Эта история ни о чем. А где она произошла, в каком городе - неважно. Ведь особой разницы между городами нет, все они похожи один на другой. Отличается только архитектура и памятники в центре этих славных городов, а так - все то же самое, типовая застройка; люди - тоже одинаковые. По крайней мере, мне так кажется. Может быть, я живу в одном городе с вами... Я расскажу вам всего лишь о трех днях из моей жизни. Трех днях, которые и привели меня сюда. В Центральную Городскую больницу, в палату N..., а, не важно... Всю свою, пусть и короткую, жизнь я много читал. Разных авторов, но почему-то всегда манила меня книга Джерома Сэлинджера, - то ли название нравилось, то ли еще что, - но какая-то магия для меня от нее исходила. Даже не читая ее, я знал, супер вещь это. Не потому, что так принято считать, - а и не знаю почему. Одно слово, волшебство какое-то в ней таилось. Долго искал её, наконец, эта книга попала мне в руки и начал читать я, про парня по имени Холден Колфилд. Я не старался подражать ему, просто мне стало казаться, что этот персонаж и эта книга способна дать мне ответы. Ответы на вопросы. Какие? Я и сам не знал и не знаю до сих пор. В начале прошу вас простить за излишнюю "квадратность" моей речи. Хочется рассказать эту историю во всех подробностях, а память подводит, поэтому приходиться писать как можно быстрее, чтобы не забыть ничего. Простите. Итак, эта история имела место быть в городе "Н". А начинается она с моего ПТЛа, чье здание архитекторы, словно стесняясь, засунули в самую глубь жилых кварталов городской окраины. А за ним - только поля и железная дорога, вот. ПТЛ - переводится как профессионально-технический лицей, а так - обычное ПТУ, его и называют - учага.
2 - Андрей, что опять? - спросила меня Лариса Николаевна, отложив тетрадку в сторону. Отчество вроде бы Николаевна, не помню точно. Извините, забыл представиться. Меня зовут Андрей Гринин. Так получилось, что моя фамилия говорящая. Например, моя любимая группа - "Грин Дэй", потому что слово "фонограмма" как звуковая, так и текстовая чужды для них, что в современном мире редкость. И хотя их пик популярности пришелся на то время когда, как говорится, я пешком под стол ходил, мне все равно нравится эта музыка. Гринин - это еще и футболист ЦДКА, великой "Команды лейтенантов", ЦСКА нынешнего, за которую я болею. А еще Гриня - это бомж, живущий в моем доме, так вот. - А что? - ответил я, - мало написано? - Ты что, издеваешься надо мной? - Нет, - говорю, - я же написал, как и говорили. - Да нет, к объему претензий нет, - ответила она, надевая свои модные узенькие очки. Очки-то модные, а все равно... Дылда дылдой. - Но содержание... Ты что создаешь? Зачем ты написал про Пьера Безухова, что он беспомощный, безмозглый сноб, думающий только о себе и ничего не умеющий? - А я так вижу, - ответил я. Я действительно написал то, что думаю, но не знаю точно, думаю ли я так на самом деле, просто достала эта классика из-под палки. И этот Толстой - достал уже. Всегда поперек я. Может - специально, может - нет, просто написал и написал. - Так что, два? - говорю. - Я тебя не понимаю, на занятия не ходишь. Директор за тебя просит, тебе дают шанс, а ты такое вытворяешь. Ты что, ненормальный? За меня действительно просил директор. Только не подумайте, я не блатной или что-нибудь там еще, просто раньше он жил в нашем районе и хорошо знал мою маму, поэтому и согласился помочь. А почему - это совсем просто. В моем ПТЛе меня поставили на отчисление, не за плохую успеваемость (уж этому-то уровню я вполне соответствую), а за прогулы, множественные прогулы, у меня их столько, что не поймешь - чего больше, присутствия или отсутствия. Поэтому эпитет "ненормальный" в мою сторону не выглядит чем-то особенным. Так меня много раз называли. Только звучали эти комплименты всегда по-разному, знатная коллекция подобралась, - дебил, олень, лох, дурак, полудурок - а вот теперь и ненормальный. Словарь Даля. Ненормальный, может быть, но как-то неприятно слышать это от человека с высшим образованием, которого по умолчанию принято считать умным. От человека, который даже не может правильно объяснить свой предмет. Был такой случай, произошел он в тот день, когда я в кои-то веки отсидел весь учебный день. Лариса Николаевна объясняла нам что-то по учебнику. А, стихи Ломоносова. А там - Невтон, типа Ньютон так писали раньше. Так вот, она и говорит, что Невтон - это древнеримский основатель жанра публицистики. Тогда я чуть не подпрыгнул от удивления на этом вонючем стуле, удобном только для..., короче - неудобном, я-то ведь знаю, что это за "Не-втон". А другой случай был такой. Не знаю, что ее подвигло, но она вдруг, решила преподавать нам Шекспира, причем повисла на первом же слове. Слово было такое - Уильям, написано оно было по-английски. Так букву "дабл ю", она окрестила буквой "УЭ", которая может читаться и как "В", и как "У". Мало того, затем она прочитала реку Эйвон, как Авоие (опечатка в учебнике была). Вот такой вот учитель Русского языка и Литературы. Хотя была у нее и силь-ная сторона - за это я и прозвал ее про себя - Фурия. Конечно, за ее орднунг логичнее было бы Фрау, но мне, почему-то в голову пришла именно Фурия. Этой сильной стороной было - проверять сменную обувь. Вообще, смешно - проверка сменки в ПТЛе. Но, в этом деле ей действительно равных не было, однажды она меня за это вообще с занятий сняла. И сейчас этот человек ста-вит мне диагноз - "ненормальный". - И что делать теперь? - говорю, хотя знаю, - не поставит она мне два, ведь ее директор просил, а такие, как она, никогда не идут против течения. Не выполнит просьбу, и, глядишь, - отношения испортятся, и не бывать ей завучем после ухода на пенсию Тамары Андреевны. Вот кто мировая тетка, никогда на меня не орала, да я вообще не слышал, чтобы она на кого-то голос повышала. Не поставят Фурию завучем - тогда прощай карьера. И насмарку все церберство и услужение, - зря, что ли, она у открытой двери мужского туалета стояла, проверяя, не курит ли кто. Смешно звучит - карьера в ПТЛ. - Напиши как надо, - сказала она, поправляя ноутбук, как всегда за-крытый. Никогда им не пользуется, только таскает с собой, его никогда не видели открытым (я, во всяком случае), - Как объясняли пиши. Ты надеюсь, не прогуливал тогда? "Конечно! Прогуливал!", думаю, даже смешно стало. Поразительно, как меняются люди, когда видят что ты "блатной", бесит даже. И так, и сяк к тебе подход стараются найти, просто бесит. - А давайте, я на выходных перепишу, - говорю. - Пиши, после выходных принесешь, - вздохнул она. Ничего я переписывать не собирался. Просто, как всегда, время тянул. - До свидания, - пробубнил я на прощание и вышел из кабинета. Если честно говорить, то по барабану мне этот ПТЛ, тоже мне, - светоч наук. Даже если я исправлю литературу, меня все равно выгонят, - геометрию я никогда не сдам. Тем не менее, моя фотография с еще несколькими учениками моей группы, красовалась одно время на страницах городской газеты. Репортаж о ПТЛе делали и меня сфотографировали в числе еще четырех человек, тоже "отличников". Я не хотел фотографироваться, а фотограф, мерзавец, говорит, типа я фотогеничный и потащил сниматься. Да и пошли они все. Просто в армию не хочется - жуть как. Хоть и год ввели служить, а все равно не хочется. Не знаю, может быть, наслушался всякого бреда, трусов, - как объясняют по телевизору, потому и боюсь. Но если это бред, то тогда почему у нас в доме те, кто отслужил в армии, - сама неадекватность? Один с утра до ночи синячит по-черному, бегает в тельняшке с криками: "ВДВ! ВДВ!" зимой и летом, пристает ко всем с одним- единственным вопросом: "Служил?" Такое ощущение, что жизнь для него это вечный дембель, а ведь из армии он вернулся, когда мне лет десять было, то есть семь-восемь лет назад. Допрыгался, башку ему Артур с гопниками про-ломил. Другой на иглу сел, загнулся, а третий уже несколько лет из дома не выходит. Ни о чем я не думаю, - так мне мама говорит. Надо было поступить в университет - и проблем бы не было. Но как туда поступишь с моим аттеста-том, тем более, везде блат, и никак ты по уму не пройдешь, а тем более без денег? Я мог бы учиться лучше, но постоянно прогуливал, не знаю почему, скверно там было. В школу я поступил почти в восемь лет, год пропустил. День рождения у меня в октябре и поэтому, почти в семь меня в школу не взяли, пришлось ид-ти почти в восемь. В первых классах все было нормально, я даже получил из рук директора школы почетную грамоту за достигнутые успехи. Читал я лучше всех, по пра-вописанию был одним из лучших, стихи наизусть давались легко. Проблемы начались в средней школе, когда у моих сверстников начало давать о себе знать пацанство, начались деления на крутых и лохов, появи-лось желание доминировать. У каждого к каждому были предъявы. К этому я оказался не готов и мой наив начал натыкаться на кулаки. Правда, такие случаи были редкостью, сейчас и не вспомнить ничего особенного, - так, все по мелочи. Слабаком я не был и поэтому наши крутяш-ки, буквально ненавидевшие все, что не подражает и не похоже на них, меня не трогали, - почти. Я четко входил в лагерь нулей, т.е. и не лохи и не крутые, меня словно не существовало. Впрочем, меня это мало волновало, в большин-стве я был апатичен к той атмосфере, что была в моем классе. Еще помню момент, когда меня, в 6-м классе, включили в сборную шко-лы по футболу. Играл я хорошо, правого хавбека. Происходило это на школь-ном дворе, после урока. Преподаватель оказал мне честь, объявив о том, что-бы я приходил сегодня на тренировку вместе с четырьмя неформальными ли-дерами нашего класса. Весь класс, подонки, встретил это дружным взрывом смеха, даже освобожденные нытики и парни, жившие в моем доме, которых я считал своими друзьями. Эта история со временем превратилась в анекдот и до выпуска была одной из самых популярных в классе. Я не пошел, равно как и не ходил на большинство уроков и мероприятий, таких как День допри-зывника. Блин, маразм, - скачи, стреляй из пневматики. Не нравится мне это де-ло. Еще больше бесит, когда начинает выступать, особенно перед ТВ, урод ка-кой-нибудь из начальства. Будущих защитников Родины, говорит, готовим. Умных, сильных и спортивных. Урод, лицемер поганый. Спросить бы у него, а ты своего сына отдал в армию? И повторюсь, атмосфера в школе мне никогда не нравилась. Полкласса не знает, где находится Чехия, а им вдалбливают про какие-то тектонические плиты. Учитель английского языка с упорством идиота пыта-ется внушить правильные произношение и правописание английского языка, а ученик тупо сидит и записывает их русскими буквами. Или история, где учитель истории говорит, что история не нужна нам, нам надо просто трени-ровать память, и в этом нам поможет история. Чтение стихов наизусть, где учителю доставляет садистское удовольствие медленно вызывать всех по списку, глядя при этом на класс хищным взглядом. Скажите, на фига мне знать, какая валентность у магния, или как вы-глядит инфузория туфелька? Зачем надо чертить какие-то детали? А кто мне сейчас ответит, что такое квадрат двух катетов, или - что такое гипотенуза? Язык пришельцев какой-то. "Для общего развития" - скажете вы. Соглашусь, но не более, ведь так я и относился к этому, не придавая значения прогулам, хотя, все, что требовалось на контрольных, я выполнял. Они ведь не придавали значения тому, что творилось внутри классов... Кучка из двух - трех уродов держит весь класс в страхе, дедовщина почище армейской будет, а у них - шуточки, дети забавляются, шутят друг с другом. Ага, полтинник вымогают, ногой в морду бьют - прикол такой, шутка юмора. А порой - хоть в школу не ходи, тошно до чего. И не ходил. Чаще уходил после первых уроков. Уходил домой, не любитель я шататься по улицам. А бывало вообще, просто забивал и не шел в этот светоч наук. Просто оставался дома. И стучали на меня - мои же одноклассники, козлы. Из-за этих прогулов у меня часто обострялись отношения с учителями, которые постоянно капали на это моей маме, однажды даже поставив вопрос об исключении из школы, вызвав на педсовет, а я ... опять не пошел. Интересно конечно - за прогулы они хотели меня исключить, а засранцев, каких было немало, выбивавших деньги из одноклассников и уже тогда имевших приводы в милицию, словно не замечали. Помню двух близнецов, по-моему, с третьего, что ли, по седьмой класс со мной вместе ходили. Вот кому доставалось, это да. Потом их убрали из школы, перевели в другую, после того как один пытался из окна сигануть прямо на уроке. Харкали в него, с последних рядов, а учитель, тварь такая, еще его и к доске вызвала. Я, правда, этого не видел, рассказывали, прогуливал я. Гово-рят тот "суицидник" до сих пор в психушке, но что-то не верится мне в это. И никому за это ничего не было, хотя все прекрасно знали, кто доводил их. Ах да! Ведь те ублюдки ходили на все уроки, спортом занимались. Жале-ли их - из неблагополучных семей они! У кого папы нет, у кого папа "есть"! Жертвы, сука, обстоятельств! Мама очень переживала из-за прогулов, но школу я все-таки окончил, без блеска, но окончил. В десятый класс меня не взяли, думаю, сами понимаете почему. На выпускной я не пошел, несмотря на все уговоры мамы, даже Са-нек зашел с Настей, одноклассницей, уговаривал меня пойти. Так я и попал в этот ПТЛ убогий. Ни друзей хороших после школы, ни подруг - никого. Были, конечно, знакомые, но не более...
А меня потом долго мучил вопрос, что это Настю, одну из самых непреступных девиц всех старших классов, вдруг принесло меня уговаривать. Потом я получил ответ на этот вопрос, но рассказ об этом впереди.
3 Кабинет русского и литературы находился на третьем этаже, в самом конце рекреации. А она метров двадцать в длину, наверное. Идти до выхода, далеко - три лестничных пролета и холл. Был путь и короче - через окно рядом с уже упоминавшимся кабинетом русского языка. Наверное, сейчас вы примете меня за сумасшедшего и спро-сите: "Ты что, дурак, из окна сигать?". Нет, я не дурак - сигать из этого окна, просто оно расположено так что, выйти из него очень легко, оно огромно, в пол-стены, и защищено только убогой решеткой, сколоченной из тонюсеньких реек. Знаете, прикольно бывает перед уроком сесть рядом и смотреть вниз, не знаю почему, но почему-то всегда хочется в него плюнуть вниз, особенно в момент, когда там собираются курить кобылы и гавкают друг на друга, потом ржут, не знаю, бесит меня это. Итак, шаркая по вытертому паркету, каковым он всегда становится к концу учебного года, я направился домой, точнее говоря к выходу. Уроки кончились, и никого уже здесь не было, отчего и идти было нормально, тихо так, хорошо. Мысли мои были заняты тем, как провести одиночество, выпав-шее мне по той причине, что мама уехала к больной бабушке, в больницу, в маленький городок районного значения. Может быть, вы пристыдите меня за это, но я был рад. Не болезни ба-бушки, естественно, - я все-таки не такой испорченный, а тому, что я дома один. И не потому, что я не люблю маму, - нет, моя мама самая лучшая. Да и болезни у бабушки как таковой нет, просто она у себя постоянно со всеми ру-гается, а, поругавшись, едет в больницу, тут же вызывая маму и меня. Час-тенько так случается, последний раз в феврале кажется, был. Обычно по зиме, летом, вернее, в тепло, в первый раз получилось. А я не хочу туда ездить. Тысячу раз туда уже ездил и каждый раз не до-рога, а мучение. Наизусть уже запомнил это все. В этих междугородных авто-бусах просто омерзительно. Это не автобусы, а сараи какие-то на колёсах, по-стоянно подпрыгивают на дорожных ямах, кресла всегда ломаные, какое не выбирай и запах такой отвратительный. Так, наверное, в фашистских душе-губках пахло. Хотя откуда мне знать, как там пахло, но предполагаю, что пах-ло там именно так. Сиди, мучайся. За окном одно и то же - перелески, белые поля, иногда этот однообразный пейзаж прерывается убогими деревеньками, которые не пожалело время. Ветхие домишки, засыпанные снегом, с переко-шенными от времени крышами и не менее дряхлые постройки рядом с ними вызывают жалость к людям, живущим там. По-моему, все, кто уезжает жить в село - полные дегенераты, другое дело, когда просто нет выбора. А потом не менее убогий городишко, - такое же село, по сути, только большое. С вонючим вокзалом и вонючими людьми. Мама сотни раз просила бабушку переехать к нам, но ничего не получа-ется, - отказывается и все тут, пожила здесь пару месяцев и уехала, поругав-шись с мамой. В последний раз не поехал я, также как и сейчас. Мне понравилось быть одному. Особенно утро, когда только-только проснулся, тихо, темно еще было. Весь день впереди, лежишь и ждешь чего-то особого, восторг какой-то, что ли, а потом наступил он, этот день, и пролетел с такой скоростью, как вода из ладоней, и думаешь - завтра. Так погано сделалось. Обычный день, только мама вечером с работы не пришла. И все-таки, мысль греет - завтра. И сейчас радостно мне было, тому одиночеству ждавшему меня впереди. Это внутреннее одиночество, своеобразную оболочку от окружающего мира, я обрел еще в первых классах школы, и со временем она становится только толще. Я отличался от других детей рабочей окраины. У меня были другие инте-ресы, другой мир. Я не бежал как другие на улицу, я играл, играл сам с собой в разные игры, это могли быть как классические солдатики, так и игры в приставку те-левизионную. Телевизор от этого испортился даже. Тогда же начал и читать. Читал всякое, объем не имел значения, главное чтобы интересно было. "Белый клык", Джека Лондона, была первой настоящей книгой мною прочитанной. Интересно было до чертиков, даже плакал иногда, когда читал. А потом мама приходила с работы, и я принимался клянчить у нее муравьиную ферму, как аквариум такая, знаете, наверное, на что получал всегда одинаковый ответ, такого у нас не продается. Я уже говорил, что не люблю шататься по улице. Собственно, там, на улице была та же ситуация что и в школе. Бал правили те же самые люди. "Неблагополучные". В их подсознании, да и в сознании тоже, уже был заложен стереотип на-стоящего мужика и настоящей семьи. - Пьянь папаша, наставляющий сына, что настоящий мужик это, несомненно, - он, его сын должен быть похож на него, а не на педрилу соседа. И орущая мать, скачущая вокруг этого алкаша, затравленная бытовыми делами, старающаяся сделать все дела сразу, а потом еще и с подругами поговорить, и всегда находящая время поболтать с кем-нибудь на улице, а в праздник умеющая хорошо оттянуться, вспомнив моло-дость. С самого раннего детства они болтались на улицах, как беспризорники, до позднего вечера, встречая таких же, как они, сбивались в кучки, и неиз-бежно попадали под влияние таких же, как и они, но более взрослых братьев по разуму. Это их мир. Мир масок, масок реальных пацанов, масок заменяю-щих лицо. Потом колония или тюрьма, но для начала условник. Со временем он превратится в такого же папашу, и также будет бить жену, и также, вече-рами, сидя перед бутылкой на кухне, будет со стеклянными глазами учить жизни сына, которому тоже будет неуютно дома. Такой участи я избежал. Хотя, уверен, будь я из такой семьи - для меня все было бы проще, проще было бы с учителями, проще находились бы друзья, девчонки, уважение со стороны старших было бы намного большим. Короче, проще так было бы здесь. - Эй Гриша! - только один человек меня называет. Ромик - мерзавец, строит из себя мажора, так иногда хочется его подковырнуть: "А ты чего в учаге? Обстановку сменить? Чего, на универ мозгов не хватило?". Видал я таких, как он, в школе. У них всегда было какое-то превосходст-во над другими детьми, эти уродцы отличались напускными интеллектом и интеллигентностью, хотя путались в самых обычных ситуациях, например, при сочинениях, которые готовыми списывали из дорогих книг, а вся интел-лигентность терялась, в ситуациях если учитель ставил не подобающую, по их мнению, оценку. В жизни это были такие же моральные уроды, которые все-гда смотрели на всех свысока, но предпочитая не трогать реальных пацанов, а отрываться на местном лошке, по-своему конечно, по-умному. Над родите-лями, например, ржать начинали. "Патриот", ходит на акции всякие патриотические. Участвует в поста-новках военных, в войнушку играет, в форме бегает, с "немцами" сражается, а в армию не идет... тоже мне патриот... - Лариса там еще? - спросил он, не отрывая глаз от своего айфона модно-го, которым только и делает что понтуется, просто достает и тупит в нем, что-бы показать - "во, какой я крутой". Почему-то от вида такой мобилы вспомнил свой телефон. Мама пода-рила на день рождения. Совершенно обычный телефон, без наворотов, недо-рогой, зато удобный, нравился он мне. Украли у меня его, даже не знаю где, в автобусе может, там всегда такие толпы... - Да, - говорю. Не хочется с ним тормозить, сейчас прицепится и будет делать вид, как я его достал уже. Сам трёп разведёт - а потом, типа, я его в разговор втянул. - Ты чего-то сегодня на всех уроках был, - смеётся. Типа, ирония. Ну вот, началось. - Да, - отвечаю, а сам на лестницу смотрю, как бы свалить поскорей. Тут он начинает мне загонять о том, как он на девятое мая "нажрался" и чуть в костер "военный" не навернулся, а потом как на него какой-то "комис-сар" - орал, протрезвлял, типа мне это интересно. Постоял, послушал, да, блин, - гадкий человечишка, просто мерзавец. Короче говоря, он и забыл куда шел, пока не вышла Лариса - мое спасе-ние. Он переключил внимание на нее, с такой харей, как будто это я его тор-мознул, а я нырнул на лестницу, даже не попрощавшись. - Что, в армию теперь? - только и услышал я от него вслед. - Не знаю, - говорю. - Тебя по-любому отчислят! - Да плевал я, - себе под нос пробубнил, уродец уже этого не слышал. Действительно, плевал я.
4 Это был парадный вход, тот, которым пользуются все. Точнее говоря, не парадный, а единственный, - в отличие, к примеру, от школы, где я учился. Там было две лестницы - парадная и черная. Если сравнивать, то эта лестница была скорее похожа на черную. Тускло освещенная и излишне крутая, еще и этот побитый кафель на площадках - такой скользкий, и эти цветы, просто бесит, висят на стенах площадок, обильно политые, с удивительно безжизненно болтающимися прядями лис-точков сухой зелени, начинающей желтеть. Висят для проформы, поэтому и бесят, - поливают их, а света нет, они и желтеют. А еще на этой лестнице всегда кто-нибудь окликнет. Не понимаю я этой тупой привычки кричать в спину человеку. Кому это может быть приятно? Идешь себе, идешь, и тут - тормози, разговаривай, причем в большинстве случаев это оклик ради оклика, например, чтобы поздороваться. - Гринин! Ну вот, я же говорил. На этот раз это наш дорогой Афганец, учитель ОБЖ, как всегда в камуф-ляже. Афганцем его зовут в шутку. Никто про него толком ничего не знает. Одни говорят, что он бывший офицер, уволенный в запас, другие, - что он просто выеживается и ходит в камуфляже, корчит из себя крутого вояку, по-этому и прилепилось к нему - Афганец. Хотя, если честно, мне кажется, сине-ват он для офицера, больно пьет много, да и сутулится сильно, - по-моему, у офицеров выправка в крови, да и борода у него. Не знаю, в общем, не Шерлок Холмс я. Я его еще про себя, одно время, хакером называл. Случай был. Стояла наша группа перед кабинетом, в ожидании урока, практика у нас такая - никого на переменах в помещение не пускать. Напротив того кабинета каби-нет завуча был, там у секретаря повис компьютер, и Афганец с умным видом советовал как его запустить снова. Знаете, чего изрек? "Надо пароль", - гово-рит, "ввести", - и так умно бороду свою долбаную чешет, кретин. Смех сме-хом. - Ты мне обещал парты чинить, - сказал он, когда приблизился. - Да, но... - начал я, глядя в сторону. - Не, не убежишь, пошли, - Он тупо думает, что угадал мои мысли, - Дал слово - держи, чего ты, учись этому смолоду. Любит эта скотина жизни поучить, думает, людей насквозь видит. Нику-да не старался я убежать, просто нос отвернул, запах чеснока был таким не-выносимым, будто бы для отпугивания вампиров. - Давай, пошли, - немного весело произнес Афганец. Вампиров, наверное, сегодня было особенно много. Что делать, поплелся следом. Все планы отступают, теперь этот упырь за-мучает. Тут у вас явно возникнет вопрос, - с какого перепуга ученик должен ре-монтировать парты? Ответ прост - это моя повинность, официально за сломанный стенд, а на самом деле за другое. Стенд я сломал случайно, даже не помню как, вроде плечом задел, а эту скотину угораздило упасть и сломаться по каждой реечке, а другую скотину угораздило это увидеть. Дело нестрашное и поправимое, тем более, что стенды ломаются всегда, да никто их и не читает, короче, не нужны они никому, другое дело - загаженные стены под ними. Впрочем, это уже другая история. На самом деле, дело было вот в чем. Я оскорбил на уроке какого-то на-шего полководца, резонно ответив на вопрос о нем, что на уроке ОБЖ долж-ны вестись разговоры не о войнах, а непосредственно о предмете, то есть об ОБЖ. И просто надоела мне эта марсомания, все эти маневры, переходы - как будто только этот урод полководец все делал, а где же солдаты, где их заслуга? Они ведь тоже люди, и для них все это было мукой, - все эти красивые стрелки на картах. Мне кажется, все люди, обожающие армию, просто не были там, - а я не был и не хочу. Не люблю - говорят мне одно, а вижу я совсем другое. В смысле - видел я этих солдат. Впрочем, я о них уже говорил. Вся группа, естественно, рассмеялась - они всегда ржут как кони, не поймешь даже над чем конкретно - то ли над тобой, то ли над учителем, коро-че заржали и все тут. Афганец, естественно, побелел и наорал на меня, но ни-чего более не сделал, а потом этот стенд дебильный упал, вот тогда он на меня и насел, теперь гоняет по любому поводу - "отрабатывай". Кабинет ОБЖ находился на втором этаже, прямо под кабинетом литера-туры, собственно, туда этот гад и шел, когда встретил меня. "Как же я тебя ненавижу, Ромик", думал я, проклиная этого козла, за то, что он меня задержал. Сейчас я мог бы уже идти домой и делать все, что за-хочу, а теперь этот урод припашет, и будет издеваться, пока самому не надо-ест. - Ты знаешь, кто такой Ленин? - ни с того ни с сего спросил Афганец, не поворачиваясь. Честно - я просто не понял вопроса. Замялся. Это он к чему? - Эхх, - не дождался ответа Афганец. - Чему вас только учат? - Вождь мирового пролетариата, - выпалил я, не зная, как лучше сказать. Как сформулировал, так и сказал. - Хм, знаешь? - то ли удивился, то ли поиздеваться решил. Хотел я его спросить, - а почему у всех вождей революции, начиная от Ленина, и заканчивая Сталиным с Троцким, были псевдонимы, да не стал, - один раз возразил, теперь вот мучаюсь. - А многие не знают, - бурчал он себе под нос. Зубы лучше бы почистил, урод. Не унималось внутри все, так и подмывало его подковырнуть, например, про Хоукинга спросить, но не стал. Трус я. Трус и поэтому больше молчу. Хотя есть у меня желание какое-то больное - все время хочется посадить умника в лужу. Не потому, что я гаденыш такой, а просто не люблю я этого рисования всего. Глядите-ка, умный я какой. Почему-то, когда говорят или пытаются сказать что-нибудь умное, кажется, что хотят поиздеваться. Поэтому, чтобы не уподобляться таким вот "умникам", приходишь к определению, - умный, знаешь много - сиди, смотри со стороны, потешайся сам себе. А этот... не знаю, может и права Фурия, ненормальный я, наверное. Получилось смешно - Афганец забыл ключи от кабинета. Уморительно было смотреть на его рожу, когда он безуспешно дергал дверь и озадаченно искал в карманах ключи, типа они там должны быть. Кончилось так, как и должно было кончиться исходя из сложившейся обстановки. За ключами ему было идти влом и он, естественно, отправил меня. "Видал я твои ключи", думал я про себя, спускаясь вниз. Повезло, никого по пути не встретил. В учительскую даже не зашел, а пошел прямиком в холл, он совсем небольшой тут, затем на улицу. Домой.
5 Иногда я считаю себя лицемером, а может быть я просто трус обычный, судите сами. Стоит урод из параллельной группы на входе и курит с двумя омерзи-тельными кобылами. Видок у них такой, будто они только с дешевого порно интернет-портала вылезли, куча косметики, пропитые лица. Я знал их нагляд-но. Так вот, этого урода зовут Жекой, скотина он еще та, тупой, но ходит на бокс, даже в соревнованиях каких-то дерьмовых участие принимает постоян-но и все такое. Он всех достает, боксер как-никак, однако никто ему слово не смеет сказать. Как такому что-то скажешь? - Э!! - говорит, - Здороваться, не надо, что ли? "Э" - его любимая фраза, как и самый любимый вопрос - "Чё?" И смотрит на меня с видом феодала, уставившегося на своего вассала. Сомневаюсь, что он знает, кто такие феодалы, но, повторюсь - его кула-ком можно убить. Стрёмно. Кобылы смотрят с иронией, - чё дальше-то? Что делать, хоть и торопился я сильно, да пришлось остановиться и по-жать ему руку, хотя ни мне, ни ему это не надо. Больше того, мне хотелось его послать куда подальше, но... В итоге простоял я минут пять с ним, помялся, постоянно ожидая в две-рях появления взбешенного Афганца, который, впрочем, так и не появился. Дал ему сигарету, естественно, куда уж без этого, ритуал целый - остановился, дай сигарету. Сам никогда не стреляю этих сигарет, - что я собачка, что ли. Лучше потерплю, а стрелять не буду. Наконец, урод посчитал - с меня хватит "общения" с его персоной. Дейст-вительно, он так крут, а стоит и пытается завязать разговор с каким-то лохом, на кобыл впечатления не производящим, плюс еще и не горящим желанием с ним разговаривать. Нос ломать не за что, а кобылам как-то неинтересно. - Иди, ладно - говорит, - Отдыхай. Хотел, видно, еще что-то добавить, да так, по-видимому, и не дотумкал, мозг ведь маленький, зато мышца большая и морда самодовольная... На этом поганом входе всегда что-нибудь случается, то вот такой крутя-шок тормознет, то преподаватель дежурный прикопается, как Литераторша (Лариса), сменку проверить, то урод другого типа прицепится - типа Миши. Миша, толстяк, порой так начнет парить! Парит меня по дороге из учи-лища домой или в автобусе, я ничего не понимаю и понимать не хочу, просто тупо и невпопад поддакиваю. Несет он всякую чушь - как провел лето, как летом у бабки в деревне воровал яблоки у соседки, как у него за это участко-вый паспорт отобрал, как через заборы прыгал. Мне всегда хотелось спросить, как он летал через заборы, ведь весит он, наверное, тонну или там, кило-грамм сто - как хороший слон. Но этого лучше не делать - говорить с ним пришлось бы, а он замучает трёпом своим. После конца уроков, когда досижу, я пытался скрыться от него, одежду брал в гардеробе раньше, но всё равно он настигал меня на автобусной остановке и каждый раз начинал нести свою ахинею. Наверное, ему просто не с кем было поговорить, а может он, просто был больной. Блин, а меня-то за что? Никогда одному не побыть, и самое дебильное, что эти разговоры никому не нужны, так от нечего делать... Короче говоря, перескочил я через лужу, в которой плавала пачка из-под L&M вместе с Георгиевской лентой Дня Победы, и пошел домой. Да, еще за спиной омерзительный смех кобыл раздался, явно мне в след, видимо боксер, наконец, придумал и ввернул это в мой адрес, самоутверждение все-таки. Может, какую-нибудь из них он сегодня вечером напоит и та ему даст, вечер удастся. Хотя, она, по ходу, и так не против, все равно с кем... Да и хрен с ними, достали эти уроды, поднял воротник на куртке, - домой.
6 Мне повезло с местонахождением моего училища. Его и мой дом разде-ляют всего четыре автобусные остановки, это минут пятнадцать пути на ав-тобусе или маршрутке. Сущая мука, если честно, этот весь общественный транспорт. На автобусы так жалко смотреть даже. Часть их изготовлена еще до моего рождения. Старые, грязные, унылые. Похожи они, как один, на старого коня, которому давно пора на пенсию, но грохоча застарелыми суставами и костями, с трудом переводя дух, собирая в кулак свои последние силы и волю, он выполняет свою работу, чтобы помочь хозяину, чтобы потом в стойле упасть и умереть... до завтрашнего утра. Вот также и эти старые "Икарусы" гремят окнами и уже плохо держащимся корпусом, регулярно выплевывают выхлоп прямо в салон, продуваемый ветрами со всех сторон. Переезжают от одной остановки к другой, с трудом трогаясь с места после каждой. Жалко их просто. Услугами маршруток вообще не пользуюсь, тесно там. Сиди и созерцай уродов всяких или наоборот, какая-нибудь телка залезет и сидит с недоволь-ным видом, что, мол, вы меня разглядываете, ну, подумаешь, полуголая и что? Сначала оденутся (эээ ... или нет, - разденутся) для того, чтобы на них смотрели, а потом возмущаются, не понимаю я этого. В автобусах проще, такой "клаустрофобии" не испытываешь, но, блин, там свои приколы. Нависнут над сиденьем тоже какие-нибудь подонки, и да-вай рассуждать. Вот, однажды, попал я в ситуацию. Автобус необычно долго стоял на светофоре, может, авария, там, какая была, или еще что, не знаю. А внутри толпа, не продохнуть, повисли надо мной два быдлона, "умный" разговор вели. То есть, говорил один, а другой ему поддакивал. Так вот, басил этот прол о своем проекте уголовного кодекса, где все сво-дилось к телесным наказаниям. Убийц - клеймить. Ворам - отрезать руку, на-сильникам - член. И так далее. И все так ладно получается, оратор хренов, а от самого перегарищем и мочой несет. Вот такой новатор, блин. Так и подмы-вало спросить, а "убийство по неосторожности" как тут поступить? Полклейма ставить? Да и случаев таких до фига, - всяких разных. Пьяные, пристающие ко всем подряд. Вечно поучающие и требующие к своей персоне внимания баб-ки. Вечно гогочущие ровесники, чуть постарше ровесников с более серьезным "базаром" по мобильникам, у всех какие-то разговоры, сидишь на кресле старом липучем, слушаешь, в окно смотришь, так уныло делается и кондуктор вечно, как назло, лезет и лезет, со своей вечной проверкой проездных. Короче, не люблю я автобусы. Обычно прохожу я этот же автобусный маршрут пешком, вдоль дороги. Конечно, проще по дворам, так быстрее, но хрен знает, на кого там нарвешься, всякое бывает, эти дворы такие же, как мой. А с чего им быть другими? Лучше там не ходить, - целее будешь. В принципе, неплохо получается, иди себе и иди, никто на тебя внимания не обращает, никому до тебя дела нет и тебе тоже. Но блин, найдется же какая-нибудь скотина, которая сигаретку стрельнет или время спросит. Тер-петь этого не могу, я ведь ни к кому не лезу со своим тупыми просьбами. Тем не менее, ПТЛ близко и я этому рад. В сравнении с тем, где учатся мои друзья... Стоп! Какие друзья, нет у меня друзей, так - знакомые с моего района, да бывшие одноклассники. Ничуть не напрягает меня такое положение вещей, наоборот - радует, не надо быть никому обязанным, подстраиваться под кого-то, а общение... а, кому оно надо это общение. Скука смертная. Ведь никогда не поговорить ни с кем о действительно чем-нибудь стоящим разговора. Один примитив сквер-ный. Как здесь, так и на улице и в школе так было, - везде. Даже в интернете с ним, с этим общением беда. Как-то раз я зарегистрировался на сайте одного клуба, позициониро-вавшего себя как сайт настоящих фанатов. Надоело просто ползать по сети, собирать инфу, захотелось пообщаться с единомышленниками. С настоящими футбольными фанатами, да и просто поговорить. И что? Там оказались одни мерзавцы. Со мной там даже говорить никто не захотел. Они ведь все такие умные и знающие, ты тут и не нужен вовсе, и плевать, что ты там знаешь и за кого болеешь. Ты никто и звать тебя никак, тут свои авторитеты и они не желают, нет, вернее - не соблаговоляют снизой-ти до общения с тобой, быдлом из Мухосранска.
7 Вот и мой родной район. Вы не поверите, но я его узнаю с закрытыми глазами и не только потому, что мусорный бак за соседним домом постоянно дымит поганым смрадом (сколько себя помню, он всегда дымил). Даже если бы у меня не было бы не глаз, ни носа, я все равно почувствовал бы свой рай-он. Не знаю как - наверное, душой, если она, конечно, есть. А если нет, то шестым чувством или что там еще есть для объяснения этой фигни. Одно точно - чувство отнюдь не хорошее и даже в чем-то злое и устра-шающее. Что-то есть в воздухе, и, опять повторюсь, грязь не физическая (этого добра везде хватает), - грязь моральная, от которой легко задохнуться в смысле разума. Нелепо, конечно, но если возвести свое мнение в абсолют, эгоистичный абсолют, то получится следующая картина - вокруг одни упыри. Надоело все бесконечно. Говорят же: ненормальный я, больной - тут уж как хотите, выбирайте. Есть мечта у меня - переехать отсюда. Но куда? Если, наверное, везде одно и то же? А с современными риэлторами рискуешь вообще на улице ока-заться? Казалось бы: район как район, ничем неприглядный. Четыре хрущобы, поставленные квадратом. В центре раньше была детская площадка, теперь о ней напоминают лишь останки горки, словно флагшток без флага в давно по-кинутом лагере. Теперь здесь автостоянка всех окружающих домов. Здесь легко уживаются и крутой, хищного вида, "Ауди" Кири, бывшего бандита (из-вините, работника ЧОПа), а ныне держащего овощной ларек где-то у черта на куличках. Ненавижу его, а особенно его жену. Такая тварь занравная, даже с мамой моей не здоровается, мразь. У нас в школе работает учительницей младших классов. Однажды, когда я там еще учился, толкнул ее нечаянно на входе, даже нет, не толкнул, меня толкнули, а я на нее отскочил, так выпалила мне "Осторожней... Быдло!" - и все тут. Ненавижу ее. Есть здесь и убогая "пятерка" Коляна, алкоголика и реального пацана, отца троих детей, между прочим. Впрочем, детей у него нет... на бумаге, официально, а неофициально - живет обычная семья. Просто "гражданская жена" приняла мудрое решение - дети Коляна зарегистрированы как сироты, типа нет у них отца, и жена полу-чает солидные, по местным меркам, деньги на "воспитание" детей. Да еще на этой стоянке есть почти сгнившая "копейка" старичка, люби-теля котов. Машиной он не пользуется, отсюда и постоянные скандалы с дворничихой, той еще тварью, а мне этого дедка даже жаль бывает. Не пьет, не орет, так иногда газетку почитать выйдет, а в основном ночью только и выходит котов позвать домой. Что ещё? Грязь, постоянная грязь, причем и зимой и летом, что называ-ется, одним цветом - грязь, такая черная жирная отвратительная грязь. Такая грязь, что если попала на одежду, то уже не ототрешь - только в стирку. Впрочем, все тут грязь. Хватит о стоянке, думаю, вы уже представили эту картину. Чего еще много в этом дворе - так это скамеек у домов. Эти скамейки есть у каждого подъезда, а у моего - самая огромная. Самодельная, прикру-ченная к перилам поребрика железной проволокой. Даже спинка у нее рань-ше была, но потом она отломалась и так валяется до сих пор в траве за ска-мейкой. "Синяя", ее здесь называют, хотя она ярко-желтого цвета. "Ну и что такого, скамейка?", скажите вы. Отвечу - в самих скамейках ничего плохого нет, но вот в чём дело. Знае-те, я люблю дождь, затяжной проливной дождь. Чтобы вам это понять, надо оказаться здесь в самое омерзительное время - летом, в июле, минут через пятнадцать после описанного выше природного явления. По идее, солнце дарит людям тепло и радость. И вот, когда светило, на-конец, преодолевает сопротивление последней тучи и протягивает свои лас-ковые лучи к земле, стараясь скорее уничтожить последствия дождя и обог-реть людей, начинается вакханалия. Словно по клику панночки в "Вие" начинают вылезать упыри и вурдала-ки, то есть злобные бабки и алкоголики всех мастей, короче говоря, - жители нашего дома. Они ревут, они кричат, они причитают, осмеивают и ругаются. Только сильный, проливной дождь, холод да гроза, точно, гроза, могут со-гнать их с этой скамейки. Когда все они торчат у скамейки, обсаживают её как мухи - тут-то вы и чувствуете то самое, глубинное и страшное, то, что здесь живет - похожее на шепот в темной комнате и на нереально громкий и насыщенный смех в ог-ромном зале. Это надо почувствовать, так словами не объяснить. И дым. Все в дыму - то ли от мусорного бака, дымящегося поганым смрадом, сколько себя помню, то ли еще что-то... Все эти люди целыми днями ничем не заняты, не работают. Только тор-чат на скамейке, пьют гнилой спирт, чешут языки и стреляют у прохожих ме-лочь да "покурить". "Нет работы" - оправдываются многие. Можно подумать, если она была они бы работали, ведь куда интересней зарабатывать милостыней или откро-венным грабежом в виде гоп-стопа, чтобы найти денег на очередную порцию пойла и приобрести ее у миленькой бабушки, торгующей по соседству. Они почему-то считают себя общиной. То есть, каждый каждому что-то должен. Должен, потому что живет здесь. И они считают нормальным обсуж-дать жизнь людей, судить их, придумывать несуществующие подробности их личной жизни. Ведь они - община. "В своих-то людях", с укоризной как-то сказала какая-то мразь моей маме в след. Подумаешь - Кулек (есть тут такой упырь) сказал моей маме в след какую-то пошлость, а она не растерялась, послала его куда подальше! Как по-смела только "в своих-то людях"..? Когда-то был у нас в городе крупный завод, много там из нашего района людей работало, но с приходом новой власти он умер, пришла новая власть, завопила о возрождении традиций и на площадях завода вчерашние бандиты, а ныне бизнесмены, открыли торговые центры. У нас на районе, да и вообще в городе, зек считается человеком, про-шедшем школу жизни. Невелика гордость, но есть на нашей улице такие, кто всерьёз говорит, что если тебе 15 и у тебя до сих пор нет даже условника - ты недочеловек. Жизни, значит, не видел, а зона из говна мужика делает. Так что, получайте Манхэттен, Беверли - Хиллс да Рублёвка и тому подобные райончики! У вас такого точно нет! Мой друг или просто бывший одноклассник Саня говорит: "ты в армейку сходишь и иди в охрану". А если я не хочу? Но, почему-то все тычут мне этой охраной - стоять мордоворотом (каким я не являюсь) у входа в какой-нибудь офис местного бандита, извините, опять оговорился, - бизнесмена, тупо смот-реть на всех прохожих, а по вечерам тупо напиваться от того что тебе не с кем поговорить. А в один прекрасный момент получить пулю, только потому, что мой шеф решил отобрать ларек у другого такого же ублюдка. Все мое существование сводится к общению с мамой на кухне, да про-смотра футбола по телевизору, и редко интернет. Тоска, одним словом. Рань-ше хоть видик был, смотрели его по вечерам, но он сломался, а в ремонт руки не доходят снести, что у мамы, что у меня. Стоит, пылится в ящике. Первый год после окончания школы заходили мои бывшие однокласс-ники - Васек, Санек, ещё пацаны. Саньку даже иногда удавалось на улицу меня вытащить, но мне с ними не интересно, впрочем, и им со мной. Это раньше мы были дружны, играли в футбол списывали в школе друг с друга. А теперь вот... Санек получил условник, другой - Васек - два года тюрьмы, "ни за что", как всегда. Подумаешь - лоха ограбил, пиво отобрал. Девушке плохо с утра было, а он, герой такой, пошел и принес ей лекарство. Прошлым летом это было. Теперь если Санек и заходит, то все разговоры сводятся к тому, что кто-то кому-то что-то сказал и теперь будет стрелка, и какие сволочи менты - со-всем житья нормальным пацанам не стало, или где сегодня вечером найти на бухло. Или просит в долг. Я сначала давал, но видя, что не он не отдает - пе-рестал. После этого визиты Санька стали крайне редкими, а сейчас вообще прекратились. Последний раз он заходил по осени где-то. Моя мама тоже ненавидит это место, этих людей и их образ жизни, про-сто так получилось, что она уехать не смогла, я помешал своим рождением. Да и мой папаша тоже виноват. Если его когда-нибудь увижу - убью. Моя мама, понятно, не входит в элиту двора, больше того - бабки из нашего дома ее не любят, говорят, что она странная. Конечно, странная - не пьёт, не сидит с ними на скамеечке, не треплется. Короче говоря, моя мама всегда держится особняком, и живем мы обо-собленно, насколько это возможно в условиях хрущобы. Возможно, за эту обособленность меня за глаза называют полудурком. А, может быть за то, что не бегаю пьяный по округе, не был в милиции, не убиваю котов и не поджигал лягушек, как мои ровесники. Сначала я не понимал ее: зачем она не такая, как они? А потом начал понимать. Большинство - не всегда хорошо, а если это большинство состоит из уродов и пытается тебя к себе приравнять, надо вся-чески противостоять этому. Чтобы не стать такими, как все они, нужна же-лезная воля и чудовищно сильный характер. Короче говоря, на примере моей мамы я понял одно: неважно, где ты, - в большинстве или в меньшинстве - главное оставаться человеком. А вообще-то, мы с мамой мало разговариваем. Так, когда придет, расскажет что про работу или про то, как цены на плохой товар повысили или что на улице опять случилось. Конечно, общение не сводится исключительно к этому, мы разговариваем и о другом, но, в общем, каждый сам по себе. Не напрягает меня мама, одним словом, и я отвечаю ей взаимностью.
