Это лето, действительно, выдалось очень жарким. Горели леса Шатуры. Шлейф дыма от горящих торфяников накрыл Москву, создав адскую атмосферу. Спать в московских каменных джунглях было невозможно - не спасала ни открытая форточка, ни развешенные возле кроватей мокрые простыни. Свеженамоченная простыня высыхала в один миг, после чего вновь накатывала духота, смог удушьем залеплял горло, а тело начинало полыхать жаром.
Страна жила в не менее душное брежневское время. Люди переносили эту духоту терпеливо и обреченно, а Подружки, о которых пойдет речь в рассказе, находились в том безответственном возрасте, когда прошлого еще нет, будущее видится в радужных отблесках, а настоящее воспринимается как короткий мостик на пути к счастью. Это означало, что они только что прошли через счастливое пионерское детство и находились в самом расцвете комсомольской юности.
Поэтому они знали многое об очередных съездах и задачах "партии и правительства", и совершенно не представляли, в какой стороне света находятся Соловецкие острова. В их, исковерканных задачами партии и правительства, мозгах, Соловки представлялись архипелагом северной культуры, но вместе с тем и суровым краем, последним убежищем диких Зэков с кривыми ножами на поясе.
Идея махнуть на Соловки принадлежала Ниночке, миниатюрной девушке из Подмосковья.
Отправиться в путешествие решили трое - Ниночка, которой Соловки снились вторую неделю после прочитанной книжки, Ирка - длинная сутулая девица из рабочего московского района Краснопролетарской улицы и пензенская девушка Верка, нечаянно сошедшая с картины Сандро Боттичелли "Весна".
В их багаже уместились три ватных одеяла, кусок брезентовой палатки, два алюминиевых котелка, большой охотничий нож и наточенный топор, чтобы было чем обороняться от Зэков. Четвертинка водки "Столичная" была взята на случай обморожения.
С географией Подружки явно не дружили. Имея смутное ощущение, что Соловецкий архипелаг находится где-то посреди Белого моря, они предположили, что станция Беломорск, судя по названию, самое близкое место к Соловкам, и решительно взяли билеты именно туда.
По ходу поезда выяснилось, что Беломорск не отвечает сути своего названия и ехать надо до Кеми.
Кемь была следующей станцией после Беломорска на пути от Москвы и, после несильного сопротивления проводницы, Подружки вышли под дождь на станции Кемь. Этот поселок, расположенный на берегу самого Белого моря, имел причал, от которого два раза в неделю по расписанию должен был отходить теплоход. За пару часов этот теплоход мог доплюхать от Кеми до пристани на Большом Соловецком острове.
Поезд подошел к Кеми, когда уже смеркалось. По наступлению ночи Подружки дружно расстелили одеяла на пустующих скамьях вокзального зала и заснули сладким сном. Они проснулись поутру среди множества невесть откуда взявшихся людей, томившихся в ожидании рассвета.
Утро выдалось серым и прохладным, но дождь перестал.
Пристань, к которой они подошли после скудного столовского завтрака, была деревянной и огорожена полусгнившими деревянными же перилами. К одному из наиболее крепких столбов был привязан причальный канат, на котором болтался однопалубный, давно не крашенный теплоходик прогулочного типа с надписью "М. Лермонтов" на боку. Неподалеку от пристани врос в землю широкий барак под вывеской "кассы".
Изнутри барак был просторен, имел дощатый щелястый пол и большую дровяную печку посредине. Вслед за Подружками в "кассы" вошла группа людей разнообразного вида.
Среди вошедших была пожилая семейная пара, двое чахлых студентов-третьекурсников и странного вида троица. Троица привлекла к себе особое внимание Подружек своим мольбертом со складными ножками, который попеременно, в случайном порядке оказывался в руках у каждого из них. Троицын состав был смешанным - двое мужчин и одна женщина.
- Смотрите, художники! - зашептала Верочка на ухо подругам. - И мольберт настоящий!
