Коренблит Эммануил Израйлевич : другие произведения.

Жестокий Век

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Опубликована издательством "Кругозор", Израиль, Тель-Авив, 1997.


   (Оформление обложки -
   аналогично первому изданию книги)
   ----------------------------------------------------
   Эммануил Коренблит
   Ж Е С Т О К И Й В Е К
   Книга первая
   Иркутск
   2005
   (Стр. 2)
   ОБРАЩЕНИЕ К ЧИТАТЕЛЮ
   Поколения людей ХХ-го столетия пережили жестокую и, вместе с тем, уникальную эпоху двух мировых войн, построения социализма в отдельных странах, столкновения двух каннибальских систем фашизма и большевизма и, в их единении - Катастрофу еврейского народа.
   В надежде избежать повторения, как не поведать потомкам о своих впечатлениях?..
   @ Охраняется Законом Израиля об авторском праве.
   Исключительное право публикации на любом языке принадлежит автору и его прямым наследникам.
   Эммануил Коренблит. ЖЕСТОКИЙ ВЕК.
   Книга первая. На русском языке. Второе издание - дополненное и откорректированное. 2005 год. С. 432.
   Иллюстрации - ! Израиль Коренблит ! http://zhestokivek.irkutsk.ru (галерея 1)
   Корректор - Евгения Шульман.
   Издательство - ........................
   Россия. Иркутск. 2005 год.

2

   Расстрелянным, битым, искалеченным душой и телом
   - родным и близким
   О Т А В Т О Р А
   Говорят, что каждый человек должен посадить хотя бы одно дерево, построить дом и воспитать ребенка. Деревья я сажал, на законных основаниях участвовал в рождении двоих детей, занимался строительством и увлекался журналистикой. А предлагаемая книга у меня первая, хотя наброски к ней сделаны еще в шестнадцатилетнем возрасте, сразу по окончании войны. Неизбывный поток впечатлений невозможно было удержать в памяти, и я время от времени стал фиксировать их на бумаге. Спасибо маме,
   сохранявшей эти записи многие годы моих скитаний.
   Эта книга о времени, о себе, о людях, которые по чужой злой воле недолюбили, недописали и недово­спитали.
   Не берусь предугадывать как будет читаться эта книга. Но я стремился сделать все для того, чтобы читатель смеялся и плакал вместе с моими героями, раздумывал над тем, о чем преднамеренно "не досказал" автор.
   Сколько помню отца - он рисовал. И в меру возможного, сообразуясь с текстом, книга иллюст­рирована его рисунками.
   Эммануил Коренблит

3

   .

Д Е Т С Т В О

   С детством у каждого человека связаны первые восприятия окружающего мира, которым он верит и которых придерживается в последующие годы своей жизни. Порой, они оказываются непригодными в соприкосновении с реальной действительностью, и тогда с горечью осознаёшь, что ошибался, что жизнь более сложна и действуют в ней иные, неприемлемые для твоей души законы. Но безмятежное детство навсегда остаётся радостным воспоминанием в нашей памяти.
   2. Мальчик с собакой. Гуашь.

4

   .
   3. Писец Торы. Тушь. Перо. (надпись под 90^)

5

   .
   4. Уроки жизни. Тушь. Перо.

6

   .
   Глава первая
   Б Ы Т Ь И Л И Н Е Б Ы Т Ь?..
   Боже мой, кто бы мог подумать: Срулик, всё-таки, своего добился! У него родился сын! С руками, ногами и всем остальным...
   Человек рождается для счастья. Мне на этом свете уготована особая, не каждому отмеренная участь. Так говорит моя мама. И поверьте на слово: когда моя мама, призывая в свидетели всех родных - "Чтобы все так жили!" и, жертвуя собственным здоровьем - "Чтобы я так была здорова!", - что-либо утверждает, то она в это верит, словно событие свершилось несколько мгновений назад.
   - Мой Мендель родился в рубашке, - говорит мама. Значит, так оно и было - ее "мызынык"* родился в рубашке. И что из того, что акушерка, принимавшая новорожденного (три акушерки, десять - сколько хотите!), свидетельствует, что такого не было? Все равно не спорьте, так как истину знает одна мать.
   Берите пример с моего отца. По любой "твор­ческой" заявке супруги, у него имеется свое особое мнение. Но он предпочитает молчать: что, скажите, изменится, если вам удастся (можете, в конце-концов, попробовать...) доказать обратное? Ни-че-го! Так к чему весь этот сыр-бор?.. Мало у людей других забот? Но, если есть желание почесать язык,- сколько угодно,
   ----------------------------------------------------
   * "мызынык" (ид.) - младший ребенок в семье