Моя мама, это, пожалуй, единственное хорошее в моей жизни. А папа... "Желаю тебе родить два метра колючей проволоки", - именно так обо мне мой отец сказал маме, когда уходил, перед этим избив и отобрав последние деньги. Видимо, его дружки-собутыльники были для него важнее, ведь же-нившись на маме он, по его убеждению, сделал ей одолжение. Его мать не считала мою маму достойной ее сынка, ведь, по ее словам, он был королем и ему нужна королева. Что же, видимо такой королевой была проститутка из соседнего дома, с которой он потом жил и временами наве-дывался к нам, особенно с похмелья, просил прощения и однажды подарил мне часы, которые через день забрал и пропил, наверное, точно не знаю. Сколько себя помню, я жутко боялся его, не знаю почему, - видимо в моих детских глазах он ассоциировался со всем плохим, что есть на свете. Короче говоря, что такое настоящий отец, я не знал. Вспоминается один момент. Уже подросший, я стоял с друзьями у мага-зина, а он шел с рыбалки с сыном одной из алкоголичек, каких много у нас на районе, и эта скотина даже не признал меня, не поздоровался и вообще не обратил внимания, как будто я был ему незнакомым человеком. Хотя, может, так оно и было, просто не узнал он меня. В итоге мой папа нашел свое счастье, отсидев в тюрьме и сейчас, в конце своего дерьмового существования работает за еду где-то на севере, как он писал недавно маме. А мы с мамой спокойно жили, я ходил в садик, смотрел футбол. Жили мы небогато, мама старалась, как могла, сделать так, чтобы разницы между мной и детьми из полноценных семей не было видно. У меня было все, что требует-ся в этом возрасте. В садике, будучи лет пяти, я начал понимать, что, кроме добрых людей есть и злые. Особенно это хорошо выражалось в наших воспитательницах. Не помню, как их звали, но помню, что были они как плюс и минус. Одна была с нами доброй, нас она не строжила, а у другой все было как в казарме, всё по команде, всё с криком, с нервами. Сейчас думаю - и не понимаю, как с таким отношением к детям можно было работать в такой организации, как детский сад, хотя ее сын, кстати, мой будущий одноклассник, занимавшийся в парал-лельной группе, считал, наверное, по-другому. А еще футбол я любил, это было тем увлечением, которое резко отличало меня от других. Спросите себя, видели ли вы ребенка, который еще не ходит в школу, но уже знает, что сегодня на чемпионате Европы мира наши играют с итальянцами. И обратите внимание - никто меня этому не учил, ведь рос я без отца. Знаю, что рисуюсь, но иногда так хочется, знаете ли... Играл в футбол я тоже хорошо, регулярно забивая школьникам, захо-дившим к нам по пути из школы. Правда, мое излишнее рвение иногда обо-рачивалось разбитым носом и ободранными коленками, и, естественно, сле-зами. Я тоже плакал, как и все. Единственным, что я по-настоящему ненавидел в детском саду, были вы-ступления на утренниках. Как только подходила пора читать стишки перед всем залом, я начинал плакать и забирался в зал к маме. Воспитательницы, конечно, ее ругали за это. Страшно мне было видеть несколько десятков пар оценивающих глаз. И, как ни учи я эти стихи, как не знай я их, все равно ко-нец был единым. А потом настала пора идти в школу.
8 Сразу за остановкой начинаются постройки. Жилые дома, детский сад, школа, в которой я учился. Собственно, мой двор и находится между детским садом и школой. Дорога домой с остановки, недлинная - минут пять ходьбы. Надо просто от основной дороги завернуть, сразу, как пройдешь, детский сад - вот он и двор. Мой дом самый последний в периметре, если идти от остановки, а если от школы - самый первый, вернее не от школы, а от ее черного входа. Так удоб-но раньше было - выйдешь из школы, пройдешь метров пятнадцать, шмыг-нешь в поворот, вот он и подъезд. Я и сейчас так хожу. Пройду мимо домов, до школьного забора, как уче-ники некоторые из города в школу идут, и поверну на дорожку между дома-ми. Можно бы и короче - через двор, да Клим, тварь, всегда поставит маши-ну прямо на тротуар, дорогу перегородит и плевать ему на всех, ходите как хотите. Он и вправду здесь самый крутой. У него есть все: черный БМВ с номе-ром 444, шикарная квартира и прочие атрибуты, свидетельствующие, по всеобщему мнению, об удавшейся жизни. Я не знаю, как и на что, но он от-крыл фирму, которая активно сотрудничает с нашей управляющей компани-ей и ТСЖ. То есть, с Галиной Георгиевной, или просто "ГГГ", как я ее назы-ваю, главой ТСЖ, живущей в моем подъезде, - и главой УК, как ее зовут - не знаю. Короче говоря, что бы не делалось коммунальными службами, делается фирмой Клима, делается плохо, но кто ж ему возразит? Да и вообще, по-моему, он здесь главный меценат и крестный отец в одном лице, здесь у него нет врагов, одни друзья - что барыги, торгующие спиртом, что участковый милиционер, жмущий ему руку при встрече. И еще: там, во дворе, всегда кто-нибудь пялится в окно и разглядывает, терпеть этого не могу. Потом еще гадость какую-нибудь придумают. Вот пару недель назад шел я домой. Дождь моросил мерзкий и, чтобы побыстрее было, пошел через двор. И надо же такому было случиться, поскользнулся я и упал, испачкался. И что? Через пару дней мама меня прямо спросила - пью ли я? Скандал был. Оказывается, кто-то сплетню пустил, что пьяный валялся во дворе. Итак, завернул я в свой двор и направился к своему подъезду, под окна-ми - так быстрее, да и привычнее, не люблю по дорожке ходить. Пнул пустую пачку "Кэмела", валявшуюся на дороге - люблю попинать всякую фигню, от нечего делать. Идешь, пинаешь, хоть по сторонам смотреть не надо. Допинав верблюда до подъезда, увидел практически уникальную картину - скамейка была пуста. Тихо, как ни странно - никого нет, наверное, все уже укушались и спят. Только бабка, "блаженная" - я ее зову так, ходит и трезвонит на всю улицу, птичек кормит, под неусыпным вниманием кота, де-лающего вид, что спит, а на самом деле неустанно следящего за перемещени-ем крылатых. Надо сказать, у бабы Нюры - так ее здесь называют - омерзительно звон-кий голос, который к тому же не имеет регулятора громкости. Она всегда визжит на всю улицу, о чем бы и с кем она бы не разговаривала, причем рас-стояние до окон дома не имеет для нее особого значения. Одно слово - бла-женная, ей плевать с кем и про что разговаривать, все равно все закончится тем, что она поела и вышла погулять. Ей все равно, кто перед ней - алкаши, бабки, дети, животные. Абсолютно все равно. Этот человек всегда всем дово-лен и счастлив. Хотя порой мне кажется, что все ее простецкие замашки - просто маска, за которой скрывается ненавидящий всех человек. Уж взгляд больно пронзительный и не стыкуется с внешностью жизнерадостной бабуль-ки. - Здрасьте, - буркнул я, доставая домофонный ключ, а в мыслях - только бы не прикопалась с каким-нибудь тупым вопросом. А ведь могла бы, если бы не кот, проявивший активность. Только звон в ушах стоял, когда я закрывал за собой дверь, она что-то чекотала то ли мне в след, то ли оживившемуся ко-ту, я ни хрена не понял в любом случае. "Царство ночных кошмаров" - это цитата. Какой-то умник настрочил на стене в подъезде маркером, между надписями, прославляющими рэп и скин-хэдов. В общем, он прав - лампы давно отсутствуют, темно, и не знаешь, кто в этой темноте. И этот вечный запах жареной рыбы, всегда смешанный с ка-ким-то еще запахом. Второй запах может быть любым, но вонь жареной рыбы есть всегда. Терпеть ее не могу. Потом, правда, становится светлее, из-за грязных окон, через которые все равно пробивается кой-какой свет. Живу я на третьем этаже (в доме их пять), так что неминуемо приходится проходить мимо почтовых ящиков. Эта площадка - запасной аэродром нашей синевы, они собираются здесь, когда на улице холодно. Удовольствие еще то - мимо них идти, особенно, если они уже разогреты. Если не зацепили - вам повезло. Они тут себя хозяевами мнят. От них не спасает ничего - ни домофон, ни, тем более, эфемерный уча-стковый. Видел я этого служителя закона всего пару раз, да и то - мельком про-шмыгнет, и все. Хотя, когда домофон ставили, наша старшая по подъезду уверяла - новая жизнь. Типа, домофон будет и сразу пьяные собрания прекратятся. Как же! Одна точка, где барыжат спиртом - прямо в подъезде, и еще две - в соседнем. Куда они денутся и куда алкаши от них денутся? Этот домофон, скорее, помогает барыгам, от милиции, а не людям. Хотя, чего им, барыгам, милиции-то бояться? Впрочем, сегодня тепло и никого нет, вернее, нет синяков. Зато стоял Санек - тот самый, что с ноября не заходил. Саня был моим другом, вернее, он так считал, если исходить из того, что знакомство с детства означает дружбу. Туповатый, но сильный, не крутой и не лох, короче, реальный, он учился со мной с 1-го класса и жил в доме напротив, но своим другом я его все равно назвать не могу. Слишком разные мы. Приходя со школы, я находил еду, приготовленную мамой еще утром и заботливо оставленную под подушкой, а не пьяного папашу, уже завершившего свой рабочий день, так и не начав его. Он нигде не учится, шатается по улицам, изредка занимается гоп-стопом и все такое. Короче, его недоумком никто не зовёт, в отличие от меня. А если вдуматься, он в более выигрышном положении, чем я - у него есть условник и армия, похоже, в отличие от меня, ему не светит. Как только его увидел, сразу понял - он меня ждет, даже не гадай, все на лице и так написано, а лицо у него знатное - немного продолговатое, нос на-бок, а в темных глазах прыгает плохо скрываемая искорка тупоумной хитро-сти. От мысли, что долги отдать пришел, стало немного смешно, даже спра-шивать бесполезно. Откуда у него? А если и есть, не отдаст. - Здорово, - говорит, почесывая свою бритую башку, - как дела? "Пока не родила", так и хотелось ответить. Блин, не день, а уродство сплошное. - Нормально, - говорю, но уйти и не пытаюсь, знаю - просто так Саня бы не пришел, да еще бы не ждал столько, судя по плевкам на полу и свежим ха-барикам, торчавшим из открытой рамы. - Ты это... - все мнется, - На... - протягивает мне газету. Газета обычная, простая, городской еженедельник, пропаганда голимая, по ящикам ее рассовывают бесплатно. Блин, двадцать ящиков, половина ло-маных, без дверок, лежат газеты - бери не хочу, а раскрыл именно мой, хоть на хлюпком, да замке. Закрыть видно не смог, дверка так и открыта. "Ломать, не строить". - Есть курить? - спрашивает. Покурили, поговорили ни о чем минут пять. Дежурные вопросы. Тупость сплошная. Где пропадаешь? Чего делаешь? Да еще эту газету распотрошен-ную не сложить никак. Наконец, он решился. - Твоя матуха сегодня с сумкой выходила, - спокойно заговорил он, глядя мне прямо в глаза, - ее вечером не будет, да? А я как-то и позабыл об этом, если честно. Ненавижу, когда в глаза смот-рят - как на допросе, как будто что должен ощущение появляется. Прям в размерах уменьшаешься. - Ну да, - отвечаю. Что юлить-то? а сам думаю: отдохнул, что называется. Ии газету эту в трубочку сворачиваю, руки деть некуда. - Так это... я зайду... сёдня... с пивом, ладно? И сразу ясно - не вопрос это, и деваться некуда - не пошлешь же его куда подальше, хоть и хочется. Не по-пацански как-то. Что мне оставалось делать? Только и попросил, чтобы один приходил. Повернулся и пошёл. - Это... - что-то мне в след он выговорить хотел, но я уже не слушал, что еще можно услышать? Эта встреча ничего хорошего изначально не сулила, но если бы я знал, с кем он придет и что из этого выйдет, я бы послал бы Санька куда подальше и плевать мне на пацанские понятия. Гори он и его дружба, но в тот момент я только попрощался с ним и, расстроившись из-за потерянного вечера, отпра-вился домой. Все время так - не могу послать никого куда подальше. Не от-кажу, а потом жалею. Действительно - язык мой враг мой. Больше всего боялся компании, какую мог привести Санек (с него ста-нется). Нет, не беспорядка, который оставит сия дружина, этого и так не из-бежать. Бывал я на такой "вечеринке", уж и не помню, каким ветром меня туда занесло. Очень не люблю, да что там - просто ненавижу шум и гам, да еще общение с тупыми и пьяными уродами, которые еще и свысока на тебя смотрят. И подстраивайся под всех, лицемерь. Уф-ф.
9 Моя квартира совершенно стандартная, обычная двухкомнатная "хрущо-ба", с маленькой прихожей, крохотной кухней и с такими же унизительно ма-ленькими туалетом и ванной. Прикольно было, когда совершенно стандартная стиральная машина стояла в ванне. Переодеваться приходилось чуть ли не на одной ноге. Правда, теперь стиралка стоит на кухне, так что не повернуться теперь там. Зато комнаты достаточно просторные, но и тут архитектор пошутил, сде-лав их смежными. Для кого это строилось? Точно не для людей. Вот приведи, допустим, я жену жить, что маме все слушать, что в соседней комнате тво-рится? Нет, это точно не для людей строилось, скорее, наоборот, у архитекто-ра был какой-то зуб, поэтому он так и сделал, гад. Но, это все фигня, нам с мамой хватает. Да, еще. Забыл - у нас же есть кот. Барсик его зовут, вернее Барсик-второй. Первого убили, как - рассказы-вать не буду, скажу только, что убили люди, прямо в подъезде. То есть, нет, не в подъезде, умер он дома, в подъезде ему нанесли смертельные раны. Мама принесла его домой, чуть дышавшего. Шла она домой с работы, в подъезд зашла, а там мелкие стоят кругом и разглядывают что-то, интересно им, сволочам, как кот мучается. Поразительно, но этот маленький комочек жизни, не кричал о своей боли. Он пытался ходить, волоча за собой заднюю лапу. Есть - ничего не ел, только подходил попить воды. Думали, отлежится, пытались ему витамины давать, а он только смотрел на нас своим жалобным взглядом, прямо в глаза, словно что-то сказать хотел или спросить. Спустя три дня, он залез за кресло и, уснув, тихо умер. Кто это сделал искать не стали ни мама, ни я. Какой смысл? Каждый второй может сделать это, и каждый второй может отмазаться. Какой-то по-ганый ублюдок избил. Может, потому, что он черный был. Примета, типа пло-хая. Может, из развлечения, просто так. Других причин не было. Мы с мамой никому ничего плохого никогда не делали, ни на кого не суявили и никого ни-когда не трогали, так что убивать нашего кота из-за мести не было поводов. А, может быть, это и послужило поводом - то, что мы ни к кому никогда не ле-зем, то есть лохи. Что они сделают-то? Попадись мне этот упырь сейчас, я бы ему показал, что могу с ним сде-лать. Конечно, можно было бы, как пацаны все делают, первому на кого дума-ешь морду набить. А смысл? Барсика уже все равно не вернуть этим. Да и бо-ец с меня невеликий, хоть и хилым я назвать себя не могу. Могу в морду дать в теории, но, если честно, дрался все один раз в школе. Побил одного урода на крыльце школы, в седьмом, вроде, классе, уже и не помню за что. Потом так погано было, особенно когда все мнение обо мне менять начали, подтрунивать перестали и некоторые руку тянуть начали, даже кто раньше не здоровался. Так что вот так. Барсик второй живет у нас уже три года, приблудный он. Тоже черный, но нос у него не розовый, как у своего предшественника, а черный и белого пятнышка на груди нет. Мама подобрала его на улице, вернее, в подъезде, какие-то хорошие люди выкинули его котенком. Наигрались и выкинули. У него был понос и все такое, но мы его выходили и теперь он - полно-ценный член семьи. Правда, гулять его не выпускаем, так спокойнее. А ведь самое интересное в нем, что ручным он так и не стал. В смысле, на руки не лезет и живет в каком-то обособленном мире. Глядя на него, думаешь - коты лучше собак. Кот, несмотря на свои малые размеры, всегда смотрит в глаза, в отличие от тех же собак, он словно в душу заглянуть хочет, и увидеть там че-ловека, он созерцает. Кот, если его ударили, никогда не будет вилять хво-стом, как тупая собака, служащая тому, кто ее вырастил, независимо от то-го, хороший он человек или плохой - все равно вертит хвостом. Вообще, по-моему, собак заводят одни уроды. Практически никогда Барсик не показывает своего характера, хотя тот у него, несомненно, присутствует. Даже если он посреди ночи обнаружит свою миску пустой, он не станет орать на весь дом, а сядет рядом с маминой кро-ватью и будет терпеливо ждать. И сейчас он сидел на тумбочке у телефона и смотрел мне прямо в глаза. Кстати, вот говорят, у котов зеленые глаза. Врут, желтые они у них. Как же можно ударить такое вот чудо? Чудо, которое смотрит на тебя и видит, кто ты есть на самом деле. Они ведь живые. Они видят. Слышат. По-нимают. Любят. Умирают. Им также больно, как и всем. В сущности, если хо-тите, коты это ведь еще и индикатор нашей с вами человечности, и если спо-койно живет кот, значит и ты человек хороший. Может, поэтому и гадостные люди и стараются ударить кота - боятся, что он увидел их сущность поганую. Барселон мурлыкнул, словно спросил: почему настроение у меня парши-вое? а настроение было действительно паршивое, даже очень. Потрепал его за ухо, но котяре это не понравилось, он спрыгнул с тумбочки и засеменил на кухню, к своей миске. Не хотелось мне никого видеть. Газету сразу в помойку выбросил. Покормил кота, сам есть не стал, не хотелось. Поотжимался раз десять-пятнадцать, не больше - так, чтобы не увядать. Привычка такая. Убрал диски на место, в ящик. Раньше как-то руки не доходили, валяют-ся и валяются, но предстоящий визит Санька напрягал, и убрал я их, чтобы глаза не мозолили. По-любому, пару штук утащат ведь, спросят посмотреть - не отказаться будет, а потом ищи-свищи их. Какие диски? Не помню я ника-ких дисков! После плюхнулся на диван. Включил гадкий телевизор. Он у нас здоро-венный, экран большой. Всю нишу в стенке заполняет собой. Да только смот-реть по нему нечего, каналов мало показывает. Приходиться все время его настраивать, кабеля нет, окраина все-таки. Посмотрел минут пять и выклю-чил, смотреть о том, как доблестные опера ловят очередного серийного убийцу - настоящая пытка. Единственное, что хочется смотреть по мерзкому ящику, по крайней ме-ре, мне, - это футбол. В этой игре нет фальши, натуральная она какая-то, че-стная. Эта игра способна подарить настоящее счастье. Можно сколько угодно рассуждать о том, что футбол - это сейчас такой же шоу-бизнес. Что игроки теперь фактически превратились в таких же пафосных музыкантов и акте-ров. Но позвольте - на поле ведь до фени прическа, когда тебя бьет по ногам или по ребрам такой же здоровенный мужик. Посмотрел бы я на певца-голубка в такой атмосфере! Так что не стоит сравнивать, это все разные ве-щи. А личная жизнь игроков - это их личная жизнь и никто не вправе их су-дить. Только бы на поле играли. Ни с чем несравнимо ощущение, когда твоя команда выигрывает и ста-дион поет, "Энфилд" например. Только вот беда одна, на стадионе я никогда не был. Не потому, что я трус, и боюсь туда ходить из-за злобных фанатов, нет. Просто в нашем городе есть стадион, но нет футбольной команды, то есть она есть, но она нигде не играет, то есть играет в каком-то непонятном чемпионате области. Зато у нас есть целая федерация футбола области, это точно. Постоянно как Думу ка-кую-то показывают по подлому ящику, так там президент этой федерации депутатом сидит, все на спортивные темы высказывается. Денег клянчит. Еще эта федерация проводит городские чемпионаты по мини-футболу, люби-тельские, конечно. А футболом настоящим никто не занимается, говорят - средств нет. Так тогда бы и назывались бы - федерация мини-фубола или лучше федерация недофутбола, любительского. Смешно смотреть как пузатые и не очень мужики бегают по залу, мяч гоняют, а потом интервью дают, все по-взрослому, прям "Интер" - "Милан". И все равно, футбол - великая игра. Даже по телевизору или по интерне-ту можно почувствовать его энергетику. Но это касается только непосредст-венно матчей, я футбольную аналитику смотреть не люблю. Не потому, что неинтересно, а потому, что видишь комментаторов, какие они мнительные, а их фразы типа "господа, давайте разберем этот момент", просто добивают. Ведь в голове рисуется совсем другой образ этого человека. Он кажется таким нормальным и понимающим, будто повторяет твои мысли. И - вот мысли, вот человечище - умный, правильный, такому и подражать не стыдно. А увидишь и понимаешь - сейчас выйдет он из студии, сядет в "Лексус" и поедет на гламурную вечеринку и все... Да и футболисты эти, рубаха-парни, потом становятся певцами, сенаторами еще чёрт знает кем, вот тебе и не фальшь. Покурил прямо в комнате. Обычно я в комнате не курю, курю в балкон-ную дверь, даже если один дома, боюсь запах дыма останется, - мама не раз-решает курить. Но я курю еще со школы, курю много, полторы - две пачки в день. Зазвонил телефон. Тревожно как-то стало. Телефон наш, в основном, молчит, только мама иногда по работе звонит кому-нибудь, а так он пылится стоит. Да какая-нибудь скотина номером иногда ошибется. От того тревожно и стало, сразу подумал, что мама звонит - с бабушкой все серьезно и придется ехать туда. Долго искал пепельницу, куда хабарик выбросить. Может, и не-долго искал, относительно все, но не хочется даже по телефону с мамой раз-говаривать с сигаретой в руке, стыдно. Отбой. Звонили с маминой работы, уточняли, когда мама сможет выйти на работу. Ответил, что не знаю и повесил трубку. Не знал я, когда мама вернется, и это было правдой. И телефона мобиль-ного у нее нет, говорит, что он ей не нужен. Не спорю я с этим, но что делать в таких вот ситуациях? Когда бабушка "заболевает" никогда ничего нельзя знать наперед, точно только что это минимум три дня. Едь к ней и все тут, и плевать, что у дочери свои заботы есть. А ведь мама собиралась к врачу в понедельник, даже номерок взяла, а это, надо сказать, почти подвиг. Да почему почти, подвиг целый, у нас такая система в поликлинике, что бесплатные номерки получают в регистратуре. Вот и приходится чуть ли не в пять утра вставать и туда ехать на первом ав-тобусе, чтобы записаться. И, прикол, ведь не всегда получается это. Вездесу-щие старики забивают очередь еще раньше, больные хреновы, и льгот у них выше крыши, и дотации всякие, а им все мало. Не понимаю я этого, шли бы в дом престарелых, если общения им не хватает, да и врачи там в прямом дос-тупе, без очереди. Даже долбаную кровь лезут без очереди сдавать, трясут своими корочками, уроды. Конечно, можно платно к врачу попасть. Там и направления даже не на-до, но откуда денег столько взяь? Да, и, в конце концов, должны же быть хоть какие-то принципы, медицина ведь официально бесплатная, так почему человек должен платить за прием у врача? Мама этого не понимает и я с ней согласен. Плюс к тому надо учитывать, что и врачу надо "презент" преподнести, чтобы улыбался, а то как увидит, что с пустыми руками, так и разговор другой. Бесит все это - неужели вам мало, все время жалитесь, зарплаты низкие, все время вам государство повышает зарплату, а вам все мало. Бывает, заболеешь зимой - куда без этого - вызовешь врача. Приходит, блин, врач, навороченная, вся в мехах, и смотрит с пренебрежением и брезг-ливостью, типа, куда я попала? А всего-то - терапевт, больничные выписыва-ет по гриппу и ОРЗ. Да и этот мудак, что звонил, замдиректора, татарин, тоже сволочь та еще. Рассказывала про него мама. Всю кровь он ей выпил на работе. Ничего не делает, на работу ходит когда ему угодно, еще и коммуниста из себя стро-ит, типа недовольный он нынешним политическим режимом. Урод. Все орать любит, когда нажрется: "всех на лесоповал" или: "у вас у всех тут диагноз". Да не один он такой там. У моей мамы на работе живет хорошо только тот, кто ворует. Бухгалтер ворует - живет, директор ворует - живет, замдиректора ворует - живет. И все их окружение ворует и живет, рассказывала мама, сокрушаясь; наверное, она одна такая лошиха. Да, блин, что же это за общество такое - человек ручки домой не принес с работы, куска хлеба не украл и у него ничего нет. Зато боров, мамин директор, и иже с ним, поменяли несколько раз машины и живут припеваючи, а мы... Да еще директор имеет наглость заявлять: "Если бы я стал президентом, меня бы сразу убили бы!". Это он себя таким справедливым считает. Не беда, что кроме мамы работают одни блатные в штате, которые ничего не делают, а зарплату получают огромную. Не считая того, что стырили. Такая вот у него справедливость странная... Ну, да ладно. Мысли о "друге" Саньке не оставляли. Припрется, Артура этого еще при-ведет наверняка. И слушай: "Идем такие мы, а они нам - вы чо?", "я ему но-гой, а он мне палкой, а потом я ему ещё с ноги - ты че сука, ох...л?". Все раз-говоры одни и те же. "... о-оо-оо" - это с улицы. Уже по привычке посмотрел в окно. "Бар" открылся или возобновил работу после утреней попойки. В смысле, алкаши проспались и опять повылезали. "Синяя" скамейка, пустовавшая ут-ром, сейчас была вся занята ими, как гнилое мясо червями. Как всегда, одни маргиналы, подонки, ненавижу их. Надо сказать, окно в этой комнате с небольшим дефектом, так бывает, если смотреть в него под определенным углом, оно начинает выдавать какие-то волнистые изображения, как в комнате смеха. Так было и сейчас, одни ка-зались непомерно мелкими, другие непомерно худыми и толстыми. Смешно? Мне что-то не очень. Почему? Сейчас расскажу, сами поймете. На скамейке сидел лысый дед Коля, вновь запивший, и что-то активно выговаривал "Клопу", местному алкоголику, сидевшему перед ним на корточ-ках. Клопа зовут Игорем, рожа у него всегда красная, потому и Клоп. Когда-то он здесь жил здесь, в соседнем подъезде вместе с матерью и братом-инвалидом. ДЦП это, кажется, называется, когда человек нормально ходить не может. Сидел по малолетке, во время его первой ходки мать, алкоголичку, убил по пьяни сожитель. Выйдя из тюрьмы, Клоп стал главой семьи и загнал в гроб своего старшего брата, тоже алкоголика, затем что-то натворил и снова сел. Когда он в очередной раз вышел из тюрьмы, то окончательно пропил квартиру, превращенную к тому времени в притон, и уехал. Затем вернулся и сейчас здесь бомжует. Но вообще у нас здесь он почти героем считается. Си-ротинушкой, так сказать. Помогает всем. Тут недавно стены в подъезде мыл и на субботнике деревца молодые дикие вырубал, что у дома растут бескон-трольно, они "клумбе" мешают нашей. Этот Игорек хоть и слушал деда, но держал во внимании дорогу, точнее говоря, людей, проходивших мимо. У каждого из них он пытался стрелять деньги, некоторые даже давали. Только не подумайте, что это он на еду себе собирал. Нет, его тут и так накормят, это он так развлекается, на бухло себе собирает. Это еще что - однажды он вообще положил кепку на дорогу, мол, бросай-те сюда. Надоело напрягаться, видимо. Данила, рыбак, что-то рассказывал или объяснял Сергеичу, как всегда облаченному в камуфляж. Тот, сложив руки на груди, внимательно слушал, изредка согласно кивая головой. Вообще-то они не опойки и не живут в этом доме. Живут они в доме напротив, но как и все любители выпить, идут сюда. Здесь никто на них не орет, напротив, им только рады. Вот и сегодня пришли. Артур, там еще сидел. Как всегда, в жилетке своей, знаете наподобие разгрузки армейской, такая, на голое тело одетой. На этот раз он не стоял, словно дозорный, как обычно, на своих двух, а сидел и разговаривал с дедком, который, опираясь на трость, с интересом слушал его. Не помню, как его зовут, только знаю, что он постоянно умирает. Хотя, по мне, он меня пережи-вёт. Жестикулируя рукой, верзила словно искал подтверждения сказанного им. Потом он начал жать руку деду и, разжимая ладони, по-дружески, поло-жив другую руку на грудь, что-то вдохновенно говорил, дед согласно кивал. Наверное, опять рассказывал о своей нелегкой доле. Раньше Артур этот где-то в центре жил, а потом выселили за неуплату квартплаты, о чем он не переставал регулярно рассказывать, жалуется на всех, "бедненький". Лет пять-шесть назад переехал он сюда, в наш подъезд, с матерью. Я в классе шестом вроде учился. Ему лет сорок на вид, метра два ростом и здоровый, как бык. Он уже дважды отсидел, хотя тут не поймешь, то дважды, то трижды, говорят. Сам я с ним никогда не общался, так, иногда сигаретку стрельнет, когда один на скамейке сидит. Такое ощущение что, дальше нашей скамейки он не ходит, изо дня в день торчит на ней, как будто живет на ней. Все население подъезда, кроме опойков, не переносит на дух этого Арту-ра, но при встрече расплываются в улыбке, действуя по принципу "не тронь говно и вонять не будет". Кстати, про говно - это точно. Жили тут у нас на четвертом этаже молодые родители, квартиру снима-ли, потом они съехали. Привычка дурная у них была, коляску детскую на первом этаже, под лестницей оставлять. Не знаю, специально или нет, может, не донести было, но эта мразь навалила им прямо в коляску. И, когда хозяин вышел разбираться, знаете, что сделал Артур? Он возглавил расследование. Положив руки на смененные штаны, он быстренько нашел виновного - алко-голичку Аню, которая, правда, стала обосновывать, почему это не она. Коро-че, во всем стал виноват бомж Гриня, которого вообще в помине тогда и близко не было. Кулек жрал яблоко и тер нос. Кулек - зек в прошлом, алкаш с полувеко-вым стажем. Живет в моем подъезде, на первом этаже. Сволочь он. Тут себя за старейшину держит, аксакал, так сказать. Картину дополнял стоявший в сторонке и куривший мужичок, мой сосед сверху, упырь. Вообще, его семья (наши соседи сверху) - интересные люди. Как только я включаю музыку, у них сразу начинает что-нибудь падать, причем интенсив-ность падений и грохота возрастает по мере того, как долго играет музыка. Всё это не прекращается до той поры, пока музыка не выключится. Вот так я слушаю музыку - в основном в наушниках. Глупо, я ведь у себя дома, но... Вы можете сказать: "Ты, что, параноик? Зачем это им надо?" А вот! Как-то был случай, до него я тоже как-то думал, что мне все ка-жется, а потом... Заметил одну закономерность: по мере того, как передвигал-ся я, также мерно поскрипывал пол над моей головой. Интересно стало. За-мер, чтобы это проверить. Тихо пройдя в комнату, остановился и так же тихо вернулся на кухню. Тишина. Затем обычным шагом вернулся в комнату, и, стоило мне пойти, как над моей головой раздался скрип половиц, потом я по-вторил этот фокус и каким вы думаете, был эффект? Одно или другое - либо я схожу с ума, либо соседи меня слушают. Дейст-вительно, может, вы и правы, паранойя какая-то, но это повторяется с за-видной регулярностью. Вообще, они тоже прикольные человеки. Их трое, то есть четверо, - сын не живет с ними. Блин, пятеро, еще дочка есть старшая. Музыкант, но я ее видел всего пару раз здесь. Мать глубокая пенсионерка и сын тоже почти пенсионер и алкоголик, жена примерно того же с ним возраста, но тогда она в больнице лежала. Простая бабулька - да никакая она не простая, прикидывается только. Прикинется дурочкой, типа не понимает ничего, а сама вертит людьми как марионетками, когда дело касается ее личных интересов, один ей одно сде-лай, другой другое. Даже маму пыталась припахать ей какие-то документы сделать по пенсии, и все с улыбочкой своей простецкой. Мерзость, одним сло-вом. Ее сын, тот самый мужичок, Хоббит, я его называю, а вообще-то он "док-тор", так вроде его называют. Любит выступать - и все-то его любят, всего-то уважают и начальник его ценит, и бабы все его, и людям он помогает. "Пассажир" хренов, он и нужен синеве только тогда когда на скамейку со своим приходит. Мастер на все ру-ки, типа все может, все умеет. Да знаю я, как он это все может. Слышно ведь все, стены никакие. Возьмется что-нибудь делать, то раковину, то ванну, минут двадцать подрючится, и "деталей не хватает" - начинает орать. А потом "едет" за этими деталями, - на скамейку... И поит этих уродов. А ночью возвращается домой. Мало ему, что он и так орет целыми днями, так еще и по ночам концерты пьяный закатывает. Талькова долбаного врубит и тащится сидит или гранату обещает взорвать. Раньше жена с ним ругалась, пока в больницу не слегла. Теперь он с ма-терью собачится, на всю округу слышно. Она причитает, а Хоббит просто пе-реходит на крик, прокуренный и пропитый крик, переходящий в рык. Порой все замолкает, и кажется, что это конец шоу, но потом опять бабка причитать начнет. Причем, не важно, сколько времени - десять утра или час ночи, порой он начинает ей выговаривать и сцена повторяется. Бабка затыкает его, он затыкает ее. Мама даже не пытается с ними ругаться, устала, бесполезно это, все рав-но выставят так, будто она наскочила на них, а они святые. И, самое смешное в том, что все этих уродов поддержат. Я ведь говорил - маму здесь не любят, а соответственно, не любят и меня. Тут протечка была, у нас протёк потолок. Даже лампочка перегорела в коридоре. А Хоббит во дворе визжит пьяный, скачет. "Мы" - вопит - "ни при чём!" Протекло, а эта... ой, бля... бешеная... Потом уже сынуля приехал. Слышно было, как Хоббит на кухне перед ним тявкал. "Я боялся вниз протечет, будет орать опять" - это его слова. Бесит, зальют, потом возмущаются, типа, они жертвы. Чуть поодаль от алкашей стояли бабки. Ведьмы. Все похожи одна на одну. Баба Нюра говорила о погоде звенящим голосом. Другая, жирная Викто-ровна, ела семечки и, глядя на скамейку, наклоняла голову к третьей бабке (из нашего подъезда она, как зовут, не знаю) и что-то говорила ей на ухо. Та, прикрыв рот, ей отвечала. После этого обе согласно качали головой, не обра-щая внимания на звонкую бабку, заходившуюся о том, что ветерок холодный, но солнышко, всё равно тепленькое. Викторовна. Был у нас во дворе Витек такой, сын ее. Здоровый, спор-тивный и все такое, первым женихом считался. Вернулся из армии, машину купил. Женился потом на Марине из соседнего подъезда, она его из армии ждала. Жили они, ребенка завели. А потом этот Витек взял да и забил на-смерть эту Марину, по пьяни. Ему дали семь лет. Ребенка у себя оставили его родители. Самое смешное было, как его защищали - говорили, что эта Марин-ка ему изменяла, ребенок не от него и все такое, короче, хрень полная. Кстати сын растет, ему сейчас по-моему, лет десять, копия папы, и скоро он его уви-дит. Именно эти твари всякие гадости про людей придумывают. История, как я пьяный шел - их работа, сто процентов, точно вам говорю. Еще соседка там моя стояла, та, что за стеной моей комнаты живет. Все любит участливо улыбаться всем, а у самой вокруг глаз два огромных черных пятна, как будто от злобы внутренней, стремящейся найти выход. Есть тут у нас белый кот, глаза одного у него нет, так вообще враг номер один для нее. Как увидит, что он у подъезда сидит, так аж орать примется: "Куда идешь? Ты к нам не ходи!!" Тварь, ненавижу ее, тихоня хренова, мама раньше с ней, не то чтобы дружила, а так просто общалась, а теперь перестала, после того случая летом. Раньше у нашего подъезда много котов собиралось. Мама, да и некото-рые другие, подкармливали их, и никого это не задевало и не напрягало ни-как. Кроме этой твари. Бесит ее это, типа, они тут в подъезде гадят и вся беда только в них. И приехал к этой суке сынок, он в "Маскве" работает вахтовым методом, на даче помочь. Бабка эта дачу за городом держит, огурцы, помидоры и вся-кое другое говно разводит. И пропали коты, все дедок ходил, искал, искал их. А потом в подвале ста-ли находить их мертвыми, не затравленными собаками, а просто мертвыми - отравленными. Причем тут эта тварь, спросите вы? Просто незадолго до этого соседка рассказывала маме, что крысы совсем житья на даче не дают, вот приедет сын, привезет отравы современной и все... короче говоря, делайте выводы. Да вот только беда, не все коты перемерли, только три или четыре, остальные живы, здоровы. А, совсем забыл, тогда пять котов умерло. Ходил тот кот плохо. Сломан-ная лапа у него была, срослась неправильно, видно, у деда-кошатника он жил. Тот кот, который отравился, не умер, а поносил после всего этого. Знаете, как с ним поступили наши хорошие люди? Клоп дал ему по голове и засунул в ведро, любезно предоставленное... думаю, не надо объяснять кем. Артур это ведро закрыл демонстративно и Клоп его на помойку снес. Это было посреди бела дня, посреди проклятого дня, прямо во дворе. Не знаю, был ли жив еще этот кот или нет. ... а они за это пузырь получили, вот. Не знаю, как поступил бы я, если бы это увидел вживую, не знаю. Так го-ворили. Но - факт - кота этого никто больше не видел. Ненавижу их всех. Почему-то плохое хорошо запоминается, в отличие от хорошего. А, мо-жет, хорошего и нет вовсе, поэтому оно и не запоминается, не знаю. Знаю только одно - если на все это смотреть, не отрываясь, можно сойти с ума. Но, знаете, со временем привыкаешь и смотришь на все это обычными глазами, будто все так, как и должно быть. И никакого сумасшествия. Ничего вообще. Тоска одна. Настроения читать не было. Хуже нет читать без настроения - ничего не понимаешь, но все равно читаешь. Только бесить начинает. Вот как на тот момент не лезло ничего в голову. Только Санек этот. Есть еще и компьютер у меня, тем более, стоит он в другой комнате, где окна выходят на другую сторону дома, солнечную. Но там всегда от жары не-чем дышать. Хотя, это лучше, чем слушать вопли с улицы. Можно время убить играми или ещё чем. В Интернет думал залезть, да передумал. Интернет - это что-то с чем-то. Большая помойка. Особенно социальные сети. Хотя, вот. Помню человечка одного из Ульяновска, не помню. Девчонку, ей пятна-дцать, записано так было. В графе "о чем вы думаете" у нее было - "Куда угодно, только не здесь". Это она о городе своем писала. Жалко просто, и такая тоска берет! Это ведь, по сути, единственная ре-альная мысль среди остальных статусов была. Вот живет человек и ненавидит все, что с его местом жительством связано. "Куда угодно, только не здесь", согласен я с ней. Включил на компе футбол, начал играть. Игра не шла, никак было не со-средоточиться. Даже в другой комнате, было не уйти от того абсурда, творя-щегося на улице. Пьяные возгласы: "Да ну на х...", "Здоровый пацан, не рабо-таешь", "Пшёл на х... отсюда!!", "Е...й в рот", непрерывное чекотание Клопа - с одной стороны, детские крики и причитание бабок с другой - создавали не-переносимую какофонию. 0:2 в пользу "Динамо" - выключил эту чушь. Опять подошел к окну и посмотрел из-за занавески. Пара пустых бутылок, стоящих в ряд у скамейки, еще одна в руках ка-муфляжника и еще одна, из которой разливает в пластиковый стакан под-нявшийся с корточек Игорь, с красной, как у клопа рожей, ясно говорили - это надолго, может быть, вообще до темноты. Весь шум со стороны ревущей скамейки прерывался только в минуты разлива. "Мужики" с видом людей, впавших в гипноз, смотрели за передви-гающимся по кругу пластиковым стаканчиком, наполненным Живительной Силой. Первым начинал лысый дед, бравший стакан из рук Клопа, словно кубок, потом - мужик в камуфляже, Сергеич. И так - по кругу. Единственный, кто не пил, был дед с клюкой, с интересом беседовавший с громилой. Смешно было смотреть - все пили по-разному, у каждого был особенный ритуал. Перед выпивкой дед Коля глубоко выдыхал, потом морщился и за-крывал глаза. Артур и Кулек молча проглатывали, верзила не закусывал и не морщился - так запьет и все, Кулек же продолжал жрать яблоко. Сергеич что-нибудь произносил, Данила долго держал стакан и тоже что-нибудь пытался сказать, томя всех ожиданием, но потом просто приподнимал стакан и при-клонял голову. Затем выпивал, подходил к скамейке, деловито выбирал ябло-ко, откусывал и, морщась, выбрасывал его под дерево. Игорь брал в другую руку бутылку с водой, чтобы мгновенно запить выпитое. Компанию бабкам теперь составляли молодые и не очень мамы, важно курившие и тоже что-то активно обсуждавшие. Тоже одна к одной - темные очки и хвосты эти конские на головах. И Оля, коза, со своим ай-фоном кра-деным А то, что краденый он - так это по-любому. Сам видел, как она поку-пала его у двух семиклассников за тысячу и не говорите мне, что он их был. Родные собрать его даже не могли; симку вынуть - вынули, а батарейку вставить обратно - проблема. А, нах... Не хочу я о них ничего говорить. Дети, забранные, видимо, из садика, носились по улице, словно угоре-лые, никакого внимания не обращая ни на кого вокруг. Один орал кому-то на балкон второго этажа. Другой, находясь в трех метрах от бабок, орал бабуш-ке, чтобы она посмотрела, как он спрыгнет с обочины на тротуар (та не обра-щала внимания, полностью погрузившись в беседу), третий бесстрашно сту-чал пустой бутылкой по асфальту. Бесит. Зачем вам дети, если вы не обращаете на них никого внимания? Зачем вам они? Для статуса, чтоб как у всех? Пошел, умылся, закурил. За стеной опять начал долбасить сельский рэйв, теперь это был "Русский размер". Еще хоть хорошо, стенка закрывает стену эту, а так вообще тоже пипец был бы тот еще. Это - соседи за стеной, та еще компания. Главным там Адольф. Ходит постоянно в камуфляже. Ни в какой армии он не служил, зато был членом ка-кой-то патриотической организации, зову я его так - Адольф. Все его уважают - и бабки, и пацаны, и алкаши - все короче. И по дому-то он все делает, и на шабашки ездит, и на даче работает и все такое. А по мне, так - олигофрен полнейший, - сила есть, ума не надо. В армию он не по-шел из-за условника, нигде не учится и не работает. Он в семье главный. Всего же вместе с Адольфом живут его подруга, мать (алкоголичка со стажем) и брат малолетний, ему шестнадцать, с такой же малолетней сожи-тельницей. Мотоциклист хренов, как начнет заводить свой "трактор" у подъ-езда, так пипец полный. Вообще, не сколько ездит он на нем, сколько чинит его. В противовес всему, я все-таки нашел занятие - решил написать расска-зец, так, шутки ради. Надо было же чем-то отвлечься. Часто так делаю, про-сто стучу по клавишам, без особой мысли. Вот что получилось.
