Для тех, кто не в курсе: в последние годы двадцатого века, когда происходит действие этой книги, сотовые телефоны уже были, но далеко не у всех.
* * *
Темный больничный коридор был пуст. Естественно, три часа ночи. Врач остановился перед большим, в половину стены, стеклом и посмотрел в палату. Спят. Вот и хорошо, вот и пусть спят. Он бесшумно двинулся дальше, к самому последнему боксу. На душе было гадко. Он никогда не относился с особым уважением к клятве Гиппократа, как и ко всем прочим клятвам, искренне считая их ритуальной бессмыслицей. Но до сих пор, нарушая по мелочам, в целом удавалось держаться, если не в границах врачебной этики, то, хотя бы, в рамках собственных понятий о приличиях. Ну, и Уголовного Кодекса, естественно. А сейчас придется их переступить, сделать шаг, который раз и навсегда превратит его в преступника. И не жилось ведь спокойно этой дуре! Нет, нынешние свободные времена баб окончательно испортили. Сидела бы она дома, смотрела за своими кастрюлями, вместо того чтобы лезть в чужие дела - всем было бы лучше. А теперь...
Около ее бокса врач снова остановился. Всплыло откуда-то из подсознания: "грех на душу".
"Вот именно, эта кошелка своим любопытством людям жизнь портит, а мне теперь грех на душу брать. Черт, надо же, как противно. Я же не киллер какой-нибудь, у меня совсем другая профессия. Я привык лечить людей, а не... Ладно, хватит об этом думать. Решение принято, теперь надо дело делать. И потом, эта женщина все равно не выживет. Она вообще, должна была умереть еще несколько часов назад, это чистая случайность, что ей удалось спастись. Пусть Господь подарил ей эти несколько часов жизни, конечный результат не изменится. Даже если я откажусь, если сейчас повернусь и уйду, все равно ничего не изменится. Те, кому она перешла дорогу, сумеют найти другого человека и другой способ. Еще несколько часов, еще день, даже два - все равно, живой из больницы она не выйдет. Просто обещанные деньги получит кто-то другой. И еще неизвестно, что они с этой женщиной сотворят! А я, по крайней мере, сделаю все аккуратно, она даже и не заметит ничего."
Врач осторожно потянул на себя дверную ручку и вошел в бокс. Женщина тут же открыла глаза и улыбнулась. Он, немного напряженно, улыбнулся в ответ, сделал пару шагов и присел на стул, стоящий у кровати. Негромко, участливо, спросил:
- Ну как? Болит?
- Болит, - тихо ответил она. - Не очень сильно, терпеть можно. Вот только заснуть не получается.
- Ну, зачем же терпеть. Сейчас я вам обезболивающее уколю и сразу станет лучше. Вам надо спать побольше, силы восстанавливать. Давайте руку, я вам внутривенно, чтобы быстрее подействовало.
Она послушно протянула руку и зажмурилась, объяснив совсем по-детски:
- Боюсь уколов. Не могу видеть, как иголка кожу протыкает.
Врач был почти благодарен ей за это. Теперь он вполне мог представить себе, что перед ним и не человек вовсе, а всего лишь манекен. Дальше все действия привычные, чисто механические. Мазнуть по коже проспиртованной ваткой, взять подготовленный шприц... вены просто идеальные, никаких проблем... ввести лекарство... снова прижать ватку...
- Теперь зажмите, согните локоть. Вот и все.
- Спасибо большое, - женщина снова улыбалась, доверчиво глядя на него.
Врач судорожно вздохнул, тоже попытался растянуть губы. Все-таки, когда она не смотрела, было намного легче.
- Все будет хорошо, - пообещал он внезапно осипшим голосом. - Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, - эхом откликнулась женщина.
Он судорожно кивнул, быстро вышел, прикрыл за собой дверь и прислонился к прохладной стене. Все. Он сделал это. Он честно заработал свои деньги. Сейчас эта женщина заснет и никогда уже не проснется.
Двигаясь медленно, как сомнамбула, врач вернулся в ординаторскую, упал на короткий жесткий диванчик. Мыслей не было - только полное опустошение и жуткая усталость. Он прикрыл глаза и тут же перед ним замаячила бледная рука с идеальными венами. Выругался, вскочил, широким злым шагом подошел к окну. Из стоящего на подоконнике графина с кипяченой водой налил полный стакан, залпом выпил.
"Глупости. Все это глупости. Не я, так другой, она все равно была обречена. А я, по крайней мере, сделал это профессионально, безупречно профессионально. Да люди молятся о такой легкой смерти! Дай Бог мне самому так умереть - без боли, без мучений... не сейчас, конечно, когда-нибудь, - он посмотрел на пустой стакан, снова налил воды. - Ничего, прорвемся. Денежка, опять же, немалая, капнула. Я, конечно, теперь у этих подонков на крючке, но это не страшно. Они у меня тоже. Значит, в дальнейшем будем взаимовыгодно сотрудничать. А если кто-то думает, что врачи обязаны придерживаться всяких идиотских принципов при такой зарплате, то он может катиться к черту. Точнее, ко всем чертям. Сначала надо обеспечить человеку приличную жизнь, а потом рассуждать о порядочности, вот так!"
Второй стакан он выпил медленно, уже не торопясь, но снова до дна. В горле было по-прежнему, сухо. Очевидно, водой тут не обойдешься. Не сообразил, надо было заготовить заранее коньячку. Впрочем, какие проблемы? Слава богу, в медицинском учреждении всегда найдется, чем снять стресс. И даже к сестрам идти не надо. В шкафу, за папками с историями болезней, стоит бутылечек со спиртом, "на всякий пожарный случай". А вот он и наступил, тот самый "пожарный".
С бутылкой в одной руке и стаканом в другой, он вернулся к подоконнику, к графину с водой. Несколько выверенных до автоматизма движений и "восстанавливающий силы эликсир" готов. Врач глубоко вдохнул, сделал большой глоток и зажмурился.
"Да-а, это тебе не кипяченая водичка, - глотнул еще раз и нежно посмотрел на прозрачную жидкость в стакане, взболтал ее. Теперь уже сам, сознательно, представил шприц в своих пальцах, иглу, легко входящую в вену, ватку, прижатую двумя пальцами, и вдруг захихикал. - Зачем, спрашивается, надо было дезинфицировать место укола? Ей теперь никакие заражения не страшны."
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Какое странное лето в этом году получилось. То есть, само по себе - лето, как лето, ничего особенного. Странно было то, что Дашка уехала, почти на три недели. И не просто так, отдыхать в какой-нибудь бывший пионерлагерь, нет! Она прошла конкурсный отбор в детский оркестр и, захлебываясь от восторга и сознания собственной гениальности, укатила в лесной пансионат, которому выпала честь принимать ораву музыкально одаренной мелюзги. Называлось это мероприятие строго и торжественно: оркестровая сессия.
Естественно, что сначала Дашка, впервые за свои четырнадцать лет получившая возможность, выехать из города, прыгала от восторга. Впрочем, очень быстро она спохватилась:
- Тетечка, а как же мамина годовщина? Может мне разрешат отлучиться на денек?
- Даже не надейся, - сразу разочаровала ее Наташа. - Я за тобой приехать не смогу, а одну тебя никто не отпустит.
- Но как же тогда?
