Женитьба Герайнта

Герайнт отважный, рыцарь при дворе Артура,
Вассальный князь Девона, и один из тех,
Кто был в великом Братстве Круглого Стола,
Взял в жены Энид, графа Иниола 
Единственное чадо, возлюбив ее
Как свет небесный; и как свет небесный
Всегда по-новому прекрасен - на рассвете
Иль на закате, или в месяце и в звездах, -
Так и Герайнт любил ее красу
День ото дня иною видеть, облачая
Ее в парчу багряную, в пурпурный шелк и диадемы
Из дорогих камней. А Энид,
Чтоб только взорам угодить супруга,
Который, в первый раз ее увидев, полюбил
Почти в ничтожестве и разоренье, ежедневно
Пленяя новизной, пред ним являлась.
И государыня сама, признательна Герайнту,
Ей верно услужившему, ее любила
И часто белыми руками наряжала ее в платья, в драгоценные уборы,
Как первую красавицу двора,
Почти как самое себя, и Энид
Любовью отвечала Королеве, верным сердцем
Не зная на земле ей равной в красоте и стати, в доброте душевной.
И видя, сколь они близки, их нежной дружбе
Был долго рад Герайнт;  когда ж возникли слухи
О беззаконной связи Королевы с Ланселотом,
И хоть ни доказательств не было за ними, ни громкий светский шепот ,
Что вырастает в сокрушительную бурю,
Еще не слышен был, и сам Герайнт не верил этим слухам;
Но всеж им овладел жестокий страх,
Чтоб милая его жена, от нежной дружбы с Королевой
Не уязвилась ими, и пятно позора 
Ее натуры не коснулось; оттого явившись к Королю
С предлогом тем, что княжество его граничит с диким краем,
Прибежищем злых рыцарей и графов-лиходеев,
Убийц, бежавших от десницы Правосудья,
И всех, кому законность ненавистна;
И посему, покуда Государю не угодно
Явиться будет самому очистить сей разсадник
Зловония во всей его державе, он дарует
Пусть Князю позволение уехать
В свои пределы ради их охраны. И Король,
Задумался немного над его прошеньем,
Но всеж его исполнил. Князь и Энид
И с ними рыцарей полсотни к берегам
Зеленым Северна уехали домой, в свои владенья,
И там он, думая: "Когда жена на свете
Была верна супругу своему и властелину,
Моя всегда верна мне будет, он лишь ей
Дарил вниманье, ласку и заботу, поклоненье,
Лишь ею жил, ни на минуту с ней не разлучался,
Забыв об обещанье Государю,
Забыв о соколиной и иной охоте,
Забыв о поединках и турнирах,
Забыв об имени своем и славе,
Забыв о княжестве своем и власти.
И ненавистно было это забытье для Энид.
И понемногу весь народ в округе
Сходясь сам-друг, сам-третей иль в компании погуще,
Над ним смеялся, разпуская сплетни
О князе, мужество которого пропало
В женоподобье вялом растворившись.
Она читала это в каждом взгляде
О том же и служанки, по утрам, за туалетом,
В угоду ей, превознося их безграничную любовь,
Сказали Энид, в ее сердце умножая тягость.
И день за днем она хотела все сказать Герайнту,
И не могла - застенчивость ее уста вязала немотою;
А он, ее печальной видя, все сильнее
Подозревал какое то пятно в ее натуре.

 И наконец, однажды летним утром
(Они в одной постели спали) молодое солнце
Проникло в спальню сквозь окно без ставней
И опалило сон воителя, и он поворотившись, сбросил одеяло,
И обнажил столп узловатый горла,
И персей героических прямоугольник тяжкий,
И на руках могучих мышц бугры, 
Подобны волнам бурного ручья, что с дикой силой
На невысокий камень мчатся, чтобы тут же сокрушиться.
И Энид, пробудившись, села рядом,
Им восхищаясь, думая в себе:
"На свете ль был ли муж рожден таким великим?"
И тут, как тень, людские толки
И обвиненья в женоподобье 
На ум ей, и над ним склонившись,
И сердцу своему она чуть слышно с жалостью сказала:

 "О перси благородные и длани необорной мощи!
Тому ли я, несчастная, причиной,
Что люди вас поносят, говоря, что сила
Пропала ваша? Да, во мне причина,
Поскольку я и рта раскрыть не смею,
Чтоб высказать ему все, что я думаю, и что твердят в народе,
Хоть ненавистно мне, что он в безделье здесь проводит время;
Любить я не умела ни владыку моего, ни его имя.
Как радостней мне было затянуть на нем брони завязки
И вместе с ним пуститься вскачь на битву и близ стоять,
И видеть, как его десница дивная разит преступных,
Досаду света целого. Куда б охотней
Я в землю черную легла, его не слыша больше милый голос,
И никогда уж более не чувствуя его объятий,
Я б тьмой укрылась от сиянья глаз его лучистых,
Чем господину моему быть поводом к позору.
Я ль так смела, чтоб, стоя близ него в разгар сраженья,
Смотреть, как властелин мой милый
Изранен будет, может быть, до смерти
В глазах  моих, - и не дерзнуть ему сказать,
Что думаю, и смутные людские пересуды
О том, что вся его былая сила 
Растаяла в женоподобной неге?
О страх! Увы, ему я видно недостойная супруга!"

