Аннотация: Драмутургический рассказ о сложных человеческих взаимоотношениях.
Двое шли по городу
(рассказ)
Двое шли по городу, по вечернему городу. Он и она. Они шли и молчали. Все слова ими были уже высказаны. Так бывает, когда все слова вдруг уже высказаны. И их не осталось. Не осталось никаких слов. Ни слов восхищения, ни слов утешения, ни слов оскорбления.
А ведь когда-то они говорили и не могли наговориться. Говорили до самого утра. И им было интересно говорить друг с другом. Доверять самые сокровенные тайны, самые свежие впечатления. Дарить друг-другу свое миропонимание и мироощущение. Заглядывать друг-другу в глаза - зеркало души, и видеть там собственное отражение. Видеть в них неподражаемую жажду общения. Они оба, еще недавно напоминали неиссякающий источник. Из которого словно путники, заплутавшие в безбрежной пустыне, они могли пить и пить, утоляя жажду впрок.
Не было слов. Нечего было сказать. Слова застревали в горле. Им обоим хотелось выдавить их наружу, чтобы рядом идущий, услышал их. Но они не могли. Их горла сдавила предательская спазма. Да и слова, те, что они пытались выдавить, казались им обоим, ненужными. Они казались им одновременно плоскими и в то-же время угловатыми. Это были не их слова. Совсем не те, какими они пользовались, в общении друг с другом. Те слова были высокими, как столетние пирамидальные тополя. Высокими, как вершины вечно снежных гор. Высокими, как неувядающая слава. Высокими, как вечное синее небо. Ими они передавали свои самые нежные чувства, при помощи их расстилали точно ковер, незнакомые миры. При помощи них доверяли сокровенные тайны.
Так куда же они делись?
Почему же так создано человеческое дитя, что в одночасье его сердце, перестает их рождать? Душа его замыкается, вешая на себя тяжелейший замок, похожий на амбарный и он висит тяжким грузом и не вынуть из нее теперь, ни одного его.
Двое шли по вечернему городу молча. Они уже шли боле часа. Вдоль них, с веселым шумом проносились красивые автомобили. Их обгоняли спешашие домой люди с пакетами в руках. Они шли мимо рассвеченных витрин дорогих супермаркетов, одетых в изысканные одежды манекенов и сами, незамечая того, были похожи на них. Потому что манекены немы. Их сотворили в точности как людей. Придали им элегантную утонченность, тонкие , почти аристократические черты лица, надели на них "Пьер Карден" и "Хуго Босс". Но они были немы. И в этом было их Великое несчастье. Кто-то однажды сказал мне, что манекены тоже хотят жить. Что они хотели бы ожить и стать людьми. Могли бы двигаться, пить капучино, целовать своих моделированных манекенщиц, наслаждаясь как люди сочной мякотью губ. Если бы манекены, натерпевшиеся горя, от своей обреченности наблюдать за вкусностями человеческой жизни, могли ожить, они бы в полной мере стали говорить, произносить друг-другу самые лучшие слова, какие только придумал человек.
Стоя за прозрачными витринами по другую сторону жизни, они стали мудрыми. Они устали и больше им уже невмочь, стоять сутками без единого движения. Наблюдать за грустными людьми. И вот один из них, вероятно специально так скроенный создателями, широкий в плечах, с тонкой талией, одетый не по сезону в кремовую легкую курточку, неожиданно шевельнулся. Он сдвинулся с места. Это произошло с ним впервые, с момента рождения. Все это время он глядел на прекрасную девушку, стоящую напротив. Их и выставили в один день. Привезли в длинных ящиках и когда вытащили на белый свет посреди огромного гипермаркета, вот тогда они и увидели друг друга. И устыдились. Они оба были совершенно наги. Их положили на холодный мрамор, напротив и они взирали один, на другого, только в глаза, удивленно, доверчиво, открыто, восхищенно, ни разу не моргнув при этом. Целый день мимо них взад - вперед расхаживали люди, рассматривая все что угодно, но, не обращая внимания на них, безмолвных. Рядом с ними везли тележки, нагруженные всякой всячиной, и одна из них переехала запястье его спутнице. Он увидел, как на мгновенье, у нее расширились зрачки от боли и хотел, было возмутиться, но рот его был нем. И она заметила его немое сочувствие и в ее синих глазах промелькнула великая благодарность. Он был сработан в лучших английских формах и создан джентельменом и не мог не отозваться на это хамство.