- Ничего страшного. Вернешься - съездим еще раз, вместе. А четырнадцатого я от тебя цветы положу.
Уговорить девочку было не так уж сложно - ей действительно, очень хотелось поехать. Тем более, что кроме активной оркестровой работы, ребятам обещали и массу развлечений. Пятого августа, в назначенный для отъезда день, Наташа проводила племянницу на вокзал, посадила в электричку, помахала рукой и осталась одна. Ритм жизни сразу замедлился и образовалась масса свободного времени. Не надо было бежать домой с работы, не надо было вскакивать пораньше, чтобы приготовить для Дашки завтрак (собственно, готовить Наташа вообще перестала - жила на бутербродах и кофе), отпала необходимость проверять позанималась ли Дашка скрипкой, вести с ней воспитательные беседы, резко убавилась стирка, да и в уборке не было особой необходимости - почему-то даже пыль не садилась.
С одной стороны, это было хорошо. С другой... Дашки не хватало. Наташа так привыкла к тому, что девочка составляет неотъемлемую часть ее жизни, что не могла бы скучать по ней больше, даже если бы та была ее родной дочерью. Но, вступая в противоречие со всеми законами природы, существовала еще и третья сторона. Именно сегодня, четырнадцатого августа, Наташа была рада, что племянница в лагере. Если бы они собирались на кладбище вместе, как обычно, то ни за что не выбрались бы раньше обеда - в каникулы Дашка моментально становилась страшной копушей, да и поспать любила подольше. А так, Наташа вскочила - еще семи не было, выпила чашку кофе, схватила приготовленную с вечера сумку, цветы и, по холодку, отправилась на автобусную остановку. "По холодку" - это было прекрасным объяснением, если бы во дворе встретилась какая-нибудь из любопытных соседок. На самом деле, Наташа понимала, что торопится на кладбище совсем по другой причине. Она хотела, наконец, подкараулить Игоря.
Вот уже двенадцать лет, приезжая на кладбище, они с Дашкой находили на Олиной могиле четыре крупные темно-красных розы. Когда Наташа в первый раз увидела эти цветы, у нее была настоящая истерика. Она сбросила розы на дорожку и топтала до тех пор, пока стебли, смешавшись с лепестками, не превратились в грязно-бурую массу. А потом они с Дашкой долго-долго сидели прямо на земле (лавочки тогда еще не было), и плакали. Наташа от горя, от безысходности и непоправимости случившегося, а трехлетняя малышка прижималась к ней всем своим хрупким маленьким тельцем и ревела от страха - она никогда еще не видела свою ласковую тетю в таком состоянии.
На следующий год, Наташа уже не топтала цветы, она спокойно собрала их и отнесла на мусорку. И на третий год тоже. И на четвертый. Только через семь лет, она позволила розам остаться на могиле. Это вовсе не означало, что она простила Игоря - нет! Этого человека она ненавидела и будет ненавидеть всю жизнь, тут ничего измениться не может. Но то, что он продолжал помнить Ольгу... может сестра была права и оставалось в нем что-то хорошее? А кроме того, наверное, Оле было бы приятно, получать эти цветы. В конце концов, Игорь мог таким способом просить у нее прощения.
То, что Игорь раскаялся, пожалуй, могло примирить Наташу с мыслью о его существовании на свете. Непонятно только, если у него проснулась совесть, почему он не пытается встретиться с Дашкой? Тем более, что сделать это совсем не сложно. Ведь это Игорь постарался бесследно раствориться в почти миллионном городе - переехал в другой район, сменил номер телефона. А они с Дашкой, как жили в старой, двухкомнатной хрущевке, так и живут. И раз Игорь до сих пор не появился на пороге, значит он вовсе не горит желанием увидеть дочь.
Подошел полупустой автобус. Наташа села у окна, прикрыла глаза и стала вспоминать последнюю встречу с Игорем.
Она тогда подбросила Дашку соседке, пробежалась заодно по магазинам - надо было прикупить продуктов на девять дней - и, в назначенный срок, топталась около трамвайной остановки, вся обвешанная пакетами и сумками. Игорь опоздал минут на десять, вежливо-равнодушно извинился и спросил:
- Так что ты хотела?
Больше всего, Наташа хотела понять, как ее вовсе не глупая сестра, умудрилась влюбиться в это ничтожество. Увы ответ на этот вопрос не могла дать даже сама Ольга. Она только отводила в сторону заплаканные глаза и беспомощно бормотала:
- Нет, Натка, он хороший, ты его просто не знаешь. У него сейчас сложный период, а так он прекрасный человек - добрый и отзывчивый...
- Я хочу... - голос у нее дрогнул. Наташа сделала глубокий вдох - вроде бы, считается, что это помогает успокаиваться. Черт, кому-то, может и помогает, но не ей, это точно. - Я хочу решить все вопросы между нами.
Он слегка приподнял брови:
- Вопросы?
- Да. Прежде всего, я хочу знать, почему ты не был на похоронах?
- Заболел, - без задержки ответил Игорь. - Лежал пластом, с температурой тридцать девять.
Наташа закусила губу. Для человека, три дня назад лежавшего пластом, он выглядел на удивление свежо и бодро. Игорь явно не желал затруднять себя тем, чтобы хоть соврать правдоподобно.
"Все правильно, - мелькнула мысль. - Не задавай дурацких вопросов. Не хотел идти, вот и не пошел."
- Ладно, я поняла, - она с трудом сглотнула. - Действительно, это теперь не главное. Послушай, что ты думаешь, насчет Даши?
- Даши?
- Да, Даши, - повторила Наташа, чувствуя, что терпение ее на исходе. - Твоей дочери. Ты собираешься как-то участвовать в ее жизни?
Этот простой вопрос явно смутил его. Тонкие пальцы дернулись вверх, коснулись воротничка светлой летней рубашки, нервно затеребили пуговицу.
- Но ты же знаешь, я сейчас не могу... в конце концов, мне еще учиться два года... и потом, нигде ведь в документах не записано, что я отец...
- Надеюсь, сам ты в этом не сомневаешься? - негромко спросила Наташа.
Игорь взглянул ей в глаза и поежился.
- Я не это имел в виду. Я просто хотел сказать, что не могу взять на себя ответственность... есть детские учреждения...
- Стоп! - Наташа резко, несмотря на тяжелую сумку, подняла руку, и он отшатнулся. - Не бойся, - усмехнулась она. - Бить я тебя не буду. Хотя видит Бог, моя бы воля... Ладно. Запомни одно: ни в какой детдом, или что ты там еще имел в виду, я Дашку не отдам. И мне, лично мне, ты не нужен - ни в качестве ее отца, ни в каком другом. А разговариваю я с тобой сегодня исключительно потому, что Ольга тебя любила. Так вот, ради своей сестры, я не буду тебе препятствовать, если ты захочешь видеть Дашку. Ради сестры я позволю тебе быть ее отцом. И это единственный шанс, который я даю тебе. Но если ты не воспользуешься этим шансом... Ради Ольги, я обещаю, что буду молчать, как рыба, не скажу Дашке про тебя ни одного дурного слова, пока она сама про тебя не спросит. Ты помнишь, сколько лет твоей дочери?
- Д-два... кажется... - неуверенно ответил Игорь и вдруг разозлился. - Да что ты на меня смотришь, как на злодея какого? Именно так, скоро два года ей исполнится!
