Спросил своего группен-фюрера. Потому, что вдруг почувствовал, что надо сделать Хоттабычу что-то хорошее. С ним - мы сила. Без него я бы, наверное, как офицер, не сложился. У меня знания, у него опыт. У меня понимание, у него чувство армейской рутины. Я мотор, он - приводной ремень. Без него ничто никуда не двинется. Или наоборот, если сдвинется, то пойдет вразнос. И станет команда стаей шакалов, как те же пешеходы и полосатые внизу. Сила есть - ума не надо. Но жестокость это одна сторона копейки. Оборотная - трусость.
Уже четыре месяца Анатолий безвыходно здесь, на Горушке. С моими ребятами. Каждый из них уже куда-то отъезжал, отдыхал. Кто-то в Хорог, кто-то в Кабул, там в ресторане драку устроил. Наш Батя потом сам вылетал забирать его с "губы". Наш прапор Анашкин за четыре месяца три раза в Душанбе катался. Как бы по делам службы. Михаил Фриев - однажды, зато на целых три недели. Что же до Хоттабыча, то он - никуда и ни разу.
-Куда командировка? - вопросом на вопрос ответил он.
-На волю. В Душанбе.
-А что там?
-Для нас новые палатки есть. Чисто альпинистские, высокогорные, хотя по военному покрою. Двадцать штук. Надо привезти...
-Оттуда - сюда? На чем?
-До Хорога на ЯК-40, а с Хорога сюда - "вертушкой". Батя все утряс.
Он пожал плечами.
-Можно.
-Заодно Эрику повидаешь...
Это я напрасно. Лажанулся, как последний баклан. Наклонил Хоттабыч голову, спрятал взгляд под брови. Широкие плечи вздыбились. Потом зорко выглянул. Себе подтвердить, а не стебусь ли я. Нет, дружище, это я от глупости, тупости и непрозорливости.
-Извини, брат.
Продолжает наблюдать своими небольшими голубенькими глазками. То ли тебе, командор, в морду дать. То ли забыть, как будто ничего не было.
-Ладно, проехали.
Наш отрядный базлаг в двух километрах от Пянджа, то есть от госграницы. Маркельчик мог бы послать кого-то из своих "шестерок". Хоть Благодарного, хоть Утлова, хоть того же Анашкина. У "куска" в Душанбе подруга живет, на 46-м микрорайоне. К ней он каждый раз западает. После этого весь лоснится, как тюлень, и ластами хлопает. Я никогда ее не видел, но если судить по гейзерам Анашкина, это мясистая, размалеванная и туповатая бабенка. Жениться он на ней не собирается (до меня было восемь, я девятый!), но возит ей парфюмерию, ювелирку и нижнее белье.
Я бы послал Анашкина, и дело с концом.
Нет, Маркельчик почему-то решил на меня скинуть.
Палатки экспериментальные. От Института Геологии. Точнее, Институт заказал их разработку еще несколько лет назад. И только сейчас они готовы. Пробная партия. Решили испытать в боевой обстановке. Прямо на Вахане-Каракоруме. А кого за кроликов? Конечно, егерей. Они-то уже там, на Горушке.
Из Бригады свисток: Третьему Батальону получить партию экспериментальных палаток. С Бункера - нам, на Второй отряд: выделить сержанта-офицера за палатками. Какого офицера? Это там, на гражданке, на одного работника пять начальников. Когда доходит до вояк, да еще в таких экзотических краях, офицеров ищут по Красной Книге. Такие же крайне редкие и вымирающие животные.
Наш отрядный, капитан Маркельчик еще тот карабас. Или не сообразил своим верхним отростком, или захотел подлянку кинуть: вызываю 321. Дать человека в командировку!
Мне-то что? Нужен, значит, нужен. Только у меня каждый воин на счету. А потом вдруг подумал про Герлинга.
-На кого это столько палаток? - спрашивает Хоттабыч.
-На наш Второй отряд и на технарей.
