Нас четырнадцать человек. Я и моя Первая команда. То есть по-армейски взвод. Но мы не армейцы. Мы - егеря. И по горам мы ходим не взводами-отделениями, а командами и группами.
Блок-застава высоко-высоко в горах Вахана. Горы острые, точно кремневые ножи. Ущелья изломанные, как смерть. Пропасть под нами - на километр-полтора. Начинается резким обрывом метров на триста, потом продолжается осыпями и торчащими скалами, и так до самого дна, могильно-аметистового цвета, теряющегося в сумраке. Только тончайшая витая серебряная нитка ручья там, далеко-далеко внизу, иногда блеснет. Это когда солнце закатится за левый хребет к южному отрогу.
Бойцы делают ежедневные ходки - на пять кэмэ вдоль нашего хребта на юг, там хребет "раз-два-яйца". Это словечко придумал Петрович, самый зрелый, скажем так, из нас. То есть "раздваивается". Группы расходятся. Пять бойцов по левому гребню. Пять по правому. Правые идут свои пять-шесть кэмэ - на юго-запад. Уходят по ледяной тропе мерно, как верблюды. Автоматы, "драгуны", боезапас, бухты веревок, крюки и ледорубы, фляжки с водой, сухпай на всякий який.
Мы ходоков все время держим в поле зрения. Потому что с Горушки видно все. И бинокли у нас мощные, австрийские и немецкие. Три часа в один конец. Там ходоки отдыхают час-два. Или даже три. Наблюдают за местностью. Нам спешить некуда. Потом идут назад. Так же мерно, верблюжьим шагом.
Это вся наша служба. Каждый день две ходки. Или одна, если погода дуркует. Вдруг снежок с дождичком. Или ветер порывами, так что может с ног сбить. И тогда цепляйся за камни, за скалы, за ледяные карнизы. Или вдруг туман - вата в глаза. Все, сиди и пиши письма любимой. В блокнотике на коленке.
С наблюдательного поста на востоке виден "отряд". Штабной модуль капитана Маркельчика. Пункт связи, с двумя наглыми связистами, Сашкой Благодарным и Сергеем Утловым. Связисты да секретчик "Боб" Дулин считают себя личной свитой Маркельчика. Его гвардией. Его "шестерками". Чем они и гордятся так, что башню сносит.
Мы посмеиваемся над ними. Горушка не спрашивает, кого охранять, а кого уронить. Сойдет лавина, и никакой связист не поможет. И секретчик исчезнет вместе со своими секретами. И гросс-фюрер, как мы называем отрядного, со своим модулем. Маркельчик этого не доезжает. Он с горами познакомился недавно. Но в "отряде" походная кухня, склад продовольствия, запасные бухты веревок, комплектов одежды, обуви, спальников, боезапаса, топлива. И Маркельчик видит себя повелителем Поднебесной.
С моего БЗ, с блока-заставы, если правильно настроить бинокль и маревом не плавится горизонт, виден лагерь батальона. За третьим хребтом на север. Батальонный лагерь мы называем "Бункер". Там жизнь! Там горячая еда три раза в день. Там панцирные койки в щитовых модулях. Там баня, сложенная из камня. С настоящей каменкой, с копченой трубой. Там раз в неделю письма из дома. Там просмотр фильмов и телевизора. Егеря из команды связи скрутили что-то вроде здоровенного паука-антенны, и ловят передачи с пакистанской стороны. А пакистанцы тащатся от индийских фильмов. Штабные на Бункере по три вафельных полотенца за сеанс слезами и соплями насквозь пропитывают.
А еще там каторга-работа под присмотром нашего майора Корня.
Но мы уж как-нибудь тут. Нам по барабану "Рам и Шиам", "Зита и Гита" и даже "Любовь к Кашмире".
Мой юго-западный НП находится на хорошо оборудованной позиции. К нему подходит дорога на Чоруяк. Дорога древняя. Ее, говорят, воины Александра Македонского топтали своими сандалями. Что они тут искали? Кого это теперь колышет? Хотели, говорят, завоевать весь мир. В сказочную Индию шли. А может, из Индии брели. Насмотрелись индусов с индуссками, всех этих рамов-и-шиамов, и поканали домой. Нам теперь по этой дороге глазом шарить. В скале выдолбили два убежища-кармана, оба с просмотром и обстрелом на 270 градусов. С тех пор дорога закрыта. Ни-зз-я! Ни конному, ни пешему, ни на крыльях перепончатых. Собьем в два счета. За тем у нас "драгуны" с оптикой.
Егеря любят ходить на юго-западный НП. Это понятно. В норах-кильдимах прячутся от ветра с ледника. Кильдимы там уютные, капитальные, как и на БЗ, на моем блоке-заставе. То есть там, где я сижу сейчас и никому не даю покоя. Группа "восток" ушла, группа "запад" уже просигналила, что на месте. Шесть человек работают на БЗ. С "центрального" НП, в тридцати шагах от меня двое постоянно просматривают режущие белизной хребты и ту же тонюсенькую дорогу на Чоруяк внизу. Еще двое, наши кашевары, пытаются сварить суп из брикетов. Сержант Помогаев с молодым ведет занятия по стрелковому делу:
-Автома-а-ат... разо-брать!
И смотрит на наручные часы. Разборка - 8 секунд, сборка - 11 секунд. Нормативы даны, чтобы их выполнять. Боец работает. Мелькают красные ладони, побрякивают отбрасываемые части и детали АКМ-а.