 То про себя, то еле слышно Энид говорила,
И страсти сила в ее сердце чистыми слезами
Ее глаза наполнила, и на нагую грудь героя
Те слезы пали, разбудив его, и по несчастью
Он услыхал последних слов обрывки
О страхе Энид быть супругой недостойной,
И он подумал: "Все мое вниманье
Напрасно, и за все мои старания, несчастный,
Она мне неверна, и на моих глазах
Она о рыцаре каком нибудь рыдает при дворе Артура".
Тогда, хоть он любил ее и почитал без меры,
Лишь призрак мысли, что она пред ним виновна
Грудь мощную пронзил стрелой жестокой боли,
Что мужа делает пред светлым ликом 
Той женщины, которую он любит безконечно, 
Ничтожно-одиноким. И он горой огромной
С постели встал, встряхнул дремавшего оруженосца
И прокричал: "Коня седлать и для меня и для нее!!"
А ей сказал: "Я еду в дикий лес,
Зане, хоть шпор еще в бою я, видно, не добился,
Но все ж не пал пока так низко, как иным хотелось.
А Вы наденьте худшее из платьев
И следуйте за мной!" И в изумлении спросила Энид:
"Коль виновата Энид, пусть свою вину узнает Энид".
Но он: "Повелеваю Вам не задавать вопросов, но повиноваться", 
И ей поблекший шелк пришел на память
Сюрко истертого и старенькой вуали. Поспешив в покой,
Обитый кедром, где она хранила
Их тщательно, вложив меж складок
Побеги летние деревьев, в них она оделась,
Тот вспоминая день, когда впервые он ее увидел
В одеждах этих и в нее влюбился,
И все ея ребяческие страхи из за платья,
И все его скитанья к ней навстречу, как он сам
Ей разсказал, и их прибытье ко Двору.

 Зане Артур на Троицу на прошлый год
Созвал весь двор в Каэрлеон-на-Уске.
 И там в день некий пред его престолом
Предстал лесничий Динский, мокрый
От рос лесных, с известьем об олене
Молочно-белом, высоты необычайной,
Невиданном до дня того. Его разсказ
Услышав, Государь велел трубить рогам
Охоту завтра утром на разсвете.
И  кто бы позволенья у Артура ни просил
Охоту посмотреть, просимого нетрудно добивался.
И так назавтра поутру весь двор уж был в лесу.
Но Гвиневера пробудилась поздно,
Все наслаждаясь сном о милом Ланселоте,
Что прочь из памяти ее прогнал охоту.
Но все ж она проснулась, поднялась,
Одна с одной лишь фрейлиной, верхом
По броду через Уск прошла и на холме у леса
Остановилась, ожидая,  что заслышит свору; но не лай задорный
Донесся до нее, а стук копыт: то Князь Герайнт,
Что также на охоту опоздал и был в костюме
Для гона непригодном, и вооружен
Одним мечом с позолоченной рукоятью;
Как молния, промчавшись через брод
За их спиною, поднялся на холм.
Кушак пурпурный был на нем, и с двух концов
Звенели яблоки из золота чистейшей пробы,
Когда летел он к ним, как стрекоза сверкая,
В наряде летнем праздничном из шелка.
Князь поклонился низко Королеве, и она,
Прекрасная и статная, с изяществом и благородством,
И женственным и королевским вместе,
Ему ответила: "Не вовремя, Вы, светлый князь,
И даже позже нас" - "Да, Государыня", - ответил
Он, "и настолько поздно, что теперь
Я на охоте этой только безучастный зритель,
Как Вы" - "И значит, ждите с нами",
Она сказала, "Здесь на холме, скорей нам повезет
Услышать скоро свору: часто псы
Сюда, к его подножью, загоняют дичь".

Когда ж они внимали дальней ловле,
Особенно - Кавала лаю, пса с бездонной пастью, милого Артуру,
К ним медленно подъехал рыцарь с дамой,
А вслед за ними плелся карлик; рыцарь
Был с поднятым забралом, юные черты
Лица его высокомерие жестокое сковало.
И Гвиневера, не припомнив, чтоб когда то 
Его она в палатах видела Артура,
О имени его спросить у карлы
Послала фрейлину; но тот негодный
И раздражительный старик, гордыней
Превосходивший господина вдвое,
Ей грубо отвечал, что этого он ей не скажет.
- "Тогда я у него сама спрошу", она сказала, -
"Нет, будь я проклят, ты не спросишь!",
Воскликнул карлик, "с ним заговорить
Ты недостойна вовсе"; а когда
Она поводья повернула рыцарю навстречу,
Ее хлыстом своим ударил, и она вернулась
В обиде и в негодованье к Королеве;
Тогда Герайнт, воскликнув: "Непременно
Узнаю имя я!", помчался к карле
И у него спросил, но тот ответил так же.
Когда же Князь коня направил рыцарю навстречу,
Хлыстом его хлестнул урод негодный
И щеку в кровь разсек, и пали брызги
На княжеский кушак, его пятная; и движением непроизвольным
Рука его на рукоять меча легла, нахала 
Казнить тотчасже; но сдержался Князь,
В безкрайней человечности и чистом благородстве нрава,
И на себя разгневался на гнев на этого червя,
И слова не промолвил; возвратившись же, сказал:

 "О Государыня, за это оскорбленье,
Вам нанесенное чрез фрейлину, воздам я;
Я поскачу вослед за этим негодяем
В его владения: ведь, пусть я ныне безоружен,
Сомненья нет во мне:  оружье я найду,
Где б я ни оказался, пусть на время, под залог;
Тогда, вооружившись, с ним сражусь и спесь с него собью,
И буду здесь опять на третий день,
Коль в схватке не паду. Прощайте"

 "Прощайте, милый Князь", величественно отвечала Королева,
"Бог в помощь на пути Вам, в каждом шаге,
И освещая все, что любите Вы в этом мiре,
Живите, чтоб на той, кого впервые Вы полюбите, жениться;
Но до венца Вы к нам невесту Вашу приведите,
И я, пускай она принцессой будет иль бродяжкой,
Просившей подаяния, ее на свадьбу наряжу прекрасней солнца". 

