Лететь! После мокрой, чуждой, мертвой земли снова - лететь. Из сердца по всему телу расходился жар. Тепло проникало в предплечья, в заиндевевшие пальцы, в стопы. Целительный поток ласкал каждую клеточку, до самых кончиков расправленных крыльев.
Она устремилась ввысь, пронзила обложные тучи. Здесь, в безумно синих небесах, не было дождя, здесь сияло солнце. Солнце улыбалось, грело. Облака, взбитые нежнее самой легчайшей ваты, простирались во все стороны. Безбрежный мир легких облаков. Плавать и нырять в лучах... Синий мир безбрежных облаков.
Но что-то она забыла. Что-то очень важное там, на земле. Что?.. Что же?.. Надо вернуться.
Спускалась плавными кругами. Многоэтажные дома-шоколадки, неприступные вблизи, сверху почти не отличались от травы. Лишь Волга, величавая лента, разрезала ландшафт. Но вот река осталась слева, дома возвысились; башня с вывеской "Кафе"... Да! Конечно! Гора, поросшая ельником. Нужно на северо-восток.
Внизу проносились улицы и дворы. Раскинулась двумя гирляндами проводов автострада, и тут сзади послышалось ворчание мотоцикла. От его взревываний по спине и затылку бежали мурашки. Вспомнился ночной кошмар. Она неуверенно повернула влево, сделала круг. Вроде бы - ничего. Но мурашки не отпускали. Зачем она летит на северо-восток? Нужно на северо-восток... Зачем? Ах, да. Гора с ельником.
Рев мотоцикла преследовал её. Или показалось? Вот, опять! Открылся городской парк, жар красок - желтый, зеленый, оранжевый. Птица сложила крылья и нырнула в кусты. Под ногами хрустнула жухлая листва, от густого опада пахло карамелью. Лечь на мягкий податливый ковер... Красные гроздья боярышника склонились над ней, баюкая. Хорошо... Просто отдыхать... Недалеко послышался детский голосок:
- Пап, смотри, ещё скуптура!
- Это журавушка, - ответил неуверенный басок.
Сквозь кусты было видно: отец и сын. Мальчик подошел к гипсовому журавлю и погладил по клюву.
- Какая красивая!
"Ты красивая", - вспомнился шепот - давно, из сна. Шепот, касанье губ... Сергей! Его же надо привести к Черной Горке, скорее!
Она встала, потянулась, расправляя плечи во весь размах, сладко вздрогнула всем телом, как кошка. Пара взмахов - и листья разбегаются, остаются внизу.
- Смотри, папа, журавель полетел! Настоящий! - с восторгом закричали ей вслед.
За старинные дома, над Казанкой, над одноэтажными кварталами - дальше, дальше, в леса. Потянулись деревеньки, аккуратные прямоугольники грядок, серебристые жнивы в изумрудных лугах.
И тут, над перепаханным холмом, на неё напали.
- Грам! - раздалось вдруг, - и ещё: - Грам! Грам!
Покосившийся домик, возле него - мужик в тельняшке перезаряжает двустволку. Захлебывается лаем собака.
Птица метнулась прочь.
- Грам! Грам! - неслось вслед. Лай стоял уже по всей деревне, и сзади, и впереди.
Она ткнулась в одну сторону, в другую; везде псы рвались с цепей, хозяева задирали головы вверх, кто-то тыкал пальцем и кричал, кто-то - тоже начал палить.
Лодыжку ожгло пулей; птица два раза перекувыркнулась в воздухе, дворы прыгнули в лицо. Кое-как выкрутившись, она поймала равновесие. К лесу! К лесу, скорей!
Приблизились спасительные кроны. Лес - это море с волнами из рощ и вырубок.
Гвалт вдалеке всё не унимался, каждая собака чуяла птицу и лаяла именно на неё. Дальше от деревень, глубже в чащу.
Она села на замшелый ствол, глухой, как девяностолетний старец, и зыбкий. Хотелось прижаться щекой к ноге большой сосны, как к отцу в детстве. Шершавая прямая штанина, удивительно мягкая, и бьется под тонкой корой живое, сочное, стремиться к вершине.
На этом месте когда-то была река, текла под землей. Тепло-охровые сосны подкидывали вверх, здесь, как ключи, били восходящие потоки, фонтаны энергии вставали выше пушистых вершин.
Она вышла на самую стремнину, расправила крылья и взмыла. Молодой, пахучий от смолы эфир закачал её.
Два круга над головой Сергея, который отстал на опушке - и по лесной дороге, едва не касаясь стволов, вести его к заветному месту.
