"Но вот однажды к нам прислали очень честного, чекиста верного и зоркостью известного..."
Попытка историко-литературного и культурологического исследования
В студенческой молодости мои музыкальные вкусы были довольно-таки противоречивы. С одной стороны песни революции, Гражданской и Великой Отечественной войн, песни послевоенных лет, комсомольский шансон Пахмутовой и Добронравова, киношная попса (Вдруг как в сказке скрипнула дверь"...), а так же, как говорится, "русские народные, лихие хороводные". С другой стороны бардовский цикл, включая Галича, Высоцкого и Визбора и тогдашний позднесоветский псевдоблатной шансон (Александр Новиков и другие). Короче, с одной стороны: "Жизнь моя блатная - злая жизнь моя"; с другой: "Но от тайги до британских морей-Красная Армия всех сильней!".
При этом нужно отметить, что среди произведений последнего из вышеперечисленных песенных жанров мне, например, попалось одно, которое в эпоху позднего застоя мимоходом сообщало слушателю о существовании в тогдашнем Советском Союзе организованной преступности и то, что она была тесно связана с тогдашним советским государством: "Мы с фраерами были внешне деликатные, а с мусорами пили сладкое мускатное. И даже судьи с прокурором не гнушались пожрать на шару вместе с нами за столом. Но вот однажды к нам прислали очень честного, чекиста верного и зоркостью известного. Мы все порюхались и всю нашу малину в Сибирь в "столыпинских" на каторгу свезли. Пятнадцать лет я отсидел, как полагается. Мне до сих пор тюремным супом отрыгается. Но ремесло свое мне бросить невозможно, и я исправно буду дальше воровать".
Последняя фраза этой цитаты весьма характерна, и я посоветовал бы её наизусть заучить тем политологам, типа Кургиняна, кто перед лицом наступившего мирового экономического кризиса обращается к правящим ныне в Российской Федерации клептократам с призывом одуматься и тем самым спасти себя и страну.
Но, впрочем, вернемся к основной теме данной статьи про "очень честного чекиста верного и зоркостью известного".
Впервые я увидел их, правда, еще не тех, кто именовал себя чекистами, а их будущее пополнение во время своей учебы на историческом факультете Симферопольского университета в 1983-1988 годах. Тогда с каждого факультета брали в среднем по одному выпускнику для направления на годичное обучение в Киевскую школу КГБ Украинской ССР и последующей службе в этой системе.
И все пять своих университетских лет я среди много чего прочего, не мог понять, по какому основному принципу осуществляется этот набор. Причем внешние критерии были незатейливы: служба в армии по призыву, членство в партии и наличие жены.
Но с такими критериями на выпускных курсах университетских факультетов было ежегодно человек до двухсот, а выбирали из них для будущей службы в КГБ от силы пять.
То есть налицо был какой-то другой основной, но скрытый критерий отбора. Постичь мне его удалось спустя чуть больше года после окончания университета, когда я попал на работу в Севастопольский горком комсомола первоначально в качестве инструктора сектора оборонно-массовой работы идеологического отдела.
В числе дел, порученных практически сразу после прихода туда, стал разбор архивов, просуществовавших к тому времени почти тридцать лет городского и четырех районных оперативных комсомольских отрядов. Они прекратили свое фактическое существование в конце 1988 - начале 1989 года, поскольку их бойцы вполне логично рассудили, что глупо рисковать своей жизнью и здоровьем, защищая бесплатно толстожопых партийно-государственных бюрократов, начавших к тому времени потихоньку растаскивать прежнюю общенародную собственность.
В целом изучение этих архивов оказалось очень полезным в познании прошлой и тогдашней действительности. По этим архивным документам четко прослеживались судьбы многих бойцов этих формирований. В результате выяснилось, что часть этих парней (не слишком большая, кстати), попала затем на службу в милицию. Но самое интересное оказалось в том, что за все почти тридцать лет существования в городе этих отрядов никто, подчеркиваю, никто из этих бойцов не попал на службу в КГБ, хотя бы в звании и должности прапорщика. Хотя многие из них в этих отрядах начинали заниматься наружным и агентурным наблюдением с 13-14 лет.
Увидев эту странную, но в то же время интересную закономерность, я тут же вспомнил занимавший меня в университете вопрос о решающем критерии отбора его выпускников для КГБ и увидел в этих биографиях оперотрядовцев четкий на него ответ.
Осенение это было весьма грустным для человека до этого воспитанного на чтении приключенческой литературы. Оно открыло весьма неприглядную истину, что за прошедшие к тому времени 50 лет главным критерием для подбора кадров в советскую госбезопасность были общая безликость и откровенная серость кандидатов. Они должны были быть не умными, но и не удручать при этом откровенной глупостью; не добрыми, но и не злыми; не плохими, но и не хорошими.