 И Князь Герайнт, как будто звуки слыша
То бега благородного оленя, то дальней песни рога,
Слегка досадуя, на то, что упустил охоту,
Слегка - на злое приключенье, поскакал
Холмами и долинами, чрез яркие поляны
И по равнинам тихим, не спуская взгляда
С той троицы. И наконец, леса закончились вокруг,
И те поднялись на хребет прекрасный, ровный,
Их контуры на фоне неба показались и пропали.
Герайнт спустился вслед за ними и увидел
Большую улицу в каком то городке
В большой долине, на одном из склонов
Ее белела крепость, рядом с ним, за мостом,
И шум стоял над городом и над долиной,
Как звон кипучего ручья над галькой,
Иль дальний крик грачей, пред их посадкой на ночлег.

 Те трое к крепости подъехали и за ее стенами
Сокрылись, и Герайнт подумал: "Вот,
Я по пятам  за ним достиг его владений".
И в утомленье вдоль по улице поехал,
И каждый постоялый двор был переполнен,
И всюду молот ждал, пока шипят подковы
Иль их к копытам прибивал, и юный паж свистел,
Надраивая резво господина своего доспехи.
У одного такого Князь спросил: "Что значит
Вся эта суматоха в городе?" И тот,
Не отрываясь от работы, отвечал: "Перепелятник!"
Затем, проехав вслед за стариком сварливым,
Ушибленным бревном трухлявым, что чуть жив
Был под мешком пшеницы пыльным,
Князь у него спросил, что здесь творится.
Тот резко отвечал: "Перепелятник".
Он далее подъехал к оружейной лавке: 
Сам оружейник был к двери спиною,
Склонившись над коленом, на котором шлем
Скреплял заклепками; Герайнт и у него
Спросил о том же, но, не обернувшись,
И на него не глядя, тот ответил:
"Друг, тот, у кого полно трудов
К Перепелятнику, на праздные вопросы
Минуты лишней не имеет". Тут Герайнт 
Внезапно разразился бурным гневом:
"Пусть тысячи синиц и козодоев,
Крапивников и прочей мелочи пернатой
Перепелятника у вас до смерти заклюют!
Неужто целый свет, по-вашему, обязан
Знать то, о чем у вас на улицах болтают!
А мне то что с того? Негодных перепелок стая
Вы все до одного здесь, кто щебечет
Лишь об одном перепелятнике! Скажи,
Когда тебя еще, с другими вместе не сразило
Перепелиное безумье, где смогу
Я отыскать ночлег и стол? Где мне найти
Оружие, оружие - с моим врагом сразиться?
Скажи!"! и оружейник, в изумленье
Оборотясь, увидел молодца в пурпурном шелке
И отвечал: "Прости меня, о незнакомый рыцарь,
У нас назавтра здесь турнир назначен,
Работы же еще - начать и кончить.
Оружие? По чести, все уж разобрали.
Ночлег? Клянусь, не знаю, разве что, быть может,
У Графа Иниола, там за мостом".
И так сказав, к работе возвратился мастер.

 И Князь Герайнт, еще храня досады привкус,
Проехал по мосту чрез пересохший ров.
Там седовласый Граф сидел в раздумье
(Его наряд, роскошный, но поблеклый,
Был некогда пошит для пышных празднеств)
И рек ему: "Откуда, милый сын?"
Герайнт ответил: "я ищу ночлега, друг".
И Иниол в ответ: "Войди тогда и раздели
Немногое, чем этот дом тебя приветит,
Что некогда богатым был, а ныне беден,
Но неизменно в нем открыты двери".
"Благодарю, почтенный друг", Герайнт ответил,
"Коль скоро за столом у вас не подают
Перепелятника на ужин, я войду и буду есть
Со страстью всей, что от двенадцати часов поста родилась" 
Вздохнул и улыбнулся седовласый Граф
И отвечал: "Весомее твоей моя причина
Клясть эту птицу хищную и вора;
Но заходи, и если сам не пожелаешь,
О нем мы словом не обмолвимся и в шутку".

 Тогда Герайнт в ворота замка въехал,
И конь его шагнул во множество колючих
Цветов чертополоха между каменных осколков.
Он поглядел вокруг и лишь одни развалины увидел:
Тут сводчатый портал разбит, плющом увенчан,
Там - рухнула большая часть донжона,
И все напоминало рухнувший кусок утеса,
И, словно рухнувший утес, весь замок оплетен был дикими цветами.
И высоко над лесенкой, ведущей в башню,
Истертою ногами, звук которых смолк навеки,
Сквозь брешь в стене, зиявшую, как рана,
Чудовищно разросся плющ, впиваясь в серый камень
Безжалостными тонкими руками, и казался
Внизу клубком гадюк, вверху - почти что лесом.

