Когда на вершине Кутсувамяки на маленький отряд напали ниелунты, он отступил немного к краю обрыва, противоположного тому, под которым мчала Йоутсенентютар, и начал превращаться в медведя. Он специально выбрал зверя покрупнее, чтобы напугать побольше врагов. И тут произошла вещь, совершенно неожиданная и непредвиденная.
Дядюшка Укконен не смог стать видимым.
То ли он что-то перепутал в заклинании, то ли так хорошо вжился в свою невидимость, что выбраться теперь из нее было не так-то просто, только у него ничего не вышло.
И вдобавок на него накинулись ниелунты. Видно, они не посчитали невидимую врага чем-то необычным и решили одолеть его скопом. Не менее дюжины пронзительно вопящих ниелунтов навалились на дядюшку Укконена и, не взирая на его невидимость, прочно вцепились в его одежду и бороду.
Он отбивался и отбрыкивался, рыча, как самый настоящий медведь. Но шестипалые голосили гораздо громче. Им удалось опрокинуть его, и визжащий клубок сплевшихся тел покатился по земле.
Обрыв был совсем рядом. Несколько раз они прокатывались в нескольких дюймах от края площадки, но так не могло продолжаться бесконечно, и, в конечном счете, они все сорвались.
До земли здесь было далеко. От домового и напавших на него ниелунтов осталось бы только мокрое место, но дядюшке Укконену везло. Если, конечно, это можно назвать везением. Падая, он зацепился одеждой за сук, одиноко торчавшей под обрывом сосны, и повис, беспомощно болтаясь в воздухе. Старый балахон домового оказался неожиданно прочным.
Ниелунты повисели на нем, вцепившись в его одежду, но, видно, решили, что от болтания между небом и землей мало толку, и что подвешенный враг теперь не страшен. Поэтому они звучно пошлепались на землю и разбежались.
И вот, побоище окончилось, враги увели связанного Майкла, смерклось, забронзовели в лучах уходящего солнца кроны деревьев, а дядюшка Укконен все висел и висел.
Он попытался отцепиться, но не смог дотянутся до сука. Усиленно поболтался в воздухе, но сосна была еще не старая, и сук выдержал, хоть домовой и прилично отяжелел за годы своей тихой жизни в долине. Тогда он вновь попробовал стать видимым, и опять у него ничего не вышло.
Теперь оставалось только висеть и ждать, чтобы кто-нибудь его снял. Вот только надежды на это было маловато. Лес вокруг стоял, словно вымерший - ни зверья, ни древесных фей. Правда, один раз ему показалось, что в стороне, за грядой камней, мелькнуло белое платье какого-то малявки, но звать на помощь домовой постеснялся. Малявки - народ задиристый. Снять-то, конечно, снимут, но пока снимут, натерпишься от их метких шуточек.
Правда, немного попозже, когда стало прохладно, и, сначала слабый, но все более усиливающийся ветер начал разгуливать в его балахоне, вынуждая дядюшку Укконена раскачиваться наподобие маятника, он пожалел о своей стеснительности. А когда в еще светлом, но уже залитом предзакатной, густой синевой небе затеплились чуть размытые первые звездочки, он даже решился немного (и не очень громко) покричать вслух. Но лишь свист ветра был ему ответом. Над Туманными горами опускалась темная и по горному холодная ночь.
"Вот тебе и на, - размышлял домовой, плавно покачиваясь и озираясь, - Можно, конечно, сделать вид, что ничего особенного не случилось, и, подобно англичанину, вести светскую беседу. Но светскую беседу мне сейчас вести не с кем, и, кроме того, я не англичанин, а самый обычный финский домовой, следовательно, мне остается только признать, что я попал в глупое положение. Ну что ж, я это признаю. И что дальше? По всей видимости, мне надо как-то из него выбираться. Остается только решить - как?"
Размышляя таким образом, а времени на размышления у него теперь было предостаточно, дядюшка Укконен внезапно пришел к очень грустному для себя выводу. Да, да. И хоть вывод этот просто вытекал из всего случившегося, но веселее он от этого не становился. Дядюшка Укконен понял, что он был слишком самонадеян и возомнил о себе непозволительно много.
Что толку в том, что он - бывалый моряк и опытный страхопугатель? Здесь горы, и горы эти опытный Майкл знал гораздо лучше. Вот если бы сражение произошло на море, тогда да, тогда ему цены бы не было, а так он только подвел своих друзей. И каков результат? Майкла увели в плен, а что случилось с эльфом вообще неизвестно - может утонул, может разбился, а может тоже в плену.
