Даже когда нет ветра, стеклянный морозный воздух обжигает щеки. Это Вахан. Три с половиной кэмэ под нами. Бездонное небо - над. В нем, в фиолетовом небе, есть аллах. А по-нашему, Бог. Если Он захочет, мы потеряем рассудок. И тогда всему пипец.
Две вещи нужно делать на Вахане правильно. Прежде всего, это одеваться с учетом и по понятиям. Ноги, руки, голову - в тепле. Лучше всего, в шерстяне. Все остальное покрыто тремя слоями хлопка, двумя слоями шерсти, а сверху меховой бушлат.
Мех у бушлата синтетика. А подкладка - ватин, тяжелая и промокающая. Какой долболоб в Союзе догадался? Не знаю. Все чаще на собственные вопросы я сам себе отвечаю: не знаю. Наверное, взрослею.
Местные ходят в ватных стеганных чапанах, в меховых армячках и малахаях. И ноги у них в коже и мехах. И руки - в меховых варежках. Мех - лисицы, волчий, бараний. На одном видел шапку из шкуры барса. Вязаная шерсть - овечья и верблюжья. Толстые джурабы до колена. Цветастые безрукавки и кацавейки, расшитые бисером и золотой-серебряной нитью. У женщин монеты вместо пуговиц. И теплые шаровары из той же шерсти. И платья до колен тоже из шерсти. Они приспособились. Им тепло, или по крайней мере, они знают, как жить в этом морозном стекле, под фиолетовым небом.
Первым отличился Чумаков.
-Командор, обменял на шапку! На "губу" не посадишь?
На голове у него шерстяная паколька. Коричневая. Похожая на берет Васко-да-Гаммы из учебника по истории.
Какая "губа"? Первый пункт нужно исполнять правильно и своевременно. Повторяю для тупых: одеваться с учетом и по понятиям.
Нравится - носи. Уши только чтоб не обвалились.
Второй пункт тоже очень важен. Это регулярная горячая пища. Повторяю: ре-гу-ляр-на-я! Все правила гармошками, весь мир тормашками, а горячий пищеприем вовремя. Поэтому наша кашеварка дымит чуть не круглосуточно. Возле нее дневной наряд. Трое готовят, одиннадцать мечут в жевалки. Кипяток - постоянно. Гудит керогазка, на ней бидон. В бидоне десять литров воды. Воду приносит один из наряда. Пока несет ее снизу, она замерзает куском льда. Поэтому он набирает воду сразу в бидон. Потом ставит бидон на керогазку.
Махонин, которого очень скоро все будут звать просто Петровичем, быстро сообразил. Притащил из развед-боевого выхода кусок какой-то вонючей гадости. Похожа гадость на пласт парафина, которым мне грели грудь, когда врачиха решила, что у меня туберкулез. С чего она так решила, я не знаю и сейчас, но кусок, что добыл Петрович, вонял чем-то теплым и животным.
-Жир от яка. Дал два железных рубля и шесть пятаков, - доложил он. - Им на пуговицы, а нам для жизни на смех врагам.
Он - здоровенный лом. У него правое плечо чуть выше левого. Потому что его правая рука развита, как у Геракла - он ею мог подхватить "бобик" Мишки Симонова за передний бампер и грохнуть его об камешки - я сам видел.
До первого кочевого стойбища от нас - два часа ходьбы. Там пять или шесть юрт. Так сказать фор-пост местного народа-племени. Овцы, козы и яки. У Петровича опыт. Он сразу забивает знакомства с окрестными туземцами. И всегда с пользой для всех.
На этом жиру мы разогреваем тушонку и жарим картошку с луком. Этот жир, отмахнув штыком-ножом, мы бросаем в наш черный дурноватый чифир. Добавляем сахар, соль, перец и чесночную пудру. Получается единственный и неповторимый егерский шир-чой. Парни из Третьей и Второй Команды, если бродят где-то неподалеку, обязательно заглядывают "на кружку кайфа".
Потом кто-то, исступленный обещалками снабженцев, мазанулся этим жиром. И нестерпимые морозные ветра оказались струйками прохладного воздуха. Как от вентилятора в знойный день. Опыт новаторов - на службу родине! Мы придем к победе коммунистического труда. Сегодня подвиг - завтра норма!