Глава 1 - В чем смысл жизни, - присев у облетевшего куста, проговорил Толя. - Не знаю, - никак не отреагировав, ответил собеседник, смотревший мимо Толи. Его явно интересовало другое. - О, бля, - протянул Толя и почесал седые усы, - а... вот... ааа... о... бляяяяя, - старался скомпоновать фразу Анатолий. - Да ну на х.. - Он разочарованно плюнул на грязный асфальт. Очеред-ная попытка поумствовать завершилась неудачей, от этого у Толи испор-тилось и без того нехорошее настроение. - А этот... о... бля..., - протянул Толя. Он имел в виду то, что никак не мог выразить словами. Стоило ему попытаться, как возникали проклятые "О, бля..." А выразить он хотел следующее: он ненавидел своего начальника, считал, что он дурак, каких свет не видывал, но никак не мог объяснить, почему же он дурак, этот начальник. - Этаааа... - начал было Толя, но остановился. Собеседник по-прежнему смотрел в сторону. - Ты, эта... - ткнул рукой собутыльника Толя, попытавшись тем са-мым привлечь его внимание, - Знаешь, что? Он, было, хотел сказать про мастера с завода, но получилось баналь-ное: - Возьми еще у бабки, сходи, - и протянул Костяну мелкие банкноты. Толя плюнул в себя в душе, - опять он струсил и не смог обгадить этого урода! Проявил малодушие! Придется с этим козлом еще пить, чтобы рассказать какой же гад, этот начальник. Эта история началась примерно пару месяцев тому назад. Толя и его мастер никогда особо не общались. Но в какой-то момент Анатолий заме-тил как "Начальник" наблюдает за ним, особенно в моменты "общения" с молодыми работниками, совсем еще сопляками. Ну, ладно бы еще наблюдал, но хамить-то зачем? Тут как-то раз Толя в очередной раз выпил с мужиками и пришел в каптерку в препоганом настроении, а там еще и молодой сидит и, никак не может справиться с трансформатором. Толик, в очередной раз, начал читать лекцию о тупости молодежи и называть его "бестолочью". Молодой что-то возразил. Пришлось в очередной раз объяснять ему старую истину, что он дурак и в жизни ничего не понимает. И вот, в апогее речи, когда для утверждения силы каждой фразы Толя пристукивал по столу кулаком, вдруг в каптерку зашел "Начальник" и наорал на него за то, что он не работает. Толя оторопел, вот это хамство! Других умных мыслей на тот мо-мент в голову как-то не пришло... Пару дней он молчал и на молодых не кричал и, вообще, ни с кем в цехе не разговаривал, а лишь слушал, слушал и смотрел за всем, что делал Начальник. Ну и идиот он был: объясняет всем ходит, говорит и не на кого не орет, только на него, "бедненького", наорал. И это после тридцати лет работы здесь! "Давай, давай, гладь по головке их, потом на шею сядут!", - сделал для себя вывод Анатолий. Больше того, Толе теперь казалось, что мастер следит за ним и лишь ищет повода, на него наехать. Толя пытался рассказать об этом своим друзьям, сгоношить их, чтобы этого козла жизни поучили. Он мог бы, конечно, и сам, но руки марать не хотел. "Они урода этого поучат, а я-то ведь...! меня не остановишь, убить могу, я ведь придурок. Дерусь, через то и бабам нравлюсь" - характеризовал он себя. Была лишь одна проблема - постоянно был неудобный момент, только он решится, как бутылка пустеет, или все разойдутся. В общем, вот так. - Ооо... бля... - пробурчал он вслед прошедшей мимо женщине, смерив-шей его презрительным взглядом. Прошел час, Костян так и не появился, стало зябко. - Пристрелю, - сказал, поднимаясь, Толя и пошел домой. Но стоило ему сделать пару шагов, как равновесие ("И ты, Брут!") предательски покинуло его, и он молча плюхнулся на холодную землю. - В чем смысл жизни? - еще раз проговорил Анатолий, повторив фразу, написанную на асфальте. - А этот... о, бля... - прохрипел Анатолий, глядя на свет в окнах дома. Наступил вечер.
Глава 2 - Слышь, пацаны, - сразу начал Костян, подойдя к своим, - там пряник валяется, с деньгами...
- Аааааа... ! - раздалось со скамейки. Этот крик - как удар по голове, отразился у меня в затылке. И подскочил я, бросив свое мирное занятие... Что там такое..? Подошел, посмотрел в окно. Оказалось, орал это дед Коля, которому было не встать со скамейки, он хватался за неё, пытаясь не упасть. Видимо, все уже было допито, Данила и Сергеич ушли. Сосед, что стоял и молчал, теперь присел к деду-аксакалу Кульку и что-то тихо ему рассказывал. Но Кулёк больше внимание уделял Клопу, ведущему Артура домой. Амбал на-жрался так, что сейчас он с трудом переставлял ноги, словно ходули, а Клоп отчаянно держал его за плечо, его лицо теперь приобрело даже не красный, а коричневый цвет. Так хотелось, чтобы он упал и расшиб себе башку, да так чтобы мозги по-текли. И - свершилось. Сделав несколько неуверенных шагов, амбал-таки упал, утянув за собой и Клопа. Радостно стало, хоть что-то хорошее. За этим процессом с интересом наблюдали бабки и теперь активно об-суждали это событие. Кто-то жалел амбала, кто-то что-то советовал Клопу, од-на даже заорала в возмущении мужику, что сидел с аксакалом, чтобы он по-мог. Как всегда, они судьи, они советчики, они всё. Тем временем парочка поднялась и ушла в подъезд, обидно даже стало, что эта тварь сумела подняться. Дед продолжал сидеть и бормотать себе под нос. Аксакал Кулек по-прежнему, с трудом переносил общество Хоббита и, не обращая на его слова особого внимания, стал говорить с подлетевшей бабой Нюрой, чей звонкий голос казалось, временами переходил в ультразвук. Часам к шести-семи все более-менее начало стихать, кроме музыки за стеной. Но когда этот долгожданный момент наступил, мне уже не было дела ни до чего. Ведь должно быть занятие, которое не бесит! Читать? Точно, читать. Настроение, вроде, появилось. Сэлинджера брать не стал, взял другую книгу. Книга Джека Лондона "Мятеж на Эльсиноре", хорошая вещь. Начал читать. Но, попробуй, здесь по-читать, когда ошеломительный гомон пришедшего домой соседа достаёт по-чище зубной боли. Он монотонно, однообразно и с каким-то учительским тоном что-то разъ-яснял своей матери, словно упиваясь своей красноречивостью. Он все говорил и говорил, говорил и говорил. Ну, и что теперь делать? Однажды я ударил в стену, чтобы он заткнулся там. Он действительно заткнулся, но через пару дней, на улице меня встретил его сынуля, лет на семь он старше меня. Бить он меня не стал, на первый раз, говорит, прощаю, вто-рой раз отметелим с пацанами за батьку. Бред. Зато как эта сука потом на кухне отрывался! Наверное, дня три бухал, не просыхая, постоянно причитал приехавшему навестить сыну: "Ты-то у меня не такой". А потом еще цинично приговаривает: "Ладно, давайте потише, а то опять в стену стучать начнет, с топором еще явится" - и заржет, и сынуля го-гочет. И эта падаль старая подвизгивает, откуда только силы. Стены, говорю ведь, бумажные. Тем, кто строил эту коробку, в ней по-жить.
10 Санек притопал вечером, как и обещал. Конечно, это ведь не долги отдавать. Когда я увидел с кем он, от удивления чуть глаза на лоб не полезли. Не с Артуром, и не с какими-то еще уродами, как я предполагал. С Настей он пришел, той самой, что звала меня на выпускной. Смутился я. Блин, так не скажешь. Лучше сначала это все расскажу. Все началось с выпускного этого треклятого, вернее, с того как я на него не пошел, несмотря на все уговоры этих двух, что стояли на пороге. И когда все были на выпускном, чертовом, я в это время торчал дома и ломал голову - из-за Насти, главным образом. Не понимал я - почему она меня зовёт? Потом чуть было не сорвался, даже начал было одеваться... да махнул рукой, гори оно всё. В школе мы никогда с ней особо не общались. Она была популярной в школе, за ней толпы всяких подонков увивались, и это - что, она никого не отшивает - бесило меня в ней. Как и в других. Взбалмошная она. Никогда не знаешь, что от нее ждать. То нормально разговаривала со мной, то шипеть начинала без поводов, то вообще не заме-чала. Мама ее у нас химию вела. Так Настя с ней однажды прямо на уроке пе-реругалась и вышла из кабинета. Потом на занятия долго не ходила. Нет, ко-нечно, все учителя подонки, но я бы так не смог, мама все-таки, хоть и учи-тель. Хотя, если честно, по барабану она мне была. А потом она приходит и зовет меня на выпускной! Почему?
Спустя год мы с ней целовались... Это случилось в прошлом мае, когда я на первом курсе м... м..."учился". Вообще-то ее кадрил Санек, а меня он брал для фона, если ему удавалось вытащить меня из дома. Ведь он считал себя реально крутым. Он был каче-ный, высокий, а я никогда не был ни бруталом, ни быком и вообще произво-дил впечатление что я не от мира сего. Идем втроем, хорошо! Особенно вот в такое же время, как и сейчас - по весне. Гуляли мы недалеко от школьного футбольного поля. Там, чуть поодаль, раньше был не то, что парк, а просто аллейка, заросли полудикие. Какой-то активист сажал в давние времена. Теперь их там уже и нету, одна грязь. Прошлой осенью вырубили, только пеньки остались. Стоянку делать хотели, да потом передумали, наверное. Санёк Насте что-то говорит, обнять пытается, а я думаю - скорей бы до-мой пойти, да клещей высматриваю. Боюсь я этих насекомых, тварей, просто жуть как. Спросит меня что-нибудь Настя, а я невпопад отвечу, на радость Саньку. Он сразу потешаться начинает, но я не обижался, это ведь все так, по-дружески. Но однажды вечером Санек умотал куда-то, а Настя вдруг попросила меня проводить ее домой. Живет она в доме напротив, а я, дурак, купился, не понял подвоха. У дверей квартиры она меня поцеловала. Неожиданно так. Сказать, что я был смущен, - значит ничего не сказать. Я попросту испу-гался и... ...ушел, ни сказав ей ни слова. С тех пор мы практически не встречались, об общении и речи нет. Не потому, что она или я игнорируем друг друга, просто не пересекаемся нигде, вот и все. Может, я ее обидел, не знаю. Но тогда мне казалось, что это было пра-вильное решение. А почему, спросите? Первое: мне не хотелось тогда попадать в эту кабалу, то есть заводить девушку. Обременять себя пустыми обязательствами, оказывать какие-то знаки внимания и все такое. Лень мне просто. Или в прогрессии: вечное пиление по любому поводу, начиная от "почему ты не хочешь идти туда?" до "почему ты не купил мне этот брюлик?" Бесконечное сравнение себя с другими парнями, агрессия ко всем, кто не так посмотрел на нее (а смотреть есть на что, уж поверьте). Бесконечная борьба за ее уважение. Желание понравиться ее родителям, подругам, друзьям и все ради чего? Нет уж, увольте, без меня. Я эгоист и с этим уже ничего не поделаешь. Второе, но не менее важное: замутить с Настей означало предать Санька, ведь я был в курсе, что она ему нравится. Не люблю я эти все пацанские понятия, но это было бы действительно подло, не по-человечески как-то. И пусть Санек и кретин, но все же... Поэтому, увидев их на пороге, и смутился. И еще вот почему. У Насти был парень. И не Санек, а Артур. Не тот верзила - уголовник, упырь со скамейки, а один из главарей местных гопников. Плохой человек. Именно это и смутило меня еще больше всего. То, что Артур ее парень и вечером пятницы она не с ним, напрягло меня в тот момент не меньше, чем если бы явился сам Артур. Просто мысль о том, что он в поисках Насти, явится сюда со своим эскортом из упырей, не очень-то радовала. С этими уродами лучше не связываться. Они изо дня в день маются, только и ждут предлога кого-нибудь отколошматить и ограбить. Наскочат толпой и начнут лупить. Хотел сказать Сане, что он с огнем играет, да так и не сказал. Его это де-ло, и не верилось мне никогда, что у него что-то с Настей будет. Даже когда их вместе на пороге увидел, мысли такой не допустил. Да и как-то из головы вылетело, растерялся я при виде Насти. Она такая красивая, хоть в кино снимай. Это я вам точно говорю. Сами увидели - согласились бы. Она теперь блондинка и волосы прямые-прямые. А ведь в школе - я это еще помню - она темно-рыжая была, и волосы вились у нее, ей так больше шло. И все те же лисьи зеленые глазки, это у нее всегда было. И фенька на за-пястье до сих пор. Еще со школы она у нее, в старших классах мода такая бы-ла. Только этот поганый автозагар все портит. Ну вот, уставился я на них, как баран, так бы и стоял да спасибо Саньку, чьи комментарии в кои-то веки оказались уместными. - Вот и мы, - радостно произнес он, выставляя вперед пакет. И не гадай - пиво и что-нибудь еще, более крепкое.
11 Знаете, что было самым смешным? То, что я был рад приходу Насти. Вообще, странная хрень, только тогда я это начал понимать - она мне нравилась. Даже более того. Наверное, я трус - я хотел, чтобы они ушли, вернее - чтобы Настя ушла. - Привет, - говорю, скорее, в адрес Насти, нежели Санька, а внутри все так и трясется, страшно, что услышат предательское дребезжание в голосе. - Привет, - отвечает она. Мимолетно так, безразлично. Внутри сразу все опустилось. Упустил я свой шанс, упустил. - Ты что такой убитый? - проговорил скороговоркой Санек, снимая бо-тинки и примеривая, куда пристроить пакет. А я все украдкой смотрел на Настю, которая хоть и зашла, но не торопи-лась раздеваться. - На, держи, - Санек протянул мне мешавший ему пакет. Чьи так носки воняют? Мои или Санька? - Чего серый такой? - Да голова болит, - честно ответил я, разглядывая содержимое пакета. А там был стандартный набор нашенский. Про пиво я угадал, но то, что он еще и принесет пузырь водки, стало для меня новостью. Я ожидал бутыль портвейна. - Вон, урод - орет и орет, - говорю и показываю большим пальцем куда-то вверх. Поворачиваюсь к Насте, спрашиваю: - Так и будешь с-стоять? Стараюсь говорить непринуждённо, да голос, ..., мой снова предательски дрогнул. Настя лишь посмотрела на меня, поправила волосы и стала расстегивать молнию на куртке, мерно жуя свою жвачку. Как будто я в цветник попал - такой аромат пошел! Совсем не терпкий и совсем не насыщенный, легкий-легкий! - Да и хрен с ним, пусть... - голос Санька откуда-то издалека возвращает в реальность. До меня как-то не сразу дошло, что говорит он о соседе, я уже как-то и позабыл оправдание своей растерянности. - Есть закусь-то? - проговорил он и, обхватив меня обеими руками, при-поднял в воздух на несколько секунд, заставив вспомнить прошлое. Саня еще в школе так обожал делать, когда борьбой увлекался. Настя улыбнулась, и сра-зу как-то стало проще. Мы прошли в комнату. Барсик, мирно спавший в кресле у стола, ушел в другую комнату, на мою кровать лег. По барабану ему кто там припёрся, лишь бы ему не мешали. Я принес стопки и стаканы, поставил на стол нарезанные помидоры и колбасу. Мы уселись справлять вечер. Мне вдруг сделалось хорошо и тепло. Даже скотина сверху как-то успокоился. - Это - за встречу, - произнес Санек. Типа, тост торжественный. Я не стал ничего говорить, просто выпил. Завязать разговор - труднее всего, по крайней мере, для меня. Хоть убейте, никогда не знаю, о чем говорить. Все темы кажутся глупыми и неуместными, и любое слово, сказанное невпопад, рушит и без того хрупкую атмосферу. Но вот налита и выпита водка, вдогонку ей - пиво. А ему вослед - закуска, принесенная из холодильника простая еда. В желудке зажгло, по телу разлилось тепло и в голове стало как-то легко, и кажется, что все проблемы где-то позади, все прекрасно, невинная шутка вызывает всеобщее веселье. Не потому, что она смешная, а потому, что так проще, все ждут друг от друга действия, и смех в этом случае объединяет лю-дей. Правда, от меня вы такой шутки никогда не услышите, не понимаю я в этом ничего. Потом обычно начинает завязываться простой, не обременённый услов-ностями разговор. Как дела? Что делаешь? А это как? Если честно, пить я не любил, да и не пил почти. И не думаю, что алко-голь - это способ выражения собственной крутизны. Многие говорят, что в пьяном виде можно узнать человека, таким, какой он есть. Узнать его при-вычки и настоящее отношение к людям, типа, все барьеры водка смывает и человек говорит то, что думает. Даже поговорку придумали: "Что у трезвого в уме, у пьяного на языке". Бред все это - и как хотите ко мне относитесь. По мне, так в каждом из нас живет демон, или, если хотите - добрая и темная сторона, между которы-ми идет постоянная борьба. Как в "Звездных Войнах". И выпивая водки или чего-нибудь другого, человек просто открывает дверь гаду, выпуская его на-ружу. А тот начинает творить, выставляя все свои низменные желания за же-лания человека, стараясь захватить его личность. Таким был мой папа, да и других таких полно. Иначе, как объяснить та-кую фигню, что многие люди не помнят, что творили в пьяном виде. Вот у нас был дядя Толя в доме, спокойный мужик, добрый, ветеринаром работал, ну, выпивал понемногу, как все. А потом и не заметил, как спился и в пьяном угаре убил жену, и сам не помнит как. Милиция пришла, а он сидит, плачет и спрашивает, кто это сделал. Короче, кончилось тем, что он в психушке пове-сился. Честно вам говорю. И еще одно - все алкоголики, со временем, начинают быть похожими друг на друга. Например, наши алкаши - все на одну рожу. И не потому, что я так думаю. Они действительно похожи, тот же взгляд, то же выражение лица, те же привычки. Думаю, не надо объяснять, кто победил у них внутри. По-этому и не люблю я ни водку, ни пиво, ни тому подобную хрень. Если человек нормальный, ему не нужны никакие стимуляторы действия. Со временем и так все придет, а короткий путь - тот, что предоставляет алкоголь - только кажется более простым, а на самом деле ведет в никуда, причем очень быстро, так быстро, что и не заметишь, как окажешься на скамейке возле нашего подъезда. Сначала пиво для завязки разговора, затем без пива невесело, а дальше: "Пойдем туда, там пиво будет" - и больше ничего и не надо слышать. Именно это я и начал, вернее попытался начать гнать после второй вы-питой стопки. Не знаю зачем, но меня понесло. - Мираж все это, - говорю. - Чего? - спросил Санек, улыбавшийся до этого. И Настя - ее выражение лица ясно говорило: "Что за бред ты несешь?" Смотрела она на меня то ли с удивлением, то ли с презрением. Неловко так стало. - Это... Кислый... - заговорил Санек, выковыривая спичкой кусок колба-сы, застрявший в зубах, - ...по подъезду тут ходит, лампочки собирает. Все, и я, в том числе, дружно прыснули от смеха. Тут надо пояснить. Кислый этот - олень, пустой человек. Вообще-то, он - Костя, лет на пять он старше меня и Санька. Он прославился тем, что вечно болтает о себе вся-кую дичь. К примеру, он всем говорил, что поступает в "коллеж", - именно "КОЛ-ЛЕЖ" - он так говорит, - хотя с трудом закончил школу. Хотел поехать рабо-тать за границу, но не поехал - его соседка, учительница, не дала ему какую-то справку. Бегал зимой без куртки, всем говорил, что гаишник отобрал у него машину, а бензин кончился. В паспортном столе он крутился у кабинета, где выдают паспорта по утрате. А всем лепил, что стоит за загранпаспортом. То все доставал, что оружие хочет купить себе. То перед алкашами выступать начинает, что у него после героина глюки. Или ходил он по улице с платой и говорил, что Плэйстэйшен приобрел, только ещё пару плат прикрутить надо. Я так думаю, Кислый псих или вроде того. Шизик полный. В дурке ему место. Особенно, после того, как он крутил роман с какой-то шалавой, а потом бегал по улице с ножом и все пытался и пытался вскрыть себе вены. Но не вскрыл - ведь для человечества он важней живой, в этом и состоит весь смысл жизни Кислого, который нам, смертным, не понять. - Такой типуган, - не унимался Санек, - идет, короче, такой... Санек перевел разговор в своё привычное русло уличных разборок. Не-интересно мне было это слушать - всегда одно и то же, скука смертная. Отошел от стола и сел на диван, включил телевизор и уставился смотреть какой-то неинтересный футбольный обзор чемпионата России. Правда, меня он порадовал - нет, обзор действительно был неинтересный - зато Настя сразу потеряла интерес к разговору с Саньком, начав отвечать на SMS. Санек, по-лучается, говорил в пустоту. "Значит, я ей еще интересен", не без гордости подумалось мне. Как сейчас помню эту мысль. "Дубина, она бы не пришла, если бы не хотела общаться с тобой, это и так понятно" - это уже другой голос внутри головы. Знаю, что это так, но что делать - ума не приложу. - Да ну его, футбол этот, бля, бегают двадцать мужиков потных за мячом, вон "ЧП" включи, - сказал Санек. Он заметил быстро потухающий интерес На-сти к разговору с ним, его это явно задело. - Есть что послушать-то? - сказал он скороговоркой, глотая пиво. - Посмотри там - говорю и показываю на дисковую подставку. Забыл сказать ему, что музыкальный центр сломан и всю музыку я слушаю на ком-пьютере. Вот, пожалуйста, первые признаки алкогольной рассеянности. Санек деловито начал вынимать диски с подставки. Деловито разгляды-вая, стал складывать их в стопку рядом, не удосуживаясь вставить их обрат-но в ячейки. А мне смешно, все диски англоязычные, а он из тех, кто записы-вал русскими буквами английские слова. - Как учеба? - спросила вдруг Настя, скучно ей было. - Нормально, - говорю. - Как у всех. В ответ она только усмехнулась, продолжая изучать постер Киры Найтли, висевший в соседней комнате. Повесил его как-то и все хотел снять, да как-то руки не доходили, висит и висит. Занятие Санька ее ничуть не интересовало. Наверное, надо было задать ответный вопрос - как у нее дела на учебе. Ведь ее взяли в десятый класс, сейчас она была выпускницей, ЕГЭ скоро... ...но меня, барана, по-прежнему интересовал вопрос - чьи же носки так воняют? - Ничего нормального нету, - констатировал Санек, - одна лабуда. "И ты туда же", подумал я, а сам-то ли объясняю, то ли оправдываюсь - сам не понимаю. - В компьютере вся музыка. Отрезать язык захотелось самому себе - ведь не хотел ему ничего предла-гать! а теперь он попрется включать мой компьютер, причем, тут и не гадай - не музыка ему там нужна, а порнуха сетевая. Но в компьютер он не полез, а взял у меня пульт от телевизора и принял-ся перещелкивать каналы. - Есть что посмотреть-то? - зевнув, спросил Санек. Ответил как есть - видик сломан, все кино тоже в компьютере - это я уже соврал, чтобы не стал Санек диски клянчить. Говорить всем опять стало не о чем. Даже комментарий Санька по пово-ду того, что мент родился, не показался смешным. Настя рылась в телефоне, Санек отчаянно думал, что сказать, а я надеялся, что они скоро уйдут и раз-глядывая в окно, чуть шевелившийся на ветру пакет, невесть как оказавшей-ся на дереве. И тут дошло. Санек притащил ко мне ее уж явно не для бесед, а для дру-гого. Как-то изначально я и не подумал ничего, а теперь стала меня глодать мысль, что он ее трахает или же привел трахнуть, и я тут вообще лишний. И плевать, что никаких признаков не видно - если не видно, это не значит, что их нет. Так погано стало от этого, мерзостно. Сам того не понимая, я ревновал Настю. Не мог я допустить мысли, как она лежит под этим дегенератом, да еще и в моем доме. А самым мерзким было то, что я не знал ее мыслей и не знал, а против она или нет? Еще, как назло, историю вспомнил. Санек в один из своих редких визи-тов, по осени, рассказывал. Не знаю, придумал ли он это или нет, но рассказывал он историю, как один раз, на выпускном, почти развел Настю на секс, уже повел в пустой класс, да ему помешали. Смешно, самоутверждение это все было, дешевые понты. Тогда не поверил в это. Свежи еще в памяти были наши прогулки и то, как она с ним общалась. Так, мимолетно, по-дружески. Теперь все поис-терлось и... Смятение. То есть, тогда помешали, а потом... сколько времени прошло с того времени? Почти два года - с выпускного, и год почти - со вре-мени, когда я с ними обоими общался. Пропасть времени. Сколько всего могло произойти и произошло уже! Наверное, алкоголь ударил в голову, видимо, - такой гнев пробрал! Я не то что бы выпалил, а просто сказал: - А какая музыка нормальная? Рэп??? - Не хотел я жестко, но так получи-лось. - Хотя бы шансон какой-нибудь. - Санек ничуть не смутился. - Шансон фигня, музыка для урок. - Говорю, а сам думаю, куда меня по-несло? "Что ты мелешь, сейчас он разойдется!" - Это у тебя просто в жизни проблем нет. - Ожил Санек; в тупоумых гла-зах у него запрыгали искры гнева. Дело начало принимать хреноватый оборот. - И что из этого? - говорю. Поднялся я с дивана, пусть побьет меня, сволочь. Не в шансоне было дело, то есть, не только в нем. Просто достало - при-перся упырь, не сотрешь, еще и палку намылился кинуть у меня дома! И несет херню всякую, улыбайся ему! И разговаривает со мной, как с дурачком, как с этим Кислым! Да и этот шансон достал, куда ни кинь - везде он. Почему все крутяшки всегда слушают шансон? Почему людям нравится слушать истории про мусорков и "Робин Гудов"? Понятно с теми, кто сидел, а кто нет? Как Санек, например, он ведь не сидел? Проблем у тебя не было... Где-то я это уже слышал. Как-то по осени, прогуливали мы с несколькими парнями уроки. Вернее, я хотел просто домой поехать, а они сидели на выходе и остановили меня. Вот так всегда. Говорю ведь, никогда не могу послать всех куда подаль-ше. К учаге подъехал парень из нашей группы на разбитой "пятерке", он ду-мал, что так круче. Звали его Боря, сам он, естественно не сидел, но от шан-сона просто тащился. Когда он в очередной раз включил Дюмина, я спросил его: - Что может нравиться в этой херне? Его ответ не то, что поразил меня, просто я принял это к сведению. Он ответил: "Если тебе это не нравится, значит, у тебя в жизни не было проблем". Во как загнул. Санек его просто повторил, хотя он никак с ним не мог быть знакомым. Не помню, сколько нас тогда было, может, человек пять от силы, но все согласно закивали, а меня просто забесило. Правильно, всем хочется быть бруталами, имеющими серьезные делюги и не менее серьезные проблемы. Всем хочется быть в строю и ничем не отли-чатся от другого, а шансон - лишь один из штрихов приобщения. Единственное, приходящее на ум - как круто быть подонком, особенно не загоняясь на правильности дела, - главное, чтобы тебя и твое окружение все устраивало. Бараны. Или это "не мы такие, жизнь такая"? но, ведь, такие как вы и превратили эту жизнь в сплошную череду "стрелок", просто вы не умеете и боитесь жить по-другому, вы так воспитаны. Впрочем, об этом я уже все об этом сказал. Не думаю, что этот вопрос как-то загонял Борю, равно как и Санька. Скорее всего, он даже не замечал этой музыки, как не замечал и всю неле-пость рисунков на его колымаге - клетчатого флага впереди, языков пламени сзади и надписи "хулиган" на переднем стекле. Думаю так: и этот шансон и аэрография необходимы ему для самоут-верждения, вернее нет, не самоутверждения, а для пребывания в общей струе. Впрочем, не психолог я. Что-то отвлекся я, извините. - Перестань, - вмешалась в наш "диалог" Настя. Это - Саньку! И такой холод был у нее в голосе - просто лед. И, сразу, не знаю почему, стало легко как-то. Так не обращаются к любовнику. Просто, все равно ей было, обидится человек или нет. Всё равно как собаке сказала - "Фу!" Он как-то сразу обмяк, смутился, тупоумый пес. - Ладно, - сказал я, не хотелось мне драться или выступать. - Не психуй, Саняга, просто вырвалось, не обижайся. - И протянул ему руку. - Мир? Санек пожал мою руку и оскалился в своей уродливой улыбке, чувствуя себя победителем. Он был доволен эффектом, как он думал, это произвело впечатление на Настю. Наверняка, он посчитал вмешательство со стороны Насти элементом, говорившим в его пользу. Он ведь реально побил бы меня и Настя об этом знала. Главный козырь показан - сила, самец доволен. Самоутверждение, мать его. "Убить могу, я ведь придурок..." Потом Санек пошел покурить на балкон, напевая себе под нос: "я вырос в городских джунглях, я Маугли, здесь выживает сильнейший" и что-то еще - нечленораздельно - про журналиста Набутова, а может, про Бутово... Дебил. Позвал он Настю на балкон, она не пошла. Санек пробурчал что-то насчет того, что окна старые и что, если я захочу, то он через Клима мне по дешевке стеклопакеты подгонит. Ушел я на кухню, не по себе мне было. Нет, не от несостоявшейся драки с Саньком, по фигу он мне. Я не хотел оказаться наедине с Настей, не по себе мне как-то было. - Шел домой, менты арестовали. И говорят: ты сумку на Некрасова украл! - слышалось из комнаты. Санек хвастается своими приключениями. Потом он заорал: - Андрюх, есть гитара? Достал уже. Чего на весь дом орать, людей бесить? Вон наверху тишина какая настала, наверное, на полу гнида лежит. - Нету. Сказал как есть, да если бы и была - не дал бы. Заблеет как козел, херню какую-нибудь. Достал. А мне гитара незачем, слуха нет музыкального, а если его нет - нефиг и понтоваться. Дебильная передача по ящику началась. Какие-то идиоты махрово сель-ского вида какое-то дебильное слово, даря по ходу игры ведущему всякую хрень, а он с тупым, насквозь фальшивым видом, эту хрень принимал, актив-но изображая интерес. Атмосфера как-то разрядилась. - "Гор-шок" - в два слога попытался Санек угадать слово, - по-любому, это "горшок". Мы все втроем отчаянно заржали - пиво с водкой сделали свое дело, все-таки хорошая штука - телевидение, с его дебилизмом. Всегда придет на по-мощь, когда надо, и повод для разговора всегда будет. А потом мне опять тоскливо стало. Какая-то мамаша на сцену вывела сына, кроху совсем еще. И эта кроха стала читать стихи про войну. Сам еле слова выговаривает и не понимает, о чем говорит. Тут Санек выручил. Он решил, что очередь следующего круга выпить по-дошла. - На, - говорит, протягивает мне стопку водки. Выпил. Горько. Так погано. "Настоящий русский квас - так освежает" - неслась с экрана пошлая реклама. - Кока-колы хочется, - ляпнул я и осекся. Именно - ляпнул, хотел просто над этим квасом поиздеваться (уж дейст-вительно дерьмовый напиток), а получилось двусмысленно. Дело в том, что "Кока-кола" - это так Настю в школе называли одно время. - Квас-то по-любому лучше, - прокомментировал Санек. Настя словно из транса вышла своего телефонного. Так посмотрела на меня, что аж муражки по спине побежали. Сконфузило. И опять я ушел на кухню, типа за закуской. Наверное, за три затяжки целую сигарету скурил. Самому мерзко так, только одна мысль - убирайтесь и оставьте меня в покое. ... я услышал шебуршание в комнате. "Да чё ты? Да че ты? Да ладно...! Че ты..." - это Санек в атаку, видимо, пошел. И не стесняется. Какое ему дело? Он как дома у себя. Сука, хоть бы сказал, для чего он ее привел. Да и так было ясно, не прикидывайся - это какая-то подленькая мысль, как таракан, прошмыгнула в голове. И что мне делать? Омерзительно. Во рту горько, сердце бухает в груди. Сволочизма царство. - Перестань, Саша, отвали! Ты достал уже! - завизжала из комнаты Нас-тя. А я, как баран, стою на кухне, еще закуриваю. Что-то грохнулось наверху. "Что, так и будешь стоять?" - голос внутри головы. Просто ненавидел я себя в тот момент. Опять шебуршание. - Саша, достал... - уже менее уверенно, и потом, вдруг, - разрезающий воздух визг: - Отвалииииииииии! - Что такое тут у вас? Дыхание перехватило, похоже, слишком быстро рванул с места. Настя поправляла волосы. Санек сидел на диване с раскрасневшейся мордой. - Я помешал..? - голос предательски дрогнул. Попытался затянуться сига-ретой, но она давно погасла. - Да не... ниче... - ответил Санек. Настя молчала. - Давай бухнем еще, - говорит Санек. - Это, за дружбу. Очередной тупой тост. Любит эта тупая скотина чушь нести. - Пойдем, покурим, - предложил Санек - На кухню. Такие предложения обычно несут под собой серьезное обсуждение вопро-са. И я знал, что сейчас будет говорить мне Санек. - Только что курил, - говорю, - Иди один. В дурака поиграть я решил, типа, не понимаю ничего. И налил себе пива. Санек только взглядом чего-то показать хотел. Сцена: стоит дебил и головой в сторону кухни кивает. - Где закуска-то? - подала голос Настя, злобно так. Блин, действительно, о закуске я забыл. - Ща принесем, - сказал Санек - Пойдем, принесем, - это он уже мне.
А потом пришло мое спасение. Часов в восемь Санек ушел. Ему позвонил Клим, у которого он был на по-бегушках, и Санек умчался, пообещав вернуться с пивом. Весь его план раз-валился, и я был просто в восторге. Настя не ушла, осталась, согласившись подождать Санька у меня. Если честно, я и не просил ее остаться, скорее, напротив, противно было. Да и на хрена ей ждать его? Сидит только и молчит. Не по себе мне было, хоть убей, не знал, что говорить. Не про Санька ведь спрашивать. Что они тут делали? Вернее, Санек что тут делал? Во всяком случае, хотелось думать, что это была только его инициатива. Хотел Настю спросить, почему она не с Артуром, да не стал, смысла не было, только закурил. - Что это он так под Клима прогибается? - спросил я. Просто надо было что-то спросить. - Что? - ответила она. Переспросил. Она ответила, что не знает, и что она с Саньком в послед-нее время почти не видится. Сегодня позвонил он ей - позвал ко мне пойти, а ей делать нечего, и она согласилась, потому что с Артуром они расстались. Наверное, она что-то имела в виду, и я обратил на это внимание, но предпо-чел прикинуться глухим. - Что? - говорю, с нарочито безразличным видом засовываю диски об-ратно в подставку. И делаю вид, что мне интересно читать, что на них напи-сано, будто в первый раз вижу. Разглядываю, что-то сравниваю. Идиот, коро-че. - Ничего. - отвечает. - Подставит он его где-нибудь и скажет - так и было, - говорю и диск за-совываю в подставку. - Кто? - Клим. - Не знаю, это его дела. Артур общается и ничего, - тут Кока-Кола осек-лась. Болван я все-таки, опять предпочел не заметить ничего. - Клим сволочь, - говорю. - Ну да..., наверное, - ответила она, вздохнув. Её взгляд я почувствовал на своей спине, мурашки побежали. Долбаный диск наконец-то встал в ячейку. Клим - сволочь. Действительно сволочь он, этот Клим. Санек страшно гордится тем, что Клим частенько вызывает его, только для чего - Санек никогда не говорит, только срывается с места без вопросов. Вот уверен, Санек думает, что шестеризм при этом выродке - его билет в светлое будущее. Хммм... не знаю. Дальше опять говорить не о чем стало. Все диски были расставлены по местам и занятий других уже не было. Хоть беги, куда глаза глядят. Открыл скрипучую балконную дверь и вышел. Закурил. Никогда так не делаю, а тут словно само вынесло. Прикольно, на скамейке стало почти пусто, только Кулек вел беседу с Игорьком да бабой Ниной, выгуливавшей своего пуделя, рыжего такого, как будто крашеного. Она всегда с поводком в руках, и так сложен он, что боль-ше всего напоминает он плеть. Еще мать Артура, парня Насти, стояла с ними. Не помню, как ее зовут. Она та еще мадам, жирная бочка с г... . В своем неизменном голубом халате и с такой же неизменной черной, как смола, хи-мией на голове, лишь подчеркивающей ее красную свинячью рожу, на двух коротких толстых, как у слона, ножищах. И ручки у нее тоже короткие, крас-ные и толстые, вечно воткнутые в бока, если не заняты семечками, СВИНО-МАТКА ДОЛБАНАЯ!! Бой-баба, таких, кажется, называют. От нее мороз по коже бывает, даже сынок её боится. Когда у них трубы меняли - вот было шоу! Живут они в соседнем доме, но слышно было и здесь. Она руководила всем парадом. Как рот откроет и заорет отборным матом, так все обо всем забывают, только работают - "Яволь, майн фюрер!" Взрослых мужиков кроет матом - и пофигу ей. Мужики так не ругаются, как она. Не знаю, кого считают за образец такого языка, но он точно бы позавидовал бы ее словарному запасу. Они заметили меня. Не по себе как-то стало. Их спокойная беседа оживи-лась. Кулек с чувством стал что-то рассказывать Клопу, то и дело разводя ру-ки в сторону, в знак непонимания происходящего. Игорек, уже, видимо, ото-шедший от нагрузок, связанных с ведением Артура домой, слушал его и вре-менами оглядывался на балкон. Баба Нина тоже кивала. - Б..., одни пи...сы вокруг, е...ть. Х...ли здесь сделаешь, - протараторила бочка нарочито громко. В мой адрес, а может, и не в мой. Может, мне просто показалось. Ненавижу их. Нужно было какое-то действие. Мне уйти хотелось куда подальше. Не по себе было. И тут - вот оно, мое спасение - водка. - Что ты там в телефоне роешься? - спросил я, хряпнув полстопки для храбрости, глядя на то, как Настя с интересом смотрит в экран и перебирает кнопки. - Да знакомства всякие, - ответила она, не отводя взгляда от дисплея, то-ном чуть более теплым - но все равно как-то не так. - Денег не жалко, - говорю. Как же все просто - хряпнул, и язык, подлый, сам говорит! Прикольно! - Да всего пятнадцать копеек, - ответила Настя, поправив волосы. "Идеал за пятнарик - это да, на дороге не валяется", - подумал я и спросил что-то про кого-то - уже и не помню, что именно. Настя вырубила телефон, убрала его в карман и, налив себе пива, немного наклонила голову, смерила меня взглядом, растянув свои немного тонкие губы, и вызывающе спросила: - Что? - Ничего, - дебильно улыбнулся я в растерянности. Не понял я этого взгляда. - Ну, ты... я не знаю..., - стала тараторить она, - Андрей, хоть музыку включи - развлеки девушку, что так скучно-то! - Центр сломан, - говорю, - Мне, в общем, и так весело. Говорю, а сам жду ее реакции. Мне хотелось, чтобы она говорила и не уходила, но зачем ей оставаться - я тоже не мог понять, хоть и хотел этого. Она не ответила, просто стала по комнате ходить, разглядывать вещи. Первый раз она у меня дома была, а я как-то и не подумал об этом. Повертела в руках какую-то декоративную фигню - их на полке много стоит (мама поку-пает, для украшения), потом другую. Поставила на место и стала что-то напе-вать себе под нос, а я, дятел, опять от растерянности утямился в телик. - Ты знаешь, - начал я, видя, что она вертит в руках бессмертную книгу Сэлинджера, - Эта книга убила человека. - Чего? - Чепмен, он прочитал эту книгу и убил Джона Леннона, - Говорю и смот-рю на ее реакцию. Она опять ничего не поняла, только положила книгу на место. - Мне просто парень на обложке понравился, - ответила она, шаря по карманам. Достала телефон, посмотрела там что-то и спросила: - У тебя есть сигареты? Дал ей сигарету, она закурила, прямо в комнате. Целую шпионскую операцию пришлось предпринять, чтобы как можно незаметнее открыть форточку. - Джон Леннон... - заговорила Настя, стряхивая пепел в пустую пачку си-гарет, - Это который из "Битлз"? Ты что, "Битлз" слушаешь? - говорит то ли удивленно, то ли с иронией, то ли вообще издевается. - Нет, - говорю. И это было правдой, я не слушал Битлз, просто некоторые песни нравят-ся. - Просто книжка хорошая. И это тоже было правдой, хоть и до половины я ее еще не дочитал. - А на компе есть музыка? - сменила тему Настя, бросив взгляд на по-стер. Тут уж некуда не денешься, пошел включать компьютер. Тут послышался мерный скрип по потолку. Такая тупая скотина я! Растерянность! Растерянность от ощущения, что Настю не интересует ничего из того, что я ей пытался рассказать. Я ведь не пытался рисоваться, не пытался произвести впечатление, просто вел себя, как обычно, может и немного туповато, но я этого и не отрицаю. А еще говорят: "будь самим собой и все будет нормально". Фигня все это. Скорее, надо говорить: "выбери себе трафарет поведения из общепринятых рамок и соблюдай его последовательно, тогда все будет нормально". То есть, надо было врубить рэйв на весь дом и начать приставать, цинично рассказы-вая о своих победах? Или включить тихую музыку и начать говорить всякую романтическую херню, о том как мне ее не хватает и как она хороша? Скорее всего, первый вариант прокатил бы, точно прокатил бы. Но дело не в том, что я не хочу так, дело в том, что я просто не умею делать этого. Не Артур я и даже не Санек, я сам по себе и не всем это нравится. - Чего это он? - спросила Настя, пока я возился с компьютером. Она села на кровать и хотела погладить Барсика. Но он не дался, шипеть не стал, просто переместился в изголовье, к подушке, и занялся любимым де-лом - задремал. - Характер такой. - Объяснил я. Вот, говорю - не ручной он. На кровати моей спать - это пожалуйста, но на руки - ни-ни. Настя не полезла в музыку, а полезла в сеть, удивляясь допотопности мо-ей операционки, потом удивленно спросила, почему у меня нет в закладках "Одноклассников" или, там, "В контакте"? - Да как-то не думал о них, - ответил я и опять закурил, - Хотя, да... Надо будет зарегистрироваться как-нибудь. "Во, блин, лицемер", думаю. - Так тебя что - там нет? - удивилась Настя, с таким лицом, будто я умст-венно отсталый или больной на всю голову человек. - Так давай, сейчас заре-гистрируем тебя. - Это она говорит уже с интересом. - Да... как-нибудь... потом, - отвечаю, не зная чего ещё ожидать, - А что там делать? - Ну, я не знаю... Что и все делают. Подарки, там, дарить будешь, оценки ставить, общаться, - удивленно сказала Настя, будто рассказывала мне о букваре. - Музыку качать, приложения всякие... - А что, в простом инете такого нет? - говорю, - Как-то не хочется лиш-ний раз свою жизнь на обозрение незнакомым людям выкладывать. Зачем? А ее мой ответ и не интересовал. Она включила какое-то онлайн-радио и, найдя через поисковик ссылку, сейчас же пошла на свою страницу. Лишним показалось мне мое присутствие, отошел в другую комнату. Ни-как мне было, просто никак не получалось найти хоть какую-то тему для раз-говора, хоть тресни. Словно силовое поле меня окружало со всех сторон и бло-кировало все мысли. Мучение просто. Еще налил водки, выпил и запил пивом. Пошел курить, не на балкон (больно надо опять эти морды видеть!), а так, у форточки постоял, подымил, слушая звуки мерно стучавших по клавишам пальчиков Насти. Девять вечера в начале мая. Ещё светло, но немного непривычно - при-вык к сумеркам! На улице немноголюдно. Солнце, хоть и заходит, но светит вовсю. Вечерами уже тепло. Еще не так быстро, как летом, просыхает асфальт, но, все же, луж уже почти нет. Только грязь на стоянке вечна. Жирная черная грязь, ее никаким солн-цем не высушишь. - Андрей, - послышался голос из комнаты, - Принеси пива, пожалуйста. - Что-то Санек задерживается, - говорю без мысли, а сам смотрю на дис-плей, на ее страницу. Поразился количеству друзей - 274. Сейчас она писала ответы на комментарии к чему-то или принимала кого-то в друзья. Или, на-оборот. убирала из друзей, мне это было неинтересно - пиво кончается, может сходить купить еще? - Что? - ответила она. Взяла пиво, отхлебнула и говорит, - Сорри, я не слушала. Так мягко говорит, как никогда сегодня не говорила. Я повторил и сел на кровать, она у меня стоит напротив компьютера. Еще раз принюхался, не воняют ли у меня носки. Нет, не воняют. Настя немного небрежно ответила, что Санек придет, некуда не денется ...и только сейчас я заметил, что у нее - то ли случайно, то ли нарочно - из-под джинсов вылезли стринги. Не зная, как поступить, и, самое главное, не зная, что она имеет в виду (может это было обычным для нее), я предпочел не комментировать эту под-робность. Просто еще раз спросил, нужно ли за пивом сходить и вышел в комнату, форточку пошире открыть - сигаретный дым никак не хотел вывет-риваться. И тут она взорвалась кучей ругательств, самим пристойным из которых было "козел". Сначала думал, она на меня начала орать и обернулся. Оказалось - нет, кто-то удалил ее из списка друзей или что-то там еще. - Ну и уроды, - негодовала Настя, сейчас ее взгляд напоминал взгляд Ме-дузы Горгоны. Даже Барсик, до этого мирно спавший, напрягся. - Ну и скоты, сначала подарки дарят, а потом... - орет. И, конечно же, заскрипел потолок. - А что случилось-то? - спрашиваю. Лучше бы я этого не делал, я же говорил, что таким взглядом убить мож-но. - Дай сигарету!! Она долго сидела и переваривала в себе случившееся, пуская дым из но-са. Это еще один продукт социальных сетей, сначала в абсолюте возводится то, что тебе совершенно не надо, а потом ты без этого жить не можешь. Мож-но подумать, в реальной жизни, разрыв с каким-то человеком вызвал бы та-кую бурю негодования. - Ладно, утырок придет, скажи - я у Ксюхи, - сказала она, поднимаясь и поправляя джинсы, - Или нет, лучше пусть позвонит. Ксюша была ее подругой, одной из немногих, кто в пятницу вечером си-дит дома. Ей было девятнадцать, она родилась и выросла здесь, жила в доме напротив, вместе с родителями, как положено, и бабушкой. Она недавно родила ребенка. Чьего? Она сама хотела бы знать ответ на этот вопрос, у нее были только догадки, да и те приблизительные. Да и какая разница, все и так все понимают. - Пока, - сказала Настя в открывающуюся дверь, даже не повернув го-ловы, поправила волосы и вышла. Закрыл дверь, и только удаляющееся цоканье ее сапожек осталось. Как-то одиноко сразу стало, грустно. Хотелось, чтобы она вернулась, правда для чего, я так и не понял. Вот говорю - когда ее нет, хочется, чтобы она была, когда она есть - хочется, чтобы она ушла. Больной я, точно говорю. Барсик вышел из комнаты и мяуканьем дал знать о том, что он желает ужинать. Он сидел и смотрел на меня из комнаты, готовый бежать на кухню, если я туда пойду. Только теперь я ощутил, насколько же я пьян. В голове гудело и ужасно хотелось есть. Пошел и накормил кота, он ест только сухой корм - так приучен. Или ему так хочется, не знаю. Знаю только то, что какое бы не было вкусное мясо или какая-нибудь другая истинно кошачья еда, он ее есть не будет, только сухой корм. Себе взял оставленные мамой в холодильнике котлеты и съел их прямо на месте. Гарнир не взял. Обычно мама заставляет меня съедать все, но ведь и мамы не было. Я думал о Насте. Хоть в голове шумело, но одну мысль я все же ухватил. Мне вдруг показалось, что Настя психанула и ушла вовсе не из-за каких-то эфемерных сетевых друзей, убравших ее из дружбы. Она ушла, потому что я не стал к ней приставать. А она этого по-любому хотела, а инет лишь послужил предлогом чтобы уйти, точно. Вот такая была мысль. А не много ли я из себя мню? - Все вы бляди, - безразлично пробубнил я себе под нос, - Сегодня один, завтра другой... И пошел в ванну, умыться холодной водой. Говорят, помогает протрез-веть... врут!