Мольберт был пропуском в девичье сердце и увеличивал ставки держащего его не менее чем в 10 раз.
Подружки с трепетным уважением относились ко всем художественным явлениям текущей жизни и их сердца были настежь открыты Прекрасному, но оно, не отвечая взаимностью, было чаще всего за закрытой дверью. Несмотря на это, они не унывали и, безответно храня Прекрасное в душе, часами выстаивали длинные очереди московских художественных выставок, ночевали под дверью театров, чтобы достать билет на спектакль с любимым артистом и с боем прорывались сквозь толпу Политехнического музея на поэтические вечера.
Поэтому, по их понятиям, встреча с настоящими художниками, несомненно, была редкой счастливой удачей, нечаянно свалившейся на их головы.
Глядя на троицу, трудно было определить, кто из них настоящий художник, а кто просто так берется за мольберт.
Худосочную девицу Подружки вычеркнули сразу из списка кандидатов на столь почетное звание. Оставалось двое мужчин. Мужчины, были пожилые, около 30-ти лет, и имели несколько потрепанный вид. Один из них, с ленинской бородкой, был одет в просторный свитер и клетчатые штаны, что, конечно, могло служить косвенным признаком художественной натуры, но все портила его отвратительная походка. Он ходил, повторяя движение колеса: высоко подпрыгивал "с пятки на носок" на правой ноге, приставлял к ней левую, потом, слегка оперевшись на нее, резко выкидывал правую вперед, переносил туда тяжесть тела и все повторял сначала.
Второй мужчина был не столь экзотичен в движениях и одежде, но имел встревоженный вид.
Немного поколебавшись, Подружки определили на роль художника мужчину в клетчатых штанах.
Пока они были заняты своими умозаключениями, народ беспокойно сновал между кассами и причалом и приносил разноречивые слухи.
По слухам с причала вырисовывалась картина ужасного шторма, бушующего в море, что казалось несколько странным, поскольку до горизонта, везде, куда доставал взгляд, царила тишь и гладь.
Слухи распространяла теплоходная команда, время от времени появлявшаяся среди ожидающих отплытия. Команда курсировала от своей каюты на теплоходе до ближайшего магазина с пугающей методичностью. После каждого последующего рейса речь команды становилась более невнятной, а волна в море круче.
"Лермонтов" отплывал от причала в Кеми три дня. Каждый день уменьшал ряды желающих дождаться штиля и попасть на Соловки. Первыми пропали невзрачные одиночки, потом ушли семейные пары, а за ними потянулись остальные, уводя в кильватере двух худосочных студентов. Те, было, попытались прихватить за собой и Подружек, соблазняя их рассказами о не открытых островах в Онежском озере, но их попытка не удалась. Кроме Подружек в кассовом зале возле печки осталась ночевать троица с мольбертом.
За эти три дня Подружки сблизились с его обладателями и отдали им половину ватных одеял, а также поделились запасом круп, сахаром и ржаными сухарями.
Художники восприняли их продуктово-вещевые приношения как должное.
Мужчин звали одинаковыми именами, они закончили один и тот же художественный вуз, но один из них, обладатель клетчатых штанов, носил звание члена Союза художников и имел, поэтому огромную мастерскую в подвале дома напротив Третьяковской галереи, а второй, без звания, работал на студии диафильмов.
Девушка состояла при клетчатых штанах.
К исходу четвертого дня, когда у теплоходной команды иссякли деньги, на море утихла буря и "Лермонтов" пошел на Соловки.
Они показались вначале куполами на горизонте, потом возникли мощной стеной кремля, сложенной из огромных валунов.
Дорога, когда она достигает цели, или сходит на нет, или поворачивает обратно.
Цели можно достичь разным путем, порой идя в другую сторону или даже не двигаясь с места. А можно двигаться в любом направлении, но без всякой цели. Вот именно так Подружки и путешествовали.
Стоя посреди брусчатого кремлевского двора, окруженного кольцом галерей, они в растерянности озирались вокруг.