 И вот, пока он во дворе стоял и ждал,
Раздался дочери владельца замка, Энид, светлый голос
Из разтворенного окна в гостином зале.
Он пел: так птицы сладкий голос
Заслышав путешественник, попавший на пустынный остров,
Гадает о породе той, чье пение столь сладко,
О цвете ее перьев и обличьи
Так светлый голос всколыхнул Герайнта душу, словно
Скитальцу на чужбине с первой переливчатою нотой,
Возлюбленной людьми, когда перелетает
Она в Британию над своенравным морем
И раздается вдруг в апрельской роще,
Сверкающей рубинами живыми
И изумрудами, и странник прерывает
Беседу с другом или, может, рук работу
И думает иль говорит: "Да это соловей!"
Такою благостью был этот звук Герайнту,
И он размыслив, рек: "Жив Бог, один на свете
Есть для меня лишь только этот голос!"

 И так случилось, что та песня на устах у Энид
Была о колесе Фортуны; вот, что пела Энид:

"Вращай, Фортуна, колесо твое, гордыню низлагая,
Вращай с размахом, пасмурно ли, солнце ли сияет:
Любви иль ненависти в нас ни к тебе, ни к колесу не будет.

 Вращай, Фортуна, колесо твое, с улыбкой иль сурово:
Его коловращенье не взнесет нас и не свергнет снова:
Скудны пожитки наши, но в сердцах у нас величие пребудет.

 Ты улыбнешься, - мы довольны княжеской судьбою,
Нахмуришься - все ж улыбнемся мы, богатые собою
Судьбы владыка человек всегда, коль мужества он не избудет.

 Вращай же колесо твое над простецов толпою"
Лишь тени в мимолетном облаке - ты и оно с тобою.
Любви иль ненависти в нас ни к тебе, ни к колесу не будет".

 "Послушай и по песне птицы ты узнаешь о ее гнезде",
Рек Иниол, "входи ж скорее. И перешагнув 
Чрез новое нагроможденье выпавших камней
При входе в зал, увитый тусклой паутиной,
Он даму увидал преклонных лет, в парчовом выцветшем наряде,
А рядом с ней, подобна белоснежно-алой розе,
Легко разкрывшей оболочку блеклую бутона,
Ступала Энид светлая в шелках поблеклых,
Графини дочь. В мгновение пришло на ум Герайнту:
"Вот, я клянусь Крестом Господним, дева
Единственная для меня!" Но здесь никто ни слова
Не произнес, один лишь Граф седой промолвил:
"Там, Энид, во дворе конь рыцаря стоит; в конюшню
Его введи и дай зерна, потом пойди купить на в городе вина и мяса,
И мы устроим, как прилично нам, веселье.
Скудны пожитки наши, но в сердцах у нас величие пребудет".

 Он рек. Когда же Энид рядом с Князем
Прошла, тот был готов идти за ней, и шаг уж сделал,
Но Иниол схватил его за шарф пурпурный,
Сказав: "Сдержись и успокойся! В добром доме,
Хотя и разоренном, сын мой, не потерпят,
Чтоб гость ухаживал сам за собою".
И вежество высокое Герайнта
Его остановило из почтенья к дому и его обычьям.

 И Энид отвела коня в конюшню
А после по мосту спустилась в город,
И Князь и Граф еще вели беседу,
Когда она вернулась, а за нею следом - отрок,
Со снедью, что прилична доброй встрече:
Вином и мясом, и добавкой дружелюбному радушью
В своей накидке Энид пирогов и хлеба
Им принесла. И так как зал служил им также кухней,
Она сварила мясо, разстелила скатерть
И за столом им подавала блюда.
И видя, сколь она послушна и пригожа,
Герайнт почти сгорал от нетерпенья
Поцеловать сустав ее большого пальца
Когда она его держала над доской для нарезанья хлеба,
Но вот они покончили со снедью, и Герайнт, -
Вино в его крови горело летним зноем -
Дал волю взорам то идти за Энид следом,
То почивать на ней, работой занятой служанки
То там, то тут в унылом пыльном зале,
Затем он вдруг спросил седого Графа:

 "Честной хозяин, светлый Граф, молю
Я Ваше вежество: кто сей перепелятник?
О нем мне разскажите. Имя? Право, нет,
Его не надо мне, ведь если он и вправду
Тот рыцарь, что недавно, на моих глазах,
Проехал в крепость новую, ту, что белеет
У города у вашего, то я поклялся
Услышать это имя с самых уст его владельца.
Герайнт Девонский я  - зане сегодня утром,
Когда послала Королева фрейлину свою спросить
Об имени его, его ничтожный карлик,
Презренный раб, хлыстом хлестнул девицу,
И та в негодованье возвратилась к Королеве.
И я тогда поклялся по следам пройти злодея
До логова его, и с ним сойдясь в сраженье,
С него гордыню сбить и от него его услышать имя.
И безоружным, как и был тогда, помчался,
В надежде, что найду оружье в городе у вас,
Где всякий спятил; им дремучий слух в их городишке -
Как мощная волна, гремящая по всей вселенной:
Никто меня не слушал; если ж Вам известно,
Где я могу найти оружье, иль у Вас самих
Оружье есть, скажите мне, поскольку я поклялся
С него гордыню сбить и от него его услышать имя,
Как воздаяние за оскорбленье Королевы". 
 