7

   .
   только без него! Свои диспуты с женой он закончил,
   если не на первый, то, непременно, на второй день
   после обручения...
   И что вас так волнует: в рубашке, без рубашки?.. Главное - родился сын! И нет надобности спрашивать счастлив ли он. Само собой! Где вы встречали мужчину,
   имеющего двух дочерей, чтобы он не мечтал о сыне? Он
   хотел этого и сделал ВСЁ от него зависящее, чтобы
   так и было... Как "это" ему удалось?.. О, это уже
   другой вопрос... Спросите лучше у жены - теперь, сами
   понимаете, он согласен на любую ее версию...
   По тем временам, когда в масштабе страны новая экономическая политика приказала долго жить, когда вслед за повсеместной индустриализацией пришла всеобщая коллективизация, когда нечего было есть и Великий Вождь народов стал набрасывать первые тезисы статьи "Головокружение от успехов", мама и мыслить не могла заиметь еще одного ребёнка. Ей вполне хватало того, что уже есть: сына от её первого заму­жества, дочери от первой жены вот этого молчальника и, наконец, их общей дочери. Как видите, всё было - и моё, и твоё, и общее. Так зачем, подумайте сами, ей еще одного?.. Нет, нет и нет! И жизнь моя повисла на волоске... Да-да, жизнь - так как нежданно мама ощутила под сердцем очередного ребёнка. Как? Почему?!
   Разумеется, по чистой случайности - по причине снижения качества товаров народного потребления... Откуда исходит подобная версия, можно только догады­ваться: от того, кто мечтал о продолжателе своей фамилии. Истину знает он один и всё же, как всегда, молчит. Но в его светло-голубых глазах проскальзы­вает озорная искринка, смысл которой понятен и ребёнку: "Промышленность виновата? Пусть будет промышленность - какая теперь разница?..".
   Теперь, конечно, нет никакой разницы. Но тогда... Как и потом, при решении любой проблемы последнее слово оставалось за мамой: через двенадцать лет - 3- го июля 1941-го года - именно мама своим вердиктом решила вопрос жизни и смерти всей семьи. А о данном событии и рассказывать-то неудобно: страна, после
   8
   .
   всех перестрелок и перетрясок, испытывает колоссаль­ный недостаток в кадрах, издает закон о запрещении абортов, проявляя этим заботу о подрастающем поколении, а нашей маме - человеку с таким широким кругозором, всё нипочем! И моя жизнь приобрела конкретную стоимость в устах повивальной бабки, занимающейся подпольным бизнесом... Быть может, зная что меня ожидает в будущем, я бы и сам "выбросился", но в отношении к вполне сложившемуся, пусть и беспартийному общественному деятелю, каковым, сколько себя помню, была моя мама, подобное поведение оправдать никак невозможно!
   Но не тут-то было! Это о таких, как мой отец, известная пословица: "В тихом омуте - черти водятся..." Заметив подозрительные сборы супруги и понимая, что откровенный разговор ни к чему не приведет, он незаметно последовал за ней... И даже хватило смелости постучаться в ту же дверь и предуп­редить бабулю о грядущих последствиях! Маме ничего не оставалось, как вернуться вместе со "мной" домой...
   Это была первоначальная версия, и, видимо, так всё и было. Но в дальнейшем, когда стало ясно, что возлагать на отца лавровый венок победителя нет необходимости, явь круто трансформировалась в иную плоскость. Новую интерпретацию события я, разумеется,
   услышал из уст моей неповторимой мамы в беседе с
   кем-то из родных:
   - Срул - абсолютно ни причём! В ту самую ночь, после которой я решила лишиться плода, мне приснился отец. Он подошёл ко мне, погладил вот здесь и сказал:
   "Дочь моя, ты должна отказаться от задуманного. У
   тебя родится сын, и ты назовёшь его моим именем..."
   Кого я должен благодарить за подаренную жизнь - до сих пор не знаю: мать, отца, повитуху или большевиков, запретивших аборты? Но факт налицо: "Здравствуйте, люди! Потеснитесь ..." И в память о дедушке, отце мамы, меня нарекли Менделем. Однако обстановка в стране заметно менялась, и мне (на всякий случай...) дали второе, более благозвучное на перспективу имя - Эммануил. Но и на этом модификация

