры?
   - И с каких это пор ты стал обращать внимание на мнение окружающего тебя общества? Неужто госпоже Абзановой удалось открыть тебе глаза, и ты наконец-то заметил, что живешь не на Луне и вокруг тебя есть люди, к мнению которых стоит иногда прислушаться?
   Улыбка Николая стала куда более естественной
   - И это ты мне говоришь, отец ангарды?
   В ответ Алексей Павлович лишь самодовольно улыбнулся.
   Все дело в том, что князь Еникеев обожал сабли. Именно так - не интересовался, не ценил и даже не любил - обожал. Решительно непонятно было, как с таким пристрастием Алексей Павлович оказался на флоте, а не в кавалергардах, но факт остается фактом - князь всегда и во всякой ситуации находил место и время для занятий сабельным фехтованием.
   До войны это было легко - увы, русские морские офицеры в массе своей отнюдь не помирали на службе. Бывали, конечно, длительные походы, кругосветки и учения, но, в общем, всего этого никогда не было так много, чтобы всерьез помешать хобби Алексея Павловича. Князь изыскал возможности для тренировок даже в японском плену. А вот после возвращения в Россию, господа офицеры, в полном соответствии с заветом Степана Осиповича Макарова, были "в море - дома, на берегу - в гостях". Алексея Павловича, на собственном опыте познавшего, к каким последствиям приводят пробелы в боевой подготовке, такой порядок вполне устраивал.  За исключением одного - в море фехтовать и негде и не с кем. Князь вынужденно мирился с подобным положением дел, страдал молча, а на берегу доводил себя до исступления, пытаясь, как он говорил, "восстановить форму".
   Ситуация изменилась, когда Алексея Павловича назначили командовать легендарным "Баяном" - самым знаменитым крейсером балтийского флота.  Построенный незадолго до русско-японской войны во Франции с тем чтобы "нести разведочную службу при эскадре, не переставая в то же время быть боевым судном", "Баян" получился небольшим, изящным, прилично бронированным, хотя и не слишком быстроходным кораблем.  Мощью своей он подавлял любой бронепалубный крейсер, уступая большинству броненосных.
   В грянувшей войне корабль проявил себя выше всяческих похвал, став, пожалуй, лучшим крейсером Порт-Артурской эскадры.
   Вспомнить хотя бы дело 31 марта 1904 г, когда погиб миноносец "Страшный", нарвавшись на целый дивизион японских дестроеров. Рванувшийся ему на выручку "Баян", выйдя к месту боя, сходу расшугал японскую мелочь, остановился и спустил шлюпки для спасения выживших моряков. Но тут из туманной дымки появились силуэты японских крейсеров. Один, два, три... шесть. Загрохотали орудия.  Рядом с "Баяном" вздыбились фонтаны разрывов, но крейсер не мог дать хода - как было бы тогда поднимать шлюпки? "Баян" оставался на месте до тех пор, пока не были закончены спасательные работы. Лишь дождавшись баркасы со спасателями и спасенными "Баян", весело перестреливаясь с наседающими японскими крейсерами, отступил к Артуру.
   Историю дерзкого крейсера едва не прервала японская мина, на которую он случайно наткнулся, возвращаясь после очередного обстрела японских позиций. Но... видно удача тянется к доблести, иначе вряд ли возможно объяснить, почему смертельный заряд не сработал как должно. Вместо того, чтобы проломить громадную дыру, испоганив борт на протяжении многих саженей, "Баян" едва поцарапало, обошлось даже без подтоплений. "Оборонила Царица Небесная!" - говорили матросы и офицеры с ними вполне соглашались.
   А затем - бой в Желтом море, когда первая тихоокеанская эскадра попыталась прорваться во Владивосток. Сейчас просторную кают-компанию "Баяна" украшало огромное, во всю стену полотно, запечатлевшее наиболее драматический момент того сражения - прорыв сквозь боевые порядки японских отрядов, когда русские крейсера оказались зажаты с двух сторон. Стоит ли говорить, что головным шел "Баян" и флаг командующего крейсерами контр-адмирала Рейценштейна трепетал на его на фалах?
   Десятки снарядов вздымали тонны воды к небесам, и белоснежные султаны медленно оседали в кипящие пучины. А среди водных столбов, осиянные умирающим светом клонящегося на закат солнца, шли вперед русские крейсера, изрыгая огонь и смерть на оба борта. В нескончаемом дыму хорошо видны были разве что языки пламени, рвущиеся из жерл орудий, пробитых бортов и горящих палуб - но и их укутывал пороховой дым и чад пожаров, иной раз совершенно скрывая корабль из вида. И когда дымную пелену, в которой едва угадывался силуэт русского крейсера, разрывали пополам вспышки яростного огня, не сразу и понятно было, дал ли крейсер очередной залп, или же взорвался, получив смертельный удар?
   И этот прорыв стал звездным часом "Баяна". Именно его восьмидюймовый снаряд угодил в носовую башню японского броненосного крейсера - флагмана шестого боевого отряда "Якумо".
   Чудовищный взрыв подбросил бронированную крышу башни, обрушив ее на ходовую рубку. Пятнадцатиметровый язык пламени прянул в потемневшие небеса, из амбразур полыхнуло огнем, будто сам дьявол в клубах адского жара высунулся из-под палубы японского корабля. Спрессованный взрывом воздух тугой плетью вбивал барабанные перепонки вглубь черепа даже на мостике "Баяна", а уж что творилось   на "Якумо" не хотелось и думать. Окутанный дымом крейсер выкатился из строя, его судьба повисла на волоске, но... несмотря на то, что огневеющую рану рванули новые взрывы (детонировали снаряды на элеваторах подачи боеприпаса) все же ему посчастливилось уцелеть, хотя, конечно, о продолжении боя нельзя было и думать.
   Прочие корабли японского шестого отряда не рискнули противостоять русским крейсерам и отступили, прикрыв огнем своего искалеченного флагмана.  Русские вырвались, и дорогу им преграждал один-единственный корабль. Так случилось, что на крейсере японского императорского флота "Сума" еще в начале боя произошла авария в машине. Командир боевого отряда, куда входил этот крейсер, не пожелал связывать себя тихоходом и приказал ему держаться позади своих кораблей, но теперь одинокий "Сума" оказался аккурат по курсу русских крейсеров. Рейценштейн же с курса не сворачивал, направив "Баян" прямо на японский крейсер - и вскоре русские снаряды превратили "Сума"в пылающую развалину. Агония не затянулась и вскоре лишь немногочисленные головы выживших моряков покачивались на волнах там, где "Сума" обрел свой последний приют.
   Прорыв под огнем превосходящих сил неприятеля, потопленный "Сума, искалеченный "Якумо" ... Несмотря на то, что получивший большие повреждения "Баян" не имел надежды пройти во Владивосток и вынужден был интернироваться в Сайгоне, его послужной список считался образцовым. Гордый и стремительный силуэт "Баяна" можно было видеть по всей Российской империи - на страницах газет и журналов, на открытках и картинках, популярностью "Баян" уступал разве что "Варягу", но больше - никому. Служить на этом крейсере было большой честью, а уж командовать..., впрочем, Николай всегда считал, что назначение князем заслужено.
   Конечно же, образцовая служба и порядки, заведенные первым командиром героического крейсера, а ныне вице-адмиралом Виреном Робертом Николаевичем приобрели характер традиций и соблюдались неукоснительно. Один из таких обычаев зародился из того, что крейсер всегда должен был быть готов поднять адмиральский флаг - в Порт-Артуре "Баян" считался флагманским кораблем эскадры крейсеров, хотя часто действовал как обычный крейсер, водительствуемый лишь своим командиром.
   На крейсере имелись адмиральские апартаменты - не только салон, но и большая адмиральская столовая и это помимо офицерской кают-компании. Согласно традиции, адмиральские помещения содержались в готовности принять командующего в любой момент, чтобы даже морскому министру не стыдно было поселиться в них, взойди он на корабль.  И вот эту-то традицию князь Еникеев решился оспорить.
   Он отписал на имя командующего балтийским флотом следующие соображения: в войну "Баян" был лучшим крейсером артурской эскадры, но сейчас он - старейший в бригаде. И понятно, что флагманским кораблем "Баяну" уже не быть никогда.
   Но крейсер невелик размером и тесноват - особенно после того, как установили дополнительную восьмидюймовую палубную пушку. И потому капитан первого ранга князь Еникеев покорнейше испросил разрешения перестроить адмиральский салон и столовую по своему усмотрению.  
   Как всегда, в таких случаях, завязалась оживленная переписка, но в конце концов князь все же смог отвоевать адмиральские апартаменты под свои нужды. Из столовой решено было сделать помещение для прооперированных раненных и ухода за ними - дело благое, но как наилучшим способом оборудовать такое помещение? Очевидно, что оно не должно быть загромождено мебелью, ведь на пол предстоит укладывать носилки с пострадавшими. А потому адмиральская столовая опустела, только вдоль стен оставлены были шкафы для медикаментов и прочего медицинского материала. 
   Вот так на крейсере появилось большое и, в общем-то пустующее помещение - так почему бы на невоенное время не приспособить его для чего-то интересного и полезного, например - под фехтовальный зал? Тут правда возникла другая проблема - как бы ни был он хорош, а только быть ему бесполезным, если заниматься в нем некому. Но князь и тут проявил макиавеллевское коварство. Неизвестно, сколько ящиков "Фрапэна" споил Алексей Павлович офицерам штаба, но теперь преимущество при зачислении на "Баян имели те офицеры, кто хорошо фехтовал, или хотя бы проявлял стремление научиться этому делу.
   Адмирал, когда узнал об этом самоуправстве князя, хохотал до слез. Штаб привычно съежился в ожидании громов и молний, но в этот раз обошлось без шпицрутенов - фон Эссен и сам любил пошутить с комплектованием экипажей. С легкой руки адмирала на миноносце "Бдительный" служили офицеры исключительно с фамилией "Петров", на "Бурный" собрал Ивановых...  А над муками лейтенанта Курочкина с "Лихого", которому Эссен в командиры назначил старлея Куроедова сочувственно веселилась половина Балтфлота. Так что "мушкетерство" князя Еникеева сошло ему с рук, а за переделанным в "медицинский" фехтовальный зал помещением закрепилось прозвище "Ангарда". Именно туда сейчас и отправились Николай с Алексеем Павловичем.
   Менее чем через полчаса князь, с бесстрастным, но совершенно каменным лицом, снова разливал коньяк по чаркам. Говорить, в сущности, было не о чем.  Николай сливал поединок после пятого-шестого удара, и то лишь тогда, когда уходил в глухую защиту, а любая его попытка атаковать приводила к немедленной "гибели".
   - Может, потребуешь изменить оружие, Николай? Такое право у тебя есть.
   - Толку-то. Взять отвод я могу только один раз. Ну, граф сменяет сабли на шпаги и что? Шпагу я вообще в руках не держал.
   - М-да.  - князь смотрел на Николая и в глазах его плескалось...переполняло то, чему кавторанг не мог подобрать никакого названия.
   - Слушай, а может... Ну сломай себе что-нибудь, попросишь замену, а я...
   - Алексей!!!
   - Извини.
   Пауза, молчание...Князь ахнул кулаком по столу.
   - Но что-то же можно сделать!
   - Все так плохо?
   - Честно? Хуже некуда. Я знаю графа, видел, как он фехтует. И, не буду врать, мне самому опасно выходить против него. Но у меня все же есть шанс, а вот у тебя...
   - Ладно, ясно. Ну давай, за удачу
   - Она тебе понадобится.
   Разговор явно не клеился, но что тут можно было сделать? Николай буквально выжал из князя обещание исполнить обязанности секунданта и организовать дуэль в самое ближайшее время. И откланялся - ему физически больно было видеть мучения друга.
   До встречи с князем Николай совершенно не комплексовал по поводу грядущего поединка. Дуэль среди офицеров были не только разрешённой, но в определенных случаях даже обязательной, и попытка уклониться от нее каралась отставкой. "Душу - Богу, жизнь - Отечеству, честь - никому!" Но... да, дуэльный кодекс допускал три вида оружия - пистолеты, сабли и шпаги, однако же общепринятым способом решать вопросы чести были именно пистолеты.  За двадцать лет, прошедших со времен издания правил об офицерских дуэлях, таковых было более трех сотен - но холодное оружие было выбрано лишь трижды!
   Николай и думать не мог, что его вопросы чести будут решаться иным способом, нежели парой древних огнестрелов.  Да только, выходит, напрасно - граф переиграл его, и что теперь оставалось делать?
   Полагая неизбежной схватку на пистолетах, Николай не задумывался особо о ее результатах. Согласно все тому же кодексу, дуэлировать полагалось на незнакомом и не пристрелянном оружии, с которым даже мастер пулевой стрельбы легко мог дать маху. И это давало шанс даже неважному стрелку: если ты не совсем уж лопух, то по большому счету все решат удача и Бог.
   Иное дело - хладная сталь, тут все зависело от искусства боя, но вот его-то Николаю явно не хватало. Капитан второго ранга кое-что смыслил в саблях, но... не против такого врага.
   Впрочем, что толку плакать по убежавшему молоку? Разве можно укорять себя в том, что недостаточно времени уделял сабельному бою? Ведь Николай никогда не стремился стать великим фехтовальщиком, это не было его призванием и профессией, а всего лишь развлечением и хобби. Нельзя подстелить соломку во всяком месте, где можно упасть. Да и законы подлости никто не отменял - будь даже Николай великим мастером клинка, кто мог бы гарантировать что его не вызовет на дуэль первоклассный стрелок? И все его фехтовальное искусство оказалось бы тогда бесполезным. Упрекать себя в неготовности к поединку было просто глупо: так сложились обстоятельства и нужно было принять это, как данность.
   Разъездной катер доставил кавторанга на линкор и Николай вернулся в свою каюту. Скинул туфли и китель. Ужинать не хотелось, да и поздновато уже, а вот немного выпить, на сон грядущий, пожалуй, было можно. И куда там Кузяков, стервец, запропастился?
   - Здесь я Вашскородь.
   Николай удивленно взглянул на вытянувшегося в струнку вестового. Неужели он произнес свою мысль вслух? Однако, нервишки-то пошаливают...
   - Вот что, голубчик, расстарайся-ка мне пару пивка похолоднее, да побыстрее - завалюсь я сегодня баиньки пораньше.
   К тому моменту, как добывший пива Кузяков постучался в дверь каюты кавторанга, Николай успел переодеться, открыть иллюминатор, а теперь неспешно и обстоятельно завершал процесс наполнения трубки любимым своим британским табаком. Сопроводив первую затяжку добрым глотком "Шиттовского", Николай откинулся на спинку мягчайшего кресла... Такой роскоши как мягкое кресло, кстати, в его каюте на "Павле" не водилось.
   И вдруг то, что французы называют "dИjЮ vu" накрыло кавторанга с головой.  
   Как и тогда, Николай был влюблен. Как и тогда, Николай получил назначение на новейший корабль, чем был несказанно горд. Как и тогда, его ожидала встреча с врагом, куда более умелым, чем он сам, и хотя на сей раз оружием станут не пушки, а сабли, но уклониться от боя невозможно, а шансы на победу призрачны.
   И еще кое-что роднило чувства того давнишнего мичмана, уходящего в поход к далеким японским берегам и умудренного опытом кавторанга, прихлебывающего сейчас белопенное пиво и созерцающего закат сквозь сизый дымок "кэпстена".  Во-первых, ощущение того, что смерть, великая нищенка, опять бродит где-то рядом, а во-вторых...тот мичман так и не смог почувствовать броненосец, на котором шел в бой, своим домом. Могло быть так, что в грядущем сражении броненосец пойдет ко дну, и мичман погибнет вместе с ним. Или что мичман будет убит, а броненосец уцелеет, или же мичман останется жить, а броненосец погибнет.  В любом из этих случаев кораблю и человеку предстояло расставание.  
   Сейчас дредноуту ничего не грозило, но шансов сохранить за собой должность и эту каюту у Николая почти не было - даже если он не погибнет, а будет тяжело ранен на дуэли, дредноут не будет ждать его выздоровления. В мире неспокойно, линкор должно срочно ввести в строй, так что на "Севастополь" будет направлен другой старший артиллерист. Почему-то мысли о том, что Николаю почти наверняка предстоит покинуть прекрасный боевой корабль, царапали душу даже сильнее, чем возможная гибель на дуэли.
   А впрочем...  маленький шанс сохранить текущее статус-кво у него все же есть. Николай не стал говорить об этом князю - засмеял бы, или счел кавторанга сумасшедшим. Но все же, но все же...  Уже когда Николай засыпал, укрывшись легким одеялом, в голову пришла мысль, что, пожалуй, шансов у него будет все же поболее, чем у русской эскадры в Цусиме.
   Или нет?

ГЛАВА 6

   Руки и спина казались совершенно ватными, и наоборот - в ноги и затылок словно кто-то щедро плеснул свинца. Усталость, неразлучная спутница, искательно глянула в глаза, обняла за ноющие плечи и тихо шепнула: "Зачем ты здесь? Вспомни, какая мягкая кушетка в твоей каюте, приляг, расслабься, ни о чем не думай..."
   Все это вздор. Даже утром, даже если хорошо спал, что случалось с ним не слишком часто, все равно приходилось вставать совершенно утомленным и разбитым. Усталость давно стала неизбывной, и преодолевать ее удавалось только за счет кипучей, бившей через край энергии, коей некогда отличался адмирал.  Только вот ее источник давно иссяк. Энергичный и сильный лидер исчез, словно растворившись в водах Атлантики и Индийского океана - изо дня в день, по капле. Но эскадра нуждалась в стальной воле, ведущей ее на восток, и если таковой в наличии не имелось, ее следовало хотя бы изобразить.  Только где было взять на это силы?
   Адмирал находил их в ярости. Часто испытывая приступы бешеной злобы, он не изливал свой гнев на подчиненных ему офицеров, но и не противился ему, используя злую силу на преодоление охватившей его апатии. Гнев толкал его вперед, заставляя, как и встарь, обращать внимание на каждую мелочь, позволяя мучить экипажи вверенных ему кораблей нескончаемыми учениями и работами. Чтобы темное пламя ярости, полыхавшее в нем, не слабело, он скормил ему по кусочкам собственную душу, специально растравляя в себе обиды и боль. Он знал, куда ведет этот путь и понимал, что в самом лучшем случае, даже если ему суждено уцелеть, он останется лишь выгоревшей дотла оболочкой некогда сильного и любившего жизнь человека. Но что ему с того? В глазах своего окружения он оставался энергичным, уверенным в себе воином и командиром, за которым стоит идти в огонь и воду. Только это и имело значение.
   Адмирал не срывался на собственных подчиненных. Но эмоции, в коих черпал он силы, никак нельзя было скрыть от людей, с которыми он находился бок о бок месяцами. Он видел, как избегают его офицеры, читал в их глазах не только верность и повиновение, но и страх.  Только что было делать? Уж лучше пусть боятся, чем видят на мостике безвольную амебу в адмиральских эполетах. На нем был долг, который он не мог исполнить, но адмирал бессилен изменить что-либо, а в том, что так вышло, была и его вина.
   Злость привычно толкнулась в виски. Будь прокляты эти умники из-под адмиралтейского шпица, снарядившие и отправившие в бой эскадру, не имевшую надежды одержать верх над неприятелем! Будь прокляты те, кто настоял на скорейшем выходе кораблей, не дав им, как следует, совместной подготовки и артиллерийских учений! "На помощь первой тихоокеанской идете, выручать наших в Артуре", говорили они и в этом как-будто был какой-то смысл - объединившись, эскадры смогли бы пересчитать шпангоуты броненосцам микадо. Да что там, он и сам так думал. Но куда было гнать, после того как корабли первой тихоокеанской задохнулись в ловушке Порт-Артура?! Вместо того, чтобы отозвать обратно вторую тихоокеанскую эскадру, которую вел адмирал, ее "усилили" третьей "эскадрой", под командованием Небогатова - старинный броненосец "Николай I", ровесник эпохи броненосных таранов, и три броненосца береговой обороны учебно-артиллерийского отряда - каждый размером меньше крейсера и с вполовину расстрелянными орудиями.
   Но и тут оставалась еще надежда на то, что корабли второй эскадры бросят якорь где-нибудь в Камрани, дождутся и встретят бронепаноптикум Небогатова, и...  останутся на месте. Готовая к походу и бою эскадра, об истинной боевой ценности которой японцы не догадываются, могла бы стать грозным аргументом дипломатических баталий, а под угрозой генерального сражения, которое могло склонить чашу весов на сторону Российской империи, не грех было заключить с микадо приемлемый мир. 
   Пустое.
   Когда его корабли бросили якорь у Мадагаскара и стало известно о гибели Порт-Артурской эскадры, многократно обращался адмирал в Петербург, объясняя, что четыре негодных к эскадренному бою корабля не увеличат его мощи.  Что с медлительными "самотопами" Небогатова пройти во Владивосток будет много сложнее, чем без оных.  В ответ он получил недвусмысленное указание - задачей вверенных ему сил является, отнюдь не прорыв во Владивосток, но овладение Японским морем!  Адмирал писал: "С имеющимися в моем распоряжении силами не имею надежды восстановить преобладающее положение на море. Моя единственно возможная задача -- пройти во Владивосток с наилучшими судами и, базируясь на него, действовать на сообщения неприятеля". Это был тот максимум, который он мог еще сделать. А от него требовали победы в генеральном сражении!
   Получив эту телеграмму, адмирал едва смог сохранить бесстрастное выражение лица.
   - Ступайте, голубчик, я сам напишу ответ, -  сказал он лейтенанту, ведавшему секретной перепиской, но видать в голосе прозвучало что-то такое, что заставило молодого офицера ретироваться едва ли не бегом...
   ...И тут же в стену адмиральского салона ахнул, расколовшись на части, тяжелый морской бинокль.
   Горячая, всепобеждающая ярость захлестнула адмирала с головой. Большинство лучших его броненосцев были едва закончены постройкой, не сплаваны, и хотя артиллерийские учения велись до самого выхода из Либавы, этого было мало, совсем мало! А ведь он сам, сам настаивал на том, чтобы вывести эскадру пораньше! Ему казалось, еще был шанс прийти на выручку своим в Артуре...
   А если и нет, встать на Мадагаскаре, дождаться аргентинских крейсеров, покупка которых должна была вот-вот состояться, да парохода "Иртыш", который должен был доставить второй комплект снарядов на эскадру. Тогда можно было и сплаваться, обучиться совместному маневрированию, еще подтянуть комендоров. Но кто же знал, что вместо снарядов "Иртыш" доставит лишь уголь, а вместо новейших кораблей, построенных для Аргентины и Чили в Европе, адмирал получит "самотопы" Небогатова?!
   Должен был знать. Ведь не первый год служил Отечеству, ведь знал, как делаются дела под адмиралтейским шпицем, мог догадаться, что ничего хорошего не будет - но не внял голосу предчувствий. А когда понял, то...растерялся.
   Честь моряка и адмирала требовала вести флот вперед, хотя бы и в последний бой, ведь мертвые сраму не имут. Но что толку с его чести, если результатом такой битвы станет разгром и проигрыш войны? Совесть кричала о том, что нужно сознаться, объявить на весь мир о недееспособности эскадры. Тогда, конечно, его карьера была бы окончена, а история заклеймит его трусом и предателем. Однако люди, вверенные его командованию, останутся живы, корабли - целы. Но что если он сгустил краски? Что, если Хейхатиро Того вдруг допустит какую-нибудь фатальную ошибку?  Что, если у него все же есть какие-то шансы, которых он пока не разглядел? Ведь тогда он действительно будет предателем, не оправдавшим доверия Государя Императора, дальневосточной армии и всего русского народа!
   Адмирал разрывался между честью и совестью. Едва ли не впервые в жизни он не знал, как ему следует поступить.  И вместо того, чтобы сделать какой-то выбор, смалодушничал, отложил решение на потом, в надежде на то, что в Петербурге все же одумаются, отзовут эскадру, не бросят тысячи моряков на убой.  
   И за эту слабость, за неспособность принять какое-то решение, адмирал ненавидел самого себя. У него всякая вина была виновата, так почему он должен судить себя менее строго, чем паркетных адмиралтейств-мерзавцев?!
   Петербург не одумался.
   Адмирал знал, с каким страшным врагом предстояло ему схватиться. Еще будучи начальником Главного Морского штаба, он начал сбор информации о том, как сражаются японцы и даже позднее, уже получив под командование вторую тихоокеанскую эскадру не оставил этой привычки. Он сумел добиться рапортов командиров кораблей, участвовавших в сражении в Желтом море, когда первая тихоокеанская предприняла-таки попытку прорваться во Владивосток. И когда адмирал читал этих рапортов, его волосы вставали дыбом от ужаса.
   С точки зрения довоенных требований, русская эскадра стреляла не слишком хорошо, но и не так, чтобы совсем плохо. Но на каждый нашедший свою цель русский снаряд комендоры Хейхатиро Того отвечали тремя! 
   А ведь адмирал отлично знал старое присловье: "Врет как очевидец". Он знал, что дыры от японских снарядов, поразивших русские корабли, пересчитаны точно.  Понимал и то, что доклады о попаданиях в броненосцы Того, вероятно, изрядно преувеличены, потому как в бою всегда кажется, что враг получил больше, чем на самом деле. Тогда выходит, что на каждое русское попадание приходилось где четыре, а где и все пять японских?! А ведь Того явно не сидит сложа руки в ожидании его эскадры, он наверняка школит своих комендоров, шлифуя их мастерство до полного совершенства...
   Адмирал взялся за подготовку своих артиллеристов всерьез с самой Либавы. И сейчас, первые же артиллерийские стрельбы, учиненные во время "Великого Мадагаскарского Стояния" показали, что его усилия не пропали даром и вторая тихоокеанская стреляет получше первой. Впрочем, фитили все равно получили все, на критику адмирал никогда не скупился. Да, комендоры обучены неплохо, но для того, чтобы сражаться с японцами, нужно было стать лучше, намного лучше! И адмирал не давал своим отдыха, устроив Большие Маневры с эволюциями и стрельбой: в упражнениях израсходовали все учебные болванки, которые были на его кораблях. Получалось неплохо, но адмирал оставался недоволен, хоть и он теперь видел свет в конце тоннеля - после того, как придет и будет израсходован второй комплект учебных снарядов, его корабли должны были стрелять так, как никто и никогда не стрелял в русском флоте, и, быть может, даже получше японцев.
   А потом пришел "Иртыш" и выяснилось, что никаких других снарядов, кроме тех, что имелись на кораблях эскадры нет. И не будет. Потому что какому-то идиоту подумалось, что лучше отправить второй комплект во Владивосток, куда поездом они придут в целости, а на корабликах-то, паче чаяния, и утопнуть ведь могут!
   На кораблях погружен был полный боекомплект и двадцать процентов сверху, а практических снарядов не оставалось совершенно.
   Упражнения комендоров без стрельбы были полезны, но всерьез повысить качество огня не могли. Конечно, проводили стволиковые стрельбы - когда в пушку крупного калибра устанавливался малокалиберный орудийный ствол и выстрел производился малым снарядом. Потом, глядя на попадания и с поправкой на разную баллистику пушек, прикидывали результат. Адмирал никогда не доверял стволиковым стрельбам, почитая их малоэффективным чудачеством, но что ему еще оставалось делать? При помощи рабочих с плавмастерской "Камчатка", удалось снять и приспособить для таких стрельб немало сорокасемимиллиметровых пукалок, украшавших боевые марсы и мостики броненосцев и крейсеров. Стрельбы проводились постоянно - с тем, чтобы многим количеством добиться хоть какого-то качества.
   Когда эскадра прибыла в Камрань, адмирал отправил свой последний протест в Санкт-Петербург, в тайной надежде на то, что его наконец услышат. Увы - инструкции оставались все теми же. От адмирала и вверенной ему эскадры ждали чуда.
   Адмирал объявил общий сбор командиров броненосцев и крейсеров.
   - Нас ждет битва - без обиняков начал он
   - Мы немало упражнялись в маневрировании. Успехи налицо. Если по выходе из Либавы, корабли наши представляли страшную опасность для самих себя, так и норовя пропороть борт соседу при простейшем перестроении, то теперь мы можем идти кильватерной колонной и делать повороты последовательно, не боясь потерять при этом половину эскадры. - сарказма в его голосе было столько, что его можно было бы мазать на хлеб вместо масла
   - Что до артиллеристов - им повезло меньше. Или нам с ними повезло меньше - как посмотреть. После стрельб у Мадагаскара, глядя на которые надорвала от смеха животики вся рыба в бухте Носси-бэ, возможности погонять комендоров как следует почти не было, за исключением нашего беспримерного сотрясения воздуха мелким калибром. А нас ждет умелый и опытный враг. И потому - сообщаю Вам, что после двухдневной подготовки мы проведем двухнедельные артиллерийские учения. Время у нас есть - Небогатов раньше не подтянется, а уйти без него нам не дадут. Вопросы?
   - Ваше превосходительство, а чем же мы будем стрелять-то целых две недели? - раздался голос командира "Осляби", капитана первого ранга Бэра.
   Сардоническая улыбка заиграла на адмиральских устах
   - Для того, чтобы напомнить нашим артиллеристам с какой стороны должно заряжать орудие, мне ничего не жалко. А потому приказываю, для нужд объявленных мною учений использовать...
   Адмирал не мог удержаться от интригующей паузы
   - Двадцать пять процентов штатного боеприпаса к орудиям.
   Это было... настолько неслыханно, что привыкшие к субординации офицеры загомонили, как первокурсники морского корпуса
   - Как?
   - Стволы расстреляем!
   - Чем же нам потом воевать-то?!  
   - Чем воевать?! Потом?!! - адмиральский рык перекрыл все голоса:
   - Не будет никакого "потом"! Государь император повелел нам овладеть Японским морем! А это значит, что у нас есть два варианта - или мы тайно прокрадемся во Владивосток, а уж оттуда дадим генеральное сражение японскому флоту, или же Того перехватит нас и мы примем бой где-нибудь около Японии. Хоть так, хоть эдак - нас ждет генеральное сражение с броненосцами микадо.
   - И чем бы оно ни кончилось, корабли наши будут сильно повреждены, а отремонтироваться во Владивостоке не выйдет - нет там ни мастерских, ни доков, ни рабочего люда в достатке. Потому, чем бы ни закончилось сражение, оно будет решающим, определит исход войны на море, а следующего не будет.  Значит, беречь снаряды незачем - лучше уж к бою подготовиться получше.
   Офицеры потрясенно молчали.
   Две недели окрестности Камранга оглашал гром артиллерийской стрельбы - над водой звуки разносятся далеко. Стреляли, разбирали ошибки, чинили щиты, снова стреляли. Адмирал не был удовлетворен результатами, молча согласившись со случайно подслушанной им фразой старшего артиллерийского офицера "Суворова", лейтенанта Владимирского:
   -  Девять женщин за месяц дитя не родят.
   Адмирал грустно усмехнулся невеселой шутке, но распекать офицера не стал. Петр Владимирович, конечно, был прав - обучение комендоров дело долгое и последовательное, тут кавалерийским наскоком много не добьешься. Но все же стреляли заметно лучше, чем в Носси-бэ и куда лучше, чем в Либаве. У адмирала даже зародилась надежда, в которой он вряд ли мог сознаться себе сам: нет, не победить, но хотя бы уберечь эскадру от разгрома в бою, пройти во Владивосток, хотя бы и с потерей нескольких броненосцев. В то, что эскадре удастся пройти во Владивосток совершенно без боя, адмирал не верил. Хейхатиро Того располагал сотнями разведчиков - миноносцы, вспомогательные крейсера, авизо, транспорты и мелкие суда, вплоть до совсем малых каботажников и даже джонок. Все они могли надежно перекрыть любые пути русской эскадры. И потому адмирал, не мудрствуя лукаво, повел свои корабли самым кратчайшим путем, через Цусимский пролив.
   Тигру в пасть сунулись под вечер. Ночь прошла спокойно, однако с половины пятого утра характер японских радиограмм резко изменился. Похоже было, что японцы передавали какое-то сообщение на север, с корабля на корабль. Неужели все же обнаружили? Подозрение стало уверенностью, когда без четверти семь обнаружили смутный силуэт какого-то судна, вскоре опознанного - примерно на 50 кабельтовых справа от колонны русских броненосцев шел "Идзуми" - маленький, древний и тихоходный японский крейсерок. Все же самураи странные люди - зачем было отправлять почти на верную смерть одинокий кораблик, неспособный ни за себя постоять, ни уйти от русских крейсеров? В том, что главных сил японцев поблизости нет, адмирал был уверен - корабли Хейхатиро Того пользовались радио вовсю, а на русских кораблях внимательно слушали эфир. Опытный радиотелеграфист по силе сигнала сможет определить расстояние до передающей радиостанции - но пока на русских кораблях не слышали ничего похожего на переговоры большой эскадры.
   Адмирал задумался. С одной стороны, следовало поберечь силы - крейсеров у него немного, а хороших и вовсе два: "Олег" да "Аврора". С ними в крейсерском отряде числились старички "Мономах" и "Донской", жутко тихоходные, хоть и с современной полученной по модернизации артиллерией. Из разведочного отряда только "Светлана" была еще ничего, "Алмаз" - яхта, с десятком мелкокалиберных пушек, "Урал" - просто вооруженный лайнер.  При броненосцах адмирал оставил "Изумруд" и "Жемчуг" - небольшие, быстроходные и вполне современные, но очень уж слабые артиллерией крейсера, на которых хорошо вражеские миноносцы гонять, но вот с тем, что покрупнее лучше не связываться.
   Крейсерскому отряду предстояло защищать транспорты, поддержать его могла разве что "Светлана", а навалятся на эти пять крейсеров все вражеские бронепалубники, числом побольше дюжины. У японцев, конечно, тоже старья навалом, но, когда воюешь вдвоем-втроем против одного, это не так страшно. Поэтому, с одной стороны, крейсера следовало беречь, а с другой... Экипажи измучены долгим переходом и ожиданием, перенапряжены, и раскатать сейчас японца, пусть маленького и слабого, но зато на глазах всей эскадры - какой это будет радостью, как поднимет боевой дух! А он в бою не последнее дело...
   Погода была той еще мерзостью - резкий, порывистый ветер гнал с севера крупную зыбь, а горизонт таял в серой мгле. "Идзуми" удалось рассмотреть с пяти миль, а в семи милях спокойно могли пройти все двенадцать броненосных кораблей Того и Камимуры, и с русской эскадры их бы не заметили. Тут и там густился туман, сокращая и без того малую видимость почти до нуля.   Что, если "Идзуми" - лишь головной крейсер, а там, в свинцовой мгле таится целая эскадра?
   Но тут доложили - по другому борту сигнальщикам удалось различить "Мацусиму", кажется, "Чин-Иен". Дальше были там еще силуэты, опознать которые не удалось. Это шел отряд старых кораблей японцев, куда входил и "Идзуми"
   - Заблудился он, что ли? - ни к кому, конкретно не обращаясь и глядя на "Идзуми" весело спросил командир "Суворова" Игнациус.
   Похоже на то. Скорее всего "Идзуми" шел в одиночку, быть может - в дозоре, а при попытке сблизиться со своим отрядом обнаружил, что на его пути оказалась вся русская эскадра. Адмирал решился:
   - Крейсерскому и разведочному отряду - атаковать "Идзуми"! - коротко распорядился он
   Атаковали и раскатали, ввиду всей эскадры, и крики "Ура!" долго перекатывались с корабля на корабль. Но адмирал, вспоминая эту "победу" кривился, как от сильнейшей изжоги.
   Крейсера Энквиста проскочили под кормой замыкающего "Нахимова" и рванулись вдогон японцу - но только "Олег" и "Аврора", потому что "Донской" и "Мономах" безнадежно отстали. С разведочного отряда приказ адмирала разобрали только на "Светлане", но и на ней чего-то замешкались, повернули на противника не сразу. На "Идзуми", завидев догоняющие его два больших крейсера, попытались ускориться, рванули вперед, насилуя машины и выбрасывая из труб клубы черного дыма. Однако продолжали двигаться параллельно основным силам русских. Это адмирал оценил - кто бы там ни командовал японским крейсером, в мужестве ему не откажешь, он до последнего хотел удерживать русскую эскадру в поле зрения.
   С "Олега" начали пристрелку, давшую недолеты, "Идзуми" ответил. Расстояние быстро сокращалось и вот... на баке "Олега" распустились пламенеющие лепестки разрыва. Второе попадание. Третье... А "Идзуми" все еще шел невредимым.  Наконец-то наперерез японскому крейсеру выкатилась "Светлана", отчаянно сигналя ничего не замечавшему "Уралу" и окуталась дымом выстрелов. Только теперь, похоже, на "Урале" поняли, что происходит нечто необычное. 
   "Идзуми", видя что дела его совсем плохи, наконец-то отвернул от эскадры, и открыл огонь на оба борта по "Олегу" и "Светлане". Русские крейсера еще довернули, сокращая дистанцию, наконец-то пошли попадания. Но даже сейчас "Идзуми" умудрялся успешно огрызаться, и несмотря на то, что по нему стреляли уже три крейсера, ни терять ход ни тонуть пока не собирался. Еще один снаряд ударил в борт "Олега", корма "Светланы" окуталась дымом взрыва!
   - Сигнальте на "Жемчуг", пусть поможет - буркнул адмирал.
   Как это ни удивительно, ситуация роковым образом поменялась, когда в бой вступил "Урал". Открыв огонь, он сразу же добился попадания в боевую рубку "Идзуми", отчего японский крейсер будто потерял управление, зарыскал на курсе, сбивая наводку собственным комендорам. Это позволило "Олегу" и "Авроре" подойти еще ближе, и тут уж для японского крейсера было все кончено.
   На броненосцах гремело "Ура!", адмирал, пытаясь сохранить невозмутимое лицо, грязно матерился вполголоса. 
   - Вчетвером едва-едва уделали недомерка, и сами притом пострадали немало!
   Остальные японские корабли слева в бой не сунулись, и это было правильно - их дело наблюдать, а не лезть в баталию с броненосцами неприятеля. Вопрос о том, не послать ли на них крейсера отпал сам собой - по "Идзуми" было ясно, что если даже Энквисту и удастся добиться успеха, то большой кровью, которая пока была не нужна. А ко времени, когда "Олег", "Аврора" и прочие, покончив с вражеским крейсером, вернулись на свои места в строю, к японцам подошло подкрепление - быстроходные "Читосе", "Кассаги", "Ниитака" и "Отова", кроме того, проступили силуэты "Хасидате" и, кажется, "Акицусима". Итого - восемь крейсеров и старый броненосец. Энквисту это не по зубам, даже если поддержать его всеми прочими крейсерами эскадры, но, быть может, имеет смысл бросить в бой главные силы? Даже не считая "самотопов" Небогатова, сведенных адмиралом в третий броненосный отряд, семь броненосцев и броненосный крейсер, которые он сам вывел из Либавы, вполне могли бы раздавить идущих слева японцев. Быстроходные "собачки", конечно, убегут.  Но "Чин-Иен" и три "Мацусимы" имеют хода не больше русских броненосцев, так что...
   Но для того, чтобы бросить в бой главные силы, следует сменить походный порядок на боевой, сбить из двух походных колонн одну, а потому адмирал скомандовал перестроение.
   Правая колонна главных сил - первый и второй броненосные отряды увеличили скорость с девяти до одиннадцати узлов, медленно обгоняя идущие в левой колонне "самотопы" третьего боевого отряда. Когда расстояние между ними стало достаточным - на фалах взвились сигнальные флаги, и корабли Небогатова вступили в кильватер шедшему последним "Нахимову". Теперь все двенадцать русских броненосных кораблей шли одной колонной и были готовы к бою. Как раз доложились радиотелеграфисты - удалось расслышать переговоры главных сил Объединенного флота Того. Японцы очень неосмотрительно добавляли ко всякой радиограмме название корабля, с которого она была дана, шифровать же почитали нужным только текст. Таким образом, корабль, давший радиотелеграмму, назывался сам, по силе сигнала можно было определить расстояние до него, а география цусимского пролива давала направление - Того мог быть только впереди и нигде больше. И был он покамест весьма далеко, даже со всякими скидками на неточность "радиотелеграфического дальномера", в ближайшие два часа его ждать не приходилось.
   Адмирал отправил крейсера назад, прикрывать плетущиеся в хвосте колонны транспорты, а сам взял чуть левее, с тем чтобы сократить дистанцию до врага. После потопления "Идзуми", напряженная атмосфера в боевой рубке разрядилась и сейчас офицеры штаба откровенно зубоскалили: наверное, впервые в морской истории огромные и тяжелые броненосцы главных сил пытались "тихо и незаметно" подкрасться к легким вражеским крейсерам. Это почти удалось, но, когда дистанция сократилась до 39 кабельтов, японский флагман начал что-то сигналить. Ждать больше было нельзя, и "Князь Суворов" рявкнул передней башней шестидюймовых орудий. Тут же вспышки выстрелов изукрасили левые борта русских броненосцев.
   Японцы не приняли боя. Их комендоры, конечно, ответили огнем, но крейсера немедленно исполнили поворот "все вдруг" на 90 градусов влево - развернувшись кормой к опоясанной вспышками залпов колонне русских броненосцев, японские крейсера дали "самый полный вперед" и быстро разорвали дистанцию. Что, впрочем, не спасло "Чин-Иен" от большой плюхи - когда корабль почти полностью скрылся в серой туманной мгле, неожиданно корма его во все стороны полыхнула пламенем. Что в него попало, и какие повреждения он получил было неведомо, но фейерверк вышел знатный. Настроение поднялось еще выше - офицеры с жаром спорили, кто именно достал старый японский корабль и к каким последствиям это привело. Сошлись лишь в одном, что пинок под зад вражина получил отменный. Как будто наблюдались и другие попадания в японские крейсера, но на этот счет что-либо, определенное сказать было трудно.
   Японцы отступили, но не ушли, их практически не было видно. Но похоже на то, что с их стороны видимость все же была лучше - то и дело вдалеке мелькали неясные силуэты, видать крейсера все же продолжали наблюдение за русской эскадрой.
   Какое-то время так и продолжалось. В одиннадцать двадцать с "Суворова" приказано было: "команде обедать посменно". Самое время - в ближайшие полтора часа броненосцы Того не ожидались, зато потом станет жарко. Тогда Бог весть, когда удастся перекусить, да и удастся ли?
   Адмиралу кусок не лез в глотку. Утреннее дело встряхнуло, вырвав из лап болезненной апатии, к которой он был склонен последнее время, но адреналин уже выветрился из крови без остатка, и возбуждение спало, уступив место привычной усталости. Ему удалось поднять настроение экипажам и это неплохо, но где-то впереди ждали своего часа главные силы Того - с ними дело будет совсем другим. Он вновь вызвал радиотелеграфистов и уточнил расстояние до флагмана Хейхатиро Того - броненосца "Микаса".
   Судя по всему, японский флотоводец не спешил русским навстречу. Он, вероятно, решил ожидать русских в узости между островами Цусима и Окиносима. Это было разумно. Лучшим способом разбить флот врага считалась "палочка над Т" - охват головы вражеской колонны, когда она, следуя перпендикулярно вашему строю, утыкается прямо в его середину. Флотоводец, выполнивший этот маневр, получал огромное преимущество. Все его корабли будут вести бой полным бортом, концентрируя огонь на головном корабле врага и тем самым быстро выбивая один вражеский корабль за другим. В то же время у неприятеля часть кораблей в хвосте колонны оказывалась слишком далеко, чтобы сржться, а тем, кто все же сможет стрелять по противнику, наполовину закроют обзор собственные, впередиидущие корабли. "Палочка над Т" почти гарантировала разгром вражеского флота, но в открытом море, где противник не имел ограничения в маневре, ее не так-то легко было "поставить". Иное дело - форсирование узостей. Тут японский адмирал, установивший наблюдение за русскими кораблями, знал о них все - курс, скорость, дистанцию. И, зная это, легко мог в нужное время перегородить пролив своими кораблями так, чтобы русские головные уткнулись прямо в центр японского строя. Если же русские сами развернулись бы строем фронта поперек - что ж, извещенный об том японский адмирал мог бросить свои корабли вдоль пролива так, чтобы обрушить массированный огонь на один из флангов русского фронта. И помешать этому, в общем-то было нельзя. Адмирал немало поломал голову, пытаясь придумать какое-то противодействие, но не выдумал ничего и в конце концов пришел к выводу, что решать придется на месте.
   В 12.05 эскадра довернула к NO 23. Курс - на Владивосток! Радиотелеграфисты сообщили, что главные силы японцев совсем неподалеку, контакта можно ожидать в ближайший час. Ну а их крейсера и так продолжали болтаться поодаль.
   В 12.20 прямо по курсу обнаружилась широченная полоса густого тумана.
   - Превосходно - буркнул адмирал
   - Сейчас войдем в эту муть и будем в ней, как слепые, пока не уткнемся прямо во фронт Того.
   Но что можно было сделать? Развернуть главные силы эскадры строем фронта адмирал не рискнул. Слишком велик шанс, что пока эскадра блуждает в тумане, японцы обрушатся на фланг, где пойдут "самотопы" Небогатова и раскатают их в тонкий блин еще до того, как основные силы сообразят, что вообще происходит. Если же туман рассеется, задача для японцев еще и упростится. С другой стороны, идти и дальше кильватерной колонной - самый верный способ подставиться под "палочку над "Т"" и разгром.
   В конце концов, адмирал принял половинчатое решение. Первый броненосный отряд, четыре лучших броненосца эскадры - "Князь Суворов",
   "Император Александр III", "Бородино" и "Орел" он приказал развернуть так, чтобы эти корабли вместе с флагманским броненосцем второго броненосного отряда (точнее - большим броненосным крейсером) "Ослябя" образовали единый фронт. Остальные корабли должны были и дальше следовать в кильватер "Ослябе". Если японцы развернут свои силы во фронт поперек пролива, адмирал сможет встретить их огнем пяти своих лучших кораблей. Если Того бросить часть своих сил, например отряд Камимуры во фланг русской эскадре - что же, там их встретит не только музей "самотопов", по попущению Господнему поименованный третьим броненосным отрядом, но и вся мощь второго броненосного - "Ослябя", два старых, но крепких броненосца "Наварин" и "Сисой Великий" и броненосный крейсер "Адмирал Нахимов". Этого будет вполне достаточно, чтобы обломать зубы шести броненосным крейсерам Камимуры. Но если Того бросит все свои силы на второй и третий броненосные отряды - останется только петь отходную... Только что тут еще-то придумать можно?
   Адмирал отдал необходимые распоряжения.
   Пошло перестроение. Вначале как будто все шло хорошо - флагманский "Князь Суворов" повернул вправо, за ним, как по ниточке, ворочали "Император Александр III", "Бородино" и "Орел". Теперь следовало завершить маневр - поворот "все вдруг" на прежний курс, и фронт будет образован. Но... На "Александре", следовавшем за "Суворовым" не разобрали сигнала, решив, что ворочать нужно не "все вдруг", а последовательно, ну а на "Бородино" и "Орле", которые начали было выполнять маневр правильно, вообразили, что ошиблись, и бросились вослед "Александру". В результате, вместо строя фронта, главные силы русской эскадры оказались в двух параллельных кильватерных колоннах - первый броненосный отряд в правой, второй и третий отряды - соответственно в левой. Адмирал в бессильной ярости созерцал происходящее, офицеры притихли. Да и было с чего - запороть несложное, в общем, перестроение практически ввиду неприятеля! 
   - Пока нашему табору ничто не угрожало, нам еще удавались хотя бы простейшие маневры - ни к кому конкретно не обращаясь, промолвил адмирал:
   - Но стоило только заслышать, что японцы рядом - пошли кто в лес, кто по дрова. Передайте "Александру" мое полное неудовольствие!
   Неожиданно туман кончился, и эскадра вышла на "чистую воду".  Оказавшиеся неподалеку японские крейсера, как видно пытавшиеся пересечь курс русских кораблей, (но зачем? неужто думали набросать мин?!) шарахнулись в сторону. 
   В боевой рубке - тишина. Вот-вот покажутся броненосцы Того, а эскадра не в боевом строю. Старшие флаг-офицеры нет-нет, да и поглядывали на адмирала - какие будут распоряжения?
   - А никаких, - злорадно сообщил адмирал:
   - Пусть японцы поломают голову, за каким это рожном мы перестроились в две колонны, и как мы в них собрались воевать.  Мне, кстати, и самому это безумно интересно.
   А с другой стороны, подумал адмирал, обратное перестроение в одну колонну займет не менее двадцати пяти минут. Даст ли нам Того это время?
   - Передайте первому броненосному отряду - механикам быть готовыми дать полный ход!
   В 13.20 справа по курсу показались главные силы японского флота, шедшие не более чем на 7-8 узлах.
   Почти тут же они начали ворочать вправо, на пересечение курса русской эскадры. Интересно, зачем? Чего хочет Того? Готовится ставить "палочку над "Т""? В этом, как будто был смысл - к тому моменту, как русские корабли перестроятся в боевой порядок, они как раз уткнутся в центр японского строя. А если...
   И тут детали головоломки, которую безуспешно пытался сложить адмирал, неожиданно пришли в движение и встали на место, обрисовав решение - четкую картину завязки боя.
   - Первому отряду, держать ход четырнадцать узлов!
   - Четырнадцать, Ваше превосходительство? - переспросил Игнациус. И немудрено - до этого, опасаясь поломки машин, адмирал никогда не приказывал ходить быстрее одиннадцати.
   - Четырнадцать!
   Того видит сейчас идущие на 9 узлах две колонны русских. И он ждет, что мы вот-вот начнем перестроение. Но если вместо того, чтобы пытаться слить две колонны в одну, просто ускорить правую колонну, первый броненосный отряд, чтобы он выдвинулся вперед? У Того сейчас отвратительный ракурс для наблюдения, он скорее всего не заметит этого.  Он будет думать, что мы все еще не начали перестроения, что нам все еще требуется почти полчаса для того, чтобы выстроиться в боевой порядок. И как только он увидит, что мы не успеем, что мы упустили отпущенное нам время, он перейдет на левую сторону и рванется нам навстречу. Он обрушится на нашу левую колонну, на второй и третий броненосные отряды, которые, конечно же, станут легкой добычей его броненосцам! Он нанесет удар всей мощью Объединенного флота по части наших сил, когда четыре броненосца первого отряда не могут поддержать своих огнем - и все, победа, можно считать, будет у японцев в кармане!
   Вот только нашим, принявшим строй уступа отрядам, понадобится для перестроения как бы ни вдвое меньше времени, чем полагает японский адмирал. И Того, рванувшись вперед, увидит не старые броненосцы второго и "самотопы" третьего отрядов, а грозную боевую линию, ведомую четверкой лучших броненосцев Российской империи. Что тогда ему делать? Продолжать сходиться на встречных курсах? Но у Того только четыре настоящих броненосца, остальные восемь - пусть большие, пусть быстроходные, но все же только броненосные крейсера, их защита слаба и не удержит двенадцатидюймовые снаряды русских кораблей. Мы же в хлам измочалим его арьергард!
   Громады броненосцев первого отряда медленно, но верно набирали ход. Пятнадцатитысячетонный броненосец - не орловский жеребец, способный с места в карьер рвануть скорой рысью. Но первый отряд все же обгонял левую колонну, флагман которой, "Ослябя", оставался теперь позади. Купятся ли японцы на нашу приманку? Все решат минуты, если броненосцы Того рванутся вперед, стремясь быстрее занять позицию слева от русской эскадры - значит купились, если же нет... А если нет, выходит, что все равно нас ждет "палочка над "Т"", но черт побери, мы хотя бы попытались!
   Адмирал опускал тяжелый цейссовский бинокль лишь тогда, когда совсем затекала рука, но он не пропустил того момента, когда "Микаса" рванул как пришпоренный, выбросив из труб клубы черного дыма. За ним, ускоряясь, покатились вперед остальные японские броненосные корабли. Неужто?!
   На фалах "Суворова" взвился сигнал: "Второму отряду вступить в кильватер первому отряду"
   Адмирал ухмыльнулся. После перехода едва законченных постройкой и не прошедших полного цикла испытаний новейших броненосцев из Либавы до Цусимы, им опасно было давать четырнадцать узлов. Бог знает, что могло бы произойти с машинами. Но риск себя оправдал, машины не подвели. Адмирал ясно видел, что "Ослябя", даже сбросив скорость, едва-едва успевает пойти в кильватер "Орлу". Если бы адмирал скомандовал обычный, одиннадцатиузловый ход, первый отряд не успел бы выдвинуться достаточно далеко и броненосцам второго отряда, чтобы присоединиться к первому, пришлось бы ломать строй или даже вовсе останавливаться. Вместо кильватерной колонны получился бы привычный адмиральскому глазу, но совершенно недопустимый сейчас бардак.
   Адмирал видел, как корабли Объединенного флота перешли на левую сторону его строя, вот "Микаса" довернул влево - теперь эскадры сближались почти на тридцати узлах. Но русские корабли уже завершали перестроение, интересно, когда же это заметит японский командующий?
   Заметил, кажется. На "Микасе" подняли какой-то сигнал и... Японский флагман начал разворот влево, "последовательно", ложась на обратный курс!
   Того не распознал уготованную ему ловушку, а теперь пришла пора платить, и адмирал надеялся взять с японцев хорошую цену. Особого выбора, впрочем, у японского командующего теперь не было. Он мог бы пойти вперед, расходясь с русской эскадрой на контркурсах, подставив тем самым свои слабозащищенные броненосные крейсера под удар многочисленных десяти- и двенадцатидюймовых пушек русских броненосцев, что грозило японцам неминуемой гибелью. Или же отворачивать, но как? Поворот "все вдруг" в пределах досягаемости русских орудий был чрезвычайно опасен уже хотя бы тем, что Того рисковал вовсе утратить управление боем. Оставался только поворот последовательно, что Того и исполнил, но...  Но это означало, что в течении долгих пятнадцати минут японские корабли будут проходить последовательно одну и ту же точку поворота, и пристрелявшись по ней, русские смогут обрушить град снарядов на каждый проходящий сквозь нее корабль. А у японцев смогут воевать только уже прошедшие поворот корабли, они же будут мешать тем, кто еще только идет к повороту...
   Стрелки хронометра показали 13.47
   - Дистанция?
   - Тридцать кабельтов, Ваше превосходительство!
   Адмирал сорвал с головы фуражку, размашисто, истово перекрестился
   - Бить по головному!!! Огонь!
   "Микаса" только заканчивал разворот, когда загремели первые залпы русских пушек.
   Адмирал внимательно смотрел на маневры японского флагмана. Все же умен Хейхатиро Того, ох, как умен! С одной стороны, конечно, попал японский адмирал впросак, чего тут говорить.  А с другой...  Четверть часа преимущество будет за русскими. Но так ли велико это преимущество, как могло казаться? Слишком остер курсовой угол на японские броненосцы. По "Микасе" пока могут наводить пять-шесть русских кораблей, но сейчас, после разворота, японский флагман идет на пересечение курса русской эскадры, так что в скором времени стрелять по нему смогут только два-три идущих впереди броненосца и то не из всех орудий.  "Самотопы" третьего отряда и вовсе, наверное, не могут вести огня - слишком далеко. А потом японцы завершат разворот и... и все же получат свою "палочку над "Т"", хоть и немного скособоченную. Тогда ничто не сможет спасти эскадру от разгрома. Вопрос лишь в том, смогут ли русские артиллеристы вмазать за четверть часа японцам так, чтобы решить исход боя? Четыре броненосца первого отряда, набрав четырнадцатиузловую скорость, неудержимо накатывались сейчас на петлю, в которую завязался строй японских кораблей.
   Броненосцы Фелькерзама и Небогатова не поспевали за первым отрядом. Адмирал стремился подойти к японцам как можно ближе, дабы дать лучшие условия своим артиллеристам, но не разорвать при этом строй. Нужно было, не теряя управления эскадрой, дать всем двенадцати русским кораблям обрушить на врага максимум огня.
    Ни в Мадагаскаре, ни в Камрани он и не мечтал отработать эскадренную стрельбу так, чтобы его броненосцы могли бы слаженно бить по одной цели - куда там! Счастье, что хоть индивидуальную стрельбу подтянули, и то хлеб. Зная это, адмирал вбивал в головы своих подчиненных:
    - В бою свято блюдете мои указания, стреляете в того, на кого укажу. Но! Мне некогда будет тыкать пальцем каждому кораблю, в кого ему стрелять. Поэтому мои сигналы скажут вам приоритетную цель. При-о-ри-тет-ну-ю! А не единственную. Это значит, что по возможности следует бить по указанному мною японцу, но если его плохо видно, или еще что-то - не швыряйте снаряды напрасно. Бейте тогда броненосец или крейсер, которого Вы видите хорошо и сможете поразить. Вы сами должны принять такое решение и бить по тому японцу, который ближе всего к Вам, или которому Вы можете нанести максимальные повреждения - упрекать за это не буду. 
   И, похоже, все-таки вбил. Видно было, что вокруг японского головного, "Микасы" падает немало снарядов, но еще большее их количество обрушивается в точку поворота, которую последовательно проходят японские корабли. Не видно было только одного - попаданий... от которых уже вовсю сотрясался "Князь Суворов".
   Японцы открыли огонь на пару минут позднее, но теперь каждый их корабль, проходя точку поворота, препоясывался вспышками выстрелов и окутывался клубами дыма. Все больше и больше японских пушек били по русским кораблям, сначала шли недолеты... перелеты... а потом первое попадание взметнуло столб воющего пламени неподалеку от первой трубы "Суворова".  И дальше удары японских снарядов следовали один за другим.
   Четверть часа истаяли, забрав с собой вспыхнувшую было надежду.  Оба японских отряда, составлявших главные силы, завершили разворот, но русской артиллерии так и не удалось выбить ни одного корабля. Четыре броненосца и два броненосных крейсера Того и шесть броненосных крейсеров Камимуры, выстроившись в линии, обрушили на русских лавину... Но что это?
   У Камимуры в строю не шесть, а только пять кораблей. "Асама", вывалившись из строя и имея крен на левый борт, начал описывать короткую циркуляцию, словно собака, стремящаяся поймать свой собственный хвост. Да неужто?!!
   Черта ли увидишь сквозь неширокие прорези боевой рубки? Адмирал не утерпел и, не слушая взволнованных возгласов, выскочил на мостик.
   Первый боевой отряд Того уже подрезал курс русских и "палочка над "Т"" японскому командующему все же удалась. Броненосные крейсера Камимуры заканчивали разворот, но сейчас по ним била почти вся эскадра, так что японцам нужно было срочно уносить ноги. Уж слишком близко подпустили они к себе русские броненосцы. Адмирал обернулся, чтобы бросить взгляд на колонну своих главных сил  - и застыл, не в силах оторвать глаз от открывшейся ему картины.
   Вид "Князя Суворова" более всего напоминал уголок ада, где всюду правили бал разрушение и смерть. Некогда чистая, отдраенная палуба завалена была горящими обломками, дальномерные и сигнальные посты сметены, кормовая рубка пробита, а вокруг нее валялось что-то, до боли напоминающее бездыханные тела. Огонь тут и там рвался наружу, глодая остатки надстроек, лееры сорваны, с переломанных рей свисали остатки такелажа. У ближайших пожарных кранов никого не было и лишь кровавые разводы на палубе служили мрачным указателем судьбы их расчетов. Броненосец еще не был разбит, его башни изрыгали огонь, но разрывы японских снарядов сотрясали его один за другим.
   Видно было, что "Александр III" и "Бородино" также получили попадания, но серьезных повреждений они, кажется, не имели. А вот над "Ослябей" поднимался черный дым - флагману второго отряда досталось крепко. Адмирал, казалось, уловил расчет японцев - они выцеливали флагманов, концентрируя на них огонь и лишь изредка отвлекаясь на прочих. Всякие надежды на лучший исход, если они и были у адмирала, развеялись по ветру. Если японцы смогли нанести столько ущерба, пока преимущество позиции было у русской эскадры, что же они сотворят с нами сейчас?!
   Адмирал опустил глаза и вздрогнул - рядом лежал труп сигнального кондуктора, и он едва не стоял в луже темной крови. Принимать решение нужно было немедля, японцы зажимали в стальные тиски голову русской колонны, но что можно было сделать?
   Прямо идти нельзя - раскатают. Взять правее, и лечь на курс, параллельный японскому? А толку? Японцы впереди, они все равно будут наседать на броненосцы первого отряда, расстреливая их по очереди. И ничего с этим не сделать, скорость Объединенного флота выше и раз уж они вышли в позицию "палочки над "Т"", теперь их оттуда не стряхнешь. Но если... Адмирал ринулся в боевую рубку.
   По обе стороны от штурвала лежали тела.
   - Берсенев и рулевой кондуктор, - ответил на невысказанный вопрос Игнациус:
   - Наповал.
   Боль кольнула сердце. Адмирал уважал и ценил своего флагманского артиллериста, хоть и не упускал случая пройтись по его заведованию, но сейчас на скорбь не было времени.
   Решение было простым и эффектным, хоть от его последствий хотелось выть в голос. Идти вперед не имело смысла - японские корабли, заняв позицию "палочки над "Т"" играючи сокрушили бы русскую эскадру. Поворот направо тоже мало что давал. Но вот поворот налево...
   С одной стороны, казалось, что адмирал поставит свою эскадру в те же условия, в которых четверть часа тому назад был японский флот. Теперь уже русские броненосцы должны были последовательно проходить одну и ту же точку, и японские комендоры получали все те преимущества, которыми до того пользовались русские артиллеристы. Вроде бы так, да не совсем. В начале боя Того вынужден был отвернуть прочь, так что русские броненосцы приближались к точке поворота его кораблей, теперь же японские корабли уходили от точки поворота русской эскадры, разрывая дистанцию. Зато адмирал, ворочая свою эскадру влево, и пройдя под кормой Объединенного флота, сам ставил "палочку над "Т"" броненосным крейсерам Камимуры. Головной "Князь Суворов" должен был разойтись не далее, как в пятнадцати кабельтовых с концевым японской колонны "Ивате", к тому же курс русских броненосцев проходил теперь мимо подбитой "Асамы". Это станет Via Dolorosa русской эскадры - сперва надо идти почти в лоб на линию крейсеров Камимуры, а в это время Того повернет первый боевой отряд влево и зажмет русскую эскадру между островом Цусима и строем своих броненосцев. Выхода не будет. Но выхода нет и сейчас, а так... Так будет шанс заставить японцев заплатить настоящую цену за их грядущую победу.
   - Поворот три румба влево!
   Хейхатиро Того не разочаровал адмирала. Как только на "Микасе" заметили новый курс русской эскадры, японские броненосцы тут же покатились влево. Адмирал проведет свой флот под кормой колонны Камимуры - и тут же на "Суворов" обрушится шквал бортового огня шести лучших японских кораблей. Что ж, семи смертям не бывать...
   Уже не на чем было поднять сигнал "Бить по концевому", но адмирал рассчитывал на то, что его командиры сумеют сложить два и два. В бой вступали доселе молчавшие башни правого борта, вбивая во врага и море вокруг него десятки тяжелых снарядов. Страшные, озаряемые огнем нескончаемых попаданий силуэты русских броненосцев надвинулись, целясь оттоптать пламенеющим своим сапогом хвост колонны замешкавшегося японского адмирала. Платя сразу и за все, за гибель "Варяга" и "Рюрика", за первую тихоокеанскую эскадру и за падение Порт-Артура, за все потери и неудачи этой злосчастной войны и за грядущий японский триумф, они всаживали снаряд за снарядом в "Асаму" и "Ивате". С грохотом ломалось железо, и над обреченными русскими и японскими кораблями в голос выл исхлестанный плетьми неукротимого пламени ветер.
   Бестрепетно шли вперед русские моряки, не прося пощады, но и не давая ее никому, щедро выстилая свой смертный путь телами японских воинов.  Вот перевернулся "Асама", не в силах более сопротивляться нарастающему крену, осел на корму, да так и тонул "Ивате", сотрясаемый многочисленными внутренними взрывами. А затем "Суворов" пересек курс уходящих от него на всех парах крейсеров Камимуры, и вышел прямо под дула всех шести кораблей первого боевого отряда Того. Горизонт прянул в лицо адмиралу вакханалией адского пламени.
   "Палочка над "Т"" была, наконец, поставлена.
    "Суворову" оставалось жить совсем немного, но адмирал не собирался терять ни секунды отпущенного ему времени. Ложиться на параллельный курс было бессмысленно, отступать - некуда и незачем. Оставалось только одно - снова атаковать, идя прямо на противника. Конечно, его флагману конец, но быть может "Суворов" сможет гибелью своей проложить путь идущей за ним эскадре?!  
   Адмирал отдал приказ и груда пылающего металла, в которую превратился его флагманский броненосец, в последний раз изменила курс и двинулась прямо на противника.
   И вдруг... вся усталость, страшное бремя ответственности, неподъемным грузом давившее на плечи осыпались невесомой трухой и адмирал, впервые за много месяцев вздохнул полной грудью. 
   Не о чем стало волноваться и переживать - больше от него не зависело ничего.  Он сделал все, что мог и вышло не так уж плохо. Пусть те, кто идет следом, сделают больше, если сумеют. Адмирал вознес молитву Господу за всех кто, остался верным долгу перед Государем и Отчизной, кто бестрепетно шел за ним от Либавы до Цусимы.
   Казалось избитая, окровавленная, пылающая и закопченная линия русских кораблей исторгла слитный стон, когда "Суворов" выкатился из строя, не в силах больше вести за собой эскадру. Рванулся вперед "Жемчуг", в тщетной попытке спасти, снять уцелевших, но поздно - от очередного удара детонировал погреб правой носовой шестидюймовой башни. Страшный взрыв потряс флагман, пламя поднялось выше уровня давно уже рухнувших дымовых труб, а затем клубы пара и дыма укутали обреченный корабль.
   Но все же скупая Судьба напоследок расщедрилась, вручив адмиралу свой прощальный дар. Броненосцы Того изуродовали до неузнаваемости "Суворова", и не было живого места на идущем за ним "Александре". Но русские уже почти прорвались, готовясь проскочить под кормой первого отряда Объединенного флота и допустить этого Хейхатиро Того никак не мог. Вновь взвились сигналы на фалах "Микасы" и японская эскадра синхронно развернулась "все вдруг", обгоняя русские корабли. Идея проста - временно разорвать дистанцию, отойти, а чуть позже вновь обрушиться на голову русской колонны. Но в момент поворота головные русские броненосцы отделяло от японцев не больше двадцати - двадцати пяти кабельтов, а на таком расстоянии русским бронебойным снарядам не было преград.
   Триста тридцать килограмм закаленной стали проломили броню кормовой двенадцатидюймовой установки "Фудзи": и тут же детонировал пироксилин, хлестнув раскаленными осколками по казенникам орудий, людям и пороховым зарядам. В башне корабля всегда изрядно пороху - шелковые картузы, бывает, рвутся, тогда их уже нельзя использовать по назначению. Но комендорам не всегда есть время спустить в подбашенные отделения рваные картузы, а уж о том, чтобы подметать просыпавшийся порох и речи идти не может. "Фудзи" уже час вел интенсивный бой, так что просыпавшегося пороху было изрядно. Теперь же все это вспыхнуло, куски пороха огненными брызгами прянули во все стороны, достигли погребов...
   Страшный взрыв разбросал куски брони и стволы могучих орудий уткнулись в палубу. Огромный столб пламени рванулся на десятки метров вверх. Несколько минут "Фудзи" быстро садился кормой, а затем вдруг резко повалился на левый борт и перевернулся. Все закончилось очень быстро, корма ушла под воду, нос задрался, и почти стоймя ушел в пучину.
   Адмирал видел гибель "Фудзи" до самого конца, и глаза его пылали еле сдерживаемым торжеством. А затем... страшный удар потряс боевую рубку "Суворова", что-то сильно толкнуло адмирала, и внезапно мир вокруг него изменился.
   Адмирал замер, оглушенный тишиной: звуки битвы, растворились в серой хмари подступившего небытия. Он тряхнул головой, но предметы и вещи расплывались, словно стремясь избегнуть взыскующего адмиральского взора. Что случилось? Кто все эти люди вокруг? Почему они лежат в таких странных позах? Откуда здесь огонь, и почему так жарко? Что такое липкое течет по лицу, отчего намок китель? Но вдруг пелена упала с адмиральских глаз, и корабельная сталь перестала быть преградой его взору.  Он видел огонь, затопивший его корабль, его взгляд пронзал толщу морских вод, различая мягкое, уютное дно...
   - Идем! - ревели языки всепобеждающего пламени
   - Идем! - тихо шептали свинцовые волны
   А затем к адмиралу склонилось прекрасное женское лицо, и он залюбовался его точеными чертами. Мягкая рука обвила его шею, как же хорошо... только плечи пронзило могильным холодом.
   - Идем! - ласково шепнули полные, цвета спелой вишни губы.
   Зиновий Петрович Рожественский посмотрел во тьму, плескавшуюся в пустых глазницах незнакомки.
   И широко, счастливо улыбнулся.

ГЛАВА 7

   - И приснится же эдакая дрянь! - пробурчал себе под нос Николай, сопроводив сие глубокомысленное замечание доброй затяжкой душистого английского "Кэпстена".
   В самом деле, если раньше сны о Цусиме возвращали кавторанга в его же собственные воспоминания, то сегодня впервые ему привиделось совершенно другое - как будто дух его встал за плечом командующего русской эскадрой, да еще и чувствовал все мысли погибшего адмирала. Николай ни на йоту не верил в спиритизм, оттого было интересно - что же на самом деле ощущал тогда Зиновий Петрович, а что домыслило за него спящее сознание кавторанга Маштакова?  Впрочем, все это не более чем досужие размышления, ответа на которые никогда не будет. Адмирал, не оставивший свой флагман, спал вечным сном на дне Корейского пролива, не оставив после себя никаких дневников или записей.
   Удивительна была масштабность батальных полотен, привидевшихся Николаю - сам-то он, хоть и участвовал в сражении, но видел немногое и уж точно ничего такого, что снилось ему сегодня. Он командовал одной из шестидюймовых башен правого борта и просидел в ней, ничего толком не разглядев, всю завязку боя. Он не мог наблюдать гибели "Асамы", сосредоточившись на стрельбе по "Ивате", но вид осевшего на корму по самую верхнюю палубу японского броненосного крейсера, по которому он вел огонь, остался одним из немногих радостных воспоминаний давно отгремевшей битвы. 
   К сожалению, на этом хорошие воспоминания заканчивались. Следующее, что увидел Николай - гибель "Князя Суворова", превращенного огнем японцев в огневеющую руину.  Его изломанные очертания, еле различимые в клубах иссиня-черного дыма, сильный взрыв... Огромный, охваченный огнем корпус повалился на правый борт, перевернулся и быстро ушел в пучину.
   Эскадру повел вперед "Александр III", но ему и до того уже прилично досталось, а передышек японцы не давали.
   Ненадолго отступившие корабли Того вновь обрушились на голову русской колонны, и поделать с этим было уже ничего нельзя. Теперь корабли Объединенного флота, пользуясь превосходящей скоростью, появлялись впереди эскадры и сосредотачивали свой огонь на головных русских броненосцах, разрывая дистанцию всякий раз, как только создавалась угроза попасть под концентрированный огонь русских кораблей. Это была беспроигрышная тактика - медленно, но верно японцы выбивали один русский броненосец за другим. К вечеру эскадра потеряла "Александра III", следующий за ним "Бородино", на котором находился Николай, оказался совершенно избитым, а почти вся его артиллерия была приведена к молчанию. Досталось и последнему из четверки броненосцев первого отряда - "Орлу", но его повреждения не были фатальными и боеспособности корабль не потерял. То же можно было сказать и о флагмане второго отряда "Ослябе", хотя корабль и прилично сел носом. Контр-адмирал Фёлькерзам сперва порывался выйти в голову колонны, чтобы вести эскадру - но из-за принятой воды "Ослябя" сильно отяжелел и не мог развить полного хода. Неугомонный Дмитрий Густавович попытался пересесть на крейсер "Изумруд", с тем, чтобы тот доставил его на головной броненосец, но сделать этого не удалось.
   В сумерках дуэль бронированных гигантов завершилась, однако теперь над русской эскадрой нависла новая угроза - в сгущающемся мраке, со всех сторон скользили многочисленные и смертоносные силуэты японских миноносцев. Они были не слишком опасны днем, когда тяжелому кораблю несложно отогнать узкие и собранные, казалось, из одних только машин и торпедных труб кораблики. Но в темноте они обретали способность губить самые большие броненосцы.
   Фёлькерзам наконец-то вывел "Ослябю" в головные и теперь вовсю командовал эскадрой, да только что ему было делать? Спасти от вражеских миноносцев могла только удача и вера в то, что впотьмах курсы русских броненосцев разойдутся с японскими флотилиями: но шансов ускользнуть от десятков быстроходных кораблей не было.  Они знают, что русская эскадра идет во Владивосток и не пропустят ни пяди морского пространства, перекроют все пути...
   И в этом Фёлькерзам увидел свой шанс. Вместо того, чтобы идти во Владивосток, на север, Дмитрий Густавович повел избитую эскадру на юг и провел ночь, маневрируя на малом ходу между островами Ики и Окиносима. Искать его там командирам японских миноносных флотилий не пришло в голову, но был в этом маневре и другой расчет.
   Фёлькерзам понимал, что хотя "по очкам" русские выиграли сегодняшнюю схватку, потеряв два броненосных корабля против трех японских, но второго такого боя его эскадре не пережить. "Ослябя" и "Орел" недолго продержатся против сосредоточенного огня японских пушек, а затем начнется избиение старых кораблей второго и третьего броненосного отрядов и все, что они смогут сделать, так это умереть с достоинством. С другой стороны, маниакальное упорство, с которым русские весь день шли на север, наверняка заставит японцев думать, что и ночью они с курса не свернут. А это значит, что Того наверняка расположит свои главные силы там, где по его расчетам могли бы оказаться русские утром - чтобы встретить их и довершить дело, имея в запасе полный световой день. Скорость русской эскадры ему известна, и японский адмирал будет ждать корабли Фелькерзама где-то между островами Оки и Дажелет.  Но Дмитрий Густавович не собирался подыгрывать Хейхатиро Того и не повел эскадру на заклание.  Его план заключался в другом.
   Уйти на юг из-под удара японских миноносцев и оказаться к утру совсем не там, где ждет его Того. С рассветом же снова взять курс во Владивосток.  Конечно, избежать боя с главными силами Объединенного флота нельзя, но можно попробовать оттянуть неизбежный поединок до вечера, возможно, это даст шанс, потеряв еще несколько кораблей продержаться до наступления темноты. И тогда - идти во Владивосток. Опасаться вражеских миноносцев будет уже не нужно. Они сегодня за ночь и за завтрашний день уголь пожгут так, что понадобится бункеровка, придется бежать в родные пенаты.
   Идти во Владивосток сейчас - смерть. А так, быть может, прорвется хоть половина эскадры...  Узнав адмиральский план флагманский механик чуть не упал в обморок - угля для такого маневра, в общем, хватало, но только при условии, что в грядущем бою дымовые трубы броненосцев сильных повреждений не получат. А если будет как на "Бородино", у которого обе трубы напоминали ситечко, то тяга в котлах упадет, расход угля подпрыгнет до немыслимых величин, и эскадра замрет, подобно парусникам прошлого в штиль, на полпути к Владивостоку. "Бородино", кстати, в любом случае придется тащить на буксире. Но Фёлькерзам оставался тверд в своем решении.
   Рассвет не принес добрых известий. Из десяти русских кораблей главных сил к утру осталось только восемь - куда-то пропали два броненосца. Их судьбу узнали много позднее: "Николай I" нашла японская торпеда, от этого он сильно потерял ход, отстал от эскадры и к утру пошел ко дну.  "Наварин" потерялся еще раньше и также был подорван японскими миноносцами.
   Теперь главные силы эскадры составляли изрядно побитые "Орел" и "Ослябя", старый и невеликий размерами броненосец "Сисой Великий", да еще более старый броненосный крейсер "Нахимов" с древними пушками. Их могли поддержать три броненосца береговой обороны, третьего броненосного отряда, но боевая ценность этих корабликов стремилась к нулю. Один лишь "Микаса" был крупнее "Сенявина", "Апраксина" и "Ушакова" вместе взятых. Единственный козырь этих "броненосцев" - новые десятидюймовые пушки главного калибра, были сильно изношены еще до выхода с Балтики, а после вчерашнего сражения и вовсе расстреляны почти до предела, сильно потеряв в дальности, точности и скорости стрельбы.  Так что поддержки от них следовало ожидать в основном моральной, а "Бородино" не мог оказать даже и таковой - все орудия главного и среднего калибра, за исключением одной шестидюймовой башни, были приведены к молчанию. Транспорты, сопровождавшие эскадру, исчезли без следа. Вместе с ними пропали и все крейсера, за исключением "Изумруда".
   Фёлькерзам повел остатки эскадры во Владивосток и, в общем, его план сработал, как он того и хотел - главные силы японского флота перехватили его только четырем тридцати пополудни. Увы, остатки русских сил это не спасло. Меньше чем через 40 минут после начала боя "Ослябя", не в силах справиться с поступлением воды, вышел из строя, повалился на левый борт и затонул, еще около часа понадобилось японским комендорам, чтобы совершенно разбить "Орел", хоть тот не покинул место головного русской колонны.
   Однако японцы чувствовали, что добыча ускользает из рук, сумерки были не за горами, так что на долгое маневрирование с выбиванием русских головных по одному времени не было. И Хейхатиро Того, презрев возможные потери, яростно атаковал остатки второй тихоокеанской эскадры. Он сошелся с ней едва ли не на пистолетный выстрел и обрушив всю мощь орудий на потрепанные русские корабли.
   Вскоре все было кончено. "Сисой Великий" потопили артогнем, "Адмирал Нахимов" добили торпедами, "Орел" же, исчерпав возможность продолжать бой, но оставаясь еще на плаву, сам открыл кингстоны. Лишь трем кораблям главных сил русской эскадры повезло ускользнуть в ночь. "Ушаков", получивший повреждения и севший носом, отстал, а на следующий день героически сражался с перехватившими его крейсерами и погиб. "Сенявину" и "Апраксину" удалось-таки пройти во Владивосток, где их уже ждала пятерка прорвавшихся крейсеров: "Алмаз", "Изумруд", "Олег", "Аврора" и "Жемчуг". Увы, не считая нескольких миноносцев, это было все, что осталось от второй и третьей тихоокеанских эскадр Российской империи.
   Правда и японцам сильно досталось. Понеся тяжкие потери в первый день сражения, Объединенный флот, тем не менее, не добился победы. К вечеру второго дня русская эскадра была уничтожена почти полностью, но только чудом можно было объяснить, что главные силы Того убереглись от потерь. Двенадцатидюймовый снаряд пробил башню "Токивы", взрыв должен был детонировать хранящиеся в ней боеприпасы, но... снаряд не разорвался. Еще один двенадцатидюймовый, проложив себе дорогу сквозь сталь и броню, вошел прямо в кочегарку флагмана Камимуры - броненосного крейсера "Идзумо". Сработай взрыватель как должно, котел взлетел бы на воздух, и этого наверняка хватило для сильно избитого русскими снарядами корабля, но - взрыва опять не последовало. Главным силам Объединенного флота сильно повезло в этом бою.
   Но все же русские моряки смогли добыть еще один трофей. Еще до того, как потрепанные корабли Фёлькерзама вновь сцепились с врагом, старый броненосный крейсер "Дмитрий Донской", заблудившийся ночью, а теперь шедший в одиночестве во Владивосток оказался перехвачен шестью крейсерами адмирала Уриу.  Русский крейсер принял безнадежный бой и... умудрился подержаться до ночи, подбив к тому же два вражеских крейсера. Уже в сумерках японцы бросили в атаку миноносцы, но успеха не достигли, а "Дмитрий Донской" еще и потопил одного из своих "загонщиков". Конечно, самого "Дмитрия" это не спасло - избитый крейсер, достойно сражавшийся при столь неблагоприятных обстоятельствах, получил повреждения, с которыми никак не мог справиться. Ночью он затонул у острова Дажелет, правда лишь после того, как его покинула команда.
   Уриу не знал о гибели "Донского" и готовился с утра возобновить сражение с упорным русским, однако вынужден был отослать подбитые "Дмитрием Донским" "Отову" и "Наниву". В "Отову" попал всего один снаряд - но так неудачно, что крейсеру пришлось возвращаться в порт, куда он и пришел к утру, а вот "Нанива"...
   Старому крейсеру сильно досталось еще в первый день сражения, когда японские корабли изо всех сил стремились прорваться к русским транспортам. Но крейсера Энквиста не спали, и "Нанива" серьезно пострадал. Однако не в японских традициях было выходить из боя, пока существовала возможность нанести урон неприятелю. Крейсер не ушел в базу, когда следовало, а теперь несколько попавших в него снарядов с "Донского" привели к закономерному финалу - несмотря на все усилия экипажа, крейсер медленно, но верно проигрывал борьбу за жизнь и затонул, не дойдя до родных берегов каких-то полтора десятка миль.
   Флагман Того, знаменитый "Микаса", на котором японский адмирал бессменно провел всю войну получил в первый день сражения почти полсотни попаданий всякого калибра. Броненосец был сильно поврежден, и Того испытал нешуточные сомнения, стоит ли ему и далее участвовать в сражении.  Но если моряки "Нанивы" не захотели покинуть строй, то что же было говорить об экипаже флагманского броненосца? Отправить их домой, означало нанести им несмываемое оскорбление, да и сам Того настолько привык к своему кораблю, что оставить его сейчас казалось совершенно немыслимым. Он начинал эту войну на "Микасе", и должен был закончить ее на ставшем родным мостике. Только гибель одного из них могла разлучить адмирала с его флагманом.
   Сперва все шло по накатанной - нащупав вчера верную тактику, Того вновь выбивал русские головные, не подставляясь под удары противника и почти не неся ущерба. Но когда солнце склонилось к закату и Того, не желая отпускать остатки русской эскадры, сошелся с ними накоротке, корабли Российского императорского флота в последний раз обагрили свои клыки кровью. Ничего уже нельзя было изменить, но раскалившиеся русские пушки, перед тем как навеки захлебнуться стылой морской волной, до последнего выцеливали японский флагман. Хейхатиро Того это уже не волновало, стоя на чудом уцелевшем крыле мостика своего броненосца он созерцал павшее величие одной из величайших морских держав мира и наслаждался делом рук своих. Сейчас, на пике его величайшего триумфа, ему было все равно, жить или умереть - он выполнил свой долг перед Императором и Отчизной, и сделал это хорошо. Больше никакая обязанность не держала его на этом свете и если богами предначертано ему пасть сейчас, то память о его деяниях навечно пребудет в сердцах сынов Ямато. Что еще мог желать для себя воин?
   Но адмирала не тронул ни снаряд, ни осколок, чего нельзя было сказать о его флагмане.  Хотя вчерашние пробоины удалось заделать и частично выкачать воду, но сегодня, от сотрясений залпов и попаданий все заделки расшатывались и разваливались, так что море вновь проложило себе дорожку во чрево броненосца. А затем, в самом конце сражения, фугасный двенадцатидюймовый снаряд нырнул под бронепояс "Микасы" и его взрыватель сработал как полагается.
   Спасательные партии выбивались из сил, но "Микаса" медленно и верно прибавлял в осадке, словно не желая бросать в мрачном одиночестве холодных вод сражавшиеся под его водительством и погибшие под сенью его флага корабли. Хейхатиро Того мог это понять - так же как и он сам, его броненосец полностью оправдал все возложенные на него ожидания, так же как и он - исполнил свое предназначение. Так для чего ему теперь цепляться за жизнь?
   Но адмиралу было жаль свой корабль. И пока внизу усталые матросы в мокрой, пропахшей гарью и потом одежде, стоя по колено в ледяной воде, из последних сил подводили пластыри и крепили подпорки, он ласково провел ладонью по искореженному металлу, словно ободряя свой, вконец измученный броненосец.
   И "Микаса" дошел, хотя и погрузившись почти по самые порты шестидюймовых орудий. Осиянный честью и славой великой победы входил он гавань Сасебо, под приветственные крики и аплодисменты собравшихся на берегу зрителей.  Но слишком многое пришлось вынести флагману на своих стальных плечах, и несмотря на всю самоотверженность экипажа, поступление воды уже нельзя было контролировать.  Броненосец тонул, и не оставалось ничего иного, как только выбросится на прибрежную отмель.
    - Все-таки русские сделали это - произнес британский офицер Пэкинхем, всю войну бывший наблюдателем при японской эскадре. Сейчас он стоял, облокотившись на леер и глядя с мостика "Асахи" на огромный, нелепо накренившийся корпус "Микасы".
   По его лицу скользнул быстрый взгляд раскосых глаз Номото Цунаакира.
   - Слишком мало осталось тех, кто сможет насладиться этим успехом, - произнес он, и Пэкинхэму показалось, что в беспристрастном и не терпевшем никаких эмоций голосе командира японского броненосца, вдруг послышалось... Сочувствие? Англичанин с интересом взглянул на собеседника, но тот, как и всегда, являл собою высеченную в граните невозмутимость.
   Битва закончилась, второй день цусимского сражения обернулся для русского флота трагедией. Но почти ничего из этого Николай не увидел и знал только по рассказам других людей. Вечером первого дня его ранило в голову, да еще и перебило руку, потому неудивительно, что ночь, когда Фёлькерзам уклонялся от многочисленных японских миноносцев, молодой мичман провел в беспамятстве.  Утром он пришел в себя, но был слишком слаб и вскоре снова уснул.
   Из блаженного забытья Николая вырвали звуки боя. Голова его была перевязана, раненную руку охватил крепкий лубок. Оглядевшись, Николай увидел, что лежит не в лазарете, и это было как раз понятно. Там сейчас и для тяжелораненых места не хватало, вот и унесли в кубрик по соседству.  Медперсонала никого не было видно, но мичман чувствовал себя лучше, а потому встал и пошел искать себе занятие.
   Следовало бы сперва доложиться оставшемуся за старшего на корабле офицеру, но Николая сильно мутило, и он никак не мог пройти в боевую рубку - всякий раз ему преграждали дорогу то заклинившая дверь, то огонь, то искореженная переборка. Голова соображала плохо, а корабль совсем обезлюдел. Николай, пробираясь по выгоревшим коридорам, встретил только нескольких матросов: двое тащили на носилках раненного, а один просто промчался мимо мичмана неведомо куда. Николай окликнул бегущего, но тот либо не расслышал, либо не счел нужным останавливаться. Мичману осталось только пожать плечами, отчего резкая боль прострелила сломанную руку и двинуться дальше.
   По "Бородино" вроде бы не стреляли особо, по крайней мере, попаданий и близких разрывов "чемоданов" слышно не было. Самому броненосцу вести бой было давно уже нечем, однако в носу корабля, что-то еще огрызалось. Тогда мичман, оставив попытки найти себе командира, направился на звуки выстрелов. С большим трудом доковыляв до носового каземата семидесятипятимиллиметровых орудий, Николай узрел воистину эпическое, достойное кисти Айвазовского зрелище.
   Иссеченные осколками, покрытые гарью стены. Три орудия совершенно разбиты, от одного и вовсе ничего не осталось, кроме жалких кусков станины, да разбросанных повсюду бесформенных кусков металла. Видать, достало его тяжелым снарядом - кусок борта напротив остатков пушки выломан, осталось только сделать неосторожный шаг и сразу окажешься в бурлящей морской воде, под бортом искалеченного броненосца. Ободранный, местами вспучившийся пол каземата был грязен, залит непонятно чем, завален латунными гильзами так, что едва ли было место пройти, ни на что не наступив. В воздухе стоял удушливый запах горелого пороха, и еще какой-то на редкость противной дряни. В общем, каземат являл собой картину полного, абсолютного разрушения, запустения и хаоса.
   И среди всего этого ада сновал взад-вперед один-единственный матрос, с черным от сажи лицом, в окровавленной, во многих местах продранной форменке, размеренно, как автомат, подтаскивая снаряды и заряжая единственное уцелевшее орудие. 
   У прицела, пригнувшись, суетился офицер. Совершенно прокопченный и черный, словно африканский негр, с непокрытой головой, он, скаля белоснежные зубы и что-то рыча под нос, бил в белый свет как в копейку. Прямо над его головой змеилась огромная трещина, скорее даже дыра с неровными, скрученными краями. Пыльные лучи вечернего солнца падали на орудие и стрелка, выхватывая их из полумрака разрушенного каземата и придавая открывшейся мичману картине флер совершеннейшей фантастичности.
   В офицере-арапе Николай с трудом узнал вахтенного начальника броненосца, лейтенанта князя Еникеева. Этого офицера молодой мичман не числил среди своих друзей - Николай лейтенанта совершенно не интересовал, а в тех редких случаях, когда им доводилось переброситься пару слов, князь Еникеев держался холодно и официально. Мичман и не навязывался, но сейчас, конечно, было не до личного - глянув в амбразуру, мичман увидел два японских миноносца.
   - Алексей Павлович! Лейтенант! Князь!! - попытался обратиться Николай к офицеру, но тот, войдя в воинственный раж, ничего не замечал вокруг себя.
   - Прекратите, Алексей Павлович! Дайте мне, Вы же не артиллерист!  - крикнул едва ли не в ухо Еникееву мичман, и попытался схватить того за рукав. Но лейтенант отмахнулся, не глядя, да так что угодил ребром ладони Николаю прямо поперек губ. В ушах зазвенело, зашитая вчера рана полыхнула огнем, и Николай со стоном привалился к переборке, в который раз почувствовав соль крови на языке.
   Однако матрос его узнал
   - Вашсковородь, это же мичман Маштаков из четвертой башни! - крикнул он. Но лейтенант, дико сверкая белками налитых кровью глаз, не слышал сейчас никого. Тогда матрос, отложив снаряд в сторону, схватил офицера за руки.
   - Кто?! Запорю, сволочь!!! - взвыл Еникеев, завернув тираду, от которой покраснел бы и пьяный боцман. Однако взгляд его постепенно очистился.
   - Маштаков, это Вы? Что с Вами? - и, уже обращаясь к матросу:
   - Да все я уже, все, отпусти.
   - А Вы, вашсковородь, обратно драться не начнете? - с сомнением спросил матрос.
   - Господи, Николай, это я Вас так, что ли?!!  - ужаснулся наконец-то пришедший в себя лейтенант:
   Мутные пятна, застилающие взор мичмана как раз разошлись настолько, что он вновь начал различать вещи вокруг себя. Теперь ему досаждали только маленькие сверкающие звездочки, крутящие невообразимый хоровод перед глазами, но это было терпимо, и Николай улыбнулся:
   - Руку мне сломали японцы, если Вы об этом - и едва ли не впервые за все время знакомства увидел одобрение и сочувствие в глазах князя.
   - Вы можете наводить, мичман? Не могу прибить гада, вроде и рядом, а не возьмешь, так и крутится, макака склизкая!
   Николай встал к орудию.
   А дальше все было совсем плохо и зыбко. От грохота выстрелов и жуткой вони голова вскоре совсем разболелась и шла кругом, но Николай наводил и стрелял.  Быть может, он даже попал в кого-то, но ручаться не стал бы. А потом броненосец сильно тряхнуло и пол резко ушел из-под подкосившихся ног. Пушка, до этого верно служившая мичману, вдруг встала на дыбы и со страшной силой ударила стальным казенником поперек груди. От такого афронта Николай совсем растерялся и утонул в серой хмари беспамятства, однако сквозь проблески сознания чувствовал, что его куда-то волокут. Он плавал в океане блаженства, и ему было изумительно хорошо, но потом резкий и мокрый холод вырвал его из прельстительного ничегонеделания. Броненосец куда-то исчез, Николай лежал посреди моря на здоровенном куске древесины. Князь, кажется, держался за импровизированный плотик, на котором дрейфовал сейчас мичман, потому как совсем рядом от лица Маштакова из воды торчала голова Еникеева. Николай от всего сердца улыбнулся этой голове и вновь погрузился в забытье.
   Разбудила его встряска и фонтан обрушившейся на него воды. Наверное, где-то неподалеку упал снаряд, а может и что другое случилось, кто знает? К счастью, мичмана не сбросило с плотика, а вот с Еникеевым дело было плохо: глаза князя закатились, руки разжались, а голова, бессильно лежащая на бревне около локтя Николая, на его глазах соскальзывала в пучину. Почему-то этого ни за что нельзя было допустить, и Николай изо всех сил ухватил воротник лейтенанта. Так их и подобрали японцы - раненный, лежащий на обгорелом куске шлюпки мичман, в полузабытьи сжимающий здоровой рукой ворот своего оглушенного товарища.
   Кроме них двоих с "Бородино" не спасся никто. 
   Это известие надолго ввергло мичмана в самую черную меланхолию. Николай выбрал судьбу морского офицера, прекрасно зная о том, что ему, быть может, не суждено умереть от старости. Костлявая подстерегает офицера в бою, да и безо всякой войны на море бывает всякое, и все это Николай отлично понимал.
   Но, конечно же, юноша не был готов к беспощадной бойне Цусимы. Никому невозможно изготовиться к первому в своей жизни бою, к грохоту орудий и взрывов, визгу осколков, пламени пожаров, истерзанным телам, своей и чужой крови. Первый бой неумолимо делит жизнь на "до" и "после", и души тех, кому посчастливиться пережить его, навечно заклеймены огнем и сталью, что несет война на своих мертвых, изъязвленных гноем крыльях. Это тяжкая ноша и кто-то ломается навсегда, другие же, пройдя горнило первого сражения, становятся настоящими воинами.
   Николай не сломался. Горечь разгрома и поражения тяжким грузом давила сердце, но с этим он справился. А вот гибель своего экипажа пережить оказалось намного труднее.
   Беспощадная память брала Николая за руку и вела галереями воспоминаний - туда, где из увитых траурными лентами рамок, взыскующе смотрели на него павшие друзья и сослуживцы. Николай не мог ничего забыть. Снова и снова он видел, как хмурит брови его начальник, старший артиллерийский офицер Петр Евгеньевич Завалишин - лейтенант никогда не курил и не одобрял этой привычки, но и не ругал дымящих мичманов, лишь неодобрительно качая головой. Как, гуляя в Камрани, восхищался яркими цветами заморских птиц старший штурман Чайковский 1-ый, и как сверкали его глаза, когда одной из этих милых пташек удалось сделать свое черное дело прямо на эполет Борису Илларионовичу. Как смешно морщил лоб мичман Протасьев, с которым Николай частенько сиживал за чаем и доброй шахматной партией. Как ругал нерадивых старший офицер Макаров 2-ой, и как смешно при этом тряслась его борода. 
   Все они обрели вечный покой в холодных объятиях чужого моря, найдя свой последний приют во чреве погибшего броненосца. Они стояли крепко и бились до последнего, вписав на скрижали чести свои имена, но никому не возложить цветов на их могилы. Останки броненосца сделались для экипажа склепом и надгробием в вечном сумраке морских глубин, куда нет хода ни пешему, ни конному. Одна лишь пучеглазая рыба проплывет мимо затонувшего корабля, не отличая творение рук человеческих от подводной скалы... 
   Вскоре по выходе из Либавы, Николай сильно сдружился с поручиком Харитоновым. Что Владимир Георгиевич был всего лишь механиком, от которых воротили нос иные, почитавшие себя белой костью флотские офицеры, на это Николаю, сыну выслужившего офицерский чин моряка, было плевать с высокого клотика. Зато поручик всегда был весел, отличался неуемным оптимизмом и обладал удивительным даром поднимать настроение окружающим, заражая их своею жизненной силой. Они простились незадолго до начала сражения.  Владимир Георгиевич, прямо и чуть насмешливо глядя в глаза мичману, крепко сжал его руку, и цитировал Шекспира, до которого был изрядный охотник:
   "Не знаю, встретимся ли мы опять,
   Поэтому простимся навсегда,
   Прощай же навсегда, навеки, Кассий!
   И, если встретимся, то улыбнемся
   А нет, - так мы расстались хорошо."
   И Николай против воли улыбнулся. А затем они разошлись по боевым постам - Николай отправился в свою башню, а за поручиком захлопнулась дверь машинного отделения -  с тем, чтобы больше уже никогда не открыться. До сих пор Николай отчетливо видел лицо своего друга - круглое, подвижное, всегда улыбчивое чуточку вздернутый нос, карие глаза, в уголках которых словно бы затаилась добрая насмешка.
   И даже долгие годы спустя эти воспоминания причиняли мучительную боль. Против своей воли Николай вновь и вновь возвращался к загадке, на которую не будет ответа - как погиб его друг? Мичман не видел последних минут броненосца, в то время он находился в забытьи, но знал по рассказам, что перед тем, как затонуть, корабль перевернулся. Какой непредставимый ад разверзся тогда в машинном и котельных? Николай от всей души желал, чтобы для поручика все закончилось быстро. Но что, если его друг уцелел? Что, если вода не затопила отсеки полностью и уже после того, как броненосец, взметнув тучи ила, упокоился на своем смертном одре, в его недрах остались живые люди? Принять смерть от вражеского снаряда в бою и на своем посту, с честью выполняя свой долг - это одно. Но медленно умирать в холоде и мраке, не имея ни малейшей надежды на спасение, задыхаясь в спертом, сдавленном воздухе полузатопленного отсека?! Николая пробирал озноб, когда он представлял себе, какие трагедии могли твориться среди немногих выживших. Он упрекал и ругал себя за мнительность, но воспоминания и мысли возвращались, причиняя почти физическую боль.
   А еще...  В плену Николая не оставляло ощущение потерянности и иллюзорности текущего вокруг него бытия. Мозг отказывался понимать, почему все они: капитаны и лейтенанты, мичманы и поручики, боцманы и кондукторы, простые матросы, все, кого он знал хорошо или видел лишь мельком - почему они теперь там, а он - все еще здесь? Раны мичмана быстро заживали, но он чувствовал себя человеком, опоздавшим на поезд собственной жизни. Его друзья веселятся, играют в "трик-трак" и распивают чаи с коньяком в прекрасных пульмановских вагонах, что везут их в светлое завтра.  А он остался стоять на пустом, продуваемом всеми ветрами перроне, на который никогда больше не заглянет ни один поезд и капли дождя текут по его лицу, а впереди его ничто не ждет. Окруженный призраками прошлого Николай все больше замыкался в себе.
   Лейтенант Еникеев, Алексей Павлович некоторое время наблюдал за спасенным им мичманом, который, в свою очередь, спас его и сам. Он вовремя понял, что мертвый броненосец не отпускает юношу и взялся за Николая всерьез, встряхивая и тормоша его, заставляя снова почувствовать вкус к жизни. Это помогло - скорлупа, коею совсем было окуклился Николай дала трещину, мичман вновь почувствовал интерес к жизни. А дальше молодость взяла свое.
   Раньше Алексей Павлович совершенно не обращал внимание на Николая - не потому, что мичман был ему чем-то неприятен, а просто потому что не было ему до молодого артиллериста никакого дела. Однако же бой совершенно изменил отношение князя к Николаю, теперь же, когда из всего экипажа уцелели они двое, сам Бог велел им держаться вместе. Узнав Маштакова поближе, князь чувствовал все большую симпатию по отношению к мичману, а Николай нашел в Еникееве умного, начитанного и веселого старшего товарища. Так было положено начало их дружбе, которая не прервалась и после плена, годы только укрепили ее, невзирая на то, что жизнь давно разбросала офицеров по разным кораблям.
   Огонек погас, и Николай, тщательно выбив остатки табака из трубки, убрал курительные принадлежности в стол. После встречи на "Баяне" прошло уже три дня, и вчера он снова виделся с Алексеем Павловичем - князь сообщил ему, что условия, время и место дуэли согласованы с секундантами штабс-ротмистра.  Так что сегодня его ждет насыщенный и под завязку наполненный корабельными хлопотами день, а завтра... Завтра в восемь утра они с графом скрестят клинки.
   Совершенно неожиданно, предчувствие неминуемой схватки вдруг оформилось в слова, обретя ритм хайку:
   "Стократ благородней тот,
Кто не скажет при блеске молнии:
"Вот она наша жизнь!" (стихи Мацуо Басе)
   Николай задумчиво пожевал губами, словно пробуя внезапно родившееся трехстишие на вкус. Получилось вроде неплохо... К черту. Стихосложения, воспоминания и нервная дрожь обождут до вечера, а пока - служба! В конце концов, он старший артиллерист мощнейшего линкора, или где?

ГЛАВА 8

   Дабы не предаваться нервическому ожиданию неизбежного, Николай с головой нырнул в служебные хлопоты.
   Церемония подъема флага завершилась без происшествий, да и откуда бы им взяться? После приборки приступили к занятиям, в этот раз Николай решил приглядеть за подготовкой расчетов противоминной артиллерии. Кавторанг в последнее время уделял все свое внимание главному калибру линкора, но противоминная артиллерия также важна, и манкировать ей ни в коем случае не следовало. Сегодня состоится очередная тренировка-обучение заряжанию палубных орудий, вот и посмотрим...
   Тренировать расчеты собирались на верхней палубе и это было замечательно - погоды стояли отличные, светило небесное сияло совершенно нехарактерно для Петербурга, лаская своими лучами истосковавшийся по солнечному свету город. На бирюзовом небе - ни облачка! Легкий ветерок, теплая свежесть, запах моря... В общем, покидать нагретую солнцем палубу решительно не хотелось. Николай степенно, получая нешуточное удовольствие от прогулки на свежем воздухе, отправился на ют линкора, где, собственно, готовились сейчас к тренировке.
   Человеку гражданскому такое учение могло бы показаться странным, мол, велика ли наука, суй снаряд в пушку, да стреляй. На самом же деле дело это было чрезвычайно важным и совсем не таким простым, как может показаться неискушенному взгляду. Расчет и орудие в бою должны работать единым механизмом, ошибки и сбои тут недопустимы.
   Новейшие противоминные орудия линкора способны забросить свои снаряды на семь с половиной морских миль.  Эсминец может атаковать линкор торпедами с расстояния в милю, от силы полторы. Это значит, что под огнем миноносцу предстоит пройти всего лишь миль шесть-шесть с половиной, а на это ему и четверти часа не понадобится, потому как очень быстроходен. И за такое малое время нужно не только пристреляться по низкому, распластанному над водой силуэту, но еще и разбить вражеский корабль так, чтобы он потерял ход, а лучше бы и вовсе утонул.  А ведь эсминцы не атакуют поодиночке...
   Достаточно одному номеру расчета допустить ошибку - собьется ритм, и тогда наводчик, вместо того, чтобы осыпать атакующие миноносцы градом снарядов, будет, кусая губы, дожидаться нерасторопных заряжающих.  А ведь ворочать двадцатидевятикилограммовые снаряды на качающейся палубе - дело непростое, тут можно и покалечиться ненароком, уронив снаряд или случайно подставившись под откат орудия. И не то плохо, что пострадает матрос, хотя и его жалко, конечно, а то, что расчет потеряет пару рук и темп стрельбы замедлится еще сильнее.
   Вот поэтому заряжающих гоняют и в хвост, и в гриву, не меньше чем наводчиков. Сперва - индивидуально, отрабатывая с каждым номером правильные движения вплоть до полного осознания и понимания.  Затем приходит черед групповых учений "по приемам", когда каждое действие выполняется по команде кондуктора или офицера. И только когда всякая оплошность исправлена, и матросы до автоматизма отработали заученные движения - тогда расчету разрешается тренировать зарядку орудия от начала и до конца самостоятельно, без подсказок со стороны.
   Для тренировок используется специальный прибор. Обычно орудие разряжается выстрелом - а вот если по каким-либо причинам пушку зарядили, а стрелять не стали, то разрядка превращается в танец с шаманским бубном диких северных народов, так как требует времени и специального инструмента. Это значит, что на боевом орудии отрабатывать учение заряжающих невозможно, потому-то и нужно другое приспособление. Казённик, как у обычной пушки, а ствола нет, как только зарядили, так специально приставленный матрос тянет за рычаг - и снаряд вместе с картузом скатываются по желобу вниз. Оттуда матросы несут их обратно к элеватору и можно заряжать прибор по новой. И можно как следует гонять расчеты, требуя от них выполнения паспортных семи заряжаний в минуту, а то и более.
   Два таких прибора установили сейчас на палубе и готовили их к работе. Подошедший на ют Николай наблюдал, как седоусый кондуктор расчерчивал мелом на палубе положения ног расчетов при всякой команде - так и самому матросу и проверяющему сразу видно, правильно выполняется упражнение или нет.  В нескольких метрах от "орудий" организовали "элеватор", попросту уложив на палубу учебные снаряды с картузами.  
   Затем около выстроились первые расчеты, по пять человек. Остальные толпились вокруг, ожидая своей очереди. Индивидуальную подготовку прошли все, сейчас же предстояло обучение "по приемам". 
   По команде кондуктора "Товсь!" матросы заняли свои места. Замочный, чистоту ладоней которого заранее проверил кондуктор, замер в полушаге от орудия. Его правая рука зависла над рукоятью затвора, а левой он извлек из специального своего пояса снарядную трубку, держа ее как сигарету меж пальцев. Николай сразу отметил ошибку - трубку полагалось держать не двумя, а тремя пальцами, большой палец должен придерживать ее за поддон. Кондуктор открыл было рот, но матрос сообразил сам и поправился.
   Снарядная трубка - штука тонкая, грязи не терпит, потому и важна чистота рук, а поскольку в бою заляпаться недолго, из кармана замочного торчит ветошь. Все по уставу.
   Прибойничный стоит напротив казенника, на левой ладони - рукавица двойной парусины. В руках -  металлическая палка-прибойник, которую он держит двумя руками наподобие швабры, опустив ее обитым кожей утолщением-клоцем на палубу. Против замочного, по другую сторону казенника и лицом к нему стоит снарядный. Второй снарядный, во всем копируя первого, стоит от него в шаге позади. Картузные замерли рядом со своими снарядными, только что не соприкасаясь локтями, все было правильно.
   Николай видел, как дернулся кадык первого снарядного... волнуется матрос.
   Ничего, со временем выпестуем орлов и из зайцев.
    - К заряду!
    Замочный опускает правую руку на рукоять затвора и открывает его, левой рукой тут же вкладывает трубку и немедленно достает с пояса новую. Первый снарядный и первый картузный делают шаг вперед, а прибойничный поднимает свою палку-прибойник, держа ее теперь горизонтально, на уровне затвора.
   - Снаряд, раз!
   Первый снарядный вкладывает снаряд в казенник и сейчас же отступает полшага назад, а его картузный делает левой ногой выпад в полтора шага к тому месту, где только что стоял первый снарядный. Правая нога остается на месте, так что картузный слегка похож на фехтовальщика, пытающегося нанести укол. Прибойничный прикладывает клоц ко дну снаряда и сильным толчком левой руки вгоняет снаряд вглубь.
   - Снаряд, два!
   Первый снарядный делает еще шаг назад, и уходит за следующим снарядом. Картузный подтягивает правую ногу и замирает у разверстого замка, а прибойничный принимает первоначальное положение, вновь опустив клоц на палубу.
   - Картуз!
   Картузный вкладывает заряд и уходит влево.
   - Замок!
   Замочный закрывает замок и вскинув правую руку, кричит:
    - Товсь!!!
   - Выстрел! - отвечает ему кондуктор.
   Тут второй снарядный и его зарядный, простоявшие соляными столбами все предыдущее действо, наконец-то приходят в движение и синхронно делают шаг вперед, занимая место первого снарядного и его картузного перед началом упражнения. Как раз в это время возвращаются первые снарядный с картузным, и встают позади них... Матрос у прибора дергает рычаг, и учебный снаряд вместе с зарядом скатываются вниз, все готово к повторению упражнения, и вновь звучит команда кондуктора:
   - К заряду!
   И все повторяется снова и снова, пока расчет не произведет двадцать заряжаний, после этого на его место становятся новый - всего на линкоре шестнадцать стодвадцатимиллиметровых орудий, так что через каждый прибор следовало прогнать по восемь расчетов.
   В целом Николай остался доволен увиденным - конечно же были ошибки и промахи, ну так на то и учения... Видно было что лейтенанты поработали не за страх, а за совесть, откровенных неумех среди матросов не было. И организация учения также заслуживала похвалы - кондукторы бдительны, не пропускали ничего, где соленым присловьем, а где и личным примером показывая матросам что они делают не так и как надо делать правильно.
   Николай любил наблюдать за тренировками расчетов, любил смотреть, как неумехи-новички постепенно обретают отточенную грацию профессионалов. В этом деле не нужно спешить, зато важно видеть каждую погрешность, и не лениться останавливать процесс, объясняя не только проштрафившемуся матросу, но и всему расчету причины ошибки. И тогда, в настоящем бою, матросу некогда будет бояться, тело все сделает само, повторяя отработанные до автоматизма движения. Расчет орудия, действуя слажено и четко, станет настоящим конвейером смерти.
   Против собственной воли Николай вспомнил юного мичмана из четвертой шестидюймовой башни броненосца "Бородино". Он бы очень напуган, чего уж там, поджилки тряслись от страха, но все же вбитое морским корпусом и тренировками умение превозмогало ужас битвы - мичман действовал, не задумываясь, и действовал верно. Так что пусть потеют расчеты, бой все окупит сторицей.
   Учение закончилось, а там уже просвистали к вину. Николай не отказал себе в удовольствии вновь прогуляться по огромной, почти двухсотметровой палубе линкора и с ленцой наблюдал, как на баке организовалась матросская очередь за водкой. Вот и старший баталер - шагает важно и чинно, будто поп во время крестного хода. За ним бережно, словно икону, несут ендову "столового вина", Проголодавшиеся матросы прямо таки пьют его глазами, и Николай про себя хмыкнул - мало какой образ Николая Чудотворца или Божьей Матери удостаивался такого пристального внимания. Впрочем, что тут удивительного? Матросский завтрак - это чай, да хлеб с маслом, червячка, конечно, заморишь, но пуза не набьешь, а ведь после завтрака уже шесть часов прошло.
   Ну а после чарки - обед, кормили на "Севастополе", как и на всем российском императорском флоте хорошо и сытно. Николай взял себе за правило иной раз заходить в кубрики в обеденное время, когда на металлических, покрытых линолеумом столах жизнеутверждающе возвышались баки с наваристым борщом. Суп был великолепен, ложка в нем замирала по стойке "смирно", словно наказанный матрос под винтовкой на шкафуте.  Груды выловленного из борща мяса ожидали своей очереди на заляпанным жиром столах. Тарелок и вилок матросам не полагалось, ели ложками из общего котла, к мясу же приступали по команде бачковых: "По мясам", предварительно порезав его складными ножами. Николай неоднократно убеждался в том, что баталеры и коки линкора дело свое знают туго и исполняют на совесть. Казенных харчей хватало на всех с преизлихом.
   Но в этот раз кавторанг не пошел в кубрики с инспекцией - воспоминания о наваристом матросском борще пробудили чувство голода, да и нехорошо было бы опаздывать к столу в такой день.
   Войдя в кают-кампанию, кавторанг обнаружил, что прибыл в числе последних. Офицеры линейного корабля, с комфортом расположились на диванах и креслах, расставленных вдоль стен, или стояли около, образовав небольшие кружки по интересам. Впрочем, иерархия просматривалась и тут -  мичманы тяготели к мичманам, лейтенанты образовали отдельное собрание прямо под гобеленом, изображавшим героический прорыв броненосца "Севастополь", в честь которого линкор и унаследовал свое овеянное славой имя. Старшие офицеры стояли чуть поодаль. В этом не нужно было усматривать особенности этикета, никто не помешал бы мичману присоединиться к лейтенантам, но равенство в звании в большинстве случаев означало и примерное равенство в возрасте, да и по интересам.   Слова многих разговоров сливались в негромкий гул, изредка прерываемый тихим смехом, когда кто-нибудь отпускал удачную шутку или каламбур.
   Почти три десятка офицеров оставляли, тем не менее, еще немало свободного места. Посередине кают-компании расположился огромный стол, покрытый белоснежной скатертью, накрахмаленной и выглаженной столь тщательно, что ее краями, наверное, можно было бы резать краюху хлеба. Впрочем, из-за обилия закусок и напитков, цвет скатерти было не так-то просто различить.
   Дверь распахнулась, пропустив старшего офицера "Севастополя", капитана второго ранга Беседина Александра Васильевича. Невысокий, но пухлый, с розовыми кругленькими щечками кавторанг важно прошествовал к центру кают-компании.
   - Господа офицеры, прошу к столу! -  произнес он басом, какового вряд ли можно было бы ожидать от человека, более всего напоминавшего своим видом чистенького, толстенького поросеночка.
   Все тут же пришло в движение - вестовые ринулись выдвигать отделанные черной кожей стулья, офицеры занимали свои места. Отец Филарет, перед тем как воссесть напротив старшего офицера размашисто перекрестил трапезу. Николай, в который уже раз возблагодарил Господа за то, что его место располагалось по другую сторону стола от батюшки - тот был чрезвычайно велик телом, настолько, что широкоплечий кавторанг решительно терялся на фоне его рясы, но кроме того обладал необычной и даже удивительной порывистостью движений. Вот и сейчас резкий замах его здоровенной руки, осеняющей крестом ломившийся закусками стол, заставил стоявшего рядом штурмана отшатнуться, прикрывая рукой голову в шутливом ужасе.
   Николай не считал нужным распространяться о своей дуэли, рассказав о ней только тем, кому по службе положено было знать о его обстоятельствах - старшему офицеру и командиру корабля. Однако же сейчас выяснилось, что кают-компания в курсе происходящего.
   Беседин встал, с рюмкой водки в толстеньких пальцах.
   - Прошу внимания, господа! Совсем недавно на наш линейный корабль прибыл новый старший артиллерийский офицер, капитан второго ранга Николай Филиппович Маштаков, и я имел честь представить его кают-кампании. Хотя времени прошло совсем немного, уверен, многие из нас успели узнать его с самой лучшей стороны. Кипучая энергия, с которой Николай Филиппович взялся за столь непростое дело, как артиллерия новейшего дредноута, снискала ему большое уважение. Все мы наслышаны о военных заслугах Николая Филипповича, не сомневаюсь, что наши лейтенанты горды возможностью обучаться под наставлением кавалера ордена Святого Георгия... Николай Филиппович встречал любые превратности судьбы с присущим ему достоинством, как-то и должно русскому морскому офицеру. Завтра Николаю Филипповичу предстоит защищать честь российского императорского флота еще раз, так давайте же пожелаем ему удачи!
   Скрипнули отодвигаемые стулья, офицеры встали. Николай оказался в самом центре внимания, все взгляды сейчас скрестились на нем. Это было для него несколько неожиданно, так что кавторанг почувствовал легкий прилив крови к щекам.
   Сразу после обеда Беседин попросил Николая задержаться, тут же к ним подошел главный штурман, Виктор Сергеевич Дьяченков 2-ой.
   - Простите за нескромный вопрос, Николай Филиппович, но где Вы собираетесь провести ночь сегодня? - ласково обратился к кавторангу Беседин.
   - Это не секрет. Я полагал сегодня вечером покинуть корабль и переночевать в гостинице, - отвечал Николай и тут в разговор вступил Виктор Сергеевич:
   - Николай Филиппович, но стоит ли Вам тратить время на какие-то гостиницы? Насколько я слышал, дело будет решаться в Лесном парке, и так уж вышло, что как раз неподалеку от него я снимаю квартиру. О нет, прошу Вас, не качайте головой - я холостяк, к тому же сегодня остаюсь на корабле, и Вы нисколечко меня не стесните. Прошу Вас, не откажите! - произнес Дьяченков протягивая связку ключей кавторангу. Николаю не оставалось ничего иного, как только поблагодарить сослуживца за проявленную заботу.
   Затем слово вновь взял Александр Васильевич:
   - Николай Филиппович, по соглашению с командиром корабля я готов предоставить Вам катер прямо сейчас, с тем, чтобы Вы могли бы как следует отдохнуть перед завтрашним днем. Дела подождут - ведь куда важнее, чтобы завтра Вы вернулись к исполнению своих обязанностей, чем все, что Вы успеете сделать сегодня!
   Но от этого кавторанг попробовал отказаться:
   - Позвольте поблагодарить Вас, Александр Васильевич, но я бы предпочел остаться до вечера на линкоре. Усталости я не чувствую, а чем же мне будет заняться в четырех стенах? Я лучше за своими присмотрю, как раз неплохо было бы с дальномерщиками повозиться.
   Однако Беседин был неумолим:
   - Дорогой Николай Филиппович, но ведь времени-то у Вас остается совсем немного! Пока отвезет Вас катер, пока из Кронштадта доберетесь до квартиры Виктора Сергеевича, а это не ближний свет, пока поужинаете, а ведь перед завтрашним Вам нужно лечь пораньше и выспаться как следует. Так что откладывать до вечера не надо. Ну а если Вы собираетесь еще возражать, тогда извольте рассматривать мое предложение как приказ, и немедленно приступайте к исполнению, не щадя живота своего, в точности, как Морским Уставом предписывается!
   Смеющийся Николай в знак капитуляции поднял ладони вверх:
   - Ну, если это приказ, тогда конечно, буду исполнять.
   - Только зайдите перед отъездом к командиру, Николай Филиппович, он обязательно хотел Вас видеть.

