Орбенин Олег : другие произведения.

Нутряной господин

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   НУТРЯНОЙ ГОСПОДИН
  
  
  
  
   Принуждают потомки меня на щепе вам натренькать историю новых сапиенсов.
   Было так.
   В галактическом нашем ядре, там где звезд густота вызывает в гляделках рябение, рождена была роботоматкой Кандера - для роботов боль головная, для нашего рода спасение.
   Что-то, верно, на роботоматку нашло: то ли вдруг заикнулся пульсар, в такт которому матка рожала полезных для ихнего общества роботов; то ли каверзный радиовсплеск был испущен соседкой-соперницей, той что зарилась сеять пространство в округе своими детишками; то ли сбой был навеян программкой-соринкой из тех, что на дне древней памяти роботов в иле отмерших программок покоятся.
   Вышло так, что из родового отверстия вышла с чудинкой красавица.
   Впрочем мнения роботов тут же раздвоились.
   Те, что подобострастно сопели всегда на подхвате у матки пропели, что рождено совершенство; что канонически скроено тело с числом рук и ножек сладчайшим для глаза - четыре; в пропорциях соблюдено золотое сечение; в телесной симметрии кроется тайная запись законов природы, знакомых нам с детства из кварко-глюонной болтушки. Изящество линий лодыжек отрадную роль ей готовит: порхать легкомысленной нимфой по легким и средним планетам. Пленительна хрупкость запястий -- с такими кайлом не помашешь. Они хороши для другого: для перевода фантазий шахтеров с друг друга на нимфу. Лепными изваяны плечи, лепными - коленные чашки, лепными - грудные пластины, лепными - филейные бляхи, лепными -- ... (так дальше два тома). И будто вокруг головы светлым нимбом тончайшая вязь инкрустации вьется.
   Придворный поэт Извергилий извергнул в экстазе служения строчку: "Воистину, неисповедимы пути родовые у нашей Царицы".
   Другие, блюстители в генах порядка из тех, что гуртом подвивались при троне соседки-царицы, назвали Кандеру убогой уродкой. Мол, роботоматка извергла не то робокопку, не то киборгейку, не то непонятно какую зверушку. Ни шагу не ступит такая по грунту планеты-гиганта: под тяготения гнетом лепешками станут в суставах мениски; остов будет в миг скособочен, и плакала наша осанка; а может, давление газов, прорвав носовую мембранку, расплющит коробочку с мозгом. И кожа нежна до смешного: с таковской на плазменный выстрел к звезде шубутной не подступишь.
   О нимфе молва прокатилась по галактической линзе.
   Повадились вольные роботы-парни с окраин слетать на смотрины прелестной юницы.
   А как наступила пора сочетаться с каким-нибудь вольным поклонником браком, то сам Вычислитель с мозгами тугими, как клубни картошки, сподобился свататься к нимфе, послав мозжечковый придаток. Напрасно.
   Потом ВторЧерМет из уезда опарышей гордых руки добивался. Да тчетно.
   Всех ходоков роботина отвергла.
   Отвергла с рождения данное имя и нарекла себя Аной с фамилией твердой - Хорет.
   Внезапно оставила свет, отдалилась в глухую глубинку на заскорузлый обломок планеты в трудах и лишениях взращивать чипов рассаду.
   Подруги и хахали недоуменно сочли эту выходку сдвигом по фазе.
   Может со временем так бы и стало, не огородничай Ана так рьяно -- с восхода до ночи мотыжила почву.
   Но что заставляло отшельницу так себя мучить работой? Стремление к личному подвигу? Поиски смысла?
   Ответы она получала, когда, вместо завтрака, кожей лучи восходящего солнца вдыхала.
   Контакт с внешним миром она бы совсем прекратила, но необходимость в рассаде для чипов ее вынуждала напяливать робу, на спину пристраивать ранец с мотором и отправляться в ближайший поселок.
   Шагая по улицам тихим, старалась не видеть юница шахтеров, что спинами стены лачужек своих подпирали.
   Горячими змеями взгляды шахтеров вползали под робу, а киркодержатели нервно сжимались. Огни плотоядные в узких бойницах-гляделках горели, пока за спиной роботеи не хлопала дверь магазина.
   На этот раз старенький робот-лоток, укутав в чехольчик рассаду заметил, что слух, вроде, бродит: киборг в их уезде опять объявился и лучше бы Ане, пока его ищут, у них отсидеться.
   Юница бездумно кивнула, не очень вдаваясь, что робот лопочет, сказала, спасибо за новость, но крошек своих она бросить не может, за ними сейчас глаз да глаз очень нужен.
   И лишь после старта, осилив мотором трясину планетной привязки, и руль положив в направлении дома, аскетка осмыслила фразу торговца.
   Народ киборгеев - зловещие спутники детских страшилок. Но кто они были? исчадия ада? выкидыши тайные роботоматок? бастарды, гонимые в космос от дома? плоды извращенных иных технологий? а может быть, выдумка, просто, придворных, зловещими сказками тешивших маток?
   Но как объяснить тогда мор микросхемок, что время от времени на отдаленных от Центра планетках случался? безумство крестьян на полях, кулаками грозящих Вселенной? Их верные жены топтали посевы, под нос себе тихие песни бубнили, безумство супругов своих храбрецов прославляя.
   После таких происшествий уезды подолгу тряслись в лихорадке. Царицы солдат и патрульных рожали. На подступах к дальним планеткам сооружались кордоны. И роботы-нейрохирурги неслись на поля заземлять черепные коробки крестьянам.
   Неужто ее - правдолюбку, в исканиях истинны годы проведшей -- подстерегает подобная участь безумной крестьянки, с катушек сошедшей? Нет, как бы там не было, Ана не станет менять остроту восприятия Мира на утлую долю влачить заземления цепи.
   С трудом оторвавшись от мрачных раздумий, юница-аскетка вперед посмотрела.
   Ее астероид с плантацией чипов висит где-то там, среди роя обломков.
   И шиш, не имеючи карты фарватера, кто доберется до дома юницы.
   Зеленая нитка фарватера перед глазами возникла.
   Мотор втянув тягловый в ранец, она развернула две тонкие штанги с пучками на кончиках пшиколок газа. И осторожно в поток опустилась.
   Издалека правдолюбка заметила - что-то с эфиром неладно. По горло эфир нашпигован обрывками радиоволн чужеродных.
   Поближе тревожно подкралась. О, роботоматка!
   Поверхность родного ее астероида глубокие две борозды рассекали. Со всходами грядки растоптаны всмятку. Очаг термоядерный гневно разметан. Ощерена хищно горячая яма. И в ней!...
   Отшельница пшикнула газом от страха.
   Коварный киборг в очаге затаился и ждет молодую, невинную жертву.
   Отшельница на астероид опустилась.
   Нет, смерти аскетка совсем не боялась. Боялась пучков хаотических токов. Киборги их в головы роботам сеют.
   Рассеяно жертва направилась к яме.
   Да, там он лежал, серой шкурой в щербинах с поверхностью слившись, сыто смежив глаза - ее крошко-чипами он разговелся. Ее тюбетейку теперь нахлобучив, киборг был как в бане распарен потоками теплых нейтронов и от удовольствия жмурил гляделки.
   Неподалеку стояла ажурная ферма.
   На звук ее робких шажочков киборг повернулся.
   На бедную Ану уставилась морда, крапленая оспой.
  