- Именно так, - Наташа мрачно улыбнулась. - Думаю, около года у тебя есть - вряд ли она начнет задавать вопросы раньше. По-моему, времени для размышлений вполне достаточно. Так вот, если ты хочешь исчезнуть из ее жизни - исчезай, дело твое. Но тогда, имей в виду: как только она спросит меня, где ее папа, я скажу правду. Я не буду ей врать про героического папу-путешественника или папу-летчика, не надейся! И даже не скажу, что ты умер. Я буду говорить правду, что ты живешь рядом, в этом городе. Что ты негодяй и подлец, который просто забыл о своей дочери. И повторю это столько раз, сколько она спросит. Ты понял, Игорь? - она шагнула к нему и, подняв голову, добавила тихо: - Ты знаешь, как я тебя ненавижу. И я сумею научить этому Дашку, можешь мне поверить. Твоя дочь будет ненавидеть тебя, ты понял?
Игорь попятился:
- Ненормальная...
- Возможно, - кивнула Наташа. - Но суть дела это не меняет. Не надейся, что через десять, через двадцать лет, когда ты поймешь, когда захочешь иметь ребенка, ты придешь к Дашке, покаешься и она тебя пожалеет и простит. Этого не будет, клянусь. Если ты сейчас от нее откажешься, то навсегда.
- Да ладно тебе, загляну я конечно... как-нибудь.
- Смотри, время быстро летит. Не упусти свой шанс. Хотя мне, честно тебе скажу - мне было бы лучше никогда в жизни больше тебя не видеть!
После этих слов она развернулась и ушла. Хотелось, конечно, сделать это эффектно, гордо выпрямившись, чеканя шаг, но с тяжелыми сумками в обеих руках, не до эффектов. Игорь не увидел слез, хлынувших из глаз, едва она отвернулась, и то слава Богу.
Дашка не спрашивала про папу очень долго. Как-то так получилось, что во дворе, среди сверстников с которыми она играла, пап имели очень немногие и вообще, существа это были полумифические: разговоры про них ходили, но мало кому доводилось увидеть настоящего, живого папу своими глазами. Гораздо больше Дашку интересовала мама - мамы-то были у всех, кроме нее. Правда, у нее была тетя и девочка, как ни старалась, так и не сумела понять, чем, собственно, тетя отличается от мамы? Тетя точно так же любила Дашу, как мамы - других девочек, точно так же заплетала ей косички, водила гулять, читала книжки, твердила о пользе манной каши и целовала ушибленную коленку. По наблюдениям Дашки, тетя была даже лучше - она почти никогда не ругалась и совсем никогда не шлепала девочку. А про маму она рассказывала чудесные сказки. Когда Даша в первый раз заинтересовалась папой, Наташа, хотя Игорь так и ни разу и не пришел, сначала отшутилась, пообещала рассказать потом. А вечером, уложив Дашку спать, позвонила ему. Игоря не было дома. Точнее, он уже не жил в этой квартире. Очень любезный мужчина сообщил ей, что въехал сюда после сложного четверного обмена и, как бы ему ни хотелось "доставить удовольствие столь милой барышне", ни адреса, ни телефона прежних хозяев, он не знает. Наташа извинилась, вежливо попрощалась и положила трубку. Все. Искать его она не собиралась. Теперь Игоря из жизни Дашки можно было вычеркивать окончательно. Разумеется, она не стала говорить четырехлетней девочке, что негодяй-отец бросил ее - такой подход больше всего повредил бы самой Даше. Постепенно, очень медленно, Наташа приучала племянницу к мысли, что был он, да потом куда-то подевался; что не очень-то это и нужно - иметь папу; и только когда девочка стала взрослеть, по капельке начала добавлять яд - что и папа-то был такой, о котором горевать не стоит.
Дашка росла веселой и жизнерадостной, считая тетю кем-то средним между мамой и лучшей подружкой; маму - доброй феей и ангелом-хранителем одновременно; а что касается папы... Папа, как таковой, ее не интересовал. Нет, она не ненавидела его, как десять лет назад угрожала Игорю Наташа. Скорее это было равнодушие и полное безразличие - он для нее просто не существовал.
Наташа издалека увидела человека около Ольгиной могилы. Мужчина сидел на лавочке, упершись локтями в колени и низко опустив голову. Она замедлила шаг. Самое главное сейчас, выглядеть спокойной и равнодушной, словно ее нисколько не волнует эта встреча. Подумаешь, двенадцать лет! И то, что он все эти годы носил цветы на Олину могилу, тоже не имеет никакого значения. Можно даже сделать вид, что не узнает его, пусть заговорит первый! А что, если Игорь ее не узнает? Глупости, не так уж она изменилась! Да ее узнают даже те, с кем в детский сад вместе ходили, а тут - какие-то двенадцать лет! Узнает, конечно, в этом и сомневаться нечего. Интересно, как на него подействует эта встреча? Растеряется? Испугается? А может, обрадуется? Спросит про Дашку, попросит прощения, скажет что всегда любил только Олю, что все эти годы...
Видимо, услышав шаги за спиной, мужчина поднял голову и оглянулся. Наташа ахнула, едва не выронив от неожиданности сумку. Она так настроилась увидеть Игоря, пусть изменившегося, пусть постаревшего, но Игоря! А незнакомец, быстро поднявшийся с лавки, и стоящий теперь перед ней, неловко опустив руки, не имел с Игорем ничего общего. Он был намного, почти на голову, выше ростом и волосы у него были не светлые, вьющиеся, а черные и прямые, с едва заметной сединой на висках. Худое лицо, темные глаза под густыми черными бровями, прямой нос, четко очерченные губы, твердый подбородок - если бы даже, по каким-либо причинам, Игорю пришлось сделать пластическую операцию и не одну, а полтора десятка, все равно он не мог бы так выглядеть.
Мужчина переступил с ноги на ногу и сказал негромко:
- Здравствуйте.
- Здравствуйте, - сухо ответила Наташа и, обойдя его, перешагнула через низкую оградку.
Поставила сумку на траву, достала бутыль с водой, тряпку. Руки дрожали. Она сама не ожидала, что настолько расстроится. Розы лежали, как обычно, ближе к краю плиты, словно человек, их положивший был не уверен в своем праве проложить цветы. Значит Игорь был, приходил еще раньше. А может, он их еще вчера оставил? Да нет - за ночь они бы хоть немного увяли, а у этих вон какие лепестки свежие. Надо же, она так спешила, а вместо Игоря ее встречает кладбищенский попрошайка. Сейчас, со скорбным видом, заведет свою обычную песню: "Царствие небесное, да будет ей земля пухом..."
Наташа намочила тряпку, плеснула воды на памятник и начала ожесточенно тереть прессованную гранитную крошку. Мужчина молча смотрел на нее и это страшно раздражало. Видно, придется самой предложить ему десятку. Она, конечно, не лишняя, но черт с ней, лишь бы только этот тип убрался. Наташа бросила тряпку, мокрыми руками вытащила кошелек из сумки, заглянула в него. Тьфу ты! Надо же такой растяпой быть - практически без денег из дома ушла. А обратно добираться на двух "газельках", значит, даже если оставить себе только на проезд, на долю этого назойливого дядьки остается пять рублей. Ну что ж, раз больше нет, то и взять негде. Она выудила из кошелька монету и протянула:
- Вот, возьмите. К сожалению, я не могу дать больше.
