Очень старый человек, чье лицо было почти столь же лишено плоти, что и птичья лапа, сидел в размышлении на скалистом берегу ровного, поросшего орешником острова, который заполняет самую широкую часть Лох Гилл. Семнадцатилетний отрок с красноватым лицом сидел рядом, глядя, как ласточки ныряют вслед за мухами в спокойную воду. Старик был одет в потрепанный синий бархат, а отрок носил фризовую куртку и синюю шапку, а не шее - четки из синих зерен. Позади этой пары, наполовину скрытый деревьями, был небольшой монастырь. Он был сожжен дотла давным-давно святотатцами из Королевиной партии, но отрок заново покрыл его тростниковою крышей, чтобы старик обрел прибежище в последние дни своей жизни. Он, однако, не прошелся с лопатой по саду обители, и лилии и розы, посаженныя монахами разрастались, пока их смятенная пышность не соприкоснулась и не вплелась в съужающиеся круги папоротника. За розами и лилиями папоротники были так густы, что ребенок, проходя между ними, пропал бы из виду, даже встав на цыпочки; а за папоротником росло много орешника и невысоких дубов.
"Учитель", сказал отрок, "этот долгий пост и труд вычисления по наступлении ночи рябиновым посохом тварей, живущих в водах и в орешнике и дубраве, слишком велики для твоих сил. Упокойся ненадолго от этих трудов, ибо кажется твоя рука тяжелей на моем плече и ноги твои - менее тверды сегодня, нежели я знал". Он говорил нетерпеливо, порывисто, словно бы его сердце было в словах и помыслах мгновения; и старик отвечал медленно и обдумано, как если бы его сердце ушло к далеким дням и далеким деяниям.
"Я скажу тебе, отчего не могу я успокоиться", сказал он, "справедливо будет тебе узнать, ибо ты верно служил мне эти пять с лишним лет, и даже с привязанностью, облегчая тем самым удел одиночества, всегда выпадающий мудрому. Ныне, опять, когда близок конец моих трудов и торжество моих надежд, тебе тем более нужно обладать этим знанием".
"Учитель, не подумай, что я стану задавать тебе вопросы. Для меня - поддерживать огонь горящим, а солому - плотной от дождя и крепкой, дабы ветер не развеял ее между деревьев; и для меня - брать тяжелыя книги с полок, и поднимать из угла, где он лежит, большой разкрашенный свиток с именами Ши, и иметь нелюбопытное и почтительное сердце, и я точно знаю, что Бог создал от Своего изобилия особую мудрость для всего живого, и моя мудрость в том, чтобы заниматься этими делами".
"Ты боишься", сказал старик, и его глаза на мгновение блеснули сердито.
"Иногда ночью", сказал отрок, "когда ты читаешь, держа в руках рябиновый посох, я выглядываю за дверь и вижу то высокого человека в сером, гонящего свиней в орешнике, а то множество человечков в красных шапках, выходящих из озера, гоня перед собой маленьких белых коров. Я не боюсь этих маленьких человечков настолько, как человека в сером; ибо, когда они подходят близко к дому, они доят коров и пьют пенное молоко и начинают танец; и я знаю, что сердце, любящем танцевать, - добро; но я все же побаиваюсь их. И я боюсь высоких белоруких дам, что приходят из воздуха, и медленно разхаживают там и тут, венчая себя венками из роз и лилий, встряхивая прядями живых волос, которые движутся, - ибо я слышал, что так оне говорят друг другу, - от движения их мыслей, то простираясь вдаль, то примыкая к их головам. У них кроткия, прекрасныя лица, но Энгус, сын Форбиса, я боюсь всех этих существ, я боюсь народа Ши, и боюсь искусства, которое притягивает их к нам".