Технари - головная боль. У них никогда ничего нет. Никогда и ничего! Вообще-то, это отряд мат-обеспечения и техобслуживания, а также снабжения и транспорта. Рулит им капитан Бадалбаев, хитрожопый ловкач из Обнинска под Москвой. До Бригады егерей сидел где-то в Рязани-Казани-Махачкале-Краснодаре, на складах. Ну, и флаг ему в руки. Кому, как не ему, выделить парочку нырков и привезти нам всем палатки? Да, вот если бы! По каким-то своим соображениям Бадалбаев отошел в сторонку. Как бы из мочевого пузыря отлить, пока колонна пройдет. Колонна прошла, но и он пропал, как ежик в тумане. И моя Первая команда теперь в обязаловке.
Могу, конечно, напрямик на Корня. Так, типа, и так. Мы закрепились на заставе, идет плановая работа, выполняем и перевыполняем обязательства. И социалистические, и военно-патриотические. Нельзя ли что-то переиграть?
Но Маркельчик потом соплями изойдет.
-Когда отправляться? - спрашивает Толя.
-Давай подумаем. Вообще-то, как будешь готов.
С моего блока-заставы до отрядного базлага десять кэмэ. Сначала узкое ущелье и присыпанная снегом тропа до брошенного кишлака Се-ванд. Мы наверху. Нужно будет спуститься на дно и по тропе на выход. Потом пять-шесть кэмэ по горной дороге до кишлака Мир-чашма. За кишлаком, над ним, и будет базлаг. И на чем переть? На блохе боком? Ни "бобик", ни тем более наша БРДМ-ка здесь не пройдет. Маркельчик - урод еще тот. Чему его в училище обучали? Значит, пехом. На своих двоих. Одного Герлинга я, само собой, не отпущу. Закономерно, что сопровождением еще двое-трое. А у меня вся команда сейчас одиннадцать егерей, сам двенадцатый. Четверо отваливают - нас только восемь.
Но почему не озадачить Дмитрука? Он вообще на той стороне. На днях мы по радио почирикали. Неслабо устроился. С погранцами водку пьет, на охоту ездили, кабана взяли. Какая-то вольняшка ему завтрак в постель готовит. Ему это на айн-унд-цвай. Упал на попутку по Тракту. Три часа - воин в Хороге.
-Маркельчик - долбак, любое говно сожрет, только бы выслужиться... - бурчу я.
-Да, ладно тебе, Динар, - примирительно говорит Толя. - Возьму завтра Борискина и Помогаева. Пробежимся до Мир-чашмы с утречка. К вечеру они вернутся на блок-заставу.
-С утречка... А волки нападут?
-А Калаши зачем? Яйца чесать перед сном?
Мне нравится оптимизм Хоттабыча. Он всегда был таким. Ему любое дело по плечу. Скажешь: Толя, нужен Гитлер живьем, - через пару часов тащит на горбу что-то живое, подскуливающее. Сбросит мешок, ребята развяжут - а там усики и челка, и полный ахтунг, не ходите дети, в Африку гулять, сам Адольф Алоизович брылями трясет: варум, варум, их бин болной!
Через полчаса Трофимов дает подтверждение по рации на базлаг. Завтра утром у вас будут наши три егеря. Примите, обогрейте, накормите, в путь-дорожку снарядите. Двое - назад, на блок-заставу. Один - дальше, по приказу.
-Что назад с "воли" притаранить? - спрашивает Толя. - Пивка для рывка? Водочки для походочки?
-Не вздумай, Хоттабыч. Мало нам приключений с Золотаревым было?
Толя кивает. Все нормал, не надо - значит, не будет.
Я и сейчас имею свое мнение. Тогда лейтенант Золотарев не по нечайке-случайке наклюкался. Его-то я изучил по всем линиям жизни. Все-таки, вместе прошли "школу". Все четыре месяца. Вместе бегали двадцать пять кэмэ за бэтээром Булыгана. Вместе ползали по сопкам Карелии. Вместе подрывали мосты, пакгаузы, казармы и "отдельно идущую техническую единицу противника". Золотарев был одним из немногих, кто срочную в десантуре барабанил. Был мастером по метанию ножей и топориков. Швырял их, как тот длинногоний парень в "Великолепной Семерке". Из любого положения - и прямо в цель, на убой. Имел пять прыжков с парашютом. В отличие от нас. Например, у меня - ни одного прыжка. Я вообще высоты боюсь. И Хоттабыч никогда с парашютом не прыгал. Служил себе в своем Душети-Ахалкалаки. А вот обернулось так непонятно: первая ходка на Горушку, всего три-двести на седле. И тут Золотарев вдруг к пузырю припал. Где только нагреб? Через полчаса у него зеленая пена из пасти. Колотуха по телу. И обтекали мы с ним вниз, что те самые снежные барсы - со здоровенным архаром в зубах...