Он удивленно моргнул, но монету взял. Повертел, внимательно разглядывая, потом положил на раскрытую ладонь решкой вверх и перевел взгляд на Наташу:
- А... а что мне с ней делать?
- Но разве вы... ой, кажется, я не так поняла! - Наташа покраснела и схватила деньги, торопливо запихала обратно в кошелек. - Извините. Я не хотела вас обидеть, просто ошиблась. Но вы стоите здесь и стоите, вот я и подумала... - она развела руками.
- Ох, - мужчина смешно сморщил нос, - это что, правда так выглядело?
- Извините, - выдавила Наташа, чувствуя, что у нее горят уже не только щеки, но и уши.
- Да нет, что вы, это вы меня извините, пожалуйста. Мешаю вам тут... я сейчас уйду, - он посмотрел на розы и сделал легкое движение рукой, словно хотел поправить их, но тут же раздумал. А Наташа снова ахнула:
- Подождите! Это вы? Это вы принесли цветы?!
- Да, - он все-таки наклонился и сдвинул стебли еще ближе к краю.
- И всегда были вы? Каждый год? - голос ее дрожал.
- Ну, в общем... да.
- Что значит в общем?
Прежде чем ответить, он помолчал:
- Два раза я не мог сделать этого сам и тогда розы привозили другие люди, по моей просьбе.
- Но почему? Разве вы знали Олю? Кто вы? Если вы были знакомы, почему я вас вижу в первый раз?
- Не в первый, - он вздохнул. - Вы ведь сестра Ольги. Простите, я не помню, как вас зовут...
- Наташа. Я младшая Олина сестра и зовут меня Наташа. А вы кто?
- Я - Андрей Константинович Артемьев, - он внимательно посмотрел на Наташу и, поняв, что это ничего ей не говорит, продолжил: - Хирург. Это я делал операцию вашей сестре.
- Вы? - она сделала шаг и опустилась на лавочку. Посмотрела на него снизу вверх и повторила растерянно: - Вы?
Артемьев молча стоял перед ней, а Наташа не знала, что сказать. Тот хирург... она забыла его совсем. В страшный день, когда сестра попала под машину, Наташа, пристроив Дашку у соседей, примчалась в больницу. Там, верно, говорил с ней какой-то врач. А этот или другой, неужели она сейчас сможет вспомнить? Врач тогда сказал, чтобы она не волновалась, что повреждения минимальные и операция была не слишком сложная, что прошла она успешно, что все будет в порядке... разрешил посмотреть на Олю через стекло бокса реанимационной палаты, и заверил, что дежурить около нее нет никакой необходимости, тем более что сейчас она еще под действием наркоза. Успокоенная Наташа тогда еще засмеялась: "Ну, пусть хоть здесь выспится..." Она вернулась к Дашке, даже довольная, что без нее в больнице обойдутся - слишком сложно это было - найти, с кем оставить девочку на ночь. И ничего-то ей сердце не подсказало. Наверное, с тех пор, Наташа перестала верить историям, в которых люди утверждают, что сразу почувствовали, когда с близким человеком случилось несчастье. Они с Дашкой прекрасно провели вечер, спокойно выспались, утром встали, не торопясь собрались "для выхода в город" - Наташа нарядила девочку в новенькое платьице, надела беленькие носочки и сделала на ее головке два забавных хвостика. Все это время, у обеих было прекрасное настроение И когда собирались, и когда ехали в троллейбусе, и когда вошли в прохладный вестибюль больницы. И даже когда сестричка, пропускавшая посетителей в отделение, спросила к кому они идут, Наташа не чуяла ничего плохого. Спокойно ответила, что к Лавровой, которую вчера привезли по скорой, что врач, дескать, обещал: сегодня они смогут ее навестить. Дашка, сидевшая у Наташи на руках, тоже весело чирикнула:
- К маме!
Сестричка растерянно посмотрела на них, повторила странным голосом:
- К Лавровой? - и добавила, сверившись с лежащим перед ней списком: - К Ольге Васильевне?
- Ну да, - подтвердила Наташа, все еще улыбаясь.
Сестричка вскочила, засуетилась:
- Вы сюда пройдите, пожалуйста, прямо по коридору, я вас провожу, здесь не далеко...
Бросив свой пост у дверей, она повела их по длинному извилистому коридору, сворачивая то направо, то налево. У Наташи еще мелькнула мысль, что обратно она без провожатого, не выберется. Сестричка открыла дверь с табличкой "Заведующий хирургическим отделением":
- Николай Геннадьевич, родственники Лавровой пришли.
Собственно, что было потом, она тоже плохо помнит. Помнит, что никак не могла поверить, что твердила про какую-то чудовищную ошибку, ведь врач вчера твердо обещал ей: "Все будет хорошо". Помнит притихшую, испуганную Дашку, прижимающуюся к ней, помнит свои нелепые слова: "Но Оля никак не могла умереть, у нее же ребенок маленький, дочка!" Потом, наверное, у нее началась истерика, потому что в кабинете сразу стало очень многолюдно, кто-то торопливо и бессвязно утешал ее, кто-то совал мерзко пахнущие капли, кто-то пытался забрать у нее Дашку...
Надо же, она так давно не плакала, а тут - слезы в три ручья. Почему вдруг? Потому, что снова, так ясно вспомнила тот день? Или потому, что вовсе не Игорь, а этот незнакомый, посторонний, по сути человек, столько лет приносит Оле цветы? Наташа вытерла мокрые щеки и спросила сердито:
- Вы что, всех своих пациентов на кладбище посещаете?
Получилось грубо, но он не обиделся. Наоборот, воспринял ее слова, как приглашение к беседе.
- Нет, конечно. К счастью, в этом нет необходимости. Вы можете не поверить, но я хороший хирург.
- К счастью... Хотите сказать, что Оля - единственная, кому так не повезло?
- Нет, конечно, - повторил Артемьев. Не спрашивая разрешения, он сел на лавочку рядом с Наташей. Снова опустил голову и, уставившись на пожухшую траву у себя под ногами, продолжил: - Я, действительно, хороший хирург, но не Господь Бог. И мне приходилось терять больных, но не так... И потом, ваша сестра была у меня первой.
- А что значит: "не так"? - спросила Наташа.
- Не так, - врач по-прежнему не смотрел на нее. - А что это значит, я пытаюсь понять уже больше десяти лет. Молодой, здоровый организм, прекрасное сердце... Было внутренне кровотечение, но "скорая" привезла ее очень быстро, и операция прошла нормально. Из наркоза ваша сестра вышла без проблем, я поговорил с ней...
- Вы говорили с Олей! - перебила его Наташа. Тогда, двенадцать лет назад, она решила, что Оля умерла, так и не проснувшись после операции. Наташа не могла объяснить, почему это оказалось вдруг так важно, но то, что этот человек был последним, с кем разговаривала сестра перед смертью, сразу изменило ее отношение к нему. - О чем?
- О многом. О жизни вообще и о жизни в частности. Она рассказывала мне про себя, про дочку. Про свою младшую сестру, - Артемьев повернул голову к Наташе и улыбнулся.