ГЛАВА 9

   Николай поднялся затемно, а его верный Кузяков похоже и вовсе не ложился. Завтракать кавторанг не стал - не хотелось, да и не дело это, принимать пищу перед сабельным поединком. Раны в живот чрезвычайно опасны сами по себе, но иногда есть шанс на излечение, а вот если кишечник полон еды, тут дорога одна - в землю. Предки это знали, потому и старались рубиться натощак.
   Медленно текут минуты. Страха нет, хотя внизу живота ворочается что-то холодное, но тело и сознание охвачены удивительной и какой-то даже радостной легкостью. Каждый цвет удивительно ярок, каждый вкус - насыщен, а запах - отчетлив. Николай понимал, что все, что он видит и чувствует сегодня, вполне возможно происходит для него в последний раз, и потому впитывал происходящее вокруг, спеша насладиться отпущенным ему бытием. Каждая мелочь имеет значение - взгляд выхватывал такое, на что в обычной жизни никогда не обращаешь внимания. Жить здесь и сейчас, находя удовольствие в каждом мгновении своего земного существования - как же это прекрасно!
   Теплая вода, мягкая белоснежная пена, ласковое прикосновение острейшей бритвы к коже - что бы ни случилось, офицер российского императорского флота должен выглядеть безукоризненно. Затем пришел черед одежды. Николай решил, что слишком много чести будет штабс-ротмистру, чтобы надевать ради него парадную форму и ограничился обыкновенной береговой строевой. Но и она, стараниями Кузякова выглядела великолепно.
   Рубашка с манжетами такой белизны, что хочется отвести взгляд на что-то менее яркое. Брюки черного сукна, отглаженные до совершенства, что, если бы уронить на них наилегчайшее пуховое перышко, так оно, того и гляди распадется надвое, словно упало не на брючную стрелку, а на лезвие лучшей дамасской стали.  Черный китель с золотыми пуговицами и золотой же вязью по стоячему воротничку, такой же черным ремень с золотой пряжкой. На плечах - желтые погоны с двумя черными полосами и тремя пятиконечными звездами. На золоте пуговиц - якоря, на золоте ременной пряжки - двухглавый орел. Черные туфли и черная же фуражка. Все - в идеальном состоянии, словно костюм еще даже не выносили из ателье, ни пылинки, ни соринки...
   И, конечно же, сабля, с белым темляком. Парадная - для дуэли она не годится, оружие, которым собирается сражаться кавторанг, он повезет с собой.
   Николаю вспомнился разговор с князем.
   - Я понимаю, Алексей, что раз уж граф у нас оскорбленный действием, условия дуэли назначит он. Но вот о чем я тебя очень прошу: присмотрись, прояви дипломатию и попробуй уговорить его на два условия. Первое - чтобы дуэль велась неподвижно. А второе - на собственном оружии.
   Алексей Павлович изрядно удивился.
   - Николай, я понимаю, что тебе есть резон просить графа о неподвижной дуэли, я бы и сам тебе это советовал. Если Вы будете вести бой, не сходя с места, так это, конечно же, отнимет у него некоторые преимущества, потому что двигается он заметно лучше тебя. Но зачем ты просишь о собственном оружии? Я понимаю, что тебе будет удобнее работать своим клинком, но подумай, какое преимущество ты даешь графу! 
   - И все же, Алексей, я настаиваю на своей просьбе.
   Князь только пожал плечами.
   - Ну что ж, друг мой, я попробую. Но... Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
   Николай глубоко вздохнул и улыбнулся:
   - Дорогой Алексей, я тоже очень на это надеюсь.
   Николай сбежал по старой уже деревянной лестнице вниз, вызвав к жизни целую симфонию жалобного древесного поскрипывания, хотя, вообще говоря, и квартира, и дом были вполне приличны. Он вышел на улицу, на брусчатке прямо перед воротами во двор его уже ожидал экипаж. Николай договорился с возницей еще вечером и тот не подвел, приехал вовремя и, натянув фуражку на самые брови, ожидал сейчас офицера, позевывая в свою окладистую бороду.
   Николай кивнул ему и устроился на сиденье, а его вестовой Кузяков, разместив шашку и взятую им сумку с кое-какой медициной да сменой одежды для Николая, занял место рядом с кавторангом. Убедившись в том, что пассажиры устроились с комфортом, возница задумчиво пожевал губами и несильно тряхнул вожжи - вороная лошаденка цокнула копытами по мостовой, увозя Николая к месту грядущей схватки.
   Дуэль должна была состояться в укромном месте Лесного парка, неподалеку от Выборгского тракта, так что экипаж вскоре покинул городскую застройку. Почти тут же впереди зазеленели деревья, а там уже возница свернул на утоптанные парковые дорожки, и вокруг них зашумела свежая зеленая листва. Вчера погода была изумительной, солнце сияло в безоблачном зените, сегодня же сумрак уходящей ночи превратился в серое, промозглое утро. Низкие грязные облака затянули небо, солнца видно не было, а вода небольшого пруда, мимо которого проехала пролетка, выглядела совсем черной и мерзостно холодной. Это развеселило Николая: надо же, во всех романах дуэли происходят именно так - стылое небо, бессолнечное осеннее утро...
   Еще только вороньего грая не хватает, успел подумать кавторанг. И тут же черная птица, сидевшая на ветке, под которой как раз проезжал экипаж, вдруг громко каркнула во все воронье горло. Уставилась на Николая умным и черным глазом. Кузяков истово перекрестился
   - Оборони нас царица небесная, накаркала, скотина паскудная...
   Возница бросил на Кузякова задумчивый взгляд через плечо, но не сказал ни слова. Он и сам чем-то напоминал Николаю ворона - крупный и черный, с большим крючковатым носом, он словно большая птица нахохлился на своем сидении.   
    Но Николай, в отличие от большинства моряков, не был суеверным, эту черту он унаследовал от отца, который часто говорил ему:
    - Есть только одна плохая примета - если безлунной полночью пьяная черная кошка разобьет зеркало полным воды ведром, то это к неприятности. Все остальное - к деньгам и удаче!
   Не прошло и трех минут, как экипаж выехал на поляну, где должен был состояться поединок. Кажется, все уже в сборе - потянув за серебряную цепочку, Николай извлек из кармана луковицу часов. Время было без четверти восемь, так что он не опоздал, а значит никаких претензий к нему не было и быть не могло.
   Человеку свойственен страх. Тем более - перед первой в твоей жизни дуэлью. Тем более - если твой противник куда сильнее, чем ты. Страх - это естественная и нормальная реакция, но подавлять его нужно уметь, ибо бесстрашным зовут не того, кто ничего не боится, а того, кто понимает все, но тем не менее делает то, что должно.
   Игла смертного ужаса уколола Николая прямо в сердце, когда он увидел фигуры секундантов на поляне, но затем эта игла истончилась и растаяла. Страх исчез, испарился, сменившись сосредоточенностью и готовностью к драке. Все чувства сейчас обострились, и, ступая на грешную землю, Николай ощущал как бурлит, заполняя его естество, предвкушение предстоящей схватки.
   Кроме него с Кузяковым на поляне было еще пятеро.  Конечно же здесь присутствовал друг и секундант Николая, князь Еникеев, с донельзя мрачной физиономией спешащий встретить вылезающего из экипажа кавторанга, а с князем - судовой доктор с "Баяна". Невысокого роста, маленький и кругленький, он был хирургом от Бога и Маштаков с удовольствием раскланялся с ним. Секундант графа, дородный и кряжистый офицер, изучал сейчас Николая, и во взгляде его не было и намека на какие-либо человеческие чувства. На противоположном краю поляны над тюками суетился какой-то человек - наверное, слуга штабс-ротмистра.
   А вот и граф Стевен-Штейнгель собственной персоной. Этот был уже готов к бою - сбросив сюртук, он стоял в одной лишь белой рубашке с широкими рукавами, слегка выставив вперед правую ногу и уперев руки в боки. Но его живописная поза задиры и дуэлянта категорически не вязалась с бледным лицом, темными кругами под глазами, и каким-то неестественно вымученным, хотя и решительным блеском во взгляде. 
   "Ты смотри-ка!" - подумал про себя Николай: "А ведь графенок-то наш, похоже, провел сегодня бессонную ночь...К чему бы это, интересно знать?"
   Коляска и экипаж, на котором приехали граф и секунданты, вместе с их кучерами стояли поодаль.
    -Здрав будь, Николай - произнес подошедший к нему князь и, внимательно оглядев друга крякнул:
   - Вижу, что выспался и готов. Молодец!
   - Здравствуй, Алексей. Что тут у нас?
   - Все готово. Трава сухая, нога скользить не будет, места мы разметили с Петром Васильевичем - Алексей Павлович кивнул на секунданта штабс-ротмистра.
   - Противник твой, словно конь застоявшийся, только что копытом землю не роет. Уж не знаю, что его так разволновало, но он как будто малость не в себе.
   - Так ему же и хуже. И что, можно начинать? - спросил Николай, попутно снимая фуражку и китель, заодно уж избавляясь от цепочки часов-луковицы - сражаться полагалось в рубашке, причем в карманах дуэлянтов ничего быть не должно.
   Князь Еникеев смерил Николая еще одним долгим, испытующим взглядом.
   - А пожалуй, что и можно. Готовься. 
   Приготовления не заняли много времени - Николай завершил разоблачение, отдав одежду Кузякову, в то время как князь с секундантом графа осмотрели их оружие. Видимо, проблем не возникло, так как сразу после осмотра секунданты вручили шашки их владельцам.
   Теперь следовало занять позицию. По правилам неподвижной дуэли каждому сопернику разрешены выпады и отступления, но левая нога при этом должна оставаться неподвижной. Поэтому дуэлянты, заняв удобную им дистанцию, вбили каждый небольшой колышек и привязали к нему левую ногу - если колышек будет выдернут или бечевка лопнет, это будет означать нарушение правил и проигрыш дуэли.
   - Господа! - обратился к Николаю и графу его секундант:
   - К моему глубочайшему сожалению, офицерский суд чести вынес решение о поединке, поэтому я не могу предложить Вам окончить дело примирением. Позволю себе напомнить правила. По указанию секунданта "En garde", Вы принимаете удобные для Вас стойки. Затем секундант спрашивает Вас о готовности "йtes-vous prЙts?" - давать ответ не нужно, но, если Вы неготовы, Вы должны топнуть ногой или поднять оружие вертикально вверх. Если в течении двух секунд после вопроса "йtes-vous prЙts?" никто из Вас не подает такого знака, то по хлопку в ладоши Вы начинаете поединок.
   -  Поединок продолжается до результата, но, если секундант считает необходимым прервать бой, он дает команду "Halte!", по которой Вы обязаны прекратить поединок. Если кто-то из Вас будет ранен, то секундант прервет поединок до тех пор, пока раненный не будет освидетельствован присутствующим здесь врачом. В случае, если врач посчитает возможным продолжение поединка, секундант вновь подаст сигналы "En garde!" и "йtes-vous prЙts?", после чего по хлопку ладоней поединок возобновляется. Во всяком другом случае, когда секундант прервал поединок, он возобновляется тем же способом.
   - Есть ли у Вас какие-то вопросы?
   Николай отрицательно помотал головой.
   - Нет.
   -Нет, - процедил граф сквозь зубы.
   - Что же, тогда - к делу. En garde!
   Граф, небрежно салютовав Николаю, поднял клинок в классическую позицию - рука, держащая оружие, чуть согнута, лезвие параллельно земле, на уровне глаз, острие смотрит в лицо кавторангу.
   "Что же, самое время всем нам немного удивиться", - подумал про себя Николай и, не глядя, протянул назад левую руку. Кузяков не дремал, и в ладонь кавторанга немедленно лег туго свернутый комок материи.
   Все присутствующие на поляне с широко раскрытыми от удивления глазами наблюдали, как Николай встряхнул белый комок и как он развернулся в белую матерчатую ленту, которую кавторанг и повязал поверх брючного ремня. Но это было только начало - Николай, не вынимая собственный клинок из ножен, засунул его за матерчатый пояс. Левой рукой он придержал ножны так, чтобы шашка располагалась почти параллельно земле, при этом рукоять его оружия смотрела в грудь графу. Правая рука Николая осталась вытянутой вдоль тела, он даже не прикоснулся к эфесу.
   После этого кавторанг встал в классическую фехтовальную стойку - правая нога вперед, колени слегка согнуты, спокойно глядя в глаза графу Стевен-Штейнгелю, острие клинка которого пребывало на расстоянии вытянутой руки от лица Николая, и даже меньше.
   Один только князь понял, что происходит и скорчил Николаю зверскую гримасу. Остальные же смотрели на кавторанга едва ли не открывав рты.
   - Halte! - воскликнул Петр Васильевич, секундант графа.
   - Господин капитан второго ранга, по-моему, Вы не поняли условия поединка. По команде. "En garde!" извольте обнажить клинок и встать в позицию, как это сделал Ваш соперник!
   - Спасибо, господин ротмистр, но я принял нужную мне позицию.
   - Но... но как это, Вы даже не взялись за клинок!
   - Так что ж с того? Ведь правила этого не запрещают?
   Ротмистр, помявшись, признал, что нарушения правил дуэльного кодекса в этом нет.
   - Тогда за чем же дело стало? - мило улыбнулся ему Николай.
   - Но Ваша лента...
   -Это пояс. Я обязан выйти на дуэль, не имея ничего в карманах, но пояса правила не регламентируют.
   - Но ножны...
   -Слово чести, я не собираюсь использовать их в бою. Но если граф мне не верит, то может взять свои, я не возражаю.
   - Ну... это... - только и смог вымолвить ротмистр и, разведя руками, воззрился на графа Стевен-Штейнгеля. А тот и вовсе не смотрел на своего секунданта, не спуская глаз с Николая, и в его черных зрачках медленно разгорался гнев.
   -  En garde! - повторил Петр Васильевич
   Николай снова принял ту же позу. Ротмистр подождал немного, словно надеясь на то, что капитан второго ранга одумается и вынет-таки оружие из ножен. Этого не произошло, и Петр Васильевич чуть дрогнувшим голосом подал следующую команду:
   - йtes-vous prЙts?
   Николай молчал. Граф секунду пристально смотрел ему в глаза, но потом не выдержал, топнул ногой и поднял шашку вверх.
   - Черт Вас подери, капитан, что за балаган Вы тут устраиваете?!
   Тон Николая мог бы проморозить до дна средних размеров озеро:
   - Держите себя в руках, граф. Если я сделаю что-то такое, что идет в разрез с правилами дуэльного кодекса, секунданты меня поправят. А от Вас я больше не желаю слышать ни единого слова.
   Бешенство вспыхнуло в глазах штабс-ротмистра... и погасло, смытое каким-то иным чувством, для которого Николай не мог подобрать названия. Граф кивнул своему секунданту и тот в третий раз повторил
    -  En garde!
   Штабс-ротмистр вновь замер, направив острие своего клинка прямо в лицо Николаю. А кавторанг продолжал стоять как стоял, только спокойно и чуть насмешливо смотрел ему прямо в глаза.
   - йtes-vous prЙts?
   Николай молчал и граф тоже. Но через секунду лезвие шашку графа едва заметно дрогнуло, и штабс-ротмистр тряхнул головой:
   -  Да чтоб вас! - буквально выплюнул он и опустил клинок вниз.
    Ротмистр чуть не подавился, а Николай ощутил страшное желание прикрыть глаза, дабы торжествующий блеск не выдал его раньше времени.
   Похоже, он рассчитал правильно. Сам по себе вызов и участие на дуэли не были для графа чем-то зазорным - дело чести, и ни один блюститель светских правил никогда ни в чем его не упрекнет. Хотя обстоятельства вызова все же были несколько сомнительны, но репутация графа не претерпела никакого урона. В выборе холодного оружия, тоже претензий быть не могло - граф в своем праве оскорбленного, но...
   ...но все же какой-то шепоток за его спиной уже мог бы возникнуть - кто-то наверняка обратил бы внимание на то, что граф "постеснялся" выбрать пистолеты, на которых противники были бы равны и предпочел клинки, где у морского офицера против кавалергарда не было никаких шансов. Вообще говоря, это тоже ничего не значило - поболтали бы да и забыли, мало ли сплетен ходит в свете? Ха, да свет из них состоит более, чем наполовину. Но вот если бы к этому добавилось еще известие о том, что граф заколол человека, который даже не извлек оружия из ножен - вот тут последствия для его репутации уже могли возникнуть, причем весьма недвусмысленные.
   Но самое главное было не в этом. В конце-концов граф действовал по закону, и секунданты это подтвердят, никто и никогда не бросит обвинения ему в глаза, ну, может будут шептаться по углам, так ведь это не доставит особых затруднений штабс-ротмистру. Плевать он хотел на чужое мнение.
   Настоящая загвоздка для него в том, что одержав такую победу, граф не имел никакой надежды вновь возвысить себя в глазах госпожи Абзановой. Благосклонности дамы можно добиться, поразив ее воображение, совершив что-то неординарное, а какое будет впечатление от хладнокровного убийства?
   При этом граф уверен в своем превосходстве - и правильно уверен, так что с того, если он немного подождет, опустив клинок, пока неумеха-моряк не соизволит, наконец, обнажить свой? Конечного результата это все равно не изменит.
   Так, или примерно так должен был думать граф - по мнению Николая.
   - йtes-vous prЙts? - повторно спросил ротмистр. Ответа не последовало. Граф продолжал стоять, опустив клинок острием в землю, Николай также не менял своей позы.
   Петр Васильевич в недоумении пожал плечами, и тогда князь Еникеев хлопнул в ладоши.
   Свистнула сталь.

ГЛАВА 10

   Николай, в рубашке и брюках валялся на кровати, забросив обе ноги на деревянную спинку. Постельное белье собрали еще вчера, а вот с выдачей чистого что-то не заладилось, так что ночевать пришлось на голом, не первой свежести соломенном матрасе. Что до валика с песком, который заменял здесь подушку, оставалось только обернуть его собственным пиджаком, поскольку никакой иной наволочки найти было нельзя.  
   Впрочем, эти неудобства не слишком беспокоили Николая. Он лежал на спине, заложив обе руки за голову и отрешившись от всего тварного мира.  Взор его с легкостью пронзал плохо оструганные доски, из которых был составлен не слишком высокий потолок, и блуждал в неведомых здесь эмпиреях. Лицо Николая являло сосредоточенность, коей восхитился бы сам Махасаматман Будда, случись он поблизости. Без долгих духовных практик, медитаций и мантр расставался мичман с иллюзией мира, растворялся в путях Нирваны и погружался в такие глубины созерцания, что любой буддийский монах возрыдал бы от зависти. Ни колючий матрас, ни жесткий подголовный валик не были тому преградой, и только сильнейший зуд в лодыжках не давал мичману окончательно заплутать в надзвездных путях мироздания.
   Прошлым вечером и ночью комарье совсем озверело, двинув в бой бесчисленные, алчущие крови легионы. Летучие эти твари шли понизу, предпочитая кусаться за щиколотки, и было любопытно - неужто им хватало разумения атаковать там, куда не сразу дотянется рука? Такая избирательность неприятна сама по себе, но корень зла заключался в ином: вместо обычного жала, положенного всякому уважающему себя комару, эти словно были вооружены миниатюрными дайкатанами, от которых никакое белье не служило защитой. Так что старый барак одного из многочисленных храмов Киото превратился в поле брани, где регулярно-звонкие шлепки по телу перемежались эпитетами, оставляющими чувство законной гордости за богатство родного русского языка.
   Теперь вчерашние укусы чесались немилосердно, но Николай почти не обращал на это внимания.  Он пережил трагедию Цусимы и плена, чему в немалой степени способствовал веселый темперамент его нового друга Алексея Павловича.  Да и здоровье шло на лад, японские медики оказались толковы и компетентны. Но третьего дня Николай получил письмо о разорванной помолвке, что вернуло юного мичмана в пучины черной меланхолии, из которых он только что выбрался....
   Кроме него в бараке никого не было, когда из-за порога раздались голоса
   - А где Ваш юный друг, князь? Неужто опять уснул с открытыми глазами?
   - Бросьте, Арсений. Каждый имеет право немного похандрить.
   - Немного - быть может, но Ваш протеже предается грусти с утра до вечера. Что у него случилось? Эх, не та нынче молодежь пошла, нету в ней огня и душевной стойкости ...
   - Ну, Арсений, это Вы совсем зря. Вы просто не видели юношу в деле, а я, смею заметить, видел. "Душевно нестойкий" был контужен, ранен в голову и руку, ослаб до такой степени, что его штормило, как утлую лодчонку одиннадцатибалльным ураганом. А он удрал от коновалов и пошел воевать. Наводил орудие в полуобмороке, но как наводил! Залепил атакующему нас миноносцу прямо под рубку, что тот был вынужден отступить несолоно хлебавши, и больше уже к нам не совался.  
   - Да ладно, Алексей Павлович, я ж шутя, Вы знаете
   Потрепанная жизнью циновка, по замыслу хозяев изображающая дверь изогнулась, пропуская князя
   - Мичман Маштаков, а ну-ка подъем! Все самое интересное проспишь. Турнир, между прочим, через пять минут, так что если ты немедленно не соберешься, то я на него опоздаю.
   Алексей Павлович обладал удивительным даром с легкостью извлекать мичмана из любых пучин его размышлений, игнорировать князя было невозможно, так что Николай против воли слабо улыбнулся:
   - Это одна из самых странных угроз, которые я когда-либо слышал.
   - Странная? То есть ты готов обречь своего лучшего друга, боевого товарища и мудрого наставника на проигрыш в состязании, потому как невыход на бой мне зачтется за поражение? А заклад? Бутылка худшего в моей жизни, но лучшего коньяка, который только можно было достать в этой каре Господней, под названием Киото - ее тебе тоже не жаль?! - закатил глаза в притворном ужасе князь, после чего принял донельзя официальный вид:
   - Ну что же, вот тебе тогда другая угроза - если ты немедленно не соизволишь принять вертикальное положение и не отправишься в сад, завтра днем, мой юный друг, придется тебе фехтовать со мной сорок минут без ограничения.
   Николай деланно застонал:
   - Ладно, господин лейтенант, сэр, твоя взяла. Иду.
   В саду было уже все готово. Десятка четыре зрителей расположились на принесенных сюда циновках вокруг ристалища - небольшого круга, где поправлял сейчас защитные одежды казачий есаул.
   Если у веселого и остроумного князя и можно было найти какой-то недостаток, то имя ему было - фехтование.  В госпитале Сасебо, стоило только князю вспомнить о своем коньке, как он немедленно хмурился и начинал многословно жаловаться на жестокую злодейку-судьбу. Мало того, что весь поход второй эскадры он был лишен своего любимого развлечения, так еще угодил в лазарет - а и после выхода из оного, князю все равно не светило, потому как в плену ни опытного фехтовальщика-партнера, ни снаряжения найти будет нельзя. В общем, если что-то и могло раздражать Николая в лейтенанте Еникееве - так это неуемное стремление страдать и жаловаться всякий раз, когда тот поминал сабли. И хотя это случалось не так уж часто, но все же изрядно надоело мичману. В конце-концов, еще в госпитале Николай обещал князю, что если тот сможет раздобыть клинки и защиту, то он сам станет ему партнером - князь слегка просветлел лицом, но узнав, что мичман ограничился стандартным обучением фехтованию в Морском корпусе, а потом лишь изредка заглядывал в фехтовальный зал, снова приуныл.  
   А потому совсем неудивительно, что за подарок в лице офицеров-кавалеристов князь Еникеев громогласно возглашал хвалу Господу с утра до вечера и с вечера до утра с самого их прибытия. Совершенно неясно было, какие превратности судьбы загнали плененных в Манчжурии господ офицеров на Хонсю, но факт остается фактом - когда, две недели тому назад, Алексей Павлович, Николай и другие флотские офицеры были, по завершении их лечения, переправлены из госпиталя Сасебо в Киото, на пороге храма их встретила небольшая группа "старожилов", которые, впрочем, и сами прибыли недавно.   
   Волею судеб первое препятствие на дороге страсти лейтенанта было преодолено, князь нашел себе отличных партнеров по занятиям. Оставалось раздобыть снаряжение, но с этим возникла немалая проблема. Японцы не старались зверствовать чрезмерно, офицерам разрешено было покидать пределы храма и совершать прогулки днем, а также заходить в местные заведения, но на фехтовальные принадлежности их терпимость не распространялась.  Японцы не делали особой разницы между настоящим клинком и деревянным, который тут называли "боккэн" поскольку и деревянным мечом вполне можно было убить человека. Комендант объяснил это князю, и рассказал, что один из величайших японских фехтовальщиков, Миямото Мусаси, нередко выходил на поединок, вооруженный боккэном против настоящей катаны, и все же многие его соперники расстались с жизнью. Тем не менее, князю каким-то образом удалось убедить коменданта, что ему, как потомственному дворянину, невыносимо без меча, пусть даже и деревянного, и тот в конце-концов пошел ему навстречу, разрешив приобрести защиту и "боккэны".  
   Теперь князь располагал всем необходимым. У него было снаряжение и хорошие партнеры для тренировок, а уж с местом тем более проблем не возникло. Храм, в котором разместили пленных, имел большой сад, вполне подходящий для прогулок и найти в нем уголок для фехтования не составляло труда. Особых развлечений в плену не предвиделось, так что спустя какое-то время в "фехтовальный клуб" потянулись и другие офицеры. Занятия проводились регулярно, собирая немалое количество народу: кто-то приходил тренироваться, а кто-то - просто поглазеть на учебные поединки. Дошло до того, что посмотреть на фехтующих приходили даже японцы, впрочем, они не были частыми гостями.  
   А вот казачий есаул, как ни странно, присоединиться к "фехтовальному клубу" не пожелал. Это возбудило в Алексее Павловиче нешуточный интерес, и он взялся всячески переубеждать казака, но не преуспел в этом.  В конце-концов, князю удалось уговорить есаула на один бой, прельстив его невесть откуда взятым и оттого чрезвычайно ценным коньяком.
   Стоит ли говорить, что известие о предстоящей схватке стало сенсацией, и пленный народ собрался посмотреть, чем кончится дело? Кое-кто даже делал ставки - хотя фаворитом был князь, зарекомендовавший себя первоклассным фехтовальщиком, но все же некоторые рассчитывали сорвать куш, надеясь на казацкие ухватки.
   К их глубокому разочарованию, сенсации не произошло. Князь элегантно парировал мощные, но не слишком сложные атаки противника, хоть и видно было, что ему непросто выдерживать тяжелые удары. Сам же Алексей Павлович нападал стремительно, изощряясь в обманных финтах, и хоть есаул блокировал неплохо, но общий перевес все равно остался на стороне лейтенанта. Победу князя отметили аплодисментами, хотя публика осталась несколько разочарованной. От боя казака с фехтовальщиком все ожидали большего, а вышло так, что даже некоторые учебные бои "фехтовального клуба" получались зрелищнее.
   Князь и есаул пожали друг другу руки, а зрители поднимались с циновок, тихо переговариваясь между собой - Николай же обратил внимание на четверку японцев, заглянувших посмотреть поединок. Двоих из них мичман знал - это были служащие храма, один из которых исполнял обязанности садовника, а вот другие... были весьма необычной парой.
   Молодая девушка, вряд ли старше двадцати лет. Конечно же азиатское, но чистое, и весьма привлекательное по европейским меркам лицо. Большие карие глаза, которые так легко представить сияющими и смеющимися, но веселья нет, а есть только спокойный, внимательный, и ничего не выражающий взгляд.  Волосы цвета воронова крыла уложены в хитрую прическу со множеством шпилек и живым белым цветком. Стройное тело скрывает неяркое кимоно дорогой ткани. Видна только белоснежная шея, да еще из-под длинной, спадающей до земли полы выглядывают подошвы деревянных сандалий-гэта. Изящный веер в еще более изящных пальчиках. И - совершенно ничем не примечательный пожилой японец-слуга, тихая тень при сиятельной даме...
   Эту парочку Николай видел и раньше - старик и девушка присутствовали иной раз на тренировках, сидели поодаль, наблюдая за фехтующими, но кто они, откуда, и зачем приходят сюда - никто не знал. С ними пытались заговорить, обращаясь на английском или французском, да только без толку - на всякое обращение следовал короткий поклон и ничего более.
   Похоже, мичман загляделся на японку больше того, чем допускали приличия, а девушка заметила это - она вдруг пристально посмотрела прямо в глаза Николаю. Молодой человек смутился за свою бестактность, почувствовал, как кровь приливает к щекам и отвел взгляд. А когда он снова рискнул посмотреть на незнакомку, та уже скрылась в летней зелени сада, вместе со своим провожатым.
   Остаток дня, можно сказать, удался. Алексей Павлович, прикупив заранее приличной снеди, устроил небольшой пикничок, зазвав на него проигравшего схватку казака. Коньяк осилили быстро, а там и есаул не ударил в грязь лицом, выставив какое-то японское пойло, так что посидели душевно. В компании Николай, по большей части отмалчивался, но лейтенант ораторствовал за двоих, и его недюжинное чувство юмора изрядно развлекло мичмана. Но все же Николай рано ушел в барак - прошлой ночью грустные мысли и комары долго не давали ему покоя, а теперь хотелось отоспаться.
   Спалось крепко, а снилось что-то удивительно хорошее, хотя Николай и не запомнил, что именно. Но путешествие в мир ночных грез удивительным образом принесло юноше мир и безмятежность. Открыв глаза, мичман почувствовал себя едва ли не заново родившимся, исполненным душевного покоя и физических сил. Причем этим силам требовался какой-то выход.
   Мичман сел в своей постели. На соседней койке, с головой завернувшись в одеяло, тихо похрапывал князь - что и неудивительно, ибо солнце еще не взошло. Офицеры вставали много позднее - куда им было торопиться в плену? Барак, в котором жил Николай, делился на отдельные двуспальные "комнаты" посредством тонюсеньких бумажных перегородок, так что слышимость была отличной. Но сейчас не скрипели полы под тяжестью шагов, не слышны были голоса, и не было никакого звука, что сопровождает бодрствование человека - барак крепко спал, наслаждаясь до срока объятиями Морфея.
   Желание размять мышцы оказалось слишком велико, чтобы ему противиться. Мичман предпочел бы купание - выйти в предрассветное утро, с головой окунуться в прохладу тихих вод, а затем осторожно плыть, не нарушив благодатного спокойствия зеркальной глади ни единым всплеском. Плыть и наслаждаться зрелищем восходящего, дарующего миру новый день солнца, ласково обнимающего своими лучами медленно просыпающуюся землю...
   Но увы, об этом можно было только мечтать - поблизости, куда разрешалось ходить русским офицерам, нигде нет озера или хотя бы большого пруда, подходящего для купания. Так что Николай привел себя в порядок и, прихватив боккэн, тихо выскользнул из барака.
   Утренние сумерки уже не скрывали силуэты деревьев, но скользящие меж листвы тени придавали саду таинственный вид. Николай отправился по нахоженной тропинке, но не к месту занятий "фехтовального клуба" - свернул правее, на небольшую полянку, закрытую кустами почти со всех сторон.
   Взяв боккэн на манер кавалерийской сабли, мичман приступил к упражнениям, отрабатывая финты, выпады, удары и уходы. Привычные, знакомые движения, но сейчас Николай почему-то получал от них особое удовольствие.  Печаль ушла, словно ее никогда и не было, тело слушалось на удивление хорошо, а когда дыхание стало слегка сбиваться и первые капельки пота увлажнили лоб, юноше захотелось поозорничать.
   Несколько дней назад, во время прогулки по окрестностям Киото, Николай и его друг Алексей в компании двух других офицеров, видели выступление бродячего японского театра. Они подошли, когда представление близилось к концу, а потому суть спектакля уловить не смогли. Зато стали свидетелями завершающего поединка, в котором сошлись главный герой с главным злодеем. Пластика точеных движений актеров, чьи лица скрывал густой грим, восхитила Николая.  Несомненно, они были недюжинными фехтовальщиками, хотя, конечно же, работали совсем не в европейской манере. Николай знал, что у японских самураев есть своя школа фехтования, тем более интересно было увидеть ее - хотя бы даже и так, на подмостках уличной сцены.
   И сейчас Николай попробовал повторить те движения и стойки, которые он видел на сцене. Ни для чего, просто так. Сперва он, чуть выставив вперед левую ногу вскинул деревянный меч над головой. Попробовал нанести пару ударов. Потом присел на широко расставленных ногах, так чтобы бедра были параллельны земле, взяв рукоять боккэна обеими руками и направив его "острие" в лицо воображаемому противнику. Господи, до чего ж неудобно-то, и как вообще можно сражаться из такой позиции? Однако японские парни на сцене как-то фехтовали, более того, умудрялись делать это красиво. Николай попытался вспомнить, как герой японской пиесы действовал из такой вот стойки. Сперва нанес тычок, оказавшийся обманным, затем перевод в рубящий удар, а потом крутнулся волчком вокруг своей оси и со всего маху едва не рассек колени неприятеля. В бою, учебном или настоящем, смысла в такой связке не было никакого. Мало-мальски опытный противник не простит разворота к себе спиной, но выглядело это красиво, так отчего бы и не повторить?
   Первая и вторая попытки не привели ни к чему - тычок и первый удар вроде удавались, но как же он умудрялся так крутнуться-то из полуприседа? На третьей попытке Николай поскользнулся на влажной траве и рухнул на пятую точку, широко разбросав ноги и хохоча над своей неловкостью. А вот затем неожиданно пришло понимание, и следующая попытка как-будто удалась - тычок, удар, разворот, боккэн свистнул над нескошенной травой и Николай, едва не утратив равновесия, замер, распластавшись над травой.
   Наградой ему стали негромкие, ленивые аплодисменты. Совершенно нежданные, а потому грянувшие громом среди ясного неба, они едва не заставили молодого человека подпрыгнуть выше собственной головы. Однако мысль о том, что он все же русский морской офицер, а не полоумное кенгуру, опередила инстинкт и Николаю, хотя и с огромным трудом, удалось сохранить невозмутимость. Он разогнулся, повернувшись на звук туда, откуда раздавались хлопки в ладоши и... кажется, все-таки вздрогнул.
   На другом конце полянки, где стену высоких кустов рассекало могучее древнее дерево, у самых его корней сидела, опустившись на колени, та самая молодая японка, присутствовавшая на поединке князя с есаулом. Ее дышащее юностью и утренней свежестью лицо было, как всегда, невозмутимо...или нет. Намек на легкую улыбку и веселые искорки в уголках карих глаз вдохнули жизнь и наполнили очарованием изумительные, но доселе безжизненные в своей неподвижности черты. Неизвестная была прекрасна красотой самой природы, ее одежда, поза и плавные движения так сливалась с буйством зелени вокруг, что, если бы она не желала выдать себя, так мичман и ушел бы в неведении о ее присутствии.
   - Это ж сколько времени она за мной наблюдает? - ужаснулся про себя юноша и, постаравшись скрыть свое замешательство, склонился в самом куртуазном поклоне, на какой только был способен.
    - Счастлив свидетельствовать Вам мое почтение, прекрасная леди, - произнес уже вслух Николай по-английски, совершенно забыв, что его собеседнице неизвестен этот язык. А когда вспомнил, то звонкий голос уже отвечал ему так, как не стеснялся бы говорить и сам Вильям Шекспир:
   - Приятно встретить столь галантного джентльмена. Не будет ли излишней вольностью с моей стороны поинтересоваться, что заставило уважаемого русского офицера подняться еще до восхода?
   - Это вышло случайно и мне захотелось поупражняться. Но - простите, я не представился. Мичман российского флота Маштаков Николай Филиппович, к Вашим услугам, - Николай вопросительно взглянул на японку.
   Тихий смех
   - Как вполне справедливо заметил мичман российского флота, мы не представлены. И...я, пожалуй, предпочту пока оставаться инкогнито. Подойдите пожалуйста, мичман, не слишком удобно беседовать через всю поляну...но Вы говорили об упражнениях. Я не знакома с русской манерой фехтования, мы здесь, в Японии, вообще мало знаем о русских. Поэтому мне было интересно смотреть на Ваши занятия. А что это был за прием, когда нужно сесть на землю, разбросав ноги? Он мне непонятен. Вы не могли бы повторить его? - с милой улыбкой произнесла девушка, и искорки веселья лукавыми чертиками танцевали в ее глазах.
   "Да она смеется надо мною!", про себя подумал Николай. Тут бы ответить бы что-нибудь остроумное, да только, как назло, в голову совершенно ничего не приходит.
   - О, это страшный русский прием. Он доступен лишь величайшим гениям клинка, и получился у меня совершенно случайно. Я с удовольствием показал бы его Вам, но моего мастерства не хватит для этого - Вы же сами видели, что при попытке повторить, я остался на ногах, не сумев завершить прием как должно - с улыбкой ответил Николай.
   И вновь - смех, звонкий колокольчик.
   - А Вы забавный, - промолвила она.
   - На самом деле я всего лишь пытался повторить то, что увидел давеча в уличном театре.
   - В театре? Но зачем? Неужели русские офицеры обязаны владеть актерским мастерством?
   - Нет, конечно. Более того - на моей Родине актерство считается малопочтенной профессией. Все мужчины в России носят бороды, и никогда их не стригут, поэтому к старости приходится использовать ручного медведя, чтобы тот носил ее впереди владельца.  Чем длиннее борода - тем больше уважения к человеку. А если кто-то по несчастному случаю теряет свою бороду - про такого говорят: "Брит, как актер" - с самым наисерьезнейшим выражением лица ответствовал Николай.
   - А где же в таком случае Ваша борода, господин Маштаков?
   - Поскольку борода очень важна для нас, русских, мы не носим ее постоянно, а надеваем только по большим праздникам.
   Незнакомка улыбалась, и Николай продолжил
   - Я не понял того, что увидел на сцене. Мне рассказывали о том, что Ваши мастера фехтуют не так, как мы, русские или европейцы. Актеры на сцене двигались, как опытные фехтовальщики, но их приемы не подходят для боя.  Если бы они хотели изобразить настоящий бой - уверен, они смогли это сделать намного лучше. Мне захотелось повторить их движения, чтобы понять, как они сражаются по-настоящему, потому что то, что они показали... - Николай махнул рукой.
   - Оооо, так доблестный мичман полагает, что виденное им ничего не стоит в бою?
   - Конечно! Ну как можно сражаться так, раскорячившись!
   - Быть может господин Маштаков покажет, как нужно правильно держать клинок? - продолжала улыбаться незнакомка
   -  Но неужто Вам это действительно интересно?
   -  Можете считать это моим капризом. Я слышала, что у европейских мужчин принято исполнять желания леди?
   Николай, пожав плечами, встал в классическую стойку - ноги слегка согнуты, правая нога - вперед, сживающая оружие кисть - на уровне пояса, над правым коленом, острие оружия смотрит в лицо воображаемому противнику. Девушка смотрела на него с таким вниманием, и как будто бы даже восхищением, словно перед ней стоял не пленный офицер, а спустившийся с небес молодой бог. Единым, грациозным движением она начала подниматься с колен, и Николай восхитился ее...
   ... когда страшный удар едва не выбил боккэн из рук Николая.  Он не успел закрыться, но инстинктивно отступил - напрасно, потому что острие деревянного меча уже уперлось ему в подбородок.
   - ... твою мать!!! - только и смог по-русски сказать Николай, ошалело глядя, как девушка, уверенно держа в руках боккэн отступает на шаг и коротко кланяется ему - ни на секунду ни сводя с мичмана, ставшего внимательно-настороженным взгляда. И все равно, чертики веселья так и прыгали в уголках ее карих глаз.
   - Вы что-то сказали, Николай? Выражение Вашего лица и тон заставляют меня думать, что это было что-то... нехорошее. Неужели Вы ругаете слабую и беззащитную женщину? 
   Николай заколебался на миг. Стыдно было сознаваться, что и впрямь позволил себе лишнее в присутствии дамы, но с другой стороны - не говорить же теперь, что он всего лишь выказывал свое восхищение первым лучам восходящего солнца!
   - О, что Вы... я бы никогда себе этого не позволил. То есть, к стыду своему, должен признать, что я ругался - но исключительно на самого себя. Мне не следовало терять бдительности, к тому же я не заметил Ваш лежащий в траве боккэн. Как бы то ни было, прошу Вас принять мои самые искренние извинения...
   - Ах, полноте, дорогой мичман! Но увы, я вынуждена прервать нашу, столь занимательную беседу. Как бы мне ни было приятно находиться в обществе столь галантного моряка и умелого фехтовальщика - я вынуждена покинуть Вас.
   - Но... - только и произнес мичман. Ответом ему была полуулыбка и вскинутая бровь девушки
   - Могу ли надеяться... увидеться с Вами вновь?
   - Мммм... Иногда я прихожу в этот сад - до рассвета, так же, как и сегодня. Правда, не могу сказать, когда мне удастся прийти сюда снова. Если судьба будет благосклонна - то почему бы и нет?
   Надо ли говорить, что юный мичман отныне вставал задолго до рассвета, тихой тенью растворяясь в зелени сада... и возвращался после восхода, не солоно хлебавши?
   Третьего дня Николай, сидя на шелковистой траве полянки, уже ругался на чем свет стоит за то, что позволил водить себя за нос. Вспоминая свою беседу с очаровательной незнакомкой, ему казалось, что она лишь посмеялась над ним. Наверное, потешается и сейчас, представляя, как юноша дожидается ее в утренних сумерках...   Но все же и на следующее утро не удержался, и прихватив боккэн, отправился на заветную полянку - не столько надеясь на встречу, сколько... он и сам не понимал, чего именно. Тишина и ни ветерка, ни одного листочка не шевельнулось, когда на другом конце полянки возникла стройная женская фигура.
   Николай ощутил радость, пополам с раздражением - он счастлив был видеть очаровательную незнакомку вновь, но совершенно не ожидал того, что девушка оденется как на праздник - сколь бы хорошо она не выглядела на поединке казака с князем, однако сейчас - много лучше. Кимоно (или как называется эта одежда у японок?) было выткано из очень дорогой материи, а сложнейшая прическа и вовсе казалась исключительным произведением искусства. Искусный макияж подчеркивал азиатскую красоту девушки. Так что мичман, мысленно открыв рот от восхищения, немедленно почувствовал себя гадким утенком - в этот раз, уже не ожидая встречи, он явился в тренировочном костюме, с боккэном под мышкой...
   Впрочем, надо сказать, что большой разницы между его тренировочным и парадным костюмом не имелось - мундиры пошли на дно вместе с броненосцем, а одежда, в которой его выловили из моря, сильно пострадала и, конечно, никуда не годилась.  Ну а японцы не слишком-то расщедрились на гардероб пленным офицерам - выданная ими одежда была вполне удобной, но, конечно, отнюдь не блистала изяществом вкуса.
   - О, я вижу Вы, господин Маштаков, прихватили с собой меч. Неужели Вы не простили мне моей маленькой шалости и жаждете реванша?
   - Ну что Вы, конечно же нет. Не скрою, я был бы счастлив тренировочному бою с Вами, хотя совершенно не пойму, вежливо ли мне говорить Вам об этом.
   - А что тут может быть невежливого?
   - Ну... у нас, в России, женщины обычно не занимаются фехтованием, а потому просить о даму о сабельном бое было бы странно и глупо. Как я вижу, в Японии - другие обычаи, Ваше умение сделало бы честь многим фехтовальщикам-мужчинам.  Однако мне неизвестно, как в Вашей стране следует обращаться к женщине, владеющей искусством боя на мечах.
   - С большой осторожностью, конечно... А то ведь можно совсем голову потерять - рассмеялась девушка и продолжила:
   - Но я не хочу сегодня говорить о мечах. Давайте лучше поболтаем о пустяках!
   - Как будет угодно очаровательной незнакомке - отвесил легкий поклон Николай.
   Это было изумительное утро. Николай и его спутница медленно прогуливались по тропинкам сада и болтали обо всем и ни о чем одновременно. Хотя по большей части говорить приходилось именно Николаю - девушка изящно переводила темы, избегая расспросов о себе, но много интересовалась жизнью мичмана и обычаями в России.  Николай рассказывал, шутя и дурачась.  Он пытался хоть что-то узнать о своей собеседнице, но почти безуспешно. Единственно, что стало для него очевидно - девушка какое-то время провела в Европе, или же в местах, где много европейцев - ее английский был безупречен, а манеры - вполне светски. Но это и все, даже имя прекрасной собеседницы оставалось для Николая тайной. А вскоре первые лучи восходящего солнца осторожно коснулись ухоженной поросли сада, и они расстались. Но в этот раз ему удалось условиться о следующей встрече.
   - Я смогу прийти послезавтра, в это же время, - сказала ему девушка на прощание.
   Сказать, что Николай был заинтригован происходящим - означало не сказать ничего. Он был в совершеннейшем восторге от нового знакомства, его собеседница была весела и иронична, демонстрируя при этом недюжинный ум и удивляя Николая оригинальностью суждений. Нежелание его новой знакомой что-либо говорить о себе приняло характер милой игры, состязания умов. На прямые вопросы о себе девушка не отвечала, и задачей юноши было спрашивать так, чтобы заставить ее проговориться случайно. Или же спрашивать вроде бы и вовсе о другом, но получить ответ, который позволил бы что-то понять о прекрасной незнакомке. Видно было, что потуги Николая изрядно развлекают девушку.
   Весь день он продумывал хитрые ходы и макиавеллевские вопросы, но... на следующей встрече совершенно не преуспел.
   - Вы такой забавный, Николай - сказала ему перед расставанием таинственная прелестница:
   - Вы пытаетесь узнать обо мне что-то. Но так... прямо! Надо мягче и тоньше. И дипломатичнее. Вы ведь в Японии, а в Японии вообще никогда нельзя доверять собственным глазам. Вам могут что-то показать, если Вы попросите. Но это никогда не будет тем, что Вы хотите увидеть. Это будет всего лишь тем, что Вам хотят показать, и только!
   - Неужели у Вас все так запутано?
   -  О да, можно сказать и так. Мы, японцы, любим интригу. У вас, европейцев, считаются добродетелью честность и сила, направленная на доброе дело. А у нас перехитрить врага считается не меньшей доблестью, чем победить его в бою. Обман в Японии - не порок, а достойное средство достижения цели, поэтому умение вводить в заблуждение ценится высоко. Мы привыкли скрывать свои истинные мотивы и искать двойное, тройное дно во всяком поступке.
   - Но как это возможно? - спросил Николай:
   - Вот, к примеру, взять Ваше посещение поединка неделю тому назад. Вы пришли, чтобы взглянуть, как сражаются европейцы, Вам это интересно, потому что Вы сами фехтуете. Что же тут может быть непонятного, где тут второе дно?
   - Мне? Европейское фехтование? Николай, ну неужели Вы всерьез полагаете что юная леди не найдет себе более интересного занятия, кроме как наблюдать за потеющими, машущими палками мужчинами?
   - Но...
   - А Вам не приходило в голову, что смотреть на поединки приходила вовсе не я?
   - ???
   - Но Вы же видели, что я была не одна
   - Но Ваш слуга...
   - А с чего Вы взяли, что это был мой слуга? А вдруг это - мой престарелый отец, мастер фехтования, не имеющий сыновей и оттого научивший меня всему, что знает сам?
   Николай замер с открытым ртом.
   - Постойте... но будь это Ваш отец, он бы...
   - Что? Выглядел бы по-другому? А если ему хотелось сохранить инкогнито?
    - Но что бы ему мешало тогда прийти одному?
   - И все бы знали, что некий японец приходит смотреть на поединки. А так - ну кто обратит внимание на скромно одетого мужчину в летах, если рядом с ним - очаровательная юная девушка? Все будут смотреть на нее... а о мужчине вообще никто не вспомнит!
   Николай совсем стушевался.
   - Так...получается... Это был Ваш почтенный отец?!
   - Кто же знает, о проницательный мичман? Уж точно не Вы - не так ли?
   Тут девушка покинула Николая, свернув на узенькую тропку в зарослях кустов, исчезла, растворилась в едва дрожащей под легчайшим ветерком зелени. Замерла, потревоженная полой ее кимоно ветка, угас тихий смех, - Николай же оставался стоять, совершенно сбитый с толку.
   Впрочем, следующая их встреча вышла и вовсе особенной.
   Еще не дойдя до полянки, он заметил, как поверх высоких кустов взметнулось навершие клинка -  все произошло так быстро, что глаз едва успел уловить движение.  Николай скорее решил бы, что ему почудился этот стремительный, как бросок кобры, замах, но его слух уловил тот негромкий упругий шелест, что издает "лезвие" деревянного меча в руке настоящего мастера.
   Неужто, кто-то из "фехтовального клуба" поднялся ни свет, ни заря? Или... Николай осторожно приблизился, и, привстав на цыпочки, заглянул поверх кустов. Оказалось - или.
   Зрелище было... великолепным. Сегодня на девушке был какой-то другой наряд, совсем не похожий на то, что она носила до этого. Вместо длиннополого, с широкими рукавами кимоно, чем-то смахивающего на халат, но, тем не менее, отлично подчеркивающего обольстительную талию, на ней была широкая рубаха и нечто, изрядно напоминавшее широкую юбку. Все это сидело достаточно мешковато, скрывая соблазнительные линии женского тела, но в целом такой наряд куда более подходил физическим упражнениям.
   На это стоило посмотреть, и Николай залюбовался точеной грации движений. Девушка то замирала на месте, как лань, заслышавшая подкрадывающегося к ней хищника, потом вдруг целеустремленно делала несколько плавных, стелящихся над землей шагов. В руках она сжимала боккэн, который сперва обманчиво замирал в изящных, но крепких ладонях, а затем вдруг, в неуловимый миг, обрушивался со страшной скоростью на воображаемого врага.
   Точность и грация движений завораживали, это было сродни танцу - прекрасному и смертоносному... так могла бы играть пантера в своих родных джунглях, так двигался бы ирбис на заснеженных отрогах родных гор. Казалось, сама Япония обратила сейчас свой взор на Николая, явив квинтэссенцию себя, своей неведомой Европе культуры, во всей ее тысячелетней самобытности.  И мичман замер, боясь нарушить удивительную гармонию этого места, любуясь во все глаза открывшимся ему зрелищем
   А девушка, похоже, завершала свой урок - подчеркнуто медленно вдвинула боккэн в такие же, деревянные ножны и коротко поклонившись неведомому партнеру, обернулась наконец к Николаю.
   - Здравствуйте, мичман - улыбнулась она ему
   - Что же Вы замерли на краю полянки?
   - Боялся помешать - честно сказал Николай:
   - Это было прекрасное упражнение и мне вовсе не хотелось вставать на Вашем пути.
   Девушка дунула на выбившуюся из прически прядку, своевольно выпавшую на ресницы:
   - Спасибо! - серьезно, без обычной шутки в голосе поблагодарила она мичмана.
   - Ката - это упражнение не только тела, но и духа, и потому мешать исполняющему его - очень дурно.  Но - звонкий голос девушки обрел привычные Николю, шутливые нотки:
   - К делу! Вы же не зря принесли свой меч, так давайте же начнем!
   Так уж вышло, что и в первое и во второе их свидание, юноша имел при себе боккэн. Не то, чтобы Николай был особо суеверен, но все же (на всякий случай) прихватывал с собой японскую деревяшку и на следующие встречи, а зачем - он и сам толком не понимал. Невинная маскировка на случай, если кто из офицеров заметит его ранним утром? Талисман? Обычно, он просто прогуливался, придерживая деревяшку наподобие трости, которую несут в руке, не опираясь на нее. Но сегодня ему, похоже, предстоит воспользоваться боккэном по назначению
   Следующие четверть часа показались Николаю вечностью скорости и боли. Он всегда считал себя неплохим фехтовальщиком, но сегодня его противница делала с ним все, что хотела.  Более всего это напоминало то ли избиение младенцев, то ли игру кошки с мышью - на фоне молниеносных защит и отточено-стремительных атак, в которых силуэт девушки буквально расплывался, выскальзывая из поля непривычного к такому зрения, движения Николая выглядели медленными и неуклюжими. Видно было, что его напарница сдерживала силу своих ударов, но бока, плечи и грудь Николая обжигал яростный огонь боли всякий раз, когда боккэн девушки бил коротким тычком или скользил рубящим ударом по его телу.
   С другой стороны, Николай знал, что в поединке на одной только технике ударов и защит далеко не уехать. Нужно понять, как дерется твой противник, какие удары предпочитает, как защищается, в чем он силен и в чем - слаб. Подловить можно и мастера, если поймешь его стиль, ведь тогда он станет для тебя предсказуемым.
   Сегодня Николай на своей шкуре почувствовал азиатскую школу боя. Она была и необычной, и непривычной для него, но все же мичман не узрел ничего такого, с чем нельзя было бы справиться. Не было каких-то тайных приемов или чего-то столь изумительного, чему европейская наука сабельного боя не смогла бы противостоять. Он, конечно, проиграл этот бой. Но проиграл не потому, что европейское фехтование никуда не годилось против японского, а потому что сам он, как фехтовальщик, многократно уступал своей очаровательной сопернице. 
   В какой-то момент, когда очередной тычок заставил вспыхнуть правую сторону груди пламенем боли, а чертовка, мастерски нанеся удар, в мгновение ока отступила, разорвав дистанцию и готовая к защите, Николай нашел в себе силы рассмеяться, отсалютовать девушке деревянным клинком и сделать шаг назад, прекращая поединок. Однако же его напарница что-то заметила
   - Как Вы, мичман? - С тревогой спросила она. Николай постарался улыбнуться самым беззаботным и обворожительным образом, но пристальный взгляд карих глаз обмануть не смог. Девушка что-то прошипела по-японски себе под нос, и тут же перешла на английский:
   - Простите меня. Мне следовало принести с собой защиту. Как глупо все вышло...- вырвалось у нее
   - Ну что Вы, ничего страшного не произошло. Бывало и хуже - покраснел Николай. Получить тумаков от девушки - само по себе неприятно, но если эта девушка еще и жалеть тебя начнет...  Похоже, японка угадала причину, заставившую алеть щеки юноши и смутилась окончательно. Выглядела при этом девушка чудно, но Николай вдруг осознал, что их отношения висят на очень тонкой ниточке, которая запросто может оборваться в любой момент.
   Кое-что о нравах японцев Николай все же усвоил, беседуя в госпитале Сасебо с врачами, владевшими английским языком. Самое страшное для японца - потеря лица, которая происходит, если японец прилюдно совершил какой-то неподобающий обычаю и его чести поступок.  В данном случае, можно сказать, что она заставила Николая потерять лицо - не тем, что победила его в бою, но тем, что выказала по отношению к проигравшему жалость, которая могла лишь унизить его. И, совершив предосудительный поступок в отношении Николая, "потеряла лицо" сама. "Если я сейчас брякну что-то не то, то мы расстанемся и больше не увидимся никогда", - шепнул мичману его внутренний голос и, похоже, был абсолютно прав.
   - Вы блестяще фехтуете, куда лучше меня, и мне не следовало затягивать схватку. Но я ничего не мог с собой поделать - желание насладиться поединком оказалось превыше здравого смысла. В этом моя вина и я прошу у Вас прощения (Николай вовремя вспомнил, что если женщина не права, то самое лучшее, что может сделать мужчина - извиниться перед ней).  И... позвольте поблагодарить Вас за бесценный урок.   - здесь Николай склонился в поклоне по-японски - ладони на бедра, голова опущена так, чтобы лицо было параллельно земле.
   Мягкая, нежная ладонь дотронулась до его волос
   - Николай, никогда не кланяйтесь Вашему сопернику так, как Вы это сейчас сделали. Я коснулась Вас ладонью, но в ней мог быть клинок, а Вы бы ничего не увидели. Когда мы делаем поклон в начале и по завершении схватки - мы выражаем уважение. Но выразить уважение, не означает оказать доверие - я ведь говорила Вам, это совершенно разные вещи. Поэтому наши воины во время поклона не опускают глаз, они всегда смотрят на лицо противника. 
   Николай молча склонился еще - на этот раз, не отрывая глаз от чуть порозовевшего лица своей учительницы.
   - Я сожалею лишь об одном - что не обладаю мастерством боя моего старшего товарища, сражавшегося в поединке, который Вы видели. Полагаю, в этом случае я смог бы лучше развлечь Вас сегодня.
   - О, он - прирожденный воин, - ответила девушка.
   - Да, - подхватил Николай, радуясь возможности перевести разговор на менее щекотливые темы:
   - Мой друг, князь Алесей весьма искусен в фехтовании, и, кажется, для него не существует лучшего подарка, чем добрая тренировка. Когда у него нет возможности заниматься, он сильно скучает и становится решительно невыносимым...
   - Ваш друг? - чуть сморщив лоб, промолвила девушка
   - Такой невысокий, жилистый....
   - Да, да, это он.
   - Но я говорю не про него, а про его соперника.
   От удивления у Николая опять едва не отвалилась челюсть. Про себя он отметил, что крайняя степень изумления, похоже, становится привычным для него состоянием. Вслух же произнес:
   - Похоже, мне никогда не понять Японию.
   - Почему? - Удивленно глянула на него девушка:
   - Конечно, Вы гайдзин, чужеземец по-нашему, хотя это слово у нас несет пренебрежительный оттенок, что-то наподобие варвара. Но Вы небезнадежны. Вот, к примеру, Вы искали поединка со мной, но не могли вызвать меня прямо. И вместо этого придумали хороший способ - не говоря ни слова, всегда брали с собой боккэн на наши встречи. Это был хороший намек на Ваше желание, которое Вы не могли выказать иным образом. Вполне по-японски. И я, в конце концов, не устояла - со смехом закончила она.
   Николай с грустью понял, что за сегодняшние синяки он должен благодарить исключительно самого себя. 
   - Но почему Вы считаете есаула настоящим воином, ведь он же проиграл в поединке? - спросил он.
   - Это же очевидно, - ответила его собеседница и Николай с неудовольствием услышал нотки превосходства в ее голосе.
   - Понимаете, мичман, есть бой... а есть - театр. И воин, и актер изучают одни и те же приемы. Но задача актера - показать красоту и искусство. Он не убивает на сцене, он лишь имитирует поединок так, чтобы зрители восхищались, и чтобы гадали, чем же все закончится. Актер услаждает взоры зрителей, это его профессия и талант. А воин - убивает. Это тоже искусство, это тоже красиво, но... это совсем другая красота. И другой путь.  Актер показывает красоту движений, он должен потешить публику, а воин должен убивать быстро - иначе убьют его самого. Актер выступает на деревянных подмостках и под навесом - воин обязан уметь убить врага хотя бы и по колено в грязи, под проливным ливнем. Воин умеет убить пешего и всадника, будучи сам на коне или на ногах. Или лежа в канаве. Актеру этого не надо - в театре лошадей и канав нет. Если вывести воина на подмостки театра и заставить сражаться по правилам актера, то воин может проиграть. Но в настоящей схватке актер не справится с воином.
   - Ваш друг...  его не учили убивать. Его учили побеждать, когда под ногами - ровная земля, а противник скован правилами поединка. И сам поединок - понарошку, достаточно коснуться лезвием, и это считается за удар. А воин...  для воина нет правил. И легкий порез врага не остановит. Воин должен бить наверняка. Понимаете, мичман?
   - Кажется, да - задумчиво произнес Николай. Интересно, не поэтому ли казачий есаул избегал "фехтовального клуба", и на поединок его пришлось заманивать коньяком? Николай против воли воскресил в памяти ту схватку...  А ведь действительно, выходило так, что практически каждый удар есаула стал бы смертельным, или, как минимум искалечил бы противника - будь это "всамделишный" бой. Вот только мичман не понимал этого, пока японка не взяла его за шкирку и не натыкала носом в, казалось бы, очевидную истину.
   - Значит есаул - это воин. Интересно, мог бы я когда-нибудь стать... - продолжил Николай, и увидел, как на лицо его собеседницы налетело облачко озабоченности...
   "Боги, ну что я опять делаю не так?" - вопросил себя мысленно Николай.  Впрочем, сообразил мичман, если бы он закончил фразу, как собирался: "...мог бы я когда-нибудь стать воином", то девушке, наверное, было бы трудно ему ответить. Ведь он моряк и воин, участвовал в сражении, и сказать ему "не сможешь" - вероятно, с точки зрения японца означает нанести ему оскорбление. А сказать "сможешь" ... Николай не был высокого мнения о своем фехтовальном искусстве и понимал, что такой ответ вряд ли будет правдивым.
   - ...мог бы я когда-нибудь овладеть искусством боя на мечах, как есаул? - закончил он.   Судя по выражению лица девушки, вопрос был задан верно. Японка окинула его ставшим серьезным взглядом
   - У тебя есть талант - после паузы ответила она.
   - Но ты не развил его, когда было нужно. А сейчас уже поздно.
   - Поздно? Но я же вовсе не... - тут мичман слегка замялся - ему казалось, что девушка несколько старше его, а признаваться в этом не хотелось
   - Это когда же мне следовало начинать? Во сколько лет начали Вы?
   - В четыре, - быстро ответила девушка и чуть закусила очаровательную губку - похоже, Николай только что узнал то, что ему знать не полагалось. Но... с четырех лет?!! Тогда понятно, откуда эта звериная грация и феерическая быстрота. Конечно, против такого противника Николаю не светило ни при каком раскладе...
   - М-да... А нет ли какого-то хитрого, истинно японского способа справится с противником, который много сильнее тебя? - спросил юноша. Николаю казалось, что тон его был достаточно шутливым, чтобы дать понять - он говорит это только для продолжения беседы, но... Кажется его слова были восприняты серьезно, и Николай снова удостоился задумчивого взгляда японки.
   - Может и есть, - промолвила она.
   -Знаете что, мичман, давайте я расскажу Вам одну японскую... сказку. Если Вам это, конечно, действительно интересно.
   Николай только кивнул - обычно его собеседница говорила мало, но сегодня, кажется, все изменилось, так что он промолчал и обратился в слух. Юноша и девушка, подхватив боккэны, покинули полянку, где состоялся их поединок и медленным шагом прогуливались по саду. Лучи восходящего солнца играли в тени ветвей, словно солнечные зайчики в церковных витражах. И тихой литанией звучал женский голос, столь прекрасный, что даже утренние пташки притихли, боясь пропустить хотя бы слово.
   -  Давным-давно, когда Япония кипела войной властителей, не подчинившихся еще божественной воле Императора, жил мудрый самурай по имени Асано Кадзума. Он следовал путем Этикета Исэ-Рю, и таково было его умение, что для четырнадцатилетнего сёгуна Асикага Ёсихару не нашлось лучшего учителя. А когда сёгунат пал, мудрый самурай простым ронином пришел в город Татэока, где был призван на службу могучим кланом Могами.
   Асано Кадзума верой и правдой служил клану. Он обзавелся семьей и у него родился сын. Но когда сыну исполнилось шесть лет, другой самурай Сакагами Сюдзэн, тоже служащий клану Могами, оспорил учение Этикета Исэ-Рю, которому следовал Асано Кадзума. Дело дошло до мечей и Асано пал.
   Его малолетний сын не мог занять достойного места в обществе, пока не отомстит за гибель родителя. Но не это двигало молодым Асано Тамидзимару. Он искренне любил и чтил своего отца и всем сердцем желал смерти его убийце. Сын Асано Кадзума воспитывался при храме Хаясидзаки Кумано Дзиндзя, обучаясь искусству владения мечом. Молодой Асано не желал иной дороги, кроме пути самурая, он не мыслил себе иной доли и старательно учился мудрости предков, не жалея себя в постижении воинского искусства.
   Настал день, и Асано Тамидзимару исполнилось 18 лет. В день своего совершеннолетия он получил новое имя - Хаясидзаки Дзинсукэ Минамото-но Сигенобу и право следовать туда, куда влекло его сердце. Два года потратил он на поиски убийцы своего отца и наконец-то нашел его.
   Множество раз молодой Хаясидзаки представлял себе этот день, но никогда не думал, что час, когда он узреет своего смертельного врага, сокрушит все его надежды. Ибо Сакагами Сюдзэн был настолько опытным воином, что у юноши не было ни единого шанса победить его в бою.
   И сын Асано ушел в сумрак ночи. Его жизнь потеряла всякий смысл. Юноша мог выйти на бой, соблюдя канон самурайской чести, но тогда он погибнет, а отец так и останется неотомщенным. Цель молодого воина не будет достигнута, а значит, дни его жизни не имели смысла. Отступление так же немыслимо. Выхода нет и нет спасения для чести, а значит, остается только оборвать нить обессмыслившегося бытия собственной рукой. 
   Юноша вынес себе приговор, и готовился встретить свой последний рассвет. С первыми лучами солнца, он исполнит обряд сэппуку, как только и должен уходить из жизни самурай, чей меч не смог защитить его чести. В ожидании неизбежного, юный Хаясидзаки погрузился в медитацию дабы очиститься от посторонних и лишних мыслей. Но вместо примирения с неизбежным, он вдруг обрел понимание...
   Жизнь самурая подчинена единственной цели - служению истине. Истина самурая - его честь. Все, что мешает служению истине, противоречит самой сути вещей, и должно быть исправлено. Когда что-то омрачает служение истине, нет места ни мести, ни злобе - нужно всего только исправить неверное, вернуть бытию гармонию и порядок. Что может быть естественнее?  Меч - душа самурая, слуга истины. Меч - это не ярость и разрушение, меч возвращает миру его красоту и справедливость. А потому истинный самурай не обнажает меч. Истинный самурай ОСВОБОЖДАЕТ меч.
   Ранним утром Хаясидзаки бросил вызов убийце своего отца. Сакагами Сюдзэн посмеялся над ищущим смерти юношей, но отклонить вызов не пожелал, да и не мог бы этого сделать без ущерба собственной чести. Он согласился, и вышел на поединок как мясник, идущий забить глупого барана. Сакагами Сюдзэн не сомневался в своем искусстве, но не успел он положить ладонь на рукоять своего меча, как лезвие юного Хаясидзаки пропело погребальную песнь, прервав бытие его надменного врага. Так был отомщен Асано Кадзума.
   -А теперь мне пора! - своим обычным голосом сказала красавица, улыбнувшись Николаю.
   - А я так надеялся, что Вы покажете мне, каким образом мудрый не по годам Хасия...Хаясидзаки сокрушил Сакагами Сюдзэна.
   - Это запрещено - удивила мичмана девушка.
   - Нельзя обучать гайдзина нашему искусству. Мне жаль.
   Весь день Николай мысленно нет-нет, да и возвращался к этой истории. Безусловно, очень колоритно и так не похоже на русские сказки. Николай считал, что о народе можно многое узнать о его сказаниях, и рассказ был интересен как отражение загадочной японской души, но не только.  Сразить врага до того, как тот успеет обнажить клинок... Это было необычно и пробуждало интерес.
   На обед Николай чуть припоздал, а когда все же явился, то увидел, что друг его лейтенант и казачий есаул изволят вкушать "хлеб насущный с котлетою" за одним столом, и мичман к ним присоединился. Князь с есаулом непринужденно болтали, улучив момент, Николай поинтересовался у своего друга:
   - Скажите, князь, доводилось ли Вам слышать о технике моментального извлечения клинка из ножен? Вот чтобы Ваш противник еще глазами хлопнуть не успел, а Вы уже могли бы нанести удар?
   - Это фантастика, друг мой Николай, не бывает такого. А почему Вы спрашиваете?
   Николай, как мог, пересказал историю Асано Тамидзимару.
   - А, ну тут немного другое. Получается, что этот Ваш Минамото Се... Сиго... тьфу, черт, язык сломаешь с этими японскими именами, в общем, алчущий отомстить за отца юноша научился очень быстро извлекать клинок из ножен. Его враг просто не ожидал такого, и он не успел обнажить своего меча. Заверяю тебя, Николай, если бы самурай Сакагами вышел на поединок с уже обнаженным клинком, то у парня не было бы ни малейшего шанса. А Вы что думаете, Петр Васильевич?
   - Верно говорите, Алексей. - подключился к разговору сидевший рядом есаул.
   - Вообще говоря, так умеют делать черкесы.  Доводилось мне слышать, и даже видеть такое дело - правду сказать, саблю так не выхватишь, только шашку. И в бою это бесполезно - если у противника шашка в руке, а у тебя - в ножнах, тут уж с какой скоростью не выхватывай - все едино на кладбище свезут. Сами черкесы народ горячий, и пользуются этим тогда, например, если вдруг промеж своих ссора вышла и пока шашки еще в ножнах. Вот тогда конечно, кто первый шашку наголо, тому и жить.
   - А не могли бы Вы, Петр Васильевич, показать мне этот прием? - с интересом спросил Николай.
   - Показать... даже и не знаю. Видел я такое, было дело, самому потом интересно стало, попробовал, да ведь шашки моей тут нету.
   Николай все же упросил есаула показать черкесский фокус на боккэне, благо ножны к ним прилагались. Тот, примерившись и так, и эдак, и впрямь выхватил деревянный меч куда быстрее, чем обычно извлекают саблю из ножен. Хотя и не так, чтобы от удивления в зобу дыхание замерло. Впрочем, козаче ведь говорил, что не тренировался специально, а если позаниматься всерьез?
   До следующей встречи с так и не открывшей свое имя девушкой оставалось еще два дня. Николаю не хотелось выглядеть странно, тренируя выхват при всех, а вставать до зари он уже привык. Так что следующим утром юноша отправился на заветную свою полянку и вдоволь намахался мечом. Получалось, правду сказать, не слишком-то хорошо, если не сказать, чтобы совсем плохо. Однако Николая все это заинтересовало всерьез, так что следующий рассвет он встретил там же. Показалось ли ему, что за ним наблюдают чьи-то внимательные глаза? Ветер ли качнул тонкую ветвь, протянувшуюся над кустарником? Кто знает, но, когда мичман, не выдержав, отправился проверить, он никого не обнаружил - лишь шелест листвы скрашивал его одиночество.   
   На третий день Николай пришел на условленную встречу.
   Девушка сидела на пятках посреди полянки в той же одежде, предназначенной для занятий. Ее головка чуть клонилась к левому плечу, будто бы внимая одной лишь ей слышимой мелодии. Левая рука придерживала клинок у пояса - вот только, кажется, это был не боккэн. Николай замер - неужто он опять не вовремя? Мешать упражнениям "знакомой незнакомки" не входило в его планы, так что мичман предпочел оставаться молчаливым и незаметным зрителем.
   Девушка оставалась неподвижной. И вдруг - вновь застыла, чуть приподнявшись, а обнаженный меч в ее руках уже смотрел вверх, туда, где могло быть горло подошедшего к ней человека. Все произошло настолько быстро, что Николай ничего толком не понял - только что клинок был в ножнах и вот... Словно услышав его мысли, девушка медленно закончила упражнение, убрав меч в ножны и вновь села на пятки в ту же позу, в которой и застал ее Николай. Медленно подняла ладонь, положила на рукоять меча. Николай наблюдал, как смыкаются ее изящные пальчики аккурат под круглой гардой. Как медленно, будто бы специально для того, чтобы можно было рассмотреть во всех подробностях, клинок покидает ножны, как меняет положение тело, как острие устремляется ввысь...
   Следующий прием - выхват, переходящий в горизонтально-рубящий удар, еле различимый глазу взблеск стали. И вновь - медленное повторение, словно для того, чтобы нечаянный зритель увидел технику во всех нюансах...
   Шаг вперед, ладонь легла на эфес, но меч покидает ножны едва  ли на треть - в этот раз нанесен тычковый удар рукоятью и лишь после этого лезвие со свистом рубит невидимого соперника.
    А потом все внезапно кончилось. Девушка распрямилась, приняв расслабленную позу, так что Николай увидел, что на сегодня ее упражнения закончены.
   Мичман вышел на полянку.
   - Доброе утро, леди. Позволено ли мне будет узнать...
   Девушка резко повернулась:
   -О, здравствуйте, Николай. Вы меня испугали - перебила она его и вдруг, не терпящим возражений тоном отчеканила:
   - Вы только что пришли... - короткая пауза и не успел Николай открыть рот - нежным, исполненным вопросительных интонаций голосом:
   - Не так ли?
   - Конечно -  только и оставалось сказать юноше. Впрочем, головоломка-то нехитрая, его собеседница сказала ведь, что учить японскому искусству фехтования она его не может. А если он без ее ведома, подглядел за ее тренировками, то где же тут обучение?
   И все же... что за странные игры? Им вроде бы хорошо вместе, но первоначальный флер загадочности и необычности их встреч уже не интриговал, а начинал раздражать. Короткие свидания на рассвете, даже имени ее он не знает... а теперь еще эта донельзя странная эскапада. Если нельзя показывать приемы азиатского фехтования, так не показывай, а если все же решила научить - зачем этот цирк? Ведь результат-то все равно один, запрет нарушен.
   Или это - "загадочная японская душа"? Можно нарушить запрет, но невозможно сделать это публично? Что же это за культура, где форма важнее, чем содержание? А с другой стороны... Николай даже покраснел пришедшему ему на ум сравнению.
   В свои молодые годы юноша, конечно, знал о существовании продажной любви, хотя никогда не пользовался услугами профессиональных "жриц". Ему приходилось видеть гулящих - любой мог подойти к ним и, сговорившись о цене, удалиться в укромное местечко. И абсолютно всем было понятно, каким делом займется парочка, укрывшись от посторонних глаз - но именно, что укрывшись. И речи не могло быть, чтобы гулящая стала предаваться амурам у всех на виду, скажем, прямо посреди улицы, где предлагала свой "товар". Продажная любовь безоговорочно осуждалась моралью, но при этом существовала - как будто бы в тайне, и потому мораль мирилась с ее наличием. И никому не казалось это смешно или странно - просто таковы были правила игры у общества, в котором родился и жил Николай.
   Общество нашло способ не замечать того, что оно осуждает, но не может или не хочет искоренить.   Да и вообще, если вдуматься, очень даже часто мораль говорит нам: "Ни в коем случае нельзя! Но если тихо и незаметно - тогда можно". И, если так, то почему он должен в чем-то упрекать молодую японку? Так что Николай выбросил из головы все эти высокие материи и с головой погрузился в удовольствие общения с прекрасной своей собеседницей.
   Перед расставанием девушка внимательно и как будто бы даже с грустью посмотрела в глаза мичмана
   - Я уезжаю. - огорошила она Николая.
   - Ненадолго, может, на месяц или немного больше.
   - А потом? - вырвалось у юноши.
   - А потом... что же, если таково Ваше желание, то мы увидимся вновь. Я найду Вас.
   Дни в плену тянулись медленно и скучно, на что раньше Николай особого внимания не обращал. Сначала - лечение в госпитале и психологический шок раненного, пережившего страшного сражение человека. Потом - разрыв помолвки, затем... совсем неожиданное знакомство с прекрасной дочерью Азии.  Теперь же ничто не занимало ум молодого человека, и он чувствовал себя так, будто на его плечи с грохотом обрушилась вечность, и, казалось, ничто не могло бы приблизить ее окончания.
   Но история о единственном сыне Асано Кадзума все же чем-то зацепила Николая. Решение юного самурая - нанести опережающий удар, обратив в ничто фехтовальное мастерство противника что-то задело душе мичмана. Ведь и в морском бою чрезвычайно важно было нанести удар первым.
   Пушка, конечно, не катана и не сабля. Но все же, по мысли Николая, артиллерийская дуэль на море была чем-то сродни фехтованию. Когда корабли обмениваются залпами с пяти миль, бесполезно целить во вражеский корабль - к тому моменту, пока комендор введет поправки в прицел, пока прогремит выстрел и снаряд преодолеет многие километры, вражеского корабля там уже не будет. Нужно уметь рассчитать место, в котором окажется враг, чтобы в миг, когда земная тяга, смиряя бешеную энергию снаряда, направит его путь туда, где ветра и течения от века гонят белопенные валы, его траектория пересеклась бы с темным, опоясанным огнем собственных орудий силуэтом неприятеля.
   А для этого нужно вымерить дистанцию до врага, высмотреть сливающийся с морем вражеский корабль так, чтобы по возможности точно определить его курс и скорость, высчитать правильный прицел. Поединок артиллеристов - это поединок умов, зоркости и опыта, но тот, кто первым сможет правильно решить задачу получит награду - кроваво-огненный поцелуй на сером силуэте вражеского броненосца.
   Конечно, это не единственное умение, коим должен овладеть артиллерист. Но нанести удар первым - уже половина дела, треть победы и потому история Асано Тамидзимару не могла оставить мичмана равнодушным.
   К тому же...  Николай любил холодное оружие. Любил соразмерность его форм, тихий шелест извлекаемого из ножен клинка, матовый блеск стали. Любил ощущать вес сабли в ладони, чувствуя, как смертоносное лезвие становится продолжением собственной руки. Но при этом, как ни удивительно, мичман не слишком любил фехтование. Может быть, потому что заниматься приходилось ненастоящим, учебным реквизитом, не имевшим истинной красоты оружия? Мы бываем изрядно прихотливы в наших пристрастиях и хобби, но кто нас будет судить за это?
   А вот тренировать удары из ножен нужно было именно на боевом оружии. К тому же такое занятие не требует ни партнера, ни специального зала, так что морские походы не станут препятствием увлечению.
   Новое занятие разнообразило тягучий и малопривлекательный быт пленника. Николай совершенствовался в практике быстрого выхвата меча, да и в фехтовальный клуб стал наведываться едва ли не каждый день.  Кроме того, мичман одолел расспросами казачьего есаула. Тот не был рад столь назойливому вниманию, и поначалу норовил от Николая ускользнуть. Но потом оттаял, рассказал и показал мичману немало интересного.
   Так Николай обрел свое хобби, да так и не забросил, предпочитая его фехтованию. Часто работа с клинком заменяла ему зарядку, которой молодой человек почти никогда не пренебрегал, и даже годы спустя он продолжал работать над этой техникой, доводя ее до совершенства. Но это случилось потом, а пока...
   Не то чтобы месяц пролетел для мичмана незаметно, но нельзя сказать, чтобы каждая минута тянулась для него бесконечно. К исходу означенного срока мичман вновь стал просыпаться пораньше, тренируясь до рассвета - неожиданно теплая погода августа вполне благоприятствовала ему. А даже если бы и нет - Николай с нетерпением ожидал встречи со своей "знакомой незнакомкой", а когда бы ей состояться, если не на рассвете в привычном для них месте?
   В то утро тренировалось особенно хорошо - боккэн был послушен Николаю, словно кисть - художнику, хотя юноша и отдавал себе отчет, что в этом деле он, покамест, далеко не Рембрандт... Николай увлекся настолько, что даже не сообразил сперва, когда тихий женский голос произнес:
   - Здравствуйте, Николай. 
   Она стояла на том самом месте, где мичман увидел ее в первую их встречу на этой полянке -тонкий стан рядом с кряжистым стволом старого древа, большие, карие, такие изумительно теплые глаза... Николай опомнился, сообразив, что пауза излишне затянулась - по его вине:
   - Здравствуйте, прекрасная леди - хрипло ответил юноша, как будто бы что-то пережало ему горло.  Но девушка не обратила на это внимания, она пристально смотрела мичману в глаза, словно разыскивая что-то и, казалось, разглядела в них то, что искала. Ее лицо озарилось мягкой улыбкой, и сердце Николая закружило теплой, пьянящей и пряной волной.
   - Я вижу, Вы не забросили Ваши упражнения - произнесла она и - не ослышался ли Николай? Неужели и ее голос чуть дрогнул?
   - Похвально. Проверим, чему Вы смогли научиться? - спросила девушка, и только тут Николай разглядел боккэн в ее руке. А в глазах прекрасной незнакомки мичман увидел хорошо знакомых ему чертиков веселья.
   - Условия простые - мечи в ножнах, и Вы наносите удар. Если я успеваю отразить его своим боккэном - побеждаю я, ну а если Вам удастся..., впрочем, это уж вряд ли - рассмеялась она.
   Они встали друг напротив друга и склонились в коротком поклоне. Сегодня Николай не сводил глаз со ставших очаровательно-внимательными очей незнакомки, и в них скользнула тень одобрения.
   Удар!
   Казалось, боккэн Николая врезался в каменную стену, а девушка уже убирала меч в ножны. Еще одна попытка! Бесполезно. Мичмана не оставляло ощущение, что за то время, пока он выхватывает из ножен меч, его соперница смогла бы отразить его удар, сама ударить трижды, и у нее хватило бы еще времени на то, чтобы собрать букетик цветов для этого японского умения, о котором она же и рассказывала, как его... экибана?
   Веселье уходило из взгляда девушки, его место занимало... что? Легкая грусть, с оттенком легкого же превосходства? Но, Боже, как прекрасны ее глаза, легкая улыбка, нежный румянец на щеках... Николай замер, не в силах оторваться от ставшего таким желанным лица, столько раз являвшегося ему во сне...
   Что произошло дальше - Николай не понял и сам. Залюбовавшись незнакомкой, он совершенно окаменел, не думая уже ни о каких занятиях, как вдруг... Его рука вдруг обрела собственную жизнь, атакующей змеей рванулась к рукояти деревянного меча и нанесла удар, с трудом проталкиваясь сквозь ставший вдруг таким упругим воздух.
   Девушка с изумлением смотрела на кончик боккэна, застывший у ее лица - сама она едва ли успела положить ладонь на рукоять меча.
   А затем ярость сверкнула в ее глазах и боккэн, сливаясь в неразборчивую полосу в ее руке, явил мичману свою истинную мощь и скорость.  Миг - и меч Николая отлетел в кусты, а деревянное лезвие, походя мазнув огнем по его плечу, тут же зажгло пожар боли под ребрами. Ноги юноши подкосились, он рухнул на колени, согнувшись...
   Маленькие ладони ласково легли на его плечи, и не успел Николай вскинуть голову, как мягкие, невозможно-нежные губы прильнули к нему в долгом поцелуе. Мало что соображая от боли и неземного блаженства юноша протянул руки, обняв дрогнувший под его ладонями стан, а девушка, чуть куснув его губу, отстранилась, но ее руки продолжали ласкать плечи и шею мичмана. Николай было открыл рот, но девушка внезапно положила пальчик поперек его губ, призывая к молчанию и снова прижалась к нему всем телом.
   - Хитоми -  шепнула она Николаю на ухо, и они вновь слились в сладостном объятии.
   Много позже, когда Николай, лежа на циновке, что казалась ему мягче пуха, поглаживал шелковую кожу ее плеча, уже не в силах и далее сопротивляться подступающей дремоте, он спросил ее сквозь сон:
   - Твое имя... такое красивое... оно что-то значит?
   - Да. - тихо ответила та, что стала первой женщиной в жизни юноши.
   - Хитоми означает "зрачок". Такое имя у нас обычно дают девочкам с красивыми глазами.
    Когда Николай проснулся, солнце было уже высоко, но он был один - девушка куда-то исчезла. Тихо выскользнув из небольшого, утопающего в зелени домика, куда привела его Хитоми, он вернулся к себе.
   - Аааа, скиталец, вернулся-таки. Я уж тебя потерял - встретил его на пороге князь. Пошли, пропустим по пять капель, благо повод есть.
   - А что случилось? - спросил Николай, хотя это его не интересовало всерьез, ибо мысли молодого человека блуждали далеко.
   - Мир, Николай. Все, война окончена. И мы, в общем-то, проиграли - с несвойственной ему тоской ответил лейтенант. Затем одарил Николая долгим задумчивым взглядом.
   - Что-то у Вас, мон шер, выражение лица самое загадочное, прямо как у кота Васьки, стрескавшего тазик хозяйской сметанки... А это, в сочетании с явно просматривающимся засосом на Вашей нежной шейке наводит на интеррреснейшие размышления!
   Николай, покраснев, инстинктивно одернул ворот рубахи.
   - Тогда, как я понимаю, у тебя есть целых два повода нализаться, причем один из них - приятный - подытожил князь Еникеев и более к этой теме не возвращался.
   Утром Николай затемно был на полянке. И на следующее утро, и много еще... увы. Больше он никогда не видел Хитоми, а все попытки ее разыскать закончились фиаско. Николай попробовал разыскать хозяев домика, в который привела его девушка, но нашел лишь слуг, объясниться с которыми не получилось - они не владели ни английским, ни французским, ни, конечно же, русским, ну а говорить по-японски Николай так и не научился.  
   Тем не менее, поняв, что ему не суждено больше увидеть Хитоми, мичман не захандрил, как можно было ожидать. История эта казалась ему сказкой, необычным приключением, словно бы выписанным на холсте кистью художника. Созидание прекрасно, но все же наступает миг, когда творец в последний раз неуловимым мановением руки бросит последний штрих, придав рисунку совершенство, но после этого уже не будет ничего. Николай понял ли, почувствовал ли, что эта история завершена и теперь пребудет в его памяти с ним вечно. Но прошлое осталось в прошлом, теперь же его спутниками стали лишь легкая, светлая тоска по ушедшему, верный боккэн и прекрасная японская осень. И еще - забавное японское стихосложение под названием "хайку", о котором рассказала ему Хитоми в одну из их встреч.
    
   Водная гладь
   Для кого отражает
   Осеннее небо? (авт - Хара Ютака)