-Автома-а-ат... со-о-о...брАть!
Как говорит майор Корень, безделие воина страшнее укуса гюрзы. Он знает, что говорит. Он в этих горах и пустынях с детства. И в армии - сразу после средней школы. О чем ни спросишь, он там был. На Тянь-шане и в Заалайских горах, в Каракумах и на Памире, в Заравшане и Уч-Кудуке, в Ашхабаде, Кушке и на Кара-Богаз-Голе.
Над нами синее небо. Такое синее, что переходит в фиолетовую вечность. Когда долго смотришь в него, кажется, что Бог улыбается тебе сверху. И тогда становится страшно. Не знаю, почему.
Что-то стрекочет вдалеке. Может, это сыпушка пошла. Или дальняя лавина ударила. Время от времени Горушка встряхивается, как ото сна. Мы уже побывали под камнепадом. Одно слово - жуть. Но если это где-то далеко, то просто словно бы треск мотоцикла. Потом тишина. Откуда тут мотоцикл? На нашей Горушке даже архары - редкое явление. Или это опять замороки?
Зуммерит телефон. По-настоящему. Это не замороки. Он под рукой у Помогаева.
-Второй на связи, - отвечает он. - Да! Да! Айн минут!
И ко мне:
-Командор, это Батя.
Я принимаю трубку.
Голос майора Корня. Без всяких шифров, без каких-либо прибамбасов.
-Прими ориентировку, Максимыч. Десять минут назад в твоем районе, прямо за точкой четыре-восемьсот совершил вынужденную посадку борт-восемь. Понятно? Борт-восьмой за точкой четыре-восемьсот. Связи нет. На борту - два "двухсотых" и три летуна. Приказываю: в кратчайший срок, через час, тебе с группой быть у точки четыре-восемьсот. Если борт нельзя поднять, то ликвидация подрывом. Кто жив, тех вывести к себе на блок-заставу.
Как учили, точно и кратко повторяю:
-Борт-восемь, точка четыре-восемьсот, два двухсотых, экипаж-три...
Я уже раскрыл планшет и гуляю глазами. Точка четыре-восемьсот, - по нашим подробненьким картам, - на той стороне. На пакистанской.
Опаньки, а это уже интересно!
-Готовность через десять минут. Мне доклад каждые полчаса, - продолжает Корень. - Уже посмотрел карту? Да, в гости идешь. Учти это. С воздуха будет поддержка. Но только через час-полтора. Пакушки могут уже там быть. Ты должен опередить их.
-В гости... Поддержка через полтора... Пакушки...
-Выполняй.
-Яволь.
Помогаев тревожно оглядывается.
-Саша, группа - подъем! Заволокин, Кужелев и ты - со мной. Боевой выход. Взять взрыв-мат и медикаменты... Трофимов - за старшего по блок-заставе, на связи постоянно...
Алексей Трофимов забрасывает брикеты каши назад в мешок. Вздыхает. Не вышло налопаться каши сегодня. Поесть он любит. А особенно поспать.
Через пятнадцать минут мы уходим. Уходим быстро, но в порядке. Слышу, как Трофимов уже докладывает простым кодом:
"Макинтош, группен-четыре на четыре-восемьсот, выброс - одиннадцать-семнадцать..."
Все становится предельно просто. Это наша работа. Нас этому учили, мы на это подписались. Все делится на отрезки, конкретные действия. Встали, собрались, пошли. По пути снимаю Фриева с поста, он мне нужен. Нас уже пятеро. На БЗ остаются двое, они - наш тыл. Хотя какой там тыл на Горушке-то? На ледяной и свистящей ветрами. И тем не менее. Вижу, как они сигналят на юго-западный НП. Толя Герлинг не отвечает, но я знаю, что там они уже напряглись. От них до точки четыре-восемьсот всего три кэмэ. Это если по прямой. С учетом ледника, который ползет с гребня и поворачивает виражом в сторону границы, будет все шесть. Мне нужно снять часть группы Герлинга, и усиленной полукомандой пересечь ледник, подняться на гребень. Оттуда осмотреться, выяснить обстановку, принять решение.
Теперь только стало доходить, что треск мотоцикла это не сыпушка была, и не ваханские замороки, вроде разноцветных тропических бабочек в ледяном безмолвии или девичьего смеха по утрам. Это на самом деле трещала вертушка, Ми-8.
Что ее занесло сюда, к нам, на Вахан? Если б она была в штатном вылете, я бы знал. Значит, нештатная ситуация. Два "двухсотых" на борту - скорее всего, от "полосатых" внизу. У них там опять были непонятки с бабаями. Но и опять-таки, говорю я себе, прикинь, Константин Максимович, у них свои коридоры полетов, на Вахан, да еще к нам сюда, они не залетают. Подпрыгнуть на пять тысяч метров? Конечно, можно, но восемь из десяти, что перевернешься и башкой в Горушку. Да лучше пробарражировать над пакульками бабаев. Вжиг - и за Речку! А там ищи-свищи, мы-то уже дома.
Ритм налаживается. Раз, раз, раз-два-три...
Первый пот.
Смахиваю его ладонью.
Ходу, ходу!
Раз, раз, раз-два-три - ага...
Заволокин ведущий. У него длинные ноги и быстрый легкий шаг. Он сразу берет упорный егерский темп. За ним - я, за мной Кужелев и Помогаев. Миша Фриев замыкает нашу цепочку. Маршрут на юго-западный НП выверен. Мы все проходили его уже раз по двадцать-тридцать. Мы знаем здесь каждый поворот, каждый выступ, каждую щель в скалах. Снег слепит, я опускаю очки. Небо над нами все густеет в своей синеве. Или это от напряга и быстрого хода.