13 Суббота не стала повторением пятницы, хотя, если судить по тому, как она начиналась, так можно было предположить. И, если первая половина дня стала как бы продолжением вчерашнего вечера, то вторая половина вызвала у меня тихую истерику. День выдался очень жарким, просто адское пекло какое-то, и в этом ад-ском пекле и происходило собрание жильцов нашего дома с участием пред-ставителя управляющей компании и главой ТСЖ, нашей несравненной "ГГГ". О предстоящем собрании я узнал, когда сидел у подъезда как бродячий пес. Рано утром пошёл в магазин, да ключ от домофона забыл. Пока стоял, заметил сорванный листок, объявление о собрании, который валялся у двери. Правда, собрание меня это не очень-то и волновало, гораздо больше тогда ме-ня волновали события вчерашнего дня и свое поведение, а также - потенци-альные "гости", которые, впрочем, так потенциальными и остались. Собствен-но говоря, я и в магазин сорвался ни свет ни заря, чтобы пива купить и на-питься, как мне казалось - не так стыдно перед Настей будет. Трус я и этим все сказано. Спал недолго, всего пару часов, поднял меня сушняк. "Похмелья у него не бывает, супермен хренов" - орал я сам на себя, по-правляя измятую одежду, снять которую вчера так и не удосужился. Самое удивительное было в том, что события вчерашнего дня воспринимались как-то болезенно. Так болят ямки от вырванных зубов. Мне стало стыдно, стыдно за свое поведение, стыдно за свои слова, что я сказал Насте, короче было очень стыдно. И еще немного страшно за то, что я говорил Саньку, может, про Клима сказал плохое или еще про кого, не помнил я, а ведь все проблемы и начинаются вот так. Спьяну скажешь, передадут - и понеслось. С другой стороны, была надежда на Санька. Не думаю, что он захочет меня подстав-лять. Хоть он и урод моральный, но все-таки мой знакомый, или друг, тут уж как назвать дело, да и неплохой он парень в принципе. Не настолько же он дурак, чтобы, как дурная бабка, передавать мои слова по каждой мелочи. Ну и что с того, что книжек не читает? Хотелось курить, но настоящей пыткой было пройти мимо спящей Насти в комнату за сигаретами, при одной мысли о вчерашнем дне просто воротило. Ну и дебил я, точно говорю. - Дай курить, - пропищала Настя, не поднимая головы с подушки. Ну вот, незаметно пройти не удалось. А все из-за скрипа наверху. Какое-то время ничего не происходило, мы тупо смотрели по сторонам, куда угодно - в пол, на стену, на окно, куда угодно, лишь бы не друг на друга. Ужасный момент. Так неловко, хоть сквозь землю провались прямо в ад, к чертям. Наверное, и то не так страшно будет. Молча подал ей пачку сигарет и зажигалку. Тут и увидел почти пустую бутыль водки. Вот оно - мое спасение. Предложил ей. Отказалась. Допил. Сразу стало легче. Знаю, что это было только в моей голове, но, трус я, поэтому и выпил я эту долбаную стопку. - Жара сегодня будет, - сразу появилась тема для разговора. Просто все показалось намного проще, как будто ничего вчера и не случалось. Что и слу-чилось-то? Она промолчала, потом сказала: - Голова не болит? Ты помнишь, какую пургу нес вчера? И как ты вообще себя вел? - Честно? - говорю. Она кивнула в ответ, поправляя волосы. - Плохо помню, у меня бывает. Я ведь почти не пью, извини. Конечно, я помнил о сказанном, только проще было прикинуться чайни-ком. Вот так сказать - не помню и все. - Ну, ты даешь, - только и сказала она, - Как больной скакал передо мной. Неадекватный. Будда прям. Голос переломался, а такой же тупой остал-ся. Так стыдно стало, но все равно не так, как если бы я трезвый был. У соседей опять заскрипел пол и это было весьма кстати, скользкую тему проехали и больше к ней не возвращались. Насчет соседей я даже пошутить попытался, получилось не очень, хреновый с меня шутник. Настя только по-смотрела на меня удивленно, и взгляд мой заскользил по комнате в поисках пепельницы. - Какие планы на день? - спросил я, открывая шторы, просто так, для разговора. Надо хоть что-то спросить. - На, держи - И я протянул Насте опустевшую пачку сигарет. - Да никаких особо, - ответила она, стряхивая пепел. - Сейчас завтрак приготовлю, - говорю, хоть и повар с меня никакой. Это я тоже - для разговора. Об этом Настя так прямо и сказала, вспомнив ту самую историю про... а, впрочем, не буду вам ее рассказывать. Скажу только, что было это в школе еще. Долго она смеялась. А может и недолго, не помню, - но уже не таким злым смехом как вчера. Смеялся и я, хоть и не смешно мне было, но уж лучше неловко смеяться, чем стоять вот так и мяться, жрать себя. Лучи поднимающегося солнца тем временем проложили путь в мою ком-нату, проявив весь витавший в воздухе сигаретный дым. Скользнули по пус-той бутылке, выпуклое стекло которой извратило свет, явив на полу и стене причудливых форм солнечных зайчиков. А потом я пошел в магазин, за сигаретами и едой, и еще за пивом, не столько для Насти, сколько для себя. "Похмелья у него нет, блин". Поймал себя на мысли что напеваю про себя (хотя вслух никогда не пою, не умею) какую-то тупую песенку про чудо, популярную на радио и не думал ни о чем. Только камешек или соринка мелкая в кроссовке обнаружилась, не очень приятно идти, да и фиг с ним. Даже перед выходом из дома в окно не посмотрел, не оценил обстановку, как обычно делаю. Гляжу, сидят ли на улице алкаши или нет, и вообще как там. Не перевариваю я их рожи синюшные, так и хочется кому-нибудь вре-зать. Хотя, скорее, они мне врежут. Выйдя из подъезда, случайно обнаружил в кармане сигарету. Закурил, встретив оценивающий взгляд двух стоявших у скамейки и с интересом раз-глядывавших меня бабок. Пилы хреновы. На скамейке, на разных ее концах, сидели рыжий кот и Кулек, в моло-дости наверняка здоровенный мужик, а сейчас представлявший собой странную массу и судя по запаху, исходившему от него, массу чего-то нехо-рошего. Прошел мимо, в кои-то веки поздоровался, ответа, правда, не услышал, да и хрен с ними. Несмотря на утренний туман, на горизонте виднелась здоровенная туча, кажется, уходящая... Тут я конвульсивно дернулся - от испуга. Старая серая "Ауди" на обочине засигналила прям под ухо. Та самая машина, которая белую кошчонку не так давно раздавила. Раздавила неслучайно, намеренно и несколько раз проехала, туда-сюда, туда-сюда, честно говорю. Дикий ржач из машины. Из-за стекла торчат две морды. Два упыря, два местных мачо - Макс и Сеня. Им ничего от меня не надо, так, пошутили, поиздевались. Прошел мимо и все тут, обтекаю. Что сделаешь? Они старше и сильнее, и имбецилы они, по-стоянно что-нибудь в таком духе выкинут, нравится им это. Они крутые, с Климом корешат, ходят по клубам, всегда при деньгах, ебут телок направо и налево. Макс - быдло, реальный пацан, который не может связать двух слов, но зато от его удара может отвалиться голова. Всегда по моде, подстрижен, майка модная, штаны модные, метросексуал, блин. Правда, если ему сказать это слово... ну, вы сами понимаете. Еще он бросил ребенка, ненавижу его. Жил - жил с кобылой, в первом подъезде, а потом она родила, и он ее выгнал, сука. Сеня - так вообще гнида. Шрек. Помню, прицепился ко мне на остановке, даже с Максом этим, вроде, он и был, чего-то парил, парил меня про учебу, наставлял, издевался. Типа, он на автомеханика в МГУ пойдет учиться... Де-бил. Типа, не важно, какая профессия, главное - чтобы корочка МГУ была. А потом взял, сука, и мне в глаза "черемухой" как брызнет. Я думал, мне глаза выжжет, что ослепну. Страшно стало, но потом отошло. Магазин у нас находится недалеко, но все же потопать приходиться. Был ларек рядом, удобно было - идешь с автобуса и зайдешь туда. Так, нет, закры-ли. И ларек-то был обычный, продуктовый, но "ГГГ" вцепилась, типа, они си-гареты и алкоголь школьникам продают. Хотя школьники тут и не ходят, за-чем им такой крюк делать? Только прогульщики всякие. Короче, закрыли ларек. Вдруг оказалось, он внешний облик города пор-тит, н-да. Чего тут портить-то? Там хоть раньше синяки терлись, а ныне все у подъездов. Люди ходить порой боятся. Теперь, чтобы сходить в магазин, надо пройти вдоль стоянки, повернуть налево, обогнув дом (там, собственно, и стоял ларек), затем пройти детский сад - вот и магазин. В первом этаже дома, что стоит сразу за садиком, по до-роге в школу. К её крыльцу. Обычный магазин. Нет, не обычный. Поганый он. Для ликероводочного может и обычный, но не для продуктового. Огромная витрина разнообразного алкоголя - первое, что видишь. Поэтому он и поганый. Внутри, у кассы, как всегда - пара человек. Посмотрев по витринам и посчитав в голове, сколько примерно будут стоить продукты, встал в очередь, наблюдая за тем, как продавщица бойко обслуживала женщину. Закончила. - Что для вас? - спросила она с безразличным видом. Прямо бесит, когда они так смотрят, как будто милостыню приходишь просить, а она хозяйка этого всего и опять у нее что-то выпрашивают. - Чаю, сигарет "Палл Малл" красных, две пачки, хлеба, сыра плавленого упаковку, зажигалку и пива полтора литра, - сказал я, стараясь ничего не за-быть. Продавщица, сначала так подозрительно посмотрела, наверное, решала - продавать мне пиво с сигаретами или нет, потом быстро метнувшись, принес-ла продукты и, набирая цифры на кассовом аппарате, назвала цену. Пока я получал сдачу и убирал продукты в сумку, мужик у прилавка, до того молчавший, вдруг подкатил: - Ну что, выпьем? - Не пью, денег нет. - ответил я с улыбкой, немного поморщившись от перегара ударившего в нос и обратился к продавщице: - забыл, еще пару су-хих пюре дайте, пожалуйста. - Сразу говорить надо, - недовольно буркнула продавщица и пошла за пюре. - Извините, - говорю. Хотя... нужно ей мое извинение. Пока продавщица ходила за пюре, мужик с важным видом объяснял, как правильно надо есть полуфабрикаты: - Ты туда сосиску добавляй, а то язву заработаешь. Это ж химия, мать ее... - поучал он меня. Затем подлец добавил: - Ладно, угощаю. Вытащил из-под куртки початую бутылку водки. Стал наливать водку в пластиковый стакан, прозрачный пластиковый стакан. Как всегда. Как все. Налил стакан до половины, протянул его мне. Запах перегара смешался с резким спиртовым запахом водки. Желудок содрогнулся. Затошнило. - На. - Сказал мерзавец, с ноткой наставника в голосе. - Я же сказал, не буду - постарался парировать я, - Не пью я. - Больной, что ли? - спросил мужик с недоумением. - Нет. - Отстань от парня, алкоголик несчастный. - Это уже продавщица вме-шалась. - Нет так нет. - Сказал мужик с долей разочарования и опрокинул стакан себе в рот. Сложив продукты в сумку, пошел на выход. Было слышно, как мужик что-то с иронией сказал продавщице про меня. Та зашлась омерзительным, звонким смехом.
14 Обратный путь всегда занимает меньше времени, но сегодня это было не так. Слава окликнул меня сзади, он стоял за крыльцом магазина, вместе с Сэ-мом, Коробком и Тохой. Старинный промысел - стрелять деньги, только чего-то главного стрелка нет - Игоря. Если бы этот был, то все, каюк... Все они нигде не работали, только Сэм понтовался на всю улицу, что за-рабатывает на стройке сорок тысяч, хотя сам, осенью еще, на всю улицу орал, понтовался, что его с работы выгнали за прогулы. Основным их занятием было вот такое праздное шатание по улицам в поисках выпивки или чего-нибудь еще. Они гордо называют себя братвой, а кто-то по ящику благоговейно ок-рестил таких, как они "псами городских окраин". Наверное, никогда не стал-кивался с ними. По мне это обычные гоп-стопники, подонки и ублюдки, жи-вущие за счет других - "настреляем, а если без палева, так и ограбим". Все равно ничего за это не будет, если с умом делать. Максимум, условник и то, если поймают. Старался я с ними не общаться, да и не общался почти, но, ведь, знаете как, жить в одном районе, никого не зная, невозможно. Слава жил в моем подъезде, ему было лет сорок, но его повадки были как у человека чуть старше меня. Он общался со мной нормально, да, только, не знаю почему, мне не хотелось общаться с ним. Скользкий он какой-то и вся простота его - маска, лицемер он. Зрелый мужчина, с повадками малолетнего гопника. Стильно (как он думает) одевается, имеет двух вполне взрослых де-тей, а все вынюхивает что-то, вынюхивает... С Климом он сама серьезность, как и положено, и с бабой Ниной тоже, а тут улыбается, по-свойски, выню-хивает все, скотина. Честно говоря, не знаешь, как от него отделаться. Да и остальные из этой шайки - ублюдки те еще. Все тусуются с Арту-ром, но не прочь и вот так полазать, побухать на халяву. Сэм - алкаш, он жил где-то на другом конце города с бабой, даже ребе-нок маленький у него был. А здесь, в нашем доме, жили его родители, нор-мальные в принципе люди. Он приезжает сюда, когда у него запой, тут он своих стариков и мучит, они его выхаживают. Сэм, прозвище его, - от слова самогон. Не знаю, не узнавал, нравится ли ему этот напиток, но прозвище происходит именно от него. Когда он трезвый - нормальный человек, в прин-ципе. Однажды я ехал домой с учебы - и он в автобусе сидит. Нормально по-говорили, он спокойный. Не шумит. Даже не верилось в это. Ущипнуть даже себя хотел, не сплю ли я. А уж если пьяный - то начинает сходить с ума. Усядется на скамейке нашей и орет на всю улицу, что верит в Аллаха и рассказывает всем "истории" о своих геройствах и геройствах своих собутыльников. Первая, самая известная и, наверное, единственная реальная, - как он... ээээ... мочился из окна подъезда с четвертого этажа на головы людям. Есть и другие, менее известные и менее реальные, такие как - штурм вытрезвителя. О гранатомете и "Калаше", закопанных где-то в парке поблизости. Об убийстве КМСа по тхэквандо и ещё много чего в том же духе. В пьяном виде он абсолютно неуправляем, закусывает спирт циклодолом (опять же, сам об этом на всю улицу орет). Коробок - так, вообще, просто психопат, живодер и скотина, ублюдок полный, да попробуй ему что-нибудь скажи! Его даже Артур побаивается. Та-туировка у него во всю руку омерзительная, синяя-синяя, как из тюрьмы. Урод, все понтуется, что в Чечне служил, медаль какая-то есть, только что ПВО там делали? Хоть форму дембельскую поменял бы, а то весь прошлый год так в этой форме, не снимая, и ходил. Сейчас в гражданке, как он говорит, ходит, но тельник все равно не снимает. Тоха - алкоголик, психопат, по-моему, у него явно МДП или как это на-зывается, не знаю. Трезвый - он вполне адекватный человек, поздоровается всегда, нормальный такой, не цепляется, но стоит ему немного выпить, как он превращается в ... даже слов нет. Бросается на всех и вся. Не пошел в армию, но это и понятно, не удивлюсь, что у него есть соответствующая справка. По-говаривали, он трижды насиловал баб, но каждый раз чудесно отскакивал. И еще, про него даже примета такая есть: если трезвый Тоха накручи-вает круги по району, то знайте, что он кого-нибудь встретит, напьется и от-метелит, ни за что. Вот такая обычная компания встретила меня у магазина. Шаркая крос-совками по запыленному и потрескавшемуся асфальту, они подходили ко мне. Страшненько стало. Однажды эти скоты у меня всю сдачу отобрали. - Пойду я. Хавать охота, - прямо сказал я, и собрался было пойти. Страшновато стало - не потому, что они здесь (сейчас, днем, они были вполне безопасны), а потому, что это были друзья Артура и могли знать, что Настя у меня, а как на это Артур отреагирует - известно. Не успел я сделать и пары шагов, хоть выйти из-под тени козырька, как услышал новый окрик. - Дрюча, погодь, есть курить? - окликнул один из них, кажется, Сэм, в своем неизменном спортивном костюме. Чего и следовало ожидать - полпачки тут же ушли к ним. Сам виноват, нечего было пачку раскрывать на их глазах. Простояли мы минут пятнадцать. Побазарили о том о сем, перебивая где-то работавшую болгарку. У меня сложилось впечатление, что они не стреляли здесь деньги, а шли следом. Где-нибудь у домов на районе терлись, увидели меня с пакетом на улице и пристроились хвостом. Вот почему и Игоря не бы-ло. И я уже уйти собирался, радуясь, что легко отделался, уже попрощался, как Коробок пнул по пакету, даже нет, не по пакету, а по ясно выступавшей из него бутылке пива. - Слышь, - сказал Коробок с видом, как будто поймал вора, - Давай пива- то попьем, видишь - людям плохо... - Ты че кидаешь, малолетка, - это уже Тоха включился, до того молчав-ший и словно ждавший чего-нибудь подобного. Стало страшно. - Пацаны, - говорю, а сам стараюсь, чтобы голос не дрожал, - Это для телки. И как-то сразу мелькнула мысль: "Настя не телка". Противно стало само-му себе - стою тут, подстраиваюсь под уродов, а по-другому никак, у них вся жизнь состоит в том, чтобы какой-нибудь дурак грубо им ответил, тогда они покажут кто они такие и кто ты. - У тебя что, телка дома? - заржал Коробок, оголив свои гнилые зубы. Смех подхватили остальные - как это? Я - И С ТЕЛКОЙ!!! Ждал, что сейчас кто-нибудь начнет говорить о том, зачем гомосекам телки, но этого не после-довало. - Короче, мужики, вот полтос, похмелитесь, - говорю, - Пиво не могу дать, для телки оно. Достал из кармана сдачу, два сложенных вместе полтинника, хотел дать им один, деваться было некуда. Но Коробок выхватил сразу оба и заржал, приговаривая что-то неразборчивое. Такое желание дать ему по морде появи-лось, чтобы гниль это изо рта у него повылетала, но, сами понимаете... И, что самое интересное, для них это обычно. Просто рабочий момент. Так вот, тогда, в прошлый раз. На следующий день тот же Коробок подошел ко мне и, как ни в чем не бывало, поздоровался, не забыв при этом, конечно, стрельнуть сигарету, вернее - полпачки сигарет.
Пиво не взяли - как же, герои. Только Коробок руку заломил, "по-дружески", с вопросом: "не спрятал ли я еще что?". У меня чуть глаза от боли не выскочили из орбит. - Коробок, - говорю или скриплю, как гелием надышавшись, - Нет ничего больше. Пофигу ему был мой ответ, он просто издевался и все. Не знаю, сколько бы еще он так изгалялся бы надо мной, если бы не Слава. Он попросил у него зажигалку. Для вида, естественно, так всегда он делает, не ругается, а отвле-кает, переводит в другое русло ситуацию. Короче говоря, и мне помог, и с Ко-робком ругаться не пришлось. Коробок отпустил меня, дал Славе зажигалку (не свою конечно, тоже у кого-нибудь отобрал), и они с Тохой пошли в мага-зин. - Как делишки? - спросил Сэм, смотря им. Помялся, что-то еще пробурчал про рыбалку - то ли зовет, то ли рассказать что-то хочет. - Сэма, ты идешь? - проорал от крыльца Коробок. Тут Сэм переменился и напускным басом проорал ему, что идёт. Отвечать спине счел ненужным. Остался только Слава. Странный тип, у самого явно душа горит, но стоит и парит мне мозги. Культура хренова. На кой хрен мне знать, сколько его спиннинг стоит, блин. Не по себе мне было рядом с ним, хоть убей. Стиляга хренов. - Эй, - это уже мне в спину Тоха орет, - Мы к твоим телкам вечером зай-дем. Зная его, можно было сказать - это было не предложением, а уведомлени-ем. Настроение совсем испортилось. Конечно, можно было предположить, что они напьются и забудут или другие дела появятся. Но, если знать, что в основное место выпивки - у моего подъезда, на "синей скамейке", то вероят-ность была очень высока. Чертово пиво! У подъезда бабок уже не было, на скамейке сидела только знакомая мне уже масса. Кулек. Домофон. И тут-то я и вспомнил, что ключ забыл, что теперь делать? - Извините, вы код не знаете? - обратился я к Кульку, который все так же сидел на скамейке и пялился в потрескавшийся асфальт. Похмелье. Мыслей нет, одна философия осталась. Он ничего не ответил и не обратил ровным счетом никого внимания на мой вопрос, и продолжал тупо смотреть в асфальт. - Понятно. - Сказал я с нескрываемым раздражением и, немного отойдя от двери, закурил. - Я клутой, я гуляю пьяный, - проорал у соседнего подъезда мелкий, маль-чишка лет пяти. Он норовил ударить своего сверстника бутылкой из-под пи-ва, наполненной водой и покачивался как пьяный, - кому-то подражал. Они играли. В ответ другой мелкий откинул машинку, которую возил до этого по ска-мейке, и тоже поднял с земли пластиковую бутылку. "Мэ-мэ-мэ" - выл он, по-качиваясь. Лучше б я этого не видел, так тоскливо стало. Вот оно, будущее поколе-ние, игрушки себе выбирает. Сегодня играют, а завтра прикладываться нач-нут. Родителям пофигу, это мелочи, у них дел полно. Прошло еще минут пять, я уже терпение терять начал. То Таймс-сквер целая, то вообще никого не входит и не выходит. Тут Кулек заговорил. - Ты... за этим... ? - спросил он (причем голос был, словно из-под воды, нет, вернее, из-под толщи соплей), одновременно жестом изобразив щелчок по горлу, что в переводе значило - за "вином". Появилось ощущение, что он меня в первый раз видит и не знает, что я в этом подъезде живу. - Позвони в соок втоую. - Не дождавшись ответа, проквакал дед. Набрал я "42" это квартира бабы Нины, спиртовой барыги. Из домофона старческий голос спросил: - Кто? - Извините, откройте, пожалуйста, дверь. - Попросил я. В ответ связь оборвалась. Зашибись. На хрена этот домофон вообще нужен?! В подъезде куча ал-кашей и барыг, на хрена этот домофон нужен? Наверное, только им одним, да только зачем? Никто им не угрожает ведь, а люди мучайся! Тот, кто надо, все равно пройдет, если уж пришел сюда. Это все скотина с моей площадки, бабка, пучеглазая тварь, придумала. Видно заело ее. Наверное, сын из Масквы, из Орехово-Зуево, подковырнул, что у них-то, в "Маскве", все подъезды на домофонах. Вот, помню, и носилась, как в попу ужаленная - нам нужен домофон. Потом "ГГГ" подключилась. Ни-кто не понимал, зачем он нам, но все равно поставили, прям как в "Маскве". Самое интересное, блин, все вроде как против были, а как на собрании по-ставили вопрос, так все сразу за сделались, все ставят и мы поставим, стадо долбаное. Мама, кстати, на эту херню денег не сдала, видимо, поэтому и клю-чей не дали, пришлось отдельно заказывать. А ведь случай был, не помню где, бабулька вот так не заплатила, так ей мало того, что ключей не дали, так еще и трубку не повесили в квартире, скоты. Вот она и мыкалась - выйти может, а зайти - нет, стоит, как чужой человек под дверью собственного подъезда и ждет, чтоб какой-нибудь добрый человек вышел и впустил ее. Стоял еще минут десять и войти смог только благодаря бабе Гале, выхо-дившей из подъезда за котом. Но и это было не последним испытанием на пути домой. В подъезде стоя-ла парочка - Марьяна, моя бывшая одноклассница. Вообще-то, она просто Маша, но называет себя Марьяной. Со своим парнем они обжимались на вто-рой площадке, прижавшись к перилам, а я, идиот, им помешал своим бегом по лестнице. И все бы ничего - просто прошел мимо, но нет. То ли парню по-надобилось самоутвердиться, то ли это от него потребовала телка, не знаю. - Слышь! - крикнул он мне в спину, когда я уже был пролетом выше. Остановился и резонно спросил, в чем дело. - Квадратный, что ли? - говорит, а я не понимаю о чем речь и опять пе-респрашиваю. - Покемон, ты что тут ерзаешь? - повторил он уже с вызовом и тут я ре-шил не лезть в бутылку, он больше и сильнее, да и нелепо как-то все. - Извини, - говорю, - не знал, что здесь кто-то есть. И эпизод, казалось, был исчерпан, парняга пробормотал что-то типа "смотреть надо" и все такое, но Марьяна думала по-другому. Она что-то шеп-нула ему на ухо и парень сверкнул на меня испепеляющим взглядом. - Слышь, - говорит, - а че ты на мою девушку пялишься? Его рука вылезла из-под топика кобылы и угрожающе сжалась в кулак. - Ничего я не гляжу, я из магазина иду и всего-то, - попытался оправ-даться я, уже понимания, что конфликта избежать не получиться. - Короче, еще раз увижу, пожалеешь, - говорит, а я на него смотрю и ду-маю, лишь бы не дернулся на меня. А если дернется, что мне тогда делать? А Марьяна, сука, смотрит на меня победоносным взглядом, падаль, и просто упивается моментом моего унижения, прямо как в школе. Любили эти суки такое дело. - Да я не смотрел, я из ма... - оправдывался я, но этот ублюдок перебил. - Понял? - говорит, а потом как заехал ногой по перилам, что на весь подъезд загрохотало. - Ты понял? - Да, - говорю, а сам просто ненавижу себя. Ненавижу за трусость. Вскочить бы на перила да с ноги ему укатать в шнопак, и эту суку об стену башкой размазать - прям в голове картинка родилась. - Все, - успокоился урод, измеряя меня взглядом. - Пшел отсюда. И опять зарядил по перилам, тут и Марьяна брызнула смехом - Х...ли, таких воспитывать надо. - Заявил этот герой. Хотел я что-то сказать, да смелости не хватило, так и побрел по лестнице, под заливающийся смех сладкой парочки. - ... пряник... , - долетел до меня отзвук, напрямую меня уже не касаю-щийся, лишь косвенно. Кобелёк уже начал суке своей взгляды на жизнь дек-ларировать. Ненавижу их и себя тоже ненавижу. Настя ушла, ничего мне не сказав. Ушла, едва я пришел, она не хотела оставлять квартиру открытой и лишь для этого ждала меня на пороге. Сказа-ла, или, вернее, посоветовала только сменить календарь: - У тебя на стене 2008-й по-прежнему, поменяй. А я как-то и внимания не обращал. И добавила: - Звони, номер я записала там. Она показала на блокнот рядом с телефоном. Удерживать или упрашивать ее остаться не стал, может она и ждала это-го, но я не стал. От этой суки Марьяны все внутри горело ненавистью, никого не хотелось видеть, к тому же Настя была ее подругой, и я с трудом сдержал-ся, чтобы ей не нагрубить. Пнул кроссовок, который никак не хотел сниматься. Пролетев по корот-кому коридору, он шумно ударился о диван в комнате, напугав Барсика. И опять скрип пола над головой. Что за херня, Сэйлемов удел какой-то.
15 Пошел на кухню. Поставил чай. Надо успокоиться. Закурил, с сожалением глядя на мизерное количество сигарет в только что купленной пачке. Хоть опять иди! Нет уж, увольте! Я подошел к окну и, не отодвигая занавески, посмотрел в окно. Баба Га-ля, что впустила меня в подъезд, стояла, уперев руки в бока и, тряся головой, о чем-то разговаривала с вышедшем на улицу громилой Артуром. Тот, актив-но жестикулируя руками, ей что-то объяснял. Аня, местная алкоголичка, с опухшим от пьянок лицом (еще одна достопримечательность местная), под-тянувшаяся уже с утра к скамейке, активно поддакивала. Аня - это шлюха с трассы бывшая, чем и гордится. И ремеслом своим за-нимается здесь иногда, когда спрос есть. Не знаю только, у кого на нее спрос может быть. И, конечно, баба Нюра с вечно счастливым лицом стояла рядом и просто стояла и слушала. Засвистел чайник. Хотел его выключить, а потом передумал. Посвисти, родной, пусть сука там, наверху, побесится. Пиво пить не стал, просто убрал в холодильник. Заварил пюре, поел и плевать, что невкусно. Когда есть хочется, съешь все, тем более, я и так поху-дел в последнее время, есть надо. Сока налил, выпил. Первым делом, после еды, хотел убраться. С удивлением обнаружил, что Настя убрала за собой диван и прибрала в доме - вывернула импровизиро-ванную пепельницу в помойное ведро, туда же отправились и пустые бутыл-ки. Мне оставалось только мусор вынести, до маминого приезда. А далее... Жарища, как в аду. "Синяя" скамейка с фантастической быст-ротой наполнилась людьми, и уже не опустела до самого вечера. Да, еще солнце было в тот день излишне яркое. В то время, зимой вроде еще, я начал чувствовать, что яркий свет мне как-то больно делает, смотреть на него не могу, просто слепну от него. Понеслось. Звонкая бабка Нюра, верещала на всю улицу и размахивала пакетом с крошками, призывая птичек. Затем добавились все остальные участники действия. Видели бы вы это. Самое смешное, у других домов не было и подобия такого сборища, напротив, там стояла тишина. Все уроды, начиная от бабок и заканчивая алкоголиками, тянулись сюда. Особенно понравилась бабка, вышедшая из соседнего подъез-да. Она задыхалась, но чуть ли не вприпрыжку бежала сюда. Честно, я не вру. Опять круг бабок и круг синемор, и баба Нюра между ними. Опять вопли, опять шум. Вот Артур в очередной раз рассказывает о своем подвиге: "Меня попро-сили - я сделал". Недавно этот матёрый человечище врубил музыку в пол-восьмого утра и баба Нюра в окошко (живет она над ним), попросила сделать его потише. Ну, я думаю, вы представляете, как она просила - визжала на всю улицу, жизнерадостно так. Он сделал и теперь такой гордый. Смотрите, хороший какой! А пошли они все! Я старался не обращать внимания на это все, но как, скажите мне, как? Пошёл в комнату, сел за стол. Попытался начать писать сочинение по литературе, ничего не получилось, мысли другим были заняты. Может, не тупить, а просто скачать из интернета? Пусть подавится, Фу-рия хренова, все равно это для галочки и все равно меня выгонят, так что и стараться не надо. Найти оказалось весьма непросто, недаром говорят "най-дется все... Со временем". Потом Барсик запросил есть, и как-то из головы этот поиск у меня вылетел. Мысли заняты были Настей, Саньком, Коробком, обещавшим придти. Мне стало как-то обидно, что я не уговорил Настю остаться. Несколько раз я было поднимал трубку телефона и хотел позвонить ей, но всякий раз говорил себе: "попозже, потом". Нет, лучше бы не приходила, придет и эти нагрянут, вообще пипец. Дальше думать даже страшно стало. Эти-то ведь не Санек. Можно, конечно им дверь не открыть, но... как она на меня потом смотреть будет? Ненавижу себя, просто ненавижу. Санек не объявлялся, видимо, хорошо его Клим припахал. Может, это даже и к лучшему, все равно урод он моральный. И все равно я об этом ему не скажу. Ну, а насчет уродов у магазина... тут было все просто: я просто времена-ми подходил к окну и смотрел, нет ли их на скамейке. К моему счастью, они не появлялись. И знаете, если честно, по фигу мне было. Пусть приходят, дверь все равно им не открою, и пусть потом предъявы кидают, мерзавцы. Пытался я и смотреть телевизор этот сволочной, и закрыл форточку, и читать пытался тоже, даже прочитал несколько страниц Холдена Колфилда, но это было просто нереально. Реальность в жёсткой форме напоминала о себе. Кваканье Кулька, пьяные вопли и хохот, верещание старух и баб перекрывало все, абсолютно все. И где этот мой долбаный внутренний мир? Только возмущение всем и только. Где или в чем отдушина? Лживое и фальшивое телевидение? Идиот-ский интернет? Или книги, которые невозможно читать, потому что так кни-ги не читают, так только мучаются? Так прошло где-то часа два. Затем за стеной врубили музыку. Из окна, что было чуть правее и этажом выше, вылез малолетка лет четырнадцати, и стал во всю глотку распевать дебильную песню из дебильного мультика про Винни-Пуха. Словно его заело, кукушка хренова. То ли над кем-то он издевал-ся, то ли просто так, от дурости, идиот. Было слышно, как где-то причитает какая-то бабка, где-то мать орет на ребенка, чтобы он не подходил к машине. Какой-то пьяный урод, с трудом выговаривая слова, кого-то поучал жизни. Где-то орет музыка. Постоянно взад-вперед снуют машины, сигналят, визжат тормозами. Какофония была ужасающей и на фоне все этого - поскрипывание половиц над головой, куда бы я не пошел. И дым. Дымит помойка, как всегда. Лег на диван. Надо было обдуматься, разложить все по полочкам внутри головы. Закрыл глаза. Не думалось. Заснуть хотел, ведь ночью почти не спал. Но тут с улицы донёсся просто гомерический взрыв смеха. Не выдержав, я подошел к окну, пытаясь понять, что там у них стряс-лось. Оказалось, вот что. У подъезда, напротив скамейки, лежал Аксакал. Сначала я подумал, что он вырубился. Но - как бы не так, он просто лежал на асфальте, как на дива-не, подперев рукой голову. А причину смеха выяснить было нетрудно, они орали так, что, наверное, на Мальте было слышно. Гребаный пудель бабы Ни-ны описал Кулька. Эти уроды без конца повторяли, как попугаи: "обоссал!", заходясь истеричным, отвратительным смехом. Но это было еще не все. Спустя минут десять, Кулек вдруг заохал: - У... бья... е... в рот, - квакал он, - уо-уо-уо... - Дай разок! - клокотал он, обращаясь к удаляющимся спинам Марьяны вышедшей из подъезда со своей младшей сестрой. - Ишь, епа мать, бьять... - причитал он, вызывая очередные приступы смеха на скамейке. "Сайлент Хилл". Реклама говорит - поставь современные окна и ничего слышать не бу-дешь, а потом что - уплотнители стен? Может, сразу бункер построить? Как следствие, я опять повстречался со своим старинным другом - голов-ной болью, накрывшей ночью. Но случилось это потом, а днем началось обе-щанное собрание. Моя мама никогда не ходит на собрания нашего ТСЖ. Она прямо говорит, что там ничего не решается, а как наверху решили, так и будет. Так что обсуждать там особого и нечего. Полностью согласен, но делать было нечего, поэтому, устроившись у окна, стал наблюдать за сим действом. Поспать-то ведь все равно не получится. В прошлый раз было прикольно, особенно смешно стало, когда "ГГГ" объ-явила, что квартплату повысят за то, что должников по оной много и их долги раскидают на остальных жителей. Вот это шоу было, скажу я вам! Одни со-вершенно резонно говорили: с какого это они должны платить, за уродов ко-торые не платят? "ГГГ" благородно гневалась и орала в ответ, что это ведь все для людей, чтобы на ремонт дома хватало и на обустройство двора. А то в Управляющей компании все склады пустые, денег нет на ремонт. Видал я их обустройство. Поребрики делают два таджика, а над ними пять начальников сидит и у всех по бумажке в руке. Хари бандитские и ру-ководит этим всем, конечно же, несравненный Клим. А про должников... Все по ящику любят показывать, как бравые приста-вы разбираются с неплательщиками. Отключают им воду, канализацию, свет. Врут! Не знаю, не видел я здесь ни одного пристава. Да, еще старшая по чему-то там приходила перед собранием. Она обхо-дила все квартиры, боялась, что люди забыли, ведь объявление сорвали еще на "военных" праздниках. Дверь я ей не открыл, пошла она куда подальше.