Но все же главным и решающим критерием, как я понял, было отсутствие именно ума. Напуганная принявшими неожиданно слишком большой размах и жесткость сталинскими чистками 1937-1938 годов, советская партократия стала после этого панически бояться появления в системе госбезопасности умных и склонных по своей собственной натуре к розыскной деятельности людей.
Рассуждала она при этом примерно так: "Неизвестно еще как этот умник воспользуется теми возможностями, которые могут перед ним открыться на службе в КГБ, а поэтому лучше иметь там не блещущих интеллектом безынициативных исполнителей".
Так я наглядно увидел еще одну из главных язв советского общества, которые и свели его в могилу.
Хотя ради справедливости надо отметить, что антиинтеллектуализм был заложен в советских органах государственной безопасности практически изначально. Изначальность эта заключалась в том, что в 1918-1921 годах, когда шло формирование советских органов госбезопасности в виде тогдашней "Всероссийской Чрезвычайной комиссии", которая вошла в историю под названием "Чека", в силу тогдашней цивилизационной отсталости России от развитых стран, прежде всего в виде 70 % неграмотности населения, в ней объективно ощущалась нехватка для новых государственных органов, людей даже не с начальным школьным образованием, а хотя бы просто грамотных, умеющих выполнять самые элементарные действия служебного делопроизводства. Ведь самый простой и короткий розыскной процесс сопровождается ворохом бумаг. Причем это касается не только не только достаточно сложной сферы разведки, контрразведки, политического сыска, но и борьбы с банальной уголовщиной, которая тоже входила в сферу действия Чека.
При всем этом, все же главной причиной, по которой в годы Гражданской войны службы в Чека всячески избегали не только тогдашние партийные интеллектуалы, но и просто грамотные и сообразительные люди, было то чрезвычайно большое количество массовых расстрелов, которые сопровождали деятельность органов ЧК всех уровней с осени 1918-го и до конца 1921 года, и в которых приходилось участвовать почти всем сотрудникам за исключением некоторых совсем уж "ботаников" из числа канцеляристов.
Наиболее ярко и красочно в художественной форме эта главная особенность деятельности Чека была отражена в повести "Щепка" Владимира Зазубрина (настоящая фамилия Зубцов), которую автор написал по горячим следам событий в 1923 году и которая отдельным изданием не опубликована до сих пор. И найти ее можно только в Интернете.
В этой книге, на мой взгляд, автор чересчур уж смакует сцены массовых расстрелов в подвалах одного из сибирских губернских ЧК, прямо таки в садомазохистском духе. Да так, что маркиз де Сад, доктор Зигмунд Фрейд и львовянин Захер Мазох нервно курят в сторонке, борясь с тем, чтобы не скончаться прямо тут же от разыгравшегося у них от этих сцен комплексов неполноценности.
То, что описанные в "Щепке" сцены почти каждодневных массовых расстрелов в одной из губернских ЧК не есть порождение болезненной фантазии их автора имеются некоторое свидетельства. Например, у уроженца Севастополя и хорошо известного многим, даже сейчас, организатора полярных исследований в СССР Ивана Дмитриевича Папанина, дважды Героя Советского Союза, контр-адмирала, доктора географических наук и прочая, прочая, прочая... был в начале жизненного пути такой фрагмент, о котором не упоминал он сам и никто из его биографов. Это где-то 7-8 месяцев его службы в 1921 году в Севастополе комендантом Особого отдела Черного и Азовского морей.
Так вот, прослужив в этой должности более полугода, он затем несколько месяцев провел в психиатрическом отделении Севастопольского морского госпиталя с кучей диагнозов, самым простым из которых было "нервное истощение высокой степени". При этом главный советский полярник по всей своей к тому времени жизни отнюдь не был ни "ботаником", ни "юношей бледным со взором горящим". Уроженец полутрущобных кварталов Аполлоновки, пролетарской Корабельной стороны Севастополя, матрос-фронтовик в 1918-1919 годах, один из руководителей партизанского движения в Крыму в 1920 году. Одним словом "Мы шли под грохот канонады, мы смерти смотрели в лицо" и никаких признаков невротических состояний до службы в военной контрразведке ЧК он никак не проявлял. Впрочем, из прошедшего он сделал соответствующие выводы и по выходу из госпиталя решительно повернул на другую жизненную стезю.
Другое весомое доказательство реализма содержания "Щепки" заключается в том, что данное произведение так и не увидело тогда свет, несмотря на весь либерализм разгара НЭПа. Но при этом она достаточно быстро и широко распространилась среди элитных слоев, тогдашней читающей публики посредством машинописных копий и стала неофициальным бестселлером 1924 года.