Ходу, ходу!
Только в одном месте ледяные торросы обрывают наше мерное движение. Мы скачем через них, как те самые архары. С кочки на кочку, с глыбины на глыбину. Здесь главное - быть сосредоточенным и уверенным. На боевом выбросе связки лучше не растягивать, суставы не вывихивать. И костей не ломать.
По ходу заясняю задачу бойцам. Вертушка, скорее всего, упала на территории Пакистана. Наша вертушка. В ней "двухсотые" и три вертолетчика. Связь оборвана. Думаю, что маячок сигналит, поэтому быстро обнаружили, где она. За точкой четыре-восемьсот. Если я правильно понял, то с пакистанской стороны тоже заметили. Скорее всего, вышлют своих - заловить шурави.
Все понятно.
Мы должны быть первыми.
Раз-два, раз-два, раз-два-три, подскок...
Ага, ага - и еще подскок!
Через двадцать минут хода мы на гребне. Старательно дышим. Отсюда уже виден напрямки юго-западный НП и гряды черно-белых скал за ним. Приостанавливаемся, чтобы дать Фриеву и Помогаеву нас догнать. Я смотрю в бинокль. Толя поднял красный флажок на штыре. Это указатель - мы здесь. Знаем, знаем, где вы. Идем на вас, дружище Хоттабыч. Спешим не торопясь.
Перевожу бинокль на гряды гор. Ни дымка, ни движения, ничего. Одни хребты, будто застывшее море. Вот еще только-только оно бушевало, выбрасывая к небу свои острые волны. Но вдруг замерзло. Пеной снега и разрывами черных утесов и скал.
Странное ощущение. Опять вопрос: а со мной ли это все? Или, может быть, я давно улетел в расщелину и замерз-заснул. А все, что вокруг меня сейчас, это мне только снится. Даже не мне, а моей душе, теперь бродящей между небом и землей.
Помогаев тащит на себе, кроме своего "драгуна", еще и взрыв-мат. Это динамит в коробках и семикилограммовая мина. В каждой команде есть небольшой их запас. На случай, если завалит льдом ходы-выходы, и киркой-ледорубом не пробиться. Или сойдет сыпушка. Или, наоборот, чтобы обезопасить себя - накопившийся за годы снег-лед подрывается. Горушка вздыхает тогда, лавина с гулом уходит вниз, расчищает путь. После этого можно двигаться дальше. Сегодня, если мы догоним вертушку, ее скорее всего, нужно будет подорвать.
Вот и облупленный нос Толи.
-Что, командор?
-Боевой выход, Хоттабыч...
Я коротко выкладываю. Мой группен-фюрер в такие минуты незаменим. Он все бумбарашки схватывает на лету. Тут же распоряжается:
-Авдей и Петрович, вы за мной. Идем с командором. Саломаха, Григоров, вы на эн-пэ. Смотрите в оба, мы на ту сторону почапали...
Петрович, наш старик, внезапно преображается. Еще секунду назад он был словно бы заспанный и скучный. Но перспектива сходить в загранку ему по душе.
-Что, до Исламабада далеко ли?
Нет, никакого стрекотания вертушки они не слышали. И падения или перелета ее не видели. Хотя наблюдали, как нужно. Да уж, конечно. Наблюдали они. Сидели в кильдимах и чифир гоняли. Петрович свои зэковские байки травил. Или в спальнике кости грел. Авдей о своей жене небылицы плел. То она у него блондинка с ногами от шеи. То она вдруг шатенка с зелеными глазами. То студентка пединститута, то спортсменка, которая пол-Европы объездила.
-Командор, все же дам совет: давай на четыре-восемьсот пойдем справа от ледника, - говорит Толя. - Я там рассмотрел все. Справа хоть и осыпи идут, но короче будет, чем если вдоль ледника. До того хребта, - он показывает рукой, - дойдем за час, ну, максимум, полтора. Там перекинемся через седло, еще минут сорок, и мы на месте.
Еще раз выверили по карте.
Похоже, мой группен-фюрер дело говорил. Рассусоливать не было времени. Работа, братаны, работа! Поднялись как тополиные пушинки под ветерком. На этот раз вытянулись двумя цепочками. Одна впереди, другая - немного подостав и слегка справа. На ходу скинули вводную Трофимову.
В моей группе теперь ведущим был Фриев, за ним остальные. Взрыв-мат передали Петровичу в группу Толи. Он самый здоровый из нас, он свое ядро толкал на двадцать метров. Он мог взять за бампер "козел" Симонова и, приподняв, грохнуть его о камешки Вахана. Ему дополнительные семь или десять кило - семечки.
В фиолетовом небе высоко-высоко идет самолет. Снизу, хотя мы и на высоте четыре тысячи, не разобрать тип. Похож на "грача". Идет он с запада на восток и потом делает вираж на север.
По нашему маломощному радио слышим хрипцу Трофимова.
"С Бункера три-армяшки... Борт-восемь три десятки на юго-юго-запад... Как слышите? Прием..."
Повторяю ему. Три-армяшки - это вводная для нас. Три десятки - три километра. Значит, по небу шла наша авиа-разведка. Им там сверху виднее нашего. Только вот сесть на гребешки полированных скал они не могут. На это есть егеря. Такие супермены, которым только скажут залезть на Джомолунгму или Пик Коммунизма - они уже оттуда тебе фонариком светят. А что нам коммунизм? Мы его и без кислородного баллона достанем.