Потом, конечно, Витя Шраер нам все объяснил. Горняшка у десантника случилась. Организм не воспринял резкий подъем. Да водяра кровь вскипятила. Все правильно сделали, что по-шустрому рванули с Горушки. Его там, на высоте, кондратий хватил бы - пришлось бы камнями обкладывать, из стволов честь отдавать.
-Динар, я тоже так думаю, - говорит Анатолий, будто читает мои мысли. - Сговнял тот летеха. Просто зассал, что это Афган... что иногда тут стреляют... Он же не малолетка какой-то. Все расчитал: примет сто пятьдесят на грудь, мозги скосогребятся - отвалит в больничку. Потом найдет место блатное, будет там барыжничать. Что, разве не так?
На своем ЖБК, на вязке арматур, Хоттабыч работал с бывшими зэками. Там проникся уважением к ним. За их прошлое, за их видение мира. Они его кое-чему своему, зэковскому, научили. Потом у Толя была срочная - дорос до старшины роты. Ему человечка разгадать - на раз. Редко ошибается.
И насчет Золотарева именно так. Месяц тусовки в кабульском госпитале, и вдруг он - в штабе Бригады. Из десантника - в помощники завканцелярией. Говорят, уже выписал себе "Красную Звезду" за беспримерное геройство и в честь очередного юбилея Октябрьской революции.
Первый снежок преобразил горы вокруг до волшебной неузнаваемости. Потом налетел ветер со всех сторон. Кое-где снежные перины сорвал. Опять скалы вырезал на фоне неба. Нам здесь нравится. Ходка - раз в день на западный хребет, оттуда видим другие горы. А в основном, обустраиваем блок-заставу, сидим на двух эНПэ, готовим жратву, лопаем от пуза, чифирим, травим байки, вспоминаем то, чего не было. Тишина, красота, покой.
Мой кильдим на блоке-заставе - почти двухкомнатная квартира. Палатка-навес снаружи, а из палатки - вход в пещеру. Здесь в пещере у меня все удобства: толстая и теплая кошма со спальником. И еще одна кошма - для гостей. Здесь основные запасы всего, что может понадобиться. Батареи для раций, запасные одеяла и несколько пар горных ботинок, сухпаи в четырех больших прорезиненых мешках, отдельно - пять цинков с патронами. Отдельно ящик с сухим спиртом, без которого ни сготовить, ни обогреться.
Здесь же лампа-летучая мышь. И несколько самодельных светильников. От них света немного, но греют. Снаружи - вечерняя зябкость, быстро переходящая в ледяной ветер. Внутри - тепло и уют. Отсюда легко понять счастье сусликов, прячущихся под камни.
Через какое-то время Хоттабыч заползает ко мне.
-Все чин-чинарем, Костя. На дальней точке Саломаха с Фриевым. На ближней - Петрович и Авдеев.
-Зер гут. Данке шон. Благодарю тебя.
Хоттабыч помешкал немного. Потом, согнувшись, продвинулся дальше. Сел на кошму, ту, что для гостей.
-Вот ты, Костя, заговорил про Эрику, - вдруг вернулся он к дневному разговору. - Ты что, не знаешь, что и как?
-Еще раз, прости, брат, не хотел тебя задеть...
В такой ситуации не нужно менжеваться, раздувать щеки и быковать. Наступил на мозоль, придавил больно - признай. Тем более, что с Хоттабычем мы...
-Да нет, тут не то чтобы... Разве с тобой наша шпана не поделилась? Ни Книжка, ни Фаза, ни Иса?
-Что они могут рассказать, если я их вообще не вижу?