ГЛАВА 11

   Граф решительно не понимал, что здесь, черт побери, происходит.
   Его соперник замер перед ним в обычной фехтовальной стойке - правая нога шаг вперед, колени слегка согнуты, но на этом сходство с классической школой заканчивалось - шашка кавторанга пребывала в ножнах, заткнутых за шутовской матерчатый пояс.  И что бы это значило? Такое положение противника представлялось полным абсурдом, ведь стоит графу ударить в длинном выпаде, его соперник не сможет парировать удар, да и отступить вряд ли успеет. Может и успел бы отскочить, будь дуэль подвижной, но с учетом левой ноги на привязи - нет. Конечно шашка не сабля, колоть ей то еще удовольствие... но все равно. И что, господин Маштаков не понимает этого? Граф Стевен-Штейнгель справедливо полагал, что его искусство фехтования на два порядка выше умения моряка, но в знании азов сопернику не отказывал. Кавторанг не может не знать, насколько уязвима его позиция. И все же подставляется под удар? Что за дурацкая буффонада? Или не буффонада? Совершенно невозможно, чтобы моряк вот так покорно склонил выю на заклание, значит...  Значит, есть у него какой-то туз в рукаве и Маштаков считает себя в силах парировать атаку. Но как? Что можно сделать из такого положения? Этого штабс-ротмистр понять не мог.
   Какой-то сверхбыстрый удар из ножен?
   Граф не слишком любил изучать различные техники фехтования, предпочитая совершенствоваться в классическом каноне. Ему доводилось краем уха слышать об искусстве моментально обнажения клинка, вроде бы бытующем среди народов Кавказа. Но что там к чему разбираться не стал, посчитал ненужным, да вот и зря, как выяснилось. Глядя в холодно-спокойные глаза кавторанга, граф был уверен - его противник знает, что делает.  Кавторанг словно приглашал графа к длинному выпаду, подставляясь под удар. А это могло означать только одно - он приготовил какой-то сюрприз, вся эта галиматья с поясом и шашкой в ножнах -  ловушка, но вот понять бы еще, в чем она заключается... "Я больше опасаюсь шашки на поясе кавторанга, чем в его руке" - промелькнула мысль. Смешно, конечно, но это правда - ничто не удивит графа в споре клинков, но демонстративный отказ брать оружие в руки таит в себе непонятную и тем самым грозную опасность. А может, никакой опасности и нет? Может, кавторанг просто переоценивает свои силы? Но так глупо... нет. Ни к чему рисковать. Кавторанг очевидно напрашивается на длинный выпад и граф Стевен-Штейнгель почти не сомневался в том, что этот его выпад завершит дуэль. 
   Однако за долгие годы занятий и учебных поединков с первоклассными фехтовальщиками обеих столиц, штабс-ротмистр до мозга костей проникся одной простой максимой, коей и следовал всегда, не пожалев о том ни разу. Никогда нельзя идти на поводу у соперника, каким бы выгодным это не казалось. И сейчас инстинкт вопил, протестуя против выпада, который вроде должен был решить исход поединка. Маштаков слишком хочет этого, напрашивается на удар, а значит, наносить его нельзя. Для того, чтобы победить, не нужно стремиться решить бой одним ударом, следует заставить кавторанга взять шашку в руки.
   И сделать это будет несложно, нужен быстрый выпад, но не глубокий, из которого не сразу вернешься в исходную позицию, а короткий. Кавторанга таким ударом не проймешь, конечно, он отступит, ему будет достаточно приставить правую ногу к перевязанной левой и все - длины руки и клинка графа не хватит, чтобы поразить соперника.  Но кавторанг обязательно схватится за свое оружие и даже если он действительно владеет каким-то там таинственным фокусом, это не будет страшно. Если не парировать, то уж отступить-то граф успеет в любом случае и пусть кавторанг наносит свой секретный удар по пустому месту. А после этого он целиком и полностью окажется в распоряжении штабс-ротмистра.
   Звонкий хлопок в ладоши воззвал к смертоубийственной потехе. И тут же граф бросил свое поджарое тело вперед, а его клинок рванулся к плечу кавторанга. Как и ожидалось, моряк отступил, а дальше... дальше все произошло в единый миг.
   Левая кисть Маштакова, придерживающая ножны вдруг резко крутнула их так, чтобы шашка развернулась лезвием вверх. Одновременно правая рука с нечеловеческой скоростью скользнула под дужку гарды, сжав рукоять. И в тот момент, когда клинок графа, завершая выпад, на краткий миг застыл в протянутой руке, шашка моряка рванулась из ножен.
   Граф ожидал чего-то в этом духе, но удивительная скорость кавторанга стала дня него пренеприятнейшим сюрпризом.  И потому он не просто отступил, как намеревался, но, выворачивая руку и кисть, бросил свой клинок вертикально, в блок поперек лезвия соперника, желая принять его у самой гарды своего оружия, где ему хватило бы сил остановить любой удар.  Однако чертов моряк, в момент, когда острие его оружия покинуло ножны, вдруг резко увел руку вправо-вниз.  От этого шашка с залихватским свистом обрушилась много быстрее и ниже, чем того ожидал граф, а сила этого удара поражала всякое воображение. Оружие штабс-ротмистра оказалось отбито в сторону, путь вражескому лезвию - открыт и кавторанг не упустил своего шанса, рванувшись в глубокий выпад.  Теперь уже острие его клинка устремилось к белоснежной рубашке соперника...
   За графа Стевен-Штейнгеля сработали инстинкты, приобретенные годами долгих упражнений. Штабс-ротмистр, не задумываясь, сделал так, как поступил бы на его месте любой опытный фехтовальщик. Он отступил, разрывая дистанцию.
   Будь это настоящий бой, в котором нет, да и не может быть никакого ограничения, мастерский удар кавторанга пропал бы втуне. Что с того, что граф уступил на шаг? Ничто - свое необычное умение кавторанг растратил, не сумев ранить соперника, а дальше превосходное мастерство штабс-ротмистра решило бы исход поединка.
   Граф отшагнул назад, выходя из-под удара соперника, но едва начав движение, ощутил какую-то помеху. Сообразил что именно, да только было уже поздно - бечевка, удерживавшая его ногу у колышка тонко тренькнув,  лопнула.
   Штабс-ротмистр проиграл. Обжигающая волна стыда и злости толкнулась изнутри, и то ли кипение чувств, а то ли легкое сопротивление бечевы стали причиной небольшой задержки. Александр Стевен-Штейнгель чуть промедлил на уходе, но этого хватило его сопернику - острие кавторанга все же нашло свою цель, пропоров мышцы предплечья. Граф еще не успел почувствовать боли, но его собственный клинок выпал из ослабевшей руки, почти беззвучно ткнув примятую траву.
   - Halte! - взревели оба секунданта, но в том не было нужды - и граф и Николай замерли, с немалым изумлением глядя друг на друга.
   - Изящно - признал граф. Ему хватило твердости говорить спокойно, даже отстраненно, хоть кровь ручьем струилась по правой руке, а лицо стремительно бледнело. Но уже подбегал доктор, на ходу расстегивая сумку, и лучик солнца отразился от каких-то склянок, заставив Николая прищуриться. А врач уже усаживал графа на траву, разодрал рукав по самое плечо и опытные руки запорхали, промывая и дезинфицируя рану, подкладывая какие-то тампоны...  В общем, было видно, что, хотя бравый штабс-ротмистр и потеряет сколько-то крови, да и потом наверняка походит с рукой на перевязи, но жизни его ничто не угрожает и вскоре граф будет хорохориться по новой.
   Дело было сделано, но оставались еще кое-какие формальности, сообразил Николай и внутренне поморщился. По правилам Дуэльного кодекса, если по завершении поединка оба дуэлянта остались живы и пребывают в сознании, то оскорбитель обязан принести свои извинения оскорбленному. Это совершенно не значит, что оскорбитель признал свою вину или раскаялся. Вопросы чести улажены дуэлью, так что между недавними соперниками отныне мир, но... таков обычай.
   Извиняться перед кавалергардом не хотелось. Но пусть сегодня ни одна формальность не останется забытой - никто не получит основания упрекнуть офицера Российского императорского флота в невежестве. Кавторанг подошел к поверженному сопернику:
   - Граф! Я... - начал было Николай, но Стевен-Штейнгель вдруг перебил его:
   - Пустое. Вам не за что извиняться, мы оба знаем это. В присутствии этих господ заявляю, что получил полное удовлетворение и более никаких претензий к Вам, господин Маштаков, не имею.
   Николай едва удержался от того, чтобы выгнуть бровь дугой - что такое нашло на графа? "Мы оба знаем это...". Если уж знаем и оба, так зачем было финтить с судом чести? Зачем выбирать холодное оружие, бой на котором стал бы, узаконенным убийством моряка, на две головы уступавшего Стевен-Штейнгелю в искусстве фехтования? Ярость, дремавшая под спудом хладнокровия и рассудительности, вдруг подступила к горлу так, что Николаю стоило огромного труда взнуздать душевный свой порыв стальными удилами этикета. Неужто небольшое кровопускание так повлияло на графа, что тот прозрел, устыдившись собственных поступков?!
   Что ж, если так, дуэль пошла тому на пользу, подумал Николай, старательно загоняя вглубь себя неудержимое желание объяснить кавалергарду все, что о нем думает - начистоту, простыми русскими словами.
   А граф как-то странно смотрел на кавторанга - понятно, что рана досаждала ему болью, но было еще что-то, чего Николай решительно не понимал.
   - А может, так оно и к лучшему - тихо произнес Стевен-Штейнгель. Сейчас черные глаза штабс-ротмистра смотрели куда-то вглубь себя, и было очевидно, что говорил он, ни к кому не обращаясь.
   Впрочем, разгадывать психологические этюды графа не стало никакой возможности - Алексей Павлович вихрем налетел на Николая, в миг заграбастав того в объятия. Трудно было себе представить, что высокого плечистого кавторанга мог легко ворочать невысокий князь, но именно это сейчас и происходило.
   - Ну Николай... Ну, сын Аматерасу... Это как же ты ... А я-то думал...  - восхищенно приговаривал Алексей едва ли не вальсируя кавторанга по поляне.
   - Так, твою телегу я уже отпустил с вестовым и Богом. Пошли ко мне в экипаж!
   Николай позволил увести себя - как выяснилось, князь приехал на великолепной четырехместной карете, подрессоренной столь шикарно, что, когда кони, послушные вознице, разогнались до обычной своей скорости, никакой тряски в салоне не ощущалось. А ведь ехали по грунтовой дороге... "Что это вдруг роскошничает друг Алексей?", - подумал кавторанг и тут же обругал себя недобрыми словами.  Когда б его ранили, то о лучшем транспорте, способном быстро и безболезненно доставить пострадавшего в столичные больницы, невозможно было и мечтать.
   Князь в это время извлек на свет Божий небольшую фляжку и пару серебряных стаканов. Немедленно скрутив крышку, щедро плеснул "Фрапэн" и мощный, терпкий запах коньяка наполнил крытый салон кареты.
   - К черту условности, все равно никто не видит - проворчал Алексей Павлович, переламывая плитку шоколада.
   - До дна!
   Выпили, закусили. Николай чувствовал себя вроде как обычно, вот только коньяк лег ровно, как родниковая вода. Князь внимательно посмотрел на друга - и налил по новой.
   - Ну, Николай...  Вот уж придумал, так придумал. А я-то голову ломал, на кой ляд тебе нужна эта неподвижная дуэль? Но каков молодец, а?! Все как по нотам расписал.
   - Не все - ответил кавторанг.
   - Знаешь, Алексей, я не рассчитывал, что мне удастся зацепить его графское сиятельство. Это вышло случайно.
   - Да и ну его к черту, этого возомнившего о себе ублюдка! Я бы нисколько не возражал, когда б его вообще холодным унесли. Но какая связка! Стоять незащищенным, и тем смутить противника, потом этот твой японо-черкесский удар, заставивший штабс-ротмистра разорвать дистанцию!
   - Другого выхода не было, Алексей. Неподвижные дуэли давно не в моде, да и понятно, почему - извращение это все-таки. Ты же сам сколько раз говорил, что смысл фехтования в движении, что фехтуют ноги. А так, на привязи, какое же это фехтование? Граф, понятное дело, специально к такому не готовился, полагался на свое умение. Оставалось только заставить сработать его инстинкты, не давая времени сообразить, куда они его заведут.
   - Я только одного не могу понять - ответил Алексей Павлович.
   - А если бы штабс-ротмистр атаковал тебя всерьез, пока твое оружие оставалось в ножнах? Что ты припас на этот случай?
   - Алексей, этого быть не могло, потому что такого не могло быть никогда. Наш кавалергард слишком опытный фехтовальщик, чтобы полезть в столь очевидную ловушку. Ведь я же прямо-таки искушал его покончить дело разом, первой же атакой, только что мишень на грудь не повесил!
   -  Ну а если бы он все-таки... - не унимался Алексей Павлович.
   Николай глубоко вздохнул и посмотрел князю в глаза
   -А если бы он все-таки атаковал, ты сейчас тоже вез бы меня в Питер. Только - мертвого.
   Глубоко вздохнул, словно, не замечая отвалившейся челюсти князя.
   - Давай, что ли, еще по маленькой?
                                                                                   ***
   Сказать, что возвращение кавторанга на линкор стало триумфальным, означало не сказать ничего. И когда только что успели? Впрочем, Николай догадывался - князь Еникеев прямо с дуэли повез кавторанга в какое-то весьма солидное питерское заведение, которого Николай не знал. Ресторация забавно, но вполне гармонично совмещала бонтонность девятнадцатого века с веянием прогресса, и даже предоставляла к услугам посетителей две кабинки, снабженные новейшими телефонными аппаратами последней модели. Видимо, в одну из них Алексей Павлович и отлучился, когда Николай, жмурясь на солнышке, медленно потягивал недурственный коньячок. Не то, чтобы хотелось напиваться утром, но князь был неумолим, потихоньку отпаивая друга "живительною влагой".
   Именно в тот момент, когда Алексей отошел, Николай осознал всю мудрость князя - до этого коньяк лился в горло как вода и только сейчас он вдруг почувствовал, как расслабляются мышцы, о существовании которых кавторанг и не догадывался. Чувства опьянения так и не возникло, но камень ожидания неминуемого наконец-то свалился с плеч, давая вздохнуть полной грудью. Только сейчас Николай наконец-то почувствовал, как отпускает его напряжение последних дней, а ведь он так сжился с этим, что даже перестал обращать на него внимание.
   Кофе, непринужденная беседа, карета до набережной, пешая прогулка в ожидании катера - все это заняло немало времени, так что, когда капитан второго ранга поднялся на линкор, время было самое обеденное. Дежурный лейтенант, салютовал артиллеристу, но не успел тот спросить, что случилось и по какому поводу, лейтенант четко, по-уставному доложил кавторангу, что того ожидает кают-компания. Некое подозрение закралось в сердце Николая, но того, что будет дальше, он совершенно не ожидал.
   Спустившись вниз и пройдя по коридору к большому помещению, где столовались офицеры, Николай увидел совершенно невозможную картину. Прямо перед входом в кают-компанию расположились пятеро и небольшая тачка, которую используют для перевозки снарядов, но ее зачем-то окрутили тросом. Четверо фигур принадлежали мичманам, одетым по форме, а вот пятую, повернутую к нему спиной Николай сразу опознать не смог. 
   На ее голове сверкало нечто, по форме напоминающее пожарный шлем, вот только откуда бы ему взяться на военном корабле? В одной руке человек сжимал черенок от швабры, конец которого, окученный чем-то блестящим, небесталанно изображал копейное навершие. В другой руке было округлое, но Николай не угадал, чем именно. Зато поверх кителя - игриво наброшена... простыня? Изображавшая...тогу?!
   Фигура повернулась, и кавторанг едва не расхохотался. Под тонкой тканью "тоги" на уровне груди колыхались две масштабные выпуклости, мечта кормилицы. И полным оксюмороном над "грудью" смотрелись длинные, ухоженные, знаменитые на весь дредноут боцманские усы. Давясь от смеха, Николай подошел к странному собранию и обратился к удивительной фигуре:
   - Соловаров, братец, что же это ты...
   - Осмелюсь доложить, вашсковородь! - сказала "кормилица" прочувствованным басом:
   - Я, извольте видеть, Афина...
   - Паллада - подсказал кто-то из мичманов
   - Так точно, Афина Паллада! - отчеканил боцман, вытянувшись в струнку и "поедая глазами начальство" так, что только героическим усилием воли Николай удержался от хохота.
   - Извольте, вашсковородь, вот сюда - сделал приглашающий жест в сторону тележки "греческая богиня". Тут только Николай разглядел, что телега была обвязана не просто так, а на манер древнейшей колесницы.
   И что тут можно было сделать? Капитан второго ранга, широко улыбаясь, вступил на новоявленную квадригу. Тут же распахнулись двери, и Николай увидел многих офицеров "Севастополя". Не было только тех, кто должен был нести вахту или отлучился по архиважной служебной надобности, остальные присутствовали.
   При виде своего старарта офицеры встали из-за накрытого стола - время было обеденное, но никто еще не притронулся к напиткам и блюдам, а стол был сервирован как будто в ожидании августейшего князя.
   В этот момент "Афина Паллада" возложил на чело кавторанга то самое, округлое, что держал в руке, но чего не признал сперва Николай: это оказалось искусно склеенной копией лаврового венка. Тут только Николай сообразил, что кают-компания решила устроить ему триумф по образу того, как Рим встречал победоносного военачальника. И действительно - мичманы, взявшись за пеньковые концы, прикрученные к "колеснице", исполнили роль четырех коней, подвезя Николая к столу под аплодисменты и приветственные возгласы стоявших офицеров. А затем кавторанга усадили на почетное место, и грянул пир на весь мир.
   Может быть, кают-компания приветствовала бы так своего старарта, будь его дуэль делом исключительно частным, но ведь штабс-ротмистр, нанес оскорбление не только Николаю, но и всему флоту, сравнив морских офицеров с жандармами. А поскольку слухами земля полнится, то все это довольно быстро стало достоянием общественности. Да, суд чести признал капитана второго ранга оскорбителем, но стоит ли говорить, кому принадлежали симпатии морского офицерства?  
   Как это ни банально, но все хорошо, когда хорошо заканчивается. Жизнь, выкинув свой очередной фортель, возвращалась теперь на круги своя, так что следующие сутки у снедаемого легким похмельем кавторанга пролетели в большой заполошности.  Гигантский корабль принимал массу всякого запаса, пополнял боекомплект до штатного, а Николай работал не разгибаясь, едва только успевая бросить взгляд на стоящий неподалеку "Гангут". На том царила та же суматоха - ведь завтра выход, могучие линкоры, исполняя распоряжение адмирала, пойдут, наконец, в Гельсингфорс. Все этого долго ждали, и вот, наконец, этот день настал.
                                                                           ***
   Линкор шел ровно, словно железнодорожный пульмановский вагон по идеально подогнанным друг к дружке рельсам, но небыстро, скрывая до поры до времени звериную мощь своих турбин. Двенадцать узлов, или двадцать два с небольшого километра в час - невелика скорость, да еще и в корму дует свежий ветерок. Море слегка взволновано, но от того, что поддувает вдогон, в иной миг может показаться, что погода и вовсе безветренная. Тогда странно смотреть на бурление малых волн, кое-где исходящихся пеной: весь мир словно замер, недвижимы корабль и воздух, а серо-однотонные облака и вовсе кажутся нерушимой небесной твердью.  И только море беспокоится о чем-то, бьется в борт стального левиафана, страстно шепчется, будто стремясь предупредить о грозящей беде. Но - не понять, не разобрать ни слова, и оттого наваливается предчувствие, что упускаешь очень важное и что-то проходит мимо тебя...
   Николай замер, облокотившись на ограждение мостика, идеально вписавшись в кажущуюся неподвижность ветров и небес. И только сизый дымок его трубки жил отдельной жизнью, двигаясь столь же хаотично, как и потемневшие воды Балтики. Несмотря на кажущееся безветрие, дым сбивало вниз, и он тут же терялся в чистом морском просторе, растворяясь в нем без остатка. А идущий сзади-справа от "Севастополя" небольшой крейсер как будто бы не дымил и вовсе, только горячий воздух подрагивал над двумя из четырех его труб.
   - Любуетесь, Николай Филиппович? Право есть чем, - услыхал Маштаков голос незаметно подошедшего к нему со спины старшего штурмана.
   - Зело быстр, и изящен, и видом прельстителен, распроклятое порождение верфей диавольских, в миру англицкими именуемых.  И послана сия адская тварь, прекрасна видом, но изнутри страшна и пуста, аки гроб повапленный, нам, православным, во искушение и погубление, если не вечной души так живота нашего...    
   - Что ж это Вы, почтеннейший Виктор Сергеевич - против воли улыбнулся Николай:
   - Впрочем я, кажется, догадался - со службы?
   - А куда ж от нее денешся? - философски пожал плечами штурман, слывший среди офицеров если и не законченным атеистом, то человеком откровенно нетвердым в православной вере.
   - Офицер должен исполнять обязанности неложно, подавая пример всякому младшему чину. Вам-то хорошо - коли по службе царской человек занят, то циркуляром казенным положено его службой божьей не отвлекать. А Вас, Николай Филиппович, от пушек отрывать командир и вовсе приравнял к государственной измене. У меня же сегодня столь доброй отговорки не сыскалось, вот и стоял аки кавалергард на императорском смотре, в струнку вытянут и к каждому слову отца святого внимателен беспредельно.
   - А батюшка, дайте угадаю, оседлал своего любимого конька и обличал ересь революционную, незрелые умы смущающую?
   - Истину глаголят уста твои, раб божий Николай - старательно подделываясь под могучий бас отца Филарета прогудел Дьяченков 2-ой. Впрочем, вышло совсем непохоже, так как голоса, равного батюшкиному, в природе, наверное и не существовало. Никто не рискнул бы назвать священника иерихонской трубой, но, по всеобщему разумению, крепостицу средних размеров рыком своим он обвалил бы не утруждаясь. 
   - А чем же Вам "Муравьев-Амурский" не угодил? - кивнул головой на крейсер Николай:
   - Слепили нам его "на верфях диавольских" быстро, борт слегка под броней, крейсерок вполне мореходный и ходкий, восемь шестидюймовок какая ни есть, а сила, британцы сами себе такие строят... Чего ж еще?
   - Вы, Николай Филиппович, уж простите старика, но приходилось ли Вам видеть палубу такого крейсерка после серьезного боя? Брони у него почитай, что и нет, щиты орудий -- это горе горькое, а не защита. Ударит неприятель фугасами, половину комендоров и палубной команды после первой же драки с довольствия снимать придется. Глупость это иностранная! То ли дело наши "Баяны" - башни, шестидюймовки в казематах, бронепояс основательный - вот так воевать можно.
   Николай вспомнил, что его предупреждали о страсти старшего штурмана, и о том, как он долгое время заваливал морской технический комитет всевозможными прожектами легких башенных крейсеров. Не то, чтобы мудрецы из-под адмиралтейского шпица отрицали полезность бронирования, до кавторанга доходили слухи о попытках спроектировать башенный крейсер для службы при новых дредноутах. Но увы, коса находила на камень - крейсер должен быть мал, но быстроходен, что категорически исключало серьезную защиту.  Тут ведь как? Размер, броня и скорость - выберите любые два варианта.
   А Виктор Сергеевич, оседлав любимого конька продолжил:
   - Каков рецепт идеального крейсера? Возьмите "Баян".  Паровые машины, громоздкие котлы - на свалку! Вместо них - мощные, современные турбины. Башни восьмидюймовых пушек пусть стоят. Вместо оравы трехдюймовок и шестидюймовок - поставить четыре башенных спарки 120-мм скорострелок. Броню можно и ослабить, чтобы только от шестидюймовых снарядов защищала, но чтоб весь борт! И будет не крейсер, а сказка, быстр, могуч, защищен. От старого броненосца уйдет, современный легкий крейсер догонит и расковыряет, а тому и ответить нечем!
   С этим можно было бы и поспорить, да только решительно не хотелось.  И вовсе не от нехватки аргументации. Штурманский проект получался едва ли не тяжелее "Баяна", но не смог бы противостоять в бою никакому броненосному крейсеру неприятеля. Стоит ли строить крупный и дорогой крейсер ради сомнительного удовольствия гонять вражескую мелочь? К тому же пытливая военно-морская наука не так давно придумала новый, невиданный доселе тип боевого корабля - линейный крейсер.  Размером с дредноут, а то и больше, такой корабль нес тяжелые линкорные орудия и, хотя бронирован был слабее, зато обладал скоростью легкого крейсера. Сейчас линейные крейсера строили и Англия, и Германия, и даже самый слабый из них легко догнал и растерзал бы удуманный штурманом корабль.
   Но с другой стороны - штурман, безусловно, прав в том, что в серьезном бою палуба легкого крейсера превратится в ад. В русско-японскую кавторанг служил на хорошо защищенном броненосце, где почти вся артиллерия находилась под прикрытием солидной брони, и сам не видел, но ему рассказывали о том, как косили экипажи крейсеров разрывы японских фугасных снарядов. А Дьяченков 2-ой все это видел сам - Николай вдруг вспомнил, что его собеседник сражался на бронепалубной "Диане" ...
   - Ну, Виктор Сергеевич, кораблей-то у нас прискорбно мало, а быстроходных - и вовсе одни только "камушки", "Изумруд" с "Жемчугом". Случись что, чем воевать-то будем? "Драгоценности" против миноносцев хороши, но с тем же "Бременом" один на один воевать - кровью ульются...  А так - заказали англичанам "Невельского", да "Муравьева-Амурского", трех лет не прошло, оба уже под Андреевским стягом.  Бортовая броня хоть и тоненькая, но есть, германец на свои крейсера четырехдюймовые пушки ставит, а у "порождений англицких" снаряды вдвое тяжелее, но скорость та же. "Невельский" легкого германца задавит, это я Вам как артиллерист ручаюсь. Ну а стали бы тянуть, над новым проектом думу думать - вон, над "Светланами" мудрили, только результат-то каков? Крейсера будут знатные, не спорю, но заложили их совсем недавно и когда они еще в строй войдут - неведомо. Ложка же, как известно, хороша к обеду. 
   - Тоже верно - неожиданно согласился с Николаем штурман.
   - Отправлять "Изумруд" против того же "Эмдена" один на один -совсем нехорошо, может, он германца и осилит, но сам в руину превратится безвариантно... А вчетвером-то им, конечно, сподручнее будет.
   Офицеры помолчали, любуясь стремительным силуэтом предмета своей дискуссии. Умеют все же строить англичане! Плавно вздымался над волнами полубак новенького крейсера, а изогнутый форштевень легко резал небольшую балтийскую волну. Четыре трубы, заваленные назад и под одним углом с ними - две не слишком высокие и кажущиеся хрупкими мачты. Высокий полубак, узкая палуба и странно, как умудряется изящный корпус держать на себе мощные тела шестидюймовых орудий...
   Время малого перерыва, что выделил себе Николай, подошло к концу и кавторанг откланялся, покидая мостик. Учение дальномерщиков завершилось, но теперь следовали занятия комендоров башен - в одну из них старварт сейчас и отправился.  
   Увы, желания работать всерьез сегодня не было совершенно. Сказать, что Николай сильно скучал по Валерии, означало не сказать ничего. Душа болела и томилась непонятным молчанием - кавторанг так и не получил ни одного письма. Почему?! От переживаний моряка немного отвлекла дуэль. Но стоило ему только чуть отойти от происшедшего между ним и графом - сердце, подпрыгнув, рванулось вскачь аллюром три креста, а неспешно ползущий по волнам линкор казался гигантской доисторической черепахой, слишком большой, чтобы куда-то спешить. Умом Николай понимал, что осталось немного и скоро, совсем скоро он увидит Валерию Михайловну... Каждый час, каждая минута приближала его к Гельсингфорсу и уютному "дворцу". Но чем короче становилось расстояние, отделявшее его от Валерии, тем медленнее и мучительнее истекали часы и минуты, словно священные берега Великой Реки Времен вдруг наполнились тягучим киселем, в котором безнадежно увяз кавторанг. Секунды тянулись в вечность...
   Перед рассветом линкоры "Севастополь", "Гангут" и сопровождавший их крейсер бросили якоря на рейде Гельсингфорса. Испытания новейших дредноутов закончены, недоделки и мелкие поломки - исправлены, а сами они приняты в состав Российского императорского флота еще в Кронштадте, о чем свидетельствовало множество казенных бумаг с высокими автографами. Конечно, пройдет еще немало времени, прежде чем линкоры обретут полную боеспособность и станут "к походу и бою готовыми" в соответствии с послецусимскими стандартами русских моряков. Но сегодня грозные силуэты дредноутов впервые украсили первую базу балтийского флота, и тот раскрыл свои объятия долгожданному пополнению, расцветив фалы встречающих кораблей приветствиями новичкам.
   Это историческое событие Николай бессовестно проспал - вечером Морфей не торопился принимать кавторанга в свои объятия и Маштаков долго ворочался на корабельной койке, вставал, курил, ложился снова... А затем провалился в глубокий сон без сновидений, из которого его могла извлечь разве что боевая тревога.
   Утро было чудным, замечательным, великолепным. Вчерашняя серость исчезла, целиком растворилась в бирюзовой выси, ни единое облачко не рискнуло предстать перед ликом светлейшего солнца. С моря соленой свежестью задувал ветерок, так что было не жарко. Небеса и морская гладь, рейд, трепещущие флагами корабли, видневшаяся гавань Гельсинки - все сияло какой-то нереальной чистотой и свежестью, душа пела в ожидании чего-то удивительно светлого и праздничного.
   И такими же - светлыми и радостными, ожидающими праздника казались Николаю все вокруг. Впрочем, последнему удивляться как раз не приходилось. Гельсингфорс уже давно служил передовой базой флота, и большая часть кораблей постоянно базировалась на его рейде и в гавани. В Кронштадт же бегали лишь те, кому нужно было чиниться или проходить переоснащение, да по редкой служебной надобности. Так что семьи большинства офицеров перебирались, а то и создавались именно в Гельсинки - родные моряка обречены терпеть длительные разлуки и потому каждый день, проведенный вместе с отцом, братом или мужем бесценен. И потому, по традиции балтийской эскадры, когда корабль возвращался на рейд, его команде старались давать увольнительные на сутки - если не существовало служебной надобности, требовавшей присутствия экипажа на борту, конечно. Что, с учетом интенсивности всякого рода учений, случалось очень даже нередко.
   Однако сегодня адмирал явил щедрость и благорасположение - ведь многие офицеры "Гангута" и "Севастополя" убыли в Кронштадт на приемку линкоров месяцы назад и с тех пор не видели своих родных и близких. Так почему бы и не устроить служивым небольшой праздник? А завтра, когда отдохнувшие и посвежевшие экипажи вернутся на корабли, можно будет с полным основанием снять с них двойную стружку... Впрочем, для того, чтобы снять со своих подчиненных две или даже три стружки командующему балтийским флотом никаких особых оснований никогда не требовалось.
   Разъездной катер, конечно же, оказался набит до отказа следующими на берег офицерами. Все - веселы и одеты как на праздник, все в предвкушении, смех и громкие разговоры... Николай тоже смеялся и шутил - все лучше, чем считать минуты до встречи.
   - Что, раб Божий Михаил, - обратился невысокий и коренастый младший штурман к сидевшему напротив долговязому, но тщедушному лейтенанту-артиллеристу, чьи узкие острые колени выпирали сквозь форменные брюки.
   - Гляжу я, оправдалась примета Ваша, спор мною проигран, что и признаю перед всеми присутствующими здесь господами. Когда изволите получить выигрыш?
   - А что за примета? - поинтересовался лейтенант Василенко, чья окладистая борода в сочетании с абсолютно лысой головой производила на окружающих совершенно неизгладимое впечатление.
   - Молочница - гулким басом отвечал лейтенант, и было совсем непонятно, как сей низкий и сочный голос мог зародиться в его впалой груди:
   - Давно заметил - если встречусь на берегу с молочницей лицом к лицу - значит, в следующий заход в гавань быть увольнительной. Не повстречаю - застрянем на борту.
   - Так Вам, Михаил Иваныч, надо каждый раз в молочные ряды наведываться!
   - Пробовал, господа - не работает! Только если случайно встречу, вот тогда - с гарантией.
   - Интересно, - задумчиво произнес вахтенный офицер Юшманов, протирая белоснежным платочком ничуть не нуждавшееся в том пенсне:
   - А вот датские моряки с Вами бы не согласились. У них считалось, что встретить на берегу женщину в белом фартуке страшнее смерти, ибо после такого свидания гибель корабля неизбежна.
   - Вот те раз! Выходит, что русскому веселье, то датчанину смерть?
   - Нууу - протянул Юшманов, и изрек, воздев указательный палец к небу:
   - Зело различны приметы морские у народов разных, ибо нет существа суевернее, чем тот, кто по доброй воле земную твердь на морскую волну променял!
   - А самое интересное, - вновь вступил в разговор худощавый артиллерист:
   - Уже и не поймешь, откуда какая пошла примета. К примеру: известно, что в старые времена поросят, зайцев, рыжих и священников на верфь ни за что не допускали. Ну, рыжих понятно - у них глаз дурной... исключая болярина Сергея конечно - продолжил он, предупредив негодующий возглас штурмана, чья огненно-рыжая шевелюра служила объектом многочисленных шуток.
   - С батюшкой тоже ясно - ему только готовый корабль освещать положено, а коли наведается к беззащитному корпусу, так потом нечисть какая прицепиться может. Но вот кто бы мне сказал, что плохого кораблю могли сделать поросенок и заяц?
   - У зайца глаз косой, а свинья везде грязь найдет - подал голос сидевший с краю мичман, имени которого Николай не помнил.
   - И что ж с того?
   - Не могу знать...
   - Дорогой наш Сергей Александрович, несмотря на цвет его почтеннейшей шевелюры, спокойно может зайти на любую верфь, от этого никакому кораблю ущерба не будет - с улыбкой произнес Николай
   - Так я же и говорю, что ему можно! У нашего штурмана не глаз, а чистый алмаз, сквозь любую бурю пройдет как по ниточке...
   - Не в этом дело. На верфь входить воспрещалось отнюдь не всем рыжим, а только рыжим девственницам. И я готов поставить свое годовое жалование против подошвы старого сапога, что наш многоуважаемый штурман... - попытался закончить кавторанг, но его прервал дружный смех.
   - Кстати, о дамах - вновь взял слово отсмеявшийся вместе со всеми штурман:
   - Знаете ли Вы, господа, что в далекой Индонезии богами бурь и ветров являются исключительно женщины?
   - И что же?
   - А то, что если ветер случался встречным, индонезийские моряки раздевались догола, выходили на нос и демонстрировали буре... как бы это сказать-то... всю, понимаете ли, первобытную мощь мужского естества. Считалось, что богиня-леди, устыдившись такого непотребства, должна была немедленно отвернуть или же вовсе сменить направление на попутное...
   Хохот грянул с новой силой.
   Когда до "дворца" оставалось всего чуть-чуть, нетерпение уступило место предвкушению скорой встречи. Не зря говорят, что ожидание чего-то радостного может иной раз доставить даже большее удовольствие, чем сама радость и именно это настроение сейчас охватило Николая. Он был великолепен в парадной форме, с изумительным букетом роз в руках, сидящим в лаковой пролетке, влекомой вперед на удивление статной кобылкой под цвет его мундира и сейчас он наслаждался каждым мигом бытия, смакуя оставшиеся до встречи мгновения.
   Бричка остановилась, доставив блестящего моряка к прелестному дому, чей фасад цвета озерной воды изукрашен изяществом узких фигурных окон. Сколько раз Николай представлял свое возвращение сюда! Под каблуком его начищенных до умопомрачительного глянца туфель хрустнул невесть как попавший на дорожку камушек и Николай на секунду замер перед парадной. Как же давно он здесь не был! Мягко мурлыкнул колокольчик, дверь распахнулась настежь и счастливо улыбнувшись горничной, Николай прошел внутрь.
   Правду сказать, светский политес требовал сперва известить госпожу Абзанову о своем прибытии, и получить разрешение вновь переступить порог ее очаровательного жилища. Как-никак после безобразной сцены с штабс-ротмистром ему в этой чести было отказано. Но Николай уже физически не мог больше ждать, а причина, побудившая Валерию отказать ему от дома, теперь исчезла. К тому же день был присутственными - обычно в эти часы хозяйка принимала гостей. Всего этого, надеялся Николай, вкупе с великолепным букетом лучшего цветочного магазина Гельсинки должно было хватить на то, чтобы сгладить некоторую неловкость его неожиданного (но не нежданного) визита.
   Похоже, гостей сегодня негусто, отметил он - ни одной трости на столике прихожей не наблюдалось. "А может оно и к лучшему", - подумал кавторанг, и на входе в гостиную едва ли не столкнулся с милейшей Анастасией Георгиевной Федюшиной, чей муж, похоже, на сей раз не препятствовал дражайшей супруге снарядиться в гости в одиночестве. Николай лучезарно улыбнулся знакомой даме и открыл было рот для приветствия, но та отшатнулась, всплеснула руками и воззрилась на него в столь совершеннейшем изумлении.
   - Счастлив видеть Вас, уважаемая Анастасия Георгиевна!  - приветливо произнес Николай, но тут....
   Валерия Михайловна замерла у окна, в полоборота к кавторангу и задумчиво смотрела на улицу, а может и в сад. Тут мысли покинули молодого человека, он широко шагнул вперед, не чувствуя ног, а госпожа обернулась к нему, явив точеные черты прелестного лица...
   ...И Николай замер, словно уткнувшись лбом в гранит. Печать глубокого горя исказила царственную красоту Валерии, а взгляд ее полнила боль.
   - Это... Вы?! Да как Вы... осмелились прийти сюда? Как Вы можете, как у вас совести-то хватило? - прошептали алые, такие нежные, но сейчас изломанные мукой губы:
   - Вы дуэлянт, кровожадное чудовище, бретер, убийца! Как Вы можете стоять тут... с цветами... когда Александр... в больнице... в крови... - веки задрожали, а слеза проложила влажную дорожку по бледной щеке.
   Николай во все глаза смотрел на женщину своей мечты, слышал ее слова, но не понимал ни единого. А затем - словно молния сверкнула перед его глазами, и все вокруг закрутилось, подхваченное вихрем воспоминаний.
   Да, Валерия действительно выделяла его из толпы своих ухажеров. Но...только сейчас он вдруг осознал, что максимум ее внимания всегда доставался ему в присутствии графа. Моряку льстило общество прелестной дамы и забавляло выражение лица соперника, сошедшего с первых ролей, а большего он и видеть хотел. Николай совсем не обращал внимания, что в отсутствие штабс-ротмистра Валерия проявляла к общению с ним куда меньший интерес...
   Как могло выйти, что суд офицерской чести назначил виновным господина Маштакова, хотя Стевен-Штейнгель был очевидным зачинщиком и виновником ссоры? Ведь любой беспристрастный суд... вынесет решение, опросив свидетелей происшедшего. Но кто был свидетелем? Гости Валерии, а Николай знал на собственном примере, какую поистине магнетическую власть имела эта женщина над теми, кто имел неосторожность попасть под ее влияние... а других в свой круг она не допускала.
   Ни одного ответа не его письма, необъяснимое молчание...
   И как понять все эти странные взгляды и слова графа на дуэли? Тогда Николай от них попросту отмахнулся, но неужели... Граф знал?!!
   Все вставало на свои места.
   Госпожа Абзанова решила слегка подразнить своего ухажера, а тут чрезвычайно кстати подвернулся симпатичный и остроумный морячок. Она играла с графом, рассчитывая заставить его приревновать немного, но перестаралась, и дело зашло неожиданно далеко. Когда прозвучал вызов на дуэль, Валерия испугалась, а затем... Быстренько помирилась с штабс-ротмистром, уговорила свидетелей, чтобы обезопасить милого друга...  В то время, как Николай, вообразив себя рыцарем седых времен, готовился к смертельной схватке, его Прекрасная Дама на пару с графом копали ему могилу... Мальвина и Арлекин, они, наверняка посмеивались над наивным, бесхитростным, бессовестно обманутым Пьеро, который в полном соответствии с каноном итальянской комедии искал любви Мальвины, но должен был найти лишь синяки да оплеухи...
   Господи, какой же он идиот!     
   Анастасия Георгиевна замерла в уголке, прижав изящные пальчики к губам и не в силах оторвать широко распахнутых глаз от разворачивающейся перед ней трагедии. Он, в черном с золотом мундире, она - в светлом, изукрашенном серебряной нитью платье, сейчас неподвижно замерли друг против друга - глаза в глаза, оба молоды и прекрасны (как греческие боги - вдруг пришло на ум госпоже Федюшиной). Вот только воздух между ними сгустился до квинтэссенции горного хрусталя, абсолютно прозрачного, но готового лопнуть с чудовищной силой, играючи сокрушающей все вокруг.
   - Так Вы любите... - прозвучал в тиши голос кавторанга, и это не было вопросом. Лицо моряка стремительно бледнело, но в глазах его медленно разгоралось жуткое темное пламя. Боль и ярость во взоре Валерии отступили - ее ресницы дрогнули, и она отвела взгляд.
   Легкое движение кисти - и великолепный, пышный букет раненной птицей опустился на пол перед кавторангом.
   - Не смею более обременять Вас своим присутствием, сударыня - произнес Николай, и Анастасия Георгиевна ощутила, как плечи ее сдавил плащ серебристого инея   - лютым холодом сквозили слова кавторанга. А затем он развернулся и ушел, оставив после себя молчание и абсолютною неподвижность. Казалось, стоит только чуть шевельнуться или вдохнуть поглубже, и мир разлетится тысячами стеклянных осколков.
   Капелька росы вдруг выглянула из-под лепестка лежащей на полу розы. Сверкнула в луче улыбнувшегося ей солнца, детской слезинкой медленно скатилась по бутону, замерла на самом краю и - рухнула вниз, навсегда растворившись средь ворсинок ковровой дорожки.

ГЛАВА 12

   Николай Оттович фон Эссен допил кофе, довольно крякнул и, промокнув губы салфеткой, бросил ее на тарелку. Рука коснулась кнопки звонка. Сейчас же дверь в адмиральский салон приоткрылась и вестовой, неслышно ступая по длинному ворсу мягчайшего ковра, тихо проскользнул к столу. Ловкие руки в безупречно белых нитяных перчатках двигались плавно и быстро, и в момент навели порядок. Грязная посуда исчезла, вмиг образовав небольшую горку на серебряном подносе, но ни единый стакан или блюдце не посмели оскорбить адмиральский слух обычным в таких делах позвякиванием. Бесшумно исчезла небольшая скатерть, и не приходилось сомневаться, что ни единая крошка не упала с нее на ковер. Идеально чистая поверхность столешницы блестела лаковым темным деревом, но все же удостоилась аккуратно-быстрого движения белоснежной тряпицы. По мнению адмирала, стол в этом совершенно не нуждался, но стремление к идеалу впечатляло.
   - Спасибо, голубчик - произнес Николай Оттович, благожелательно глядя на вестового
   - Рад стараться Ваше высокопревосходительство - тихо, но внятно ответил матрос, и это тоже было необычно. Во все время, что фон Эссену довелось служить на флоте, нижние чины коверкали уставные обращения до "Вашблагродь", "Вашегитество" а то и еще хлеще, но Мартынюк всегда проговаривал каждую букву.
   "Уйдет на берег - быть Мартынюку официантом, лучшие ресторации с руками оторвут", - в который уже раз подумал Николай Оттович, но вот продолжилась эта мысль самым необычным образом: "Если жив останется, конечно"
   Вестовой исчез также неслышно, как и появился, оставив фон Эссена в одиночестве посередь роскошного адмиральского салона. Адмиральская кухня была превосходна, а Николай Оттович, будучи способен обойтись самой простой пищей, все же любил побаловать себя кулинарными излишествами, получая от них неподдельное удовольствие. Сегодняшний обед был великолепен, в особенности соус, поданный к тонким, обжаренным до хрустящей корочки, но сочным и нежным ломтикам мяса. Прекрасный вкус в сочетании с легкой тяжестью в желудке так и приглашали насладиться коротким послеобеденным отдыхом, но... адмирал зло покосился на тумбочку, поверху которой валялась старая, от 29 июня, газета.
   Хотя нет, неправильно. Валялась газета позавчера, когда адмирал в сердцах швырнул ее так, что дрянная бумага, обиженно прошелестев, едва не упала на пол.  Такого безобразия Мартынюк, конечно, допустить не мог, так что вскорости газета, будучи аккуратно сложена, скромно примостилась сбоку от металлической шкатулки, в которой адмирал держал всякую несущественную мелочь. И, конечно, огромный заголовок "Наследник престола, эрцгерцог Фердинанд и его супруга София..." располагался на самом виду. Что случилось с эрцгерцогом и его благоверной было не видно - как раз на этом месте газета сгибалась, и для дальнейшего чтения ее следовало перевернуть.
   Больше всего фон Эссену хотелось бы взять в руки "Новое время" и прочесть что-нибудь такое: "Наследник престола, эрцгерцог Фердинанд и его супруга София посетили пышный прием, устроенный в честь их высочайшего прибытия в Сараево". Или, скажем, "Наследник престола, эрцгерцог Фердинанд и его супруга София после непродолжительного визита отбыли в Вену". Да что там! Сошло бы и: "Наследник престола, эрцгерцог Фердинанд и его супруга София, будучи в изрядном подпитии бросились с моста в реку, но были счастливо спасены проезжавшими мимо гвардейцами". Все что угодно, черт побери, но только не... Адмирал тяжело вздохнул.
   Убиты. Застрелены каким-то безумцем.
   Международная обстановка... да что говорить, она никогда не была простой. Но в этом году все окончательно полетело под откос и призрак большой войны, до сей поры казавшийся эфемерно-далеким вдруг приобрел пугающе реальные очертания.
   Когда-то давно адмирал, размышляя об извилистых путях большой политики, вдруг представил себе мировую историю в облике огромного парохода. Тогда перед его внутренним взором соткался гигантский лайнер, везущий во чреве своем население всей Земли. Образ рукотворного левиафана, от века, встречающего удары пенных валов грядущего, и оставляющего за кормой кильватерный след уходящих, истаивающих в небытие лет так понравился Николаю Оттовичу, что стал для него забавной игрой ума. Адмирал старался представить, кто есть кто на этом судне, как оно управляется и что им движет...
   По всему выходило, что паровым котлом лайнера, имя которому "Человечество", была старушка-Европа. Уродливые, скрюченные кочегары по именам "Жадность" и "Злопамятность", "Алчность"  и "Честолюбие", "Глупость" и "Безответственность" работали как проклятые, огромными лопатами швыряя в огневеющие топки обиды, угрозы, конфликты, столкновения интересов, как политических так и экономических, исторических и современных, справедливых и надуманных, в общем, всего того, чем полнилась дипломатия европейских держав. И вся эта грязь полыхала темным пламенем политики, докрасна разогревая стенки котла, так что Европа кипела, бурлила, исходясь черным паром взаимной неприязни и ненависти.  Пока огня было не слишком много, со стороны все выглядело вполне благолепно, но когда котел начинал подрагивать, раздираемый внутренними дрязгами, то одна, то другая царственная рука тянула потайной рычаг. И кипящая чернота устремлялась в закопченный ревун, на боку которого кто-то криво процарапал одно-единственное слово - "Война".
   Гнев, ненависть и ярость вырывались наружу, оглушали ревом, пачкали грязью, осыпали искрами сгорающих человеческих жизней все, до чего только могли дотянуться. Это было мерзко, но давление в котле спадало и на какое-то время все успокаивалось... ненадолго, а затем все повторялось снова и снова.
   О том, кто управляет величественным лайнером, Николай Оттович старался не думать. А все потому что, когда он впервые помыслил об этом, на ум пришла циничнейшая картина: огромный ходовой мостик шикарного корабля, великолепное колесо штурвала из золота и красного дерева... Но на фоне всего этого -  лилипуты, выряженные в костюмы и мундиры монархов, премьеров, министров, изо всех сил, пыхтя и ругаясь, дерутся за право хоть на секундочку дорваться до штурвала, хоть миг, но порулить. Хватаются за рукоятки, тянут каждый в свою сторону, а иногда и вовсе штурвал вращается сам по себе. А позади них, сложив руки на груди, возвышается огромная, молчаливая фигура. И Отец наш Небесный, истинный капитан затерянного в океане времен судна, с укоризной смотрит на то, как безумствует багроволицая, потеющая, осыпающая друг дружку тумаками и давно позабывшая о Нем сановная толпа. 
   Адмирал, кашлянув, перекрестился на образа в углу его апартаментов. Не дело ему, офицеру Российского императорского флота, созерцать, пусть даже мысленным взором, карикатурный облик того, кому клялся служить верой и правдой, ох, не дело...
   По всему выходило, что на этот раз котел перегрелся настолько, что его ничто не спасет. Да, войны не миновать, но силы, рвущие Европу изнутри, обрели столь сокрушительную мощь, что дело грозило кончиться взрывом, в котором исчезнет привычный фон Эссену мир, и кто знает, что придет ему на смену?
   Войны не миновать... А, впрочем, адмирал в этом никогда и не сомневался.
   Та, предыдущая его война, закончилась для молодого еще капитана второго ранга, Николая Оттовича Эссена вечером 30 ноября 1904 года, когда японский барказ выловил его из холодной воды зимнего Желтого моря.
   Тремя неделями раньше, последний совет флагманов окончательно отказался от мысли вывести в море остатки Порт-Артурской эскадры и постановил, что все свои оставшиеся силы Эскадра употребит на оборону крепости. Но будущий адмирал не принял и не смирился с таким решением. Конечно, он обязан был повиноваться старшим по званию, и он повиновался, но его броненосец "Севастополь" пока еще сохранял способность выйти в море. Да, часть орудий была снята, да, множество боеприпаса было выгружено на берег, на борту оставалось не более сотни матросов, а угля в ямах было немного, но все это можно было изменить. Затем японцы заняли господствующие высоты над городом, с которых гавань просматривалась, как на ладони, и по русским кораблям ударил град тяжелых гаубичных снарядов. Теперь японские канониры могли бить прицельно, а не по площадям, как раньше и это означало лишь одно - отныне Порт-Артур и остатки первой тихоокеанской эскадры обречены на скорую смерть. Но если для измученного многомесячной осадой города-крепости, чьи защитники выстлали рубежи оборонительных линий десятками тысяч японских тел, никаких альтернатив не имелось - организовать сколько-нибудь длительную оборону под прицельным огнем японских пушек с господствующей высоты было нельзя, то последние оставшиеся корабли Эскадры могли, по крайней мере, выбрать себе смерть по собственному разумению.
   Можно было махнуть рукой, остаться в гавани и сгинуть под ударами 280-мм снарядов японских гаубиц, падающих прочти отвесно и поражающих нутро кораблей сквозь не слишком толстую броню палуб. А можно было выйти в море - и погибнуть там, потому что никаких шансов ни на прорыв, ни на победу у поврежденных кораблей, с частично снятыми пушками и неполными экипажами не было. 
   Флагманы выбрали первое. Капитан второго ранга Эссен - второе.
   Находясь в Порт-Артуре, Николай Оттович видел, как иерархия и порядок командования постепенно растворялись в хаосе близящегося поражения. Казалось, все утрачивало смысл, да так оно и было на самом деле. Все постепенно уходило на самотек и ниточки субординации, донесений и приказов, связывавшие штабы и войска рвались с пугающей скоростью. Когда б Эссен интересовался восточной философией, он сказал бы о наступлении энтропии, но он не интересовался. Едва ли не ежедневно Николай Оттович засыпал просьбами командование, умоляя дозволить ему выход на прорыв. Разрешения не было, но Эссен, уверенный в том, что капля камень точит, исподволь готовил корабль к походу и бою. Он даже сумел организовать погрузку угля, пытался грузить и боеприпасы, но этого ему делать не дали.
   Двадцать пятого ноября начальник отряда, до которого сократилась теперь некогда грозная первая тихоокеанская эскадра, махнув рукой, разрешил Эссену вывести его броненосец на внешний рейд.
   Запустение и хаос давно уже исподволь овладевали Порт-Артуром, но сейчас разложение стало особенно заметно. В бухту "Белый Волк", куда Эссен направил "Севастополь", вел извилистый и сложный фарватер - и если несколькими месяцами ранее неповоротливую тушу броненосца тащили бы буксиры, следуя в кильватер за дымящими в поисках японских мин тральщиками, то теперь "Севастополь" следовал в бухту на собственном ходу и в одиночестве. Да что там, некому даже было убрать бон, перекрывающий выход с внутреннего рейда и броненосец вынужден был разорвать его собственным тараном!
   Ночь прошла спокойно, а утром на корабль прибыло четыре сотни матросов и несколько офицеров. Конечно, экипажу все еще не хватало почти две сотни человек, но это было уже кое-что.  Четыре дня продолжалась подготовка корабля к прорыву, и к вечеру двадцать девятого ноября броненосец был готов - только не успели убрать противоторпедные сети и боны, которыми от греха подальше окружили стоявший на якоре корабль. Эссен еще размышлял, не выйти ли в море этой ночью, невзирая на все трудности прохождения сложного фарватера... когда появились японские миноносцы.
   Разумеется, выход пришлось отложить - идти в ночь, прямо под торпеды гончих Того означало бесцельно погубить броненосец. И "Севастополь" остался на месте, отгоняя огнем изредка выныривающие из мглы силуэты японских "дестроеров".
   Наступило утро, и ждать стало решительно нечего. Конечно, на прорыв следовало идти поздним вечером, уповая на то, что мрак зимней ночи скроет броненосец от внимательных азиатских глаз. Тогда к восходу солнца Эссен будет уже далеко от Артура, и это давало призрачную надежду уклониться от японских кораблей следующим днем. Но Эссен понимал, что японцы обнаружили его стоянку и знал, что отныне, ни вечером, ни ночью выйти в море ему не дадут. Конечно, при свете солнца соваться под многочисленные стволы "Севастополя" японским миноносникам не было никакого резона, но под покровом сумерек они будут атаковать каждую ночь и до тех пор, пока какая-нибудь блудливая мина Уайтхеда не найдет дорожку в обход противоминной сети к борту вверенного его командованию корабля. 
   И потому ранним утром "Севастополь" снялся с якоря и вышел в море, походя шугнув пару миноносцев, задержавшихся у русских берегов до рассвета. Они ли сообщили Хейхатиро Того об одиноком русском броненосце, или это сделал отчаянно дымивший у горизонта пароходик, типа и назначения которого с "Севастополя" не разобрали - сказать было нельзя, да и какая, в конце концов, разница? Важно было лишь то, что около четырех пополудни горизонт слева испятнали дымы тяжелых японских кораблей. Хейхатиро Того расщедрился - вскоре впередсмотрящие опознали два эскадренных броненосца и три броненосных крейсера микадо. А вскоре Эссен увидел вражеские дымы и прямо по курсу.
   Все закончилось в полтора часа. На "Фудзи" что-то горело, сильно дымила корма и сквозь чернильные клубы нет-нет, да и проскакивали язычки пламени - артиллеристы "Севастополя" все же смогли напоследок достать поганца. Конечно, починится, да и сейчас способен продолжить бой, но все же приятно было видеть, что проиграли не всухую. 
   Кавторанг сидел на банке совершенно мокрый, с трудом сдерживая сотрясающую тело дрожь - ноябрьское купание, это совсем не Черное море жарким летом. Он молчал, не в силах отвести взгляд от темных волн, сомкнувшихся над его кораблем, а глаза покраснели от морской соли и горечи непрошенных слез. Эссен знал, что для него эта война подошла к концу, что его ждет лагерь военнопленных, из которого он выйдет нескоро и уж точно не раньше, чем прекратятся боевые действия. Но в то же время его ни на секунду не оставляла странная уверенность, что главная в его жизни война ему еще только предстоит, а сейчас он всего лишь получил передышку.
   Это ощущение осталось с ним навсегда. Николай Оттович Эссен и до этого был хорошим моряком и командиром, а непоколебимая уверенность в приближении новой войны сделала его еще лучше. Он, прошедший горнило русско-японской, прикладывал теперь все усилия к тому, чтобы подготовить вверенный его попечению флот к грядущим битвам, в приближении которых он ни секунды не сомневался.
   Адмирал с мрачным интересом наблюдал за развертывающейся прелюдией, стремясь угадать, как скоро вновь загремят орудия. Он наблюдал постепенное охлаждение в отношениях между Российской Империей и Германией, присоединение России к Англии и Франции сказал ему многое. Но это еще была не война, и даже не преддверие - сановные гроссмейстеры покамест еще только расставляли фигуры на шахматном поле мира, определяя, сколь сложным и кровавым станет грядущий этюд.  
   Но будем ли мы готовы?
   Прошло уже 9 лет с окончания русско-японской войны и, надо сказать, флот изрядно преобразился. "Семь пудов августейшего мяса" ("Или все-таки девять?" - задумывался иной раз адмирал, вспоминая дородную фигуру Алексея Александровича), чье небрежение службой стоило России флота, после Цусимы наконец-то подал в отставку, и генерал-адмиральская должность была упразднена. Теперь флотом управлял морской министр, и во главе Морского ведомства становились такие серьезные люди, как Диков, Григорович...  Моряки слегка напряглись, когда на высокую должность едва не попал Воеводский, но Бог миловал.
   Отныне на подготовку флота денег не жалели. Видимо потому, что флота как такового почти и не осталось, после войны с Дальнего Востока на Балтику вернулись немногие. Эскадренный броненосец "Цесаревич", броненосцы береговой обороны "Адмирал Сенявин" и "Генерал-адмирал Апраксин", броненосные крейсера "Баян" "Россия" и "Громобой", бронепалубные "Олег", "Богатырь" и "Аскольд", да еще скороходы второго ранга - "Изумруд" с "Жемчугом". Правда, выжили еще "Паллада" с "Авророй" - крейсера не слишком хорошего проекта и боевых качеств, но эту парочку оставили во Владивостоке. Какое ни есть военное присутствие обеспечивать было нужно, а для этого два тихоходных и не слишком хорошо вооруженных корабля вполне подходили.
   Броненосцы и крейсера, вернувшиеся с Дальнего, стали костяком балтийского флота. Удивляться не приходилось - ведь во вторую и третью тихоокеанские эскадры, сгинувшие в горниле цусимского сражения, включили практически все, что только могло дойти до Владивостока, не утонув в дороге от старости. Вскоре к вернувшимся с войны кораблям добавился броненосец "Слава", не успевший достроиться к Цусиме и таким образом уцелевший, да два крейсера типа "Баян" которые спешно заказывали в военные годы, но это было и все.
   Под войну с Японией пришлось брать много кредитов, теперь их следовало возвращать с процентами, а ведь никакого барыша военные действия не принесли. К тому же страну лихорадило, ибо на смену "врагу унешнему" ее теперь терзал "враг унутренний" - революция 1905 года посеяла многие смуты. В общем, денег на возрождение флота взять было негде и бюджет Морского ведомства сильно урезали, однако на то, чтобы гонять немногие оставшиеся корабли с утра до ночи денег хватало.
   И, конечно же, ничто не являлось преградой для пытливой военно-морской мысли. Морской генеральный штаб или Генмор, как именовали его моряки, подошел к делу будущего возрождения флота научно и с подходом.
   Раньше корабли строили или малой серией, а то и вовсе по одному, при этом норовя сделать каждый следующий корабль лучше предыдущего. Война же показала, что сборище разнотипных судов разной боевой силы не составляет эскадры - что толку было в том, если несколько броненосцев имеют скорость 18 узлов, если остальные едва тянут 14? Японские боевые отряды, составленные из кораблей сходных типов и характеристик, оказались куда предпочтительнее.
   Выводы были сделаны незамедлительно. Отныне решено было, что Морскому ведомству не следует заказывать отдельные корабли или даже их серии, руководствуясь то одной, то другой концепцией, а создавать эскадру кораблей разных классов, оптимально подходящих друг другу.  Генмор определил состав эскадры будущего, и, надо сказать, сила ее поражала всякое воображение.
   Восемь линкоров-дредноутов, четыре линейных и четыре легких крейсера, тридцать шесть новых турбинных эсминцев... В сущности, одно такое соединение превзошло бы по своей мощи весь доцусимский Российский императорский флот вместе взятый. Такая эскадра была великолепна всем, за единственным исключением - ее у Николая Оттовича фон Эссена не было.
   Средства на возрождение флота появились у страны только в 1908 году, когда неожиданно-щедрые зерновые урожаи Российской Империи удивительнейшим образом совпали с засухами и прочими непогодами в Европе.  Российский хлеб и до того был весьма востребован, а сейчас европейцы и вовсе скупали его во множестве, за счет чего наконец-то удалось разобраться с государственными финансами.
   Все это предоставило возможности заложить первую, долгожданную бригаду дредноутов для Балтийского моря. Более того - стремясь получить по-настоящему мощные и боеспособные корабли, отказались от привычной морскому ведомству "трехгрошевой" экономии, когда из-за боязни истратить лишнюю копейку лишали корабли важных боевых способностей. Уже на стадии проектирования решено было не упихивать дредноут в оговоренное водоизмещение, жертвуя не одним, так другим критично важным для корабля качеством. Вместо этого определили необходимые будущему линкору скорость, калибр и количество орудий, толщины брони и прочие характеристики, и спроектировали дредноут без оглядки на вес и размеры... после чего, правда, ужаснулись, ибо водоизмещение проекта подобралось вплотную к 30 тысячам тонн. И дело даже не в том, что ни один флот мира не располагал подобными левиафанами, а в сомнениях, по силам ли Отечеству создавать одновременно четыре таких корабля, не растянув стройку на десятилетие? В итоге осетра все же урезали и, окончательно согласовав характеристики, в середине 1909 года приступили к строительству четверки линейных кораблей типа "Севастополь" ...
   Череда тучных, урожайных лет, и добрая торговля зерном вкупе с иностранными кредитами, которые все более охотно предоставляла Франция, позволяли Российской Империи вкладываться и в армию, и во флот, осуществляя давно назревшее перевооружение. Но постройка первых дредноутов России затянулась - уж слишком сложным оказалось дело. Требовались новые пушки и снаряды, двенадцатидюймовые бронеплиты, изготовленные методом Круппа, турбины и новые котлы, новейшие трехорудийные башни...  А для этого требовались, в свою очередь, новые станки и мастерские, новые литейные и броневые производства, артиллерийские заводы. Все это создавалось, но, конечно же, не обходилось без обычных в таком большом деле накладок. В итоге к июлю 1914 года только два линкора вошли в состав флота, да и те еще не получили полной выучки, а "Полтава" и "Петропавловск" должны были присоединиться к ним месяцем позже. Быть может, к зиме из экипажей "Севастополя" и "Гангута" выйдет толк, но адмирал отлично понимал, что первую свою бригаду дредноутов "к походу и бою готовой" он получит не раньше, чем осенью следующего, 1915 года.
   Тогда же следует ожидать и первые турбинные эсминцы, и адмирал возблагодарил Господа за прозорливость Григоровича, пропихнувшего строительство эсминцев типа "Дерзкий" на Балтике. Чего это стоило морскому министру, не хотелось даже и думать, ибо даже без пушек, торпед и беспроволочного телеграфа каждый такой корабль обходился казне в 2 миллиона рублей. И убедить Думу на выделение средств в обход и так уже не слишком скромного морского бюджета, представляло собой ту еще задачку. Впрочем, мастерство Григоровича в искусстве политического дискуссиона давно уже стало притчей во языцех, и многим казалось, будто он способен уговорить "народных избранников" на что угодно. Адмирал попробовал было представить Григоровича в облике сладкоречивого Нестора, но вместо этого на ум почему-то пришел образ огромного питона, с высокой трибуны гипнотизирующего своим холодным, мудрым взглядом массы думских... эгхкм... ладно, не будем больше об этом.
   Зато теперь не приходилось сомневаться, что в самом скором времени Балтфлот получит девять новейших эсминцев, а родоначальник всей серии, эскадренный миноносец "Новик" уже в строю.
   На этом, увы, хорошие новости заканчивались. Да, вскоре после того как тяжкие черные корпуса "Севастополей" впервые вспенили морскую гладь, на освободившихся стапелях вновь закипела работа - их спешно готовили к строительству новых, куда более крупных и могучих кораблей, и закладка четверки мощнейших линейных крейсеров типа "Измаил" не заставила себя ждать. Казалось, еще вчера шипело и пузырилось шампанское, стекая по форштевням первых балтийских дредноутов, изготовившихся впервые окунуться в родную им морскую стихию. А сегодня - снова торжества, закладка новых броненосных гигантов...
   Вот только новейшие "Измаилы", войдут в строй никак не раньше 1916 года, а то и еще позднее, и это при условии, что будут строить как в мирное время, а на носу война. Значит, к началу войны линейные крейсера ни за что не успеют, да и вряд ли они смогут застать хотя бы ее окончание. Сколько продлится очередная бойня? Ну полтора года, может и все два, только куда уж больше? А ведь вот-вот полыхнет, и дай-то Бог чтобы не прямо сейчас, оттянуть бы как-то хоть до следующего года... о большем фон Эссен не просил Небеса. Новейшие легкие крейсера типа "Светлана" заложены совсем недавно и шансов на их вступление в строй до окончания войны даже меньше, чем у линейных крейсеров.
   В общем, задуманная умниками из генмора Эскадра совершенно не складывалась. Вместо двух бригад дредноутов будет только одна и к ней - бригада старых броненосцев. Четыре дредноута "Севастополь" - опора и надежа Государства Российского и Флота Балтийского... А броненосцы - ну что с них взять? Да, теперь они именовались гордым именем "линкоры", вот только боевой мощи им это не прибавляло. Вчетвером они, пожалуй, разобьют один дредноут противника, быть может, отобъются от пары, хотя это уж вряд ли.  Линейных крейсеров не будет вовсе. Вместо четырех новейших легких крейсеров есть еще доцусимские и не слишком быстроходные по сегодняшним меркам "Жемчуг" и "Изумрудом", да парочка, построенная в Британии - весьма хорошие корабли, хотя до строящихся "Светлан" им далеко. Вместо тридцати шести турбинных эсминцев - пока есть один, но скоро будет десять.
   Остальное - не стоит упоминания. Два пятитысячных броненосца береговой обороны, годных только шнырять у Моонзунда под прикрытием родных береговых батарей. Две бригады крейсеров - одна из тихоходных, но хотя бы прилично бронированных "Баянов", вторая - два океанских раритета-рейдера "Россия" с "Громобоем", да бронепалубные "Олег" с "Богатырем". Ну и конечно "Рюрик", который адмирал любил, и даже некоторое время использовал в качестве своего флагмана, однако про себя прозвал "ни два, ни полтора". Сей броненосный крейсер превосходно смотрелся бы в Артуре или в Цусиме, будучи куда более мощным и столько же быстроходным, как любой из "Асам" Камимуры. Однако ж на сегодня его скорость была мала и любой современный легкий крейсер от него удерет, а любой линейный - догонит и потопит. Эх, эх, жаль, что "Аскольд" ушел на Дальний...
   Дюжина больших и тридцать шесть малых угольных эсминцев положения улучшить, разумеется, не могли. Была еще дюжина подводных лодок, нового оружия, к которому склонный ко всему новому и рисковому Николай Оттович весьма благоволил. Но не ждал от него особого чуда - смогут своим присутствием воздействовать на привыкшие к неукоснительному орднунгу мозги германского морского штаба, заставят шарахаться каждой тени - и то хлеб.  Адмирал надеялся, что операции подводных кораблей способны учинить вред неприятелю и гонял их экипажи до седьмого пота, но больших успехов в борьбе с боевыми кораблями противника от них не ждал.
   А вот противник... м-да. Против четверки русских дредноутов, Германия имела тринадцать, да еще четыре должны были скоро войти в строй. Против четырех броненосцев - двадцать! Против семи броненосных крейсеров - четыре линейных и девять броненосных. Против шести легких и бронепалубных крейсеров - сорок один! А сорок девять русских миноносцев совершенно терялись на фоне более чем двух сотен их германских "коллег". Ну да, вскоре вступят в строй девять "Дерзких" и количество русских миноносцев приблизится аж к шестидесяти, но сколько к этому времени введут в состав флота тевтоны?
   Это далеко не Порт-Артур и не Цусима. Враг подавлял своим численным превосходством настолько, что ни о каких генеральных сражениях и речи быть не могло, но воевать все же было нужно. Как? Булавочными уколами, резней на коммуникациях, находя отдельные боевые отряды врага и обрушиваясь на них превосходящей силой. Николай Оттович фон Эссен был абсолютно уверен в необходимости активных, наступательных действий. Только так можно было нанести ущерб неприятелю, а еще адмирал на личном опыте знал, сколь гибельна максима "Беречь и не рисковать!" которую исповедовал флот в Артуре. Войны не бывает без риска, если враг превосходит числом - значит, риск растет, но бездействовать нельзя все равно.
   Первая задача флота - защита Столицы. Санкт-Петербург, твердокаменное сердце Российской Империи, раскинувшийся вдоль одетых гранитом берегов Невы, во всяком случае должен быть защищен от любой мыслимой угрозы. И адмирал считал, что с этой задачей Балтфлот способен справиться теми малыми силами, что у него есть, да даже и меньшими. Балтийское море не слишком велико, а в северной его части расположен узкий, но глубоко врезавшийся в материковую твердь Финский залив. И тот, кто желает достичь русской столицы, должен пройти по нему до самого края, но Николай Оттович готов был гарантировать, что это будет непросто.
   В первые же часы войны вход в Финский залив перегородят мощнейшие минные заграждения, в которых увязнет любой флот, потому что прорывать их ему придется под дулами русских линкоров и крейсеров. Это называлось боем на минно-артиллерийской позиции - когда враг пытается вытралить мины со своего пути, и вынужден лезть в узкие фарватеры, следуя малым ходом за идущими впереди тральщиками. Здесь враг не имеет возможности сражаться в полную силу, сколько бы у него этой силы не было. Лишь когда флот преодолеет минное заграждение, тогда только сможет он развернуть свои боевые порядки и реализовать свое преимущество в численности. А до этого он обречен следовать медленно и без маневра, причем воевать могут только идущие впереди корабли. И если в лицо ему бьют тяжелые русские снаряды, а за пятки кусают скрывшиеся до срока в пучине вод подлодки   - потери его будут велики.
   А потом, если враг, уплатив немалую цену, все ж таки прорвется, он окажется на узкой полосе воды между двумя основными русскими базами флота - Гельсингфорсом и Ревелем. Первый прикрыт Свеаборгской крепостью, второй - крепостью Петра Великого и соваться под их пушки вражеским кораблям нет решительно никакого резона. Но стоит только сгуститься сумеркам - из гаваней выскользнут десятки русских миноносцев. Да, они стары и негодны для правильного эскадренного боя, но в ночи, вблизи от собственных баз, смогут сильно потрепать неприятеля.  Дальше тяжелым броненосцам и линкорам чужого флота предстоит двигаться извилистыми фарватерами, которыми и в мирное-то время ходить непросто, вот только сейчас они будут перекрыты множеством минных банок. И даже если враг каким-то чудом преодолеет все естественные и рукотворные преграды Финского залива, он уткнется прямо в дула орудий Кронштадта.
   Конечно, все это можно преодолеть, но цена! Если немцы всем назло и не считаясь с потерями, полезут в Финский залив - что же, они, наверное, смогут проломиться до Питера, потеряв по дороге половину флота. А дальше-то что? Немного пострелять по берегу издалека, потому что могучие дредноуты станут скрести донный ил своими килями уже на подступах к Кронштадту? Ведь там и до того небольшие глубины превращаются почти ни во что - когда выводили линкоры типа "Севастополь" их специально облегчали, не давая им полной нагрузки снарядами и топливом. Попробовать высадить десант? Так ведь операция по прорыву в Финский в любом случае затянется, генералы успеют стянуть войска. Обидно конечно воевать в собственной столице, но десант в любом случае будет опрокинут. Да и много ли может быть этого десанта? Для немцев не будет проблемой усадить на транспорты несколько десятков тысяч отборной кайзеровской солдатни, только что с этого? Бойцам нужно что-то есть, винтовкам нужны патроны, орудиям - выстрелы и все это быстро кончится. А наладить снабжение через остающееся враждебным игольное ушко Финского залива - задача нереальная.    
   Адмирал фон Эссен знал, против кого строит свой флот Кайзер. Он понимал, и даже в какой-то мере сочувствовал желанию Гогенцоллернов оспорить британское владычество на морях и океанах. Германия содержала могущественную армию и строительство второго по величине флота в мире требовало от нее тяжелых усилий. Не для того немцы столько лет создавали могучие эскадры, чтобы бездарно губить их в узостях Финского залива. И зачем - ради шанса показать язык Петербургу?! Николай Оттович был уверен - пока у него есть хотя бы пара-тройка броненосцев или дредноутов, немцы в Финский не сунутся. Слишком велики будут германские потери, слишком ничтожен выигрыш.
   И потому адмирал, несмотря на жуткое неравенство сил, чувствовал себя вправе учинить пиратство по всему Балтийскому морю почти всем корабельным составом, что имелся у него в наличии. Даже неся чувствительные потери, флот сохранит способность защитить Санкт-Петербург, а коли так, то пуркуа бы не па, милостивые государи? Тихо покидать залив, проскользнув одним лишь нам известными тропками сквозь собственные минные заграждения, незаметно прокрадываться и наносить удар, а затем, по возможности уклоняясь от встречи с превосходящим противником, возвращаться домой. Разбить немцев на море нельзя, но не давать покоя, раздергивать их силы, теребить и будоражить, кусая то тут, то где-то еще, создавать призрак неуловимой угрозы всюду и этим заставить врага с криком просыпаться по ночам - вполне можно.
   Этой тактики, елико возможно, и собирался придерживаться Николай Оттович, но на пути ее претворения в жизнь имелось два могущественных препятствия. И первое из них - Государь Император.
   Русский самодержец любил флот и понимал полезность морской силы государства, поэтому моряки почти всегда могли рассчитывать на его покровительство. Но эта же любовь вызывала у Николая II известную боязнь потерять столь дорогие его сердцу "игрушки" -корабли. От осознания мощи кайзеровского флота боязнь эта только крепчала, к тому же Государь был... нет, не то, чтобы робок, но... в общем, той самой жилки, которая вела Ушакова и Суворова в бой против многажды превосходящего противника у Николая как-то не просматривалось. Вот будь на его месте так не вовремя почивший Александр... Тьфу. Хватит уже, хуже "скубента"-народника стал, честное слово морского офицера...
   Решительных планов фон Эссена Государь не одобрял, предпочитая беречь флот для защиты Петербурга, и тем самым обрекая его на бездействие и пассивность, погубившую русскую эскадру в Порт-Артуре. Но адмирал не терял надежды не мытьем так катанием добиваться для вверенного ему флота большей свободы действий, и со свойственным ему деятельным оптимизмом льстил себе надеждой на успех.
   Имя второй причине - Моонзунд, но сухопутному человеку было бы непросто понять, чем архипелаг из нескольких островов, да еще в входящий в состав земель, над которыми безраздельно царила корона Российской Империи, мог угрожать адмиральским планам.
   Вот только чем был Моонзунд? К югу от входа в Финский залив располагались острова, отделенные от материка водами Рижского залива. Через последний можно было бы войти и в Финский залив, причем в обход планировавшихся на случай войны минных заграждений. Однако эту угрозу не так уж сложно было бы парировать, завалив проход все теми же минами, проблема была отнюдь не в этом.
   Настоящая угроза заключалась в другом, что в отличие от прорыва в Финский залив, немцам вполне по силам было бы захватить острова Моонзундского архипелага, и возможностей помешать этому у адмирала было не слишком много. Ведь тот, кто владеет Моонзундом, контролирует горло Финского залива - достаточно занять крупные острова архипелага, развернуть на них временную базу для собственного флота, дополнить русские минные заграждения, преграждающие вход в залив своими, наладить патрулирование - и все, Балтийский флот окажется взаперти и уже не сможет выходить в море. На этом агрессивным планам русского адмирала и вообще всякой активности придет конец, никакой достойной роли в грядущей войне флот сыграть не сможет.
   Конечно, Моонзунд был неплохо защищен. Удобные для высадки места прикрывали батареи тяжелых орудий, проходы между островами также будут завалены минами, преграждающими проход в Рижский залив. На архипелаге развернута база легких сил флота, там базировались оба оставшихся после Цусимы броненосца береговой обороны. Были там крейсера, эсминцы и подводные лодки, и даже более того - дабы иметь возможность заметить врага издали, на Эзеле построили настоящий аэродром, разместив там эскадрилью этих новомодных самолетов!
   Адмирал привычно поморщился. В теории идея была неплоха - использовать самолеты для разведки противника, но на деле эти фанерные конструкции, более всего напоминающие карточные домики, пугали его своей капризностью и очевидной непрочностью. К тому же даже в лучшем случае, если этому чуду техники удавалось взлететь, время полета было очень ограничено. То ли дело дирижабель! Фон Эссен много сил положил, уговаривая Морское ведомство подкупить у немцев несколько их "Цеппелинов". Те могли часами висеть в воздухе, патрулируя морские просторы, вот была бы у флота всем разведкам разведка, но... Увы, как и многие другие предложения неугомонного адмирала, это также сгинуло под сукном или сыграло в долгий ящик, в общем - кануло в пучинах казенного канцеляризма, чтоб ему...
   Фон Эссен не верил в попытку прорыва кайзеровского флота в Финский залив. Слишком много потерь и слишком мало выгоды. Десант на острова Моонзунда, вообще-то тоже не станет для немцев легкой прогулкой, но в отличие от "дранг нах Петербург", эту операцию осуществить было можно, причем при вполне приемлемом уровне потерь. Об этом знает он, фон Эссен, значит понимают и в германском штабе - дураков там нет.
   Если в грядущей войне на стороне России будет воевать Англия - тогда германский флот, скорее всего, и носа не покажет из Северного моря. Дредноуты и броненосцы кайзера будут охранять собственные берега от угрозы куда более многочисленного Ройал Нэви и вряд ли смогут всерьез озаботиться Балтикой. Конечно, есть еще Кильский канал, которым так легко перебросить эскадру-другую из Северного моря в Балтийское и обратно, но все же нависающая угроза британского флота заставит немцев осторожничать и не рисковать крупными кораблями без крайней на то нужды. А вот если британские сэры и пэры решат отсидеться в сторонке... тогда да, тогда возможно все и атака на Моонзунд - в том числе.
   Адмирал с чувством смаковал сложносочиненный акафист генмору, от которого покраснел бы даже матерый боцман. Ведь предлагали умные головы строить базу флота в Моонзунде, а не в Ревеле! Вот тогда проходы в Рижский залив были бы прикрыты ничуть не хуже горла Финского залива. Да черт с ней, с базой, достаточно было провести донноуглубительные работы, с тем чтобы новейшие линкоры могли выходить из Финского в Рижский... но нет. Не провели. И теперь, подойди вражеская эскадра к Моонзунду, отправить на его защиту можно было бы только два самых старых броненосца - "Славу" с "Цесаревичем", потому что ни "Андрею Первозванному", ни "Павлу I", не говоря уже о новейших "Севастополях" не позволяла пройти осадка. Иных вариантов не было - если не считать за таковой попытку выйти из Финского в море и дать последний и решительный, но от этого не менее безнадежный бой превосходящему противнику. Вот только адмиралу со времен Артура безумно надоели безнадежные бои. Ему хотелось на старости лет увидеть, как не он, но его противник идет в безнадежный бой...  Должно же быть в жизни хоть какое-то разнообразие!
   Николай Оттович еще раз задумчиво посмотрел на лежавшую на тумбочке газету. Выстрелы в Сараево что-то перевернули в нем, теперь грядущая война ощущалась так близко, как никогда раньше.
   - Мы не готовы, - задумчиво сообщил адмирал самому себе. Задумчиво пожевал губами и добавил:
   - Опять.
   Перед тем, как покинуть адмиральские апартаменты Николай Оттович фон Эссен на секунду задержался у зеркала. Китель сидел великолепно на невысокой, плотной, но не расплывшейся фигуре. Густые усы переходили в короткую бородку, над умными и чуть-чуть печальными глазами кустились широкие брови, а больше никаких волос на голове адмирала долгие годы уже не наблюдалось. Да и те, что были, давненько уже высеребрило грузом прожитых лет.
   - Ничего, седина в бороду - бес в ребро! - подумал про себя адмирал
   И, видя, как в глаза возвращается привычная всем его подчиненным, веселая чертовщинка, Николай Оттович улыбнулся своему отражению. Посмотрим еще, чья возьмет. А пока...
   - Адмирал на мостике!
   Фон Эссен чуть поморщился. Конечно, по службе положено, но чего уж так горланить-то, да еще почти в ухо?
   - Вольно, голубчики. - обвел он вытянувшиеся в струнку фигуры самым что ни на есть благодушным взглядом, который, впрочем, никого здесь не смог бы ввести в заблуждение. Вахтенный офицер, равно как и случившийся на мостике старший штурман великолепно знали - чем добрее адмиральский взгляд, тем большая каверза их ожидает в самом ближайшем будущем. И, конечно же, не ошиблись.
   - Я вот тут обедал, милостивые государи, - обратился ко всем присутствующим адмирал:
   - И подумалось мне, а отчего бы нам не потренироваться немножко? Знаю-знаю, согласно утвержденного плана собирались выходить только послезавтра. Но зачем откладывать так надолго?  Давайте-ка пригласим штаб, да и подумаем - а не выйти ли нам завтра утром, да хотя бы и на стволиковые стрельбы? Щиты вроде сегодня приняли, сами и сбросим. Пойдем на "Андрее", ну и новичков с собой прихватим - адмирал кивнул в сторону стоящих на рейде "Гангута" и "Севастополя":
   - Заодно посмотрим, смогут ли новики наши попасть хоть во что-то. А к послезавтрему как раз первая бригада подтянется, тогда уж повоюем как планировали!
   Не то, чтобы слова адмирала вызвали бешеный энтузиазм, ибо у господ офицеров, очевидно, на завтрашний день имелись собственные планы. Их крушение Николай Оттович сейчас и наблюдал, отеческим взором созерцая подернувшиеся грустью глаза младшего вахтенного офицера, чьи черты лица будто вышли из-под резца самого Бенвенуто Челлини. "Ишь, красавчик, девки поди так и сохнут. Молодой ведь, наверняка рассчитывал завтра спозаранку в Гельсинки", - подумал про себя адмирал: "Поди еще и зазноба ждет. А ничего, погонять всех вас как следует, глядишь - и вернетесь к своим зазнобам. Живыми".
   Пока собирались офицеры штаба, адмирал вышел из рубки на мостик, оперся на поручни. Было как-то жарковато, да даже и душновато - совершенно невозможное состояние для Балтики, но тем не менее. Николай Оттович задумчиво смотрел на приземистые силуэты двух могучих дредноутов. Какая все-таки сила сокрыта в этих новейших кораблях! Причем именно что скрыта - со стороны, далекому от морского дела человеку, его флагман мог показаться даже более грозным, нежели один из "Севастополей". За счет двухэтажных казематов, высоких труб и аж шести башен бывший эскадренный броненосец, а ныне - линейный корабль Российского императорского флота "Андрей Первозванный" казался куда как страшен, а низкий, распластанный над водой силуэт дредноута, несмотря на четыре мощнейшие трехорудийные башни все-таки не производил такого впечатления.
   Вот только в бою один на один "Севастополь" растерзает "Андрея" минут за тридцать-сорок, не слишком и утрудившись. Если его артиллерийский офицер не склонен считать ворон, конечно.
   Адмирал прищурился. Он помнил всех своих старших офицеров по крейсера включительно, помнил и многих миноносников, хотя и не всех, конечно. Но уж капитанов первого и второго рангов с линейных кораблей знал наперечет, держа в голове все их достоинства и недостатки. А посему Николаю Оттовичу не приходилось напрягать память - та сразу же подсказала имя старшего артиллериста "Севастополя"
   Маштаков...Николай Филиппович. Этот ворон считать не будет точно. Адмирал хмыкнул, вспомнив как на не столь уж давних учениях, сей офицер умыл-таки его флагманского артиллериста. Не то, чтобы Александр Евгеньевич отстрелялся плохо - отнюдь. Первая щит был накрыт, как положено -  третьим залпом, а вот по второму "бог артиллерии" умудрился залепить со второго накрытия, и это на сорока пяти кабельтовых, между прочим! Да только "юное дарование", как про себя иной раз называл Маштакова адмирал, умудрилось положить оба щита со второго накрытия каждый. Было ли это случайностью или нет, сказать нельзя, но Николай Оттович довольно ухмыльнулся - повод как следует вогнать в краску Александра Евгеньевича был идеальный, адмирал вспоминал, как бурели уши старарта его флагмана, когда фон Эссен начинал пространно рассуждать о молодых талантах, способных отстрелить альбатросу в полете любое перо на выбор.
   В общем, на "Севастополе" артиллерией командовал весьма многообещающий офицер, правда перевели его туда совсем недавно и вряд ли он успел многое. Но ничего, а то еще поди зазнался, обставив флагмана, самое время и ему спеси немножко поубавить... разумеется, исключительно для пользы дела!

ГЛАВА 13

   "Блек-блек... бульк!" - сказал камушек, навсегда исчезнув в темной воде небольшого озерца, больше похожего на пруд. Николай, поморщившись, подобрал еще один, оказавшийся на удивление плоским и гладким. Даже странно, откуда бы такой гальке взяться на берегу тихого водоемчика? Ведь не морской пляж, где волны от века катают взад-вперед каменья, обтачивая и шлифуя их до полного совершенства. Впрочем, откуда бы сей "бел-горюч-камень" ни появился, а для забавы, которую почему-то захотелось вспомнить кавторангу, он отлично подходил. В детстве Николаю не составляло труда сделать семь, а то даже и девять блинчиков, а ну-ка ...
   "Блек-блек-блек...бульк!" - и все. 
   Хотелось бы сочинить подходящую случаю хайку, но, как на зло, на ум совершенно ничего не приходило.
   - Дядя Николай, а что Вы делаете? - неожиданно прозвучал высокий детский голос. Несмотря на явное стремление тщательно выговаривать каждую буковку, "Николай" прозвучало как "Никоай".
   Кавторанг обернулся. Из-под бежевой шляпки с цветочком, под которой еле-еле уместились пышные русые волосы, на него смотрели серьезные голубые глаза девочки лет так шести-семи. Очаровательный ангелочек с упитанными щечками, только вот подол платьишка был слегка запачкан понизу. Впрочем, чего еще ждать от ребенка на природе?
   Но как она так тихо подошла, что Николай ничего не услышал? Как будто из-под земли выросла в трех шагах от него.
   - А яаааа.... - протянул кавторанг вспоминая, как зовут девочку
   - А я, Аннушка, запускаю камушки блинчиками. Хочешь попробовать?
   - Хочу! - очень серьезно ответила юная леди.
   Николай объяснил, какие нужны для этого камни и показал, как их правильно держать и бросать.  Сперва у девочки не получалось, но после нескольких неудачных попыток пущенный детской рукой кругляш сделал аж три блинчика. Не ожидавшая такого успеха Анна, широко распахнув и без того большие глаза, с шумом втянула в себя воздух и запрыгала на одном месте, маша руками в совершеннейшем восторге.
   - Пааадумаешь! - раздался столь же юный голос у него за спиной, так что Николай едва не вздрогнул, а обернувшись, обнаружил перед собой мальчика, на пару лет старше Ани.  В нем кавторанг без труда опознал брата девочки - не то, чтобы сорванец был так уж похож на свою сестру, просто Николай был представлен сегодня родителям обоих сорванцов.
   - Сударь, с дамами следует быть галантнее... - начал было Николай, но тут девочка, сожмурив глазки в щелочки, широко открыла рот и показала пацаненку язык во всю длину, еще и помахав им из стороны в сторону.  В ответ на это братишка совершил нечто невероятное - поднял обе руки к лицу и, вложив мизинцы в оба уголка рта, растянул ими губы в лягушачью ухмылку, а его указательные пальцы, оказавшиеся возле самых глаз, оттянули веки вниз, так что стали видны глазные яблоки - зрелище тем более жутенькое, что паренек при этом отчаянно скосил зрачки к носу. И, словно этого было мало, напоказ выставил кончик языка.
   Поняв, что урок хороших манер не удался, кавторанг предпочел сменить тему.
   - Ну, а сколько блинчиков сможешь сделать ты?
   Мальчик сбежал вниз, к самой воде, чуть поковырялся в мокром песке и извлек из него камушек. Придирчиво осмотрел, отбросил, поднял следующий - и одним плавным движением метнул его над водой. Камень, не теряя скорости "блекнул" дважды, и не приходилось сомневаться, что ему по силам по меньшей мере еще три-четыре блинчика. Но в тот самый миг, когда пущенная умелой рукой галька должна была скользнуть по поверхности пруда в третий раз, неожиданно плеснула рыба. Кавторангу показалось даже, что камень угодил прямо в чешую, но, как бы то ни было, третий блинчик оказался последним.
   - Ни-чья, ни-чья! - захлопала в ладоши девчушка. 
   - Так нечестно! - возмутился ее брат.
   - Зато ты попал в рыбу. А это, знаешь ли, мало кому по силам! - пряча улыбку в усы, сказал Николай мальчику, и тот немедленно сменил гнев на милость.
   - Я часто кидаю камни. Беру какую-нибудь палку, и кидаю в нее. А еще здорово бывает, если есть лужа или пруд. Тогда палка - это крейсер, а камни как будто снаряды - сообщил мальчуган.
   - А вон как раз ветка плывет. С какого раза попадешь, воин? - подзадорил пацана кавторанг. Мальчик, вытянув шею, прищурился, хотя до ветки было не слишком далеко.
   - В эту-то? Да вторым камнем!
   - А давай!
   Первый "выстрел" лег перелетом, второй почти попал, но именно что почти и ветка была поражена только с третьего раза.     
   - Неправильно ты делаешь - вдруг вмешалась молчавшая до того времени Аннушка:
   - Вот как надо!
   И девочка, собрав в ладошку несколько небольших камушков, не слишком ловко бросила их в сторону ветки, которая к тому моменту подплыла еще ближе к берегу.  Конечно же, ни один камушек не попал, но мальчик не стал смеяться над сестрой, а промолчал, лишь бросив на нее короткий, исполненный глубокого превосходства взгляд.
   - Ну почему же? Вот смотри - взялся объяснять Анне Николай:
   - Когда кидаешь по одному камушку, тогда целиться легче. Если камень улетел далеко, значит следующий надо кидать слабее, а если не долетел, тогда сильнее. Так и попадешь в конце-то концов.
   Но девочка явно не имела сейчас настроения выслушивать поучения старших. Ничего не ответив, она взяла в руку камушки покрупнее и попытала счастья снова.
   Со стороны это выглядело изумительно. Лицо девочки стало страшно серьезным, бровки сползлись к переносице, а во взгляде сощурившихся небесно-голубых глазенок вдруг почудилась дымчатая синева дамасской стали. Аня сделала полшага назад, расставив поудобнее крепенькие ножки, плавно отвела ручку с камнями за голову, не спуская глаз с ветки высунула кончик языка и вдруг, единым плавным движением, в котором не было ни капельки обычной детской неуклюжести метнула горстку камней в цель... 
    Увы - один из них, не дотянув совсем немного, бухнулся в воду, второй же перелетел через ветку, так что оба взметнули небольшие фонтанчики воды, причем деревяшка оказалась аккурат между ними. Третий и вовсе ушел куда-то влево, шлепнувшись недалеко от берега.
   Вот теперь мальчик, втянув всей грудью воздух, открыл было рот, дабы съехидничать от души - но внезапно передумал и сделал вид, что его тут решительно ничего не касается.
   - Дети! Что за поведение? Разве можно мешаться взрослому человеку - внезапно раздался мужской голос, и Николай, оборачиваясь, успел подумать, что умение подкрадываться незаметно дети явно унаследовали от родителей.
   Буквально в нескольких шагах от него хмурил рыжеватые брови худощавый мужчина лет тридцати пяти, держащий под руку миловидную улыбчивую блондинку, один взгляд на которую не оставлял сомнений, от кого Аня унаследовала свои огромные, бирюзово-голубые глаза.  Чета Завалишиных - они и Николай были представлены друг другу менее часа тому назад.
   - Папа! А дядя Николай меня блинчики учил делать!
   - Хорошо, дочка, хорошо, а теперь - иди погуляй, только далеко не убегай, сейчас уже за стол пора будет. Алексей, тебя это тоже касается...  Прошу простить, Николай Филиппович, дети! Уж такие пострелята, не уследишь!
   - Ничего страшного, Ваша Анна совершенно очаровательна, да и Алексей молодец - улыбнулся Николай родителям:
   - Они ничуть не мешали, и мне было приятно побыть с ними, так что это я должен благодарить Вас за доставленное мне удовольствие.
   Глава семейства вежливо кивнул, чуть улыбнувшись:
   - Быть может, вернемся к обществу? Кажется, сейчас там веселье в разгаре!    
   В каких-то двадцати шагах от них сейчас разворачивался шикарный пикник - гомонили на разные голоса, но дамские сопрано мешались с мужскими басами и слов было не разобрать. Зато постоянно слышался взрослый и детский смех и вообще жизнь била ключом.
   - Обязательно присоединюсь к Вам, но чуть позже, с Вашего позволения. Я-то ведь отлучился выкурить трубочку, да так и не успел.
   Завалишины оставила Николая и он, не теряя более времени, быстро набил трубку душистым табаком, "раскочегарил" ее и с удовольствием затянулся.
   И все-таки, жизнь прекрасна!
   Удивительно, но история с Валерией как-то неожиданно соскользнула в область не слишком болезненных воспоминаний. Конечно, после объяснения он впал в буйную мизантропию и с огромным трудом удерживался от того, чтобы взять любимую саблю, да и истребить их всех - госпожу Абзанову, Стевен-Штейнгеля, и кого-нибудь еще в придачу - по большому счету ему было все равно, но убить кого-то хотелось страшно. Кавторанга снедала злость на графа и Валерию, посмевших играть с ним в такие игры, и на себя, поддавшегося их интригам. Но спустя пару дней приступы черной ярости стали перемежаться не менее черной меланхолией. Тогда Николаю становилось все равно, а единственным желанием было остаться наедине с самим собой, чтобы никто не тревожил его терзаемого мрачной болью духа. А потом... потом ему вдруг стало смешно.
   Вот ведь чудак, влюбился как мальчишка. Ведь предупреждали, поминал Николай добрым словом и князя, и его супругу, что не нужно ему связываться с Валерией Михайловной. Намекнули, да что там - прямо говорили, что за прекрасной внешностью не скрыто достоинство души, а он? Позволил ослепить себя, увлекся, в какой-то момент даже потерял голову, хотя...
   Хотя, говоря по правде, в его ухаживаниях немало было и от охотника, предвкушающего удивительный трофей. Он, быть может, не задумывался особо, а ведь было все-таки, было и такое. Ведь льстила ему картина - не избалованный титулом и богатством капитан второго ранга рука об руку со сногсшибательной светской львицей, перед которой падают на колени графья, князья да миллионщики.
   Была страсть, желание дотянуться до звезд, завоевав-таки сердце великолепной красавицы, вот только сердечко-то оказалось... Кавторанг никогда не мнил себя казановой и знатоком женских чувств. Но замечал ведь, и не раз, как из-под безупречной светскости Валерии Михайловны, то словом, то взглядом выглядывало что-то странное, чуждое ему, недоброе. Не обращал внимания, отмахивался. Может где-то в глубине души и догадывался кавторанг - не пара они с Валерией, вот только задумываться об этом раньше не хотелось.
   А может, все это просто душеспасительные фантазии влюбленного по уши, но отвергнутого ухажера? Или утешает его сейчас уязвленная гордость, ведь как бы то ни было, никому не позволено безнаказанно превращать офицера российского императорского флота в марионетку? Как знать... Сердце еще ныло, душа требовала одиночества, коньяка и "Лунной сонаты" хотя Вагнер тоже подошел бы. А вот копаться в своих чувствах Николаю больше не хотелось.
   Зашуршал листвою теплый ветерок и Николай всей грудью вдохнул напоенный запахами лета воздух. Кавторанг привык к свежести морского бриза, запаху соли и морской волны. А вот ароматы напитанной дождями и прогретой солнцем земли, набравшей изумрудной зелени травы, тихо шелестящих ветвей доставались ему не слишком часто. Большая часть жизни военного моряка принадлежит кораблю, а когда удается покинуть его бронированное чрево, тогда будь ты хоть адмирал, хоть матрос распоследней статьи - приморский город примет тебя в свои ласковые каменные объятия. В городе найдет для себя военный моряк все необходимое, положенное ему по рангу для тела и души - особняки, квартиры или койки в экипаже, изысканные рестораны и непритязательные кухмистерские, модные ателье и экономные магазины готового платья, аристократичную оперу и рыночный балаган. И конечно женщины, женщины, женщины... Как умелый купец, город предложит все: любовь до гроба, воспетую поэтами, и любовь платную во всем ее многообразии, от браков по расчету до уличных гулящих девок, чего изволите-с? Но ошибется тот, кто сочтет город угодливым ресторанным человеком, искательно заглядывающим в глаза в надежде на чаевые. Нет, город не таков, он охотник, а не добыча, хозяин, но не слуга. Его объятия уютны и ласковы, но крепки и порочны - грехи на любой вкус предложит тебе город, попробуй, отвергни его дары! Соблазнившийся ими будет навечно захвачен тенетами городских улиц, но не пожалеет об этом, ведь паутина так прекрасна в лунном свете... И бьются в кипении неверных страстей очарованные мишурной суетой люди и, не задумываясь, меняют вечное на сиюминутное радуясь эфемерному барышу...
   Кавторанг хмыкнул - ну надо же, на смену чувственному самокопанию явился философический нигилизм! А ведь в обществе присутствуют не только порочные пустышки, но и такие, как князь Алексей и его Ольга, корабел Кутейников и многие, многие другие. Или вот взять к примеру чету Завалишиных. Конечно, Николай их совсем не знал, но разве может быть испорченной женщина, у которой такой прямой и открытый взгляд и такие замечательные дети? И вряд ли может быть совсем уж плохим мужчина, к которому льнет такая женщина...
   Так что нечего малевать мироздание в черный цвет - вокруг нас намешано всякого, и хорошего и плохого поровну. А если сейчас ему видится в первую очередь мрачное, так это, как говорили коновалы древности, исключительно от переизбытка флегмы в организме.
   Впрочем, спасибо начальству, времени на самокопания в распоряжении кавторанга оставалось немного. Адмирал в последние пару недель словно с цепи сорвался, загоняв вверенный ему флот до совершеннейшего изнеможения. Сперва офицеры что-то шутили по поводу мухи, совсем некстати укусившей деятельного старика, но позднее кто-то заметил, что никакая муха такого эффекта дать не может, и что это был африканский буйвол, или, быть может, индийский слон. А потом на шутки уже не осталось сил - господа офицеры валились с ног, еле успевая реагировать на следующие одна за другой адмиральские экзерциции. 
   Досрочно вышли на стрельбы, сперва походили по Финскому, отрабатывая защиты минных полей. Дело это непростое и требующее большой сноровки - поскольку мин в случае войны предполагалось накидать до черта морского, важно было не налететь впопыхах на собственное заграждение. Штурманы с вахтенными исходили потом, прокладывая курсы и выглядывая ориентиры в обход затаившейся до срока подводной смерти. Хотя сейчас, понятное дело, эта самая смерть располагалась только на учебных картах, но адмиральский разнос штурману "Гангута", умудрившегося-таки влезть куда не надо, по мощи воздействия мало чем отличался от подрыва на стандартной отечественной мине с ее сотней килограмм тринитротолуола. Потом стреляли по щитам, пусть даже только стволиковой стрельбой. Но это Николай вполне одобрял - новейшие дредноуты еще не были готовы работать главным калибром, получилось бы бестолковое разбрасывание дорогущих снарядов.
   Имитировали прорыв вражеских дредноутов через центральное минное заграждение, для чего "Севастополь" и "Гангут" должны были расстреливать щиты, маневрируя вдоль кромки минного поля. Получилось, кстати будь сказано, не слишком хорошо, процент попаданий вышел посредственным у обоих дредноутов. Еще хуже было то, что башни линкоров работали в унисон через раз на третий.
   Вроде бы это должно быть несложно: дредноут оснащен приборами управления огнем знаменитой фирмы "Гейслеръ и К", позволяющими назначить для каждой башни орудие к выстрелу и углы наводки для него. Но есть одна проблема, и имя ей - качка. Хоть дредноут и велик, но качает его все равно, вот и приходится комендорам постоянно "подкручивать" прицел, чтобы компенсировать крен корабля. А пушка тяжела, управляется медленно, постоянно держать орудие наведенным на цель никак не получается, тут ловить момент надо и вот потому-то наводчик так и важен. Коли сумел выстрелить вовремя - исполать ему, снаряды лягут точно, а если нет, так никакое мастерство управляющего артиллерийской стрельбой делу не поможет.
   Эх, когда ж наконец, сбудутся обещания представителей "Гейслера"? Уже год сулятся поставить флоту "жыроскопический кренометръ", способный точно уловить, когда корабль на ровном киле. Тогда морская стрельба стала бы сплошным развлечением: как только орудия заряжены и выставлен прицел, главарт нажимает кнопочку, замыкается цепь - и в миг, когда корабль и в самом деле оказывается на ровном киле, следует залп всеми назначенными орудиями. И никакой поправки на качку! Это был бы артиллерийский рай...  Но, по всей видимости, Господь Вседержитель в бесконечной мудрости своей считал, что в рай господину капитану второго ранга еще рановато, так что умникам из "Гейслеръ и К" никак не удавалось довести свой "кренометръ" до ума. А кавторангу оставалось только школить своих стрелков.
   Увы - малоопытные еще наводчики "Севастополя" то давали залп преждевременно, то слишком долго выцеливали, от чего залп не складывался. Пытались стрелять четырехорудийными залпами, но это редко удавалось: хотя бы одна пушка либо излишне спешила или запаздывала, иной раз и вовсе пропуская залп. В итоге снаряды ложились некучно, что затрудняло пристрелку и поражение цели.
   Конечно же, ничего странного или позорного в этом не было, корабли только начинали боевую подготовку, так что ждать от них соответствия высоким стандартам Российского императорского флота было нельзя, да никто и не ждал. Адмирал, назначая упражнение, отнюдь не зверствовал, стрельба по неподвижному щиту с четырех- четырех с половиной миль на скорости в 14 узлов считалась в русском послецусимском флоте детским упражнением. С такого расстояния Николай выбил бы 50% попаданий не то, что без дальномера - с завязанными глазами. Но сейчас ошибки следовали за ошибками - неверно определяли дальность до щита, ошибались при передаче данных в башни, а в самих башнях...
   Что интересно, для только что вошедшего в состав флота корабля отстрелялись не так уж и плохо, а если начистоту - очень даже ничего и адмирал не сделал никакого разноса. Но ближе к вечеру, когда оцарапанные мелкокалиберными снарядами щиты, по которым упражнялись "Гангут" с "Севастополем", оттащили в сторону миноносцы, Николай Оттович фон Эссен вывел на позицию первую бригаду линкоров. И четыре старых броненосца показали класс.
   Были пущены лайбы - цель более сложная, нежели щит, уже хотя бы потому, что на лайбе поднят и зарифлен парус, так что она не стоит на месте, а движется, покорная воле ветров и волн. А затем, в подступающих сумерках, когда паруса подвижных мишеней уже терялись на фоне темнеющего неба, первая бригада линкоров ударила по ним с семи с половиной миль - и в какие-то четверть часа раскатала обе лайбы по бревнышку. При том, что стреляли отнюдь не боевыми снарядами со взрывчаткой, а учебными болванками.
    - М-да, господа - только и сказал, опуская бинокль, командир "Севастополя" Бестужев-Рюмин. Вот так. Вроде бы и не упрекает никто, да и не заслужил и сам отлично об этом знаешь, но все равно чувствуешь себя проштрафившимся первогодком-гардемарином. Умеет адмирал давить на психику, ох умеет, размышлял Николай, не сомневаясь, что его коллега с "Гангута" сейчас скрипит зубами точно так же, как и он сам.   
   Но на этом веселье только начиналось.
   Кавторанг чувствовал себя белкой в колесе, засунутом внутрь сумасшедшего калейдоскопа. Стрельбы противоминной артиллерией и снова - стволиковые стрельбы главным калибром, отработка эволюций в строю, отражение атак миноносцев, затем - заскочили в Гельсинки, в темпе приняли уголь - и всей эскадрой в Балтику. Сперва ходили вдоль шведских берегов, причем миноносцы отрабатывали минирование и поиск транспортов неприятеля. В итоге нашли "Дристигхетен" и "Тор" - шведы не утерпели и вывели пару броненосцев береговой обороны, посмотреть, чего это русские чудят. Потом двинули главными силами к Килю, но подходить не стали, вновь отрабатывали пиратство и минирование вражьих вод из-под прикрытия линейных бригад. Затем развернулись обратно, имея задачей уклониться от специально оттянутых назад крейсеров, а крейсерам, соответственно, адмирал приказал во что бы то ни стало разыскать линейные силы... В общем, веселились вовсю, так что, когда вернулись в Гельсинки, господа офицеры буквально валились с ног. Дошло до того, что известный выпивоха и жуир лейтенант Евсеев, обыкновенно пышущий здоровьем, а ныне имеющий иссиня-бледный вид, страшно вращая налитыми кровью от недосыпа глазами, отказался даже от увольнительной, заявив, что всем благам мира предпочитает койку в каюте на двое суток. Сутки отсыпался, потом все же передумал и уехал на берег.
   В такой суматохе мучиться амурами приходилось на бегу, что оказало на Николая самое целительное воздействие. Плохо бывало только ночами, когда он, в размышлениях о бывшей своей мечте иной раз не мог уснуть, но и тут адмирал входил в положение кавторанга, регулярно устраивая ночные тревоги...
   И - приглашение Ольги на пикник, которое было доставлено ему почтовым катером, подвалившим сразу же после того как могучий линкор, замер на рейде. Ольга сама была в числе приглашенных, но просила Николая сопровождать ее - "Баян" еще не вернулся из Кронштадта и потому князь отсутствовал, о чем Николай изрядно сожалел. Не в том размышлении, чтобы изливать душу лучшему другу, но хлещущее через край жизнелюбие и превосходное чувство юмора Алексея было бы сейчас несомненно кстати.
   Впрочем, здесь и в отсутствие князя веселья было предостаточно. Присоединившийся к обществу кавторанг как раз успел к началу анекдота, рассказывал полноватый господин, которого Николай не имел чести знать. А тот, постоянно поправляя съезжающий на затылок котелок, и, словно бы дирижируя самому себе тросточкой, зажатой в короткопалом и изрядно волосатом кулаке, жизнерадостно излагал, пародируя уличного зазывалу:
   - Какой же русский не любит быстрой езды? Автомобили "Руссо-Балт", сделано в России! Скорость - сорок верст в час с гаком! А теперь - и с тормозами!    
   Мужчины посмеивались, но женское внимание поглотил предстоящий визит французского президента в Санкт-Петербург:
   -   Ох, Вы даже не представляете, что творится в ожидании прибытия этого Пуанкаре! Перед самым отъездом из Петербурга я заглянула к мадемуазель Жюли, думала о новой шляпке - Боги! Какие шляпки?! Все фасоны совершенно новые, последняя французская мода, ателье буквально завалены заказами...
   - Неужто опять что-то от эмансипаток?
   - Нет, что Вы, милая Анастасия, настолько далеко не зашло, но...
   - А жаль...
   - Дамы, ну это уже просто неприлично!  Конечно новые панье, "танго" со шнуровкой ...   
   Разговор уходил в совершенно недоступные мужскому уму эмпиреи парижских мод, да кавторанг особо и не вслушиваться. Узкая, затянутая элегантной перчаткой ладошка легла ему на предплечье. Ольга, конечно, кто же еще.
   - Дорогой мой Николай, что-то Вы сегодня чрезвычайно задумчивы. А Вы слышали новость? Через неделю к нам на гастроли прибывает Большой театр!
   - Да это не новость, а слухи, причем - с изрядной бородой, артистов Большого нам обещали еще месяца полтора тому назад! - отозвался полноватый знаток автомобильных анекдотов.
   - Уж не знаю, что их задержало, но ручаюсь вам, господа - Большой действительно едет в Гельсинки и будет у нас не позднее, чем дней через десять-двенадцать. Полагаю, что в следующий понедельник газеты дадут сообщение.
   - А Наталья Степановна? Ермоленко-Южина? Будет? Божественное, божественное сопрано!
   - Как по мне, ее излишне перехваливают, - произнес молодой чернявый господин с небольшими, обильно напомаженными усиками:
   - Да, ее голос, безусловно, неплох, но до несравненной Дейши-Сионицкой ей ой как далеко.
   - Могу только порадоваться, милостивый государь, что Вы живете не в эпоху Фридриха третьего - с легкой улыбкой отвечал ему высокий, худощавый лейтенант.
   - А причем тут Фридрих, сударь?
   - Видите ли, сей достойный представитель династии Гогенцоллернов настолько обожал театр, что старался бывать в нем ежедневно и много общался с артистами. И вдруг, в одной из берлинских газет, ему на глаза попадается рассказ "Генриетта, прекрасная певица", вышедший из-под пера некоего господина Рольштаба. В рассказике этом... как бы выразиться... нет-нет, ничего фривольного или крамольного, но скажем так: автор позволил себе НЕ восхититься сценическим искусством певицы Генриетты Зоннтаг, которую кайзер хорошо знал. Из-за этого Фридрих III был настолько расстроен, что следующие несколько дней незадачливому театральному критику пришлось провести в одной из тюремных камер Шпандау...   
   Николай от души рассмеялся, сделав себе отметку в памяти: надо не забыть раздобыть билет на гастроли Большого.

ГЛАВА 14

   Впоследствии кавторанг удивлялся, сколь моментально ощущение незыблемости мира сменилось предчувствием неумолимо накатывающейся войны.  Когда он уходил в море, Гельсинки почивал в блаженной полудреме привычного своего существования и казалось, что благодати не будет конца. Сияли витрины многочисленных магазинчиков, мимо которых прогуливались улыбчивые фрекен в модных шляпках, спешили по своим делам молочницы и зеленщики, задорно выкрикивали новости мальчишки-газетчики. Свежие фрукты и цветы, лежащие на лотках торговцев, полнили воздух летними ароматами, а чистенькие мостовые, под взыскующими взорами дворников с казенными бляхами, казалось, сами стремились стряхнуть с себя привычный городской сор. Весело звенели трамваи, грохоча на поворотах, многие окна стояли распахнутыми настежь, услаждая жильцов теплом и солнцем короткого балтийского лета. Казалось, что только эта реальность незыблема и вечна, а все эти Австро-Венгрии, Сербии, кризисы, гаврилопринципы, эрцгерцоги и прочие Гогенцоллерны настолько призрачны и эфемерны, что существуют только в газетных строчках, надиктованных воспаленной фантазией запойного журналиста. И если даже они на самом деле где-то и есть, то настолько далеко, что никакие их треволнения не могут коснуться мира и покоя Российской Империи.
   А затем внезапно, вдруг, все роковым образом изменилось. Теперь уже милые сердцу и радующие взгляд картины привычного бытия казались чем-то невыносимо изящным, хрустальным, настолько утонченным, что не может существовать сколько-нибудь долго, и живет, быть может, свои последние секунды. Оставалось только радоваться каждому такому мгновению, потому что наслаждаться миром осталось совсем чуть-чуть, а затем тяжелый, потемневший от гари и запекшейся крови молот войны грянет в привычную реальность, и она разлетится мириадами звенящих кусочков, оставляя вокруг тебя только грязь, мучения, пламя и смерть.
   Для Николая "вдруг" наступило во время визита Пуанкаре в Россию, куда "...истинно-демократический президент, послушный выразитель воли свободного французского народа..." прибывал 20-го июля 1914 года. В сложном церемониале встречи лидера Франции, флоту выпала честь первым приветствовать высокого гостя.  
   Не то, чтобы Раймонд Пуанкаре жаловал морские круизы, но сухопутный путь лежал через Германию, по территории которой президент Третьей республики путешествовать категорически не желал.  Во исполнение воли первого лица страны, французская эскадра вышла из Дюнкерка 15 июля, держа курс на Балтику -  к Кронштадту и Санкт-Петербургу. Встречать ее к горлу Финского залива вышли наиболее впечатляющие силы российского императорского флота. Могучие дредноуты "Севастополь" и "Гангут", вместе с уже устаревшими, но все же грозно щетинившимися многочисленными орудиями "Андреем Первозванным" и "Императором Павлом I", развернулись строем фронта, салютуя заморским гостям, на фалах взметнулись приветствия.
   Не занятые вахтой офицеры кучковались на мостиках, разглядывая и обсуждая французские корабли, а поскольку настроение царило праздничное и оживленное, то и разговоры текли легко и остроумно. Николай со старшим офицером обсуждали достоинства новейших французских дредноутов "Франция" и "Жан Бар", которые, тяжело пыхтя тремя трубами каждый, медленно проходили сейчас вдоль строя русских кораблей, причем на одном из них присутствовал сам Пуанкаре. Стороны сошлись во мнении, что достоинств у иностранных линкоров довольно много... но и недостатков хоть отбавляй.
   - А все же нос у этих детищ французского гения мокрый - говорил Беседин:
   - Хоть борт и высок, но кто же башни так близко к форштевню ставит? Перетяжелили оконечности, лягушачьи дети, теперь будут воду черпать на любом волнении.
   - Это да, плохо, хотя мы и сами крокодилы те еще - борт низковат так что в волны зарываемся не хуже. Зато у них в носовых и кормовых башнях по четыре ствола, так что по носу ему пристреливаться удобнее, чем нам, и по корме, кстати, тоже - отвечал Николай.
   - Да и бортовой залп неплох, десять пушек, как у "Кенига" - подхватил Беседин.
   - Ну, здесь они намудрили. Конечно, большой плюс французам, что в кои-то веки сделали линкор, похожий на боевой корабль, а не помесь Нотр-Дам-де-Пари с Комеди Франсез, с Эйфелевыми башнями вместо мачт впридачу. Но эта их мода, распихивать орудийные башни по бортам, непонятна: у "Кенига" десять орудий, и все они участвуют в залпе, а у "Франции" как и у нас - двенадцать, но по борту могут стрелять только десять. "Севастополю" бортом пристреливаться быстрее и удобнее, там, где я сделаю три четырехорудийных залпа, французы - только два, хотя и пятиорудийных. К тому же хоть пушки у них и двенадцатидюймовые, но, похоже, послабее наших будут. Нет, Александр Васильевич, выглядит "Жан Бар" импозантно, но один на один я его раскатаю.
   - Зато гляньте, как у него противоминная артиллерия над водой высоко - не то, что наши казематы.
   - Это да, чего не отнять, того не отнять
   - Ссссоюзнички... - прошипел сквозь зубы Дьяченков 2-ой, незаметно присоединившийся к беседующим офицерам.
   - А что ж так невесело, Виктор Сергеевич? -  улыбнулся старший офицер
   - А то, господа, что война на носу. Полыхнет со дня на день, помяните мое слово. - мрачно пророчествовал старший штурман, убежденный в своих словах много больше, чем Кассандра в падении Трои.
   - Что, прямо завтра? Или может, все же до послезавтра дотерпит его австро-венгерское Высокопревосходительство?
   - Кабы и послезавтра, так я не возражаю. Тогда немцы заткнут своим хохзеефлотте Балтику как бочку затычкой, и сидеть бы этим...  - Дьяченков резко кивнул в сторону французской эскадры, продолжая:
   - Сидеть бы этим всю войну в Гельсинки, и к зиме было бы у нас шесть дредноутов, а не четыре. Да только сейчас еще не начнут, вот уползет Пуанкаре в свой Париж, тогда...
   - Экие Вы, штурмана, пессимисты - улыбнулся Беседин:
   - Я, почитай, с 1908 года только и слышу: "Война! Война на носу! Никак не позднее, чем со следующего понедельника!". Оно вроде и верно, если на международную обстановку посмотреть: то в Европе кризис, то турки с греками резаться начинают, или еще что случается такое, что перестаешь ночами спать в ожидании генеральной баталии. А на деле - пшик, побурлило и успокоилось, и что сейчас будет - никто не знает.
   - Кое-кто все же знает - пробурчал слегка уязвленный Виктор Сергеевич:
   - Точно Вам говорю: не зря, не просто так Пуанкаре к нам засобирался, не на блины с малиновым вареньем он к нам едет. Будет он Государю Императору о союзническом договоре напоминать, убедиться хочет, что Россия-матушка от слова своего не отступится. А раз не через послов, сам заявился - значит, совсем припекло и со дня на день начнется.
   - А Вы, Николай Филиппович, что скажете? - пожал плечами, теряя интерес к теме Беседин
   - Я бы на месте немцев подождал еще пару недель, перед тем как начинать - задумчиво ответил кавторанг.
   - А почему именно две недели? - удивленно воззрился на него Виктор Сергеевич, а Александр Васильевич тонко улыбнулся, предвкушая потеху.
   - Дело в том, что буквально вчера, я с огромнейшим трудом раздобыл билет в Финский национальный, на гастроли Большого театра. Тридцатого июля они дают "Князя Игоря", и, доложу я Вам, со стороны кайзера было бы величайшим свинством начинать войну раньше этого срока. Потому как если объявят мобилизацию, то на оперу я наверняка не попаду - пряча улыбку в усы закончил Николай.
   -Вам все шуточки! - взъярился Дьяченков:
   - Да Вы хоть знаете... Вы знаете, что завтра Государь Император объявит о досрочном выпуске военных училищ?! Вы понимаете, что это означает?! 
   - Господи, да если сам Государь объявит об это завтра, откуда ж Вам сегодня об этом известно? - развеселился Беседин, но Маштакову вдруг стало совсем не до смеха. Он помнил: то ли дядя, то ли двоюродный брат Виктора Сергеевича занимал высокий пост в одном из кавалерийских училищ и если им что-то такое сообщили, пускай неофициально, на ушко, то...
   То дела действительно плохи, потому что досрочный выпуск означает лишь одно - армия разворачивается во всю мощь, до отказа напитывая свои корпуса ротами и батальонами. Это, конечно, еще не мобилизация, но даже серьезнее - мобилизованного крестьянина, случись что, можно отправить домой, он только рад будет, но вот офицера, пусть и недоучившегося, обратно в юнкера не загонишь. И если ТАМ приняли такое решение... значит, дела обстоят куда хуже, чем казалось Николаю. Много хуже.
   Старший штурман, бросив исполненный яростного негодования взгляд на обоих офицеров, развернулся и с четкостью, сделавшей честь любому кавалергарду, быстрыми шагами направился к трапу. Так что, когда Николай поднял глаза, Дьяченкова уже и свет простыл и даже рассерженный стук его каблуков уже затих в отдалении.
   - О чем задумались, Николай Филиппович? - улыбаясь, спросил Беседин кавторанга
   - Все больше о высоком. Если война с германцем действительно начнется, то рейнское к обеду, как я понимаю, подавать перестанут?
   Но настроение было испорчено и Николай, откланявшись, оставил старшего офицера в одиночестве. А к вечеру того же дня в глубине души окрепла уверенность, что Дьяченков прав и война неизбежна.
   Впрочем, от этого на "Князя" хотелось еще сильнее - предчувствие скорого перехода к военным будням требовало взять от последних мирных дней по максимуму. Николаю с большим трудом удалось раздобыть билет, но он не был уверен в том, что эта мелованная, плотная и пахнущая типографской краской бумажка гарантирует ему участие в столь замечательном событии культурной жизни Гельсингфорса. И не в кайзере было дело - командующий Балтийским флотом, Николай Оттович фон Эссен, хотя и сбавил слегка обороты в деле подготовки экипажей, но все же продолжал гонять вверенное его попечению войско до седьмого пота. Кто мог знать заранее, что придет в голову озорному старику к следующей субботе? В обычное время на флоте стремились выполнять все положенное с понедельника по пятницу, чтобы дать офицерам и нижним чинам проводить субботу и воскресение в увольнительных, хотя случалось по-всякому. Теперь же строить планы на будущий отдых стало и вовсе затруднительно.  
   День за днем проходили в напряженных тренировках и сборах - маски были сброшены, никто уже не сомневался в том, что флот готовится к войне. Моряки с дрожью вспоминали позор Порт-Артура, когда японские миноносцы в первую ночь войны обрушились на беспечную русскую эскадру, повредив лучшие ее корабли. Такого больше не должно было повториться, и потому к грядущим перипетиям готовились все и повсеместно. Минные заградители принимали в свои бездонные чрева сотни и сотни черных рогатых шаров, коими будет перекрыто горло Финского залива от Порккалла-Уд до самого Наргена. На этой минной позиции, именуемой "Центральной" линкоры Балтфлота должны будут встретить врага, если тот рискнет бросить свои эскадры на прорыв к столице Российской Империи. Но одной только ею дело не ограничивалось: подводная паутина невидимых глазу минных линий должна была увязать острова Моонзунда в единую, неприступную крепость. И она не останется без гарнизона: на Эзель и раньше постоянно базировались "Апраксин" с "Сенявиным" да дивизион старых миноносцев, но сейчас туда же ушли обе бригады старых крейсеров, включая "Баян" князя Еникеева. Вообще-то база на Эзеле имела все необходимые запасы для этих кораблей, но для того, чтобы не транжирить их раньше времени крейсера грузились углем и снарядами в Гельсинки и Ревеле, так что Николай к большой своей радости смог повидаться со старым другом.
   А вот Либаву решено было оставить - слишком далеко от главных сил оказалась эта передовая база русского флота, слишком слаба была ее оборона, а значит - слишком легко немцы могли бы отрезать и разбить находящиеся в ней корабли. Их исход Маштаков наблюдал самолично: легкий бриз ласково перебирал фалы "Севастополя" и "Гангута", вышедших немного поманеврировать недалеко от Моонзунда, когда на горизонте показалась "Анадырь" - база подводных лодок, медленно ползущая из Либавы ко входу в Рижский залив. А спустя четверть часа стали заметны приземистые, сливающиеся с волной силуэты подводных лодок, следующих за своей базой... Кавторанг и рад был бы сказать: "как котята за кошкой", но в грязноватой и кургузой "Анадыри" не было ни грана изящества и чистоплотности, свойственных семейству кошачих, так что на ум пришло: "как поросята за хрюшкой".
   А самое главное - под конец месяца на рейд Гельсингфорса пришли долгожданные "Петропавловск" и "Полтава". Конечно, до готовности к походу и бою им было совсем далеко, и при самом интенсивном обучении дредноуты обретут боеспособность уже только в следующем, 1915-ом году, но все же, но все же... Зрелище четверки мощнейших линкоров, способных обрушить на неприятеля чудовищную мощь сорока восьми новейших двенадцатидюймовых орудий радовало неимоверно.
   Наконец подошло и 30-е июля. Не то, чтобы Николай был таким уж большим поклонником оперы, но нельзя же пропускать гастроли первого театра Империи, а каковы исполнители! Князь Игорь -Хохлов, чей неподражаемый вокал позволял ему исполнять как баритоновые, так и басовые партии и за что сей почтенного маэстро звали не иначе как "поэтом звука", Кончак - Трезвинский, Ярославна - чудная Ермоленко-Южина... 