Герлинг оказался прав. Его маршрут был короче. Мы пробежались вдоль ледника по осыпи. Потом непредвиденная расщелина метра три шириной в самом узком. Глубиной - да кто ее знает, уходит куда-то к чертям лохматым, оттуда только посвист и холод. На страховках, тройками, перекинулись. Кужелев не удержался, нырнул вниз. "Срыв!" - крикнул Авдей. Но Кужелева держали Петрович и Фриев. Тут же вбились ледорубами. Вытащили на айн-унд-цвай.
-Куда, сачок? Здесь тебе не тут, - пожурил его Петрович. - Отмазка не проходит".
Кужелев испуганно оглядывался. Все произошло так быстро, что он только минуту спустя вдруг вздохнул:
-Ой, мамочки, как же это?
-Не бжи купоросом, боец, - отвечал Фриев. - Все идет по плану.
У Кужелева была поцарапана щека и окровавлены ногти - цеплялся, когда падал. Но в целом, вполне надежный воин. Подхватил бухту и АКС, пошел, на ходу разрывая пакет с бинтом. Рыдать некогда. Идти надо. Раз, раз, раз-два-три... подпрыг!
Вот почему целыми часами на спортплощадке. Брусья, перекладина, тяжести, колесо от "Урала" и по нему ломом - бум-бум, бум-бум. Егерь приседает двести раз на двух ногах. По сорок-пятьдесят на одной. Подтягивается за один подход по пятьдесят-семьдесят раз на двух руках. По десять-пятнадцать - на одной. Марш-броски - это самый дессерт. Шесть кэмэ вдоль речки-реченьки, какой-нибудь Халилки или Ваханки. А назад - верблюжьим шагом. Но с товарищем на загорбке.
Вот почему егерь - это 60-70 кэгэ чистого веса. Кости, мышцы, кожа. Жир у нас - только на лбу. Чтобы лоб морщить. Три секунды на обдумывание задачи. Лоб морщится. Через три секунды - воспоминание о прошлом. И выполнение задания.
На седловину мы вышли через час и сорок минут. От звонка на НП - чуть около двух часов. В сине-фиолетовом небе ни облачка, ни птички, ни одной тропической бабочки. Ни даже инопланетянина. Обычно, они тут толпятся-кучкуются. Наверно, не их день. Или засекли нас на своих инопланетянских радарах и попрятались. Правильно сделали. Егеря за своими идут.
Авдей сразу указал:
-Командор, вон он!
Вертолет валялся разбросанной грудой лома на осыпи под скалой. Я направил на него свой Цейсс. Так и есть, наша "восьмерка". Кусками там и здесь. Пузатое тело поплющилось и расселось. Не целуй Горушку, пока она сама тебя не попросит.
Хоттабыч тоже рассматривал вертушку. Потом перевел куда-то дальше.
-Динар, мы тут не одни.
-Что?
-Они тоже пиндюхают туда!
Кто и куда, было понятно без лишних жевков. Я навел фокус, куда показывал Толя. Так и есть, два джипа ползли нам навстречу с той стороны. В каждом человек по пять-шесть. Может, бородатые из лагерей, может, пакистанские погранцы. От них до нашей вертушки не меньше шести-восьми кэмэ. Нам до нее - минут двадцать. Если кенгуриными скачками. Но мы не кенгуру, и это не Австралия. Значит, полчаса. Если они будут уже там, придется отбирать у них нашу собственность.
-Толя, спускаемся двумя группами, как шли. При подходе осторожность. Может быть засада. Айда, бойцы!
Теперь я впереди своей группы, Толя - ведущий у своих. Где должен быть командир? Чапай прав: впереди, на лихом коне. Нет коня - есть ботинки на рубленой подошве. С цепками набитыми. Тоже подойдет. Замечаю высокий выступ. Он доминирует над долинкой, с него все должно быть видно. Если все-таки "воздух" появится, им нужен наводчик. Да и нам нужно наблюдать.
-Саша, выберись вон на ту шишку, - говорю я Помогаеву. - Корректируй нас и вертушки, если поднимутся. Назад пойдем - прикрой, если что.
-Яволь! - Помогаев откалывается от нас.
Мы не идем, мы почти бежим. На джипах оно, конечно, пошустрее будет. Но где нам взять те джипы? Разве что у самих бородатых. Видят ли они нас? Ответ на этот вопрос будет дан скоро. Очень скоро. Но даже если и видят, то пусть боятся. Горные егеря - им навстречу. Если кто-то еще не понял, то это его проблема.
Откуда-то из-за хребта выскочил самолет. Сделал вираж, и мне показалось, что помахал крыльями. Да нет, крыльями только фашисты на "мессершмитах" качали. Как бы: ком-ком, шмайссер-драйссер, давай садись, а то я тебя сшибу. Но и наш молодец. Пропылил, как по Питерской, Питерской. Вдруг донесся удар, потом еще удар. Помогаев уже комментирует мне в наушники: "Засадил двумя тополями грядку!"
-Понял, Саша. Где бабаи?
-Разбежались... Один шайтан-арба горит. Другой они бросили.
-Чики-пуки, Саша. Все нормально. Прием.
Мы продвигаемся вперед. Друг за другом присматриваем. Стараемся дышать равномерно. Но кислорода не хватает.
