Ну что, будем спасать этот мир, или не будем? От кого? Гм, от нас самих, от кого же еще. Мы прожираем мир в труху, словно термиты. Он и так уже качается на краю бездны, еще пара мгновений и в нос ударит едкий запах гибели.
Думаешь, нам есть, где укрыться? Или надеешься, что за нами спустятся ангелы в белых сарафанах? Как бы не так, это не телевизионная игра, здесь не переключают каналы. Так что, пока не поздно, иди и попрощайся с солнцем. Помаши ему рукой. Возможно, уже завтра его скроют тучи пожаров. Не веришь? А зря.
И вот еще что, по дороге домой не забудь зайти в гипермаркет, купи какой-нибудь жратвы со скидкой, пива и чипсов. Загляни в лица тех, кто там толпится. Они пришли, чтобы убедиться, что их много и в адскую мясорубку полетят тысячи, сотни тысяч, миллионы. И все хотят напоследок набить пузо.
Надо съесть много, очень много. Больше, чем осилит желудок. Надо успеть, а то скоро есть будут нас. Вот и я не буду терять время зря, пойду и выпью чего-нибудь. Хорошая выпивка тоже скоро исчезнет, останется смола и зловонная жижа.
Никто не собирается спасать мир. Все дружно перевариваю его в труху, все - христиане и буддисты, пацифисты и растаманы, даже влюбленные и святые бездельники. Говорю тебе, все.
Еще вчера я не чувствовал опасности, а уже сегодня посыпаю голову пеплом себе и другим. Поверь, я не сею панику и не ввожу в заблуждение, мне и самому глубоко наплевать с какой начинкой нас съедят. Никто не хочет спасать мир, и я не буду. Куда лучше включить телевизор и веселиться в компании клоунов, у них с чувством юмора порядок, и у меня тоже. Это приятно - мы вместе понимаем, чем это кончится. Всё равно ничего не изменишь, кругом труха. И пусть уж всё катится в тартарары с веселым смехом, чем со слезами.
Хотя, что ни говори, а жить хорошо. Только вот мера счастливой жизни изменчива, и у каждого она своя. Чего ждать от мира, где в сутки производится и продается столько оружия, что можно вооружить всех поголовно? Какой привкус у земной любви, если уличными шлюхами отработала добрая половина женщин? Как выглядит истина, если почти каждый мужчина знает, как делается контрольный выстрел в голову? Какое они ждут будущее, если своих младенцев с колыбели пичкают мертвятиной?
Впрочем, бывали времена и похуже. Но всё равно ловить здесь нечего.
Весь день, не вставая с постели, я думал именно об этом. По номеру гостиницы бродил холодный ветер, откуда-то постоянно поддувая, а по углам хмурились тени тюремного одиночества. Но моё окно выходило на привокзальную площадь, и я не ощущал себя пленником. Ночью доносился стук колёс и объявления диспетчеров - кто куда прибывает и отправляется. Через сорок восемь часов у меня развилась стойкая уверенность в том, кому назначено судьбой мне помочь, и я позвонил в справочное железнодорожного вокзала.
- Аллё, почём у вас билеты на райский поезд? - спросил я.
- Это какой поезд? Какой номер?
- Ну, уж точно не шестьсот шестьдесят шестой.
- Куда он едет?
- В рай, надо полагать.
Меня не дослушали и бросили трубку.
Тогда я сам пошел на вокзал. Отстоял очередь в кассы, наклонился к окошку и вежливо проговорил:
- Я хочу убраться отсюда. Можно и на поезде, мне все равно.
- Куда?
- Поближе к Богу.
- Мужчина, не задерживайте очередь, - занервничала кассир, - говорите направление, какой поезд.
- Я не знаю какой, я просто хочу убраться отсюда, лучше всего на райском поезде, понимаете, это очень важно.
- Ты, мужик, наверное, обкуренный или ужаленный, - предположил парень за спиной. - Стоишь тут и гонишь, тебе не на поезд, а в психушку надо. А то можно и катафалк заказать. Иди отсюда, пока бока не намяли.