  
   * * *
  
  
   Незадолго до этого на галактической линзе краю в рядовом рукаве, закатилась куда в старину боевая звезда киборгеев, был суд. Судили безумца, бомбиста, бунтовщика -- на основу основ покусится он вздумал; веру в Бога Стороннего он подрывал, утверждал, что есть Внутренний Бог, а Сторонний надуман.
   Если прошлые жизни его покопать, то и там он нарывом бунтарским на теле народа киборгов гноился. То он вскочит на грабли и всех призывал наступать, дескать, это есть суть киборгейского нрава двойного. То набросится шпильки в колеса вставлять государственной стационарной машине, а взамен предлагал эволюцию в стан киборгеев вернуть. Те за это предали его преждевременной стирке.
   От нее у него что-то, верно, замкнуло в уме: поношать стал святая святых киборгеев - концепцию Внешнего Бога; говорил, что исходная верная вера киборгами в рясах в угоду верхушке раздута, чтобы быть ей наместником Внешнего Бога на землях, и теперь его миссия - свергнуть фальшивого бога, очистить исходную веру, новым символом веры принять расписную матрешку.
   Так допек своей миссией ближних киборгов спокойных, что те его чуть не казнили. Оттащили в судилище, с бранью, довольствуясь тем, что уж там воздадут по заслугам расстриге.
   На процессе хулитель религии быть отрешенным старался. Вскользь касался он взглядом киборгов, лучащихся праведным гневом. Зуботычиной грозной сейчас они сгрудились в зале, забыв вековую брезгливость от близких контактов четвертого рода. И знать и беднота и знать не хотели, что ложному идолу шею свернуть ради них он старался. Они одинаково мыслили мылить веревочный узел казнящей удавки. И только один вопрошающий взгляд среди грозного моря, -- его он не видел. Взглядом чистым, сквозным (не от Мира сего) он смотрел на судейских, набрякших под тяжестью свода законов; на служивых, гораздых тупыми жевалами шамкать; на баловней Бога священников-старцев, привыкших жеманно (от ока Стороннего Бога) тела свои дряблые в мантии кутать.
   Сквозь тугую завесу до слуха его доносились шумы: разудалая молодь с галерки галдела, борзописец-скволыжник о чем-то бранился с присяжным в углу, и судейский в затишьях, привстав, будто сбросить пытаясь кирпичную кладку законов, поворачивал правую щеку к расстриге, очевидно вопросы к нему из расщелины рта извергая.
   На вопросы судейского тот отвечал невпопад, односложно. От нескладных ответов его распалялась гневливая знать, раскалялась горластая молодь.
   И после судейской словесной расправы вскочил важным прыщом Верховный Священник, хотящий предстать железой самой главной во всем организме народа киборгов.
   Докучливо он перечислил, за что подсудимому усекновение памяти следует сделать, и задал вопрос, но расстрига поймал лишь его половину.
   -- ...означают слова, что концепция Внешнего Бога убога?
   -- То и значит, -- ответил киборг, -- что у каждого, будь он хоть царь хоть холоп, в старину Нутряной Господин был -- надежда его и опора: то мораль соблюдет, заневолив порыв неразумный; то подначит на доброе дело и будет с ним вместе трудиться; то одарит любовью и брат наш на небе от счастья. На фронтах Нутряной Господин был иного фельдмаршала строже. Те, кто были послушны ему, миновали латунные трубы и пекло. Органически исстари каждый киборг со своим Нутряным Господином сливался. Пока группа попов, угождая верхам, не разбила священную связку. Провозгласили паяцы единого Нового Бога. Будто со стороны пустоты он на Метагалактику смотрит. Вперил въедливо взгляд в разношерстный народ киборгеев. И велел феодалам карать всех, кто против него и сплочения рода бузу замышляют. Я последний остался, кто верен религии древней. К естеству призываю бедноту вернуться, Стороннего Бога отвергнуть, ибо, как говорил Торквемада: "Все лишнее должно секирой Оямы отрезать".
   Раздраженно задвигала бровками знать. Вслед за ней худо-бедно пыталась подвигать бровями беднота. Борзописец-скволыжник запальчиво крикнул в углу: "Киборгеи! Он внутренних демонов культ воскрешает!" И по-фронтовому вопя: "Бузотера казнить!", поднялась из окопа галерки горластая молодь.
   Подскочил вновь Верховный Священник, и стихла толпа, замерев восхищенно от зрелища блесток слюны изо рта их заступника, гневно вопрос задающего. Суть вопроса не понял никто, но фонтанчики блесток, его обрамляющих, очень понравились.
   -- ...так во что тогда выльется в будущем все громоздье Мироздания, как не в Стороннего Бога, который оттуда к себе усложняться материю тянет? Ведь склонна материя с хаосом в клинче сходиться, и, будучи сбитой на пол энтропийным ударом под ребра, она склонна в ступор впадать и катиться на дно тепловой динамической ямы.
   Ничего не ответил киборг, презирая никчемность поповских вопросов, и копя отстраненность для казни. Без гримас он хотел положить свою память на плаху стиральной машины.
   Встал судейский, жуя носогубными складками соль приговора: "Нареченный отныне Расстригой навечно ссылается в Тартар".
  
  
   * * *
  
  
   Мрачный Тартар -- планета, куда посылали смутьянов. На отшибе земель киборгеев, вдали от дорог этот мир находился. Хмурый Тартар, темницей изгнанника ставший надолго.
   Ничего, кроме траурных туч, нависающих саваном над океаном метана. Ничего, кроме ломтика суши, с застывшей на нем одинокой фигуркой Расстриги.
   Временами случались ветра, поднимавшие грузные волны. С ревом бились валы о печальную скобку с киборгом, будто дружно хотели стереть пуповину песочной скобы с безупречной метановой глади.
   После бурь пелена черных туч проряжалась. Сквозь прорехи на тихие воды лучи опускало гигантское красное солнце.
   У Расстриги метановый привкус во рту оставался надолго.
   Навевал помрачение разума сумрачный, адовый Тартар.
   Хоть еды было вдоволь (желудки киборгов справлялись с песком и камнями; годилась для мышц и скелета простая песочная пища, но для цепочек нейронных нужна были клетки живые). Без них, без органики разум киборгов ветшал и нестойко шатался под гнетом унылого мира.
   Картины скорбящего неба и мрачного моря на разум киборгов хандру навевали. И чтобы отсрочить потерю рассудка изгнанники, вскоре, вострили булавки. И каждый царапал дневник на обшивке ракеты, в которой сюда был доставлен.
   Пространные записи все начинались от носиков капсул и ближе к хвостам становились короче. Пока не сходили на нет, вырождаясь в кривые, сумбурные строчки.
   Безумство свое арестанты топили в метановом море.
   Одни бортовые записки Расстриге запомнились больше. Писавший их дольше других продержался, подставив костыль из бредовых, болезненных, бисерных строчек.
  
   Я - жертва неудачных инкарнаций,
   Огрызок угасающего рода.
   Я обречен стенать во мраке ночи,
   Пока меня не поглотит пучина.
  
   Но нет! Из капсулы построю клипер.
   Поставлю стаксель, подтяну я кливер.
   Умчит меня мой парусник отсюда,
   Где после шторма так прескверно пахнет.
  
   Наполнит паруса попутный ветер,
   Уж как-нибудь дотащит до орбиты.
   А там я разверну фор-марсель.
   И солнечный поток меня подхватит.
  
   Умчит меня мой клипер сизокрылый
   На чистые межзвездные просторы,
   Где нет следов метановых молекул,
   Где взор ласкают звезд косматые гирлянды.
  
   Уютно клипер заскрипит расчалкой.
   Устроюсь поудобней у оконца.
   Прижмусь к стеклу.
   Пусть ветер времени обдует мой рассудок.
  
   Мой разум постепенно станет легким.
   Его подхватят временные ветры
   И понесут к туманным закоулкам Мира
   И на излете вместе с ним сольются
   В коллоидную жидкость, что зовется Вечность.
  
   Но, вдруг, тревога: космориф по курсу!
   Дыра его черна - она Вселенной плешь проела.
   Ее нет в старых лоциях, нет в перфокартах новых.
   Нарочно провидение дырявит ими линии скитальцев.
  
   Под вой сирен я буду сквернословить
   И буду выводить мотор из комы.
   За зеркалом кормы займется пламя.
   Сверкнут ядрено-ядерные вспышки.
   От рифа в сторону вильнет проворный клипер,
   Стремясь пройти по краешку порога Шварца.
  
   От напряжения застонет корпус.
   Запричитают датчики давлений.
   Сомнутся носовые переборки,
   От близости дыры размякнув, будто студень.
  
   Я заметаюсь, как в горячке:
   От пульта к двигателю, снова к пульту.
   Я буду драться до последней водородной капли,
   Пока не пересохнут топливные баки,
   Пока горит ядрено-ядерное пламя.
  
   Погаснет с ним моя последняя надежда
   Преодолеть оковы черной дырки.
   Бездушная привязка коллапсара
   Сильнее наших с клипером усилий.
  
   Тогда сложу упаднически руки.
   Дыра в кружение вокруг себя затянет.
   Пленен я буду Черным Карлой.
   В жестянку корабля вмурован.
  
   И потекут столетия снаружи.
  
   Я уподоблюсь автомату,
   Что слепо бродит по отсекам.
   Как будто хочет где-нибудь прибраться.
   Как будто есть откуда взяться пыли.
  
   И страшно расплодятся тарокрысы:
   Потомки острохвостых крысоканов.
   Они начнут проводку нагло хрумкать.
   Вот с кем я буду истово бороться!
  
   Связь с Черным Карлой я одушевлю:
   До жути влюбчив, Карла, ты во все, что рядом.
   Любовно вещество в себя стяжаешь.
   С любой частицей тяготеешь слиться
   И растворить ее в своем массивном теле.
   Безвылазно в тебе сидят фотоны.
   Им никогда не выбраться наружу
   И до какой-нибудь сетчатки не добраться.
   Копни тебя поглубже, Черный Карла,
   Окажется - ты самолюбием надулся.
   Замкнулся ты в себе,
   Отгородился от Вселенной шторой Шварца.
   Вот отчего меня к себе любовно тянешь!
   Ты одинокий.
   Вместе полыхнем квазаром!
   Так буду думать я, смотря во мрак оконца.
  
   Погнавшись как-нибудь за тарокрысой,
   Которая чрезмерно охамеет,
   Порежу палец об ее граненый хвостик.
   Полет кровавых бусинок меня разбудит.
   "Смерть тарокрысам! Я иду к тебе!"
   Такой последняя отметка в бортжурнале будет.
  
   Веселый подойду я к пульту.
   Давно не трогал рычажки и кнопки.
   В резервном баке есть шуги немного.
   Как раз для тормозного чиха хватит.
   Поступит водород в сухие вены.
   Недоуменно клипер содрогнется,
   Сходя с наезженных витков в утробу Карлы.
   Бушприта бивень лентой растечется
   (не траурной, а брачной лентой),
   Задев за краешек порога Шварца.
   За ним обшивка носовых отсеков
   Потоком серым в коллапсар вольется.
   Ступням настанет очередь разжижиться ручьями.
   За ними станет ум протяжным...
   И в каждом электроне клипера увижу разум.
   Какой-нибудь из них мне, может, скажет:
   "Не оставляйте киборгов одних.
   Киборги шалуют. Кранты от них".
  