Тут Иниол воскликнул: "Вправду ль Вы - Герайнт,
Чье имя далеко гремит среди мужей деяний благородных
Согласно мере? И по чести, я, узрев впервые
Вас на мосту ко мне держащим путь,
Вдруг ощутил в Вас нечто, и по стати
И по осанке мог легко бы догадаться,
Что Вы - один из тех, кто трапезу с Артуром делит в Камелоте.
Я говорю не ради глупой лести;
Здесь мне свидетелем любимое мое дитя, как часто
Я возхвалял деянья Ваши славные, когда я замолкал,
Она просила повторить, любя всегда о них разсказы слушать.
Так сердцу благородному приятен
Гром благородных подвигов, пускай вокруг
Оно одну несправедливость видит:
О никогда еще и пары воздыхателей подобных 
Не знали дамы, как девица эта: первым был Лимурс,
Ничтожество, вся жизнь которого - хмельное буйство,
И даже ей он спьяну бормотал любезности; не знаю,
Он ныне жив иль мертв, он перебрался в пустошь.
Вторым был недруг Ваш, перепелятник
Мое проклятие, племянник, - имя
Его моим устам, коль станет силы, я не дам промолвить, -
Когда я, ведая его жестокость и строптивость,
Руки ее ему не дал, гордыня в нем проснулась.
А часто мелочен и низок горделивый,
И он посеял ложный слух среди толпы в округе,
Твердя, что золото ему в наследство от отца осталось
И было мне доверено в опеку, я ж его не возвратил"
Посулами немалыми моих скупая слуг
Тем легче, что слегка в разстройство средства наши
Пришли, когда радушно мы держали двери
Открытыми для всех; и в ночь одну он на меня весь город поднял
В канун дня праздника рожденья Энид, разорил мой дом;
Изгнал меня из родового графства,
Построил крепость новую на страх моим друзьям,
Ведь и доселе здесь такие есть, кто любит
Меня; и здесь он держит в этом ветхом замке,
И без сомнения, давно б уже убил, когда б в своей гордыне
Меня не ставил бы так низко; да и сам я 
Себя порою презираю, так позволив
Им обойтись со мной и власть не применив
По доброте  излишней, и уже не знаю
То ль я и вправду низок, то ли человечен,
То ль глуп, то ль слишком мудр; но только
Одно я  знаю: пусть любое зло
Со мною приключится, не подам и вида боли,
Но все стерпеть смогу и вынести спокойно".

 "Отлично сказано, о, искреннее сердце!"
Герайнт ответил, "Где ж оружие, однако,
Что б завтра, коль перепелятник, этот Ваш племянник,
Сражаться выйдет, смог я спесь его унизить?"

 И Иниол сказал: "Оружье есть, конечно,
Но старое и ржавое, да, старое и ржавое, мой Князь,
Мое оружие - и Ваше, если Вам угодно.
Но может на турнире этом только тот сразиться,
С кем рядом будет дама, что владеет его сердцем нераздельно.
Рогатки две там на лугу стоят, серебряная трость на тех рогатках
Положена, на ней сидит перепелятник
Из золота, награда за красу прекраснейшей из спутниц.
И так любой из рыцарей, кто на турнире том захочет биться,
Права обязан заявить своей возлюбленной на ту награду,
И биться за нее с племянником моим, а тот на диво
Сложеньем крепок и в бою искусен,
И добывал всегда своей любезной
Награду эту в каждом поединке,
И сам стяжал перепелятника прозванье.
Но дамы нет у Вас, и Вы не сможете сражаться".

 Ему Герайнт в ответ, с горящим ярко взором:
Слегка к нему склоняясь: "Дайте позволенье,
Копье мне преломить, честной хозяин,
Во славу милого дитяти этого, ведь никогда доселе
Не видел я, хоть наших дней я повидал красавиц самых славных,
Лица столь безупречного, и если 
Паду я, все ж ее пребудет имя
Таким же незапятнанным, каким и было прежде;
Но если я останусь жив, пусть мне поможет Небо,
Когда достигну я своей вершины,
Ее воистину назвав своею верною женой!"

 И сердце Иниола, сколь бы ни было к терпению способно,
В груди его взыграло, свет узрев надежды новой,
И поглядев вокруг и не увидев Энид,
(Она, свое услышав имя, удалилась)  
Он пожилой своей супруге, нежности исполнен,
Сказал, держа ее ладонь в своих ладонях:
"Девица, матушка, - столь нежное созданье,
И лучше всех ее поймет та, что ее носила.
Ступай же, отдохни, но перед этим
Ты с ней поговори и выясни, лежит ли ее сердце к Князю".

 Так говорил добросердечный Граф, она же,
С улыбкой головой кивнув, ушла к девице,
Что отойти ко сну уже почти была готова,
И прежде целовала в обе щеки,
И руки положив на плечи белые, обняла,
И все слова, что говорились в зале,
Пересказала, глаз с ее лица не отрывая,
Пытаясь увидать, что у нее творится в сердце; только свет и тьма
Над полем в небе, сотрясаемом ветрами,
Так не сменяются друг с другом резко, как живая краска
Сменялась с бледностью в лице прекрасном Энид
От этих слов; и как весов клонится чаша,
Когда крупинка за крупинкой вес на ней приумножает,
Так тихо голова ее к груди клонилась;
И взгляда не подняв и слова не промолвив,
Как полонянка удивления и страха от того, что услыхала.
И так, не дав ответа, отошла ко сну,
Но сна не обрела, и не смогла прохлада ночи
В крови ее унять волнение, и так она лежала, 
И только о своей ничтожности все размышляла;
Когда безкровно-бледным утром солнце 
Так рано показалось на востоке, Энид
Поднялась, вместе с ней и мать ее, и об руку рука
Оне пошли на луг, где был турнир назначен
И ожидали там Герайнта с Иниолом.  

