Она бы качалась на ветвях всю ночь. Она бы слушала и слушала ночные вздохи леса, но... В городе осталось нечто важное. Какое-то незавершенное дело. Нужно непременно вернуться. Она поднялась и полетела к мерцанию и шуму. Сердце прыгало бодро, как гарцующая кобылка, из груди по телу разливался здоровый жар. Приятно было ощущать силу в мышцах, приятно разрезать и отталкивать ленивые массы воздуха.
Внизу переливалась ночная река. Рассыпались и унеслись назад огни порта. Потянулась автострада - гул и пара бесконечных гирлянд.
Железная Башня мерно раскачивалась под собственной тяжестью. Ярко горели окна кафе; между столами двигались пары. Она приземлилась на крышу и огляделась, пытаясь вспомнить.
Вон там, за магазинчиком с сапогом на вывеске, дом-шоколадка. Семнадцатый этаж, последнее окно справа.
Сделать шаг с крыши, спланировать, наслаждаясь теплым восходящим потоком - и туда.
Наконец-то - оно, последнее окно справа. Закрыто, за стеклом - тьма. Попытаться постучать? Никто не отвечает. Нужно спускаться.
Она приземлилась на тротуар и вошла в подъезд. Где-то далеко, за два квартала, рычал мотоцикл. Было в этом рыке что-то угрожающее. Вызвала лифт, поднялась на семнадцатый этаж. На площадке - четыре двери. Что дальше? Позвонить в квартиру? В какую?
Она замерла, не решаясь что-либо предпринять. Лампа на потолке гудела и тревожно подмигивала. Где-то за окнами, внизу, снова послышалось рычание мотоцикла. Странное предчувствие кольнуло под лопаткой. Сжав сердце в кулак, она наугад приблизилась к железной двери справа и нажала звонок.
Внизу вдруг заработал лифт. И сразу остановился.
Минуты три никто не открывал. Она нажала другой звонок.
Лифт заработал снова.
В квартире раздался утробный собачий лай. "Тихо, ты!" - прикрикнули изнутри. Хозяин пошлепал к двери.
- Кто там? - спросил сонный женский голос.
Лифт остановился этажом ниже.
Изнутри квартиры заскреблись. "Сейчас посмотрю, отойди, Найда!" Собака громко скулила и подгавкивала. Выпуклый глазок слепо таращился, словно око мертвеца.
За дверью завопили - тонко, в истерику.
Лифт приехал и открылся. Из дверей выпрыгнул человек во всем черном, с мотоциклетным шлемом на голове. Двумя руками он держал пистолет. Дуло поднялось и уставилось - провалом в ничто.
Она развернулась и побежала. Грянул выстрел, посыпалась штукатурка. Поворот на лестницу. Вверх, вверх! Ступеньки твердые для босых ног; пальцы ушибаются об углы. Пролет, ещё пролет. Сзади слышался топот. Она бежала, хватаясь за перила. Топот нарастал.
Последний этаж, дальше - решетка и замок. Она оглянулась по сторонам в поисках выхода. Стены, исписанные бранью. Окно! Глянцево-черное окно. Как же оно открывается?! Защелка заела... Быстрей, быстрей! Рама слиплась.
Преследователь выскочил из-за поворота лестницы.
Меньшая половинка окна открыта, протиснуться бы! За ней - холод и высота. Плечи застряли...
Гром, брызги стекла. Скорей вперед, в ночь! Нырнуть - и - падение.
Она расправила крылья, рвануло вверх. Закачалась на свежем, упругом ветре. Опасность осталась сзади, прикованная к монолиту "шоколадки". Редкие оранжевые огни в неспящих квартирах, прямоугольники домов нахохлились, скользят мимо. Изнутри бетон светится, как перламутровая раковина. Внизу разматывается цепочка фонарей. Темные спины гаражей, квадратики песочниц, газоны - всё дремлет. Вот широкая магистраль, проносятся с воем машины.
Неясные тени домов всё плотнее жались друг к другу; но словно ходы, прогрызенные огненным червём, - показались центральные улицы. Гостеприимно расстилались проезжие дороги, сейчас пустые, и тротуары без прохожих.
Нужно было немного передохнуть. Она выбрала широкую аллею: волшебными кострами по обе стороны горели фонари. Старый оперный театр улыбался рядом белых колон, сглаженные фигуры на фронтоне танцевали, манили. Она устремилась вверх, к ним. На крыше оказалась удобная смотровая площадка с бортиками в античном стиле. Через слуховое окошко доносилась музыка: женский голос выводил нечто вдохновенное, длинное, настолько приятное, что даже отвернувшаяся муза оперы замерла, облокотилась на арфу.
Может быть, это юная певица в голубом пеньюаре не могла уснуть перед бенефисом, и всё повторяла, повторяла несложную партию. А может - пожилая примадонна с поредевшими волосами, которая за всю жизнь не смогла вырваться из провинции, страдала бессонницей и в лунную эту ночь вспоминала молодость, свой триумф, как возносили её над сценой мускулистые плечи атлетов в шквале оваций, блесток и страусиных перьев...