"Почему", сказал старик, "ты боишься древних богов, которые наделяли копья отцов наших отцов стойкостью в бою, и малого народца, что приходил ночью из глубины озер и пел со сверчками у их очагов? И в наши ненастные дни они все еще следят за тем, чтобы земля была пригожа. Но мне надо сказать тебе, зачем я постился и трудился, когда иные погружаются в сон старости, ибо без твоей помощи я бы не исполнил мой пост и труды как должно. Исполнив для меня это последнее дело, ты сможешь уйти и построить себе дом и обрабатывать свои поля, и взять в жены какую нибудь девушку, и забыть о древних богах. Я сохранил все золотыя и серебряныя вещи, что мне давали графы и рыцари и сквайры дабы сберечь их от дурного глаза и от заклятий ведьм, наводящих любовь, и жены графов и рыцарей и сквайров, чтобы удержать народ Ши, чтобы он не выдаивал их коров до сухого вымени и не вынимал масло из их маслобоен. Я сохранил все это для того дня, когда мой труд будет окончен, и теперь, когда конец его близок, у тебя не будет недостатка в золотых и серебряных монетах, чтобы крыша твоего дома была крепкою, а погреб и кладовую - всегда полными. Я искал всю жизнь, как отыскать тайну жизни. Я не был счастлив в юности, ибо знал, что она пройдет; и не был счастлив в зрелые годы, ибо я знал, что придет мой нынешний возраст; и оттого я предавался в юности, в зрелые годы и в этом возрасте поиску Великой Тайны. Я жаждал жизни, изобилие которой наполнило бы столетия, я презрел жизнь из четырежды двадцати зим. Я хотел бы быть, - нет, я буду! - подобен Древним Богам этой земли. В юности я прочел в еврейской рукописи, которую я нашел в одном монастыре в Испании, что есть мгновение вслед за тем, как Солнце вступает в знак Овна и прежде того, как ему пройти знак Льва, которое трепещет от Песни Безсмертных Сил, и всякий, кто найдет это мгновение и внемлет Песне, станет подобен самим Безсмертным Силам; возвратившись в Ирландию я спрашивал народ фей и коровьих лекарей, известно ли им, когда бывает это мгновение; но хотя все слыхали о нем, никто не мог отыскать это мгновение в песочных часах. Так я предался магии, и провел жизнь в постах и трудах, дабы привлечь Богов и Фей на мою сторону; и ныне наконец некто из Народа Фей сказала мне, что сей момент близок. Некто в красной шапке, чьи губы были белы от пены свежего молока, шепнул это мне на ухо. Завтра незадолго до того, как истечет первый час после разсвета, я найду это мгновение, и тогда я уйду в южные земли и построю себе дворец из белого мрамора среди апельсиновых деревьев, и соберу вокруг себя отважных и красивых, и войду в вечное царство своей юности. Но чтобы услышать всю песню, малыш с пеною свежего молока на губах сказал мне, что ты должен принести большое количество зеленых ветвей и сложить их в кучи у двери и под окном моей комнаты; и ты должен разложить свежий зеленый тростник на полу и покрыть стол и тростник розами и лилиями монахов. Ты должен сделать это нынешним вечером, а утром в конце первого часа после разсвета, тебе надлежит придти и найти меня".
"Ты станешь тогда совсем молодым?" спросил отрок.
"Я буду столь же юн, как и ты, но сейчас я все еще стар и устал, и ты должен помочь мне добраться до моего стула и моих книг"
Когда отрок оставил Энгуса, сына Форбиса в его комнате, и засветил светильню, которая от некоего ухищрения волшебника источала сладкий аромат словно бы странных цветов, он пошел в лес и стал срезать зеленые ветви орешника и большия охапки тростника на западной оконечности острова, где низкия скалы отступали перед песчаными и глинистыми склонами. Ночь наступила, прежде чем он нарезал вдоволь, и полночь почти пришла, прежде чем отнес последнюю охапку на намеченное место, и возвратился за розами и лилиями. Это была одна из тех теплых, прекрасных ночей, когда все кажется вырезанным из драгоценных камней. Лес Ищеек вдали к югу выглядел словно из зеленого берилла, а отражавшие его воды сияли как бледный опал. Розы, которыя он собирал, были подобны сверкающим рубинам, а лилии отливали тусклым жемчугом. Все приняло вид чего то нетленного, кроме светляков, чьи слабые огни упрямо горели среди теней, медленно перелетая с места на место, и казались единственным живым существом, казались единственным, что столь же тленно, как и надежда смертных. Отрок собрал огромный букет роз и лилий, и навставляв светляков между их рубинами и жемчужинами, принес в комнату, где в полудреме сидел старик. Он клал охапку за охапкой на пол и на стол, а затем, тихо прикрыв дверь, упал на свою постель из тростника, видеть сон о мирных летах зрелости с женою поблизости и детским смехом в ушах. На разсвете он встал и спустился к берегу озера, захватив с собой песочные часы. Он положил немного хлеба и бутыль вина в лодку, дабы у учителя была пища в начале дня, и потом сел ждать, пока не пройдет час после разсвета. Мало помалу запели птицы, и когда падали последния песчинки, все вдруг словно потонуло в их музыке. Это было прекраснейшее и оживленнейшее мгновение в году; сейчас можно было слышать, как бьется сердце весны. Он встал и пошел искать учителя. Зеленыя ветви заполнили дверной проем, и ему пришлось прокладывать себе путь по ним. Когда он вошел в комнату, солнечный свет падал искристыми кругами на пол и стены и стол, и все наполняли мягкия зеленыя тени. Но старик сидел, сжимая в руках большой пук роз и лилий, повесив голову на грудь. На столе, слева от него, лежал кожаный бумажник, полный золотых и серебряных монет, словно бы приготовленный для путешествия, а в его правой руке был длинный посох. Отрок прикоснулся к нему, и он не пошевелился. Отрок поднял его руки, но оне были совсем холодныя и тяжко упали.
"Лучше б ему было", сказал парень, "если бы он помолился по четкам, как все, а не тратил дни, ища среди Безсмертных Сил то, что он мог бы найти в своих делах и днях, если бы захотел. Да, лучше было бы прочитать молитвы и поцеловать четки!" Он поглядел на поношенный синий бархат, и увидел, что тот покрыт цветочною пыльцой, и в то время, как он разглядывал ее, запел дрозд, севший на ветки, что были навалены у окна.