 И оба подошли, когда ж Герайнт увидел,
Что ждет она его уже на поле, ощутил,
Что, будь она наградой лишь телесной мощи,
Он, отдыха не зная, смог бы сдвинуть Идриса престол. Доспехи
Заржавленные Иниола облекали княжеские плечи,
Но княжья стать под ржавчиной сияла; и явились
И рыцари из разных стран, и с ними дамы, понемногу город
Весь оказался там, в ограде, замыкавшей поле схватки.
И козлы вбили в землю, и серебряную жердь
На козлы положили, золотого 
Перепелятника на жердь ту посадили. И племянник Графа,
Когда труба сыграла, спутнице своей во всеуслышанье промолвил:
"Ступайте и возьмите, Вы, красой
Красавиц всех здесь превзошедшая, награду,
Которой  добивался я для Вас два года кряду".
Но громко рек Герайнт: "Постойте.
Другая здесь ее достойней". Рыцарь,
Отчасти удивлен, с презреньем, троекратно
Превосходившим удивленье, обернулся
И на четверку посмотрел, и все лицо
Его вдруг вспыхнуло купальского костра краснее;
И возгоревшись страстью, крикнул он Герайнту:
"Тогда - в бой за нее!", ни слова больше; трижды
Они сходились и ломались трижды копья.
И оба, спешившись, бросались друг на друга
С такой нещадной силой нанося удары,
Что вся толпа дивилась, и не раз то там то здесь
От дальних доносились стен хлопки, как будто призрачных ладоней.
И так они сходились дважды, дважды отдыхали,
И пот великой тяготы, и кровь из тел израненных, струясь,
Их силы уносили; все же равными их оставались силы,
Доколе Иниол не крикнул: "Вспомните о тяжком оскорбленьи,
Им нанесенном Королеве!" и умножил мощь Герайнта.
Князь поднял тяжкий меч и шлем врага разсек до кости,
И наземь он противника поверг, и встал ногой на грудь,
И молвил: "Ваше имя?". И со стоном побежденный
Ему ответил: "Эдирн я, сын Нудда! Посрамлен
Я тем, что Вам его назвать принужден. Гордость
Низвергнута моя - ведь люди видели мое паденье".
"Чтож, Эдирн, Нудда сын", Герайнт в ответ промолвил,
"Вы дела два должны исполнить, или Вы умрете.
Во-первых, Вы с девицей Вашею и с карлой
Отправитесь к Артурову двору и там  молить прощенья
Вы будете обиде, нанесенной Вами Королеве,
И приговор ее безропотно снесете. Во-вторых,
Вы дяде Вашему его вернете графство. Вот что
Вам сделать надлежит иль тотчас Вы умрете".
И Эдирн отвечал: "Все это я исполню.
Ведь никогда еще меня не побеждали,
Вы ж победили, и мою сломили спесь,
И Энид видела мое паденье". И поднявшись,
Он поскакал к Артурову двору, и Королева
Ему прощение дала легко. И в силу юных лет,
Переменился он, возненавидев грех своей измены
Из мрака прежней жизни постепенно к свету поднимаясь,
И жизнь окончил в славной битве воином Артура.

 Когда же третий день по утренней погоне
Разлил над мiром тихий свет, и крылья
В плюще затрепетали, обвивавшем башню Энид,
Зане она без сна лежала, и неяркий золотистый луч,
Меж тени проникая пляшущие птиц,
Ея чела касался дивного, она же думала об обещанье,
Лишь накануне ею данном Князю - так настойчив
Он был в стремленье в третий день уехать,
И не хотел ее оставить здесь, раз получил ее согласье
С ним ко двору явиться и предстать пред статной Королевой,
И с ним венчаться там торжественным обрядом.
И тут на платье взгляд ее упал, и никогда доселе
Оно ей не казалось столь невзрачным. В половине ноября
Листва на дереве в сравненье с тем, какой была
Она тому назад всего лишь месяц, - таким
Ей показалось ныне платье по сравненью с тем,
Каким она всего лишь за день до прибытия Герайнта
Его привыкла видеть. И глядя на него, все больше страхом
Она терзалась перед странным, ярким
И непонятно-жутким местом - двор,
Где все придут разглядывать ея поблеклые шелка,
И тихо своему сердечку нежному она сказала:

 "Сей благородный Князь, что возвратил нам графство,
Такой сиятельный в деяниях и статью,
О Небеса, как я его унижу!
О если б с нами пробыл он еще немного,
Но видимо, как ни признательны мы Князю, 
Ему мы все же угодили мало,
Когда он так спешит уехать прочь,
И новую удачу ухватить рукою. 
Когда б он только день иль два
Остался здесь, мои глаза слепые, пальцы-неумейки
Все б сделали, чтоб только уберечь его от униженья".