***

   Опера полностью поглотила внимание Николая, и когда смолк заключительный хор, кавторанг чувствовал себя изрядно восхищенным и даже слегка растроганным. Но за утолением потребностей души пришло напоминание о потребностях плотских, впрочем, глянув на ассортимент театрального буфета, кавторанг мысленно сморщился. Превосходная степень чувственного наслаждения требовала соответствующих моменту вкусовых ощущений, а тут.... И потому Николай предпочел заглянуть в какой-нибудь ресторанчик, коими богаты примыкающие к набережной улочки Гельсингфорса. Извозчиков уже расхватали, так что пришлось пройтись пешком до трамвая - впрочем, весенняя свежесть напоенного морским ароматами воздуха располагала к прогулке.
   И до отхода катера оставалась еще пара часов, когда Маштаков, совершая неторопливый променад по вечерней Эспланаде, созерцал аккуратные витрины многочисленных магазинчиков в поисках подходящего заведения.
   А вот и "Кольме Круна"! Или... "Колме Крууна"? Не считая самих финнов, один лишь Аллах способен разобраться в правильном произношении языка страны Суоми, - подумал Маштаков. Кажется, именно этот ресторанчик упоминал Володя Генке, известный эпикуреец и чревоугодник, по попущению Господнему пребывающий в должности вахтенного начальника линкора "Император Павел I".  Впрочем, в вопросах, не касающихся службы, на мнение Генке вполне можно было положиться, а уж в выборе ресторации - особенно. Потому Николай, справедливо рассудив, что от добра бобра не ищут, смело двинулся в сторону скромной черной двери ценного дерева. Однако, дорого стоит такая скромность! Услужливое движение затянутой в белую нитяную перчатку руки швейцара - и дверь распахнулась, пропуская кавторанга внутрь.
   Сдав фуражку крепко сбитой светловолосой фрекен, едва заметной в махонькой гардеробной, кавторанг получил взамен округлый бордовый номерок. Спрятав безделицу в карман, Николай, в два шага преодолев небольшой коридорчик, остановился и обвел взглядом открывшийся ему овал обеденного зала.
   Он была небольшим, на полтора десятка разместившихся вдоль стены столов, укутанных белоснежными скатертями, на фоне которых черное резное дерево тяжелых стульев выглядело чуть более изящным, чем в действительности. Несколько нешироких круглых колонн белого камня подпирали выгнутый потолок, с которого свисали люстры, украшенные позолоченными финтифлюшками. В центре зала расположился небольшой каменный пруд, наполненный водой, причем в ней плавали красивые разноцветные рыбки. Посреди пруда из вод выступала небольшая гранитная стела, на которой лежала, уронив голову на руки, бронзовая русалка элегантнейших форм. И пруд, и русалка являлись весьма необычным атрибутом для ресторации, и потому Николай невольно задержал на них взгляд, тем более что Генке ни о чем подобном не упоминал.
   - О, какие люди! Николай Филиппович, чего же Вы стоите? Давайте же к нам, прошу Вас!, - раздался знакомый, чуть хмельной мужской голос. Кавторанг не сразу вспомнил его обладателя, хотя обращенное к нему лицо было в высшей степени колоритным.
   В трех столах от Николая расположился по медвежьи огромный в плечах и весьма грузный мужчина лет сорока или чуть-чуть за сорок.  Его широкое круглое лицо обрамляли настолько крупные и густые бакенбарды, что один только взгляд на них пробуждал мысли об африканских джунглях. Все в нем было велико - руки и ноги, более всего подходящие Илье Муромцу, широченные ладони и пальцы, толщиной едва ли не с ножку стула. Черты его лица были правильны и пропорциональны - но, повинуясь общей тенденции, едва ли не вдвое более крупны, нежели у обычного человека. Одни только глаза выбивались из ряда вон - будучи вполне нормальных размеров, но волею Творца помещенные на сию исполинскую физиономию, они выглядели на ней совсем маленькими, и вкупе с несколько обвислыми щеками придавали внешности сего почтенного господина некое сходство с английским бульдогом.
   Разумеется, забыть столь колоритную фигуру было решительно невозможно - Маштакову призывно махал рукой старший офицер "Славы".  Вообще говоря, главных офицеров первой линейной дивизии Николай знал в лицо и по имени, но окликнувший его гигант получил назначение не больше месяца тому назад, а до того служил на Черноморском флоте. Они виделись всего лишь один раз, но были представлены друг-другу. Фамилия этого здоровяка... Русанов, кажется. Точно - Русанов, но вот имя-отчество никак не вспоминалось.  Кавторанг шел к ломившемуся от закусок столу, дружелюбно улыбаясь и матеря про себя столь некстати проявившуюся забывчивость. И уже протягивая для рукопожатия руку, тут же скрывшуюся в ковшеобразной ладони окликнувшего его офицера, он наконец-то вспомнил:
   - Рад видеть Вас в добром здравии, Всеволод Александрович!
   - Присаживайтесь, Николай Филиппович, не побрезгуйте!
   Тут только кавторанг обратил внимание, что ужинает Русанов отнюдь не в одиночестве. 
   - Простите, но не могли бы Вы представить меня?
   - О! Прошу прощения. Дорогая, позвольте представить Вам светлое будущее отечественной морской артиллерии, опору и надежу Российского императорского флота, блестящего офицера, могучее плечо которого, надо полагать, в самом ближайшем будущем украсится адмиральскими эполетами... Капитан второго ранга Маштаков Николай Филиппович! Уважаемый Николай Филиппович, представляю Вам умнейшую из прекраснейших властительниц мужских дум - моя нежно любимая сестра - Елена Александровна Русанова!
   Николай коротко поклонился молодой женщине, сидевшей напротив артиллериста, и Елена Александровна улыбнулась ему в ответ. Возможно, это была всего лишь дань обычной вежливости, но улыбка получилась куда теплее, чем требует этикет при представлении незнакомого мужчины. Скорее всего так вышло потому, что уголки прекрасных губ госпожи Русановой подрагивали от еле сдерживаемого смеха.
   - Очень рада знакомству, Николай Филиппович... Всеволод! Ваши манеры ужасны! Что подумает о нас этот джентльмен? И как же Вы прилюдно осмеливаетесь делать даме столь двусмысленные намеки? Общественное мнение считает, что красавицам ум ни к чему и полагает красивых женщин глупышками, так что назвать меня умнейшей среди них, это вовсе не комплимент! А Вы при этом умудрились еще и намекнуть, что среди красавиц я выделяюсь лишь умом...
   Русанов, до того ухмылявшийся во всю ширь, не выдержал и гулко расхохотался.
   - Зато уж в остроте языка тебе равных нет, сестрица!
   Здесь Николай почел возможным вмешаться:
   - Я полагаю, что никому здесь не нанесу обиды, отметив, что никогда не видел, да и не ожидаю встретить женской красоты, среди которой Вы, Елена Васильевна, могли бы выделяться лишь умом. И уж тем более я не рассчитываю встретить женский ум, в сравнении с которым, Вы могли бы отличиться только красотой.
   Наградой ему стала еще более теплая, чем в первый раз улыбка, и взгляд огромных, смеющихся глаз цвета яркой, летней листвы.
   - Бог ты мой, это же почти белый стих - да еще вот так, экспромтом... Вот видите, Всеволод, как говорят истинные джентльмены? Бедная, бедная Настасья, Вы ей, наверное, никогда ничего подобного в жизни не сказали!  Уверена, Вы только подшучиваете все время, как надо мной сейчас.
   Русанов в шутку втянул голову в плечи и закрылся растопыренной кистью, размером с большую суповую тарелку
   - Что Вы, что Вы, Елена! У Настасьи Никитичны не забалуешь, она никогда не потерпела бы моего остроумия. Вы только не передавайте ей моих шуток - моя невеста прекрасна, как бутон распустившейся розы, но когда я вижу этот прелестный и нежный цветок с чугунной сковородкой в лепестке, я страшно робею!
   - Но что же Вы стоите, Николай Филиппович! Наши с братцем семейные шуточки могут ввести в смущение кого угодно, и мне, право, совсем неудобно, что я заставила Вас все это выслушивать. Пожалуйста, присаживайтесь, а я попытаюсь вспомнить обязанности гостеприимства, - и Николай удостоился третьей улыбки.
   За спиной Маштакова уже стоял незамеченный, неслышно подошедший человек, и стоило только Николаю присесть, как на накрахмаленную скатерть перед ним легло отделанное кожей меню. Елена Васильевна продолжала перешучиваться с Русановым, не отвлекая Николая от выбора блюд, и потому кавторанг, глядя одним глазком в меню, рискнул другим глазком внимательнее рассмотреть свою очаровательную собеседницу.
   Сидящая напротив него женщина была, пожалуй, чуть старше двадцати лет, и ничего от гигантизма брата не было в ее облике. Вьющиеся каштановые волосы, уложенные в не слишком сложную, но очень элегантную прическу прекрасно гармонировали с огромными зелеными глазами. Аккуратный овал лица, высокие скулы, чуточку курносый нос, пухлые губки...  Быть может, ее внешность и не являлась каноном классической красоты, но госпожа Русанова была, безусловно, очаровательна. Каждый взмах длинных ресниц, каждая улыбка, поворот головы - любое ее движение дышало грацией молодой газели и тем, что искушенные в женской красоте французы называют charme unique
   Тут кавторанг наконец осознал, что наслаждаться женским обществом "в один глазок" у него не получилось. Николаю стоило известных усилий заставить себя вернуться к изучению меню, прекратив довольно нагло пялиться на сидящую напротив него даму. Была ли Елена Александровна поглощена разговором с братом, или же предпочла не замечать некоторое отступление от этикета, допущенное Маштаковым - сказать было решительно невозможно.
   Николай продиктовал заказ, тихонько распорядившись подать немедля три бокала и бутылку "Клико Демисек", что, безусловно, было немалым расточительством для офицерского жалования, зато полностью соответствовало торжественности момента.  Человек исчез, и почти тут же появился вновь, почтительно неся на серебряном блюде пузатенькую бутылку темного стекла с узнаваемо-желтой этикеткой.
    - "...Вдовы Клико благословенное вино в бутылке мерзлой для поэта на стол тотчас принесено... " - неожиданно продекламировал Всеволод Алекандрович, а когда благородное шампанское, окутавшись белоснежной пеной, заиграло за стеклом бокалов, Николай предложил тост за встречу и знакомство, после чего завязалась обычная в таких случаях, светская беседа.
    - Скажите, Николай Филиппович, как Вы относитесь к оперному пению? - спросила госпожа Елена.
   - Вряд ли меня можно назвать истинным ценителем, если Вы об этом, но я с удовольствием слушаю хороших исполнителей, таких, например, как сегодня.
   - Так Вы были на "Князе Игоре"? А ведь мы только что оттуда!
   - Удивительно! Как же я мог не увидеть Вас?
   - О! Мы чуть-чуть опоздали - признаюсь, то была моя вина, хотя я обожаю оперу. А Всеволод, увы, не слишком-то ценит высокое искусство - после третьего действия он и вовсе спрятался в буфет, где и обрел гармонию в обществе пары бутылок Бордо. И мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы извлечь оттуда моего несносного братца! Из оперы мы уехали едва ли не первыми - опять же по настоянию этого медведя - ему, видите ли, буфетные закуски на один зуб, и перед отбытием на корабль он желает отобедать по-настоящему! И что было делать? Не могла же я бросить в одиночестве любимого братика!
   Какое-то время разговор крутился вокруг оперы, неожиданных гастролей звезд Большого театра, и обсуждения их голосов, конечно же великолепных и конечно же бесподобных. Николай, не слишком большой любитель разговоров ни о чем, едва ли не заскучал.  Однако вскоре беседа свернула на соответствие оперы своему первоисточнику: "Слову о полку Игореве" и вот это-то было совсем не в традициях пустопорожней болтовни. Елена Васильевна смогла удивить Николая - кто бы мог подумать, что красавица разбирается в писаниях давно минувших лет? Кавторанг вспомнил слова госпожи Русановой: "Общественное мнение считает, что красавицам ум ни к чему", - и ему стало стыдно. Он про себя полагал, свои взгляды более прогрессивными в сравнении с общепринятыми - а вот поди ж ты.
   - Однако, пора мне поторопиться, - изрек Русанов, глядя на большие настенные часы:
   - Катер отходит через полчаса.
   - А Вы, Николай Филиппович? Вы ведь, наверное, тоже торопитесь на корабль? Можно, я попробую угадать? Наверняка на "Цесаревич"!
   - Да почему же на "Цесаревич"? - пробасил Всеволод Львович.
   - А потому что мне кажется, что Николай Филиппович воевал, а где же он мог это сделать, если не на "Цесаревиче"? Ведь ты же сам мне рассказывал, что этот броненосец единственный из всего вашего флота воевал с японцами!
   - Нет, я не с него - ответил Николай.
   - Вы правы, я действительно воевал... на "Бородино".
   - Ой! - Елена Васильевна прижала салфетку к губам, со смущением, испугом (но и неподдельным интересом) глядя кавторангу в глаза.
   - Простите меня, пожалуйста, мне не следовало говорить об этом.
   - Право, Елена Васильевна, не стоит извинений. Все же прошло почти десять лет, и я давно научился смотреть в прошлое без эмоций. -покривил душой Маштаков:
   - Но Вы же тогда...Вы были в плену?!
   - Да, я провел в Японии чуть больше года.
   - Я... очень рада знакомству, Николай Филиппович. У меня по вторникам и субботам к шести часам собирается небольшое общество, среди которого нередки интересные люди. Буду рада, если Вы к нам присоединитесь.
   И как можно было бы не принять такое предложение?
   Николай вернулся на "Севастополь" в самом приподнятом настроении, давно он не чувствовал себя так хорошо! Смеркалось, и кавторанг не отказал себе в удовольствии, набив трубку любимым "кэпстеном" и плеснув в бокал коньяк на два пальца: посидеть напротив распахнутого иллюминатора небольшой своей каюты, наслаждаясь ночной свежестью и любуясь тихо разгорающимися на небосводе холодными бриллиантами звезд. Все было хорошо, но пора уже и спать - утро моряка начинается рано.
   ...но не успел Николай как следует окунуться в сновидения самого приятного толка, как настойчивый шепот верного Кузякова вернул его на грешную землю:
   - Вашблагородь, проснитесь! Вставайте, Вашблагородь!
   - А? Что? - не сразу сообразил кавторанг спросонья
   - Так что передали - всех господ офицеров просят в командирский салон.
   Опять вдруг заболела давно не дававшая знать о себе рука, но Николай даже не поморщился - не до того сейчас. Быстро собравшись и широко шагая к командирскому трапу, он не строил иллюзий: существовала одна-единственная причина, по которой офицеров стали подымать за полночь и гнать к командиру. Так что Николай ничуть не удивился, когда совершенно свежий, одетый словно бы на парад командир "Севастополя" Бестужев-Рюмин объявил:
   - Господа офицеры! Я должен сообщить вам, что Государь Император приказал произвести мобилизацию Балтийского флота. 
   Обведя тяжелым взглядом офицерское собрание Анатолий Иванович закончил:
   - Это война, господа.

ГЛАВА 15

   Операция катилась в свиную задницу, но винить за это контр-адмирал Беринг мог только самого себя. А ведь все так хорошо начиналось!
   Мишке, старый ипохондрик, неясно как выслуживший эполеты контр-адмирала, теперь в них и преставится, потому что производства в следующий чин ему не видать. Не то, чтобы Беринг имел против него что-то личное, но Мишке, командуя силами береговой обороны Балтийского моря, оказался явно не на своем месте. И к тому же сделал все, чтобы прискорбная для контр-адмирала перспектива сдохнуть от скуки в штабе Генриха Прусского воплотилась в жизнь. Беринг вовсе не искал такой смерти - цинизм и жажда сделать карьеру удивительным образом мешались в его душе с неуемной инициативой, желанием настоящего дела и боя: лелея мечту дорасти когда-нибудь до командующего хохзеефлотте, он не желал становиться паркетным моряком. Однако ж Судьбе угодно было не пропустить честолюбивого контр-адмирала в действующий флот, законопатив его прямо перед началом войны на штабную работу к гросс-адмиралу Генриху.
   В иное время такое назначение можно было бы только приветствовать - как-никак Генрих Прусский был принцем и доводился братом самому кайзеру Вильгельму II. Заслужить благоволение столь высокого начальника для будущей карьеры дорогого стоило, так что случись это пару лет назад, Беринг был бы вне себя от счастья, но теперь... Беда заключалась в том, что царственный гросс-адмирал командовал силами Балтики. А настоящему делу суждено развернуться среди холодных волн Северного моря, где вот-вот должны были сойтись в титанической битве линейные колонны Гранд Флита и хохзеефлотте. Вся морская мощь Германии концентрируется в манящем грядущей славой, но недосягаемом для Беринга Вильгельмсхафене. Там, у неприветливых, вечно скрытых туманами берегов ждут своего часа исполинские дредноуты и могучие броненосцы, там в нетерпении замерли узкие высокобортные крейсера и низкие, незаметно-серые миноносцы... Там, где, увы, для контр-адмирала Беринга места не нашлось.
   А ведь он жил в ожидании "der Tag"! В мире множество флотов: российский и японский императорские, итальянский и испанский королевские, прочие-другие... Величеств много, и потому всегда уточняется, какому именно из них принадлежит флот - русскому, шведскому, или же еще какому. И есть лишь один Королевский Флот, не нуждающийся ни в каких уточнениях: тот, который именем туманного Альбиона правит океанами Ойкумены.
   Время бесконечно. Из будущего в прошлое тянется гигантская череда лет, которую не охватить человеческим взором: годы полками Вечности идут вперед, меняя одно поколение на следующее. С момента появления на свет окунается человек в череду отпущенных ему дней: от рождения до самой смерти текут праздники и трудовые будни. Всякому из них найдется свое описание, и мы говорим: "А помнишь день, когда...". Этих дней бесконечно много для всякого живущего, но германские офицеры знают, что есть лишь один "День" (der Tag), который, как и Королевский Флот, пишется с заглавной буквы и ни в каких иных именованиях не нуждается. День, когда сойдутся в битве морская мощь Великой Германии с могуществом дряхлеющего британского льва и Нептун, наконец, рассудит, кому из них править морем. В кают-кампаниях тост "За День!", давно стал ничуть не менее официальным, чем дежурное: "За здоровье кайзера!", причем за здоровье высшего из здравствующих ныне Гогенцоллернов пили, пожалуй, с меньшим энтузиазмом.  И вот, наконец, этот день, как никогда, близок, но где же встретит его контр-адмирал Беринг? Протирая штаны в штабе гросс-адмирала?
   Избавить его от этой участи мог бы Генрих Прусский, назначив Беринга командовать отрядом крейсеров, участвующих в боевых операциях. Беринг просил его об этом, но Мишке вовсе не стремился передать руководство молодому контр-адмиралу, которого считал чрезмерно порывистым и склонным к риску... Склонным к риску, ха!
   Да вся нынешняя германская морская война на Балтике состояла из сплошного риска. Разумеется, сила русского флота, с его четырьмя броненосцами и до сих пор не вошедшими в строй дредноутами, не шла ни в какое сравнение с могуществом германского "Хохзеефлотте". В открытом бою русские будут сметены в полчаса и никакой Нельсон или Ушаков не смогли бы ничего изменить. Эх, если б можно было решить дело одним ударом...  Но русский флот забился в Финский залив, как барсук прячется в свою нору, попробуй вытащи его оттуда! Давить напролом, сквозь многочисленные минные заграждения и позиции подводных лодок, сквозь огонь береговых батарей и кораблей, которые будут сражаться с отчаянием загнанного зверя - бессмысленно. Русские будут уничтожены, но и хохзеефлотте понесет потери, а этого позволить себе нельзя: Германия должна сокрушить Британию на море и для этого понадобятся все силы, которые она сможет собрать. Сколько бы ни был мощен германский флот, по численности он все же уступает английскому, а это значит, нужно ждать и ловить момент, когда противник допустит ошибку и подставится частью своих сил. Вот тогда-то и нужно, не мешкая, ударить всей имеющейся под рукой мощью, и всякий корабль будет на счету, так что тратить их на ничего не решающем, второстепенном морском театре было бы апогеем расточительности.
   Получался интересный парадокс - несмотря на подавляющее превосходство в силах, хохзеефлотте не мог сокрушить русский балтийский флот, он даже не был в состоянии прикрыть балтийское побережье Германии! Ибо сколь бы ни были слабы российские флотилии, они постоянно пребывали на Балтике, в то время как могучий германский флот сосредотачивался в Северном море.
   Конечно, существовал знаменитый Кильский канал, которым несокрушимая германская воля связала воды Северного и Балтийского морей. Это детище тевтонского гения контр-адмирал Беринг ставил куда выше убогой Эйфелевой башни, изуродовавшей Париж.  Что толку в этой вознесшейся к небесам громадине? А через Кильский канал ничего не стоило перебросить несколько тяжелых эскадр, или даже весь Флот открытого моря с севера на Балтику и обратно. Но все же проводка кораблей по 53-мильному каналу отнимала известное время и если бы, к примеру, русские вдруг решились атаковать, то сколь бы ни были быстроходны линкоры и линейные крейсера, стоящие в Вильгельмсхафене, вернуться на Балтику и перехватить дерзкого неприятеля они не успевали. По той же причине нельзя было оставить сильную эскадру в Балтийском море, ведь в таком случае она рисковала опоздать на рандеву с флотом его британского Величества.
   Все силы германского флота сосредоточены в Вильгельмсхафене, сотни тысяч тонн корабельной стали и брони, тысячи орудий, протянувшиеся до горизонта частокол мачт... все это там. А на Балтике осталось то, чему в решающем сражении места не нашлось: древние, еле ползающие по поверхности моря старички, которым давно уже не место в боевых порядках: 5 крейсеров, 7 миноносцев, пара подлодок и канонерка. Сверх того, имелись еще 3 дивизиона тральщиков и невеликое число вспомогательных и учебных судов. Это войско, именуемое "Силами береговой обороны", можно было использовать разве что для брандвахтенной службы, а в остальном только тральщики могли быть полезны по своему прямому назначению.
   Конечно, кроме этой коллекции раритетов имелись на Балтике и современные боевые корабли, но donnerwetter, как же их мало! "Аугсбург" и "Магдебург" - красавцы, скороходы, равных которым у русских нет, но это всего лишь небольшие крейсера со 105-мм артиллерией. К ним прилагались три приличных миноносца. И это - против дюжины крейсеров и целой своры эсминцев неприятеля!
   Интересно, понимают ли русские, что их убогие, в общем-то, силы, с самого начала войны господствуют на Балтике? Похоже, что нет, хотя это и странно: их командующий флотом, фон Эссен, известен как опытный и инициативный командир, хорошо проявивший себя в русско-японской войне. Однако Германия объявила войну России уже почти месяц тому назад, а русские корабли сидят в Ревеле и Гельсингфорсе. Скрылись в крепчайшей раковине минных заграждений Финского залива и никаких операций не предпринимают. Дай-то Бог, чтобы так продолжалось и впредь!
   В сущности, это и было целью принца Генриха - активными действиями малых сил, что были в его распоряжении, имитировать наступление и заставить русских бояться высунуться из-за своих мин:
   - У нас нет мощи, но есть воля. Ее-то мы и должны ежедневно, ежечасно навязывать противнику! - говорил гросс-адмирал (имевший изрядную тягу к патетике) на последнем предвоенном совещании:
   - Мы нанесем множество ударов, и пусть они будут слабыми, но зато создадут видимость большого наступления. Пусть русские гадают, когда же к нему присоединятся наши тяжелые корабли! Их командующие должны трепетать в преддверии нашего удара, они должны забыть обо всем, кроме обороны... Пусть мы слабы, но нужно сделать так, чтобы русский флот до самого конца войны тихо сидел в своих базах, не помышляя ни о каком наступлении!  
   Беринг полностью разделял идеи своего командующего, такая война был ему по душе. Но Мишке! Старый командующий сил береговой обороны не рискнул, конечно, возражать Генриху Прусскому, но выходил с того совещания, будто опившись горькой касторки. На предложение Беринга разрешить ему возглавить отряд новейших крейсеров, которые должны были вести имитацию наступления, ответил, что такая должность слишком низка для контр-адмирала, и что капитаны цур зее справятся вполне самостоятельно.
   Беринг в этом сомневался. Беседуя с поставленным руководить крейсерами командиром "Аугсбурга" Фишером, он решил для себя, что сей офицер мало подходит к самостоятельному управлению набегами. Безусловно, Фишер - опытный моряк, но не было в нем той искры, которая иной раз заставляет командира принимать рискованные, и от того выигрышные решения. Ordnung, конечно, muss sein. Но одной только прусской пунктуальностью задачи, стоящей перед германским флотом на Балтике, решить невозможно: тут нужна наглость, задор, огонь!  Увы - ничего этого Беринг в глазах вытянувшегося перед ним капитана цур зее не видел.
   И - закономерный итог. На следующий же день после объявления Германией войны России, "Аугсбург" и "Магдебург" отправились в свой первый боевой рейд. Им было приказано обстрелять русский военный порт Либаву и минировать подходы к нему, после чего следовать к Финскому заливу: там осмотреться и разузнать, что поделывают русские и, между делом, набросать им немножко мин.
   Операция была спланирована настолько хорошо, насколько бездарным оказалось ее исполнение. Вместо лихого гусарского наскока все свелось к осторожному кружению вокруг Либавы - порт обстреляли, но с предельных дистанций, так что вряд ли легкие германские снаряды причинили хоть какой-то ущерб. По возвращении Фишер доложил о куче эсминцев в порту, из-за чего он не рисковал подходить ближе, но Беринг счел это форменным вздором. Во-первых, множеству русских эсминцев в Либаве взяться было неоткуда, если только русские не затевали какую-то масштабную операцию легких сил в центральной части Балтики. Но такую вероятность Беринг считал ничтожной, и был абсолютно прав - в дальнейшем ничего подобного не произошло. Во-вторых, обнаружив вражеские крейсера, эсминцы непременно вышли бы в море, если не атаковать, так хоть не стоять на месте мишенями для германских канониров, однако Фишер ни о чем таком не докладывал. Так что, по мнению контр-адмирала, командир "Аугсбурга" перепутал эсминцы с какими-то иными судами, скорее всего и вовсе гражданскими.
   В результате, убоявшись мифических русских флотилий, Фишер минировал подходы к Либаве из рук вон плохо - спешно набросав мин слишком далеко от порта, он даже не отметил место своих постановок на карте. Из-за этого брошенные в море мины оказались куда более опасными для германского флота, которому еще не раз предстояло наведаться к Либаве, нежели для русского. А к Финскому крейсера и вовсе не пошли, поскольку Фишер счел, что на "Магдебурге" кончается уголь, прервал операцию и поспешил вернуться в Свинемюнде.  Уже в порту выяснилось, что топлива на "Магдебурге" более чем достаточно, но имела место ошибка сигнальщика: флажный семафор с крейсера, пытавшегося уточить, какие именно береговые цели назначит ему Фишер для атаки, на "Аугсбурге" умудрились прочитать, как сообщение о нехватке угля...
   Все это можно было бы списать на нервозность первых дней войны, но и в дальнейшем не стало лучше: "Аугсбург" и "Магдебург" вновь вышли в море, чтобы обстрелять русские маяки в Бенгтскаре и на полуострове Дагерорт, но результаты не стоили израсходованного крейсерами угля. Тут уж даже до Мишке дошло, что "решительное наступление" превращается в никчемный фарс, так что следующая проведенная им операция имела решительные цели и должна была продемонстрировать русским незыблемость германского господства на Балтике. На сей раз контр-адмирал не доверил командование Фишеру и сам повел корабли в море.
   Над тем, что произошло впоследствии, хохотала половина хохзеефлотте. По плану, Мишке должен был провести минный заградитель "Дойчланд" под прикрытием своих крейсеров на 12 миль западнее острова Нарген - там, как стало известно "из достоверных источников", русские оставили проход в своей центральной минной позиции, на случай, если им понадобится срочно выйти в море. Идея заключалась в том, чтобы ночью, незаметно для русских, минировать этот проход и быстро отступить. Позднее, отправив тихоходный "Дойчланд" домой, следовало покрутиться у заграждений, выманить русских, чтобы их крейсера рванулись в погоню по "безопасному" проходу и...
   Мишке запорол все. Он слишком рано вывел свои корабли к минным заграждениям и был обнаружен парой русских крейсеров, опознанных с "Аугсбурга" как "Богатырь" и "Олег". Расстояние между противниками составляло около 9 миль, но почему-то русские, имея превосходство в огневой мощи, не стремились сблизиться и атаковать. Однако они и не уходили, наблюдая за действиями германцев.  Во всем этом не было ничего угрожающего или опасного, "Дойчланд" оставался в 20 милях по корме "Аугсбурга" и у русских не было ни малейшего шанса настигнуть того засветло, а догнать куда как превосходящие в скорости немецкие крейсера и эсминцы они не могли ни днем ни ночью. Так что командующему германскими силами достаточно было поводить русских за нос до темноты, а там подошедший минный заградитель выполнит поставленную задачу и уйдет задолго до рассвета. В крайнем случае, можно было просто отступить и отложить операцию до следующей ночи.
   Вместо этого Мишке запаниковал. Он немедленно радировал на "Дойчланд" приказ начать минирование с того места, на котором находился заградитель и это было самой большой глупостью, каковую только можно было придумать. Командир минного заградителя, разумеется, выполнил приказ и 200 германских мин ушли в пучину вод не в Финском заливе, как планировалось, а у его входа. Эту минную банку обнаружили русские и... чуть-чуть дополнив ее собственными постановками, включили в систему обороны центральной минно-артиллерийской позиции.  В итоге, над тем как Германия ("Дойчланд") помогала русским защищать Финский залив, смеялись все, кто знал об этом конфузе.
   Этим "подвигом" карьера контр-адмирала Мишке была совершенно уничтожена: в звании его не понизили, но загнали командовать силами береговой обороны в Киле, где ему и предстояло шуршать бумажками до самой отставки. А Беринг, наконец-то, получил вожделенную должность командира отряда крейсеров.  
   Его первая операция должна была стать настоящим шедевром на фоне бессмысленной возни Мишке. К черту обстрелы маяков и эти кривляния перед третьестепенными русскими позициями! Отряд контр-адмирала Беринга проскользнет мимо вражеских минных заграждений и углубится в Финский залив, атакуя вражеские корабли там, где его совершенно не ждут. Еще Беринг собирался поставить в Финском пару-тройку небольших минных банок - тащить туда заградитель наподобие "Дойчланда" было самоубийством, но отчего бы не принять пару-тройку мин на палубы крейсеров, а потом не сбросить их в подходящем месте?  Все это могло здорово досадить русским, но психологическое воздействие такой операции Беринг ставил выше материального ущерба. Сделать так, чтобы в защищенном от вторжения заливе, в двух шагах от собственных баз русские не чувствовали себя в безопасности - вот истинная задача рейда! Контр-адмирал собирался ударить коротко и сильно, как бьет неясыть в ночи, и уйти до рассвета - чтобы не попасть под удар очухавшихся и взалкавших крови русских крейсеров.  
   Сложности начались с самого начала операции: Беринг собирался использовать только новые крейсера и эсминцы и хотел еще выпросить современную подводную лодку.  Как выяснилось, зря. Таких лодок в распоряжении гросс-адмирала не имелось, просить высшее командование ради Беринга Генрих не стал, и в итоге контр-адмиралу досталась древненькая U-3.  Но в нагрузку к ней и к глубокому удивлению Беринга, принц Генрих зачем-то навязал ему крейсер "Амазон" и единственную на театре германскую канонерку, которые для задуманной операции были нужны, как пятое и шестое колесо в телеге: что делать с этими "подарками", Беринг не имел ни малейшего представления. Подводная лодка требовалась ему для того, чтобы подвести под ее торпеды преследователей, если таковые за ним увяжутся, когда он будет уходить после рейда, но U-3 была старовата для таких игр. А тащить в Финский залив допотопный бронепалубный "Амазон", который и в лучшие-то годы едва ли развивал проектные двадцать два узла, а теперь с трудом держал восемнадцать, было верхом абсурда. Проще было выдать команде по пистолету и приказать застрелиться еще до выхода в море - но отвертеться от дара гросс-адмирала не получилось.
   И все же прошлым утром Беринг чувствовал себя почти счастливым, выводя свою эскадру к Готланду. Здесь, если не случится столь частого на Балтике тумана, он собирался задержаться до вечера, чтобы войти в Финский залив ночью. Но - не пришлось, погода оказалась к контр-адмиралу благосклонна, море затянуло густой серой пеленой.  Тогда Беринг развернул свои быстроходные крейсера строем фронта и повел их вместе с новейшими V-25, V-26 и V-186 к намеченной цели - туман скрывал его рейдеры не хуже сумерек. Что до "приблудышей", то их контр-адмирал с собой не взял, а отправил в район Дагерорта: угроза быть обнаруженными и подвергнуться атаке русских в том районе была, пожалуй, не больше чем в каком-либо другом, так что имелась вполне обоснованная надежда, что со "старичками" ничего не случится. К тому же, если за уходящими из Финского залива кораблями Беринга все же увяжется погоня, можно будет попробовать навести их на U-3...  Предварительно радировав, чтобы "Амазон" с "Пантерой" во весь дух убирались ко всем морским чертям.
   Все было прекрасно и удача как будто сама шла в руки - а затем наступила катастрофа. Поскольку корабли немецкой эскадры, развернулись широким "неводом" и не видели друг друга в густом тумане, свои распоряжения контр-адмирал Беринг передавал по радио. В четверть первого ночи, когда отряд по счислению находился примерно в 5 милях от маяка Оденсхольм, с борта флагманского "Аугсбурга" радировали о смене курса, дабы не уткнуться в русский берег. Однако радисты "Магдебурга" умудрились двадцать минут расшифровывать радиограмму из двух слов, а командир крейсера Хабенихт, который, казалось бы, должен внимательно следить за тем, чтобы его идущий по счислению корабль не наткнулся на мель или иную гадость,  вместо этого в лучших традициях прусского военного идиотизма выполнял полученный им приказ, не задумываясь о последствиях... И в ноль часов тридцать семь минут новейший крейсер германского флота с громким скрежетом уткнулся в прибрежные скалы прямо перед русским маяком.
   Беринг готов был рвать и метать, когда ему передали радиограмму с "Магдебурга". Блестяще задуманная операция была сорвана, сорвана окончательно и бесповоротно: на русском маяке была радиостанция, так что, безусловно, о германских кораблях русские уже знают. А если и не знают, то скоро будут знать и поделать с этим ничего нельзя - ни расстрелять этот маяк ни высадить десант в таком тумане не получилось бы.  Теперь нужно уходить, но главный вопрос, удастся ли снять с камней "Магдебург" ?!
   Не удалось.
   Контр-адмирал вывел "Аугсбург" и эсминцы к Дагерорту, где его дожидались "подарки", но еще на рассвете отправил "Амазон" и "Пантеру" домой, сам же с эсминцами и подводной лодкой оставался на месте. Это, конечно, не более чем хорошая мина при плохой игре, однако небольшой шанс сравнять счет все же был: русские крейсера ходили где-то недалеко, одна их пара утром обстреляла "Магдебург", вынудив экипаж прервать спасательные работы и взорвать корабль. Беринг не слишком рисковал, оставаясь под носом у русских, потому что его отряд превосходил в скорости все, что могло его уничтожить, и способен был уничтожить все, что могло его догнать. Так почему бы и не попробовать завлечь неприятеля под торпеды U-3?
   Серое небо, серое море, свежий ветер - не из тех, что срывают барашки пены со штормовых валов, но все же весьма чувствительный. Задувая под китель, пробираясь до самой глубины человеческого нутра, он играет натянутыми струнами нервных окончаний и дрожь морозной мелодии разбегается мурашками по коже - то ли холод, то ли нервы... Небольшая волна неожиданно громко ударила в скулу "Аугсбурга", когда крейсер ложился на другой галс и брызги взлетели аж до самой верхней палубы, не попав, впрочем, на мостик.  Флагман Беринга, следуя малой для крейсера скоростью, медленно "нарезал" восьмерки вокруг тихоходной подводной лодки, с трудом державшей курс в свежую погоду. Из-за этого "Аугсбург" периодически ставил свой стальной борт прямо под удары волны и тогда "шлепки" выходили достаточно звонкими. Но в этот раз море "постучалось" с каким-то глухим ворчанием, раз, другой, и снова подряд... Дьявол, это же не волны! Где-то в отдалении рокочут орудия! И почему-то контр-адмирал Беринг ни на секунду не усомнился, где именно...
   На фалах "Аугсбурга" затрепетали сигнальные флаги: подводной лодке быть готовой к погружению, эсминцам - продолжать крутиться около U-3, а крейсер, тяжело выбрасывая дым из четырех своих труб, ложился на курс, которым ушли утром "Амазон" и "Пантера".  "Аугсбург" набирал разгон и сильный ветер, наполненный мелкими капельками морской воды, овевал сейчас высокий мостик, дуя прямо в ничего не выражающее лицо Беринга. 
   Больше всего на свете контр-адмиралу хотелось заорать, затопать ногами, и от всей души врезать тяжелым морским биноклем по постной роже Фишера, стоявшего сейчас совсем рядом. Конечно же, Беринг оставался совершенно невозмутимым, но командир "Аугсбурга", словно почувствовав настроение своего командующего, замер, всем видом своим демонстрируя немедленную готовность выполнить любой приказ.
   А над горизонтом, подтверждая худшие ожидания Беринга, поднимался дым.
   Спустя четверть часа никаких сомнений не осталось - "Амазон", напрягая старые свои машины и отчаянно пыхтя трубами, из последних пытался оторваться от своих преследователей, которых пока еще видно не было. Однако столбы, вздымающиеся у бортов бегущего крейсера, высотой своей намекали на восьмидюймовый калибр, что было приговором для "Амазон" и плохой новостью для "Аугсбурга", ибо эти русские пушки были весьма дальнобойны. "Пантеры" нигде не было видно, но контр-адмирал не строил иллюзий, что канонерской лодке как-то удалось обмануть русских и бежать - скорее всего, она уже на дне. Присоединение "старичков" к отряду не было ошибкой Беринга, "подарки" были ему навязаны, но теперь, за их гибель, всех собак, конечно же, повесят на него.
   А люди? На "Магдебурге" немного погибших, хотя конечно же миноносец, отправленный на помощь выбросившемуся на камни кораблю, никак не мог забрать весь экипаж. Кто-то наверняка попал в плен, но большая часть экипажа вернется и сможет и дальше участвовать в войне. Впрочем, пленные не слишком интересовали рационального контр-адмирала, к тому же он знал, что ничего страшного им не грозит: русские вовсе не звери, что бы там о них не писали съехавшие с катушек на волне военной истерии журналисты.  А теперь... "Пантера" наверняка погибла, и та же участь скоро постигнет "Амазон".  Флага старый крейсер не спустит, не те традиции, но от русских крейсеров ему не уйти. Многие сегодня расстанутся с жизнью, и не потому что идет война и жертвы неизбежны, а просто так, по глупости вышестоящего начальства. Беринг не отличался сентиментальностью, но к подобным потерям испытывал едва ли не физическое отвращение. Десятки и, быть может, даже сотни моряков сегодня упокоятся ни за что: никакой боевой задачи они не выполнили, только глупо нарвались на превосходящие силы. И ведь даже поцарапать в ответ "восьмидюймовые" русские крейсера "подаркам" принца Генриха не под силу. А он не в силах ничего изменить.
   Почему "Амазон" не радировал о столкновении с русским дозором? Впрочем, может и радировал, да не услышали, станции на древних крейсерах ни к черту, к тому же, - Беринг внимательно вглядывался в идущий ему навстречу кораблю - к тому же на крейсере разбита радиорубка. Да и чем бы помогла контр-адмиралу радиограмма попавшего в смертельный переплет корабля?
   Песчаные замки надежд давно уже утекли сквозь пальцы невесомым прахом: операция провалена, корабли уйдут на дно, прихватив за собой множество моряков и карьеру одного чрезмерно рискового контр-адмирала... В подтверждение этого прискорбного рассуждения корма "Амазон" расцвела яркой вспышкой сильного разрыва, немедленно затянувшегося клубами черного дыма.
   Контр-адмирал глубоко вздохнул и, безжалостно задавив подкравшуюся истерику, вернул себя в настоящее. Жалеть о несбывшемся будем потом, а сейчас следовало решать, что можно и должно делать дальше. Сегодня Провидение явило Берингу свое явное неудовольствие и фортуна повернулась к нему спиной продемонстрировав... кто же это там на горизонте? Ага, два четырехтрубных крейсера. Это или "Баяны", или "России", но важно сейчас другое: можно попробовать отвлечь русских от "Амазон" или же попытаться вывести их крейсера на U-3, но... почему бы не постараться поймать двух зайцев сразу?
   - Все интереснее и интереснее, - протянул стоящий в боевой рубке "Баяна" Алексей Павлович.  
   - Что-то в море сегодня прямо как на Невском в воскресный день. И кто же это так бодро дымит прямо на нас?
   Звонко и мощно грохнула носовая восьмидюмовка. Море бурлило под форштевнем разогнавшегося до двадцати узлов корабля, слышались звуки боя, но в боевой рубке воцарилась тишина - офицеры молчали, дожидаясь результата падения снаряда. Затем большой фонтан ввинтился в небеса прямо под самым бортом германского крейсера - не попали, но осколками, наверное, посекло знатно. Артиллеристов упрекнуть не в чем, чистое накрытие, а что попадания не случилось - так на то воля Господа, воплотившаяся в сухом канцеляризме терминов "круговое вероятное отклонение" и прочих статистических пределов погрешности...
   Еще ночью на стоящие в двухчасовой готовности к выходу крейсера был доставлен приказ командующего: выйти на перехват германских кораблей, незнамо как просочившихся в Финский залив. "Баяну" и "Адмиралу Макарову", командование которыми принял князь Еникеев, надлежало следовать к Дагерорту, одному из возможных путей отхода неприятеля, вторая пара крейсеров их бригады пошла к Готска-Сандену. И ей не повезло - похоже на то, что все самое интересное достанется именно Алексею Павловичу.
   Некоторое время назад на горизонте обнаружились дымы, и оба русских крейсера рванули со всей доступной им скоростью прямо на них: интересно было разобраться, кто это почтил до того безлюдные воды своим присутствием? Белые усы бурунов вздулись едва ли не до самых клюзов, погодка была свежей и "Баян" с "Макаровым" целеустремленно резали невысокую балтийскую волну - благо, с самого выхода держали пары под полный ход. Подозрения укрепились, когда оба замеченных морских странника вдруг резко развернулись, ложась на обратный курс, а клубы дыма из их труб, ясно видимые на фоне свинцового неба, неопровержимо указали на попытку набрать полный ход... плохо то, что кроме дыма теперь почти ничего не было видно, так что идентифицировать тевтонов не получалось.
   - Ставлю шесть "Клико" против бутылки шиттовского, это "Аугсбург" с "Магдебургом" - авторитетным голосом заявил старший штурман, но спорить против очевидного желающих не нашлось. Кто еще мог бы рискнуть сунуть голову в пасть тигру, если не эти быстроходные, способные улизнуть от любой неприятности крейсера? Однако время шло, а "Баян" и не отстающий от него "Макаров" медленно, но верно нагоняли пытающихся удрать германцев.
   - Да кто же это такие, хотел бы я знать... Крайний вообще отстал сильно, еле движется... Тааак... - медленно цедил слова старший артиллерист "Баяна", половина лица которого скрылась за тяжелым биноклем. По всеобщему признанию, он обладал самым зорким глазом среди всей кают-кампании, так что остальные присутствующие внимали, затаив дыхание.
   - Две мачты...две трубы...  маловат что-то для крейсера...   Да это же... - вдруг воскликнул старарт изменившимся тоном, но его опередил рев луженой глотки сигнальщика:
   - Так что крайней канонирская лодка типа "Пантера", вашсковородь!!
   В боевой рубке удивленно загомонили - всех чрезвычайно интересовал вопрос, с какого бы это перепугу осторожные и разумные немцы отправили к русским берегам эдакого тихохода, едва ли способного идти более 14 узлов? 
   - Вот зачем, спрашивается, мы на мачту телефон тянули, если Нечипоренко не то, что с боевого марса или там с клотика, а с небесной планеты Марс до боевой рубки доораться может? - поморщившись, задал риторический вопрос Алексей Павлович, и наступила тишина.
   - Андрей Геннадьевич - обратился командир к своему старарту:
   - А ведь уели Вас сигнальщики, как есть уели...
   - Не совсем - улыбнулся в ответ невысокий, как и князь, но куда более молодой и худощавый офицер:
   - Первым идет крейсер типа "Газелле", а наверху этого пока не видят.
   Князь едва сдержал недоверчивый смешок. Судьба явно решила сделать ему великолепный подарок, уж неведомо и за что. С самого начала войны быстроходные германские рейдеры вели себя хуже надоедливых ночных комаров - вроде и невелик вражина, а попробуй прибей его! Крейсеры кайзера возникали из ниоткуда, пакостили по мелочи и невредимыми растворялись в морских просторах, потому что догнать их мог разве что новейший эсминец "Новик", который, однако, в одиночку с крейсером справиться не мог, а уж с парой тем более. В общем, пользуясь своей превосходной скоростью, германцы пиратствовали по маленькой, оставаясь неуязвимыми для русских крейсеров. Посему Алексей Павлович не сомневался, что и сегодня его ожидает фиаско, и вдруг - два древних германских кораблика, причем даже вместе они были куда как слабее и меньше "Баяна": ни уйти, ни противостоять русским крейсерам немцы не могли. 
   С "Пантерой" покончили весьма быстро - тихоходный кораблик и так отставал от своего более быстроходного собрата по несчастью, а после второго попадания еще и резко сбавил ход - тем не менее флага не спустил и яростно отстреливался, почему и был безжалостно добит "Баяном" и "Макаровым". Дистанция продолжала сокращаться и ничто не могло бы спасти наконец-то опознанный "Амазон", когда прямо по курсу возник еще один дым - корабль явно шел навстречу русским крейсерам, чем и вызвал большое недоумение на мостике "Баяна" ...
   - Кто бы это мог быть? - повторил вслед за Алексеем Павловичем артиллерист.
   - "Кайзер"! - с наисерьезнейшим выражением лица ответствовал старший штурман.
   - Почему - "Кайзер"? - с удивлением переглянулись находящиеся в рубке офицеры
   - А потому что день сегодня такой. Вот скажите, кто из нас ожидал увидеть немецкую канонерку у Моонзунда? Никто! Тем не менее - встретили. Неприятельский дредноут мы тоже видеть не рассчитываем, так почему б ему и не объявиться, раз пошли такие чудеса?
   - Типун Вам на язык, Георгий Васильевич!
   И действительно - если бы волею судеб здесь оказался вражеский линкор или линейный крейсер, то роли резко переменились: ни удрать, ни сражаться с таким врагом крейсера Еникеева не могли, и были бы сами потоплены с той же легкостью, с какой "Баян" и "Макаров" отправили на дно "Пантеру".
   - Трехтрубный! - опуская бинокль, безапелляционно заявил старший артиллерист.
   - "Аугсбург"! Задумали нагадить в Финском, это понятно, но зачем они с собой тихоходы потащили?
   - Может, это "Аугсбург". А может и другой, трехтрубных крейсерков у немцев много - раздумчиво молвил князь:
   - Вот только его командир возомнил, что стоит на мостике "Фридриха дер Гроссе". Иного объяснения его действиям я дать не могу.
   И действительно - германский крейсер, не снижая скорости, нагло пер вперед, прямо на русские корабли. Вот он вошел в пределы досягаемости восьмидюймовых орудий, вот - разошелся контркурсом с горящим и прилично уже побитым "Амазоном". И вдруг по его темному силуэту праздничной гирляндой засверкали вспышки выстрелов.
   - Недолет!
   - Однако! Господа, он что, желает отогнать нас огнем?
   Как бы ни было абсурдно зрелище небольшого корабля, под грохот своих игрушечных стопятимиллиметровых орудий идущего в самоубийственную атаку на два русских броненосных крейсера, но и любоваться им до бесконечности было нельзя. Безусловно, даже один "Баян" обладал подавляющим превосходством в огневой мощи над германцем, но никакое превосходство нельзя было реализовать, продолжая обстреливая "Амазон". Так что Алексей Павлович распорядился перенести огонь на неожиданно случившийся немецкий крейсер - и вскоре вокруг него взметнулись белопенные столбы падений восьмидюймовых снарядов.
   А тот в ответ завертелся юлой, уходя из-под накрытий и сбивая наводку русским артиллеристам. Комендоры германского крейсера продолжали азартно палить в белый свет, как в копейку, хотя его залпы и падали большими недолетами. Этот "Аугсбург", или как там его, старался держаться на пределе дальности, постоянно менял курс, уворачиваясь от русских снарядов. С учетом того, что по нему сейчас могли стрелять только носовые башенные орудия - по одной восьмидюймовке с каждого крейсера - шансы на попадание были невелики. И он... ну да - он сейчас отступал, двигаясь иным курсом, нежели горевший "Амазон"
   - Это что же, он так своего пытается выручить?! На себя отвлекает? Молодеееец.... - протянул Георгий Васильевич и тут же началась дискуссия:
   - Заманивает, как есть заманивает!
   - Куда?
   - А на минное поле!   
   - Да откуда ж ему взяться-то здесь?
   - Германцы всегда мины с собой таскают. Поди, пока мы гнались за их тихоходами, набросал их где-то рядом, а сейчас пытается нас от "Амазона" отвлечь и на свою минную банку заманить.
   - Рисково больно...
   - Так ведь и немец не лопух!
   - Это точно, не лопух, - сказал Алексей Павлович, и в рубке вновь наступила тишина. Князь поощрял обсуждения своих подчиненных, в таких спорах нередко рождались необычные, но правильные решения, но уж если начинал говорить командир - умолкали все:
   - Во-первых, этот немец изрядный нахал - а кто еще рискнул бы полезть в Финский залив легкими силами? Во-вторых, вместо того, чтобы удирать после рейда куда глаза глядят, он тут с нами в пятнашки играет и пытается своего выручить, что опять же похвально. Следовательно, храбростью и разумом их командир не обделен, а значит и впрямь может пытаться заманить нас на минную банку. Поэтому идти за ним нам не нужно. Может, никакого минного заграждения и нет, а он просто пытается оттянуть нас в сторону, потом даст полный ход и - поминай его как звали, в скорости он нас узлов на шесть-семь опережает.  Так что курс прежний, артиллерия работает по "Аугсбургу" - "Амазон" от нас и так никуда не уйдет, сблизимся еще и расколупаем его в момент. А если Бог даст, - тут князь ехидно глянул на своего старарта:
   - То и этого скорохода подобьем и будет у кайзера одним трехтрубным крейсером меньше...
   Губы Беринга давно превратились в тонкую, бескровную линию. Вытащить русских на U-3 не получалось, они явно не собирались следовать за "Аугсбургом", предпочитая синицу в руках журавлю в небе. Два их "Баяна", хоть и били сейчас по флагману контр-адмирала, но с курса не свернули и продолжали настигать "Амазон". Расстояние между преследуемым и гончими продолжало сокращаться, пока по "Амазон" не стреляли, но с ним немедленно будет покончено, как только русские обратят на него внимание... осколок просвистел прямо над головой, воздух туго толкнулся в тулью морской фуражки, чуть-чуть ниже и...  Но что еще можно сделать? - судорожно размышлял контр-адмирал, глядя как опадает стена воды, только что выросшая в каких-то полутора десятках метров от его корабля... Решение пришло мгновенно.
   - Так что немец скорость потерял, вашблагородь! - Старший вахтенный офицер только кулаки сжал: что же, что бой, а за донесение не по уставу сигнальщик под ружьем настоится. Но ведь правда - после разрыва у борта германский трехтрубный крейсер покатился влево, резко теряя в скорости.
   - Да неужто?!  - боевой успех воодушевил офицеров. Один вражеский корабль потоплен, да и "Амазонке" недолго осталось, эту пару все уже считали своим заслуженным трофеем. Но добавить к ним еще и современный крейсер - это же совсем великолепно! Вот сейчас командир скомандует поворот, "Баян" и "Макаров" подойдут поближе к "Аугсбургу" и...
   - А потерял, так и хорошо. Андрей Геннадьевич, работайте! - только и распорядился князь, не приказав, однако, изменить курса.
   Снаряды ложились все ближе и ближе, а Беринг вглядывался в силуэты русских кораблей. Ну вот же я, израненный, беспомощный, неужели вы пройдете мимо? Идите сюда, добейте меня! Увы - русские, продолжая вести огонь по "Аугсбургу" курса не меняли. Еще оставался совсем мизерный шанс на то, что русские, убедившись в невысокой эффективности стрельбы почти на предельную дистанцию, все же...
   Грохот разрыва ударил по ушам, и контр-адмирал почувствовал, как палуба легко толкнулась в ноги, когда восьмидюймовый снаряд, пробив борт "Аугсбурга" взорвался внутри полубака. Верхнюю палубу изрядно вспучило, хотя носовые орудия крейсера не пострадали, однако похоже было, что внутри корабля начинался пожар.
   Стрельба русских оказалась неожиданно хорошей, так не стыдно было бы стрелять и комендорам "Хохзеефлотте", и это значило, что засада окончательно сорвалась. Два русских крейсера будут расстреливать "Аугсбург", не приближаясь к нему, а он, изображая подранка, не может вертеться, изворачиваясь от накрытий. В конце концов его подобьют, а потом уничтожат, тогда четвертый германский корабль погибнет без всякой пользы, и этого Беринг, конечно, допустить не мог. Он еще раз взглянул на горящий, пытающийся бежать и явно обреченный "Амазон". Мысль, что нужно уходить, бросая товарища, резанула по сердцу неожиданной болью, но контр-адмирал не колебался ни секунды: помочь морякам "Амазон" он не мог, так что увеличивать и без того избыточное количество сегодняшних жертв не имело никакого смысла.   
   - Я же говорил - заманивает! - авторитетно заявил Георгий Васильевич, глядя как получивший попадание "Аугсбург", быстро набрав ход, лег на новый курс с явным намерением покинуть поле боя. 
   - Ничего, для первого раза и без него неплохо будет!

ГЛАВА 16

   - А неладно воюем, Людвиг Бернгардович. Неладно! - приговаривал Николай Оттович фон Эссен, помешивая чай узкой серебряной ложечкой. Это нехитрое движение командующий Балтийским флотом проделывал с виртуозной легкостью привыкшего к качке моряка. На чай он никакого внимания не обращал, потому что смотрел собеседнику прямо в глаза безотрывно, но несмотря на то, что ароматнейший напиток был налит, как это говорят, "с горочкой", ни единая капля не пролилась на стол, а серебро ни разу не соприкоснулось с граненым стеклом стакана. Сейчас Николай Оттович чем-то неуловимо напоминал старого, но крепкого еще деда, главу семейства, угощающего одного из своих многочисленных внуков. Впечатление тем более усилилось, когда, отложив наконец ложечку, фон Эссен придвинул к своему собеседнику вазочку с брусничным вареньем
   - Не желаете ли? Настоятельно советую - много вкуснее сахара, а уж о пользе организму и говорить нечего!
   Не то, чтобы контр-адмирал фон Кербер был любителем варенья, но обстановка располагала, так что он последовал рекомендации своего командира. Людвиг Бернгардович больше полутора лет служил у фон Эссена начальником штаба, о чем нисколько не жалел - "дед" был на флоте личностью легендарной.
   Несмотря на позор Порт-Артура и Цусимы, несмотря на перст указующий, коим памятник адмиралу Макарову днем и ночью взывал: "Помни войну!", несмотря на массу изменений и подвижек, случившихся после русско-японской войны в Морском ведомстве, дух Адмиралтейства оставался насквозь бюрократическим и канцелярским. Страшный удар с Востока, низвергнувший морскую мощь России, конечно же вывел петербургских адмиралов из сонного благодушия: так подпрыгнет и затрясет увесистыми брылями престарелый английских бульдог, если ему, спящему, отвесить со всей силы пинка. Выводы были сделаны. Многое, на что раньше не обращалось внимания, теперь принималось в расчет, а особенно - качество боеприпасов и подготовка флота. Теперь на это денег не жалели, пусть даже в ущерб вновь закладывавшимся кораблям. Ибо что стоят корабли с неподготовленными экипажами показал Порт-Артур, а что стоят экипажи, пускай и подготовленные, но вынужденные вести бой снарядами, способными лишь долбить врага "мертвым весом" - показала Цусима.
   Однако же, получив чувствительный урок, и сделав из него выводы, адмиралтейство, подобно все тому же престарелому бульдогу вновь почило на лаврах собственной непогрешимости. Увы, как старому псу никогда не обрести молодого задора, так и людям из-под адмиралтейского шпица оказались чужды всякие потуги к инициативе и стремлении выступать в ногу со временем. До русско-японской войны были установлены порядки, по которым жил флот, но к войне они устарели. Теперь же были установлены новые правила, и не будет ошибкой утверждать, что придерживайся их флот до войны, японцы могли быть разбиты. Но кто сказал, что этого будет достаточно и в будущем? После Порт-Артура и Цусимы адмиралтейство справедливо упрекали в зашоренности, и многое поменялось. Но важнейший урок - необходимость постоянно искать изменений, рисковать, экспериментировать, выискивая наиболее верные пути развития - так до конца и не был усвоен. Адмиралтейство поменяло свои старые шоры на более современные, только-то и всего: не зря говорят, что военные всегда готовятся к прошлой войне. Вот только будет ли этого достаточно теперь, когда в промозглых туманах Балтики вот-вот замаячат тевтонские дредноуты?
   Инициатива? Формально она конечно приветствовалась, но практически едва ли не всякий чих нужно было утверждать в Генеральном штабе. И исполнять его лишь по получении соответствующей директивы, а попробуй ее получи! Узкая шпага адмиралтейского шпица вознеслась в вечном салюте стылым морским ветрам и замерла, разрубая низкую серость туч над Санкт-Петербургом. Наверное, потому-то северная Столица Российской Империи и не знала никогда недостатка в дожде... Шпиц выглядел изящно и тонко, словно натянутая струна: но тень его, подобно голодному питону, давно опутала флот бесчисленными кольцами параграфов, инструкций, рескриптов и директив, безжалостно выдавливая всякое желание мыслить самостоятельно и инициативно.
   Но Николай Оттович ползучих гадов не боялся. Конечно, командующий Балтфлотом не мог стать Георгием Победоносцем, в бою грудь-о-грудь повергающим змия, и пойди фон Эссен на открытый конфликт - враз вылетел бы в отставку, но адмирал действовал много тоньше. Адмиралтейство не представляло собой монолитного организма, ставящего своей задачей всемерно подавить флот: как всегда, как водится, в таких заведениях, в нем сцепились разные силы, озабоченные борьбой за власть и за влияние. Силы эти, конечно же, не были враждебны флоту, просто по большей части они стремились угодить собственным интересам, и лишь во вторую очередь - флотским. Но все это можно было использовать: надо было только знать с чем и когда, а главное - к кому обратиться с просьбой, так что бы пожелание твое вошло в унисон с интересами того, к кому обратился. А уж заручившись высокой поддержкой можно было добиться многого... Но это уже политика - и кто мог подумать, что порывистый сорвиголова, командир лихого "Новика", за которым команда была готова идти хоть на край света, проявит вдруг недюжинную склонность к дипломатическим играм? Однако же для фон Эссена словно и не существовало разницы: как в прошлую войну он недрогнувшей рукой вел малый свой крейсер меж могучих японских броненосцев, так и теперь адмирал смело лавировал среди титанов паркета. Конечно, не всякое начинание удавалось фон Эссену, а многое, что он хотел бы сделать, удавалось едва наполовну, но кто на его месте смог бы добиться большего? Что бы не случилось, Николай Оттович не унывал и, даже претерпев поражение в очередной "паркетбаталии", не складывал рук, а придумывал что-нибудь новенькое....
   В общем, вверенный его попечению флот готов был проследовать за своим адмиралом хотя бы в самый ад и Людвиг Бернгардович - в первых рядах. Макаров, не Макаров, но, если в Российском императорском флоте кто и мог претендовать на лавры преемника Степана Осиповича, так это фон Эссен и был.
   - Спасибо, Николай Оттович за чай и варенье. А сражаемся мы и верно неладно, но что же поделать? Там, наверху, давно уж определили нашей задачей оборону Финского, кораблей у нас мало, вот и экономят, не пускают нас в море, немцу крылышки пощипать. Крейсеров еле выпросишь, 2-ую бригаду линкоров, самотопов наших додредноутных, дальше Готланда посылать нельзя. Да и тех-то в море разрешили выводить только потому что новые линкоры вскоре в строй встанут, так что если и потеряем, то не жалко - так в генморе рассуждают. Остаются только легкие силы, ну да это мы используем по способности. Вот и план минных постановок, если позволите...
   - Позволить-то я конечно позволю, на это даже высокое соизволение имеется, чего ж не позволить? А только... дело вот в чем, Людвиг Бернгардович: не хочу я, чтобы Вы этим занимались и далее.
   Вот это был удар, от которого контр-адмирал едва удержал стакан с чаем от падения на форменные, идеально разглаженные вестовым брюки. Лицо фон Кербера не поменялось, не та закалка, но рука подвела, чуть-чуть дрогнув. Людвигу Бернгардовичу осталось только уповать, что фон Эссен этой слабости не заметил. А как бы он ее не заметил, если умение Николая Оттовича примечать все вокруг давно уже было притчей во языцех?
   Но что было не так с планом? Ведь фон Кербер, казалось, предусмотрел все. Некоторое время русские появлялись то здесь, то там у берегов неприятеля - особых пакостей кайзеру не чинили, зато наблюдали во все глаза и выведали-таки основные морские маршруты неприятеля, которыми его транспорты возили товар из Швеции. Теперь же следовало вывести в море многочисленные легкие силы, вывести так, чтобы никто не знал ни о дате выхода, ни о предстоящей операции, отрядив корабли из множества мест, чтобы не испугать шпионов большим походом. Если из гавани Кронштадта в море выходят 20 миноносцев, это повод насторожиться, но если 3 или 4 - то нет, а то, что еще столько же вышли из Гельсинки, еще столько же из Либавы и столько же от Моонзундских островов, одной парой глаз не увидеть. Отряды миноносцев и крейсеров должны были следовать в одну точку: в ней будут вскрыты секретные пакеты и командирам станет ясен замысел операции. Самая масштабная минная постановка в водах неприятеля из всех, что делались в эту войну: все будет сделано тихо и тени русских кораблей растают в балтийской дымке, а затем... Затем корабли кайзера, привычно следующие своим маршрутам, встретятся с очень большим сюрпризом.
   План выглядел идеальным... ну, может и не совсем, но уж точно не был плох настолько, чтобы отстранять автора от воплощения изложенного на бумаге в жизнь.
   - Вот именно, Людвиг Бернгардович, - произнес командующий Балтийским флотом так, будто фон Кербер произнес последнюю фразу вслух:
   - План получился хорош, и подготовка не подкачала, так что с остальным Канин с Бахиревым вполне справятся. Для Вас же у меня особая работа. Как мне не грустно терять прекрасного начштаба, а вынужден я буду просить Вас принять 1-ую бригаду линейных кораблей под Ваше командование.
   Гооооосподи! Это же ссылка в чистом виде. У генмора и крейсеров не допросишься, а новейшие дредноуты... ну да - это сила, это мощь, это самые совершенные корабли флота. Но именно поэтому их никто и никогда не выпустят из Финского залива! У нас на Балтике всего 4 дредноута, а немцы в любой момент могут перебросить четырнадцать своих, да еще и с линейными крейсерами. У них - Кильский канал, сутки хода с Северного моря в Балтику... С такой силищей ни 1-ая бригада линкоров-дредноутов ни весь Балтфлот в открытом бою совладать не может. "Это будет игра дюжины котов с одно мышью", как сказал на обеде в кают-компании "Андрея Первозванного" один артиллерийский лейтенант, Ливитин, кажется...
   Нет, если германский хохзеефлотте рискнет прорываться в Финский залив, то с опорой на минные поля и береговую артиллерию четыре дредноута и четыре старых броненосца возьмут с него кровью как следует. Это знают немцы, и потому вряд ли они сунутся в Финский, но это знает и русский генеральный штаб - потому-то он и стремится держать в кулаке достаточные силы, чтобы дать последний и решительный бой на подступах к Санкт-Петербургу. И генмор не будет рисковать этими силами ради любых операций вдали от собственных берегов, сколь угодно заманчивыми они бы не были, потому что если адмиралы ошибутся, и четверка дредноутов погибнет в бою с германским флотом, то Столица останется беззащитной, а этого допустить было бы ни в каком случае нельзя. А раз так, то дредноуты на всю войну прикованы к Финскому заливу. Кто-то будет сражаться, много ли, мало ли, это другой вопрос: но он, Кербер, до самого конца просидит за центральной минно-артиллерийской позицией, преграждающей вход в Финский залив... От подобной перспективы хотелось взвыть в голос. За что?!!
   - Дредноуты пойдут в бой - глядя в глаза фон Керберу и чеканя каждое слово произнес Николай Оттович, а затем слова его потекли с привычной ему природной живостью:
   - И произойти это может, да скорее всего и произойдет ранним летом, а может быть даже поздней весной. Времени на подготовку у нас практически не остается. Видит Бог, я и так сделал все, что в моих силах, чтобы как можно скорее ввести линкоры в строй. Но они все равно еще не готовы, и не будут готовы в этом году до зимы. А ранней весной обучение придется возобновлять после перерыва и полную боевую готовность корабли получат хорошо, если ранней осенью. - здесь фон Эссен позволил себе небольшую паузу, хлебнув чаю.
   - У нас нет этого времени, Людвиг Бернгардович. Нам придется сражаться в следующем году, возможно - и даже скорее всего! - против численно превосходящего противника. Да хотя бы и против равного! Немцы - бойцы серьезные, и побеждать их можно только имея превосходство в подготовке экипажей. Наши должны стать лучше моряков хохзеефлотте! И это нужно сделать к лету 1915 года, а я не знаю никого, кто смог бы справиться с этой задачей. Лучше Вас, разумеется.
   - Но... Как? Николай Оттович, не подумайте, что я отказываюсь, только каким образом Вы принудите генмор и всех, кто с ним и над ним бросить наши линкоры в бой? Это было бы какое-то чудо!
   - Ах, оставьте, какие уж тут чудеса? Вот сейчас Бахирев с Каниным согласно Вашему плану доставят немцам изрядное беспокойство, да и крейсерам я не дам сидеть сложа руки - воевать так воевать! Но немцы не могут не реагировать. Что они предпримут? В Финский залив они конечно не полезут, не глупцы, к сожалению. А вот куда они вполне могут сунуться, так это... -  Николай Оттович, отставив чашку, поднялся из-за стола и шагнул к большой карте Балтийского моря.
   - ...Я не знаю точно, когда и какими силами они это сделают. Но факт в том, что попытаться они просто обязаны и я не вижу ни единой причины, по которой этого не произойдет. Разве что внезапно потопнут, по глупости сунувшись в зубы флоту Его Величества, однако на это мы уповать не можем. И не будем. - закончил свою короткую речь командующий Балтфлотом.
   Фон Кербер продолжал недоумевать:
   - Согласен, Николай Оттович, все верно Вы говорите. Сил у нас конечно недостаточно, будем держаться, чем Бог послал, иного не дано. Но ведь это именно то, чего ждет от немцев генмор, на то и все наши планы составлены, включая категорический запрет на использование дредноутов в такого рода операциях. Потому я ума и не приложу, как же Вы думаете убедить командование бросить их в бой?  
   - Терпение, Людвиг Бернгардович, терпение. Вы согласны, что такая попытка - вопрос времени? И чем активнее мы воюем, тем быстрее немцы эту попытку предпримут?
   - Несомненно.
   - Много у нас шансов сорвать их замыслы?
   - Да не так, чтобы очень...
   - Тогда пойдем дальше: предположим, что они рискнули, а мы не справились. И что же? Несомненно, у немцев появляется интереснейшая возможность. Берется дивизия старых германских броненосцев и...
   - М-да... - только и сказал Людвиг Бернгардович после кратких пояснений адмирала.
   - А ведь может и сработать! Вот только не приведи Господь Ваши слова да немцу в уши!
   - На Бога надейся, да сам не плошай. Понимаете теперь, зачем нужна боеготовая 1-ая бригада?  А как ее получить? Видите ли, Людвиг Бернгардович, я вполне доверяю Вашему таланту моряка и командира. Полагаю, не миновать-стать Вам комфлота, когда придет пора мне на покой, да может оно и к лучшему, - здесь Николай Оттович взмахнул рукой, не давая фон Керберу говорить:
   - Молчите, молчите, а лучше вспомните, кто разделал старика под орех на прошлогодних маневрах? Мы с Вами сразились честь по чести, что твои рыцари короля Артура: флот поделили, мне и Вам ровно пополам. И что же? Разгромили Вы меня, дорогой мой контр-адмирал, как есть разгромили.  Значит, теперь Вам и карты в руки -думайте! Обычным путем этой задачи не решить. Корабли новые, огромные - дредноуты! Целых четыре! Ничего подобного у нас никогда не было, а ведь даже старые броненосцы в таких условиях к походу и бою изготовить было бы непросто. Но - надо! Ох как надо! Германец, увы, ждать не будет. Так что же, возьметесь, господин контр-адмирал?
   - Возьмусь, Николай Оттович.
   - А и хорошо - фон Эссен вернулся к столу, где остывал недопитый чай и, присев на кресло с высокой спинкой жестом фокусника извлек откуда-то папку коричневой кожи.
   - Вот сейчас приказ и подпишем...
   Короткий скрип пера по мелованной бумаге.
   - Ну, Людвиг Бернгардович, поздравляю Вас командующим первой и единственной во всем Российском императорском флоте бригадой дредноутов. Предстоящие Вам свершения мы уже обсудили, так что скажу Вам, как Степан Осипович, светлая ему память, говаривал: "Дай Бог, в добрый час!"
   - Спасибо, Николай Оттович!  - и вдруг обычно невозмутимый фон Кербер как-то по-мальчишески улыбнулся. Это слегка заинтриговало командующего и тот не удержался от вопроса:
   - Чувствую, Вам на ум пришла какая-то шутка, Людвиг Бернгардович?
   - Да не так что бы... Просто я радуюсь тому, что наверху изволили в конце-концов все же поменять именования воинских должностей. Вот сейчас я уже пару минут как командующий 1-ой бригадой линейных кораблей, и это звучит достойно. Но по старому табелю меня зачислили бы в начальники 1-ой бригады линкоров. Мне всегда интересно было - и откуда только взяли этих начальников? Ну ладно еще начальник порта, начальник военно-морской базы, но... действующий флот? Словно я не морской офицер, а столоначальник уездной канцелярии из потомственных бюрократов.
   Адмиралы посмеялись, а затем фон Кербер откланялся. Катер ждал его у трапа, но новоиспеченный командир бригады не отказал себе в удовольствии задержаться на минуту и бросить взгляд на вступившие под его командование корабли. Четыре гиганта стояли в ряд, один за другим: эти дредноуты строились по одному проекту и выглядели без пяти минут близнецами - какие-то небольшие отличия, конечно, присутствовали, позволяя отличить один корабль от другого, но сделать это мог только знающий человек. Сокрушительная мощь таилась в каждом из них, а вместе эти четыре грозных силуэта способны были произвести впечатление на любого, сколь угодно искушенного в военном деле зрителя. Можно только представить себе, насколько внушительно было зрелище четырнадцати таких силуэтов, стоявших под германскими флагами в бухте Яде...
   Но сейчас четверка русских дредноутов являла перед контр-адмиралом задачу, которую предстояло решить, да только неясно, каким способом. По своему личному опыту фон Кербер знал: множество задач, выглядевших неразрешимыми, таковыми на самом деле вовсе не являются. Не видишь, как можно выполнить поручение - делай хотя бы то, что можешь и понимаешь, просто не опускай руки. Начни с понятного, работай, даже если уверен, что успеха тебе не видать, вникай в каждую мелочь. И если ты был усерден и внимателен, тебе откроются неочевидные ранее возможности, которых ты и не мог знать, пока не приступил к работе.  
   Стоя на верхней палубе броненосного крейсера "Рюрик", контр-адмирал фон Кербер не представлял себе, как выполнить приказ своего командующего. А значит, нужно было идти и принимать командование, знакомиться с командирами кораблей и офицерами, проверять как учатся экипажи, разбираться с материальной частью и делать еще тысячу и одно дело, которые... ну никак не помогут обеспечить боевую готовность к лету 1915 года. Но начинать надо, и чем быстрее - тем лучше, а там, глядишь, что-нибудь и придумается.

***

   - Бог ты мой, какая прелесть! - всплеснула руками Елена Александровна.
   - Прошу простить. Мне, право, неловко было идти к Вам с этим, но...
   - Вы позволите?
   Огромные, лучащиеся смехом глаза вновь обратились к чуть растерянному кавторангу. И ведь что интересно - Николай превосходно помнил этот взгляд, где в ярчайшей зелени весенней листвы танцевали веселые чертенята, но привыкнуть к нему так и не смог. Всякий раз, при встрече с госпожой Русановой, стоило ему только глянуть в ее глаза - и сердце тут же воспаряло в небесные Эмпиреи, все суетное осыпалось лепестками сакуры, а на душе становилось легко и спокойно. К сожалению, легко становилось и в голове: всякие умные мысли, шутки и истории немедленно растворялись, истаивая в изумрудном свете и на долю секунды кавторанг чувствовал себя совершеннейшим болваном, неспособным к членораздельной речи.
   А затем выматывающая усталость бесконечных корабельных работ и учений уходила, становясь чем-то далеким, малозначимым и совершенно не стоившем внимания. Действительность обретала новые, забытые в тяготах службы краски. Слова, казалось, сами слетали с языка и все становилось легко и замечательно, а уж болтали совершенно про всякое. Веселились столько, что иной раз, едва не в голос хохоча, Николай уже и сообразить не мог, как это, затеяв вдумчивое рассуждение о сравнительных достоинствах шампанского из различного винограда, они за несколько минут дошутились до похождений Моби Дика в гельсингфорсском зоопарке?
   Мир содрогался в битве империй. В любой момент война, приняв скромный облик посыльного, могла постучаться в двери, и потребовать привычной платы кровью - по долгу офицера и воина. Но никакие ее ужасы не имели власти за порогом небольшой квартиры, который только что переступил кавторанг. Здесь вообще не было места страху, здесь властвовали уют и тихий, беззаботный смех. Впрочем, опасности были и тут: третьего дня Николай чуть не подавился, когда Всеволод, за обедом изобразив пантомимой Червонную королеву из "Алисы в стране чудес", с ужаснейшим немецким акцентом потребовал: "Отрубить голову!" и без того безголовому цыпленку табака....  Это вовсе не было пиром во время чумы или какой-то бравадой- просто брату и сестре Русановым удалось превратить свой дом в небольшую сказку, в которой можно было отдохнуть от любых треволнений этого мира.   
   Что-то похожее создали себе Еникеевы, которых Маштаков любил и уважал. Между князем и его женой было много ума, и юмора, и доброты, а еще - ужасно милой непосредственности, каковую можно встретить далеко не в каждой семье. Еникеевы создали для себя удивительно добрый и уютный мир, и Николай от души радовался их счастью, совершенно не думая о том, что и сам может встретиться с чем-то подобным... Однако же встретился, и теперь, как только выдавалась свободная минутка, на всех парах спешил в уютную квартиру Русановых где ему были всегда рады.
   Свое отношение к Елене Александровне он пока не мог определить даже для себя самого. После мерзкой истории с Валерией на душе все еще оставался неприятный осадок, отчего кавторанг не испытывал особого стремления сближаться с женщинами, но здесь все было совсем по-другому. Не чувственное ухаживание, не страсть, а скорее... что? Дружба? С очаровательной, острой на язычок зеленоглазой прелестницей, от которой глаз оторвать невозможно? Н-да... Николай знал только одно - ему чрезвычайно нравилось общество Елены, и он точно не был ей противен, а если чему-то суждено случиться, так ведь того все равно не миновать.     
   Однако же сегодня капитан второго ранга стучался в двери в известном смятении чувств.  Конечно, в поведении Русановых никогда не было ничего распущенного и фривольного, но они позволяли себе много такого, чего не сделаешь на светском рауте (вот даже вспомнить того цыпленка). Николай довольно быстро увидел границы дозволенного, которые оказались на редкость просты - допускалась любая выходка, если она забавна, не пошла, не зла и не груба. Вот только сегодня случай был особенный, поскольку Николай пришел в гости... не один. И не понимал, как к этому отнесутся хозяева, тем более что его попутчик явился незваным.
   - Николай, ну пожалуйста! - Елена чуть наклонила голову, и вновь одарила Маштакова подчеркнуто просящим взглядом - а чертики в уголках глаз так и танцевали. Конечно, устоять было совершенно невозможно, и кавторанг опустил в подставленные ладони маленького, дрожащего... котенка.
   Зверь этот встретил Николая в трех шагах от дома - стоило кавторангу, рассчитавшись с извозчиком, шагнуть с пролетки на мостовую, как он едва не налетел на маленький, но очень пушистый комочек шерсти, искательно смотревший на него снизу-вверх. Как только котенок осознал, что на него обратили внимание, он тихо и печально сказал Николаю:
   -Мяу!      
   Улицы Гельсингфорса обычно были чисты и элегантны, дворники свое дело знали на совесть, так что даже обычная дворовая кошка, грязная и лохматая, пожалуй, выглядела бы на чистенькой мостовой нонсенсом. Сидевший перед Николаем зверек тоже дисгармонировал с окружающей действительностью, но по иной причине. Очень маленький, едва научившийся есть самостоятельно, но уже одетый в шикарную, густую шубку длинной шерсти, которую, как будто со всем тщанием приводили в порядок лучшие парикмахеры Гельсинки, котенок был совершенно неотразим и бросить его на улице было решительно невозможно.
   Ну и что было делать? Николаю вспомнилось, с каким сожалением вспоминала госпожа Русанова о крупной рыжей кошке, которую они вынуждены были оставить, перебираясь из Севастополя в Гельсингфорс. Очевидно, Елена Александровна любила этих милых домашних животных, она и прежнюю свою любимицу не забрала с собой лишь потому, что та сильно болела и вряд ли могла перенести дорогу. Так может стоит попробовать?
   Котенок с этими размышлениями кавторанга был совершенно согласен. Он безропотно позволил взять себя в руки, стоически перенес процедуру вытирания лапок носовым платком и тихо пристроился на груди кавторанга, сунувшего зверушку под мундир. Причем, по всей видимости, почувствовал себя на своем месте, пригрелся там, и уснул, пока Николай заходил в дом.
   Однако стоило только Елене выйти навстречу кавторангу, как котенок немедленно выставил свою большеглазую голову на всеобщее обозрение. К радости Николая Елену все это только развеселило и обрадовало, не заставив господина Маштакова краснеть за неудачный поступок:
   - Действительно, очаровательная зверюга: я не смог устоять и подобрал его. Конечно, на корабль взять не могу, но, быть может...
   В этот момент в комнате появился Всеволод. Он широко улыбнулся Николаю, и двинулся было вперед с таким выражением, словно никак не мог решить, то ли пожать руку гостю, то ли заключить его в свои медвежьи объятия. Но вдруг увидел махонький живой комочек на руках у Елены и словно бы споткнулся на ровном месте.  Посмотрев на Николая так, словно тот только что наплевал ему в душу, Всеволод развернулся к госпоже Русановой и звучно откашлялся, явно с тем чтобы обратить на себя внимание:
    - Могу ли я поинтересоваться, любезная сестрица, что это такое ты держишь в руках?
   Елена повернулась к брату, и на губах у нее появилась легкая улыбка.
   - Дорогой мой братик, у нас две новости, одна хорошая, а вторая плохая.
   - Плохую я уже вижу. Где хорошая?
   - Это и есть хорошая новость. Плохая - он у нас будет жить.
   Всеволод Александрович тихо зарычал и вновь бросил на капитана второго ранга крайне далекий от восхищения взгляд.
   - Это зачем же он нам такой нужен?
   - Ну неужели ты не видишь, какой очаровашка! К тому же котенок трехцветный, такие приносят счастье в дом, особенно если приходят в него сами.
   - Но он же не сам сюда пришел! Это господин Маштаков его сюда принес! - грянул Всеволод, выделив "господина Маштакова" так, как будто речь шла об Иуде Искариоте.
   - А это уже судьба. Как бы котенок иначе попал в дом, если на страже нашего порога стоишь могучий и не знающий сострадания ты?
   - Почему это я не знаю сострадания? Да вот не я ли третьего дня...
   - Не знаешь. Ну посмотри, посмотри какой он маленький, беззащитный, он так нуждается, а ты готов выбросить несчастное животное на улицу. Ну что ему там делать? Он ведь не найдет пропитания, заболеет, смотри, какой пушистый, а станет лысеньким худышкой и помрет где-нибудь от голода, если собаки раньше не задерут. Мы должны помочь ему, ну пожалуйста!
   И Всеволод удостоился фирменного жалобного взгляда Елены, устоять перед которым было нельзя никакому мужчине, даже если он - родственник и брат. Однако броня господина Русанова не поддавалась так просто:
   - Я этой твари Божьей ничего не должен - пробурчал он
   - Нет, Всеволод, ты совершенно невыносим!
   Последовавший за этим обед... протекал великолепно. Поняв, что кавалерийский наскок не сработал, Елена Александровна изменила тактику и ласково и нежно упрашивала брата, демонстрируя при этом чрезвычайную, прямо таки подчеркнутую предупредительность и послушность. Контраст был настолько разительным, что, глядя со стороны, едва ли можно было удержаться от смеха. Теперь настроение Николая не портили даже редкие преувеличенно-сердитые взгляды, которыми награждал его Всеволод. Во всякой схватке наступает миг, когда будущий победитель чувствует свой приближающийся триумф, а проигравший ощущает неизбежность поражения. Очевидно было, что в споре сестры и брата этот момент уже миновал, так что исход баталии ни у кого не вызывал сомнения. Всеволод держался из последних сил: ему удалось еще дуться до десерта, но затем он почетно капитулировал:
   - Ладно, что тут поделаешь? Ту выдру хвостатую терпел, и к этому домашнему скоту привыкну. Есть ведь и плюс: будет теперь не один, а два мужчины в доме. - солидно произнес Русанов, так, как будто эта мысль только что пришла ему в голову и сопроводил свои слова уверенным взмахом руки, выражающим утверждение и согласие. Однако, поскольку в ладони Всеволода в тот момент находилась вилка, то выглядело это так, будто он пытался подколоть невидимого врага.
    - Ну какой же ты добрый и умница, дай я тебя поцелую! - соскочила со своего места Елена, но брат загородился от нее лопатообразной ладонью:
   - Вот только без нежностей - решил, так решил! - внушительно изрек Всеволод, хотя шея его порозовела от еле сдерживаемого смеха.
   - Конечно, дорогой, как ты скажешь, так тому и быть - скромно потупив глазки, покорно произнесла "скромная" сестрица.  
   Николай прилагал титанические усилия, чтобы не расхохотаться в голос, и пока ему это отлично удавалось, но тут Всеволод повернулся к нему и, сделав наисерьезнейшее лицо, поучительно пророкотал:
   - И по-иному не будет!  
   Этого кавторанг выдержать не мог: на какую-то долю секунды он чувствовал, как смех неудержимым цунами вздымается в нем, а затем только и успел прикрыть рот ладонью, перед тем как его согнуло от хохота. На глазах Николая выступили слезы, и он достал было носовой платок, однако вовремя вспомнил, что протирал им лапки котенку, что вызвало еще один взрыв гомерического смеха. Всеволод, смеялся вместе с ним и мир между мужчинами был восстановлен.
   А затем из прихожей раздался заливистый трезвон.

ГЛАВА 17

   Широченная, лопатообразная ладонь обрушилась на столешницу резного дуба, отчего та, нисколько не привыкшая к подобному обращению, возмущенно хрустнула. Рожденная богатырским шлепком волна басовитого грома окатила зал, оттенившись застенчивым звоном бокалов на подносе, который держала затянутая в нитяную перчатку рука.
   Официант, хоть и был вышколен, но расслабился за годы работы в приличной ресторации. Здесь не принято было стучать кулаками по столу, вот и дал маху, вздрогнул. Николай, разумеется, оставался недвижим - что ему, привыкшему к реву тяжелых орудий, какие-то хлопки? Но хорошо, что, исключая кавторанга и его порывистого собеседника в заведении никого не было: конфузией официанта дело и ограничилось.
   - Мы стреляем хуже. Мы ОПЯТЬ стреляем хуже! - произнес Всеволод. После того, как его ладонь чуть не сложила стол пополам, можно было бы ожидать грозного рева, но Русанов говорил полушепотом, хотя его глаза сверкали гневом.
   - Как так? Николай, ну вот ты мне скажи - как так?! Ведь Цусима! Порт-Артур! Жизни-то научились, снарядов на подготовку не жалели, корабли в море - дома, а что в итоге?! Что такого придумал растреклятый хохзеефлот, что мы опять позади?!
   - Ты уверен? В бою всегда кажется, что тебя засыпает снарядами, а противник невредим.
   - Аааа.... - Всеволод Александрович раздраженно махнул рукой.
   - Абсолютно уверен. У меня отдельный человек высматривал попадания, и что думаешь? Когда посчитались - на два наших снаряда минимум три кайзеровских! Ладно, давай по маленькой, что живы остались, да за здоровье моей любезной сестрицы - вся извелась ведь, пока мы ходили. Встречала прямо с катера, лица на девке не было.
   - Мы все тут только что на рею не лезли - только и ответил Николай.
   - Да уж... понимаю. Когда сам идешь, это одно, а когда другие идут, а тебе сидеть и ждать у моря погоды... -  сочувственно крякнул Русанов
   - Ты же в первый раз.
   - Ага, в первый. И честно тебе скажу - играло ретивое! Ох, как играло! Азарт, конечно, но и страшно, не приведи Господь, а при подчиненных не покажешь. Уж не знаю, как вы, цусимцы, это в себе держали.  Мы-то через сутки в бой, а вам сколько месяцев до драки ждать пришлось...
   - Да шут с ней, с Цусимой, что было, то быльем поросло - покривил душой Николай:
   - Ты давай рассказывай, как все случилось.
   - Да ладно, неужто отчетов не читал?
   - Читал до наизусть. Но бумага - это одно, а когда свой брат-артиллерист скажет... сам понимаешь
   Когда посыльный со "Славы" отбарабанил - "господин командир срочно требует офицеров на борт", Николай, хотя ему никаких сообщений и не было, отправился вместе с Всеволодом. Что-то явно затевалось, и ему хотелось бы встретить это самое "что-то" на борту своего дредноута. Конечно, шансов на то, что "Севастополь" поведут в бой невысоки, корабль все еще не считался "к походу и бою готовым", так как боевая подготовка все еще не завершена, но вдруг?
   Не свезло. Четверка новейших линкоров осталась недвижима, когда броненосцы 2-ой бригады, в вечерней тиши, выбрали якоря и двинулись в море. Впереди, конечно, шел "Рюрик" под флагом комфлота. К тому времени как старые линкоры один за другим вступили ему в кильватер, новейшие нефтяные "Новики" уже растворились в медленно подползающих сумерках. Следом за ним пропал флагман, скрылись "Император Павел I" и "Андрей Первозванный" - флот исчез, и вскоре даже на местах стоянок кораблей уже ничего нельзя было различить. Что-то будет?
   Почти двое суток экипажи и все население Гельсингфорса давила неизвестность. Командир "Севастополя", Бестужев-Рюмин вел себя как ни в чем не бывало. На все вопросы кают-кампании Анатолий Иванович только чуть кривил аристократические губы и молча смотрел так, что всякое желание чем-либо интересоваться мгновенно исчезало. Увольнительные были отменены, да и кому в голову могло прийти покинуть линкор - а вдруг надо будет идти на выручку, в бой? Лейтенанты-командиры башен главного калибра и противоминных плутонгов даже не задавали вопросов, только тяжело вздыхали и смотрели на Николая печальными глазами. Может и стоило держаться с ними подобно командиру корабля, но Николай, махнув рукой, собрал своих, да и бухнул, что о 2-ой бригаде ничего не знает. А если узнает, то в тайну заколоченного чердака играть не будет и все что можно будет рассказать - сообщит незамедлительно. Лейтенанты слегка приободрились и перестали изображать барышень на выданье, но, конечно, напряжения -- это снять не могло.
   - Идут! Идут, вашсковородь! - влетел в каюту ординарец Кузяков с лихорадочно блестящими глазами
   Кавторанг, не переспрашивая, пулей выскочил на палубу, благо был полностью одет, но в гавани никого не было
   - Какого...
   - Так что радисты сообщили с "Прыткого", он в дозоре
   Теперь каждая минута тянулась вечностью, но вот показался "Рюрик"... "Андрей Первозванный"... "Слава"...
   - "Цесаревич" вон... "Андрей" ... Все здесь! - радостно гомонили матросы.     
   Медленно вползали на рейд тяжелые туши линкоров 2-ой бригады, и даже невооруженным глазом были видны темные подпалины, оставленные вражескими снарядами. Флагманский "Рюрик" потерял половину мачты, вторая труба "Первозванного" держалась на честном слове, а "Слава" заметно сидела носом. Видно было, что бригада воевала всерьез, однако же ни один ее корабль тонуть не собирался, и даже не выглядел чрезмерно побитым. Все сопровождавшие бригаду эсминцы один за другим бросали якоря на своих местах - и ни одно место не пустовало.
   - Ну, прелюдию я опущу - сам знаешь, что 4-ю эскадру его кайзеровского величества мы благополучно про... ну давай повторим, что ли, на сухое такое дело не расскажешь.
   Николай согласно кивнул. В сущности, все было ясно. После крайне неудачной попытки устроить диверсию в Финском заливе, в ходе которой немцы потеряли на камнях "Магдебург", а затем еще и "Амазон" с "Пантерой", неугомонный фон Эссен решил ковать железо, пока горячо. Командующий отправил в рейд 3-ю бригаду крейсеров, с заданием навести шороху в центральной части Балтики, а затем слегка пострелять по Данцигу - что и было исполнено в точности. Очевидно, что немцы от такого совсем озверели и просто обязаны были каким-то образом одернуть русских...
   Много позже стало известно, что принц Генрих, командовавший германскими ВМС на Балтике, решил преподать фон Эссену запоминающийся урок, показав, кто хозяин Балтийского моря. С этой целью он попросил на время операции передать ему 4-ю эскадру, включающую в себя пять линкоров-броненосцев типа "Кайзер Фридрих III". Адмирал Тирпиц поддержал своего подчиненного, но счел запрашиваемые им силы недостаточными и даже предложил отправить в дело дредноуты хохзеефлотте. Однако осторожность командующего Флотом Открытого Моря взяла верх: немцы все еще опасались атаки англичан и, в ожидании Армагеддона, не рискнули переводить хотя бы несколько новейших линкоров на Балтику.  В итоге принцу Генриху, в дополнение к имевшимся у него легким силам, достались пять броненосцев, броненосный крейсер "Блюхер" и легкий крейсер "Страсбург" в сопровождении двух флотилий эсминцев. Эту эскадру германское командование отправило в северную часть Балтики с заданием потопить как можно больше русских и навсегда отбить у них охоту куда-то вылезать из-за минных заграждений Финского залива.
   План операции был, как все гениальное, прост, что должно было гарантировать ему успех. Принц Генрих собирался поделить эскадру надвое, завлечь русских в ловушку и раздавить их ударом с двух сторон. Во исполнение этого плана утром 6-го сентября 1914 года германская эскадра разделилась на два мощных отряда: линкоры "Эльзас", "Брауншвейг", вместе с "Блюхером", "Страсбургом" и 2-ой флотилией эсминцев пришли к шведскому маяку Гренскар, в то время как остальные корабли расположились восточнее острова Готска Санден. Оттуда "Аугсбург" выдвинулся к Финскому заливу, с тем чтобы выманить на себя русских: погнавшись за быстроходным германским крейсером они неминуемо угодили бы между двумя сильными немецкими отрядами...
   - В общем, летуны наши моонзундские себя никак не оправдали - противник у нас под носом, а они его так и не видели. Стоило ли вообще с аэропланами заморачиваться? Не знаю, на то пускай у начальства голова болит, а немцев углядел твой старый знакомый, князь....
   В этот раз "Баян" Алексея Петровича патрулировал в паре с однотипным ему "Палладой", на них-то "Аугсбург" и наскочил. Естественно, два русских крейсера немедленно сделали "стойку" и, подобно двум борзым, ринулись за германцем. Тот, разумеется, отступил. Еникеев гнал свои крейсера вперед и принц Генрих, державший свой флаг на "Блюхере" принял решение не ждать тихоходные "Фридрихи", а атаковать в одиночку.
   В такой тактике было много смысла. То, что "Блюхеру" пришлось бы воевать одному против "Паллады" с "Баяном" Генриха совершенно не смущало - размерами его флагман почти не уступал обоим русским крейсерам даже вместе взятым, а вооружением - серьезно превосходил. Кроме того, "Блюхер" был быстроходнее, так что корабли Еникеева не могли от него бежать. "Блюхер" вполне мог и должен был одержать победу, хотя, конечно, пострадает в бою и сам, ну так что же с того?  Пытаться вывести русские крейсера на броненосцы бессмысленна: даже если "Баян" и "Паллада" и попадут ненадолго под их огонь, то быстро отступят, разорвав дистанцию, потому что воевать с броненосцами им совершенно не с руки. Но радиостанции у русских весьма хороши и фон Эссен скоро узнает, что немцы прибыли "в силах тяжких", а принц Генрих вовсе не хотел, чтобы русские заметили его броненосцы раньше времени. Тогда они еще, чего доброго, не покажут носа из-за своих минных заграждений, и вся операция пойдет прахом. В то же время, сражаясь с одним "Блюхером", русские будут видеть перед собой пусть и большой, но всего лишь крейсер: не приходится сомневаться, что "Баяну" и "Палладе" будут направлены подкрепления на выручку. И вот их-то и встретит с 4-ая эскадра... Если же "Блюхер" не преуспеет и два крейсера ускользнут - что ж, так тому и быть, но все, что они смогут доложить своему командующему, это присутствие германского крейсера.
   Что бы там не говорил покойный Хельмут фон Мольтке о том, что никакой план не выдерживает первого столкновения с противником, сперва как будто шло по задуманному: обнаружив "Блюхер", русские не стали геройствовать, а легли на обратный курс, приняв бой на отходе. Флагман принца пытался отрезать "Баян" и "Палладу" от Финского и атаковал. Вот тут-то и начались первые сложности: дистанция была большой, а видимость - не очень, так что если русских и удавалось поцарапать, то не слишком сильно. Кроме того, похоже было, что несущиеся по волнам и ощетинившиеся дюжиной тяжелых пушек шестнадцать тысяч тонн первоклассной германской стали волшебным образом придали сил русским кочегарам, так что они смогли разорвать дистанцию и отступить. Победа не задалась, но такой вариант Генрих предвидел: хотя бы и слегка разочарованный, германский главнокомандующий вернулся к своим броненосцам в ночи, ожидая на утро увидеть крупный крейсерский отряд российского флота...
   ...чего он совершенно не ожидал - так это того, что фон Эссен, по получении радиограммы, выведет в море практически все свои боеспособные корабли.
   - Мы и всю ночь прокрутились у центральной минно-артиллерийской. Вроде и опасно, рядом с минами-то, но ты же сам знаешь, что после наших тренировок там любой штурман, будь он хоть вусмерть пьяным, не то, что заграждение, а каждую отдельную мину с завязанными глазами пальцем покажет...
   Еще ночью 1-ая бригада крейсеров и три новейших нефтяных эсминца вышли в море на поиски неприятеля, а с восходом солнца за ними последовали главные силы. Линкоры второй бригады во главе с "Рюриком" выдвинулись за линии минных заграждений в рассветной дымке, с тем чтобы по обнаружении немцев тут же нанести удар, не тратя время на прохождение фарватеров.
   Удача улыбнулась "Новику" - именно он в предрассветной дымке обнаружил отряд принца Генриха. Однако радировать о своем успехе не стал, а отступил к главным силам. Немцы также обнаружили одинокого русского, но как трактовать его появление, было неясно.  Успел ли заметить некрупный русский кораблик немецкие броненосцы, а если успел, то почему не дал радиограммы? Отправленные в погоню миноносцы вернулись ни с чем, и германский адмирал, у которого потихоньку стало зарождаться нехорошее предчувствие, распорядился передать второму отряду, чтобы тот шел с ним на соединение.    
   Все еще могло закончится хорошо, если бы принц Генрих повел свои корабли навстречу. Но он решил остаться в районе, где переждал ночь, в надежде на то, что русские все же выйдут в море, угодив в германские клещи: они и угодили, вызвав нешуточное ликование офицеров на мостике "Блюхера". Но краткий миг энтузиазма сменился легким шоком и мрачной решимостью "не посрамить", когда выяснилось, что "Эльзасу и "Брауншвейгу" придется иметь дело с четырьмя русскими броненосцами, а "Блюхер" не сможет поддержать своих, поскольку прямо на флагмана принца Генриха на всех парах накатывался ни в чем не уступающий ему "Рюрик".
   Каменное лицо главнокомандующего, конечно, ничем не выдавало лихорадочную карусель ледяной ярости и жгущих душу сожалений. Будь здесь три броненосца второго германского отряда, принц Генрих не задумываясь сразился бы с фон Эссеном, но сейчас? Когда русские имеют, почитай, едва ли не двойное превосходство в силах?
   Увы, все богатство тактических возможностей сводилось к дилемме - бежать, либо вступать в бой, в надежде продержаться до подхода второго отряда. Тогда силы эскадр уравняются... если, к тому времени, русские не разорвут первый отряд в клочья. Весь план Генриха сводился к тому, что русские не рискнут отправить в море свою единственную боеспособную линейную бригаду в полном составе, а со всем остальным немцы могли разобраться, но фон Эссен рискнул, и выиграл.
   Отступать? Возможно, Генрих и смог бы оторваться от русской эскадры, но что тогда помешает фон Эссену атаковать второй отряд и уничтожить его? Нет, бегство - не выход. Остается сражаться, уповая на то, что подмога придет вовремя.
   Приказав "Лотрингену", "Пронесену" и "Гессену" полным ходом идти на соединение, принц Генрих развернул свои броненосцы в линию баталии. Медленно развернулись к неприятелю башни, вздымая орудия на максимальное возвышение, и замерли в преддверии первого выстрела. Германский главнокомандующий приготовился к худшему.
   - Ну, давай еще по маленькой... Скажу тебе, Николай - толковый был у немцев командир.  Встретил нас всем бортом, на предельной дальности. Не страшно, конечно, но нервы пощекотал, да и как не страшно? Пока мы с ним сближались до 60 кабельтов, умудрился-таки дважды залепить "Первозванному". Это на сходящихся-то курсах, на скорости 15, а то и все 16 узлов что у него, что у нас! Ну, потом мы легли на параллельный, и началась полька-бабочка...
    К тому времени, как русские, с легкостью парировав попытку выйти им в голову на "кроссинг Т", легли на параллельный курс, принцу Генриху оставалось продержаться всего каких-то полчаса, хотя он об этом еще не знал. Во всяком случае, до подхода подкреплений его задачей было не нанести русским кораблям решительные повреждения, а самому избежать таковых.
   - Вертелся, гад, как уж на сковородке! Хотя, конечно, я такого непотребства, как змеюка богомерзкая на достойнейшей кухонной утвари не видел никогда, но думаю, что похоже.  Только пристреляешься - он коордонат влево, в сторону от нашего строя, да тут же меняет курс и вся пристрелка ни к черту. Сам палил из всех стволов интенсивно, получается, пугал больше, чем пытался нас зацепить, ведь его маневры не только нам наводку сбивали, но и его комендорам тоже. Мы, конечно, нет-нет да и попадали, я, пожалуй, пару раз влепил их концевому. Но свои корабли тевтоны ладят крепко, так что подбить не получилось, а затем появился их второй отряд и дело пошло всерьез.
   Когда "Изумруд" сообщил о приближении еще трех немецких броненосцев, фон Эссен отлично понял, что время, отведенное его преимуществу стремительно, истекает. Тогда он попытался пойти ва-банк, резко сократив дистанцию до отряда принца Генриха.
   - Мы дали "самый полный", четыре румба влево "все вдруг" и атаковали их, но на время сближения, наши кормовые башни не могли стрелять, и немцы этим воспользовались в полной мере.
   Немецкий командующий медленно, сквозь зубы выдохнул. Лишь предательская капелька пота, совсем собравшаяся было скатиться по его виску, могла выдать то напряжение, в котором принц Генрих находился почти весь последний час - с того самого момента, как стал ясен состав русской эскадры. Он поднял руку, якобы желая поправить фуражку и незаметно промокнул это несвоевременное свидетельство слабости.
   Как бы то ни было, самое страшное позади, а теперь все могло устроиться к лучшему. Адмиралу только что доложили: "Лотринген", "Пронесен" и "Гессен" показались на горизонте и идут наперерез русским. Если сейчас прекратить "вихляние" и удержаться на курсе, то второй отряд очень скоро не просто поставит фон Эссена в два огня, но имеет все шансы на "кроссинг", а в этом случае разгром будет гарантирован. И даже если нет, все равно русские окажутся биссектрисой угла, образованного двумя изрыгающими пламя колоннами, и "Пантер", "Амазон" и "Магдебург" наконец-то будут отомщены сторицей... Да что там, разгром основных сил русского флота создаст предпосылки для прорыва минных заграждений - пока не вошли в строй новейшие их дредноуты, так что... перспективы открывались в высшей степени замечательные. А значит, надежда затащить русских в ловушку стоила риска короткого, но ожесточенного боя на малой дистанции с их почти вдвое превосходящими силами. И, если Посейдон будет милостив, то сегодня, сейчас, будет решен исход морской войны на Балтике, а это все же кое-чего стоит в противостоянии великих Империй...
   Командир "Блюхера" смотрел на адмирала вопросительно, ожидая приказа в очередной раз изменить курс. Но его не последовало - принц Генрих принял бой и не собирался отступать, хотя русские вышли на какие-то четыре с половиной мили.
   - И вот понимаешь, Николай, ну ладно, до этого момента у нас еще были какие-то оправдания - они крутили хвостом, да и расстояния немаленькие... Но вот мы сблизились мы на 45 кабельтов - и что? Как перед Господом тебе говорю - три их корабля вбивали в нас не меньше, чем наши пять - в них!
   Вал русского огня обрушился на "Блюхер", "Эльзас" и "Брауншвейг", но германский командующий видел, что и кораблям фон Эссена приходится несладко. Неожиданно грохнуло прямо под мостиком, в ноздри адмиралу ударил характерный запах жженого чеснока. "Тротил", поморщился про себя принц Генрих - он еще питал какие-то надежды на то, что противостоящие ему броненосцы будут стрелять старыми снарядами, чья начинка состояла из пороха или, на худой конец, пироксилина, но нет...  А если еще вспомнить, что русский 305-мм снаряд почти на 100 кг тяжелее, чем 280-мм снаряды главного калибра его броненосцев, то становилось совсем уныло. Но все же немецкий строй держался твердо, отвечая на русские залпы разъяренным ревом крупповских пушек. И пока еще в их грохоте принцу Генриху слышалась не агония, а безудержная жажда и ярость боя, а ведь помощь была совсем близка...
    - В общем, Николай, немцы продержались. Перепало им неплохо, но они это смогли вытерпеть, а затем по нам ударили три их броненосца второго отряда. Дед держался до последнего, надеясь прибить хоть одного, но они уже почти выставили нам "палочку над Т" так что пришлось Эссену поднимать "поворот все вдруг" и выходить из огненного мешка, в который мы уже почти угодили. Тут досталось и "Первозванному" и "Рюрику", но немцы нас преследовать не рискнули, а мы...  В общем, разлетелись мы с немцами в разные стороны, что два твоих бильярдных шара, друг о дружку стукнувшиеся со всей дури. Дистанцию разорвали, не знаю, как далеко, но вроде миль на девять- десять разошлись точно. Затем дед развернулся и снова нас вперед повел, только немцы боя не приняли и отступили. Мы их примерно час догоняли, а потом... Эххх...
   - Да чего вздыхаешь -то? С "Брауншвейгами" один на один бригада могла бы справиться, но с дредноутами...
   - А были ли они, дредноуты эти? Ну да, наши балерины поднебесные чего-то там высмотрели и устроили истерику: "Нассау" и "Позен" им, понимаешь, примерещились, не иначе как после третьей чарки "для сугрева в воздухе".  
   - А если не примерещились?
   - Да как же не примерещились? Со слов соколов наших, клювы бы им в хвосты позаворачивать, линкоры хохзеефлотте нам как раз в тыл выходили, от родных пенатов отрезая. Конечно, Старик развернулся домой и почти все наличные крейсера с миноносцами отправил на разведку - и где же эти дредноуты?
   - Ну, может и так...
   - Да точно тебе говорю, лайбу какую-нибудь за хохзеефлот приняли, только и всего! Да и знаешь, Николай, если уж по правде сказать, хорохорюсь я зря. В самом конце баталии чертов немец так удачно нам залепил, что "Слава" носом села и в скорости узла два потеряла точно.  С таким ходом нам за немцами было уже не угнаться до темноты, а может и совсем уже не угнаться. Час мы их гнали, показали, кто в море хозяин, да и ладно.
   - Так чего ж ты мрачный такой, Всеволод?
   - А если б мы их догнали, а они нам вломили?
   - Тьфу....
   - Николай, точно тебе говорю, что-то сгнило в датском королевстве. Мы ведь стреляем как? Или по буксируемому щиту, или по лайбе, но щит волокут от силы на десяти узлах как по струночке, а лайба с зарифленным парусом хоть и плывет по воле ветров, но еще тихоходнее.  А в бою все не так, мы маневрируем на шестнадцати узлах, на героические учебные бои со щитами это ну вот нисколько не похоже. А немцы... они, такое ощущение, всю жизнь только по таким целям и тренировались!
   - Так что делать-то? О чем ты говоришь, мне понятно, сам голову ломал, где быстроходную цель для учений взять, но как? Щит быстро не потащишь, и в любом случае тянуть его можно только по прямой, а что еще?
   - Вот то-то и оно...
   - Ууу, да ты совсем расклеился. Давай ка еще по одной.
   - А давай!
   После того, как русские повернули "все вдруг", принц Генрих первым делом приступил к выяснению обстоятельств своих кораблей. "Блюхер" был в хорошем состоянии - попадали в него много, но на удивление удачно для немцев, русские снаряды не зацепили ничего серьезного, так что крейсер мог продолжать бой. Увы, "Эльзасу" и "Брауншвейгу" досталось куда значительней. "Брауншвейг" потерял кормовую башню и обе 170-мм башни правого борта, основательно сел кормой и сильно горел, но все же с него сообщали, что броненосец способен к продолжению банкета, а его механик божился, что выжмет не менее 15 узлов. А вот с "Эльзасом" дела обстояли совсем ни к черту. Два русских тяжелых снаряда буквально испарили пару 100-мм бронеплит, прикрывающих носовую оконечность, море хлынуло в обширнейшую пробоину и по трюмам корабля гуляла вода. От средней трубы остался только прокопченый огрызок. Батарейная палуба, где располагались 170-мм орудия представляла собой мартеновскую печь, откуда с грозным воем вырывались протуберанцы ярчайшего пламени. Но самое плохое пришло напоследок: когда эскадры расходились, один из последних русских 305-мм "приветов" угодил аккурат в четырехсантиметровую бронепалубу. Случись это ранее, можно был рассчитывать на рикошет, но с такой дистанции он попросту проломил ее и взорвался, круша все вокруг осколками своего корпуса и палубной брони. Как назло, попал он прямо над переборкой между котельным и машинными, так что досталось и кочегарке и машинам, а поверх всего этого бушевало пламя... Имея два увечных корабля, принц Генрих вовсе не жаждал возобновления боя и приказал отступать, выстроившись в кильватерную колонну, сам же занял почетное концевое место, откуда, кстати будь сказано, открывался превосходный вид на догоняющие его русские броненосцы.
   Но несмотря на то, что немцам с трудом удавалось держать 13 узлов, эскадра фон Эссена догоняла их крайне медленно, а меньше чем через час и они вовсе отказалась от погони и повернули назад. Единственной причиной столь неожиданной ретирады, как представлялось гросс-адмиралу, могли быть только серьезные повреждения кораблей фон Эссена. Мысль о том, что русские тоже претерпели от германского огня, хоть как-то согревала душу после неудачно проведенной операции. "По крайней мере, и в отличие от предыдущего рейда, мы хотя бы возвращаемся домой тем же составом что и уходили" - подумал было принц Генрих, но в это время "Эльзас" вывалился из строя с сигналом "Не могу управляться" ...
   Наполовину выгоревший корабль с большим трудом, но все же дотащили до дома на буксире, предварительно высадив на него аварийные партии "Лотрингена". После этого "Эльзас" встал на прикол, и никогда уже более не выходил в море - не то, чтобы его нельзя было починить, но овчинка совсем не стоила выделки. Средства, которые требовалось вложить в устаревший уже корабль явно превышали его боевую полезность, к тому же Германия ощущала нехватку квалифицированных моряков. Чрева новейших гигантов моря, линкоров-дредноутов и линейных крейсеров поглощали лощеных офицеров, юных фенрихов, умудренных жизнью боцманов и исполнительных матросов, словно стая оголодавших китов, дорвавшихся до богатого планктоном участка океана. В преддверии войны германские судостроители набрали такой разбег, что превзошли немецких преподавателей, Германия просто не успевала готовить морских солдат в требующихся флоту количествах. Для того, чтобы укомплектовать дредноуты Флота открытого моря, пришлось забирать экипажи с более старых, хотя бы и крепких, и способных еще послужить кораблей, не говоря уже о небоеспособных: так что ремонт "Эльзаса" на повестке дня не стоял. Привели в родной порт, не дав записать русским на свой счет гибель броненосца - и то ладно, к тому же часть орудий и оборудования "каннибализировались" на ремонт "Брауншвейга".
   - Как Елена?
   - Да ты меня уже в третий раз о ней спрашиваешь.
   - Так уж и в третий, - чуть смутился Николай.
   - Да ладно, говорю же - вернется на следующей неделе. Она, как меня встретила, сперва разохалась, конечно, но это дело женское, а потом - пришла телеграмма от тетушки и убыла моя сестрица в Питер. Предварительно вручив мне записку такой размерности, что "Война и мир" тихо стонут от зависти. И заставила меня трижды поклясться кровью на клинке что передам тебе лично в руки, и по возможности незамедлительно...
   Вскоре Николай и Всеволод распрощались - могучего артиллериста "Славы" ждали какие-то хозяйственные дела, а Николая... в связи с отъездом госпожи Русановой, никакие дела не ждали. Броненосец его друга ушел чиниться, и артиллерийскому офицеру делать на нем было пока особо нечего. Потому-то Всеволод испросил себе небольшой отпуск, однако же на днях собирался ехать в Питер "на воссоединение" с кораблем. Кавторанг отлично его понимал - как ни крути, а корабль офицеру если и не жена, с коей надо делить и горе и радости, то очень к тому близко и "бросать" броненосец на время ремонта никак не следовало - мало ли, чего там накрутит рабочий люд? Не то, чтобы мастеровые были бестолковы, но все же им на этом корабле в бой не идти.
   Однако теперь какое-то время гостить Николаю было негде - князь безвылазно сидел на своем "Баяне" в Моонзунде, забегая иногда в Ревель и туда же на время перебралась его жена Ольга, чтобы хоть изредка видеть своего благоверного. Елена Александровна уехала, а когда вернется, Всеволод будет уже в Питере - в его отсутствие наносить визиты одинокой молодой женщине не будет прилично. Строго говоря, даже послание Елены уже против правил - девушке не полагается писать мужчине, если только он ей не муж.
   Ну так и что же с того? В последнее время старые приличия соблюдаются уже не так ревностно, как раньше, и вообще в них много надуманного. Но как хорош был озорной блеск в глазах Елены, когда та с милой непосредственностью говорила или делала нечто такое, что не укладывалось в рамки приличий, но все равно было очаровательно и остроумно. Госпожа Русанова обладала удивительным даром нарушать приличия до ужаса прилично!
   Чуть обалдев от такого количества приличий в своих мыслях, Николай ощутил давно не приходившее к нему чувство рифмы, позволявшее время от времени придумывать хайку, искусству составления которых он учился в Японии. В этот раз, правда, ничего не сложилось, зато на ум пришел стих японского мастера Мацуо Басё:
   Отсечь слова.
   Ненужное отбросить.
   Радостно вздохнуть.
   Понятно, что на японском это звучало совсем не так и рифма, отсутствующая в русском переводе, в оригинале соответствовала канону. По-другому и быть не могло, все же именно Басё дал начало этому национальному японскому искусству: но сейчас слова давно ушедшего в нирвану мастера как нельзя лучше отражали чувства капитана второго ранга.
   Брать извозчика не хотелось, возвращаться на "Севастополь" было еще рано, так что Николай медленно прогуливался по Гельсинки. В голове чуть-чуть шумел коньяк, для которого было, пожалуй, рановато, но когда еще им с Русановым удалось бы посидеть и поговорить обо всяком? Погода стояла удивительно теплая и ясная, и маленькая открытка-конвертик в несколько строк, писанных каллиграфически-воздушным почерком и лежащая сейчас во внутреннем кармане кителя, добавляла тепла на душе. Хотелось радоваться жизни, которая, конечно, шла вокруг своим чередом.
   Николай вышел на торговую площадь: хоть день и не был базарным, лотошники не оставляли надежд расторговаться и вроде как не напрасно: какие-то покупатели все же ходили, рассматривая товар. Хоть у финнов и не было принято зазывать к себе клиента, повсюду слышались разговоры, сливавшиеся в мерный гул, прерываемый лишь возгласами мальчишки-газетчика, которому финский обычай, очевидно, был не писан. Вот городовой в мундире темно-зеленого сукна облокотился на стенку своей будки. Детина, косая сажень в плечах, с лопатообразной бородой и дарованными природой пудовыми кулаками способными угомонить не то, что нарушителя порядка, а и средних размеров носорога, сейчас был расслаблен и благостно щурился в лучах солнца. На другой стороне площади стояли в ожидании клиентуры экипажи и подводы извозчиков. К ним-то Николай и двинулся, решив, наконец, прервать свой моцион: пройдя по тротуару вдоль площади он вышел к симпатичному трехэтажному зданию с монументальным подъездом в центре - двустворчатые двери доброго дерева и круглое стеклянное окно над ними укрывались под большим навесом, поддерживаемым колоннами вполне монументального вида. Другие двери были скромнее - Маштаков прошел мимо входа в столовую, чистенькую и опрятную, что было видно из окон, а запах чего-то вкусного приятно пощекотал ноздри. Впрочем, кавторанг был сыт, да и умирай он от голода, вход в подобное заведение был ему заказан. Офицерам российского императорского флота полагалось неплохое жалование, но много из этих денег уходило на поддержание репутации - к примеру, офицер мог столоваться только в первоклассных заведениях, к каковым столовая, невзирая на всю ее опрятность и манящие запахи ничуть не относилась.
   Около парадного подъезда стояла тройка, а чуть дальше ее - небольшая невзрачная телега, с парой бидонов молока. Из распахнутых в конце дома дверей к ней устремился мужичок с двумя корзинками яиц в каждой руке. Очевидно, там была купеческая лавка, а мужичок, вероятно, развозил товар, но был явно неловок - уделив все внимание своей хрупкой ноше он едва ли не толкнул пожилую, скромно одетую женщину, почти уже бабушку, идущую навстречу Маштакову. Она лишь каким-то чудом сумела избежать столкновения и почему-то виновато улыбнулась кавторангу. Николай хотел было ответить вежливой улыбкой, но в этот момент стекло из окна второго этажа с мелодичным звоном раскололось, вылетело из рамы и осыпалось на тротуар прямо перед ошеломленным моряком.