"У него хорошая улыбка, - машинально отметила она, - ему идет улыбаться". А вслух спросила:
- Но если все было так хорошо, почему же Оля умерла?
- Не знаю, - он помрачнел. - Это не должно было случиться, никак не должно! То есть, никаких видимых причин: просто сердце остановилось! Знаете, я ведь до сих пор храню копию ее истории болезни. Там целая папка документов - мои объяснения, протоколы, независимая экспертиза... иногда достаю, снова начинаю разбирать. И все равно, ничего не понимаю, - он сжал пальцы правой руки и резко стукнул кулаком по левой ладони. - Она должна была жить!
- Как это все... - Наташа не договорила. Вздохнула тяжело и поднялась с лавочки. - Извините, но мне надо здесь закончить.
- Можно я вам помогу? - неожиданно спросил Артемьев.
- Чем?
- Н-не знаю.
- Ничего-то вы не знаете, - покачала она головой. - Вот, возьмите перчатки. Можете убрать сорняки.
Пока Наташа мыла памятник, он, присев на корточки, тщательно выполол все сорняки и отнес их на кучу мусора у забора. Потом подождал, пока она разложит свои цветы (не поднимая головы, Наташа отодвинула от края его розы, смешала со своими - крупными садовыми ромашками), стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу. Когда она полила остатками воды траву и собрала тряпки и пустые бутылки в пакет, спросил неуверенно:
- Извините, вы на автобусе приехали?
- Да, - вопрос ее удивил. - А что, это имеет какое-нибудь значение?
- Не то чтобы... просто я на машине и если вы не против... вы позволите довезти вас до города?
Наташа заколебалась. С одной стороны - с детства, еще родителями внушенное правило: не садись к незнакомому человеку в машину! С другой стороны - вроде бы этот, как его... ах да, Артемьев, Андрей Константинович, не такой уж и незнакомый. Можно даже сказать, что они знакомы двенадцать лет. И так не хочется снова трястись в автобусе! Пожалуй, придется рискнуть.
- Это было бы прекрасно, - улыбнулась она.
- Тогда давайте, я схожу, мусор выкину и поедем.
Он забрал пакет и неторопливо двинулся в сторону забора, а Наташа снова присела на лавочку, рассеянно глядя на памятник, на фотографию сестры, на цветы. Когда Артемьев вернулся и деликатно остановился чуть в стороне, она спросила:
- А почему именно розы?
- Что? - немного растерялся он.
- Я спрашиваю, почему вы всегда приносили именно розы? - Наташа встала и подошла к нему. - Да еще такие, темно-красные?
- А-а. Ольга мне тогда сказала, что ей нравятся темно-красные розы, - Артемьев оглянулся на могилу и, казалось, только сейчас обратил внимание, что Наташа принесла ромашки. - Понимаете, мы с ней тогда долго разговаривали, о многом. И она сказала, что такие ей дарил любимый человек. А я пообещал, что когда буду выписывать ее, тоже принесу букет... Я сделал что-то не так?
- Нет, - Наташа сощурила глаза и посмотрела на небо. - Как раз вы, все сделали так, как надо. И простите, что нахамила, это я от неожиданности. Где, вы говорите, ваша машина?
- Вон, я ее на асфальте оставил, - Артемьев махнул рукой, и она увидела стоящий на дороге очень грязный "жигуленок". Наташа слегка приподняла брови, покосилась на владельца - сам он не выглядел таким неряхой.
Впрочем, вблизи машина оказалась не слишком грязной, просто цвет кузова был несколько неудачным. Но Артемьев, открывая ей дверцу, все равно почувствовал себя обязанным сказать:
- Извините, все собираюсь помыть, но то одно, то другое.
- Ради бога, - дернула плечиком она, забираясь в салон. - Сиденья чистые, и ладно.
- Стерильные! - заверил ее Андрей Константинович и тоже сел в машину. Включил зажигание, аккуратно двинулся по узкой асфальтовой дорожке. - Куда прикажете?
- Вы ведь все равно мимо Третьей Дачной поедете? Там и можете меня высадить, а дальше я сама, на "газельке".
- Да зачем же на "газельке"? Я могу вас домой отвезти.
- А вам это удобно? Я в Октябрьском районе живу, около городского парка. Хотя нет, что за глупости! Я прекрасно доберусь на автобусе - вы ведь, наверное, заняты.
- У меня выходной, - неожиданно сухо ответил он. - И мне совершенно не трудно отвезти вас. А если бы вы не смотрели на меня, как на помесь Фредди Крюгера с Джеком Потрошителем, то было бы даже приятно.
- Извините, - Наташа засмеялась. - Честное слово, ничего такого не имела в виду. Просто, действительно, неудобно вас затруднять - мы ведь почти не знакомы.
Артемьев не стал отвечать, только пожал плечами. А через некоторое время, когда они уже выехали с кладбища на дорогу ведущую в город, попросил:
- Расскажите мне, пожалуйста, о себе.
- Зачем это? - удивилась Наташа.
- Ну, чтобы мы были не настолько незнакомыми, например. Хотя я кое-что про вас знаю, то, что Ольга говорила.
- А что она говорила?
- Что вы на два года младше. Что вы самая лучшая сестра, какую только можно пожелать. Что она не представляет, как бы управлялась с дочкой, если бы не вы. Что хотя вы и учитесь, но много помогаете ей. Вы ведь тогда учились... простите, забыл. Но в каком-то ВУЗе.
- В университете, на химфаке, - кивнула Наташа.
- Да-да, точно, на химфаке! Ольга еще порадовалась, что лето и вам не придется пропускать из-за нее лекции. Хм, собственно, и все, кажется. Не так уж и много я про вас знаю.
- Все равно, это на порядок больше, чем знаю про вас я. Так что, по справедливости, вам первому надо о себе рассказывать.
- Вы так считаете? - Артемьев на секунду отвлекся от дороги, посмотрел на нее. - Что ж, наверное, это правильно. Что вы хотите узнать?
Наташа пожала плечами.
- Двенадцать лет назад вы были хирургом в Первой Советской больнице. А что теперь?
- На самом деле, у меня за эти годы ничего интересного не произошло. Работал. Был молодым перспективным хирургом - стал опытным специалистом. Защитил диссертацию. Не сочтите, что хвастаюсь, но мое имя довольно широко известно в узких кругах. Женился, потом развелся. Сын есть, девять лет - славный парнишка. Но они с матерью живут далеко, в Сибири. Она второй раз замуж вышла. Ничего, переписываемся с ним. Что еще сказать? Обычная жизнь обычного врача.
- Действительно, ничего особенного, - кивнула Наташа. - У меня, собственно, тоже. Университет, правда, пришлось бросить и замуж я не выходила. Работала, растила Дашку. Тоже славная девчонка получилась. На скрипке играет, сейчас как раз в учебно-музыкальном лагере занимается. Сначала их дрессируют там две недели, а потом они еще неделю с концертами по области будут мотаться. А вот имя мое известно только в кругу соседей.
- Я же сказал, что не хотел хвастаться, - мягко, но с едва заметной ноткой обиды, отозвался Артемьев. - Что же мне теперь, скрывать, что я кандидат наук?
Наташе стало неловко. Что она, действительно, к мужику цепляется? Нет бы "спасибо" сказать, за то, что домой ее везет. А то тряслась бы сейчас в автобусе.