 И Энид вспомнила в тоске о платье,
Ветвями золотистыми разшитом и цветами,
Подарке дорогом от матери любимой в вечер
Кануна дня ея рождения тому  назад три грустных года,
В тот вечер огненный, когда их дом разграбил Эдирн,
И все, что было в их владенье, пустил на все ветра;
Зане в ту самую минуту, как ей матушка то платье показала,
И обе им налюбоваться не могли, и так, и эдак
Его вертя, и ценности немалой
Казалась им работа, вдруг поднялся крик,
"На нас напали люди Эдирна!"; они бежали,
И те лишь камни, что на них надеты были, захватили,
И продали, и так купить сумели хлеба.
Их челядь Эдирна схватила при побеге
И поселила средь развалин этих; и хотелось Энид,
Чтоб Князь ее увидел в прежнем их жилище; 
И, волю дав воображенью вновь уйти в былое,
Бродить по тем местам, что ей дарили радость,
 И вот, припомнила, как некогда она подолгу
У дома старого стояла над прудом, где золотые карпы жили;
Там был один, весь в пятнах тусклых, блеклый
Средь братии блестящей; в полусне сравненье
Меж ними и собой в потертом шелке средь веселого двора 
Пришло на ум, и вновь она уснула;
И видела себя во сне безцветной рыбкой  
В пруду среди сестриц сверкавших; но в саду
Тот пруд был королевском, и хотя темно
Ей было под водой, все видела она вокруг в сияньи:
И тучи птиц солнечноперых в золоченых клетках
Порхали, и лужайки все казались ожерельем,
А клумба каждая - гранатом иль сапфиром;
И господа и дамы при дворе том были в серебре
И о делах державы меж собою говорили,
И дети королевские в одеждах золотых на двери
Бросали взоры быстрые или резвились по дорожкам;
Когда ж она подумала: "Меня здесь не увидят",
Явилась королева статная, чье имя было Гвиневера,
И дети все в нарядах золотистых
Бежали к ней, крича: "Раз рыбки есть у нас,
Пускай они все будут золотые; пусть сейчас садовник
Поймает из пруда вот эту блеклую и прочь
Ее извергнет, и жалкое созданье пусть умрет"
И тут явился некто и ее схватил, и Энид
Проснулась, с тягостною тенью в сердце
От сна нелепого, и вот, пред нею мать,
И держит за плечо ее, и будит, а  другой рукой
Показывает ослепительное платье; и на ложе
Его разправив тщательно, в восторге молвит:

 "Взгляни, дитя мое, как свежи все цвета,
Как стойко держатся они, совсем как перламутр
На створках раковины, что упорно не дается
Износу от тяжелых волн. И почему бы нет?
Ни разу, мнится мне, его еще не надевали;
Взгляни же, доченька, и мне скажи: ты узнаешь его?"

 И Энид посмотрела, но, сперва, в смятенье полном чувств,
Она едва явь отличить могла от сновиденья
Ее нелепого; и вдруг она узнала платье
И радовалась, отвечая: "Да, конечно, узнаю твой дар безценный,
Что так печально был потерян той несчастной ночью;
Тот самый твой подарок!" - "Да, тот самый",
Сказала мать, "и в радости вернувшийся счастливым утром!
Вчера, когда окончился турнир, прошелся Иниол
По городу и всюду видел грабленое в нашем доме
И расточенное в дома чужие; он велел,
Чтоб все, что нашим было некогда, вернулось к нам,
И вечером вчера, пока с твоим ты Князем так приветно говорила,
Какой то человек явился с этим и вложил его мне в руки,
Из страха или от любви, иль может, милости какой от нас взыскуя,
Когда мы нашим графством овладели снова,
И вечером вчера я не хотела говорить тебе об этом,
Чтоб утром удивить тебя сюрпризом милым.
Ведь мил сюрприз мой получился, верно?
И я носила, право, не по доброй воле
Наряд мой выцветший, как, доченька, и ты,
И Иниол, при всем его терпеньи. Ах, родная,
Из дома доброго он взял меня, с приданным изобильным,,
С пажами и служанками, конюшенными, сенешалем,
Со сворой чистокровных псов и соколами,
И всем, что подобает благородному препровожденью жизни.
И ввел меня он в добрый дом; но с той поры,
Когда фортуна наша в тень от солнца скрылась,
Все из за юного предателя, нужда жестоко
Нас тяготила, но получше времена настали;
Надень же это платье, более к лицу оно теперь,
Коль к нам судьба добрее, и тебе, как княжеской невесте.
Ведь, даже выиграв награду как прекраснейшая из прекрасных,
И пусть при мне тебя прекраснейшею из прекрасных называл он,
Пусть никогда девице не придет на ум,
Что все равно ее красе - в наряде в новом быть иль в старом,
Как бы прекрасна ни была она. И если кто нибудь 
Из дам придворных скажет, Князь, мол, подобрал
У изгороди где то оборванку, и будто бы безумец,
С ней ко двору явился, то тебе позором будет,
И более того - позором Князю, перед коим мы в долгу;
Однако знаю я, когда дитя мое одето в лучший свой наряд,
Тогда ни при дворе, ни в селах - пусть обыщут
Все области державы, как когда то в древности, во времена царицы
Эсθирь, тебе подобной не найдут нигде".

 И матушка любезная умолкла, задыхаясь.
А Энид лежа слушала, лицом светлея.
И как звезда, белея пред разсветом,
От снежной простыни возходит постепенно
И исчезает в золотистых облаках, так дева,
Покинув ложе девичье, поднялась
И в платье пышное оделась, и в подмогу
Ей были руки матушки заботливой и взгляд,
Без зеркала; и наконец, дочь обернув со всех сторон,
Сказала мать, что никогда доселе
Она ее и вполовину столь прекрасной не видала;
И с Блодейведд ее сравнила, по словам сказанья,
Рожденной из цветов заклятьем Гвидиона,
И вознесла превыше Флур, Кассивеллауна невесты,
В которую влюбившись, Римский Кесарь
В Британию впервые вторгся. "Но его
Разбили мы и прочь прогнали, точно так же,
Как вторгся к нам великий Князь: однако
Его мы не прогнали, но почтили с радостью приветом,
И я уж не смогу поехать с вами ко двору:
Стара я стала, а дороги тяжелы и дики,
Но Иниол поедет, а я в мечтах и снах
Одну мою княгиню буду видеть, как сейчас
Ее я вижу, в платье, мной подаренном, весельем
Превосходящей всех на празднестве веселом".

