Рапан жил на дне моря. Был он чрезвычайно медлителен, обстоятелен и задумчив. Одним словом - мыслитель". Надо заметить попутно, что все рапаны склонны к философии, этому, очевидно, способствует малоподвижный образ жизни и растительная пища. При своей медлительности, все остальное казалось ему никчемным мельтешением и суетой. Днями, неделями, месяцами и годами он наблюдал течение жизни вокруг себя ни во, что не вмешиваясь. С течением времени он научился ничему не удивляться. А еще в какой- то момент, он, даже, сам не помнил в какой именно, но витков спирали на его раковине тогда было гораздо меньше, все свои наблюдения свел к высокой философской концепции, которую можно было выразить тремя словами: "Все уже было". Каждый день и каждый год приносили ему подтверждение этой глубокой (примерно 10 метров ниже уровня моря) мысли. В самом деле. Вот, к примеру, растет водоросль. Растет. Растет. А, потом, ее съедает рыба. Эту рыбу съедает большая рыба, а ее еще большая. Но какая бы она большая ни была, все равно когда-нибудь сдохнет и опустится на дно. Мясо ее растащат крабы и рыбная мелюзга, скелет растворит морская вода, а на том месте начнет расти другая водоросль. И все повторится сначала. Иногда водоросли штормом срывало с места и куда-то уносило. Вездесущие крабы рассказывали, будто водоросли штормом выбрасывает на "берег". "Берег", как пытались они ему объяснить, - это место где нет воды, а есть "воздух" и "солнце". Под их воздействием, водоросли превращаются в труху, которую либо уносит "ветер", либо смывает "дождем" обратно в море. . Как ни пытался Рапан представить себе место, где нет воды, ничего у него не получалось. Такие сверхсложные понятия как "солнце", "воздух" и, тем более "ветер" он даже не пытался осмыслить. В конце концов, после долгих и упорных размышлений, на целый оборот раковины, он пришел к выводу: "Врут. Такого места просто не может быть. Даже камню ясно, что без воды жизни быть не может". Придя к такому выводу, он перестал об этом думать и занялся более насущными размышлениями: "Почему камень, на котором он живет меньше, чем соседний, а рапаны на нем живут мелкие, меньше его?".
В самый разгар этих размышлений, когда, казалось, разгадка уже близка, его оторвали от камня, на котором он уютно прожил столько лет, засунули в сетку и вытащили из воды. Так он попал на берег, в существование которого не верил. Сказать, что новые впечатления: обилие света, гул прибоя, шум ветра, крики чаек и далекий гудок парохода произвели на него глубочайшее впечатление - значит, ничего не сказать. Рапан был ошеломлен и раздавлен огромностью открывшегося мира и его непохожестью на тот, в котором он жил раньше. Это потрясение передалось даже раковине, в которой он жил и осталось в ней навсегда.
Далее было так: самого моллюска выковырнули из раковины и съели с рисом, а раковину отчистили и подарили, как сувенир. Тащить домой такой сувенир, сочли убогим, и раковина осталась в отделе. Она и сейчас там лежит, на столе и хранят в ней всякую всячину - дефектные скрепки, лезвия от безопасной бритвы, пуговицу, от солдатской гимнастерки, кнопки и прочую дребедень. Если бы, кто-нибудь вытряхнул из раковины накопившийся хлам и прижал раковину к уху, то услышал бы гул прибоя, шум ветра и, если напрячь слух и воображение, крики чаек и далекий гудок парохода.