А вот и вертушка. До нее двести шагов. Я поднимаю руку. Предельное внимание. Все может быть. И потому мы не спешим. Теперь нам, как саперам, вообще спешить некуда. Расцепляем связки и расходимся вокруг. Каждый сам за себя. И все вместе - осторожно работаем. Авдеева посылаю на прикрытие. Сам с Хоттабычем по разные стороны от вертушки. И помаленьку стягиваем петлю. Не торопясь, от камешка к камешку. От выемки к выемке. Оружие наготове.
Первого пилота уже видно в расколотое стекло. Он сильно разбит и не шевелится. Удар был такой, что глаза его выпали из глазниц. Все лицо залито кровью.
Мне было семнадцать, когда прямо на РС у нас погиб мальчишка. Тренер из Канибадама выпустил его с температурой. Он наполучался по кумполу и упал. Уже во втором раунде. Пока то да се, пока вызвали "скорую", пока она приехала, пока терли ему нашатырем виски, пока делали разный другой оживляж, он впал в кому. Его увезли. Через день мне позвонил Паша Горбунов: тот паренек из Канибадама умер... Как так? Да вот так, кровоизлияние в мозг, паралич сердца.
Где-то я читал, что жизнь это всего лишь преддверие смерти. Как бы прихожая в богатом доме. Ты вошел, потоптался на коврике, сдал шляпу и трость мажордому. И прошу к хозяину на прием.
Вертолетчики уже поднялись по мраморной лестнице в большую залу. Наверное, там все залито светом и играет музыка. Наверное. Как на самом деле, мы узнаем позже.
Второй лежал распластанный на полу кабины. Его летный костюм кое-где прорван торчащими ребрами.
Шок от увиденного еще не наступил. Это могло случиться минуты через две-три. Но вдруг раздался тонкий, переходящий в визг, голос:
-Не подходи, у меня граната, всех засажу, твари... Не подходи-и-и!..
И трезвый голос Петровича:
-Ты че, совсем дурак? Мы свои, тебя спасать пришли.
-Что, твари, выучили русский язык?
-Придурок, убери гранату, говорю. Мы спасатели, долболоб ты такой!
Лицо сумасшедшего.
Оно фиолетовое, вытянутое, с красным разрезом вместо рта. Кровь со лба течет. Ручейком вниз на хэбэшку и ватник.
Я сразу понимаю, что рот у него разбит и рассечена голова. Но жив же! И откуда он взялся? Было же сказано: два "двухсотых" и три летуна. Упали - стало пять "двухсотых", арифметика несложная. Откуда шестой? Что это за явление народу? Или "двухсотый" ожил?
-Воин, я лейтенант Романов. Твое имя и звание?
-Что, правда наши?
-Твое имя и звание? - уже с железкой в голосе потребовал я.
-Я... м-младший с-сержант С-Сучок.
-Как?
-Младший сержант ВДВ Сучок.
Фамилия была смешная. Сучок и в такой ситуации. Десантник да еще с гранатой. Чеку он не выдернул, это мы сразу увидели. Размахивает у себя под носом, а чека поблескивает. Одно слово - сучок.
Толя подобрался сбоку. Потом вдруг оказался прямо перед парнем.
-Хорош понты давить. Братан, ваще нет времени. Людей надо похоронить, ты сам-то как, цел?
И тут же быстрым незаметным приемом заблокировал руку младшему сержанту и взял в перелом его кулак. Надавил, кулак разжался. Толя гранату выхватил, еще раз посмотрел, на месте ли чека, загнул назад усики, себе в карман ватника засунул. Сучок растерянно смотрел, как мы возникаем из-за камней. Один за другим. Времени в сам-деле не было. Хоттабыч сказал точно. Если пакушки решили достать нас, то вышлют подкрепление. А у нас еще столько работы.
-За ножиком не лазь, а то руку ваще поломаю, - сказал Хоттабыч.
Сучок отдернул руку от голенища.
Уличной драке когда-то я учился у него, у Хоттабыча. Уличная драка дело подлое. Там много разных поворотов и неожиданностей. Хочешь жить, умей вертеться.
Парень заплакал.
-Значит, на-а-аши?.. а я был готов... я уже был готов...
Хоттабыч выдернул у него нож из сапога. На всякий случай.
Егеря продолжали работу. Борттехника нашли внутри машины. Без движения и без дыхания. Я дал ориентировку Помогаеву. Он тут же выслал ее на Бункер. Так точно, два "двухсотых", три летуна тоже "двести". Машина подлежит ликвидации. Кроме экипажа и груза обнаружен "трехсотый". Младший сержант Сучок. Повторяю: Сучок! Это не ругательство, это фамилиё такоё!..
Петрович с Хоттабычем закладывали взрывмат и нашу семикилограммовку. Авдей, Фриев, Кужелев и Заволокин вытаскивали павших. Снимали с них документы, личные вещи. Укладывали тела на плащ-накидки.
Саша Помогаев дал 3-3. С той стороны два объекта. Военный джип и грузовик. Ориентировочно до 20 человек. Кажется, с крупняком на кабине. Похоже, что армейцы или погранцы. Расстояние - до шести кэмэ. Могут подвалить на точку через полчаса.
Крупняк - это 12.7 калибр. Засадят - мама родная, куда башку воткнуть?
-Принято, Саша. Дублируй Трофимову и на Бункер. Пусть повторят "воздух". Идем с раненым...