-То есть, ты потом на Седьмой не приезжал?
-Пару раз, может, маму и брата навестить. А так-то... ты же знаешь, я на Второй Советский перебрался.
Толя молчит, задумчиво уставясь на небольшой фитилек масляного светильника.
-Иногда ты не понимаешь меня, Динар. Потому что у тебя все ништяк. Жена... сын... Все тип-топ... Не то, что у нас, чушмарей беспонтовых....
Я удивляюсь. По честности, о таком мы никогда с ним не говорили. Всякое было между нами. Мы вообще друг друга через драку узнали. Тогда он разбил мне губы. А спустя пять лет, придя в наш зал, стянул и бросил перчатки: "Нет, Динар, вы тут все каменотесы, а у меня нос - один!"
С ним мы попадали в "клетку" - менты брали нас ни за что. То есть для ментов было за что: они искали Рустама, брата Исы. Рустам отоварил мента и свинтил. Нигде не могли его найти. Искандар ничего не знал. И у него было алиби. Тогда менты решили выйти на Рустама через Хоттабыча. Нас взяли прямо у кинотеатра "Зебуниссо" на ДОКе. Меня в час ночи отпустили, сказали: "Иди давай отсюда!" А утром моя мать звонила их начальнику: "Вы хотите, чтобы я обратилась к Ильясу Гафуровичу?" Ментовский начальник этого никак не хотел. Откуда ему было знать, что моя мать знает Ильяса Гафуровича? Хоттабыча выпустили.
С ним мы ходили в долгие горные походы. Иногда по пять дней. Только с карманными ножами. Без еды и воды - на Гиссарский хребет. Уезжали в Такоб. Бродили по горам Гарма, собирали грецкие орехи. Набивали орехами рюкзаки. Потом Горушкой обходили ментовский пост - менты-чучмеки трясли всех, кто приезжал за орехами. Так было и за двенадцать лет до того. Когда меня, еще совсем мальчишку отец взял на подобное приключение в Гарм. Менты остановили и распотрошили наш фургон Газ-53. Забрали шесть или семь мешков. Не помогло даже, что мой отец грозился кому-то позвонить. Они только скомандовали: "Э-э, давай уезжай, да!"
Что запомнил в детстве, дает пользу позже. Мы с Хоттабычем поехали в горы. И насобирали там два полных рюкзака орехов. Тех самых, чудесных гармских орехов. Потом по шоссе пошли назад. Но за километр до ментовского поста залезли на Горушку. По расщелине вверх и вверх. И спокойно проскользнули по траверсу хребта.
Понаблюдали, как внизу те же менты (может, их братья или сыновья) потрошили автобус "ПАЗ" - несколько мешков с орехами уже сбросили. И пассажиры из "ПАЗ-а" испуганно жались к обочине. Так всегда в этой жизни, кто-то теряет, а кто-то находит. Это из песенки, которую любила напевать моя мать.
С Хоттабычем мы валялись на островах на Кафире. Фаза и Попик курили шанку и ржали, как дураки. Иса из мокрого песка ваял голую женщину. Мы таскали красноперок и маринку. Потом бросались в холодную бурную воду. Нас относило метров на двести вниз. Там выбирались на следующий остров и отдыхали, позволяя солнцу сжечь нашу кожу до волдырей.
Позже он служил в своих Душети и Ахалкалаки. Далеко от меня. А я смотрел в лицо наглому курсанту с тремя нашивками на рукаве, и между нами происходил такой обмен мнениями:
-Будешь мои портянки стирать и воду пить!
-Я грязную воду, братан, не пью. Сам можешь пить эту воду.
И когда курсант-третьегодок кинулся, растопырив грабли, я встретил его прямым в голову. Встречный удар - это часто нокаут. Так и вышло. Только впридачу раздробил я курсанту его боевую челюсть. На мелкие куски, которые уже никогда никому не собрать.
И вылетел из ТВОКУ, даже не успев принять присягу. "За порчу государственного имущества", подмигнул мне каптерщик дядя Володя, выдавая третьего срока пэ-ша. Чтоб мне было в чем доехать до дома.