Надо было что-то делать, хотя бы найти ночлег.
Вариантов для ночлега было два: монастырские кельи и там, где застигнет ночь. Хотя при ближайшем рассмотрении вариант остался один, последний, поскольку те немногие кельи, которые были отданы "под туристов", оказались заняты.
Кремль пугал и отпугивал царящей вокруг него суетой. По двору, тут и сям, сновали люди, озабоченные личными проблемами. В одной из палат кремля была устроена продуктовая лавка, которая распространяла окрест оглушающий аромат ржавой селедки. В углу, у Никольских ворот, расположился зародыш будущего предпринимателя, розничный торговец, с личным лотком, на котором был разложен скудный ассортимент местных сувениров, засушенных морских звезд и водорослей.
Изгнать торгующих из храма было некому, а место среди суетливой толпы не находилось.
Тут, как чертик из табакерки, вынырнула пропавшая по приплытию троица с мольбертом и надеждой на продолжение движения.
Надежда была хоть и крошечной, но фантастически заманчивой. Суть ее состояла в следующем.
Второй по величине остров Соловецкого архипелага, остров Анзер, был закрыт для посещения и потому казался теоретически необитаемым. Но на этом острове трудились во славу советской науки маленькая, состоящая из трех человек, группа биологов, исследователей фауны моря. Их катер через час должен был отправиться из бухты Глубокая в сторону острова Анзер. На борт катера, кроме двух членов экипажа, могло взойти еще ровно шесть человек.
Что могло бы звучать слаще словосочетания "жить на необитаемом острове" для Подружек? - Наверное, ничего. Вот тут у них и появилась цель - попасть на остров Анзер. Для достижения этой цели нужно было преодолеть небольшое препятствие. Дело в том, что биологи соглашались отвезти на остров искомое количество людей, но при двух условиях. А - эти люди не будут туристами и Б - они не будут представительницами слабого пола. Чем насолили биологам туристы, относящиеся к прекрасной половине человечества, они сохраняли в тайне.
Когда странная группа, состоящая из художников с мольбертом в руках и трех худосочных девиц, шествовавших под грузом огромных рюкзаков, подошла к берегу залива, она натолкнулась на двух бородатых мужиков, с виду неприступных, которые деловито переругивались возле работающего вхолостую мотора катера.
Чтобы попасть на остров, нужно было убедить суровых биологов, в том, что Подружки, не смотря на привычку носить тяжелые рюкзаки, вовсе не туристы, а еще в том, что, если они и имеют несчастие относиться к женской половине человечества, то не столь слабы и прекрасны.
К счастью или к несчастью, им это удалось
Хорошо, - сказали им суровые биологи, поддавшись на уговоры, - мы отвезем вас на остров, но выбираться оттуда будете сами и бойтесь попасться нам хотя бы раз на глаза! Возмездие будет ужасным! - Они сверкнули глазами и передернули затворы у ружей.
Никакие ограничения и угрозы не могут испортить настроение человеку, настигающему цель. Ничто не может погасить радость ступающего на борт корабля сухопутного романтика, всю жизнь промечтавшего о море.
И надо сказать, что впечатления от морского путешествия превзошли все ожидания.
Растянувшегося во времени заката с лихвой хватило на то, чтобы, сидя на борту катера, очиститься от гнетущего настроения, навеянного кремлем, и прийти в восторженное ликование от щедрой красоты, наполняющей взгляд непрерывной чередой картин меняющихся красок природы. В картины природы настырно лезла посудина, мчащаяся по недвижной глади бело-розовой поверхности моря. Она взрезала носом маслянистую поверхность воды, отражающую брусничные отблески солнца, покидающего небо, и устремлялась в неведомую грань, соединяющую стихию неба и моря.
На носу "дракара", вглядываясь в пучину морскую, стоял с ружьем наизготовку потомок викингов, рыжебородый архангелогородец, выискивая своим зорким глазом представителей морских глубин, а на корме рулил капитан, молчаливый и беспощадный. Крупная морская фауна, изредка выпрыгивала из воды, делала последний вздох, и снова падала в море, вздымая веер брызг, сраженная меткой пулей впередсмотрящего. Ее ловко подхватывали багром и привязывали к корме.