Всех остальных пятерых мы быстро опускаем в ледяную расщелину. Другими словами, сталкиваем. Все равно бородатые сюда доберутся. Не завтра, так через неделю. Через месяц или два. Это их земля, их горы, их ледники. Вот ледник и будет последним пристанищем наших. Никого не найдут басмачи. Наверное, со стороны это выглядит цинично. Ни салюта из стрелкового оружия, ни торжественных речей с обещанием отомстить. Просто оттаскиваем трупы к промерзлому черному зеву и толкаем вниз. Они исчезают навсегда.
Ветолетчиков особенно жалко. Еще час-два назад они были живы. Они думали, смеялись, разговаривали, выполняли приказы, может, хорохорились, надеялись, что вот еще чуть-чуть, и они дома, на базе. На аэродроме в Файзабаде или в Гулхоне, или может, прямо в Хороге. Капитан Тимощук, старлей Мусин и прапорщик Линько. А вместо этого - брезентин, последний путь волокушей. Последний полет в бездну. Но мы знаем одно: это лучше, чем если духи начнут плясать вокруг их трупов.
Так, теперь что делать с этим?
-Можешь идти, воин?
-У меня нога...
-Что?
-Нога вывихнута или перелом...
-Это из-за ноги тебя на вертушку подкинули?
-Нет... Я был контужен... и живот болит...
Обсуждать и выяснять диагноз тоже некогда. Отдельный брезентин для Сучка. Миша Фриев ловко увязывает "гамак" себе на одно плечо, Авдееву - на другое. Все четко, как учили в школе. Узлами перехватили. Младшего сержанта подкинули и - он в "гамаке". Сами за шерпов.
-Абдулла, поджигай!
Это из того же великого фильма "Белое солнце пустыни".
Мы по-шустрому убегаем. Раз-подпрыг, два-подпрыг, бежим, бежим... Последним - Толя Герлинг. Пол-минуты, и мы уже на безопасном расстоянии. Взрыв! Потом еще и еще. Ахнуло так, что каменное море зашевелилось. Нам в спину ударило волной. Какая-то железяка пролетела над нами и шлепнулась, шипя, в снежную массу.
Я обернулся на ходу. Теперь вертушка горела. Горела она густо, смрадно, с черным тяжелым дымом.
-Пулеметы и подвески? - спрашиваю я Хоттабыча.
-Подорваны.
-Двигатель, приборная доска....
-Все чин-чинарем. Заложили около керосина тоже.
Вертушки летают на керосине. Это керосин так густо горит.
Я переключаюсь на Помогаева. Что там? Что видно с высоты монтажникам?
-Барбухайка остановилась. Дальше ехать не могут. Джип идет, - докладывает он. - Паки с барбухайки попрыгали, пехом догонять будут...
-Сколько их поточнее?
-Двадцать три насчитал. Я прикрою вас, командор.
-Потом уходи по гребню, вниз не спускайся. У ледника столкнемся.
-Яволь, герр официир!
Мы продолжаем свой бег. Везде нужна сноровка, закалка, тренировака. Так пел хриплоголосый бард. У нас этого вагон и маленькая тележка. Ни один змей еще не обогнал горного егеря. Раз-два-три-ага! Раз-два-три-опа! Хотя четыре с лишком тысячи метров дают себя знать. Дышать, дышать... Где же этот, падла, кислород? В ушах стучит. Сердце трепыхается. Пот стынет на бровях и горле. Ноги на льдистых участках разбегаются, на снежных - гребут тяжесть. Через каждый четыреста-пятьсот шагов меняю шерпов. Теперь Кужелев и Петрович несут нашего мистера-твистера. Они впереди меня, обмениваются какими-то фразами. Кажется, даже матерными.
Нам добраться до ледника. Там ждать Помогаева. Или идти за ним, если что.
Нет, не надо. Вижу едва заметную точку на траверсе. Потом слышу его хрипок в ушах:
-Командор, я впереди вас. Паки отвалились.
-Зер гут! Ты их видишь?
-Полный контроль! Они до вертушки не пошли, забздели, кажись...
Оборачиваюсь. Черный столб дыма километрах в полутора уже. Столбец, я бы сказал. Такой жиденький. Не хватило кислорода для керосина, чтоб полыхнуть. А у нас уже и ножки затряслись, ручки онемели. Как такими ручонками от бабаев отбиваться? Как на таких ножонках в атаку подниматься? Егеря-то егерями, да только Горушка свое всегда возьмет. Одно только в кайф, что и черножопые в таком же загибе. Все равно, пакушки-погранцы или бабаи-душарики, но для них те же четыре тысячи. Да еще джип им бомбанули.
Доносится голос Сучка:
-Я думал, все, мне полный писец, но сказал: дорого же я продам свою жизнь. Что не веришь? Подходите душманы, подходите толпой, я вам приготовил подарок...
Что за бред?
-Я ведь должен был стать Героем Советского Союза. Что, не веришь? Я точно говорю. Нас всех готовили к десанту на президентский дворец. Два месяца тренировали, гоняли и гоняли. Я сделал четыре прыжка. Что не веришь? Я точно говорю. А потом был контрольный. Надо было прыгать в горной местности, ночью, короче, по сигналам с земли...
Я присмотрелся к нему. Голова обвязана. Кровь на рукаве. След кровавый стелется по сырой траве. Как в той песне про Щорса. Но в нашем случае, никакого кровавого следа. Зато вид чокнутого. Натурально чокнутого. Или долбануло его при падении. Или от папы с мамой передалось.