- Извините, - она улыбнулась. - Это у меня просто характер такой мерзкий.
- Наоборот, вы меня извините. Честно говоря, не знаю, как себя с вами вести. Вроде бы, мы с вами давно знакомы, но и не знакомы. Я знаю, что не виноват в смерти вашей сестры, но чувствую себя виноватым. И перед вами тоже...
- Передо мной?
- Ну, вы не стали писать на меня жалобы, не подали в суд. Служебное расследование, разумеется, было, и экспертизу независимую проводили - тоже удовольствие ниже среднего. Но если бы на меня уголовное дело завели, гораздо больше крови попортили бы. А я вам даже спасибо не сказал. На похоронах Ольги хотел подойти, но это было как-то неуместно. А домой к вам идти, просто побоялся. Да и отсоветовали мне. Дескать, и не показывайся, и не подавай такой идеи. Забыли родственники про тебя и хорошо. Жалел потом, но явиться через несколько лет было совсем уж нелепо. И сейчас это нелепо, но все равно, спасибо вам.
- Да мне тогда просто не до этого было, - ответила Наташа, глядя в окно. - Похороны, Дашка, с университетом надо было что-то решать, искать работу... О, мы уже почти приехали! Вон там, у синего ларька, направо и во двор. К третьему подъезду.
- Наверное, теперь мне надо пригласить вас домой, на чашечку кофе?
- Чувствуете себя обязанной? - едва заметно усмехнулся он. - Что-то, вроде платы за проезд?
- Точно! - засмеялась она.
Если бы Наташа не засмеялась, Андрей бы вежливо отказался. Уехал бы и никогда больше не вернулся в этот старый двор, никогда не увидел бы эту женщину... Осталось бы только царапающее душу воспоминание о не слишком приятной встрече с сестрой покойной Ольги Лавровой, а потом, со временем, и оно бы стерлось. Но смех Наташи в один момент уничтожил всю неловкость, все накопившееся между ними напряжение. И сама она так вдруг похорошела, что Андрей только кивнул зачарованно:
- Чашечка кофе, это было бы очень здорово.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Квартира Наташи не носила никакого следа мужского присутствия. Андрей, не скрывая интереса, оглядывался по сторонам. Этакая двухкомнатная "девичья спаленка". Впрочем, она же говорила, что замужем не была. Почему, интересно? Внешность у нее вполне на уровне. Может, дело в том самом "мерзком характере", о котором она упоминала? Андрей пожал плечами и протиснулся на крохотную, как и положено в "хрущевке", кухню.
- У меня растворимый, - Наташа показала ему банку "Пеле".
Андрей моргнул, но мужественно согласился:
- Очень хорошо.
А про себя подумал:
"Надо будет принести баночку приличного кофе. Не глотать же все время эту бурду, в самом деле, - и тут же вздрогнул. - Господи, о чем это я? Можно подумать, я сюда еще раз собираюсь! Хотя... а почему бы и нет?"
Пока Наташа суетилась, доставая чашки, ложки, вазочку с конфетами, Андрей продолжал разглядывать ее.
"А что? Вполне симпатичная женщина и не избалованная, сразу чувствуется. Небольшой роман ни ей, ни мне не повредит. Люди мы взрослые, свободные - почему бы и нет?"
Наташа взяла из шкафчика сахарницу, оглянулась и поймала его оценивающий взгляд. Сразу насупилась, слишком резко, со стуком, поставила сахарницу на стол, проинформировала холодно:
- Чайник сейчас закипит. Вам кофе сколько класть?
Андрей снова посмотрел на банку "Пеле", перевел взгляд на чудовищных размеров - грамм по четыреста, не меньше - пузатые чашки. Белые цветочки, неравномерно рассыпанные по бледно-голубому полю, не делали их привлекательнее. С некоторым трудом, но Андрею удалось сдержать себя и не поморщиться.
"Санфаянс. Унитазы из него делать, а не посуду. Даже странно: такая милая женщина и абсолютное, прямо-таки, фатальное отсутствие вкуса. А вообще, не такая она милая. Подумаешь, уж и посмотреть на нее нельзя. Принцесса-недотрога. Действительно, мерзкий характер."
Впрочем, вслух он сказал нейтрально:
- Две ложечки. И полчашки воды, пожалуйста.
- Так крепко?
Она удивилась, но щедро положила две полных, даже горкой, ложечки коричневого, похожего на горелую муку порошка, аккуратно отмерила полчашки кипятка, придвинула ему. Себе сыпанула неполную ложку и долила до верха. Андрей с недоверием смотрел, как она отхлебывает несладкую бледную жижу и, вроде бы даже, получает от этого питья удовольствие. Сам он, положил три ложки сахара, тщательно размешал и только тогда попробовал. Вкус оказался таким, как и ожидалось - отвратительным. Но влить в себя это пойло было все-таки можно. Исключительно для продолжения разговора - не сидеть же молча, он ответил:
- Может и крепко, но я привык уже. Знаете, за дежурство этого кофе столько выпиваешь, что перестаешь чувствовать.
- А-а, тогда конечно, - внесла она свой вклад в светскую беседу. Взяла из вазочки карамельку, развернула, сунула за щеку. - Берите конфеты.
- Спасибо, - Андрей вежливо наклонил голову, но от карамелек воздержался.
"Черт, и что теперь? Спросить: "как вам погода нынче?" или что-нибудь еще, столь же осмысленное? И зачем я вообще сюда приперся?"
Наташа, рассеянно смотревшая в окно, сделала еще один глоток своей бурды, перевела взгляд на него и вдруг прыснула:
- Если бы вы видели себя со стороны! Да не мучайтесь, не допивайте, я не обижусь. Я же знаю, что и кофе у меня плохой, и готовить я его не умею.
Андрей смутился и потому, как утопающий за соломинку, ухватился за последние слова:
- Что значит готовить? Растворимый кофе нельзя уметь или не уметь готовить.
- Не скажите. У меня одна подруга есть, так она его как-то по-особенному, в три приема кипятком заливает - вполне сносно получается.
- Наверное, она при этом еще заклинания читает и черной кошкой трясет. Без колдовства из "Пеле" ничего приличного получиться не может.
Когда Наташа вот так смеялась, желание побыстрее свернуть разговор и откланяться куда-то испарялось. Наоборот, хотелось найти предлог посидеть подольше. Ведь столько есть важных вопросов, которые хотелось бы обсудить. Например... ну, например, реформа здравоохранения. Хотя нет, ей это вряд ли интересно. Тогда ЕГЭ. Раз у нее племянница в школе учится, то про единый госэкзамен у нее наверняка есть, что сказать!