В ответ советский официоз, не имея возможности опровергнуть её по существу, и в тех условиях, как-либо административно воздействовать на её автора, являвшегося членом партии с длительным дореволюционным стажем, а тогда это было очень весомым обстоятельством, решил бороться с его самиздатом методом альтернативного книгоиздания по данному вопросу.
Различными способами удалось привлечь к этому делу партийного писателя Бориса Лавренева и беспартийного и к тому же недавнего белоэмигранта Алексея Толстого.
Имея высшее юридическое образование и будучи офицером-артиллеристом на фронтах Первой Мировой войны и в начальный период Гражданской войны, а затем перейдя в армии политработу, Лавренев, как мне думается, был в душе согласен с содержанием "Щепки". Наверно, поэтому он свое задание фактически саботировал, причем в почти неприкрытой форме. В "Рассказе об одной вещи", который был написан и вышел в свет в 1925 году, он реалистично и живописно изобразив белогвардейских контрразведчиков, их противника - начальника городского ЧК, оставленного на подпольную работу изобразил столь сиропно-паточным образом, что его образ уже ни на что не годилась, кроме как в качестве исходного сырья для выделки элитных сортов кубинского рома "Баккарди".
К этому можно добавить, что для профессионалов в этом рассказе Б. Лавренева есть одно ценное наблюдение, которое заключается в том, что разведчику-нелегалу без крайне необходимости нельзя вступать в личный контакт с контрразведчиками противника даже на бытовом уровне, поскольку это очень чревато провалом со всеми, что называется, вытекающими отсюда последствиями.
Алексей Толстой, сознавая свою уязвимость, со столь классовой биографией в отличие от Лавренева к столь явному саботажу государственного заказа прибегнуть не мог. Но, тем не менее, в своем научно-фантастическом политическом романе "Гиперболоид инженера Гарина", написанном в 1926 году, он изобразил фашиста-космополита инженера Гарина, рвущегося к мировому господству с помощью изобретенного им чудо-оружия, таким образом, что этот образ вызывает невольное восхищение и желание ему в чем-то подражать. А вот его противник чекист Шульга выглядит какой-то раскрашенной картонной куклой, да еще и плоского формата.
Эта провальность публичной пропаганды "светлого образа чекиста "посредством литературных произведений в 1925-26 годах привела к тому, что после этого жанр "шпионского романа" исчез в советской литературе на последующие 14 лет. И возобновился он только в 1940 году с появлением "Рассказов майора Пронина" написанных Львом Оваловым.
Что касается самого автора "Щепки", то это его произведение запомнилось и партийному официозу и органам безопасности надолго. И буквально сразу после начала периода "Большого террора" в начале лета 1937 года он был арестован и по одним сведениям расстрелян 27 сентября 1937 , по другим - 6 декабря 1938.
А что касается судьбы его произведения, то в первый и последний раз оно было опубликовано в 1989 году сначала в альманахе "Енисей", затем - в журнале "Сибирские огни".
Возникает вопрос, а почему же эта вещь так и не была опубликована в виде книги хотя бы в эти же перестроечные годы?
Дело в том, что в ходе перестройки СССР верхушка КПСС вела активные переговоры с западной элитой о возможности своего проживания в дальнейшем в уютных евроатлантических пряничных домиках. И ей совершенно не хотелось, чтобы в разгар этого увлекательного занятия из семейного шкафа вдруг вывалились столь заботливо мумифицированные Зазубриным-Зубцовым монстрообразные предки.
Чтобы не быть голословными приведу примеры из биографии, как тогдашних партийных, так и сегодня приобщенных к власти "интеллектуалов" типа Гайдара и Никонова.
Обоим к концу перестройки еще не исполнилось и сорока лет. Но у обоих были весьма знатные (в советском понимании) и известные предки. Никонов по дочерней линии внук Молотова, ну а чей внук Егорка Гайдар, думаю, много объяснять не надо.
И если дедушка Никонова, занимаясь канцелярской работой, кого-то убивал только на бумаге, в то время как дедушка Егорки перед тем, как стать известным советским детским писателем, успел достаточно долго покомандовать карательным отрядом.
Но, впрочем, вернемся к заявленной теме. Итак, специфика деятельности местных органов ВЧК за весь период его существования, вплоть до его переименования и переформирования с февраля 1922 года сначала государственное политическое управление, а вскоре в Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) СССР, была такова, что совершенно не способствовала притоку в ряды своих сотрудников интеллектуалов, не говоря о подъеме интеллектуального уровня у тех, кто там был.. Постоянные запредельные нервно-психологические нагрузки этому, мягко говоря, ну никак не способствовали.