Смысл отстрела нерп и белух был непонятен, но овеян суровой необходимостью научной работы и романтикой человека с ружьем.
На Анзер приплыли в темноте.
Дом назывался скитом*.
Это был огромный сруб, сложенный из стволов лиственниц, величиной в три обхвата. Он стоял среди леса и смотрел пустыми оконными проемами в темную глубину ледникового озера. У дома не было не только окон, но и двери, а также пола и потолка. В углу лежало сухое прошлогоднее сено, которого с лихвой хватило на то, чтобы с комфортом устроиться на ночлег.
Ночь была короткой и беспокойной. В сене шуршали мыши, в проемы светила луна, а сбоку смачно переругивались художники, перетаскивая на себя ускользающее одеяло.
Ночь была короткой, а утро выдалось мглистым и неопределенным.
Они проснулись на острове длиной в одиннадцать с половиной километров, а шириной не более пяти. Остров был изрезан бухтами и вобрал в себя множество узких озер, оставшихся на память от ледникового периода.
Примерно посреди острова находился высокий холм, именуемый "Гора Голгофа". На вершине горы успокоилась церковь с колокольней и Анзерский скит. Церковь была разрушена, разграблена, а скит, каменный, как и церковь, имел почти жилой вид.
На горе никто не жил.
Народ жил невдалеке от моря и вблизи озер. Народ был странный.
Первыми попались на дороге двое молодых мужчин, которые полубегом направлялись в глубь острова, неся через плечо связки каната и какое-то тяжелое оборудование. Из короткого разговора выяснилось, что вот уже который год они ищут колокол чистого серебра, который, якобы, монахи утопили в озере в смутные времена. Они уже обследовали некоторые из озер и теперь кончают осмотр очередного. Для обследования озерного дна они используют водолазный костюм, который и тащат в заплечных мешках.
Подружки представили себе стопудовый серебряный исполин, мерцающий через ил сквозь толщу воды, и прониклись уважением к кладоискателям.
Вторым встречным был тщедушный мужичок, похожий на лесовика, который рассказал не менее интересную историю про затерянные сокровища. На сей раз речь шла о библиотеке, укрытой монахами в недрах подземных лабиринтов Анзерского скита. Не было сомнения, что гора Голгофа была вся изрыта таинственными подземельями, связанными между собой сетью лабиринтов. Нужно было только найти лаз и проникнуть в эти лабиринты, чтобы ощутить в руках тяжесть средневековых фолиантов, украшенных золотым теснением. Эта задача тоже показалась слишком масштабной и не по силам Подружкам.
Казалось, остров, наводненный тайнами и нашпигованный кладами, хранил в себе массу возможностей для проявления любого вида деятельности, но, тем не менее, дела для Подружек не находилось.
Художники с рассветом уходили рисовать изменчивые картины моря и причудливые очертания озер. Возвращались после полудня. К этому времени их ждал постный обед, состоящий из грибной лапши и каши, заправленной грибами же. Был еще компот из голубики, сваренный без сахара. Магазина на острове не было, а запасы сахара, хлеба и консервов исчезли необъяснимо быстро.
Художники брезгливо заглатывали пищу, приготовленную Подружками, и ругали их как опостылевших жен, приданое которых давным-давно пропито.
Отношения с художниками не складывались.
Характер "клетчатых штанов" оказался вздорным и мелочным. Девушка при нем без устали отбивалась от его обвинений в том, что ей достается не только самое теплое место под общим одеялом, но и все сладкие куски из кастрюли.
При этом он был искренне убежден в своей гениальности. Никто не видел, чтобы он держал кисть в руках. - Мои сюжеты и образы сидят в моей голове, - говорил он. Это вам, бездарям, необходимо трудиться, чтобы заполнить пустоту бесталанности, а нам, гениям, нужен только покой мастерской, чтобы создать шедевр.