Тема Единого Горя Эпохи, действительно, Наташу очень заинтересовала. И рассуждения Андрея о реформе здравоохранения, от которых он, все-таки не удержался, выслушала вполне благожелательно и даже сделала несколько, очень разумных замечаний. Потом, разговор непредсказуемо вильнул в сторону, и они очень долго и горячо обсуждали: так высаживались, все-таки, американцы на Луне или это была гениальная мистификация? Андрей, воспользовавшись разрешением не допивать кофе, отодвинул подальше от себя жуткую чашку и постарался пустить в ход все свое обаяние. Он чувствовал, что ведет себя, как павлин, распускающий хвост перед понравившейся самочкой, но остановиться не мог. Тем более, что Наташа ему, действительно нравилась. Симпатичная, неглупая, с чувством юмора... что еще можно требовать от женщины? Был бы у нее еще кофе поприличнее, да посуда получше. Впрочем, кофе - это вопрос легко решаемый, а посуда... ха, да еще более легко! Грохнуть об пол эти голубые страшилища и купить ей нормальные кофейные чашки из хорошего фарфора. Пожалуй, так и надо будет поступить при первом удобном случае. Андрей уже нацеливался, не откладывая дело в долгий ящик, устроить этот первый удобный случай, когда у него на поясе зазвонил сотовый.
- Извините, - он сдернул телефон с ремня, поднес к уху. - Я слушаю. А что, кроме... Ну ты, Леха, даешь! Если у тебя дежурство, то я должен все бросить и лететь? Да. Да. Между прочим, не твое дело! Да? Сам просил? Черт. Ну ладно, через пятнадцать минут буду, - он выключил телефон, развел руками и повторил: - Извините. Оказывается, мой выходной кончился. Привезли паренька по скорой, шеф просил меня найти.
- Шеф? - спросила она, вставая и выходя за ним в коридор.
- Заведующий отделением, - ответил Андрей, обуваясь.
- И что, кроме вас, некому сделать операцию?
- Как я понял, там довольно сложный случай, - он выпрямился, улыбнулся. - А я, действительно, очень хороший хирург.
Уже открыв дверь, Андрей остановился на пороге:
- Наташа, а можно я как-нибудь, к вам еще загляну? Не выгоните?
Она на секунду напряглась, потом кивнула, ответила совершенно серьезно:
- Конечно приходите. С хорошими хирургами надо дружить.
Наташа заперла дверь и вздохнула с облегчением. Не то, чтобы новый знакомый ей не понравился, нет. И симпатичный и неглупый и ведет себя прилично. Но все равно, как-то неловко с ним. Хотя, в последние полчаса они болтали очень мило.
Она вернулась на кухню, убрала со стола, сполоснула чашки и посмотрела на часы. Двенадцати еще нет. Чем бы таким полезным заняться? Обед, что ли приготовить? Хотя, какой смысл? Сейчас есть не хочется, а когда захочется, можно яичницу с помидорами сделать. Вот вернется Дашка, тогда снова начнутся полноценные обеды, завтраки и ужины. В уборке тоже нет необходимости, и в срочной стирке с глажкой... надо же, до чего комфортна жизнь одинокой женщины! Практически, никаких забот. Вот только Дашки не хватает.
Ладно, раз никаких дел нет, значит расслабляемся по полной программе! Наташа устроилась на диване, включила телевизор. Шел какой-то суматошный, не слишком аккуратно нарисованный, американский мультфильм. Чтобы не терять время даром, она взяла корзинку с начатым вязанием и, рассеянно поглядывая на экран, заработала крючком. Пестрая летняя кофточка была уже наполовину готова. Вернется Дашка из своего лагеря, а у нее обновка! Вот девочка обрадуется! Она представила, как племянница будет вертеться перед зеркалом, примеряя кофточку, и улыбнулась.
Мультяшные герои с воплями носились по джунглям - не то что-то прятали, не то что-то искали в древнем затерянном городе. Наташа посмотрела на их метания еще немного и, ничего не поняв, переключила на другой канал. Там показывали документальный фильм из жизни пауков. Мохнатая рыжеватая тварь, занявшая весь экран, вызывала одно естественное желание, убраться куда-нибудь подальше. Не задержавшись на канале, где суперменистого вида парень рекламировал какие-то особенные тренажеры, и проигнорировав начавшиеся новости, Наташа остановилась на репортаже с футбольного матча. Нельзя сказать, что она разбиралась в игре - знала, что нужно забить гол в ворота противника, и только. А все эти: "силовая борьба в рамках правил", "сыграл в ноги, а не в мяч", "левый крайний проходит по кромке поля", "технический офсайт" и прочее - оставались ничего не значащей абракадаброй. Но слушать эмоционального комментатора ей нравилось. А на то, что происходит на поле можно и не смотреть, спокойно занимаясь вязанием.
Игра шла нервно. Футболисты обоих команд валились, словно кегли и, наконец, одного из них уронили в каком-то неположенном месте. Судя по тому, что верещал захлебывающийся от возбуждения комментатор, слишком близко от ворот. Услышав: "пенальти!", Наташа подняла глаза. Что такое "пенальти", это даже она знала.
Судья установил мяч (Наташу всегда интересовало, там что, на поле, крестик какой-нибудь стоит? Откуда они все знают, что именно от этого места, до ворот одиннадцать метров будет?) и отбежал в сторону. Футболист в красной майке вытер рукавом мокрое лицо, разбежался, ударил... Вратарь, нервно пританцовывающий на полусогнутых ногах, в ту же секунду взлетел в воздух.
- И как они угадывают, куда прыгать? - вслух спросила Наташа, глядя как вратарь, обеими руками прижав мяч к груди, падает на землю.
- Угадал, угадал! - радостно подтвердил комментатор, но на конкретно поставленный вопрос не ответил.
Крупным планом показали мрачное лицо нападающего, того, что бил по мячу. Он сплюнул на газон и шевельнул губами - очевидно выругался.
- Бедняга, - пожалела его Наташа. - Воспитывать, наверное, будут после игры. Скажут: "Не сумел использовать момент!"
- Да-а, не сумел десятый номер использовать момент, не сумел, - комментатор пытался придать голосу сочувственный тон, но это ему плохо удавалось. Он явно болел за другую команду.
Народ снова забегал по полю, и Наташа опустила глаза, сосредоточившись на вязании. Бухтение комментатора, который решил порадовать дорогих телезрителей статистическими данными - сколько у каждой команды было ударов в створ ворот, сколько голевых моментов, сколько нарушений - она без труда пропускала мимо ушей. Мысли вернулись к мужчине, совсем недавно покинувшему эту квартиру. Артемьев, Андрей Константинович. Жаль немного, что он быстро ушел: так мило сидели, болтали. Может, надо было попробовать его задержать? Хотя как задержишь, его же на операцию вызвали. Да, вот работенка у человека - в любой момент могут позвонить и выдернуть, где бы ты ни был. Ни выходных, ни проходных, ни национальных праздников... наверное, и жена поэтому ушла.