Потенциальные пассажиры отогнали меня от окошка, хотя я цеплялся до последнего. Люди как люди спешили по своим делам: кто в командировку, кто в отпуск, кто за покупкой, кто с покупкой, кто на похороны, кто на свадьбу. Только один я ломился на небеса.
Честно я отстоял очередь еще раз. Но когда женщина в билетной кассе увидела мою физиономию, то сразу выразительно указала на красную кнопку рядом.
- Значит, нет билетов на райский поезд? - все равно спросил я.
- Нет, - сочувственно покачала головой женщина.
- Может, будут еще, - сказал я и пошел в буфет.
Там я взял себе кофе и сто грамм водки. Выпил. Кофе оказалось мерзким, да и водка была не лучше. Только я выдохнул, как рядом приклеился небритый, помятый мужичок с бегающими глазками. Таких на вокзале как малышей в детском саду. Он угостил меня водкой и стал расспрашивать, кто я да куда еду. Но я не стал раскрываться перед незнакомцем, у которого на роже написано, что он жулик.
- Пойду в туалет, - сказал я ему. - Ты подожди, посторожи мою сумку. Вон ту.
Я указал на чей-то пакет, висевший рядом на спинке стула.
Вышел я на перрон к поездам и пошел в сторону головного вагона. Остановился у локомотива и закричал:
- Эй! Машинист! Эй! Машинист! Машинииист!
- Чего тебе, дурень?! - высунулась седая голова в фуражке.
- Ничего. Мне билет не продали. Сказали, что нет билетов.
- У меня их тоже нет! - грубо оборвала наш разговор седая голова и исчезла.
- Машинист! Машинииист! - требовал я.
Развернувшись, чтобы идти обратно, я увидел, что ко мне спешат двое в форме, видимо охранники. Тогда я оббежал локомотив и со спринтерской скоростью рванул вдоль железнодорожного полотна. В спину прогудел громкий сигнал, мимо медленно двигался состав пустых вагонов. На ходу я зацепился и забрался внутрь одного из них. Состав набирал скорость.
На некоторое время я притаился, потом выглянул в щель. Мы проезжали мост. За мостом город кончался, и в стороны разбегался желтовато-серый ковер бескрайних полей.
Пустые вагоны вихляло, как шейкеры. Все мои внутренности после каждого болтка менялись местами. Вот он какой райский поезд, подумал я - пустые вагоны, несущиеся по полям в никуда и перетряхивающие внутренности.
- Это райский поезд! - заорал я. - Мы едем к Богу!
После этих слов мотнуло так, что я перекатился через весь вагон, собрал угольную пыль и превратился в пьяного углекопа. Но мне было всё равно, я так хотел попасть на райский поезд и потому уверовал, что на него и попал.
Часа через три я понял, что это ловушка. По периметру вагона висели металлические кольца и непрерывно стучали, издавая отстегивающее нервы звяканье. Это была настоящая 'музыкальная шкатулка', в кино я видел похожее устройство, его использовали нацисты.
Еще через час, когда я решил сброситься с поезда, состав остановился. Я был так измотан, что не стоял на ногах. В сумерках я с трудом выбрался наружу и упал прямо на насыпь. И лишь, когда почувствовал, что примерзаю, поднялся.
Впереди звездным полотном мерцали огни сортировочной станции. А может быть, так выглядела дорога в рай. Чувство реальности давно покинуло меня, а в вагоне вытрясло последние винтики механизма за него отвечавшего.
- Если это город ангелов, то я попал туда, куда нужно, - выплевывая угольную пыль, прохрипел я, обращаясь к составу. - Привет, я уже здесь!
Состав дернулся и двинулся дальше. Отряхнув дорожный костюм, я выбрал тропинку пошире и пошел на огни.
Вечерок выдался хоть куда, меня шатало, как путейца пропившего получку. Я чувствовал, как всю носоглотку забило угольной пылью, и как Меркурий пылает в левом виске. Требовалось срочно промочить горло. Только я подумал об этом, как меня окликнули:
- Эй, приятель. Ты в порядке?