Только к вечеру их принялись одевать. Всем распоряжалась
молодая энергичная особа. От нее пахло дорогими духами. Но настолько сильно, что ему хотелось отвернуться, невыносимо было дышать. Так он желал тонко, чтобы не обидеть ее, подсказать, что лучше будет, если запах таких духов будет лишь слегка исходить. Как дуновение ветра, как аромат цветущей где-то сирени, дикого меда и вызревших яблок. Его подняли на ноги. Теперь он сверху взирал на свою спутницу и стыдился того, что ему в первую очередь оказали внимание. Она же продолжала лежать. Эта яркая азиатка, с холеным белым лицом, сняла с плечиков тончайшей выделки рубашку, набросила на его голое тело и холодными пальцами стала застегивать пуговки. Затем дева натянула на него брюки тонкой шерсти и когда она коснулась его сокровенного места, его помимо воли бросило в жар. Ему показалось, что на щеках его проступил в тот миг густой румянец.
Кожаный брючный пояс защелкнулся, подчеркнув талию, и оставался только костюм. Но вот и он оказался на его развернутых плечах. Он видел себя в большое зеркало и был доволен.
Теперь дева приступила к процедуре одевания его спутницы. Он незаметно прикрыл веки и долго стоял, не смея глянуть в ее сторону. Он считал, что процесс одевания и раздевания женщины священен. Наконец когда все было закончено и красивая азиатка, напоследок внимательно оглядев их обоих, ушла, он едва заметно скосил взгляд и поразился. Его спутница была прекрасна. Изумительное, схваченное в поясе золотым шнурком платье, выгодно подчеркивало все ее формы. Оно выделяло изящную благородную шею, совершенную грудь, высокие ноги. Им обоим показалось, что в тот миг, что они уже влюблены друг в друга.
Так началась их совместная жизнь. Целыми днями они глядели и любовались идеалом каждого. Изо дня в день. Ни единого изьяна не находили они. А по ту сторону стекла то беспощадно палило солнце, то занудливо долго лил дождь, то метался точно сорвавшийся с цепи злобный пес, ветер. Когда было невыносимо душно, она хотела пить, и он видел, как губы ее становились сухими. Наблюдать это было невыносимо, и он тогда сильно страдал. Больше всего ему тогда хотелось, хоть на пару минут сойти с места, чтобы сбегать в киоск напротив и взять ей воды. В такие минуты он горько осознавал свою обреченность и каждой клеточкой своей нематериальной души просил ее понимания. И она понимала его. Она справлялась со своим желанием, и тогда происходило чудо. Губы ее становились как прежде сочными и яркими. Когда на улице шел дождь, ей становилось немного грустно и зрачки ее тускнели. Он тогда начинал ей рассказывать о том, как он ее любит и как верит, что рано или поздно, они обретут способность двигаться и говорить и тогда они уйдут отсюда. Навсегда! Что он мечтает: как у них будет свой дом с камином, и тогда они вдвоем будут сидеть вот такими вечерами, крепко-накрепко обнявшись и пить обжигающий, божественно вкусный глинтвейн. А когда за витриной носился ветер и она зябко поводила плечами, то больше всего на свете ему хотелось укрыть ее своей курточкой. Весь этот мир, что он ежедневно видел и наблюдал за стеклом, ему хотелось подарить ей, одной, единственной. Он глазами, взглядом пел ей песни, и она слушала его своими дивными синими глазами. Он читал ей придуманные им фантазии, пытался веселить ее и это не всегда, но удавалось.
Двое шли по городу и молчали. Не было у них слов больше, друг для друга. Они думали о разном. Он, о том, что у него не закрыты дела по бухгалтерии, что у него много врагов, что ему так и не удалось купить понравившийся джип, что никак не удается пробиться в элиту и еще многое, многое, многое....