9

   .
   моего имени не закончилась: дома и во дворе, в школе
   и в кругу родных ко мне обращались с более коротким,
   непонятным для непосвящённых, именем - Эмма. С ним и
   прошёл я по жизни рядом с близкими и дорогими мне
   людьми.
   Ходить и говорить я начал со значительной задержкой. Но, когда стал на ноги, сразу ушёл из дому и оказался в... милиции. С трудом справился с буквой "к" и меня долго подразнивали фразой: "Зюньта, иди ташу тушать!". И всё же, в более поздний период, на удивление "экзаменующих", не сразу поняв подоплеку вопроса, я чётко выговорил непреодолимое, как счита­лось для евреев, слово "кукуруза", писал диктанты и сочинения на русском языке не хуже других. Но те, кого "это" очень интересовало, мою национальную принадлежность узнавали на расстоянии - по носу, унаследованному по линии отца, габаритами рассчитан­ного на двоих, с "положенной" по этносу горбинкой. Но, как бы там ни было, для старших братьев отца, так и не справившихся с подобной "задачей", и прожи­вавшей в нашем городе одной из двух его сестёр, до конца жизни не познавшей всех прелестей замужества, мой нос, несомненно, служил основным доказательством успешного решения проблемы продолжения нашего рода. Но хлопот с ним, на протяжении жизни, было немало...
   Итак, Мендель - Эммануил родился, чтобы отмерить на земле путь длиною в целую жизнь. Родился со всем тем, что причитается настоящему мужчине. Через несколько дней, как водится у евреев, основной "ориентир" ему несколько поубавили, чем и закончилось его приобщение к нации, давшей ему живой ум, умелые руки и неиссякаемую энергию.
   Все прочее: язык, культуру, мировоззрение, друзей и врагов - он получил от исторически сложившейся общности людей, которых застал весной тысяча девятьсот двадцать девятого года в небольшом провин­циальном городке Проскурове*, разбросавшем одно- двух- и, редко, трехэтажные строения на плоских берегах Южного Буга.

10

   .
   Знакомство с этими людьми мы и начнём с главы семьи.
   -------------------------------------------------
   * Город Проскуров конца 19-го века описан А.Куприным
   в повести "Поединок". В ней запечатлены быт и нравы
   российского офицерства на фоне еврейского местечка.
   Двадцатое столетие мало что оставило от еврейской общины города:
   - кровавый петлюровский погром в феврале 1919 года унес шесть тысяч еврейских жизней;
   - сколько расстреляно евреев-сионистов в застенках НКВД летом 1938-го года - мало кто знает;
   - шестнадцать тысяч евреев погибло в период немецко-фашистской оккупации в 1941-1944 г.г.
   В 1954 году, отмечая 300-летие воссоединения Украины с Россией, город Проскуров переименован в город Хмельницкий.