Пытаясь определить сторону, из которой исходил голос, я чуть не упал.
- Я здесь, старик.
Наконец я увидел перед собой человека с такой густой и кучерявой шевелюрой, словно у него там жил безумный садовник.
- Ты кто? - спросил я.
- Оптимист.
- В каком смысле?
- В том смысле, что можешь меня так называть. Я видел, как ты вывалился из вагона. Ты прямо Керуак какой-то, хотя больше смахиваешь на сумасшедшего. Пойдем где-нибудь выпьем. Угощаю.
- Чем ты занимаешься, Оптимист? - спросил я, когда мы сидели в придорожной забегаловке и пили.
- Всем понемногу, пишу книги, играю музыку, организую концерты.
- Ты живешь здесь? Это город ангелов?
- Нет, меня ссадили с поезда. В этой чертовой дыре...
- У тебя не было денег?
- Деньги у меня были, у меня не было билета. Я никогда не покупаю билеты и не плачу штраф. Еще вина?
Мы выпили еще.
- Вообще то, я ищу ритм-гитариста, - вдруг признался Оптимист. - Сможешь?
- Нет, еще не готов.
- Выпьем?
- Давай.
Скоро я созрел и почувствовал себя ритм-гитаристом.
- Если бы я играл, как Хендрикс или Роберт Джонсон, - говорил я, размахивая бутылкой, - то не сидел бы здесь с тобой!
- Послушай... - старался объяснить Оптимист.
- Нет! Нет! Я хочу как Сид Баррет! Я сумасшедший волынщик у врат рассвета! Нет! Нет! Как Артур Ли прострелю ногу соседа, если он будет мешать моей гитаре. Вот как я буду играть! Черт возьми, не понимаю, как я еще живу среди нормальных людей!
- В моих песнях от одного до двух аккордов, играются они просто, не надо особо ничего выдумывать, - наконец объяснил Оптимист.
- Что ты несешь! - продолжал я махать бутылкой. - Кто здесь ритм-гитарист мессия! Ты или я! Как ты можешь мне такое предлагать! Ничего особо не выдумывать! Да я тебе так сыграю, все обоссутся от счастья! А может от смеха!
- Хорошо, я только за.
- Вот так! Мы поставим всю попсу на колени! Они будут молиться на нас! А мы будем отпинывать их и кричать! Пошел вон кусок попсы! Пошел вон кусок попсы!
Оптимист уже просто кивал кудрявой головой.
- Куда ехать?! Когда начинаем?! - нервно вопрошал я.
- Через три недели гастроли в Казахстане. Репетировать хоть завтра.
- Отлично. Завтра у меня дела. Подъеду на днях.
Очень много в мире психов занимается вещами, за которые во времена инквизиции сожгли бы не задумываясь. А еще больше психов, которым это всё интересно, вот они и держаться друг за дружку. Ну и мы с Оптимистом договорились созвониться через пару дней. Почему я не поехал сразу, хотя меня и звали? Я подумал, что подвиг ритм-гитариста - это будет последний подвиг психа.
Просидев до утра в баре, мы вышли на трассу в лучшем расположении духа. Оптимист уехал первый на черной иномарке, я через несколько минут остановил зеленую "Ниву".
- Куда едешь, путешественник? - весело спросил водитель.
Его не смущало, что путешественник напоминал бродягу, и от него несло перегаром. Но верховный егерь Республики Алтай неплохо разбирался в людях. Он всюду ездил, много видел. Неделю назад он был в Усть-Коксе, где летом я строил дом. Нам нашлось о чем поговорить.
- Сенкевича на днях принимал, - рассказывал егерь, - Красиво у нас, Юр, говорю я ему? А он, красиво так красиво! Получше чем в Новой Зеландии. Еще бы! Лучше двух Новых Зеландий!
- Были в Новой Зеландии?
- Был.
- У нас в Горном получается лучше?
- У нас, конечно.
- Факт.