 Но между тем, как дамы были в радости, Герайнт
Проснулся в горнице высокой, где он спал,
И Энид попросил к нему придти, когда же Иниол 
Ему сказал о том, что в радостный наряд
Мать одевает Энид, приличный, без сомнения, Княгине
Иль даже статной Государыне самой, ответил
Герайнт: "Граф, передайте ей моей любви желанье,
Пусть безпричинное, чтоб ехала она 
Со мной в своих шелках увядших". Иниол
Отравился с посланием суровым; словно суховеем
В июль на ниву, полную пшеницы спелой
Оно явилось. Энид, полная смущенья и сама тому не ведая причины,
В лицо взглянуть не смела матушке, но молча,
Послушно - матушка молчала также, ей не помогая, -
Сняла с себя богато разукрашенное платье
И облеклась опять в потертое сюрко.
И в нем спустилась вниз. И радости сильнее
Еще никто не знал, чем та, с какой Герайнт 
К ней подошел, ее увидев так одетой.
И взгляд его, внимательный и острый,
Как взгляд малиновки, за пахарем следящей, 
Ей на щеках зажег румянец, и ее ресницы опустились,
Но успокоился довольный он и, видя складку
Между бровей у матушки, ее ладони взял в свои и говорил умильно:

 "О матушка моя вторая, не печальтесь,
О том, что сын Ваш новый попросил у Энид.
Когда Каэрлеон я покидал, мне обещала Королева, -
И эхо сладких слов ее я слышу и сегодня, -  
Что кем бы ни была моя невеста, нарядит ее
Она сама, и та как Солнце в небе возсияет.
И после, здесь, в жилище Вашем разоренном,
Увидев светлое лицо в столь сумрачных палатах,
Я дал обет, что, коль ее добьюсь, ничья рука,
Лишь Государыни самой, явит всем Вашу Энид,   
Ее сияние, как Солнца свет, когда уходят тучи, -
К тому ж мне думалось, что столь любезная услуга
Обеих дам любезной дружбой свяжет: мне б весьма пришлось по сердцу,
Когда б оне друг друга полюбили: благородней
Подругу как сыскать сумеет Энид? К тому ж иное в мыслях
Держал я: к вам я прибыл так внезапно,
Что даже, хоть она любезно на турнир явилась
И тем дала залог любви ко мне, я все же сомневался,
Что нежность Вашей дочери и простота не сами,
Но Вашему желанию ее благополучья повинуясь,
Пошли на это; иль может быть, неискреннее чувство,
Пленяясь пышностью моей, что выступает здесь так резко,
Превозмогло ее воображенье, уставшее в палатах пыльных жить,
Ему опасно славу и роскошество двора рисуя;
И я подумал, что когда бы смог
Я в ней найти любви ко мне такую силу, что по слову
(Причин его не называя), прочь могла б
Отвергнуть блеск, любезный женщине, пускай он нов,
И тем дороже: иль уже не нов, но оттого десятикратно
Дороже, ибо так давно невидан; и ко мне явилось чувство,
Что я могу, как на скале среди приливов и отливов,
Спокоен быть, ее вверяясь вере.
И ныне, как пророк, в своем пророчестве не знающий сомнений,
Я успокоен тем, что никогда отныне
Тень недоверья между нами не падет. Прощенья
Прошу у Вас я помыслам моим; а странной просьбе
Я позже принесу иное искупленье в день пригожий,
Когда Ваш ценный дар наденет Ваша дочь
У очага семейного, иной держа на лоне, -
Кто знает, - дар Всевышнего, который, 
Быть может, научившись слову благодарности, его Вам пролепечет".

 Он рек. И улыбнулась мать, но сдерживая слезы,
А после вынесла дорожный плащ и, Энид им укутав,
С прощальным поцелуем обняла, и так уехал Князь с любимой. 

 А Гвиневера в это утро трижды поднималась
На башню высочайшую, откуда, говорили,
Холмов вершины можно видеть Соммерсета,
И парусников белые крыла над морем золотистым;
Но на холмы и золотое море не глядела Королева,
Лишь на долину Уска, на равнинный луг,
Пока не разглядела, что Герайнт и Энид едут,
И вниз спустилась у ворот их встретить,
И Энид обняла, приветствуя, как друга,
Ей почесть воздавая, как невесте Князя,
И к свадьбе облачив как будто солнечным сияньем,
И всю неделю не смолкала радость
В Каэрлеоне древнем, ведь пред алтарем
Связал их сам святитель Дубрик полным брачным чином.

 И было то на Троицу, минувшим летом,
Но Энид все хранила тот поблеклый шелк
И помнила, как к ним впервые Князь Герайнт приехал,
И в нем ее увидел, в нем же полюбил ее, и страхи
Все глупые свои из за наряда, и весь путь
Герайнта к ней приведший, как он сам позднее
О нем ей разсказал, и, наконец, их ко двору прибытье..

 И вот, его услышав этим утром повеленье:
"Наденьте худшее из Ваших платьев", отыскала
Тот ветхий шелк и облеклась в него.