На большую картинку на мольберте легли последние черты. А затем она исчезла с места рисования и переместилась на стену. Она стала ярким пятном из смешения красок на идеальной белой стене.
Эмили залюбовалась своим творением, а затем стала собираться на работу.
Как просто и беззаботно это происходило. У зеркала в полный рост была отлично отрегулирована светочувствительность, и несколькими цифрами с правого края показывались время и погода на улице. Температура в комнате также была настроена, и по утрам она была немного выше для большего комфорта.
Завтрак приготовился сам внутри небольшой машины. Иногда Эмили предпочитала сама готовить вручную, но только не по утрам.
Обычно именно утром на девушку находило вдохновение, и она, как одержимая, рисовала содержимое своих снов. И всякий раз при выражении их она отдавала предпочтение экспрессионизму.
Поезд остановился на крыше соседнего дома, к которому вел воздушный мост.
Работа была на другом конце города в высоком постмодернистском здании. Поезд остановился прямо в его центре, проезжая сквозь туннель.
В этот день состоялось собрание, где множество молодых людей в аккуратных светлых костюмах, обтягивающих тела, участвовали в мозговом штурме в поисках новых идей для искусственного интеллекта.
Эмили очень любила свою работу, это было прекрасно и захватывающе: создавать и улучшать новую форму жизни, какой не было и не предполагалось на Земле изначально.
Девушка занималась этим уже в течение двадцати девяти лет. Она до сих пор была молодой для этого времени, и многого не знала о жизни.
Во время собрания каждый из работников сидел в удобном стерильно-чистом кресле за столом, из которого высвечивался голограммный экран. Стол был запрограммирован также на приготовление еды, для еще большего комфорта и удобства.
Все высказанные идеи сами записывались на большой доске, за исключением повторов.
При этом слушать коллег было не обязательно.
Потом был перерыв, во время которого Эмили прогулялась на крышу здания и оттуда насладилась видом на город, с клубничным коктейлем в руках и под любимую музыку.
А потом ее ждал приятный сюрприз.
В честь недавнего дня рождения ей подарили одну из недавних разработок компании - совершенно нового антропоморфного робота. Его впервые активизировали при Эмили.
Некоторые коллеги с любопытством останавливались и наблюдали за этим процессом.
Это был потрясающий подарок. Робот был выполнен с очень лаконичным дизайном. У него была бело-серебристая кожа, средний рост и минимум лишних деталей.
Эмили вежливо улыбнулась, следуя этикету и не показывая всей своей радости. Наконец-то ей будет, с кем поговорить.
В этом веке человеческая цивилизация достигла наивысшего комфорта, жизнь стала легкой и беззаботной, работа у многих стала формальностью, зато становилось все больше способов самовыражения и приятного проведения досуга.
С другой стороны, человечество дошло до состояния полной разобщенности. Все учитывали, что рядом с ними живет множество других людей и поверхностно соблюдали формальные правила поведения, но никто никому не выказывал особого интереса.
Существовало множество программ, в том числе и внутри роботов для того, чтобы удовлетворять потребность в общении. Кроме того, гормональный фон полностью контролировался медициной, что позволяла избежать множества проблем.
Люди и размножались теперь только искусственным путем внутри общегородских инкубаторов. Группа генных инженеров постоянно проектировала новых людей, грамотно поддерживая сбалансированное разнообразие личностей.
Робот быстро развивался, подстраиваясь под Эмили, иногда посредством получения опыта, а иногда благодаря искусственно внесенным в программу изменениям.
А девушке было приятно и увлекательно впервые в жизни обрести друга и идеального собеседника, готового поддерживать любые прихоти, напоминать о планах и забытых событиях, рассказывать вдохновляющие истории и вести любой разговор.
Эмили все реже возвращалась к своим рисункам, единственная повешенная на стену картина все еще оставалось единственным ярким пятном из смешения цветов на фоне стерильно-чистой квартиры. Она казалось эмоциональным окном в другой мир. Настоящие окна были толстыми и бесцветными, они не пропускали звуков с улицы.
Но однажды что-то заставило Эмили подойти к окну.
В тот момент купол города в самом центре стал осыпаться под напором гигантского космического корабля, который опускался с неба. В квартире замигал свет, картина стала подергиваться рябью, а робот опустился на пол, как брошенная марионетка.
Все, на чем была основана привычная жизнь людей, в один момент перестало работать.
Эмили заворожено наблюдала за происходящим, прижав руку к непривычно остывшему стеклу.
Работа N2
Люди для того и созданы, чтобы каждый был кому-то нужным. Хоть кому-нибудь. Хотя бы одному (чертовому) человеку. Поэтому ты - мой драгоценный человек.
Мы все ломаемся, знаешь? Рано или поздно, случается что-то и... Я уже давно сломался. Теперь уже и смысла нет говорить, что послужило тому причиной, или почему я до сих пор не смог от этого оправиться.
Знаешь, брат, а я научился для голубей: свободного времени слишком много, занятий почти никаких и... В парке всегда много птиц, в основном голубей, ну да неважно, в общем-то.
В парке просто красиво.
Всегда.