За такой патриотичной беседой мы доехали до города и тепло попрощались. Я зашел в гостиницу помылся и собрал вещи. Прогулка на райском поезде взбодрила меня, даже появилась мысль, что неплохо бы обзавестись планами. Но для начала я решил навестить маму. Она жила одна в дальнем пригороде и уже давно перестало верить, что сын поселится у неё.
По православию каждый божий день мама ходила в церковь и соблюдала посты, моя распутная жизнь никак не вязалась с её мировосприятием. Чтобы не расстраивать маму, я держался подальше от дома.
- Привет, маам! - крикнул я, открывая дверь своим ключом.
Под ногами зашипела пушистая гадюка с безумными зелеными зрачками, кот признавал только хозяйку.
- Ой, сынок приехал! - обрадовалась мама. - Ты так редко появляешься! Хоть бы звонил! Я уж даже и обижаться на тебя перестала! Одна ведь я совсем.
Тут она, как и полагается, немного поплакала.
- Мам, ну перестань, - успокаивал я, - чего ты, ведь я тебя люблю. Жизнь как карусель закрутит-завертит, глядишь, а уже столько времени прошло. Ну, всё равно, как я могу о тебе забыть.
- Ну и ладно, - успокоилась мама, - приехал и хорошо, пойдем я тебя покормлю.
Она накрыла на стол, налила домашнего вина и села слушать:
- Рассказывай, как живёшь.
- Нормально, мам, живу. Как все живут.
- Где работаешь? Живешь где? Жениться не собираешься?
- Снимаю квартиру, работа приличная. Жениться пока не собираюсь. Знаешь как в песне поётся, good women is hard to find.
- Чего?
- Хорошую женщину, говорю, трудно найти.
- А, поди бродяжничаешь всё, - вздохнула мама. - А ведь у тебя дом есть.
- Хватит, а. Сколько раз об этом говорили.
Мама вздохнула и пригубила вина.
- Сама то, как живешь? - спросил блудный сын, который и не собирался возвращаться, принимая за дом дорогу под ногами.
- Да какая это жизнь, - оживилась мама. - Не известно за кого нас держит наше правительство! Я вот получаю в садике за полтары ставки две тысячи, а за квартиру плачу тысячу двести. Наша нянечка, мать одиночка, получает полтары, работает в садике, потому что ребенка можно пристроить. Как они живут, я не понимаю. Так нам решили зарплату поднять, аж на семьдесят рублей. Решили, сволочи, раз мы подыхать не собираемся, то можно поиздеваться. Фу, зла на них не хватает! Да ты бы лучше о себе рассказал, почти год не виделись, что ж тебе и рассказать матери нечего?
Я налил в кружку вина и выпил. Весь день я провел дома, рассказывая о той часть своей жизни, которая не оскорбляла слух. Наутро я засобирался.
- Уезжаешь уже, - удивилась мама. - Хоть бы пожил денёк-другой. Куда ж ты теперь?
- Дела, мам, дела.
Как я не любил эти расставания. Не было сил глядеть в грустные готовые расплакаться и плакать сотню лет глаза матери. Наверное, единственного человека на земле, кому я был по-настоящему нужен.
- Благословляю тебя, сынок. Буду за тебя молиться, - сказала мама, перекрестила на дорогу и поцеловала.
Мне было не по себе. Сердце прыгало у горла и горячо шептало, что всё в мире живет по законам любви. И если веришь в неё, даже если она тебя и покалечит, жизнь даст шанс сделать счастливыми тех, кого любишь. А другого и не хочется, только бы сделать счастливыми тех, кого любишь.
Я катился в пустой электричке через осень. Безжизненное пространство, готовое вот-вот стать зимой. Я решил обзавестись планами из-за соображения, будто, держась только за сегодня, схожу с ума быстрее, чем если бы планировал своё будущее. Предложение стать ритм-гитаристом пришлось весьма кстати, тем более - нужно было ехать в другой город.
- Поедем на поезде, - сказал я отражению в зеркале, когда забирал вещи из гостиницы. - Деньги на билет надо найти сегодня.