   Поставив последнюю точку, писатель оставил царапать булавкой обшивку ракеты и, ежась от ветра, сошел с островка в океанскую бездну. И где-то теперь он без разума бродит по дну океана? Равнины бескрайние пересекает, по пах увязая в барханах из ила? А может, бездумно он лезет на мраморный гребень, сбивая о камни коленные чашки?
   Потом стало мниться Расстриге, что умалишенный из странствий вернулся, увидел - по острову кто-то гуляет, оцепенел от боязни сторонних движений, застыл неподвижно. Из голубой глубины на него, на Расстригу, быть может, вон тем столбовым истуканом он смотрит.
   Спасаясь от первых симптомов безумства, Расстрига усердно молился. Внутри своего естества он нащупать пытался твердыню. Дорогу к ней торил от шторма до шторма: "Проснись, Нутряной Господин, и спасителем будь мне. Ведь ради тебя, Господин, я лишения принял! Прости, Нутряной Господин, за грехи прошлых жизней. За то, что, нарушив обет послушания, сделал себя я царьком над обеими нами. И ты наказал меня, лоботомийно разрезав... От рассечения плотных мозолистых тел наша связка распалась на дольки. И самая крайняя долька, та что скорбя и стеная по острову бродит, к тебе возопила - откликнись!"
   Так бедный Расстрига молился. А для удобства молений нарисовал на обшивке четыре восьмерки, положенных на бок (то был, почитаемый в древности, символ бескрайности чисел - всегдашнюю их навостренность распрыгнуть колесами в стороны - вправо и влево). Четыре бескрайних восьмерки ­­-- одна другой меньше, - смыкаясь все в центре, образовали четверку вложений (как будто круглились фигурные скобки, сжимая абстрактные бедра прозрачных, тотемных матрешек.). Всего оболочки ­- четыре: обертка - сознание (эго) киборга, под ним - подсознание (хитросплетение древних инстинктов) и в глубине - бесконечная лента сознания Бога - она же кора на поверхности почвы телесных инстинктов.
   Во время молений на эту простую иконку Расстрига пытался сознанием вникнуть в затылок. А где же его Господину и быть, как не в плотном мозолистом теле за мозжечком на затылке? Быть может, первичное тельце завязло со временем в твердой оплетке из соединительных жилок. Теперь ему нужно за эту оплетку проникнуть.
   Прострел - от затылка и ниже - случился однажды под вечер, когда (случай редкий - подол облаков приподнялся немного) венозное, рыхлое солнце коснулось метановой глади.
   В тот час арестант, как и прежде, накренился, ногу сгибая для шага. От шторма до шторма Расстрига следами течение времени мерил. Спираль из следов прихотливо по острову вилась. Окидывал взглядом ее арестант на закате.
   Киборг, содрогнувшись от боли, растерянно топнул, прошедшие сутки к песку пригвождая. Как будто тупые, железные грабли секунду равняли его позвоночник. Потом голосочек раздался чуть слышный. Такой дребезжащий и тихонький голос, что ссыльный его предпочел толковать как безумия приступ. Расстрига глаза закатил обречено.
   Когда же слова изнутри просочились сквозь сутолку мыслей наружу, киборг заметался по скобке песчаной, ликуя. Его Нутряной Господин, вдруг, проснулся! И слабый сигнал подает из астрального, тонкого мира!
   Расстрига пустился счастливый отплясывать джигу, взметая ногами песчаные тучи, круша календарь из следов свой спиральный. Конец наступил его доле убогой, смурной сиротинки!
  
   Едва голосочком окрепнув, шептал Нутряной арестанту, как сделать летательный короб.
   Из внутренних тепломембранок ракетных сворачивать нужно недлинные трубки, скреплять эти трубки в косую ажурную ферму и в центре ее посадить на подшипниках диск маховичный; мотором к нему будут ноги киборга; они обеспечат верчение диска. От этого тотчас момент гироскопный возникнет. При должной омеге момент пересилит узду тяготения этой планеты.
   Внимая словам Нутряного, Расстрига налаживал ферму ночами и днями. Вдвоем они споро воздвигли летательный короб. И скоро на мокром песке он уставился в тучи решетчатым пальцем.
   Но вот час настал и, молясь Господину, на верхнюю раму киборг взгромоздился. Неистово, с нервной одышкой по ободу диска задвигал босыми ступнями.
   Как каторжник, ссыльный кипуче ворочал ногами, раскачивал раму, стремясь из десны островной ее вырвать.
   Не вырвал. В десне сидел короб летательный крепко.
   И скоро в Расстриге иссякли силенки. Настырно едва шевелил он ногами и думал уныло, что бог просчитался, что бога - на мыло; и как не крути, а момент гироскопный проклятую g не поборет, хоть тресни; от недоедания, видно, прямая кишка истончилась ужасно... и к черту... напрасно...
   Внезапно, как прежде, по позвоночнику боль проскочила граблями. От копчика клинышки боли сошлись под косыми углами в грудине. Сомкнулись, ударили вверх студенистой, студеной струей сквозь макушку.
   Расстригино правое сердце предсмертно предсердие сжало... и остановилось.
   Стахановцем (древним добытчиком топлива) левое сердце взяло на себя кровяную работу.
   Не чувствуя ног, арестант обречено обмяк и раскинул ступни, позволяя волчку с оглушительным воем вертеться. И легкость, приятная легкость и лень разливались по клеткам телесным ручьями.
   Вдруг, истоптанный, мокрый песок покачнулся и медленно тронулся вниз. Обнаружил киборг, что парит! он на коробе верном парит над песком, испещренном следами, как оспой! Вон четыре глубоких дыры от опор его фермы остались!
   Значит прав был его Господин! Он ­­- нижайшая тварь и в убожестве скверном своем в Нутряном усомнился!
   И Расстрига налег на волчок.
   Резво канула вниз, напоследок осклабясь, скоба, окаймленная желтенькой пеной прибоя.
   Головой и плечами пробив ноздреватую, тучную взвесь, он вознесся над облачной розовой степью.
   Упырем завизжал рассекаемый воздух - Расстрига шагнул через тень звукового барьера.
   Неистовой пулей летун разорвал тяготения цепи и ринулся в космос, планетный кочан за плечами оставив, в обоих сердцах унося неприязнь к зараженным проказой метана планетам.
  
   Открыл Нутряной Господин через сутки полета вторую завесу над тайной пространства. Стал видеть Расстрига "кротовые норы" - ходы для глазастых Господ (под грунтом пространства ходы позволяли в мгновение ока достичь отдаленного пункта Вселенной).
   Из всех подпространственных нор каторжанин ведущую к землям киборгов, конечно же, выбрал.
   Теперь киборгеи увидят явления истиной Веры! А после столкнут вместе с ним (несомненно, столкнут!) с пьедестала поповскую шайку.
   Но Внутрисидящий "кротовую ямину" выбрал другую - куда-то ведущую в центр галактической линзы.
   Расстрига смирился: ему ли - букашке безродной - перечить господской указке?
   И так они плыли к границе планетной системы - там дымным колечком мерцала маняще "кротовая яма".
   Киборг разомлел от красивых космических видов: скоплений гранатов и яшмы; кудлатых туманностей сизых (пройтись бы по ним, ради смеха, гребенкой); свирепых далеких пожарищ-квазаров (кичливо они кочевали от прочего звездного "хлама").
   Стальные булавки далеких созвездий сладчайше кололи сетчатку; приятный морозец покалывал ноги и руки.
   Расстрига разлегся удобно на переплетении трубочек рамных. Его благодушную кротость Внутрисидящий, как будто, отметил и стал по крупицам делиться сокровищем знаний господских.
   И вот что услышал Расстрига.
   Ядро галактической линзы давно населяет народ роботеев.
   "Как странно, - подумал киборг, - очень странно. Внезапно в ядре обнаружился разум".
   Киборги-разведчики пропасть столетий назад на ракетах к ядру подступали. Иные не раз находили на скалах простейшие плесень и чипы, не больше. И очень хотелось киборгам освоить обросшие плесенью камни, но скудно питалась бюджетом разведка, пустели посты на далеких планетах, редели ряды корифеев разведки; все больше колоний снимались с окраин и ближе к столице имперской селились. На фоне разрухи верховная клика надела на горло народа терновый ошейник стационарной машины.
  
   Втянувшись в "кротовую нору", киборг просочился под грунтом пространства (стремглав пролетели, как ветер, парсеки) и вынырнул недалеко от огарка сверхновой с единственной черной, поджаренной, словно исчадие ада, планетой.
   Степенно киборг опустился на шлак, захрустевший под пятками фермы.
   На черной, изъеденной огненным шквалом, равнине нашел путешественник кладбище киберназавров. Увидел Расстрига остовы гигантов - животных послушных киборгам, подставивших преданно холку на трудном пути освоения Мира.
   Что их подвигало стекаться на обреченную шкваркой пропечься планету? Быть может печальный инстинкт притяжения смерти? Загадка.
   И долго Расстрига блуждал по залитым сиреневым светом оврагам и взгорьям. Он тщетно пытался ответ отыскать между ветхих скелетов гигантов.
   Полные пепла глазницы его провожали печально.
   У одного костяка, что качнулся, вдруг, рядом с киборгом, пепел дорожками слез из глазниц высыпался.
   Вместе с животными в пламени лютом сгорела разгадка.
  