11

   .
   Глава вторая
   М А М А
   Полякова Шейндля Менделеевна. В русско- советской интерпретации - Евгения Эммануиловна. Урождённая - Гальперин. При повторном замужестве сохранила фамилию первого супруга, погибшего на боевом посту в годы гражданской войны. Сберегла ради Зиновия, своего первенца, родившегося на два месяца раньше положенного срока - в день гибели отца. В кругу семьи - Женя. Среднего роста, легкая в движении, с изящной фигурой женщина. Благодаря сохранившимся фотографиям (покоившимся у меня за пазухой при эвакуации в годы войны), не опасаясь каких-либо намеков на родственные отношения, я вправе упомянуть шею Нефертити и овальные черты лица, нежно обработанные резцом римского ваятеля. Уж в чём-чём, а в этом мой отец, как убедимся ниже, разбирался очень даже неплохо... Так что, хотите верьте или нет,
   но это и есть моя мама в молодости и... покое.
   В редкие, к сожалению, в нашем общении минуты я также наслаждался красотой нашей мамы. Но держался настороже, так как переход от покоя к гневу всегда был неожиданным и мгновенным, словно взрыв заряда, укрыться от которого, находясь рядом, практически невозможно...
   Чаще всего я наслаждался прелестными чертами лица нашей мамы на фотографиях, размещенных под стеклом, по ее выбору, на письменном столе отца.

12

   .
   5. Любимые черты. Карандаш.

13

   .
   Особенно привлекательными были чернобровые с длинными ресницами глаза, которые однажды, в избытке чувств, я обвел синими чернилами... Несмотря на защиту отца, мама долго выясняла "...и в кого ты только уродился?!", так и не сумев разобраться в истинных чувствах младшего сына. Забегая вперед, отмечу, что старшему сыну - Зиновию - она многое прощала, видя в нем обиженного судьбой ребёнка, как олицетворение ее личной непреходящей боли, первой и неизменной любви.
   И все же, трудно себе представить как бы мы жили в эти бурно-голодные годы, если бы на месте мамы была другая женщина. Все съедобное, что появляется в доме, приносит мама. Финансирование любой покупки - решает мама. И вопросы разрыва или восстановления "дипломатических" отношений с родственниками и соседями, также решает мама. Что и говорить: наша мама - человек редкого темперамента, безграничной энергии и твердости характера. В силу этих и не "этих" исключительных качеств, ей и пришлось взва­лить на свои хрупкие плечи руководство и всю полноту ответственности за курс семейного корабля, и поддержания на нём должного порядка.
   Мама не любит, как некоторые другие жёны - "не будем указывать пальцем..." - сидеть дома сложа руки.
   Её отец не был компаньоном Ротшильда, а супруг не торгует пивом и не собирает утильсырьё. Он у нее строитель и приносит домой зарплату, как любой другой простой советский инженер. И ни на копейку больше! А вы пробовали - при такой, слава Богу, семье - жить на одну зарплату? Когда вокруг такая дороговизна! Конечно, диплом инженера что-то значит. Но в наше время лучше торговать газированной водой...
   Так что кусок честно заработанного хлеба - в семье не лишний. Чтобы он был, мама просто вынуждена работать!
   И мама с большим рвением спешит на работу, чем - не в обиду будь сказано - папа. Она трудится не где-­нибудь, а в паспортном отделе милиции, куда, как известно, допускают не каждого! Однако револьвер

14

   .
   маме пока не дали. Жаль, конечно. Но он ей, если
   разобраться, ни к чему. Убежден, что наша мама и без
   оружия - сумеет справиться с любым бандитом. По себе
   знаю...
   Еще мама выполняет массу общественных поручений. Маму избирают "...помимо её воли", и она всегда в центре любого события. Чтобы поспеть повсюду, со слов мамы, ей приходится буквально разрываться на части. Бывает, ей даже недостаёт времени наказать кое-кого из детей (также не будем указывать пальцем...), и тогда она обещает все бросить и взяться за наше воспитание по-настоящему. Уж тут отец смолчать не может и "вставляет" слово:
   - Я давно жду этого часа...
   Что он хочет этим сказать - не знаю. У него своя политика. А нас, детей, никто не спрашивает...
   ...Тётя Гитл, супруга дяди Менделя - старшего брата отца, - открытые связи которой с империалисти­ческим миром сыграли в моей жизни немаловажную роль, как-то поинтересовалась:
   - Кого ты больше любишь: маму или папу?..
   Только человек чёрной неблагодарности может не любить мою маму и не замечать того, что она для нас делает! Забыть об этом невозможно, так как мама, при случае, напоминает:
   - То, что я для вас делаю, не делает ни одна мать в мире!
   Как, совместив всё виденное и слышанное, не любить нашу маму больше всех на свете?..
   На этом признании приостановим повествование о маме. Пусть не покажется оно чрезвычайно кратким, так как - о ком бы мы ни вели речь в дальнейшем - не говорить о маме, убедитесь сами, невозможно.