В город вернулся Базза. Когда-то мы куролесили от Варшавы до Гданьска, набивая пузо копчеными колбасками с муштардой и пивом 'Тиски'. Баззе вечно не сиделось на месте, но он переезжал из города в город не в поисках рая. Он любил перемены и ему было наплевать на всё.
- Привет, курва! - обрадовался Базза, увидев меня на пороге.
- Вернулся, курва? Здесь тебе лучше чем в Польше или паны погнали братьев славян метлами?
- Я в Москву перебираюсь, погостить заехал, да и вообще.
- Просто погостить? На тебя это не похоже.
- Подругу отсюда хочу забрать, - нехотя признался Базза и перевел разговор. - А ты как? Не сходишь с ума от одиночества?
- Ерунда, я в порядке. Вот приглашают ритм-гитаристом в одну модную в узких кругах группу.
- Да ну!
- Вот тебе и да ну.
- Отлично! Ты крут!
- Только, старина, у меня денег нет на поезд. Надо ехать в Новосибирск, на 'собаках' не охота. Займешь?
- Сколько?
- Немного. Рублей пятьсот.
- Займу. Двадцать долларов.
- Ну да, ты же из-за границы, - хохотнул я, радуясь тому, что так быстро нашел деньги.
Базза достал из холодильника пиво. Похохатывая, мы выпили по банке.
- А вид у тебя шальной, - заметил База. - Ты колешься?
- Пока нет. Но вот-вот стану звездой и начну.
- Несу гитару, порепетируем.
Базза любил гитары, у него водились разные, по молодости он выпиливал пузатые туловища из дерева и набивал их 'кишками'. Так собрал парочку гитар по частям. Вполне по-человечески. Но я был уверен - Базза тоже псих. А кто еще тушит лампочки, лупцуя по ним столовой ложкой? С ним и не такое бывало.
Глотая пиво как заводные, мы дурачась изображали Элвиса. Боготворить Элвиса - это была веселая игра.
- Возможно Элвис и прослыл к концу жизни жирдяем, но он всегда был королем рок-н-ролла, - голосом мистера Коричневого из 'Бешеных псов' говорил Базза. - Потом были другие, и покруче, но Элвис был первым.
- Элвис - это круто, - чужим баском подыгрывал я. - Он и Монро одно существо, ну типа двуликого Януса.
И мы запели на мелодию 'Love me tender':
- Элвис не сыграл свой последний концерт. Его просили, он говорил: нет! Мы знаем, что жизнь любит шутить. Сначала щекочет, а потом бить. Элвис - звезда рок-н-ролла, Элвис - король поп-звезд. У каждой звезды свои недостатки, у Элвиса их нет!
- Слушай, сегодня же день рождение у Марьяны, - открывая последнюю банку, вспомнил Базза.
- У какой Марьяны? Которая с Джоником живет?
- Ну да, у кого же еще...
- Пойдём?
- Не, я вечером в кино.
- С подругой с этой?
- Ну.
- А я поздравлю.
- Привет ей. А тебе вот двадцатка.
- Это не просто двадцатка, старик, - помахал я бумажкой. - Это билет на райский поезд! Увидимся на моём концерте в Олимпийском.
- Удачи, чувак!
В приподнятом настроении я ехал через весь город на трамвае и мысленно играл на ритм-гитаре.
- Ого, кого я вижу, - удивился Джонник. - А я слышал ты в дурничке. Сбежал, что ли?
- В психушку мне еще рано. Сначала ты прочтешь обо мне в таблоидах.
Я вздрогнул, понимая, что могу оттаять. А Ракета уже повисла у меня на шее.
- Что, голубки, встретились? - сказала именинница. - Только дом не разнесите.
Таких женщин как Марьяна можно было увидеть только в кино или на картинке. Если они появлялись в жизни обычных смертных, всем приходилось несладко. У мужиков челюсти отваливались, когда в летний денек Марьяна проходила мимо в легком коротком платьице. Джоник её считал потаскухой, она его бабником. За это они платили друг другу одной монетой.
Гости пили, пока не кончились деньги. Потом кто-то ушел, кто-то стал укладываться спать.