Кстати, в связи с этими очень специфическими особенностями деятельности местных органов ВЧК, называть себя "чекистами" имели моральное право только те, кто начинал свою карьеру в советских органах государственной безопасности до февраля 1922 года. Поэтому не то, что нынешние сотрудники российских спецслужб, но и абсолютное большинство тех, кто служил в советских органах госбезопасности после 1938 года не имели ни формального, ни тем более. Фактического права называть себя чекистами.
Теперь еще об одном, помимо врожденной антиинтеллектуальности, отрицательном факторе для профессиональности советских органов госбезопасности, заложенном во время Чека.
Поскольку очень вредная для здоровья специфика деятельности органов ВЧК очень быстро стала известна практическим всем членам партии того времени, то подавляющему большинству их, особенно русской национальности, там добровольно служить совершенно не хотелось. Как говорил на ломаном в одной из книг, то ли немец, то ли француз: ""Ямщик не гони лошадей". Да, "не гони лошадей", бедный лошадь усталь. Какой короший есть этот слова и какой есть добрий русский сердец"". Поэтому для соблюдения национального равноправия помимо приходивших на чекистскую службу представителей национальностей добрым сердцем не обладающих, типа латышей, поляков, евреев, венгров, немцев, грузин и т.д. партийному руководству пришлось начать мобилизации членов партии на службу ВЧК.
А, как известно любой труд под принуждением малоэффективен и самое главное - не воспитывает в исполнителях чувство профессионализма.
Принудительность набора кадров - вот самое резкое различие между дореволюционной русской политической полицией и советской госбезопасностью и самая главная причина укоренившихся в ней традиций антиинтеллектуализма и непрофессионализма.
Поскольку все познается в сравнении, то приведу два конкретных житейских примера как приходили на службу в корпус жандармов Российской империи и ОГПУ СССР.
Вот как описывает мотивы и механизм своего добровольного и осознанного поступления в жандармы, предпоследний начальник Дворцовой полиции (служба личной безопасности императора) генерал-майор Спиридович в своих мемуарах "Записки жандарма": "Но полковая служба не удовлетворяла молодежь. Все живое, энергичное стремилось уйти из полка. Думал об уходе и я. Переход в гвардию у меня не состоялся. Я стал готовиться в академию, выбрав военно-юридическую, но в то же время подумывал о переводе в корпус жандармов. Мы не понимали всей серьезности службы этого корпуса, но, в общем, она казалась нам очень важной. Это была та же защита нашей родины, та же война, но лишь внутренняя. Сами жандармские офицеры своей сдержанностью и какой-то особой холодной корректностью заставляли смотреть на себя с некоторой осторожностью. В них не было офицерской простоты, они не были нараспашку и даже внушали к себе какой-то непонятный страх. Все это в общей сложности создало у меня желание поступить в корпус жандармов. Но перевестись туда было очень трудно. Для поступления в корпус от офицера требовались следующие условия: потомственное дворянство, окончание военного училища по первому разряду, не быть католиком, не иметь долгов и пробыть в строю не меньше шести лет. Удовлетворявший этим требованиям должен был выдержать предварительные экзамены при штабе корпуса для занесения в кандидатский список. Затем, когда подойдет очередь, прибыть на четырехмесячные курсы в Петербурге и после их окончания выдержать выпускные экзамены. Всем формальным условиям я соответствовал, но у меня не было протекции. Отбор же офицеров был настолько строг, желающих так много, что без протекции попасть на жандармские курсы было невозможно. Но скоро случай помог мне, и я попал на предварительные испытания. В первый день держали устный экзамен. Меня спросили, читал ли я в газете "Новое время" статью о брошюре Льва Тихомирова и что я могу сказать по этому поводу. Вещь была мне известная и мой ответ удовлетворил комиссию. Затем мне предложили перечислить реформы Александра II и задали еще несколько вопросов по истории и государственному устройству. На письменном экзамене мне попалась тема "Влияние реформы всесловной воинской повинности на развитие грамотности в народе". Экзамены я выдержал, и меня внесли в списки кандидатов. Я вернулся в свой полк, а в это время обо мне собирались подробные сведения. Вызов на курсы затянулся. Прошло два года, и вдруг летом 1899 года я неожиданно получил вызов на жандармские курсы".