16 Галина Георгиевна ... фамилию забыл, но она точно начинается на букву "Г", до выхода на пенсию была какой-то шишкой местного пошиба. Не знаю точно где, я не уточнял, незачем мне это. Но даже на пенсии она не отошла от дел, поддерживала "форму". Ныне "ГГГ" заседала в мини-мэрии. Что они там решают - никому неизвестно, но слово, слово-то какое - мини-мэрия! Именно так - мини-мэрия. Мэрия, только очень маленькая, совсем ма-ленькая. Она любит лозунги и шумные собрания, которые сама и устраивает. Любит здешний "народ" и всячески его привечает. Предпочитает больше вни-мания уделять простым людям, которых можно было бесконечно мучить ло-зунгами и "умными" речами, потому, что для многих из них предложение из восьми слов уже трудно для понимания. В тот день "ГГГ" пришла вместе с представителем управляющей компа-нии, женщиной бальзаковского возраста, с резко выпирающей попой и слегка лоснившимся лицом, с которого немного растерянно смотрели белые рыбьи глазки. Представитель УК держалась поодаль, пока "ГГГ" весело разговаривала с населением скамейки, бесконечно поправляя свою прическу - знаете, такой старый, как в советском кино популярный, зачес на химии. Наконец, стали собираться остальные. Стало поинтересней, менять пози-ции не стал, на балконе было бы лучше, но я все боялся, что меня заметят Тоха и Коробок. Мое удивление вызвало практическое отсутствие новых лиц. Все те же люди, собирающиеся здесь каждый вечер. Алкаши сидели на трубе, напротив скамейки. К ним подошел Адольф, со всеми церемонно поздоровался (даже со валявшимся на земле Кульком) и встал рядом. Руки в карманах камуфляжных штанов, черная майка с триколором - черный, желтый и белый, с надписью какой-то. В зубах - окурок. Он прищурился как бывалый, оценивая иннова-цию от Артура, умник хренов. Оскалился довольно, видать, понравилось. Ин-новация заключалась в следующем - Артур надул презерватив, нарисовал на нем морду и привязал сие произведение к дереву, напротив скамейки. Это деревце тоже вечный камень преткновения. Одни говорят срубить его, другие - не надо. Впрочем, не в дереве дело было. В центре скамейки сидела баба Нина, как всегда, немного сутулясь из-за своего высокого роста. Положив руки на колени, она хитро чему-то ухмыля-лась и щурилась. Старшая стояла как дурацкий памятник, вполоборота. Спиной к дверям подъезда и левым боком к скамейке, перед ней расположились малозаметные жители дома. Они виделись мне серой безмолвной массой, в которой, как изюм, попадались знакомые лица. Например, похожая на борца сумо жен-щина (не знаю, как ее зовут, но вижу ее часто), и дворничиха, сейчас что-то обсуждавшая с низкорослой женщиной. Дочка офицера отставного, Натальей ее вроде зовут. Я еще в школе учился, когда она с каким-то курсантом встречалась (есть тут у нас в городе офицерское училище), а отец запретил, и тут, на стоянке прямо, этому курсанту морду бил, орал, чтобы больше его не видел здесь. Кровищи было море. Не понимаю я этого, если человек любит, он виноват, что ли? Зачем избивать, словно какого-то подонка? Впрочем, никому это не надо. Были там и лица, которые я уже видел, но ничего сказать о них не мог. Какой-то длинный худущий мужик с мелкими усами. Молодая женщина с ре-бенком на руках, не из тех, кто все время здесь торчит с детьми (эти-то не явились вовсе), ещё кто-то... Но было видно, что многие не пришли, особенно те, кто среднего возрас-та. У людей свои дела, свой дом и не многие-то хотят тратить своё время на собрания, где ничего не решается. А потом, наш подъезд и наша "синяя" ска-мейка - не самое удачное место для собрания жильцов. А может, и наоборот. Это с какой стороны посмотреть. Итак, "ГГГ" начинала собрание. Положив бумаги на табуретку, вынесен-ную бабой Галей, она призывала всех к тишине. Не знаю почему, но я огля-нулся, стрельнув взглядом по окнам соседних домов. Удивительно, почти во всех окнах соседних домов торчали головы. И этот дым от помойки - так и тянулся. Почему никто не погасит...? Тем временем, старшая все призывала и призывала к тишине своим зычным голосом, но лишь резкий выкрик Артура, обращенный к людям, сто-явшим напротив "ГГГ", возымел действие. Довольный собой Артур деловито положил руки на колени и расправил плечи. До чего же он меня бесил! Такие, как он, всегда считают, что если они сильнее, значит, они тут главные. Безумно захотелось гаркнуть ему - заткнись сам, упырь, но я трус по природе и, если всех это устраивает, то зачем в героя играть? Наконец, старшая начала выступление. Именно выступление, она гово-рила так, как будто здесь не собрание, а кружок самодеятельности. - Ну, раз никому не надо, начнем, - сказала она в сердцах, окинув взгля-дом всех пришедших. Только гармошки не хватало. Затем началась скука. Старшая долго рассказывала о прогрессе, достиг-нутом в последние время. Ее монотонная речь навевала такую тоску и скуку, что я, сука такая, прослушал, в чем именно этот прогресс заключался. Вообще обидно, что прослушал, так бы хоть постебался. Потом она отмечала хорошее качество субботника, прошедшего накануне. - Особенно хочется отметить Костю, - говорит, скользя по толпе взглядом. - За хорошую работу на субботнике и отличное содержание своей пригараж-ной территории. Костя, благодарность тебе. Где Костя? Костя - это барыга из соседнего подъезда, он не пришел, поставив "ГГГ" в глупое положение. Впрочем, вышла она из него легко, рассыпавшись в благо-дарностях дворникам и тем, кто подрезал кусты и вырубал лишние деревья. Короче, скука была смертная. Я почти не слушал эту хренотень. Я пытался разглядеть бумажку, лежавшую раньше на табуретке, а теперь перекочевав-шую в руки представителю управляющей компании, которая тупо смотрела в него, будто в первый раз видела. Назначение табуретки понял сразу - "стол", для сбора денег и подписей. Значит, все это бред - и все эти восхваления и все остальное, не для этого вы собрание организовали, не для этого! Так и получилось. Еще минут двадцать она несла эту ахинею. Затем по-делилась планами на будущее. Планами новой жизни - это ее слова. Мне захо-телось спросить: новая жизнь, - это какая? Ведь слово "новый" подразумевает все, что угодно - от рождения ребенка, до посадки в тюрьму. Это всего лишь следующий шаг, а куда - неизвестно, можно только предполагать. В речи старшей, слово "новый" имело, несомненно, только положительное значение. Дежа вю какое-то. Она опять толкнула речь о планах и светлой пер-спективе - о новом магазине, который будет располагаться ближе. По ее сло-вам, этот проект, как и проект детской площадки, уже подали наверх. Слово "наверх" просто завораживало. "Наверх" - туда, к тем, кого никогда не видели и не увидят. Эти самые верхние должны одобрить то, о чем им и дела-то нет, и не будет никогда. Тем не менее, наверх так наверх, просто магия какая-то. А потом началось самое интересное. С чего это началось, если честно, я не заметил. Мое внимание заняла Настя, появившаяся у соседнего дома. Ради того, чтобы ее получше разгля-деть, я даже из кухни в комнату перешел. Она прогуливалась с Ксюшей, ка-тившей перед собой коляску с ребенком и лузгавшей семечки. Я мог бы смот-реть на нее часами, просто вот так сидеть и смотреть, не пошло, не с мыслями как бы скорей затащить ее в постель, а просто смотреть, не отрывая глаз, и любоваться ею. Вот вам и внутренний мир, и одиночество. Стоило ей появиться на горизонте, как остальные вещи становились неважными. Существует только она, и по барабану все принципы, по барабану все... остается только предательское ощущение своей неполноценности и несоответствия ей. Сижу как баран, на уродов смотрю, тоже мне занятие. Они двигались в сторону остановки. Все дальше и дальше. Как парусник, подхваченный попутным ветром, она все отдалялась и отдалялась от моего взгляда. Дальше, дальше и дальше. И видеть ее становилось все труднее и труднее. "Бегущая по волнам", подумалось мне. Александр Грин, кажется. Почти Гринин. А потом она скрылась за домами, и - будто над морем набежали тучи. Та-кая тоска взяла... Тоска и от того что, собрание это мерзостное продолжалось. Оказалось, после речи о планах, "ГГГ" объявила сбор денег на ремонт кровли. Поднялся ропот. - Деньги на кровлю ведь уже собирались? - сказала из толпы женщины в здоровенных очках. Ее поддержала Борец сумо, сказав, что деньги собира-лись не только на это, но и на ремонт швов и на новый асфальт, и на пореб-рик, но ничего так и не было сделано. Сделано чуть-чуть: поребрик у первого подъезда, ещё кучу земли для клумб привезли, да так и бросили. Видимо, жильцы сами должны были делать клумбы? Причем женщина в очках, обра-щалась не к "ГГГ", старшей по дому, а к представителю управляющей компа-нии, стоявшей как изваяние, с листом в руках. Ропот начал переходить в гам. Грустно и смешно одновременно стало. У нас в квартире тоже швы текли, теперь не текут. Мама напрямую позвонила этой тете с большой попой и пригрозила, что вывесит съемку швов угла в ин-тернете. Быстро сделали. Потом мама рассказывала, как соседка сверху на-ша, та, что сейчас в больнице, которой тоже заделали швы тогда, шушукалась с "ГГГ", оправдываясь, что это мама сама обо всем договорилась. А "ГГГ" - в своем репертуаре - все выставила так: вот, для себя только стараются и все. Нет бы, чтоб для всего дома попросить... Короче, мама и виновата осталась. - Товарищи, товарищи - начала кричать старшая, встав щитом перед представителем УК. Опять стекло начало шутить, выдавая неправильные об-разы: "ГГГ" казалась неестественно выгнутой вперед, а представитель УК, на-оборот, расплылась вширь. - Денег недостаточно, - с нескрываемым недовольством, перебивая всех и вся, кричала старшая по дому. - Подрядчики требуют больше. И опять, не давая вставить оппонентам слова: - А сбор денег потому, что часть средств из ремонтного фонда была от-правлена на погашение задолженности изготовителям фигур-гномов и малых форм для детской площадки. Мы включены в федеральную программу, так что не беспокойтесь. Еще одно умное слово - "федеральная программа". Никто не понимает что это такое, зато звучит хорошо. Тут уже не прикопаешься. Это ведь оттуда - сверху. Хотя не знаю, у меня наверху алкоголик живет. Недовольству людей не было предела. Кто-то кому-то что-то доказывал и объяснял на пальцах. Другой орал на кого-то, казалось, сейчас крики перерас-тут в лай. Некоторые, также как и тетка в очках, пытались обращаться к представителю управляющей компании, по-прежнему не проронившей ни слова, но все их потуги, словно волны, разбивались об утес, имя которому "управдом". Только надутый презерватив радостно всем улыбался, покачиваясь на ветру. - Кроме того, мы вошли в городскую администрацию с ходатайством об установлении на доме номер 5 мемориальной доски. Это... Дальше я не разобрал, будто бы в том доме жил какой-то герой войны. "ГГГ" защищала позиции так, как те герои, в честь которых на днях будет установлена памятная доска, защищали свои позиции во время войны. Ни у кого и никогда не набралось бы смелости сказать: "зачем эта доска, заделайте мне крышу". Стыдно. Вот так. И, кроме того, знаю я и знают все, чья фирма будет заниматься изго-товлением этой доски. Имеет лишь смысл добавить: стыдно должно быть не человеку, у которо-го течет крыша, стыдно должно быть тому, кто использует светлые образы как щит для прикрытия своих гадостных дел. Впрочем, смелости для такого высказывания не хватило бы и у меня, трус я, говорю же. Кто-то про депутата сказал. "ГГГ" глубоко выдохнула и сказала громко так, церемонно: - Убийство лысого в подвале, пустым мешком по голове, - и развела руки в стороны в знак полного непонимания происходящего. Депутата, который мог бы стать хоть каким-то правовым гарантом, я ни-когда здесь не видел. Вообще фигура еще более мифическая чем участковый. Не знаю, появляется ли она здесь или нет, но я его точно не видел. Говорят, у него какие-то часы приема есть, где-то, не знаю, на плакатах они не разве-шиваются, в отличие от предвыборных листовок. Я не говорю, что ему надо присутствовать на всех собраниях ТСЖ, но блин, хотелось бы, это ведь твой народ. Твой народ, который тебя выбрал, в конце концов, огромный штат по-мощников депутата есть, между прочим, хорошо оплачиваемый, это точно, почему бы им не присутствовать на этих собраниях? И на хрена нам тогда мини-мэрия? А люди все возмущались и возмущались. Лишь жирная сплетница Викто-ровна стояла молча, вместе со звонкой бабой Нюрой. За все собрание они ни одним словом или действием не напомнили о себе. - Давайте тогда начнем все с начала, - орала "ГГГ", - давайте перевыбе-рем старших по подъездам. Оказывается и такие у нас есть. А люди опять стали наперебой что-то кричать. Один перед другим, как собаки. Начали орать и синяки. Им, как и бабкам, явно не нравилось, что на их территории выступают не они. "Че ты орешь??", "Мне пох..., рот закрой!!", "Слышь, ветряк!", "До звезды, не заткнешься, я тебе е..ло расплющу!", "Раску-дахтались, б..." - орали они возмущавшимся людям. Баба Галя, слыша эти га-дости, расхохоталась омерзительным смехом. Как же хотелось ее ударить! Постепенно, люди, видимо, понимая, что ничего не добьются, стали рас-ходиться. У них не было ни сил, ни терпения продолжать этот бессмысленный спор. Когда люди уже почти разошлись, старшая, как ни в чем не бывало, ска-зала: - Товарищи, не забываем по пятьсот рублей сдавать, в ремонтный фонд. Железный человек, действительно, железный. Наверное, если на земле наступил бы Апокалипсис и явились бы четыре всадника, "ГГГ" стала бы собирать деньги на еду всадника по имени "Голод". Точно говорю. - Деньги сдавать мне, под роспись, с занесением в эту бумагу, в ведо-мость. - Кричала старшая своим зычным голосищем, вертя в руках тот самый лист, который был в руках представитель управляющей компании. Представитель управляющей компании - интересная аббревиатура полу-чается. Блин, действительно смешно. Всю, наверное, суть отражает. Наконец, мое предположение получило подтверждение. Все это собрание - фуфло, лишь способ собрать еще денег. Лично мне было непонятно, как этот листик с фамилиями сдавших деньги (а такие, поверьте мне, нашлись) помо-жет продвижению делу ремонта дома и придомовой территории. Ведь есть универсальный ответ - средств недостаточно. И, интересно, знают ли эти лю-ди, что в счете за квартиру, приходящему каждый месяц, уже учтена стои-мость ремонта и они, по сути, каждый месяц на этот злополучный ремонт деньги сдают. Скорее, этот листик поможет в охоте на ведьм, ведь всегда можно ткнуть в нос этой бумажкой сказав: "этот и этот не сдали, поэтому ре-монта и нет...!" - и объявить новый сбор средств, с занесением в еще одну, та-кую же, бумажку. - Как хотите! - театрально изрекла "ГГГ", - и живите в дерьме! Просто лицемерные ублюдки. Согнали людей на собрание. Налепили о светлом будущем и потребовали еще денег. Но стоило людям возмутиться, так все - "Живите в дерьме!". И недовольная, типа, она жертва. Уныло стало. Значит, алкоголики, подонки всякие, и торговцы спиртом их не волнуют. Правильно, ведь на это деньги не соберешь. Какая же я скотина, совсем забыл, этим занимаются - компетентные ор-ганы. Был такой случай у нас в доме. Кто-то написал анонимку на эту самую бабу Нину, так что, вы думаете, делала пара милиционеров, приехавших для выяснения? Они искали, кто эту анонимку злосчастную написал... Да и кто там работает, такие же люди, вчерашние пацаны вот такие с улицы, такие как парень с первого подъезда, Димон вроде его зовут, который также нажирается на нашей скамейке и хвастается, как он деньги рубит в патрулях и всячески подчеркивает везде что еб.л он эту милицию. Сколько раз прошлым летом я его в кустах видел спящим и не сосчитать сколько еще увижу. Подошел к окну, открыл форточку. Дышать нечем. Действие продолжалось. Старшая по дому, еще полчаса назад злобно выкрикивавшая ответы на вопросы, теперь любезно улыбалась и с улыбкой что-то говорила бабе Нине. Баба Нина, со свитой из бабок за спиной, получала ответы и покачивала голо-вой. Короче говоря, они мило беседовали, гадины. Чуть поодаль одиноко стоя-ла табуретка, ветер разносил шелуху от семечек, активно поглощавшихся ба-бой Ниной во время "собрания". Это был просто еще один обычный вечер. Отличался он от предыдущих, только тем, что... да ничем он не отличался. А потом все вернулось на круги своя. Только куча шелухи от семечек и осталась. Все разошлись, не поняв толком, для чего и собирались. На скамейке остались только основные... и опять понеслось. Кулек ткнул локтем в бок Артура и показал на спину уходившего с собра-ния плюгавенького мужичка. Ехидно улыбаясь, Кулек, словно Цезарь, делал три вещи одновременно. Он объяснял, смеялся и жестикулировал. Сначала он показал Артуру два растопыренных пальца, затем загнув один, покрутил ос-тавшемся пальцем у виска, потом опустил руку и махнул ей с такой досадной иронией, что Артур, неотрывно смотревший на мужичка, заулыбался. О чем он рассказывал, я примерно догадывался. Этот мужичок, бывший гаишник, очень протестовал против вот этой стоянки неофициальной (а проще - неле-гальной) у нашего дома. Он постоянно ругался с водителями, с "ГГГ", да толку не было. Никто не понимал, почему он против, ведь у него-то гараж далеко и ему только удобней будет, но он все равно ругался. Я его понял, но вам не скажу, сами догадайтесь. "ГГГ" только недовольно выступала, картинно делая жесты руками: " Чего возмущается? Он же в ГАИ теперь не работает! Что ему надо?". Короче говоря, как все кончилось, вы знаете. Машины как стояли, так и стоят. Тоскливо стало, и даже жалость появилась к людям. Не тем, что сидели и лукаво улыбались и орали, словно они опять у себя на нарах, а тех людей, ко-торые стояли, слушали эту гадину и ничего не могли с этим поделать. Так и представил: ГГГ смеется своим поганым смехом, прихлопывает себя по коле-ну, откидывает башку назад. "А кто с нами поспорит? Они даже не посмеют рта раскрыть, языки в задницу запихают, поропщут да и примут, так их! А не примут, все равно так сделаем, как хотим. Как порешили - так и сделаем. А подрядчик у нас самый правильный, таким и надо быть!" Забыл сказать, кто-то ведь ещё о смете вспомнил, пискнул, вернее. Ду-маю, не надо говорить, какого ответа его удостоили... И последнее. Вопрос к вам. Вы тоже платите за отопление летом? В смысле за батареи, которые не топят. Да и пошли они все. Вспомнил о сочинении. Заставил себя полезть в инет - продолжить поиск. И уже не знаю как, не помню точно, но наткнулся я на книжку там, про ар-мию. Бывший "боец" написал и вывесил, не помню, как называется. Не знаю, правда ли там была написана, но... просто несколько пассажей навели ужас. Я не хочу, чтобы ротный избивал меня в боксерских перчатках, я не хочу от-жиматься на очке в позиции "полтора", и не хочу "сушить крокодилов", и не хочу получать по хребтине дужкой от кровати, и не хочу подписывать "де-душке" сигареты в эту магическую "стодневку". Но знаете, что больше всего разбесило!? То, что этот мерзавец, который пережил весь этот кошмар, когда стал "дедушкой", начал делать с "духами" то же самое, что и делали с ним. И объясняет такой, что это (дедовщина) его за-калило и сделало сильнее. И теперь он верит в то, что теперь, в гражданской жизни, его ничего не убьет, если в армии не убило по "духанке". Мерзавец просто, подонок. Меня били и я буду бить, буду жизни учить, приговаривая: "потом спасибо скажешь". И следующий также скажет, и сле-дующий после того... а потом - вот, Коробок такой. Безумие какое-то. Просто безумие. И никто не хочет это остановить. Ни у кого не хватит смелости сказать: "Я не буду этого делать!". И ни у кого не хватит смелости остановить своего сослуживца: "Ты что творишь, подонок!". Правильно, сука, все ведь вместе делали, вместе эти адские муки проходили, "А эти что, лучше нас? Пусть тоже помучаются! Потом спасибо скажут!". И никто не может это остановить. А я бы смог? Не хочу в армию!! И не пойду! Даже если отчислят - всё равно не пойду! Эта мысль и накрыла меня. И просто сидел и переваривал прочитанное. Да, еще забыл. У меня ведь смелости хватило Насте позвонить. Но никто не ответил. Может телефона у нее с собой не взяла, а может, просто сбросила, не знаю. Да и какой смысл во всем этом? Чего я ждал? Какого ответа? Пива не пил, телевизор чертов не смотрел, просто тупо сидел и смотрел на маятник часов, раскачивавшийся туда-сюда. До сих пор работают, только боя нет у них, сломался. Должно же хоть что-то сломаться за столько времени. Все сок хотел допить, стоявший в полупустом стакане, да все руки никак не доходили, лень было вставать. И свет такой яркий был. И Настя так и не пере-звонила. К верхним приехал упырь сын Хоббита. Приехал он помочь собрать что-то из мебели, судя по грохоту досок. Первые минут десять, кажется, они гого-тали над чем-то. "П...рас, ой, б..., п...р, ой, б..." - и смех только. Про меня они говорили или нет, мне было по барабану. Или не по барабану? Потом начали яростно обсуждать и спорить. И, вроде, как верх за отцом остался, сын уехал. Грохот усилился, видимо, собирать начал, а после... сосе-душка начал орать на бабку. "Твоя квартира, ты и делай". Говорю же стены бумажные, самому инженеру пожить бы здесь.
17 Прошёл час, может быть, два. Жара никак не спадала. Было очень плохо, болели глаза из-за яркого света. На улице по-прежнему все также ржали бабки, все также ревели алкаши и визжали дети. Соседушка отошел от работы и уселся какую-то дебильную юморную передачу смотреть, сопровождая каждую тупую шутку тошнотвор-ным хрипатым смехом и последующей безуспешной попыткой ее воспроизве-сти. А вообще, эта скотина обожает "Час суда" смотреть - когда трезвый или жизни не учит никого на кухне (когда нажрется). Но все меркнет перед тем, когда он "С легким паром" смотрит. Усядется, ржёт, и все начало фильма комментирует. Ненавижу фильм этот из-за дебильного пьяного юмора. Ведь никто не знает толком, о чём фильм, но всем прикольно смотреть пьяного ге-роя. Вообще, суперхит был бы - просто снять трехчасовой фильм, как алкаш с работы пьяный в стельку идет и ко всем пристает. На остановке, в автобусе, на улице... наверное, лучшим народным фильмом признали бы, миллион при-зов собрал бы. Телефон молчал и как-то незаметно уснул я, похмелье все-таки. Где-то, через час, телефон вдруг зазвонил, словно ждал, когда я усну. Сон разморил меня. Трубку брать не хотел, мне казалось, что я знал, кто звонит, поэтому и не хотел. Сон выдался каким-то больным, видимо, уже тогда висок заболел. Валяться не было смысла, я пошел на кухню и съел анальгин. Гребаный телефон все не унимался, захотелось отключить его или швыр-нуть в стену. Но тут подумалось, вдруг мама звонит, что-нибудь важное ска-зать. Положив на стол еще не прикуренную сигарету, подошел к телефону. - Алло? - сказал я в телефонную трубку. Я ошибся, звонила Настя, как я предполагал сначала. - Привет, что трубку не берешь? - Опять этот похмельный голос. "Бей! Ой, б...!", - это сверху. - Привет, Настя, - ответил я. Надоело мне все, не хотел я ни с кем об-щаться, я хотел спать, - Это... я спать хочу. - Я в клубешник, через часик пойду, не хочешь со мной? - Говорит, слов-но не слыша меня. "Лови! Ой, б...", - опять сверху. Дошло, наконец, - по телику шел футбол. Из-за стен Адольфа тоже слышались крики. Похоже, наши играют, если уж все соседи смотрят. Некоторые считают, нельзя отказывать красивой девушке, если она сама приглашает, а меня это просто бесит, что я - клоун, что ли, по первому зову носиться, как олень. Еще чего, в этот мерзкий клуб идти. Со всякими подон-ками тереться, жуть какая-то. Тоже мне отдых, если туда, такие как Жека из моего ПТЛа ходят или ему подобные. - Я спать хочу и буду спать. - Не сдержался я. - Извини. И положил трубку. Рассчитывал заснуть, однако, куда уж там, наши играют! Я, кажется, уже говорил, что люблю футбол. Но иногда я его просто нена-вижу. Вот такой момент настал сейчас. Смотреть все равно стал, хоть голова болела и без футбола. Не хочется болеть за наших, когда вот такие упыри за них болеют, нескончаемый поток матюгов с одной стороны и одно и то же "Ой, мля!" сверху. Еще и анализировать своей пьяной башкой что-то пытают-ся. "Тот совсем мертвый, в атаку не идет", говорят они об опорном хаве, кото-рый, по идее и не должен углубляться в атакующие действия команды. Да и матч-то ведь товарищеский, ничего не значащий. Так, собрались ребята, чтоб игровые связи не забыть, да тренеру поэкспериментировать с составом, мо-жет, новичков посмотреть, а они не понимают и орут. "Получают миллионы, бегать совсем не хотят, зажрались..." Так, к слову, в сборных денег не платят. Тогда зачем эти матчи по ТВ показывать, билеты на них продавать? Однако, "болелы" этого не понимали и визжали, и рычали. Может, и не в футболе дело, они пьяные и им пофигу, отчего сходить с ума. И тут так уныло стало, и не из-за болел. Мысль, зараза, в голове появи-лась. "Ведь ничего не изменится, проиграют они или выиграют - мир не пере-вернется от этого". Может, и прав Санек: "Бегают двадцать мужиков потных по полю". Такая тоска взяла, даже выключить захотелось эту унылость... А потом наши второй гол забили. И так радостно стало, честно говорю. Может, и не перевернулся мир от этого, но эмоции пошли самые настоящие - живые. И жалко мне стало Санька, - не дано ему этого понять. Зомби. Наши выиграли 2:1, в принципе можно было и не смотреть. Дважды, во время игры, за стеной начинали орать: "Россия" - и один раз, на чем свет сто-ит костили нашего вратаря, значит 2:1, после ничьей так не скачут. И еще, кажется, в ворота наших соперников судья не поставил пенальти, за что тоже был удостоен характерной кричалки о его ориентации. Не смотреть, а как же то, живое, что пришло после гола. Просто маленький момент счастья какой-то. Ради этого стоило и помучиться. Покурил, и решил себя в порядок привести. Поотжимался. Принял холодный душ. То есть, нет, принять я хотел нор-мальный душ, но у водопровода на этот счет было свое мнение. Замерз - жуть как, но это еще что, вода хоть холодная да есть, хоть чистая она. Редко быва-ет, но бывает, коричневая жидкость какая-то из-под крана литься начинает. Или с голубоватым оттенком вода, тоже страшненько. Во всяком случае, ни мама, ни я не рискуем такой водой пользоваться. Побрился. Хоть и брить особо нечего, но все равно неприятно - торчит волосня эта. Говорят, не заснуть - просто лежи, заснешь обязательно, врут! Все как будто в бреду происходило, и глаза слипаются, и не заснуть, бред какой-то ле-зет в голову и все... Завячал Барсик, есть запросил. Покормил его и опять лег. "А нам хорошо, а нам пое...ть" - неслось с улицы. Пьяный до чертиков Ку-лек пел песню. Поорал и заглох. Опустилась вечерняя тишина. Я лег на диван и слушал эту тишину. Не было ни криков пьяного урода сверху, ни воплей с улицы или от соседей. Ка-кие-то мысли легко рождались в моей голове, и также легко они уходили, не оставив и следа. На какое-то время я задремал. Даже что-то начало было сниться. Какой-то бокс... И внезапно проснулся от воплей. "БУДУ ОРАТЬ, БУДУ ГУЛЯТЬ!!!" - хрипел сосед собачьим рыком, сопрово-ждая каждую фразу ударом кулака по столу. "Я В БАТЬКУ ВЕСЬ!!!!!!". Похоже, он основательно нагрузился. Сейчас врубит Талькова и под музыку снова бу-дет орать, какие все кругом волки. Боже. Дайте мне новокаин - пронеслась в голове строчка из "Грин Дэй". Я закрыл лицо подушкой, пытаясь заснуть. "Бом-бом-бом", доносилось сверху.
18 Бом-бом-бом... Я с трудом открыл глаза, не понимая, что происходит. Потом дошло: это в дверь подъезда стучат. Сколько времени сейчас? Вроде, уже темно. Боммм... Бомммм..... Опять стук в дверь подъезда и тихий звук от сигнала вызова в домофоне, затем пьяная речь заплетающимся языком и резкий выкрик - "откройте дверь". Сел на кровати и спустил ноги на пол, посмотрел на часы - ни хрена не видно. Видимо, вызов домофона дал результат - кто-то снял трубку: - Слышишь, дверь открой, - послышался пьяный голос и опять удары в дверь, видимо, трубку положили. - Суки, откройте дверь, - прорезал ночь вопль, - Сука, завтра всех по-крошу, приду, откройте дверь, - продолжал некто. Я обхватил голову руками, чтобы унять боль, схватившую полголовы. У меня так часто бывает, вот уже целый год, особенно когда не досыпаю. Од-нажды мама хотела даже скорую помощь вызвать, но отговорил я ее. Зачем? Придут, посмотрят и уйдут. После простуды дело было, и все списал я на то, что меня опять просто продуло, без шапки ходил. Про курилку на учебе, есте-ственно, говорить не стал, а это осложнение такое. И вроде как прошло, в по-следнее время ничего не болело. Полез в аптечку искать анальгин, свет не включал. Где же он? Боль нарастала и делалась невыносимой, даже глаза открыть было больно. Наконец нашел таблетки, принял и запил соком, до которого ни-как не мог добраться вечером. Сел на пол и закурил. Сейчас для меня ничего не существовало ни уродов у дверей в подъезд, ни квартиры, ни дома, ни го-рода, была только боль. Всепоглощающая и все выгрызающая боль, ее танец огня внутри моей головы и в глазах, она заполняла все мое сознание. Запол-няя болью каждую клеточку моего организма и яростно колотила мне внутрь головы. Боммм.... Боммм... "Вставай, сука, вставай", словно орал огненный шаман в моей голове. Двадцать минут. Через двадцать минут таблетки всосутся в кровь и все будет нормально, надо просто пережить это, все проходит и это пройдет. Я сидел на полу, обхватив голову руками, плохо понимая, что происходит. "Вставай, сука, вставай". Стук в подоконник где-то на первом этаже. - Баба Галя, открой дверь, - уже не такой активный пьяный голос, види-мо торможение уже началось. Минут пять спустя, уже какой-то по-детски истерико-визгливый вопль: - Не откроете, всех пидорасами буду считать! Не знаю, сколько времени прошло. Боль отпускала шаг за шагом, мед-ленно, но верно отпускала. Подошел к окну, посмотреть кто там такой герой. Перед подъездом я разглядел две фигуры. Один, кажется, Тоха, уже дре-мал на железке, другой, Коробок (его ни с кем не спутаешь), засунув руки в карманы джинсов, пялился на дверь. Те самые упыри, которые подошли ко мне вчера у магазина, наконец, вернулись к подъезду. Я ушёл в комнату, лёг. - Эй, мареска! - Крик с улицы - Слышь, эй! Уруру! Потом какой-то разговор двух подонков. - Слышь, парняга, подругой поделись! Послышался удаляющийся пьяный голос Тохи. Потом всё стихло. Наступила тишина. Я выглянул в окно - все ушли, уро-ды. И опять бессонница, опять брожу туда-сюда по квартире, не зная, чем заняться под монотонное гудение холодильника. Боль отпустила, ушла. Решил продолжить рассказ об уроде, начал писать, но получилась какая-то хрень, пришлось переписывать старое и оставлять место для продолжения. Надо зайти в аптеку, купить анальгин и снотворное, а то так и коньки двинуть не долго. И еще в ларек какой-нибудь про футбол что-нибудь купить, а то давненько ничего не читал спортивного. Опять пошел к окну, открыл форточку и закурил. Тишина. Ночная прохлада, хоть жары нет, уже хорошо. Где-то вдалеке прогудел поезд. Ночь, черная ночь, ни одного фонаря на улице не горит. Всего несколько окон горят в соседних домах. Только мелькают красные огоньки сигнализаций у машин. Вот в одной из них открылась дверь и в соседний дом заспешила девушка, поправляя на ходу одежду. Это случаем не Настя? Нет. Хотя, может быть, тоже блондинка. Нет! Настя живет в другом доме и Ксюша тоже не в этом живет. Да и этой за двадцать... а если и Настя, то что? Ай, надоело все!!! Закрыл окно. Холодный ночной воздух хорошо освежает, но продует, го-лова опять разболится, это хуже всего. Сколько сейчас времени? Покурил, вернулся в комнату. Тут наверху просыпается дорогой сосед, и начинает что-то лепить, негромко, сдавленным голосом. Посмотрел на часы - 2.30. Делать было нечего, и включил я телевизор. Новости. Ведущий рассказывал о взрывах в Нью-Йорке и о предстоящей встрече нашей волейбольной команды, где-то победившей, и сейчас находя-щейся на пути домой. Удивительно, этот волейбол никто не смотрит и не ин-тересуется, и не освещается он почти, но стоит только выиграть, так сразу поднимается истерия - МЫ ПЕРВЫЕ (хоть где-то) и сразу вдруг все становят-ся такими фанатами, что аж жуть берет. Победа России! Мы летим впереди всех, а то, что ты не живешь, это только ты в этом виноват, мы, вон, волейбол выиграли. И ведущий бесит, фамилии с трудом со своего долбаного монитора читает, а глаза горят, аж страшно становится. И в конце - так, коротко, об очередной операции по устранению боевиков на Кавказе. Объявляли о конце войны, когда мне лет двенадцать было. Кого же там до сих пор обезвреживают? Мир ведь там?! Не хочу в армию. Потом какое-то американское кино началось, про умственно отсталого. Типа, про его жизнь. Как он, дурачок, живет, и все у него на так получается. В армию его берут - и он там героем становится. Потом миллионером делает-ся. Все время на приемы к президентам попадает и все такое. До чего скверный фильм. А режиссер просто мерзавец, если снимает такое. Не повезло с кино сегодня. Вот, однажды, тоже ночью, видел кино про слепого офицера, как он в Нью-Йорк поехал и парня с собой взял за поводыря. Вот действительно классный фильм был, правда, больше я его не видел и названия не знаю, обидно. И так тоскливо стало опять.
19 Рассвет я опять встречал на ногах, в голове после приступа боли была привычная пустота. Как будто там была высохшая лужа, вернее ямка от нее, границы очага чувствовались, но боли уже не было. Надолго ли? Ведь как бы-вает, может месяц не болеть, а может изо дня в день неделями долбить, что обезболивающие препараты ешь как чипсы. Мама говорила сходить ко врачу, но если честно, мне просто лень туда идти. Восход солнца я как всегда просмотрел, никогда его не видел, а как не читаешь книгу какую-нибудь, так герой или герои всегда видят рассвет, блин, а я всегда хочу увидеть первые лучи и всегда просматриваю их появление, жду, жду с час, а потом куда-нибудь отойду и все. Не читать, ни слушать му-зыку не хотелось, жутко противно все было, недомогание жуткое. Вот так и шатался по квартире. Шесть часов утра, семь часов, восемь... Хотел почитать, но голова болела сильно и не хотел напрягаться. Единственное что я за это время сделал, так это скачал на флэшку из ин-тернета какой-то шутер для Михи, хотел обрадовать его. Как буду в следую-щий раз в библиотеке, отдам. Миха, работал недалеко от моего дома, в библиотеке, сразу за остановкой она. Ему было около тридцати, он работал в местной библиотеке, собственно говоря, я с ним там и познакомился. На первом курсе я тогда "учился". Мама тогда болела, а на учебу жуть как не хотелось идти, вот и пошел в библиотеку, - время провести. Теперешние библиотеки это конечно, не те, что были раньше, они скорей напоминают интернет кафе и люди туда заходят в основном в интернет, а не за книгами. Так вот, Миха сидел за столом, уставленном всякой мутью, от клея, до абонементских книжечек, а над ним склонившись, стоял "юзер" и что-то ему предъявлял.Одной рукой он прижимал к столу руку сидящего библиотекаря, другой, выставив два пальца, лез в очки библиотекарю издавая мычащие зву-ки. - Эй, что происходит? - говорю, не смог я промолчать, а что мне было де-лать? - Ничего - ответил бритый, - Играем. По роже расплылась ухмылка. Я прекрасно знал, что он тут делает, мне очень хотелось, чтобы он спро-воцировал меня. Конечно не Зорро я, но категория весовая одинаковая, по-смотрим. Ненавижу таких людей. Таких людей, любящих поглумиться над тем, кто не может дать сдачи. - Меня это, - начал он мерзким голосишкой, - он кинул. - Че? - говорю, а сам вижу, что урод испугался, как и следовало ожидать, такие только и могут лезть на тех, кто слабее, - анархист хренов, - это уже в адрес его толстовки, с изображением буквы "А" в красном круге. - Трафик отрубает, - ответил урод, - подумаешь порево посмотрел. Он яв-но растерялся, такие всегда теряются если одни. - Тут же ясно написано, - говорю, - порно нельзя смотреть. Он вышел. - Что достают? - спросил я у библиотекаря, - Есть что почитать? - А что надо? - ответил он, - какую книгу вы хотите? - Кинга, - ответил я, разглядывая стеллаж с журналами, как-то и позабыл я зачем пришел. - Сейчас - ответил он, таким же тихим, как и раньше голосом. - Или тогда Булгакова, что ли - говорю, реально хотел почитать, но как-то все время желание, желанием так и оставалось. И только сейчас я увидел, что его трясет. - Эй - говорю, - все нормально. А сам думаю ни хрена себе нормально, тупило, человека трясет как банный лист, а ты спрашиваешь тут. Мне просто стало жаль этого человека. Маленького ростом, субтильного телосложения и в очках в половину лица, дрожащего от выходки полуебка. Захотелось запла-кать, знаю что глупо, но захотелось и все. Ох и повезло же этому упырю бри-тому, что он уже ушел. - Сейчас, принесу - ответил он, было видно, с каким трудом дались ему это слова. - Да, ладно, сиди - сказал я и вышел. Ненавижу себя. Ненавижу за то, что никогда не могу найти слова под-держки, никогда не могу помочь человеку. Всегда так. Ненавижу себя. Нена-вижу. С того времени, если дома была мама, а "учиться" должен был идти, я за-ходил в библиотеку. Миха хоть и не шел на особый контакт, какой контакт, десять лет разнится, но кое-что понимал в литературе, даже нет, не просто кое-что, а такое впечатление было, что он прочитал абсолютно все что можно. Сэлинджер или Мейлер, Достоевский, ему не надо было ничего объяснять. Просто скажешь, а он уже понимает, о чем речь. Иногда я являлся туда утром, вместо занятий, просто брал книгу и шел в читальный зал, и проводил там все время до вечера. Книги эти я домой не брал - дома свои есть. Но прочитал много, конечно - от нечего делать. Я не охранял Миху, нет, просто иногда я поглядывал в сторону стола - не лезет ли кто, мало ли уродов? Иногда мы с ним общались, редко, правда, да и то, когда я книги подходил брать или сдавать. Мне нравилось говорить с ним, умный он был, только злой какой-то, может, думал, я над ним издеваюсь? Как-то он спросил меня о том, зачем мне эти книги? Он предположил, что для реферата и спросил, на кого я учусь. Я ему прямо сказал, что просто так учебу прогуливаю, от нечего делать. Он ничего не ответил. Через пару дней я спросил о его образовании. Оказалось, у него высшее экономическое образование, но на работу по специальности ему не устроить-ся, он инвалид по зрению, пенсию он не получал, не знаю почему, он не рас-сказывал. Только однажды сказал он: "Говно вся это литература" - так я его и не понял. Все хотел спросить почему, да повода не было, а потом как-то забы-лось и не к месту уже стало. Но, в принципе, в библиотеку я заходил все-таки ради книг. На улице никого не было, даже собачников. Странно - так тихо. Нет, во всем дворе все-таки оказался один живой обитатель - кот. Это не был бродячий кот, но и имени у него не было. Его называли просто - Белый. Во всяком случае, я никогда не слышал, чтобы его как-то называли иначе. Он жил у дедка, который и собирал этих котов, чем бесил всю улицу. Содержал, тратя, на них, наверное, всю пенсию. Но чуть что - и на этого дед-ка накидываются почем зря, мол, твои коты везде гадят. Вплоть до того, что, они (коты), всю изоляцию на трубах в подвале посрывали и он оплатит ремонт из своего кармана. Бред, казалось бы, ан нет, посмотрите, что порой творят у нас и вам не покажется это бредом. Таким людям памятники ставить надо, а тут... А, что там говорить... Этот кот - приметный. Не потому, что он чисто белый, нет. Просто у него нет одного глаза. Постарался, конечно же, один местный орел, выродок. Та-кой, вечно навороченный, на работу и с работы ездит на служебной машине, ни с кем не здоровается. Короче, строит из себя хрен знает кого. А самого и хватило только кота ударить, даже синяки со скамейки хотели ему морду на-бить за это, особенно Клоп, но пока никто ему ничего не сделал. А кот отлежался и все равно живет, назло всем, изуродованный, но жи-вой. Гуляет, ходит мимо людей, не боясь, словно говорит: "Смотрите на меня и наслаждайтесь своим творением, ублюдки!". Где-то минут пять кот сидел на скамейке у подъезда, мылся, постоянно намывая пустую глазницу и изредка отрывался от своего занятия, оглядывал-ся по сторонам, напрягая слух и остатки зрения, следил за сидевшей непода-леку собакой. Потом соскочил на побитый асфальт и засеменил в сторону сто-янки. Собака смотрела на него совершенно спокойно, ничем не выказывая своего недовольства, вот потом и говори - собаки котов не любят. Белый скрылся под машинами и пропал из поля зрения, чтобы через пару минут появиться на горке, уже блестевшей, залитой солнцем, хорошо прогретой. Любят коты это дело - понежиться на солнышке в безопасности. Барсик, вон, залезет на окно и давай выкручиваться, смешно так! В два прыжка Белый оказался на вершине и еще с пару минут мылся, потом долго сидел, подста-вив морду под лучи солнца и зажмурившись. Конечно, может он и не жмурил-ся, я не видел, слишком далеко. Просто все коты так делают и Барсик в том числе. Он неслышно подкрался сзади и требовательно попросил его покормить. Дал ему поесть и хотел взять немного корма и тому коту. А он тем временем полностью развалился на горке, подставив солнцу свое тощее брюшко и при-клонив голову на горячую железку. Закурил последнюю сигарету и поставил чайник. Решил я снести Михе флэшку прямо сейчас - один фиг за сигаретами ид-ти надо. Обычно в городе купишь, когда на учебу идешь, и проблем нет, а те-перь опять идти. Игра "Сталкер" называлась, просто заметил у него на столе DVD диск с фильмом таким. И вот ночью, от нечего делать, в поиске набил я "Сталкер", хотел посмотреть, что за кино, а поисковик мне только игры с та-ким названием вывалил. Я не знал, если у него такая игра, есть ли у него компьютер и играет ли он вообще. Просто захотелось пообщаться с умным че-ловеком, может, еще, что почитать даст. "Ппаххх", "бзззи", "баммм" - и засвистела сигнализация машины. Чей-то крик. На улице что-то случилось, опять... До того мирно курившие неподалеку дворничихи, две бабищи с моего дома, теперь верещали на всю улицу, возмущаясь произошедшим, орали в сторону дома. То ли они пытались на кого-то орать, то ли кому-то в окно что-то рассказать о случившемся. Как-то инстинктивно бросил взгляд на горку, там было пусто. В стоявшей рядом машине верещала сигнализация. Отовсюду слышались возгласы. Минут пять послушав этот гомон, я, что называется, догнал ситуацию. Какой-то полудурок пульнул из пневморужья по коту. По-видимому, не попал (уже радостно), но зато пулька срикошетила в "Опель" чей-то, разбив то ли ло-бовуху, то ли фару, то ли просто поцарапав капот, не понять было. Да и если честно, меня больше интересовал Белый, я отчаянно всматривался в стоянку, пытаясь найти его взглядом. Да разве разглядишь тут! Выскочивший, как ошпаренный, хозяин "Опеля" скакал вокруг машины и искал повреждения. Все внутри кипело, я не мог разглядеть кота, все остальное мне было по барабану. Да тут еще моя долбанная фантазия проснулась, будь она неладна, представилось, как кот лежит сейчас под машиной, пытается зализать крова-вую рану. Комментировать ситуацию начал и мой сука-сосед, что-то квакав-ший наверху. Появилось офигенное желание взять пистолет и пойти крошить всех подряд, но нет у меня пистолета! Голова опять начала болеть, но не пошел я за лекарством, не смогу отойти от окна, пока не увижу, что с котом все в порядке. Минут с пятнадцать все это продолжалось, а потом захотелось плакать - от радости или просто так, не знаю. Потому что я увидел Белого, мирно сидя-щего на скамейке у соседнего дома. Сегодня повезло, живи пока... И настроение у меня опять стало препоганое, и голова снова начала бо-леть. Вот живет кот, никому ничего не делает плохого, нет, блин, давай, как я в него из ружья пальну! Не зря же мне батя его купил, не должно оно просто так лежать! И я ничего не могу изменить, и никто не может, просто есть люди такие, скоты. Вот, повозмущались - и полно, с машиной ведь в порядке. И все. А про кота никто и не вспомнил. И этому выродку ничего не будет. "Не делай боль-ше так, мальчик, нехорошо так. Ты ведь, правда, не будешь?" Хорошо бы просто сходить в магазин, чтобы никто не прикопался, пере-дохли бы они все и сразу, может, и жить стало бы проще. Поискал камешек в кроссовке, не нашел. Зато, как только вышел, он сразу дал о себе знать. Стоило только выйти из подъезда, как меня тут же остановил оклик. До чего же это все надоело - опять не смог нормально сходить в магазин! Просто выйти из дому уже нельзя без приключений! К скамейке, цокая каблуками по выщербленному асфальту, подходила дама. Она просила прикурить. Анжелой ее зовут, на пятом этаже она живет вместе с алкоголиком каким-то. Работает она медсестрой в больнице, а рань-ше подъезды убирала здесь. Помню я ее - в желтых перчатках для влажной уборки и с засунутым в ведро веником. Теперь это мадама целая, типа стиль-ная и утонченная, даже велосипедные прогулки с подругами своими, такими же толстозадыми алкоголичками, устраивает - вес сбрасывают. Собачку де-коративную (породы не знаю, маленькая такая, противная) завела, идиотка. Все любит дурить: подзывать эту собачонку не по кличке, а по именам жите-лей дома. Стоит со своим мужем-опойкой, и зовёт псину: "Славик Шишкин!" или "Андрюша!". И смотрит, как эта недособака отреагирует, а потом ржет: "Глянь, вылитый Шишкин!" - и все с семками своими вечными. И не подавит-ся ведь. Как-то, помню, маме она выдала: "необычная какая-то вы у нас". Знаете за что? За то, что мама просто попросила открыть форточку, когда эта скоти-на красила свою дверь. Но крутая и понтовая эта Анжела только до того, пока в запой не ушла. Тогда выйдет она на улицу, сядет на скамейку - синячка си-нячкой. Однажды в таком состоянии даже у мамы денег в долг пришла спро-сить, сразу и мама странной перестала быть. Остановился и подождал ее, что тут еще сделаешь? - Мне зажигалку - сказала она, присаживаясь на скамейку. - Зажигалку так зажигалку - пробурчал я себе под нос, шаря по карма-нам. - Вот, пожалуйста. - Вежливым я быть не хотел, просто как-то само собой с языка сорвалось. Зажигалку она не взяла. Сунула руку в карман, явив оттуда пачку тонких дамских сигарет. Как же эта убогость меня достала! Вынула одну и, зажав ее на кончиках двух вытянутых пальцев, дожда-лась, чтобы я зажег ей эту дерьмовую ментоловую сигарету. Прикурила, и за-кашлялась отвратительным грудным кашлем, прямо слышно было, как мокро-та в легких гуляет и просится наружу. Едва я собрался пойти дальше, она опять окликнула меня в спину. - Андрей, ведь, да? Заработать не хочешь? - начала она с "осведомлен-ным" видом, держа сигарету на вытянутой и согнутой в локте руке, поигры-вая ногой, облаченной в модный сапог. Ее глаза под модными узкими очками излучали самоуверенность. - И что? - удивился я, а сам думаю про шпильки. Какого фига на шпиль-ках с утра ходить? - У меня есть работа, - сказала она начальственным тоном, - для вас. Не интересует? "Конечно, нет!!" - в мыслях ответил я, но максимально толерантно отве-тил: - У меня нет времени - соврал я, чтобы отвязаться. - Давайте позже по-говорим. - Говорю, а самому смешно, "леди босс". - Меня Анжелой зовут, - это уже она выпалила мне в след, наверное, ре-шила, что прочитала мои мысли. Можно подумать, мне это интересно! Сделал вид, что не расслышал. - Что? - Меня, - говорит, - Анжелой зовут. А ты Андрей ведь, да? Будто я не знаю, как её зовут! Конечно Анжелой, как же иначе, всех пон-товозок зовут такого типа именами. Снежана, Милена, Марьяна, Анжела и все в том же духе. Ей явно что-то от меня надо было. Согласился с ее утверждением и дальше пошагал. Опять стало тоскливо. Неужели я так плох, что на меня только и алкоголички и могут западать? Нет, ведь Настя есть, странно - при мысли о ней сразу как-то настроение улучши-лось. А потом еще хуже стало - как представил где и с кем она ночью была. Может, и не была, да только моей голове не прикажешь. Больной я какой-то. Еще чего не хватало путаться с дворничихой, да еще по имени Анжела! Знавал я одну Анжелу, со мной в школе училась - это еще одна подруга Насти. Мразь еще та была, наподобие Марьяны. Все напоказ, одна показуха, одни понты дешевые. Все косила под образы из кино дурацкого. Посмотрит - и на-чинает косить - прической, цветом волос, стилем одежды, даже тату модную сделала, как у Бейонс или Бритни (как там их зовут?). Одни закосы, ненор-мальная. Все считалась одной из самых стильных у нас в школе, крутая была. Интересно, что с ней стало? Хотя нет, неинтересно.