ГЛАВА 18

   Атанасий Васильевич Онисимов имя свое любил, почитая его основательным и способным внушить уважение. Это было тем более приятно, что внешний вид Атанасия никакого почтения вызвать не мог: невысокий, худощавый и узкоплечий, с рано прорезавшейся плешью.
   Он и близко не обладал той особой статью, которая заставляет склоняться людей пред ее носителем невзирая ни на какие недостатки внешности. Перед Буонапарте, к примеру, благоговели, а что такое был Буонапарте? Невысокий, упитанный толстячок, а вот поди ж ты. Но тут, видно, брали свое манеры и уверенность, умение держаться царственно - размышлял Атанасий Васильевич. И тут же самокритично признавал, что ничего такого у него никогда не было.  Наоборот, был он от природы неловок и чрезмерно скромен, если не сказать - робок. Через это не мог сближаться с женщинами, и проживал холостяком, да и давно уже перестал мечтать о семейном уюте - какой из него жених, на пятом-то десятке? Скоро уж и в гроб пора будет, тем более что здоровья Атанасий Васильевич был хлипкого, через что и болел каждую зиму. Выручало разве что фирменное варение маменьки, каковое старушка присылала ему всегда и с первой же оказией.
   Жил господин Онисимов скромно, снимая небольшую однокомнатную квартиру. Там же и столовался, поскольку хозяйка готовила превосходные борщи, до которых Атанасий Васильевич был большой охотник. С утра он довольствовался обычно калачом да чаем, так же поступил и сегодня, приняв свой скромный завтрак сидя на единственном стуле за основательным столом. Платяной шкаф, зеркало перед прихожей, книжные полки, а еще - неширокая постель с прикроватной тумбой, на которой горделиво высился механический будильник "Павел Буре". Причем будильничек был не из дешевых, такому, пожалуй, место где-нибудь в спальне купчины первой гильдии, отчего "хронометр" изрядно контрастировал с прочей обстановкой. Но часы были слабостью Атанасия Василевича, а в остальном он жил скромно, так что мог иногда позволить себе немного излишества. Но только немного -  значительную часть заработка господин Онисимов отправлял маменьке, на поддержание хиреющего имения. Кроме того, маман из тех денег еще и помогала младшей сестрице Онисимова, весьма неудачно вышедшей замуж, и теперь едва сводящей концы с концами. К такому расходованию своего заработка Атанасий Василевич привык и ничего против него не имел, ибо мотовство было ему совершенно чуждо -  живя крайне скромно, он, тем не менее не чувствовал ни в чем недостатка. Однако вот просыпался тяжело, отчего хороший будильник был ему в радость.
   Опаздывать на работу Атанасий Васильевич никогда себе позволить не мог. И дело тут было вовсе не в страхе перед начальством, а в искренней привязанности господина Онисимова к своей профессии. Без малого десять лет трудился он счетоводом-бухгалтером в гельсингфорсском филиале Государственного банка Российской империи: начальство благоволило толковому, готовому засиживаться чуть ли не до утра подчиненному. И давно бы не миновать-стать Атанасию главным бухгалтером филиала, но одна лишь мысль о том, чтобы руководить кем-то, необходимость спрашивать за выполненную работу с других, хотя бы и подчиненных ему людей, ввергала Атанасия Васильевича в жесточайшие переживания. Он начинал краснеть и мямлить околесицу, его огромные, пышные фельдфебельские усы, и без того странно выглядевшие на бледном узком лице, как будто бы обвисали, а большие, подслеповатые глаза, казавшиеся еще крупнее за толстыми линзами очков, наливались первобытным ужасом.
   С людьми у Атанасия Васильевича отношения были сложными. Нельзя сказать, чтобы он их не любил: но вот не понимал, слегка побаивался и от этого в общении чувствовал себя некомфортно. Человек может сказать правду, а может и солгать, а бывает так что вроде и правду сказал, да не всю, и через это в такое заблуждение ввел, что лучше бы уж врал напропалую. А как понять, что у человека на уме?
   А вот цифры... Они никогда не лгут.
   С самого юного возраста Атанасия Васильевича заворожила красота математических вычислений, магическая твердь цифр. Дважды два всегда четыре - и в знойный день, и в ненастные дождь и снег. Человек может пребывать в добродушии, или разозлиться на что-нибудь, мог быть взволнован или смущен, а то и мучиться запором: в зависимости от настроения всякая вещь ему может видеться по-разному. Но дважды два всегда остаются четырьмя, и ни безудержное веселье, ни глубочайшая скорбь не в силах это изменить.   
   В окружении гроссбухов, банковских книг и счетов Атанасий Васильевич чувствовал себя щукой в родном пруду, где все ему было понятно и знакомо. Когда приходило время подбивать баланс, для работников начинались черные дни, но Атанасий наоборот, почитал это сказкой: он сводил счета один за другим, чувствуя себя творцом, из рук которого выходит нечто чудесное и гадал в предвкушении, на какую сумму не сойдется баланс. Если баланс сходился с первого раза, бравый счетовод чувствовал себя обманутым, хотя остальные готовы были ему аплодировать. Если же баланс не сходился, то Атанасий оборачивался Шерлоком Холмсом и другом его Уотсоном: он готов был сутками искать причину расхождений, а найдя зацепки - становился на след не хуже собаки Баскервилей. Ничто не возбуждало его так, как поиск хитрой ошибки, но когда он находил ее, то чувствовал себя счастливым.  Вот и сегодня он, поднимаясь на второй этаж, где располагался его рабочих кабинет, шагал чуть не через три ступеньки, в предвкушении того, как засядет за оставшуюся со вчерашнего работу.
   Вот крепкий стол, покрытый зеленым сукном, на нем папки, аккуратные стопки бумаг и документов -  все разложено и учтено: в своем храме бухгалтерского искусства Атанасий Васильевич никогда бы не потерпел беспорядка. Он быстро натянул нарукавники, не желая вредить форменному сюртуку, тем более что шить его приходилось на свое жалование. Воссел на деревянный, с мягким седалищем стул, на спинке которого также предусмотрена была подушка - строго спрашивая за работу, банк заботился о своих подчиненных. Достал из кармана маленькую связочку ключей, выбрал самый из них маленький, и отпер нижний ящик письменного стола - быстро глянул в него и закрыл обратно.
   Этот его обычай весьма интриговал сослуживцев Атанасия Васильевича: все желали знать, что же такое лежит в ящичке, куда он заглядывал каждое утро перед тем, как приступить к работе. Вот и сейчас кассир, дородная женщина лет сорока вытянула шею, в надежде разглядеть содержимое ящичка. Как всегда, проделано это было незаметно для Атанасия Васильевича и как всегда, попытка не увенчалась успехом. Подсмотреть что же там у господина Онисимова такое, не было никакой возможности, а спрашивать было бесполезно. Он никому не ответил бы на этот вопрос даже под страхом смерти.
   На самом деле ларчик открывался просто. В давно ушедшие годы, юный помощник счетовода, только-только приступивший к работе, страшно боялся допустить хотя бы малейшую ошибку. Чувствуя себя зеленым неофитом, Атанасий Васильевич таскал с собой гору шпаргалок, освежая память перед началом каждого рабочего дня. Постепенно, по мере приобретения опыта, количество шпаргалок пошло на убыль, и давно уже в них не было никакой нужды: но для Атанасия это стало своего рода ритуалом-священнодействием, без которого он не чувствовал себя вправе приступать к работе. А потому каждое утро заглядывал в свой заветный ящик, который был совершенно пуст, кроме четверти пожелтевшей бумаги, со свернувшимися от времени краями. Всего одна строчка была записана на нем. Выцветшие чернила гласили:
   "Дебет - слева, кредит - справа!"
   Сегодня, как и всегда, ритуал был исполнен. Господин Онисимов поближе придвинул стальное перо и счеты, положил перед собой лист чистой бумаги, снял посребренную крышечку с чернильницы и взялся за очередную стопку документов...
   ... До обеда время пролетело совершенно незаметно, как нередко и получалось у Атанасия Васильевича, однако теперь следовало передохнуть. Онисимов неприязненно поглядел на лежащий в уголке его стола свежий номер "Счетоводства"
   Журнал этот вносил жуткий диссонанс в размеренную жизнь Атанасия Васильевича, периодически заставлял его сильно нервничать и расстраиваться. Но и отказаться от его чтения было никак нельзя - все же это была единственная в Российской империи профессиональная бухгалтерская периодика, где лучше всего было черпать новинки счетоводческого дела. Если бы дело только тем и ограничивалось, то у "Счетоводства" не было столь ярого почитателя, каковым мог стать Атанасий Васильевич, но...
   К сожалению, журнал печатал и много другого. Так, на его страницах уже давно рассуждалось об учреждении единого органа, который бы объединял всех российских бухгалтеров, аттестовывал бы их и учил, а равно защищал бы их общественные интересы. Но от всего этого, по мнению Атанасия Васильевича, веяло вольнодумством и вольтерьянством, чего он совсем не одобрял, а перспектива проходить невесть какие аттестации и вовсе фраппировала его до крайности. Господин Онисимов был счастлив на своем рабочем месте и совершенно не нуждался ни в каких аттестациях. Да и что еще это было бы за общество? А ну как понадобится платить членский взнос? Впрочем, как раз членского взноса Атанасий Васильевич не боялся, видя в нем возможность откупиться от участия в непонятном ему деле. Но что, если пришлось бы участвовать в каких-то мероприятиях? Собраниях?
   Все это угрожало спокойному, размеренному течению жизни, которое так ценил Атанасий, и нервировало угрозой ненужной ему новизны. А публикации Министерства финансов?
   Изучая документы учета различных предприятий, специалисты еще пять лет назад делали вывод: "Приходится удивляться изобретательности господ бухгалтеров... изобретательности, удручающей при попытке ближе вникнуть в смысл тех явлений, о которых должен говорить язык цифр"
   После таких публикаций Атанасий Васильевич несколько ночей подряд не мог уснуть без капель валерианы. Это как же так?! Что бумаги могут быть подделаны каким-нибудь бессовестным купчиной удивляться не приходилось, но как могли бухгалтера, БУХГАЛТЕРА пойти на сознательное искажение отчетности, да еще и столь массово?! Что ж это делается-то в мире?!!
   Онисимов не сомневался, что виноватые понесут строгое наказание, и подобное никогда не будет допущено впредь, но спустя три года Минфин опять писал:
   "Публикуемые данные представляют статистически совершенно невозможный материал".
   Чем вновь вогнал Атанасия Васильевича в мучительную прострацию. И потому добрый счетовод с опаской смотрел сейчас на обложку лежащего в уголке стола журнала. Кто знает, какие страсти скрываются за невзрачной на вид обложкой? По здравому размышлению, Атанасий Васильевич решил не портить себе настроение перед обедом, отложив чтение до вечера, и поднял взгляда на широкое окошко. Которое возникло в его кабинете, когда... и вот тут настроение испортилось окончательно.
   Атанасий не знал, почему вместо того, чтобы заделать отверстия от пуль, начальство предпочло прорезать стену и сделать большое окно в операционный зал из его кабинета. Само по себе оно особого дискомфорта господину Онисимову не создавало - хорошее стекло не пропускало звуки, а мельтешение фигур в операционном зале никогда бы не смогло отвлечь его от любимого дела.
   К счастью, в день ограбления, случившегося восемь лет назад, Атанасия Васильевича на месте не было - лежал больным с температурой. Так что Онисимов не видел, как четверка злоумышленников отвлекла кассира, попросив разменять крупную купюру, как в это время их сообщники перерезали провода единственного на все здание телефонного аппарата. Он не видел, как операционный зал зашли еще люди и один из них вдруг объявил:
   - Именем революционного исполнительного комитета объявляю всех арестованными! Руки вверх! Иначе все будете перебиты!   
   И как при этих словах дюжина молодых людей обнажила вдруг револьверы и ножи. Не видел, как налетчики ворвались в кабинет управляющего, почтеннейшего господина Выковского, как привратник Баландин попытался было им помешать... и как злодеи застрелили его, а потом еще, для верности, зарезали кинжалами.
   Вся эта жуть обошла его стороной, за что Атанасий Васильевич не уставал возносить хвалы Господу. Но ему хватило и того, что это вообще произошло: Госбанк представлялся Онисимову цитаделью нерушимого порядка, коего неспособны поколебать никакие треволнения мира, а теперь... Возможно, так бы чувствовал себя искренне верующий настоятель, всю свою жизнь заботившийся о храме, и вдруг рано поутру обнаруживший его оскверненным черной, сатанинской мессой. Шок, душевная боль, дискомфорт, чувство уязвимости и неверие в то, что такое могло вообще произойти...
   Когда господин Онисимов, поправив здоровье, ранним утром приехал в банк, и ему рассказали об ограблении и убийстве, свершившихся в его отсутствие, он впал в состояние тихого ужаса. А когда кассир показала место, где умер несчастный Баландин, Атанасию Васильевичу примерещилось неотмытое пятнышко крови на полу, отчего он едва не сомлел. 
   Долгое время после этого бравый бухгалтер чувствовал себя очень скверно, и даже утратил интерес к работе, не будучи в состоянии сосредоточиться на ней как следует. Потом все прошло. И все же, иной раз, Атанасий нет-нет, да и пытался представить себе, как это случилось: так человек трогает языком больной зуб, хоть и знает, что это будет ему неприятно. Вот операционный зал, такой родной и знакомый, вот распахивается дверь и входят какие-то люди, на челе их - печать порока, но пока все еще мирно. Вот они рассредоточиваются по залу, вот их вожак делает шаг вперед, гордо вскидывает голову и громко говорит что-то такое, чего Атанасию совсем не будет слышно в его кабинете за стеклом.  В своих мыслях Атанасий видел этого безнравственного господина так ясно... ну вот как этого темноволосого человека средних лет в темном плаще, наброшенном поверх цивильного пиджака, который только что вошел сейчас в зал вместе со своими друзьями. Вот он сделал шаг вперед, и что-то громко сказал, чего Атанасию Васильевичу совсем не было слышно...
   ...и достал огромный, вороненый револьвер с длинным стволом.
   Атанасий Васильевич громко икнул. Сердце ушло куда-то вниз, все тело от шеи и ниже превратилось в студень, и он совершенно о забыл обо всем, не в силах оторвать взгляд от разворачивающейся перед ним драмы. В это время посетителей было немного - только дама в модной шляпке, да какой-то офицер. Но дама, обернувшись, вскрикнула и упала в обморок, зато офицер...
   События застали его стоящим с какими-то бумагами в углу зала, куда фантазия архитектора поместила монументальнейшую колонну, чья ширина позволяла человеку спрятаться за ней полностью. Атанасий ни в коей мере не винил офицера, шагнувшего прямо за нее - будь на то его воля, он и сам попытался бы скрыться от ставшего явью кошмара. Но вдруг в руке солдата сверкнула сталь и стало ясно, что офицер вовсе не будет прятаться от ужасов, творившихся в операционном зале: наоборот, он явно собирался стать их частью. Воин вскинул руку, вооруженную револьвером и словно преобразился - вместо обычного посетителя перед Атанасием Васильевичем был сейчас тигр в офицерской форме. Вот он сделал мягкий, исполненный грациозности шаг вбок и его револьвер полыхнул огнем, а главарь, до того размахивавший своим оружием вдруг дернулся, как от пощечины и упал, разбрызгивая темно-алую жидкость. А офицер снова сделал небольшой шажок в сторону и снова револьвер в его руке слегка задергался, отчего второй злоумышленник, уже вскинувший было оружие для защиты вдруг грохнулся оземь и затих.
   В каком-то осоловении Атанасий Васильевич смотрел на разворачивающийся перед ним битву, и вдруг осознал, насколько офицер хитер и находчив. Он держался за колонной, осторожно смещаясь вправо, и стрелял, как только кто-то из налетчиков попадал в поле его зрения. Тому, в которого он стрелял видна была только его рука, да немного головы, а это не такая уж удобная цель для револьвера, при том что остальные злодеи не видели и этого. В то же время разбойники, видать, рассчитывали взять всех на испуг и не ждали вооруженного отпора, так что они стояли открыто и были отличными мишенями. Чем безымянный офицер и воспользовался - уже третий налетчик вдруг медленно осел, выронив пистолет, и вяло сучил ногами, в растекающейся луже крови.
   Вдруг офицер скрылся за колонной. Вероятно, в его револьвере кончились патроны и требовалось перезарядить, но теперь он оказался безоружным перед бандой отпетых головорезов. Сейчас, очевидно, его можно было бы взять голыми руками, но налетчики, враз потеряв троих подельников, запаниковали. Они открыли бешеный огонь по колонне, за которой укрывался их противник, но, конечно, повредить ему ничем не могли: зато их бесполезная канонада дала ему нужное время. А затем из-за колонны вновь показалась рука с револьвером, и еще один разбойник выронил пистолет, хватаясь за простреленное плечо...
   Все же среди налетчиков нашелся один крепкий сердцем, а может просто самый злой и толковый. Вооруженный только кинжалом, он сообразил слабость позиции офицера, который, прячась за колонной, не мог видеть всех злоумышленников сразу. И попытался ей воспользоваться, бросившись к колонне и обегая ее с другой стороны, с тем чтобы напасть на офицера врасплох. Метнулся куницей: только что стоял, пригнувшись, в центре зала, а вот уже скрылся прислоненной к колонне ширме. Сердце Атанасия сжалось, в ожидании неизбежной гибели храброго военного. Да только офицер-то оказался не лыком шит - рука с револьвером исчезла, грохнул выстрел, а оттуда, куда забежал убийца, вдруг брызнул фонтан крови. Через мгновение, только что быстрое и ловкое, а теперь безвольное тело злодея с простреленной головой выпало, опрокинув ширму, ударилось оземь, проскребло скрюченными пальцами и более не шевелилось.
   Это для налетчиков оказалось уже слишком, и они бросились к лестнице, бессмысленно паля во все стороны. Вдруг стекло окошка, куда смотрел Атанасий Васильевич раскололось множеством осколков, у его уха туго взыкнула пуля.  От этого добрый счетовод, взвизгнув от ужаса, враз вернул власть над своим организмом и с бодростью, удивительной в почтенном годами теле, скрылся под письменным столом.   
   Выпавшие из окна осколки стекла еще не достигли уличного тротуара, когда Николай услышал сухой треск револьверной стрельбы.
   - Ааыыыыхх - втянул в себя воздух мужчок-извозчик, отшвырнул корзинки с яйцами и бросился под стоявшую рядом тройку. Однако возница последней, услыхав стрельбу, гикнул, хлестнул коней и рванул с места в карьер: оставшийся без защиты мужик, оставаясь на коленях, как-то по крабьи, в полуприсяде, двинулся куда-то вбок. Совсем иное дело - пожилая женщина, только что улыбавшаяся Николаю. Улыбка сползла с ее лица, но паники на нем совершенно не было: она замерла, но вовсе не парализованная страхом, а просто не понимающая, что же ей сейчас делать. Это ее спокойствие моментально прояснило Николаю голову - подскочив к женщине, он взял ее под руку и подвел к стене дома. То, что стреляли в доме, а не на площади, он уже понял, раз одна пуля вылетела в окно, значит могут и другие, так что бегать перед фасадом опасно. Но стены дома крепки, из револьвера их не пробить, и, если двигаться вдоль них, не заглядывая в окна, можно ничего не опасаться. Что ж, план спасения бабушки был как будто неплох, и кавторанг совсем уже собрался приводить его в исполнение. Но в этот момент дверь подъезда грохнула, едва не слетев с петель, и двое в штатском выбежали из нее, причем у одного из них в руке Николай увидел браунинг.  Теперь уж проснулся и городовой, свисток которого выдал заливистую трель и тот, что с браунингом втянул голову в плечи. Оба налетчика бросились бежать, к счастью - в противоположную от Николая сторону. Вдруг подъездная дверь с снова с грохотом распахнулась и из дверей, спиной к Николаю, бочком выдвинулся какой-то кавалерист с револьвером. Стрелок, словно в тире, заложил левую руку за спину, вскинул револьвер, чуть повел стволом... Затем треснул выстрел - и тот, что бежал с браунингом выпустил свое оружие, с воем покатился по мостовой, вцепившись в залитую кровью ногу. Его подельник шарахнулся было в сторону, но на него уже набегал городовой, воздев к небу свой, средних размеров арбуза, кулак.
   Впрочем, ни на что это Николай уже не смотрел, потому как за спиной офицера появился еще один персонаж в штатском. Он тоже был вооружен, сжимая в правой руке револьвер, но видно было, что совсем забыл о нем от страха - руки бандита тряслись, а в слезящихся выпученных глаза плескался ужас. Он легко мог застрелить офицера, но вместо этого, серенькой мышкой проскочил у того за спиной и кинулся бежать - увы - прямо на Николая.     
   Что делать, когда ты безоружен, а на тебя бежит насмерть перепуганный бандит с револьвером, Николай не знал. Потому и замер, сжимая локоть спасаемой им старушки - та, на удивление, также застыла, не издав ни звука. Но тут вдруг офицер снова выстрелил - раненный в ногу и орущий дурноматом налетчик попытался было дотянуться до выроненного им браунинга, однако пуля, выбившая искру у руки, заставила его воздержаться от столь опрометчивого поступка. Однако же бандит, бежавший на Николая передернулся всем телом, а его глаза побелели от ужаса - не иначе решил, что стреляют в него. Не добежав каких-то трех шагов до кавторанга, он развернулся, вскинул пистолет в дрожащей руке и...
   Дальнейшее свое поведение Николай относил всецело на не выветрившиеся коньячные пары, очевидно все еще туманившие ему сознание. Как бы там ни дрожала у бандита рука, а с десяти шагов промахнуться по широкой спине ничего не подозревающего кавалериста было сложно, и кавторанг вовсе не желал становиться свидетелем убийства. Поэтому он выпустил старушку и сделал шаг вперед: а затем его кулак, пусть и не столь огромный, как у городового, врезался налетчику в правое ухо.
   Благодаря занятиям фехтованием, рука у кавторанга была довольно-таки крепкой. Что-то хрустнуло, кисть прострелила боль, но налетчик, издав громкое "Ык!" полетел на мостовую. Его револьвер случайно выстрелил, а офицер резко развернулся, вскидывая свое оружие. Но в этом не было нужды -  бандит выронил револьвер и лежал на тротуаре, закрыв буйную свою голову трясущимися, сжатыми в кулаки руками. Увидев, что мерзавец больше не представляет опасности, Николай поднял взгляд на офицера и замер.
   Прямо в глаза ему смотрел донельзя изумленный граф Стевен-Штейнгель.

***

   Неизвестно, сколько простояли друг напротив друга ошарашенные встречей офицеры, когда б за спиной Николая не раздались негромкие хлопки в ладоши.
   - Браво! - произнес старческий, но все еще достаточно твердый женский голос.
   - Но все же, уважаемые господа, Вам не следует стоять и глазеть друг на друга так, будто Вы увидели привидение. Это, в конце концов, неприлично. Каковы бы ни были обстоятельства... - старушка обвела рукой троих налетчиков, лежащих сейчас на тротуаре и вызванный ими беспорядок:
   - ...Вы, тем не менее никогда не можете забывать о манерах.
   - Все ли с Вами хорошо? - выдавил из себя вконец сраженный Николай. Старушке полагалось визжать, или потерять сознание, на худой конец просто онеметь от ужаса, а вместо этого...
   - Я не причинил Вам боли?
   - Ах, пустое. Позвольте поблагодарить Вас за мое спасение. Засим, уважаемые господа, позвольте откланяться - меня ждут дела.
   Николай попробовал было предложить бабушке помощь или позвать извозчика, но старая женщина остановила его жестом, достойным короля:
   - Еще раз благодарю Вас за учтивость, юноша. А теперь - прощайте! - и, гордо кивнув офицерам, бабуля удалилась. 
   Стевен-Штейнгель смотрел ей вслед с искренним восхищением.
   - А я думал, что после моей гувернантки, Царствие ей Небесное, таких женщин уже и не осталось на свете... - ни к кому не обращаясь произнес он.
   Затем все завертелось - двое дюжих дворников, прибежавших на звуки свистка вязали выбежавших из здания банка налетчиков, кто-то телефонировал в полицейский участок и те отреагировали неожиданно быстро - Николай глазом моргнуть не успел, а вокруг уже все рябило от обилия сыскного люда. Неожиданно к нему подошел некто, представившийся следственным приставом
   - Капитан второго ранга Маштаков Николай Филиппович. Чем могу?
   - Господин капитан, не будете ли Вы столь любезны и не назначите ли удобное для Вас время, чтобы дать свидетельство по этому делу? Вы очевидец, и Ваше описание чрезвычайно облегчит судопроизводство по этим мерзавцам.
   Николай пожал плечами. Самое смешное, что время у него все еще было - до самого вечера, так почему бы и не...
   - Удобно ли Вам будет записать мои показания прямо сейчас?
   - Удобно! Очень удобно! Примите мою искреннюю благодарность, господин капитан! Покорнейше прошу пройти в банк, там все и запишем...
   Все же процедура отняла почти час, а когда Николай, подписав полицейские бумаги, сбежал по лестнице вниз и вышел из парадного, то оказалось, что прямо перед ним стоит открытый экипаж. Дверца распахнулась, и на серую брусчатку площади вышел тот, кого Николай хотел бы видеть меньше всего -  граф Стевен-Штейнгель собственной персоной.
   - Господин капитан, Вы спасли мне жизнь.
   - Прошу извинить. Если бы я сразу узнал, с кем имею дело, я ни за что бы не позволил себе вмешаться в развлечения столь сиятельной особы, граф.
   - Я понимаю Ваш сарказм, но прошу Вас выслушать меня.
   - Сожалею, но на это у меня нет ни минуты времени.
   - Господин капитан...
   - Оставьте свою благодарность при себе, граф. Мне она ни к чему. - бросил через плечо Николай, разворачиваясь, чтобы обойти Стевен-Штейнгеля. Ему удалось сделать два шага в молчании, и кавторанг уже надеялся, что тягостная встреча подошла к концу.
   - Господин Маштаков, я не такая свинья, каковой Вы меня видите.
   И тут вдруг Николая понесло. Он уже испытывал бешенство в разговоре с графом сразу после дуэли, и тогда едва смог сдержаться, но теперь десятикратно сильнейшее чувство толкнулось ему в грудь. Черт с ней, с Валерией, к ней Николай давно уже не испытывал ничего, кроме легкой гадливости, но этот... Эта дрянь, возомнившая себя мужчиной... Сопротивляться охватившему его порыву кавторанг не мог, он развернулся и сделал шаг к Стевен-Штейнгелю:
   - Не такая?! Граф, а кем еще можно считать человека, спрятавшегося за женщину? Уклонившегося от честного поединка?! И после всего этого еще имеющего наглость искать разговора со мной?!!
   Граф побледнел, каждая фраза Николая пощечиной ложилась на его лицо. Николай ожидал взрыва, но вместо этого Стевен-Штейнгель вдруг негромко сказал:
   - Капитан, с двадцати метров я кладу в медный пятак пять пуль из шести.
   - Что?!!
   - Двадцать метров. Медный пятак. Пять из шести.
   - Какое это...
   - Я полагаю, вот это - Стевен-Штейнгель элегантным жестом указал на здание банка:
   - Может служить некоторым подтверждением моих слов. 
   Вдруг, как-то враз, смысл сказанного графом прорвался сквозь пелену ярости, охватившей Николая. Монетка на двадцати шагах... не шагах даже - метрах... это мастерство, каковым Николай никогда и не надеялся обладать. И ведь действительно - на крыльце граф показал себя великолепным стрелком, с легкостью попав бегущему человеку в ногу: обездвижив его, но не потревожив при этом артерии, чтобы налетчик не истек кровью. А выстрел навскидку, когда пуля высекла искру в десяти сантиметрах от рванувшейся к браунингу руке бандита?
   "Он ведь был один там, когда все началось, один против всей банды" - запоздало сообразил Николай. Но, пока они с приставом шли в кабинет управляющего, кавторанг насчитал по меньшей мере четыре прикрытых тряпками трупа при одном раненном - а граф не получил и царапины. На такое был способен только Мастер, стрелок от Бога...
   ...которому совершенно незачем опасаться дуэли на пистолетах с каким-то там кавторангом, едва ли помнящим, с какой стороны берутся за револьвер.
   Но тогда... какого черта?! Бешенство схлынуло так же неожиданно, как и накатило, и Николай почувствовал слабый интерес.
   - Господин капитан, как Вы смотрите на то, чтобы пропустить по стаканчику? Честное слово, пересохло в горле от этих перипетий...
   - С Вами?
   Граф тяжело вздохнул.
   - Хорошо. Давайте тогда пройдемся немного - и позвольте мне наконец объясниться.
   Но Николай и сам чувствовал, что после "перипетий" стаканчик был бы очень кстати.
   - Ладно, давайте заглянем куда-нибудь
   - Отлично! Прошу в экипаж.
   Поездка протекала в молчании и не затянулась - через две улицы графская карета остановилась у небольшого заведения, в котором Николай ранее не бывал. И вскоре они сидели лицом к лицу в кабинке, разделенные небольшим столом с белоснежной скатертью, пузатенькой бутылочкой коньяка, блюдом с многочисленными желто-белыми сырами и хрустальной вазочкой с аккуратнейше нашинкованными дольками лимона. Офицеры молча выпили по глотку - без тостов и не чокаясь.
   - Николай Филиппович, я должен кое-что сделать. Но перед этим необходимо объяснить Вам мотивы моего поведения, без чего все запутается окончательно. Буду, по возможности, краток, поскольку беседа эта не доставляет Вам удовольствия, да и мне тоже.
   - Так может лучше было и не начинать?
   - Может и лучше, но, полагаю, я должен... Позвольте с самого начала: тогда, у Валерии, я хотел убить Вас. Это так, и я не стыжусь этого. Я был совершенно захвачен страстью, и ради женщины готов очень на многое. Вы были нестерпимы для меня как успешный соперник в любви, ревность снедала меня, и я сознательно оскорбил Вас, чтобы спровоцировать дуэль, на которой, повторяю, я собирался покончить с Вами.
   Граф салютовал бокалом Николаю, и наградил себя глотком коньяка.
   - Сцена вышла безобразная, а что потом - я точно не помню. Куда-то шел, где-то пил, готов был убить Вас, себя, бросившую меня Валерию, и весь мир заодно. Жил как в тумане, в ожидании неизбежного, и вдруг - мне сообщают, что суд офицерской чести признал меня потерпевшей стороной! 
   - Это было... Неожиданно? Какое там, к черту, "неожиданно"! Я ведь наговорил Вам с три короба мерзости при многих свидетелях, распоследнему дураку было понятно, что оскорбитель - я! В общем, от этой новости изрядная часть винных паров выветрилась из моей головы настолько, что я снова стал мыслить разумно. Кто мог сделать так, чтобы меня признали потерпевшим? Кто обладал достаточной властью над людьми, чтобы убедить свидетелей нашей ссоры в том, что белое - это зеленое? Ответ был очевиден. Я привел себя в порядок и поехал к Валерии, наплевав на все запреты: мне нужно было знать...
   - Мы объяснились. Оказалось, что она играла с нами обоими, но... как Вы уже знаете ее симпатии принадлежали мне. Она чувствовала себя виноватой, что все так далеко зашло, боялась за меня и пыталась мне подыграть... А Вы... Дьявол! Вы совершенно не заслужили такого отношения, ни с моей ни с ее стороны.
   - И что мне оставалось делать? Идти и требовать пересмотра суда, с тем чтобы Вас признали потерпевшим и дали право выбора оружия? Вы бы выбрали пистолеты, потому что мое мастерство с клинком общеизвестно, а умение стрелять - нет. И мне пришлось бы убить Вас на дуэли. А за что? За любовь женщины, которую она и так отдала мне? Поймите меня правильно, господин капитан. Будь между нами соперничество, я бы убил Вас не задумываясь, но штука в том, что соперничества-то никакого не было!  Валерия играла с Вами, я оскорбил Вас, а теперь должен был еще и убить!
   - Мысль о том, чтобы просто принести извинения, Вам, разумеется, в голову не пришла - насмешливо заметил Николай.
   - Я не мог. Капитан, если бы суд признал меня оскорбителем, мне было пристойно извиниться, но как просить прощения тому, кого признали потерпевшим? Меня бы обвинили в трусости, что совершенно неприемлемо - невозмутимо ответил граф и продолжил:
   - Я выбрал сабли, капитан, по одной простой причине. Я полагал, что сильно превосхожу Вас в фехтовании и смогу в поединке оцарапать Вас. Не ранить, а чуть задеть, просто чтобы кровь потекла. Затем мне достаточно было заявить о своем полном удовлетворении, на чем дуэль заканчивалась и дело было бы решено!
    - Погодите, граф, что-то тут не сходится. Я же видел, как Вы стреляете, да и Вы сами только что хвастались... С тем же успехом Вы могли бы оцарапать меня и из пистолета. С ним Вы, кажется, и впрямь управляетесь неплохо.
   Стевен-Штейнгель сморщился, словно от зубной боли.
   - Так это из моего пистолета, который я знаю лучше, чем свои пять пальцев на правой руке. Но дуэльные -то пистолеты пристреливать запрещено! Откуда мне знать, куда из него пуля полетит? Это же чистая лотерея. А подставляться под Ваши выстрелы, пытаясь пристрелять оружие по ходу дуэли тоже глупо - я же не самоубийца все-таки. У меня не было ни малейшей причины убивать Вас, но не ценой же собственной жизни!  В общем, сабли выглядели идеальным вариантом. Конечно, мог быть упрек моей репутации, общественное мнение могло выставить меня мясником, жаждущем зарезать беззащитного. Но я-то не собирался Вас резать! А по завершении дуэли Вы бы не потерпели особого урона и тогда уже никто не смог обвинить меня в излишней кровожадности.
    - Тем не менее, граф, Вы нервничали.
   - Да. Повторяю, что бы Вы обо мне не думали, я не настолько бессовестная скотина, чтобы не понимать всю сомнительность роли, которую мне предстояло сыграть.
   - Но все пошло не по плану.
   - Верно. Должен заметить, Вы с Вашей японо-черкесской задумкой были великолепны. Уже после дуэли я разобрался, что же тогда произошло. И, кстати, приложили Вы меня весьма качественно - рука только-только зажила, чтобы я мог вернуться в полк. Собственно, я и в банк-то зашел дать распоряжения перед отъездом.
   - Значит, на фронт?
   - Да, на фронт.
   Николай откинулся на спинку мягкого диванчика, которые были тут вместо кресел.
   - Хорошо. Но зачем Вы мне все это рассказали?
   - Потому что я кое-что задолжал Вам. Господин капитан второго ранга, я приношу Вам свои глубочайшие извинения за оскорбления, нанесенные Вам в тот вечер. Примите мои уверения: я крайне сожалею о своем неосмотрительном поступке.   
   Николай смотрел на графа и впервые за долгое время перестал видеть в нем хитрого и подлого врага. Перед ним сидел заносчивый, тщеславный, самовлюбленный и дурно воспитанный мальчишка, хотя годами он не так уж сильно уступал кавторангу. И все же...
   - Но почему только сейчас?
   - Ну, раньше я не чувствовал себя обязанным извиняться. Я Вас оскорбил, Вы пустили мне кровь, так что все счеты между нами были улажены. И вдруг Вы спасаете мне жизнь, я становлюсь Вашим должником - должен же я хоть как-то отплатить Вам?
   - Ладно. Будем считать, что отплатили и закончим на этом. Желаю Вам с госпожой Абзановой счастья - произнес Николай, едва удержавшись от того, чтобы добавить: "только вот совсем в него не верю"
   - Счастья... Спасибо. Но не будет у нас с Валерией никакого счастья - огорошил кавторанга граф.
   - Но... Это как?
   - Да как-то так... Сам не пойму. Была страсть просто сумасшедшая, я же огнем пламенел, кроме Валерии никаких женщин не видел. Да чего я объясняю, думаю Вы и сами все понимаете - Стевен-Штейнгель отвел глаза в сторону.
   - А после всего этого - бац! И перегорело все. Стало безразлично. Она-то моя, а мне...
   - Но зачем Вы это мне рассказываете? Уж не думаете ли Вы...
   - Не думаю! - резко перебил Николая граф:
   - И в мыслях не было. К тому же я недавно видел Вас прогуливающимся в парке, в обществе очаровательной дамы, которая смотрела на Вас так, что....
   Николай вопросительно поднял бровь
   - что с Вашей стороны было бы огромной ошибкой обращать внимание на кого-то еще.
   - А почему я Вас не видел?
   - Так Вы ни на кого внимания и не обращали - улыбнулся Стевен-Штейнгель, и вновь салютовал кавторангу коньячным бокалом
   И Николай вдруг понял, что он, против воли, улыбается графу в ответ.
  
  

ГЛАВА 19

   Капелька Балтийского моря с силой щелкнула по верхней губе капитана 2-го ранга, и разбрызгалась, оставляя соленый привкус на языке. Всем "Севастополь" был хорош, но все-таки с артиллерией проектировщики явно перемудрили.
   Кто-то решил, что для увеличения точности стрельбы следует все четыре башни линкора ставить на одном уровне. Теоретически это так и было, так что линкор сделали гладкопалубным. Все бы ничего, но борт линкора не был высок и без полубака корабль прилично забрызгивало. Вот и сейчас капельки соленой воды в преизрядном количестве долетали аж до боевой рубки, хотя ветер не превышал трех или четырех баллов, да и корабль шел не на полном ходу, а на весьма умеренных для него восемнадцати узлах.
   - Николай Филиппович, я так понимаю, с кавторангом Русановым Вы на дружеской ноге? - неожиданно спросил у Маштакова старший офицер
   - Так и есть, Александр Васильевич.
   - И как Вам нравятся его задумки? - вдруг задал вопрос командир "Севастополя", Бестужев-Рюмин
   - По правде говоря, был в легком шоке, Анатолий Иванович, и полагал что генмор этого никогда не пропустит. Слишком новационно.
   - Хотя и просто, не так ли?
   - Очень просто.
   - Немного завидно, наверное, что сами не додумались?
   Николай в очередной раз изумился умению командира зрить в корень. Открыл рот, чтобы отделаться каким-нибудь остроумным замечанием, уводящим разговор от не слишком приятного, но вместо этого бухнул:
   - Не то слово. Я ведь постоянно думал над тем, как нам учиться стрелять точнее, но ничего в голову так и не пришло, а вот Всеволод Александрович....
   - Как странно, что черноморцы во всем впереди нас в артиллерийском деле. Стрельбу на сверхдальние дистанции практиковал впервые Цывинский, новый метод артиллерийского учения придумал Русанов, а балтийцы почему-то плетутся в хвосте. Что ж такое, Николай Филиппович? - Анатолий Иванович смотрел на идущий впереди "Гангут" и вежливо улыбался:
   - Мы вот все думаем, что слишком новационно, опасаемся, что генмор не примет. А черноморцы никаких препятствий не замечают, проявляют фантазию и раз за разом двигают артиллерийское дело вперед. Нам же только и остается, что плестись в хвосте, да внимать севастопольским гениям. Что ж, видать судьба у нас такая. Кто-то шагает в первых рядах, а кому-то достаются последние.
   Николай промолчал, сжав зубы, Беседин смотрел на него сочувственно. С тех пор как пришел новый приказ об организации артиллерийских стрельб, Анатолий Иванович не упускал случая подколоть Маштакова превосходством черноморской военно-морской мысли. Кавторанг уже не совсем понимал мотивы своего командира - то ли Бестужев-Рюмин желал такой вот критикой подтолкнуть подчиненного к творческим свершениям, то ли и впрямь считал кавторанга виноватым в том, что не он придумал этот новый способ обучения артиллерийскому делу. А может быть, Анатолий Иванович был недоволен какими-то действиями своего артиллерийского офицера и таким вот способом вымещал на нем раздражение? Все вышесказанное было непохоже на обычное отношение командира к подчиненным, так что Николай терялся в догадках.
   А Всеволод придумал действительно дельно.
   Щит, играющий роль мишени, никак нельзя было буксировать со скоростью выше 10-12 узлов, при этом менять курс было нельзя. Все попытки Николая придумать что-то иное не приводили к успеху, потому что с буксируемым щитом ничего иного сделать не получалось, а корабль-мишень, снабженный собственным двигателем, выходил слишком дорогим. В некоторых других флотах применялись старые бронированные корабли в качестве мишени, но у Балтийского флота просто не было ничего такого, что могло бы сыграть эту роль. Кое-какое старье имелось, конечно, но настолько тихоходное и ветхое, что не смогло бы ходить быстрее щита и развалилось бы от пары попаданий, так что овчинка явно не стоила выделки.
   Всеволод же отказался от щита вообще. Он предложил вот что: в качестве мишени использовать быстроходный корабль, лучше всего - крейсер, способный ходить на 18-20 узлах или выше. По нему и требовалось стрелять, но орудийный прицел должен быть выставлен "со сдвигом", то есть так, чтобы снаряды падали позади крейсера-мишени. Наблюдатели на крейсере фиксировали точность упражняющегося, наблюдая падения снарядов относительно кильватерного следа своего корабля.
   Задумка была превосходна. Выцеливать не квадратное нечто, а боевой корабль, при том что пристреливаться будет даже труднее, чем в настоящем бою. В пристрелке очень важно понимать, дал залп перелет или недолет, но в этом, как ни странно, хорошо помогает неприятель. Столбы воды от падения снарядов белые, корабли же обычно красят под цвет морской волны, так что на фоне вражеского корпуса всплески видны весьма хорошо. А вот если снаряды упали в стороне от цели, как при стрельбе "со сдвигом", то оценить перелет или недолет уже труднее.
   Что же до опасности, которой подвергался крейсер-цель, то на самом деле она была минимальна. Учебные снаряды не смогли бы зацепить крейсер, если стрелять метров на 400 позади него, а поскольку они представляли собой металлические болванки без взрывчатки, то и осколков опасаться не стоило. Другой вопрос, если какой разиня-комендор забудет выставить прицел "со сдвигом" и начнет садить прямо по кораблю, но за этим пристально смотрят офицеры. К тому же на большой дистанции очень трудно ожидать попадания одиночным выстрелом, так что, если вдруг кто-то и ошибется, снаряд скорее всего пролетит мимо, а уж больше одного ошибочного выстрела точно сделать не дадут.
   Первые стрельбы по "методу Русанова" показали, что точность на них съезжает вдвое-втрое от результатов по щитам - в новую "мишень" попадать было намного сложнее. Теперь Николаю лучше был понятен скепсис Русанова относительно дуэли 2-ой бригады линкоров с "Брауншвейгами". Что ж, заламывать руки и воздевать очи горе было поздно - нужно было учиться хотя бы теперь, чтобы быть готовым все-таки встретить врага во всеоружии. Но все равно ощущение было неприятным, будто до этого маялись ерундой. До недавнего времени кавторангу казалось, что его "Севастополь" многого добился в артиллерийском деле и будет подготовлен на "отлично" еще до зимы. Однако придуманные Русановым стрельбы ясно показали, что артиллеристам есть еще, куда стремиться.
   Мало того, что цели стали намного хитрее, чем было раньше, так еще и новый командир бригады дредноутов свирепствовал, что твой шторм в Бискайском заливе. Вот, к примеру, план сегодняшнего учения. "Севастополь" и "Гангут" должны выйти в район стрельб и развить 20 узлов. Примерно в шести-восьми милях слева от них пойдет "Жемчуг" на полной скорости - нужно будет отстреляться по крейсеру, пока тот обгоняет дредноуты. Затем линкорам надлежало повернуть вправо и с ними на контркурсе разойдется "Изумруд", так что будем стрелять еще и по нему. Итого - две мишени с различными курсами и скоростями, разные упреждения, разные скорости расхождения... но все нужно было успеть за весьма ограниченное время.
   Разрешенный расход - 4 выстрела на орудие, то есть по два снаряда на каждый крейсер. Сухопутный человек может ужаснуться, как это мало, но на самом деле - достаточно. У линкора 12 орудий главного калибра, четыре башни по три орудия, но в каждом залпе участвует лишь одна пушка из каждой башни. Поэтому два снаряда на орудие - это шесть залпов по каждому крейсеру, и всего на них отводится семь минут.
   И опять же, сухопутный человек пожмет плечами. Ведь двенадцатидюймовки дредноутов типа "Севастополь" способны выпускать по два снаряда в минуту - зачем же им целых семь минут? Придется объяснять ему, как стреляют на море.
   Вот обнаружен вражеский корабль. Если бы точно знать на каком он расстоянии и его курс, и скорость, то расчет правильного прицела станет всего лишь несложной геометрической задачкой. Но враг далеко, видно его плохо и никакие бинокли с дальномерами и прочими стереотрубами не позволят вычислить его параметры точно. Тут нужна большая практика, и даже самые опытные все равно ошибаются. А потому комендоры всех стран пристреливаются "вилкой". Прицелились как следует, выстрелили, попасть - не попали, но засекли, где упали снаряды: допустим, перед вражеским кораблем - значит недолет. Корректируем прицел так, чтобы следующий залп лег перелетом. И если на 60 кабельтов получили недолет, а на 68 кабельтов - перелет, то начинаем "половинить": даем прицел на 64 кабельтова и смотрим падение. Перелет? Значит наша цель где-то между 60 и 64 кабельтовыми от нас. Снова "половиним", даем 62 кабельтова. Недолет?  Значит враг между 62 и 64 кабельтов от нас. Стреляем 63 кабельтова и тут уж цель наверняка будет поражена.
   Но снаряд ведь не молния, ему нужно время, чтобы долететь до цели, а на 7-8 миль он летит почти полминуты. Когда же снаряды падают, взметнув к небу гигантские водяные столбы в несколько десятков метров высотой, нужно засечь падение, посчитать корректировку прицела, передать это в башни, дождаться, пока они наведут орудия, и только тогда стрелять снова. Вот и выходит, что по паспорту орудие стреляет дважды в минуту, а на практике сделать из 12 пушек шесть четырехорудийных залпов, израсходовав по два снаряда на орудие, удается минут за шесть, а то и больше. И семи минут, данных на огневое упражнение, для опытной, спаянной воедино длительным учением артиллерийской команды в принципе хватит... Но впритык.
   А упражнение считается выполненным, если ты добился хотя бы одного накрытия. А залпы, сделанные по завершении 7 минут в расчет, не берутся. И стрелять надо не по привычному тихоходному щиту, а по скороходу-крейсеру. Не попадешь - три шкуры с тебя спустит командир, а затем еще столько же - контр-адмирал Кербер, да и сам себе еще добавишь, что такой криворукий уродился.  Вот так-то!
   Тяжело в учении, легко в бою.
   Офицеры на ходовом мостике, чувствуя не лучшее настроение командира, молчали, ограничиваясь уставными репликами, когда это было необходимо по делу. Но, когда Бестужев-Рюмин спустился в боевую рубку, старший офицер Беседин спросил у Николая:
   - Ну как, Николай Филиппович, готовы мы повоевать сегодня?
   - Готовы - ограничился кратким ответом кавторанг, но затем добавил:
   - Хорошо еще, что нам приборы Эриксона установить успели, без них было бы сложнее.
   - Американские? - удивился Дьяченков 2-ой, в силу своей штурманской специфики о новинках артиллерии не знавший.
   - Да какие там американские - улыбнулся Александр Васильевич:
   - Устроил тут один господин  российский филиал своей компании. Деньги заграничные, специалисты наши.
   Словно соглашаясь со словами своего старшего офицера, "Севастополь" издал громкое "буфф!" тяжело ударив носом волну. Брызги взлетели высоко вверх, в этот раз, впрочем, не дотянувшись до рубки. Мало того, что стрельбы сложные, так еще и волнение разыгрывается, к началу стрельбы четыре балла будет точно, а может и больше. А контр-адмиралу до этого дело есть? У него на все один ответ, мол "воевать нужно уметь в любых условиях" и что "германца пять баллов в базу не загонят". И, что характерно, прав командир бригады по всем пунктам.
   Легко бодро отрапортовать старшему офицеру, да только что получится на деле...  Но время пришло, пора спускаться в боевую рубку.
   Маштаков приник к стереоскопической трубе - визиру. Как это обычно и бывает на Балтике, свинцовое море превосходно сливалось со свинцовым же небом уже милях в семи с половиной-восьми от линкора.
   - Корабль на боевом курсе! - возвестил голос Дьяченкова 2-го.
   - Боевая тревога! - объявил Бестужев-Рюмин, и эти два слова, сказанные негромким, ясным голосом прокатились вынимающими душу воплями ревунов по всему огромному кораблю.
   Но где же этот мамкин крейсер?!
   Вдруг свинцовый горизонт в линзах стереотрубы сгустился еще более темным пятном шаровой окраски, и кавторанг поздравил себя с тем, что обнаружил "неприятеля" быстрее дальномерщиков.
   - Левый борт, пятьдесят!
   Конечно, башни-то можно было развернуть и заранее, потому как по плану стрельба будет на левый борт, но тут все дело в иезуитской хитрости командующего бригадой. Все помнили, как неделю тому назад на стрельбы сходили "Петропавловск" с "Полтавой". Они должны были отстреляться правым бортом, к чему и приготовились заранее, дабы по появлении мишени не тратить драгоценное время даром. Развернули орудия, да и пошли, глядя во всю свою цейссовскую оптику вправо, а цели нет как нет. И каково же было их удивление, когда, выискивая крейсер-цель по правому борту, они совершенно случайно обнаружили его по левому, когда "Изумруд" уже выходил за пределы линий огня. Ринулись было разворачивать башни, да где там... пока изготовились, пока промерили расстояние, да брали прицел - головная "Полтава" стрелять уже не могла, а "Петропавловск" все же успел дать три залпа до того, как крейсер скрылся в тумане. Не попал.
   Тут же сигнал: "Старшему артиллеристу "Петропавловска" прибыть на "Полтаву" (где, собственно, и располагался контр-адмирал Кербер). Собрав обоих старартов, командующий бригадой с улыбкой выслушал их скорбные жалобы на то, что крейсер нарушил утвержденные планы стрельб. Затем ласково пояснил, что германец только о том и мечтает, чтобы спутать все наши распрекрасные планы и объявиться там, где мы его совершенно не ждем. И потому нужно быть готовым к любой пакости, каковая только может случиться, а к той которая случиться не может, нужно быть готовым вдвойне. После чего Людвиг Бернгардович взгрел несчастных так, что по возвращении на родной линкор красный, как филе лосося, старарт "Петропавловска" только и ответил на вопрос старшего офицера:
   - Что было?! Фитиль калибра двенадцать дюймов с клизмой на ведро скипидара с граммофонными иголками, вот что было! Каждому!             
   После чего в бригаде окончательно прониклись, осознав, что от контр-адмирала можно было ждать любой пакости в любой момент и готовились к стрельбам соответственно.
   Щелкали тумблеры системы управления огнем "Гейслеръ и К", по команде Николая посылая сигнал в башни: "Снаряд учебный"... "Заряд боевой"...
   - Курс NO31, скорость 23...
   - Дистанция - 75 кабельтов!
   Где-то внизу, в центральном, хмурящийся от усердия мичман вводил сейчас эти данные в автомат стрельбы, который и должен был высчитать угол вертикальной наводки. Николай не вмешивался. Глядя в мощную оптику на "вражеский" крейсер, он счел, что дальномерщики если и напутали, то не слишком, так что для пробного залпа данные вполне сгодятся. Его руки сейчас "выдавали" башням номера орудий в первом залпе - "первое", "первое", "первое" и еще раз "первое", а чего мудрить?
   Довернув свою стереотрубу-визир чуть в сторону, кавторанг обеспечил "сдвиг" - благодаря автоматике наводчики в башнях, "видели", куда "смотрит" командир и должны были выставить пушкам наводку туда же. И если они не ошибутся, то снаряды лягут в 400 метрах позади крейсера. А если ошибутся, то их поправят башенные лейтенанты. И только если ошибется кто-то из лейтенантов, то...  Нет, не ошибется. Не должны. 
   Итак, нужный прицел дан и на панели перед Николаем одна за другой загорались лампы готовности башен к выстрелу. Первая готова... Третья... Четвертая... Вторая. Вознося про себя молитву святому Николаю Чудотворцу, покровителю моряков, кавторанг нажал педаль...
   Слитный залп четырех новых двенадцатидюймовых орудий ударил в уши тугой волной, едва не продавившей барабанные перепонки, несмотря на предусмотрительно вставленные в уши резиновые шарики. Но Николаю было не до этого - он приник к своей трубе, не желая пропускать момент падения снарядов.
   Недолет.  Но - недолет хороший, недотянули всего кабельтова три. И три снаряда в залпе легли кучно, один же почему-то снесло. Что это, ошибка прицела, или шутки теории вероятности, толкнувшей снаряд на максимальное отклонение?
   Второй залп дал "вилку", пятый и шестой - накрытие, но по завершении стрельбы на "Изумруде" взметнулся по реям квадратный красный флаг, с белым прямоугольником в центре, обозначающий единицу: знак того, что лишь одно накрытие было достигнуто. Это было плохо, потому что Николаю казалось, что накрытия было два, но хорошо, потому что первую стрельбу "Севастополь" завершил успешно. Попадание достигнуто, хронометр показал 6 минут 15 секунд. Бестужев-Рюмин хмыкнул вполне одобрительно, осталось только не смазать после разворота...
   Вслед за "Севастополем" открыл огонь "Гангут", и добился практически того же результата - одно накрытие за 6 минут 40 секунд. Чуть дольше, чем это удалось Николаю, но, в общем, несущественно. Что же, норму выполнили, но чуда -  двух накрытий - добиться ни у кого не получилось.
   Вот "Гангут" тяжело покатился влево - пришло время готовиться к следующей стрельбе, и Николай снова почувствовал какое-то внутреннее неудобство, никак не похожее на обычный легкий мандраж перед стрельбами. Что-то он упускает, или?
   На сей раз Николая опередил впередсмотрящий, увидевший "Изумруд" первым. Это не имело принципиального значения, потому что сначала с крейсером расходился "Гангут", ему и стрелять первому, а уж тут-то крейсер сложно будет не заметить. Николай с затаенным удовольствием смотрел, как пришли в движение тяжкие башни и огромные стволы идущего в трех кабельтовых впереди линкора. "Гангут" изготовился к удару, на несколько секунд застыл... а затем из жерл его орудий прянули языки пламени, и свежий ветер понес в сторону густой дым от первого залпа.
   - Неизвестная цель лево сорок!     
   Капитан 2-го ранга чуть не подпрыгнул, выкручивая свою стереотрубу в указанном направлении. Кто-то из офицеров выругался... Точно! Где-то на пределе дальности, милях в восьми от "Севастополя" из серой мути, затянувшей горизонт, вдруг нарисовался кургузый корпус... гражданского парохода?! Какого черта он тут делает? Полигоны флота отмечены на всех картах, судовождение в них запрещено категорически... откуда он тут?
   К пароходику на всех парах ринулся "Жемчуг", чего-то ему семафоря, на том вроде что-то пытались натянуть на реи в ответ... Но все это уже ничем не поможет Николаю, потому что через каких-то десять минут "Изумруд" окажется как раз между "Севастополем" и возникшим из ниоткуда корытом. Стрелять будет нельзя - иначе можно случайно зацепить идиота. А идущий впереди "Гангут" только-только приступил к упражнениям, он-то успеет отстреляться, конечно, но "Севастополю" останется от силы минуты три. Три, а не семь. И что делать?!! Кавторанг с надеждой глянул на "Гангут" - не поднимется ли на фалах сигнал "Дробь", отменяющий огневое упражнение?!
   Людвиг Бернгардович не любил созерцать артиллерийские упражнения, находясь на ходовом мостике линкора. Но все дело в том, что артиллеристы "Гангута" пока еще только учатся и поводов нервничать у офицеров предостаточно: так что контр-адмиралу совсем не нужно давить им на психику своим присутствием в боевой рубке. А стружку снять можно будет и позже, уж это за Кербером никогда не ржавело. Но никто не должен был догадаться о поблажке: по твердому мнению командующего бригадой, его офицеры не должны ни секунды сомневаться, в том, что их командир - огнедышащий дракон, которому чуждо все человеческое, и который живет лишь ради того, чтобы сделать бытие своих подчиненных совершенно невыносимым.
   - Неизвестная цель лево сорок! - возвестил сигнальщик.
   Кербер вскинул бинокль. Ну надо же, как интересно...  А вон уже и командир "Гангута" летит на мостик, что твой буревестник.
   - Господин контр-адмирал, прикажете распорядиться "Севастополю" завершить стрельбу?
   - Зачем?
   - Но у него же пара минут остается, пока "Изумруд" не состворится!
   - Ничего, пусть выкручивается.
   - Но господин контр-адмирал... Людвиг Бернгардович...
   - Боевая задача. Ее нужно выполнить, невзирая ни на какие праздношатающиеся пароходы! Точка! Получился цейтнот, которого не ждали. Но в бою с хохзеефлотте у нас цейтнот будет сидеть на цейтноте и цейтнотом погонять! Так что пусть Маштаков работает, а мы посмотрим.
   Никакого сигнала не было, и Николай понял, что отменять стрельбу ему не будут. Что делать? Взгляды офицеров сейчас скрестились на нем. Попытка стрелять как обычно обречена на провал, за три минуты он цель не поразит, разве что случится чудо: но кавторанг спинным мозгом чувствовал, что сегодня чудес не будет. Но что же тогда делать-то? Голова была совершенно пустой, ну хоть одна какая-нибудь здравая мысль нашлась бы?! Хоть что-то, что дало бы надежду поразить цель.
   Спина ощутимо взмокла. Мыслей не было, надежд - тоже, а для того, чтобы что-то придумать у Николая оставалась буквально пара минут. Кавторанг про себя горько улыбнулся - он тратил многие часы, размышляя как улучшить качество стрельбы, и ничего не приходило в голову, а тут...  Третий залп "Гангута" возвестил, что времени почти не осталось.
   - Ну что, Николай Филиппович, сливаем стрельбу?
   Голос Анатолия Ивановича был совершенно спокоен, ни малейшего упрека не звучало в нем. Что ответить? Сейчас очень не помешало бы какое-нибудь озарение, или, как это называют японцы, "сатори". Хотя вообще говоря, "сатори" совсем не озарение, это, как сказала когда-то Хитоми, "время, когда становятся ясны все вещи мира". Николай не слишком-то понял, что имелось ввиду, лишь то, что подобное состояние могло прийти в медитации и принести неожиданные ответы на не желающие решаться вопросы. Все это было странно для европейского человека, но кавторанг, пожив в Японии, знал, что не следует отметать с порога обычаи "варварских азиатов". В них зачастую скрывалась мудрость, хотя бы и отличная от всего, к чему он привык. Но - не во всем, конечно. С легким стыдом он вспомнил, как пытался обрести "сатори", размышляя об артиллерии. И к чему это привело? Он честно пытался очистить разум от мыслей, почувствовать решение... Ничего. Вместо этого в голову приходила одна и та же, никак не связанная с его службой картина: пикник, куда позвала его Ольга вскоре после дуэли, чета Завалишиных, их дочка, очаровательная Ксения, так смешно ссорившаяся со своим братом и неудачно кидавшая камни в пруд...
   СТОООП!!!
   Николай резко выдохнул и зажмурился, вызывая в памяти картину недалекого прошлого:
   "Ксения сделала полшага назад, расставив поудобнее крепенькие ножки, плавно отвела ручку с камнями за голову, не спуская глаз с ветки высунула кончик языка и вдруг, единым плавным движением, в котором не было ни капельки обычной детской неуклюжести метнула горстку камней в цель...
    Увы - один из них не дотянув совсем немного, бухнулся в воду, второй же перелетел через ветку, так что оба взметнули небольшие фонтанчики воды, причем деревяшка оказалась аккурат между ними. Третий и вовсе ушел куда-то влево, шлепнувшись недалеко от берега."
   Два одновременных падения... Одновременных!
   - Я рискну, Анатолий Иванович. Но будет необычно - ответил Николай.
   - Необычно... Что ж, давайте - усмехнулся Бестужев-Рюмин, а руки Маштакова уже летали, щелкая тумблерами. Короткий приказ - и мичман рванул телефонную трубку, обзванивая башни, повторяя каждому лейтенанту одну-единственную фразу:
   - Слушай приказ! Стреляем по новым правилам, никакое распоряжение ошибкой не считать, исполнять незамедлительно!
   Если в чем-то Николай и был уверен, так это в своих комендорах. Их он школил на совесть, гоняя в хвост и в гриву, доводя до автоматизма навык немедленного и четкого исполнения приказов старарта. И сейчас это давало ему шанс.
   -Пять минут пятьдесят секунд! - захлопнул крышку часов контр-адмирал Кербер, и повернулся к вновь поднявшемуся на мостик командиру "Гангута"
   - Что ж, хвалю Роговицына: уж не знаю, попал наш старшой артиллерист или нет, но небольшую фору своим друзьям-севастопольцам обеспечить смог... Они, кстати, готовятся воевать. Полюбуемся?
   Вот поднялись в небо столбы от падения последнего залпа "Гангута" - и тотчас же грянул первый залп "Севастополя"
   - А Маштаков зря время не теряет - улыбнулся Кербер.
   - И это правильно. Как там сказал этот француз? "Стреляйте, стреляйте, и может быть последний выстрел сделает Вас..."
   Рев второго залпа "Севастополя" крайне бесцеремонно прервал контр-адмирала. На несколько секунд на мостике воцарилась тишина.
   - Стрельба без корректировки... Что он делает? - ни к кому не обращаясь вопросил Кербер.
   - Прошло всего секунд десять, падения не было, какого черта...
   Грянул третий залп попирающего все артиллерийские наставления линкора.
   - Ну Маштаков, ну орел... Под арест усажу, чтобы соображал на будущее, чем главный калибр дредноута от пулемета "Максим" отличается! Где ж такое видано! Это ж надо, вслепую палить!
   Первый и второй залпы "Севастополя" легли недолетом, но третий дал перелет. Еще секунд пятнадцать-двадцать на линкоре корректировали прицел и вот - четвертый залп, но почти сразу же за ним - пятый!
   Людвиг Бернгардович молчал, сжав губы в тонкую бледную линию. То, что творил Маштаков было неописуемо и необъяснимо, но... не сошел же он с ума в конце концов? Какая-то логика в его поведении должна была присутствовать, но вот какая? Продолжать ругаться смысла не имело - подчиненные всегда должны быть уверены в том, что их командир все знает наперед. Глядя на вытянутые лица офицеров, поднявшихся на ходовой мостик, Кербер видел, что они озадачены не меньше, чем он, а значит стоило сделать невозмутимый вид. Если задумка Маштакова увенчается успехом - пусть думают, что адмирал все понял, пока остальные еще только мучились догадками.
   Четвертый залп - снова недолет, но пятый лег совсем близко от крейсера. Что за колдовство?
   Ходовой мостик полнил гул недоуменных голосов - продолжали молчать только контр-адмирал, да поднявшийся наверх старший артиллерист "Гангута". Последний, сжав бинокль до побеления костяшек, неотрывно смотрел сейчас на "Изумруд", и не слышал ничего вокруг, беззвучно шевеля губами.
   - Выбросить впустую снаряды... Что они там о себе думают? Глупости какие-то... Зачем? - гомонили остальные
   Но почти сразу за пятым грянул шестой и последний залп "Севастополя". И вдруг Роговицын заговорил:
   - Первой серией - тремя залпами - они взяли "Изумруд" в вилку между вторым и третьим падением. Второй серией - два залпа - уточнили положение крейсера с точностью до кабельтова. Этот последний залп даст им попадание.
   Внезапно наступившую тишину прерывали только гул турбин, да шелест волн под форштевнем. Вот вознеслись четыре столба от падения последнего залпа "Севастополя" ... И ошеломленные офицеры во все глаза смотрели, как на фалах "Изумруда" поднимается красный, с белым прямоугольником в середине флаг. Есть накрытие!
   - Три минуты две секунды - доложился мичман, чьей задачей было хронометрировать стрельбы. 
   Контр-адмирал не одернул, и никто не засмеялся, когда командир "Гангута" исполненным глубочайшего изумления басом протянул:
   - Ааахренеееееть!!!

***

   Новая система пристрелки, сей момент принятая Российским императорским флотом под названием "двойной уступ", не экономила боеприпасов и не давала рисовать красивые проценты попаданий на учениях. Но зато позволяла накрывать цель примерно вдвое быстрее, чем это можно было сделать традиционной "вилкой". Раньше корабли медленно, залп за залпом "нащупывали" точное местоположение неприятеля, а "двойной уступ" позволял сделать это куда быстрее.
   - И как же мы этого раньше-то не видели, а, Людвиг Бернгардович? - задал вопрос фон Эссен.
   - С кавторангом Маштаковым я на эту тему беседовал обстоятельно - отвечал Кербер:
   - И вот что думаю. Все дело в том, что у нас основным мерилом качества артподготовки всегда был процент попаданий.  Попал тремя снарядами из десяти? Молодец! Четырьмя? Орел! Пятью?! На руках носили таких! Призы! Слава! Внеочередное производство! А то, что пристреливаться начинаем весной, а заканчиваем к Рождеству, уж простите, Николай Оттович, такое сравнение - на то внимания не обращали! Мы сами завернули нашим артиллеристам мозги так, что для них кроме хорошего процента попаданий и не существовало ничего! Никому и в голову не могло прийти пожертвовать процентом попаданий для скорости пристрелки, а ведь в настоящем-то бою, кто первый попал, у того, почитай, победа в кармане!
   - М-да...  - командующий Балтфлотом помолчал
   - Вы, дорогой мой контр-адмирал, к этому юноше приглядитесь внимательнее. Может, пора ему собственный корабль давать?
   - Лишнего корабля для Маштакова не имею - сразу насупился Кербер.
   - Но его повышение сдвинет готовность "Севастополя" в такие дали, что...
   - Да не кипятитесь, Людвиг Бернгардович! Не кипятитесь! Что ж я, не понимаю, что ли? Но Вы гляньте, что творится - сперва Русанов, потом этот Маштаков... С такими орлами Вы к весне с подготовкой бригады управитесь. И Маштакова у Вас никто не заберет, ручаюсь. Русанова не дам, и не просите, но и Маштакова не отберу.
   - А что с "Самоедом", Николай Оттович?
   - Да чего уж там? Капитан говорит, напали на него вражеские миноносцы, пускали мины и вообще надругались всячески, так что он вынужден был на всех парах ринуться к стрельбищу, под спасительное крыло Балтфлота.
   - Какие ему немецкие миноносцы в Финском? У него что, белая горячка? Или... опять Петров 2-ой?
   - Опять Петров. Сознался, шельмец, что, возвращаясь в Ревель, обнаружил небольшой транспорт, и озорничал, имитируя торпедную атаку дивизиона. "Для отработки навыков".
   - И что ж теперь?
   - Да чего уж там... Секретили наши новые методы, секретили, и вот тебе, бабушка, и Юрьев день! По-хорошему, надобно команду "Самоеда" под замок садить до конца войны, но где ж мне такие полномочия взять? Охранка документы проверила, беседы произвела, да и отпустили их с Богом.
   - Нехорошо... 
   - Совсем нехорошо.

***

   Принц Генрих поморщился, читая многословный доклад разведки. И не лень же было столько чернил переводить, если весь смысл написанного укладывался в полторы строчки приложенной к отчету телеграммы?
   ""Скиф" тире "Почтальону" тчк Русские проводят артиллерийские учения новейших дредноутов с использованием быстроходных кораблей-мишеней по методике Императорских военно-морских сил тчк"

ГЛАВА 20

   Величайшая бойня, равной которой еще не знал мир, выстилала поля Европы сотнями тысяч тел. С началом войны, французы, союзники России по Антанте, двинули войска в Эльзас и Лотарингию. Французские штыки должны были вернуть своей стране ее исконные территории, трагически потерянные в прошлой войне, что сплотило бы нацию и подняло ее дух на невиданную высоту. А поскольку немцы также считали Эльзас и Лотарингию своей вотчиной, то следовало ожидать там главные силы кайзеровской армии. И если Франция смогла бы сокрушить их в генеральном сражении, то исход войны тут же стал бы ясен.
   Наступление развивалось по довоенным планам, французы разбили и отбросили противостоящие им германские полки. Но главных сил кайзеровской армии ни в Эльзасе, ни в Лотарингии не оказалось: как выяснилось, проклятые гунны вовсе не собирались делать то, что ожидал от них противник. За десять лет до того, как французским и германским солдатам уготовано было вновь вцепиться друг другу в глотки, военный гений Альфреда фон Шлиффена измыслил способ, которым можно было сокрушить Францию всего лишь за месяц.
   Французы сделали ставку на прямой и мощный короткий удар, но он пропал втуне: германский рейх, вовсе не стремился удержать Эльзас и Лотарингию любой ценой. Немцы вели там лишь сдерживающие бои, в то время как основная масса кайзеровских войск стальным тараном грянула в границы ничего не подозревающей Бельгии.
   Бельгийцы оказались не робкого десятка и яростно дрались, но не могли защитить свою страну, проигрывая в численности десять к одному. Один за другим пали Льеж, Намюр, Антверпен, а затем многочисленные дивизии немцев вышли к Брюсселю. И стало ясно, что немцам удался блестящий фланговый маневр, что их армия, лишь ненамного превосходившая численностью объединенные англо-франко-бельгийские силы, оказалась совсем не там, где ее ожидали видеть. Пока крупные силы французов топтались в Эльзасе и Лотарингии, всепобеждающий кулак кайзера вознесся над сжавшимся в ужасе Парижем.
   Французские генералы совершенно не были готовы к такому и конечно, уже не думали ни о каких наступлениях. Они срочно выводили войска с отвоеванных у немцев территорий, но теперь эти полки приходилось бросать в бой по частям, латая пробитые германским наступлением дыры. Такая стратегия, конечно, не могла дать победы: армия Франции утратила инициативу и в развернувшихся сражениях союзники терпели одно поражение за другим. Немцы шли вперед, правительство Франции бежало в Бордо, и всем было ясно, что судьба Парижа повисла на волоске.
   Германия была как никогда близка к своему величайшему триумфу.
   А что же Россия? План Шлиффена строился на том, что огромные территории Российской империи, вкупе с относительно слабым транспортом не дадут русской армии вовремя отмобилизоваться. Педантичные офицеры имперского генерального штаба высчитали, что русские смогут развернуться лишь через два месяца после немцев, и это опоздание дает Германии драгоценную фору до вступления России в войну. За эти месяцы следовало разгромить Францию и принудить ее к миру, а затем развернуть свои главные силы на восточной границе: тогда Россия окажется в одиночестве перед штыками германской и австро-венгерской армий и ей останется только капитулировать. Ну а если все же русские проявят свое знаменитое упрямство, принимаемое многими за мужество - что ж, да свершится их судьба! Неумолимая поступь имперских полков всколыхнет гигантские просторы славянских земель от горизонта до горизонта, и армия России рассыплется прахом под их сапогами. Миражи "Третьего Рима" истают, пошатнувшись, рухнет замшелое самодержавие Романовых и могущество Великой Германии воцарится на всем континенте, управив границы России по своему разумению.
   Так видели войну в Берлине, так думал кайзер, говоря: "обед у нас будет в Париже, а ужин - в Санкт-Петербурге". Но у русских по этому поводу имелось свое, особое мнение...
   Как ни странно, но царские генералы умели считать ничуть не хуже своих германских визави и о "дыре" в два месяца им было прекрасно известно. А потому Россия взяла за моду держать относительно некрупные силы на границе с Германией. Небольшая армия, мобилизацию и развертывание которой можно завершить в считанные дни. Победить немцев такой армией было нельзя, но если она, эта армия, с началом войны, не дожидаясь сосредоточения кайзеровских войск, сама вторгнется в германские пределы, пройдя огнем и мечом по прусской земле, срывая все планы и вынуждая немцев срочно искать силы для защиты... То немцы, в конце концов, ее остановят, и погонят назад, и может быть даже разобьют, но потратят на это время. То самое время, которое нужно Российской императорской армии, чтобы завершить все приготовления и встретить врага в полную силу. 
   Почему-то так вышло, что об этом, исполненном азиатского коварства плане, в Германии не знали. И когда с началом войны две некрупных российских армии внезапно перешли в наступление, это стало для всех очень неприятной неожиданностью. Кое-какие силы на прикрытие восточной границы имперский генштаб, конечно, оставил, дабы обозначить военное присутствие и тем заставить русских воздерживаться от озорства. Но сейчас этим силам предстояло остановить вполне серьезное, хотя и ограниченное в масштабах вторжение.
   Немцы не преуспели. Их 8-я армия потерпела поражение под Гумбинненом, и больше не имела сил чтобы остановить русских, а это означало, что вся Восточная Пруссия будет потеряна. Известие об этом стало шоком для высоких политических кругов, сам кайзер признал такое положение дел нетерпимым: поэтому решено было не отдавать русским Восточную Пруссию, а снять часть войск с западного фронта и направить их на усиление 8-ой армии...
   ...И это стало ошибкой, похоронившей план Шлиффена, а также все надежды Германии на быстрое окончание войны. Как ни превосходно было стратегическое положение германских войск, находившихся так близко от Парижа, но они были истощены быстрыми маршами и отчаянным сопротивлением союзников. Два свежих корпуса да кавалерийская дивизия, что были отправлены на защиту Восточной Пруссии, стали той самой соломинкой, "сломавшей спину верблюду" и не позволившей кайзеровским войскам одержать победу в решающей битве на Марне. Париж устоял, союзные армии, хоть и оставив огромные территории Франции, все равно устояли тоже и были готовы защищаться, а вот кайзеровские войска утратили свой наступательный порыв. Для того, чтобы продолжать наступление Германии нужны были свежие войска, но их не было - тем самым боевые действия на Западе зашли в тупик. И теперь перед Берлином во весь рост вставала совершенно безрадостная перспектива войны на два фронта, при том что шансов победить в такой войне у него практически не было.
   А что же Россия? Вместе с дополнительными корпусами на восточный фронт убыли два великолепных германских стратега: Гинденбург и Людендорф. Они быстро вскрыли губительную ошибку русского генштаба, решившего что битва за Восточную Пруссию закончена и потому отправившего армии Самсонова и Ренненкампфа в расходящихся направлениях. Теперь русских можно было разбить по частям, чем Гинденбург с Людендорфом не преминули воспользоваться: сосредоточив имевшиеся у них силы, они атаковали войска Самсонова под Танненбергом. Русские сражались ожесточенно, но это не могло спасти их от разгрома - с каждым часом положение русской армии становилось хуже и хуже.
   Но в тот самый момент, когда разгром, казалось, был уже неминуем, на поле боя появился Ренненкампф со своими войсками.
   Каким-то шестым чувством осознав ошибочность полученных им приказов он, отписав о своих действиях в Ставку, но не дожидаясь ответа командования, ринулся на выручку Самсонову. И все же успел, в самый последний момент, с ходу ударив немцам во фланг немногочисленным, едва волочащим ноги от усталости авангардом своей армии.
   Этого было недостаточно для победы, но хватило для того, чтобы поражение не превратилась в катастрофу. Дивизии Самсонова понесли тяжелые потери, но все-таки не были разбиты. Вместе с подошедшим подкреплением, они смогли отступить, сохранив боевые порядки и отразив атаки наседающих германцев. К несчастью, Ренненкампфу не суждено было увидеть всего этого - он погиб едва ли через час после атаки своих войск. 
   Сражение оказалось очень тяжелым для обеих сторон, потери были огромны, но у русских - все же несколько больше. Немцы трубили о своей победе. Россия ликовала спасению армии Самсонова, а Ренненкампф стал национальным героем. Ему припомнили все: и то, что, бросившись на помощь 2-ой армии, он нарушил приказ, и то, что они с Самсоновым без пяти минут ненавидели друг друга со времен русско-японской войны, и что Ренненкампф все равно не успевал помочь, даже если бы и решился. В силу всего этого у него не было никакой корысти идти на выручку, но он все же пришел. Один Бог знает, как, но вдохновил войска, и те летели как на крыльях, а затем атаковали, не щадя себя. Погиб сам, но сумел спасти множество жизней...
   До битвы под Танненбергом все слышнее звучали голоса, что слишком уж много в Российской императорской армии офицеров с германскими фамилиями, а можно ли им доверять? Не случится ли измены и предательства? Подвиг Ренненкампфа показал цену этой пустопорожней болтовне: после Танненберга за такие слова били в морду, не разбирая чинов. 
   А затем на русско-германском фронте все замерло, потому что ни немцы, ни русские не имели больше сил для наступления. Самсонов, приведя в порядок свои войска и соединившись с армией покойного Ренненкампфа предложил не отступать на границу, а держать оборону в Восточной Пруссии до тех пор, пока его не выдавят оттуда, на что у немцев сил покамест не хватало. Ставка одобрила. До конца года здесь еще вспыхивали бои местного значения, но крупных наступлений не случилось, потому что войска для этого не имелось у обеих сторон. Здесь, как и на западе, война зашла в позиционный тупик.
   Иное дело - Австро-Венгрия. Австрийцы атаковали, но то же самое сделали и русские, и все это вылилось в гигантское встречное сражение на почти пятисоткилометровом фронте: позднее эту мясорубку назвали Галицийской битвой. Она представляла собой ряд не слишком связанных меж собою сражений, у которых было только одно общее: ни в одном из них австрийцы не преуспели. Их армии несли тяжелые поражения и откатывались вглубь страны, Россия вернула себе западные области Украины, и стало ясно, что Австро-Венгрия, при всей ее гонористости, России не противник. К концу 1914 года было совершенно понятно, что не то, чтобы победить, но хотя бы устоять без помощи Германии австрийцы неспособны.
   Вот так на суше с началом войны пришли в движение огромные армии и битвы следовали одна за другой. Утоптанная солдатскими сапогами страдалица-земля принимала в себя столько пуль и осколков, что заступы мертвецких команд не могли копать бесконечные ряды братских могил, и трупы валялись неубранными во множестве. Смерть отложила свою косу, любовно охватив костлявыми пальцами рукоятки пулемета "Максим" и древние боги войны умирали один за другим, захлебываясь в озерах свежепролитой солдатской крови...
   Иное дело - море. Конечно, война шла и здесь. Пали германские колонии, неуловимые крейсера фон Шпее, истребившие эскадру британского адмирала Крэдока, в свою очередь и сами нашли свой конец у Фолклендских островов. Страшный шок охватил Британию, когда Отто Веддиген на своей U-9 за один боевой выход послал на дно три могучих броненосных английских крейсера, явив миру мощь подводного флота. Англичане успешно атаковали легкие силы немцев у Гельголанда, те в ответ обстреливали английское побережье, но получили хорошую трепку у Доггер-Банки.
   Но, по большому счету все это были мелочи, рутина войны. Главные силы хохзеефлотте и Гранд Флита оставались в гаванях, ожидая выхода соперника в море. Британские адмиралы мечтали разгромить вышедший из своих уютных баз германский флот, и тем покончить с претензиями кайзера на морское господство. Немецкие адмиралы рассчитывали застать врасплох и уничтожить какую-нибудь отдельную британскую эскадру, чтобы сравняться по силе с Гранд Флитом, и тогда уже дать британцам генеральное сражение. Но пока что мечтами да расчетами дело и ограничивалось.
   То же самое происходило и на Балтике. Потеря "Магдебурга", "Газелле" и "Пантеры" всколыхнула немцев и разожгла в них желание как следует получить зарвавшихся балтийцев. Но сражение главных сил балтфлота с 4-ой эскадрой закончилось с околоничейным результатом, а затем... Главные силы балтийского флота не были готовы к активным действиям, а у немцев, сосредоточивших все новейшие корабли в Северном море, не имелось на это сил. Война вылилась в партизанщину: четырнадцать раз с начала войны уходили в море русские крейсера и миноносцы, чтобы набросать мин на путях кораблей кайзера. На них подорвался и погиб броненосный крейсер "Фридрих-Карл". Немцы бросили в бой подводные лодки, и в конце концов добились успеха - страшный взрыв погубил "Палладу" со всем экипажем. Но зато русский флот получил усиление двумя британскими подводными лодками, доблестные экипажи которых сумели провести их в Балтику. Немцы атаковали Либаву с тем, чтобы воспрепятствовать русским использовать ее в качестве базы для легких сил, но они ее и так не использовали. В последней, декабрьской, самой масштабной минной постановке русские "от неизбежных на море случайностей" потеряли два миноносца, но на выставленных ими минах подорвались крейсера "Аугсбург" и "Тетис". Хотя оба корабля сумели вернуться в порт, "Тетис" имел столь серьезные повреждения, что его решено было не восстанавливать.        
   Николай узнавал о новостях на бегу, из торопливо прочитанной поутру газеты или же разговоров в кают-кампании. Работать приходилось не покладая рук, с раннего утра и до вечера, но и ночью случались тревоги. Увольнительные, конечно, случались тоже, но теперь за удачу можно было считать день на берегу за две недели корабельной службы.
   Это расстраивало Николая, потому что мешало развиваться его роману с Еленой, а в том, что это роман, уже не было никаких сомнений. Но они виделись так редко... Ревность? О, нет, бравому кавторангу никогда бы не пришло в голову ревновать госпожу Русанову к кому-то еще. В отличие от Валерии, рядом с которой всегда находился целый выводок воздыхателей и ухаживание за которой было тем еще соревнованием, Елена достаточно быстро дала понять, что не намерена принимать знаки внимания ни от кого, кроме Николая. Безусловно, он нравился ей, но теперь кавторанг желал иных чувств между ними, а как их добиться, если они почти не бывали вместе? Как мыслилось кавторангу, в его отношениях с Еленой Александровной наметился некий застой, но увы - покамест он мало что мог с ним поделать.
   С другой стороны, увлеченность своим делом в сочетании с бесконечной занятостью не давала Маштакову мучиться амурами, пока он на службе. Николай отлично знал, какое важное дело ему поручено и надеялся подготовить артиллерию линкора к сражению: а в том, что битва неминуема он не испытывал и тени сомнения. Соответственно, ему было безразлично, что за полгода войны бригада дредноутов ни разу не вышла из Финского залива: это "бездействие" воспринимался Маштаковым как дар богов, позволявший наилучшим способом приготовиться к бою.
   Конечно, известия о рейдах крейсеров и миноносцев пробуждали в нем интерес, но все же это был, скорее, интерес наблюдателя: предложи кавторангу кто-нибудь перевод на крейсер, он бы отказался. Николай чувствовал себя вполне на своем месте - но увы, о других, более юных и менее опытных членах экипажа этого сказать было нельзя
   Еще до Рождества трое лейтенантов - второй, третьей башни и носового плутонга - подали рапорты о переводе.
   Объясняться с ними стало для Маштакова форменным мучением. Горящие глаза, жажда боевых свершений, чуть-чуть заметное пренебрежение начальством, якобы "устроившемся подальше от войны" и тут же - склонность только что в ноги оному начальству не падать, дабы оно похлопотало о переводе. Юношеский максимализм, твердая уверенность, что если прямо сейчас не сбежать на миноносец, то вся война пройдет мимо и, конечно же, абсолютная глухота ко всем аргументам начальства...
   Хотя, положа руку на сердце, некоторые основания для хандры у молодых офицеров были. Никто не сомневался, что командующий Балтфлотом способен бросить в бой все, чем располагает, хотя бы и против превосходящих сил противника. Но власть фон Эссена имела границы: костяк балтфлота, 1-ая бригада новейших линкоров, куда входил "Севастополь", можно было использовать лишь по решению Ставки. И было ясно, что Ставка будет запрещать, а если и разрешит, то лишь тогда, когда уже будет поздно.
   К счастью Николая, командующий Балтфлотом издал недвусмысленный приказ, запрещающий переводы с дредноутов 1-ой бригады, кроме как по прямому ходатайству контр-адмирала Кербера.
   А затем пришел февраль 1915 г, окончательно сковавший льдом Финский залив, и выходы кораблей в море прекратились. Зимняя стужа умерила пыл жаждущих чужой крови наций, и война приостановилась - лишь затем, чтобы с приходом весны разгореться с новой силой.

ГЛАВА 21

    - Повоевали, называется - буркнул старарт.
   - А вот не все коту масленица. Повадились, понимаешь, кайзера обижать: в прошлом году "Газелле" с "Пантерой", месяц назад - "Мюнхен", эдак-то совсем хохзеефлот без крейсеров оставите! И то сказать - хоть "Аугсбург" и ушел, но "Ундине" все же на шведские камни загнали.
   - Да не "Ундине" это! Не "Ундине"! Говорю же, это "Альбатрос", минный заградитель!
   - Адмирал сказал - крейсер, значит крейсер.
   - Ошиблись на "Макарове", точно Вам говорю. Но "Аугсбург"! В который раз уже сквозь пальцы! Проскочил мимо нас на пяти милях - только его и видели! Еще и пощечину залепил...
   - Стопятимиллиметровую.
   - Ага, точно.
   - "O, du lieber "Augsburg", "Augsburg", "Augsburg"..." - замурлыкал штурман на мотив общеизвестной "Ах, мой милый Августин", но на него тут же зашикали со всех сторон, потому как мурлыкал он на редкость немузыкально.
   - Ох, дать бы тому медведю в ухо - мечтательно закатил глаза Андрей Геннадьевич
   - Какому?
   - Который Вам на ухо наступил, Сергей Борисович!
   - Ничего Вы, артиллеристы, не понимаете в высоком искусстве оперы и арии! У Вас одно в жизни предназначение
   - Это какое же?
   - Стрелять, куда Государь-Император прикажет!
   - Неправильное предназначение - подал голос зашедший в боевую рубку старший офицер
   - Это почему еще?! - возмутился старарт
   - Стрелять-то любой сумеет, а ты попадать попробуй!
   - Тьфу...
   Разговор продолжился, с шутками и прибаутками, как, собственно, и было заведено среди офицеров "Баяна", но Алексею Павловичу шутить не хотелось совершенно. Весь сегодняшний рейд пошел через коромысло, а ведь все так хорошо начиналось...
   Гибель "Магдебурга" в самом начале войны, на фоне гигантской численности германского флота могла показаться незаметной, если бы не шифровальные книги, утопленные на мелководье и поднятые русскими водолазами. Отныне флоты союзников могли слушать радиосвязь немцев почти как свою собственную - кошмар, не приснившийся морякам хохзеефлотте в самых страшных снах.
   Контр-адмирал Непенин, глава отдела разведки, доложил командующему о грядущих торжествах в Киле, где кайзер собирался почтить личным присутствием, любимый им флот. Разумеется, фон Эссен, недавно оправившийся после тяжелой болезни, никак не мог упустить такой оказии засвидетельствовать свое почтение венценосной особе. Пользуясь тем, что все крупные корабли сосредоточатся в Киле, командующий флотом отдал приказ крейсерам дать подобающий случаю салют, немножко постреляв по Мемелю. Командование операцией поручили контр-адмиралу Бахиреву
   В море вышла 1-ая бригада крейсеров: "Адмирал Макаров" под адмиральским флагом, "Баян" князя Еникеева, "Олег" да "Богатырь", а прикрывал их "Рюрик": уже долгое время ничего крупнее броненосных крейсеров немцы на Балтике не использовали, а "Рюрик" и создавался как их убийца. Известно, что фон Эссен просил дредноуты на дальнее прикрытие операции, но, увы, не получил их - Ставка не расщедрилась, да и никогда не была она щедрой, если поднимался вопрос использования тяжелых кораблей. В море вышли "Андрей Первозванный" с "Императором Павлом I" - надо сказать, Ставка возражала и против этого, санкционировав только "Цесаревича" со "Славой". Но Николай Оттович резонно возразил, что броненосцы эти, хоть и старые, являются единственными кораблями обоих бригад линкоров, способными, случись чего, оборонять Моонзундский архипелаг, потому как остальным линкорам пройти в Рижский залив не позволяет осадка. Аргумент показался Ставке убедительным, но дредноутов фон Эссен все равно не получил. И сам комфлота выйти в море не смог, потому что был еще сильно слаб после болезни.
   А дальше... Все пошло кувырком. Собирались взять с собой флотилию миноносцев, но она задержалась с выходом из-за сильного тумана, так что крейсера пошли с одним только "Новиком". По дороге туман осатанел совершенно, казалось, что пальцев вытянутой руки уже не видно, так что к Мемелю вышли, потеряв по дороге и "Рюрик" и "Новик". Оба корабля заблудились в тумане и были где-то совсем близко, но где - неясно. Все же четыре крейсера вышли к Мемелю и все было готово к обстрелу, но вдруг командующий повел крейсера назад.
   Такая неудача всех расстроила. Понятно, что в таком тумане сколько-то точной стрельбы ожидать было нельзя, но и уходить без единого выстрела получалось как-то не по-человечески. Экипаж погрустнел, а старший артиллерист, с чувством цитировал Лермонтова:
   "Что ж мы? На зимние квартиры?
   Не смеют, что ли, командиры,
   Чужие изорвать мундиры,
   О русские штыки?"
   Но наконец-то развиднелось: и вдруг прямо по курсу обнаружился отряд германских кораблей в составе легких крейсеров "Аугсбург" и "Ундине" (хотя Андрей Геннадьевич ручался, что это был всего лишь минный заградитель "Альбатрос") и флотилии миноносцев.
   Четверке русских крейсеров такой отряд был на один зуб, всего-то и нужно было, что сблизиться и раскатать немцев в тонкий блинчик, но Бахирев зачем-то затеял сложное маневрирование с окружением вражеских кораблей и взятием последних в два огня. В результате крейсера садили по "Ундине" (или все же "Альбатросу"?) с большой дистанции, мешая пристреливаться друг другу. "Аугсбург" в который раз попытался увлечь русских за собой и тем спасти своего тихоходного товарища - это уже становилось традицией. Русские на это не повелись, ограничившись обстрелом, но также традиционно попаданий не добились. Зато "Аугсбург", пройдя в пяти милях от "Макарова" умудрился залепить в "Баян" снаряд, разорвавшийся на баке: никто не пострадал, но отхватить такую плюху от мелкого крейсера, ничем не отплатив взамен, было очень обидно.
   Миноносцы противника тоже не решились идти "в последний и решительный". Они прикрыли "Альбатрос" дымовой завесой, а сами двинулись на сближение: но будучи встречены весьма интенсивным огнем трехдюймовок "Баяна" и "Макарова" вкупе с шестидюймовками "Олега", вынуждены были ретироваться, при том что один как будто даже загорелся.
   В итоге "Альбатрос" раскатали, остальные немцы удрали, а бригада крейсеров повернула домой: такое завершение рейда трудно было считать успешным. Офицеры задавались вопросом, стоил ли "Альбатрос" тех снарядов, которые были израсходованы не его уничтожение, но к единому выводу не пришли, а "Рюрика" и "Новика" так нигде и не было видно.
   "Хотели обстрелять Мемель. Не обстреляли." - размышлял про себя Алексей Павлович: "Хотели разгромить отряд легких сил немцев. Не разгромили. Что-то не везет нам сегодня...". Но додумать свою мысль командир "Баяна" не успел - горизонт испятнали шесть дымов, неожиданно появившихся позади-справа уходящих на северо-восток русских кораблей.

***

   Контр-адмирал Бахирев был мрачен и совершенно недоволен ходом операции.  Чертов туман спутал все карты: мало того, что остались без сильнейшего крейсера и эсминцев, так еще и у Мемеля видимость была такая, что... Мемель, конечно, город немаленький, но зачем же стрелять вслепую по площадям? Бахирев полагал сосредоточить огонь по портовым сооружениям и стоящим в нем кораблям - в отличие от убийства городского населения в этом был смысл. Поэтому известие о некрупном вражеском отряде, оказавшемся к тому же между русскими крейсерами и родными пенатами изрядно подняло контр-адмиралу настроение: вместо избиения гражданского населения он мог нанести удар по кораблям противника.
   Разведчики перехватили радиограмму, из которой следовало, что в море неподалеку от Бахирева имеется два небольших немецких отряда, при том что местонахождение одного из них было неизвестно. Судя по тексту, немцы завершали какую-то операцию, вероятнее всего - минирование, которое осуществлял один отряд, а второй служил дальним прикрытием. Теперь первый отряд возвращался и искал встречи со вторым, сообщив ему свои текущие координаты, а также курсы и скорость.
   Имея такие данные, поставить "шах и мат" немцам смог бы и ребенок. Судя по тексту радиограммы, у немцев в прикрытии шел всего лишь один "большой", сиречь - броненосный крейсер, судя по позывным - "Роон". Позывные немцы периодически меняли, но какая разница? "Макаров" и "Баян", хоть и были невелики размерами, но вдвоем могли на равных противостоять любому броненосному крейсеру Германии, а ведь у Бахирева имелись также и "Богатырь" с "Олегом". План боя определился моментально: перехватить слабый германский отряд и разбить его, позвав к себе "Рюрик". На разгром первого отряда он, конечно, не успеет, Бог знает где "Рюрик" сейчас. Но атакованные немцы наверняка будут вопить о помощи и "Роон" ринется им на выручку. Если к тому моменту "Рюрик" объявится, то можно будет уничтожить и "Роон", а если нет... Тогда посмотрим, как будут развиваться события, но уж отбиться-то от "Роона" мы во всяком случае сумеем.
   Итак, Михаил Коронатович отдал необходимые указания и сперва все шло так, как он и предполагал. Обнаружив очень слабый немецкий отряд, он немедленно вызвал в этот квадрат "Рюрик", а сам решил немного поупражнять экипажи своих крейсеров в тактике, предприняв маневр окружения противника. Все-таки маневрирование в родном Финском - это одно, а под огнем неприятеля - совсем другое, даже если противник очень слаб.
   Однако Бахирев вскоре понял, что ошибся в своем решении - время шло, гремели пушки, а толку выходило мало. Он искренне надеялся, что и "Аугсбург" от него не уйдет - все же новые методы стрельбы, которыми пользовался флот, подняли точность артогня на неведомые ранее высоты. Но видимость была так себе, а расстояния велики: в итоге уничтожить удалось только "Ундине", но какой ценой? Контр-адмирал ужаснулся, когда выяснилось, что его флагман израсходовал на это едва не половину боеприпаса! Теперь снарядов могло не хватить на драку с "Рооном", если тот объявится, а на адмирала продолжали сыпаться известия - одно хуже другого.
   То, что германский командир, обнаружив у себя перед носом четыре русских крейсера радировал открытым текстом: "Прошу выслать подводные лодки" было неудивительно и расценено Бахиревым как попытка дезинформации. Куда хуже было, что с "Олега" вскоре сообщили о перископе. На крейсере, конечно, могли и ошибиться, но теперь контр-адмирал задавался вопросом: не погорячился ли он, решив, что у Готланда нет германских субмарин? Хуже того - пришло сообщение из штаба флота, что какой-то отряд немцев, неясного состава находится сейчас у северной оконечности Готланда. Откуда он там взялся-то и что там делал?
   Для немецких кораблей не было никаких целей в этом районе, они выводили туда корабли исключительно для прикрытия операций в районах Финского залива и Моонзунда. А это означает, что сейчас у Готланда находится ударная группа и Бахиреву грозит угодить в клещи между ней и "Рооном"? От этого контр-адмирал чувствовал себя не загонщиком, но дичью, и клял себя последними словами за "тренировку", уполовинившую боеприпас его кораблей.
   Могли ли разведчики ошибиться? Такое тоже возможно, конечно, но последние данные были весьма точны. С другой стороны, здравый смысл подсказывал, что никаких немцев у северной оконечности Готланда все-таки нет: кто будет высылать отряд прикрытия, которому нечего прикрывать? Если только немцы поставили ловушку на его крейсера... но это тоже было бы странно. Во-первых, откуда им знать о рейде, а во-вторых - знай они, что русские в море, не отправили на задание небольшой отряд, разогнанный Бахиревым, без сильного эскорта. Но, опять же, могли и отправить, уповая на сильный туман... ведь не могли же немцы знать, что Непенин, дай ему Бог здоровья, читает их радиограммы? А может, разведка умудрилась группу "Роона" посчитать дважды?
   В общем, сколько ни гадай, а все равно выходит либо так, либо эдак и контр-адмирал решил ориентироваться на худшее: что впереди у него кто-то есть, и, быть может, этот "кто-то" равен или превосходит его в силах. Даже и в этом случае ситуация еще не вышла из-под контроля, потому что имелись козыри в виде "Рюрика" и двух могучих броненосцев. Бахирев попросил помощи прикрывающих его "Андрея" и "Павла" и пошел им навстречу, а "Рюрик" он вызвал к себе еще раньше. Теперь план был прост: соединиться с прикрывающими его вылазку броненосцами, а там действовать по обстановке. Если же вдруг, еще до встречи с прикрытием, его догонит "Роон" - принять бой на отходе, но на рожон не лезть, пусть с ним "Рюрик" разберется. Бахирев совсем не хотел решительной драки с "Рооном", после которой он, даже в случае победы, останется совсем без снарядов перед лицом неясной угрозы мифического северного немецкого отряда. А ну как тот окажется вовсе даже не мифическим, а вполне реальным?
   А затем сигнальщик возвестил о шести дымах на горизонте.

***

   - Поздравляю, господа, у нас гости! - объявил Алексей Павлович:
   - Похоже кто-то жаждет наказать нас за бессовестное надругательство над маленькими. Кстати, Андрей Геннадьевич, не подскажете, кто бы это мог быть?
   - Хмм... промолвил старший артиллерист, известный своей зоркостью. Впереди... Впереди идет "Любек" или что-то донельзя на него похожее, и это неинтересно. Что нам очередной легкий крейсер? Позади... голову даю на отсечение, что последние четыре дыма - миноносцы, тип пока неясен. А вот посередине... что-то большое и двухтрубное.
   - Не "Роон" значит? А кто тогда?
   - Нет, не "Роон", разве только ему кто-то две трубы скособочил...
   - Может "Рюрик" постарался? Или сами спилили для секретности?
   - Хорош зубоскалить! Кто там у немцев двухтрубный-то? "Принц Генрих"?
   И в этот момент далекий силуэт непонятного корабля окрасился вспышками выстрелов.
   - Ничего ж себе! Что, снарядов не жаль? Его старью до нас ни в жизнь не дотянуться, на такой-то дистанции! --авторитетно заявил штурман.
   В ответ на эту сентенцию тяжелые снаряды с гулом пронеслись над "Баяном" и подняли четыре гигантских столба в нескольких кабельтовых за русским кораблем.
   - Перелет?!
   - Стоп, господа - заговорил князь Еникеев:
   - У "Генриха" всего два орудия главного калибра, так что это точно не он. И кто же тогда почтил нас своим присутствием?
   Неожиданно лицо вглядывающегося в бинокль старарта утратило природные краски, а уголки губ пошли вниз. Алексей Павлович совершенно не удивился этому, потому что высота, на которую взметнулось море, вздыбленное падением германских снарядов, уже сказала ему все, что нужно. Андрей Геннадьевич опустил бинокль и обернулся к командиру: Еникеев смотрел ему в глаза. Не шок, но злость и... обреченность. А затем его старший артиллерист произнес одно единственное слово:
   - "Дерфлингер"

***

   Контр-адмирал онемел от ужаса. "Дерфлингер"! Новейший линейный крейсер! Восемь двенадцатидюймовых орудий! Триста миллиметров брони! Бежать бесполезно - мощнейшие турбины придавали этому чудищу тевтонских верфей скорость порядка 30 узлов, а "Макаров" с "Баяном" с их котлами Бельвиля и в лучшие свои годы быстрее двадцати одного не ходили. Сейчас с горизонта на Бахирева скалилась сама смерть и никакого спасения от нее быть не могло. Будь здесь "Андрей" и "Павел", тогда еще... Впрочем, далеко не факт что они и вдвоем справились бы. А крейсерам Бахирева и вовсе ничего не светит: восьмидюймовки "Макарова" и "Баяна" еще могли добросить свои снаряды до "Дерфлингера", но толку-то с них... Таких пушек у Бахирева четыре на весь отряд, вдвое меньше, чем у немцев, но один немецкий двенадцатидюймовый снаряд весит почти столько же, сколько четырех русских восьмидюймовых. В бою на шестидесяти кабельтовых "Адмирал Макаров" и "Баян" смогут разве что поцарапать врага - а тот будет расстреливать русские корабли как в тире, пробивая их на оба борта. 
   Но как Непенин умудрился прозевать выход линейного крейсера в море? Разведчики, морского бога в душу... А, впрочем, Бахирев тут же понял, что неправ. Немцы радировали о "большом крейсере" и он, привыкший к тому, что ничего крупнее броненосных крейсеров у кайзера на Балтике не водится, посчитал неизвестный крейсер "Рооном" или чем-то аналогичным. Но немцы в своей классификации не делили линейные и броненосные крейсера на разные классы, называя и те, и другие "большими". Так что Непенин все сообщил правильно, и если неий дурак в контр-адмиральских эполетах неправильно интерпретировал разведданные... То это проблемы дурака в контр-адмиральских эполетах. И вверенного его дурному попечению подразделения, разумеется.
   Михаил Коронатович едва сдержал рвущийся наружу стон. Что ж теперь делать-то? Бежать?! Но до встречи с "Андреем Первозванным" и "Императором Павлом I" полным ходом часа три, а за это время его бригада крейсеров перестанет существовать. "Дерфлингер" догонит и растерзает их одного за другим, а затем без труда уничтожит "Рюрик".  
   Но должен же быть какой-нибудь выход?
   На ум пришел прорыв "Гебена" в Истамбул. Тогда британский адмирал, имея четыре старых крейсера уклонился от боя и за это пошел под суд. Потом вроде как был оправдан, но... но у него было четыре больших броненосных крейсера! А у Бахирева - два малых броненосных и два бронепалубных, к тому же "Дерфлингер" сильнее "Гебена" и лучше защищен. Никаких, ну вот совсем никаких шансов в бою, и даже если "Рюрик" вмешается, это ничему не поможет. Так же, как и самый слабый дредноут имел подавляющее преимущество перед самым сильным броненосцем, так и слабейшие из линейных крейсеров превосходили броненосный "Рюрик" с его четырьмя десятидюймовыми и восемью восьмидюймовыми пушками и шестью дюймами брони. А "Дерфлингер" был не слабейшим, а новейшим и сильнейшим линейным крейсером. Отвлечь на себя, на какое-то время связать "Дерфлингер" боем и, возможно, даже причинить какие-то повреждения "Рюрик" мог, но потом все равно погиб бы.
   Неожиданно на контр-адмирала снизошло спокойствие: Бахиреву все стало ясно. Он проиграл и будет разбит. Российский флот получит еще одну Цусиму. Но если в дальневосточных водах наши моряки сумели взять с самураев кровью, то здесь состоится разгром "всухую": первую бригаду крейсеров перетопят, как котят. Его первую бригаду... И что бы он не делал - избежать такого конца нельзя
    Адмиралу казалось, он чувствует, как седеют вставшие дыбом волосы. Его жизнь окончена: даже если каким-то чудом он выживет, позор поражения останется с ним навсегда. Не будет славы лихого адмирала, не будет производства в следующий чин, а высший свет отвернется от него, как от зачумленного. Что бы ни случилось в ближайший час, контр-адмирал умер только что, в тот самый миг, как "Дерфлингер" появился на горизонте. Он мертв так же верно, как если бы германский двенадцатидюймовый разорвал его в куски.
   А если он все равно мертв, так чего же ему терять?    
   Мужество отчаяния? А какая разница, усмехнулся про себя Бахирев.
   - Развернуться строем фронта и уходим. Механикам - готовность дать полный ход сразу, как прикажу!
   - Передайте Еникееву - пусть идет контргалсами, чтобы его сложнее было накрыть! Остальным - не вырываться вперед, держимся строем фронта. Увеличить интервалы до десяти кабельтов! И повторите радиограмму на "Рюрик"!
   Какое-то время русский отряд пытался уйти от "Дерфлингера", но, как и предполагал контр-адмирал, это было бесполезно. Крейсера и так не могли держать свыше 20 узлов, а отчаянно маневрирующий "Баян" шел теперь еще медленнее, задерживая остальных.  Но пока его тактика давала плоды - лишь один тяжелый снаряд поразил его корму, не нанеся, впрочем, решительного повреждения и не сбив ход. По "Макарову" пока не стреляли, и Бахирев замер на мостике, до боли вглядываясь в низкий силуэт германского линейного крейсера.
   И дождался-таки - прямо по курсу "Дерфлингера" встали два высоченных фонтана, которые могли дать только 254-мм снаряды "Рюрика". Крейсера, которым еще совсем недавно командовал некий капитан первого ранга, по имени Михаил Коронатович Бахирев...