- Я еще хочу выпить. У тебя есть на бутылку? - прильнула ко мне Ракета.
- Только билет на райский поезд.
- Ты уезжаешь?
- Возвращаюсь.
Ракета нахмурилась, закурила сигарету и вышла в коридор. Когда она появилась с моей двадцаткой, я понял, дело пахнет большой дракой.
- Мы тут деньги на вино ищем, а у нашего друга их полно, - объявила Ракета. - Кто с мной пойдет менять?
- Отдай! - крикнул я. - Это мой билет на поезд!
- Врешь, ублюдок! - тоже заголосила Ракета. - Знаешь, сколько ты мне должен за побои в горах!
- Началось, - вздохнула Марьяна. - Пора их выгонять на улицу, пусть там убивают друг друга.
А мы уже сцепились, как кошка с собакой.
- Отдай!
- Не отдам!
Нас пытались разнять, а когда поняли, что это невозможно, выпихнули на улицу. Всё было привычно - Ракета убегала, а я догонял. Распугивая первых прохожих, мы перебегали с одной стороны улицы на другую под отчаянные сигналы автомобилей.
Когда Ракета забежала в один из дворов, я всерьез решил, что сейчас догоню и придушу курву. Только я повернул следом, как увидел, что она идет на встречу в окружении трех здоровенных дворников с метлами и лопатами.
- Он хочет меня убить! - вопила Ракета, указывая на меня. - Помогите!
Дворники лишь ухмылялись, давая понять, что никого убить не позволят.
- Эта сучка украла мои деньги! - попытался я прорваться к намеченной жертве, но меня придержали крепкие плечи.
- А ты хотел ебать меня бесплатно! - из-за спины вопила Ракета.
Это был веский аргумент.
И тут я ощутил всю комичность мизансцены. Маленькая вертлявая Ракета в окружении громил, немых статистов в оранжевых жилетах с метлами и лопатами. Всклокоченный любовник мечется, не имея возможности подобраться к любовнице, стащившей у него последнюю наличность. По замыслу неунывающего режиссера мы смотрелись колоритно и весело. Здесь не было никакой трагедии, один фарс. От меня требовалась последняя реплика.
- Да катитесь вы к черту! - патетически воздев руки к небу, прогремел я на весь двор. - Теперь только ему и нужны эти деньги!
Подхватив дамочку под локотки, оранжевые дворники удалились, а я еще и плюнул им вслед.
- И как прошла сцена, где любовники скандалят? - участливо спросила Марьяна, когда я вернулся.
- Неплохо. С элементами сюрреализма.
Отсыпаясь, я открыл глаза от мысли, что срочно нужны деньги. Я позвонил Оптимисту.
- Главное, найди на билет, все остальное будет здесь, - обнадежил он.
Вздохнув, я опять поехал к Баззе. Он внимательно выслушал мою историю, посочувствовал и налил пива.
- Держи. Больше свободных нет, - протянул он мне двадцать долларов. - Эти были на черный день.
- У меня он уже настал.
- Давай, езжай сразу за билетом, - посоветовал Базза. - А то уйдет без тебя райский поезд. Как пить дать уйдет.
- Не уйдет, - подмигнул я. - Может еще по пиву.
- Вряд ли, ко мне скоро подруга придет.
- Ладно, тогда я пошел.
В уверенности за свою судьбу я спустился в переход и столкнулся с Лесником. Он растолстел, налился цинизмом и много спрашивал. Узнав, что я уезжаю в страну ритм-гитаристов, Лесник принялся уговаривать выпить за его счет, упирая на то, что мы не виделись с тех пор, как я нашел ведерко портвейна в подъезде. И хотя было предчувствие, что идти с ним не стоит, товарищу отказать я не смог.
Мы выбрали самое грязное кафе, где за столиками сидела урла, сутенеры и мелкие жулики. Попробовали поговорить о музыке и литературе, но разговор скатился к деньгам и женщинам. После пятой кружки пива я закрылся в туалете, а Лесник подмигивал шлюхе за соседним столиком, где сидела большая компания. Лесник тоже был психом, любую безобидную ситуацию он умело превращал в конфликт.