Она, о том, что он стал совсем не тот, скучен и не интересен и сетовала, что смогла так ошибиться в нем. Ее терзали заманчивые предложения, перспективы успешных и еще довольно крепких мужчин. Ей надо было определяться с собой, со своей жизнью. Потому что молодость уходит, как тают вешние снега. Не успеешь оглянуться и станет уже поздно. Так бывает, когда неожиданно опускаются сумерки и сразу становится поздно. А думаешь что еще не вечер. Ей совсем не хотелось, что-либо говорить ему. Кончились те ласковости, те нежности, те необычайно красивые слова, от которых хотелось кричать и петь на весь белый свет. Немного печально все это, но по большому счету, ерунда.
Они совсем еще недавно наговорили обоюдно столько гадких слов, их уста смыкались и размыкались, выпаливая их настолько поспешно, точно они торопились, что не успеют. Куда только все девалось?
Она отбросила назад непокорную прядь. Ему, это ее движение показалось, дерзим вызовом.
-Ну и черт с тобой! - мелькнула в его голове злобная мысль. Она споткнулась нечаянно, но он даже не протянул ей руку, чтобы подхватить.
А когда он, прикуривая на ходу, вдруг неловко выронил зажигалку, она презрительно хмыкнула.
-Неуклюжий! - подумала она.
В развлекательном парке бешено крутились карусели, ярко светящиеся аттракционы взмывали под самое темное небо и бросались стремительно вниз, и тогда все в округе, перекрывая шум машин, разрывалось сумасшедшим визгом. Кому-то было в этот миг необычайно весело.
- Ничего, это им сегодня весело, завтра тоже будет не до смеха - злорадно представил он.
- Разве такой красавице как я нужен он, его даже не карусель не затащишь! - ожесточенно накручивала себя она.
Они проходили мимо витрины гипермаркета и внезапно засмотрелись, на необычных манекенов. Им обоим показалось что эти манекены живые. Настолько их неподвижные лица смотрелись одухотворенными. Двое, не договариваясь, помимо своей воли, замедлили шаги. Их головы повернулись в сторону витрин, а взоры устремились на манекены. Они долго и пристально рассматривали красивых: - парня и девушку.
"Господи, как же они любуются друг-другом! Их взгляды сочатся кристалами непередаваемой любви, нежности, восхищения!" - пробежало в ее красивой головке удивление. На долю секунды она даже умилилась этому своему открытию.
" А она ничего - искренне восхитился он - была бы живая, можно было бы флиртануть". Но ему тоже показалось, что между этими двумя неподвижными фигурами, есть какая-то незримая связь.
"Что только не померещится! - возмутился он - им на роду,суждено торчать тут за стеклом, потому что они бездушные манекены, а мы люди...люди...люди..."
От этого поразившего их обоих открытия, им на минуту вдруг захотелось поделиться, и на этом фоне простить друг-друга. Чуть было, их руки не потянулись навстречу, а в глазах, начало было расцветать Великое прощение. Но в тот же миг, у обоих промелькнула мысль, что это все надо опять начинать заново и тут-же всякое желание у них пропало, погасло, едва родившись.
И они оттолкнулись упругими ногами от асфальта, на который падали блики неоновой рекламы и даже не глядя друг на друга, хотя бы в последний раз, коль скоро не смогли простить, то хотя бы сказать добрые какие-то слова напоследок, но нет! Они ушли в разные стороны. В разные стороны. В разные стороны. В разные стороны.
Они расходились, и расстояние между ними, увеличивалось все больше и больше. Но в то-же мгновение, стороннему наблюдательному глазу явилось бы чудо! За прозрачным стеклом витрины, два манекена, парень и девушка, вдруг шагнули навстречу друг-другу. Вы видели когда- нибудь такое? Оттого и не верите мне. А я в тот миг, оказался тем самым сторонним наблюдателем.
Два манекена, парень и девушка обняли друг-друга, легко ступили сквозь толстое стекло и заскользили по вечерней улице, невесомой, почти воздушной походкой, крепко взявшись за руки.