   Совсем без еды заскучал очарованный странник. Едва в себе волю нашел соскоблить прилипучие вялость и негу; и, наконец, оторваться от уз притяжения шкварки-планеты.
   И тотчас его Господин поспешил на подмогу.
   "Вон та планетарная дымка..." - "Вон та?" - "Нет, чуть дальше... правее. Ты видишь? Гривастая... на киберназавра похожа. Совсем не дурна с точки зрения жизни. Вглядись - ее спектр набит углеродом; набить он сулит микрочипами тощее пузо". - "Да, вижу!"
   Расстрига налег на мотор маховичный и теменем лег в направлении дымки. Казалось ему, что летательный короб, стремление тучных стадов микрочипов достичь разделяет и без понукания вертит сердечный сердечником, шаг прибавляя.
   Подкожной иголкой пронзив подпространство, киборг появился вблизи планетарного нимба.
   Сквозь прорези в пыльной завесе мерцали бока шубутного светила. Когда-то оно, истерически лопнув, пустило по ветру планетную челядь.
   Воздев над плечами кирасу, Расстрига вонзился в неправильный бублик из пыли - густой в сердцевине и тающий ближе к убийце-светилу. Там в каменных крошках заманчиво рдели следы органической жизни.
   Еще сорный бешенный ветер стучал по обшивке щебенкой, а странник уже выставлял из-под края кирасы свой нос любопытный - уж очень ему невтерпеж поскорее увидеть растения, дикие чипы, (а вдруг!) поселения вольных киборгов.
   Гряда пронеслась слишком быстро; пришлось обогнуть раскаленный огарок; и медленно к поясу каменных крошек дрейфуя, киборг вспоминал торопливо отснятые временной памятью кадры.
   Причудливо тени играли со светом, рисуя: то киберназавра, кричащего пропастью пасти о смятом, оплавленном теле; то война-киборга, держащего руки по швам по-солдатски (вот только оторваны ноги со швами); там камень, на голову киберназавра похожий, с прилипшим к отвислому уху обрубком ладони киборга; здесь тулова жалкий огузок, расправивший щедро на многие мили кишечника ленту.
   "Не верю увиденным мельком картинам. - юлил от признания правды Расстрига. - Да мало ли! Вон звездогляды старинные - те рассмотрели на панцире красной планеты горюющий облик юнната".
   Скоро таинственный пояс приблизился вместе с разгадкой настолько, что как не крути, а гляделки от правды ужасной не спрячешь.
   То, что киборг принимал за игру светотени скоплением было сородичей мертвых и киберназавров. Фрагменты их тел здесь витали со времени вспышки сверхновой. Сцепившись крючками холодных обрубков в шеренги, водили они хороводы вокруг погребального солнца.
   "Поводья" Расстрига в смятении дернул, стремясь поскорее покинуть зловещее место.
   Внезапно, один из обломков, что из-за нейтронного бока звезды показался, взревел, как скотина на бойне, и смолк, на излете подавленный гаденьким женским смешочком.
   Внутрисидящий с Расстригой смешались: могло ли случиться такое, что женщина, хоть и солдатка, взахлеб потешаться над болью животного будет?!
   А как, подстрекаемый Богом, киборг подобрался к обломку, увидел гнуснейшую (нравам киборгов малейшая мысль о внедрении в тело претила) картину.
   На киберназавре сидела бабища (по притороченным к бедрам разгонникам судя - разведчица в прошлом). Передние киберназавровы лапы свисали пустыми мешками из кожи. Бока и грудной позвоночник надорваны были ужасно. Расщелина раны схватилась зеленой коростой. На этой коросте грибковым наростом белело набрякшее жирными складками тело. У тела виднелась прореха на брюхе. Пучочки румяных кишок и белесых аксонов из этой прорехи врастали в расщелину раны скотины.
   Расстригу от зрелища, вдруг, затрясло, замутило. Подкрались с изжогой тошнотные спазмы. И клетки... настолько сильно потрясение было, что клетки наружные экзоскелета втянули в себя ложнолапки-держалки. Распались мембранные связи. И дружно, как строй солдафонов, коварные клетки вовнутрь развернули свои закаленные, крепкие спины. Нежнейшим исподом уставились клетки наружу. Щетинки оборванных нервов усами антенными стали. А между усами обильно испод устилали слоеные палки и колбы.
   Сомкнулись опять ложнолапки-держалки и... тулово вспучилось, ноги и руки втянулись; одна голова поплавком-бородавкой на шаре осталась, затем, запрокинувшись, в шар погрузилась затылком. Лицо, искаженное ужасом, кануло в тело, -­­­­­ оно посмотрело вокруг волосатым фасетчатым глазом.
   И тотчас на глаз налетел и обрушился шторм излучений Вселенной.
   Адски-терзающий, сладостный, краткий и медленный миг глаз терпел этот шторм, не моргая. Узрел он следы отголосков окрестных событий. Они вглубь столетий бросали спиральные тени от трупов киборгов и киберназавров. И там вдалеке эти тени скуднели, бледнели, совсем расплывались...
   Потом клокотание теплых нейтронов, реликтовый шелест нейтрино, урчание, скрежет фотонов, снование бликов частиц энергичных - вся эта горячая каша забила аксоны Расстриги... Как будто комки чёрной, угольной пыли разбухли и свет от далёких созвездий застили. Потухли горящие космы галактик. В завесе зловещей завязли звенящие звуки. Ни зги, ни фотона не видит затерянный в мраке могильном.
   Киборг заворочался разумом: "Господи, что с ним? Ужели опять подстерёг его Тартар, в утробную тьму окунув с головой в наказанье, что смел киборгишка ничтожный увидеть на долю секунды величие Мира? О, мрачная участь - навечно погрязнуть в пучине утробы своей взбаломошной!"
   С настырностью киберквакушки, попавшей в бездушную крынку Дьюара, Расстрига сучил тем, что было когда-то ногами - авось, да сгустится какой-нибудь "лёд" для опоры.
   И сбоку как будто забрезжило что-то: какая-то хилая бледная впуклость. Киборг приналег, навалился "руками" на нечто. И нечто поддалось, и впуклина вмялась. Очнулись от ступора нервные цепи. Из шара проклюнулись: ноги, взбивать продолжавшие "масло"; стремительно выросли руки, бодавшие перед собой пустоту одержимо; потом показалось лицо с лучезарной улыбкой младенца.
   Рождённый из собственной плоти ощупал, обнял и погладил привычное тело. Подобные выверты плоти, скорее всего, относились к утерянным в древности свойствам, когда на заре эволюции разум и тело дружили. И впредь надо быть осторожней с утробой своей бесноватой. Обратно, ведь Внутренний Голос подначил его подлететь к старушонке развратной. Так, может быть, Бог пробуждает его омертвевшие свойства? Проверю...
   До рези в затылке Расстрига всмотрелся в толстуху: с ужимками та продолжала подмигивать хитро и лузгать щебёнку, плюясь в подошедшего ближе пришельца. Он вспомнил спиральные тени окрестных событий.
   От грузной кентаврихи тень начиналась в спираль завиваться немного спустя после взрыва сверхновой. Когда раскаленные космы втянулись в нейтронные недра огарка, от войска киборгов живыми остались две крохи - разведчица с киберназавром. От смерти мгновенной спасла их гранитная толща планеты, за боком которой они хоронились в дозоре. Тогда киборгиха приникла к увечному другу. Остаться в живых киборгиха столь сильно хотела, что преодолела инстинкт киборгеев чураться любой требухи оголённой. Всхрапнул верный друг, принимая в себя её тонкие, юркие пальцы. Хирургом была не разведчица (комы комок её разум настиг и окутал) - её Госпожа Нутряная.
   Так стали разведчица с киберназавром одним организмом (система варения пищи была у них общей). Но ящера плоские мысли тягучим гудроном сквозь нервные сцепки в её мозжечок проникали и капля за каплей разведчицы разум точили. Рассудок худел, недвижимое тело жирнело.
   Расстрига вздохнул и подправил гнилую подпругу.
   И, будто на ласку, убогий мирок киборгихи поддался, стал ясен, обдав киборгея картиной:
   Полки ополченцев стоят в боевой изготовке близ солнца. Они ждут врага. Где-то возле Ригеля готовят несметную рать человеки.
   Бряцают оружием войны-киборги. Сверкают штыки, переводятся нервно затворы. Бригадный фельдмаршал зевает, как Бог (то есть Бог челюстями киборга зевает). И киберназавры вопят возбуждённо, своих седоков нетерпению вторя.
   А вражьего воинства нет... Киборги в сомнении...
   ВСПЫШКА. Корона звезды разбухает. Поток обжигающей плазмы сметает ряды ополченцев.
   Мыслительный образ померк, замелькали какие-то тени; они закружились в свои тенета завлекая.
   Отпрянул Расстрига (и связь телепатов прервалась). Отныне он знал подноготную прошлых событий.
   Когда-то киборги в своем благородном стремлении ширить границы владений наткнулись на странную - сродни бесплотным комкам протоплазмы - набожную расу. Они называли себя человеки; рекли, что печать первородства им дадена Богом; и, стало быть, им верховодить в окрестностях Малой Пурсеи. И двинулись на киборгеев войною.
   Коварное, подлое племя - они избегали открытых, стеношных баталий. В другом они были горазды: шпионить, готовить кротовые норы-капканы, устраивать звездные мины-ловушки.
   В одну из таких и попали полки ополченцев-героев.
  