***

   Грохот разрывов снарядов о воду, и судорожный стук осколков в стену боевой рубки... Почти достал, собака.
   - Два румба влево! - рявкнул Алексей Павлович.
   Тевтон стрелял классической "вилкой" и, по идее, должен был уже прибить русский крейсер, но покамест Еникееву удавалось успешно оттягивать неизбежное. После каждого падения снарядов он менял курс в сторону вздымающихся фонтанов воды и это работало - до сих пор крейсер получил всего два попадания. Причем взорвался только один снаряд, к счастью ничего такого не повредивший, а второй, снеся прожектор с марса грот-мачты, полетел себе дальше. Но немец садил фугасными, разрывающимися при ударе о воду снарядами, отчего "Баян" засыпало осколками - впрочем, от такой напасти его броня вполне защищала. Кормовая восьмидюймовка отстреливалась, но больше для фасона - при таких рывках влево-вправо прицельный огонь был едва ли возможен.
   "Эх, Маштакова бы сюда" - пришла совершенно несвоевременная мысль. Вместе с его "Севастополем", разумеется. Князь Еникеев не отказал себе в удовольствии пару секунд просмаковать эту картину: вот из-за дымки выступает строгий силуэт новейшего дредноута, застилая горизонт черным дымом из труб, его дюжина двенадцатидюймовых орудий развернуты на "Дерфлингер". Вот Николай, улыбаясь такой привычной, доброй и чуть ехидной ухмылкой, со словами: "А ну, кто тут маленьких обижает?" склоняется к своему визиру и... В том, что его друг способен за полчаса превратить чудо германской техники в пылающую руину, Алексей Павлович не сомневался ни секунды. Эх, мечты, мечты...
   Он поднял к глазам бинокль и мощная оптика приблизила силуэт "Дерфлингера" в момент, когда тот дал очередной залп. Красиво, черт побери. Все-таки есть что-то завораживающее в зрелище сражающихся стальных гигантов. Вот рявкнула кормовая восьмидюймовка... и два огромных фонтана встали по носу германского линейного крейсера.
   - Андрей Геннадьевич, чего это Миронов расхулиганился? - обратился Еникеев к старарту:
   - Мало того, что Ваш мичман без разрешения перешел на десятидюймовый калибр, так еще и заряжает двумя снарядами сразу. Как Вы ему башню-то доверили?
   Озадаченность на лице старшего артиллериста сменилась проблеском надежды, он вскинул бинокль к глазам и впился взглядом во вражеский корабль
   - Вы правы, похоже, "Рюрик" пришел - сказал он через минуту. Самого крейсера видно не было, но частоколы от восьми- и десятидюймовых снарядов вокруг "Дерфлингера" были хорошо наблюдаемы и говорили сами за себя.
   - А это мы сейчас узнаем - сказал Алексей Павлович и продолжил:
   - Что сделают немцы, обнаружив атакующий их крупный корабль? Разумеется, перенесут на него огонь. Так что, если это действительно "Рюрик", сейчас нам станет легче.
   Силуэт "Дерфлингера" вновь окутался дымом залпа... Менее чем через минуту - еще одним... И еще... Но море вокруг "Баяна" оставалось спокойным.
   - Точно - "Рюрик"! - резюмировал князь. Желающих спорить или комментировать его слова не обнаружилось.   
   Напряжение, царившее в боевой рубке, немного отпустило. Это было тем более странно, что все отлично понимали - "Рюрик" ничего не решит и от "Дерфлингера" не защитит. Но уже сам факт того, что кто-то пришел на помощь и по тебе больше не стреляют чертовски поднимал настроение...
   "Но что теперь?" - размышлял князь. Хорошо, мы поставили германцев в два огня и можно сказать, окружили их. Но какой в этом толк, если у них все равно достаточно сил, чтобы разделать нас под орех? Чего хочет адмирал? И хочет ли вообще чего-то?". Алексею Павловичу внезапно подумалось, что для Бахирева приход "Рюрика" может оказаться сюрпризом - он наверняка вызвал его, когда избивали "Альбатрос", когда местоположение русского отряда ни для кого не было тайной и следовало соединить силы. И вот "Рюрик" пришел, а что теперь?
   - Сигнал с флагмана, Вашблародь!!!
   Однако! Все так засмотрелись на "Дерфлингер", что едва не проспали распоряжение Бахирева. Интересно, что же такого задумал Михаил Коро...
   Князь глянул в бинокль на "Макарова", увидел поднятые сигнальные флаги. Опустил бинокль и протер глаза. Снова всмотрелся. Нет, это не обман зрения. На фалах "Адмирала Макарова" трепетали сигналы:
   "Поворот все вдруг"
   "Полный ход"
   "Торпедная атака"
   - О, майн готт!!! - почему-то по-немецки протянул старарт:
   - Что это нашло на старика?!!!
   - Что ж такого? - стараясь, чтобы голос не дрогнул ответил ему Алексей Павлович. Получилось.
   - Шансов у нас никаких, а помирать - так с музыкой!
   И действительно - фронт 1-ой бригады крейсеров растянулся сейчас почти на три мили и, бросившись сейчас на "Дерфлингер" получалась как будто атака с разных сторон... ну, не совсем, конечно, но чем-то похоже.
   - Так что радиограмма, Вашсковородь!
   Ого! Сигнал к торпедной атаке дублировали по радио. Это значит, пойдет и "Рюрик", а тогда...
   Тогда получится атака с разных направлений. И, как бы ни был силен "Дерфлингер", но пять атакующих крупных крейсеров ему не остановить, а убежать мы ему не дадим. Окружили кошку пять смелых мышек... "Дерфлингер" там не один, конечно, с ним "Любек" и миноносцы, но их-то мы сметем, как тараканов веником. Конечно, торпеды миноносцев опасны, но... Князь почувствовал, как боевой азарт вытесняет предчувствие неизбежной смерти.
   - Сигнал отрепетовали?
   - Не на чем, Вашсковородь, все фалы порезало!
   - Микуленко, мне до фонаря, чего там у тебя порезало. Хоть сам на голову встань и сигнал к пяткам привяжи, но...
   - Так что адмирал передает "Исполнять", Вашсковородь!
   Ну да - "Олег" и "Богатырь" уже отрепетовали, и Бахирев распорядился... Вот его "Адмирал Макаров", вспенивая форштевнем море, покатился в циркуляцию. Разворот!
   - Пойдем и мы, благословясь - распорядился Алексей Павлович.

***

   Михаил Коронатович Бахирев не утерпел и выскочил из боевой рубки на мостик. Зрелище 1-ой бригады крейсеров, идущих в героическую атаку на сильнейшего неприятеля, никого не смогло бы оставить равнодушным. Сам контр-адмирал никогда не был сторонником "бравады" (как это он про себя называл) за которую на флоте так любили, в свое время, Степана Осиповича Макарова. У Михаила Коронатовича были определенные планы на жизнь, и героическая гибель в них совершенно не вписывалась. Он служил честно - добровольцем не вызывался, но от приказов не отлынивал, стараясь выполнять порученное старательно и четко. Трусом не был, в герои не рвался.
   Но сейчас, глядя как четверка его крейсеров, развернувшись во фронт, полным ходом вспарывает стальную балтийскую волну, как летят брызги из-под форштевней, как яростное пламя выстрелов сверкает сквозь клубы дыма предыдущих залпов, и как вьются по ветру воздетые под клотики стройных мачт, стеньговые флаги, он внезапно испытал прочно забытое со времен далекого уже гардемаринства, ощущение первобытного, рвущего грудь восторга. "Дерфлингер" не менял курса, идя где-то на двадцати узлах, противники летели друг к другу на скорости, которой позавидовал бы любой буревестник. Вот выдвинулись вперед "Любек" с миноносцами, но это бесполезно, потому что им бригаду не остановить: Бахирев видел, как приземистый корпус вдруг полыхнул огнем, и миноносец завертелся на месте, окутавшись пеленою пара. До германского линейного крейсера оставалось уже не больше четырех с половиной миль, когда...
   ...когда "Дерфлингер" вдруг развернулся на 180 градусов и пошел от бригады полным ходом, прекратив сближение.
   Это было плохо, но не слишком, потому что на новом курсе "Дерфлингер" должен был сходиться с "Рюриком", а на короткой дистанции орудия этого русского крейсера могли натворить бед. И торпеды на нем тоже были, и может быть, с ним идет потерявшийся "Новик".  Но что-то резало глаз контр-адмиралу, только никак не получалось сообразить, что именно.
   А потом понимание тяжким обухом рухнуло на его затылок: вокруг "Дерфлингера" больше не вздымались высокие столбы падений многочисленных десяти- и восьмидюймовых снарядов. "Рюрик" по линейному крейсеру больше не стрелял!
   Но что такого могло случиться? На протяжении всей баталии "Рюрика" не было видно - слишком велико расстояние. Потопить его так быстро "Дерфлингер" не мог - времени прошло даже меньше того, что выдержал под обстрелом "Баян". Удачное попадание, взорвавшее погреба? Ерунда, они бы услышали, да и столбы дыма отсюда будет хорошо виден. Но тогда - что?
   Какое-то время Бахирев тешил себя надеждой, что это какой-то сбой и сейчас "Рюрик" снова ударит по врагу из всех стволов: но секунды тянулись одна за другой, а ничего такого не было. Вот "Дерфлингер" дал залп... И четыре водяных столба встали прямо перед носом идущего на полной скорости "Баяна"!
   Рука едва не выпустила ставший таким тяжелым бинокль.  Разворот "Дерфлингера" от его бригады и перенос огня на "Баян" могли означать только одно...

***

   ""Рюрик" вне игры! Черт, да что с ним случилось-то! О, Господи..."
   - Четыре румба влево!
   Поздно. Бахирев все поставил на одну карту, но ее побила Судьба, и теперь бригада обречена. Героически бросившись на врага, они сократили дистанцию до сорока пяти кабельтов, но теперь "Рюрик" куда-то делся, и бригада осталась один на один с линейным крейсером. С такой дистанции комендоры "Дерфлингера" уж точно не промахнутся. Можно атаковать, можно бежать, но "Дерфлингер", имея преимущество в скорости, не даст выйти в торпеды, а будет расстреливать их одного за другим. Конец. Финита ля коме...
   Еникеева оглушил грохот и "Баян" сильно встряхнуло. Только что стрелявшую по врагу носовую башню развернуло и вскрыло, как консервную банку. Взвизгнули осколки, а старший артиллерист, нелепо взмахнув руками рухнул на пол боевой рубки. Слева раздался чей-то стон.
   Алексей Павлович склонился над раненным старшим артиллеристом, и едва не поморщился против воли - раны в голову и шею, кровь ручьем... Совсем плохо.
   - Держись Андрей!
   - Ничего. - вытолкнул из себя артиллерист и судорожно сглотнул
   - Всегда... меч...чтал пог..гнать дред... ноут... нашей... вось...восьми...дюймовкой... И вот.... - он еще попробовал улыбнуться, но в горле что-то забулькало, предсмертная дрожь сотрясла тело офицера и глаза его закрылись.
   "Баян" получил два попадания. Одно из них выбило носовую башню с 203-мм орудием, но второе оказалось куда страшнее. Удар пришелся в правую скулу корабля прямо по ватерлинии, аккурат под носовым казематом шестидюймовой пушки. Случись это ближе к середине корпуса, возможно, все бы и обошлось, но в этом месте бронепояс истончался до несчастных ста двадцати миллиметров и не мог, конечно, сдержать удар двенадцатидюймового снаряда.  Четырехсоткилограммовая, начиненная тринитротолуолом стальная чушка проломила бронеплиту и взорвалась, проделав в корпусе "Баяна" грандиозную дыру, куда немедленно устремились потоки холодной балтийской воды.
   - Адмирал сигналит отступление, вашсковородь!
   Ну правильно, что тут еще делать? Если сильно повезет, может быть кто-то сможет уйти. Снова грохот и визг осколков - обернувшись, Еникеев увидел, как верхняя половина третьей трубы валится за борт, словно подрубленная гигантским дровосеком. Это совсем плохо - мало того, что упала тяга, так еще и германские снаряды дают массу осколков, наверняка повредили котел, а значит скорость... 
   Неожиданно в рубку влетел старший офицер, которому, вообще-то, в бою положено находиться где угодно, но только не в ней:
   - Господин командир! Алексей Павлович! В носу дыра, что твои ворота, льет как из брандспойта! Центральный пост и погреба шестидюймовок затоплены, переборка в первое машинное подтекает! Может не выдержать, если скорость не сбросим!
   Еникеев и сам чувствовал, что крейсер садится носом.
   - Сколько узлов сможем дать без риска?
   - Четырнадцать, не больше.
   Вот и все. Может быть, кто-то из бригады и спасется, но не "Баян", это точно. "Ольга... Господи... Как же она теперь" - только и подумал князь. А потом - надвинул покрепче фуражку, и:
   - Распоряжение адмирала нас не касается. Идем топить "Дерфлингер"! Приказываю: атаковать торпедами, а затем - таранить! Кто бы из нас ни остался в живых последним - отменять приказ запрещаю!

***

   Бахирев наблюдал, как "Олег" и "Богатырь", следуя его распоряжению, повернули на обратный курс. "Баян" накрыли германские снаряды, крейсер пылал, но приказа почему-то не выполнил, продолжая идти вдогон "Дерфлингеру".
   - Они что, не поняли приказа? Повторите! - бросил контр-адмирал, но вдруг увидел какие-то флаги, которые сейчас едва видимые фигуры пытались натянуть на поручни верхнего мостика горящего крейсера. Командир "Адмирала Макарова" вскинул бинокль
   - "Сблизиться и таранить неприятеля". Какого... Что они делают?!
   Михаил Коронатович сглотнул внезапно скрутившийся комок в горле. Глаза предательски защипало.
   - Они пытаются спасти нас - только и ответил контр-адмирал.

***

   Фон Ройтер, командир "Дерфлингера" предпочел проявить разумную осторожность. Бой складывался как-то странно - сперва, перехватив отряд русских крейсеров он ожидал избиения младенцев, потому что противостоять его кораблю те никак не могли. Но потом из ниоткуда появился крупный крейсер, судя по всему - "Рюрик" и "Дерфлингер" оказался окружен, а русские ринулись в атаку. Затем "Рюрик" исчез столь же таинственно, как и появился, а затем три вражеских крейсера тоже отвернули: но не четвертый, продолжавший самоубийственную атаку. Что все это могло означать, и чего еще ожидать от этих сумасшедших?
   И капитан цур зее решил не рисковать. Меньше четверти часа понадобилось его комендорам, чтобы расстрелять преследующий их корабль. Но почти все эти пятнадцать минут "Дерфлингер" шел прежним курсом, громя атакующий его крейсер на отходе и удаляясь от остальных русских кораблей на двадцати узлах, а они на тех же двадцати узлах бежали от него. Сейчас противников разделяло миль десять-двенадцать или даже больше, так что они потеряли друг друга из вида.
   Впрочем, это не слишком волновало фон Ройтера. Он догонит русских через час-полтора, и тогда уж...

ГЛАВА 22

   Просторнейший зал. Высоченные потолки и огромные, едва не в рост человека люстры. Стены забраны панелями благородного дерева. В тон ему подобран паркет, плашки которого подогнаны идеально - загони сюда индийского слона (благо размеры зала позволяют) они даже не скрипнут.    Двустворчатые двери, украшенные витиеватой резьбой, и окна с лепниной, размерами под стать дверям. Чисто отмытое стекло между тяжелой материей штор, подвязанной сейчас толстенными шнурами золотого цвета. Впрочем, света все равно немного, потому что на улице сейчас пасмурно, сильный ветер и слякоть. Великолепнейший дубовый стол, зачем-то застеленный красным бархатом, хрустальные графины с чистейшей, только что не родниковой водой. Крепкие стулья, с высокими ажурными спинками. И - убеленные сединами головы, холеные лица, золотое шитье мундиров, в глазах рябит от эполет. Сегодня - едва ли не вдвое больше, чем обычно. Потому что сегодня нас почтил своим присутствием сам Государь.
   Божиею поспешествующею милостию Николай Вторы?й император и самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский, царь Херсонеса Таврического, царь Грузинский; государь Псковский и великий князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; государь и великий князь Новагорода низовския земли?, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея Северныя страны повелитель; и государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли? и области Арменския; Черкасских и Горских князей и иных наследный государь и обладатель, государь Туркестанский; наследник Норвежский, герцог Шлезвиг-Голштейнский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая" сидел сейчас в середине стола.
   А рядом с ним - все командование Северным фронтом, которому подчинялся Балтийский флот. И еще куча генералов Ставки: не лень же было ехать сюда из самых Барановичей!
   Николай Оттович тяжело вздохнул - про себя, естественно, потому что внешне должен был иметь вид самый бодрый. Сейчас все лица оборотились к нему и от того, как он будет держаться, зависит очень многое. Наверняка ему выскажут за неудачу при Готланде, но тут уж как повернуть - и дело командующего в том, чтобы даже из неудачи извлечь максимум выгоды для вверенного ему дела. 
    - Ваше императорское величество, дозволите ли начать? - свои слова Николай Оттович сопроводил коротким поклоном.
   - Да, приступайте, я слушаю Вас - отвечал ему тихий голос Государя.
   - С грустью вынужден сообщить, что морская война, которую ведет верный Вашему императорскому величеству балтийский флот не достигает нужного результата, а это происходит из-за недостатка сил, участвующих в боевых операциях - бухнул фон Эссен.   
   Командующий Северным фронтом Рузский вроде бы поморщился, но перебивать не стал, а Николай Оттович сделал вид, что ничего не заметил.
   - С апреля мы возобновили боевые операции. Операции по минированию вражеских вод ведем не реже двух раз в месяц, и это дает какие-то результаты, но не настолько хорошие, как нам того хотелось бы. По данным разведки на минах погибли вражеский миноносец и тральщик, возможно, несколько транспортов. Но противник перенял наш опыт и теперь, как и мы, тайно минирует наши воды, в результате чего мы потеряли минный заградитель "Енисей", причем почти со всем экипажем. Подводные лодки пока тоже не могут похвастаться результативностью. И наши корабли, и британские "субмарины" неоднократно выходили в атаку на корабли врага, но безуспешно. Как правило, обнаружив наши подводные лодки противник прекращает свои операции в районе, но это единственный успех, которого мы достигли, и в одиночку подводные корабли немцев остановить не могут.
   В то же время немцы активизировались. Они направляли свои крейсера к Мемелю, поддерживали свои войска в боях за Палангу, обстреливали Либаву и высадили под ней десант, дважды лезли легкими силами в Моонзунд, но мы их обнаружили и выгнали. Германский флот активно содействовал захвату Либавы!
   Все, что мы имели право им противопоставить - это первую бригаду крейсеров, но для того, чтобы разбить немцев этого было недостаточно. Мы провели минирование, кроме того в одном из рейдов удалось потопить германский легкий крейсер. "На самом деле "Мюнхен" позволил себе слишком уж сблизиться с крейсерами Бахирева для их опознания, за что и поплатился" - подумал фон Эссен, но, конечно, вслух этого говорить не стал:
   - И, наконец, несчастливый для нас Готландский бой, в котором наши силы понесли тяжелые потери и едва не были разбиты.

***

   Гул голосов немедленно стих, когда Бестужев-Рюмин и старший офицер вошли в кают-компанию. Командир "Севастополя" быстрыми шагами прошел на свое место во главе стола, невысокий Беседин едва поспевал за ним. Оба они сели за стол в молчании. Лицо Бестужева-Рюмина казалось высеченным из камня, но глаза метали молнии:
   - Господа, вынужден сообщить, что третьего дня, в происшедшем бою у Готланда успех нам не сопутствовал.
   Ответом ему стала гробовая тишина. Даже зеленым мичманам было ясно, что произошло что-то совершенно из ряда вон выходящее.
   - Утром 1-го июля первая бригада крейсеров контр-адмирала Бахирева вышла в море с заданием обстрелять Мемель. Сильный туман помешал этой задаче, но на обратном пути Бахирев атаковал германский отряд и повредил легкий крейсер типа "Ундине", отчего последний выбросился на камни у шведского берега. Однако затем Бахирева перехватил другой немецкий отряд, во главе с линейным крейсером "Дерфлингер".
   Николая бросило в холодный пот. Он слишком хорошо представлял себе возможности германского корабля такого класса. А Бестужев-Рюмин продолжал:
   - Контр-адмирал Бахирев принял бой на отходе и вызвал находившийся неподалеку "Рюрик" на помощь. Когда "Рюрик" вступил в бой, "Дерфлингер" оказался между ним и 1-ой бригадой крейсеров и Бахирев попытался выйти на него в торпедную атаку.
   Офицеры сидели, как громом пораженные. Николай обратился в слух. Но командир "Севастополя" внезапно замолчал, на секунду закрыл глаза, но потом с какой-то решимостью оглядел своих офицеров и продолжил:
   - Однако, вместо выполнения приказа командующего, "Рюрик", после короткой перестрелки, вышел из боя.
   Вот тут кто-то присвистнул, не удержавшись, кто-то выдохнул сквозь зубы. Анатолий Иванович не одернул никого, и выдержав небольшую паузу, продолжил:
   - В результате атака Бахирева сорвалась и ему угрожал полный разгром. Положение спас Алексей Павлович Еникеев, командир "Баяна". Он продолжил атаку на "Дерфлингер" и тем прикрыл отступление остальных крейсеров бригады. "Баян" погиб, господа.
   Теперь тишину можно было резать ножом.
   - "Дерфлингер" все же догнал бригаду, и так сильно повредил "Олег", так что крейсер едва дотащили до Ревеля. Но затем подошли "Андрей Первозванный" и "Павел", они прикрыли остатки 1-ой бригады и сумели отогнать "Дерфлингер". Но если бы не "Баян", бригада погибла бы в полном составе.   
   Бестужев-Рюмин замолчал. Пауза затянулась, и тишину нарушил старший механик:
   - А что же "Рюрик"?
   - Командир "Рюрика" - губы Анатолия Ивановича беззвучно зашевелились, словно проговаривая что-то, но он взял себя в руки и продолжил:
   - Командир "Рюрика" привел свой крейсер в Ревель как ни в чем не бывало. В рапорте указал, что в ходе боя обнаружил перископ подводной лодки и вынужден был выполнять маневр уклонения, в результате чего потерял контакт с "Дерфлингером". Возобновить контакт он не имел надежды, так как "Рюрик" сильно уступал в скорости германскому соединению и потому принял решение возвращаться домой.
   При этих словах, ледяной ужас, сковавший Николая, вмиг растворился в океане всепоглощающей ярости. Кавторанг не видел, как отреагировали на эту новость другие, сам он едва ли мог усидеть в кресле, но Бестужев-Рюмин еще не закончил:
   - Однако, когда ему стало ясно, что этот номер не пройдет, и что его действия расцениваются как трусость и невыполнение приказа в бою, он не нашел в себе мужества предстать перед судом и застрелился.
   Анатолий Иванович обвел офицеров тяжелым взглядом:
   - Я не буду объяснять очевидного, господа, вы все отлично понимаете сами. Есть ли у кого вопросы?
   - Выжившие... С "Баяна" кто-нибудь выжил? - Николай не узнавал звуки собственного голоса
   - Неизвестно - сочувственно глядя на кавторанга, ответил ему Анатолий Иванович:
   - Но буду откровенен - вряд ли. Крейсера ушли далеко и плохо видели, как погиб "Баян", но Бахирев сообщил, что крейсер взорвался. Офицеры других крейсеров считают так же. А в таких случаях....    
   Больше спрашивать было нечего.

***

   - Из-за недостатка сил мы постоянно упускаем множество возможностей нанести ущерб неприятелю - продолжал фон Эссен:
   - Под Либавой, немцы задействовали только легкие крейсера и всякое старье, включая броненосец береговой обороны "Беовульф" и все это Бахирев вполне мог распугать и уничтожить. Однако для прикрытия этих невеликих, в общем-то, сил, немцы использовали минимум три своих броненосных крейсера, каждый из которых индивидуально сильнее любого корабля 1-ой бригады. Даже и здесь мы еще могли надеяться на какой-то успех, но, как только немцы узнали о нашем присутствии, в море немедленно вышла эскадра броненосцев типа "Виттельсбах"! Тем самым, немцы обеспечили себе подавляющее превосходство и вынудили контр-адмирала Бахирева держаться крайне осторожно. В итоге немецкие корабли действовали у Либавы почти невозбранно, помешать им мы не смогли. То, что 1-ой бригаде все же удалось потопить "Мюнхен" следует считать большой удачей, но сорвать операцию Бахирев, конечно, не имел ни малейшей возможности - Николай Оттович сделал маленькую паузу, чтобы перевести дух:
   - А ведь мы могли полностью уничтожить врага у Либавы, со всеми поддерживающими их броненосцами и броненосными крейсерами. Достаточно было бы отправить в бой пару дредноутов и быстроходные крейсера. Все эти "Принцы Генрихи" и "Виттельсбахи" ничего не в состоянии противопоставить двум линкорам типа "Севастополь". Конечно, эти немецкие корабли уже устарели и не имеют большой боевой ценности, но сейчас на них тренируются матросы для новейших дредноутов кайзера. Уничтожив их, мы бы сильно сдвинули ввод в строй новых линкоров хохзеефлотте. Кроме того, получив такой удар, немцы, возможно, были бы вынуждены вообще воздержаться от активных операций на Балтике, потому что для их прикрытия им бы требовались дредноуты, а держать их здесь они не могут, потому что боятся оставить свои базы в Северном море на растерзание англичан. Тем самым мы, вероятно, упустили возможность полностью обезопасить Финский залив от угрозы вторжения.
   И то же самое можно было сказать о несчастливом для нас бое у Готланда. Если бы отряд контр-адмирала Бахирева прикрывали дредноуты, он не понес бы таких потерь, а вот немцы вполне могли потерять "Дерфлингер". Даже один линкор типа "Севастополь" сильнее "Дерфлингера", а уж два - тем более: конечно, линейный крейсер быстрее, но можно было взять неприятеля в клещи и не дать ему уйти.
   К нашему глубочайшему сожалению, запрет на использование нашей 1-ой эскадры линейных кораблей привел к тому, что с апреля этого года мы упустили как минимум две возможности нанести немцам поражение на море, но хуже то, что мы не смогли воспрепятствовать их операциям. Но я не призываю сожалеть об упущенных возможностях, а прошу рассмотреть угрозы, которые нам готовит не столь уж далекое будущее.
   - И какие же угрозы Вы видите, господин вице-адмирал? - скорее изображая заинтересованность, нежели на самом деле ее испытывая, обратился к фон Эссену Государь.
   Плохо. Николай Оттович внимательно смотрел за реакцией собрания и не видел для себя ничего хорошего В лучшем случае - вежливое внимание без особого интереса, на лицах у иных - скука, но вот его непосредственный начальник Рузский уже откровенно злился. Ну что ж... Придется идти с козырей.
   - Я ожидаю в самом ближайшем будущем прорыва немцев в Финский залив и прошу разрешения использовать 1-ую бригаду линейных кораблей для предотвращения этого - заявил он
   Брови самодержца Российского поползли вверх. Да и не у него одного. "Ну что же" - печально улыбнулся про себя фон Эссен: "По крайней мере вниманием собрания я, кажется, овладел"
   - Но... Поправьте меня, если я ошибаюсь, Николай Владимирович, разве Эссену запрещено использовать дредноуты для обороны Финского залива?
   - Конечно же разрешено, Ваше величество - тут же ответил Рузский.
   - Запрет на использование этих кораблей для иных задач как раз и вызван необходимостью сохранить их для решительного боя на минно-артиллерийской позиции, и господину фон Эссену об этом прекрасно известно.
   Николай Второй повернул лицо к вице-адмиралу, царственная бровь взлетела вверх
   - Разрешите объяснить, Ваше Величество!
   - Слушаю Вас, вице-адмирал
   - Недавние сухопутные успехи немцев в Литве связаны с тем, что они поддерживают свои приморские фланги морской силой. Обстреливают наши позиции, высаживают десанты ("На самом деле помощь сухопутной армии была невелика" - подумал про себя Николай Оттович: "Но какой генерал откажется от такого объяснения своего неуспеха?"). Мы не сумели остановить их на море и дали им соблазн продолжать. Сейчас немцы движутся к Виндаве и на Ригу, а если Рига падет, это станет большой победой германского оружия. Соответственно немцы, как и раньше, будут стремиться поддержать свои наступающие войска с моря. А для этого им понадобится войти в Рижский залив, потому что Рига, как-никак, находится на его побережье.
   - Так вот, как это ни печально, но Рижский залив от полномасштабного вторжения мы не защитим. Там сейчас два броненосца береговой обороны, "Сенявин" с "Апраксиным", ветераны цусимского сражения. Я отправлю туда "Славу" и "Цесаревича", осадка позволяет им, в случае чего, уйти из Рижского в Финский залив, слава Богу дноуглубительные работы мы начали заранее. Но это и все, другие линкоры сидят глубже и имеющимися фарватерами пройти не смогут. Два старых линкора и два броненосца береговой обороны, вероятно, смогут остановить несколько броненосцев из состава 4-ой эскадры, но не дредноуты хохзеефлотте.
   - А как же береговые укрепления?
   - Их мало, Ваше Величество, мы не успели построить все, что собирались, но даже если бы и построили, самостоятельно им большой флот не удержать. Разрешите продолжать?
   - Я, признаться, не совсем понимаю - нахмурился Николай Второй:
   - Вы говорили о вторжении в Финский залив, а я желал получить Ваши объяснения. Вместо этого Вы рассуждаете о вторжении в Рижский залив. Возможно, я ошибаюсь - чуть улыбнулся самодержец:
   - Но я только вчера смотрел на глобус и готов ручаться: Финский и Рижский заливы - это не одно и то же
   За столом раздались смешки.
   - Совершенно верно, Ваше Величество - поклонился Государю фон Эссен.
   - Но проблема в том, что, убедившись в незащищенности Рижского залива, немцы очень быстро сообразят, как выгодна им была бы организация базы флота - не в Либаве, а непосредственно в Моонзунде.
   - Так что же... Вы хотите сказать, что флот не сможет защитить собственную базу в Моонзунде?
   - Без дредноутов - не сможет, Ваше Величество.
   - Опять дредноуты - возвел очи горе Николай Владимирович Рузский:
   - Да, риск прорыва крупных сил германского флота в Рижский залив есть. Но что они там такого страшного сделают? Потеря Риги? Рига, конечно, важна, но Санкт-Петербург во сто крат важнее! Мы не можем позволить себе потерять флот, обороняя Ригу и затем получить немецкий десант в устье Невы! - внушительно произнес он и продолжил:
   - А что мы еще можем потерять, проиграв сражение за Рижский залив?  Моонзунд? Это крайне печально, но не смертельно, нет, не смертельно! Вы сами, господин вице-адмирал, только что сказали, что проход из Рижского в Финский невозможен для современных линкоров. А значит, присутствие немцев в Рижском заливе нашей северной столице не угрожает!
   - Я сожалею, но Моонзунд - ключ к Финскому заливу. Если немцы освоятся в Рижском заливе, то они смогут нанести двойной удар, форсируя центральную минно-артиллерийскую позицию и, одновременно, прорываясь из Рижского залива в Финский
   - Современные линкоры из Рижского в Финский не пройдут!
   - А зачем - современные? Мы многократно уступаем немцам в морских силах, бой на минной позиции - наша возможность уравнять шансы. Но что случиться, если в разгар такого сражения в нашем тылу окажутся восемь или десять старых кайзеровских броненосцев, пришедших из Рижского залива? Им-то осадка вполне позволит пройти там, где пройдут "Цесаревич" и "Слава".
   Ответом Николаю Оттовичу было молчание. Лица многих генералов достаточно живо сейчас напоминали ошарашенную физиономию Людвига Бернгардовича Кербера, когда фон Эссен, почти год тому назад, рассказал контр-адмиралу о такой возможности. "Все же умеем мы не замечать очевидного" - подумал про себя Николай Оттович: "Артиллеристы, завороженные процентами попаданий, не видят возможности вдвое ускорить пристрелку. Адмиралы, завороженные мощью дредноутов, совсем перестали брать в расчет старые, додредноутные броненосцы. Интересно, сколько еще всякого лежит у нас под носом, в ожидании, когда мы соблаговолим его увидеть?". Впрочем, сейчас не время предаваться отвлеченным размышлениям, следует ковать железо, пока горячо.
   - Наш флот слишком малочислен, чтобы отразить два удара одновременно, так что, если немцы смогут утвердить свое присутствие в Рижском заливе - морскую войну на Балтике смело можно считать проигранной.
   - Но крепость Петра Великого...
   - Не достроена и не будет готова остановить вторжение, Ваше императорское величество - выждав паузу, и поняв, что Николай II специально не окончил фразы, ответил фон Эссен.
   - Все это рассуждения, а не факты. - Рузский положил свою мощную ладонь на стол:
   - Конечно, мнение командующего Балтийским флотом чрезвычайно ценно и должно быть принято во внимание, но германский генеральный штаб ему не докладывает. Мы не можем знать, что задумали немцы. Война идет уже год, но они не старались вломиться ни в Рижский, ни, тем более, в Финский залив.
   - Тем не менее, все за то, что они такую попытку предпримут - ответил Николай Оттович.
   - До этого немцы держали основные силы в Вильгельмсхафене, в расчете на противодействие англичанам. Но Гранд Флит предоставил инициативу хохзеефлотте, в надежде поймать немцев в море и разбить. Немцы видят это и на рожон не лезут, а их экипажи застаиваются без дела. Поэтому перебросить дредноуты на Балтику и провести крупную, но ограниченную по времени операцию они могут и я, признаться, удивлен, что они не сделали этого раньше.
   Вы можете видеть, что немцы постоянно наращивают свои операции на Балтике и выделяют на это все больше и больше кораблей. Четвертая эскадра практически постоянно находится по нашу сторону Кильского канала. Почти все броненосные крейсера выведены из состава хохзеефлотте и переведены к нам. Теперь вот уже появился линейный крейсер! Мы не противодействуем с достаточной силой, и немцы постепенно наглеют. Они всерьез прощупывают оборону Рижского залива, и последние два рейда легких сил - тому пример. В ходе второго рейда они высадили небольшой десант!

***

   - Но наши успехи в ходе этой операции могли быть куда большими, если бы мы привлекли к этой операции дредноуты хохзеефлотте - продолжил свою речь принц Генрих. Командующий Флотом Открытого Моря Гуго фон Поль, опальный ныне, но все еще приближенный к кайзеру и чрезвычайно уважаемый флотом Тирпиц, а также и сам Вильгельм II смотрели на него с интересом. Прочие присутствующие здесь офицеры на решения Великой Тройки влиять не могли, а потому не представляли для принца Генриха никакого интереса: их лица для гросс-адмирала давно слились в одну большую декорацию.
   - Мы сейчас используем страх русских перед нашими тяжелыми кораблями, и только он удерживает их от использования главных сил - эскадры новейших дредноутов. Но так не может продолжаться вечно - и если, в один, далеко не прекрасный момент, они нанесут удар, то мы понесем тяжелейшие потери - продолжил гросс-адмирал:
   - Если бы русские рискнули, и вывели свои "Севастополи" под Либаву, они легко могли уничтожить наши отряды вместе с прикрытием, да и 4-ую эскадру тоже. И мы были бессильны им в этом помешать! "Дерфлингер" сумел подловить эскадру русских крейсеров, которая доставила нам столько беспокойства. Но мы располагали всего одним линейным крейсером против пяти русских кораблей, и он не успел уничтожить их всех до появления русского прикрытия!
   - Я всегда полагал, что один дредноут вполне способен разгромить два броненосца - несколько капризно заметил кайзер
   - Совершенно верно, Ваше Величество. Но все же "Дерфлингер" - это линейный крейсер, а не линкор, а броненосцы, с которыми он встретился, очень мощны. Тем не менее, "Дерфлингер", безусловно, мог бы их разбить в упорном бою, вот только ввязываться в такой бой в пределах досягаемости русских дредноутов... Было бы неправильно так рисковать линейным крейсером и у меня не было на это полномочий.
   - Да, да, это верно. "Дерфлингер" нужен хохзеефлотте в Вильгельмсхафене, против англичан - тут же согласился Вильгельм.
   - Но если бы мы располагали разведывательной группой контр-адмирала Хиппера в составе трех или даже четырех линейных крейсеров, то мы легко уничтожили бы и крейсера, и броненосцы русских. С "Дерфлингером" мы, конечно, достигли определенного успеха, но все же полной победы одержать не смогли.
   - Возможно, это так - промолвил фон Поль:
   - Но что Вы предлагаете? Линкоры хохзеефлотте - слишком ценный ресурс, чтобы рисковать ими в заваленных русскими минами узкостях русских заливов и это обсуждалось неоднократно. Мы ждем "День" и должны быть к нему готовы - слова командующего флотом тяжелыми глыбами ложились на плечи принца Генриха, потому что эту тактику полностью одобрял кайзер, а ему нужно было совсем другое
   - Так что же Вы предложите нам, Генрих? - нетерпеливо воззрился Вильгельм на своего гросс-адмирала
   - План очень прост. Я предлагаю короткую по срокам операцию, которая позволит нам установить полное господство на Балтике, даст важный боевой опыт экипажам дредноутов и навсегда покончит с попытками русских вести активные действия. - ответил принц. Взяв в руки легкую указку, он подошел к карте, плавными движениями руки иллюстрируя собственные слова:
   - Наши войска сейчас идут к Риге и для того, чтобы поддерживать их с моря, необходим доступ в Рижский залив. Я предлагаю войти туда, создав видимость крупной десантной операции, прикрываемой семью броненосцами 4-ой эскадры.
   - Броненосцами?
   - Да, Ваше Величество, только броненосцами. Русские будут защищаться, конечно. Если они опять не рискнут дредноутами и выведут только броненосцы, то мы разобьем, имея преимущество в численности почти два к одному.  А если они все же отправят в бой свои главные силы, то вот здесь - кончик указки прочертил линию между островом Готланд и побережьем Курляндии.
   - Их будет ожидать пренеприятнейший сюрприз.
   - Как-то далековато - заметил кайзер.
   - Ничуть, Ваше Величество. Все дело в том, чтобы русские до последнего момента не подозревали о присутствии эскадры дредноутов хохзеефлотте. Ввести свои дредноуты в Рижский из Финского русские не могут - не те глубины. А если они рискнут выйти за центральную минную позицию в открытое море с тем, чтобы раздавить наши броненосцы, атаковав их с двух сторон дредноутами и кораблями, выделенными ими на оборону Рижского залива...
   - То сами попадут в тиски между испрошенными Вами дредноутами и броненосцами 4-ой эскадры.  Ваше преимущество в силах будет колоссальным. Это будет даже не сражение - скорее стрельбы, приближенные к боевым. Мы одержим победу, поднимем дух моряков и дадим им отличную тренировку при минимуме риска - закончил за принца Генриха гросс-адмирал Тирпиц.
   - План довольно прост. Но что будет, если русские не выведут дредноуты в море?
   - То мы уничтожим их корабли в Рижском заливе и поддержим с моря штурм Риги.
   - А дредноуты?
   - Вернутся, не приняв участия в бою. На предложенной мною позиции им ничто не угрожает
   - Подводные лодки?
   - Мы выделим достаточно миноносцев, чтобы отогнать их. Но даже в самом крайнем случае, одно или даже два торпедных попадания не будут слишком опасны.
   - То есть Вы все же допускаете...
   - Нет, не допускаю. Просто рассматриваю самые невозможные варианты. Уверяю Вас, что в море, двигаясь разными галсами под защитой многочисленных миноносцев дредноуты будут в такой же безопасности, как и в самом Киле.
   - Хммм... что же, звучит как будто бы неплохо - задумался кайзер

***

   - Хорошо. Но что же Вы хотите предложить нам, чтобы защитить Финский, а теперь уже и Рижский заливы от предполагаемого Вами вторжения? - спросил фон Эссена Николай II.
   - Лучшая защита, Ваше Величество, это нападение, и я прошу дозволения Ставки использовать 1-ую бригаду линкоров в боевых операциях в южной части Балтийского моря - четко доложил фон Эссен:
   - Мы можем ударить по немцам, пока они не вышли к Рижскому. Сейчас они не привлекают по-настоящему больших сил для своих операций, и первая бригада способна нанести им поражение. Если мы это сделаем, то немцы решат, что для дальнейших операций на Балтике им понадобятся куда большие силы, чем есть у них сейчас, а рискнут ли они их выделить? Я бы, на их месте, не рисковал. Главная цель германского флота - победа над англичанами, а отнюдь не Рижский и не Финский заливы. Хохзеефлотте слабее британского Гранд Флита, для того, чтобы преуспеть, им надо собрать все, что у них есть в один кулак, так что немцы не могут себе позволить терять свои новейшие корабли! Балтика для них второстепенна. Тяжелая, выматывающая и чреватая потерями морская война здесь им не нужна. Если сейчас мы дадим понять, что готовы отчаянно драться, то Германия, с высочайшей вероятностью, полностью свернет свои балтийские операции и сосредоточиться на Британии!
   Николай Оттович видел, что Николай II задумался над словами вице-адмирала, но видел также и скептицизм на его лице, а сквозь него явственно проступало неодобрение. "Ну, хотя бы Государь поразмыслил над моими словами, а не отмел их с порога - и то хлеб" - подумал командующий балтфлотом.
   - Это. Совершенно. Невозможно - чеканя каждое слово ответил командующий Северным фронтом:
   - Мы уже видели "Дерфлингер", и кто знает, кто его прикрывал? Вы вот говорите, что германский линейный крейсер был один, ну а я в этом не уверен. Может, на то и расчет у немцев, чтобы мы разъярились, да и сунулись волку в пасть? Вы предлагаете отправить в бой эскадру, а где гарантия, что ее не атакуют превосходящие силы, как это было сделано с Бахиревым? И чем тогда мы будем защищать Финский залив, да и Рижский, раз уж Вы уверяете, что он так важен?
   - Ваше высокопревосходительство, осмелюсь доложить, что Рижский залив в настоящее время беззащитен. Мне запрещено использовать 1-ую бригаду для защиты Рижского, так что достаточно будет немцам отправить в бой семь-восемь броненосцев или два-три дредноута с десантными транспортами, и Рижский они у нас заберут.
   - Но почему Вы полагаете, что немцы отправят всего лишь два или три дредноута, а не семь или восемь?
   - Так немцы все время только так и поступают - оставаясь с виду полностью серьезным, улыбнулся про себя Николай Оттович:
   - Посудите сами - за все время войны они ни разу не выступили против нас сколько-то превосходящими силами! Максимум, что мы от них видели - это когда в прошлом году они привели к Финскому заливу пять броненосцев и броненосный крейсер.
   - И Вы вступили в бой, но не смогли разбить противника.
   - Это верно, но и противник не смог разбить нас. Бой закончился вничью: зато мы отогнали немцев. С тех пор они крупными силами у Финского не появлялись.
   - И мы достигли этого, дав сражение, и не потеряв в нем ни одного корабля - задумчиво проговорил Николай II
   - Да, Ваше Величество, и, по результатам полученного опыта смогли сильно улучшить качество стрельбы наших артиллеристов.
   - Вот Вы, Николай Оттович, говорите, что немцы не добивались никогда перевеса в силах. А как же разгром контр-адмирала Бахирева?
   - "Дерфлингер" не превосходит нашего флота на Балтике. Собственно говоря, он не превзошел даже двух броненосцев, прикрывавших крейсера.
   - Тем не менее "Андрей Первозванный" получил два попадания...
   - И, вместе с "Императором Павлом I", ответил на него двумя своими, после чего немцы сочли за лучшее не испытывать судьбу и ретироваться. А ведь это был новейший линейный крейсер Германии.
   - Значит, немцы обычно используют против нас меньшие, либо примерно равные нашим силы, а мы не добиваемся успеха, потому что основные наши корабли отстаиваются в гавани, не так ли, господин вице-адмирал? - вновь обратился Николай II к фон Эссену.
   - Совершенно верно, Ваше Величество. А сейчас они и вовсе слабее нас, потому что не верят, что мы можем вывести в море дредноуты. Но если мы их выведем и атакуем немцев, я уверен, вопрос защиты Рижского больше перед нами стоять не будет. Я уверен, что после этого немцы не осмелятся проводить крупные наступательные операции.

***

   Принц Генрих сидел в карете и улыбался, слушая как тяжелые капли дождя барабанят по обтянутому кожей верху. Долгое время он вынужден был ходить с протянутой рукой, выпрашивая силы для операций на вверенном ему театре. Долго ему давали одно только старье, отчего в войне на Балтике постоянно приходилось ограничиваться полумерами и даже при этом рисковать. Еле-еле он выпросил "Дерфлингер" для того, чтобы приструнить русские крейсера, и неизвестно, дали бы ему линейный крейсер, если бы не трагическая гибель "Мюнхена".
   Но рейд "Дерфлингера" изменил все. Теперь его план удостоен Высочайшего одобрения, операция состоится, как только будут произведены все необходимые штабные расчеты. Масштаб... гросс-адмирал, пересчитывал в уме численность выделенных ему сил, и щурился от удовольствия. Наконец-то он получит нужные ему ресурсы, а затем... Затем останется только молиться, чтобы русские все же рискнули вывести свою эскадру в море.  

***

   - Я восхищаюсь Вами, Николай Оттович - сказал контр-адмирал Кербер:
   - Ну это же надо - после поражения просить у Государя и Ставки дредноуты для наступления в южной части Балтики! Жаль, что я не имел возможности видеть это. Но Вы никак не можете расстраиваться из-за отказа: не сомневаюсь, что Ваша аргументация была превосходна, но шансов на успех совершенно не имелось. Никаких!
   - Ох, Людвиг Бернгардович, Людвиг Бернгардович... да Вы, никак, утешаете старика? - фон Эссен с ехидцей смотрел на своего соратника и друга:
   - Неужели я, по-Вашему, совсем из ума выжил чтобы просить такое? Конечно же, Ставка никогда не разрешит мне использовать линкоры для наступления, глупо было даже на секунду поверить в обратное!
   - Но тогда...
   - Дорогой мой контр-адмирал, в этой "паркетбаталии" мы одержали превосходную викторию.
   - Это какую же, Николай Оттович?
   - А вот какую! - и фон Эссен победно потряс в воздухе свеженьким приказом.
   - Как я уже говорил, наступать нам никто не даст. Но здесь - чертики играли в глазах командующего Балтфлотом:
   - Здесь у нас разрешение использовать Вашу бригаду против равного по силам противника при обороне Рижского залива! Без разрешения Ставки, прошу заметить!

***

   Офицеры расходились, и Николай последовал их примеру, направившись к выходу из кают-кампании. Командир вроде бы тоже собрался идти: Бестужев-Рюмин встал, одернул и без того отлично сидящий на нем китель, но вдруг окликнул Маштакова:
   - Николай Филиппович, я прошу Вас задержаться.
   Николай вернулся, пройдя на деревянных ногах вдоль длинного, опустевшего стола, за которым только что сидели офицеры. Шок и множество вопросов, теснившихся в голове - все это бесполезно, Алексея этим не вернешь. Но разум не мог примириться с гибелью лучшего друга: Николай против воли искал какие-то несоответствия в словах своего командира, словно пытаясь объявить его рассказ выдумкой или дурным сном. Глупо, конечно. Какая разница, что там удумал Бахирев, или почему вышел из боя "Рюрик": значение имеет лишь то, что "Баян" погиб под огнем линейного крейсера, в чем не могло быть никакой ошибки. Шансов уцелеть у князя почти не было. Может быть, Николай и уцепился бы за это "почти" ... но корабль взорвался. В прошлом году торпеда подводной лодки привела к детонации боеприпасов однотипного "Баяну" крейсера "Паллада" - не выжил никто. А ведь на "Баяне", поди, половина экипажа погибла еще до взрыва. Логика вяло протестовала, пытаясь уговорить Николая его же личным опытом - они ведь с Алексеем Павловичем стали единственными выжившими с броненосца "Бородино" в Цусиме, но... дважды в жизни такого везения не бывает.
   - Николай Филиппович, я знаю о Вашей дружбе с князем и понимаю, как Вам сейчас тяжело. Но Вы должны знать вот что: жена Алексея Павловича буквально пару дней назад вернулась в Гельсингфорс, и о муже ничего не знает. Не смею настаивать, но, полагаю, что о случившемся ей было бы легче узнать от кого-то хорошо знакомого, близкого семье. Возьмете ли на себя?
   Николай внутренне охнул. Поглощенный своими переживаниями, он совсем не думал об Ольге! 
   - Конечно, Анатолий Иванович, сообщу незамедлительно.
   - Сегодня уже поздно, но завтра - я распоряжусь, чтобы Вам дали увольнительную. Поезжайте, Николай Филиппович, дай Вам Бог...

ГЛАВА 23

   "Ничего" - утешал себя Николай: "Бывало и хуже". Да вот взять хотя бы утро дуэли со Стевен-Штейнгелем. Кавторанг тогда был уверен, что идет на верную смерть и до сих пор отлично помнил лихорадочный жар, стискивающий грудь и леденящий комок ужаса, ворочавшийся в животе. Хотя у кавторанга имелся план, но страшно было до тошноты и умирать не хотелось совершенно. Или вот, к примеру, второй день в Цусимском проливе и гибель "Бородино", которую Николай встретил в полубреду после ранения.
   Вдруг руку опять схватило. Уже сколько она не беспокоила Николая, но вот сейчас боль вновь толкнулась в плечо. Кого он пытается обмануть? Алексей Еникеев был ему лучшим другом, а его жену он искренне любил: не как мужчина любит женщину, конечно, а как брат любит свою сестру. Причинить ей боль казалось чем-то невозможным, как немыслимо взрослому мужчине ударить кулаком в лицо пятилетнему ребенку. Но именно это Николай сейчас и должен был сделать. Драться насмерть не страшно, потому что некогда бояться, по-настоящему страшно только ожидание смертной схватки. А вот причинить боль женщине...
   "Соберись" - сказал сам себе кавторанг. "Не ты виноват в том, что Алексей..." - даже мысленно заканчивать фразу не хотелось, но Николай пересилил себя: "Погиб. Не ты убил его, а немцы. И боль Ольге сейчас тоже причинишь не ты, а те, кто убил ее мужа". На словах все получалось хорошо, но кавторанг готов был благословлять каждую секунду, отделяющей его от встречи с женой своего друга. Точнее - вдовой, но вот этого Николай не мог заставить себя произнести даже в мыслях.
   Не было никакого смысла оттягивать неизбежное, но странное чувство радости на мгновение охватило Николая, когда извозчик, ошибившись, свернул не на ту улицу - маршрут удлинился минуты на три, отложив тягостное объяснение. На целых три минуты.
   Но вот и прекрасно знакомый, такой уютный дом четы Еникеевых. Налитые свинцом ноги, которые, казалось, и вовсе невозможно оторвать от земли, вдруг сами понесли Николая к парадному. Никогда еще Николаю не приходилось делать подобного - говорить мужчинам о погибших сослуживцах, даже друзьях, это совсем другое. Ладно, хватит сантиментов - выругал себя капитан второго ранга. Есть дело, которое нужно сделать, и точка.
   Как в тумане Николай поздоровался с горничной, отдал ей фуражку, шагнул вперед...
   Дверь в гостиную открылась и кавторанг, открыв было рот для приветствия, не смог его закрыть. Все заготовленные слова внезапно вылетели из головы, в глазах потемнело, а сердце, подпрыгнув, ухнуло вниз. Господи, да что же это такое?!!
   - О, Николай, неужели это Вы? Какой приятный сюрприз! -Ольга всегда выглядела восхитительно, сколько помнил ее кавторанг, но сейчас она поражала воображение: стоявшая перед Николаем молодая женщина просто лучилась счастьем и этот чудный внутренний свет одарял ее неземной красотой. Она сделала шаг назад, не столько пропуская Маштакова в дом, сколько приглашая полюбоваться собой - и было чем! Чистая кожа, огромные сияющие глаза, очаровательный румянец, светлые локоны, убранные в простую, элегантную прическу. На Ольге было очаровательное белое платье свободного кроя, но оно уже не могло скрыть заметно округлившийся животик.
   Если что-то и омрачало семейное счастье княжеской четы, так это отсутствие детей, и Николай знал, что супруги сильно расстраивались по этому поводу. Они обращались к медицинским светилам - впрочем, тема была донельзя деликатной, и Николай всегда обходил ее, потому что помочь ничем не мог, а его сочувствие вряд ли было уместно. 
   И вот, наконец, у них все получилось. Да только никогда не увидеть Алексею Павловичу собственного сына, не подержать его на руках, не подбросить в воздух, наслаждаясь заливистым детским смехом. А мальчик (почему-то Николай ни секунды не сомневался, что будет именно мальчик) не увидит своего отца живым. Лишь фотография с траурной каемкой, да рассказы старших...
   Предложи в этот миг Николаю муки вечные в обмен на жизнь князя - и кавторанг шагнул бы в ад с облегчением.
   А Ольга, полагая что причиной шокированного вида Маштакова является она сама и гордая произведенным эффектом, продолжала:
   - Вы нас извините, Николай, что не поставили Вас в известность сразу же. Алексей был вне себя от счастья, боялся сглазить, да к тому же настоял, чтобы я показалась одному хорошему доктору в Ревеле. Он разрешил мне написать Вам по возвращении в Гельсингфорс, только я еще не успела - оказывается, в моем положении столько всяких нюансов! Иной раз надо что-то сделать, а заставить себя не получается. Только Вы не думайте, что я ленилась Вам писать! - госпожа Еникеева шутливо погрозила Николаю пальчиком:
   - Я трижды бралась за перо, и представьте себе - не могу двух слов меж собой связать. Это я-то! - смеялась Ольга, почитавшаяся обществом одной из самых остроумных красавиц Гельсингфорса.
   - Но что это я все о себе, да о себе... Точнее - что это обо мне, да обо мне одна только я и говорю! - притворно надула пухлые губки Ольга:
   - Николай, ну скажите уже как Вы рады за нас, что же Вы молчите!
   - Ольга ???, я... - страшная догадка заставила вздрогнуть княгиню, и она обеими ладонями схватила кавторанга за руку
   - Что-то с Алексеем?! Что?!!!
   Николай с трудом пропихивал слова сквозь одеревеневшую гортань, но видел лишь одно - как яркие огоньки радости и счастья медленно истаивают в огромных глазах жены... вдовы его друга, покрываясь пеплом мучительной боли.
   - Алеша... Боже мой! - всхлипнула она, закусила губу и слезы хлынули по утратившему краски лицу. Николай шагнул вперед.
   Он совершенно не помнил, сколько они простояли так - он, обнявший ее за плечи, и она, уткнувшаяся ему в грудь, плачущая беззвучно и безутешно, навзрыд. Помнил только, как сотрясалось в рыданиях хрупкое тело под его рукой и всепоглощающее, рвущее душу чувство абсолютного бессилия.
   Наконец Ольга отстранилась
   - Спасибо Вам, что это Вы пришли. Вы... потом приходите еще, не забывайте нас. С Вашей Еленой... - она всхлипнула:
   - Вам всегда здесь будут рады. И Алеша был бы рад - но тут самообладание вновь изменило Ольге, и она прижала невесть откуда взявшийся платок к губам.
   - Николай, Вы ступайте сейчас. - произнесла она шепотом.
   - Если я могу что-то для Вас сделать... - голос кавторанга предательски дрогнул.
   - Вы... потом, ладно? Сейчас мне нужно побыть одной. Простите! - Ольга развернулась и быстро прошла в дом. Николай постоял еще немного, но, понимая, насколько он бессилен чему-то помочь, шагнул за порог и закрыл за собою дверь.

***

   Было прохладно, но так даже и лучше - Николай открыл иллюминатор, подставив лицо свежему ветерку. Тот хлынул в прокуренную каюту, разгоняя клубы табачного дыма - кавторанг уже высадил две трубки и раздумывал, не набить ли третью. В шкафчике дожидалась своего часа невесть как завалявшаяся там бутылка "Фрапэна" - изрядно дорогого коньяка, распечатать которую все никак не находилось повода. Сейчас повод как будто был, но Николая мутила одна только мысль о крепких напитках. А вот пересохшее горло после крепкого табака саднило немилосердно.
   - Кузяков! - окликнул Николай верного ординарца, только что постучавшегося в открытую дверь и откашлялся - голос его звучал на удивление хрипло.
   - Расстарайся, голубчик, пару "шиттовского" похолоднее!
   - Сию минуту, вашблагородь!   
   Одолев полбутылки пива одним глотком, кавторанг откинулся на стуле и вновь задумчиво воззрился на трубку - но решил все же отложить хотя бы до того, как закончится пиво. Горечь сегодняшней встречи с Ольгой отпустила, оставив после себя опустошение и крайнюю степень усталости. Делать ничего не хотелось, думать - тоже. Пожалуй, единственным желанием кавторанга было рухнуть в постель, уткнув лицо в подушку и проспать ближайшую тысячу лет, растворив все проблемы и переживания этого мира в спасительном забытьи сновидений.
   Николай поднес было запотевшую бутылку к губам (свинство, конечно, пить из горлышка бутылки - но все равно ведь никто не видит), однако в этот момент в дверь постучали и Николай, сделав добрый глоток, со вздохом отставил пиво на столик, достав пару бокалов. Кого еще там черти несут?
   - Войдите!
   Дверь каюты открылась и на пороге возникла худощавая, жилистая фигура среднего роста, одетая в рабочее. Высокий лоб, светлые волосы, ясные голубые глаза и почти всегда - легкая, немного застенчивая улыбка. Николай подавил тихий стон: ну надо же, лейтенант Тырков собственной персоной. Офицер командовал кормовым плутонгом противоминных орудий и свое дело знал весьма хорошо, отчего на учениях почти всегда был на первом, редко на втором месте среди своих коллег. Николай мог бы радоваться такому подчиненному, даже невзирая на то, что лейтенант не так давно подавал рапорт на перевод. На бездействующем линкоре Тыркову не сиделось, но это, по мнению Николая, было совершенно в порядке вещей: в конце-концов, лейтенантам всегда до зарезу нужно в самый центр событий. Вот только другие два лейтенанта, также стремившиеся перевестись на крейсера или миноносцы, в конце-концов то ли вняли голосу разума, то ли просто смирились со своей судьбой, и вопрос по ним уладился, а вот по Тыркову - нет. Настойчивый офицер избрал стратегию "капля камень точит": бумаг больше не писал, но раз за разом, при всяком, казавшимся Тыркову удобным случае, он заводил разговор о своем переводе. И, конечно, раз за разом получал от Николая твердый отказ. Но надежды не терял, а только замолкал на время, готовя аргументы к очередному "заходу": Николая это сперва смешило, потом стало раздражать и в один прекрасный день он, не сдержавшись, сколько возможно вежливо, но твердо отправил подошедшего к нему Тыркова в те туманные дали, куда Макар телят не гонял. Но и это не возымело действия: лейтенант некоторое время молчал, а затем вновь взялся за свое. Сейчас, судя по целеустремленному выражению лица вошедшего, Николая ожидал очередной раунд грозивших стать бесконечными переговоров.
   - Добрый вечер, Николай Филиппович!
   - Добрый вечер Иван Дмитриевич, проходите.
   Ну как же все-таки не вовремя! Сил на дебаты с лейтенантом не было никаких, а потому Николай молча открыл вторую бутылку пива и, взяв бокал, поставил их на столик перед Тырковым. Сам же дотянулся до кисета и взялся в третий раз набивать трубку - при этом вечная улыбка лейтенанта стала чуть менее естественной. Тырков не курил, а в каюте и так уже дым стоял коромыслом, хоть бердыш вешай. Впрочем, облегчать бытие несвоевременному просителю в намерения Маштакова не входило.
   Лейтенант присел за стол, оказавшись тем самым напротив открытого иллюминатора, где все же было посвежее. "Севастополь" стоял так, что из каюты кавторанга открывался вид на выход из гавани, так что из всех кораблей эскадры виден был только старый угольный миноносец, дежуривший при входе. "Глаголь" - треугольный синий флаг на его мачте ясно сообщал назначение кораблика.
   - "Прыткий" сегодня брандвахтенным - отметил Тычков.
   Николай кивнул, поднеся спичку, и чуть поморщился про себя - все же эта трубка явно была лишней. Британский "кэпстен" уже не ласкал, а жег и царапал легкие, но не тушить же трубку, только что ее набив?
   Молчание затягивалось, и Маштаков не выдержал:
   - Давайте я облегчу Вам задачу, Иван Дмитриевич. Сейчас Вы посетуете, как скучно, наверное, команде миноносца стоять брандвахтой на охране гавани. Потом вспомните, что назначение это временное, и, быть может, уже завтра корабль пойдет минировать германские воды. И что нам, в отличие от этого миноносца, дальше "Маркизовой лужи", считая за таковую Финский залив, никто никуда выходить не даст. Вы скажете, что лучше было бы поднять "Глаголь" нашему линкору, раз уж все равно никаких боевых задач для нас нет и не будет. Что в то время, как остальные воюют, мы, первая бригада линкоров, превратились в брандвахту Гельсингфорса, и таковой пребудем. И что Вам, как человеку деятельному, в отличие от Вашего замшелого начальства, пребывать здесь и далее совершенно невыносимо...
   - Ээээ... Николай Филиппович, вообще-то я бумаги подписать, на замену оптики для четырнадцатого орудия.
   Николай почувствовал себя круглым идиотом. Быстро пробежав глазами стандартный бланк запроса, поставил свою подпись здесь... здесь и здесь, но тут Тычков снова заговорил
   - Но Вы только что высказали ряд интереснейших мыслей, исключая замшелость начальства, разумеется. Разрешите вставить пару слов?
   Кавторанг тяжело вздохнул.
   - Валяйте
   - Николай Филиппович, так как Вы только что замечательно изложили суть моих воззрений, должен ли я понимать, что Вы и сами видите их правоту? Мы ведь сейчас в положении первой артурской эскадры в русско-японскую - ничего не делаем и в море не выходим. "Беречь и не рисковать" над нами довлеет. Единственная разница в том, что Порт-Артур был в осаде и эскадра вынуждена была совершить попытку прорыва, чтобы спастись, а мы и этого ожидать не можем, потому что Гельсинки, слава те Господи, никто не угрожает. Ergo и простоим мы тут до самого конца войны. 
   - Есть большая разница, Иван Дмитриевич. - затянувшись и выдохнув дым ответил лейтенанту Николай.
   - Сам я, как Вы знаете, в первой тихоокеанской не служил, на войну пошел на второй эскадре. Но мне много приходилось беседовать с офицерами Порт-Артура, в том числе и теми, кто попал к японцам в плен. И, доложу я Вам, сходства между той эскадрой и нами сегодняшними нет ни малейшего. Ведь что было в Артуре? Артиллерийские учения в предвоенном году не закончили, старослужащих поувольняли - срок им вышел, к зиме корабли поставили в резерв, экипажи с них согнали на берег. Только вышли из резерва, растренированные, с молодыми матросами в экипажах - через несколько дней война. Японцы сразу подорвали "Цесаревича" и "Ретвизан", и до их вступления в строй эскадра в море, считайте, не выходила. Только при Степане Осиповиче подготовку возобновили, но он вскоре погиб, а тогда уж корабли снова на прикол встали. Много ль натренируешься стоя на якоре?
   - И сравните с нами сегодняшними. Еще до вступления линкоров в строй экипажи гоняли вовсю, зимой готовились до самого льда, но и потом матросов на берег не отправляли, проводили учения   какие только можно. Первая тихоокеанская простояла на якоре до самого сражения, а мы, наоборот, постоянно в море. Интенсивность учений вообще запредельная, так, как сейчас адмирал гоняет нас с Вами, на Российском императорском флоте вообще никто, никого и никогда не гонял.
   - Я согласен с Вами, Николай Филиппович, но вот что беспокоит - тренировать-то нас натренировали, а для чего? Ведь вся бригада готова к бою, давно уж готова, с раннего лета. А толку? За центральное минное заграждение нам дороги как не было, так и нет. Враг лютует, гоняет броненосцы к Либаве и дальше, а мы тут сидим, тренируемся, но в море - ни-ни! Сколько-ж можно-то?
   - Сколько нужно, Иван Дмитриевич
   - Николай Филиппович, я, конечно, чинами пока не вышел. Но даже зеленому мичману очевидно, что, выведи мы дредноуты в море, могли бы так по немцам вдарить у Либавы, что их ошметки до самого Берлина полетели. "Не смеют что ли командиры, чужие изорвать мундиры, о русские штыки?"
   - Это Вы про командующего? Лейтенант, Вы, упрекаете в отсутствии боевого духа Николая Оттовича фон Эссена?!! - с совершенно ненаигранным удивлением воззрился на Тычкова Николай
   - Конечно же нет, он превосходный командир, но ведь ему воли не дадут, есть и над ним начальство...
   - А если считаете, что он компетентен и на своем месте, то будьте последовательны и окажите ему доверие. В том числе и в том, что в нужное время он сможет добиться разрешения Ставки на использование нашей бригады.
   - То есть Вы уверены в том, что нас отправят в дело?
   - Да, Иван Дмитриевич, уверен.
   - И не опасаетесь простоять всю войну "под глаголем" брандвахтой?
   - Послушайте, лейтенант. Вчера мне сообщили, что три дня тому назад взорвался "Баян" которым командовал мой друг, князь Алексей Павлович Еникеев - медленно закипая проговорил Николай:
   - И сегодня мне лично прошлось сообщать об этом его жене.
   Тычков покраснел и вскочил со стула
   - Простите, господин капитан второго ранга, я... не вовремя. Разрешите идти?
   - Стойте, лейтенант, и дослушайте меня. Мы с Алексеем Павловичем вместе сражались в Цусиме, и, если Вы не знали - мы с ним единственные выжившие с броненосца "Бородино". Мы вместе находились у японцев в плену и были не разлей вода до самой его смерти. Вы стремитесь воевать, а я, в ваших глазах, как будто и не стремлюсь. Вы верно думаете, что мне этого не нужно и что мне и здесь хорошо. - тут Тычков открыл было рот, но кавторанг не дал перебить себя и продолжил:
   - Неужели Вы настолько "хорошего" обо мне мнения, считаете, что и после гибели князя я стану отсиживаться вдали от боев в уютном месте? Вы, видимо, считаете меня полной амебой, не так ли, Иван Дмитриевич? Поймите, если бы я сомневался в том, что наш дредноут пойдет в бой, то сам просил бы о переводе, но я этого не делаю. Не просите меня доказать, не могу, но я уверен - недолго нам в Гельсинки небо коптить. Поэтому я не подаю рапорт, и Вас не отпущу: Вы мой лучший командир плутонга на сегодня, и Вы нужны мне здесь, потому что я... чувствую, что ли - скоро мы будем драться.
   Николай вознаградил себя глотком пива
   - А вот теперь - я Вас не задерживаю, Иван Дмитриевич. Ступайте.

ГЛАВА 24

   Контр-адмирал Непенин в глубочайшей задумчивости изучал рапорты радиоперехвата. Читать германские шифротелеграммы флот научился еще в самом начале войны, получив в свое распоряжение шифровальные книги со злосчастного "Магдебурга". Немецкий крейсер налетел на камни в Финском заливе, да и застрял там: опасаясь, что вот-вот появятся русские, командир "Магдебурга" приказал не сжигать секретные документы, а по-быстрому утопить их. В океане это, конечно, сработало бы, но на камнях у русского острова - нет, так что водолазы выловили "утопленников" чуть ли не в тот же день.
   Непросвещённому человеку может показаться, что-теперь-то уж дело в шляпе и все германские планы станут известны Ставке еще до начала их исполнения: голова могла закружится от ошеломляющих перспектив! Увы, но на самом деле все было гораздо сложнее.
   Все потому, что подробные военные планы не передаются по радио, ни открытым текстом, ни шифровано, и даже приказы конкретному кораблю отдаются обычно в письменном виде.  Радируют обычные, конкретные указания, "идти туда-то", или кратко отчитываются об исполнении приказов - так что общий замысел операции из радиопереговоров редко бывает ясен. Хуже того - сколь бы ни были совершенны современные радиопередатчики, они не обеспечивают стопроцентного приема, отчего из множества германских радиограмм разведке попадает лишь часть, и не самая большая. Конечно и это все равно очень полезно, но нужно понимать: даже зная германские коды, требуется как следует поскрипеть мозгами, чтобы из разрозненных сведений понять замысел германского командования, и удается это, увы, не всегда.
   К тому же код немцы регулярно меняют... К счастью, хохзеефлотте не догадывается о "подарке", который преподнес русским адмиралам командир "Магдебурга", поэтому в основе своей шифр остается прежним. Зная начальный код, новый можно взломать за недельку-другую - но на протяжении этих недель разведка сильно теряет в качестве. А смена позывных? Если у корабля сегодня радиопозывные такие, а завтра - другие, то этого никаким кодом не взломать, и надо слушать и сопоставлять радиопереговоры какое-то время, чтобы понять, кому что присвоили. Вот поэтому коды в радиоразведке - это полдела, даже четверть дела, а до всего прочего надо доходить своим умом. Конечно, возможности, которые дают знания шифров уникальны, да только все равно информацию тебе на блюдечке с голубой каемочкой никто не даст.
   Вот прямо как сейчас. Немцы явно затевают что-то очень масштабное: едва ли не впервые за всю войну, на Балтику, сквозь игольное ушко Кильского канала протискиваются массивные туши дредноутов хохзеефлотте. В этом контр-адмирал был уверен совершенно, но какие и сколько?  Увы, как назло, прямо перед переброской немцы сменили код, так что информационный ручеек на ближайшее время изрядно обмелеет. Но сменили ли они позывные? Может быть - да, а может и нет, у немцев бывало по-всякому. С одной стороны, перед новой и весьма масштабной операцией, было бы разумно сменить не только коды, но и позывные, а с другой... При смене позывных немцы всегда делали так: часть кораблей получали совершенно новые, не использовавшиеся ранее позывные, другая часть - те, которые использовались ранее другими кораблями, а у третьей части кораблей позывные оставались неизменными. Поменяли - и гадай теперь, разведслужба, почему это позывной "Кайзерин" раньше был в Вильгельмсхафене, а теперь - в Киле? То ли крейсер с этим позывным перевели на Балтику, то ли корабль остался в Яде, но его позывной принадлежит теперь какой-нибудь брандвахте?
   Но сейчас... В отчетах нет ни слова о появлении новых, не встречавшихся позывных, а это значит, что в этот раз немцы позывные менять не стали, ограничились кодами. Что ж, такое тоже бывало.
   Адриан Иванович глубоко вздохнул.  Ясно, что затевают немцы что-то серьезное и недоброе: по данным радиоперехвата немцы перебрасывают на Балтику большие силы - первый дивизион первой линейной эскадры, красу и гордость хохзеефлотте, в сопровождении второй разведывательной группы. Это - четыре первоклассных дредноута типа "Гельголанд", вставших на стапеля всего на год раньше русских "Севастополей" и имевших, как и последние, дюжину двенадцатидюймовых орудий, да двенадцать дюймов бортовой брони. Правда скорость у немцев пониже, да и в бортовом залпе может участвовать только восемь орудий из двенадцати, тут русские дредноуты имеют большое, полуторократное преимущество. Но наши корабли вошли в строй, можно сказать, только что, доучивались в военное время, а германцы отходили по два-три года еще до войны: экипажи на них опытные и сплаванные, так что здесь преимущество уже за германцем. Вторая разведывательная группа - это семь вполне современных легких крейсеров. С учетом 4-ой эскадры броненосцев, немецкие силы на Балтике теперь ни в чем не уступают нашему флоту. И если немцы тиранили с моря Либаву, и близко не имея равенства в морских силах, то уж теперь-то от них можно ожидать чего угодно.

***

   Контр-адмирал Кербер вошел в адмиральский салон предпоследним. Здесь уже присутствовали и Адриан Иванович Непенин, Михаил Коронатович Бахирев и командир 2-ой бригады линкоров, а точнее - старых броненосцев Василий Николаевич Ферзен и кое-кто еще. Не хватало только командира минных сил Максимова, ну и он зашел почти сразу же за Людвигом Бернгардовичем за минуту до объявленного начала совещания. Контр-адмиралы расселись за столом командующего и фон Эссен немедленно приступил:
   - Господа, буду краток. С рапортом Адриана Ивановича вы все уже ознакомлены: противник готовит крупную операцию по поддержке своих сухопутных сил. После получения подкреплений из Вильгельмсхафена, немцы располагают четырьмя дредноутами типа "Гельголанд", семью броненосцами, семью легкими крейсерами и тремя, а может даже четырьмя флотилиями миноносцев. Это, разумеется, не считая старых броненосных крейсеров и прочей мелочи, которая у них тут сейчас есть. Другими словами, адмиралштаб сконцентрировал против нас силы, равные всему Императорскому Балтийскому флоту вместе взятому, и даже незначительно превосходит нас. Мы полагаем, что немцы попытаются осуществить прорыв тяжелыми кораблями в Рижский залив, для того, чтобы поддержать сухопутную атаку Риги с моря, и мы, конечно, будем противодействовать этому.
   Здесь я должен сообщить Вам радостную новость. Ставка извещена о примерном составе сил, которые противник собирается задействовать против нас в Рижском и признала эти силы равными нашим. Соответственно, в первый раз за всю войну, мы имеем право использовать 1-ую бригаду линкоров по собственному усмотрению, без согласования со Ставкой. - здесь фон Эссен тонко улыбнулся:
   - Господа, мы получили превосходный шанс как следует щелкнуть кайзера по носу, и только от нас зависит, сумеем ли мы им воспользоваться.
   Свои приказы вы получите по окончании совещания, и в них все изложено, да и нет в них ничего такого, чего мы бы не обсуждали раньше - командующий кивнул головой в сторону пачки объемистых конвертов:
   - Но все же повторим в самых общих чертах. По нашим предположениям, немцы будут прорываться через Ирбенский пролив. Вероятнее всего, они отправят туда броненосцы четвертой эскадры, а дредноуты будут обеспечивать дальнее прикрытие на случай, если мы выведем в море "Севастополи". Легкие силы они развернут между горлом Финского залива и Моонзундом, дабы своевременно получить информацию о выходе наших линкоров в море. Заблаговременно обнаружив их, они смогут нанести удар не только дредноутами, но броненосцами четвертой эскадры, а возможно, постараются зажать нас в клещи между "Гельголандами" и броненосцами. Это для нас неприемлемо.
   Сейчас в Рижском у нас только броненосцы береговой обороны, да старые миноносцы и этого, конечно, недостаточно, для его защиты. Поэтому нам придется дробить вторую бригаду линкоров: "Цесаревич" и "Слава" пойдут оборонять Моонзунд. Вы, Василий Николаевич, примете командование всеми броненосцами, и Ваша задача - не пропустить броненосцы немцев в Рижский.  Делайте все, что необходимо, но пропускать четвертую эскадру в Рижский запрещаю категорически. Выполнив эту задачу, Вы поставите немцев в крайне неудобное состояние - уйти ни с чем, стянув для операции такие силы они не могут, так что им придется отправлять в бой дредноуты.
   С ними Вы, разумеется, не справитесь и тут Ваша задача - вести сдерживающие бои, всячески мешать им тралить фарватеры, а затем - отступить, возможно и вовсе уйти из Рижского залива в Финский. Но как только я узнаю о том, что Вы атакованы, я выведу первую бригаду, все четыре "Севастополя" к Уте, чтобы потом не тратить время на проход наших минных заграждений, а как только Вы втянете в бой "Гельголанды", я атакую. К этому времени Вы отступите, часть германских кораблей войдет в Рижский залив, я же постараюсь уничтожить то, что они оставят у входа в Ирбенский пролив. Выдвигаться к Моонзунду буду ночью, так будут хорошие шансы проскочить мимо немецких дозорных и застать их главные силы врасплох, появившись перед ними с рассветом. И, если Господь дарует нам победу, то мы не просто разобьем часть их флота, но еще и закупорим остальные их корабли в Рижском заливе. Немцы трижды пожалеют о том, что вообще туда сунулись. И потому я повторю еще раз: успех Вашей обороны, Василий Николаевич, определит успех операции в целом.
   "Андрея Первозванного" и "Павла I-го", к сожалению, в Рижский залив отправить невозможно - если что-то пойдет не так, им не венуться оттуда в Финский, осадка не позволит. Но и вести их в бой вместе с "Севастополями", снижая эскадренную скорость, я не могу. Потому передаю эти два корабля на усиление Вашей бригады, Михаил Коронатович - обратился фон Эссен к Бахиреву:
   - Принимайте командование, да берите проштрафившегося "Рюрика" в придачу.  Ваш "Макаров", "Рюрик", два броненосца - уже сила, так что станете нашим резервом. Как я и сказал, в рейд на Моонзунд я поведу дредноуты в ночь, а с рассветом Вы выйдете из-за центральной минно-артиллерийской к Даго - в случае нашей неудачи, прикроете наше возвращение, да и, к тому же, совсем без охраны наши минные позиции оставлять нельзя.
   Вот Ваши приказы, господа. Изучите их сами, и ознакомьте с ними командиров Ваших кораблей, а завтра к вечеру проведем собрание флагманов - да и пойдем с Богом. До того, как немцы начнут свою операцию, у нас есть еще дня три или четыре, так что подготовиться успеем, но затягивать не следует.

***

   Эрхард Шмидт, командующий четвертой эскадрой хохзеефлотте, испытывал весьма противоречивые чувства. С одной стороны, законная гордость - он получил новое назначение. Нет, пост командира эскадры, это очень и очень неплохо, и Шмидту пришлось чертовски много работать, чтобы достичь этого. И еще больше пришлось работать, когда он этого все-таки достиг. Год тому назад он полагал, что вполне освоился с новой должностью, а сейчас, по его мнению, способен был на большее. Оказалось, что руководство придерживалось такого же мнения: всего лишь несколько дней тому назад вице-адмиралу было поручено командование всеми морскими силами Германии, сосредоточенными в Балтийском море. Не навсегда, конечно, а на период проведения задуманной в высших кругах операции, но масштаб задействованных сил превосходил все, на что мог рассчитывать Шмидт. Даже закрадывалось опасение - справится ли? Вице-адмирал не являлся карьеристом в общепринятом смысле этого слова, хотя, разумеется, не был лишен здоровых амбиций. Попросту говоря, он стремился быть лучшим среди других: производство в новый чин или же новая должность были для вице-адмирала только свидетельством его заслуг, а дополнительные блага, проистекающие из нового положения - наградой за труд. Превыше всего Шмидт ценил компетентность и, конечно, ему и в голову никогда не пришло желать для себя пост, к которому он не был готов: а сейчас его одолевали сомнения.
   Получив назначение и будучи опытным и умелым моряком, Шмидт сперва почувствовал, "крылья за спиной" и с энтузиазмом приступил к проработке деталей операции. Но чем дальше он углублялся в них, тем меньше нравилась ему эта балтийская затея адмиралштаба.
   Первое и самое главное - сжатые сроки операции. Командующий хохзеефлотте вовсе не горел желанием ополовинить собственные силы на сколько-то долгий срок. Гуго фон Поль резонно отметил, что с оставшейся у него в Вильгельмсхафене второй эскадрой и "Дерфлингером", он даже безопасность бухты Яде, святая святых германского флота на Северном море гарантировать не может. С самого начала войны англичане вели себя на море пассивно, по большей части ограничиваясь дальней блокадой, но что они могут предпринять, если узнают, что половина хохзеефлотте покинуло Вильгельмсхафен?
   Здесь вице-адмирал отдавал должное штабным. Затеянная радиоигра должна была дезинформировать англичан, и создать мнение, что на Балтику ушли не слишком значительные силы. С этой целью, перед самой переброской, произошла смена позывных: первая линейная эскадра хохзеефлотте передала свой позывной недавно вернувшемуся в Вильгельмсхафен "Дерфлингеру", а сама приняла позывные собственного первого дивизиона, в то время как первый разведывательный отряд обменялся позывными с флотилией миноносцев, оставшихся в Яде.
   Теперь любой англичанин, достаточно дотошный, чтобы разобраться в германских позывных, прослушивая немецкие переговоры, сочтет что Вильгельмсхафен покинули четыре дредноута, вместе с легкими крейсерами и миноносцами. Это значительные силы - но остающихся в Северном море тринадцати дредноутов и четырех линейных крейсеров вполне достаточно, чтобы заставить британцев воздерживаться от необдуманных действий. На самом же деле в Балтику идет вся первая линейная эскадра целиком, а это восемь дредноутов, да еще и с тремя линейными крейсерами первого разведывательного отряда впридачу, оставляя командующего хохзеефлотте всего только с девятью дредноутами и одним линейным крейсером. 
   Дезинформация должна была сработать на какое-то время, но никто не сомневался в том, что радиолапша на британских ушах продержится не слишком долго. Поэтому Гуго фон Поль настаивал на кратчайших сроках проведения операции.
   А короткие сроки, увы, влекли за собой известную суматошность планирования и отказ от детальной разведки. Да, германские корабли уже заходили в Ирбенский пролив, и тогда он не был минирован, но это было уже больше месяца тому назад. Насторожило ли это русских? Их способности к минной войне были чрезвычайно высоки, за месяц они вполне могли создать там мощнейшую минную позицию. А состав и численность корабельного отряда, обороняющего Рижский залив? Шмидт сразу же за вступлением в должность распорядился наладить авиаразведку, но получилось не слишком хорошо - кроме миноносцев, канлодок и одного маленького броненосца береговой обороны пилоты ничего не нашли. Зато их самих нашли русские истребители, сбившие одного разведчика. Известно было, что в Моонзунде базировались два броненосца береговой обороны: но быть может один из них ушел на плановый ремонт, или еще по какой надобности? Или его все-таки прозевали воздушные наблюдатели? Конечно, два этих кораблика хоть вместе, хоть порознь, четвертую эскадру не остановят. Но если авиаторы одного из них все же прозевали, то это свидетельствует о низком качестве разведки, значит, могли просмотреть еще кого-то, а кого? Из агентурных сводок вице-адмирал знал, что раньше русские не могли проводить свои броненосцы из Финского в Рижский. Знал и то, что они вели дноуглубительные работы, но не закончили их. Но вот каком состоянии они "не закончились"? Возможно, наиболее старые и не слишком глубокосидящие "Слава" и "Цесаревич" уже получили возможность пройти? А может, все это и вовсе дезинформация, и на самом войти в Моонзунд способны новейшие русские дредноуты? А как насчет сухопутной артиллерии? Русские не пытались превратить острова Моонзундского архипелага в неприступные крепости, но все же береговую оборону крепили. И кто знает, что им удалось установить по берегам Ирбенского пролива за истекший месяц? Шмидт ничуть не сомневался в том, что русские давно "обжили" Моонзундский архиплаг, оборудовав множество якорных стоянок для своих кораблей, но к их выявлению даже не приступали так что немецкий командующий ничего о них не знал.
   Множество вопросов остались без ответа, и разъяснять их времени нет, но все это вице-адмиралу категорически не нравилось. Шмидт был твердо уверен, что знание врага дарует победу, а сейчас своего противника он не знал. Соответственно и план операции командующий вынужден был составлять, опираясь лишь на собственную силу. Безусловно, вверенная его руководству мощь превосходила силы русских как минимум вдвое, а скорее даже втрое, и это как будто внушало уверенность в успешном исходе дела, но...
   Взяв за основу план принца Генриха, Шмидт добавил к нему всего лишь одну деталь: четвертая эскадра, прикрывая тральный караван, форсировав Ирбенский пролив, сразу пойдет в сторону русских фарватеров из Рижского в Финский. Там минный заградитель "Дейчланд" заминирует проходы, и русские корабли, уцелевшие во время прорыва четвертой эскадры, окажутся в ловушке. Ночь, вторгнувшаяся в Рижский эскадра проведет на якоре, отстоявшись за минными сетями и патрулями миноносцев, а утром сокрушит остатки русских кораблей, уцелевших после вчерашних боев. Затем тяжелые корабли поддержат с моря штурм Риги.  
   Что до прикрытия, то Шмидт собирался расположить дредноуты и линейные крейсера хохззеефлотте по линиям Готланд -- Курляндия и Готска Санден - Сворбе соответственно. Если русские рискнут отправить в бой эскадру, сторожащую Финский залив, то первая разведгруппа установит с ней контакт, а первая линейная эскадра - уничтожит. Русские дредноуты мощны, они несколько лучше "Гельголандов" и значительно лучше "Нассау", но численного превосходства в пропорции два к одному техническим совершенством не перешибешь. Ну, а если царская эскадра не рискнет покинуть воды Финского залива - что ж, так тому и быть. Захват Риги откроет войскам кайзера дорогу на Петербург, так что цель операции все равно будет достигнута.
   Часы пробили полночь, и вице-адмирал, болезненно поморщившись, отложил бумаги. Нужно было как следует отдохнуть: до начала операции оставалось немногим более суток.

***

   В ночь с 6-го на 7-е августа 1915 года кайзеровские корабли поднимали пары и выбирали якоря, а портовые буксиры растаскивали в стороны сети и боны. Малым ходом из гаваней выходили дивизионы, флотилии и отдельные корабли: как множество ручейков, стекающихся в полноводную реку, под покровом тьмы сливались они в огромные эскадры. Восемь дредноутов и семь броненосцев, три линейных и два броненосных крейсера, семь легких крейсеров, пятьдесят четыре эсминца и миноносца, тридцать четыре тральщика, три подводных лодки, минный заградитель и многочисленные вспомогательные корабли шли сейчас в заранее назначенные им точки сбора.
   Мощь германского военно-морского флота, так долго лежавшая под спудом, сейчас приходила в движение. В сумраке ночи выстраивались колонны тяжелых кораблей, в авангарде разворачивались крейсерские завесы, на флангах резали волну миноносные флотилии: все было готово к походу и бою, и в назначенный час армада двинулась вперед. Сотни тысяч тонн стали, управляемые тысячами людей и ведомые железной волей адмиралштаба устремились сейчас на север.  Выкрашенные в шаровый цвет, сливающиеся с темной балтийской водой, корабли шли экономическим ходом, до срока не давая воли трепещущей в предвкушении схватки энергии своих машин. В этом они были подобны гигантской приливной волне: цунами редко можно заметить в океане, оно неразличимо средь иных волн, но, достигнув берега, обретает чудовищную мощь. Так и германский флот, до поры до времени мирно дремавший в Вильгельмсхафене, сейчас медленно двигался вперед, набирая инерцию и разбег. С тем, чтобы, достигнув Рижского залива, обрушить гнев Посейдона на зарвавшихся русских, круша их оборону и корабли и даже саму мысль о возможности сопротивления безупречной германской военно-морской машине.

ГЛАВА 25

   Утро Льва Георгиевича Постригаева началось с глухого бубуха.
   Командир канонерской лодки "Грозящий" ложился спать на закате, но приказывал будить себя задолго до рассвета с тем, чтобы встречать первые лучи солнца на ходовом мостике. Рассуждение было очень простое - если враг придет, то произойдет это с первыми лучами солнца.
   После летнего рейда германских кораблей в Рижский залив, его обороной озаботились всерьез, завалив Ирбенский пролив тремя линиями минных заграждений, да еще и учинили корабельный дозор, в котором сегодня находился "Грозящий". Вряд ли можно было ожидать, что мины останутся для немцев секретом, а даже если останутся - здравый смысл призывал начинать траление с самого утра, чтобы иметь весь световой день в запасе. По понятным причинам вылавливать мины в темноте было далеко не лучшей идеей, а за дураков немцев никто не держал.
   Сегодня Лев Георгиевич не изменял своей привычке и встал до рассвета: наскоро глотнув кофе, извлек бритвенные принадлежности и приступил к делу. Обильно вспенив теплую, принесенную вестовым воду, наложил помазком белоснежную пену на подбородок и щеки и дал ей чуть-чуть полежать на коже. Затем взял опасную бритву, и начал аккуратно убирать отросшую за сутки небольшую щетину. Командир "Грозящего" всегда предпочитал бриться начисто, не допуская ни бороды, ни усов, ни намека на них. В предрассветном сумраке Постригаев плохо видел свое отражение в зеркале, но ежедневный ритуал настолько вошел в привычку, что Лев Георгиевич особо в том и не нуждался. Он, пожалуй, смог бы бриться и в полуночной тьме, проверяя качество бритья ладонью - за годы, проведенные на маленьком кораблике, качаемым волной вдоль и поперек, его искусство брадобрея достигло нешуточных высот.
   Именно поэтому рука Льва Георгиевича не дрогнула, когда над тихими водами Рижского залива вдруг разнеслось глухое "БУУУУУУ". Ну... скажем так, почти не дрогнула: все же острейшее лезвие скользнуло по коже чуть сильнее, чем требовалось, отчего на коже вспухла капелька крови: маленький рубин, оттененный белоснежной пеной. 
   Постригаев тихо ругнулся, но времени терять было нельзя - молниеносно добрившись и одевшись, он ринулся на ходовой мостик, застегивая китель уже за порогом своей маленькой каюты. Буквально взлетев по узкой лестнице, командир "Грозящего" первым делом ознакомился с оперативной обстановкой, покрутив головой на 360 градусов. Бинокль не требовался, потому что солнце еще не взошло и видимость была чуть больше мили: картина наблюдалась идиллическая. "Грозящий", маленький кораблик водоизмещением меньше двух тысяч тонн, тихо пыхтел своей коротенькой трубой, разрезая едва ли не зеркальную гладь балтийского моря. Вода убаюкивающе-тихо плескалась о его широкие скулы оставляя широкий кильватерный след за кургузой кормой. Двадцать пять лет уже ходит канонерская лодка по морям и океанам, хотя океаны Постригаев поминул зря - впрочем, в Средиземное море лодка по молодости лет службу несла. Однако же прогресс рвался вперед семимильными шагами, военная техника старела быстро и уже к началу русско-японской канлодка была вконец устаревшей, почему вскоре была переведена в тральщики. Впрочем, потом кто-то сообразил, что тральщик из канонерской лодки совсем никудышний, и "Грозящего" переименовали в базу для тральщиков, а затем, поставив две новейших шестидюймовки вновь вернули "канонерский" ранг. Сейчас палуба небольшого, пожилого корабля являла собой образец чистоты и порядка, соблюдавшегося на "Грозящем" неукоснительно. В кильватер ему шла еще одна "старушка": канонерская лодка "Храбрый", которая, будучи моложе на пару годков, в сущности была таким же раритетом. Впрочем, не так давно ее изрядно "подштукатурили", поснимав старую артиллерию и разместив на корабле шесть 105-мм орудий, которые "Храброму" "одолжил" ныне покойный "Магдебург". Германский крейсер нельзя было снять с камней, но орудия и большая часть боекомплекта сохранилась, так не пропадать же добру! В таком виде оба старых кораблика вполне справлялись с задачей стрельбы по берегу, тем более что оба несли броню, отчего могли не слишком-то опасаться ответа полевых орудий. А вот для сколько-то серьезного морского боя канонерские лодки никаким образом не годились.
   - Ну и что тут у Вас происходит, мичман? - обратился он к вахтенному офицеру.
   - Чего грохочем поутру, мешаем бриться старшим по званию?
   - Доброе утро, Лев Георгиевич! Так это, похоже, кто-то на мину напоролся, уж больно звук глухой был.
   - Не отпирайтесь, мичман Ливанов, нечего собственный недосмотр на немцев перепихивать. Хотя... если это немцы, то грядет сражение, в котором я, получается, свершил героическое деяние - первым кровь пролил. Когда брился, потому как под руку бабахнуло. Интересно, Анна с мечами и бантом мне за это полагается? Или, как всегда, бантики генмор зажмет?
   Мичман молчал, ибо вопрос был риторическим.
   - Однако же следует посмотреть, кто это там такой ретивый - заметил командир и вскоре обе канонерские лодки, описав полукруг, легли на новый курс, выводящий прямо к ирбенскому минному заграждению.
   Светало. Первый лучик солнца уже скользнул из-под горизонта, а видимость с мостика "Грозящего" улучшалась даже не по часам, а едва ли не по секундам.
   - Тааак, что тут у нас... - протянул командир "Грозящего", шаря биноклем по горизонту
   - Солнышко светит, морская волна зеленеет... Ага! Немец дымит! - азартно воскликнул Постригаев.   
   Дистанция для наблюдения была великовата, но сквозь предрассветную хмарь отчетливо проступали многочисленные дымы небольших кораблей.
   - Тральный караван, не иначе. Пришли, гости дорогие!
   Один из тральщиков дымил много сильнее других, рядом с ним находился второй, и, похоже, сейчас на дымящего заводили концы для буксировки.
   - Похоже подорвался, гаденыш. Радиограмму Максимову, срочно! - не отрываясь от бинокля рявкнул Постригаев. Первым делом, перед тем как что-то предпринимать, следовало сообщить о противнике начальству.
   - А мы, пожалуй, повоюем немного. Боевая тревога!
   "Грозящий" пошел на сближение с противником, хотя, конечно, сближение получалось условное - мина не разбирает, свой это корабль, или чужой, так что соваться на родные минные заграждения никак не следовало. А их, этих заграждений, было три линии. Минимально возможная дистанция до тральщиков будет на пределе дальности шестидюймовок "Грозящего", а стопятки "Храброго" и вовсе вне игры. "Крейсер "Варяг" с верным "Корейцем" - подумал про себя Постригаев, потому что в том героическом бою "Кореец" тоже не имел возможности дострелить до противника. "И кто мешал вооружить "Храброго" шестидюймовками?". Впрочем, это тоже риторический вопрос, а вот представить себя на мостике ставшего легендарным крейсера получалось легко - достаточно глянуть на множество дымов, надвигающихся с запада.
   Стих дробный топот ног, разбегающихся по своим боевым заведованиям матросов, тихо загудел элеватор подачи снарядов. Казенник 152-мм орудия принял в свое чрево снаряд и гильзу с зарядами, а дальномерщик, сидящий в клетушке небольшого марса на куцей мачте выкрикнул расстояние. Это на линкорах и крейсерах системы управления огнем с тумблерами, циферблатами да передатчиками, а мы по старинке, как отцы и деты заповедали... грохот двух, почти одновременных выстрелов ударил по ушам, и Лев Георгиевич всмотрелся в бинокль. Вот два столба падений, и достаточно далеко от вражеских кораблей. Ну ничего, сейчас пристреляемся, может и попадем в кого, хотя, на такой-то дистанции... но море гладкое, что твое зеркало, качки почти нет, может и получится.
   Десять залпов успел сделать "Грозящий", и последний из них положил снаряды в опасной близости от одного из тральщиков. Подстригаев голову готов был дать на отсечение, что того осыпало осколками. А потом что-то очень большое просвистело над его головой и упало кабельтовых в семи за канлодкой, подняв по меньшей мере двадцатиметровые водяные столбы.
   - Ух, мать...
   Постригаев, излишне сосредоточенный на результатах стрельбы "Храброго", вновь обратил внимание на горизонт. Ну конечно... сквозь легкую дымку отчетливо проступали три силуэта. Один, поменьше, наверняка принадлежал легкому крейсеру и угрозы не представлял - германские стопятимиллиметровые пукалки, которые они ставили на крейсера, особой дальностью стрельбы не отличались. Но вот другие два - очень массивные, это наверняка.... Вдруг оба силуэта озарили вспышки выстрелов. Падения снарядов можно не дожидаться, все ясно и так:
   - Это эскадренные броненосцы, бьют из одиннадцатидюймовых - произнес Лев Георгиевич:
   - Вечер перестает быть томным. Задробить огонь! Отступаем.
   Два гигантских фонтана, взметнувшиеся перелетом, но все же существенно ближе к русским кораблям, чем до этого, подтвердили правоту командира "Грозящего".

***

   Всеволод Александрович стоял на мостике "Славы", подставив лицо набегающему прохладному ветерку. Сообщение о начале прорыва никого не застало врасплох - все знали, что попытка должна состояться на днях и были к ней готовы. Основа обороняющих Рижский залив сил - линкоры (в недалеком прошлом - эскадренные броненосцы) "Слава" и "Цесаревич", а также пара "адмиралов" - броненосцев береговой обороны "Сенявин" и "Апраксин" ожидали немцев на рейде Аренсбурга. Котлы держали в часовой готовности, так что вскоре после получения радиограммы "Грозящего" эскадра вышла в направлении Ирбенского пролива.
   Идти было недолго, и вскоре на "Славе" уже хорошо видели немецкие дымы, а затем - и не только дымы. Погода стояла на удивление отличная, поэтому неприятель был виден великолепно и куда лучше, чем смог разглядеть его на рассвете Постригаев. Тральный караван уже проложил дорогу сквозь первое минное заграждение, но даром для немцев это не прошло: в оптику хорошо было видно вертикально торчащую корму одного из тральщиков, а еще один, сидящий по самые клюзы в воде кораблик, выволакивали на буксире. За тральщиками хорошо просматривалась группа непосредственной поддержки - два броненосца-додредноута и два легких крейсера.
   -  Как-будто бы "Лотринген" и "Гессен", а из крейсеров один - точно "Бремен", но вот кто второй - не видно. - доложил Ферзену Сергей Сергеевич Вяземский, командир броненосца "Слава"
   Командующий 2-ой бригадой кивнул. Против четырех русских кораблей - не слишком большая сила, но за ними просматривались силуэты пяти броненосцев четвертой эскадры. Семь полноценных кайзеровских эскадренных броненосцев против четырех русских - уже нехорошо. А если вспомнить, что "Апраксин" и "Сенявин" вместе взятые уступают размером и силой любому броненосцу неприятеля - совсем плохо.
   Но... Всеволод Александрович готов был поставить по сто свечей во здравие как фон Эссену, так и германскому командующему, благодаря решительности которых состоялся бой 7 сентября 1914 года. Сражение броненосцев закончилось, по большому счету, вничью, но выявило серьезный недостаток русского главного калибра - недостаточную дальность стрельбы.
   Башни русских кораблей позволяли стрелять двенадцатидюймовым пушкам на 80 кабельтов. Конечно, в конце 19-го века, когда дистанцией решительного боя считались 7-15 кабельтов этого было более чем достаточно, но сейчас неожиданно выяснилось, что немецкие броненосцы способны забрасывать свои снаряды и на 90, а то и 100 кабельтов. Разумеется, стрелять на 100 кабельтов и попадать на 100 кабельтов - это принципиально разные вещи, но все же подобное положение было признано нетерпимым. Удивительно, но оказалось, что подобная модернизация уже кем-то когда-то планировалась, и даже были готовы рабочие документы, но отложили в долгий ящик. Что ж, зато сейчас, по крайней мере, это можно было сделать быстро. Вот так и получилось, что вставшим на ремонт кораблям, не только подправили все, что было сломано германскими снарядами, но заодно увеличили углы вертикальной наводки, сравняв дальности стрельбы русских и германских броненосцев.  А потом, уже зимой, "подтянули" углы возвышения и "Апраксину" с "Сенявиным".
   - Пойдем вдоль заграждения - решил адмирал
   - Сергей Сергеевич - обратился он к командиру "Славы":
   - Держитесь от их передовых броненосцев кабельтов на девяносто пять. Понимаю, далековато - Ферзен сочувственно взглянул на Русанова:
   - Но придется постараться. Есть для нас небольшая хитрость, которая может сравнять шансы, но Вы уж не подведите старика!  
   Всеволод Александрович про себя хмыкнул. На такой дистанции... ну что же, какой-то шанс попасть, конечно, есть - расходуя полбоекомплекта на попадание, но приказ есть приказ.
   - Будем стараться, Василий Николаевич.
   "Грозящий" и "Храбрый" оставались тут же - они вышли из-под огня германских кораблей, и те, сдерживаемые минным полем, пока не могли сократить дистанцию. Но и канлодки потеряли возможность стрелять по тральщикам, даже шестидюймовки "Грозящего" не могли до них дотянуться. Все, что оставалось двум старым корабликам - обозначать присутствие и наблюдать: а зрелище перед ними развертывалось преинтересное.
   Все, кто не на вахте, высыпали сейчас на верхнюю палубу, во все глаза наблюдая за происходящим. Вскоре после короткой перестрелки на рассвете прилетело несколько аэропланов, Постригаев насчитал четыре штуки. Те немного пожужжали над германскими кораблями и даже, кажется, пытались бросать в них бомбы, но из этой затеи ничего не вышло - каких-то взрывов Лев Георгиевич не увидел, хотя зрелище было все равно захватывающее. А потом появились броненосцы Ферзена: близилась кульминация.
   Четыре русских броненосца на тринадцати узлах шли сейчас в сторону минного заграждения - и пусть это корабли старых проектов, пускай броненосцы береговой обороны и малы и слабы, но зрелище эскадры, идущей навстречу вдвое превосходящему неприятелю было величественным и прекрасным. Вот, вздымая бурун, идущий головным "Слава" покатился влево, ложась на боевой курс, вот вслед за ним повернул "Цесаревич", "Апраксин"...
   - Кто же начнет первым? - не успел задать Лев Георгиевич еще один риторический вопрос, когда на горизонте полыхнули вспышки выстрелов. И тут же "Слава" окутался дымом ответного залпа, а вслед за ним выстрелы грянули и с других броненосцев.
   Десятки горящих глаз с канонерок наблюдали сейчас дуэль гигантов, бинокли только что не рвали друг у друга из рук. Грохотали орудия, огромные фонтаны вздымались вокруг русских кораблей, и то же самое, наверняка, происходило сейчас по ту сторону минных заграждений - наверняка под градом русских снарядов море кипело и там, хотя на такие дистанции с низкобортных канонерок видно было плохо. Но прошло пять минут... Десять... Ничего! И немцы и русские дрались, вкладывая все свое умение, наработанное годами учений и волю к победе в каждый снаряд, брошенный в неприятеля. Дрались яростно, отчаянно и... безрезультатно.
   Вот на фалах "Славы" взвились какие-то сигналы, остальные отрепетовали
   - Поворот все вдруг - прочитал Лев Георгиевич.
   Но вдруг, еще до того, как адмирал распорядился исполнять, неожиданно один германский броненосец выбросил клубы белого пара и покатился из строя куда-то влево.
   - Есть попадание!
   Громовое "ура!" перекатывалось с "Грозящего" на "Храбрый" и обратно. Десятки мужских глоток ревели в упоении на разные голоса, разряжая копившееся под спудом напряжение солдата, вынужденного смотреть как сражаются другие, но увы, неспособного самому вступить в бой.

***

   "Началось!" - Николай Оттович почувствовал, как сердце подпрыгнуло и понеслось вскачь, вгоняя в жилы лошадиные дозы адреналина, когда флаг-офицер положил перед ним тексты радиограмм.  Однако свое радостное возбуждение фон Эссен решил прикрыть строгостью, да оно того и стоило:
   - Андрей Семенович все сделал верно. - задумчиво сказал он, держа в руках тексты обоих радиограмм.
   - Как только его дозор обнаружил неприятеля, он сообщил об этом мне. Затем поднял своих воздухоплавателей на разведку, а когда те вернулись с докладом, Максимов отправил мне вторую телеграмму, с подробным описанием германских сил. Контр-адмирал понимает, что мне нужна вся информация, которую он может мне предоставить и как можно быстрее. А мой начальник связи это понимает? Как так вышло, что обе телеграммы ложатся мне на стол одновременно?
   Флаг офицеру оставалось только пожать плечами:
   - К сожалению, Николай Оттович, первую радиограмму Максимова мы не приняли. Получили вторую, а в ней он не только отправил нам новое донесение, но и продублировал старое, потому мы о нем и узнали.
   - Разберитесь и накажите. Непорядок! Война началась, немец четвертой эскадрой Ирбены штурмует, а мы тут... сидим, ничего не зная. Полдня, считай, потеряли!
   - Разобрались уже, Николай Оттович. Радисты напутали - приняв первую радиограмму, умудрились транслировать ее на "Рюрик", а Вы ж третьего дня флаг на "Полтаву" перенесли.
   - Тьфу... Обормоты, линек им поперек - негрубо выругался командующий Балтфлота. 
   - Сейчас не до этого, Александр Александрович, но потом проследите, чтобы взгрели их там как следует.
   - Прослежу, Николай Оттович.
   - Ладно, с этим все. Зовите Владимира Евгеньевича! Гадаете, зачем? По местам стоять с якоря сниматься! Пойдем к Уте - и, отвечая на невысказанный вопрос офицера фон Эссен продолжил:
   - Бог даст, повоюем, не все же Бахиреву за нас отдуваться.

***

    Эрхард Шмидт, прочитав сообщение с "Гессена" постарался ничем не выдать своего разочарования. Русские... подготовились лучше, чем он ожидал, а он, получается, угодил впросак.
   Четвертая эскадра, включала в себя не слишком пострадавшие после боя 7 сентября 1914 г броненосцы "Гессен", "Лотринген" и "Пройссен", на котором поднял свой флаг сам Шмидт, и четыре более старых корабля типа "Виттельсбах". Три первых корабля несли дальнобойную 280-мм артиллерию, и могли сражаться с русскими на дальних дистанциях, но "Виттельсбахи" с их старыми 240-мм пушками - не могли. Поэтому формально Шмидт выставил семь броненосцев против четырех, но из этих семи сейчас сражаться могли только три, и это давало русским преимущество. А в завязке боя стрелять по врагу могли только "Гессен" и "Лотринген", потому что Шмидт на "Пройссене" держался с "Виттельсбахами" мористее. Разумеется, Шмидт немедленно приказал командиру "Пройссена" идти войти в протраленный фарватер и поставить свой броненосец за "Гессеном" и "Лотрингеном". Теперь силы несколько подравнялись за некоторым преимуществом русских, но все же стали сопоставимыми и германские броненосцы сражались.
   Наблюдая за русскими кораблями, Шмидт отмечал хорошую работу своих артиллеристов. Стрельба велась интенсивно и точно: Шмидт хорошо наблюдал несколько накрытий по головному русскому броненосцу. Но дистанция колебалась 95-100 кабельтов, рассеивание снарядов на таком расстоянии очень велико, попадания уже могли быть, и рано или поздно обязательно случатся, но пока их не было. А затем тяжелый снаряд поразил "Гессен". В сущности, чистое везение - русские корабли, защищавшие минную позицию, стреляли не лучше, хотя, пожалуй, и не хуже броненосцев четвертой эскадры. Но сказалось неудобство позиции - русские хоть и не стреляли по тральщикам, сразу ударив по идущим за ним броненосцам Шмидта, но те все равно ползли еле-еле и "Гессен" с "Лотрингеном" вынуждены были изобразить снулых мух посреди минных полей. Они шли едва 5-7 узлов по прямой, а русские броненосцы ходили на 13 узлах разными курсами и выцелить их было куда сложнее...
   В обычном бою одно-единственное попадание никак не могло бы вывести "Гессен" из строя. Но на таких сумасшедших расстояниях снаряды падали под большим углом, словно их выпускали не из корабельных пушек, а из древних мортир. И это было очень опасно для старых кораблей, чья защита не была рассчитана на подобный удар. Предполагая воевать на дистанции пары-тройки миль, броненосцы всех стран старались защитить от настильного, но не от навесного огня: корабли этого класса имели сильно бронированные, предназначенные "держать" удары тяжелых орудий борта, но тонкие, по сути своей скорее противоосколочные бронепалубы.
   И вот сейчас русский снаряд с легкостью проломил германскую палубную броню и взорвался прямо в левой машине броненосца. Эрхардт Шмидт болезненно поморщился, представляя себе адскую смерть обслуживающих ее матросов. Тех, кого пощадили осколки русского снаряда, сварили заживо бьющие во все стороны струи разогретого пара из пробитого корпуса машины: такого конца не пожелаешь даже злейшему врагу.
   Но это война и увы, люди на ней погибают, и командующий не может предаваться скорби по ним - во всяком случае, не во время боя. А бой складывался нехорошо - потеряв левую машину, "Гессен" утратил способность держаться на курсе и сейчас, описав циркуляцию сбросил ход. С протраленного фарватера он все равно вылетел, но, к счастью, не подорвался, зато пристреливаться по неподвижному кораблю русским стало не в пример проще.    
   На этом, собственно говоря, прорыв и закончился. Вице-адмирал приказал тральщикам отступить, а "Мекленбургу" взять "Гессен" на буксир, сам же с "Пройссеном" и "Лотрингеном" остался прикрывать отступление огнем. Дело получилось непростое и рисковое, потому что на "Гессен" обрушился град снарядов и до тех пор, пока его не вытащили за пределы дальности русской артиллерии, поврежденный корабль получил еще одно попадание. Кроме того, по нелепой случайности, один снаряд поразил корму "Мекленбурга", хотя русские явно стреляли не по нему, а по "Гессену". В ответ "Пройсссен" и "Лотринген" добились двух попаданий в "Славу", идущего головным, при том что старший артиллерист "Пройссена" ручался, что было и третье. Как бы то ни было, серьезных последствий они не повлекли - головной русский корабль взрываться или покидать строй не собирался, а его артиллерия продолжала вести огонь с неослабевающей интенсивностью.
   Итак, "Гессен" вне опасности, но теперь Шмидт остался с двумя кораблями против четырех русских, и это было совершенно не то соотношение, при котором он хотел бы продолжать операцию.