Помогаев слетает по ледяному жолобу. Ногами вперед. Рация и автомат в охапку. Сам на задних конечностях. Где может, подскакивает. Пробежит шагов пять-семь, и опять на попу. Горушка таких рисковых бережет. Могла бы и скрытым скальным выступом копчик отбить. Или подбросить и головой об лед. Но нет, как горнолыжник на скоростном спуске, мчится Сашка вниз, к нам.
Младший сержант Сучок тоже заметил его.
В лице страх.
-Это кто?
-Конь в пальто! - отвечает Петрович. - Идти сам можешь?
Сучок героически пытается встать на ноги, делает шаг. Припадает и морщится, будто съел червяка.
-В гамак, - приказывает Петрович.
Следующие полкилометра почти на рысях. А силенок все меньше и меньше. Не хватает воздуха. Грудь разрывает. Ноги гребут снег со льдом. Нам бы до горизонта добраться. Через седловинку и - нах Москау. Фатерлянд, их либе дих! Гитлер плачет, генерал Роммель морщится. Давай, давай, ребятушки. Тащите бодренько этого придурка!
-Мне стыдно. Я сижу как в паланкине. А вы меня несете. Я точно говорю, кто-то стал Героем Советского Союза, а мне вот не довелось. Что, Петрович, не веришь? Два месяца нас гоняли, как цуциков. И что в результате? Ребята брали дворец, а я...
Уже знает, как Петровича зовут.
У шизиков это быстро. Они умеют вязать концы самым невероятным способом.
-Помолчи, мандарин. И без тебя тошно...
Это Петрович.
Ему тяжелее всех нас. Одно дело толкать ядро и бегать стометровку. Другое - корячиться по ледяной тропе, покрывать пятисотку за пятисоткой. Когда тебе тридцать семь. Когда воздуха не хватает. А вокруг одни молодые. Которые тоже дышат, как бегемоты в пампасах. И забирают последний кислород.
Раз-два-три-ага! Раз-два-три...
Выходим на гребень. И желанная страна вот уж издали видна. Ага! Ага! Вот он, родной Вахан. Тут и камни помягче, и тропа поутоптанней, и лед под ногами не такой скользкий. Даже ветер теперь в спину. Теплый такой, почти летний. Так что сосульки на усах враз поотлетали. Помогаев склонился над рацией. Колдует и бормочет:
- Бункер, Бункер... Все тип-топ. От четыре-восемьсот назад три десятки. Я говорю, три десятки. Идем с "трехсотым". Говорю, "трехсотый" на плечах. Дулин, это ты, что ли, мозга канифолишь?
Последними выползают Кужелев с Заволокиным. На веревке в десять метров. В очках. Четко по инструктажу. Неслабый марш-бросок. Они тащат на себе все, что шерпы побросали. Драгуны, ледорубы, бухты. Позади снег, лед, скалы. Впереди - тоже самое.
-Как рука, Володя? - спрашиваю у Кужелева.
-Придем в лагерь, посмотрю. Так, вроде бы кровь остановилась.
-У мертвых кровь не течет, - утирается шапкой Фриев. - А еще они не потеют!
У самого волосы от пота слиплись и теперь быстро покрываются ледяной коркой. И воротник бушлата у него заледенел. Он оборачивается назад, щурится на нестерпимо белый снег и качает головой:
-И как это мы, а?
-Да вот как-то уж так, - отвечает Петрович.
С этого гребня вниз - наша территория. Не пакушек, не бородатых, не китаёзов, которые все время подкидывают бабаям оружие и боеприпасы. Наша! И мы здесь шишкуем, быкуем и держим порядок.
-Бойцы, расслабьтесь. Можно оправиться, - говорю я. - Дышите глубже, впереди родные пенаты. Как бы дым отечества...
-Ну, раз можно оправиться, так я прямо тут, но на ту, на ихнюю сторону", - Хоттабыч расстегнул штаны, повернулся и пустил сильную струю по пакистанскому склону.
Все засмеялись.
Через час мы были на юго-западном НП. Хлебали чифир, как зэки на качелях. Это уж Григоров с Саломахой постарались. Не щелкали клювами, а накипятили на спиртовках целый бидон воды и бухнули туда пачек шесть-семь. Чай обжигал полопавшиеся губы. Но сразу стало все ясно и спокойно. По мышцам потекло тепло. Потом стало колоть подмороженные пальцы ног. Жизнь возвращалась.
Батя с "Бункера" уже дал встречную. Расспросить младшего сержанта Сучка, кто он, откуда он, как очутился на вертушке? Заодно обработать раны, если есть, залепить порезы.
Пока с ним возился Авдей, я давал ему прийти в себя. Гнал лабуду, как хорошо, что мы были недалеко, что видели, как их вертушка крякнула. Подбежали вовремя. А то молотил бы он своей гранатой по башкам бабаев.
В ответ его снова и снова заносило на президентский дворец. На прыжки с парашютом. На Героя Советского Союза, которого ему так и не дали. На то, что его учили бить ножиком и ломать челюсти сапогом.
Егеря молча сидели вокруг. Никто в мою работу не вмешивался. Чифирили помаленьку, отходняк ловили после нервной тряски. Посматривали друг на друга, кривили лыбу, если из Сучка текло полное фуфло. Но вообще набирались сил. Потому что Сучка-то надо дальше нести. На самую блок-заставу. Только туда подкатит Симонов на своем "козле". И только с "Бункера" вертуны смогут забрать этого путешественника.