15

   .
   Глава третья
   П А П А
   Отца я также люблю. Просто люблю, а за что и сам не знаю. Он у нас какой-то тихий, незаметный. Дома его почти не слышно. По вечерам и в выходные дни только перезвон арифмометра подтверждает, что отец дома, и с пользой для семьи расходует свое свободное время. Папа - за письменным столом. Работает. Порой сверхурочный рабочий день длится далеко за полночь. Очевидно, в семейном бюджете большая прореха. "Дзинь-­дзинь" позванивает арифмометр. И с каждым новым пе­резвоном в домашнюю копилку падают невидимые копейки.
   Мы, дети, их не видим, а для мамы этот перезвон
   - симфония, материализованная до литра молока. Письменный стол завален чертежами, стопками
   чистой и исписанной аккуратным бисерным отцовским
   почерком бумаги. В выдвинутых ящиках - книги по
   строительству, из которых папа делает выписки для
   смет. Листки с цифрами... Сотни листков и тысячи
   цифр. Папа перемножает, отнимает, складывает и снова
   перемножает. Работа однообразна до одурения.
   Иногда отец чертит: планы, разрезы и фасады зданий.
   Рядом - кровать родителей. Маме трудно заснуть. Но она помалкивает...
   Помню период, когда еще не было у нас арифмометра
   - время рухнувших планов и девичьих слез моих сестер
   - Фаины и Люси, которых, не без содействия мамы,

16

   .
   6. Инженер. Тушь. Перо.

17

   .
   усаживали рядом с отцом для выполнения арифметичес­ких подсчетов:
   - Тебе, Фаня, сорок семь и три десятых умножить на девять и одна десятая; тебе, Люся, пятнадцать и восемь десятых на двенадцать и четыре... Ну, как -
   умножили? Четыреста тридцать и сорок три сотых?
   Так-так: четыреста тридцать... Похоже... А у тебя, Люся, что получилось?
   Люся молчит. В глазах непросохшие слезы:
   - Ме-е-ня девочки ждут...
   Теперь у папы есть арифмометр. Он нам дороже любого бриллианта. Мне нравится передвигать рычажки и крутить ручку, видеть всё новые и новые цифры, мелькающие в специальных окошечках. Я заглядываю во все щели, желая разглядеть, кто там кого крутит, и разгадать тайну, почему эта умная машина не ошибается. Папа знает с кем имеет дело, и, на первых порах, арифмометр находится на попечении мамы. Но моя заинтересованность не стала от этого меньше. Несмотря на категорический запрет - а с мамой в подобных случаях шутки плохи... - арифмометр не раз, в отсутствие старших, побывал в моих руках. Всё, что сдвигалось, было сдвинуто; все, что вращалось - десятки раз провёрнуто. Осталось лишь изучить чудо техники изнутри...
   Судя по всему, отец замечал по смещённым рычажкам и изменившимся цифровым показателям, что на покой арифмометру рассчитывать нечего. Не было и сомнений - кто пытается вытряхнуть из него "душу". И с большим опозданием, отцу можно только посочувство­вать... Как ему поступить? Поделиться наблюдениями с супругой - все равно что своими руками отдать еще более дорогое на растерзание; не сказать - можно распрощаться с арифмометром.
   Выход всё же был найден: преодолев сомнения к моим математическим познаниям и усидчивости, отец пришел к нам троим на выручку иным путем.
   - Садись, - сказал он мне, - и я научу тебя считать на этой машине. А попусту её крутить - сломаешь... Ведь без неё, как без рук...