Эрику я знал по школе. Она была на три года моложе нас. Но Хоттабыч после восьмого класса ушел на ЖБК. Что это такое? Это железо-бетонный комбинат на 9-ом километре. Конечная остановка троллейбуса. Там он вязал каркасы бетонных перекрытий. Раз или два приходил к нам в школу. По старой памяти. Посмотреть, как мы шлангуем. Сам уже тогда раздался в плечах, стал спокойней, уверенней. На нас, еще школяров, посматривал с усмешкой.
А Эрика к пятнадцати годам превратилась в красавицу, а к восемнадцати - в королеву Седьмого Километра. Она была высокая, с гордо посаженной головой, с нежным овальным подбородком и карими широкими глазами.
Потом мой дружище отдавал свой долг родине. Хрен знает, когда он влез в долги. Как и мы все. Эрика в это время училась в музыкальном училище. Парни выкручивали свои шеи, когда она шла по улице.
Иногда я видел ее в вечернем троллейбусе. Я ехал с тренировки, она - после занятий. Если она была в брючках, то глядя на ее попку, ребята в тюбетейках щелкали языками. Как попугаи-какаду. Когда она надевала юбку-солнце, я старался не смотреть на ее точеные ножки - для меня это была дурная примета: посмотришь не на то, что надо, и на следующей же тренировке, в спарринге пропустишь удар. Не дай Бог посмотреть на женскую фигурку перед соревнованиями - противник оттанцует на тебе шейк-твист, буги-вуги и чарлстон. Разделает тебя как Бог черепаху, по словам Юрия Ивановича, моего рабочего тренера.
Если Брудеры, Герлинги, Шмидты и другие немцы из высланных жили у нас по 3-му проезду, в самом конце, в глинобитных кибитках и щелястых бараках, то Эрика Крафт цвела в одном из двухэтажных особняков по 1-му проезду. Это ближе к нашей школе ?29. Ее соседями были Додик Зальцман, Леня Вассерман и Гена Кац. С ними я учился от звонка до звонка, до выпускного. Однажды кто-то сболтнул мне, что красавицу Эрику видели в центре, на Ленинской, под ручку с Додиком Зальцманом. Я пожал плечами: кто-то считает Жан-Поля Бельмондо почти Апполоном Бельведерским. Ну, и что? Мне это как-то индифферентно. Для меня Додик был всегда губастым уродцем, как и Жан-Поль Бельмондо.
Потом мне сказали, что Додик катает Эрику на "Жигулях". Машину ему подарил отец на выпуск из школы. И это тоже мне было до синей лампочки. Я как раз готовился к "союзу". Это было мое первое выступление на чемпионате страны. Пусть пока по уровню юниоров, но из юниоров нередко вырастают крупные "взросляки".
Личные драмы пробегали мимо меня. Юность - время легкое. Меня выкинули из Ташкентского военного, но приняли в университет. Я отсчитывал бои: двадцать шестой - виду явного преимущества, двадцать седьмой - техническая победа, двадцать восьмой...
Хоттабыч вернулся из своих Душети и Ахалкалаки. Что-то говорил про Эрику, с которой где-то встретился. Спросил меня, как получилось, что у нее ребенок, а я не написал ему ни в Ахалкалаки, ни в Душети. Братан, разве ты просил меня присмотреть за королевой? И потом что такое "присмотреть"?
Не мы ли у костра завывали под гитару Андрюхи Навныкина: "Если женщи-ина про-о-осит..." И имели в виду самое паскудное.
Не мы ли, прищурясь, отстреливали бычком в арык: "Короче, вчера одна чикса упала на меня..."
Но сейчас мы сидим с ним в моем скальном кильдиме. На высоте около четырех кэмэ. Он сделал обход точек. Доложил, что все пучком. И не ушел, а сел напротив и тянется за сигаретой.
Вдруг в моей тупой башке вся история складывается. Ах, какой же я тупарь! Все эти годы мой друг любил только ее, красавицу Эрику Крафт. Мне казалось это шуткой. Но Толя... глубоко в душе они все Вертеры, наши немцы.
-Я тебе не говорил, Костя. Ты не против, я закурю у тебя? - задумчиво и как-то в сомнении произносит Хоттабыч и лезет в карман зимнего бушлата. - Но было у меня с Эрикой объяснение.