Когда я вернулся, Лесник дрался с двумя амбалами, уже имея в активе разбитый нос и солидный фофан. 'Как быстро всё меняется в жизни', - успел подумать я и получил ногой в живот. Мы покатались немного между столиков, потом немного на улице, повозюкались на обледенелых клумбах и пошли пить мировую. Водка лилась рекой, пока в угаре лихие типы и расписные девки не слились в разноцветное колесо. Последнее, что осталось в памяти, как я лежу на толстых коленках в колготках сеточкой, меня тошнит и я вылетаю из машины.
Очнулся я в незнакомом холодном подъезде с пакетом на голове, в порванных штанах, денег не было, двадцатка испарилась из заднего кармана.
Такое мерзкое утро бывает раз в два-три года. По улице я шел совершенно опустошенный с кусочками блевотины на одежде, они выглядели как кусочки мозга, которого навсегда лишилась моя голова. Ноги не знали, куда им идти, и безысходно мешали башмаками грязь с выпавшей за ночь снежной крупой.
Выбрав подъезд потеплее, я остался на верхней площадке и уснул. А проснувшись, понял, что умираю. Из рыбы-анабас, бодро ползшей за пальмовым вино, я обратился в мощи, не подлежащие восстановлению. В такие моменты проклинают жизнь и стараются избавиться от неё побыстрее. Так я и решил поступить, но вдруг вспомнил Катю.
Катя Титова жила поблизости на улице Германа Титова, сочиняла стихи и водила дружбу с поэтами. Как настоящего психа Катю переполняли безумные образы, она говорила быстро, не останавливаясь, будто слова не имели смысла, а были как камешки, сами сыпавшиеся на собеседника. Катя влюблялась во всех, кто проводил в её постели несколько дней. Я там задержался, потому что ни одна женщина так настойчиво не предлагала себя в жены, остальные считали такой исход дела опасным. А Катя была уверена, что будет очень весело.
В каком бы состоянии я ни появлялся, она всегда была безумно рада. И впускала, даже если у неё находился какой-нибудь мужик.
- А что мне остается? - говорила она, указывая на комнату, где лежал мужик. - Ты же не хочешь со мной жить. Приходишь только, когда тебе совсем некуда идти.
И как я мог забыть про неё.
Катя встретила меня, как всегда, с улыбкой на лице.
'Все-таки она больше похожа на сумасшедшего паренька, чем на девушку, - подумал я. - Если бы я с ней жил, то ловил бы себя на мысли, что живу с пареньком'.
Катя напоила меня чаем и искупала. Если не считать двух котов-пидарасов, ссавших где попало и порочно шнырявших по-тихому друг за другом, в доме царил уют.
- Неужели ты не понимаешь, - говорила Катя, приводя меня в порядок, - что самый важный человек, это тот, кто тебя искал. Не тот, кого искал ты, а тот, кто искал тебя. И поэтому я для тебя самый важный человек. А ты все время куда-то убегаешь.
- Кать, если двое сумасшедших будут жить под одной крышей...
- Будет очень хорошо и весело, - перебила Катя.
- Это будет слишком весело. Такое веселье ничем хорошим не кончается.
- Ну вот, ты опять отказываешься. И в следующий раз появишься неизвестно когда.
Я провел у Кати день и ночь. Когда мы проснулись, было невероятно светло. Я лежал с ощущение отпущенных грехов, было легко, как будто у меня выросли белые крылья. Оставалось только взмахнуть ими и улететь.
- Ой! Сколько снега навалило! - радостно запрыгала возле окна Катя. - Правда здорово? Остаешься у меня жить?
- Нет.
- Смотри, как бы ты не пожалел о своем решении, - сказала Катя, провожая меня за дверь. - Передумаешь, а уже поздно.
- Кать, чего суждено, того не миновать! - кричал я, прыгая вниз по ступенькам. - Поздно или рано!
- Запомни! Самый главный человек - тот, кто тебя искал! Тот кто тебя искал!