20 Так и получилось. Дворничиха пришла со своей подругой после обеда. Я в это время спал, звонком в дверь они разбудили меня. Опять поспать нормально не удалось! Я вскочил, как ошпаренный, ду-мал, Настя пришла, или мама приехала. Подлетел к двери, хорошо еще ума хватило в глазок посмотреть. На площадке Анжела шушукалась с опоечного вида дамой, лет тридцати, в спортивном костюме. Можете смеяться, но сна-чала я принял ее за мужчину. Звали эту уродину Надей. Не могу смотреть на нее без улыбки, во вся-ком случае, сдерживаться очень сложно. Как вспомню как она, однажды, на скамейке читала книгу, так сразу смешно становится. Хотелось гаркнуть: "переверни книгу, не той стороной, вверх ногами держишь, идиотка!". Или прикопалась однажды к маме на улице, рецепт салата "Цезарь" спрашивала. Мама говорит ей, что не знает, а она, идиотка, чуть на ногах стоит, а все рав-но лезет. Я не открыл. Естественно. Вот не приди эти суки - может, ничего бы и не случилось бы вообще, а так... Короче, понесло меня. Был я пьяный (или с похмелья - уже не помню), в голове все вертелось и, вот, случилось то, что случилось. Почему напился - помню, а почему себя так вести начал - нет. Сломалось во мне что-то или, наоборот, восстановилось, - не знаю. Бунт это такой был, против всего и против самого себя, прежде всего. Никого не трогаешь - и тебя никто не трогает. Простая формула, как ка-залось мне. Беда была в том, что эта формула была мной придумана и она ни фига не работала. В конце концов, сколько это все можно было терпеть? Терпеть этот идиотизм и абсурд? Я человек и хочу жить как человек, а не слушать изо дня в день пьяные вопли упырей под окнами. И не хочу я, чтобы про меня приду-мывали всякие гадости и небылицы. Но начну по порядку. Итак, сходил я в магазин, в кои-то веки, без всяких приключений. Купил сигарет и уж теперь-то открыл их у прилавка и переложил в карман, оставил штук пять в пачке, пусть стреляют! Как раз, когда я бился над клейкой лентой, которая никак не хотела от-лепляться, сзади подлетел нетерпеливый мужик - тот самый, который учил меня как правильно "бомжи" есть. Словно не замечая меня, из-за моей спины, он попросил у продавщицы "сотку", обдав меня мощным и невероятно воню-чим перегаром. Продавщица с таким же хладнокровием, с каким разговари-вала со мной, извлекла из-под прилавка початую бутылку с водкой и налила половину пластмассового стакана. Она что-то пробурчала о цене и подала мужику. - Потом отдам. - Ответил мужик и, видимо, чтоб отобрать не успели, оп-рокинул все содержимое стакана в себя. Наконец, я отлепил ленту и пошел на выход. За спиной начала развора-чиваться драма: продавщица вопила, что это уже сотый раз "в долг", мужик убеждал, что отдаст, просто ему плохо и просил прощения. "Нефиг наливать было. Когда наливала, не думала, что он должен", подумалось мне. Что, теперь вслед мне не смешно говорить? И закрыл за собой дверь. Тишина такая стояла, прямо дивно, как-то! Посмотришь - и, вправду, рай! И пофигу становится и асфальт этот разбитый и дерьмо собачье на тро-туаре и все остальное. Хорошо, блин! Дальше пошел я, как и собирался, в библиотеку, но Михи там не оказа-лось. На его месте сидела миловидная девчушка, лет двадцати пяти и мило беседовала с кавалером, может быть своим, а может, только познакомились, не знаю. - А Михи нету? - говорю. Как-то привык, что он тут всегда здесь сидит, поэтому и немного опешил. - Кого? - спрашивает дура. - Ну, такого, в очках. - Говорю, без всякой задней мысли. - А... этого... - Сама, сука, говорит и едва смех сдерживает. - Нет, его се-годня не будет. Развернулся я и пошел на выход. Заело меня, что она над ним смеялась. Может, конечно, и не над ним, может, тот бык, что-то смешное сказал, но мне так показалось. И вообще некорректно как-то - человек подходит, спрашива-ет, а ему в ответ чуть ли не ржут, надоело это все уже. - А что смешного я спросил? - не сдержался я, развернулся и подошел на-зад к столу. Кобыла вопросительно уставилась на меня, не понимая о чем это я. Все-гда так, люди уже не замечают, как хамят, оскорбляют или просто обижают своими действиями других людей. Может, конечно, в их понимании, нахамить - это наорать или грубо сказать, но, по-моему, смех в ответ ничем не от-личается, он также способен оскорбить человека. Она сказала: - Что? Напрягся и мудак, опять самоутверждение сейчас начнется. А все-таки глупо все как-то получилось - тупанул сам, тоже мне благородный гнев. Идио-том только себя выставляю и, самое главное, перед кем? - Извините, - только и сказал я, и вышел. Побрел домой, проклиная себя на каждом шагу - какой я все-таки идиот. Ненавижу себя. И опять эта вонь из мусорного бака понеслась над районом. Снова там что-то горело. Просто омерзительно. И асфальт тогда какой-то острый был, каждый камешек под подошвой чувствовался. Иду, смотрю на него, на ас-фальт на этот, даже пачки сигаретной пустой нигде не валяется, и попинать нечего. Но и взгляд поднимать не хочу, - солнце так и бьет по глазам. И дома эти - не дома, а ДОМА, как отроги скал на побережье, огромные такие и солн-це из-за них выглядывает, злое такое, хищное. И мысли такие поганые в голове. Денег почти не осталось и что, вообще делать, как время провести. Мама ведь звонила, еще вчера. Я как-то позабыл, она говорила что задержится, а я забыл как-то, внимания не обратил. Говорила: деньги, если что, у дядьки взять. Мелькнула мысль к нему съездить, он на другом конце города живет, но передумал, вспомнив последний визит. Он хоть и брат маме, но ведёт себя, как не родной. Нет, он, конечно, улыбается всегда, приветливый такой, а сам подкаблучник, все там тетка моя решает. Маленькая такая, жирная, на сви-нью похожа. И прическа у нее уродская. Короткие волосы, красные такие, мерзко просто. Как ни приду к ним, уставится на меня и смотрит ястребиный взглядом. Будто говорит: "Чего ты приперся? Скорей бы убрался, и я бы спокойно могла бы дальше командовать всеми домашними" и улыбается, омерзительно. Есть там кузина моя, Светой зовут, года на четыре старше меня, она больше в дядьку характером, тоже улыбается и смеется. Вообще, прикольная такая. С нами теперь почти не общается, с родственниками со стороны тетки - пожалуйста, а с нами - нет. А я помню, что раньше, лет семь назад еще, мы с ней у бабушки пересекались, вместе жили. Да, блин, было время. А потом не знаю, что случилось, просто не знаю. Наверное, воспитание теткино сказалось - она теперь реально крута, это так надо называть. Работает в офисе каком-то, по знакомству устроили, карьеру делает, не знаю, что там конкретно, но ее будущее - точно, светлое. Тоскливо стало, захотелось, чтобы мама вернулась и не было бы ни этих двух дней, ни этого Санька, ни Насти. Хотелось, чтобы все было как раньше. И еще одна мысль хорошая посетила меня по дороге домой. Социальные сети - это круто! В социальных сетях можно просто удалить всех знакомых и "друзей" и все, не надо париться, а тут... Нет, Настя чтобы была. Как же давно была пятница! Оглянуться не успел - а уже воскресенье. Тут мои рассуждения прервал клокочущий голос аксакала за спиной: - Ты чо не здооваешься, судент? Я машинально оглянулся - за спиной сидела обычная публика - аксакал, баба Нюра, со своей вечно отставленной ножкой (хоть с кем-то потрепаться!), Артур и Клоп, сынок Кулька, мордастый краснорожий утырок в кепке и тел-кой, которая смотрела на меня с иронией и вызовом одновременно. На скамейке, между аксакалом и длинным Артуром стояла небольшая пластмассовая бутылка из-под лимонада с характерно надетым на горлышко пустым пластиковым стаканом. - Что? - совершенно логично и без вызова ответил я, действительно не расслышал. Попробуй пойми его квакание. - Аааа..., эхе-ге, - сказал толсторожий, прищурившись. - Есть сигарета? - Перебил его Артур. Обросший весь, рожа в щетине. Мерзость. Клоп сверлил меня взглядом. Как всегда, он сидел на корточках, глядя на меня снизу вверх. - Дай пять рублей. - Промычала кобыла. Я полез в карман за ключом от подъезда. Я опять забыл его! Спросил: - Есть ключ от двери? В ответ все впали в какой-то ступор и переглянулись. Тишину прервал громила: - Слышь, тебя спросили, так отвечай, - сказал он с вызовом, уперев руки в колени и немного подавшись вперед. - Какие-то проблемы? - С таким же вызовом ответил я, стремясь сразу расставить все точки над i. В самом деле - какого-то синяка бояться! В воздухе повисло напряжение. - Слышь, че, проблем хочешь? - ответил верзила, уже с нарастающей яростью в голосе. - Ну, предположим, не хочу. Собственно, чего тебе вообще от меня надо? - ответил я, спокойным и ровным голосом, даже немного удивившись себе. Воцарилось молчание. После паузы амбал ответил: - Было бы за что, вообще бы убил. - Это было сказано уже с чувством превосходства, но как-то в сторону. Его перебила телка: - Ты что, крутой здесь самый? Я чувствовал, что дело ничем хорошим не закончится, все двигалось к мордобою, поэтому не стал острить заготовленной шуткой на счет его пьяных валяний у подъезда и его прически. Спасла, как и в прошлый раз, все та же баба Галя. Она выходила из подъезда и я, ничего не ответив уродам, скрылся в подъезде. Нет, мне не было страшно. Не знаю почему, но как-то все параллельно стало и плевать на них было, абсолютно на все мне плевать почему-то стало. И еще взбесило - стоит эта бабка жирная, чуть шею себе не своротила, выглядывает. И эта баба Нюра тоже, идиотка, всегда вся в счастье. "Царство ночных кошмаров" - надпись в подъезде. Здесь же наблевано. Бывают моменты - не утерпеть человеку на нашей скамейке и он вываливает содержимое своего желудка прямо в подъезде, под лестницей (чтоб никто не наступил). На "синей" скамейке - нельзя, они чистюли. Вон, Игорек, сука, даже пачку от сигарет и ту демонстративно положит в ломаную пластмассовую корзину, которая заменяет урну. Бомж Гриня сидел на лестнице у почтовых ящиков. - Андрюх, - говорит, - дай прикурить. Дал. В конце концов, Гриня малый незлобный и мне-то уж точно ничего никогда не делал плохого. Впрочем, и хорошего тоже, но надо все-таки оттал-киваться от первого, наверное. Пришел домой, покормил кота и сел читать. И только я дочитал до беседы Холдена с мистером Антолини, как опять - звонок в дверь. Пришел Санек. Конечно, пришел не просто так, как всегда. Сначала мял-ся на пороге. Спросил, - приехала ли мама? Когда узнал, что нет, сразу вошел. Никогда я, наверное, не дочитаю эту книгу до конца, никогда не узнаю отве-тов Мастера. И опять стол, опять бутылка водки, теперь уже без пива. У меня еще было свое, но жалко как-то стало тратить, хотел оставить себе. Эгоист я. Выпили. - А Настя где? - единственный вопрос, который меня интересовал. Он словно не услышал. Не знаю почему, но в нем было что-то не так. По-терянный какой-то. Не мог я понять что, может быть, в глаза он мне не смот-рел, не знаю. - Смотри, - говорит, и достает сложенный в несколько раз листок бумаги. Посмотрел я этот листок. Вот это да, один заголовок чего стоит - "свободу не просят, свободу берут!". Далее следовал текст об ограблении государством своего народа, о провальных реформах, об олигархах, об армии, о войнах и все такое, херня одним словом. - Ну? - спросил Санек, подтачивая очередную спичку, чтобы ковырять в зубах. - Круто? - Что круто? - отвечаю. Действительно не понятно, что тут крутого. - Кто тебе это дал? - Кислый, - говорит, - а что? - Да так, ничего. С каких это пор этот дебил авторитетом стал? Теперь он ещё в оппози-цию играет! Олигофрен, супермен хренов, в каждой бочке затычка. - Ну это... вот, написано, ... правильные вещи, - говорит Санек. Растерялся он. Даже про спичку свою забыл. - Вот именно - написаны, - говорю. Тошно как-то стало. - Это не твои мысли. - Как это? Не знал я, как сказать ему это без последствий, но выразился прямо, о чем и сейчас не жалею: - Тебе их написали, а ты выучил! - Так ты что, не согласен? - потупился Санек, - Что тут неправильно на-писано? Ты ведь как бы умный? - Какая разница, правильно или неправильно, тебе-то, что до этого? - Как че..? Я, это... гражданин! Это моя страна, мне здесь жить... это... и мне решать, как это делать! Видишь же - написано про свободу! - Что ты мелешь? - говорю, а самому так тоскливо, просто тошнит от этих речей. Свобода, демократия, говнократия. - Ну ты, че? Не согласен? За этих, что ли, за олигархов? Он опять взял спичку. Потом отложил, хотел что-то добавить, но не ска-зал, просто налил еще по стопке. Выпили. - Нет, - говорю, а сам думаю. Странно - человек ведь тупой, никогда таким делами не занимался и ТВ почти не смотрит, и что его так разогрело туда идти? Скажи я ему такое пару дней назад, он просто бы заржал. Это в лучшем случае, в худшем - морду бы набил. За что? За то, что это те самые "городские джунгли", против которых он сейчас выступает, сам не понимая этого. А тут все это на бумажке краси-вой написано. Да, и еще: по любому, Клим это бумажку ему дал. - Тогда что? - говорит и смотрит на меня. Казалось, весь его маленький мозг старался меня понять и не мог, он крутил эту бумажку в руках, как свя-щенник Библию. - Ну, есть этот листок и что теперь? - говорю. Голова начала опять болеть, да и от этой водки замутило. - Закусывать будешь? Санек молчал. - А я закушу, - сказал я и пошел на кухню за хоть чем-нибудь, что могло отбить эту тошноту. Санек в это время сидел и молчал. Может, сказать ему было нечего, мо-жет еще что-нибудь, но он молчал. Принес нарезанной колбасы, мама в холо-дильнике оставила еще в пятницу, а я ее только сейчас обнаружил. Опять налили и выпили. - Клим организует мобы на марш. Пойдешь..? Он и от армии откосить поможет, - протараторил Санек, используя, наверное, единственный довод. И как запомнил - я ведь мимолетно упомянул об этом в пятницу?! Вот и считай людей тупыми и недалекими - то, что надо, всегда увидят и запомнят. - С какого это он от армии откосить мне поможет? - Ну... Это самое... Ну, как бы, проявишь себя, сделаешь пару дел, а он... это... нужные рычаги включит. - Каких дел? Какие рычаги? Мелет - и сам не знает, что мелет. - Всяких, - размыто проговорил Санек. Мне почему-то показалось, что Саня придумал это все про службу. - Криминал? - спрашиваю, и поверить себе не могу, зачем я это спраши-ваю - конечно же, криминал. - Не знаю..., - скорее утверждение, чем отрицание или непонимание. - То есть вместо армии в тюрьму? - водка опять пробила брешь в само-контроле. - Как знаешь... Так че, не пойдешь? - сказал Санек. Мне почему-то стало его жалко. Он не был похож на прежнего Санька, излучавшего уверенность и силу, пусть тупую и недалекую, но силу. Он сам не знал, что ему делать и дело тут было не в моих речах, он и сам не горел жела-нием туда идти, просто его "попросили". Его сознание говорило ему - "тебе это не надо", и он соглашался с ним. Но ему ведь "порекомендовал" авторитет и как он может его ослушаться? Дело было даже не в Климе, дело было в самом Саньке. Он пытался заставить себя думать, но у него не получалось, он пони-мал и знал входы и выходы из многих ситуаций, но политика... он просто не мог понять этого. Поэтому и теребил в руках этот листок помойный, чтобы хоть в нем найти оправдание своим действиям. Убеждая себя, что это он идет по собственной воле, а не по чьему-то приказу. Хотя, может, все гораздо прозаичнее было, - он просто денег был должен, не знаю... - Не пойду и тебе не советую, - попытался отрезать я. - А ты меня не учи, - его кулаки сжались. Ну вот - стандартное действие - не понимаю, значит, сломаю. - Да я, нет..., - комок в горле встал и не хотел выходить при виде сжатых кулаков. Он меня побьет и сильно. - Ну вот и все, - сказал он, видимо, почувствовав мой страх. Такие, как он, всегда это чувствуют, как животные. Он тупо смотрел на меня с видом победителя. Конечно, второй раз он предлагать бы не стал, для себя он сделал вывод: "если я не с ним, значит, я против него". Такие, как он, всегда мыслят крайностями. И на меня вдруг нахлынуло то самое ощущение, посетившее меня на скамейке перед уродами. - Что изменится от того, что вы выйдете и вас отдубасят дубинками? Что с того изменится? Героями будете? Ах, как мы круты, за свободу! Кто такие эти оппозиционеры? Кому они реально помогли? Они защищают бандита! Они делают деньги на всем этом!! Твоя свобода - в твоей голове, а не в ихних баш-ках, какими бы умными они не были! Здесь надо жить, а их интересы мне по барабану. У меня свои интересы, я хочу жить. Что, правительство заставляет людей быть такими, какие они есть? Что заставляет людей... Тут я задел стопку рукой, и она упала на пол. Поднял, не разбилась, но мысль уже потерялась. Я попытался продолжить: - Что, дураки, Кондопогу забыли? Что там творилось? - Мммм.... - Санек ничего не понял, но - и кулаки разжал. Нет, его мои слова, конечно, не переубедили, но он просто не мог меня ударить - и все тут. Он со мной вырос, он жил здесь, он учился со мной в од-ном классе, но даже это не могло стать причиной, того, что он меня не уда-рил. Короче, так и не понял я ничего, какая в нем произошла перемена. Он просто долил себе водку в стопку, допил и ушел, ничего не говоря. - Я просто хочу сказать, они устроят это шествие, люди получат по голо-вам, а они разъедутся по своим Рублевкам, Лондонам, Парижам и Нью-Йоркам, и там будут показывать это все. А что изменится для тебя? Ничего. Только в ментуру заберут, да в перспективе по этапу пойдешь, а матери твоей что..., - орал я ему в спину. - Да ты, с этим Климом якшаясь и так, там скоро будешь, - это уже в закрытую дверь. Ушел. - Живи своим умом, а не хренью всякой, - пробурчал я себе под нос.- Где твои "Королевы" и шахи? И - скрип-скрип над головой. - Слышно? - проорал я и, что было силы, кулаком ударил в стену. Дальнейшего не помню, отключился. А потом пришли эти две опойки. Может, еще кто приходил или звонил - не знаю. Только Барсик сидел на столе, не обращая внимания на колбасу и смотрел на меня - то ли с укором, то ли просто пытаясь понять что-то. Кот смотрит на человека сверху вниз. Это правда. Куда мне до него. Вот опойки ушли, голова разболелась - просто ужас. Съел последний анальгин, невесть как его нашел в коробке с лекарствами. Помогло, но похмелье осталось. Головокружение, тошнота, все прям бе-сит. Пошел и взял пиво из холодильника. Налил себе стакан и выпил залпом. Как бы противно ни было, а помогло. Еще эти докторишки советуют не по-хмеляться, всякое говно есть, чтобы прошло, врут! И опять этот гам, наш Гайд-парк продолжал жить. На улице было столпо-творение, центром которого была баба Нина. Она живо возмущалась. выдава-ла какие-то тирады и бабки, обступившие ее со всех сторон, активно подда-кивали. Как-то взгляд мой зацепился за одну из них - бабка, маленькая, красномордая такая. Она жевала слова, было ничего не понять из того, что она лепит, только "ага-ага-ага" и было слышно. Гребаный верзила Артур опять сидел на скамейке и что-то доказывал Ак-сакалу, активно жестикулируя руками. Сынок Кулька спал за скамейкой, Надя сидела молча, подпеперев лицо рукой, с умным видом пялясь на бабок. Она даже пыталась согласно кивать, но получалось это весьма комично, при каждой попытке она с трудом сохра-няла хрупкое равновесие. В чем было возмущение, я так и не понял, да и по-нимать не хотел, мне просто хотелось, чтобы все заткнулись. Тут мне пришло в голову, что тем, кто живет в коммуналках, еще хуже, там такое прям на кухнях общих творится... И там ни от кого не закроешься в квартире. Да и плевать, что там хуже, мне хреново здесь, что мне до них! Включил радио, а там опять тупая песенка про чудо. Вырубил я это ту-пое радио и включил "Грин Дэй", тот самый "неудачный" альбом. И плевать, скрипи там по полу, ползай, скотина. По-настоящему хорошие песни никогда не популярны, даже у "Грин Дэй". Наверное, потому что популярность песни определяет большинство, а умных людей там, может, всего лишь процентов тридцать, а все остальные - прили-палы, которые хотят быть в струе. Зато и получается - сегодня моден этот, завтра другой. Такие, как Игорь, из моей группы, сегодня от Nickelback, зав-тра от Arash тащиться будут, уроды. Слушаешь старую музыку - "фу, отстой какой!" - хотя год назад сам этот тип от этого тащился. Хотя, нет, не всегда. Если крутой какой-нибудь орел старьё слушает - так это винтаж, ретро. Да пошли они все! Мне вторил Билли: I don`t need your authority, Down with the moral majority! . - ... сause I wanna be on minority, - закончил я строчку, выключив музы-ку. Не потому, что не хотел никому мешать, плевать мне на это, просто вспомнил я про это долбаное сочинение. Чистый лист компьютерной программы смотрел на меня, словно ухмы-ляясь. Он словно говорил: "Ну, давай, выдай!". Холден, Холден, как же все непросто... Пишешь, что думаешь, и не нра-вится это, на - "парашу" за содержание. И что с того, что я написал свои мыс-ли, а не мысли преподавателя? Да даже не его мысли, а как в методике напи-сано, неизвестно кем и когда. Я хоть подумал, а она отбарабанила урок по го-товому и все, а потом еще и судит, по своим, нет, не своим - чужим мыслям и ставит мне оценки. Ты не имеешь права и никто не имеет права ставить оценки человеку за его мысли. Так просто проще. "Два" - и иди, сделай как надо. И никто не объяснит, почему я неправильно думаю. Просто "два" - по-тому что это неправильно, так не принято. А если какая-нибудь скотина ска-тает рецензию какую-нибудь из инета, то за это - "пять", бред! Не буду я ничего писать. Я написал, как думаю. Обосновал, почему - и все тут, и плевать мне на все! Вот так! Снова стал что-то печатать. Что в голову придёт. Как Сервантес: изобра-зил на листке рыцаря - вот вам Дон Кихот получился.
[i]Поздняя осень. Может, конец октября, может, начало ноября. День ед-ва перевалил за половину, но уже темнеет. В парке все пустынно. Уже не поют птицы, льет мелкий моросящий дождик. От сильного ветра он еще более противный, чем обычно. Пожар осени. Деревья горят ярким пламенем, как всегда в это время года. То туда, то сюда пролетают искры от деревьев, временами они сбиваются вместе и устраивают причудливые представления с танцами, пируэты которых невозможно больше не повторить, не увидеть. Многие деревья уже выгорели дотла и теперь стоят лысыми и страшными, ветру уже нечего с них взять, но он продолжает гнуть их, словно хочет удостовериться, что вся жизнь покинула это дерево. Желтые, красные, красные, желтые. Искры падают на землю и превращаются в обычные листья. Ковер из листьев. Чуть поодаль дорога. Автобусная остановка. Пустынно. Очередной по-рыв ветра. Рябь по луже в выбоине асфальта и очередная порция искорок врывается в танец на воде, придавая ему новые краски и движения. К остановке подъехал автобус. Выходящие люди спешно раскрывают зонты и спешат скрыться от непогоды, кто куда. И красно-желтый ковер из листьев, и вальс на воде превращается в простую кучу грязи... [/i]
Вот так я писал. Не знаю, о чем, не знаю, зачем. Бросил я это дело и с минут двадцать тупо пялился в телевизор. Там сводили пары. На экране появилась героиня передачи - блондинка лет два-дцати пяти. Она любила отдых на Ибице и яркое солнце Аппенин, искала она мужчину, любящего домашний уют. Просто охренеть и не встать. Я обожаю Ибицу и Мохито, а еще я романтик, выходи за меня замуж, если ты из Мила-на, я тебя уже люблю. Фальшивые скоты! Мерзость просто! Такая тоска опять нашла. Чтобы жить хорошо, нужны деньги. Нужна успешность, надо быть ус-пешным, все хотят быть успешными,... и я хочу. Все определяют деньги, бла-госостояние, количество денег. Бесперспективный я, нет у меня денег. И вез-де какие-то контрактные взаимоотношения. Ты мне - я тебе. Удачная партия, детей не планируем - причем здесь любовь? Стоп! Или как у меня во дворе.... Так мерзко стало, мерзко и тоскливо, вообще пипец. Потом выпил еще пива и мое сознание стало со мной шутить. Перед глазами предстала сцена - Артур или какой-нибудь другой бык (он просто виделся мне качком без лица, просто кто-то здоровый), встает с крова-ти одевается и уходит, а Настя встает, кое-как причесывает волосы, идет на кухню, берет недопитую вчера огромную бутылку пива, наливает стакан, вы-пивает. Потом, одевшись, наливает еще и ходит по комнате, просыпается ее подруга и они весело обсуждают события прошлого вечера. Затем начинает кричать ребенок и Ксюша с проклятиями идет укачивать его. Плохо или хорошо - крики с улицы отвлекли меня от этих горячечных фантазий. Не крики, а какой-то протяжный вой: "Я ноооооогуууу сломалааа-аа!!!". Подошел к окну, смотрю. Кричала пьяная Надя, упавшая-таки со скамейки. Лежит на разбитом асфальте, как мешок, и орёт без умолку. Орёт Наденька, орут бабки, визжат дети. Крики, крики, крики... - У меня инфарт! Ааааааа! - не унималась пьяная тварь. И от Адольфа, за стеной - какая-то нацистская муть. Под рев музыки ка-кой-то урод пропитым голосом вопит - "Мы русы, мы атланты, мы боги!". Или что-то в этом роде. Ушёл в кухню. Налил стакан пива. Тут решил позвонить Насте. Некоторое время здравый смысл ещё сопротивлялся. А потом... Как-то против своей воли получилось. Вроде и я звонил, а вроде и не я. Просто подошел и набрал номер. Раз пятьсот я пытался бросить трубку, пока там играла какая-то раздражающая музыка, и раз пятьсот давал ей еще пару секунд. - Алло! Привет! - раздался в трубке голос Насти. А я, дебил, молчу. Не знаю, что сказать. Ненавижу себя, ненавижу. Ни одного слова не подобрать, зачем я вообще звоню? "У меняяяя инфарт! Спасиииииите! Ууууууу..." - несся с улицы визг. - Андрей, ты что ли? Что молчишь? - так спокойно, а я повис, как дурак. "Инфааааааарт у миняяяяааааааа!! Ааааааа!" - Чем занимаешься? Ну вот, Настя все поняла, а может и нет. Но ее вопрос был в точку - та-кой простой и одновременно сложный. Почему я не мог сказать этой пустой фразы? Почему? - Да так, ничего. Я просто ненавижу себя. Появилось ощущение, что она мне звонит и она отвлекает меня от дел. Вот так всегда - хочешь общения с человеком, а полу-чается невпопад. И когда этот человек сам начинает искать оного, но нево-время, вдруг появляется уйма дел, мешающихся под ногами. - "Грин Дэй" слушаю. Идиот, зачем я это сказал? - Ага. - многозначительно произнесла она. Наверное, ей было скучно, по-этому она не придала значение моим последним словам. - А кино? - Какое кино? Что ещё за кино? - А что такого-то в этом? - возмутилась Настя, - Давай, сходим в кино, не против? - Вообще-то... я поспать собирался. - Спать?? А время-то сколько, знаешь? Кончай тупить, Андрюш. - А "Кошки" там будут? Нет, я понимаю, что это мюзикл, и не будет его. Но почему-то в голову пришло, что я никогда не видел "Кошек". - На улице кошки. Мало, что ли? - Ладно, собираюсь, - ответил я, понимая, что она не отстанет, а сам ра-дуюсь. Радуюсь, что она сама предложила. Сам бы никогда не догадался, ду-рак. - Уже одеваюсь, сейчас выйду. - Ну, если ты так настаиваешь, ладно. Так уж и быть, пойду - засмеялась в трубку Настя. - Только... вот ещё что... - Что еще? - Ты меня на остановке подожди, а не у дома, ладно? - Хорошо. Я прекрасно понял ее просьбу. Проблем с Артуром не хотелось иметь и мне - объясни такому, что они расстались. Да и сомнения в том, что Артур в курсе разрыва, оставались. - Минут через двадцать, - добавил я после недолгой паузы. Она смеётся: - О`кей. Плюс-минус тридцать. А потом и без того поганое настроение стало еще хуже, хотя куда уж там! И дело было не в Насте. Дело было в другом. Я понял, что не хочу не куда идти, да так не хочу, что прям ноги не идут! Жуть как мне не хотелось в этот мерзкий кинотеатр идти, рядом с мерз-кими людьми там сидеть, на этих поганых креслах просиженных сидеть, что-бы сзади какой-нибудь мерзкий идиот фильм комментировал. На остановку эту мерзкую идти не хотел, с людишками мерзостными, с которыми еще и ехать потом, вонючками потными. В автобус этот мерзкий лезть не хотел - ле-зут и лезут все, видят, не поместятся, но все равно лезут, а потом кондуктор виноват во всем, что лезет проверять билеты у всех. Во двор - мимо этих уро-дов! - выходить не хотел. Ничего я не хотел, все так противно стало, что хоть вешайся. Ну, вот, пойду я туда, а потом сожалей, что еще один день прошел впустую, куча вре-мени была просто уничтожена без пользы. Какой пользы - я не понимал и по-нимать не хотел, только знал, что не хочу туда идти. Был момент, когда я да-же хотел позвонить Насте и все отменить, но передумал. Трус я. Все-таки я кое-как оделся. И камешек этот поганый из кроссовка достал, он под подкладку зарылся, сволочь (маленький такой, а неприятно-то как!). Допил пива остатки - совсем мало его оставалось, на дне почти. Мер-зость, газы вышли, один спирт остался. Взял последние деньги и отправился.
21 В подъезде теперь, кроме "аромата" жареной рыбы и блевотины, еще и говном несло - то ли кот, то ли человек опорожнился. Вонь та еще была, это я вам точно говорю. Едва я вдохнул "свежий" воздух, как понял - не только похмелье мучило меня. Висок враз заболел, боль проявилась только на воздухе, причем сразу и сильно. Закурив, пошел вниз, делать-то все равно нечего, анальгина дома нет, так что обратно возвращаться не имело смысла. Но вернуться все равно при-шлось. Я опять забыл ключ от домофона. Знаю, плохая примета, но уж лучше плохая примета, чем опять стоять у подъезда рядом с этими упырями. На нижней лестнице сидел Гриня. - Андрюха, дай сигаретку, - пробурчал он. Ну и несло от него! Похоже, это он и обделался. - Нету, - говорю. А он сидит - и не двигается ни вправо, ни влево. Не обойти его никак. Все-таки обошел или, скорей, перепрыгнул. Полоса препят-ствий началась... - Жалко? А... б..., козлы, человеку сигаретку зажать, е.....й в рот, б... Ой-ой-ой, - бубнил он пьяным голосом. Хотел ему ответить, да не стал. Зачем? Все-таки странные люди - хоть сто раз дай я ему эту сигарету, на сто первый все равно будешь козлом. Свет солнца, ворвавшийся в открытую дверь, ударил по глазам. На ка-кую-то долю секунды показалась, что и без того болевшая голова сейчас взо-рвется. Это и помешало мне. Я собирался сразу повернуть налево, под окна, как делаю всегда. Но споткнулся об валявшуюся Наденьку, машинально от-ступил в сторону. Наденька что-то икнула. На скамейке сидели все те же персонажи. Они уже были хорошо разо-греты, о чём-то оживлённо базарили. И этот гандон на дереве все так же улыбался, сволочь. Нелепо сделав два шага назад, повернул под окна. Я не обращал ни на кого внимания. Какое внимание, когда так болит голова? Жителям скамейки это не понравилось. - Э..! Слышь, сколько время? - гаркнул мне в спину Верзила. Не обратил внимания, меня не "Э" зовут. На мою беду, им и это не по-нравилось... - Слышь, петух, ты че не понял? - громче сказал верзила заплетающимся языком. "Как же ты меня достал", подумал я и развернулся к ним лицом. - Чего тебе надо, зечара убогий? - выпалил я. Может, я и не сказал бы ни-чего, но... Да, немного пьян я был и уже не думал о последствиях сказанного, болела голова. Но что-то где-то сломалось, опять появилось странное чувство лёгкости. Меня понесло. - Че? - только и вырвалось у верзилы, он явно потерялся. Секундная пауза. - Слышь, ты ох...л? Ты че пацана оскорбляешь, крутой такой, что ли, ва-лет? - забасил пришедший на помощь верзиле пацанчик с лицом олигофрена, сидевший с остальными. Он вскочил со скамейки, снимая на ходу куртку, и я увидел его полностью. - Нах... твоя жопа, - прошипел Артур. "Пипец", только и подумалось мне. Он был здоров как бык, хоть сейчас запрягай в плуг и паши на нем. Да мне только было уже все по барабану. Сверчок внутри головы никак не унимался, напротив, он играл свою мелодию все громче и громче. "Не смогу", "Закопают", "Петух", - только и носилось в голове, приступ зверствовал, глаза начала застилать пелена бешенства. Багровый гнев. - Подраться хочешь, синемора? - говорю, а сам голоса своего не слышу. Может, заорал я, может, прошептал, не помню. Помню только, как будто вед-ро кипятка кипящего мне кто-то в голову залил. - Пожалуйста! Он даже ничего понять не успел, когда я врезался с разбега ногами ему в грудь. Просто махнул курткой, а олигофрен рефлекторно попытался ее ухва-тить. Он упал на асфальт, как мешок с говном. Изрыгая клубы мата, стал подниматься, скорей автоматически, явно с трудом понимая происходящее. Словно я и не я был - не знаю, что происходило. Говорят, человек сам не знает, на что он способен в экстремальных ситуациях. Действительно так, мною как будто кто-то управлял. Уже не помня себя, я хотел продолжить на-чатое, а потом заняться верзилой, а потом всеми остальными. Достали козлы, алкаши гребаные, тоже мне - авторитеты, место мне мое решили показать, сейчас я вам ваше место укажу. Подошел я уже было к валявшемуся ублюдку, как сзади на меня навалился Клоп и отшвырнул меня в сторону. Он был меньше меня, но та легкость, с которой он меня отшвырнул, просто поразила. Я, конечно, не упал, а просто отскочил в ожидании дальнейших действий. И - как волна схлынула! Крики бабок, на которые я только сейчас обратил внимание. Подтянулись мужики, невесть откуда взявшиеся и пара пацанов. Все возбужденные такие, то ли злые, то ли радостные - хоть что-то происходит. Они организовали ме-жду мной и синеморами живую стену. - Я тебя урою, - орал мне из-за спин, пришедший в себя олигофрен. Мужики орали, спрашивая: "Что случилось?" Бабки тоже орали напере-бой, перебивая друг друга. Истинным было одно - никто не видел, из-за чего все началось. - Не надо драться, не надо, - причитала звонкая бабка. Мне захотелось ударить и ее, чтобы заткнулась. За спинами мужиков я увидел верзилу. Еще несколько минут назад уве-ренный в себе, широкоплечий мудак в жилетке на голое тело, сейчас превра-тился в побелевшего от страха и нервно пускавшего дым из носа хлюпика. Видели бы вы его! "Мама, где папа?" - сейчас закричит. Вот-вот заплачет бед-ный, трясется, сука, весь. Обидно стало, что до него руки не дошли, ведь эта сука все начала. - Пойдем, - сказал неизвестно откуда взявшийся Артур. Это и был парень Насти. - Куда? Даже в такой ситуации я боялся его, просто мороз по коже побежал. Чего ему надо? - Да не щемись, вон к соседнему подъезду. Пошли мы, правда, не к соседнему подъезду, а к соседнему дому. Как-то сразу отлегло. Честно говоря, первой мыслью было то, что сейчас мне придет пиз..ц. - Чего тут такое? - спросил он, положив мне руку на плечо, тяжелую как топор палача, и это был явно не дружественный жест. От этого Артура нико-гда ничего хорошего не жди. Строит из себя авторитета, а сам обычный гоп-ник, только сильнее других и смуглее. Я собирался ответить, но меня перебила толстая бабка, пришедшая сле-дом. Та еще тварь, все про всех знает, даже то чего и не было никогда. - Артур, - начала она клокотать, - они сидели, никого не трогали, а он подлетел и начал их избивать. Во как! Сидят люди пьют посреди улицы, с утреца, никого не трогают, и тут монстр подлетает и начинает их бить. Конечно, мне виднее, я ведь тут все знаю обо всех, я тут главная сплетница. Захотелось и ее ударить. - Разберемся, - ответил Артур и добавил: - Так было? "Ты, мразь старая, вообще заткнись, пока твои глаза выпученные не вы-давил! А ты кто такой, чтобы я тут перед тобой оправдывался? Робин Гуд хре-нов, отвали!" - хотелось проорать, бешенство еще не прошло, но лучшим для моего здоровья было просто сказать, как было. - Он еще домофон вчера ломал, - не унималась старая тварь. - Не надо, не надо домофон ломать, - запричитала баба Нюра, ей по-прежнему было не то, чтобы весело, ей было обычно. На эти комментарии Артур не обратил никакого внимания. Даже не обернулся. - Я на улицу вышел, а этот хромой меня петухом назвал, в спину. Ты бы такое стерпел? - объяснил я, давя на его пацанские чувства, хоть и прими-тивные, но очень восприимчивые к оскорблениям. Подействовало. - Че, в натуре? - смягчился он. У скамейки тем временем кипела жизнь. Отошедший от стресса посред-ством очередной стопки, верзила объяснял свое виденье ситуации бабкам, те согласно кивали, одинаково покачивая головами - "ах, какой он нехороший, сиротинушку обидел". Вот теперь разговоров-то - на месяц наверное. При-ободренный этим, громила еще активней жестикулировал руками и показы-вал что-то на пальцах. Бедненький, чуть монстр его не убил, страдальца, сука. - Как дела-то? - совсем по-дружески произнес Артур. Видимо претензий у него ко мне не было. А у меня мороз так по коже и бегает, и голова, будь она неладна. Кое-как рассказал, конечно, никаким боком не касаясь Насти. - Есть на пиво-то? - спросил он, внимательно выслушав меня и кивая в знак понимания. Затем к нему подошел еще один парень, поменьше его и помладше, его звали Стас или просто "Малой", поговорил минут пять. Затем подошел Слава с Сэмом, вышедшие на шум. Потом стали подтягиваться со всех сторон и дру-гие гопники - Толстый, Муха, Тоха, Артемон - брат Сэма, Гагарин, Коробок, ещё кто-то, только Санька и Гошана не хватало, а так собрался весь цвет на-шей молодежи. Гоблины - все, как один, бритые и одежда, в принципе, одинаковая - или спортивные костюмы, или джинсы с майками. Тоха, конечно, избил бы меня, да и Коробок бы не отказался, и все остальные - я ни за кого не берусь. Но тут был Артур, их главарь. Может быть, чуть более умный, или более справедли-вый, а может, он просто сильнее других и ему нравилось решать, - казнить или миловать, чувствуя тем самым свою власть. Так что никто меня не тронул, мы пожали друг другу руки и разошлись. Я пошел дальше, не обращая никакого внимания на уродов у подъезда. Инте-ресно, Настя это видела? Я хотел бы, чтобы она увидела, как я крут. Такая тоска сразу появилась. Ну вот, и думать начинаю как эти... И тут - свист в спину. Все от тех же уродов. Свистит Коробок, его манеру свистеть ни с чем не спутаешь. - Эй, погоди, - гаркнул он. Ко мне приближалась толпа. Мне каюк, это я уже понял. - Ты че? - Тоха толкнул меня. С огромным трудом я устоял, едва не упав на асфальт. Пытался я ответить, но не понимал, чего они от меня хотят. - Слышь! - рычал кто-то из толпы, - Слышь!! Слышь... Слышь... Ты что ох...л? Здоровья до х..? - А что такое? В чем дело? Арт... Договорить я не успел, ударил кто-то из них, так долбанул мне в грудь, что устоять было невозможно. Все, мне конец, не продохнуть, нечем дышать, нечем дышать. Я пытался вдохнуть, но кто-то словно мне бревно в грудь впер. Они обошли кругом, сейчас что-нибудь спросят и начнут бить, не дождавшись ответа. Все. И резкий свист, и опять солнце над головой, и опять глаза болят. И отхо-дят уроды, не закончив начатого. И бабки с недовольством глазеют на сие действо. И алкаши раздосадованно смотрят на меня, их начавшееся было ве-селье прервали, и этот гандон все улыбается. А я могу дышать, мое дыхание восстановилось, но грудь болит. Это Леха. Леха помог мне. Он подошел с черной битой и подал мне руку. - Несильно досталось? Леха - этот тот человек, на которого действительно хочется быть похо-жим. Он сильный, но не крутой. В том смысле, что никогда не выделывается, хотя какой-то борьбой занимался и в десанте служил, говорят. Не криминал, но все его боятся. Все уроды боятся, конечно же, даже Игорь, сука, не стреля-ет у него денег, даже не подходит, боится. Просто однажды Леха пообещал ему - если он еще раз подойдет, то он его отделает. Игорек не поверил... Конечно, Леха не супермен, работает на самой обычной работе, то ли программер он, то ли консультант, что-то в этом роде, но никогда он не по-терпит несправедливости, во всяком случае, мне так кажется. Живи такой в нашем подъезде, или хотя бы в доме, такого бы беспредела явно бы не твори-лось. Попробовали бы эти уроды вот у него под окнами присесть (живет он на первом этаже). - Живой? - спросил он, наклонившись, чтобы подать руку. Стоял он спи-ной к солнцу, и с земли казалось, что он светится, прям Святой. - А я стою в машине копаюсь, смотрю, уроды, что-то разошлись, думал и не поспею. Ну живой? - Давай руку. - Спасибо, - говорю. Действительно - не приди он, мне конец бы настал. - Это они за этих впряглись... А Леха уже не слышал. Помахивая битой, он возвращался к своей маши-не. - Лех, - крикнул я ему вслед, - у тебя нет анальгина? Может быть, нелепо это прозвучало, но у кого спросить, как не у него, да и голова готова была взорваться. - В аптечке есть, - развернулся он, - пошли дам. - Это ты их правильно отделал, так с ними только и надо, - говорил он вместе с орущим радио, копаясь в моторе своей "девятки", пока я старался проглотить анальгин и отряхнуть куртку. Тут заржали и засвистели гопники. Подумал - надо мной. Нет, во дворе их не было, они собрались на балконе у Тёмы, в соседнем доме и, словно обезьяны, кому-то что-то орали вслед. Тут я вспомнил про Настю. - Спасибо, Леха, пойду я, - протянул ему руку и хотел, было, пойти. - Андрей ведь ты, да? - говорит. - Да, а что? - Слушай, Андрюха, помоги. Вон аккумулятор стоит, принеси, - говорит, - не в службу, а? В метрах двух за машиной стояло что-то типа ящика с клеммами (не по-нимаю я в этом ничего), наверное, это и был аккумулятор. Рад был помочь. Взял его и потащил, именно потащил, он килограммов сто весил, не меньше, да и рука у меня болела еще. Принес я его и держу, жду, когда Леха вылезет из мотора и возьмет его, а он, повторю, тяжеленный, килограммов сто весит, не меньше. И тут уронил я этот дерьмовый аккумулятор, не удержал. - Баран, - злобно сказал высунувшийся Леха, теперь его лицо из-под ка-пота казалось черным-черным. - Извини, - говорю, - не хотел я. Правда, обидно стало, попросил фигню, а и этого сделать не могу. - Зашибись, что за молодежь, ни хера не умеют, - бесился он, - бля, ме-лочь ведь попросил. Руки, что ли, из жопы растут, идиоты!!! - Ну, извини, - оправдывался я и попытался поднять аккумулятор. - Не трогай!! - проорал он, - иди, короче, куда шел! Орет, вот-вот взорвется, вены на шее взбухли, аж кипит стоит. Ну и психопат. Блин, пошел он, тоже мне супермен! Развернулся я и дви-нулся на остановку, отряхивая грязь с одежды. И тут вижу, идет мне навстречу тот самый шкет, который песенку орал из "Винни-Пуха". Идёт с видом таким, будто он тут хозяин всего, зенки круг-лые, веселые, в веснушках весь. Со своими дружками - маленьким блондин-чиком, толстым, красномордым, омерзительным и тощим, чернявым таким, худущем, одни уши из-под кепки торчат. С такой гордостью и спесью, аж подпрыгивает. Несет свою пневматику - тут и не гадай, он это стрелял по ко-ту. И прошел бы я мимо, ничего не сказав, да этот мелкий, худой, года на че-тыре помладше, вдруг перегородил мне дорогу и встал. Глаза выпучил, свою тупую головку наклонил на бок в ухмылке и стоит передо мной. - Куда это мы? - нарочито прошлепал губами он. - А? Мама разрешила? А второй стоит и ржет, гогочет лошадиным смехом, аж захлебывается. "Ыххх - ыэххх-ыххх". Следующие секунды я мало помню. Помню только, как развернулся и ла-донью дал по морде стрелку, не сильно, но ружье он выпустил. Схватил я эту гадость и со всей дури вколотил ее об угол дома, да так, что и приклад разле-телся в щепки. Рука моя больная такой болью отдала, чуть не завыл. Не знаю, повредился ли механизм стрельбы, но то, что стрелять теперь будет неудобно - это факт. Эти малолетние скоты что-то орали мне в след, а мне плевать было, даже не обернулся. Не жалею ни капли что так сделал, нисколько. Может, в других обстоя-тельствах я бы, конечно, все взвесил и оценил последствия, но тогда было не до этого, достали они меня все. А эти, подонки мелкие, - так им и надо. Сего-дня кот бродячий - кому он нужен? Завтра - кот домашний, так его хозяева -не люди и есть. Потом по бомжу - не человек и был. Потом просто по человеку - но ведь не убил же? А что потом - убьют если? Тоже - не человек был? И так - до бесконечности. Все это скотство от безнаказанности. Хотя, если честно, процесс кажется настолько необратимым, что уже ничем не помочь, да и не нуждаются они в помощи. В помощи буду нуждаться я, когда они расскажут об этом своим родите-лям и друзьям. Это же местные дети, местных родителей, их все тут знают, они все хорошие и обижать их не рекомендуется. Ну, пошалили, пошутили. Они ведь поиграть хотели, а я обидел... да и плевать, на все плевать.