Я чувствую его, моего брата. Говорить он не хочет. Но не сказать не может.
-Да?
-Да. Именно поэтому я согласился на второй заход.
Это он о службе.
Вообще, только долбаки остаются в армии на сверхсрочную. Или покантовавшись на гражданке, возвращаются. Только последние долбаки. Я бы тоже никогда не согласился, если б не... Да, если б не 900 рублей, которые мне посулил звероящер. И кстати, солдат спит, а тугрики капают. Тут уж без обмана.
-У нее ребенок, - напомнил я. - Как я понял, не твой...
-Нет, не мой. Все там склеилось, пока я в армии был.
-Но...
-Нет, она не сказала от кого. Да мне без разницы. Я бы взял ее. И дочку ее любил бы как свою. Только...
Он затягивается сигаретой. Я думаю о том, что потом надо будет проветрить мою пещеру. Но что сейчас я должен дать ему выговориться.
-Короче, брат, не зря уркаганы говорят: весь мир - бардак, все бабы - бляди... Знаешь, что она мне ответила?
-Когда?
Толя зло втянул дым и сильно выпустил его.
-Ну, когда я пришел последний раз к ней. Как дурак, купил какую-то игрушку для ребенка, ей - коробку конфет... Хотел все по-хорошему. Без закидонов, без претензий. Просто, чтобы знала, что есть человек. Что вербанулся на Горушку для нее. И чтоб, если согласна, то ждала. И что я услышал?
-Что?
-Она послушала. Потом сказала: то, что у нас с тобой было раньше, это была глупость. Я была молодой и неопытной. Да и не было у нас с тобой ничего. Подумаешь, прогулялись несколько раз. Ну, поцеловал меня. А если серьезно, то у тебя никогда не будет денег. И не будет нормальной жизни. Ты, говорит, без-перс-пек-тив-ный! - раздельно выговорил он. - Да, Динар, именно так сказала. Есть, говорит, люди, которые всегда с деньгами, и поэтому у них гораздо меньше проблем по жизни. А ты - работяга, у тебя никогда не будет ни своего дома, ни большой квартиры. Ты - из барака, ты всегда будешь жить в бараках. Я, говорит, так не хочу!
На какой-то миг у меня такое состояние, будто меня ударили под дых. Не его, Хоттабыча, я меня. Жестко, со знанием, по расчитанной траектории. На! Прямо в "солнышко". Ап-х! Я замер от боли. От невозможности вздохнуть.
Весь мир бардак...
-Ты не гонишь, Хоттабыч?
-Зачем? - просто ответил он. - Зачем мне это?
Он потер крупной ладонью свою коротко стриженную голову.
Да, нет. Это чтоб мне прийти в себя. Чтоб собраться с мыслями. Потому что Хоттабыч для меня не то, что ближе брата. Он - как будто второе я. Все, что с ним происходило, было и со мной. Мы карабкались по горам в протертых кедах. И когда он сорвался, я держал его, - рука в руку, - и мордой тормозил наш спуск по зернистому граниту. С ним мы стояли против пятнадцати чучмеков, - спина к спине, - и отмахивались, и я знал, что за моей спиной не появится Абдулла с кирпичом или Махмуд с ножиком. С ним мы лежали на крыше нашего сарая. Смотрели в безумное светящееся черное небо. И он говорил: "Я человек простой, Динар. Мне бы жену найти по сердцу, чтобы была и подругой, и душой моей в этом гнилом стойле..."
По крайней мере, Эрика не стала играть. Сказала все, как думала. Как считала нужным.
И он, сильный, опытный в драках, верный в дружбе, стерпел.
-Ну, бли-ин, Хоттабыч, - наконец, обрел я дар речи. - И ты ей не отвесил?
-За что? За ее честное признание? Динар, но она, наверно, права. Разве бьют людей за то, что они правы?
Я промолчал. Мы уже кое-что знали об этом мире. Людей бьют не только за то, что они правы. Их бьют просто так. Дядя Леша Боголюбов, "бич", которого взял мой отец на работу, рассказывал, как его били на допросах. Потом били уголовники в лагере. Потом били после отсидки, в ментухе, требовали, чтобы он взял на себя чужой "висяк".