Но какая, в общем-то, разница, кто там пел и зачем? Одинокое сопрано звучало и звучало под луной, и стены старого театра тихонько подрагивали, сдерживая слёзы. Аллея, скульптуры на ней, деревья, клумбы - всё дремало и грезило. Загадочно светился фасад, внутри рассказывали сказку, давали представление, которое никто не увидит.
И она заслушалась, не заметила, как подкрался ловец.
Взорвался выстрел; левое предплечье ожгла боль. Она взлетела, роняя перья.
Танцующие с фронтона улыбались: в сентябре над театром пошел снег.
Мир перекувыркнулся; небо оказалось дорогой и понеслось вниз. Она попыталась выправиться, работая изо всех сил. К самому лицу подскочили перевернутые арочные окна; завалиться направо, быстрее! Загребая левым крылом, наконец, удалось поймать равновесие. "Аэродинамика нарушена" - всплыло странное слово. А-динамика, динамики, динамо, динамо-машина... Машина... Снова черный человек!
По дороге с ревом неслись два призрачно-бледных глаза. Птица развернулась и полетела между домами - медленно, слишком медленно. Призрачные глаза становились всё больше. Слева осталось гигантское светящееся кольцо на универмаге. Она резко свернула к темной кипе деревьев. Преследователь нагонял. Пожалуй, деревья её не спрячут; пришлось снова резко свернуть. Мимо промелькнула стройная башня с серебристым куполом. Черный в шлеме - уже совсем близко, здесь, внизу, наводит свой пистолет! Она напрягла все силы и рванула вверх, преодолевая густую ночь. Словно плыть против течения; мышцы ноют.
Ходы огненного червя снова смешались внизу. Редкие машины проносились по ним с жужжанием. Ночной воздух, тягучий и недвижный, прилипал к крыльям, и что-то липкое стекало в ладонь. Далеко, за рекой, занималась фиолетовая заря. Долго держать набранную высоту не удалось: земля тянула к себе.
Центральная площадь, красивые здания с подсветкой. Два снежно-белых крылатых барса сторожат кирпичный вокзал. Она приземлилась и подошла к одному из стражей, присела рядом на ступени. Барс не обратил на неё внимания; чуть жмурился и следил за площадью. От барса веяло надежностью, теплом. К покатому кошачьему лбу в течение дня прикасались тысячи ладоней и ладошек. С осторожностью и нежностью она погладила статую. Кажется, барс даже заурчал. Она обняла твердую шею, отполированную, стертую касаниями. Железное урчание нарастало.
Урчание превратилось в рык; на площадь вылетел мотоцикл.
Она оглянулась и прыгнула ввысь прежде, чем разлетелись осколки ступеней. Хорошо подняться больше не удалось; охотник развернулся и последовал за ней.
Открылось большое пространство перед кремлем. Синими огнями, как гирляндами - ёлка, сияет стеклянная пирамида. Спина устала, лететь становилось уже тяжело. Куда же спрятаться, куда?! Сзади фыркали, словно посмеиваясь. Рядом с призрачными глазами уже можно различить кровавую пасть и белые клыки. Показались прожектора стадиона; конечно же - к ним! Преодолеть четырехметровую стену непросто, но она должна! Живот оцарапало парапетом; она спускалась, и вместе с ней спускались ряды скамеек.
Поле расчерчено беговыми дорожками. Приземление на жирную отметку "500". Очень неуютно под прожекторами: кажется, с трибун смотрят и сейчас засвистят. По крайней мере, сюда никакой мотоцикл не проедет. Птица улеглась прямо на жесткое покрытие "под траву". С неба сошли звезды. Пунцовая полоса протянулась почти до середины. В лесу сейчас распеваются птахи, ложится роса, готовясь встретить новый день. Верхушки молоденьких елей нежатся в море тумана. Не заснуть бы...
Насторожило шебуршание со стороны двухэтажного входа. Она повернула голову: в окне мелькнула черная фигура. По стадиону эхом разнесся скрип замка. Неужели для Того запертые двери - не преграда?!
Птица не стала дожидаться преследователя: поднялась, неверными шагами поплелась по беговой дорожке - согреться. Левая рука совсем занемела и не слушалась. Нужно бежать, бежать! Твердь пружинила под ногами, крылья расправились сами собой. Воздух свистел, не успевая отступить, ложился упругой дорогой, давай, давай, - отрыв! Ряды трибун один за одним неохотно отступали вниз.
Стадион внезапно оборвался; снова заиграла пирамида. Теперь земля казалась чужой, враждебной. Птица почему-то стала бояться тротуаров, словно они могли хищным ковром скрутиться и поглотить всякого, кто посмеет на них встать. Перекрестки только ждали момента, чтобы разверзнуть пропасть. Притулиться в узком укромном проулке - всё равно как выйти в поле и крикнуть "Я здесь!"
Снова этот театр! Она с опаской опустилась к газону и осторожно ступила на траву. Тут же где-то далеко отдались раскаты мотора. Птицу словно подкинули. За углом темно-серого дома с узкими окнами оказалось приметное двухэтажное здание. Еле-еле удалось добраться до плоской крыши. Перевести дух - и ещё на этаж. Как бы забраться повыше? Она перелетела через улицу к благородного вида особняку: здесь можно спрятаться между башенкой с чердачным окошком и выступом трубы. Присесть, обнять колени, прикрыть голову сложенными крыльями...