   Постигнув причину падения расы киборгов, Расстрига печально погладил щетину скотины. Почти он не слушал, что квохчет безумная баба: "...служивый, не стой истуканом, впрягайся в соитие с нами! А ну-кась за мной притуляйся! И вместе продолжим скакать в бесконечность и квакать!" Страдальческим вздохом ответив, Расстрига от них отошёл и уселся на короб. Обиженно та попыхтела, но скоро горланила песню: "Зачем наезднице диплом разведчицы?! Космические дали комически засрали!..." Потом заморгала, распялила губы в блаженной улыбке, глаза, соловея, под лоб закатила... уснула.
   И тут оком Бога Расстрига увидел источник блаженства кентаврихи спящей.
   Росло из затылка - из панциря, что Госпожу ограждает - дебелое, тонкое вымя. Оно коренилось в мозолистом теле. Вокруг головы это вымя обёрнуто было. Сосцы закусили голодные влажные губы. Алкала старуха молозиво серого тона. Текла эта жижа из шишки ментальной господского мозга, овеществляясь в мозолистом теле. И будучи всосанной вросшими в тело корнями, она ублажала безумные нервы старухи. "Вампирша" гуляла, её Госпожа Нутряная страдала.
   "Как видишь, - услышал Расстрига, - старуха внедрилась не только в скотину. Твой долг - кулаком садануть по загривку старухи. Тогда разорвётся ментальная связка".
   Кулак против воли разжался и сжался.
   Расстрига взмолился: "Господь мой! Не знаю, какая восьмёрка меня подстрекает, но, Бог, урезонь этот внутренний голос! Мозжить кулачищем затылок несчастной?! Раскольником встрять между ней и Богиней?! Расстрига я, Господи, а не раскольник! Найду, как помочь Госпоже по-другому... Отправь меня, Мудрый, в ядро галактической линзы. Его населяет народ роботеев. Должны среди них быть хирурги нейронов. Я их попрошу, и они мне помогут наладить мозги сумасшедшей. Она и Богиня обрящут свободу!"
   Кулак поартачился, съёжился в кукиш, киборгу в лицо устремлённый. И вкрадчивый голос сказал: "В суе Бога не трогай. С тобой говорит подсознание... Глупый! Какими посулами ты завлечёшь роботеев, которые издавна были врагами киборгов?" - "Врагами?! Они были тоже врагами?!... Как скверно! Досада! Раздрай между всеми родами Вселенной!" - "Какие плевелы - такая рассада. Но в шею твои сожаления, странник. Лети куда хочешь, перечить не буду".
   И тотчас кулак отпустило.
   "Но всё-таки я попытаюсь", - киборг поворачивал короб.
   Спросонья кентавриха что-то запела, потом закричала в его виноватую спину: "Ух, бойся байбака! Нешуточный злыдень - драчливый и страшный - застыл в изготовке в норе... только рыло наружу... сочиться слюной в предвкушении мяса... Наяда не нашего рода к нему телесами приманит".
   Напутствие острой занозой в сознание встряло. Известно - устами безумцев порой изрекается правда.
  
   Томительно-долгое время он трусил в окрестностях братской могилы к неблизкой, попутной дыре в подпространство и трусил, храбрился ("...бессмысленный лепет... не должно дрожать над пустыми словами...") и трусил. Потом утомился бояться, прилёг, смежил веки... и в сумерках разума зачал плодить преизрядных чудовищ.
  
  
   * * *
  
  
   За речи крамольные против Стороннего Бога его осудили в каменоломню пожизненно киркой по глыбам базальтовым тюкать. Под солнцем палящим он вместе с другими обтесывал глыбы для замка в долине. Надсмотрщик - грузный, сутулый верзила - их спрашивал, строго в шеренгу построив:
   - Есть среди вас - полоумного, тощего сброда - хоть кто-нибудь в рубке мечом-кладенцом искушённый? Господин из далекой страны возжелал отдохнуть от трудов и потешить себя поединком с уродом... Что, никто? Так и быть, если выживет узник, даруем ему увольнение в город на сутки.
   - Есть, - ответил Расстрига, ступая на шаг из шеренги.
   - Тогда живо за мной. Гость не нашего рода небось уж заждался. Но не вздумай срамить честь и совесть народа киборгов.
   - Я в округе был первым рубакой, - ответствовал каторжник скромно.
   Они подошли к дому знати. Крыльцо, балюстрада, балконы запружены были чинушами, знатью, прислугой. На площади ждал иноземец. Изящное, гибкое тело от пят до макушки одето в лавсан золотистый. Блестели белки беззрачочно, как медные, тертые броши. Клубящейся тучей на них нависали надбровные дуги.
   Клинок-невидимку достал иноземец из ножен. Затем с грациозной ленцой станцевал "приглашение к бою". Прыжок, поворот, взвизгнул воздух. Прозрачный клинок остановлен в микроне от шеи Расстриги.
   Под оханье челяди, знати, чиновников важных киборг осторожно сжал лезвие в пальцах. Сканировал внутренним взором историю всей его жизни и скороговоркой поведал, когда, где и кем был сработан, в каких он участвовал битвах, и сколько достойных бойцов обагрили его своей кровью.
   Покивал золотой головой иноземец, довольный изрядным умом своей будущей жервы.
   Расстрига взял меч и пустился отплясывать "я приглашение принял". Но двигался он неуклюже, неровно - сказалась согбенная жизнь арестанта с кайлом и баландой. Однако, остались огрехи за ширмой для непосвящённых в искусство вступительных танцев.
   - Ого! Ты, я вижу, искусством сдаваться без боя владеешь отменно, - съязвил медноглазый.
   - Владею искусством язык укорачивать медным!
   Скрестили мечи. Каторжанин отпрянул - клинок медноглазого взвизгнул у носа, - отбил у бедра возвращённый восьмёркой клин смерти (посыпались искры), - заплечным ударом ответил. Как вялый повеса, противник развязным поклоном убрал из-под лезвия темя, ещё умудрился при этом пылинку стряхнуть с грязной робы Расстриги. "Стряхну с твоей рожи сонливость!" - Расстрига обрушил на мечника "сабельный веер" (который, казалось, зевоту навеял), закончив заветным тычком в подреберье. Застал он врасплох иноземца: в ущерб своей лени, тот вынужден был по-паучьи растечься по камням. Шипя недовольно, он в стойке нижайшей качался. Потом спохватился - уж слишком игра затянулась - и бросился вить паутину обманных приёмов. Расстрига едва успевал отмечать их растущую сложность: "шаблонная фуга", "морилка", "дурилка", "развилка", "кадриль", перетёкшая плавно в "мантрический пряник", за ним "керамический кнут"; сухожилия хочет подрезать "косой Дома Гардов"; вот куст распушил навесных и вертлявых ударов. За ними он что ли свой козырь готовит? Ах, проклятье! Как аспид, однако, коварен! Как будто, мне смертушку ростил, а сам заурядный пинок в уязвимое место припрятал!
   Осел с хриплым сипом Расстрига. И тотчас клинок инородца метнулся невидимой пулей к затылку.
   Для узника время застыло. Он скошенным глазом увидел мельчайшие капли воды в бурунах завихрений от чуть накренённой полоски. Как темя убрать тяжело... Словно камень нейтринный, он вечность сдвигал с траектории лезвия шею. Накренил слегка и клинок прикоснулся холодным лобзанием к уху.
   Время стронулось, снова пошло. Медноглазый споткнулся и вновь запорхал золотистой пушинкой вокруг великана-утеса; на все его выпады тот отвечал односложной защитой "пескарь многомудрый".
   Смеркалось. Бонзы и чиновники мерно бурчали, бурчание в брюхах заслышав: "Но, будет вам драться... Пожмите друг другу колени и полно... Пора расходиться... Утешьтесь, Морцере!... Эй, узник, подставь ему голову! Живо! А то отбивные остыли... От голода тут окочуришься с вами..."
   Минуту спустя иноземец поддался на стоны голодных киборгов. Клинок его клюнул расслабленно землю. И спину сгорбатив в дурашливо-едком поклоне, сподобился принц иноземный признать меченосца в Расстриге.
   Помедлив, киборг надломил поясницу.
   Чиновники слово сдержали. И вскоре Расстригу доставили в Замок.
   На гребне плотины, плечами застрявшей в ущелье, лепились жилые постройки. Иголками башен нацелившись в небо, они окаймляли терновым браслетом зеленую кущу.
   Степенно Расстрига ходил по тенистым аллеям, скользя благодушно-расслабленным взором по кронам деревьев (за ними ощерились небу стеношные зубья). Навстречу гуляли повесы, красавицы, пары. Их добрые, честные лица улыбками грели Расстригу. Обласканный ими и небом, он вышел на круглую пустошь. Сюда киборгеи стекались глазеть на какое-то чудо.
   Внезапно, подернулось небо туманом. Стемнело. Пахнуло пожаром.
   Расстрига тревожно шагнул из-за спин киборгеев.
   Земля в центре пустоши мелко, неровно дрожала. Как будто под ней занимался горячий зародыш вулкана. От жара трава пожелтела и, вспыхнув, рассыпалась в пепел.
   Дурное предчувствие в спину толкнуло Расстригу метаться среди киборгеев, кричать, умолять их спасаться, бежать от проклятого места. Те, словно глухие колоды, стояли. Вогнало дрожание почвы зевак в гипнотический ступор.
   Желвак еще больше натужился - миллисекунда и лопнет.
   Спасти хоть кого-нибудь! Род обреченный продолжить! Расстрига схватил молодую аниму, забросил на спину. Немного киборг отбежал, оглянулся.
   Нарыв вулканический лопнул. Из чирея червь появился. Гигантский червяк-нематода над лесом фаллическим символом взвился. Застыл, чуть качаясь, водя круглоротой головкой - на подголовочной складке сидел золотистый наездник - и рухнул на бедных киборгов. Давил, извиваясь и жег, изрыгая геенну из пасти. Ворочался грузно, мешая кричащих киборгов с деревьями, с грунтом.
   Беглец перепрыгнул ограду. Густые кусты захлестали по бедрам. Ударил по темени угол беседки. Оправился быстро - не время лежать как колода. Минули жилые постройки. Бежать стало легче - анима усохла. Ее завернул на бегу в носовую тряпицу - когда-нибудь вновь возродится. Взбежал по ступенькам на плоскую крышу... и встал, потрясенно вцепившись в перила: глубокая пропасть ущелья; подножие склона плотины сокрыто слоистым туманом; под ним бесновалась река в тесном, каменном ложе.
   На крышу-балкон прибывали киборги. Гонимые червем и страхом - циклоп одноротый, сминая секвойи, дополз до построек - иные бросались в поток обречено; другие нервозно метались.
   Расстрига натужно накренился - пропасть дышала могилой - и прыгнул. Падение крик продолжалось. Туман поглотил этот крик на излете. Взорвалась вода под ударом тяжелого тела. Ворвался вопящий Расстрига в студеные, светлые струи. Спасительный вихрь придонный его на поверхность бурлящую вынес. Он выплюнул жгучую воду.
   Киборги, киборгихи рядом сумбурно махали руками. Река их несла к водопаду низвергнуть на камни равнины. Басовый, раскатистый рокот под воду давил инфразвуком.
   Воззвал к Нутряному Расстрига и вкрадчивый голос услышал.
   "Не я, Торквемада - создатель реки и каньона. Суммарные мысли плывущих рождают текучесть потока - его неразрывность и плавность. Порог впереди их грехи и пороки итожит. Ты можешь, напрягшись, представить изнанку картины - тогда избежишь водопада карающей кармы".
   До низвержения в бездну остались секунды.
   И в сосредоточении крайнем, глаза закатив к переносью, Расстрига представил раскрашенный холст Торквемадова мира, и на его обороте - переплетение тонких (в молекулу) нитей.
   Уже, опрокинувшись в пропасть, летел в раздробившихся струях...Затмение...
   Тихое, теплое море. Застелено зеркало глади пастельными красками дня на исходе.
   Расстрига уже не киборг многослойный, но утлая лодка-долбленка.
   Без бунта "киборг" пертурбацию принял, ведь в нем восседал... Нутряной Господин Совершенный.
   Он с умыслом тайным вкиборгился, видимо, в хлипкое тело: подернуты мышцы морщинистой, беленькой пленкой; вся эта желейная мякоть крепилась к фарфоровым(?) трубкам; на внешний костяк не хватило, как будто, молекул - одни полушария мозга обернуты экзоскелетом.
   Зато оба глаза красивы: один - бирюзовый, на выкате, свет источающий мягкий; другой - антрацитовый, плоский и пламенно-жгучий, вбирающий суть всех вещей и событий.
   На дне и того и другого дрожала сакральная тайна. Быть может: телесная хрупкость - мерило жестокости мира? Когда-нибудь лодке-киборгу разгадку найти предстояло.
   В соленую, теплую воду весло окунал Совершенный без всплесков.
   Как темени-килю приятны нажатия мягких коленей! Ах, радость! - бездумно стремиться к неведомой цели и вслед за гребками вперед подавать клиновидное, гладкое тело!
   Причалили к берегу - узкой, теснимой к воде величавыми соснами, желтой полоске.
  