А теперь описание того, как пополнялись новыми сотрудниками советская госбезопасность в 20-30-е годы, которое дал отставной полковник государственной безопасности и классик советского "шпионского романа" Георгий Михайлович Брянцев в своем произведении "По тонкому льду". Вот как он описывает приход одного из своих коллег на службу в ОГПУ: "Я стал чекистом в 1924 году. До этого работал в рабочем клубе. Меня окружала куча друзей-комсомольцев, чудесных боевых ребят. Нас сдружила вера в будущее, совместная работа, стремления, ЧОН, борьба с бандитизмом, опасности. Шла репетиция. В самый её разгар появился районный уполномоченный ОГПУ Силин. Уж кого-кого, а его мы комсомольцы знали преотлично. И он знал каждого из нас вдоль и поперек. Он знал вообще все. По крайней мере, я был в этом твердо убежден. Всегда чем-то озабоченный, хмурый и немногословный, он подошел к рампе и, посмотрев исподлобья, остановил взгляд на мне и скомандовал: "Трапезников, за мной!". Ребята оторопело уставились на меня. Через час он и я сидели в кабинете секретаря уездного комитета комсомола. Через два дня Силин привел меня в помещение окружного отдела ОГПУ. Прошло еще четыре дня, и я вышел из этого помещения один. На мне была новенькая форма, хромовые сапоги и маузер в жесткой желтой кобуре. В нагрудном кармане удостоверение, что такой-то является практикантом ОГПУ и имеет право носить все виды огнестрельного оружия".
А вот как Брянцев в этом же романе показывает порядок комплектования и средний уровень профессионализма сотрудников НКВД в 1939 году на примере одного из областных управлений: "Через минуту зашли Дим-Димыч и помощник оперуполномоченного Селиваненко - молодой паренек, проработавший в нашей системе не более года. Его мобилизовали из какого-то техникума. Мне он был известен больше как активный участник клубной самодеятельности, чем оперработник. Наконец Безродный сам нарушил молчание:
- Да... Вот она молодость. А ведь надо учиться, дорогой мой друг, - обратился он к Селиваненко. Чтобы стать настоящим чекистом и разбираться без ошибок в человеческой душе, надо много учиться. Понимаете?
- Так точно, - заученно ответил Селиваненко.
- И вам все карты в руки, - продолжал Геннадий. - Для вас все условия. Было бы желание. А вот старым чекистам, да вот хотя бы мне, ни условий, ни времени не было для учения. А работали. Да как работали! Какие дела вершили! А какие чекисты были раньше - орлы!
- Раньше не было таких как теперь начальников, - пустил стрелу Дим-Димыч.
- Это каких же? - переспросил Геннадий. - Никуда негодных что ли?
- Этого я не сказал, - ответил Дим-Димыч. - Я сказал: таких, как теперь.
- Пожалуй, да. Таких не было. Мой первый начальник, к вашему сведению, товарищ Селиваненко, мог ставить на документах только свою подпись, а его резолюции мы писали под диктовку. Но мы учились у него, а он учился у нас".
В общем, приключенческие романы и повести Брянцева, написанные им с 1948 по 1960 год - это целая эпопея на тему: "Блеск и нищета сталинской госбезопасности".
Ключевыми из них в этом плане являются такие, на мой взгляд, его проведения, как "Конец осиного гнезда" и "По тонкому льду".
В "Осином гнезде" автор описывает проникновение офицера советской госбезопасности в одну из абверовских разведшкол и при этом дает подробное описание тех проверочных мероприятий, которые провел в отношении него начальник этой школы. Над этими абверовскими проверочными приколами весело и от души посмеялся бы любой жандармский ротмистр, прослуживший в корпусе не меньше года. Но в изложении полковника советской госбезопасности эти элементарные проверочные действия выглядят прямо-таки безднами самого мрачного и невиданного доселе в мире коварства.
Аналогичная ситуация и в романе "Пор тонкому льду". Там немецкий разведчик, отнюдь не суперагент, а всего лишь добротный профессионал, по агентурной кличке "Дункель", использующий обычные приемы конспирации, под бойким пером автора предстает в виде какого-то монстра специальных служб всех времен и народов.
А ведь Георгий Михайлович Брянцев на фоне своих тогдашних коллег по ОГПУ и затем НКВД выглядел форменным интеллектуалом. Сотрудником ОГПУ он стал в 1925 году в возрасте 21 года, имея за плечами горный техникум и полный курс обучения в Севастопольской школе военно-морских летчиков. Для сравнения находившийся с ним в 1941 году в одном звании "старший лейтенант государственной безопасности" и одинаковой должностной категории - начальник Севастопольского горотдела НКВД Нефедов имел за плечами то ли один, то ли два класса начальной школы и губернские курсы партийно-советской работы..
Но кроме среднего и двух специальных видов образования за плечами Г.М. Брянцева к моменту написания им своих книг были длительная и разнообразная розыскная деятельность.
После прихода на службу в ОГПУ - несколько лет борьбы с чеченским бандитизмом, затем служба в ГПУ Аджарской АССР в городе Батуми, где он участвовал в операциях против английской разведки и от белогвардейских диверсантов из эмигрантской организации "Братство русской правды". Потом участие в гражданской войне в Испании. В годы Великой Отечественной войны занимался подготовкой разведывательно-диверсионных групп и с некоторыми из них отправлялся в тыл врага. В итоге к моменту увольнения со службы в 1950 году - звание полковника и скромный, но очень достойный набор государственных и боевых наград: орден Ленина, два ордена Боевого Красного Знамени, орден Красной Звезды и почетный знак "Заслуженный чекист", который в системе госбезопасности приравнивался к ордену.