18

   .
   Так, с пользой для дела, стал я партнёром отца при составлении смет. И всё же - до сей поры меня не покидает чувство неутолённого познавательного голода,
   а один вид испещрённых цифрами страниц незамедлите­льно вызывает головную боль. Но умение справляться со сметами помогало мне с первых шагов в самостояте­льной жизни, а сделанное однажды открытие в части возможного выделения в сметах затрат по труду, зас­тавило задуматься о защите диссертации.
   ...Через несколько лет арифмометр достался полицаю, вселившемуся в нашу квартиру на второй день после оккупации города немцами.
   К деньгам отец совершенно равнодушен. Он добывает их тяжелым изнурительным трудом ровно столько, чтобы дома был хлеб и иногда полфунта сливочного масла. О сбережениях не думает, хотя чёрных дней в его жизни немало. Наш отец - мечтатель... Его мечты витают вокруг мольберта, передвигаемого из угла в угол в зависимости от творческого настроя супруги. Иногда мольберт столь же энергично спускается в подвал. Я понимаю, что делать этого не следует, но помочь отцу ничем не могу.
   Да и он, обнаружив пропажу, более чётко осознаёт, что бюджет семьи в отчаянном цейтноте, и не спешит "проявить" характер. Из опыта знает: словами здесь не поможешь... Только после очередной получки мольберт торжественно водружается на ранее отвоеванное место. Я не оговорился - действительно отвоеванное: ведь только наша мама может разместить в двух комнатенках мебель для ночлега семи человек, письменный стол, буфет, пианино, огромный - в моем представлении - обеденный стол, шкаф и, ко всему прочему, папин мольберт! И мы все, в том числе - папа, это понимаем... Доходов от его увлечения - никаких. Зато расходов хватает. Но все это ерунда в сравнении с тем триумфом, который ожидает всех нас, когда будет сотворена та самая картина... Картина, название которой потомки будут произносить с таким же трепетом, с каким отец подолгу рассматривает полотно
   19
   .
   Сурикова "Боярыня Морозова". Ему необходимо, чтобы кто-то верил в его грядущий успех, и он подзывает меня:
   - Смотри, сколько лиц! Каждое из них Суриков отбирал годами... Вот этого юродивого он рисовал сотни раз и, наконец, остановился именно на нем... Только так можно создать настоящее полотно!
   И папа рисует. В эти минуты он так далек от реального мира, что не придает никакого значения порванным штанишкам, разбитой посуде или унесенной из дому без разрешения керосиновой лампе. Отвлекае­тся от своего любимого занятия лишь тогда, когда из-за воплей младшего сына и шумового сопровождения супруги накладывает на холст чересчур контрастный мазок:
   - А если он спросил бы у тебя разрешения, ты позволишь ему взять лампу?
   - Нет! Керосиновая лампа - не игрушка для детей!
   - Вот видишь... Но ты же слышишь: они сами сделали кинопроектор, и лампа необходима при демонс­трации диафильмов...
   - Значит - он обойдется без диафильмов!
   - М-м-да-а...
   - Что "М-м-да-а"?! Хочешь этим сказать, что ты хороший, а я - плохая?! Представим на минуту, что это так. Тогда, быть может, объяснишь: почему не у тебя он спрашивает разрешения?
   - А ты у него спроси...
   ...Здорово получается: это я, младший в семье, должен им разъяснить кто капитан на нашем судне - когда вслед за безотказным отцовским "да", незамед­лительно следует категоричное материнское "нет!"
   Что и говорить: наш папа все понимает, но генеральские погоны ему ни к чему. Супруге нравится распоряжаться - пусть командует. Он всегда скажет своё слово и сумеет проявить характер! Это ей кажется, что она командует...
   Да, папа иногда вставляет слово. И остается при своих интересах. Тогда он уходит из дому и хлопает дверью. Мы знаем: чем мощнее хлопок, тем сильнее