Первый снег хрустел под ногами, словно разговаривая. Казалось, что идешь по спине гигантского белого медведя. Сахарная шкура доверчиво терлась о ноги.
- Если райский поезд ушел без меня, значит, будет какой-то другой, - говорил я себе, мысленно уже плюнув на карьеру ритм-гитариста.
Еще раз искать денег на поездку к Оптимисту я не собирался. На трамвайной остановке топталось двоё, я и маленький человек с гитарным кофром. Он напомнил о недавних творческих планах. Не выдержав, я рассмеялся. Человек с интересом посмотрел в мою сторону.
- Не состоявшийся ритм-гитарист, - представился я. - А ты кто?
- Кобзарь.
- В смысле певец, играющий на кобзе?
- Во всех смыслах. У меня фамилия такая.
- Куда едешь?
- В Германию.
- На трамвае?
- На самолете. Улетаю сегодня ночью.
- Развлекаться?
- Работать.
- А у меня не получилось уехать.
И я рассказал историю райского поезда.
- Кто же на райском поезде за доллары ездит, - засмеялся Кобзарь.
- Точно, - улыбнулся я. - А я как-то и не подумал.
Трамвай подкатил как корабль по белому морю. Проехав несколько остановок как острова к острову, мы выяснили, что у нас много общих знакомых и интересов.
- Угощаю, - угадал моё желание Кобзарь. - У меня еще есть минут сорок.
- Отлично. Кроме того, меня уже укачало, - согласился я.
Мы сошли на берег и обзавелись бутылкой вина. Оно развязало мне язык, и я рассказал историю про одного бродягу. Он работал в одной из роскошных гостиниц Парижа, разливая вино в погребе, а потом спился и стал бродяжничать, находя, что так гораздо лучше. Напиваясь вдрызг, он пел хриплым голосом одну и ту же арию из 'Фауста'. По его мнению, это производило впечатление на полицейских, которые должны были думать, что он не простой человек, раз знает оперу.
- Так что, Кобзарь, - посоветовал я, - если будут проблемы с полицией, затягивай оперу. И лучше из 'Фауста'.
- Пора мне, - посмеявшись, сказал Кобзарь, - скоро самолет. Домой еще надо зайти.
Мы сели в трамвай. Люди недовольно толкались.
- До встречи! - крикнул я, провожая Кобзаря.
Несколько часов я катался на трамвае по кругу, по заснеженному городу с белыми домами, белыми улицами и белыми деревьями. Я катался со странным забытым умиротворением, разглядывая всё как в первый раз. Мне не хотелось выходить, куда-то идти, о чем-то думать и с кем-то разговаривать, хотелось - не спеша катиться по белому городу. Видеть, слышать и понимать то, что открывается тем, кто никуда не спешит, не мелочится и не фальшивит. Кто играет жизнь по нотам, не перевирая ни одну.
Я катался до тех пор, пока не понял, что этот трамвай и был моим райским поездом.
тот, кто тебя искал
Трудно по-настоящему представить, как нас много. Наши разные судьбы, дела и поступки бесконечными потоками нисходят на мир. Находясь в одиночестве, скрываясь от общества за мечтой, мало ощущаешь весь этот хаос, но стоит к нему прикоснуться, и ты уже песчинка в невообразимом пространстве бытия. Песчинка, которая, гоняясь за другими такими же песчинками, выполняет трудно постижимую, но, скорее всего, нужную миссию.
Мир предлагает нам любовь и тишину. А мы в суете убегаем от них прочь.
Можно жить в раю, можно жить в аду. Можно жить, где угодно. Можно вообще нигде не жить, но всякий раз, проникая сюда под видом обретшего плоть духа, понимаешь: без любви тут делать нечего. Понимаешь и забываешь, что там, где её нет, жизнь подобна тяжелому сну.
Уже месяц я ошивался в доме отца. Это его раздражало, и мы постоянно ругались. Отец только что перенес операцию на сердце, расстался с любовницей, жизнь ему поднадоела, а тут еще в доме появился взрослый сынок-оболтус. У него имелся один - приемный, так на шею еще свалился и родной.