Птица поднялась повыше, чтобы видеть цель. Понижения и спуски плавно покрывало ровное руно хвои. Там, за полуночным ельником, выглядывала Черная Горка. Южный склон холма зарос; а под северным, скалистым и обрывистым, пряталась нора. Птица спикировала к холму; сзади петлял мотоцикл, взрыкивая на кочках.
Вход был довольно просторным. В пещере тревожно пахло чем-то острым. На полу сидела большая коричневая жаба: не верилось, что бывают такие огромные. Жаба пару раз надула пузырь, переступила лапками. То, на чем она сидела, оказалось вовсе не булыжниками, а тремя яйцами. Они были крупные, наверное, куриные. Точнее - петушиные. Слегка вытянутые, желтые, с пояском посредине.
- Всё, как описано в литературе! В литературе о василисках! Неужели - гнездо? - сказал возбужденно очень знакомый голос.
Она обернулась: да, это был Сергей, её Сергей! Улыбался и обрадовано смотрел то на неё, то на гнездо, то на жабу.
- Слушай, Ирина, как же ты их нашла? Вот спасибо!
Он засмеялся и помотал головой от счастья. Значит, ничего плохого больше не случится! Теперь всё будет хорошо, Сергей защитит её от охотника. Сергей пришел, и всё-всё будет хорошо. Он же очень сильный, сильный и добрый.
На лице девушки появлялась, исчезала, снова появлялась пугливая детская улыбка. Ведь Сергей больше не оставит её одну? Одной страшно, холодно.
Послышался слабый треск. На яйце, лежащем слева, зазмеилась трещина. Жаба издала утробное клокотание и осторожно отошла. Трещина расширилась, показался маленький желтый клювик, подслеповатая головка с гребешком. Из скорлупы выбралась ящерка, раскрыла большие зеленые глазюки и уставилась на соседнее яйцо. Яйцо медленно покрылось серым; оказалось - на его месте лежит камешек. Ящерка, ставшая заметно крупнее, повернулась к другому своему невылупившемуся братцу. Покончив с нерасторопными родственниками, василиск уставился на жабу; та даже квакнуть не успела.
- Спасибо тебе, спасибо... Только знаешь, тут одно дело есть... - Сергей вздохнул и оглянулся вокруг, будто не находя выхода. Он покусывал нижнюю губу. Почему он смущен? Почему?
- Понимаешь, Ирина... - Сергей сглотнул, опустил глаза и полез в карман.
Хочет ей показать какую-то вещь?
- Ты не обижайся, Ирин, просто нет другого способа... - Сергей, не поднимая глаз, подошел ближе. Неужели - её опять хотят оставить одну? Что он такое говорит?
- Ты только расслабься, не нервничай. Я постараюсь быстро.
Оперение уже развернулось, уже пахнуло ветром - но поздно: шарик больно стукнул в грудь, и тело сковало. Как тогда, на болоте! Как тогда...
- Вот и хорошо, - с облегчением сказал охотник. - А то всё время уходишь.
Скованная, птица не могла двинуть ни ногой, ни крылом.
Он медленно приблизился. Лицо напряжено, губы сжаты.
- Черт, зря я с тобой заговорил, - кадык прошелся снизу вверх, - Теперь трудно... Не бойся, ладно?
В руке блеснул нож.
Она не могла пошевелиться, не могла даже зажмуриться. Под черной радужкой глаз бился ужас.
Охотник подошел вплотную.
- Прости меня, Ирин. Я делаю это для тебя.
Рука со сталью размахнулась. Нож полетел и вонзился под сердце; брызнула кровь, всё кругом затуманилось.
- Черт, надо сильнее... - услышала птица сквозь красную пелену. - Да я и кроликов никогда не резал... Сейчас. Потерпи...
Раздался довольный писк. Василиск взглядом слизывал кровь с пола, оставляя на её месте бурую гальку. Охотник обернулся, в два прыжка подскочил к ящерке, на бегу закрываясь мотоциклетным шлемом; в сторону полетел окаменевший нож. На полу под шлемом снова раздался писк, на этот раз - недовольный. Изнутри послышались удары клювика о гранит, который тут же пошел трещинами. Охотник спешно проговорил заклятье: трещины заросли. Одновременно раздался ментальный щелчок, и птица почувствовала, что может свободно вздохнуть. Она оттолкнулась, прыгнула в воздух, рванулась к свету.
Голова кружилась. Легкие обволакивал пряный запах хвои. Ей удалось, она снова свободна! В небесах ничто не сравнится с силой её крыльев, никто не догонит. Ликование уносило к солнцу, теплые потоки гладили вдоль ребер и ниже. Птица вошла в невообразимый пирует, а выйдя из него - рассмеялась.