Его товарищ был тихим и работящим, но поесть тоже любил. Его претензии были чисто гастрономическими.
Отношения с художниками не сложились и Подружки не выдержали. Однажды они нарушили слово, данное биологам, и пришли к ним в лагерь. Правда, сделали они это в отсутствие тех двоих, что привезли их на остров.
В лагере их встретил большой рыжий пес по кличке Буян и молодой улыбчивый паренек по имени Витя. Оба явно были рады гостям. Подружкам тоже стало радостно, когда их накормили копченой рыбой и напоили сладким чаем.
Казалось, что счастье заулыбалось им во весь рот, после того, как Витя предложил прогулку по заливу на моторной лодке.
Они поехали кататься, но прежде нажарили картошки с грибами и сварили чудный ягодный морс для отсутствующих хозяев, наверное, пытаясь таким образом найти путь к их суровым сердцам.
Они были как раз посреди бухты, когда заглох мотор их лодки, а издалека послышались голоса возвращающихся биологов.
Подружки молча снесли все справедливые, но обидные попреки, взявших их на буксир биологов, и мышками ретировались в свой скит на озере, едва лодка причалила к берегу.
Тем же вечером, когда их честная компания сидела у костра, плетя никчемные разговоры вокруг московской жизни, из темноты выплыли фигуры суровых архангелогородцев. Они молча положили на траву три жирных рыбины и так же молча удалились.
Оставленный обед, кажется, оказался вкусным, подумали про себя Подружки и взялись чистить рыбу.
Визиты в лагерь биологов стали частыми и радовали всех. Буян радовался шумно, а Витя, улыбаясь, молча поил Подружек чаем.
Наверное, Остров Анзер был, действительно, местом силы, потому что ни бесцельное лежание на сене, ни кончившиеся продукты, ни испорченные отношения с художниками, ни полнейшее неведение того, как они выберутся с острова, не могли испортить настроения Подругам. Им было спокойно и радостно в каждую минуту дня и ночи.
Жизнь все еще казалась им идиллией, когда от них вероломно ушли художники, доев последние макароны. Они ушли на постой в теплый дом к местному зверолову, который обладал достаточным запасом муки и сахара. На прощание художники дали бесплатный совет уплыть с острова на барже, которая время от времени приходила на остров за сеном.
Когда мы позволяем вмешиваться обстоятельствам в размеренное шествие судьбы, почти всегда нарушается целостная картина жизни.
Вот и сейчас Подружек понесло в неведомую сторону, на Летний берег, который назван так в противовес Зимнему, что на Кольском полуострове. Путь к дому от этого не стал для них не легче, ни короче. Наверное, лишь молитвы любящих позволили им целыми добраться до дома. Но память сохранила им не полные опасности приключения обратной дороги, а несколько минут прощания с островом.
Расставание затянулось.
Впрочем, оно не затянулось, а растянулось во времени, и, кажется, оно длится по сей день. Возможно, это и не дает оборваться нити, связывающей Подружек с Островом Анзер.
Когда баржа с сеном и Подружками, сидевшими на плоской палубе в обнимку с тяжелыми рюкзаками, потихоньку вырулила на безмятежную гладь бухты и взяла курс к поселку Летняя Золотица, на берегу неподвижно стояли двое - Витя и Буян.
Первым не выдержал Буян: он побежал, громко лая, вдоль берега, стремясь догнать баржу, теряясь в высокой траве и выныривая снова. Так он и запомнился бегущим, из последних сил стремящимся оттянуть момент перехода из "есть сейчас" в "было, но прошло".
Витя же стоял в кромке прибоя и беспрерывно махал рукой. Непонятно, чего больше было в его жестах, "Прощайте", или "Вернитесь и Останьтесь".
Стою на пороге, не слышен мой шаг
Не смею взглянуть ни вперед, ни назад
Боюсь оторваться, не смею остаться,
Боюсь не уйти и в пути потеряться