И вот при всем этом такое какое-то по-детски наивное ужасание "коварством" абвера.
И если полковник Брянцев один из лучших сотрудников сталинской госбезопасности, то каковы же тогда худшие? Впрочем, и на этот вопрос Брянцев дает ответ в своем романе "По тонкому льду" в образе одного из его героев капитана госбезопасности Геннадия Безродного.
Но вернемся к теме "ужасного коварства Абвера". Для сравнения в документальной повести Льва Гинзбурга "Бездна" приводится эпизод, когда другой офицер советской госбезопасности внедряется в гораздо более серьезную структуру, чем Абвер, а именно, в одну из команд немецкой тайной полевой полиции. И хотя он выступал не в роли русского "добровольного помощника", а как немец, тем не менее, весь год своей службы там он подвергался гораздо более частым и серьезным проверкам, чем герой Брянцева, но, рассказывая об этом публицисту, он это чем-то особенным и "немецким коварством" не возмущался.
А что касается смеха жандармского ротмистра по поводу абверовской проверки, то дело в том, что её способ очень похож, например, на тот, который применялся за 70 лет до этого в Одесском жандармском управлении и который был очень живописно описан писателем Лесковым в его рассказе "Административная грация". Но по мере того, как умнели революционеры, то жандармы от таких, ставших дешевыми приемами, отказывались. А вот в Абвере они были в ходу и спустя 70 лет, приводя в ужас некоторых советских разведчиков даже спустя десять лет после окончания войны.
А теперь необходимо небольшое отступление. Для того, чтобы читатели не запутались в приводимых мной различных специальных звания сотрудников советской госбезопасности необходимо небольшое разъяснение данного вопроса.
В 1935 году в вооруженных силах СССР была введена система персональных воинских званий. Одновременно аналогичные меры были приняты и в системе НКВД для сотрудников милиции и госбезопасности. Но если в милиции новая система персональных специальных званий соответствовала армейской, то в госбезопасности все было по-другому. Первым офицерским званием было "сержант госбезопасности", что соответствовало звание "младший лейтенант" в вооруженных силах. Затем далее шли "старший сержант госбезопасности". Следующим было "младший лейтенант госбезопасности" (армейское звание "старший лейтенант"). И так до майора госбезопасности", который соответствовал армейскому полковнику. Далее шли генеральские звания: "старший майор госбезопасности" - генерал-майор, комиссар госбезопасности 3 ранга - генерал-лейтенант, потом комиссар госбезопасности 2 и 1 рангов и высшее звание "генеральный комиссар государственной безопасности СССР" соответствовало званию "маршал". Его носил только народный комиссар внутренних дел.
В мае 1943 года специальные звание сотрудников госбезопасности были приведены в соответствие с воинскими званиями. Звание генеральный комиссар государственной безопасности СССР" было ликвидировано в июне 1945 года, когда тогдашнему наркому внутренних дел Берии было присвоено звание "Маршал Советского Союза".
А теперь вернемся к основной теме. Положение с профессионализмом в советской госбезопасности и без того отнюдь не блестящее, вновь начало ухудшаться после смерти Сталина. Последовавшие вскоре этого чистки среди сотрудников ГБ вновь привели к массовым партийным мобилизациям туда для заполнения освободившихся должностей.
Кроме этого во внешнюю разведку созданного в сентябре 1954 года "Комитета государственной безопасности" широким и как вскоре стало ясно мутным потоком хлынули сынки партийных и государственных боссов различного уровня. Таким образом, их любвеобильные папаши пытались резко улучшить их материальный достаток за счет заграничных командировок. Так, они неосознанно, задолго до появления знаменитой диссидентской формулы "Запад гниет, но хорошо пахнет", решили с помощью службы во внешней разведки устроить своим чадам роскошную в материальном плане жизнь, не дожидаясь обещаний своего вожака Хрущева о построении коммунизма в СССР в 1980 году.
Не знаю почему, но в России в отличие от Запада, есть такое устойчивое правило, что почти все сынки начальников различных ведомств и различных рангов почему-то вырастают редкостными дебилами. Причем чем более высокий пост занимает батя, тем дебильней у него сынок.
И вот эта орава дебильных сынков, начиная с конца 50-х годов, массово хлынула в заграничные резидентуры при советских посольствах и торговых представительствах. Результатом этого с тала сначала массовая дебилизация среди легальных советских разведчиков, а затем с перехода на сторону врага сотрудника внешней разведки КГБ - сына министра судостроения СССР Носенко, начались процессы массового предательства среди персонала внешней разведки, продолжавшиеся вплоть до распада СССР.