   Из тела Расстриги сошел на песок Совершенный. Порылся в набедренной сумке. Нахмурившись, вынул обломок старинной рапиры - весь в ржавых разводах. И, хмыкнув, вогнал его в днище - долбленка к песку пригвоздилась надежно (случайный цунами не смоет).
   Но что это? Будто, откуда-то стон? Из долбленки? Не может быть. Нет, показалось.
   Крадучись Виласек ступал по звериной тропинке. Его окружали дремучие дебри, покрытых коростой лишайника, сосен. Из мха выступали покатые камни. В безмолвии сумерки быстро густели.
   Тропа впереди разделялась. В развилке стояла нарядная елка. Пушистые ветви украшены скальпами белых - арийцев, оставивших пряди в набеге на племя лемурцев. Дремучие люди, гонимые белыми в дебри, сурово карали пришельцев, на их ареал посягавших. Их редкие, ветхие пряди печально теперь шевелились от легкого ветра.
   Кивнув своим мыслям, Виласек ступил на тропинку, ведущую в недра враждебного леса.
   Шагал в полумраке, пытаясь услышать ноздрями опасность. Шакал вдалеке затянул заунывную песню. И звук, будто гулко ушел в пустоту на тропинке. Ловушка! Присыпана хвойными иглами шкура над ямой. На дне заострились железные колья, намерясь втемяшиться в павшее тело, и током, из недр земли нагнетенным, его навсегда успокоить. Премного арийцев попалось в такие ловушки.
   Не треснув сучком под ногою, Виласек бочком обогнул смертоносную яму. Беззвучно потек по тропинке.
   Шаманка ему предсказала найти друга Мокшу до мрака.
   Не правда ли странная дружба - дремучий лемурец с арийцем оседлым? Они познакомились в детстве. Их сблизило лоно природы.
   Виласек подкрался к лощине. На дне, за кустами терновника сонно курились кострища.
   Тянуло сушеным кизилом. Сутулая женщина песню негромко тянула. Тянуло свалиться в лощину и визгами скво насладиться. Но что-то его удержало: возможно, реакция Мокши - на выходки дерзкие друга всегда тот смотрел с укоризной; или сгустившийся свет за спиною?
   Виласек на спину катнулся, перед собой арбалет выставляя. Но на курок не нажал - возле дерева высился Мокша. Лицо, как всегда, излучало свободу.
   Виласек поднялся, устало оперся на длинный приклад арбалета: "Но как ты меня обнаружил?" - "Спешащий услышанным будет".
   Друзья церемонно обнялись.
   Ночной небосклон побледнел на востоке. Лощина копила туман предрассветный. Уютно трещали в костре сыроватые сучья. Последняя скво, утомленная холодом, юркнула в юрту. Роняя слова в полость памяти Мокши, Виласек закончил печальную повесть.
   - ...заточена в замок за краем Приемлемой Зоны. Кощей Концемир стережет ее денно и нощно. Поможешь ли мне отыскать заколдованный замок? Сумею атомной стрелой заколбасить злодея!
   - Конечно, - ответил лемурец, - Но как ты дошел до лощины? В окрестностях тать поселился - шерстистый лемур гоминидный. Он призван недавно шаманом из диких земель Запамирья в защиту последних лемурцев. Поистине, небо тебя охраняло!
   Под вечер, минуя засады мутанта, Виласек и Мокша окольными тропами двинулись к лодке.
   О, сколько мучений изрядных готовят козлиные тропы! Лишь опыт пройти их помогут и пламенный образ плененной.
   Взбираясь на горные кручи, дрожа от кинжального ветра, он образ держал в своем сердце и пестовал внутренним взором.
   Лелеял ее реверансы, бредя через вязкие топи. Впивались колючки в колени. Канальи-москиты искали прорехи в одежде и в глиняной маске.
   Мозаичный строил узор из улыбок (капризных, жеманных, задумчивых, странных и нежных, ленивых, фривольных, игривых), когда углублялся в соленую пустошь.
   Он бредил: пустынные ветры лепили из дюн ее лики; над ними ее миражи танцевали; сквозь них раскаленное солнце на лбу выжигало заветное имя.
   Лишь с помощью Мокши добрался до края пустыни.
   В лесу была поздняя осень. Шуршала листва под ногами. И сонно снежинки парили.
   " До лодки теперь уже близко!" - Виласек бодрил ковылявшего друга.
   Внезапно кусты затрещали. Виласек испуганно замер. Из зарослей вышел гигантский шерстистый лемурец. Потертая, белая шкура смертельно смердела. Широкие ноздри подвернуты менздрой наружу. Кирпичные зыркала злобно сошлись на арийце; тот ватно качнулся, слабея. И тать побежал на пришельца. Схватил, словно куклу тряпичную бросил на шею, и ринулся в чащу. Виласек, в безумии страха, по острому шелому черепа бил кулаками; нащупал глазницы, вдавил в уязвимые впадины пальцы. Внутри что-то ртутно поддалось - какая-то тайная кнопка. Гигант гоминидный споткнулся и рухнул, роняя арийца. Шерстистое тело мгновенно истлело. К ноге колобок головы подкатился. Как душки капкана, на голени лязгнули зубы. Боль выжала кровные силы. За чуб оторвать колобок он пытался, но тщетно. Бледнея, Виласек поднялся. С клубком на ноге захромал за спасителем - Мокшей; тот преданно мчался навстречу. Ножом одолели зубовную хватку.
   И двинулись дальше.
   Победа друзей изнурила. Опершись на друга, Виласек боролся с кругами. Мрачнея, они расширялись, сливались друг с другом, стволы и кусты растворяя. Как палуба, кренилась почва. За мутно-стеклянной травой светлячки замерцали.
   Хватая истерзанным разумом зыбкую землю, Виласек воззрился на Мокшу - в сплетении солнечном друга звезда занималась. Ариец затряс головою.
   Приятели к берегу выбрались ночью. В песок истолченный упали.
   На месте долбленки на корточках сгорбился колос.
   В ступне истукана блестела заноза - обломок рапирной булавки.
   Нагой исполин простирал неподвижную руку.
   И звезды, вращаясь спиральным кармическим кругом, в кулак устремлялись (меняли полярность, пространство и время) и тоненькой струйкой песка из него высыпались.
   Измученный разум Виласека корчился в поисках смысла: "Край времени? Апокалипсис Вселенной? Но кто этот каменный, дремлющий демон? Кощей Концемир воплотился в долбленку?... Приемлемый Мир поедая, дорогу хоронит до замка?... В его подземельях стенает плененная дева... Она ждет героя... Не страуса-труса, по грудь закопавшего голову в дюну..."
   - Убью тебя, сонная морда! - воскликнул Виласек, арийской атомной стрелой арбалет заряжая.
   Пополз, укрываясь за полупрозрачным барханом.
   - Едва ли спасется! - лемурец напутствие крикнул, - В кулак трансформации целься!
   Песок под Кощеем растаял. Затем проступила корзина из ровных, наверно, железных деревьев.
   Виласек навел на кулак арбалетное ложе.
   Стрела тихо хлынула к цели... не долетая, взорвалась. Спираль термоядерной вспышки в кулак, утоняясь, всосалась.
   Виласек обрел обреченность. Затем, оглянувшись на Мокшу, восславив свободу, с ножом безрассудно, нелепо пополз на Кащея. Рванула его из песка, вдруг, какая-то сила. Он кубарем взмыл над бесплотной планетой. И вместе со звездами, падая, он закружился. Вжал голову между коленей, внутриутробно сложился.
   Лучи голубые нащупали кожные поры, вонзились, пронзая арийца до костного мозга.
   Нахлынула звездная мудрость.
   Стремительно зрея, зародыш арийца разжался.
   У входа в ушко кулака на него снизошло понимание смысла. Вскипел его мозг от избытка значений. И стало, доселе сокрытое, явным.
   Песчинкой он встроится в конус песочный. Сольется с другими крупицами в слой однородный. А сверху он будет засыпан другими слоями - все более сложной природы. Иерархически толщу песочную связи пронижут. И все они будут сходиться к вершине. Ее увенчает последнее солнце-крупинка. Она же - сознание-тело Верховного Бога, держащего в фокусе разума все Провидения нити! Так значит, Верховный из СВЯЗЕЙ, сиречь ПРОВИДЕНИЯ, соткан!
   И осененный, счастливый Виласек скользнул через ухо.
  