Вскоре все стали покрывать лица и руки перед выходом на Горушку. Короста на тыльной стороне ладоней быстро заживала, кожа на щеках становилась мягкой и холеной. Как у римских легионеров, запавших на отдых у греческих гетер.
Наши первые ходки недалекие. По два-три кэмэ на Горушку. Обзор достопримечательностей. И назад. Из достопримечательностей: круглые отроги, похожие на женские груди по моде XVIII-го века, дальше - синие изломанные хребты, между ними черные дымящиеся расщелины, над ними белые неприступные вершины, ледяные плато, снежные карнизы, готовые обвалиться, когда ты этого никак не ожидаешь, и замерзающие в жесть долинные ручьи, там, внизу.
Иногда из расщелин вдруг доносится стон. Александр Помогаев был неподалеку. Прибежал, выкатив глаза, как полицейский из фильма "Жандармы и инопланетяне":
-Командор, кажись, кто-то упал в пропасть!
-Кто? Все наши здесь, - сказал я.
-Я не знаю. Но я слышал стон из трещины. Вон там!
-Не гони, - сказал ему Махонин. - Все наши здесь, и это значит?..
-Что?
-Что там некому стонать. Включай извилину, Сашка.
-Стонет, как будто весь переломан! - упорствовал Помогаев.
Мы прогулялись туда. Стонов мы не услышали. Ветер вырывался из синего разлома, как злобный див. Мы постояли над пропастью минут двадцать. Потом решили вернуться. Что, совсем бакланы - стоять над обрывом и слушать, слушать? Хотя оттуда ни звука.
-Санек, в следующий раз услышишь, что застонал, всади туда пяток пуль. Закончи страдания бедняги, - сказал Евгений Чумаков.
Посмеялись и пошли назад, к блок-заставе.
Через два дня - новые чудеса и непонятки. Это были огромные тропические бабочки. Утром выползаешь из палатки на морозный хрусталь воздуха, а они уже здесь. В снежно-ледяном царстве порхают с безмятежностью безумия. С белоснежных вершин набегами срывается ветер. Он расшвыривает бабочек вокруг. Они разлетаются в разные стороны. Затем снова собираются вместе - как настоящие, как живые, вокруг жестяной трубы нашей кашеварки.
Первый не вытерпел Заволокин. Набежал на них с вафельным полотенцем. Хотел сбить хоть одну - разлетелись, рассмеялись тонкими голосками. Ах, ты глупый шурави! Мы - первые твои галлюцинашки? Ха-ха-ха-ха! Привыкай. Мы совсем безобидные. Мы порхаем, где хотим. Просто ты поднялся сюда к нам слишком быстро. Ты, наверное, выполнял приказ, да?
Прозвенели тонкими усиками, похлопали натянутыми крылышками и исчезли.
Саркисян удивленно вскинул черные брови:
-Зачем гонял, а? Пусть летают. Нам не мешают. А то снег, скалы, лед... От чифира уже голова болит. Хотя бы такой мульфильм.
Заволокин в ответ:
-Мы не поняли, Суренчик. Ты уже мозгой поплыл, да?
-Куда я поплыл?
-В дурдом ты поплыл. За бабочками появятся девушки с большими сиськами. Потом Шота Руставели на коне в тигровой шкуре. Потом ты откусишь себе свой армянский нос...
-Э-э, причем тут мой нос? Иди паштета горячего покушай, да? Потом скажи себе: я не сумасшедший, я папу и маму люблю. Сто раз скажи, и все пройдет.
-Почему сто? Почему не сто пятьдесят?
Сурен Саркисян подвигал своими лохматыми густыми бровями.
-Потому что сто пятьдесят - не ровное число. Ты собьешься. Можно двести раз. Но это много времени возьмет.
Заволокин покачал головой:
-Гарантирую, Суренчик, ты уже тренькнулся. Отсюда - прямо в дурку увезут.
Дальше их диалог стал принимать самый фантасмагорический вид.