В связи с этим я обнаружил очень любопытный материал на одном из российских сайтов. Это был то ли АПН, то ли Форум МСК.РУ. Его автор решил проанализировать, какие профессиональные категории граждан СССР, имели в период между смертью Сталина и началом перестройки возможность систематически бывать в капиталистических странах и какие из них при этом давали наибольший процент предателей и перебежчиков.
Вначале автор этого исследования взял самую многочисленную из этих категорий - моряков и других членов экипажей советских судов, совершавших заграничные плавания. Таковых за указанный период он насчитал до 600 тысяч. Из них не вернулось на родину по его данным около 20 человек. Или тысячные доли процента. Но при этом автор добавляет, что это мизерное количество предателей среди загранплавающих можно уменьшить и еще вдвое, поскольку половина из этих двадцати пропало без вести и, скорее всего, стала жертвой припортового или городского криминала.
Такие даже более чем мизерные показатели по данной профессиональной корпорации очень удивляют, поскольку на фоне тогдашних своих соотечественников они, как правило, отличились наибольшим мещанством и определенной склонностью к некоторым видам считавшейся тогда криминалом деятельности (спекуляция, незаконные валютные операции и прочее) и значит автоматически наименьшей идейностью. Эта патриотичность моряков загранплавания вошла даже в тогдашний советский приблатненный шансон: "Я узнаю тебя красавица-Одесса. Здесь Дерибассовскую левы стерегут. Сидел глазел я у фонтана с интересом, как мимо шмары задом фирменным трясут. Тут подошел ко мне шикарный иностранец и говорит: Май фрэнд поедем в Амстердам. Там жизнь блатная, там почти что нету пьяниц, но дела хватит и бандитам и ворам. Сымай штаны - он говорит-сымай колеса. В них не пускают в чудный город Амстердам. Я на тебя надену джинсы "Леви Страус" и дипломат французский вместо торбы дам. А как приедешь, ты расскажешь про Россию о том, как трудно было жить среди волков и как у вас совсем замучили евреев, и что их ловят как в Китае воробьев. За это будут тебе доллары и франки, машины, виллы, много женщин и вина. Да ты представь себе француженки, испанки! Не то, что эта, вот одесская шпана. Мы этой ночью с пьедестала сымем дюка и увезем его с собою в Амстердам..." Тут я не выдержал, сказал: Довольно сука! Одессу-маму грабить я тебе не дам!"
Другой многочисленной корпорацией советских граждан регулярно бывавших в капстранах являлись спортсмены. За указанный период их там побывало несколько десятков тысяч. Количество перебежчиков из них около десятка. Доля, конечно, несколько поболее чем у моряков, но в принципе столь же мизерно.
Среди спортсменов можно выделить шахматистов, которые занимали промежуточное положение между спортсменами и творческой интеллигенцией, которая так же регулярно выезжала за рубеж. И обе эти категории были склонны к фрондерству и диссидентству. Но при всем этом из примерно тысячи шахматистов, побывавши за это время в капстранах перебежчик был только один - Корчной.
Примерно такие же показатели были и у нескольких тысяч представителей советской творческой интеллигенции (музыканты, литераторы, актеры, балет и т.д.).
Обозрев всю эту в целом безыдейную публику но, тем не менее, дававшую в загранпоездках мизерное количество перебежчиков, автор задается вопросом, а какие же тогда категории советских граждан, совершавших длительные загранкомандировки, давали наибольший процент перебежчиков и предателей.
Ответ на него был таков - это сотрудники внешней разведки КГБ и дипломаты. Причем и здесь разведчики значительно опережали даже дипломатов. По его подсчетам из побывавших в 1954-1988 годах в зарубежных командировках примерно 5 тысяч разведчиков перебежали на Запад и были завербованы иностранными разведками (прежде всего западными) по очень приблизительным и оттого приуменьшенным подсчетам около двухсот из них.
То есть у разведчиков КГБ доля перебежчиков и предателей в несколько тысяч раз превышала даже показатели диссидентствующей и фрондерствующей советской творческой интеллигенции.
Вот такой закономерный итог наглядного краха кадровой политики советских органов госбезопасности.
Ну а теперь вкратце рассмотрим данный вопрос применительно к двум основным нас вопрос применительно к двум основным наследникам бывшей советской госбезопасности, которыми являются Федеральная служба безопасности Российской Федерации и служба безопасности Украины.
Если говорить о службе безопасности Украины то надо отдать должное её сотрудникам и руководству в том, что в отличие от своих российских коллег они не озабочены поиском своих исторических корней. Они не пытаются выводить свою родословную не из чекистов и не из царских жандармов, понимая, что подобные изыскания могут прямиком вывести на "лихих хлопцив" из Службы безпеки Организации украинских националистов Степана Бандеры, от методов работы которой порой мутило даже их немецких коллег.