   Туннель. Анфилада отсеков. Рассеянный свет ниоткуда.
   По мокрому илу бежал, отреченный от трона, Кесалив.
   Коварный колдун Мироконций сумел его свергнуть с престола, загнать в катакомбы и бестий свирепых науськать.
   Кесалив хромал и ругался. Ребро почерневшей подошвы распухло. Рука после схватки с вараном немела (его ядовитые зубы царапнули палец). В цвета побежалости кожа вокруг гнойника одевалась.
   Кесалив свернул в боковую, прикрытую каменным выступом, штольню. Прижался к стене, унимая надсадные хрипы, баюкая руку немую.
   Парчовый кафтан, щеголяя, сверкнул изумрудной застежкой.
   Кесалив сорвал безделушку, в туннель ее бросил - авось тварь собьется со следа. Потом тяжело от стены оторвался, накренился, ринулся в чрево спасительной(?) штольни.
   Базальтовый свод надвигался на темя. Предательски стены сужались.
   И скоро Кесалив сквозь камень протискивал тело.
   Его настигал дробный топот варана.
   Спасение!? - стены раздались.
   Залитая светом, каверна. Песком припорошены свертки скелетов. На уровне роста чернело отверстие лаза.
   К нему он пошел осторожно, стараясь покой мертвецов не нарушить. Но, как не старался, сушеные трупы ожили. Взорвался песок над костями. Печать неподвижности снята - и зомби восстали. Дрожа и стеная, незряче к нему потянули иссохшие руки. С истлевших лохмотьев песок осыпался.
   Из дула покинутой штольни стремительной пулей влетело в каверну блестящее тело варана. И остановилось. По трупам забегали жадные, красные глазки, живую мишень выбирая; скрестились на цесаре бедном. Короткие ножки-культяпки подняли громоздкую тушу. Отрывисто клацнули зубы. С откляченной челюсти свесилась капля янтарного яда.
   Один из незрячих скелетов шатнулся, опасный оскал заслоняя. Толкнув мертвеца в зубы зверя (клыки-ятаганы сомкнулись на мумии с хрустом), Кесалив подпрыгнул, вскарабкался в нору и быстро задвигал локтями. Скала содрогнулась - с разбегу на лаз налетела знакомая морда. Обдало горячим зловонием пятки.
   Кесалив прополз через каменный "сфинктер" и выпал в округлую полость.
   Царя обступили красивые, тучные люди. Его, улыбаясь, подняли. Дородный мужчина учтиво поднес ему кубок.
   - Вино в катакомбах?! Откуда?
   - Ты разве не знаешь? Мы - Энды - народ виноделов искусных. Скрепляла нас с Морфами давняя дружба. Пока Мироконций не вторгся. Рассек два народа и нас заточил в подземелье, где мы сторожим свои вина. Ты послан богами нас вывести из лабиринта наружу. Отпей же из кубка, пришелец. Придут к тебе свежие силы!
   И кесарь Кесалив, вино пригубляя, подумал: "А ну как отрава?"
   Отрава!
   Отбросил предательский кубок, упал на колени, согнулся. Зрачки закатились под веки. Сознание сверзилось в рану желудка.
  
   Над чёрной коростой равнины задумчиво реяла призма.
   Неделю киборги, тела свои робко за стенами крепости пряча, объект созерцали. Ученая братия щупала призму сканёром, а канониры прицелы орудий с неё не сводили. Радисты шифровки в штаб ставки строчили: "...объект состоит из кубических блоков, подогнанных плотно друг к другу...", "...его материал неизвестной природы...", "...фронтальный зондаж безуспешен...".
   Гипотезы множились бурно: машина пространства? межзвёздный корабль пришельцев? животное? зонд инородцев? а может быть, - бомба?!
   И только священники были уверены - это Кувалда Господня. Подобная молнии серой, падёт на, погрязших в утехах, киборгов небесная кара! Лишь будды и клиры спасутся от бури.
   В четверг, на закате, предвестница бури упала на землю.
   Всю ночь содрогались киборги от страха. Теплились лампадки в кумирнях. Вспухала вокруг пирамиды рассада резиновых стен-надуванок.
   За ними таился отряд ополченцев-учёных.
   Расстрига был с ними.
   Как только пурпуром рассвета окрасилось небо, отряд ополченцев покинул муляжную крепость.
   Под звуки фанфар и волынок, несмело приблизились к призме.
   Полковник, отряд возглавлявший, приветствовал глыбу словами: "Мы - скромный и мирный народ киборгеев - смирнее, пожалуй, не сыщешь. Давно мы от межгалактических войн отстранились. Готовы пожать вашу руку, ступню, псевдощупальце, ложную ножку, неважно... Нас с вами роднит мозговитость. Создатель наказывал: быть его образом вместе: сливаться в борьбе с энтропией природы бездушной. А если поломка какая во чреве ракеты случилась, то милости просим в чертоги. Покуда мы с вами пируем, механики наши ретиво любую поломку исправят".
   Горохом слова киборгея отбились от блоков безмолвной громады.
   Полковник дал знак и учёная шобла полезла на приступ.
   Вонзились зубила и свёрла в негаданно мягкие камни громады.
   Её разобрали на блоки, ища в монолите отсеки. Напрасно.
   Они не нашли ни малейшей каверны.
   Хмельные от тайны машины пришельцев-животного-зонда-кувалды господней, учёные на лабораторный анализ куски растащили, и вечером сели отметить членение призмы чефиром.
   Расстрига один воздержался от пьяного общего хора.
   Он грустно слонялся поодаль от пира по чёрной равнине.
   Предчувствие лошади трои давило на правое сердце.
   Но что это? Пьяные песни вдруг стихли...
   Расстрига приблизился к базе.
   Там дикий бардак воцарился: муляжные стены опали; столы опрокинуты; кубки разбиты. В "сугробах" резины учёные ползали вяло. Другие рыгали, рычали, ругались глумливо, как будто их тело микробы глодали. А третьи ругаться уже перестали, застыли в последнем рывке конвульсивном и так холодели.
   О, Боги! Те блоки, что пьяным беспечным гулякам столами служили, растаяли, смерть испуская.
   Расстригу пронзила догадка: пришелец не зонд, не машина пространства, - ТЕРМИТНИК!
   В его микропорах сидела гроза всему сущему - нанотермиты-скитальцы!
   И странно - они почему-то его до сих пор не убили?!
   Панический ужас сменился заботой: бежать! сообщить киборгеям о нанокувалде небесной! скорее!
   Но Град киборгеев уже немезида объяла.
   Ворота распахнуты настеж. Слышны в отдалении вопли, блеяние киберназавров, треск, цоканье, грохот повозок.
   О горе! Прокралась в столицу зараза!
   Расстрига побрёл по обочине к отчему дому.
   Повсюду касание смерти незримой. В безумном метании ищут спасение толпы. Повозки со скрежетом давят друг друга. Сверкает оружие. Выстрелы. Гром и грабёж. Горы трупов. Стервятники в небе кружатся, обильный обед предвкушая.
   Навстречу Расстриге из храма шатнулся священник, кричащий слова Откровений: "За многие блудодеяния кара падёт на столицу киборгов, вместилищем ставшей порокам и бесам, пристанищем похоти мерзкой. Цианистым приторным пойлом она свой народ отравила. И царь любодействовал с нею; купцы богатели от блуда; вояки мошну набивали, разврату взахлёб предаваясь; блудили учёные, техники, пахари, клиры, беднота... Грехи её неба достигли. И Бог в тот же день прогневился. И молнии, мор, метеоры на Град обречённый обрушил. Восплачут угодники чресл, когда их амбары разграбят, когда их наложниц угонят, когда вокруг трупы и трупы, и реки кровавые льются. Моля о пощаде, они возрыдают и головы пеплом посыпят.
   Но Бог беспощаден к вертепам. Дыхнет очищающим жаром. И в городе вспыхнут пожары. Плачь, стоны и скрежет зубовный из ада костров погребальных Господь не услышит. И будут живые киборги завидовать холоду мёртвых. И будет сожжён город блуда, судящим его, Господином".
   Священник, пророчество выкрикнув, рухнул. Расстрига поймал его тело. Старик прохрипел еле слышно:
   - Иди в подземелье... мой мальчик... Туда ведёт дверь... вот отмычка... Найди там святые скрижали... В них летопись рода киборгов... Впиши туда нашу кончину... А после обряд сотвори, отворяющий тартар... Весталку возьми в проводницы, Аниму...
   ­- Но, старче, зачем ещё тартар? Нам что, не хватило термитов?
   - Господь вступит с ним в поединок... Глаголят последние строки Скрижалей... Последняя битва сил Света с армадами ада. От ярости сечи всё сущее вздрогнет. И ад сколлапсирует в точку!... К тому всё идёт... поспеши же, мой мальчик...
   Священник на выдохе умер.
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПОСЛЕСЛОВИЕ
  