22 Минут двадцать минут простоял я на автобусной остановке. Вглядываясь в проход между домами, что выходил к дороге, я пытался среди сновавших по дороге машин увидеть идущую на остановку Настю. Рассеянно разглядывал сломанный светофор, сначала я даже не заметил его, когда дорогу переходил. На нем заело желтый и он горел постоянно, а вот красный и зеленый перемигивались. А водители словно и не замечали этого, им по барабану какой там горит, пропустят, если надо. Зашел за газетный ларек. Не прятался - просто дул ветерок, тонкий и хо-лодный такой, а голова только проходить начала, боялся, что опять заболит. Настя, как и полагается, опоздала. Увидел ее издалека еще, когда она еще дорогу переходила. С сумкой, одетой через плечо и в темных очках, немного тревожно озираясь по сторонам, словно искала кого-то взглядом, или из-за сломанного светофора. Подошла ко мне, поправляя волосы, растрепанные веселым весенним ветром. - Никого не увидела? - спросил я вместо приветствия. - Что? - мой вопрос будто вывел её из транса. - Привет, - произнесла она, поправляя волосы, в голосе звучали напря-женные нотки. Как будто она с кем-то недавно поругалась. Не стал я спрашивать из-за чего, и так погано было. Не стал я ничего и рассказывать про события на улице. Если надо - сама об этом заговорит, а тупая рисовка не по мне. Бесит меня это. В ожидании автобуса мы немного поговорили, я спрашивал о кино, она же, медленно, но верно отступая за павильон, казалось, не слышала моих во-просов и как-то даже нарочито поглядывала по сторонам, будто ждала кого-то, кто вот-вот должен появиться. Потом разговор как-то совсем завял. Отошел к газетному ларьку. Не нравилось мне, как она себя ведет, не-приятно. Что, уже и стоять рядом со мной стыдно? Футбольных газет не было, хотел спросить у продавщицы насчет того, что бывает ли завоз вообще. Да и календарь надо было купить, сменить, а то и вправду 2008 год на дворе, что ли? Но не успел. Едва я наклонился к узкому окошечку, как подлетела пенсионерка, лет шестидесяти, едва не сбив меня с ног, сунула в проем окошка мелочь. - Кроссворды дайте, без сдачи - рявкнула она впопыхах, положив свою толстую руку на прилавок, словно шлагбаум между мной и окошечком ларька. На мое предложение быть поосторожней, она отреагировала просто убий-ственным взглядом своих плохо накрашенных старческих глаз и, мелькая зу-бами (некоторые были золотыми), начала говорить. - Я на работу опаздываю, а если это не куплю - вообще работать не смогу, а вы мне не хамите, - лаконично ответила она с возмущенным видом и, за-брав свои гребаные кроссворды, ушла, не дождавшись ответа. - Какая работа в воскресенье? - говорю. Настя только улыбнулась, прищурив свои лисьи глазки, очки она сняла, как только подошла ко мне. - Видала? - говорю. - Сюрреализм! - Дай сигаретку, - говорит. Дал. Хоть какое-то действие. И опять - такая тоска пошла! Уставился на светофор и смотрю. - Ксюха надоела своими распашонками, - сказала Настя, выпустив дым. А потом вдруг тоска отхлынула. Понял я. Говорила бы она тысячу лет, все равно бы слушал и не важно что. - Мальчику - голубое, это понятно, классика, а правильно ли ее поймут, - передразнивала она Ксюшу. - Идиотка. Взгляд её все равно изредка косился на дорогу. "Действительно, не знаю, кто папа, - это нормально, но голубую распа-шонку ребенку! - действительно, вот беда!". - А у тебя что - дети есть? - спросил я, без всякой задней мысли, даже в пошутить попытался. - Что? - лицо Насти буквально потемнело, чего не мог скрыть даже то-нальный крем, - ты меня с детства знаешь, а если знаешь, что нет, зачем спрашиваешь? - Почему Ксюша тебя об этом спрашивает? - говорю, никак не успоко-иться дураку, проклиная себя за бестактный вопрос, задевший ее. И опять тоскливо стало. - Да просто так, - ответила Настя, обходя небольшую лужу, этот разговор ей не нравился. - А..., просто так просто, - ответил я, желая сам свернуть со скользкой дороги. - Скоро там автобус? "Абортами балуешься, детка, точно, зато и вопрос тебя задел" - подума-лось тогда мне, "у каждого есть скелеты в шкафу, точно, у каждого". Так про-тивна стала она мне. Соска. - Все проблемы от того, что никому ничего не надо, - скорей шутливо, чем серьезно, сказал я, скорей себе под нос. - Патетика, - также тихо и злобно выговорила Настя. - Согласен, - ответил я и заткнулся. Вот, если честно - меня поразило, что она знает такое слово - "патетика". - Нравится? - говорит. - Что? - Ну, майка нравится? - говорит, недовольная такая. "D&G - Дорого и Глупо", было написано на майке, а я как-то и не заметил. Просто написано было на самой груди. Хоть сто раз посмотри, не прочитаешь, взгляд весь уходит, да что я вам объясняю, сами все понимаете... - Нормально, - а сам думаю - "пафос". - Потом в аптеку зайдем, ладно? - говорю, не подумав о двойном смысле такого высказывания. Просто у нас та-кая фигня - если говоришь с девушкой об аптеке, значит, речь по-любому должна идти о презервативах... - Анальгина купить, - смущенно добавил я, как в оправдание. - Зайдем, конечно, - ответила Настя. Как-то отлегло сразу, что она ничего другого не подумала, а может, просто не слушала о чем я говорю. - Вон, едет, - закончила она и направилась к подъезжавшему автобусу.
23 Наш кинотеатр находится неподалеку, всего в одной автобусной оста-новке. При желании, если пойти по диагонали, можно дойти минут за два-дцать, но тогда вам придется миновать несколько дворов. Соответственно, вы рискуете приобрести незабываемые впечатления об этих местах. А если вам повезет, вам даже может быть предоставят возможность подарить какому-нибудь местному ублюдку мобильный телефон и кошелёк со всем его содержимым. Может, поэтому и хотят закрыть этот кинотеатр, посещаемость низкая, все время ходят слухи, что здесь будет то ли ночной клуб, то ли просто бар. Правда, кинотеатр-то поганый, это там, в центре 3D это гадостное. А здесь все по-старому и, если подумать, он действительно выглядит анахро-низмом, кому теперь нужно кино? Текилла, крэк, кастет - вот ценности сего-дняшнего дня. Так что, ночной клуб куда более четко вписывается в концеп-цию (или более высокопарно - мизансцену) сегодняшнего дня. В тот день были одни поганые блокбастеры. Акция проходила, смысл ко-торой был - купить один билет и можно сидеть там весь день. Еще помню: чуть не ушел, перед самым кинотеатром. Мы, как обычно, курили у входа, чтобы потом не бегать. И стояла поблизости та самая "Ауди", на которой Сеня с Максом зажигают. С ними еще какие-то уроды стояли, все на одну рожу. - Настюха, - не знаю, кто из них проорал, - иди сюда-то!! Но больше всего взбесила ее реакция. Она помахала им рукой в знак приветствия и, спустившись по лестнице, подошла к ним. И на меня - вообще ноль внимания, будто бы она случайно рядом оказалась. Неужели я такое ни-чтожество? Целую вечность ждал ее и уйти хотел, но повисло все внутри. Ни туда, ни сюда. Ничего поделать с собой не могу, стою и... все. Бесит она меня, соска долбаная, и нравится мне все равно. А она эти десять минут, похоже, провела с удовольствием. Смеялась над чем-то и даже позволила Сене себя "по-дружески" облапать, весело и игриво возмущаясь этим действием. Даже на меня взгляд пару раз кинула. Не знаю, мысли крошились на части просто. Не понимал я. Зачем она оглядывается? Вон, какие у меня друзья крутые? Или наоборот, боялась, что уйду? Или - ре-акцию посмотреть, как я извожусь? Я подумал, что эти сволочи тоже в кино приехали. Уйти решил, выкинул хабарик, и момент стал подходящий искать. И не ушел. Зашел в холл киноте-атра и сел в углу, чтоб никому не мешать. Почему? - спросите вы. Да потому что в моей больной башке родилась сверхновая гениальная мысль - она сейчас уедет с ними куда-нибудь, пиво жрать, и не вспомнит обо мне, а потом... Ну, вы сами понимаете. Грустно мне было от осознания своей ненужности. Зашел я, чтобы не видеть, как они уезжают. Пересидеть, а потом домой пойти. Маленькие моменты счастья случаются каждый день. Тот, кто их не ви-дит - дурак. Просто их надо уметь видеть и чувствовать. Другое дело, они слишком коротки и пролетают в мгновение, не успеваешь даже порой понять и увидеть их. Вот один из таких моментов и приключился со мной. Сижу я на этом пуфике поганом в углу, грущу, чуть не плачу, честно вам говорю. И тут влетает в холл она. И по сторонам оглядывается, ищет. А я сквозь землю готов провалиться, все только для того, чтобы она меня не уви-дела, чтобы в этот момент время остановилось. Вот, вот этот миг счастья! Ко-гда понимаешь, что хоть кому-то нужен ты, что кто-то переживает, что тебя нет. Увидела она меня. - А, вот ты где, - и настроение у нее такое хорошее, вся цветет прямо. - Пошли? - Пошли, - говорю, и такая поганая тоска нахлынула. Лучше бы она меня пристрелила или калия цианистового дала, чем я это слушал бы. Просто убе-жать захотелось. - Куда ты ушел-то? - лепетала она, взяв меня за руку. Она ещё что-то говорила, вроде: "Сеня тоже машину в кредит берёт... Толстый... это... Колян... Сеня..." - только и было слышно. - ... прикольно, да? - Что? - Ну, я говорю, что Сеня вчера... Не слушал я ее. Тоскливо мне было. Ну вот, пришли мы и сели. Первый фильм был про пиратов, омерзитель-ный просто. Наверное, лет эдак через пятьдесят будут снимать фильмы про братков на "Бумерах" и тоже придавать им легендарный образ бесстрашных, прикольных раздолбаев, любителей отдохнуть и оттянуться, опустив несколь-ких лохов. "Ну что с того, что они грабили? Грабили-то плохих, а деньги бедным раздавали". Тут мне до чертиков захотелось в цирк. Нет, не на тупых клоунов смот-реть и не на подвиги животных, которых выдрессировали пытками, нет - на акробатов посмотреть. Вот где круто было! Когда-то давно, тысячу лет назад, совсем мелким был (лет восемь или де-вять было), мама сводила меня в цирк, на гастроли приезжавший, вот это бы-ло да. Под самым потолком зала акробаты летали, страшно даже было мне. Но нету у нас цирка в городе. Уехал. Тоска просто. Мало того, что фильм был омерзительный, вдобавок ко всему сзади сиде-ли какие-то уроды, которым было глубоко наплевать на происходящее на эк-ране. "Вот уроды!" - подумал я, став невольным слушателем разговора студен-тов. Не знаю, почему я так решил, просто разговор был каким-то непривыч-ным. Несколько кремяных и не очень парней обсуждали какую-то новую рус-скую снайперскую винтовку, восхищаясь ее превосходством над американ-ским и немецким аналогом. Бесило меня так, что мне просто стало смешно от этого, я едва не рассмеялся на весь кинотеатр. Для этих людей завалить сессию значит только одно - пойти в армию. Туда, где и используют эти са-мые винтовки. Хотя, нет, у них у всех, конечно же, плоскостопие и они не годны к службе. А у меня плоскостопия нет. На медкомиссии сказали - здоров, годен. Эти далеко не тупые люди понимали, что армия - это не СВД и "Винто-рез", и даже не Т-90 с "Черной акулой". Армия - это нечто другое. Это то ме-сто, где их социальный статус вообще никого не волнует. Они, такие умные, мажоры и - в армию? в царство вонючих портянок и быдланов? Тех, кто по их представлениям, способен только убирать за ними продукты их жизнедея-тельности? Тех, о ком они придумали столько мифов и легенд об их образе жизни? Вот пострелять из этой самой винтовки на шашлыках, за городом, по пустым бутылкам - это нормально. Впрочем, их хватило минут на десять разговора о великой Русской ар-мии, дальше начался разговор о том, где достать флайер на какую-то пафос-ную вечеринку, предстоящую в конце месяца. Хотя, вот, музыка в этом мерзком фильме, была просто сногсшибатель-ная, это да. Лучше музыки я не слышал, точно говорю, просто офигительная там музыка была. А Насте фильм понравился. Вначале она, правда, поныла, что места плохие, в середине зала. Потом успокоилась и смотрела фильм просто запоем каким-то. Если честно, мне нравилось с ней вот так сидеть, просто сидеть и чтобы она была рядом. Может, она ждала от меня каких-то конкретных дей-ствий, не знаю. Вдыхать аромат ее духов и украдкой восхищаться ей - вот, что мне нравилось и все, только бы она не говорила о всяких сволочах. Фильм закончился, до следующего объявили перерыв на полчаса. Хотел я, было, посмотреть титры - узнать автора музыки. Но куда уж там, все повска-кивали и рванули к выходу, не стесняясь наступать на ноги. Вот почему не люблю "общественные места" - потом воняет от всех, да ещё от носков аромат. Мы тоже вышли из зала. Настя ушла по своим женским делам, а я пошел купить что-нибудь поесть и попить. Блин, вот она - паранойя на марше. Чело-век видит, что в кинотеатре все пьют и едят. Так по ящику показывают. Он идёт и делает так же. Нельзя побывать в кинотеатре и не купить попкорна и кока-колы, такой стереотип. Деньги небольшие, да сколько вас таких за день пройдет! Такая тоска опять напала. Вот, пришел я в этот кинотеатр поганый, смотрю тупое кино, мерзкое. Сзади уроды какую-то мерзость говорят. И на фига все это? Из-за Насти? Вышел я на крыльцо, покурить. Народу немного там было, только те, кто тоже покурить вышел между сеансами. Уродская "Ауди" уже уехала - и хоро-шо, что уехала. Поставил купленную фигню на барьер крыльца, достал сига-рету и сел на корточки. Сижу и не прикуриваю, просто кручу сигарету в ру-ках, и так мерзко мне. - А, вот ты где, - голос в спину. Настя вышла на улицу. - Дай курить, - говорит. - О, ты и кока-колы купил! Я невольно улыбнулся, когда давал ей сигареты. Не знаю, почему улыб-нулся, рефлекс какой-то сработал подлый. - У тебя красивая улыбка - говорит, - почаще улыбайся. А мне опять так мерзко стало. Отошел я и облокотился на барьер, отвернулся и закурил. Грудь сразу за-ныла, хорошо Артур всадил. - Настя, - говорю, - а с чего ты, такая вот красивая, популярная и вдруг ко мне такой интерес проявляешь? Она подошла и встала рядом, тоже облокотилась и посмотрела туда, куда я смотрел. Хотя если честно, никуда я не смотрел. - Да ты тоже ничего себе, - говорит. - Почему? - говорю. - Ну, ты такой симпатяга всегда в школе был, а сейчас вообще просто от-падный стал. Джош Хартнетт. Просто копия его. Это, наверное, комплимент был, а я не знаю, кто такой этот "Джош Харт-нетт". Наверное, обнять я ее должен был. А мне опять так тоскливо сделалось. - Иногда я хочу уродцем быть, - говорю и пепел стряхиваю. - Почему это еще? - сказала Настя и очки свои темные одела. - Ну вот, это... не знаю, как сказать. Действительно, не знал я, почему. Хотелось и все. Хотелось, чтобы никто меня не трогал, будто меня и нет вовсе. И, кроме того, подумалось тогда: "будь я уродцем, хрен бы тут стояла бы со мной, ты даже не посмотрела бы в мою сторону". - Мало этого всего, - говорю. - А что еще надо-то? - говорит и удивляется. Опять бесится. - Слушай, ты!. Ты опять начинаешь гнать пургу! Будешь продолжать - я уйду просто! А мне не хотелось, чтобы она уходила. - Вот, если бы я уродом был... - Перестань! - говорит, резко так, аж муражки по спине побежали. Она сняла очки и отошла, а я, баран, опять закурил. - Прикольная фотка, да? А я не расслышал, стою, пялюсь в асфальт. - Андрей! Ну...? - Что? - Прикольная фотка, да? Говорит и показывает на плакат на стекле приклеенный. А там мама с ребенком. Такие счастливые. - Не знаю, - говорю. Пофигу мне этот постер. - Ну... как это - не знаешь? - говорит. - Ты что, не любишь детей? - Люблю, - говорю. Знали бы вы, с каким трудом я выдавил из себя это слово - люблю. - Тогда что? - начала Настя меня пытать. - Это ведь фотография, - говорю. - И что? Мама с сыном идет, - говорит. - Ну что тут-то плохого? - Я и не говорю, что это плохо, просто... Сам я не знаю. Да и что мне до этой фотографии? - Что просто? - говорит и опять злая делается. И опять очки одела, види-мо злобно смотрит, наверное. - Это всего лишь фотография, - говорю. - Может, и не мать это вовсе, а актриса, может, мама у этого крохи нефотогеничная. И ребенок, может, всю съемку плакал. Вон, какое личико с глазками красное. Поэтому и план даль-ний. И давай не будем, далась тебе эта фотография! - Ну, ты даешь, - говорит и поправляет очки, - ну, ты даешь... Настя сделала движение, - типа массаж висков, сняла очки и посмотрела на постер. Потом взяла колу с попкорном и пошла в кинотеатр. У самой двери остановилась, открыла дверь уже и вдруг обернулась, и говорит: - Ты просто неизлечимый... Но такой красивый, - шутливо и смешно так, а потом вздохнула, наигранно, шутливо, подняла голову вверх, выдохнула. - Ахх! Совсем не злобно и не издевательски, говорю ведь, шутливо так. И зашла внутрь. Выкинул я сигарету и поплелся следом. Потом начался второй фильм. Настя села на последний ряд. Сидеть там удобней, по ее мнению, было. Никто в затылок не смотрит, а я, дурак, пове-рил. Фильм был про супергеройского мутанта. Этот уже был поинтересней, прикольно было, когда простой разносчик пиццы летал над городом в своем ужасно гомиковатом костюме и ставил на место тех, до кого нет дела полиции: карманников, разбойников, грабителей, не знаю, как они там в Америке называются. Тех, кто, в основном и мешает жить простым людям. Досмотрел я до середины и разочаровался в этом кино. Взбесили граждане, вернее, не сами граждане, а то, как они себя повели, ко-гда супергерой решил зажить жизнью нормального человека. Они бесились и выступали, они ненавидели своего героя. Странная логика получилась: дела-ешь добро, вроде бы так и надо, а стоит отойти - и тут же тебя проклинают, будто ты им чем-то обязан. Вот и помогай потом людям, твари неблагодар-ные. Кино досмотреть не получилось. Ушел прямо с сеанса. Виной тому, стал мой первый, или нет, второй в жизни взрослый поцелуй. Не помню, как это получилось, вроде как устал я от кино и хотел колы взять попить, она у нее на коленях стояла. А потом - только губы... такие теп-лые... и помаду, и все эти запахи парфюмерии с косметикой (никогда так близко их не чувствовал) и грудь ее на моей груди тоже помню... Время словно остановилось. Знаю, что это звучит избито, но ведь именно так и было. В перерывах между поцелуями, даже в темноте я видел, как она улыбается, а я, тупица, как бродячий кот, дорвавшийся до еды, озирался по сторонам - не смотрит ли кто. И кажется, нашел одного - мужика лысого с со-седнего ряда, чуть впереди нас сидевшего. Темно было, хрен поймешь, он по-стоянно косился на нас, а может и не косился. Может, я просто хотел, чтобы кто-нибудь смотрел. Может, я искал оправдание своему неумению целоваться, вот, мол, этот пялится... А может, я и умел целоваться. Хотя, мне кажется, что нет, не умел... Не знаю я, блин, оценок мне никто не ставил. Может, Настя потом сказала бы мне свое мнение, о моих способностях Дон Жуана, но этого не случилось. Она все испортила, а, может быть, и я... Зачем было лезть ко мне в штаны? Что, она хотела этого прямо в киноте-атре??? - Я не хочу так, - говорю. Нет, шепнул ей на ухо - в ответ на действие ее руки, пробравшейся мне под майку и теперь медленно спускавшейся к пуго-вице джинсов. - Расслабься, - прошептала она в ответ, тоже на ухо. Даже в темноте ки-нозала я видел блеск ее лисьих глазок. - Сейчас кошек покажу. И мяукнула мне на ухо. Другим ответом была ее ладошка, не заметившая серьезной преграды в лице пуговицы, просто нырнувшая под нее и пробиравшаяся... ну, короче, вы знаете, куда пробиралась ее рука. - Я не хочу так, - повторил я и грубо ее оттолкнул. Сказал я это, как каза-лось мне, шепотом, но люди на ближайших рядах оглянулись, кто с недоволь-ством, кто с интересом. Просто встал и вышел. Не знал я, как поступить по-другому. Неуютно стало как-то, да еще от этой духотищи совсем крыша поехала. Настя показалась мне такой омерзительной тварью, просто шлюхой и не мог я с ней сидеть рядом. Не мог я ничего с собой поделать. Может, она что и сказала мне вслед, да только я этого уже не слышал. Достала!
24 Пулей я вылетел из кинотеатра и... остановился. Мне некуда было идти, некуда и незачем. Домой не хотелось - опять урода сверху слушать, обратно в кинотеатр - тоже. Закурил и отошел в сторону, за лестницу. Если честно - думал, Настя сзади побежит. Хотел скрыться, чтоб меня не видно было. Странная фигня, от нее меня тошнило, а все-таки хотелось, чтобы она вышла на крыльцо, стояла, озираясь, с единственным лишь вопросом - где он? Как перед сеансом. А я бы не вышел, но и не ушел - просто бы наблюдал. А потом к ней подойдёт какой-нибудь парень, знакомый или незнако-мый, неважно. Она познакомится с ним и уйдёт, а я буду стоять и жрать себя дальше. Н-да. Больной какой-то я, это точно. - Спичек не будет? - это стрельнул курить какой-то дятел. Ну и ну, выря-дился тоже мне - высокий, кепка какая-то тупая красная в руках,... Клоун. Настя так и не вышла... увы... И опять такая тоска взяла! Побрел я по улице, не особо озираясь по сторонам. Хоть и район не мой, а все то же, только и разницы - дорога рядом. Шума еще больше, чем у нас, зато скамейки пустые, нет алкашей. Присел я на одну из них, закурил. Мерзостная привычка, но что поделаешь - прилепилась ко мне, и все тут. Не сядешь же просто на скамейку, и не будешь просто сидеть, смотреть, как блаженный. Вот и приходится закуривать, тогда ни у кого претензий не возникает. Сидит человек на скамейке, курит, ничего странного. Другое дело, если бы просто сидел, ничего не делая - разглядывает что-то. Криминал задумал. Вечерело, жарища была неимоверная, градусов тридцать, это точно. И люди вдоль дороги шатались туда-сюда, словно не замечая друг друга, злые такие - может от жары, может от природы, не знаю. И я брел себе дальше. И опять влип я в историю, просто талант у меня какой-то. Не знаю, как у меня постоянно так получается, говорю - больной я какой-то, аномальный. Купил я бомж и пиво, сел на скамейку и съел все, запив пивом. И, то ли пиво оказалось теплым и противным, то ли бомж был какой-то не такой, не знаю, но затошнило меня знатно, так, что прям терпеть мочи не было никакой. Блеванул я прямо в клумбу рядом со скамейкой. Некуда было больше, не на тротуар ведь блевать-то, а до соседней скамейки, где урна была, уже не добежать было (смешно бы получилось). Да и фиг с ним, ну наблевал и все тут, прохожие, не останавливаясь, возмущались и продолжали свой путь. Я уже с места своего позора уйти собирался, но тут два доблестных милиционера поя-вились. Как, блин, зяблики - все знают, что они у нас обитают, но никто их толком не видел. И когда их видишь, появляется удивительное ощущение че-го-то знакомого и незнакомого одновременно. Со мной так один раз было, то-гда я даже улыбнулся от неожиданности. Улыбнулся бы я и сейчас, да плохо было. - Ну что, вечерок справляем? Нагрузился уже? - Ко мне подошли двое милиционеров. Сержант и офицер. А может, и не офицер. На погоны я не глядел - и так было понятно, кто из них главный. Один был постарше, в кителе другого покроя, да ещё в фуражке, из-под которой уши так торчали, что аж смех пробирал. Правда, пробрал бы он в другой ситуации, а не в этой. - Я? - Пройдем! - сказал тот, который был в фуражке. - За что? Я ничего не сделал! И трезвый я! Просто бомж-пакет порченый оказался и все. - Говорю, а сам думаю - зачем про трезвость сказал, теперь точно решат, что пьяный. И не гадай. - Ты че? Думаешь, не видно, что ты пьяный? - подал голос сержант, ря-бой такой, противный до чего! - Я не пьяный! Это бомж, - настаивал я. - Ладно, черт с тобой, не пьяный. - Выругался старший. Даже странно, как-то и не по себе стало от того, что, кажется, я их убедил. - Документы? Рано обрадовался. - Дома у меня документы, я тут недалеко живу, в соседнем микрорайоне, - подбирал я слова со всей тщательностью и старался отчеканить каждое сло-во, страшно стало. - А сюда в кинотеатр пришел. - Пройдем! Пререкаться далее не было смысла, хотя можно было бы. Но куда уж там, пришлось встать и пойти с ними, куда денешься! Когда эта милиция нужна, ее никогда нет, а тут просто прикопались и ничего не попишешь. "Пройдем!" -и все тут. Тем не менее, попытался я, было, возразить. - Ребят, а зачем мне идти с вами? Я ведь ничего не сделал. - Там разберемся, сделал ты что или нет. - Безаппеляционно ответила мне фуражка. - Как же так? Я спокойно сходил в кино, потом сел поесть, а бомж-пакет оказался порченный, меня и вырвало, и все! И причем тут мои документы, что, обязан я их, что ли, таскать с собой? - меня понесло, потому что на гори-зонте я увидел милицейскую машину. Стыдно и обидно стало так, аж слезы на глазах выступили. Мало того, что дома чуть ли не притон устроил, так еще и в милицию загремлю, вот мама обрадуется. Съездила к бабушке в больницу. Провел, блин, время. Насладился одиночеством, написал рассказ, блин. - Слушай, больно ты говорливый, ты, случаем, не укуренный? - подал го-лос сержант. Ухватил меня за плечи, сказал: - Слушай, он ведь торчок. По-любому! Посмотри-ка! - Точняк, - подтвердил офицер и уставился мне прямо в глаза. "Это зрачки он смотрит". - По-любому - расширенные, - вынес вердикт. А у самого изо рта воняет так, будто там сдохло что-то. Тут представил сцену. Рванул я в сторону с тротуара, под арку, что во двор выходила, и побежал, срезая дворы, в сторону моего. И бегу я так, как никогда в жизни не бегал, это точно. Ловите меня теперь, преступника злост-ного, террориста, если сможете, если вам, конечно, не лень. Они сначала бу-дут преследовать меня, а потом закричат что-то в след, а у меня только ветер в ушах стоять будет, да крик какой-то бабки мне вслед - так, не задел ее, просто мимо пробежал. Потом ноги заболят, и дыхание перехватит, я почти добегу до моего района, даже запах дыма почувствую. Сяду на скамейку и закурю, понимая, что опасно в чужом районе вот так садится, но ничего не поделаешь, сил уже не останется. И счастливый буду! Не, так в кино только бывает. Да и трус я... - Я имею право на телефонный звонок! Это неправильно!! - говорю. Сам не знаю, куда и кому звонить, но все равно говорю. Надо что-то сказать, что-то делать. Сержант только ухмыльнулся, а фуражка вообще никак не отреагирова-ла, только говорит: - Залезай. Открывает дверь мусоровозки. - Как правильно - я тебе говорить буду, - выдаёт кто-то из них. А люди мимо проходят, некоторые даже оглядываются с любопытством: гляди, бандита задержали, работает еще родная милиция! - Сейчас тебе на хате объяснят твои права, - заржал сержант. - Отставить базар, сержант. Это фуражка - сержанту. Похоже, он офицер и здесь - он главный. Сержант, уже с неловкостью: - Телефон, деньги есть? Сказал что нету. Ведь не отдаст, если скажу что есть. Надо будет - обы-щет. В общем, посадили меня в машину и повезли в отделение, для "выяснения личности". Я молчал, а эти уроды о чем-то своем переговаривались. Я не слушал, только радио играло какое-то говно итальянское играла, вперемешку с этим поганым шансоном. Никогда раньше не был в милицейском отделении. Если честно, я даже не знал, где оно у нас находится. И вот теперь выпал "счастливый" шанс с ним познакомится. Не то, что оно было убогим - здание как здание, из белого кир-пича. Забор, стоянка с "бобиками" и иномарками, решетки на окнах, крыльцо с лестницей. Жутко стало тогда, когда дверь сержант открыл и приказал: - Заходи. Каземат какой-то. Там было темно и холодно, мерзко пахло еще там, да-же не знаю чем. Вот тут-то я и ощутил, не то, что стыд, - страх, животный страх, проникающий во все клеточки тела, просто парализующий все на све-те. Страх перед камерой обезьянника и ее населением и, самое главное, - ни за что. - Пошли, - скомандовал сержант. Ноги идти не хотели, все существо протестовало против этого, но вымол-вить слова я не мог, наверное, даже побелел от ужаса. Но повели меня не в камеру, а к посту, за которым сидел красномордый офицер, с седыми усами. Наверное, он был толстый, но мне была видна толь-ко его голова. Он остановил нас и спросил, что произошло. - Без документов шатается по городу. Блевал, прямо на улице, наркоман кажись, - говорил сержант, фуражка куда-то свалил, как только вошли. - Для выяснения личности. - Я не наркоман, я отравился, - только и удалось выдавить мне из себя дрожащим голосом. - Я имею право позвонить. Но никто словно не слышал моих просьб. Это было их дело, они были хо-зяевами этого места, и им решать, как со мной поступить. - Тебе слово не давали, - это сержант, сука. - Ну че, в обезьянник его? - это он уже к тому, что за постом сидел. - Да погоди ты, - отозвался офицер и смерил меня взглядом. - Ну-ка малой, - сказал он мне, - встань на одну ногу и глаза закрой. Он привстал. Он точно был толстым, но немного не таким, как я себе его представил изначально. Это было скорей возрастное, чем просто жир, полу-ченный от безделья. - Теперь пальцем указательным до носа дотронись. Ну вот, уже издеваться начали, ублюдки. Сделал. - Так, присядь теперь десяток раз. - А на ногу можно встать? - спрашиваю. - Ты что, тупой? Сказали - делай... - это опять сука-сержант. - Конечно, встань, - перебил его постовой. Присел я десять раз. Хоть и пот меня холодный бить начал, и слабость по всему телу шла, я готов был и сто, и двести, и тысячу, и миллион раз присесть, лишь бы отпустили. - Так имя, фамилию, отчество назови, адрес твой, - говорит усатый. Назвал. Он полез в компьютер и что-то там набил, наверное, базу данных проверял, затем покачал головой. - Ну что, Андрей, свободен, - говорит мужик, и постукивать ручкой по столу принялся. Ну, ни фига себе, мент попался, думаю. И, не помня себя от счастья, со-бирался было уйти, но толстяк вдруг мне вслед говорит: - Куда пошёл? Дата рождения какая? Я назвал. - Угу, - закачал он головой, смотря в монитор компьютера, - свободен. Погоди, стой, протокол подпиши. - Я сначала прочитаю. Можно? - говорю. Хрен знает, что они там напи-сали. - Читай, - вздохнул толстяк, и, просунув бумагу в окошечко, вытер вспо-тевшее лицо. - Только побыстрее. Прочитал. Ни хрена из-за почерка не понял, но пререкаться было не с ру-ки. Подписал. - Ну все? Я свободен? - говорю, протиснув протокол в окошечко. - Пока свободен, - пробурчал сука-сержант. От радости хотел про кубок спросить. Кубок там стоял на постаменте. За что он? Да не стал, еще чего и вправду подумают - укуренный. Его отпускают, а он в диалог еще лезет. Я пошел на выход и только сейчас обратил внимание на то, как здесь ти-хо. Не звонили телефоны, ни сновали туда-сюда опера, не происходило вооб-ще ничего. Короче говоря, картинка отличалась от телевизионной, хотя, мо-жет, просто выходной был, не знаю. За моей спиной толстяк что-то выговаривал сержанту, я - не слушал, скорее отсюда! Как же я был рад солнышку, ударившему своими лучиками прямо мне в глаза через открывшуюся дверь. И ветер этот - такой теплый был. Я был рад, тому, что меня отпустили. Этот усач был просто героем - в моих глазах, ко-нечно - правильно разобравшимся в ситуации. Протокол подписал и - свобо-ден. И плевать, что они не должны были меня задерживать вообще, главное, что меня выпустили, точно - это самое главное. И плевать, что до дома далеко топать. Автобусы, маршрутки, такси есть, а можно и пешком пройти, тоже неплохая идея. Хорошая у нас милиция. "Ну и сука ты, Миша, дать бы тебе под дых", подумалось мне тогда. Я по-чему-то вспомнил рассказ толстяка из моей группы, как он вместо такси од-нажды вызвал милицию, и они его довезли до дома, "типа они людям служат и все такое". И какое-то странное чувство гордости или бравады разобрало меня от той мысли, что я был в ментовке и тут меня опять затошнило...