Слышно было, как приехал на площадь мотоцикл, покружил, замолк. Остановился наверняка - у того самого газона. Откуда, откуда он знает?!. Словно волк, крадется по запаху. Она плотнее прижалась к облупленной стене башенки; из-под пятки выскользнул кусок штукатурки и осыпался с легким стуком. Нет, Тот не мог услышать. Не мог, слишком далеко! Ведь не мог?.. Рыка не было. Где-то на центральной улице мерно жужжали машины. Кажется, действительно пронесло...
И тут мотоцикл завелся снова. Из-за угла выплыли два бледных глаза. Преследователь тихим ходом проехал переулок... Вернулся. Затормозил прямо под ней. Ах, да - туда же упала штукатурка. Нагнулся... Сейчас вверх будет смотреть! Она отпрянула назад, отгородившись козырьком крыши.
Негромко, но четко произнесли три фразы. Какой знакомый голос... Она не выдержала и снова выглянула: Черный поднимался по воздуху, словно по ступеням! Что делать? Лететь? Нет, он не сюда, - на то приметное здание через дорогу. Птица обнаружила, что её трясет - от холода, наверное. Кажется, она прилипла к стене. Черный стоит уже на той крыше, осматривается, быстрее спрятаться за выступ! Преследуемая не могла сдвинуться. Вот он подымает глаза...
Сама удивилась - с какой скоростью оказалась с другой стороны башенки. Сердце колотилось бешено: этот стук, кажется, слышен за километр! Наверное, прошел год. А потом внизу завелся мотоцикл... И - уехал!
Она без сил сползла по стене и скукожилась. Бил озноб, левая рука совсем отнялась. Уже почти рассвело, но солнце не показывалось. Вот бы увидеть солнце... Лететь невозможно, надо поспать. Солнце, где же ты? Такое большое, теплое, рыжее...
Она проснулась от чьего-то взгляда. Черный человек стоял напротив, шагах в пяти, на пустоте - и смотрел! Ужас подкинул её вверх лучше реактивной ракеты. Прочь, прочь, прочь! Впереди показалась река. Нет, реку сейчас не преодолеть. Пришлось снова сворачивать, снова петлять между домами. Ужас не отпускал её, пух крыльев возле ребер промок и слипся.
Рык снова нагонял. Да, мотоцикл с волчьим оскалом ехал следом. Подняться выше не оставалось сил. Мимо проносились дома - новые, расцвеченные - и кирпичные развалины с безобразными провалами вместо окон. Между домами показалась узорная розовая башенка с куполом. На огороженном участке стоял храм. От второго этажа спускалась крутая каменная лестница. Птица без сил опустилась на лестничную площадку. Отсюда было видно, что до горизонта громоздятся друг на друга крыши, покрытые серой толью, и железные трубы.
Преследователь подъехал к запертым воротам, соскочил с мотоцикла. Он задержался перед высокими коваными створками. Может быть, это его остановит?..
Собор Петра и Павла, величественный, высокий - и по-домашнему затейливый. Первый этаж без украшений, второй - только наличники на окнах, третий - сцены из евангелия, а четвертый очень богато украшен.
Черный человек стянул перчатку, достал что-то из кармана, зажал в кулаке и ударил по замку. Ворота содрогнулись; створка медленно приоткрылась. Он неторопливо зашел во двор и направился налево, к лестнице. И пропал из виду.
Птица с ужасом смотрела на изящное обрамление входа в храм. На двери - огромный замок. Тум-тум. Тот, черный, ступил на лестницу.
Лепные лозы вьются по колоннам, тяжелые гроздья сиреневого винограда. Голубика настолько крупная, огромные ягоды, которых не может быть, но очень хочется.
Тум-тум. Не стреляет, подбирается поближе. Чтобы наверняка.
Тум-тум-тум. Слышно, как дышит. Сейчас, сейчас он будет здесь.
Птица отвернулась - не смотреть снова на черное дрожащее дуло. Только крыши, крыши и трубы. Из-за домов встало умытое солнце, сильное, словно ещё летнее. Её волосы трепетали, поднимались вверх, восходящий поток щекотал подкрылки... Восходящий поток!
Она почувствовала это вдруг, всем существом, вдохнула полной грудью утренний, новый воздух. Миг - вскочить на перила и развернуть оперенье для полета; пронзил рассветный холод.
Черный уже вот, уже стреляет... Она натянутой струной медленно упала вперед, лицом вниз, в протянутые руки ветра. Могучая воля выгнула её, выкрутила плечи назад, но - держать размах! Стало жарко от усилий. Крыши и трубы делались всё меньше: её уносило вверх. Мелькнул игрушечный, расписной собор с черной черточкой у входа, золотые маковки приветствовали солнце. Стало видно кремль с синими башенками, широкое пространство Волги... Но и Волга тоже свернулась извилистой полосой. Осталось только парить на теплых руках ветра.