И что самое грустное - Майкл был прав, один он с врагами не справится. И дело не в том, что он почему-то не может стать видимым, а в том, что ниелунты его не боятся. Невидимый враг, который рычит и воет, как раненный медведь - это ведь тоже очень страшно. Возможно, попадись ему один ниелунт - он бы точно бросился на утек, но в том то и дело, что их много, ужасно много, и все вместе они не испугаются ни медведя, ни любого другого зверя.
"Н-да, - бормотал дядюшка Укконен, потирая зябнущие плечи, - Выходит, главная-то драка будет не с таргитами, а с ниелунтами".
Постепенно холод стал пробирать его до костей. Сначала он потирал себе руки, потом плечи, потом вообще стал похлопывать себя везде, где мог дотянуться. В результате он здорово раскачался на суку, и теперь вертелся, как Волчек. Но помогало это мало.
"Так ведь можно замерзнуть насмерть!" - подумал дядюшка Укконен, и только собрался пуститься в длительные размышления о том, много ли будет проку от невидимого, замерзшего домового, да еще и к тому же подвешенного на солидной высоте над землей, как вдруг, справа от него, среди густых еловых лап мелькнул беличий хвост.
Домовой застыл, не веря в свою удачу.
Еловые ветки заколыхались, и из-за них медленно и осторожно выглянула уже старая потрепанная белка. Глаза ее внимательно шарили по сторонам, нос тревожно втягивал воздух, но заметить дядюшку Укконена она, конечно, не могла.
Решив, что все в порядке, белка осторожно вышла из своего укрытия и, подобравшись к самому краю ветки, приготовилась к прыжку.
- Лезь на сосну, успеешь за орехами! - рявкнул домовой и закачался так, что сук жалобно заскрипел.
Белка робко, как по канату, перебралась на сосну, долезла до сука и застыла, в ужасе озираясь по сторонам.
- По сучку иди, - потребовал дядюшка Укконен.
Белка медленно прошла по суку почти до самого края и остановилась в глубочайшем изумлении, ощутив под лапами что-то мягкое и явно не деревянное.
- Нащупала? - спросил ее домовой, - Грызи!
Белка послушно впилась зубами в его балахон. Материя затрещала, и дядюшка Укконен едва успел перехватиться руками за сук, чтобы не шмякнуться о землю. Все же он был не таким легким, как ниелунты, и мог бы солидно отбить бока.
Он влез на сук и сел рядом с белкой.
- Молодец, - сказал дядюшка Укконен и потрепал ее за ушами.
- Так ты не ниелунт? - изумилась белка.
Домовой даже обиделся.
- Ниелунт, ха, скажешь тоже. Я домовой - потомственный страхопуг. А ты чего трясешься, рыжая?
- Чего трясусь?! - рассердилась белка, - Сам напугал до полусмерти, а теперь спрашивает - чего трясусь?! Я подумала - ты ниелунт, еще и вправду шкуру спустишь. С тех пор, как ушли малявки, от этих зеленоглазых в горах спасения не стало! Все разоряют!
- Это точно, - вздохнул дядюшка Укконен, - пустой у вас лес.
- Еще бы, - поддакнула белка, - А тебя-то кто на сосне подвесил?
- Они, кто же еще, - проворчал дядюшка Укконен. Сознаваться в том, что он собственно сам, в общем-то, подвесился, домовой опять постеснялся. Домовые вообще народ очень скромный, не удивительно, что вы их никогда не видели.
- Это как же им удалось? - искренне изумилась белка.
- Не важно... - сказал дядюшка Укконен негромко, но очень внушительно, так, чтобы белка попридержала язык и оставила эту неприятную для него тему, - А теперь, мне нужен дом. Понимаешь, рыжая...
- Меня зовут - Сильвия, - вставила белка.
- Не перебивай, - домовой помолчал, собираясь с мыслями, - Так вот, Сильвия, я - домовой, и я здорово замерз. Чтобы отогреться, мне нужен дом. Знаешь ты где-нибудь в округе дом?
- Один-то знаю, - неуверенно протянула белка, - Да вот только увидишь ли ты его? Это ведь дом Хозяина.
- Что за глупости, - рассердился домовой, - в любом доме я - сам себе хозяин. Далеко это?
- Можно, - кивнула Сильвия, - теперь уже к орешнику не пойду, а Хозяин, может, и даст чего для бельчат. Поскакали.
И она вправду поскакала с ветки на ветку, ловко петляя между деревьями, но, не забывая, при том внимательно оглядываться и принюхиваться.
Сначала дядюшка Укконен пытался скакать за ней, но вскоре понял, что этот способ путешествия для него слишком утомителен.
- Стой! - окликнул он белку.
И когда та остановилась, удивленно оглянувшись, он закинул ее к себе на спину и взмыл в поднебесье орлом. Невидимым, правда, но все же орлом. Способности превращаться в разных животных он не утратил.
Сильвия сначала испуганно и тоненько завизжала, а потом расхрабрилась и важно развалилась у него на спине, указывая дорогу.