Еще людей бьют, чтобы подчинить себе.
Или чтобы самим почувствовать силу и власть.
- И потом, Костя, если б я поднял руку на женщину, то кем бы я был? - Хоттабыч встал с кошмы, согнувшись, подошел ко входу в пещеру, откинул брезентовый полог, выкинул окурок. Стал отмахивать дым.
При зыбком свете моих масляных светильников он был похож на шамана. Он махал рукой, будто отгонял видения или злых дивов. И приговаривал:
-Даже если она красивая... тварь... Даже если... Ладушки, братан. Не хотел тебя грузить. Но ты понял, да?
Он еще помахал рукой, словно бы отбиваясь от последних духов, а не выгоняя сигаретный дым. Потом выглянул подальше, громко сказал:
-Саша, Саш! Сваргань-ка мне и командору по чифирку!
-Айн-минут, - донесся голос сержанта Помогаева. Он был сегодня в наряде по кухонным делам. - С какой заваркой, с грузинской или китайской?
-С китайской лучше. Она покрепче...
-Яволь, майн группен-фюрер!
Потом мы стояли с Толей под гаснущим небом Вахана. По эмалированной кружке в руке. Глаза кверху, на звезды. Их было так много, что сразу вспомнилась восточная присказка: да сочтет дни твои Аллах без ошибки, и чтобы было их не меньше, чем звезд на небе. Странно, что в этот вечер не было ветра. Обычно ветры на Вахане зверские, мечутся по ущельям и долинам. Но в этот вечер они словно спрятались между ломких скал и вершин. Залегли и затихли.
-Вот поэтому, Динар, я тебя очень прошу - никогда больше. Я прошу, брат. Не произноси ее имя...
Снизу доносился неясный шум речушки. Она пробивалась под дну ущелья. Вдоль нее тянулась тропа на базлаг.
Небо здесь такое же, как и в Душанбе, у нас на Седьмом Километре. Оно словно бы забито мелким и крупным жемчугом звезд. Под ним нам легко думается. Потому что это небо нашего детства. И в женщинах нет никакой тайны. Даже в самых таинственных и окутанных сказочным светом. Всю эту чухню напридумывали романтики. Уплаченные трубадуры, придворные щипачи струн, бродячие студенты, монахи-кастраты. Так говорит наш Петрович, мудрейший десятиборец. Который свой срок тоже тянул из-за женщины. И наверное, он прав.
По рассыпанному жемчугу вдруг побежала одна - крупная, голубая, с зеленоватым хвостом. Она просвистела острой саблей по-над выломанным хребтом. И растворилась.
-Видел? Еще одна звезда упала, - сказал Хоттабыч.
-Видел. Только желания не успел загадать.
-Я много раз загадывал. Никогда не сбывались.
Мы замолчали. Из-под навеса доносился запах жареного мяса. Скорее всего, это Махонин заказал. У него, нашего олимпийского небожителя, бывает такое: вдруг ночью нападает жор. Если не поест, то не может спать. И кухонный наряд готовит ему ночное пиршество. Нет, это громко сказано. Просто греет на большой сковороде, которую мы таскаем за собой, две-три банки тушонки. Накормить Петровича - святое!
Я думал о своем. Обо всем сразу. Отхлебывал терпкую горечь китайского чая и думал. Еще раз всмотревшись в мириады звезд, сказал:
-Если не хочешь ехать, скажи, Толя. Пошлю кого-нибудь еще.
-Да не, какие проблемы? - улыбнулся в темноте он. - Скатаюсь. Бабку свою навещу. Совсем старая стала. Она все там же живет, в том самом бараке...
-Никогда не забуду ее оладушки. Таких я никогда не едал, - сказал я.
-Попробую сблатовать ее. Неужели не напечет? - все также тихо улыбается в сумерках он. - От Душанбе до Хорога - меньше часа лета. От Хорога до Бункера - ну, еще два часа. И потом сюда. Может, еще горяченькие будут! Я их в тубус запечатаю...