ГЛАВА 26

   Совершенно чистое, лазоревое небо, и ни единого облачка. Темные волны Балтики уже третий день как смирили свой норовистый нрав, отчего августовское море более походит на огромное озеро. Приходится внимательно вслушиваться, чтобы различить плеск воды о тяжкий, глубоко сидящий в воде корпус линкора-дредноута. Рядом с кораблем - засиженный птицами остров, километра в полтора длиной. Невысокий берег, темная земля, покрытая зеленым ковром, пожалуй, по колено высотой. Но вот ближе к берегу ковер этот становится совсем желтым, словно сейчас не конец лета, а поздняя осень. Или же поздняя весна - такой цвет бывает у прошлогодней травы, показавшейся из-под растаявших сугробов и высушенной ярким весенним солнцем. Отчего так? Может, море слишком близко, и корни впитывают соленую воду? Кто знает... Деревьев почти не видно, домишки одноэтажны и жмутся к воде, а вон - деревянный, но вполне добротно сбитый лодочный сарай: все же финны прилежны в труде, умеют делать вещи аккуратно, но прочно. Только вот на островке этом людям особо и делать нечего, так что единственное заметное сооружение здесь - здоровенный, поставленный на попа каменный прямоугольник, вверху которого устроена кабинка маяка. И хотелось бы сказать, что маяк циклопических размеров, но таков он разве что в сравнении с местными избушками. Переставь его в Гельсингфорс - ничего гигантского в нем не усмотрит даже самый пристрастный взгляд.
   В общем, наличие острова Уте по левому борту делало пейзаж настолько же пасторальным, насколько и неинтересным.
   - Чего грустим, три богатыря?
   - Так присоединяйтесь, Александр Васильевич, будем грустить вчетвером, - ответил Беседину Николай.
   Трое офицеров в синих брюках и кителях стояли, облокотившись на леер кормового мостика, едва ли не плечом к плечу. Болтать не хотелось, расходиться - тоже, время свободное было, так что курили молча, изредка перебрасываясь парой слов. Дым сигарет, за неимением ветра, поднимался вертикально вверх, к небольшому марсу, на котором размещались два мощных прожектора.
   Николай обернулся, облокотившись на леер спиной, и с улыбкой кивнул только что поднявшемуся и окликнувшему их старшему офицеру "Севастополя". Беседин, чья невысокая, но полноватая фигура была затянута в китель того же цвета, как и у остальных офицеров, прошел к ним под развернутым поперек корабля дальномером, но вдруг остановился, не дойдя двух шагов до Маштакова. Здесь Александр Васильевич с наслаждением расправил плечи и глубоко втянул в себя воздух, закрыв глаза и изобразив на лице неземное блаженство.
   - Благодать, господа!
   - Да в чем же это?
   - Доктор, нехороший человек, запрещает курить. Говорит - легкие беречь надо, а вокруг Вас столько дыма, что вроде как и сам подымил невзначай.
   Затем Александр Васильевич повернулся лицом к правому борту и снова глубоко вздохнул и выдохнул:
   - А зрелище внушает, доложу я Вам!
   С этим вряд ли можно было спорить. Вдоль Уте стояла вся первая бригада: "Полтава" под флагом командующего флотом, "Севастополь", за ними - "Гангут" и "Петропавловск". Четыре титана-дредноута выстроились в ряд, словно несокрушимые левиафаны, взнузданные чьей-то могучей волей. Чуть поодаль расположилась бригада быстроходных крейсеров: "Муравьев-Амурский", "Адмирал Невельской", да ветераны Цусимы - "Изумруд" с "Жемчугом". Зрелище стремительных, исполненных гармонии силуэтов, чьи тяжелые палубные орудия до поры до времени обуздывали скрытую в них яростную мощь огненных стихий, никого не могло бы оставить равнодушным. Семь эсминцев черноморского типа "Дерзкий" вытянулись вдоль строя дредноутов: еще два корабля этого типа ушли в дозор, так что о них напоминали лишь дымы на горизонте. Новейшие нефтяные миноносцы, низкие длинные корпуса, словно припавшие к земле гончие, частоколы труб, а тонкий рангоут и ряды длинных, хищных орудийных стволов казались рапирами, выхваченными из ножен в воинском салюте. Четыре линкора, четыре легких крейсера и девять миноносцев вывел фон Эссен к южному краю Або-Аландской шхерной позиции: здесь цвет балтийского императорского флота изготовился к рывку и бою с кораблями немцев, штурмовавшими Ирбенский пролив. Третьего дня русский молот был воздет для удара, да только наковальня куда-то запропала: никаких немцев в море видно не было.
   Приветствовав старшего офицера корабля, Николай еще раз бросил взгляд на свой корабль. Сверху палуба выглядела совершенно чистой и необычно пустой. Когда пришел приказ, дредноуты спешно пополнили припасы: продовольствия много не брали, снарядов и так имелся полный комплект, но вот углем догрузились по полной. В результате авральных работ, конечно же, изгваздали корабль, а затем старательно отмывали его от угольной пыли. Необходимость этого вбивали в матросов с первого года службы: ведь если ранят в бою, падаешь куда придется. Упал на чистое - глядишь и обойдется, эскулапы подштопают и будет порядок. Но если занесешь грязь в рану, то даже из-за пустяковой царапины можно лишиться руки или ноги, а то и головы, если дойдет до общего заражения крови. Потому-то чистота на боевом корабле блюдется неукоснительно, и отсюда же правило вступать в бой, переодевшись в чистое.
   Команда после авральных погрузок и последующей приборки валилась с ног, но командующий, как выяснилось, это предусмотрел, и до выхода эскадры в море экипажи получили почти сутки заслуженного отдыха. Затем пошли, но недалеко, к самому южному клочку финской земли, и по дороге скучать не пришлось: Бестужев-Рюмин потребовал еще раз провести ревизию всего огнеопасного перед боем. Кто-то попытался было возразить, что уже на сто раз все проверено, но командир "Севастополя" был неумолим. И, как обычно, оказался прав - уму непостижимо, сколько всякой лишней ветоши и деревянных вещей обнаружили, инспектируя корабль! Что-то сожгли в топках котлов, что-то сунули поглубже в трюм.
   На верхней палубе стало неожиданно пусто, потому что шлюпки и паровые катера линкор при выходе оставил в Гельсингфорсе. Сражения прошлой войны неопровержимо свидетельствовали, что к моменту, как в шлюпках возникнет нужда, они давно приведены в негодность огнем или осколками вражеских снарядов. Соответственно, тащить их в бой не было никакого смысла, а вот вреда от них было много: дерево, из которого они были собраны, в бою являло собой источник сильных пожаров.
   Все было на сто раз перепроверено, а затем проверили еще, и корабли шли полностью готовыми к бою. Экипажи воспряли - матросам надоело, что идет война, а они только и занимаются упражнениями, так что боевой дух постепенно падал. Бездействие линкоров можно было объяснить в прошлом году, когда они совершенно не были готовы к бою, весной этого года, пока дредноуты интенсивно тренировались, доводя свои боевые умения до совершенства. Но сейчас уже тихо подкрадывалась осень, а ни одного боевого похода так и не случилось, и осознание важности своего дела потихоньку сменялось равнодушием. Количество проступков и происшествий стало расти, и все попытки препятствовать этому дисциплинарными взысканиями помогали мало: среди команд потихоньку начинались брожения.
   Но вот, наконец-то, вышли и... вторые сутки стояли на якорях, словно и не покидали уютную гавань Гельсингфорса.
   Скучно!
   - Господа офицеры, берите пример с лейтенанта Веточкина. Только что его видел - орел, горящие глаза, образец бодрости и боевого духа!
   - Это он сейчас такой, - меланхолично ответил Беседину Сергей Борисович, вахтенный начальник, - А третьего дня лейтенант имел бледный вид и столь чувствительный тремор конечностей, что у меня при взгляде на него в глазах рябить начинало.
   - Чувствительный... что? - переспросил Николай.
   - Да трясло его, как осиновый лист на ветру.
   - Ну, перед первым боем это в порядке вещей.
   - Может и так. Зато сейчас, когда осознал, что никакого боя на ближайшее время не предвидится - сияет империалом свежей чеканки и ходит гоголем. Слуга царю, отец матросам.
   - Прав был Ваш Тырков, Николай Филиппович, - не отрывая взгляд от Уте неожиданно проговорил облокотившийся на леер Дьяченков 2-ой. - В бой нас вести не рискнут, вернемся сейчас в Гельсинки, да и встанем на рейде. Все германских дредноутов боимся. А я уверен, там их и вовсе не было! Обнаглели немцы вконец от нашей трусости - видано ли дело, чтобы старыми броненосцами в Рижский соваться? А мы сидим! Ждем невесть чего! Да если бы ударили третьего дня - раскатали бы их четвертую эскадру, в брызги разнесли! Но нет, сидим на киле ровно. Покоптим тут воздух немножко, да и пойдем обратно в Гельсинки, там и встанем величаво, как лебеди в проруби, и будем стоять до скончания времен. Прав был Ваш Тырков, Николай Филиппович! Порт-Артур, часть вторая, великое стояние, "глаголь" поднять - и в брандвахты, так хоть перед самим собой честнее будет.
   - Ууууу, Виктор Сергеевич, да Вы совсем расклеились.
   - Полагаете, без повода? Ведь все же знали! Планы довели! Готовились к приходу немцев. И вот цена нашей готовности - "Слава" с "Цесаревичем" позавчера их пугнули, те сообразили, что им не светит, ушли с концами, а нас в бой ввести так и не рискнули. Вторые сутки караулим пустое море!
   - Так ведь немцы могут и вернуться.
   - Пффф! Вы сами-то в это верите, Николай Филиппович? Зачем им возвращаться-то? Вчера сообщили, что после драки они один броненосец повели домой на буксире, вот им и хватило этого.
   - А дредноуты? Четверка "Гельголандов"?
   С данными радиоперехвата Непенина, равно как и с планом грядущей баталии, офицеры в общих чертах были ознакомлены.
   - А вот тут я с Виктором Сергеевичем полностью согласен, - вновь подал голос Сергей Борисович. - Что-то Николай Оттович, дай Бог ему здоровья и процветания всяческого, на сей раз перемудрил. Ну "Гельголанды", ну - четыре. И что? Неужто сильнее наших "Севастополей"? Надо было идти вперед, ломать четвертую эскадру. Подвернулись бы "Гельголанды", так мы бы и им с барского плеча, со всей щедростью, основательностью и вплоть до полного изумления: получите и распишитесь. Неужели нет, Николай Филиппович?
   Маштаков пожал плечами:
   - "Гельголанд", конечно, зверюга серьезная, но один на один против "Севастополя" не выстоит. Разве что по особенному везению.
   - Вот и я о том же. И чего тогда мы за Уте зашхерились и миног смешим, я Вас спрашиваю?
   Николай промолчал. Во-первых, потому что теплая и безветренная погода при ясном солнце, столь нехарактерном для Балтики, располагала к ничегонеделанью и неге, а во-вторых, поскольку сам задумывался о том же. Задумывался - и увы, не находил ответа. А потому, вместо того чтобы продолжить диспут, обратился к Беседину:
   - А что, Александр Васильевич, в эмпиреях слышно?
   - Так мне небожители не докладывают, - рассмеялся старший офицер, пребывающий сегодня в приподнятом настроении. - Но слухи такие: Старик не верит, что немец нонеча пошел такой пугливый. В общем, командующий ожидает повторного визита, и потому стоять нам пока у Уте... А там уж одно из двух: или придут, или не придут.

* * *

   Фон Эссен, заложив руки за спину, ходил вдоль и поперек адмиральского салона. Непривычно было слышать стук собственных каблуков: Николай Оттович привык к большому, ворсистому ковру, в котором тонули любые звуки, отчего ходить было совершенно бесшумно. Но, подавая подчиненным пример, вице-адмирал отказался от него перед выходом в море, потому что ковры - вещь горючая и провоцирующая пожары: однако теперь вот цокал каблуками, что твой кавалергард. Или кавалергардский конь.
   Василий Николаевич Ферзен повоевал на славу. Прорыв немцев через Ирбены предотвратил, вражеский броненосец подбил, и своих никого не потерял. Молодец, чего уж там: впрочем, Николай Оттович никогда не забывал о том, что в Цусиме этот офицер на малом быстроходном крейсере прорвался почитай сквозь весь японский флот и привел все-таки свой "Изумруд" во Владивосток. Контр-адмирал провел бой отлично, но от офицера столь высоких качеств Николай Оттович меньшего и не ждал. А вот сам он...
   С одной стороны, вроде бы все сделано правильно, и упрекнуть себя фон Эссену решительно не в чем. Дозорные сообщили Максимову и Ферзену о начале вторжения, Ферзен тут же повел свои броненосцы в бой, а Максимов уточнил состав вражеских сил авиаразведкой и доложился командующему. Николай Оттович в полном соответствии с планом вывел свои ударные силы к Уте. Но сражение началось утром 8 августа, а ночью немцы ушли - даже если фон Эссен на всех парах ринулся бы к Моонзунду в бой, перехватить корабли четвертой эскадры он все равно не успевал. Дурацкая задержка связистов тут ни при чем. Да и вообще, все строилось на том, чтобы заставить немцев ввести в бой дредноуты и лишь тогда ударить, но немцы, вместо того чтобы атаковать новейшими линкорами, взяли, да и растворились в ночи. Неужели командующий императорским балтийским флотом просчитался? А может, Непенин ошибся со своими шифровальщиками, и никаких германских дредноутов на Балтике на самом деле не было? От этой мысли вице-адмирала бросало в холодный пот - неужели он переосторожничал и спугнул врага, упустив отличную возможность уничтожить несколько старых броненосцев противника?
   Николай Оттович многое ставил на этот бой. Он видел растущие день ото дня списки нарушений, фиксировавших "подвиги" матросов 1-ой бригады линкоров, и безошибочно чувствовал, что они явно застоялись без дела. Делу помог бы рейд, даже если бы не случилось соприкосновения с противником, но фон Эссен не имел права выводить бригаду в море. Замкнутый круг!
   И все же, и все же... Ну в чем он мог ошибиться? Игнорировать сведения Непенина было очень глупо, а если бы Адриан Иванович ошибся в другую сторону и преуменьшил силы противника, то немцам не было никакого резона сворачивать операцию. Так почему они ушли? "Слава" и "Цесаревич" вовсе не представляли собой неодолимый барьер для дредноутов хохзеефлотте - у тех куда более современные и дальнобойные пушки, лучшие дальномеры, более совершенные системы управления огнем, чем на старых русских броненосцах.
   Если немцы все же ушли и не вернутся, то придется, поджав хвост, возвращаться в Гельсингфорс - строго говоря, ничто из произошедшего не напоминало разгром, наоборот, можно было трубить об успехе, но фон Эссен при одной только мысли о возвращении чувствовал себя побитой собакой. Но что еще можно сделать? Сейчас, когда он вырвался ненадолго за пределы власти Ставки, он, можно сказать, Царь и Бог, но что с того? Да, он может повести дредноуты хотя бы и к немецким берегам, но что он этим достигнет, если немцы ушли? Ничего. Зато по возвращении его отстранят от командования, благо за поводом далеко ходить не надо. Мало неисполнения приказа, так после с таким трудом перенесенного воспаления легких, здоровье было ни к черту, так что спишут если не совсем на пенсию, то на берег без компромиссов. На том - финита ля комедия: его снимут, Людвигу Бернгардовичу дадут укорот и флот простоит всю войну на якорях за минной позицией.
   Надежда на то, что немцы вернутся, таяла с каждым часом. Николай Оттович с неожиданной злостью посмотрел на напольные часы. Где же, черт побери, этот драный морской свинкой хохзеефлот?!
   * * *
   - Ну, во здравие болярина Всеволода, сокрушителя тевтонцев и укротителя их броненосцев - произнес, улыбаясь, Сергей Сергеевич Вяземский. Кают-компания ответила одобрительным гулом, где-то звякнуло горлышко хрустального графинчика о тонкое стекло рюмки, наполняя ее холодной водкой. Всеволод Александрович, улыбаясь, кивнул командиру "Славы" и салютовал ему бокалом коньяка. А там поднялись и другие руки, кто со стопкой, кто с бокалом мадеры или шампанского.
   Дело было под вечер, отмечали успех боя 8 августа. Понятно, что сразу после драки не до этого, да и дел было невпроворот - немцы оттянулись назад, но держались на виду, утащив только подбитый броненосец. Соответственно и контр-адмирал Ферзен до темноты не уводил свои корабли от минного заграждения и лишь в сумерках вернулся на рейд Аренсбурга. Параллельно на "Славе" разбирались с повреждениями, коих, впрочем, было не слишком много. Один 280-мм снаряд пробил шестидюймовую броню верхнего пояса, да и разорвался внутри корабля, натворив изрядных дел. Осколки сильно побили переборки, проломили нижнюю бронепалубу, поразили масляную цистерну в левом машинном и, словно этого всего было мало, начался пожар. Неприятно, но не смертельно, хода корабль не терял, а огонь быстро затушили. Еще один снаряд грянул в главный бронепояс, но пробить его не смог и разорвался на нем, слегка вдавив плиту вглубь корпуса: от этого немного подтекало в угольную яму, но трюмные живо все подкрепили. Третий же снаряд и вовсе не доставил никаких неудобств: пробив коечные сетки по правому борту, он улетел в далекие далека, не разорвавшись, да там и потонул, не дав разрыва. В общем, хотя бы и на скорую руку, все поправили в тот же день и корабль к походу и бою был готов. Остальные броненосцы Ферзена никаких повреждений не получили, разве что "Цесаревич" сильно засыпало осколками. Наутро, еще до восхода снялись с якоря и снова пошли к минным заграждениям. Но рассветные лучи поднимающегося солнца осветили лишь чистую морскую гладь - противник ушел, даже дымов не было видно и броненосцы, покрутившись у минных заграждений, вернулись на рейд.
   Однако же напряжение не спало - предположили, что немцы явятся на следующий день, и ночь прошла в ожидании боя. Однако ждали напрасно, немцы так и не явились, так что десятого занимались обычными хлопотами: ну а под вечер решили слегка спрыснуть успех, потому что именно попадание "Славы" выбило вражеский броненосец из боя. Повара расстарались, так что стол получился изобильным, но на спиртное не налегали - кто ж его знает, чего там немчура удумает? Желающих идти в бой с похмелья, понятное дело, не было.
   Понемножку выпили, конечно.
   - Засим разрешите откланяться, - встал с места Вяземский.
   - Господа мичманы! - обратился он к другому краю стола кают-кампании. - Напоминаю, что война еще не окончена, так что прошу сегодняшним вечером помнить крепко: известнейшая латинская пословица "In vino veritas" имеет окончанием "in agua sanitas". Можете рассматривать это как дружеский совет, но лучше - как приказ. Так будет и вам понятнее, и мне спокойнее.
   Офицеры ответили улыбками, кто-то рассмеялся. Командир покинул помещение, и разговоры возобновились с новой силой - один лишь батюшка сидел молча и хоть старательно изображал смирение, но видно было, что недоволен. Всеволод Александрович, промокнув салфеткой губы, отодвинул тарелку и встал - он был сыт и хотелось курить, а делать это было лучше всего на свежем воздухе.
   Но, выйдя на палубу, застал там Вяземского. Командир корабля, сложив руки на груди, задумчиво смотрел на темное небо.
   - Что, Всеволод Александрович, решили отдохнуть?
   - Да, Сергей Сергеевич, курну, да и пойду сосну минут четыреста.
   - Как там батюшка? Обижается?
   - Обижается.
   - Ох уж эти мичманы. И ведь знаю, что хотел, как лучше, а получилось... - тут Русанов едва не прыснул в кулак, лишь кое-как удержавшись.
   - Вот так всегда, - словно не замечая состояния своего старшего артиллериста, продолжал Вяземский. - Человек делает сверх положенного ему по должности, совершает героический поступок, которым все восхищаются. А потом является мичман Мазуренко "с пипкой в дыму" и... - тут Всеволод Александрович не выдержал и расхохотался.
   Дело было так - когда от разрыва немецкого снаряда запылал пожар, тушить его ринулись всем отсеком, но, как ни удивительно, первым оказался отец Владимир. Священник сам раскатал пожарный рукав и подал воду так скоро и умело, словно всю жизнь отслужил в трюмно-пожарном дивизионе. Не видя никого в густом дыму, отец Владимир в одиночку встал на пути ревущего пламени, пока остальные еще только соображали, что да почему. Священник не знал, прибыл ли трюмный дивизион или нет, он не знал, остался ли кто-то в отсеке живым или нет, но он понимал, что огонь на корабле недопустим, и не колебался ни секунды.
   После того как пожар потушили, матросы смотрели на него с восхищением, не ожидая столь скорых и умелых действий от честного отче. Увы, на мичмана Мазуренко, руководившего пожарным дивизионом, храбрый поступок отца Владимира также произвел неизгладимое впечатление:
   - Мы только вбежали, а отец Владимир уже, рясу подобрав, с пипкой в руках огню путь преградил, - громко рассказывал мичман в кают-кампании. Кто-то ничего не заметил, кто-то чуть улыбнулся двусмысленности, проистекающей от неправильного построения фразы, но мичман, явно под влиянием описываемых им событий и ничего не замечая вокруг себя, вещал:
   - И как дал, так уж дал, из пипки-то своей фонтаном, да с таким напором, что весь огонь сразу в дым ушел... - вот тут уж кают-компания грохнула, а мичман, недоумевая, завертел головой, глядя то на смеющихся офицеров, то на стремительно багровеющего отца Владимира.
   Тогда Вяземский, с каменным выражением лица и без намека на матюги, в трех словах ясно и доходчиво объяснил Мазуренко все, что о нем думает, отчего красный как маков цвет мичман пулей вылетел из кают-компании. После чего командир "Славы" от лица всего экипажа линкора поблагодарил священника за его превосходные действия и выразил ему восхищение, чем инцидент удалось немного сгладить. Но сейчас Сергей Сергеевич улыбался:
   - Эх, мичманы... Золотое время. Мазуренко сейчас, поди, переживает, а он ведь тоже вел себя молодцом.
   Немного помолчали. Любые приключения, особенно - с риском для жизни, очень приятно вспоминать, когда они закончились: несколько хуже, когда их еще только предстоит пережить.
   - Как думаете, Сергей Сергеевич, когда немцы устроят второй штурм? - вдруг спросил командира Всеволод Александрович.
   - А не знаю. У них несколько тральщиков подорвалось, и я думал, что им надо тральный караван переформировать, - ответил ему Вяземский. - Однако, если бы дело было только в этом, они вернулись бы самое позднее сегодня утром. Но их нет, и это непонятно. Я не люблю, когда противник делает что-то непонятное, потому готов ждать любой пакости каждый момент, да и Вам того же советую.
   Русанов молча пожал плечами и собрался было идти, но Сергей Сергеевич остановил его вопросом:
   - А что думаете, Всеволод Александрович, если все же пойдут на прорыв дредноуты?
   Старший артиллерист снова пожал могучими плечами:
   - Ничего хорошего. У того же "Нассау" пушки бьют дальше, чем у броненосцев, хоть калибр тот же. Позавчера мы были равны и сражались успешно, а тут... Тут придется стрелять по тральщикам, чтобы сорвать их работу, а в это время германские дредноуты будут бить по нам, и мы не сможем ответить, если только их командиры не наделают глупостей. Не слишком хорошие расклады, да Вы и сами все это знаете, Сергей Сергеевич.
   - Да... Знаю.
   "Может, они не придут", - хотел было сказать Русанов своему командиру, и как ему самому хотелось верить в это! Он отлично понимал, что если немцы пойдут на повторный штурм, то их не удастся остановить так легко, как это вышло третьего дня. Им предстоит биться с врагом, которого не то чтобы остановить, но даже задержать будет чрезвычайно сложно, и за каждую секунду выигранного времени придется платить большой кровью.
   Вместо этого Русанов откланялся:
   - Спокойной ночи, Сергей Сергеевич.
   Глядя на богатырский силуэт своего старшего артиллериста, Вяземский неожиданно ощутил потребность подбодрить чем-то своего офицера. Ему хотелось сказать: "Да может это все, может они и не придут больше", а уж как бы он сам хотел бы в это верить! Он любил "Славу", но отлично понимал, что старый броненосец совсем не ровня дредноутам хохзеефлотте...
   - И Вам того же, Всеволод Александрович

ГЛАВА 27

   Немцы вернулись на пятый день.
   Солнце больше не улыбалось русским морякам. Воздух над Ирбенами затянуло сильным туманом, с похмельной жадностью впитавшим в себя лучи поднимающегося над горизонтом небесного светила. От этого молочно-белые клубы тумана озарились каким-то нездоровым и бледным сиянием, а затянутое налетевшими за ночь тучами небо слегка посветлело. Видимость оставалась ни к черту, хотя и было заметно, что туман развеивается: там, где он отступил, видна была потемневшая, неспокойная морская вода.
   В борт "Грозящего" ударила небольшая волна. Сегодня ничто не потревожило обычного распорядка ее командира, так что фигура Постригаева еще до рассвета украсила собой ходовой мостик. Резкие порывы холодного ветра и не дождь, но какая-то невнятная морось заставляли Льва Георгиевича кутаться в дождевик. В кильватер "Грозящему" шел его верный Санчо Панса, сиречь канонерская лодка "Храбрый", с которой они давно уже работали в паре: сегодня им вновь выпало идти в патруль.
   Туман медленно сдавал свои позиции, видимость потихоньку улучшалась, и вскоре с канонерок увидели "Амур". Минный заградитель шел сейчас фарватером к выходу из Ирбенского пролива в сопровождении двух угольных миноносцев: уже третий день подряд он восстанавливал протраленные немцами бреши и ставил дополнительные мины на случай повторного штурма. Постригаев медленно проводил глазами идущий выполнять рутинную, но столь нужную работу корабль.
   А затем пришла смерть.
   Что-то громыхнуло - туман хорошо поглощал звуки, так что ни расстояние, ни даже направление, откуда пришел звук, определить не получалось. Зато три огромных столба воды, взметнувшихся справа-сзади от "Амура", были видны великолепно, и Лев Георгиевич услышал скрип собственных зубов. Командир минного заградителя поторопился, ему бы дождаться, пока развеется туман и тогда уж, убедившись, что на горизонте никого нет, выходить на фарватер. Наверняка первые дни он так и делал, но сейчас все немного расслабились, полагая что немцы больше не придут, ну и вот... Сейчас "Амур" шел среди мин, и сам был полон ими: развернуться и бежать было нельзя, так как пришлось бы уйти с безопасного пути, но одно удачное попадание - и корабль взлетит на воздух. Постригаев вскинул бинокль, он увидел суету на палубе минного заградителя, вот кто-то пробежал по палубе к трапам, ведущим вниз, а сам корабль резко сбросил скорость. В эту секунду рокот повторился, и секунды спустя три новых столба взметнулись спереди-слева, и куда ближе к минному заградителю, чем предыдущие.
   - Вилка! - прошептал Постригаев.
   Вдруг "Амур" резко пошел влево. Лев Георгиевич подавил желание зажмуриться, потому что экипаж минного заградителя играл сейчас со смертью, но это был их единственный шанс. Если они не налетят на мину при развороте и потом, увеличив скорость, смогут быстро уйти по фарватеру на чистую воду, быть может кораблю удастся спастись.
   Снова приглушенный грохот, словно несколько циклопических скал вдруг ударились друг о друга. Вспышка в корме "Амура"! Попадание! Сильный взрыв разбросал в стороны куски обшивки и палубы, но корабль продолжил свой маневр. Вот загрохотало снова, и пламя поглотило мостик минного заградителя, отчего тот, похоже, потерял управление и покатился в циркуляцию. А затем в тумане снова раздался низкий, тяжелый звук, словно чудовищный великан скрежетнул зубами, злобясь на не желающий умирать русский корабль. И "Амур" взорвался.
   Сверкнуло, выжигая сетчатку глаз, а спустя какие-то доли секунды сильно ударило по ушам. Место, где только что находился заградитель, заволокло клубами дыма. К небесам взлетали какие-то обломки, а затем воздух тугой волной надавил на лицо и грудь, рванул воротник дождевика командира "Грозящего". Постригаев с трудом разлепил ставшие чужими губы.
   - Триста человек, - чуть слышно прошептал он в наступившей тишине, сорвал фуражку с головы и размашисто перекрестился.
   Идти на выручку смысла не было - в аду, разверзшемся в нескольких милях от "Грозящего", выжить не мог никто. Все стихло - только плескала вода за бортом, да тихо стучали машины, но к этим звукам Постригаев настолько привык, что не замечал их, а в остальном уши давила ставшая ватной тишина. Медленно текли минуты, и Лев Георгиевич с трудом заставил себя отвести взгляд от места гибели "Амура".
   Туман, еще недавно такой густой, таял сейчас рыхлым снегом на раскаленной сковородке, словно бы отступая от "Грозящего". И вдруг на западе сквозь него проступили многочисленные темные столбы. Постригаев уже знал, что он увидит, но все равно на долю секунды едва не оказался во власти иррационального ужаса. На мгновение ему привиделось, что перед ним в тумане ворочается черными щупальцами гигантское, немыслимое чудовище во многие мили длиной и миллионы тонн весом.
   Конечно же нет - это из тумана выходили многочисленные дымы немецкого трального каравана. А за ними... Да. За всякой тральной мелочью, малыми суденышками да старыми миноносцами шли два тяжелых, приземистых силуэта, и Лев Георгиевич видел в бинокль тяжелые башни и длинные, хищные стволы огромных орудий.
   - Вот они!
   Вражеские тральщики шли слишком далеко даже для шестидюймовок "Грозящего", не говоря уже о пушках "Храброго", но сейчас Постригаев не думал о стрельбе. Не трусость, но понимание, что при попытке сблизиться с тральным караваном обе канонерки будут распылены на молекулы с той же легкостью, с какой только что взорвался "Амур". Шутки кончились. Впервые за все время противостояния на Балтике немцы отправили в бой дредноуты, и это означало одно - скоро воды Моонзундского архипелага покраснеют от пролитой в них крови.
   - Отходим!
   Стук машин усилился и участился, вырос носовой бурун. Два маленьких суденышка, разгоняясь, синхронно заложили разворот и пошли от противника. Постригаев замер с биноклем на мостике, а в маленькой комнатке, куда едва помещалось радиооборудование и оставалось совсем немного места для обслуживающего его человека, чуть дрожащая рука отбивала радиограмму: ""Амур" взорван. Немцы тралят Ирбенскую позицию под прикрытием двух дредноутов типа "Нассау"".
   * * *
   Контр-адмирал Ферзен ждал этого момента и был готов к нему, но, получив радиограмму, все равно почувствовал себя враз постаревшим на добрый десяток лет.
   - Пришли, голубчики!
   Броненосцы стояли в десятиминутной готовности, до позиции у Ирбен - полтора часа на тринадцати узлах, а больше "Апраксин" с "Сенявиным" и не выжмут. Ему нужно продержаться до темноты - чего бы это не стоило.
   Василий Николаевич отдавал необходимые указания, но все это, по большому счету, была давно отрепетированная на этот случай рутина. Поэтому помыслы контр-адмирала устремились к близкому будущему, которое накатывалось на него сейчас с неумолимостью снежной лавины.
   "Время почти восемь, в десять начнем сражаться, а держаться надо будет до заката, то есть часов до шести пополудни. Итого мы должны воевать восемь часов. Ну, может, немного меньше, потому что под заход солнца немцы вряд ли рискнут ходить по протраленному ими фарватеру".
   Один только вопрос, как это сделать-то? Внезапно Василий Николаевич ощутил всем своим естеством, насколько иллюзорен составленный им и его командирами план на бой и сколько всего в нем зависит от всякого рода случайностей. Но ничего лучшего у него не было, а под его командованием находились четыре броненосца и почти две с половиной тысячи человек. Они будут драться, а для многих это последний бой. И он не может, не имеет права показывать им смятение и страх, что вдруг накатили на него сейчас. Его подчиненные... должны видеть сильного и уверенного в себе командира. Такого, каким был Василий Николаевич Ферзен, бросивший свой игрушку-крейсер на прорыв сквозь весь японский флот в Цусиме. Ничего меньшего его офицеры не заслуживали.
   Корабли спешно снимались с якоря, а контр-адмирал давил в себе минутную слабость. Как бы то ни было, мосты сожжены, жребий брошен, Рубикон перейден и всякое такое: теперь оставалось только сражаться изо всех сил и уповать на Господа.
   Приведя себя в порядок, Ферзен подумал о команде флагманского броненосца: недурно было бы сказать им речь перед боем. Проблема лишь в том, что контр-адмиралу не слишком-то хорошо давались публичные выступления, когда нужно было произвести впечатление или же вдохновить большое скопление народа. Но сейчас - надо, и Ферзен попенял самому себе, что не подумал об этом заранее. Ведь он все-таки ветеран и адмирал, и если уж даже он дрогнул на минуту, то что говорить об остальных? Подбодрить людей было необходимо. Василий Николаевич попытался было на скорую руку сочинить какие-нибудь тезисы. Увы, получалось скверно: в уме составлялись шаблонные и заезженные, не находящие никакого отклика в душе фразы.
   Неожиданно к нему шагнул командир "Славы":
   - Ваше превосходительство, разрешите обратиться к команде!
   Контр-адмирал с благодарностью посмотрел на Вяземского и улыбнулся:
   - Конечно, разрешаю, Сергей Сергеевич.
   Боевой тревоги еще не пробили, и все свободные от вахты ровными рядами построились на шканцах. Сотни одетых в чистое моряков, сотни серьезных, решительных лиц - такое внимание легко смутило бы неопытного оратора, но Вяземский прохаживался вдоль строя, как ни в чем ни бывало.
   - Сегодня нам предстоит тяжелый бой. Кайзер отправил против нас свои новейшие корабли, но мы не можем пропустить их в Рижский залив. Там, по суше, немец рвется сейчас к Риге, а наши армии его сдерживают. Кайзеровские войска обливаются кровью и требуют поддержки с моря! Они знают, что тяжелые корабельные орудия могут сокрушить любую оборону. Можем ли мы, русский флот, отойти сейчас в сторонку и сделать вид, что нас это не касается?! Можем ли мы позволить немцам безнаказанно расстреливать наших братьев-солдат? Тех, кто уже второй год, не щадя живота своего сражаются за наши Веру, Царя и Отечество?! Нет, не можем, - громко и ясно говорил Сергей Сергеевич, и вдруг еще сильнее возвысил голос:
   - И не позволим!!!
   Четыре дня назад мы дрались с немцами, подбили их броненосец и заставили отступить. Но сегодня наша цель - тральщики! Как бы ни был могуч дредноут, а мина все равно сильнее, и там, где стоят мины, линкоры не пройдут. Поэтому нам не нужно топить артиллерией немецкие дредноуты. Наша задача - разбить их тральный караван, не дать им тралить наши заграждения. Мы прогнали их четыре дня назад, и сегодня мы сделаем то же самое. Это в наших силах! Верьте своим офицерам, слушайте команды, исполняйте Вашу службу как должно, как вас учили. И тогда, с Божьей помощью, мы выстоим, и ваши дети и внуки будут гордиться вашими подвигами!
   "Вот ведь шельма! Как по-писаному, что твой Буонапарте перед Аустерлицем!" - мысленно восхитился и немного позавидовал Вяземскому контр-адмирал, когда на шканцах грохнуло яростное "Ура!", рвущееся из сотен луженых глоток.

* * *

   Николай Оттович фон Эссен, багровея, читал текст радиограммы.
   - Идите, голубчик, идите, дайте-ка поразмыслить старику в одиночестве, - отослал он своего офицера. А как только за ним закрылась дверь, отвел душу в замысловатом ругательстве, которого не постыдились бы и боцманы старых времен.
   Затем командующий Балтфлотом вновь взял в руки лист бумаги и вновь перечитал его. Швырнул на стол, откинулся в кресле и воздел очи горе.
   - Два дредноута типа "Нассау", - с чувством произнес фон Эссен.
   Радиоперехваты Непенина говорили об участии в операции четырех линкоров типа "Гельголанд". Никаких "Нассау" у Моонзунда не должно было быть. Так откуда же они там взялись-то?!
   Ферзен ошибся? Принял "Гельголанды" за "Нассау"? Это просто нонсенс какой-то. Конечно, даже опытным морякам иногда случается обознаться, особенно когда дистанция большая и видимость ни к черту. Но у "Гельголандов" три трубы, а у "Нассау" две, как такое можно перепутать у двух кораблей сразу?
   Но может быть, немцы попросту сменили позывные и на самом деле вместо первого дивизиона на Балтику ушел второй? Поверить в это было крайне соблазнительно. Даже "Гельголанды" по совокупности боевых качеств уступали "Севастополям", а "Нассау" были слабее "Гельголандов". И если сейчас он бросит свои главные силы в бой, немцы обречены.
   Ошибка адмиралштаба?
   Нет, это его ошибка, потому что такого не может быть никогда. Хохзеефлотте способен рисковать старыми броненосцами, но дредноутами - ни в каком случае. Они позарез нужны кайзеру для того, чтобы сокрушить еще более многочисленный британский флот, и потому германцы никогда не рискнут потерять хотя бы один свой современный линкор, пусть даже не самый лучший. А это означает, что все четыре "Гельголанда" тоже где-то здесь и страхуют ударную группу, прорывающуюся сейчас в Рижский залив.
   Скорее всего, немцы и задержались-то на четыре дня в связи с необходимостью перетащить по Кильскому каналу парочку "Нассау", которым предстояло сменить броненосцы 4-ой эскадры. Хотя... странно все это. Четыре дня на согласование использования дополнительных сил, перевод по Кильскому каналу, выход в район операции... как-то слишком быстро получается. Хотя с другой стороны, немцы могли давным-давно перевести пару дредноутов в Киль, просто на случай чрезмерной активности русских. А что же Непенин? Получается, его разведка об этом ни сном, ни духом? Такое неудивительно, они не всесильны и не всезнающи. Просто данные Адриана Ивановича оказались неполны, вот и все.
   И тут мысли Николая Оттовича приняли совсем иное направление. А если служба связи флота прозевала наличие двух дредноутов, если данные Непенина неточны, тогда НАСКОЛЬКО они могут быть неточны? Непенин предсказал появление четырех дредноутов, но их пришло как минимум шесть, а сколько на самом деле? Восемь? Двенадцать? Или может, тут вообще весь хохзеефлот в полном составе где-то у Готланда резвится, а мы об этом знать не знаем и ведать не ведаем?
   "Хорррошие вопросы, и главное - своевременные", - со злым сарказмом размышлял комфлота: "Я составил план операции. Я отправил в Моонзунд два броненосца. Я приказал Ферзену лечь костьми в любой эротической позе по его усмотрению, но вытянуть на себя германские дредноуты, а затем в течении суток не пропускать их в Рижский залив. И что же, когда он все исполнил, а я выяснил, что у немцев кораблей в полтора раза больше предполагаемого, я прикажу свернуть операцию?"
   - А ведь я могу, - задумчиво произнес командующий вслух.
   Время на размышления у вице-адмирала еще было - согласно плану, сконцентрированная у Уте эскадра должна была уйти в ночь, с тем чтобы появиться у Моонзунда с первыми лучами солнца. По-другому было нельзя - Николай Оттович не сомневался, что немцы развернули патрули до самого Готланда, и выйди он днем, немцы узнают об этом раньше времени. И даже если ему каким-то чудом удалось бы застать немцев врасплох, наступающая темнота помешает сражению. Итак, уходить нужно вечером... Вот только куда? На выручку к своим, к Ирбенскому проливу - или все-таки возвращаться в Гельсингфорс?
   Фон Эссен замер, откинувшись на спинку кресла и положив руки на подлокотники. Он смотрел сквозь стакан, полный остывшего чая, но не видел его, полностью погрузившись в напряженное размышление. Вдруг часы пробили одиннадцать и в его дверь постучали: это вновь оказался офицер с радиограммой, и снова - от Максимова. Как и в прошлый раз, контр-адмирал поднял в воздух самолеты на разведку, а теперь сообщал уточненные данные о составе сил неприятеля. Прочитав текст, фон Эссен горько усмехнулся.
   - Так значит, у Ирбенской позиции все-таки не два, а четыре "Нассау". Весь второй дивизион...
   В то, что немцы отправят одни только "Нассау" без поддержки, адмирал ни на йоту не верил - "Гельголанды" должны быть где-то рядом. Раз так, "Севастополям" придется сражаться не с четырьмя, но с восемью германскими линкорами, а это дело безнадежное. И, разумеется, выведя эскадру в море, фон Эссен нарушит приказы Ставки, потому что ему запрещено атаковать превосходящие силы противника.
   Николай Оттович тяжело вздохнул, руки непроизвольно сжались в кулаки. Решение было принято.

* * *

   В боевой рубке "Славы" ощущалось некоторое стеснение. По задумке проектировщиков эта массивная бронекоробка должна была предоставить достаточно пространства для командира корабля и тех, кому в ней положено находиться по боевому расписанию. Но сегодня здесь присутствовали также и контр-адмирал Ферзен со своими штабными, на что рубка рассчитана не была, и Всеволод Александрович, улучив минутку, вышел на мостик осмотреться.
   Туман исчез совершенно, и, хотя солнце все равно пряталось под покровом низкого и серого неба, видимость была вполне замечательной. "Цесаревич", "Апраксин" и "Сенявин" шли "Славе" в кильватер на тринадцати узлах, а немецкие дымы на западе были уже хорошо видны. У Русанова оставалось буквально минут пять до того, как дальномерщики начнут давать дистанцию до цели, хотя стрелять все равно было еще нельзя. Сто кабельтовых или десять миль - предел для орудийных башен "Славы" и "Цесаревича". Правду сказать, Всеволод Александрович слышал о новой придумке оружейников, предложивших навинчивать на снаряды специальные баллистические наконечники. Такой наконечник утяжелял снаряд килограммов на двадцать, или даже больше, снаряд становился длиннее, отчего скорость заряжания сильно падала, но на испытаниях они летели на полторы мили дальше и это окупало все неудобства. Конечно, для дуэли с дредноутами эта задумка не годилась: наконечник хоть немного, но деформировался при выстреле, так что рассеивание на большой дистанции становилось колоссальным. Такими снарядами можно бить по площадям, например - по группе тральщиков, в надежде, что в кого-нибудь да попадет или хотя бы посечет осколками. Но попасть с предельной дистанции по одиночному боевому кораблю можно было разве что случайно.
   Все равно, дополнительные полторы мили были бы сейчас очень кстати: впрочем, с тем же успехом можно было пожелать пару бригад дредноутов с обученными экипажами. "Мечтай не мечтай, а воевать придется с тем, что есть", - вздохнул Всеволод Александрович и вернулся в рубку.
   - Два дредноута, дистанция до головного - 128 кабельтов! - доложили с дальномерного поста, когда Русанов занял свое место.
   - Хорошо, - вдруг заговорил контр-адмирал Ферзен. - Я хочу понять, насколько дальнобойны у них орудия. Сергей Сергеевич, командуйте на 120 кабельтов поворот и посмотрим, что будет.
   Всеволод Александрович приник к стереотрубе. Тральный караван наблюдался достаточно хорошо - не менее десятка суденышек шли в первой его линии, и сколько-то еще за ними - сосчитать было тяжело, мешали дымы. Отставая от них кабельтов на семь-восемь, строем фронта шли оба дредноута, опознанные сигнальщиками как "Нассау" и "Рейнланд".
   Плохая новость заключалась в том, что эти линкоры пришли не одни: вдалеке маячили однотипные им "Позен" и "Вестфален", которые, впрочем, Русанов едва мог разглядеть. В этом состояла другая хорошая новость - за тральным караваном больше двух дредноутов не помещалось, так что будь здесь хоть весь хохзеефлот сразу, вести огонь по русским броненосцам могли только два германских линейных корабля. "Вот только нам и двух дредноутов хватит с лихвой", - подумал про себя Русанов.
   - Сто двадцать два кабельтова до головного!
   - Лево восемь румбов!
   Послушная рулю "Слава" накренилась, ложась на новый курс, и в этот момент ближайший к ней дредноут окрасился вспышками выстрелов. На такой дистанции снарядам лететь секунд тридцать, но какими же долгими казались эти секунды! Вроде бы всем ясно, что немцы целились, не предугадав поворота "Славы", и что дистанция очень велика, и что шансов попасть с первого залпа почти нет, но...
   Три разрыва слились в один, и в небо взметнулись три высоких черных столба.
   - Фугасными бьют!
   Да, это так - все три германских снаряда разорвались от удара в воду, не долетев до "Славы" примерно пяти кабельтов. Почти тут же по силуэту "Нассау" снова пробежали вспышки - внимательно всмотревшись, Всеволоду в какой-то момент удалось даже увидеть черные точки снарядов, несущихся сейчас к его кораблю.
   Но и эти три снаряда взрыхлили море, не долетев до броненосца примерно те же пять кабельтов, а третьего залпа немцы не дали.
   - Что скажете, Всеволод Александрович? - обратился к Русанову Вяземский.
   - Похоже на то, что они бьют на сто пятнадцать кабельтов, или на полторы мили дальше, чем мы, Сергей Сергеевич. Сейчас оба залпа легли недолетом, дальше они не могут и задробили стрельбу, чтобы не тратить даром снаряды. Но плохо то, что "Нассау" и "Рейнланд" идут почти сразу за караваном, от второй линии тральщиков они отстают всего лишь кабельтов на семь. Поэтому, чтобы стрелять по тральщикам хотя бы с предельных для нас десяти миль, мы должны сунуться под огонь дредноутов, при том что сами отвечать им не сможем.
   - М-да...
   - Предсказуемо, - отрубил Ферзен. - Мы предполагали, что так оно и будет, и выбора у нас нет. Сближаемся до ста кабельтов с их тральщиками и - огонь. Как только Вы, Всеволод Александрович, их расстреляете, так мы сразу из-под обстрела и выйдем.
   - Два румба вправо, - распорядился Вяземский, и Русанов опять одобрил поступок своего командира. На таком расстоянии немцы могут и не заметить незначительного изменения курса, не сообразят, что "Слава" в пределах досягаемости их пушек. Глядишь, и получится подойти к тральщикам спокойно, а не сквозь частокол падений вражеских снарядов.
   Курс-скорость тральщиков определены, горизонтальные и вертикальные углы наводки просчитаны и переданы в башни. На пульте управления огнем мирно горели лампы, обозначающие готовность 305-мм башен к стрельбе. Тишина в рубке. Осталось только дистанция...
   - Сто пять кабельтов... Сто два кабельтова... Сто!
   "О-гонь", - скомандовал сам себе Русанов и повернул тумблер. Почти тут же палуба под его ногами чуть вздрогнула, и в уши ударил тяжелый рык двенадцатидюймовых орудий. Стреляли полузалпом, два ствола из четырех, по одному орудию из каждой башни, да и пушки не шли ни в какое сравнение с теми, что стояли на новейших русских и германских дредноутах. И все равно получилось внушительно и мощно.
   Но не прошло и десяти секунд, как далекие силуэты германских линкоров препоясались вспышками ответных выстрелов.
   * * *
   - Мичман Ливанов! Лииивааанов!
   - Здесь я, Лев Георгиевич.
   - Что здесь, это хорошо, а скажи лучше, есть какие-то приказы, или адмирал про нас опять забыл?
   - Только что от радиста, нету.
   Стоявший около надстройки боцман тяжелой вздохнул. Постригаев глянул на него одобрительно:
   - Вениаминыч, чего хотел-то?
   - Так, вашсковородь, опять просидим весь бой как в тиятре, - кратко сформулировал боцман. Заметно было, что несмотря на краткость фразы, избежать в ней матюгов было для него почти непосильной задачей.
   Как и пять дней тому назад, "Грозящий" вновь наблюдал за боем своих броненосцев с превосходящими силами. И, как тогда, был совершенно бессилен им помочь, потому что для его шестидюймовок дистанция была совершенно запредельной.
   Русские броненосцы повернули наперерез курсу трального каравана и, развернувшись в линию, открыли огонь. Первым дала залп "Слава", а за ней окутались дымом выстрелов остальные броненосцы - но немцы тут же ответили.
   Внимательно наблюдая за неприятелем, Постригаев видел белопенные столбы падений русских снарядов среди тральщиков, но попали в кого-то или нет, разглядеть не получалось. Засмотревшись на стрельбу броненосцев Ферзена, он не видел, как немецкий залп лег практически перед самым форштевнем "Славы", как головной броненосец убавил ход, сбив прицел германским канонирам, отчего два следующих залпа легли впереди него. Отвлекла Постригаева только ектенья Вениаминыча, в которой цензурными были разве только "в", "на" и "через". Лев Георгиевич тут же обернулся к броненосцам... Корму "Цесаревича" окутывал густой дым.
   - Никак попали, ироды?
   - Двумя снарядами, вашсковородь! - доложил боцман.
   - Вот ведь курва!
   И в этот момент кормовая надстройка "Славы" полыхнула огнем. На фалах флагмана взвился какой-то явно приготовленный загодя сигнал, и броненосцы выполнили коордонат: одновременно, "все вдруг" повернули на четыре румба влево, а отдалившись от неприятеля, снова легли на прежний курс. Наводка немцев была сбита, к тому же русские корабли на какое-то время вышли за пределы дальности германских орудий. Однако передышка закончилась быстро - "Слава" взяла правее и вновь повела отряд в бой.

* * *

   Контр-адмирала Ферзена обуревали мрачные предчувствия: все шло даже хуже, чем он предполагал. Он уже трижды вел свои корабли под огонь германских дредноутов, трижды обстрелял тральщики, но особого успеха не добился. Движение трального каравана смешалось дважды. В первый раз, похоже, у немцев оборвался трал, и не факт, что благодаря русским снарядам, но во всяком случае возникла заминка, пока не завели новый. И вот сейчас один из тральщиков, судя по силуэту - старый миноносец, покинул строй и пошел обратно: видать, его сильно посекло осколками близких разрывов, потому что попаданий в него Ферзен не наблюдал. Он вообще не наблюдал попаданий в немецкие корабли, хотя русские снаряды ложились довольно кучно. Зато в его флагман немцы попали трижды, а "Цесаревич" на последнем отходе "поймал" шестой по счету снаряд. К счастью, на "Сенявина" и "Апраксина" немцы внимания не обращали, и это было прекрасно, потому что их жизнь под огнем дредноутов исчислялась бы минутами. В рубке стояла мрачная тишина, прерываемая лишь боевыми донесениями, редкими командами, гулом проносящихся мимо снарядов, да шелестом опадающих столбов воды.
   - Ну что ж, пойдем в четвертый заход. Три румба вправо!

* * *

   Русанов приник к стереотрубе, выглядывая падения снарядов "Славы". Пристрелка двумя стволами на предельной дистанции очень медленна. Эх, сюда бы "Севастополь" Маштакова, с его четырьмя снарядами в пристрелочном залпе, да кучей дальномеров... А так - дело было плохо. Всеволод Александрович готов был ручаться, что минимум несколько полузалпов "Славы" дали накрытие, но рассеивание все же было немаленьким и попаданий не было. Ему бы чуточку больше времени... Но немецкие дредноуты пристреливались быстрее, и броненосцам приходилось разрывать дистанцию, а потом пристрелку приходилось начинать сначала.
   Залп - недолет. Еще залп - недолет и снаряды легли правее цели, корректировка.... Тааак... Залп - перелет, но направление верное. Теперь попробуем взять его в вилку, мы не "Севастополь", чтобы "уступом" пристреливаться... Недолет. Корректировка... Опять недолет. Залп! Ну вот сейчас-то уж... ага, неужели накрытие? Один снаряд дал перелет, но вот второй упал как будто прямо под носом тральщика. Что это, случайность или же все-таки удалось верный прицел? А ну-ка, повторим... нет, случайность, рассеивание играет свои шутки, залп дал перелет. Корректировка... Два огромных столба воды взметнулись в опасной близости от бортов тральщика, по которому бил сейчас Русанов. Ну ведь есть же накрытие, а попадания нет. Да что ж они, гады, заговоренные что ли? А время идет, вот-вот Ферзен отвернет, и все опять насмарку.
   На какой-то момент Русанов восхитился экипажами германских тральщиков. Да, нас расстреливают немецкие дредноуты, но мы все же находимся на тяжелом боевом корабле под защитой солидной брони. Мы можем маневрировать, можем изменением курса сбивать пристрелку противнику, а можем и вовсе на время выйти из-под обстрела. В конце концов, мы стреляем в ответ, хотя и не по вражеским линкорам. И при всем при этом все равно чувствуем себя обреченными на смерть римскими гладиаторами.
   А каково командам тральщиков? Утлые безбронные суденышки под огнем тяжелых орудий должны медленно ползти вперед, не имея возможности ни отвернуть, ни ответить нам огнем. И ведь ползут же, с курса не сворачивают. Ну да, в целом немцы, конечно, превосходят нас в силах, да только что с этого экипажу тральщика, по которому бьют двенадцатидюймовыми?
   Залп! И снова накрытие, а попадания нет, ну что за... невезение-то такое?!! Однако "Слава" все еще на боевом курсе, может все же успеем хотя бы еще разочек... Залп! В этот раз броненосцы пробыли под неприятельским огнем заметно дольше, и... "Слава" отвернул влево, да еще, кажется, добавил скорости. Все! Время вышло, выходим из-под ставшего слишком жарким обстрела. Пытаться дать еще один залп бессмысленно, но вот снаряды, которые уже в воздухе... Какие же они все-таки медленные, эти секунды...
   Но в тот же миг тральщик, по которому столь долго и безуспешно стрелял Русанов, исчез в клубах черного дыма. А затем сквозь дым вверх взметнулись языки пламени, и почти тут же стал виден силуэт подбитого кораблика: он пылал от киля до клотика и тонул. К тому моменту, как его можно было разглядеть со "Славы", тральщик уже сидел в воде почти по самую надстройку и быстро погружался, словно спеша сбежать из огненных объятий в прохладную темноту глубин.
   Русанов победно огляделся, но офицеры в боевой рубке смотрели куда-то в другую сторону, и во взгляде их читался ужас. Всеволод Александрович повернулся, и...
   В этот раз "Слава" получил одно, четвертое по счету попадание от стрелявшего по нему "Нассау". Но по неясной причине "Рейнланд", до того бивший по "Цесаревичу", никак не мог взять верный прицел и перенес огонь на следующий за ним "Апраксин". По маленькому броненосцу, выбрасывающему клубы дыма из двух своих высоких и тонких труб, немцы пристрелялись на удивление скоро, и "Апраксин" получил попадание в бронепояс.
   "Накаркал, ммать!" - пронеслось в голове Ферзена, и контр-адмирал немедленно скомандовал: "Полный ход, четыре румба влево!", стремясь сбить немцам прицел. Но сейчас "Рейнланд" стрелял очень точно, и следующим его залпом "Апраксин" получил сразу два попадания: один снаряд разорвался у передней трубы, испещрив ее осколками, а второй угодил в носовую 254-мм башню. Василий Николаевич видел, как один из ее стволов рухнул на палубу, но броненосец все еще шел вперед, не имея ни крена, ни дифферента и не снижая скорости. "Может, обойдется" - наверняка сейчас думали все. До выхода из зоны поражения оставались считанные минуты, и "Апраксин", дойдя до точки поворота, уже склонился влево, когда его настиг четвертый снаряд.
   Возможно, он ударил в барбет носовой башни, а может прошел ниже, но броненосец потряс страшный взрыв: крыша башни взлетела вверх, зацепив грот-мачту и упала на шканцы, к небесам взметнулся огромный язык пламени: это детонировал пороховой погреб. Броненосец окутало густым дымом, и видна оставалось только корма, на которую сейчас выбегали люди: но и там им не было спасения, потому что корабль быстро тонул, уходя носом в море. Следующий за ним "Сенявин" вынужден был рыскнуть в сторону, чтобы не налететь на останки гибнущего корабля. К тому моменту, как "Сенявин" обогнул место катастрофы, корма "Апраксина" стояла вертикально, почти полностью уйдя в воду - левый винт навсегда замер, но правый все еще вращался, колотя лопастями водную поверхность.
   - Отступилась Царица Небесная! - запоздало ахнул, крестясь, матрос-посыльный.
   - Ничего! - зло отрезал Ферзен. - На войне без потерь не бывает. А сейчас мы снова пойдем в атаку, и наконец-то смешаем их чертовы тральщики с придонным илом! Слышите, Русанов! До тех пор, пока Вы их не разобьете, из боя выходить запрещаю! - контр-адмирал бросил взгляд на "Сенявина", торопившегося занять место в строю.
   - Три румба вправо!

* * *

   С "Грозящего" и "Храброго" завороженно наблюдали гибель "Апраксина". А затем три оставшихся броненосца, словно ратники на поле брани, сбили строй и плечом к плечу развернулись к противнику.
   - Теперь пойдем и мы, - распорядился Постригаев. - Попробуем спасти кого-нибудь с "Апраксина"...

* * *

   Тральщик, уничтоженный прямым попаданием со "Славы", во всяком случае был обречен. Если даже тяжелый русский снаряд промахнулся бы, то жизнь германского кораблика продолжалась бы еще чуть больше кабельтова, потому что его курс выводил прямо на русскую мину, и подрыв был неминуем. Маленький, не имеющий даже собственного имени пароходик, отправленный на расчистку Ирбен, выполнил свой долг с честью, а его экипаж пал смертью храбрых на боевом посту. Но чуть-чуть не дойдя до смертельного русского "гостинца", он не смог своей смертью проложить дорогу идущим вслед за ним тяжелым немецким кораблям. Мина осталась невредимой, а вторая линия тральщиков, вынужденных огибать место катастрофы с тем, чтобы не "поймать" обломки их невезучего товарища, также пропустили ее. Таким образом тральный караван прошел, а одинокий смертоносный черный шар с рожками оставался висеть в морской воде, удерживаемый цепью донного якоря. К нему вдруг подплыла излишне любопытная минога - Бог знает, что творилось в голове не имеющей разумения рыбы, но она остановилась неподвижной в нескольких метрах от мины.
   Нарастал гул винтов, и вдруг показалась огромная тень. Спустя считанные секунды она приняла очертания форштевня гигантского корабля, осадкой свыше восьми метров, и форштевень этот надвигался сейчас на миногу и мину. За ним в темноте угадывался огромный корпус - казалось, что по мере своего приближения он разрастается в ширину. Курс гиганта пролегал чуть правее мины, но его корпус, казалось, вот-вот расширится настолько, что зацепит своим стальным бортом притаившуюся смерть. Минога, словно зачарованная этим зрелищем, замерла, но металлическая стена, с кое-где прицепившимися к ней водорослями, проносилась мимо и тогда рыбина рванулась вглубь, избегнув могучих винтов корабля.
   Всего несколько метров соленой воды отделяли мидель "Нассау" от русской мины, но этого было достаточно, чтобы избежать подрыва.

* * *

   Контр-адмирал в боевой рубке "Славы" чувствовал себя старой, изможденной развалиной. Да, в последней схватке им все же удалось смешать и обратить в бегство тральный караван. Близкие разрывы повредили тральщик, по которому стреляла "Слава", он покинул строй и заковылял назад. В этот момент "Цесаревич" или "Сенявин" прямым попаданием отправили к Нептуну еще один кораблик, и почти тут же третий тральщик налетел на мину. Потеря трех кораблей потопленными и сильно поврежденными сильно смутила немцев, и они, сломав строй, бросились под защиту дредноутов. "Нассау" и "Рейнланд" тут же замерли на месте, и прошло больше двух часов, прежде чем удалось привести тральный караван в порядок и германский отряд возобновил движение.
   Но какой ценой достались эти два часа? "Слава", получив с начала боя девять 280-мм снарядов, почти полностью утратила боеспособность. Ее носовая башня оказалась разбита, так что корабль лишился половины своих двенадцатидюймовых орудий. Осколками посекло дальномеры, кабели системы управления огнем были перебиты, отчего огнем оставшейся артиллерии нельзя было руководить ни из боевой рубки, ни из центрального поста. Разумеется, стрелять по противнику можно и так, но попадать - нет, разве что в упор, отбивая атаки миноносцев, так что теперь никакой угрозы для противника броненосец не представлял. Кроме того, "Слава", получив несколько подводных пробоин, приняла до пятисот тонн воды, села носом и не уже могла бы вернуться фарватером в Финский залив. Путь к отступлению оказался закрыт, так что, если кайзеровские корабли начнут орудовать в Рижском, останется только погибнуть в последнем, безнадежном бою.
   На "Цесаревич" без боли невозможно было смотреть. Обе мачты сбиты, вторая труба едва держится, сильный крен на левый борт и дифферент на горящую корму - с пожаром, вроде бы, справляются, да толку-то с этого... Броненосец заметно осел, уйдя в воду куда глубже положенного по проекту, и с него передали семафором, что не могут остановить поступление воды в корабль. "Всех наверх!" еще не сигналили, но по мнению Ферзена "Цесаревичу" оставалось жить считанные часы. Будет превосходно, если тот сможет дойти до Куйваста, чтобы сесть на грунт там: в этом случае, впоследствии, корабль можно будет и поднять... если только немцы не придут к Куйвасту и не разрушат линкор окончательно. Для себя Василий Николаевич уже решил, что "Цесаревич" взрывать не будет. Броненосец настолько плох, что снять его с грунта у немцев не выйдет, разве что затевать масштабнейшую спасательную операцию с водолазами и кессонами, что затянется на много недель. Этого времени у немцев нет, да и не стоит старый корабль таких усилий, а нам, может быть, еще и послужит.
   Единственным полностью боеспособным кораблем из четырех броненосцев, вышедших сегодня к Ирбенской позиции, оставался "Сенявин", самый слабый из четырех, но его десятидюймовые пушки не задержат немцев даже на несколько минут. Ферзен тяжело вздохнул. На самом деле, к тому моменту, как он вывел из боя остатки вверенных ему сил, немцы, можно сказать, прорвались и уже почти вышли на чистую воду. К счастью контр-адмирала, они не знали об этом и продолжали усердно тралить дальше, опасаясь мин. Это помешало дредноутам преследовать корабли Ферзена и уничтожить их, но вход в Рижский залив для немцев свободен - ни мины Ирбенской позиции, ни корабли Ферзена больше не преграждали им путь.
   В последних лучах заходящего солнца контр-адмирал увидел две колонны миноносцев, расходящихся с его эскадрой на контркурсе. Кроме "Славы" и "Цесаревича" фон Эссен отправил на усиление Максимова еще и дивизион миноносцев, да новейший "Новик" впридачу: остальные нефтяные миноносцы, все девять "Дерзких", командующий императорским балтийским флотом оставил себе.
   Сейчас Максимов бросал в бой все, что у него есть, и Ферзен такое решение полностью одобрил. Девять старых, как раньше говорили "350-тонных" миноносцев, хорошо смотревшихся в годы русско-японской войны, сейчас выглядели форменной насмешкой, но ночью даже они могли добиться какого-то результата. Еще девять миноносцев уже послевоенной постройки, не слишком хорошего проекта, но в то же время не старых годами, не изношенных и с опытными экипажами. Сейчас именно на них стоило возлагать основные надежды. И, конечно, "Новик", эсминец такой силы и скорости, что равных ему не было во всем российском императорском флоте, да только был он такой один, и сможет ли чего-то добиться, кто знает? Впрочем, командовал им Беренс, сражавшийся в русско-японскую на "Варяге", а это кое-чего да стоило.
   Контр-адмирал с грустью проводил взглядом идущие в бой дивизионы. Его эскадра свое отвоевала, но быть может, миноносникам удастся как-то сравнять счет? Впрочем, ошибок контр-адмирала Ферзена им не искупить и немцев из Рижского залива не выбить.
   Василий Николаевич не смог выполнить приказ фон Эссена, не смог задержать врага до темноты: по сути дела, в дневном бою он разменял два своих броненосца на два германских тральщика и... все. Вверенные ему силы понесли тяжелейшие потери и разгромлены, операция флота - провалена, и за все это немцы заплатили двумя маленькими, почти не имеющими боевого значения кораблями. Еще несколько подорвались на минах, но это не заслуга эскадры. В боевой рубке воцарилось молчание: контр-адмирал видел, как, пряча глаза, избегают смотреть на него офицеры "Славы". "Разбиты, отступаем" - читалось на их уставших и мрачных лицах, а кого в этом еще винить, кроме командира? Разумеется, все распоряжения Ферзена выполнялись беспрекословно, но...
   Изможденный Русанов сидел рядом с бесполезной сейчас стереотрубой совершенно без сил. После того как кабели были перебиты, он ушел в кормовую башню и управлял ее огнем лично, но теперь вернулся в боевую рубку. Всеволод Александрович также чувствовал себя совершенно разбитым и виноватым в случившемся: если бы они стреляли точнее, немцы сегодня не прорвались бы в Рижский. На сердце скребли кошки: он сделал все, что мог, но этого оказалось недостаточно.

ГЛАВА 28

   Темнота стояла - хоть глаз выколи, чему Постригаев радовался, как малое дите рождественскому подарку. Несколько десятков человек с "Апраксина" удалось все же спасти, это было хорошо и по-человечески. Но, вылавливая людей, канонерки задержались, а теперь вынуждены были уходить по темноте в Куйваст, рискуя наткнуться на прорвавшихся в Рижский залив немцев. Постригаев надеялся, что немцы не рискнут использовать дредноуты ночью, но он своими глазами видел, как свора германских миноносцев и легких крейсеров на закате разделилась на несколько отрядов, устремившихся в разные стороны. Легкими силами в ночном бою тевтоны рисковать были готовы, и любого из этих отрядов двум русским канонеркам хватит за глаза... Но прошло уже два часа с захода солнца, и покамест Бог миловал.
   Лев Георгиевич с удовлетворением поднес часы к лицу - иначе разглядеть стрелки было практически невозможно, потому что ночка выдалась беззвездной и безлунной. Конечно, где-то в вышине наверняка сияло и то, и другое, но низкие, свинцовые облака, закрывшие небо днем, к вечеру так и не разошлись. Постригаев даже свою канонерку видел не полностью, потому что ее корма терялась во мраке. Верного "Храброго", идущего в кильватер "Грозящему" и вовсе рассмотреть было нельзя, разве если только они что-то покажут ратьером, но зачем? Сейчас маскировка важнее всего, именно она дает двум небольшим боевым кораблям отличные шансы уйти без осложнений. Все-таки ночные бои - не профиль канонерской лодки, от которой, в первую очередь, требуют обстрела береговых целей. Конечно, экипаж сейчас стоял у постов по боевой тревоге, потому что нужно было быть готовыми ко всему, но это скорее профилактика, потому что в таком мраке...
   Сзади сверкнуло и грохнуло, и тут же заметался луч прожектора, стремясь найти кого-то как раз там, где должен был находиться "Храбрый". Постригаев подпрыгнул от неожиданности: как же быстро на войне тишь и полная радужных надежд благодать сменяются огнем и смертью! Вот рявкнуло во второй раз, но теперь Лев Георгиевич уже знал, куда смотреть, а потому отлично видел, как вспышки залпа осветили на секунду силуэт высокобортного трехтрубного корабля, идущего никак не далее пары миль от "Грозящего". Никак "Аугсбург", или кто-то из его "систершипов"?
   Постригаев коротко матюгнулся. Нет, ну это же надо, в такие потемки, и такая неудача! "Грозящий" и "Храбрый", можно сказать, вытащили лотерейный билет, один на миллион, только не призовой, а совсем проигрышный, потому что сейчас этот долбанный крейсер разнесет их на очень маленькие обугленные щепочки, потому что...
   Но тут чуть в стороне от ищущего луча прожектора вдруг основательно рявкнуло и "Храбрый", как германский крейсер до этого, на миг осветился вспышками собственных выстрелов. А затем что-то сверкнуло, бахнуло, и луч света исчез также неожиданно, как и появился.
   Ничего ж себе! Молодцы с "Храброго" первым залпом снесли гадам прожектор!
   Тут мысли Постригаева наконец-то приняли совсем другое направление: крейсер, это конечно сила, способная днем сокрушить обе канлодки без особого напряжения. Но в ночном-то бою, да на короткой дистанции его стопятимиллиметровые орудия не ровня шестидюймовкам "Грозящего", а на "Храбром" те же пушки, что и у немца. Орудия на немецких крейсерах размещались не слишком удачно, так что одновременно он сможет стрелять от силы из шести, ну, может, семи стволов, а мы будем отвечать из шести, из которых два потяжелее калибром. И "Аугсбург", или как-его-там пока не пристрелялся по "Храброму", а "Храбрый" уже попал, и про "Грозящего" немчура пока ничего не знает...
   Постригаев видел, что ствол его баковой шестидюймовки уже развернулся на вражеский крейсер.
   - Готовы, орлы? - окрикнул он комендоров с мостика
   - Так точно, вашсковородь!
   В этот момент "Аугсбург" дал третий залп.
   - Огонь! - гаркнул Постригаев. И как только обе шестидюймовки "Грозящего" с грохотом отправили снаряды в сторону вражеского крейсера, приказал:
   - Восемь румбов влево!
   В изменении курса Лев Георгиевич видел несколько смыслов сразу - немцы наверняка ответят, но там, куда они будут целиться, "Грозящего" уже не будет, а кроме этого, поворот выводил канлодку на параллельный немцам контркурс и тут уж его артиллеристам будет раздолье. Правда, и немецким тоже, но ведь старарт-то у них не двужильный, по двум целям одновременно огонь корректировать не сможет. Значит, выцеливать его будут наводчики на местах, а это все же не так опасно, хотя на двадцати-то кабельтовых...
   Поворот завершился, тут же шестидюймовки "Грозящего" ударили вновь, и борт "Аугсбурга" осветила вспышка разрыва. Попадание?! Да это же просто праздник какой-то!
   - Беглый огонь!
   Но еще до того, как "Грозящий" послал вторую пару "гостинцев" вражескому крейсеру, вновь ударили пушки "Храброго". И один снаряд нашел-таки свою цель, выбив массу малиновых искр в корпусе крейсера - вспышки в этот раз почему-то не было видно, о чем Постригаев пожалел, поскольку разрывы снарядов хорошо подсвечивали крейсер. Но жалеть оказалось совершенно не о чем, потому что сквозь сумрак ночи показалось что-то багровое, почти тут же полыхнувшее открытым пламенем: на крейсере начался пожар. В этот момент снова ударили шестидюймовки "Грозящего", и вновь - попадание!
   Вот на корме крейсера засверкали выстрелы - это артиллеристы, чьи орудия нельзя было навести на "Храбрый" ударили по новой, внезапно появившейся цели. Что-то тяжко взыкнуло над головой командира "Грозящего", но попаданий не было, очевидно вражеский залп лег перелетом.
   - Бейте его, ребята! Мы его раскатаем! - азартно взревел Постригаев. Немцы, наконец-то нащупали "Храброго" и тот горел, получив уже второй снаряд, но ведь и "Аугсбург" вздрагивал от новых и новых попаданий. Лев Георгиевич чувствовал, что весы Фортуны заколебались: безусловно, что крейсер способен выдержать куда больше снарядов, чем его канлодка, но сейчас артиллеристы "Храброго" и "Грозящего" буквально фаршировали "Аугсбург" огнем и сталью. Стрельба немецкого крейсера сбилась и стала какой-то заполошной, его бак полыхал огнем. Постригаев, плотоядно улыбаясь, уже предвкушал триумф двух отважных Давидов над зарвавшимся Голиафом...
   ...когда черная ночь позади "Аугсбурга" вдруг расцвела вакханалией огня. Глухой удар потряс "Грозящий", а еще несколько снарядов подняли столбы воды вокруг канонерской лодки. Свист осколков прорезал ночь, и один из подносчиков бакового орудия тяжело застонал, упав на колени. Лев Георгиевич скорее чувствовал, чем видел, как растекается под несчастным лужа темной крови.
   Один лишь взгляд на "Храбрый" подсказал Постригаеву, что битва, в сущности, окончена: его верный товарищ горел сейчас от носа на две трети корпуса, и сквозь охватившее кораблик пламя видно было только перекрученное железо. Лишь на корме сохранялся какой-то порядок, рявкнула пушка... но это была агония.
   За "Аугсбургом" шел дредноут. Чертов дредноут чертова хохзеефлотте, он притаился во мраке, неторопливо выцеливая русские корабли. И когда Лев Георгиевич уже поверил в свою удачу и в то, что они смогут сокрушить вражеский крейсер - один, всего лишь один залп гигантского корабля расставил все по своим местам. Если выстрелы "Грозящего" качнули весы Фортуны в пользу русских, то удар, нанесенный дредноутом, просто сорвал эти весы с крючка, отшвырнув их далеко в сторону.
   "Похоже, они приняли "Храброго" за кого-то более крупного, может быть - за "Славу" или "Сенявина"" - в каком-то оцепенении думал Постригаев: "И ударили по нему одиннадцатидюймовыми, а по нам долбят противоминным калибром. Но какая, в сущности, разница? Проживем чуть дольше "Храброго", только то и всего. И даже переносить огонь на новую цель нет никакого смысла - линкор мы даже не оцарапаем, а вот крейсеру наши снаряды все же чувствительны". Дредноут ударил вновь, и два шестидюймовых снаряда вошли под верхнюю палубу "Грозящего". Грохот разрывов, вспучившаяся сталь, чей-то заполошный, исполненный муки крик... Что-то резко толкнуло Льва Георгиевича в плечо, но боли он не почувствовал, лишь только по коже, толчками, хлынуло что-то горячее. "Ранен" - проскочила паническая мысль, ну да снявши голову, по волосам не плачут. Вновь ударили обе шестидюймовки, в надежде забрать как можно больше врагов с собой, а "Храбрый" уже не стрелял, потому что лежал почти на боку, да и похоже, на нем уже не осталось в живых никого, кто мог бы вести огонь. Лев Георгиевич схватился за раненное плечо - наконец-то пришла боль.
   - Четыре румба вправо! - хрипло выкрикнул он, но не потому, что рассчитывал сбить немцам прицел, а потому что хотелось сделать хоть что-то, а не погибать, покорно идя на заклание. Но рулевого на месте не было, и Постригаев не сразу сообразил, что тот лежит, свернувшись калачиком без движения тут же. Рявкнули шестидюймовки, но сейчас командир погибающей канонерской лодки смотрел не на горящий "Аугсбург", по которому стреляли с "Грозящего", а на две низкие тени на его фоне, скользнувшие к "Храброму".
   "Миноносцы... На кой ляд они отправили миноносцы, ведь "Храбрый" уже все?" - подумал Лев Георгиевич, но вдруг краем глаза заметил какое-то движение. Он повернул голову, чтобы разглядеть знакомый силуэт корабля, только что перерезавшего курс "Грозящего", и даже открыл было рот для того, чтобы сказать что-то ободрительное уцелевшим комендорам на баке. Но в этот момент под мостик "Грозящего", на котором стоял Постригаев, ударил тяжелый снаряд, пламя прянуло во все стороны...
   Боли он не почувствовал.

***

   Тихий охотник в беззвездной ночи, "Новик" скользил по волнам, выискивая корабли немецкой эскадры. Его командир пока не давал воли мощнейшим турбинам: словно гепард, эсминец должен был тихо и незаметно подкрасться к жертве и лишь потом взорваться скоростью, нанося молниеносный удар. Поэтому сейчас "Новик" держал всего 18 узлов - предельный ход для эскадренного броненосца, однако новейший эсминец мог выдать вдвое больше.
   Крадущийся под черным балтийским небом "Новик" был во многом подобен хищному зверю, но увы - боги не дали ему кошачьего зрения, позволяющего видеть ночью. Сумрак надежно оберегал корабль от чужих глаз, да только вражеские корабли от "Новика" он скрывал столь же хорошо.
   Сигнальщики всматривались в темноту до рези в глазах и молчали - докладывать было нечего. Экипаж стоял по боевой тревоге, и только "первый после Бога" находился не на месте, каковым обычно полагалась боевая рубка. Высокая, худощавая фигура Евгения Андреевича Беренса украшала собой ходовой мостик "Новика", а его узкое и вытянутое лицо с высоким лбом, короткой бородкой клинышком и пижонскими, торчащими в стороны усами было обращено вперед, словно бы командир не доверял впередсмотрящему.
   В этом был свой резон. Ночной бой краток и хаотичен, в нем часто побеждает тот, кто первым увидел врага и первым отдал нужные приказы, а обзор из рубки и вполовину не так хорош, как с ходового мостика. Конечно, в рубке безопаснее. Но сама концепция эскадренного миноносца строится на квинтэссенции скорости и силы удара в ущерб защите - так почему же его командир должен следовать иным принципам? Подобная игра ума забавляла Евгения Андреевича, но, будучи человеком практического склада, он понимал и другое: тонкие стенки рубки вряд ли уберегут его от преждевременной гибели, а вот вовремя отданный приказ - запросто.
   Пока, впрочем, никаких приказов не требовалось, потому что никого не было видно. На закате миноносцы разделились на полудивизионы, с тем чтобы охватить поиском как можно большую акваторию, а "Новик" ни в каком дивизионе не числился, и потому пошел самостоятельно. Впрочем, корабль Беренса - сам себе дивизион, старые русские миноносцы могли атаковать неприятеля только двумя торпедами, в то время как "Новик" - двенадцатью.
   Прошло уже больше двух часов после захода солнца, азарт постепенно выветривался, но напряжение только росло. По расчетам Беренса они как раз сейчас должны были выйти в район маневрирования германских кораблей, и требовалось держать ухо востро: драка могла начаться в любой момент. Возможно, до нее остались считанные секунды, вот сейчас как выплывет из теней знакомый силуэт "Бремена" или "Аугсбурга" и тогда...
   Евгений Андреевич подпрыгнул от неожиданности, когда прямо по курсу ночь внезапно взорвалась артиллерийским залпом. Но вспышки и грохот выстрелов сразу же подсказали ему, что стреляющий находится далеко, слишком далеко, чтобы видеть "Новик" и наводить по нему орудия. И тут же Беренс увидел далекий свет, луч прожектора. Никакой сумасшедший не стал бы пытаться нащупать его эсминец на таком расстоянии, а это значит, что "Новик" пока не открыт неприятелю, но впереди кто-то с кем-то сражается.
   Эсминцы, ушедшие с "Новиком" в ночной рейд? Крайне сомнительно, чтобы они успели так обогнать Беренса. Кто еще? Быть может, канонерки из дозора, или же из тех, кто ходил днем обстреливать захваченные немцами берега?
   А бой впереди разгорался не на шутку. Прожектор погас, но теперь огонь вели уже три корабля, причем два из них находились едва ли не прямо по курсу "Новика". И они были не так далеко, как показалось Беренсу вначале, спустя какие-то минуты они сойдутся со сражающимися вплотную.
   - Два румба вправо! Ход - полный! - распорядился Евгений Андреевич. Вот сейчас уже не было никакого смысла экономить нефть, и эсминец рванулся вперед ровно и мощно, словно орловский рысак по наезженной дороге.
   Ход схватки был вполне ясен. Корабль, начавший бой, загорелся, и в свете пламени Беренс опознал крейсер "Аугсбург". Он напал на какой-то русский корабль, может быть - на канонерскую лодку, надеясь быстро уничтожить ее своими скорострелками, но неожиданно для себя попал в два огня и теперь терпел поражение. Судя по повреждениям, полученными крейсером, по нему работали из многих стволов и Беренс поздравил себя с тем, что угадал правильно. "Аугсбург", или какой-то его близкий родственничек воюет сейчас против двух канонерских лодок, скорее всего - "Грозящего" и "Храброго". Эти старички сегодня ходили в дозор, и они несли тяжелую артиллерию. Может и не они, конечно, потому что в море сейчас и "Гиляк" с "Корейцем", но у тех пушки куда скромнее - даже в два огня им крейсера не одолеть.
   Из рубки показалась голова, и голосом лейтенанта Федорова взмолилась:
   - Евгений Андреевич, прикажете...
   - Не прикажу! - отрубил Беренс. Понятно, что артиллеристам хочется принять участие в разгроме вражеского крейсера, но... Собственно говоря, Беренс пока и сам не понимал, что ему делать. Идти в торпедную атаку на "Аугсбург"? Можно, но похоже было, что канонерки разберут его на запчасти и без помощи эсминца. Какой смысл тогда тратить торпеды? Может, кивнуть Федорову, чтобы тот поддержал канлодки из своих четырехдюймовок? Но что если крейсер ответит и повредит "Новик"? Прощай тогда ночная охота. Беренс про себя хмыкнул - на самом деле, конечно надо бить "Аугсбург" торпедами, современный легкий крейсер очень даже лакомая цель для эсминца. Канонерки - слишком уж маленькие кораблики, сейчас счастье на их стороне, а через две минуты все может поменяться, так что... Но какое-то непонятное предчувствие останавливало Евгения Андреевича, почему-то ему казалось, что правильнее будет еще некоторое время изображать таинственного невидимку, о присутствии которого никто не догадывается.
   "Да что не так-то?" - спрашивал Беренс сам у себя: "Были бы тут другие немецкие корабли, давно уже поддержали "Аугсбург" ог..."
   И в этот момент командир "Новика" едва не подпрыгнул повторно, потому что прямо по курсу и не далее, как двух-трех милях от него, ночь расцвела многочисленными вспышками выстрелов тяжелых орудий.
   "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Дредноут!"
   Беренс молчал, обуреваемый ужасом и восторгом. Ужасом от того, что сотворила мощь германского корабля с русскими кораблями - буквально в три залпа тевтон расправился с обоими. "Новик" пересек курс одной из них, когда вторая уже тонула, да и первой оставалось совсем немного. На секунду Беренс почувствовал на себе пристальный взгляд - но в этот миг на месте мостика канонерки распустился бутон оранжевого огня и ощущение пропало. Зрелище гибели людей всегда страшно, а здесь русские экипажи столкнулись с воистину необоримой силой: сопротивляться или бежать от такого противника канонерские лодки не могли. Им оставалось только умереть с честью, и на какой-то миг командир "Новика" вновь почувствовал себя на палубе бронепалубного крейсера "Варяг", идущего в неравный бой с эскадрой Сотокичи Уриу. Вот только чувства обреченности и близко не было: своей гибелью русские корабли указали "Новику" цель, о которой любой миноносник мог только мечтать. Как и в тот день, в Чемульпо, Беренс шел в бой против многократно превосходящих сил противника, но сегодня он был охотником, а не дичью, и азарт горячил кровь.
   Евгений Андреевич выругал себя за глупость - задержав взгляд на горящем русском корабле, он теперь куда хуже видел в темноте, как это случается с каждым человеком, вышедшим из ярко освещенного помещения в сумрак ночи. Он специально отвернулся в темноту, чтобы зрение побыстрее восстановилось, но успел заметить тени, скользнувшие на фоне "Аугсбурга". Вражеские миноносцы! Сердце готово было вырваться из груди, в предвкушении успеха.
   "Крупный отряд" - думал про себя Беренс: "Головным шел легкий крейсер, за ним - миноносцы и, собственно, дредноут. Когда начался бой, немцы, естественно, не понимали кто им противостоит, и в каких силах, поэтому бросили миноносцы вперед. И тут выхожу я, наперерез их курса, между "Новиком" и их дредноутом сейчас никого, а они меня пока не видят...". Евгению Андреевичу захотелось плюнуть через левое плечо, чтобы не сглазить свою удачу, но это было бы уже чересчур. Так что он опустил руку в карман, где лежал портсигар, отделанный мореным дубом и трижды стукнул подушечками пальцев по деревянным плашкам.
   - Торпедная атака!
   "Новик" несся в темноте, разрезая волну, но где же цель? "Да бахни же ты еще раз!" - умолял его про себя Беренс, потому что ему нужно было уточнить позицию вражеского корабля. На мгновение ему стало немного не по себе от своих же мыслей, ведь очередной залп гиганта, который он так желал, принесет очередную порцию смерти морякам "Грозящего" и "Храброго". Но... без "подсветки" атаковать неприятеля будет крайне затруднительно.
   Вражеский корабль внял мольбам Евгения Андреевича, дав очередной залп и море встало на дыбы перед рвущимся в атаку эсминцем. Сзади что-то грохнуло, но не слишком громко, и Беренс, обернувшись, увидел черную дырку от снаряда, пробившего переднюю трубу и улетевшего, не разорвавшись.
   - Бойтесь мечтать, мечты иногда сбываются - пробурчал под нос Беренс. Не хотел, чтобы стреляли по беспомощным канонеркам? Ну так получите и распишитесь. А секунды спустя обнаружился и черный силуэт дредноута, оказавшегося совсем близко и чуть правее курса "Новика".
   - Влево, восемь румбов! Минеры, стрельба по готовности! - взревел Евгений Андреевич.
   Дело оборачивалось нехорошо - словно услышав мысли Беренса, немцы обнаружили его корабль и, перестав обстреливать гибнущие канлодки, перенесли огонь на него. Продолжай он сближение - и следующий залп разорвет "Новик" на куски, потому что они уже сильно сблизились и на такой дистанции немцы не промахнутся. А вот его минеры... Сказать совсем сложно. Торпедный удар точен, когда понятны курс, скорость и маневр цели, и расстояние до нее, а сейчас, впотьмах, понятно ничего не было.
   "Новик" накренился, входя в разворот едва ли не на полной скорости, и это спасло его от очередного германского залпа, снаряды которого рухнули правее эсминца и за его кормой - видно на дредноуте совсем на разобрали маневра. Но вот корабль лег на боевой курс и выпрямился: и тут же, через какие-то секунды глухо грохнули вышибные заряды - все двенадцать торпед "Новика", выброшенные из аппаратов, устремились к противнику
   - Восемь румбов влево!
   Ходу, ходу, ходу! Попали или нет, сейчас только скорость может спасти корабль от убийственной точности германских артиллеристов.
   На головном "Нассау" слишком поздно обнаружили приближающийся к ним русский эсминец, но отреагировали по уставу: немедленно перенесли на него огонь, пытаясь сорвать атаку, а как только "Новик" повернул - дредноут, дав полный ход, покатился вправо, подставляя торпедам винты. Казалось бы, "Нассау" страшно рискует, но только такой маневр давал реальные шансы на спасение. Увернуться от росчерков стремительных торпед в ночи было невозможно, зато мощный поток, рождаемый винтами "Нассау" вполне мог отшвырнуть нацелившуюся на него смерть. Так и вышло - то ли сработал германский расчет, то ли русские минеры взяли неправильный прицел, но ни одна торпеда в "Нассау" не попала, хотя сигнальщики ручались, что видели след в опасной близости по левому борту.
   А вот идущему за "Нассау" "Рейнландом" не повезло. Там не сразу сообразили, что произошло и по кому стреляет "Нассау" - "Новик" выручило то, что сам он не открывал огня и с "Рейнланда" его просто не увидели. Поэтому, когда "Нассау" вдруг покатился вправо, на следующим за ним дредноуте решили, что тот не желает чрезмерно сближаться с горящими русскими кораблями, и собрались повторить маневр флагмана, дойдя до точки его разворота, а пока продолжали идти прежним курсом - прямо под русский удар. Затем сигнальщик все же заметил "Новик" на фоне полыхающего "Грозящего" и "Рейнланд" немедленно повернул, но все-таки не успел: одна из торпед ударила корабль прямо под носовую башню.
   Нестройное "Ура!" грянуло на "Новике", когда за его кормой вдруг раздался гул подводного взрыва - даже в темноте был виден гигантский гейзер, взметнувшейся в ночное небо. Правда, в кого же они все-таки попали, на эсминце понять не смогли.

ГЛАВА 29

   Николай стоял неподвижно, а вокруг него замерли остальные офицеры. В боевой рубке повисло тягостное, траурное молчание. Глаза у всех смотрели в пол, и все почему-то были одеты в черное рабочее.
   Эскадра не приняла боя и возвращалась в Гельсингфорс.
   Огромные дредноуты медленно брели, расталкивая свинцовые волны, словно даже съёжившись в размерах и утратив могучий и властный вид. Крейсера, словно прячась от стыда, скрылись в тумане, в котором едва угадывались их силуэты. Эскадренные миноносцы теперь напоминали не борзых океана, а дворняжек, поджавших хвост и уползающих в конуру.
   Вдруг на траверзе головной "Полтавы" море забурлило, сквозь пенные волны проступило перекрученное, ржавое железо и всплыл огромный, вымазанный илом и облепленный водорослями остов. С удивлением и ужасом Николай понял, что перед ним "Петропавловск", броненосец, взорвавшийся на японской мине в русско-японскую войну. На нем погиб адмирал Макаров и Николай, содрогаясь, ожидал увидеть восставшего покойника, но нет! На чудом уцелевшем мостике стоял... памятник Степану Осиповичу с Якорной площади, что перед Морским собором. Огромная бронзовая фигура адмирала указывала сейчас перстом своим прямо в лицо Николаю, но кавторанг откуда-то знал, что так сейчас видит Макарова каждый на эскадре. Вдруг, словно по единой команде, на всех кораблях Андреевские флаги соскользнули по фалам вниз - вместо них развеваясь по ветру, медленно поднимались "глаголи". Николай с трудом перевел взгляд со всплывшего броненосца на идущий впереди линкор - и с удивлением увидел, что буквы его наименования вдруг расплылись, а затем составились в совершенно иное слово: вместо "Полтава" корму дредноута "украшало" новое имя: "Брандвахта"
   Неожиданно плечо прострелила боль, и Николай открыл глаза.
   - Скоро светает - улыбнулся ему вахтенный лейтенант. Улыбка получилась весьма напряженной, да и странно было бы ожидать другого.
   На закате сосредоточившиеся у Уте корабли: четыре дредноута, четыре легких крейсера и девять эсминцев выбрали якоря и двадцатиузловым ходом пошли к Моонзунду. Ночной переход был опасен, потому что в любой миг можно было наткнуться на вражеские патрули - спать было разрешено, но на боевых постах. Николай не делал для себя исключения, задремав прямо в боевой рубке "Севастополя", которая, надо сказать, для "отработки взаимодействия уха с подушкой" предназначена была мало. От этого, верно, и приснился кошмар. Ну привидится же такая дрянь!
   Немного времени еще оставалось, и Николай быстро спустился вниз, чтобы привести себя в порядок после сна. Управившись и глотнув на ходу кофе, приготовленного для него верным Кузяковым, кавторанг быстро вернулся в рубку.
   Для эскадры ночь прошла спокойно - то ли немцы не сочли нужным развернуть густую цепь дозоров, то ли русским кораблям нешуточно повезло. Но сейчас... сейчас все на волоске. Стрелки часов неумолимо отсчитывали последние минуты до рассвета, и когда солнечный лучи разгонят ночную мглу, станет ясно, кто сегодня переживет этот день, а кто - нет.
   Если план командующего увенчается успехом, то эскадра обрушится на уступающего в силах, не ожидающего ее появления врага и сокрушит его. Если же все это ловушка немцев, то сейчас мы налетим на превосходящую мощь и сами будем разгромлены. Орел или решка? Пан или пропал?
   Николай потянулся, не поднимая рук, и осмотрелся вокруг себя - все было подготовлено к немедленному бою, в том числе и его заведование - пока он отлучился, его лейтенант в центральном "прозвонил" башни и плутонги. Что ж, они готовы, но предрассветная хмарь пока еще надежно скрывала противника, да и наши собственные корабли тоже. Маштаков видел корму "Полтавы" впереди и нос "Гангута" позади, а на правом траверзе миноносец, и все. Вот сейчас засветлеет на горизонте, и темнота вокруг посереет, а затем исчезнет без следа, тогда уж...
   Как-то внезапно, рывком, пришло понимание, что все это всерьез, что здесь, быть может уже всего в нескольких милях враг, который не отступит и будет драться до последнего. Соединение, которое привел к Моонзунду фон Эссен превосходило по своей мощи все три эскадры, что Россия выставила против Японии в прошлой войне, вместе взятые. Но немцы, даже если удастся застать их врасплох - тоже огромная сила, которая не капитулирует и не захочет умирать без боя.
   До сегодняшнего дня Николай участвовал лишь в одном морском сражении, в Цусимском, страшном как по масштабу, так и по своим результатам. Но то, что должно было вот-вот начаться, грозило оставить Цусиму далеко позади, в том числе и по потерям тоже. Душу кавторанга разрывало на части торнадо мыслей и чувств: страх перед смертным боем (а кто его не испытывает?) и кипящий в жилах огонь его предвкушения, желание смыть цусимский позор и опасения его повторения, уверенность в своих силах и боязнь фатальной ошибки, стремление взять с врага кровью за погибших друзей и сожаления о тех, кто не переживет сегодняшней битвы. Все это было несвоевременно, перед глазами крутился невнятный калейдоскоп картин из прошлого и фантазий ближайшего будущего, но не было и намека на ясность сознания, которая сейчас ему ой как нужна. Требовалось взять себя в руки и кавторанг сделал то, чего не делал по-настоящему уже давным-давно. Он обратился к Богу, проговаривая про себя слова знакомой с детства молитвы:
   - Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него.
   Николай никогда не был особенно стоек в вере, о чем иной раз сожалел, а иногда ему казалось, что никакого Бога нет и вовсе. Но сейчас ему очень хотелось, чтобы Он все-таки был. И кавторанг сосредоточился на том, что говорил сейчас его внутренний голос, стараясь выбросить из головы суетное и вникнуть в смысл каждого произносимого им слова.
   - Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его.
   И вновь противоречивые ощущения смешались в душе капитана второго ранга: легкий стыд от своего эгоизма, потому что о вере своей он вспоминает только в минуту нужды или смертельной опасности, но тут же по грани сознания, еще и стыд от того, что не может справиться со своими чувствами сам и вынужден обращаться за поддержкой к Господу. Но все это лишнее, и Николай оттолкнул от себя оба этих чувства. Он не знал, слышит ли его Господь, но понимал, что не должен сейчас предаваться гордыне или самоуничижению. Обращаясь к Господу, он вверяет себя Ему и принимает Его суд по делам своим.
   - Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши.
   На Николая нисходило спокойствие, его тревоги таяли в наполняющем его ощущении мира.
   - Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия.
   Ощущение любящего внимания и заботы, осознание великой силы, разделившей с ним сейчас его тревоги и - чувство великого освобождения, понимания, что не Николай, а Он несет на себя груз, который кавторанг самонадеянно водрузил на свои плечи. Что бы ни случилось - все в руке Его и потому нет причины опасаться будущего. Все, что от Николая нужно сейчас - исполнить свой долг, и он в состоянии это сделать, потому что Господь в милости своей никогда не дает испытания, превосходящие силы человеческие. Николаю всего и нужно было сделать все, что он может, а в остальном положится на Господа.
   - Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое.
   Вместо урагана ненужных, мешающих чувств, страхов и ярости - кристальная ясность мысли и бодрость, как будто всю ночь предавался сладкому сну в пуховой постели. А еще - ощущение того, что ты только что прикоснулся к чему-то невыразимо прекрасному и чистому, такому, что не вообразить человеческим умом. Воспоминание не оставляет чувства потери или грусти: ты знаешь, что там, где ты только что был, тебя любят и ждут: эти двери для тебя всегда открыты.
   Николай перекрестился. Бестужев-Рюмин, хмуро глядевший до этого в смотровую щель, бросил понимающий взгляд на своего старшего артиллериста: воистину, кто в бой не шел, тот Богу не молился!
   Светало. Взору Николая открывались сейчас корабли эскадры - вот уже "Полтава" виден полностью, а вот и показались развернутые строем фронта крейсера головного дозора. Но... что это за...? Он что, все еще спит что ли?! Кавторанг зажмурился и протер глаза руками - на фалах крайнего "Адмирала Невельского" поднимался... тот самый "Глаголь", который с некоторых пор словно преследовал кавторанга. И, словно в насмешку над Николаем, следующий "Глаголь" пополз вверх по фалам "Полтавы". Не веря самому себе кавторанг вскинул бинокль и... чуть не рассмеялся.
   Сам по себе "Глаголь" действительно обозначал брандвахту, но лишь в том случае, если он поднят один. А в Российском императорском флоте для передачи сигналов используются сочетания двух и даже трех флагов. И сейчас под узким и синим "Глаголем" на ветру полоскалось еще одно полотнище.
   Это - не брандвахта.
   Это - сигнал: "Вижу противника!"
   А затем башни "Полтавы", до того стоявшие по-походному, пришли в движение, разворачивая тяжелые орудия на левый борт.

***

   Контр-адмирал Гадецкий чувствовал себя омерзительно. Командующий первой эскадрой хохзеефлотте в этой операции подчинялся непосредственно Шмидту, и вместе с ним должен был стеречь русские дредноуты, пока старые броненосцы прорываются в Рижский залив. Так оно и было, но после неудачи четвертой эскадры командующий решил направить на штурм Ирбен все четыре дредноута типа "Нассау". Весь второй дивизион, на котором сейчас держал свой флаг Гадецкий. До начала операции его флагманским кораблем был "Остфрисланд", но сейчас на нем разместился сам Шмидт со своим штабом, и Гадецкий вынужден был переехать на "Позен". Что же, полученный приказ вполне его устраивал, так что контр-адмирал предвкушал славный бой и победу над не в меру упорными русскими, но... все пошло немного не так, как он планировал. Совсем не так.
   Эрхард Шмидт дал необходимые указания, приняв адмиралов и командиров кораблей в апартаментах "Остфрисланда", но после совещания попросил Гадецкого задержаться:
   - Дорогой мой контр-адмирал - сказал ему командующий:
   - Я очень хочу, чтобы не возникло никаких неясностей, и потому повторяю еще раз. Вы можете вломиться в Рижский залив в первый же день операции, но быть может, Ваша операция растянется на два или даже три дня. Это не так уж важно, времени у нас пока еще достаточно. Когда Вы протралите проходы в Ирбенской позиции, Вы, безусловно, вправе сами решать, вводить Ваш дивизион в Рижский или не вводить. Но вот что я Вам делать категорически запрещаю - разделять Ваши силы. Вы можете ввести в Рижский все четыре Ваших дредноута, или же оставить их у прохода в Ирбенах снаружи. Но ни в каком случае Вы не должны разделять линкоры между отрядами!
   - Понятно, что Вы не поведете сразу четыре дредноута на штурм Ирбен одновременно - это невозможно, да и не нужно. Но как только Вы расчистите проходы - объединяйтесь! Поймите, я жду и надеюсь на выход в море эскадры фон Эссена и потому буду держаться с первым дивизионом Вашей дивизии поодаль. Если Вас атакуют русские, вчетвером Вы продержитесь до моего подхода. Если Вы войдете в Рижский, а русские придут, я появлюсь и свяжу их боем, а Вы выйдете из Рижского и поможете мне их уничтожить. Но если Вы разделитесь и отправите часть линкоров вглубь Рижского залива, Вас разобьют по частям, и ни я, ни Хиппер не успеем к Вам на выручку. Вам ясно?
   Гадецкому ничего не оставалось, как взять под козырек. Надо сказать, что ему импонировала спокойная, непреклонная рассудительность Эрхарда Шмидта и он полностью соглашался с командующим: разделяться было нельзя. Он и не собирался этого делать, но...
   Но одна мелочь наслаивалась на другую и в итоге все пошло наперекосяк. Русские сражались ожесточенно и тральный караван понес изрядные потери. Гадецкий мог бы и отложить операцию, завершив ее на второй день, но ближе к вечеру стало очевидно, что Ирбенская позиция уже почти пройдена. Несмотря на потерю двух броненосцев, русские не смогли всерьез затянуть операцию: более чем за час до заката группа прорыва с "Нассау" и "Рейнландом" вышла на чистую воду. Но с другой стороны упорство русского командующего в обороне привело к тому, что до темноты времени у контр-адмирала осталось совсем в обрез. Все же его должно было хватить, и Гадецкий, державший свой флаг на "Позене", повел оставшиеся два дредноута по протраленному фарватеру, на всякий случай пустив вперед легкие крейсера. "Всякий случай" наступил примерно на середине пути. Оказалось, что тральный караван вовсе не так уж хорошо выполнил свою работу, так что идущий впереди "Вестфалена" "Бремен" с оглушительным грохотом налетел на пропущенную тральщиками мину. "Позен" и "Вестфален" оказались посередине фарватера, на котором присутствовала как минимум одна невытраленная мина, а до темноты оставалось всего ничего!
   Там, где есть одна мина, найдется и вторая, а проверять правдивость этого тезиса днищами дредноутов было бы откровенной глупостью. Но разворачивать тральный караван и пытаться провести линкоры за тральщиками в темноте, было бы, пожалуй, еще большей глупостью: много ли вытралишь ночью, когда не видно ни зги? Без крайней на то необходимости на фарватер не следовало соваться до утра. Но это означало нарушить приказ командующего, и разделить линейные корабли, отведя "Позен" и "Вестфален" на исходные позиции. И так нехорошо, и эдак плохо, но у Гадецкого оставались минуты на принятие решения.
   Контр-адмирал не был глупцом. Он понимал, что самые правильные приказы иногда невозможно выполнить в силу непредусмотренных обстоятельств, и не во всяком случае следует разбивать лоб о стену, пытаясь выполнить невыполнимое. На то он и командир, чтобы понять изменившиеся обстоятельства и отреагировать адекватно. Гадецкий обдумал возникшую проблему и все же пришел к выводу, что риск подрыва на мине при ночном форсировании куда как превышает риск внезапной атаки русских. Их командующий никогда не выводил в море свои дредноуты, так с чего бы ему это делать сейчас? Они не рискнули атаковать броненосцы четвертой эскадры, так как же они полезут на рожон дредноутов хохзеефлотте? А даже если и полезут, то что ж с того? Маршруты русской эскадры перекрыты завесами миноносцев и легких крейсеров, более того, линейные крейсера контр-адмирала Хиппера находятся там же. Если русские все же рискнут выйти в море, они будут обнаружены, а тогда Гадецкий попросту отступит, отведя два оставшихся под его рукой дредноута к главным силам Шмидта. В темноте русские никогда его не найдут. Что же до "Нассау" с "Рейнландом", то они смогут позаботиться о себе сами, ведь если фон Эссен сойдет с ума и попытается вести свою эскадру в Рижский, он окажется в том же самом положении, в котором находились немцы в день прорыва. Русским придется медленно ползти по фарватеру под огнем двух дредноутов... а потом подойдут корабли Эрхарда Шмидта, и ловушка захлопнется.
   Таким образом, взвесив все "за" и "против" Гадецкий пришел к выводу, что разделить корабли на ночь будет меньшим злом, и "Позен" с "Вестфаленом" остались ночевать перед входом в Ирбенский пролив.
   Он разрешил прорвавшимся "Нассау" и "Рейнланду" свободную охоту, при условии, что к рассвету оба линкора вернутся к протраленному фарватеру. Что до "Позена" с "Вестфаленом", то контр-адмирал опасался ночных атак миноносцами и с большим удовольствием поставил бы свои дредноуты на якорь, защитив их противоминными сетями и патрулями миноносцев. Но в таком случае, при появлении русской эскадры ему пришлось бы тратить время на то, чтобы дать ход, и Гадецкий предпочел провести ночь, медленно фланируя чуть мористее входа в Ирбенский пролив и пребывая в полной боевой готовности. Ночь прошла спокойно, никаких миноносцев не было, но и к утру контр-адмирал не почувствовал облегчения. Наоборот, предчувствия чего-то нехорошего давили сердце все сильнее и сильнее, и Гадецкий рассердился сам на себя. Еще каких-то несколько минут, подумал он, глядя на стремительно сереющий горизонт, и взошедшее солнце разгонит предрассветный сумрак, а вместе с ним - и все его опасения.
   Германский адмирал рассчитал все правильно. Не учел он только одного - феноменального везения русской эскадры, таинственным образом проскочившей сквозь линии германских дозоров. И когда первый солнечный луч нежно коснулся сонных волн Балтийского моря, Гадецкий увидел причину своих опасений не далее четырех миль от себя, аккурат на траверзе "Позена". Прямо в лицо контр-адмиралу смотрели сорок восемь жерл тяжелых русских двенадцатидюймовых орудий, а шестнадцать одиннадцатидюймовых стволов, из которых он мог бы им ответить, еще даже не были развернуты в сторону неприятеля.
   И тут командующий первой эскадрой дредноутов хохзеефлотте внезапно успокоился. Все, что ему теперь осталось - это застрелиться, но какой в этом смысл, если русские прямо сейчас сделают всю работу за него?

ГЛАВА 30

   Николай Оттович фон Эссен, выйдя на мостик, довольно жмурился на утреннем солнце, словно умудренный жизнью старый кот, обнаруживший бесхозную крынку свежайшей сметаны. Он рискнул, и он выиграл.
   Еще вечером прошлого дня командующий Балтфлотом получил донесения о результатах сражения, состоявшемся в Ирбенском проливе. Ферзен выложился на полную катушку, но немцы все же вторглись в Рижский залив, и тем самым разделили свои силы. Эссен был уверен в том, что немцы притащили к Моонзунду не четыре, а восемь дредноутов, но увидел свой шанс в том, что, пытаясь прорубить себе дорогу в Рижский залив немцам поневоле придется разделиться. Как они это сделают, Николай Оттович не знал, но надеялся, что сможет ввести в бой первую бригаду линкоров против одного немецкого дивизиона - четыре против четырех. С учетом некоторого качественного превосходства "Севастополей" над "Нассау" и "Гельголандами", такая вылазка имела все шансы на успех. Решительное противодействие могло отогнать немцев от Рижского залива, а если повезет, то быть может удастся утопить один, а если помечтать, то и два вражеских дредноута. Вот это была бы победа! Что до Ставки... ни одно сообщение пока не говорило прямо о том, что в операции участвует больше четырех вражеских дредноутов, следовательно, формально фон Эссен оставался в своем праве.
   Николай Оттович окинул взглядом палубу "Полтавы". Запах сгоревшего пороха все еще стоял в воздухе, но на корме больше не наблюдалось ни пламени, ни сильного задымления - разве что слегка чадило. Аварийные дивизионы заканчивали свою работу. Его флагман, получив семь 280-мм снарядов, тем не менее, существенных повреждений не имел. Удар в бронепояс, вдавивший бронеплиту на пару десятков сантиметров вызвал незначительную фильтрацию воды, но это некритично. Еще один снаряд изувечил мостик на средней трубе, однако саму трубу лишь посекло осколками, и тяга практически не упала. Два попадания в корму вызвали пожар, но с ним сейчас заканчивали и серьезного там не пострадало. Пятый снаряд разорвался на палубе бака и расклепал, зараза такая, якорную цепь, так что левого якоря линкор лишился. Отписывайся теперь тридцатью бумажками, что имущество потеряно "от неизбежных в бою случайностей", а не продано на привозе из-под полы по самой сходной цене... Эссен улыбнулся собственной шутке. Да и в любом случае, бумагу переводить не ему, а командиру корабля.
   Шестой снаряд скользнул по башне главного калибра, но ничего не повредил, и только восьмое попадание оказалось весьма неприятным - снаряд пробил каземат 120-мм орудия и разорвался, погубив весь расчет. Еще в линкор попало несколько 150-мм снарядов, но вреда от них не было практически никакого. "Севастополь" доложился о пяти попаданиях, также не повлиявших на его боеспособность, "Гангут" - об одном и это было все. Николай Оттович перевел взгляд на германские корабли.
   От "Позена" осталась только фок мачта, сиротливо торчавшая из воды. Превратившийся в металлолом "Вестфален" сидел в воде по верхнюю палубу: ушел бы и глубже, если бы не мель, на которую он выскочил, когда один из попавших в него снарядов перебил рулевое управление. Останки корабля полыхали по всей длине той части корпуса и надстроек, которые пребывали над водой, иссиня-черный дым широченным столбом устремился в небо, и во всем этом что-то периодически взрывалось, искрило и пламенело. На языке крутились поэтические сравнения с огненными ладьями викингов, уносящих своих воинов в Валгаллу, но на деле все это выглядело каким-то надругательством над телом некогда могучего корабля.
   Первая бригада нанесла удар с каких-то тридцати семи кабельтов и корабли кайзера угодили под накрытия со второго-третьего залпа. Они, конечно, пытались отвечать и маневрировать, сбивая прицел, но Николай Оттович, зная, что на таких дистанциях и германские и русские снаряды будут шить вражескую броню едва ли не на оба борта, пошел на сближение. Осторожничать, разрывая дистанцию, не имело смысла, правильнее было задавить немцев градом снарядов.
   Это оказалось верной тактикой, и вскоре каждый залп "Севастополей" давал по одному, два, а иной раз и три попадания, "Позен" и "Вестфален" пытались отвечать тем же, но преимущество дредноутов фон Эссена было слишком велико. Беглый огонь в упор быстро превращал германские корабли в грандиозные руины, наполненные пламенем и изувеченными трупами экипажей. Их орудия замолкали одно за другим.
   Все было кончено за какие-то четверть часа.
   Эссен хотел было бросить в атаку свои эсминцы, но тут на них самих навалилась немецкая мелочь, а когда с ней расправились, останки германских дредноутов уже не заслуживали торпед. Всего в отряде контр-адмирала Гадецкого было четыре легких крейсера и тридцать три эсминца, но подорвавшийся на мине "Бремен" ушел домой, а два легких крейсера и восемнадцать эсминцев вместе с "Нассау" и "Рейнландом" потрошили Рижский залив. Оставшимся немцам четырех русских крейсеров при девяти эсминцах хватило с лихвой, так что в ходе скоротечного боя два германских миноносца пошли ко дну и еще несколько оказались сильно повреждены. Видя, что помочь своим линкорам они не смогут (помогать было уже некому) легкие германские корабли вышли из боя и отступили на большой скорости. Фон Эссен распорядился их не преследовать: его больше интересовал неприятель по ту сторону минных заграждений
   Выполняя приказ ныне покойного командующего, "Нассау" и "Рейнланд" встречали утро неподалеку от входа на протраленный фарватер, откуда и наблюдали скоротечный утренний бой по ту сторону минных заграждений. Поняв, что "Позен" и "Вестфален" угодили в беду, они ринулись было на выручку, но, конечно же, не успели. А когда до командиров дошло, что русские сейчас атакуют их самих, они быстро отступили обратно в Рижский залив. Фон Эссен смотрел на них, как лиса на виноград, но близок локоть, да не укусишь. Николай Оттович не сомневался в том, что смог бы пробиться в Рижский и раскатать остатки второго линейного дивизиона, но что, если в разгар прорыва появятся "Гельголанды"? Нет, так дело не пойдет.
   В том, что немецкий командующий операцией знает о русской атаке, Эссен не сомневался ни секунды, а значит, сейчас он наверняка спешит своим на выручку. Но дожидаться первого дивизиона линкоров хохзеефлотте у Ирбен никакого смысла нет, потому что бой будет жарким, и совсем не нужно, чтобы в ходе него на подмогу главным германским силам пришли "Нассау" и "Рейнланд". Пока они сидят в Рижском, прикрытые от нас нашими же минными заграждениями, и будут там сидеть тихо. Но как только увидят, что мы связаны боем - выйдут обязательно. "Я бы на их месте точно вышел" - подумал про себя Николай Оттович.
   "А вот если мы сейчас уйдем полным ходом в направлении главных сил противника" - размышлял фон Эссен: "То тем самым зададим сидящим в Рижском кораблям интеррресную задачку. То ли мы ушли, то ли имитировали уход, чтобы их выманить... Поэтому они наверняка сперва отправят в море дозор, с тем, чтобы убедиться в отсутствии засады, и лишь после этого начнут выводить дредноуты. Это задержит их часа на полтора, может и больше, потом нас еще догнать надо, а рискнут ли они нас преследовать, увидев то, что мы сделали с половиной их дивизиона? Да к тому же они во всяком случае тихоходнее нас. В общем к драке с "Гельголандами" они не поспеют. А не найдем "Гельголанды" - можно вернуться и попробовать добить этих."
   Оставался последний вопрос - что делать с кораблями Бахирева? Оставить их у Даго, или все же вызвать к себе? Ходу им до эскадры фон Эссена будет часа четыре- четыре с половиной, но ведь это время можно и сократить, если двигаться им навстречу. Нет, все же слишком опасно. Если по несчастливой случайности Бахирев наткнется на германские дредноуты, его разорвут на куски столь же быстро, как первая бригада только что уничтожила "Позен" и "Вестфален".
   С другой стороны, что если вывести Бахирева к Дагерорту? Оттуда до Ирбен ему будет три часа полным ходом, немцам там, опять же, делать нечего, а если вдруг и Бахирев и заметит кого - успеет отступить в Финский залив.
   - Ну что, господа, не устали? - спросил он у вышедших к нему на мостик офицеров, и продолжил, не дожидаясь ответа:
   - Что ж, пойдемте тогда поищем еще приключений. Мы неплохо наподдали немцам, хвалю, но ведь можно и повторить.
   - Между первой и второй промежуток небольшой - не удержался от плоской шутки командир "Полтавы".
   - Что ж, тоже верно. Тогда слушай мою команду...