- Кархунярви, - прокомментировала белка, - нам правее.
И они повернули правее, туда, где на темном клину между двух хрустальных, в серебристой водной пыли потоков чуть теплился приветливый оранжевый огонек.
Странный, призрачно-легкий, невесомый звук пронесся по небу, словно негромко зазвонило несколько сотен хрустальных колокольчиков. С востока, из-за черных равнин Пихкасеу плавно и величественно выплыла Птица-Полночь. Сквозь полупрозрачные крылья жемчужными каплями светились звезды. Опять зазвонили колокольчики.
"Надо спускаться, - подумал дядюшка Укконен, - столкнемся, упаси покровитель всех троллей и малявок, навеки останемся во вчерашнем дне".
Он круто свернул, едва успев вынырнуть из-под легкого, как пух, пронизанного лунным светом крыла, и через несколько минут опустился на землю перед славным бревенчатым домом с красной кирпичной трубой и резными ставнями. Окна в доме едва светились, видно, догорал огонь в камине.
- Ну, что, ты его видишь? - взволнованно спросила Сильвия.
- Вижу, конечно, - пробурчал домовой. Он уже успел принять свое нормальное обличье. - Давай, пошли.
- Странно, - удивилась про себя белка, поднимаясь следом за ним на крыльцо, - а ведь не должен бы...
В просторной комнате с полуугасшим камином никого не было, но это озаботило дядюшку Укконена меньше всего. Главное, на стоявшем посреди комнаты столе лежал большой румяный каравай хлеба. Свеженького, запашистого, видно, еще горячего, прямо из печи. И домовой не устоял.
Отломив для белки хрустящую корочку, он уселся на лавку, достал свою огромную финку, сохранившуюся еще с тех времен, когда он сбежал из дома, и принялся за еду.
Слабо скрипнула дверь в соседнее помещение, и в дверном проеме возникла освещенная красноватым пламенем камина стройная девичья фигура. В длинном белом платье, по которому метались красные блики, девушка казалась живой богиней огня. Словно угли, полыхнули на бронзовом лице черные глаза.
- Кто здесь? - спросила она, деаля шаг в комнату.
Белка задрожала и спряталась за дядюшку Укконена, не сообразив, что невидимый домовой - плохая ширма.
- Я, - ответил дядюшка Укконен, отрезая еще ломоть хлеба и обмакивая его в соль, а ты кто будешь? Спасибо за угощение, конечно.
- Я - Туллики, - ответила девушка, подходя к столу. Вил исчезавшего в пустоте хлеба поверг ее в глубочайшее изумление. Белку она просто не заметила.
- Ах, вот оно что, - протянул домовой, переставая жевать, - Ну, теперь понятно, какого это Хозяина дом. А то я думаю: дом Хозяин, дом Хозяина, а что за Хозяина - непонятно.
И с набитым ртом он важно продекламировал:
Туллики - лесная дева,
Дочка Тапио - березка,
Ты стройна, как ветка ивы,
Хороша, как цвет ромашки.
-А я - дядюшка Укконен, - представился он, вставая и кланяясь, чего, впрочем, никто не увидел.
- Ненашик? - еще сильнее удивилась Туллики, Как же ты попал сюда? Дом Тапио видят только звери. Только четверолапым открыт вход в дом Хозяина леса. Люди и ненашики не могут его увидеть.
- Ненашик, невашик, - обиженно пробормотал дядюшка Укконен, отправляя в рот последнюю горбушку, - Вот так вы все и живете! То не наше, а это - не ваше. А что в результате? Все грызутся между собой, как голодные собаки. Я, если хочешь знать, домовой. Мне в любой дом вход открыт, и с хозяином, и без хозяина.
- Ах, вот оно что, - сказала Туллики, усаживаясь на соседнюю лавку, - Ты, значит, домовой. Только в нашем доме домовой не нужен. Тут и пугать-то некого.
- Я у вас задерживаться и не собираюсь, - ответил домовой, - Вот, обогреюсь малость и пойду своей дорогой. Спасибо тебе, лесная дева, за хлеб за соль. Да позови ко мне Хозяина, у меня к нему разговор есть.
- Отца дома нет, - качнула головой Туллики, и в голосе ее зазвучала грусть, - он ушел в дальние леса, на поиски зверья, а мать пошла к рекам за великими озерами, искать, куда ушла рыба. Только напрасно все это. С тех пор, как в горах поселились зеленоглазые ненашики, все четверолапые покинули здешние места.
- А вы что же остались? - удивился домовой.
- Нам не страшны зеленоглазые, они не видят нашего дома. Тапио - Хозяин леса, он - сам себе господин, над ним не властны покровители ненашиков. Только без зверья - какой же он хозяин?..