20

   .
   его возмущение... Я всегда на его стороне, но помал­киваю - под "горячую" руку маме лучше не попадаться...
   ...Пора бы кое-кому понять, что наш папа - художник
   по призванию. Дедушка, член коллегии адвокатов Шмуль Коренблидт (так написано в его удостоверении) желал, чтобы младший из его сыновей пошел по его стопам, и пытался приобщить отца к юриспруденции. Но мой отец, как все евреи с Украины, был упрямцем и избрал свой собственный путь: поступил в киевскую художественную студию, заодно облегчив нашу родовую фамилию на целую букву. Выговаривать ее стало несколько легче, однако применить полученные знания в искусстве ему не пришлось. Наступило время, отмеченное памятными "зарубками" на определенном этносе, когда по земле Украины катились в разных направлениях волны немец­ких завоевателей, русских освободителей, украинских самостийных националистов, лихих анархистов-погром­щиков и польской белогвардейщины. Это было время пробуждения от долгой спячки широких народных масс, не успевших до конца постичь искренность политичес­ких платформ десятков партий, но взявшихся за оружие,
   чтобы бороться за новую жизнь.
   В этот тревожный период я чуть было дважды не потерял предначертанного мне папу! Совсем молодого и ни разу не женатого...
   ...Папа также получил оружие - револьвер системы "Наган", с которым он, в составе отряда самообороны, должен был защищать жизнь и состояние жителей местечка Зинькова. Здесь папа родился, и здесь жили его родные. И он дал себе слово драться до конца.
   После организации отряда несколько дней прошли относительно спокойно. Местное хулиганье попрята­лось, а фаланги синих и зеленых, белых и красных, не раз устанавливавших "окончательно" законную власть, обходили местечко стороной.
   Очередное дежурство по охране моста на окраине местечка, через мелководную речушку Ушицу, отец вос­принял с должной ответственностью. Патруль состоял из трех человек. И то, что ты не один и у каждого по револьверу, вселяло уверенность в способность противостоять

21

   .
   целой армии.
   Неимоверно пекло солнце. Спасаясь от жары, ребята расположились в тени прибрежного кустарника. Хотелось пить, но посудой запастись не догадались, а спускаться и подыматься по обрывистому берегу реки, под лучами неистовствующего светила не хотелось. Так и лежали, подрёмывая, изредка, чтобы не заснуть, перебрасываясь одним- двумя словами. В основном, все были солидарны в том, что находятся они не там, где надо, и мост этот никому не нужен - ведь за всё время ни одна живая душа не прошла по нему ни в ту, ни в другую сторону.
   Но вот, наконец, со стороны местечка, из-за стены расположенного на окраине глинобитного домика, показалась пара лошадей, запряженных в подводу, до предела загруженную сеном. Разглядеть возницу, правившему к стратегическому объекту, было не так-то просто. Казалось, что лошади, без вмешательства человека, тянут привычный груз по не раз пройденному ими пути. В сущности, так оно и было. Давно небритый мужик, распластавшись на вершине стога, дал лошадям полную свободу, закрепив вожжи к оглобле, перекину­той поверх сена. Только изредка лениво взмахивающий кнут, придавая лошадям необходимую бодрость, говорил о том, что возница не спит и обстановка вокруг ему не безразлична.
   Не выходя из спасительной тени, один из троих поинтересовался:
   - Куда держим путь, дядя?
   Мужик какое-то время смотрел на них, словно только сейчас увидел, затем, с усмешкой, ответил:
   - До дому, ясно дило!
   Домой, так домой - чёрт с ним! Быстрее бы самим по домам. И они с завистью посмотрели вслед подводе.
   Каждая минута казалась часом. И все же - отец хорошо помнит, что прошло примерно полчаса, как подвода скрылась за поворотом, и вдруг - с той стороны - послышался залихватский свист, гиканье и беспорядочная стрельба:
   - О-ГО-ГО-о! Бах! Ба-ба-бах!..