-А почему у вас, лейтенант, ни погон, ни петлиц, ни звездочек нет? - в свою очередь интересовался младший сержант. - И на шапках ничего. И шапки у вас...
-Старые забрали, новых не подвезли, - старался я не забеспокоить его совсем. - Мы вообще тут по горным делам, мы же не десантники. Так, значит, ты из третьей роты отдельной ММГ? Но вылетели вы не из Файзабада?..
-Я же говорю, какой-то ты странный лейтенант. Мы вылетели из Лашира. То есть вылетели они, а я был внутри. Они меня подпрягли, чтобы я помогал грузить "двухсотых". Там был тяжелый бой на Урчук-кале, многих потеряли, я недосчитался своих лучших друзей, Эрскина, Кольку, наш ротный был ранен, но с поля боя не ушел. Он хочет получить "Звезду" и отчалить в Академию, а кто не хочет? Что ты не веришь мне, командир?
-С чего ты взял, воин? Я верю. Людям вообще нужно верить. Ты чаек-то попей, пока он горячий. Как, говоришь зовут твоего ротного?
-Капитан Кисленко. Он вообще-то на замене был. Всего три недели, понимаешь, он еще не был привыкши... И вот, погиб героем... А мне должны были дать Героя, но, понимаешь, какое дело, на последнем тренировочном выбросе...
-Так, ротный твой капитан Киселев погиб все-таки?
Не знаю, почему я слегка изменил фамилию. Но Сучок заглотил. То есть он никак не отреагировал.
-Да, погиб смертью храбрых, отбиваясь от превосходящих сил противника... прикрывая нас, своих подчиненных... до последнего патрона... И я мог бы, как он, наверно, лучше было бы, чтоб я погиб, потому что Героя мне все равно не дали. Всем дали Золотую Звезду, а мне только почетную грамоту...
-Но капитана Киселева не было с тобой на этой вертушке. Его, что, другим бортом отправили?
Сучок смотрит на меня неморгающим глазом. Что-то соображает. Потом говорит:
-Каким бортом?
Я повторяю в тупостью мента:
-Каким бортом?
Неожиданно Сучок закрывается. Он сжимает губы и смотрит враждебно. Кружку с чаем он отставляет.
-Я больше ничего не скажу, - говорит он. - Я не знаю, кто вы такие. Вы, может, американцы. Вас забросили в наш тыл...
Тут Петрович не выдерживает:
-Нет, мы фашисты, воюем тут с сорок третьего года. Ферштеен-зи? Ахтунг, русише швайн! - вдруг рявкнул он, ну, совсем как эсэсовец под Могилевом. - Керам дар кунат! Твой мутер спаль с ишак!.. Шнелля, ми будем задавайт вопрос, ти будешь отвечайт...
Но Сучок неожиданно уперся.
-Я буду говорить только с офицером советской армии...
-Ах, зуун? - поднимается тогда Петрович.
Я останавливаю его.
-Ладно тебе, Петрович. Воин присягу давал. Право имеет молчать.
Петрович с высоты своего роста Сучку:
-Ну, ты и придурок! Думкопф!
И отходит на другой край площадки. Там с Толей Герлингом что-то вполголоса обсуждают. Оба поглядывают на Сучка. Меня настораживает, как они на него поглядывают. Горушка непредсказуема. Тут все обнажено, как нервы. Мы-то уже притерлись друг к другу. Привыкли и к заморокам, которые ловишь в самый неподходящий момент. К летучим мышам, которые бегают, как тараканы, из-под ног. А присмотришься - никаких мышей. Привыкли к голосам, особенно где-то ближе к полудню. К детскому смеху в ледяных сумерках. К шагам среди ночи - по чавкающей слякоти около палаток. Мы как-то утрамбовались с психикой, начали понимать друг друга. Но все равно - никогда не можешь быть на все сто уверен. Когда Петрович зарычал, я понял, что не все это игра. Вон за камешком Заволокин вдруг стал блевать. Согнулся возле острого камня, трясет и выворачивает его. Фриев мертво смотрит в свою кружку. Только сейчас стало доставать нас увиденное. Разбитая вертушка. Трупы. И особенно, что парней мы сбросили в расщелину.
Спустя еще час мы видим, как к нам, на юго-западный НП поднимаются наши. Это из Второй команды. Корню объяснять не надо, в каком мы раздрызге. Он выслал Павлова со своими. За проводника - Трофимов. Десяток егерей, мерно растянувшиеся по тропе. От нашей БЗ. Сейчас они примут младшего сержанта Сучка. И понесут его дальше. А мы сможем отдохнуть.
Только в этот миг я понял, как я устал.
-Нет, командир, вы не верите мне, я вижу... Но я говорю правду... Нас выбросили ночью, на парашютах. Мы готовились брать президентский дворец в Кабуле... Всем моим ребятам потом дадут или "героя" или "красную". Мне дали только грамоту. Я послал ее домой. Чтобы повесили на стенку... Говорю же, два месяца тренировали, я точно говорю. Но контрольный я завалил... По сигналам с земли...
Это снова потекло из Сучка.
-Все. Помолчи, младший сержант. Твою канифоль я уже слышал...
Я поднялся и направился к Герлингу и Махонину.
Толя смотрит мне в лицо:
-Тебе нужно отдохнуть, Костя.
-Да, я знаю...
Сумерки уже подкрадываются. На Вахане они короткие. Я прикидываю, хватит ли нам времени дойти до блок-заставы. Там у меня вырублен под скалой мой кильдим. В нем теплый спальник.