25 Милицейское отделение находилось на другой стороне города. Чтобы до-браться оттуда домой, надо пройти добрую половину города - до реки. Там пройти пешеходный мост, и дом уже недалеко. Блин, забыл вам рассказать, что через город наш протекают две реки, от этого и город делится на три или четыре неравных части. Даже названия у этих половин есть. Правда, не знаю я этих названий. Где-то посередине стоит Старый город, соединяющий пешеходным мостом ту часть города, где нахо-дится мой район с остальными частями города. Домой идти не хотелось. Делать там было нечего. Мама еще не приехала, а соседско-подъездные оперы слушать не очень-то и хотелось, а ещё - я не хо-тел встречаться с Настей. Короче говоря, домой меня совсем не тянуло, и ре-шил я побродить, пройти через Старый Город, тем более, что я там сто лет не был. Но перед этим зашел я в аптеку и купил себе, наконец, анальгина. Съел сразу несколько штук - омерзительно, зато голова не болит. Но - до Старого города еще дошагать надо было. Районы тут нежилые - офисы одни да магазины всякие разные. Вот и пошагал я туда. Прошел мимо торгового центра, который просто пугал своими размера-ми. Огромный, страшный, особенно этот стеклянный фасад. Пока шел мимо -даже устал немного, казалось, он никогда не кончится, торговый центр этот. Здесь раньше целый завод был. Есть хотелось. Был вариант с фаст-фуд кафе, но элементарно денег жал-ко стало. Дома поем. Гулял по "сити", переходил от одного дома к другому. Хожу и не узнаю. Быстро так все меняется. Недавно вроде один магазин был, сегодня на его месте, совсем другой. Даже улицы переименовываются с такой скоростью, даже названия не запомнить. Зачем? Зашел в салон связи, приглашавший купить все, что нужно для мобиль-ной связи. Посмотрел телефоны под неусыпным взором лощеных продавцов- консультантов, смотревших на меня с видом Церберов и всем своим видом демонстрировавших то, что я тут - недоразумение и делать мне здесь нечего, будто вор какой-то. Покупать ничего не стал, денег нет, только приценился. Вдруг, где поде-шевле будет. Дудки, везде только и видно - 5 999, 4 999, 7 999, 9 999, просто бесит. На хрена это все? Психология, что ли, такая? Товар стоит восемь ты-сяч, а я пишу семь, во какой я умный! На баранов рассчитана такая психоло-гия! Все бы такие салоны назвал бы "999". И вот он Старый Город. Тут отцы города все попытались сделать стильно и со вкусом. Даже рас-тяжку рекламную повесили свою: "Это наш город!", уроды. Каждый год, летом, здесь проходит какой-то фестиваль. Названия, если честно, не помню, но очень претенциозный, смешно. Специально для этого фестиваля центр города (где полной церквей, старых купеческих домов, вся-ких антикварных лавок) и превратили в "Старый Город". Тут есть и вымощен-ные брусчаткой мостовые, парк и фонтаны с флагами, куда каждый турист, согласно легенде, должен кинуть монетку, чтобы вернуться сюда еще раз. И мемориалы, посвященные войне, и даже всякие памятники, типа: турист, расплывшийся в дебильной улыбке, смотрящий на речку и фотографирующий собор. Или какой-то былинный герой, страшный весь, рукой указывающий то ли на врагов, то ли на торговый центр. Был еще памятник советской семье, но его испортили, оторвав ребенка с плеч у отца. Заканчивается это все аллеей со скамейками и фигурными пеньками, на дальнем конце парка, с антиван-дальными фонарями, как всегда, сломанными. С той стороны, откуда заходил я, старый город окружает парк. Хорошо там... могло бы быть. Зашел, сел на скамейку, что поодаль других стояла, закурил. На бомжа я не был похож, поэтому мое долгое сидение не вызвало подозрений у милицей-ских патрулей, временами проходивших мимо. Подсаживались отдохнуть па-ру раз бабки или родители с колясками, вышедшие на прогулку. Хорошо им - рядом с домом такой парк. А у нас "на районе" нет такого парка и не будет никогда. Не надо это никому. Многим гораздо проще у подъезда встать с семками и базарить, пока язык не отвалится, не обращая внимания на детей. Не слушал я, о чем они говорили. Все равно мне было. Сам процесс нра-вился: сидишь, и до тебя никому нет дела. Никто не обсуждает, никто не су-дит. Вот оно - счастье. Так и остался бы на этой скамейке навсегда. Прикольно - вот так сидеть. Соловьи поют, красиво (а у нас нет соловьев, потому что таких деревьев нет). Всюду зелень и сквозь нее пробиваются лучи солнца, которые так и норовят ослепить, смотреть больно. А сзади на солнце накатывает туча, синяя такая, дождевая, наверное. Контраст - класс, так бы и смотрел, не отрываясь. Тут-то настроение мое опять испоганилось. На горизонте появились от-дыхающие дембеля в своей клоунской форме с дебильными аксельбантами. Они двигались без особого направления - куда занесет, вид у них был тот еще, а орут-то как! одно слово - герои. Глядя на них, я вспомнил, что так и не написал этого долбаного сочине-ния, а значит, и я скоро буду таким же упырем ходить и прифакиваться к людям. Нет, только не это. Ушел я оттуда, и направился к мосту, не понимая зачем. Зачем я туда иду? Я не хотел возвращаться домой, шел как на автомате. Все шел и шел. А люди все куда-то бежали и бежали, ничего не замечая, с безразличными ли-цами, торопились. Не замечали они ни памятников, ни собора, ни вечного ог-ня, ни гастарбайтеров, работавших на ремонте дороги даже в выходной. Только гопники, развалившиеся на скамейках спокойно созерцали окружаю-щее, изредка с интересом поглядывая на небо. Их время настанет немного позднее, через несколько часов. Один раз в толпе даже Настю увидел и потерялся, все думал: уйти или продолжать идти вперед? Пока думал, эта девушка подошла совсем близко, я увидел, что это была не Настя. Померещилось. И так уныло было! Не хотел я домой идти вообще. В смысле - возвращаться. Зачем? Ничего хорошего нет. Настя все испортила. Зачем? Ах, Сеня то! Ах, Сеня это! Так иди у своего Сени и отсасывай, в его долбаном "Ауди"! Если для нее нормально - вот так? Ай! Надоело все! Вспомнил слепую бабульку из второго подъезда, такая жалкая в своем проеденном молью пальто, со своей такой же убогой дочкой и хромой собакой, что плетется сзади них в те редкие моменты, когда дочка под руку выгу-ливает мать. Как-то слышал или прочитал где-то фразу, что, мол, жалость - плохое чувство. Типа, если ты испытываешь жалость к человеку, ты этим его унижа-ешь, ставя его на ступеньку ниже себя. Чушь какая-то. Если бы сейчас в лю-дях было бы побольше этой самой жалости или сочувствия - и жить было бы проще. Осточертели эти тюремные замашки, эти вечные игры словами, это вечное дерьмо. А может этой бабульке стоит позавидовать, ведь она лишена удовольствия видеть все, что происходит, видеть этих людей и то, что они творят. Точно, мне не жалко ее, мне завидно... Первые капли дождя начали падать с неба. Начался мелкий моросящий дождь. Одел я куртку, поднял воротник и закурил. И никому до меня нет дела, никому! Моему государству плевать на меня, мой народ ненавидит меня. Мое государство хочет использовать меня, мой народ хочет убить меня. И те, и эти говорят: стань как все и живи! Стань как все и живи? Не хочу? Не хочу! Не хочу!!! Ослепнуть бы... И все кругом правы. Любой гребаный психолог это скажет. Психолог, психотерапевт, или как там они по-новому себя еще называют, не помню... не знаю и знать не хочу! Мент остановил - прав, так в законе написано. Училка - права, я не на-писал сочинение. Государство призвало - право, у меня долг перед Родиной. "ГГГ" права, не знаю только в чем, но она права, точно. Не прав только я, не прав только я. Нечего блевать на улице без паспор-та, сочинения пиши так, как надо и не пойдешь в армию, получишь корочку. Корочку, означающую, что ты человек? А если нет её у тебя - то и не че-ловек? Не поступишь никуда - тогда в армию, там, где нелюди тебя класси-фицируют. Любого надо классифицировать, занести в графу, присвоить при-знаки, проштамповать. В конце концов, если надо - поставить клеймо. Больной я все-таки. Людской поток был густой. Все спешили поскорей перейти мост и ук-рыться от дождя, спешили даже те, у кого были зонты. Спешат люди, все по-глощены своими заботами. Шаркают подошвами, стучат каблуками, а все равно друг друга разглядывают, оценивают - тихо, украдкой, так и скользят взглядами друг по другу. И тут, в этой безмолвной толпе спешащих куда-то манекенов, меня осенило. То есть, нет, не осенило - появилось офигенное же-лание. Даже представил себе себя. Вот иду я по мосту и раз - и запрыгиваю на перила, а они скользкие, дождь ведь моросит. И иду по ним, и весело мне, а внизу вода черная шипит и пенится в водоворотах, а люди стоят и смотрят в недоумении - что за псих? а мне весело. И перила скользкие такие, дождь накрапывает и подошвы у меня скользкие, поэтому каждый шаг рискованый - как бы, не поскользнуться. Шаг, другой, и смотрю я, и весело мне. Люди смотрят на меня снизу, такие маленькие, а я на них и не смотрю. Вижу толь-ко на асфальте, на мосту, такая маленькая лужица и в ней круги на воде от падающих капель, и от ее вида голова у меня кружится и смешно мне стано-вится. И тут страх приходит. Желание спуститься на пешеходную сторону становится всепоглощающим, а ноги начинают предательски трястись. При этом даже представить нельзя, где мост, а где водная бездна, уже смотрящая на меня и готовая меня проглотить без остатка. Можно только чувствовать это, оттого и шаг в сторону сделать так трудно. Почему-то, кажется, что лю-бой ход безальтернативно окажется мимо, и возникают сомнения - а есть ли мост вообще. Конечно, мост есть, его не может не быть, но... и падаю я, толь-ко вот куда не знаю... - Куда прешь, - толчок в плечо - это я в кого-то врезался, замечтался. - Осторожней, хоббит. Эти манекены иногда говорят. Все-таки домой, здесь мне делать нечего. Домой. Там, по крайней мере, тепло. И, как ни крути, пойти мне было некуда. Дождь оказался недолгим, хо-тя когда я был на середине моста, он, как назло, знатно зарядил. Промок я знатно, как кот иду и с волос капает. Взял такси. Услугами этого типа транспорта почти не пользуюсь, незачем мне это. Но вот тогда не хотелось никого ни видеть, ни слышать. Ничего не хотелось. Подумал - в такси, одному, будет лучше. Но таксист, как назло, попался разговорчивый, жизнерадостный такой, гад, короче. Он любезно предложил добраться до моего района дворами, так, говорит, короче будет и дешевле. Я согласился, идиот. На мою беду, под не-замолкающий треск своей рации, он всю дорогу рассказывал о своей "участи", как будто мне было это интересно. Что работал он на вредном производстве, зарплату платили плохо. Потом, вроде ничего стало, а он все равно ушел в таксисты, зарабатываешь столько же, даже больше, и отравой всякой дышать не надо - знай баранку крути. Едет, перед лужами не тормозит, по барабану ему прохожие, подумаешь - облил. Зато на лежачих полицейских жалуется. Хотя, ведь ехали-то дворами, а откуда там "полицаи"? От печки в машине голова разболелась, к тому же и достал меня этот клоун. В какой-то момент я не выдержал: - Почему люди думают, что истории их кому-то, кроме них, интересны? Он поворачивается ко мне, аж в лице переменился. - Чего? - Остановите здесь, - говорю. Мне тошно было от этого упыря. Глядите, какой я умный. Устроился, на своей вонючей развалюхе езжу бомбилой, имею дофига. Ничего не делаю, знай только с таких, как ты, имею. И такой живет, и такой устроился. Содрал он с меня как за весь маршрут - и не постеснялся. Да я и не спорил. Я вышел из такси, машина сорвалась с места. И куда только вежливость подевалась? Лучше бы мне было не выступать и ехать домой. Район, где я оказался, мне был незнаком, хотя, в принципе, визуально я представлял, где нахожусь. До дому только далековато. Район этот был похож на мой. Также дома стоят квадратом, такая же стоянка посередине, такой же асфальт потрескавшийся. Где-то скандалили - из окна было слышно два мужских голоса, грубый и помягче, видимо, отец с сыном. Короче, на удивление мерзостное местечко. Самым колоритным персонажем здесь был алкоголик, сидевший при-слонясь к стенке ларька, удивительно каким образом еще сохранившегося, учитывая, что в борьбе за внешний вид города все ларьки нещадно сносили. Алкаш тупо считал копейки, которые постоянно ронял и с великими усилиями поднимал. Ларек тоже был поганый, с выгоревшей вывеской, на которой был на-рисован усатый мутант - то ли пес, то ли человек, разглядывать я не стал. В лицо дул теплый весенний ветер, тоже гадостный после дождя, разно-сивший сладковатый запах какой-то дряни. Отвратительно. С нетерпением достал пачку с сигаретами и обнаружил там всего две сигареты. Пришлось зайти в ларек, несмотря на отвращение. У дверей была огромная лужа. Хотел перескочить её, и едва не упал, только вымарал кроссовок. В ларьке никого не было, только продавщица в голубом фартуке и ка-кой-то цыган (или кавказец, не знаю), куривший у прилавка и с видом хозяи-на ведшего разговор с продавщицей. Негромко гудел вентилятор, разгоняв-ший сигаретный дым и от этого дыма дышать было совсем нечем. На какое-то время я задержал взгляд на продавщице. Это была кобыла с десятью килограммами безвкусно нанесенной косметики на пропитой роже и волосами цвета прокуренной известки, как в сортире родного ПТЛ. Когда я вошёл, они тупо уставились на меня, корова в фартуке что-то у него спросила или объясняла, не видя меня в упор. Потом, видя, что цыган потерял к ней интерес, спросила отвратительным хрипатым голосом: - Что для вас? - Пачку сигарет, "Кент", - ответил я и положил на прилавок деньги, без сдачи. Не хотелось проводить здесь ни одной лишней секунды. Мерзостно. Может, днем тут еще нормально, а сейчас включен электрический свет - так омерзительно, ещё и воняет... Услышав слово "Кент", продавщица на секунду с интересом посмотрела на меня и отвернулась, чтобы взять сигареты. Цыган в это время бросил мне фразу наподобие того, что "Кент" - хорошие сигареты и только нормальные пацаны их курят. Похоже, он попытался завязать разговор. Не обращая вни-мания, я взял у коровы сигареты, засунул их в карман и направился к выходу. На выходе помог торопящейся домой женщине с ребенком перейти лу-жу. Просто подал ей руку, а ребенка перенес. Женщина поблагодарила. - Пожалуйста, - ответил я и, закурив последнюю сигарету, выбросил пустую пачку в урну, на мое удивление стоявшую пустой рядом с ларьком и... тут же опять в эту лужу и вляпался. "Х...сос е...й, чтоб, б...ь, я тебя не видел здесь! Иди на х...! П...рас, б...ь, х...лот. Не знаю я тебя больше! Так и сдохнешь в канаве, х...сос!". Машиналь-но я оглянулся - это по-прежнему отец с сынулей выясняли отношения, нимало не заботясь, что об их жизни (и ориентации) узнает вся улица. Минут через пятнадцать я вышел к дороге и пошел домой. Остановил-ся, хотел почистить подошвы, но грязь из лужи так и не оттиралась. Меня взбесило - сидит баран в ларьке, курит, как будто на улице ему не покурить, сволочь! Нюхайте, я тоже крутой! "Кента" курю! а самому даже гре-баную доску у дверей не положить! Конечно, он ведь с другого входа заходит, чернота! Да нет, не в цвете кожи дело, а в другом. Можно подумать, "белый" бы так себя не вел. При чём тут вообще - чёрный, не чёрный. Иду. Смотрю по сторонам. Мигает светофор - зеленый, красный, желтый. Как камушки в серьгах Насти. Настя. Опять в моей голове была только она. Я не мог перестать думать о ней, а когда думал - ненавидел - то ли ее, то ли себя, непонятно. Голова болела, но боль была не от виска - боль была почище физической. Наверное, это и есть долбаная любовь - чувство постоянной тоски. Тебя тянет и тянет к человеку, вопреки велениям разума и рассудка. Как я устал за эти три дня! Морально даже, наверное, больше, чем физически. Не уехала бы мама - и все было бы как всегда. Я прочитал бы Холдена и пошел бы завтра на учебу. Сочинение я все равно бы не написал, но настроение было бы другое. Я и дальше был бы в этом вакууме, и плевать мне было бы на всех. А тут налетели уроды, Санек этот, дебил. Настя тоже... Ненавижу ее, ненавижу за то, что ка-кое-то чувство рвет меня на части, тянет к ней. Тянет, несмотря на то, что я для неё - просто очередной клёвый парень и всё. Она оставит меня, как тогда, в кино - и я не буду способен её удержать. Это держит меня на плаву и при-даёт что-то моему существованию. Но так я не хочу... Именно существованию, не жизни. Вот Артур, или Санёк - они живут, да. И Настя живёт. А я - нет. Я вижу, что никому из них... нет - вообще нико-му, я не нужен. И такая тоска нашла из-за осознания всего этого. Я не хочу существовать вообще. Я не хочу такого мира. Мира, где я просто ненужная вещь. Впрочем, мне этот мир тоже не нужен. Мир Саньков, алкашей у подъезда и гопников у магазина. Раньше меня просто идиотом считали, а теперь еще и голубым, оказыва-ется, за глаза называют. А эти две вещи - это уже приговор. Спасибо, Настя, за просвещение. Полдвора, а может и больше, хочет меня побить, достал я всех! А чем это? А, может, сами меня достали? Тоска. И ничего не изменить уже. Только если... А, фигня все это. И тут понял я, что нельзя мне домой. Может, просто испугался, но страш-но стало до чертиков. Мне стало казаться, что братва (Артур сотоварищи) ме-ня будет ждать у подъезда. И что? Что я натворил? Избив синяка и сломав ружье? Кому я что дока-зал? Я не супермен! И домой мне нельзя! Доигрался... "У тебя просто проблем в жизни не было" - вспомнились слова Санька. Проблемы вы сами себе придумываете, скоты тупорылые. Превратили жизнь в болото и квакаете, жабы. Болото. Лягушки, змеи, комары, мухи, малярия, тина, грязь. Коль увяз - все, трясина. А если уж родился, то просто обязан быть кем-то из списка. На болоте еще клюква растет, кислая такая, полезная для здоровья. Решил я не идти домой. Кое-как ночь перекантоваться где-нибудь, а по-том рвануть на вокзал, маму встречать. На учебу? Да пошла она, учеба эта. Вроде как, в мае в это время должно быть еще светло на улице, но из-за туч было не то, что темно, а как-то серо. Поэтому и включились фонари, осве-тив улицу тусклым искусственным светом. Хоть какое-то освещение, на моей улице даже такого нет. Поднял я воротник на куртке и пошел вдоль дороги. Огромный, ядовито-желтого цвета, рекламный баннер: "Тарифный план: 50 минут бесплатно". Вернее, там было написано про 500 минут, но ноль последний как-то поистерся и тонет на фоне ядовитых цветов. Ярко-красная растяжка через дорогу: "Скидки 75%!!! Приходи!!!". Голая телка, оскалившаяся в неестественно широкой, а оттого и уродли-вой улыбке. "Вставные зубы - это круто!" - думаю. Не вижу, что она там рек-ламирует. Еще одна полуголая телка в спокойных зеленых тонах: "Кредит - это ваш шанс на большое и светлое будущее!" "Турне всех звезд реалити-шоу..." По улице бежит настоящая людская река. То и дело случайно толкнёшь кого-то, заденешь. Только и слов: "Извините. Извините. Извините". Кто-то не обращает внимания, кто-то удивлённо смотрит, кто-то с вызовом - как будто я им что-то гадостное говорю. Люди снуют туда-сюда, торопятся, толкаются, не замечают друг дру-га... Готовы сожрать друг друга, ни за что... Они действительно ничего не ви-дят и не хотят видеть. Им и так хорошо. И витрины, витрины, витрины - и не отражаюсь я в них, в свете фона-рей. Действительно, хорошо... а может, и нет ничего? Может я все-таки боль-ной? Не бывает так, чтобы большинство было аномалией... Туча закрыла солнце и темнота накрыла улицу. Кинотеатр. Трансовая музыка из Бэхи. "Фэшн" пишется! Да не через "е", дура, а через "а" русское! Фасхион пишется! Не русская "с", "с" как доллара значок", - злобно причитает в мобильник кобыла, идущая впереди, каблуками буквально высекающая искры из асфальта. Сивая кобыла на "Лексусе" никак не может выехать на дорогу, только без перерыва сигналит кому-то. И такая грустная музыка в ушах стоит, но в жизни, в отличие от кино, ее нет. Светофор починили, кажется. Теперь на нем как будто заело красный цвет. Еле дождался зелёного. Пошёл. Свет фар и скрип тормозов. - Куда прешь, пидор, - крик из машины. Наверное, мне. - Пи..ры на красный едут, - сам не замечаю, как ору в ответ. - Ну, ты, сука, б...дь, пидор, - в спину крик. Наверное, мне.
26 Уже подходя к своему району думал. Все-таки забавная штука - погода весной, в мае. Днем может быть жа-ра, почти как летом. Даже лучше, чем летом, оттого, что свежо. Или, может, оттого, что человек просто не привык еще к теплу, и оно его не достает, как летом. Человек радуется переменам, теплу, сменившему холод и слякоть. Потом может пойти дождь, следов которого не останется че-рез пять минут, а в тени лужи так и будут стоять, словно напоминая всем, что не лето еще. Какой бы ни был жаркий день, ночью все равно будет холодно, земля-то ведь по-настоящему еще не прогрелась. И по утрам кажется - вот-вот появится тонкая ледяная корка. Но это только кажется - какой в мае лёд? Я планировал пересидеть ночь на веранде детского сада, но не тут-то было. Там уже сидела пара кобылок, куривших и потягивавших пивко. Их я не знал, они явно поджидали своих кавалеров, может, даже с моего района. Быстро оценив ситуацию, прошел мимо. И так хреново, так еще и эти сидят, настроение портят. Интересные девочки. Дома явно благопристойные, делают уроки, помо-гают по дому, любят родителей, а вечером "выходят погулять с подружками". Первым делом бегут в аптеку за презервативами, превращаясь в девушку крутого пацана или пацанов, причем не по одному разу, возвращаются часа в три с алкогольным выхлопом, быстро подмываются и ложатся спать. Родители делают вид, что ничего не видят - своих проблем выше крыши. И всех это устраивает. Потом - малолетние мамы, дети-дураки, женский алкоголизм и всё прочее. И Настя - такая же, ненавижу ее. Вспомнилось, как она рассказывала, что живет сейчас у Ксюши, а я как-то об этом и позабыл. Да и плевать... Пристроился я на бетонной плите за воротами стадиона школьного, прямо под окнами моего дома, только с другой стороны. Место было тихое и не освещаемое и смотрелось вполне безопасно. Рядом с домом, но тут никто не ходит. Стемнело. С надеждой посмотрел на свое окно. Не горит ли в нем свет? Вдруг мама вернулась? Нет, свет не горел. Вот так, пристроившись как бомж, сидел и курил сигареты - одну за од-ной, и успешно борясь со сном. Темнело. Стало холодать. На футбольном поле появился собачник, выгуливавший своего питомца, раз за разом с упорством, достойным лучшего применения, он кидал псу палку, на что пес, справивший нужду, смотрел с тупым видом и не делал ни-каких телодвижений. Хозяин же с упрямством продолжал кидать и прино-сить палку обратно. Забавно, кто кого тут дрессирует. Собака была здоровен-ной, что-то типа ротвейлера и мне вдруг стало не по себе - я подумал, что эта собака вполне может на меня накинуться, если заметит. Такие собаки особым дружелюбием к чужим не отличаются и просто лаем все может не ограни-читься. Читал я где-то, что на Западе, на таких собак здоровых требуется разрешение, как на получение оружия, а у нас такого нет, и не будет нико-гда. Вот есть у нас одна гадина, алкоголичка. Такого же ротвейлера держит, только черный он у нее. Выйдет на улицу с ним и без поводка его выгуливает - шарахайтесь, люди. Однажды в какую-то дворняжку вцепился этот ротвей-лер, тварь. Вцепился и держит, а эта хабалка только и визжит: "Это королев-ский, у него хватка мертвая!". То ли с гордостью, то ли со страхом причитает. Может, и с гордостью - у таких нет страха и стыда. Есть только гордость - от наглости, радости доминирования. Я сильнее, значит, ты - никто. Короче го-воря, больше я ту дворняжку не видел... А ротвейлера хотели пристрелить, да смельчаков не нашлось, это ведь не кот. Хоть теперь эта сука намордник оде-вает на свое чудовище - и то ладно. Хотел было тихонько уйти, чёрт его знает, как себя псина поведёт, да собачник стал собираться, подозвал собаку, прицепил поводок и повел ее в сторону домов по другую сторону школы. Наступила тишина, изредка прерываемая криками и визгами со сторо-ны детского сада. Ну вот, девочки дождались. Замерз я и невольно начал дремать. Тут вопль: "Чтооооо? Дружба бутылки пива не стоит?". И дикий гогот. Это из-за дома, со скамейки у моего подъезда. И не гадай. Май ведь! Ночи светлые, темнеет поздно. Туча прошла - и опять светло, хоть читай. Похоже, у моего подъезда вечеринка в самом разгаре и кончится нескоро... Точно, ослепнуть бы. И оглохнуть. Ничего этого не видеть и не слышать. Надо мной мрачно нависал силуэт футбольных ворот. Словно изучал ме-ня, кутающегося в рваную куртку, словно бомж, и боящегося любого шороха. Замучили комары. Дико замерз, поэтому периодически вставал и ходил, добивал последние сигареты, не вынимания рук из карманов, и рассматривал ночное небо. Хотелось отвлечься, подумать о своей жизни, но ничего не получалось. Никакой мысли в голову не приходило. Я был измотан, замёрз, хотелось спать, мучили комары. Голова отказывалась работать. Не найти мне было выхода. Один туман и такое одиночество. Не хочу быть один. Ненавижу одиночество. Такая тоска и холод собачий! Анальгин никак не помогает. В кровь, что ли, не всосался? Где-то вдруг проползла мысль - словно мышь. Мелькнула - и нет её: Может, я такой же, как Санек? Просто выделываюсь - ах, какой я хо-роший, а мир вокруг - дерьмо? Кто знает. Наверное... Как-то вяло отметил про себя: какая мне разница? Меня выгонят с уче-бы, заберут в армию, там убьют. Если доживу до армии до этой. Совсем стемнело, ночь вступила в свои права. Наступил ступор, спать я хотел, а получалось только дремать. Голод, холод, комары, переживания. Вздрагиваю от любого звука. Сижу как бомж и носом клюю. Еще и ветерок этот холодный. Опять в голову полезли мысли о Насте. "Дорого и глупо" - ни хрена себе философия. Идиотизм. В очередной раз закурил. Куда ее несет? Дома не живет, последний зво-нок на носу, экзамены, а она у Ксюши живет и по барабану ей! Клубится, со всякими упырями общается. Ведь сопьется или с наркотиками свяжется! Или как Ксюша эта - залетит и знать не будет от кого! Куда ее несет? Ничего ей не надо! А может, что и надо, да только не знает сама что! А ведь ничего не найдет, а даже если и найдет - поздно будет. Еще тоскливей стало. Безумно захотелось ей позвонить, сказать или из-виниться за свое поведение в кинотеатре. Сказать, попросить, умолять. Гово-рить с ней, говорить о ней, о том, что мне наплевать на все, что мне напле-вать на себя, что я готов на все, лишь бы она не превращалась в дворовую девку. Пусть все будет так, как хочет она, потому что я не знаю, как по-другому. Наверное, в первый раз я пожалел об отсутствии мобильника. Мысли текли сами по себе. Я не размышлял над ними, они просто шли и шли... А потом еще тоскливей стало. Вдруг пришло в голову - ну, вот, позвоню я ей, а она с кем-нибудь, у какого-нибудь подонка дома, "развлекается". И тут я звоню. Дебил. Опять закурил. Захотелось чем-то отвлечься, найти какое-то занятие. На-пример, кроссовок почистить, выковырять грязь из подошвы. Стал для этого дела палочку на земле искать, хотя бы прутик. Ни одной подходящей палки не нашлось. Зато другое занятие появилось. Камешков там много валялось всяких колотых, и стал я их перебирать от не-чего делать. Занятие бесполезное, детское. Ну и что такого? "Машину брать буду летом" - вот это не по-детски, это по-взрослому. "Моя баба" - это тоже по-взрослому. И жену избивать, и водку жрать, как мой папа себя вел - это тоже по-взрослому. А я книжек перечитал, и баб не трахаю направо и налево - это ведь по-детски. Так что все логично. Детям - детские развлечения, камешки, например, перебирать. От нечего делать даже прикол придумал - сложить разваленный кирпич. Кирпич этот, видимо, кто-то отшвырнул сюда с поля и он, ударившись о пли-ту, на несколько частей развалился. Видимо, это недавно произошло, потому как еще эти куски не скрошились и их вполне можно было соединить в одно целое. Эти кирпичи такие только на первый взгляд крепкие, а уронишь такой вот кирпич - и все. Тоже мне - твердыня, скоро крошиться начнет и оконча-тельно превратится в мусор, смешается с землей и все. Две половинки валялись под ногами, третью поискать пришлось. И тут тоска отхлынула: что я несу? Какое ослепнуть...? Я наклонился за плиту, чтобы поднять третью часть. Плита в основании была с достаточно глубокой трещиной. Эта трещина покрыта вся была мхом и из-под этого мха тянулось маленькое деревце, прутик еще совсем. Но это явно было деревце, невесть как сюда попавшее. Видимо, семечко залетело. Этому деревцу по барабану было, где оно растет, другого не дано было ему и другой жизни оно не знало, но ведь все равно - росло! Я позабыл про кирпич. Я просто смотрю на этот торчащий прутик. Вот ведь как - растёт и не думает ни о "бессмысленности бытия", ни о чём вообще. Просто живёт - не об-ращая внимания ни на что, не теряя ни формы, ни сути своей. И все дышит в нем желанием жить. И в веточках этих, таких тонюсеньких, и в листиках, та-ких крошечных, во всем жизнь. Это и есть жизнь. Все ее отражение. Где-то я встречал уже такое. Толстой, что ли, "Воскресение"? И таким дерьмом себя почувствовал. Тупой я. Что с того что читаю я много? Что из этого? Если я не могу из-влечь из своего ума никакой выгоды? Но как? Как? Зачем я себя хороню? ...Тем временем светало. Небо стало серым, на востоке поднимался крас-ный диск солнца. Вот, наконец-то увижу рассвет. И вот что мне пришло в голову в тот утренний час. Я напишу сочинение, не буду ныть. Надо - так надо. Лариса Николаевна, что ли, придумала эти порядки? Но напишу его не так, как говорят, а так как сам думаю. И не в двух словах, а так, что у всех глаза на лоб полезут, и у них просто не поднимется рука отчислить меня. В армию не пойду. Выучусь. На кого я там учусь - не знаю даже. Надо будет узнать. Хотел закурить - никак. Поганая зажигалка никак не хотела загораться. И все же на кого же я учусь? А не рвануть ли мне к бабушке? Вдруг она и вправду болеет? Раньше ведь она в тепло не болела. Вдруг я ее больше не увижу? А даже если и как всегда, то ей просто не хватает внимания, а я поеду и обрадую ее. А она об-радуется, это точно. Начал подниматься туман. И так захотелось рассвет увидеть, хоть раз в жизни! Долго глядел в ожидании, пока глаза не заболели. Смотрел, но так и не увидел, не дождался. Может, смотрю не туда? Ну ладно, пора идти. Пошел я не мимо дома, а той дорогой, какой обычно на учебу выхожу. Вдоль дороги, мимо дремавших таксистов, встречавших день. Мимо дворни-ков, рабочий день которых уже начинался, и личностей, весьма смахивающих на бомжей, бродивших как зомби в поисках картона и всяческих отходов, иногда стрелявших у меня сигареты. А я, такой добрый, всем даю, улыбаюсь. Хочется человеку покурить - на, кури, пожалуйста. Хорошо на душе так было, просто необъяснимое ощущение! Ветерок в спину дует, просто хорошо и все тут! Вот, сирень цвести начинает, а я и не вижу! Сигарет осталось совсем мало, решил зайти за никотином, а потом уже на вокзал. Большая часть магазинов была еще закрыта, но открыт был ночной, у остановки автобусной. Пришлось свернуть на тот же маршрут, каким я шел вчера, только в обратном направлении. Все стояло словно спящее, ожидая солнца и нового дня, изредка попадались все те же неуемные собачники, про-клинавшие все на свете из-за того, что им ни свет ни заря приходиться вста-вать и выгуливать своих питомцев, которые наверняка разбудили их своим скулением и лаем. Впрочем, наверное, они давно к этому привыкли. Вот и детский сад. На веранде куча мусора из пустых пластиковых пив-ных бутылок, пачек сигарет, чипсов - остатки культурного отдыха молодежи. Словно в родном подъезде. Замерзшие ноги стали потихоньку отходить, сигнализируя мне покалы-ванием в ступнях. Вот он - магазин. Миновав перевернутую урну, результат ночного гуля-ния в детском саду, зашел. Внутри было тепло, что не могло не быть приятно после ночи на улице. Яркий свет немного бил по глазам. Никого не было, кроме полусонной продавщицы, женщины лет тридцати пяти в белом, как у врача, халате. Посмотрев по витринам, я подошел к кассе и, прочистив горло, попросил сигарет. Положил деньги (последний полтинник) на прилавок. Продавщица ничего не ответила и, шурша обувью по кафелю, пошла за товаром. Вернувшись, положила пачку на прилавок своими ма-ленькими, толстыми ручонками. - Мне не синий "Палл Малл", а красный - сказал я. Идиот, сразу не мог сказать! - мелькнула мысль. И улыбнулся. Хорош, на-верное, я был, после ночи на улице! Продавщица измученно закатила глаза и с нескрываемым возмущением направилась менять сигареты, пробурчав себе под нос что-то вроде "сразу го-ворить надо". "Не сломаешься", пробурчал я, правда, про себя. - Все? - спросила продавщица, явно всем своим видом показывая: "толь-ко попробуй попросить что-нибудь еще". - Все, - честно ответил я и опять улыбнулся. Весь ее вид говорил: "Что ты лыбишься, огреть бы тебя лопатой, да нет поблизости ее". Не удивлюсь, если приняла меня за алкоголика или бомжа. Пошел к выходу. Над дверью висели часы. Я машинально отметил про себя: 6.30. "Улыбайтесь, это раздражает!" - вспомнилась чья-то фраза. Открыл дверь. Вышел в утро. Надпись на пачке: "Минздрав предупреждает: Курение вредит вашему здоровью" Наверное, вправду вредит. Не знаю, может, и так. Брошу когда-нибудь.
27 Постепенно все ожило. На улицах стали появляться люди, спешившие по своим каким-то делам. Этого я уже не увидел, просто слышал. И на вокзал я не попал. Нет, не подумайте ничего плохого, не передумал я. Просто так получи-лось. Если честно, смутно помню все это. "ЭЙ, СЛЫШЬ, ДАЙ НА ПИВО!". Окрик - мне в спину! И - ... удар по почкам, дубиной, а, может быть, - ногой. Побежал я, помню, куда глаза глядят, а потом упал, или сбили меня, не помню уже... И удар в голову, уж не помню чем. Больно. Так больно, что я даже кричать не могу. Рот наполнен кровью, голова гудит, в ушах жуткий свист, ничего не видно, я, кажется, ослеп, ка-жется, мне конец. Шаман танцует и огонь под монотонный ритм его бубна разливается в моей голове. Ночь опять наступила в моих глазах и ... зубы, где мои зубы... Мрак. Боль. Шум. Тротуар, кажется... грудь не дышит, только свист какой-то... пошевель-нул рукой... кажется, я умираю. Небо такое синее, значит - не ослеп, один глаз видит... или мне опять ка-жется... И, кажется, я отрываюсь от земли... или нет... проваливаюсь куда-то. Боль уходит, невесомость, скорей бы провалится туда, бубен замолкает посте-пенно и огонь гаснет. Огонь... Небо... Белые облака, за ними прячутся звез-ды... Быстрее, быстрее, быстрее... Каблуки по асфальту бьют, словно набат в голове, будьте вы прокляты, даже не остановилась, падаль. А где я вообще? Надо встать... Тут я помню уже лучше. Открыл глаза, и снова вернулась боль. Трава, сыро, кусты, дорога и ма-газин, не тот, ночной, а наш. Вспомнил - я бежал. Как же мне больно. И глаз один только видит. Рот в огне, но языком боюсь пошевелить, проверить зубы на месте ли. Рука опухла, кажется, сломана и пальцы на ней тоже. Любое движение отзывается болью во всем теле и не продохнуть - ребра, наверное, тоже сломаны. Вдох, свист в легких и опять сладкая истома бессознания. - Эй, ты что, эй, - похлопывание по плечу. И резкая боль во всем теле. Только и застонал я в ответ. В единственный видящий глаз било яркое солнце. - Эй, вставай. Ты что? - не унимался голос. Я повернул голову. Надо мной склонился вроде, тот самый алкаш из ма-газина или это шаман с бубном. С удивленным ужасом он смотрел на меня. - Ты что, парнишка, ты что? - спрашивал он, как будто из другого мира. Мне было не сказать ни слова. Я плакал или может быть, мне казалось, что плакал. И тут осознание. Я дышу, хоть и хреново, но дышу. Хотел сказать спасибо, но попытка открыть рот обернулась дикой болью, я только плакал. - Ну, вставай, пошли, - говорил он. Как мне это удалось? - я всё же встал. Сделал пару шагов и начал падать. Мужик держал меня, но от этого только больнее стало. Голова пошла кругом, а небо так близко стало. - Валька!!! - звериный рык из небытия. И - всё. 28 Сейчас я в больнице, уже два месяца и еще неизвестно, сколько здесь пробуду. Собирали меня по частям здесь. В сломанную ключицу запихали ка-кой-то болт, чтобы кость срасталась. Нос вправили на место. Глаза видят, просто тогда заплыл один. А я боялся - ослепну. Ребра выровняли, не знаю, как уж они там это делали. Одно слово - гении, я так не смогу никогда. Теперь все тело от пупа до шеи - гипс. Говорят, скоро снимут. Поскорей бы, а то надоело - как Сталин хожу, засунув руку за китель, людям на смех. И пальцами срастающимися, иногда хочется пошевелить, чешутся, да никак что-то. Так что я, вроде как, терминатор теперь, рожа вся синяя, разбитая и в гипсовом бронежилете, да еще и металл внутри. Лежал я месяц в реанимации до этого, потом в палате послеоперацион-ной. Глюки в реанимации даже были - часы с огромным маятником как будто по ночам из стены выдвигались. Сейчас в обычной палате лежу. Летом в боль-нице мало кто лежит. Сами знаете - дачи, огороды, погода хорошая, так что в палате я постоянно один. Так, иногда, появляются люди на пару дней, только один неделю пробыл. Короче говоря, летом почти не болеют люди, хорошо. Тут так пахнет лекарствами - даже нравиться начинает, ощущение стерильности и чистоты какое-то появляется. Мама заходит почти каждый день. Соки приносит, пюре фруктовые раз-ные, йогурты. Жевать я не могу, зубов-то почти нет, придется вставлять но-вые за свои, здесь предлагают только белые железные, короче, сами понимае-те... Сок приходится наливать в стакан и пить из трубки, неудобно - жутко просто. Да еще и полный не налить, прольется, блин. Приходится из наполо-вину полного пить, витамины все-таки, но иногда, так хочется "Кока-Колы". Настя заходит иногда, однажды даже с Ксюшей зашла. Теперь она у нее не живет, вернулась домой. А однажды она даже с мамой столкнулась здесь. Так неловко было. Перекрасилась в темно-рыжий цвет, как в школе была, и волосы теперь у нее не прямые, но это уже не то, что мне нравилось. Лицо у нее какое-то выпитое стало, постаревшее или потасканное, это уж как хотите называйте. А может, это автозагар слез, а натуральный загар еще не появил-ся. Или не такой яркий он у неё? Нет-нет, не называйте никак, лицо у нее просто усталое и все равно она лучше всех в мире. Мы не разговариваем. То есть, нет, говорить я не могу как следует - больно, и этого я жутко стесняюсь. Мама и Настя рассказывают мне, а я пишу им ответы на ноутбуке (мама взяла в кредит), левой рукой. Всё же так лучше, чем никак. Только одно удивляет. Как челюсть мне не сломали? Иногда и сам чего-нибудь спрошу. Про бабушку, например. А с ней все нормально, ее выписали из больницы, но она опять наотрез отказалась пере-езжать к нам. Все хочу у Насти спросить то единственное, о чём не спросил ни тогда, в прошлом мае, ни сейчас, в мае нынешнем. Хочу спросить, да смелости не хватает. Трус я. В основном, они разговор ведут. Спрашивают, что принести и как я се-бя чувствую, ну, и о жизни рассказывают. Рассказывают всякое. Мне не очень интересно, но говорить о чем-то надо. Обо мне на районе - говорят. Как всегда, только плохое. Рассказывают, будто бы я напился, и начал бесконтрольно всех подряд избивать, псих не-нормальный. Какая-то сволочь еще пыталась слух запустить, что меня в психушку за-брали. Это могло бы стать хитом, но не стало, другие новости есть, более зна-чимые. Тоха закончил хреново. Рассказывают примерно так - в очередной раз напившись, он пришел домой и избил отца. Потом выяснилось, что не избил, а убил. Мать пыталась его успокоить и так кричала, что Тоха засунул ей в рот баллончик дезодоранта. Соседи вызвали милицию, которая обнаружили Тоху мирно спящим дома на диване, в окружении двух трупов. Потом он повесился в тюрьме - или его повесили, кто знает. Честно говорю вам, это точно так и было. Так, по крайней мере, говорят. Зато из тюрьмы откинулся внук Кулька и привез пару "друзей". У подъез-да стало еще слаще. Домофон сломали и ремонтировать никто не собирается. Зачем? Одна из бабок наших, ведьм, ногу сломала. Пьяная была и навернулась у подъезда. Теперь она не стоит, а сидит у подъезда и с важным видом все так же обсуждает других. Тот самый стрелок выбил мячом окно в подъезде, когда спускался на улицу. Нового не вставили, а скандалить никто не стал, окно-то ведь ничей-ное! Да, а по поводу ружья заходили к маме, откупать заставили. Праведный гнев! Чой-то ваш - мальчонку до слёз доводит?? Вот и весь мой подвиг. Деньги только отдать пришлось дерьмушникам. Чего я добился этим? Добился! Вот добился! Белый кот - живой ходит! "ГГГ" опять устраивает поборы. Мама говорит - по пятьсот рублей требует на этот раз. На что же она собирает? А, забыл, да и не важно. Даже какую-то бумагу повесила с обращением, типа, мы все одна семья и только совместными усилиями мы сможем жить лучше. Н-да. Хороша семья. Сэм пьяный, помню, сидел на скамейке и орал стишок армейский, за-помнился он мне. " Армия мне мать родная, Старшина отец родной. Я имел семью такую Лучше буду сиротой". Это точно. Барыга из соседнего подъезда купил новую машину. Санек ко мне не заходил. Спросил я про него, никто ничего сказать не может, не видно его. Заходили следователь и наш участковый, опрашивали меня. Дело, оказы-вается, ведётся, уголовное. Ищут орлов этих, да найдут ли? Я им ничего не сказал, да и что я могу сказать? Я ничего не помню, а если и помню - мне еще там жить... Участко-вый все прекрасно и без меня знает, что творится в нашем районе, на то он и участковый. И нечего прикрываться моим именем - мол, вот этот поднял, а я просто обязан, служба такая. Хоть вблизи увидел участкового нашего. Звание его узнал, капитан он. В армию меня, конечно, не взяли и с учебы не выгнали. Дали академиче-ский отпуск на год. Самое смешное, что этот год мне здесь, по ходу дела, про-вести и придется. Когда меня обследовали после всего, просвечивали рентгеном, УЗИ и ос-тальной хренью медицинской возили по телу. У меня в голове обнаружили ка-кую-то крохотную штуку - то ли опухоль, то ли тромб - ничего я не понял. Черт с ним, никто ничего не объясняет. Только стоят надо мной, с умным видом на снимки смотрят и головами согласно кивают. Теперь меня скоро переведут куда-нибудь. В онкологию, наверное, или ещё куда - говорю же, мне никто ничего не говорит. Только говорят, что мне повезло крупно, что сейчас нашли это. Смеются, что ли - повезло. Всем бы так везло... А, может, и вправду повезло? Я живой и болезнь у меня нашли, вылечат. Ведь говорил же я - больной я какой-то... Тогда получается - спасибо стоит сказать Артуру с его пацанами (или кто там меня избивал)? Помогли мне? Не знаю, ничего не знаю, больной я какой-то. И вот сейчас думаю. А случайно ли все это было? Миха, книжка, бабуш-кина болезнь, мамин отъезд и то, что Санек ее заметил, когда она уезжала, а потом пришел с Настей. Может, не случайно это все? Может, в жизни вообще не бывает случайностей и все связано воедино одной ниточкой, имя которой - судьба? Не знаю, может и не случайно, но то-гда, если в это поверить, и сейчас все это продолжается. И для чего я теперь здесь? Больной я, это точно. И подтверждение теперь есть. Может, когда врач осмотрит мою голову изнутри, легче станет? Не знаю. Страшно мне - вот это я точно знаю. Страшно, что настанет миг и не смогу я больше видеть ма-му, бабушку, Барсика, Настю, разговаривать с Михой, смотреть футбол. Тоска зеленая прямо. А когда никого нет, пытаюсь писать на ноутбуке. Рассказы там всякие, еще что, как получается - не знаю. Несколько сразу начал, мыслей много, а как выразить не знаю. Потом, может, их воедино сделать получится. Особенно один сюжет понравился. Там, короче говоря, про двух братьев из деревни. Один был скромный, другой, наоборот, популярный. Один, который скромный был, всю жизнь ра-ботал на вредном производстве из-за того, что был подкаблучником и испол-нял любое желание своей стервы. А другой моряком стал, всю жизнь плавал, пил, гулял, три раза женился. Они старались избегать друг друга и при каждой встрече все спорили и ругались. А конец один: у обоих нашли рак печени, у одного от алкоголя, у другого от вредного производства. И в конце они встречаются в больнице... Дальше не придумал, хочется что-нибудь хорошее написать, жизнеутверждающее, но не получается ни хрена. Вот плохое - да, оно лучше запоминается, это точно. Дам маме прочитать, Насте, если им по-нравится - продолжу. Но пишу я немного, голова быстро болеть начинает, оказывается, это не так просто - писать. Телевизор не хожу смотреть, даже футбол. Один раз пришел, так не по себе даже стало - все оборачиваются, смотрят. Я, наверное, тоже полюбопыт-ствовал, если бы такого синего урода, как я, увидел бы. Любопытство - не са-мое ужасное, что есть на этом свете и пусть они придумывают всякие небы-лицы, мне-то что. Хотел попросить маму, чтобы книги принесла и музыку, но второе сразу отрезал, голова и так болит. А книги - нет, тоже не надо... Вдруг я прочитаю Холдена Колфилда и получу ответ, тоскливо так станет... На улицу иногда выхожу, хоть и не разрешают. Курить-то ведь хочется, врач строго-настрого запретил, а я все равно курю, не могу без этого. Настя приносит, не может отказать. На улице я люблю просто посидеть на скамейке, в сторонке, но на сол-нышке. Это обязательно. Сижу один, сами понимаете: с такой рожей - только людей пугать. Поси-жу, покурю и домой, в палату. Тут позавчера забавно получилось. Мальчишка, кроха еще совсем, бледный такой, видимо с детского отделе-ния, лет семь-восемь, мяч пинал бегал, и пнул так, что он далеко укатился, прям ко мне. Подбежал он и остановился шагах пяти от меня и смотрит в за-мешательстве, боится, видно. Я встал и пнул легонько ему мяч обратно, так, чтобы просто докатился. И все, казалось бы. Закурил я и сижу. А тот мелкий опять ко мне мяч кинул и улыбается, мол, давай обратно. Так мы и поиграли с ним минут пятнадцать, пока кости не заныли мои от нагрузки. А мне все рав-но понравилось, давненько я так не радовался. Может и сегодня получится с ним поиграть. Пойду я.