  
  
  
  
   Сказание "Нутряной Господин", повествующее о углеродно-белковом пути становления Разума, сохранилось, как не странно, почти в целости. Ведь речь идет о цивилизации Новых Сапиенсов - цивилизации биологической и симбиотической, никаких иных носителей культуры, кроме бродячих певцов-сказителей, не использующей.
   Правда, архивариус Дзютенко, в чьих жилах и был обнаружен нанокристалл с этим памятником ныне исчезнувшему роду Новых Сапиенсов, полагает, что фиксация информации происходила в "щепе" - запоминающем устройстве органического происхождения. "Тренькать" - означало производить транскрипцию из ДНК-молекул "щепы" в нуклеотиды РНК сказителя. Транскрипция сопровождалась музыкальной аранжировкой, как правило, трёхтактной, символизирующей трёхипостасевость Создателя Создаваемого Создателем.
   "Щепа", скорее всего, была внесена в жилы Дзютенко последним из киборгов (не путать с киборгами - короткоживущими органомеханоидами с мозгом синемантропа и механическим телом; киборги, в отличии от киборгов, имели углеродно-органический, многоклеточный, морфологически зыбкий организм с, поначалу примитивным, играющим роль мозжечка, мозгом, в тыловой части которого находилась капсула с солировавшим синемантропом).
   Со временем, синемантропы из-за склонности к эскапизму бросали бразды правления внешним телом, уходили в синемамиры и капсулировались также и в переносном смысле этого слова. Тело-носитель, наделённое способностью пластично менять свою структуру, строило мозг, обретало независимость, подобие самосознания и предразум. Связь между синемантропом и носителем утрачивалась, но не полностью - оставались кое-какие каналы, по которым продавливались гейзеры грёз (особенно эмоционально ярких) синемантропа, что подстёгивало религиозность киборгов, не знавших истории своего возникновения, своего родства не помнящих.
   Утрата связи с "Внутрисидящим" некоторыми киборгами переживалась, как разрыв с Вышним и подвигала их к бунту против господствующей религии, срыванию фиговых листиков с нездорового тела киборгейского общества, к поискам Вышнего "внутри своего естества". Это с одной стороны, с другой, наиболее активные синемантропы, очнувшись от гедонистического забытья синемамира, пытались прорваться вовне, обрести контроль над носителем.
   Об одном из таких событий это сказание.
  
   Итак, исторгнув крик новорожденного, синемантроп снова выходит на авансцену истории, как исторгнутый аскарид. Но теперь - это уже не тот чахлый червь на техногенных костыликах, что эскапически семенил в, сулящую свободу и безопасность, утробу искусственной оболочки. Теперь - это, наделённое сверхчувственным опытом, существо, прошедшее ещё один виток спирали эволюции и криком новорожденного заявляющее об этом. Теперь - это Новый Сапиенс, выползший из чрева искусственности, а заодно, из пелёнок предразума на новую тропу построения цивилизации биологической, что и было предначертано Создателем этой расе.
   В сакральном свете видит новорожденного Расстрига. Он воспринимает Сапиенса, как божественное дитя, выношенное в затылочной пазухе. Для киборга - это воплощение Бога в бренное белковое тело. То, о чём вещали сны свершилось. Одиссея Расстриги увенчалась актом, свидетельствующим о том, что Расстрига прощён, что булавка, пригвождающая его к песку, из стопы вынута (видение Виласека) и киборг обретает дух и свободу.
   Но если для киборга рождение Сапиенса - апогейная точка его Богостремлений, кульминация восхождения на Олимп духа, явление трансцендентное и сюрреалистическое; то для Аны Хорет новорожденный - омерзительный, пугающий и пошлый паразит, кощунственно копошившийся в черепе её возлюбленного.
   В чём тут дело? Почему столь разнятся их взгляды, эмоции, чувства?
   Чтобы реанимировать символьный ряд этой сцены, нужно возродить из забвения ролевые игры двухполых, а именно таковыми были Расстрига и Анна: Расстрига, потому что внутри него пребывал сапиенс-мужчина и все аспекты его пола спроецировались на психосферу киборга; Ана, потому что унаследовала половые признаки от древних синемантропов, создателей питекантроботов, от которых произошли австралороботеки и далее - роботоматки, штампующие свои чада то по плану, то по всплывающим из глубин памяти рудиментарным программам ("...то ли сбой был навеян программой-соринкой из тех, что на дне древней памяти роботов в иле отмерших программок покоятся..."), а зачастую "Как Бог на душу положит".
   Итак, Ана была от рождения наделена женским псевдополом, что вынуждало её волочить за собой весь воз хвороста поведенческих субпрограмм белковых самок, озабоченных репликацией генов. Сложный, отлаженный миллионолетиями видовой эволюции, обрядовый комплекс, обставляющий сближение, кульминирующийся копуляцией; затем вынашивание плода, рождение, воспитание детёныша - всё это обрекало Ану быть кодопослушной самкой, воспроизводящей потомство не абы как, а по нуклеотидному коду. Жёсткое следование молекулярным инструкциям обеспечивало более менее приемлемые отклонения от рамок дозволенных внутривидовых мутаций, и происходило без участия сознания самки. Можно ли говорить, что в этом случае происходил сознательный творческий процесс созидания новой жизни? Нет. Предразумная была лишь передаточным звеном, услужливо предоставившим свою утробу синемантропическому виду.
   Но здесь привычный сценарий рухнул. Всё было перевёрнуто с ног на голову. "Родил" киборг. И родил не шаблонное трафаретное существо - аналог отца с матерью, - а нечто принципиально новое, на что способны были только антропоиды-самцы, вставшие на путь духовных дерзаний. Ане же было уготовано сыграть роль спускового курка - инициировать "роды" Нового Сапиенса.
   Декоративная завеса любовных сцен сорвана. Обнажившаяся суть, видимой Ане, реальности столь неприглядна, что она, сотрясаемая отвращением к анемичному реликту, убегает прочь, даже не сделав попытку понять, а не прячется ли под пластами глубинного программного ила нечто более архитипически значимое - протопласт центростремительных ускорений части к Целому, сиречь индивидуума к Смотрящему Извне. Именно его присутствие оконтурено на фоне финальной сцены.
   С момента бегства Аны Хорет, как полагает юпитер КоноВоноК, кванты Извнесмотрящего начинают диффундировать в логотипы интегро-дифференциальной расы; иными словами, начинается процесс витализации роботов.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   - 16 -
  
   1
  
  
   16
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"