В отличие от своих украинских собратьев по ремеслу россияне из ФСБ упорно заняты поиском своей профессионально-корпоративной самоидентификации.
Одни из них по неразумению своему имеют наглость подобно своим предшественникам из КГБ именовать себя чекистами. Другие, насмотревшись на нынешние государственные символы Российской Федерации в виде двуглавого орла и триколора начинают выводить свою профессиональную родословную от царских жандармов.
По первому поводу я уже писал, что в силу особой специфики деятельности ЧК не имели никакого права именовать себя чекистами даже те сотрудники сталинской госбезопасности, которые приходили в её ряды после 1921 года. Тем более это профессиональное понятие неприменимо к КГБ и выросшей из него ФСБ.
Что касается царских жандармов, то в отличие от сотрудников ФСБ они не крышевали тогдашних купцов 1-й и 2-й гильдий и весь прежний российский средний бизнес. Кроме этого они не возбуждали и не прекращали уголовных дел за соответствующую плату. Ну а самое главное, профессиональный уровень их превышал значительно показатели всех советских органов госбезопасности и по сравнению с ними офицеры ФСБ сейчас находятся даже не на уровне плинтуса, а гораздо ниже.
Поэтому если нынешние сотрудники ФСБ и имеют каких-то исторических предков, то это белогвардейские контрразведчики. Они, как и нынешняя ФСБ, представляли собой сборище пестрой, случайной и абсолютно безыдейной и беспринципной публики, для которой на первом месте стояло добывание для себя максимального материального благополучия, а служебные обязанности являлись лишь способом достижения этой главной цели.
Кстати, царских жандармов среди белогвардейских контрразведчиков были считанные единицы. А в контрразведке белогвардейских "Вооруженных сил юга России" их не было совсем, поскольку командовавший ими генерал Денники, будучи большим либералом-антимонархистом, своим специальным приказом запретил принимать их туда.
Впрочем, и сами жандармские офицеры в белогвардейские контрразведки совершенно не рвались. В силу своего прошлого служебного опыта они прекрасно видели либеральную суть белогвардейщины. Ну а к либералам, свергшим монархию и тем самым сломавшим им налаженную жизнь, у них были личные счеты и служить им они не собирались.
В советской литературе почти сразу после Гражданской войны целый ряд авторов начал раскрывать особенности психологии белогвардейских контрразведчиков. Прежде всего, это целый ряд рассказов и повестей Алексея Толстого первой половины 20-х годов. Среди них особо выделяется повесть "Похождения Невзорова или Ибикус". В этом произведении есть монолог деникинского контрразведчика, когда он приглашает Невзорова поступить к ним на службу. Сейчас этот монолог звучит прямо-таки как манифест пресловутого путинского "чекизма".
Так уже упоминавшийся Борис Лавренев в своем "Рассказе об одной вещи" нарисовал подробные и реальные типы деникинских контрразведчиков.
Спустя полсотни лет Юрий Кларов в своем романе "Станция назначения Харьков" мимоходом показал пронизанный криминалом и коррупцией характер деятельности колчаковской и деникинской контрразведок.
Как ни странно, но в отличие от советской литературы - советский кинематограф совсем наоборот почти во всех своих художественных фильмах значительно идеализировал белогвардейских контрразведчиков. В качестве примера можно привести фильм "Новые приключения неуловимых" и его продолжение "Корона Российской империи", с обаятельным штабс-капитаном Овечкиным и рядом его коллег.
Другими кинофильмами подобного рода стали "Макар-следопыт", "Адъютант его превосходительства" и, наконец, "Срочно, секретно, губчека". Все эти фильмы можно найти на сайте советских фильмов film.arjlover.net.
И только в художественном фильме "Бег" в той его части, где показывается процесс эвакуации врангелевских войск из Севастополя по казаны реальные белогвардейские контрразведчики. Я имею ввиду сцену выбивания из доцента компрометирующих показаний на жену одного долларового миллионера с целью его последующего шантажа и дальнейшего вымогательства у него крупной суммы денег в иностранной валюте.
У читателя после всего вышеизложенного неизбежно возникнет вопрос, а зачем и к чему это написано?
На это я отвечу словами одного из украинских литературных и общественных деятелей середины ХIХ века Пантелеймона Кулиша. Это высказывание я привожу в оригинале на украинском языке, поскольку, во-первых, в дословном переводе на русский оно потеряет свою выразительность, а во-вторых, оно в принципе понятно будет любому русскому, даже если он совершенно не владеет украинским. И так: "Iсторiю неможливо змiнити. Треба тiльки мати вiдвагу знати її правду. Тiльки так можливо змiнити нашу нинiшню жорстоку реальнiсть".