- Это верно, - кивнул домовой, - Ну, что ж, девушка, Хозяина мне ждать некогда, придется с тобой поговорить. Мне нужна твоя помощь, красавица. Не сможешь ли ты собрать то зверье, что еще прячется по Хухтомяки?
- Смогу, чего ж сложного, - усмехнулась Туллики, - Да они и сами иногда сюда забредают. Вот и нынче вечером забрели трое, спят в соседней комнате. А зачем тебе?
Домовой слетел с лавки и полетал взад вперед по комнате, раздумывая, как бы лучше ответить. Похоже, в этом доме не жалуют ненашиков, и вряд ли захотят помочь, а помощь была необходима, в это он твердо уверовал.
- Понимаешь, Туллики, - заговорил он, - малявки хотят вернуться в Туманные горы и прогнать ниелунтов, и если бы твои звери помогли им...
- Нет, - вставая, ответила Туллики, - Вместо одних разорителей придут другие, а погибать будет ни в чем неповинное зверье. Нет.
Дядюшка Укконен вздохнул, помолчал с минуту и разразился целым потоком красноречия.
Он говорил об изгнанниках-малявках - храбрецах и настоящих лесных жителях. Он говорил об их ловкости и скромности, об их страстном желании вернуться на родину. "Ведь это их родные горы, ты пойми, дочка Тапио". Он говорил о том, что малявки ведь и раньше жили в Туманных горах, и зверье жило бок о бок с ними, разве они кому-нибудь мешали? Он говорил о ниелунтах - о горластых разбойниках и ворюгах. "Если они уйдут, звери вернуться, и древесные феи опять будут петь свои утренние песни, вот увидишь, Туллики". Он говорил о таргитах - о проклятых вислоухих пещерных троллях, о черных страшилищах с каменными сердцами. Он говорил о том, что таргиты уже заключили союз с ниелунтами, и вместе они куда страшней, чем одни ниелунты. Потому что ниелунты хоть и подлые твари, но все же не такие зловредные, у них нет страшной цели в этой жизни, а у таргитов есть, и в их руках ниелунты могут стать просто непобедимым оружием. Он говорил о зверье, которое тоже мечтает вернуться в Туманные горы, но если, упаси повелитель троллей, таргиты здесь останутся, этого никогда не случится. "Как тебе тогда будет грустно, лесная дева".
Он говорил, и Туллики, казавшаяся поначалу такой грозной, становились все добрее и добрее. Черты ее прекрасного лица смягчились, и от этого оно стало еще прекраснее.
Наконец Туллики опустила голову и тихо сказала:
- Хорошо, ненашик, ты убедил меня. Я соберу тех зверей, что прячутся в Хухтомяки. Вот только птиц, о, хозяин уютных очагов, я собрать не смогу.
- Н-да? - домовой почесал в затылке, впрочем, этого никто не видел, так что ему не пришлось краснеть за неучтивость манер, - Ну, птиц-то я, может, соберу сам. Есть у меня знакомый альбатрос.
И тут дядюшка Укконен вспомнил про свое несчастье. Как же ему договариваться с альбатросом, если он невидим? Осторожная птица к кому попало не подлетит.
- Ах, я - старый пескорой, - домовой хлопнул себя по лбу, - Слушай, лесная дева, а нет ли у тебя случайно рецептов старой Лааки?
- Есть, - усмехнулась Туллики, - есть у меня и берестяные свитки старой Лаки, есть и книга лекаря Ихмерухо. Думаешь, лесная дева - глупая девчонка? Сейчас станешь видимым.
Туллики между тем вздула огонь в камине, подвесила котелок с дождевой водой и принялась сыпать туда какие-то травы, приговаривая чуть слышно над ароматным паром:
Ты - хвороба лихоимка,
Уходи-ка прочь отсюда,
Ты ступай в пустыню Хийси,
Вон из дома Тапиолы.
Наговор был длинный, голос Туллики звучал нежно, как лесной ручеек, и усталый домовой начал под него задремывать.
Мохнатые звезды заглядывали в окна дома Тапио, словно им тоже хотелось посмотреть, что за диво-зелье варит на своем очаге ленная дева.
И вот, наконец, кружка с чудным напитком оказалась в руках домового. Был он, как летний день, пронизанный солнцем сквозь зелень леса, и дрожали в нем светлые блики, какие играют над водой, на листве склонившихся над берегом старых ясеней. Он пах душистым сеном, и тонула в его глубине васильковая синь, как тонут сами васильки в золоте ржаного переспелого поля.
Дядюшка Укконен поднес кружку к губам и выпил.
- Ах! - воскликнул кто-то изумленно позади них.
Они оглянулись и увидели окаменевшую в дверях полусонную Пиксу. Наконец-то сбылась ее заветная мечта.