Что летом, когда скамейки заполнены влюбленными парами, а по тропинкам бегают, обгоняя друг друга, люди, решившие все-таки приобщиться к спорту. Может, мне тоже побегать с ними? Ты же постоянно твердишь, что у меня слабое здоровье, а так... Возможно, так я смогу стать таким же сильным и здоровым, как ты.
А ведь я с самого детства восхищался тобой, хотел быть похожим на тебя, равным тебе! Надеялся, что однажды ты сможешь с искренней гордостью сказать при всех: "Это мой младший брат". Но у меня действительно слабое здоровье. Характер тоже - слабый, и мне никогда не стать таким героем, как ты, однако... Я... Впрочем, неважно.
По крайней мере, хотя бы один из нас может гордиться другим и быть счастливым уже от того, что называет его своим братом. Разве важно, что горжусь только я один?
... Забудь, Ал.
Я часто прихожу в парк, здесь всегда красиво: летом много веселых и смеющихся людей, зимой дорожки заливают льдом и все те же люди приходят в парк уже за тем, чтобы, держась за руки, кататься на коньках. Это по-своему даже мило, но ты вряд ли оценишь.
Насколько я помню, ты никогда не любил коньки. Или, может быть, что-то изменилось за то время, что мы не виделись? Мне с детства коньки нравились. И лед тоже нравился. Помню, в детстве я мечтал о том, чтобы зима никогда не кончалась. А сам-то ты помнишь? Единственное, в чем я смог быть лучше тебя, так это в катании на коньках! Смешно было видеть твои попытки удержаться на льду, но падая снова и снова, ты продолжал улыбаться - широченно и до невозможности искренне, - и я думал, что даже в этом я тебе все равно проигрываю, поскольку не могу сиять улыбкой так же искренне, как ты.
О! А весной парк словно бы распускается, как цветок, и зацветает зелеными-зелеными, насыщенными красками свежей листвы. Кажется, будто попадаешь в волшебную сказку. Знаешь?.. Впрочем, нет, не знаешь. Конечно, не знаешь, поскольку никогда не обращал никакого внимания на природу, окружающий мир и не замечал, как томительно-долго сменяют друг друга времена года. Ты не романтик, Ал. А вот я, видимо, законченный мечтатель, поэтому скажу тебе сейчас то, что - при ином раскладе - ты сам знал бы уже давным-давно. Только я раньше этого не говорил. Или просто ты не слушал?
Мое любимое время года - осень. Яркие шуршащие листья под ногами, пасмурное небо, затянутое серыми тучами и кажущееся тогда таким... Очень далеким. Невообразимо. Ты когда-нибудь чувствовал, насколько в действительности далеки от нас небеса? Тебе когда-нибудь было от этого больно?
Мне - да.
Поэтому я научился играть для голубей.
Да, на аккордеоне. Почему на нем? Потому что в этих черно-белых клавишах чувствуется душа. Как в фортепиано или в рояле, верно. Только рояль я бы вряд ли смог дотащить до парка, а аккордеон... Его веса я почти не чувствую. Будто он - естественное продолжение моего собственного тела. Не бери в голову, не стоит. Просто поверь, что это то, что доставляет мне совершенно искреннее удовольствие, и благодаря этому я могу продолжать улыбаться, как ты когда-то: тепло и широко-широко, так что потом еще щеки долго болят. Ты когда-нибудь обращал внимание, какими красными становятся твои щеки после таких улыбок? Я обращал и снова - немного завидовал, потому что мое лицо всегда остается бледным, что бы ни случилось и как бы сильно я не выдавливал из себя смех вперемешку с улыбками-солнцами.
В общем-то, мне бы уже давно пора было бы понять и признать одну очевидную вещь: мы с тобой выросли очень разными, хоть и росли буквально бок о бок долгие годы.
А теперь... Я научился играть для голубей на аккордеоне. Ты же этих самых птиц - или любых других - предпочитаешь гонять по всему парку с громкими возгласами и по-настоящему радостным смехом, в котором сильнее всего слышится не твой голос, а еще не покинувшее, не изжившее себя до конца детство. И думаю, это действительно здорово. Я повзрослел слишком рано, а ты продолжаешь испытывать детство на прочность - за нас двоих, от этого и я сам становлюсь немного ребенком.
Это, правда, здорово.
Знаешь, Ал, иногда всем нам - а тебе?.. - бывает просто одиноко, без какой-либо особой на то причины. В последнее время я чувствую себя очень одиноким, потерянным и, в общем-то, мало кому в действительности нужным. Будто из всего мира только я один... Неважно. Кажется, я уже попросту слишком давно сломан - не починишь.
Мне сейчас совсем немного одиноко, а все голуби из парка куда-то разлетелись.
Хочешь, я сыграю для тебя? Не на аккордеоне, нет: на нашем домашнем фортепиано в гостиной. Ты послушаешь мою игры, в кои-то веке не отвлекаясь ни на что другое, ну а после мы закажем пиццу из пиццерии возле дома, как часто делали в детстве, и вместе поужинаем.
Давай, Ал?
В этот единственный раз я сыграю для тебя. И ты меня наконец-то выслушаешь. Всерьез. Только вот: услышишь ли?..