***

   Эрхард Шмидт с трудом сохранял невозмутимость. Битва была проиграна. Даже если ему удастся без каких-либо новых потерь полностью уничтожить русскую эскадру, два погибших дредноута - совершенно чрезмерная цена, которая не окупится никакими выгодами от прорыва в Рижский или хотя бы даже и в Финский залив. Адмиралштаб специально сконцентрировал на Балтике силы, гарантировавшие уничтожение русского флота без серьезных потерь со своей стороны, но он, Эрхард Шмидт, не справился.
   Что ж, бесполезно оплакивать прошлое, вчерашний день этим не вернешь, и уж во всяком случае, русских следовало наказать за успех. Фон Эссен все же решился бросить свои дредноуты в бой, они в море и их все еще можно разбить. Пусть даже и без второго дивизиона, мощь которого столь бездарно растратил Гадецкий. "Позен" и "Вестфален" погибли, "Рейнланд" поврежден торпедой... Контр-адмирал нарушил его прямой приказ, строго запрещающий разделять дивизион, да еще и погиб вместе со своими кораблями. Шмидт страшно жалел, что Гадецкого нельзя воскресить и убить во второй раз, а потом в третий, четвертый и пятый.
   А теперь... так или иначе, но русские все равно угодили в мышеловку, осталось только не помешать ей захлопнуться. Сейчас дредноуты первого дивизиона шли полным ходом, отрезая корабли фон Эссена от Финского залива. Русские вынуждены будут сразиться с ними, чтобы прорваться домой. Шмидт вступит в бой, но не преградит им путь: пусть бегут на северо-восток, к Финскому, не подозревая, что идут не к спасению, а к смерти. С севера, наперерез им спешат сейчас три линейных крейсера контр-адмирала Хиппера и взятый русскими курс приведет их прямо в его "объятия", а затем они с Шеером поставят русских в два огня - и все будет кончено. Конечно, все не по уставу - это линейные крейсера должны были бы обнаружить русские корабли и навести на них дредноуты первого дивизиона, но... Линейные крейсера первой разведывательной группы оказались слишком далеко.
   Первоначально Эрхард Шмидт приказал Хипперу развернуться на линии Готска Санден - Сворбе, но потом распорядился выдвинуться еще севернее. Возникла даже озорная идея обстрелять русский маяк на Уте, но от этого хулиганства он по здравому размышлению отказался, потому что не хотел показывать свои силы раньше времени. Вице-адмирал предположил, что русские, ринувшись к проходу в Ирбенский пролив, будут обнаружены где-то между выходом из горла Финского и Ирбенами, и тогда его дредноуты и линейные крейсера зажмут фон Эссена с трех сторон. Даже если что-то пойдет не так, во всяком случае у русской эскадры окажется в тылу быстроходное соединение Хиппера, способное не только догнать фон Эссена, но и вступить с ним в бой, задержав его корабли до подхода главных сил.
   План был великолепен, пока кретин Гадецкий не отправил его в тартарары. Ситуация изменилась и Хиппер оказался куда севернее, чем нужно. И теперь, для того чтобы линейные крейсера вступили в битву, требуется чтобы фон Эссен шел в сторону Финского залива - а кто сможет направить его туда лучше, чем дредноуты вице-адмирала Шеера?
   Это - риск, потому что "Гельголанды" слабее русских линкоров, но снявши голову, по волосам не плачут. Можно, конечно, попробовать не ввязываться в бой и, обнаружив противника, выждать подхода линейных крейсеров, получив тем самым необходимый перевес в силах, но... Ладно, нет смысла загадывать наперед. Сперва нужно выйти на русскую эскадру, а там посмотрим. Конечно, их командующий не докладывал Шмидту, какими курсами и с какой скоростью собирается двигаться, но по прикидкам штурманов, в самом худшем случае Шмидту придется сражаться с Эссеном минут двадцать-тридцать, а скорее даже и меньше. Это будет непросто, но он продержится, а потом подойдет Хиппер и русские, наконец-то, получат по заслугам.

***

   Эскадра развернулась, как на парад. "Полтава", "Севастополь", "Гангут" и "Петропавловск" шли на запад на восемнадцати узлах, имея эсминцы на правом траверзе. Впереди, развернувшись строем фронта, двадцатидвухузловым ходом летели над волнами четыре легких крейсера. Расстояние между ними и флагманской "Полтавой" увеличивалось с каждой минутой, и сейчас уже, пожалуй, достигло десяти миль, но даже сейчас их силуэты все еще просматривались на горизонте. Видимость была превосходная. Михайловский маяк исчез из вида едва ли полчаса назад, когда "Жемчуг" доложил по радио об обнаружении крупного отряда кораблей на северо-западе. Неприятель (а кто еще это мог быть?) шел на северо-восток.
   - Замечательно! - произнес вслух Николай Оттович.
   - Не знаю, кто там у них командир, но он уже понял, что у Ирбен мы закончили и теперь торопится отрезать нас от Финского залива. Давайте посмотрим, кого нам Бог послал на этот раз.
   Повинуясь приказам командующего, крейсера добавили ход до полного, и рванули как пришпоренные за обнаруженными кораблями. Фон Эссен повернул на восемь румбов вправо. Следуя прежним курсом, он провел бы свои корабли далеко за кормой немецкой эскадры, сейчас же оба отряда шли сходящимися курсами.
   - Ваше превосходительство, с "Изумруда" только что передали - четыре дредноута типа "Гельголанд" в сопровождении легкого крейсера и не меньше пятнадцати миноносцев!
   - Вот и славно. Дайте полный ход, и передайте Бахиреву, пусть идет к нам навстречу - распорядился Николай Оттович:
   - Глядишь, за Готланд реванш возьмет, да и нам его помощь лишней не будет.
   Час спустя главные силы противников увидели друг друга

***

   Николай приник к стереотрубе. Четыре могучих корабля шли почти параллельно кораблям первой линейной бригады, но находились еще достаточно далеко, чтобы их можно было рассмотреть полностью. Виднелись только мачты, трубы и верхние надстройки, корпуса почти полностью скрывались за горизонтом.
   И русский, и германский командующий, словно сговорившись, решили избегать сложного маневрирования, и кавторанг отлично понимал, почему. Это в старые, цусимские времена, когда дистанция эффективного огня не превышала трех-четырех миль, можно было крутиться в пяти-шести милях от неприятеля, не опасаясь его огня и стараясь занять выгодное положение для атаки. А сейчас, когда серьезный бой начинался с семи-восьми миль, а попадать могли и с десяти, так петлять перед носом противника было бы безумием. Нет, конечно, маневр все еще оставался важнейшей составляющей морского боя, но... два небольших отряда линкоров, по четыре корабля, видимость дальше десяти миль - что тут можно выкружить?
   Первый дивизион с "Остфрисландом" во главе, шел сейчас чуть впереди и слева "Севастополей". Странно, они словно и не торопились вступать в бой, следуя едва ли не параллельно русскому строю и лишь немного довернув ему наперерез. Расстояние сокращалось, но как же медленно...
   Разумеется, Маштаков никак не мог знать, что такое вот медленное сближение устраивало обоих адмиралов. Силы эскадр были сопоставимы, но и фон Эссен и Эрхард Шмидт ожидали подкреплений, которые должны были обеспечить им необходимый перевес. При этом ни тот, ни другой не догадывались, что противник также ожидает помощи.
   Немцы могли обнаружить отряд Бахирева, если бы не отозвали свои крейсера и миноносцы к месту столкновения эскадр. Русские самолеты не могли обнаружить линейные крейсера контр-адмирала Хиппера, так как те были слишком далеко, а немногочисленные современные крейсера и эсминцы приходилось держать при линкорах. Четыре отряда русских и германских кораблей, отчаянно дымя и вздымая облака брызг из-под форштевней неслись навстречу друг другу и своей Судьбе. Развязка приближалась.

***

   Эрхардт Шмидт выжидал до тех пор, пока на горизонте, с противоположной стороны от русской эскадры не показались дымы первой разведывательной группы. Франц Хиппер все рассчитал правильно: сейчас он шел наперерез русским, и выйдет на дистанцию стрельбы...
   - Гейнц, промеряйте расстояния, а потом скажите мне, когда их флагман окажется в досягаемости орудий линейных крейсеров.
   Задачка детская.
   - Двадцать пять минут, герр гросс-адмирал, плюс минус три минуты!
   - Ну что ж, пора. Три румба вправо, сближаемся!
   Самое время связать русских боем. Да, это будет безыскусная драка двух кильватерных колонн, идущих параллельными курсами, но куда бежать русским, когда "быстрый Франц" выйдет поперек их курса на "кроссинг Т"?

***

   Николай Оттович опустил бинокль. Похоже, немцам надоело медленное сближение, и они довернули на нас. Ну что же... Вести бой на дальних дистанциях фон Эссен почитал бессмысленным - отряд Бахирева слаб, и чтобы он мог сыграть свою роль, следовало предварительно хорошенько отмутузить идущие ему наперерез германские дредноуты. Бахирев - это соломинка, которая, конечно, может сломать хребет верблюду, но только если двугорбого перед этим как следует нагрузить.
   - Поворот все вдруг, четыре румба влево! Огонь по готовности!
   Дредноуты ринулись друг на друга.

***

   - Дистанция - девяносто пять кабельтов!
   Николай поморщился. Мы ворочаем "все вдруг", противник - "последовательно", а потом, когда сблизимся, наверняка ляжем на параллельные курсы, изобразив классические линии баталии. Вот тогда бы и начать, а не сейчас, когда корабли, маневрируя, крутятся ужами на сковородке. Но приказ есть приказ, а самое главное - снарядов у нас достаточно, шанс поразить противника, какой-никакой, есть, так почему бы и не попробовать?
   Много высчитывать сейчас не нужно - кавторанг давно взял свою цель на сопровождение определяя верные углы горизонтальной и вертикальной наводки своим орудиям. Точка прицеливания - правый край ватерлинии, снаряд - фугасный, заряд - боевой, все давно приказано и заряжено, орудия на "товсь". Сейчас, линкор закончит поворот, дадим поправку на изменившиеся курсы и расстояния...
   - Право тридцать пять! Дистанция - девяносто два, уступ больше два!
   Лейтенант Ильин споро щелкал рубильниками, вводя поправки в автомат, считающий вертикальный угол наведения орудиям. По опыту учебных стрельб, Николай пришел к выводу, что лучший результат достигается, когда расчетами занимаются его подчиненные, а он наблюдает падения снарядов и дает поправки.
   Зеленые лампочки готовности башен к выстрелу... Первая, третья, вторая... Есть четвертая, все!
   Педаль в пол. Залп! Десять секунд должно пройти до второго... Залп! И еще десять секунд... Залп! Ну что же, с почином... А вот теперь ждем звоночка, он уже вот-вот... Внезапно наступившую тишину взрезает немелодичное треньканье, отмечающее время падения первого залпа. Вот оно!
   Три высоких столба воды, кучность хорошая... но почему три, ведь в залпе четыре орудия?! А! Кучность не просто хорошая, а даже слишком хорошая - один снаряд упал прямо в линию за другим, отчего их фонтаны как бы сдвоились. Кучность хорошая, но целик наврал. А раз наврал, то снаряды упали чуть в стороне от врага на фоне горизонта, и как теперь понять, перелетом или недолетом? Ладно, будем всматриваться в следующие падения, авось разберем.
   И тут вражеский дредноут, по которому стрелял Николай, окутался дымом ответного залпа, а затем довернул вслед за флагманом. Ну не гад ли, прицел мне тут сбивать?
   Дззззззынь!
   Второе падение, четыре снаряда легли кучно... похоже все же недолет.
   Дззззззынь!
   Ага, вот теперь точно знаю - недолет! Немцы идут с интервалом метров пятьсот между кораблями, ошибка в прицеле привела к тому, что первые два залпа легли в промежутке между нашей целью и следующим за ним кораблем, но третье падение ясно видно на фоне темно-синего борта врага. Что же, значит недолет. Но сейчас корабли идут сходящимися курсами, сближаются, дистанция падает быстро. Да, лучше будет повторить по дистанции... Или все же сбросить пару кабельтов? Ну и целик поправим.
   - Целик право десять! Дистанция - девяносто, уступ больше два! Продолжать!
   "Продолжать" - это означает, что после рапорта башен о готовности будет залп, без новых поправок. И снова - отдаленный грохот вражеских орудий, ведь их канониры спешат выцелить нас. Николай почувствовал, как губы растягиваются в кривой ухмылке:
   - Шалишь, братец. Это я тебя убью.
   Зеленые лампочки, педаль в пол. Залп! Десять секунд... Залп! Еще десять... Залп!
   "А все же красив, подлец" - пришла на ум несвоевременная мысль. Но так оно и было, да и вообще, разворачивающееся на горизонте зрелище достойно кисти самого Айвазовского. Ясное синее небо, ни облачка, но оно изгваздано поднимающимися к горизонту, многочисленными дымами германской эскадры. Четыре огромных черных столба - это дредноуты, на каждом по три трубы, но дым из них сливается в одно темное полотнище. За дредноутами россыпь черных столбиков пожиже, это миноносцы, до срока прячущиеся за могучими бортами линкоров. И вот что интересно - ведь миноносцы идут строем, по-другому в кайзеровском флоте даже портовые буксиры не ходят, орднунг превыше всего... а вот дымы по небосводу расположились хаотично, кто в лес, кто по дрова. Но миноносцы далеко и их не видно, не хотят, чтобы накрыло случайным перелетом, собаки гончие... Зато линкоры видны замечательно.
   Николаю импонировал внешний вид "Гельголандов". Низкие и хищные, но при этом также и тяжеловесные силуэты. Огромные башни двенадцатидюймовых орудий в носу и корме, да еще по бортам, три небольших узеньких и коротких трубы, стоящих рядышком в середине корпуса, небольшие надстройки... С точки зрения Маштакова "Гельголанды" впечатляли своей мощью и... какой-то несуразностью, но все же были красивы. Тем более в бою. Светло-серые силуэты стелются над темной балтийской волной, словно коса Великого Жнеца: всякий, вставший на ее пути падет, как былинка под заточенной сталью. Окутанные плащами дыма собственных выстрелов, сквозь которые высверкивают вспышки новых залпов, гигантские дредноуты летят вперед на двадцати узлах, словно вырвавшиеся на волю всадники Апокалипсиса. Но не грязь летит из-под железных подков их коней, а вздымаются фонтаны брызг, отороченных белой пеной из-под стальных форштевней...
   Неожиданно эта замечательная картина исчезла, сменившись белой пеленой и брови Николая удивленно взлетели вверх. Это что еще за... А, понятно.
   Германские снаряды ухнули в море в опасной близости от "Севастополя" и взметнувшиеся фонтаны воды на несколько секунд перекрыли обзор оптике старшего артиллериста. А ничего себе так стреляют в хохзеефлотте!
   Но обзор уже открылся, вот вражеская линия. Головным, конечно, идет флагманский "Остфрисланд", с ним сражается "Полтава". Вторым, сигнальщики опознали "Гельголанд", он наш и сейчас мы его возьмем. За ним следуют "Тюринген" и "Ольденбург", эти дерутся соответственно с "Гангутом" и "Петропавловском". Адмирал приказал не концентрировать огонь нескольких кораблей по одной цели, чтобы не сбивать друг у друга пристрелку, а выбрать каждому своего противника, и немцы работают точно так же.
   Дзззззынь!
   Так, первый недолет, по целику верно. Второй - недолет, но уже совсем рядом, еще бы чуточку, и попал... Третий, третий, где ты ходишь... Есть падение, перелет! Три столба воды встают за трубами и башнями "Гельголанда", но где же четвертый снаряд?!
   Лоб Николая прорезала морщина. Вот и гадай теперь, что это было. Может быть, он не заметил четвертого столба, а он был, и тогда последний залп дал перелет. Может быть, снаряд угодил-таки в "Гельголанд", но не взорвался, и на самом деле это не перелет, а накрытие. А может быть снаряд угодил в "Гельголанд", но это произошло из-за ошибки наводчика, или сильного отклонения по рассеиванию, тогда это все-таки перелет... Гадай, старший артиллерист, на кофейной гуще.
   - Дистанция - девяносто кабельтов!
   Что ж ты врешь-то, друг мой ситный? Какие тебе девяносто, если он у нас в вилке между девяноста двумя и девяноста четырьмя? А может, и не врешь? Не зря же показалось, что второй залп прямо у немца под бортом лег? А курсы сходящиеся, скорость сближения ого-го... Ну-тко, давай проверим
   - Дистанция - девяносто, продолжать!
   Автомат "схватит" текущую дистанцию и сам рассчитает корректировку, необходимую за то время, пока орудия готовятся к выстрелу, лишь бы сейчас угадали с расстоянием.
   Залп! На этот раз - один, остальные орудия ждут результата.
   Дзззззынь!
   Да неужели?! Два столба - впереди "Гельголанда" и два - за ним, мы его накрыли!
   - Беглый огонь!
   Залп! Десять секунд и... Залп!
   Время, чертово время, что ж ты задохлось снулой мухой в янтаре?! И вдруг на баке "Гельголанда" что-то сверкнуло, выбросив клубы иссиня-черного дыма.
   Есть попадание!
   Но в этот самый момент грохот разрыва ударил по ушам, палуба под ногами капитана второго ранга чуть дрогнула, а прямо напротив боевой рубки из-за борта поднялся дым. "Севастополь" и "Гельголанд" пристрелялись почти одновременно. А затем кавторанг беззвучно матюгнулся, потому что его линкор, следуя воле командующего, отвернул вправо, сбив тем самым пристрелку и вражеским артиллеристам, и самому Николаю.

***

   Ноэль Лоренс стоял, облокотившись на леер, а в каких-то полутора-двух метрах под его ногами плескалось море. Это казалось Лоренсу весьма занятным и милым. Корпус подводной лодки, приняв некоторое количество воды, почти полностью скрылся под ней, по палубе прогуливались небольшие волны. Только рубка возвышалась над поверхностью морских вод. Сам Ноэль стоял на небольшом мостике, оборудованном поверх рубки, причем мостик немного выступал вперед, отчего и создавалось ощущение полета. Скрытность - главное оружие подводника, да только из-под воды обзор из рук вон плох. Лодка - это не крейсер, где впередсмотрящие сидят в уютном "вороньем гнезде" в двадцати ярдах над морем или выше. Нет, перископ, конечно, штука нужная, но его наличие - это всего лишь лучше, чем ничего. Даже если речь идет о приборе новейшей системы Обри, возвышавшемся над рубкой позади Ноэля. Бинокль с мостика все равно покажет лучше, проблема лишь в том, что хоть силуэт подводной лодки и приземист, но саму ее засечь несложно. Тогда - смерть.
   Ну, а если как сейчас, когда над водой одна рубка, да еще и на фоне берега, это совсем другое дело. Так можно и на елку влезть, и руки не исколоть, как, кажется, говорят в этой северной стране, за которую он сейчас сражается.
   С началом войны несколько британских подводных лодок были переведены на Балтику, в помощь Российскому императорскому флоту. И, надо сказать, дрались отлично, многократно превзойдя успехи русских подводных кораблей. Может, дело было в техническом преимуществе? Командир субмарины Его Величества искренне любил свой небольшой кораблик, имевший менее семисот тонн веса и полагал его вершиной подводного кораблестроения. Русские подводные лодки... Лоренса приглашали на "Барс", он с интересом осмотрел лодку изнутри, но в целом, несмотря на обилие торпед, корабль ему не понравился: он счел, что его Е-1 куда лучше. Конечно, дело было не только в британском техническом превосходстве, в котором Ноэль Лоренс был уверен абсолютно, как в ежедневном восходе солнца. Русские моряки неплохи, но англичанин считал, что его экипаж лучше. Намного лучше. И так было до самого сегодняшнего утра, когда...
   Ноэль Лоренс получил приказ следовать к Ирбенской позиции: его лодка должна была атаковать пытающихся прорваться в Рижский залив немцев. Здесь он встретился с русской "Акулой", имевшей такой же приказ - сговорились действовать вместе, да только ничего из этого не вышло. Попробуй, подкрадись к тяжелым кораблям хохзеефлотте, когда вокруг черным черно от миноносцев! Лоренс пытался дважды, но оба раза вынужден был отступить - у него было достаточно мужества, но не имелось ни малейшего желания зря губить свой корабль и экипаж. Ноэль видел, что под вечер часть германского отряда все же прорвалась в Рижский, видел и подорвавшийся германский крейсер, но никого атаковать не смог. В конце концов, изрядно разочарованный, он увел свою лодку под берег полуострова Сворбе и там переждал ночь в надежде, что утром что-нибудь, да изменится.
   Утренние изменения... превзошли самые смелые ожидания тридцатитрехлетнего британского командира. Тишина рассвета вдруг сменилась ревом множества тяжелых орудий. Гвалт стоял неописуемый, и даже архангелы, воструби они о Страшном Суде, рисковали бы остаться неуслышанными: а затем, наконец-то, солнце воссияло над миром, явив картину ужаса и разрушений.
   Судя по наличию четырех дредноутов узнаваемых очертаний, русский адмирал решился-таки нанести удар, а судя по двум догорающим остовам германских линкоров, его замысел увенчался полным успехом.
   - Эй, Арчи! - окликнул Лоренс своего офицера:
   - Похоже, русские сделали за нас всю работу.
   - Ноэль, это нечестно! - возмутился белокурый здоровяк.
   - Мне всю ночь снилось, как мы потопили вон того - толстый, как сосиска, палец указал на почти ушедший в воду дредноут:
   - Или вот этого... - теперь Арчи указывал на второй линкор, догорающий на мели
   - Да собственно, какая разница? Сама королева Мария сказала мне: "О, Арчи, это так мило!" и вручила мне Викторианский орден, сделав меня Рыцарем Великого Креста. Это был вещий сон, я уверен в этом!
   - Вещий сон? - в люк просунулась огненно-рыжая шевелюра штурмана:
   - Ну, Рыцарем тебе теперь точно не быть, да и не про тебя это, сын фермера. Но не расстраивайся, Арчи, наш король милостив, возможно, он сделает тебя Дамой Великого Креста. Это для блондинки совсем неплохо!
   - Ах ты... - здоровенный кулак едва не сшиб перископ в богатырском замахе, но штурман предусмотрительно ссыпался вниз.
   - Все шалите, девочки - со вздохом произнес Ноэль. Он-то точно знал, что Арчи в эту ночь не сомкнул глаз.
   - Дошалится у меня этот ирландец - хмуро пробормотал Арчи, но Лоренс знал, что офицеры на деле не разлей вода, хоть и постоянно подтрунивали друг над другом. Иной раз их шуточки были плоскими, иной раз - совсем злыми, за которые в обществе требовали бы сатисфакции: но у этих двоих дальше слов никогда не заходило. Да и как им было не ладить, ведь на лодке только три офицера - и один из них сам Ноэль?
   Русские куда-то пошли. Довольно быстро - вскоре их корабли едва угадывались на горизонте. Интересно, куда?
   - Командир, глянь... это по наши души, или как?
   Лоренс в очередной раз искренне восхитился зрению своего лейтенанта - сам он лишь в бинокль смог разглядеть пару идущих по фарватеру миноносцев.
   - Не думаю, Арчи - как следует поразмыслив сказал Ноэль:
   - Там, на той стороне заграждений, какие-то дымы и много. Похоже на то, что парни из кайзерлихмарин собираются покинуть гостеприимный Рижский залив, по крайней мере частью своих сил. А миноносцы послали на разведку, проверить, не дожидаются ли их тут сердитые русские.
   - Нууу, судя по тому, что тут было утром... Я не стал бы сердить русского адмирала, о нет, сэр. - хохотнул Арчи:
   - В мире достаточно более полезных для здоровья развлечений: подергать тигра за хвост, или там прогуляться вечерком по лондонским докам с большим кошельком и без оружия. Или...
   Лоуренс размышлял.
   - Знаешь, а ведь это, похоже, наш шанс - сказал он
   - Попытаться подстеречь их на выходе с фарватера? Хммм... Почему бы и нет? - белокурый гигант сходу ухватил идею своего командира:
   - Если они прямо сейчас не погонят вперед все свое миноносное стадо, может и получиться.
   - Что же, тогда поставь русскую "Акулу" в известность о наших планах, и пойдем попробуем раздобыть тебе какой-нибудь орден, Арчи.

ГЛАВА 31

   - Дистанция - семьдесят три кабельтова!
   Дзззззынь! И четыре столба вздымаются за "Гельголандом"
   Николай не чувствует, как губы растягиваются в счастливой улыбке. После того, как мы и немцы легли, наконец, на параллельный курс, прицел сбился у всех сразу: тогда кавторанг вновь перешел на пристрелку "уступом". И - первой же серией залпов нащупал положение германского корабля. В этот момент поверху свистнуло, а затем четыре фонтана воды встали за "Севастополем". Перелет! И в прошлый раз был перелет тоже. Немец пристреливается "по знаку падения", а это медленнее и у него все еще не получается нащупать верную дистанцию. Следующий залп "Севастополя" должен дать накрытие, даст обязательно, Николай был в этом совершенно уверен - а "Гельголанд" до сих пор не взял русский дредноут в вилку!
   Сейчас мы ему врежем, будет накрытие и - перейдем на беглый огонь на поражение. Или...
   По всем правилам и уставам беглый огонь можно открывать только после накрытия, а его пока не было. Но есть ли смысл ждать пока оно произойдет, ведь Николай абсолютно уверен в правильности расчетов? Если он ударит сейчас беглым огнем и если он окажется прав, то град снарядов рухнет на "Гельголанд" еще до того, как тот сумеет пристреляться. Овчинка определенно стоит выделки!
   - Дистанция - семьдесят три, беглый огонь!
   Первая башня - готова, четвертая, вторая, третья... Николай вдавил педаль в пол - цепь замкнулась, и грохот четырех орудий, ударивших одновременно, привычно толкнулся в барабанные перепонки. Затем, с интервалом в десять секунд гром повторился снова. И снова.
   Дзззззынь!
   Накрытие! Три столба встали перед "Гельголандом" и один - за ним. Но попадания не было... Это неважно, главное - дистанция правильная, а у нас в полете еще два залпа, это восемь снарядов и вот они-то сейчас кааак...
   Дзззззынь!
   Твою триста в душу мать под коленку через коромысло! Да что ж ты делаешь-то, а?! Два снаряда легли за "Гельголандом", еще два - прямо перед ним. Второе накрытие, а попаданий нет?!!
   Но снаряды третьего залпа уже склонились к цели на последних секундах полета: два из них взметнули воду, ничем не повредив детищу тевтонских верфей, однако третий грохнул в каземат 150-мм орудий и дал сильный, хорошо наблюдаемый разрыв. Четвертый... Четвертый снаряд врезался в броню кормовой двенадцатидюймовой башни.
   Угоди он чуть ниже, в трехсотмиллиметровую лобовую плиту, и ничего бы не случилось, хотя, башню могло и заклинить: удар фугасного двенадцатидюймового, весившего более четырехсот семидесяти килограмм и несущего почти пятьдесят девять килограммов тринитротолуола - это далеко не шутки. Ударь он в горизонтальную крышу башни, снаряд скорее всего рикошетировал бы, не разорвавшись. Но волею Богов снаряд врезался в наклонную бронеплиту, соединявшую горизонтальную защиту башни со стоящей вертикально лобовой плитой. Сто миллиметров брони на семидесяти трех кабельтовых не могли защитить от страшного удара: снаряд проломил броню и со страшным грохотом взорвался внутри башни. Тут же вспыхнули только что поданные из подбашенных отделений пороховые полузаряды, затем детонировало взрывчатое вещество двух снарядов, так и не отправившихся в полет к русским кораблям и в башне воцарился огненный ад.
   Если бы не опыт боя у Доггер-Банки, заставившего немцев сделать специальные бронезаслонки, не пропускающие пламенеющую мощь таких разрывов вниз, в темную глубину пороховых погребов, "Гельголанд" ожидала бы гибель. А так - корабль уцелел, но его кормовая башня, только что дававшая залп за залпом по русскому дредноуту, теперь превратилась в небольшой вулкан, извергающий огонь и клубы густого дыма. На "Севастополе" видели, как ее стволы бессильно уткнулись в палубу.
   - Дистанция - семьдесят три, четные - бронебойный, нечетные - полубронебойный, продолжать!
   Фугасные снаряды хороши для пристрелки, их разрывы хорошо видны, потому что они несут максимум взрывчатки и дают много огня и дыма при разрыве. Но броня им не по силам, отчего отлично защищенному дредноуту они не причинят большого вреда. Поразить тяжелый корабль можно бронебойными снарядами, способными проломить вражескую сталь и детонировать глубоко внутри корпуса, но именно поэтому их разрывы могут быть не видны стороннему наблюдателю, отчего корректировать по ним огонь весьма тяжело. Поэтому Николай приказал чередовать их с полубронебойными, которые способны причинить больший вред чем фугасные, но разрывы которых достаточно хорошо видны.
   Сейчас "Севастополь" отправлял своему противнику по четыре снаряда каждые пятнадцать секунд, и едва ли не каждый его залп давал попадания.
   ***
   Линейный крейсер "Зейдлиц" рвался вперед на двадцати пяти узлах, с грохотом круша форштевнем набегающую волну. Корабли этого класса создавались немцами не для океанских просторов, а для решительного сражения с Британским флотом в Северном море, поэтому германские линейные крейсера, в сравнении со своими английскими "визави" имели весьма низкий борт. Это было разумно, но приводило к некоторым казусам - например, корма того же "Дерфлингера" на полном ходу уходила под воду так, что на ее верхней палубе гуляли волны. "Зейдлиц", хотя бы и идя на высокой скорости, не имел столь курьезной проблемы, но все же и он прилично оседал на корму. "Мольтке" и "Фон дер Танн" поспешали следом.
   Контр-адмирал Франц Хиппер расположился в боевой рубке "Зейдлица". "Бронешторки", закрывающие смотровые щели и превращающие рубку в герметично закрытое броней помещение еще не подняли, так что он изучал поле боя в бинокль, а не в стереотрубу, торчащую над рубкой наподобие перископа. И картина, демонстрируема ему превосходно цейссовской оптикой нравилась контр-адмиралу все меньше и меньше.
   Тактически все было замечательно. Линейные крейсера первой разведывательной группы сближались сейчас с дредноутами Шмидта - еще минут пять-семь и "Зейдлиц" пересечет курс головного "Остфрисланда" на расстоянии восьми или девяти миль. Еще минут через пять головной русский линкор окажется в пределах досягаемости орудий флагманского корабля Хиппера. Другими словами, минут через десять русская эскадра окажется поставленной в два огня, после чего с ней будет покончено - и достаточно быстро. Плохо для русских и то, что выхода из этой ловушки у них попросту нет. Никакие маневры, никакие отвороты "последовательно" или "все вдруг" в любую сторону ничего им не давали при сколько-то правильном маневрировании кораблей хохзеефлотте. А за то, что корабли хохзеефлотте будут маневрировать правильно, Франц Хиппер готов был ручаться. Он был опытным, подававшим большие надежды командиром и знал это, но с глубочайшим уважением относился к профессионализму Эрхарда Шмидта. Нет, ни Хиппер, ни Шмидт не позволят русским покинуть огненный мешок, в который они вот-вот угодят, но...
   Но чем ближе подходил "Зейдлиц" к линии германских дредноутов, тем лучше было видно, как тяжело приходится "Гельголандам" в их драке с "Севастополями". Все четыре линкора Шмидта выглядели... ну, не то, чтобы избитыми в хлам, но все же сильно потрепанными. Франц Хиппер от души пожалел, что не может оценить повреждения русских дредноутов, потому что до тех было еще слишком далеко. Видно было лишь то, что на третьем из них - сильный пожар, но, похоже, это не слишком сказалось на его боеспособности. Во всяком случае, шедший предпоследним "Тюринген", по которому бьет горящий русский, то и дело скрывается за частоколом разрывов двенадцатидюймовых снарядов. Да и вообще, если судить по мощи и интенсивности русского огня, обрушивающегося на корабли Шмидта, русские вообще не получили никаких повреждений!
   Дальше - хуже. Строй русских дредноутов едва виден, разве что мачты над горизонтом и дымы, но впереди их колонны множество иных дымов, пожиже. Это говорит о том, что русские выдвигают вперед свои крейсера и эскадренные миноносцы, а зачем бы им это делать? Вариант здесь только один - они готовятся к торпедной атаке. Раньше, когда дистанции артиллерийского боя не превышали двух или трех миль, миноносцы прятались за собственными броненосцами, готовые выскользнуть в промежутки между ними и ринуться на врага. Но сейчас, когда дредноуты сражаются на семи-девяти милях, это бесполезно - пока выйдешь на дистанцию торпедного залпа, линия вражеских линкоров окажется далеко впереди, поэтому начинать атаку следует с упреждением по расстоянию - сперва выдвинувшись вперед, и лишь затем бросившись наперерез неприятелю.
   А вот Шмидт держит свои миноносцы при себе. Хиппер хорошо видел многочисленные низкие силуэты маленьких быстроходных кораблей, укрывшихся до срока "за спинами" "Гельголандов". Это... верное решение. Если бы Шмидт отправил свои миноносцы вперед, русские могли бы и отвернуть, спасаясь торпедной атаки, а этого совсем не нужно, потому что в этом случае Хиппер не выставит им "кроссинг Т". Но... линкоры летят вперед на двадцати узлах, и сейчас, если русские эсминцы ринутся в атаку, то немецкие легкие корабли скорее всего не успеют их перехватить до выхода на дистанцию торпедного залпа... Или успеют?
   Контр-адмирал опустил бинокль. Во всяком случае, карты сданы, и нужно играть тем, что есть на руках. Пускай ситуация сложнее, чем ему представлялось ранее, она отнюдь не безнадежна. И, если в течении ближайших десяти минут не произойдет ничего из ряда вон выходящего...

***

   Николай Оттович почувствовал, как сквозь его тело проскочил пятисотвольтный разряд, а затем покрытые инеем мурашки вцепились в его спину тысячами ледяных игл. В висках глухо бухала кровь, а тело ниже пояса превратилось в аморфное, ничего не чувствующее желе.
   - Первая разведывательная группа - глухо каркнул чей-то голос, в котором фон Эссен с трудом узнал себя.
   Ну какие же мерзавцы, ты только посмотри.... Ах, каким же умным казался себе командующий балтфлотом, самонадеянно предположив, что разгадал планы адмиралштаба! Четыре дредноута, ха! Да не может быть! Не четыре, а восемь, меня не проведешь!
   Восемь... А одиннадцать - не хочешь, старый ты дуралей?!!
   Ситуация стремительно выходила из-под контроля. Еще несколько секунд назад фон Эссен довольно улыбался, чувствуя себя победителем и предвкушая заслуженный триумф. Два уничтоженных дредноута у Ирбен - блестящая победа, и оставшиеся в Рижском линкоры русскую эскадру догнать не смогут. А четверка перегородивших нам дорогу "Гельголандов" медленно, но верно терпела поражение - видно было, что немцам не хватает сил остановить его. Он в любом случае прорвался бы к Финскому заливу, даже без помощи Бахирева, но судя по тому, как обстояли дела еще минуты назад... Побить немцев еще какое-то время, затем бросить в атаку крейсера и миноносцы, а затем, с подошедшим отрядом Бахирева завершить разгром. Порт-Артур, Цусима - черное пятно русско-японской войны сегодня будет смыто соленой тевтонской кровью!
   Ага, размечтался... В один-единственный миг уже почти выигранное сражение обернулось жестоким поражением. Еще какие-то минуты, и немецкие линейные крейсера поставят первую бригаду в два огня, и тогда - все. Будут выбивать поодиночке, сперва - "Полтаву", следующий за ней "Севастополь"... Все. И ничего, уже совсем ничего нельзя сделать!
   - Ваше превосходительство, дымы на норд-тень-ост!
   А там-то немцы откуда? Надо же, со всех сторон повылазили... зачем? Первой разведывательной нам хватит за глаза. И вдруг до Николая Оттовича дошел смысл сказанных ему слов.
   Вице-адмирал вскинул бинокль так, словно от этого зависела его жизнь, хотя особого смыла в этом не было - все равно кроме дымов ничего было не разобрать. Но направление... Именно оттуда должен был подойти со своими кораблями Михаил Коронатович Бахирев.
   ***
   "А ведь сглазил" - чуть было не произнес вслух Хиппер. Германские корабли ему были хорошо видны, русские дредноуты - отвратительно, а броненосцы и того хуже, но контр-адмирал привык видеть в уме карту, нанося на нее движение своих и вражеских эскадр.
   Русские и германские линкоры идут в параллельных колоннах на север, при этом "Севастополи" расположились по правому борту "Гельголандов". Наперерез русским, с запада на восток несутся линейные крейсера первой разведывательной группы. Но с севера, курсом на юг, навстречу дредноутам фон Эссена двигаются русские броненосцы - если бы все они сохраняли прежний курс, то разошлись бы с линкорами на контркурсах правыми бортами.
   "Если я продолжу движение, то выставлю классический "кроссинг Т" дредноутам фон Эссена" - размышлял Франц Хиппер: "Но если я не изменю курса, то вскоре сам уткнусь головой прямо в середину строя идущих с севера броненосцев, и получу столь же классический "кроссинг Т" от сумасшедших русских старичков, столь "вовремя" нарисовавшихся на горизонте."
   Можно, конечно, махнуть рукой на все эти кроссинги и отвернуть. Но тогда - упустим момент, ничем не поможем Шмидту, а он явно в этом нуждается. Да и потом...
   Линейные крейсера выйдут русским наперерез через какие-то минуты, и тогда на их головной дредноут обрушится мощь уже не одного, но четырех тяжелых кораблей хохзеефлотте. Это - смерть: как бы он там ни был защищен, такого удара никто не выдержит. А броненосцы... ну что же - броненосцы? Он выйдет к ним под эффективный огонь хоть чуточку, но все же позднее, чем сам выставит "кроссинг Т". И русские не смогут ударить по нему также сильно, как это сделает он по их головному дредноуту. "Зейдлиц" очень хорошо защищен, он выдержит. А если станет совсем тяжко - что ж, поворот влево, и он пройдет под кормой "старичков". Тогда уже их концевые попадут под удар его линейных крейсеров, и они горько пожалеют, что вообще ввязались во все это.
   План, столь же элегантный, сколь и смертоносный складывался в уме контр-адмирала словно бы сам собой. Он нанесет удар и выбьет из строя головной русский дредноут, выдержит огонь идущих ему наперерез броненосцев, а затем пройдет у них под кормой и раскатает их концевого. Адреналин привычно толкнулся в жилы, и Франц Хиппер принял свое решение. Линейные крейсера рванулись вперед - прежним курсом. А спустя четыре минуты "Зейдлиц" дал пристрелочный залп, и пять водяных столбов встали прямо по курсу "Полтавы"

***

   Никогда еще Балтика не видела ничего подобного. Восемь приземистых, но от того не кажущихся менее массивными дредноутов сошлись в смертельной схватке. И столь страшны оказались сила и ярость сражающихся, что неясно было, суждено ли вообще уцелеть хоть кому-то в этой битве? Или море и небо сольются в чудовищном катаклизме, который обрушится и уничтожит святотатцев, рискнувших отпустить на волю столь могущественные силы разрушения? Лучшие пороха, сгорая, бешенным пламенем лизали казенники и каналы стволов гигантских пушек. Десятки тонн раскаленной стали вырывались на волю из дымящихся орудийных чрев. Направленная на созидание, эта энергия способна была бы преобразовывать мир, наперекор силам природы возводя монументальное и прекрасное, но алчущее крови человечество предпочло обрушить ад на самое себя. Восемь великолепных в своей грозной мощи линкоров, вершины науки и техники, превосходящие по сложности все, что когда-либо создавали человеческие руки, что было сил крушили друг друга. Десятки гигантских снарядов, почти в половину тонны весом, ежеминутно взмывали в воздух с тем, чтобы спустя полминуты обрушится на низкие, защищенные тяжелой броней борта, стальные палубы, массивные башни и легкие надстройки рукотворных морских титанов. Каждое попадание отзывалось короткой дрожью боли, пробегающей по корпусу, каждый новый удар оставлял после себя изломанное железо и обгорелые ошметки плоти, слившиеся в круговерти бешено ревущего пламени. Конечно, не все снаряды находили свою цель: холодное море кипело, разрываемое мощью сотен килограмм тринитротолуола, вздымалось на десятки метров ввысь, превращаясь в чудовищные завесы взбаламученной воды, перевитой черным дымом разрывов и увенчанное белоснежной пеной. Вокруг каждого дредноута ярилась рукотворная вакханалия обезумевших стихий воды и огня, и каждый дредноут бестрепетно ввергал своего противника в такой же ад.
   Линейные корабли строятся для того, чтобы противостоять себе подобным, они способны наносить чудовищные удары и какое-то время выдерживать их: вопрос лишь в том, кто из противников сможет продержаться дольше. Пока чаша весов клонилась на сторону тех, кто принял смертный бой под сенью Андреевского флага, но вот-вот ситуация должна была измениться. Три гиганта, по мощи и защите почти равные дредноутам, выходили русским наперерез, тем самым полностью меняя расклады сил. Возникшая из ниоткуда тройка устремилась в бой воздетой к небу секирой, торопясь обрушиться на русский строй градом трёхсоткилограммовых снарядов. Однако навстречу смертоносному тевтонскому лезвию, спешащему сокрушить морскую мощь России, бестрепетно выходили четыре куда более слабых, но ощетинившихся многочисленными орудиями корабля. Еще совсем недавно, в упорном бою, русские медленно, но верно вырывали победу, но теперь... Теперь противники выложили на стол последние имевшиеся у них козыри и силы как будто бы уравнялись: кому же суждено стать победителем?
   На какой-то миг неверные весы воинского счастья пришли в равновесие. Никому не дано знать, их решение - некогда скованные богами, они давно утратили меру и точность, ибо через их заляпанные застарелой кровью чаши прошло немыслимое множество битв...
   В который уже раз орудийное жерло, толкнувшись назад в дыме и пламени, исторгло из себя тяжелый, раскаленный огнем снаряд. С бешенным громом вознесся он высоко в небо, а затем визжащей смертью обрушился вниз, устремившись к своей цели. Но - не долетел совсем чуть-чуть и упал в воду под бортом предназначенного ему корабля. Все еще рвущийся вперед, он скользнул в темноту глубин, оставив за собой пенный след, и ударил прямо под бронепояс идущего на 20 узлах линкора. Снаряд легко пробил обшивку, прошел сквозь полупустой угольный бункер и проломил коффердам - и лишь здесь, дорвавшись-таки до ничем не защищенного нутра линкора, взорвался.
   Если бы он угодил в машинное или котельное отделение, это было бы страшно, но не смертельно. И даже если бы он рванул в артиллерийском погребе, это не обязательно грозило гибелью, потому что хранящиеся там пороха, в отличие от тех же британских, сгорали, не детонируя при взрыве. Однако из всех многочисленных отсеков необъятного линкора, снаряду суждено было угодить именно туда, где ему было совершенно не место... Или самое место, тут уж с чьей стороны посмотреть.
   Дредноуты типа "Гельголанд" имели шесть торпедных аппаратов: носовой, кормовой, и по два с каждого борта. Боеприпас к ним составляли 16 торпед. В преддверии боя шесть из них были загружены в торпедные аппараты и изготовлены к стрельбе - остальные десять оставались разобранными на хранении. Боевые части торпед располагались в двух махоньких помещениях, если не сказать - отнорках, оборудованных в носу и корме, в районах погребов орудий главного калибра. И сейчас русский бронебойный снаряд взорвался в носовом хранилище.
   Каждый "отнорок" хранил пять боевых частей. В каждой из них содержалось по сто шестьдесят килограммов тринитролуола. И сейчас взрыв восьмисот килограмм могущественной взрывчатки едва не разодрал дредноут пополам - в днище образовалась огромная дыра, куда устремилось море, а переборки, ослабленные страшным взрывом, никак не могли сдержать его напора. Казалось, корабль застонал, когда морская вода водопадом обрушилась в котельные отделения: а затем металл, сдавленный жаром разогретого пара и холодом ворвавшихся в корпус вод, не выдержал. И котлы взорвались.

***

   Эрхард Шмидт приник к стереотрубе, наблюдая за сражающейся "Полтавой". "Остфрисланд" держался, но медленно сдавал позиции русскому дредноуту, и германский командующий понимал, что в одиночку ему с русским флагманом не справится. Но помощь уже была здесь: Хиппер быстро пристрелялся, и теперь "Полтава" была едва видна за многочисленными столбами брошенной к небесам воды, угадываясь разве что по разрывам терзающих ее снарядов. "Что же, можно себя поздравить - план удался" - успел подумать Шмидт, а затем пол боевой рубки со страшной силой ударил ему в ноги, ломая кости, и вице-адмирал рухнул пластом. Он успел сообразить, что произошла катастрофа, и открыл было рот, чтобы, превозмогая боль, окликнуть уцелевших. Он должен был отдать приказ, но, плавая в тумане боли не понимал, какой и зачем, а затем что-то вновь толкнуло его плоть. Второй взрыв мягко погасил сознание, и душа вице-адмирала Эрхарда Шмидта покинула изломанное тело.

***

   Фон Эссен, казалось, постарел лет на десять и не отрываясь смотрел на рвущиеся наперерез линейные крейсера. Они уже пристреливались по "Полтаве", а их противоминный калибр частыми залпами бил по ушедшим вперед крейсерам и эсминцам. Николай Оттович хотел бросить их в атаку, когда "Гельголанды" будут достаточно избиты, а сейчас... Сейчас, по-хорошему, их следовало отводить, но что-то удерживало фон Эссена от такого приказа. Он стоял в боевой рубке, а вокруг него разверзлась преисподняя, потому что германские снаряды рвали его флагман на куски. Но пока еще "Полтава" держалась и, наверно, продержится еще немного... Фон Эссен вновь вскинул бинокль: Бахирев уже совсем близко. Николай Оттович хорошо видел идущий головным "Рюрик", спешащий ему навстречу. Крейсер не виноват в проступках своего командира, а теперь у его экипажа была отличная возможность смыть тень, брошенную на флаг корабля позорным бегством от "Дерфлингера". Бахирев... до того, как принять бригаду крейсеров, Михаил Коронатович сам командовал "Рюриком". А за ним идет главная ударная сила контр-адмирала - два могучих додредноута "Андрей Первозванный" и "Император Павел I". По своей огневой мощи они, возможно, приближались к дредноутам самых ранних серий... если сумеют подойти достаточно близко, чтобы задействовать свои многочисленные восьмидюймовки.
   "Полтава" обречена, Николай Оттович был в этом совершенно уверен. Но если он продержится до того, как Бахирев вынудить германские линейные крейсера отвернуть, разорвать огненный мешок, куда фон Эссен привел свои дредноуты, то жертва не будет напрасной. У следующего за ним "Севастополя", "Гангута" и "Петропавловска" появится шанс вернуться домой. Не то, чтобы слишком большой, но это уже много лучше, чем ничего.
   А как хорошо они громили дредноуты кайзера, пока не появились линейные крейсера первой разведывательной! Особенно постарался "Севастополь", изувечив сражающийся с ним "Гельголанд", получивший до прихода вражеских линейных крейсеров самые тяжелые повреждения. Все-таки правильный старший артиллерист у Бетужева-Рюмина.
   Командующий балтфлотом не удержался и обернулся посмотреть, что там происходит с "Гельголандом". Ничего хорошего - кормовая башня выбита, идет с дифферентом на корму, похоже, крен на левый, обращенный к нам борт, да еще и пожар. Немцы отстреливаются, конечно, но...
   И в этот момент головной "Остфрисланд" взорвался.
   Сперва раздался низкий, очень тяжелый гул и вражеский флагман словно подпрыгнул на волне, но тут же резко пошел в воду носом. И тут же - страшный грохот и белые клубы пара, окутавшие две трети длины корабля. Видимой оставалась одна корма, но сейчас она быстро задиралась вверх. Вот мелькнули вышедшие из воды винты... и корабль полностью скрылся в клубах дыма и пара.
   Фон Эссен ошарашенно наблюдал гибель "Остфрисланда" еще пару секунд, чувствуя, как осыпается с его плеч тысячетонный груз неминуемого поражения. Кровь, сковавшая вены и аорты холодом, вдруг оттаяла, толкнулась в сердце и оно, глухо бухнув, вновь погнало живительное тепло по жилам.
   - Сигнал на бригаду крейсеров и эсминцам! - рявкнул Николай Оттович и офицеры, почувствовав азарт в его голосе, словно пробудились от охватившей их апатии. Лед, сковавший боевую рубку "Полтавы" в момент появления линейных крейсеров неприятеля треснул, раскололся и рассыпался невесомой пылью. Его флагман... что ж, может быть даже и погибал, но если уж так суждено - уйдем красиво!
   - Торпедная атака!
   Фон Эссен не успел испугаться тому, что разорванные фалы не дадут поднять сигнал, или же его не заметят. Еще до этого он увидел, как растут буруны у форштевней крейсеров и эсминцев, и как тринадцать стремительных, быстроходных силуэтов, заложив элегантный разворот, разошлись веером - и ринулись на противника.
   А в следующий миг страшный взрыв разметал на куски четвертую башню "Полтавы" и кормовая надстройка вместе с мачтой, боевой рубкой и мостиком исчезла в огненном торнадо.

ГЛАВА 32

   Лоуренс наслаждался тишиной. На боевом корабле редко бывает по-настоящему тихо, какие-то звуки всегда присутствуют и обычно это - стук работающих машин. Но сейчас его лодка шла под электромоторами, то есть почти бесшумно. Ни грохот волн, ни крики чаек, никакие иные звуки надводного мира не могли обеспокоить Ноэля - его корабль медленно скользил в темной глубине Балтийского моря.
   - А не поднять ли нам перископ? - задал сам себе вопрос Лоуренс, и поднял, конечно. С одной стороны, дело небезопасное - видимость сегодня довольно-таки хороша, так что перископ вполне заметен. Но с другой стороны, они еще далеко от кайзеровских кораблей, так что вряд ли на тех смогут разглядеть бурун, образованный металлической трубой, выдвинутой над волнами. Опасаться следовало разве что пары миноносцев, уже перешедших на эту сторону минного заграждения. Эти два скорохода-убийцы были далеко, когда лодка ушла под воду, они и сейчас должны были быть слишком далеко, чтобы заметить перископ. Но следовало убедиться в этом, и вообще - контролировать их движение, потому что Ноэль Лоуренс вовсе не собирался, выйдя к фарватеру, поднять перископ, и убедиться, что он скребется о днище вражеского миноносца.
   Но не тактическими соображениями едиными... Дело было еще и в том, что любимым местом командира "Е-1" как раз и была площадка перископа. Подводная лодка - небольшой корабль, но тащить в себе ей приходится много: торпедные аппараты, электромоторы и дизели, топливо и всякие припасы, а ведь должно еще остаться место для забортной воды, без которой лодка не сможет погрузиться. На людей места почти не оставалось, и им приходилось тесниться что есть сил. Теснота - вечный спутник подводника.
   Но перископу следует вращаться на триста шестьдесят градусов, и командиру приходится ходить вокруг него, поэтому вокруг трубы с окулярами предусмотрено свободное, ничем не занятое место. Никаких трубок, никаких штырей, кремальер, рукояток и прочих штурвалов: командир не должен ушибаться обо все это, когда ведет наблюдение. Поэтому у перископа, пожалуй, самое просторное место на подводной лодке и Ноэль это ценил.
   Какое-то время он наблюдал за немецкими кораблями, но затем, вздохнув, дал необходимые распоряжения. Лодка, втянув свой "глаз", нырнула поглубже.
   - Честное благородное слово истинного джентльмена, Арчи: я люблю гуннов
   - За что Вы их так, кэп?
   - За их орднунг, разумеется, который превыше всего. Я не сомневался в том, что они смогут протралить русский "суп с клецками", все-таки в кайзерлихмарин служат упертые ребята. Но они были столь любезны, что промаркировали фарватер
   - А, Вы про бакены, сэр?
   - Ну конечно. Обозначили вход, выход, еще и по фарватеру бросили, чтобы не приведи Господи кто-то по недоразумению на русские мины не выскочил. И тем самым, во-первых, подсказали нам где окажутся их корабли, когда они, нагостившись, покинут Рижский залив. - сказал Ноэль и продолжил, подпустив в голос легкий оттенок превосходства всезнающего отца-командира:
   - А во-вторых, любезно сообщили, где начинаются русские минные заграждения, дабы мы на них по ошибке не...
   ШСССКРРРРРРРРРРЯББ!!!
   - Машины стоп! - рявкнул Лоуренс, еще до того, как сообразил хоть что-то. Его приказание было немедленно выполнено.
   - Что это было?
   Арчи только пожал плечами:
   - Никогда такого не слышал, кэп!
   Лоуренс вытер внезапно повлажневший лоб.
   - Так. Ладно, дайте-ка вперед, самый малый.
   Совсем немного времени ничего не происходило, а затем: "ШССКРРРРР!" - повело вдоль борта, как будто слева, словно субмарина задела огромную, заржавленную струну арфы какого-то подводного велика... И тут Ноэль увидел, что глаза его верного лейтенанта начинают вылезать из орбит:
   - Минреп! - выпалили они одновременно
   -Право руля, машины стоп! - просипел Ноэль.
   "Так, так, так" - подумал он про себя, глядя на Арчи: "Значит мы сидим посреди мин, а я рассказываю экипажу, как мы умно избежали минного поля... М-да. Кажется, сегодня у моего авторитета не лучший день".
   Но Арчи думал о другом:
   - Вы очень вовремя скомандовали погружение, сэр!
   "Вот ведь...! Ну точно, если бы мы и дальше шли под перископной глубиной, ткнулись бы не в минреп, а в саму мину.". Но Арчи продолжал:
   - И теперь я, кажется, знаю, чего хотел тот русский.
   - Какой еще русский?
   - С "Акулы". После обмена семафором, когда мы уже развернулись и пошли в сторону фарватера, он, кажется, что-то хотел нам сказать...
   - В чем это выражалось, Арчи? - заинтересовался Ноэль
   - Ну... он вроде как бегал по палубе взад-вперед, орал чего-то и размахивал руками... Но мне уже некогда было разбираться, ведь Вы скомандовали погружение, сэр.
   - Слушай, блондин - подал голос штурман:
   - А в твою... большую голову не пришла идея сообщить об этом командиру?
   - А вдруг он попросил бы у нас кофе? Или королевских креветок?
   - Арчи. У нас тут нет кофе, а королевских креветок никогда и не было!
   - Вот и я о том же! Нам пришлось бы отказать русскому, а разве можно так обращаться с союзником? Это опозорило бы Королевский флот!
   "Самое интересное" - подумал Лоуренс: "Что сейчас уже не получится узнать, правду ли нас пытались предупредить русские, или Арчи ломает комедию. Потому что, если уж Арчи начинает ломать комедию, он не сознается никогда и ни за что". Ноэль помнил, что Арчи последним спустился вниз перед погружением... Но это еще ничего не значит. "Если все пойдет хорошо - спрошу у русского командира"
   - Ладно, парни - сказал командир "Е-1":
   - Мы сейчас оказались немного не там, где надо... Точнее, там, где совсем не надо, поэтому будем потихоньку выбираться отсюда. Слушай мою команду...
   Спустя примерно полчаса все вздохнули с облегчением. Подводная лодка ушла вправо, и больше ни с какими минрепами не сталкивалась
   - Похоже, сэр, мы шли вдоль минной банки, собирая все минрепы на своем пути. Ушли чуть в сторону, и все, выбрались на чистую воду
   - Не каркай - буркнул Лоуренс скорее по привычке, потому что был согласен со своим лейтенантом.
   - Ладно, пошли под перископ, Арчи. Интересно же, что там, наверху, происходит!
   Как вскоре выяснилось, интересного происходило много, и Ноэль не преминул поделиться со своим экипажем:
   - Значит так, у нас тут четыре хорошие новости, и одна плохая. Первая хорошая новость - оба дредноута прут по фарватеру. Впереди - легкий крейсер, похоже ему здорово досталось. Потом - линкоры, и тут нас поджидает вторая хорошая новость: замыкающий имеет приличный дифферент на нос. Или мина, или торпеда, в общем, у русских ему не повезло.
   - Третья хорошая новость - к тому моменту, как их подранок выберется из минного заграждения, мы, следуя прежним курсом, подойдем к нему кабельтов на восемь. И, наконец, четвертая - похоже на то, что на нашем траверзе справа - перископ "Акулы". Русские не отстали, идут вместе с нами.
   - А плохая новость, кэп?
   - Какая - плохая?
   - Ну, Вы говорили о четырех хороших и одной - не очень...
   - А! Ну, в общем, впереди крейсера идут четыре миноносца, они уже выходят на чистую воду, к ним навстречу идут два, которые они утром отправили в дозор... В общем, эти шестеро будут прикрывать своих.
   "Е-1", повинуясь приказам, вновь скользнула на глубину. Лоуренс собирался сходиться с противником очень близко, и тут кто-то особо внимательный мог бы даже увидеть силуэт идущей на перископной глубине лодки или чиркнуть ей слегка по рубке форштевнем. Шутки кончились. Спустя каких-то полчаса им предстоит подвсплыть еще раз, поднять перископ и - убедиться в том, что враг в пределах досягаемости торпед. Или погибнуть, будучи атакованными обнаружившим их миноносцем.

***

   - "Остфрисланд" взорвался!
   Бахирев довольно усмехнулся в усы. Его крейсер, на котором он долго служил командиром, и который он знал, как свои пять пальцев, и рад был рвануться вперед, но вынужден бы смирить свой бег, подстраиваясь под скорость тяжело переваливающихся за ним "Андрея" и "Павла". Броненосцы, с их парадными восемнадцатью узлами, ну что с них возьмешь? Однако же и позади плестись не оставишь, как-никак - главная ударная сила отряда. Время тянулось медленно, зато германские линейные крейсера неслись вперед очень быстро, но Бахирев успевал пересечь их курс и выйти на "кроссинг Т". Немцы, похоже, ничего не имели против. Они сами ставили "кроссинг Т" фон Эссену, так что их можно было понять, но командующему осталось продержаться всего чуть-чуть, потому что немцы вот-вот выйдут под удар двенадцатидюймовок поспешающих за "Рюриком" броненосцев, а уж тогда...
   Не продержались. Взрыв на "Полтаве" превратил глаза Бахирева в две узкие щелочки, через которые смотрела Смерть. Он видел, как флагманский линкор покатился вправо. "Сейчас головным выйдет "Севастополь"" - подумал Бахирев: "И они раскатают его так же, как и "Полтаву"". Времени до того, как головной линейный крейсер ткнется в центр их строя, оставалось совсем немного, но эти минуты грозили стать для "Севастополя" последними.
   Контр-адмирал фыркнул в усы. В тот раз, у Готланда, было нелегко решиться атаковать "Дерфлингер", но сейчас решение далось куда проще. "По накатанной, что ли?" - проскочила шальная мысль. А еще Бахиреву вдруг до безумия захотелось вернуть то юношеское ощущение восторга, охватившее его, когда он вел в атаку свои крейсера против сильнейшего противника... Хотя в этом он не сознался бы даже самому себе. "Сейчас враг тоже сильнее, да и плевать!" - с веселой злостью подумал Бахирев, а вслух скомандовал:
   - Поворот шесть румбов вправо, все вдруг, ход - самый полный! Огонь по готовности!
   Четыре корабля одновременно вошли в циркуляцию - и ринулись на врага. И, наверное, каждому в боевой рубке "Рюрика" пришла одна и та же мысль, потому что в прошлый раз их красавец-крейсер отступил, выйдя из боя вопреки приказу. Но сейчас одного взгляда на адмирала, замершего с биноклем в руках было достаточно, чтобы понять: такого не повторится. Не сейчас и никогда больше.

***

   Франц Хиппер, чуть не присвистнул, когда флагманский линкор Шеера взлетел на воздух. Ему немалого труда стоило сохранить свой привычный, залихватско-невозмутимый вид:
   - А ну-ка, врежьте ему за это как следует - только и буркнул он. Артиллеристы не подвели, и вскоре рубка "Зейдлица" грохнула "Виват!", когда "Полтава", взорвавшись, выкатилась из строя.
   - Переносите огонь на второй, этого добьем после - тут же распорядился Хиппер. Ну еще бы, он-то рассчитывал выбить русский головной, а теперь у него появился отличный шанс раскатать и второго...
   - Герр контр-адмирал, взгляните - обратился к нему командир "Зейдлица". И действительно, было на что посмотреть: пока Франц Хиппер изучал вражеские дредноуты, русские броненосцы, не дожидаясь, когда он сам сунется к ним в ловушку, бросились строем фронта прямо на него!
   - Смело! - отметил командующий 1-ой разведывательной группой. И, словно в подтверждение его слов, атакующие его броненосцы окутались дымом выстрелов. До них оставалось еще миль десять, не меньше, но что такое десять миль для кораблей, сближающихся на скорости сорок узлов?! Жаль, конечно, выпускать русские дредноуты из огненного мешка, но... Маневр неизвестного русского адмирала, умудрившегося бросить два свои броненосца и два броненосных крейсера в атаку на три линейных крейсера хохзеефлотте, не оставлял ему выбора. "Что там за сумасшедший командует?" - подумал Хиппер: "Не тот ли это псих, который бросался в атаку на "Дерфлингер" в прошлом году? Но там была бригада крейсеров, а тут еще и два больших броненосца... Впрочем, сумасшедшего, способного атаковать гигантский тяжелый корабль маленькими и давно устаревшими крейсерами определённо нужно было наградить и повысить в звании. Жаль только, что русское командование это понимает".
   - Сближаемся до шестидесяти пяти кабельтов, потом - поворот влево последовательно, на четыре румба! - скомандовал контр-адмирал.

***

   - "Остфрисланд" взорвался! - Николай бросил короткий взгляд на то место, где только что шел германский флагман, но увидел лишь клубы дыма и пара. На секунду кольнула зависть: ну надо же, а ведь все шло к тому, что именно "его" "Гельголанд" первым покинет линию! Но вот поди ж ты, "Полтава" сработала быстрее. И тут же, смывая глупые мысли, накатило счастливое облегчение - враг терпит поражение!
   В этом сомневаться не приходилось. Кормовая башня "Гельголанда" догорала, все еще подсвечиваемая язычками пламени, нет-нет, да и прорывавшимися сквозь изломанную броню. Что там могло гореть столь долго, кавторанг не знал, да ему это и не было интересно: важно было то, что и носовую башню вражеского линкора также удалось принудить к молчанию. Жаль, что без столь эффектного фейерверка, как кормовую, но не стреляет, и ладно. Две оставшихся по правому борту все еще огрызались огнем, но как-то неуверенно, не в склад. Маштаков подозревал, что на "Гельголанде" разбито централизованное управление огнем, и каждая башня стреляет, корректируя огонь самостоятельно, что роняло точность как бы не вчетверо. Но все же они стреляли, а прямо под ними, сквозь порты казематов противоминных орудий валил дым и проступали языки пламени. Враг шел с дифферентом на корму, и креном на подбойный правый борт - видать какое-то количество воды немец в себя уже принял.
   Нет, "Гельголанд" - все. Он еще сможет сколько-то продержаться под шквалом русского огня, немцы свои корабли ладят крепко, но теперь это вопрос времени.
   ...Которого нет, понял Николай, когда идущая впереди "Полтава" со страшным грохотом взорвалась. Несмотря на вроде бы привычное к страшному реву орудий ухо, Николай вздрогнул, когда чудовищный огненный гейзер поглотил кормовую башню, рубку и мачту обреченного флагмана. Палубу "Севастополя" осыпало какими-то обломками с "Полтавы", хотя корабли разделяло не менее пятисот метров. Смертельно раненный линкор выкатился вправо, оказавшись прикрытым от огня тевтонских дредноутов стальной стеной тех, кто остался в строю. Но "Полтаве" это помочь уже не могло. Линкор погибал, сотрясаемый внутренними разрывами и... продолжал стрелять по врагу. На глазах у изумленного Николая первая и вторая башни дали полный залп, и он видел, как шесть всплесков рванулись ввысь, немного не долетев до невесть откуда взявшегося отряда вражеских линейных крейсеров.
   Их появление Николай просмотрел - не до того ему было. Но сейчас...
   Он продолжал стрелять по "Гельголанду", а море вокруг него вскипало от десятков 280-мм снарядов. Командир незнамо откуда взявшегося германского отряда прекратил обстрел уже погибшей, хоть и не желавшей смириться с этим "Полтавы" и теперь стремился выбить следующий в строю корабль, то есть "Севастополь". И, видать, такое уж везение было у Маштакова, что первое же попадание пришлось прямо в боевую рубку.
   Грохнуло еще жутче, чем при взрыве головного, взвизгнули осколки, хлестнувшие сквозь смотровые щели. Их, к счастью, было немного, но Бестужев-Рюмин, только что повернувшийся на каблуках и открывший было рот, чтобы отдать новый приказ, рухнул, как подкошенный. С ним упало еще двое офицеров - по полу рубки потекла кровь, а Николай ощутил толчок в плечо и что-то горячее потекло по руке.
   "Меня ж опять в то же самое место ранило! А еще говорят, что снаряд в одну воронку дважды не падает" - пронзила мысль, но первый взгляд подсказал, что это ерунда, просто глубокая царапина
   - Ильин, за главного! - приказал своему лейтенанту Николай, а сам кинулся к командиру. Анатолий Иванович лежал неподвижно, волосы его слиплись от крови, но похоже, что с ним не случилось ничего страшного. Порез на голове, да, а так - только оглушен. Но как бы то и было, а командир из строя выбыл, и Николай с удивлением обнаружил, что в рубке он остался за старшего.
   - Найди Беседина, быстро! - отдал он первый приказ, ожидавшему распоряжения посыльному:
   - Скажи, ему, что каперанг ранен, пусть принимает командование.
   Старший офицер - "второй поле Бога", но ему запрещено в бою быть вместе с командиром: чтобы ненароком не убило обоих одновременно, и корабль не остался без начальства. Место "Первого" - в боевой рубке, соответственно, старший офицер может быть где угодно, но только не в ней. Посыльный метнулся диким кабанчиком... Николай осмотрелся, и, с предательским посасыванием под ложечкой, осознал: дожидаться Беседина, ничего не предпринимая, не получится.
   Вокруг творилось черт-те что.
   Линейные крейсера стреляли сейчас по "Севастополю", но на них накатывались броненосцы Бахирева, так что немецкому командиру оставалось либо сойтись с ними на таран, либо отворачивать. Все четыре крейсера и девять эсминцев, выведенных фон Эссеном вперед, сейчас рванулись в атаку на "Гельголанд", словно спущенные с поводка породистые борзые. Но навстречу им, из-за подбитого Маштаковым дредноута, вытягивались десятка полтора германских миноносцев, под водительством легкого крейсера. "Гангут" и "Петропавловск" сражались с "Тюрингеном" и "Ольденбургом", и, похоже, никто не мог одержать верх.
   Все как-то запуталось... Еще четверть часа тому назад жизнь была простой и понятной: есть капитан второго ранга Маштаков, и есть старший артиллерист "Гельголанда". Оба они стараются утопить друг друга, честно сражаясь один на один. А теперь - все смешалось в доме Облонских, кругом сумасшедшая суета, и что вообще делать-то?
   Продолжать идти вперед, или отвернуть, сбивая наводку чересчур уж прытким линейным крейсерам? Добивать "Гельголанд", или перенести огонь на флагманский корабль Хиппера? А может все это вздор, и нужно делать ни то и ни другое, а что-то третье? Николай бросил взгляд на "Полтаву", словно бы в надежде на сигнал адмирала, но откуда ему там быть? Линкор потерял обе мачты, так что...
   А еще Маштаков каким-то шестым чувством ощущал, что все сейчас - на волоске, что вот именно этот миг - решающий, и все сейчас замкнулось на одном, не слишком сообразительном и слегка обалдевшим от ответственности кавторанге. Или это его просто по голове так стукнуло, с уклоном в личную исключительность, а он и не заметил?
   "Гельголанд" надо добить, но он, Маштаков, сделать это не успевает. В германское корыто вбито уже под два десятка снарядов, выглядит оно плохо, но не тонет, и все еще огрызается огнем.
   "Если бы мы и дальше неспешно вальсировали до горла Финского залива, я б его утопил" - с сожалением думал Николай: "Да только - не дадут. Бахирев сейчас разорвет "огненный мешок", в который мы угодили, но потом линейные крейсера вернутся, потому что своим отрядом Михаил Коронатович их не удержит. Значит, наш единственный шанс - разбить дредноуты до возвращения линейных крейсеров, но артиллерией - бесполезно, значит... значит вся надежда на торпедную атаку".
   Кавторанг поднял бинокль. Легкий германский отряд развернулся лавой, рванулся навстречу русским крейсерам и эсминцам, красиво идут! Головным, похоже, "Грауденц". Отступать не собираются, прут, как на парад, сверкая выстрелами, только пена из-под форштевней летит. Сблизятся с нашими, свяжут боем, заставят расходовать торпеды... Нет, так не пойдет.
   Но где это видано, в каких наставлениях писано, переносить огонь главного калибра с кораблей линии на легкий крейсер?! Разжалуют же в матросы второй статьи!
   - Цель - трехтрубный крейсер, лево сорок! Фугасным!
   Может, сделать коордонат вправо, чтобы сбить пристрелку линейным крейсерам? Нет, не стоит - собьем с панталыка "Гангут" с "Петропавловском", пусть работают спокойно. Снаряды линейных крейсеров - градом, но осталось всего ничего: сейчас они отвернут от озверевшего Бахирева, а там уж... Главное сейчас - проложить дорогу эсминцам и дать им утопить "Гельголанд", а дальше...
   - А дальше пусть Беседин разбирается - усмехнулся Николай
   - Дистанция - пятьдесят пять!
   - Лейтенант, пятьдесят три, уступ больше два!
   Залп!
   Немцы неслись вперед, словно кавалеристы личного кирасирского полка Императорского Величества - идеально держа строй и с абсолютным безразличием к потерям. Скорострельная артиллерия русских крейсеров и эсминцев обрушила на них град снарядов, левый борт "Севастополя" сиял гирляндами вспышек, рвущихся из длинных стволов укрытых в казематах противоминных пушек, но они шли, не теряя строя. Вот попадание: вражеский миноносец полыхнул, разбрасывая искры, и потеряв управление, рыскнул в сторону, а по его палубе заплясали веселые язычки пламени... Ничто! Остальные рвались вперед, отвечая огнем на огонь, и платя смертью за смерть. Их командиры, похоже, действительно решили лечь здесь костьми, но не пропустить, защитить свои дредноуты, хотя бы и ценой собственной жизни - и заодно уж взять за нее сполна с рвущихся им навстречу русских.
   Но никому не дано одной лишь доблестью превозмочь всесокрушающую мощь двенадцатидюймовых снарядов, направленных опытной рукой. Чудовищные взрывы встали перед вражескими кораблями, осколки хлестнули по их бортам и палубам. Миноносцам нечего было противопоставить обрушившейся на них стали и защититься от нее они не могли. А крейсер...
   На пятидесяти пяти кабельтовых Николай накрыл его уже вторым залпом, огромный столб дыма взметнулся к небесам из кормы обреченного корабля. А затем - беглый огонь, рев орудий с пятнадцатисекундным интервалом, и попадания, попадания, попадания... "Грауденц" был растерзан в считанные минуты, превратившись в чудовищный погребальный костер, а двенадцатидюймовые пушки "Севастополя" перенесли огонь на миноносцы...
   Немцы шли в бой, как на праздник, но никогда, никакие уставы и инструкции не предполагали стрельбы линкоров по миноносцам главным калибром едва ли не в упор. И, привычные следовать установленному порядку немцы, столкнувшись с небывалым, дрогнули, шарахнулись, раздались в стороны, а русские эсминцы тут же этим воспользовались. Прикрываясь густыми клубами дыма, стелящимися по волне вокруг догоравшего "Грауденца" они выскакивали из-за них в каких-то двух милях от "Гельголанда". Тот уже отворачивал, ожесточенно садя всеми оставшимися у него калибрами в накатывающуюся на него смерть, рванулись вперед опомнившиеся миноносцы, полосуя море торпедными залпами.... Полубак "Жемчуга" вдруг вскрылся огнем, секунду спустя страшный удар из-под воды подбросил легкую, почти игрушечную корму, и тут же следующая торпеда едва не развалила крейсер пополам. Ветеран Цусимы, теряя скорость, все еще двигался вперед по инерции, быстро уходя под воду, на верхнюю палубу выбегали матросы, уцелевшее орудие все еще звонко и бешено отстреливалось...
   Но тут два огромных столба воды взметнулись у правого борта "Гельголанда" и защита могучего линкора не выдержала. Дредноут потерял управление, повернул вправо, словно в предсмертной, яростной попытке сблизиться с врагом, вцепиться ему в глотку, а крен быстро нарастал. Николай хотел было перенести огонь на гибнущий корабль, но это было уже не нужно - вода дошла до казематов противоминного калибра и затопление ускорилось: внутри "Гельголанда" что-то протяжно громыхнуло, словно стальной гигант застонал перед смертью, и он лег на правый борт окончательно. Две трубы рухнули в море, третья черпнула воду...
   - Развлекаемся, значит - рубанул с порога только что вошедший Беседин.
   ***
   - Время! Всплываем!
   Понятное дело, что не совсем всплываем, а под перископ, ну да экипаж на "Е-1" понимал командира с полуслова.
   - И что тут у нас? - Ноэль приник к перископу. Первое, что он увидел - светло-серый борт дредноута, выходящего из протраленного фарватера в какой-то миле от Лоуренса. Ноэль повернулся на полшага вправо - ага, вот и второй, идет с дифферентом... кажется, еще и с небольшим креном. Но... что там за суета? И где миноносцы?!
   Лоуренс резко развернул перископ, чтобы увидеть, что находится впереди дредноутов, на которые он столь удачно вышел, и тут же сердце ухнуло вниз, а предчувствие удачи сменилось леденящим холодом дышащей в затылок смерти. Миноносцы шли в атаку, и превосходная оптика беспристрастно демонстрировала беззвучные вспышки выстрелов их орудий. Но как они смогли засечь его лодку так быстро?! Впрочем, чего теперь гадать - Ноэль открыл было рот, чтобы отдать приказ на срочное погружение, как вдруг в поле его зрения попали водяные столбы падения снарядов. До них была едва ли не миля!
   "Это что ж такое? Да любой матрос-первогодок только что от сохи отстреляется точнее!" - и тут до Лоуренса дошло. Примерно миля по траверзу.
   - Они засекли "Акулу" и атакуют ее!
   - Похоже, русские в беде, сэр - заметил Арчи.
   - Мы не сможем им помочь - Ноэль был мрачен, но говорил абсолютную правду. Ринуться в самоубийственную атаку на шестерку миноносцев, означало демаскировать себя, сорвать атаку и - все равно ничем не помочь "Акуле". Мы все знали, на что идем, и на месте "Акулы" сейчас могли быть мы, но кто-то наверху решил по-другому.
   - У нас отличная позиция, и гуннам не до нас - проговорил Лоуренс, но мыслил он сейчас совсем о другом, спешно считая торпедный треугольник. Так, дредноут типа "Нассау", высота по мачте... ага, значит дистанция... всего восемьсот ярдов, а идет он курсом... правильным, как и рассчитано, хорошо, что выход с фарватера дает не только место, но и направление движения цели, так что первые прикидки можно было сделать еще до выхода в точку залпа... Скорость... примерно десять узлов, боятся гунны бегать по минному полю, и правильно, я бы тоже боялся на их месте...
   Торпеда рванулась вперед, выброшенная сжатым воздухом, на поверхности сейчас - пузырь, демаскировка, но с этим ничего не сделать. И тут же рули бросили "Е-1" вправо, полный ход, разворот на шестнадцать румбов, то бишь на сто восемьдесят градусов, и на повороте - буммм - вторая торпеда покинула бортовой аппарат, может, хоть одна из них, ну пожалуйста ... расстояние же смешное, ну неужели....
   Тишина! Экипаж боится дышать, замер верный Арчи, сжимая в руках луковицу секундомера: с оглушительным грохотом стрелка отсчитывает последние секунды.
   На "Рейнланде" взвыли ревуны боевой тревоги, когда шедшие впереди строя миноносцы обнаружили бурун от перископа подводной лодки. Тут же громыхнули орудия, тут же вспенили воду винты и шесть вытянутых узких силуэтов наперегонки ринулись к врагу. Все взгляды с дредноута были направлены туда, где разворачивалась смертельная охота - и потому торпеду, идущую прямо в борт кораблю, увидели в каких-то четырехстах метрах от борта.
   "Рейнланд" попытался отвернуть, но это было бесполезно - на малой скорости, да с дырой в борту, которую "подарил" дредноуту прошедшей ночью тот бешеный русский миноносец, уйти было нельзя. Страшный взрыв прогремел в корме корабля.
   Если бы этим все и кончилось, то кто знает, быть может "Рейнланд" справился бы и на этот раз. Да только судьба решила иначе: удар британской торпеды пришелся в район винтов и погнул правый вал. В машинном не сразу сообразили, что к чему, хотя сильный грохот был хорошо слышен, а вибрация - заметна, и когда все же остановили машину, было уже поздно. Здоровенный штырь закаленной стали, выбитый из своих креплений вращался, круша водонепроницаемые переборки, и теперь вода хлестала внутрь, быстро распространяясь по кораблю....
   К тому моменту, как Ноэль рискнул поднять перископ, "Рейнланд" ушел в воду по верхнюю палубу и продолжал погружаться
   - Великий Боже, а ведь мы попали! - выдохнул Лоуренс
   - Джентльмены, мы достали "Рейнланд", и он тонет! Арчи, сукин ты сын, твой сон все же был пророческим!
   - Командир! - глаза Арчи сияли:
   - Вы смогли! Вы сделали его! Вы - Робин Гуд, сэр!!!
   - Не так шумно Арчи. Я целился в "Позен" - буркнул Ноэль. И, глядя в широко раскрытые глаза своего лейтенанта, от души расхохотался.

ГЛАВА 33

   Вот и все.
   Смертельно уставший, донельзя вымотанный Николай облокотился на уцелевший леер ходового мостика и курил, глядя на темную балтийскую воду. Солнце показалось верхним краешком над горизонтом, осветив металлическое безобразие, в которое превратился "Севастополь". Черный от копоти, с многочисленными подпалинами от вражеских снарядов на бортах, севший носом едва не по самые клюзы, с обгоревшими и исковерканными надстройками, с разбитой третьей башней, с висящими на обрывках рангоута обломками рей и наполовину сбитой трубой, линкор ничем не напоминал гордого красавца, шедшего в бой ровно сутки тому назад. Всюду, на что ни падал взгляд, заметны были следы огня и казалось, ничто не избегло разрушения. Николай поднял голову, и взгляд его уперся в такой привычный, чистый и уютный, сияющий утренней свежестью Гельсингфорс. Они, линкор и город, казались сейчас Николаю противостоящими друг другу полюсами Мироздания. Чистота, ясность и благостность Гельсингфорса, по игрушечным улицам которого наверняка уже снуют по своим делам аккуратно и опрятно одетые, подчеркнуто вежливые, улыбчивые мистеры, фрекен и фрау - с одной стороны. С другой - обгорелая сталь прошедшего огненный ад линкора, измученные матросы в грязной одежде, пропитанные кровью марлевые повязки, багровые волдыри ожогов, усталые лица, хриплые голоса... Дредноут, еще совсем недавно являвший собой образец чистоты и порядка, ныне являл разрушение и хаос, и от этого Николая было почти физически больно. Впрочем, телесная боль никуда не пропала тоже, сопровождая кавторанга с того самого момента, когда снаряд ударил в боевую рубку. К счастью, уже ночью, Маштаков был пойман шатающимся от усталости Бесединым, который заметил кровь из-под неумелой перевязки. Старший офицер, пользуясь тем, что они с кавторангом оказались одни, кратко, но красочно описал, что он думает о мыслительных способностях старшего артиллериста и отправил его к доктору, пообещав списать на берег, если Николай через пять минут у того не окажется. Измученный эскулап, едва стоящий на ногах после почти что суток непрерывных операций, с трудом поднял взгляд слипающихся, красных глаз, на пришедшего к нему кавторанга. Затем быстро осмотрел руку, и не стесняя себя приличиями, обложил Маштакова по матери. Заставил помыться, продезинфицировал и зашил рану, которая оказалась не такой уж царапиной, как в горячке боя показалась Николаю. Затем сказал, что все будет хорошо, после чего предложил хлебнуть спирта, но от этого Николай отказался, потому что у него были еще дела. Тогда доктор велел ему убираться, потому что до обхода раненных, которых по состоянию здоровья никак нельзя было свезти на берег у него осталось полчаса, тут же уронил голову на руки и провалился в беспокойный сон еще до того, как Маштаков закрыл за собой дверь.
   Николай окинул взглядом рейд. "Гангут" и "Петропавловск" были, пожалуй, получше "Севастополя", но тоже требовали ремонта. "Андрей Первозванный" очень сильно побит, хорошо досталось и "Рюрику", а вот "Адмирал Макаров" почти не пострадал. "Адмирал Невельской" выглядел почти новым, "Муравьев-Амурский" едва держался на воде, а "Изумруд" пребывал в промежуточном состоянии: изрядно ощипанным, но не побежденным. Из девяти эсминцев вернулось шесть.
   И все-таки они победили.
   Николай закрыл глаза, провалившись в картины недалекого прошлого.
   Франц Хиппер отвернул влево, собираясь разминуться с концевыми кораблями Бахирева на пятидесяти кабельтовых и разгромить их сосредоточенным артогнем. Но Михаил Коронатович, словно снежный барс, учуявший кровь, вновь довернул на врага, стремясь максимально сократить дистанцию. Контр-адмирал вполне справедливо счел, что терять ему уже нечего, и, раз пошла такая пьянка, надо сойтись с врагом в упор, чтобы с толком использовать многочисленные восьмидюймовые орудия своих броненосцев и крейсеров. Хипперу пришлось уклоняться вновь, потому что его линейным крейсерам не было никакого резона сходиться с русскими на пистолетный выстрел. Град 280-мм снарядов хлестнул по кораблям Бахирева, а ведь артиллеристы 1-ой разведывательной группы были, пожалуй, лучшими во всем кайзерлихмарин... Они нашпиговали снарядами "Императора Павла I", превратив корабль в пылающую руину, и броненосец ушел на дно, до последнего отстреливаясь из немногих уцелевших орудий. "Андрею" и "Рюрику" тоже здорово перепало, но и они в ответ хорошо достали "Мольтке". Погибать новейший линейный крейсер не собирался, но все же что-то на нем горело и одна из его башен замолчала.
   Пока Бахирев не на живот, а на смерть сцепился с Хиппером, Маштаков потопил крейсер, и разметал миноносцы, пытавшиеся препятствовать русской торпедной атаке. "Гельголанд" был подорван и пошел ко дну, а не успевшие растратить боеприпас эсминцы устремились дальше, к оставшимся тевтонским линкорам. "Тюринген" и "Ольденбург", еще до гибели "Гельголанда", увидев, что сопровождающие их легкие силы сокрушены, отвернули от русских кораблей и постарались разорвать дистанцию, отбиваясь на отходе. Вступивший в командование "Севастополем" Беседин им в этом не препятствовал, дал полный ход и пошел на выручку Бахиреву, так что остатки главных сил разошлись и потеряли друг друга. "Муравьев-Амурский" и один из эсминцев сняли уцелевших из экипажа "Полтавы". Вовремя! Едва крейсер дал ход, "Полтаву" сотряс особо сильный взрыв, линкор перевернулся и вскоре затонул. Но на "Амурском" неожиданно взметнулся флаг командующего балтфлотом, и у всех отлегло от сердца - Николай Оттович, неугомонный, всеми любимый наш "Старик", оказался жив! В это время тройка русских дредноутов, наконец, прикрыла избитый отряд Михаила Коронатовича: Хиппер попытался было сразиться с ними, но совершенно не преуспел. Линкоры перестроились: "Петропавловск", под флагом контр-адмирала Кербера, который до этого шел замыкающим, встал головным, за ним пошел "Гангут", а сильно побитый "Севастополь" замыкал строй. Против него оказался самый маленький линейный крейсер Хиппера, "Фон дер Танн". Однако же мал, да удал, и "Фон дер Танн" неожиданно продемонстрировал просто феерическую меткость, вколотив в "Севастополь" пять тяжелых снарядов, один за другим. Причем уже вторым попаданием разбил одну из башен линкора. Но Николай взял с него сторицей: вскоре три башни "Фон дер Танна" замолчали, хотя сам Маштаков видел попадания лишь в одну из них. "Фон дер Танн" был невелик, быть может, остальные вышли из строя от сотрясений корпуса, ведь на каждый попавший в "Севастополь" снаряд Николай ответил своим, а потом еще добавил сверху.
   "Зейдлиц" и "Петропавловск" сражались с неясным результатом, а вот у "Мольтке" дела обстояли нехорошо - корабль горел в нескольких местах, и на нем, похоже, не действовала уже и вторая башня. "Фон дер Танн" остервенело отстреливался из последних двух оставшихся у него стволов, но в это время за "Севастополем" пристраивались корабли Бахирева. Кербер провел дредноуты между отрядами, прикрывая "Андрея", "Рюрика" и "Макарова" от огня линейных крейсеров, а теперь они пытались встать в строй за концевым "Севастополем". Конечно, "Андрей Первозванный" тут же начал отставать, но его орудия ударили по "Фон дер Танну", и тому стало совсем нехорошо.
   Германский командующий видел, что русские сбили строй, что его линейные крейсера ослабели, а противостоящие им линкоры все еще способны сражаться. Франц Хиппер был неистов, но не безрассуден, он понял, что победы сегодня не будет и что, продолжая упорствовать, он лишь поможет русским увеличить и без того разгромный счет. Вряд ли германский контр-адмирал был счастлив своему решению, но он сделал, что должно - отвернул и вывел свой потрепанный отряд из боя.
   Бестужев-Рюмин пришел в себя еще до начала драки с Хиппером, так что Беседин, облегченно вздохнув, сдал ему командование и вновь вернулся к обязанностям старшего офицера.
   Как только Хиппер отступил, Кербер сразу же уменьшил ход до восемнадцати узлов, с тем чтобы "Андрей" поспевал за строем. Да и "Севастополь", получив в бою с "Фон дер Танном" пару неприятных попаданий, сел носом и отставал. Но больше немцев им не встретилось, и ближе к вечеру потрепанная русская эскадра вышла к центральному минному заграждению в горле Финского залива.
   Конец боя означал начало больших хлопот для всех офицеров. Николай носился как угорелый из плутонга в плутонг и из башни в башню, оценивая лично нанесенный врагом ущерб, как в материальной части, так и в людях. Организовать ремонт, проследить, чтобы все раненные побывали в лазарете, перераспределить оставшихся в строю, проверить дальномеры, уточнить остатки боеприпасов... Когда поздно вечером встали на якорь в Гельсингфорсе, и занятия артиллерийской частью утратили спешность, добавились новые хлопоты: Николай организовал своз раненных на берег, но и помимо того откуда ни возьмись нашлась еще сотня неотложных дел. Кавторанг работал, как заведенный. Лишь под утро старший офицер, сам едва стоящий на ногах, отправил Маштакова в лазарет - выбравшись оттуда и переодевшись в чистое, Николай собрался было продолжить свою бурную деятельность... но вдруг сообразил, что все срочные необходимости, неодолимой ратью обступившие Николая, как-то внезапно кончились и у него появилось время отдохнуть.
   И вот Николай курил, облокотившись на леер: табак немилосердно драл горло, но ему было все равно. Он уже перешел ту грань, когда чувствуешь усталость: голова была легкой, восхитительно пустой и слегка кружилась, если нужно было быстро перенести взгляд с одного предмета на другой. Тело было словно чужим и как будто потеряло в координации, так что кавторанг предпочитал воздерживаться от резких движений. Зашитое плечо пульсировало болью, но за исключением этого он ощущал себя не так уж и плохо. Просто устал... Очень.
   - Николай? - Маштакову так не хотелось открывать глаза и поворачивать голову, но как не ответить командиру?
   - Слушаю, Анатолий Иванович, какие будут приказания?
   Вышедший на мостик, бледный от потери крови командир "Севастополя" криво улыбнулся.
   - Никаких.
   Бестужев-Рюмин встал рядом с кавторангом, также как и он облокотился на леер - едва не касаясь раненного плеча Маштакова.
   - Ничего. - сказал Анатолий Иванович, кивнув в сторону хаоса, в которую превратилась верхняя палуба линкора:
   - Завтра откачиваем воду, послезавтра - пойдем в Кронштадт чиниться. Подлатают, будем лучше новых. За одного битого двух небитых дают, а за нас, после вчерашнего, можно и трех с четвертью.
   Николай против воли улыбнулся.
   - Мне рассказали, как Вы командовали боем в мое отсутствие. Вы... Вы молодец, Николай. Вы просто не представляете, какой Вы молодец. Махнуть рукой на дредноут, бить главным калибром по крейсеру и миноносцам, кто бы до такого догадался-то? Вы... все сделали правильно.
   - Спасибо, Анатолий Иванович
   - И знаете, пожалуй, что будет у меня для Вас приказание. Квартиру Вы в Гельсингфорсе сняли, так что езжайте-ка, друг мой, в город, отоспитесь, глотните коньячку, и вообще - отдохните - тут Бестужев-Рюмин вытащил часы-луковицу:
   - Через пятнадцать минут должен подойти катер, доставить мне пакет, да вон и он, кстати. На нем и езжайте с Богом.
   - Но...
   - Ничего, проживет Ваше заведование без Вас полтора суток, а Вы к тому же еще и раненный. Так что - ступайте. Это приказ - улыбнулся командир "Севастополя", развернулся и ушел в рубку.
   Николай спустился вниз. Это оказалось не так просто, потому что трап выгнуло близким разрывом снаряда, отчего пришлось пройти по самому краю, не имея к тому же страховки леера, но сейчас он не обратил на это никакого внимания. Вот и катер...
   Внутрь Николай не пошел, но присел рядом с рубкой и привалился к ней, любуясь восходом. Тихий плеск рассветной воды и ритмичный перестук паровой машины подействовали на него гипнотически - Маштаков сам не заметил, как провалился в сон.
   - Вашблагородие, так что пришли - разбудил его тихий голос матроса. Николай открыл глаза. Вроде бы немножко полегчало, хоть и поспал всего ничего.
   "Надо сыскать извозчика, да ехать отсыпаться, а там уж, приведем себя в порядок, и в самом что ни на есть героическом виде наведаемся к Елене свет Александровне" - подумал капитан второго ранга, перешагивая совсем небольшой трап и выходя на набережную. Стоило только подумать о сестре Всеволода и на душе сразу стало хорошо и тепло.
   Стук захлопнувшейся двери экипажа прозвучал пистолетным выстрелом в тишине не проснувшегося еще города. Николай резко повернулся...
   Она стояла в каких-то двадцати метрах от него. Как всегда - одетая скромно и безупречно: прямое платье, с завышенной талией, и длинным рукавом, вроде бы ничего такого, но - бесподобно. Как можно таким фасоном подчеркнуть идеальную фигуру? Легкие перчатки, элегантная шляпка и совсем-совсем бледное лицо, да что ж стряслось-то? Уставшие, но такие чистые, ясные глаза, лучащиеся... счастьем?
   Николай не помнил, как оказался подле нее.
   - Николай... С Вами все в порядке? Вы не ранены? Я... тут ночью творилось ужасно что - бесконечные шлюпки, катера... И люди, люди на них, кто в крови, кто без сознания, кто перевязан так, что и не разберешь, санитарных карет уйма, выгружали... стонали многие... ужас. Так было страшно - Елена Александровна чуть всхлипнула
   "Господи, да это что же это... Мы ж выгружали раненых, как только на рейд вошли, и она... она с самого вечера - здесь?! Ждет меня?!!"
   - Вы не ранены? С Вами все хорошо? Вы... - она говорила что-то, но Николай уже не слышал этого. Он потянулся к ней, взял ее ладони в свои, даже не задумываясь, не замечая, что делают его руки. И вздрогнул, почувствовав тепло ее тела сквозь тонюсенькую нить перчаток, но тут же его пальцы уловили ответную дрожь. Он смотрел на нее и не желал больше видеть иного, потому что ничего более прекрасного ему не найти во всей Вселенной, да и в голову не пришло искать. Никакие слова были не нужны, и он склонился, завороженный счастливым светом усталых, любимых глаз. И когда Николай коснулся восхитительно-нежных, соскучившихся по нему губ, мир стыдливо отвернулся, и перестал существовать.
   Капитан второго ранга встретил свою судьбу.

ЭПИЛОГ

   Смешная фотографическая рамка в ладонях. Юрий старался, молодец, для его девяти лет - превосходная работа, при том что вырезал он ее из дерева сам, от начала и до конца. А вот стекло - не совсем, тут уж отцу пришлось помочь немного, да что ж с того? Главное, что своими руками подарок делал, от того теперь и тепло на сердце. Пальцы нежно прикоснулись к стеклу, которое вот еще совсем недавно резали вместе с сыном, погладили гладкую поверхность, за которой лежала отличного качества фотография.
   Высокая женщина, годы лишь добавили ей шарма: сильное, но по-прежнему молодое лицо, гладкая кожа, великолепные, вьющиеся, длинные волосы. Годы не испортили ее стан, она легко дала бы фору множеству молодых девиц.
   Ах, какая была свадьба! Вроде бы и скромно, но как же было хорошо, как они были счастливы тогда... и сумели пронести это чувство сквозь длинную череду лет. Их первый танец: он, с иголочки, с сияющим в петлице орденом Святого Владимира, только что полученного за успешный набег на Киль и она - такая, что любая драгоценность меркла рядом с ней.
   Рядом с матерью - Анастасия, старшая и единственная дочь. Умное, чудесное и своевольное создание: а ведь появилась на свет в самый тяжкий и кровавый год войны. В тот самый миг, когда счастливая, утомленная родами мать впервые услышала голос дочурки, Николай II, государь-император и самодержец всероссийский подписывал отречение от престола. Наследовать ему должен был младший брат, Михаил Александрович, да только великий князь трона принимать не желал, потому как ни в ком из окружающих не видел он поддержки. Россия замерла на самом краю, уже готовая скатиться в кровавый хаос буржуазной революции, но....
   Петроград бурлил, митинговал, кто-то бил стекла, а гарнизон был охвачен волнениями. И вдруг - ушатом ледяной воды обрушилась новость: знаменитые линкоры Балтийского флота, победители хохзеефлотте, омывшие Андреевский стяг от позора Цусимского сражения, стоят у Кронштадта. А затем в Неву вошли крейсера и миноносцы, высадив десант прямо у стен Зимнего дворца.
   И как-то сразу, вдруг, все успокоилось, а что не успокоилось, то притихло. Петроградский гарнизон опомнившись, вспомнил кому он служит. Патрули в черных бушлатах, воины моря, коих обожала и чьими подвигами восхищалась вся Россия, чеканили шаг по каменным мостовым, сжимая в руках винтовки с примкнутыми к ним штыками. Дружным "Ура!" встретили Михаила Александровича солдатские и матросские полки, и грохот бакового орудия крейсера "Аврора" возвестил начало царствования Государя Михаила Второго.
   Семнадцать лет девке, скоро уж можно будет и замуж: впрочем, жених уже давно сыскался. С "Баяна", бесстрашно ринувшегося на "Дерфлингер" спаслось семнадцать человек, но увы, Алексея среди них не было. Княгиня Ольга Еникеева второй раз замуж не вышла, но сына вырастила на удивление, да и мы всегда к нему с ласкою. Вот и вышло, что сперва Настена с Сережей в детские игры играли, а теперь вот скоро Сергей Алексеевич нашу Анастасию Николаевну под венец поведет. Да и хорошо это, потому что юноша вырос замечательный.
   Но у нас и свои не хуже: средний, Александр, пошел по стопам отца. Вот он, стоит рядом с матерью, в гардемаринской форме. Смешлив, жизнь принимает легко, но на фотографии серьезен. Уж слишком охота ему с отцом было, да только молод еще, всего-то четырнадцать лет. Ничего, на его век приключений хватит.
   Ну а Юрий улыбается, прямо-таки ангелочек, а ведь тоже хмурился в тот день, потому что отцу скоро в поход. Но вот поди ж ты - на фотографии прямо-таки лучится детским счастьем, взрослые так не умеют.
   Эх...
   Пора. Он разрешил себе поспать совсем немного, отдых был обязательно нужен, потому что сегодня решится все и надо быть в форме. Фотография любимых дождется его на столе, никуда не денется, потому что он не позволит случится ничему плохому. Хватит. Не в этот раз.
   Трап, а вот и боевая рубка, сигнальщики тянутся во фрунт. Но внутрь не хотелось, да и время еще было: солнце только-только осветило морскую поверхность и большой отряд идущих по нему кораблей. Крейсера, эсминцы... И восемь огромных, титанических линейных кораблей. Флагман "Полтава", названный так в честь погибшего у Моонзунда линкора: девять чудовищных, шестнадцатидюймовых орудий со снарядами вдвое тяжелее тех, чем били немцев в ту войну. Да и сам линкор почти в два раза крупнее "Севастополей", а ведь они тогда казались венцом прогресса. Три таких же монстра идут "Полтаве" в кильватер, а за ними четыре "Измаила", чуть полегче и послабее, но все же огромных и очень, очень опасных.
   И, к счастью, не поврежденных.
   Под вечер сразились в воздухе: "Адмиралу Макарову" досталось сильно, но жить будет. А вот "Ушаков" почти не поврежден и мог бы поднимать самолеты, да только после вчерашнего почти нечего и поднимать. Впрочем, японцам за это врезали - "Акаги" на дне, "Амаги", полыхая, ушел на зимние квартиры. Но теперь авиация - все, и дело за линкорами.
   - Корабли норд-норд-ост, головным "Нагато"!
   О как. Явились, не запылились. Ну что ж, вполне ожидаемо
   - Ваше превосходительство, японцы передали открытым текстом!
   - Что передали-то?
   - "Судьба империи зависит от этого боя. Пусть каждый исполнит свой долг"
   - То же, что и в Цусиме. Понятно. Чего еще от них ожидать, традиция... Да только в одну воду не входят дважды. Четыре румба влево, курс NO23! - распорядился вице-адмирал Российского императорского флота Николай Филиппович Маштаков.
   И широко улыбнулся.
  

КОНЕЦ

Автор: Колобов Андрей Николаевич;

8-900-070-10-42

ank2002@inbox.ru

   Гальванер - рядовой моряк-специалист, обслуживавший артиллерийскую электротехнику
   Комендор - матрос расчета, обслуживающего орудие
   Двенадцатидюйовые (305-мм) пушки - главный калибр, самые тяжелые орудия российских и японских эскадренных броненосцев в русско-японскую войну
   Комингс - вертикальные стальные листы или деревянные брусья, ограждающие люки от попадания воды внутрь помещений. Все двери на судне также имеют комингс высотой от 50 до 300 мм.
   Восьмидюймовка - здесь - орудие калибра 203-мм
   Марс - площадка на мачте, предназначенная для установки малокалиберной артиллерии, дальномеров, постов наблюдения
   Гельсингфорс (Хельсинки) - столица Финляндии и одна из важнейших военно-морских баз Российской империи на Балтике
   Варвара Васильевна Панина -известная исполнительница цыганских песен и романсов в те годы. Была знаменита сильным низким контральто и особой манерой пения.
   В данном случае речь идет об ордене Святого Георгия
   В нашей реальности артиллерией тяжелых кораблей управлял офицер в чине старшего лейтенанта, но во вселенной "Глаголя" над Балтикой" артиллерийской подготовке уделяли большее внимание, поэтому старшие артиллеристы линкоров - капитаны второго ранга
   Маркизовой лужей называлась Невская губа до острова Котлин или же весь Финский залив "в честь" маркиза де Траверсе, в бытность которого Морским министром боевые корабли полностью прекратили дальние походы, что крайне негативно сказалось на подготовке флота
   Нынешний Таллин
   Эгоистка - легкая рессорная четырехколесная одноконная повозка для одного человека, в которой обычно пассажир сам правил лошадью, но в других случаях предусматривался кучер
   Имеется ввиду Морской кадетский корпус, готовивший офицеров для Российского императорского флота
   Строго говоря, флот Канала прекратил свое существование в 1909 г влившись в состав британского Флота метрополии, но в разговоре его могли назвать "по старинке". Во всяком случае речь идет о лучших английских эскадрах
   Штабс-ротмистр - соответствует чину лейтенанта во флоте и старшего лейтенанта в пехоте
   Ноблесс оближ (Noblesse oblige) - в переводе на русский - "Положение обязывает"
   За твое здоровье, за мое здоровье, за здоровье всех хорошеньких девушек (в переводе с финского)
   Во времена русско-японкой войны миноносец весом в 350 тонн считался большим и наиболее совершенным
   Полубак - надстройка над верхней палубой в носовой части корабля, со стороны выглядит как дополнительный "этаж" носовой части корпуса
   Английское название "истребителей миноносцев" - класса кораблей, прародителей эскадренных миноносцев
   Многие морские орудия тех времен заряжались не гильзой, а парой специальных шелковых мешков с порохом - картузами
   Плутонг - группа орудий одинакового калибра, объединённых общим командованием. Применительно к линкору "Севастополь" речь идет о плутонгах противоминных, 120-мм орудий
   Подачная труба - часть башенной установки, представляющая собой трубу из толстых стальных листов, внутри которой происходит подача снарядов и зарядов из подбашенного отделения к орудиям
   В нашей реальности все четверо перечисленных адмиралов успели побывать Морскими министрами в период с русско-японской и до первой мировой войны. Естественно, такая чехарда не пошла на пользу флоту, тем более что А.А, Бирилев и С.А. Воеводский оказались весьма слабыми министрами
   Британский линкор нового типа, вооруженный 10 305-мм орудиями и имевший скорость 21 узел, благодаря использованию турбин, в то время как строившиеся до него броненосцы обычно имели 4 305-мм орудия и ходили не быстрее 18 узлов. За счёт преимущества в скорости новый линкор мог выбирать выгодную ему дистанцию боя, благодаря большему количеству 305-мм орудий имел неоспоримые тактические преимущества перед броненосцами того времени. Произвел революцию в военно-морском деле, его имя стало нарицательным для всех последующих кораблей того же класса.
   В нашей реальности толщину поясной брони в итоге уменьшили с 305 мм (12 дюймов) до 225 мм
   В этом случае дуэлянты вставали на расстоянии, гарантировавшем попадание (5-8 шагов) и стреляли одновременно по сигналу распорядителя
   Противники встают спиной друг к другу, держась каждый левой рукой за уголок платка, растянутого между ними по диагонали. По команде распорядителя противники разворачиваются и стреляют
   В нашей реальности "Баян" подорвался на мине и в бою в Желтом море не участвовал
   "Ан гард" ("En garde" (фр) т.е. "К бою" - сигнал о подготовке к поединку
   Обычно на дуэлях даже в ХХ веке использовались старые дульнозарядные пистолеты
   Хейхатиро Того - командующий японским флотом в русско-японскую войну
   Т.е. учебных снарядов
   Корабль для разведки и посыльной службы
   К сожалению, именно это и произошло в нашей реальности
   В нашей реальности Того отвернул на 38 кабельтовых, но там русские корабли не рискнули дать 14 узлов и перестраивались на 11. Будь скорость русских броненосцев выше - вероятно, смогли бы подойти ближе к японцам
   Путь Иисуса Христа к распятию на Голгофе
   В нашей реальности Зиновий Петрович уцелел, но он получил тяжелейшую рану менее чем через час после начала сражения, и не мог больше командовать эскадрой. Осколок снаряда ударил ему в голову, пробив череп. Впоследствии японские врачи два месяца не решались удалить обломки черепной кости, ушедшие вглубь.
   В нашей реальности этот адмирал заболел и умер, не дожив нескольких дней до Цусимского сражения
   Пополнение запасов топлива
   Флагман японского флота
   Известнейший русский художник-маринист
   Крейсера "Адмирал Невельский" и "Муравьев-Амурский" были заказаны в Германии, начаты постройкой только в 1913 г и, с началом войны, вошли в состав германского флота. В этой реальности, поскольку "Баян" вернулся с Дальнего Востока, были заказаны не три а только два броненоных крейсера типа "Адмирал Макаров", а на сэкономленные деньги чуть позже заказали в Великобритании 2 легких крейсера типа "Чатам".
   Великий князь Алексей Александрович, генерал-адмирал, управлял морским ведомством и флотом, но по большей части предпочитал делам развлечения во Франции. Довел флот до сокрушительного поражения в русско-японской войне. Прозвище получил за чревоугодие и связанную с ним полноту.
   Адмирал не упомянул достройку заложенных ранее эскадренных броненосцев "Андрей Первозванный" и "Император Павел I"
   В нашей действительности в 1914 г и "Слава" с "Цесаревичем" пройти Моонзундским каналом не смогли бы - такие донноуглубительные работы производились уже в ходе войны
   Женщины, борющиеся за равные права с мужчинами, в тот период времени старались ввести в моду удобную и функциональную женскую одежду
   Фасон юбок
   "Танго" назывался один из фасонов юбок, пришедший в моду из Южной Америки, "танго со шнуровкой" - туфли к этим юбкам
   Совершенно реальный случай правления Фридриха III
   Гаврило Принцип - убийца эрцгерцога Франца Фердинанда, смерть которого стала формальным основанием для первой мировой войны
   Династия германских императоров
   Французские броненосцы отличались очень необычной и причудливой архитектурой
   Хохзеефлотте (Флот открытого моря) - основной флот Германии, призванный сокрушить британское военно-морское владычетво
   Главная военно-морская база Германии в Северном море
   Должен быть порядок (пер. с нем.)
   Чашек на флоте не признавали.
   Генеральный морской штаб
   Поворот, и затем, когда корабль пройдет нужное расстояние, поворот в противоположную сторону на тот же угол. В результате корабль идет параллельным курсом, но левее или правее первоначального
   То есть совместится для наблюдателя
   В нашей реальности, к сожалению, ничего подобного не произошло. Армия Самсонова была разбита, сам он застрелился.
   В нашей реальности немецкий отряд прикрывал более старый и куда более слабый броненосный крейсер "Роон", но, в связи с тем, что в описываемых событиях русский флот куда более активен и результативен - немцы привлекли свой новейший линейный крейсер.
   В нашей реальности "Мюнхен" не сблизился с нашими крейсерами настолько, чтобы те смогли его потопить
   Следовательно (лат)
   Абсолютно реальный исторический факт. Германская артиллерия оказалась не совсем подходящей для канонерки, поэтому впоследствии 105-мм орудия "Магдебурга" заменили на 5 130-мм отечественных орудий
   Броненосец типа "Виттельсбах"
   Истина в вине (лат)
   Здоровье в воде (лат)
   Здесь контр-адмирал немного напутал - как ни удивительно, но Наполеон был плохим оратором
   Однотипных кораблей
   То есть вилкой
   Реальный историчекий факт
   Механическая передача, преобразующая вращательное движение шестерни в поступательное движение рейки
   Порядок
   Трос для крепления мины к якорю
   Этим курсом прорывалась во Владивосток русская эскадра в Цусимском сражении
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 5.71*35  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"