-Не увезут, - ответил Сурен. - Я им не стану говорить.
-О чем?
-Про бабочек. Знаешь, как старые люди считают? Есть бабочка - есть проблема, нет бабочки - нет проблемы.
Заволокин сунул полотенце в карман бушлата. Потом повернулся ко мне:
-Слышь, командор. Кто у нас следующий должен на волю отъехать?
Я удивился такому переходу. "Волей" в моей команде, как впрочем и в других, называли Союз. Как-то повелось, что службу за Речкой стали называть каторгой. А командировки за килограммом гвоздей, за ведром солидола или свежими кольями и веревками - волей. Воли ждали, как манны небесной.
-Кто, пока не знаю. А вот когда? Может, на следующей неделе... А что?
-Закажу два баллончика дихлофоса.
Мне показалось, что пора все поставить на свои места. Я сказал:
-Не просек. Ты же пробовал сбить их полотенцем. Я видел. Ни одной не сбил. Значит, это иллюзия.
Заволокин озадаченно посмотрел на меня.
-А может, я промахнулся, а, командор? Насекомые, они такие живучие потому, что у них быстрая реакция. Нам бы такую реакцию. К тому же Сурен мне не верит.
Саркисян подлил чокнутости:
-Конечно, не верю. Как я могу верить, что они иллюзия, если я их вижу? И ты их видишь, и командор их видит... Что, все мозгой поплыли, да?
-Я за всех не буду говорить, Суренчик, - ответил Заволокин.- За себя скажу. Я их дихлофосом попрыскаю и если хоть одна упадет, я тебе сто рублей дам.
-Почему только сто? Давай сто пятьдесят.
Давно уже замечено. Когда нечего сказать, несут всякую чушь. Этой чушью заражают других, как микробами. И когда нечего смотреть вокруг, то видят тропических бабочек посреди снежных вершин. Другие натыкаются на "черного альпиниста". Тот их манит пальцем. Или предупреждает: сюда не ходи. Когда спускаются с Горушки, у них - седина на висках. Третьи слышат заговоры горных дивов и даже могут их повторить на языке, которого они прежде не слышали. Николай Поперечный из Первого отряда рассказывал нам, что он однажды записал свои слуховые галлюцинации. Русскими буквами на блокнотик. Это было в лагере под Хан-Тенгри, на Тянь-Шане. Все были измучены неудачным подъемом и отказом от штурма. А он не мог спать, и вдруг услышал голоса, один старческий, другой - свой собственный, когда он был подростком... Когда спустился вниз и вернулся домой, в Алма-Ату, то показал записи профессору в университете. Тот разобрал всю абракадабру из блокнотика, выложил ее латиницей и объявил: "Это настоящий санскрит. Где вы смогли это найти и где оригинал того, что вы переписали по-русски?"
Вдали, из-за южного отрога, который напоминал огромную женскую грудь, появились люди. Они шли гуськом, один за другим. Расстояние до них было не меньше километра, но я знал, что через четверть часа они окажутся здесь. Егеря умеют ходить быстро. Особенно если впереди их ждет горячий обед, перемена белья на чистое и сухое, тепло родной палатки.
-Все, господа ташкентцы! Группа возвращается. Скоренько греем котлы. Все должно быть горячим и вкусным. Про свои замороки будете перед сном сказки рассказывать.
Наряд по кухне сразу зашевелился. Кто-то вбросил банку керосина на щепки в кашеварке. Из трубы полыхнуло. Жизнь вернулась в прежнее русло.
Я нырнул в свою "памирку". Снова похвалил себя, что догадался обложить ее распиленными кубами льда и снега почти до самого верха. Эти кубы защищали от ветров и держали ровную температуру. У меня было по-домашнему тепло и уютно. Тихо гудела походная печурка. На веревке, протянутой вдоль палатки, я сушил свои две пары джурабов и теплую, с начесом рубаху.
Большая тропическая бабочка сидела на рубахе. Она медленно расправляла крылья с крупными черными пятнами на желтом окрасе с синими и зелеными разводами. Теплый воздух от керогазки поднимался вверх. Бабочка от удовольствия тихо шевелила усиками и перебирала лапками.