А все-таки, этот Андрей Константинович, очень симпатичный. Даже жаль, что они больше не увидятся. Он правда, уходя, пообещал заглянуть как-нибудь, но это так, дань вежливости. Известно ведь, как путь к сердцу мужчины прокладывается, а она что? Кофе с карамельками предложила? Да он этим кофе чуть не подавился. Видно, балованный, привык к хорошим сортам. Понятно, что он сбежал при первой же возможности. Может, надо было хоть яичницу ему предложить? А ладно! Есть из-за чего переживать. Подумаешь, сбежал и сбежал. Сколько их уже вот так улетучилось... Кстати, насчет яичницы: самой тоже перекусить не помешает. Взяться, что ли, за сковородку? Или сбегать в соседнюю кулинарку и купить кусок пирога, да съесть с молоком? Что-то совсем ничего неохота - ни готовить, ни в магазин идти. А интересно, сколько Артемьеву лет? Если он двенадцать лет назад уже был хирургом, хоть и начинающим, то значит... до какого возраста они там, в своем медицинском, учатся? До двадцати двух - двадцати трех? Ну, допустим, еще пару лет практической работы в больнице. Плюс двенадцать - получается, сейчас ему около тридцати семи. Надо же, а выглядит старше. Когда не улыбается, естественно. Улыбка у него, совершенно мальчишеская. Даже жалко, что он такой хмурый все время. Точнее, не хмурый, а сосредоточенный. Вот именно, сосредоточенный и деловитый. Настоящий, черт побери, мужчина, профессионал. Как он про себя говорит: "Я, действительно, очень хороший хирург". Что ж, наверное, так и есть - двоечника какого-нибудь на срочную операцию в воскресенье вызывать не стали бы. Эх, Оля, Оля... Что же ты, у такого хорошего хирурга, и не выкарабкалась?
Андрей, все еще в зеленой операционной робе, развалился на кожаном диване, подсунув под спину тощую больничную подушку и маленькими глоточками, с наслаждением, потягивал кофе. Кроме него, в ординаторской находилось еще двое: старинный, еще со студенческих лет, приятель, а ныне - врач-анестезиолог, Алексей Луканин, с такими же удобствами устроившийся на втором диване, и старшая сестра Таня Доронина, аккуратно нарезающая, собственного приготовления пирог с курагой. О ее имени позаботилась мама, всю жизнь боготворящая знаменитую актрису. В свое время, она даже замуж вышла не столько по любви, сколько потому, что не смогла отказать парню по фамилии Доронин и самой стать Дорониной. Естественно, когда у них родилась девочка, она без малейших колебаний назвала ее Таней и едва ли не с младенческих лет начала готовить к сценической карьере. Сама Танечка Доронина особого желания стать артисткой не испытывала. Художественной декламации тщательно подобранных мамой стихов, она предпочитала игру в куклы. Куклы все время болели, а Таня их лечила - ставила игрушечные градусники, бинтовала кукольные ручки и ножки, делала уколы одноразовыми шприцами без иглы, слушала сердце пластмассовым фонендоскопом... Тихая, послушная девочка не протестовала и не плакала, когда мама, недрогнувшей рукой отрывала ее от больничной палаты устроенной в уголке комнаты и вела на занятия. Но после девятого класса Таня, которая вынуждена была, кроме музыкальной школы, заниматься в танцевальном кружке и двух драматических - при школе и при малоизвестном в городе, но настоящем театре-студии, в конце концов, взбунтовалась и ушла в медучилище, к тайной радости отца и безутешному горю матери. Сейчас ей было двадцать шесть лет, она уже три года работала в отделении старшей сестрой и, как говорится в характеристиках, "пользовалась заслуженным уважением коллег".
Андрею она, в целом, нравилась. Хороший работник - серьезная, ответственная, в ее хозяйстве всегда полный порядок. При этом очень милая женщина - хорошая фигурка, симпатичное личико. И характер золотой, и готовит прекрасно... Собственно, с точки зрения Андрея, у Тани Дорониной был один единственный недостаток: она хотела стать Таней Артемьевой. Очень хотела. И, с присущей ей мягкостью и терпением, медленно, но верно, приучала к неизбежности этого события всех окружающих. Делала она это так виртуозно, что многие считали свадьбу Татьяны с Андреем, если не совершившимся фактом, то делом самого ближайшего будущего. Честно говоря, бывали моменты, когда и сам Андрей, дрогнув, думал, что рано или поздно, у него случится какое-нибудь временное помрачение сознания и в себя он придет уже с кольцом на пальце и улыбающейся Танечкой на коленях. Единственным, кто ни разу, ни на секунду не поверил в вероятность такого исхода, был Алексей.
- Ускребешься, - успокаивал он приятеля в особо мрачные минуты. - Зря она вообще с тобой связалась. Ты Андрюха, из тех мужиков, которые или женятся сразу, или никогда.
Таня аккуратно разложила куски пирога на тарелочки, одну отнесла Алексею, ответив на его благодарное: "Танюша! Благодетельница ты наша, кормилица! Спасибо!", дежурной улыбкой и кивком головы, вторую подала Андрею. При этом она смотрела вниз, а когда Андрей уже взял тарелку и тоже сказал "спасибо", быстро подняла взгляд. Выразительные карие глаза засияли, но Таня тут же притушила их блеск густыми черными ресницами, снова потупившись. Андрей мысленно застонал: "Ну что она ко мне прицепилась! Ходит тут, стреляет глазками... а о том, что от таких взглядов, у меня кусок в горле застревает, она не думает!"
Алексей, на своем диванчике, сочувственно хмыкнул. Проглотив свою порцию (еще бы, перед ним никто ресницами не махал), он спросил:
- Танечка, вкусно, просто необыкновенно! А добавка будет?
- Конечно, - Таня забрала у него тарелку, положила еще один большой кусок пирога. - Кофе тоже подлить?
Алексей заглянул в свою кружку:
- Пожалуй.
Обслужив его, Таня снова повернулась к Андрею:
- А тебе, Андрюша?
Он только помотал головой отрицательно. Кофе был прекрасным, пирог - просто объедение, но, если бы кто-нибудь сейчас у него спросил: "Ну? Что ты выбираешь? Сладкую жизнь с Танечкой? Или, может, хочешь снова оказаться на тесной кухне и глотать отвратительную бурду, заедая ее карамельками, но с Наташей?", Андрею и доли секунды на размышления не понадобилось бы. Да-а, Наташа. Казалось бы, ничего особенного. Симпатичная, но особо стильной не назовешь. Сарафанчик на ней, правда, сидит ладненько, но что-то подсказывает: она сама его сшила. Интересно, сколько ей лет? Тогда, двенадцать лет назад, она была совсем девчонкой - девятнадцать, двадцать. Значит, сейчас чуть больше тридцати. Надо же, а выглядит моложе. Особенно, когда смеется.
- Я вам больше не нужна, мальчики? - спросила Таня.
Обратилась во множественном числе, но смотрела при этом на Андрея. Он снова отрицательно мотнул головой, а Алексей пропел сладким голосом:
- Ты нам всегда нужна Танюша.
- Понятно, - она рассеянно кивнула ему и перевела озабоченный взгляд на Андрея. - Тогда я пойду, своими делами займусь. Если что, позовете.
- Обязательно, - заверил Алексей, а Андрей, хотя и с некоторым трудом, но сумел изобразить почти достоверную улыбку.
- Она очень славная девушка, - заговорил Андрей, когда дверь за Таней закрылась. Тон был такой, словно он оправдывался. - И готовит хорошо, и заботливая...
- И уколы делает прекрасно, - ухмыльнулся Алексей. - Я не понял, ты кого это уговариваешь, меня или себя?
- Никого я не уговариваю, - Андрей меланхолично смотрел в потолок. - Просто сетую на несправедливость судьбы. Вот представь себя на моем месте! Чего, кажется лучше: жениться на ней, наплодить детишек - жить, да радоваться. Лешка, ну почему у меня от одной мысли об этом скулы сводит, скажи?
- Ну ты спросил! Да у меня, если хочешь, скулы сводит при мысли о женитьбе вообще.