22

   .
   Ребята вскочили на ноги: к мосту, оглушая все вокруг, приближался конный отряд очередного батьки- "освободителя"! Что предпринять?! Отец схватился за рукоять револьвера... Оглянулся и увидел, что остался один - его товарищи, считая, видимо, что он бежит вместе с ними, уже приближались к крайним домам. И ныне не на пользу сказалась уравновешенность его характера... С опозданием он бросился к ближайшей ограде. Но его уже приметили! Из облака пыли отделился всадник, направив лошадь в его сторону!..
   Чуя спиной происходящее позади, отец бежал из последних сил: "Нет, он не может умереть - ведь так много намечено сделать!".
   Но вот уже слышен храп лошади... Всадник не хотел тратить патроны. Он скакал, привстав в стременах, высоко подняв над головой сверкающий клинок.
   - Зараз батько побаче, як його хлопци вмиють злыдню рубать!..
   Рубать со спины бегущего было проще простого. Умирать, не видя врага, не уничтожая его, если не оружием, так взглядом - дьявольски обидно...
   Дощатый, в рост человека, забор почти рядом. Решали мгновения. Но их уже не хватало, чтобы оказа­ться по другую сторону ограды - Смерть приготовилась схватить его в свои объятия на этой зубчатой вершине забора... Что делать?! Еще несколько чудовищных прыжков, и времени на раздумье не оставалось!
   Дальнейшее, казалось, происходило помимо его воли. Будто не он, а кто-то другой - бросился плашмя в бурьян, к подножию забора, и всаживает пулю за пулей в ставшую на дыбы лошадь... Чуть не задев отца в предсмертных судорогах копытом, она упала набок рядом, прижав к земле ногу незадачливого седока.
   - А-а-а!
   Это кричал он, несший несколько мгновений назад гибель другому на лезвии клинка, бесславно уроненно­му при падении. Кричал не столько от боли, сколько из страха за свою собственную разбойничью жизнь - таким людям нести смерть другим несравнимо легче, чем смотреть ей в глаза самому...

23

   .
   7. Всадники. Тушь. Перо.

24

   .
   8. Зиньков. Пейзаж. Речка Ушица. Гуашь. (под 90^)

25

   .
   9. Зиньков. Старая бойня. Карандаш. (надпись под 90^)
   26
   .
   10. Зиньков. Старая крепость. Акварель. (под 90^)
   27
   .
   - А-а-а!
   Он кричал непрерывно, на одной ноте, и, в пылу сражения, отец чуть было вновь не нажал на спусковой крючок. Но когда увидел это перекошенное страхом лицо, животный ужас вылезающих из орбит глаз, понял
   - выстрелить в безоружного и беспомощного человека - он не сможет. Он все еще продолжал смотреть на прои­сходящее как бы со стороны, и ему вдруг почудилось, что произошло какое-то недоразумение и этому, пострадавшему по его "вине" человеку, надо помочь. Возможно, он бы так и поступил, если бы не увидел нескольких кавалеристов, аллюром охватывающих место происшествия в полукольцо.
   Смерть не отступала, все еще надеясь поживиться за его счет. И отец, не мешкая, перемахнул через забор. Но бежать наперегонки с лошадьми было бессмы­сленно. Искать прибежище следует где-то здесь и немедленно, пока забор скрывает его от сторонних глаз...
   В глубине двора, в подсолнечнике, отец увидел одиноко стоящее строение надворной уборной. Он бро­сился к ней, заскочил вовнутрь, но, почувствовав себя словно в мышеловке, выскочил наружу. Хриплый крик, вперемежку со злобной бранью в несколько голосов, уже слышны за забором. Ползком отец обогнул уборную и, позади нее, наткнулся на деревянную, вырубленную из нестроганной доски, рукоять крышки выгреба. Деваться было некуда, и, спустившись в зловонную яму, он опустил крышку на прежнее место.
   Выгреб оказался довольно просторным сооружением с добротными, по-хозяйски срубленными бревенчатыми стенами. Переброшенные в уровне земли балки служили опорой для надземной части строения. Над одной из балок отец разглядел свободное пространство, ограни­ченное верхним венцом сруба и дощатым настилом. Узкое во всех измерениях, оно оказалось достаточным, чтобы,
   в сложившейся обстановке, втиснуть в него своё тело...
   Здесь он почувствовал себя в относительной безопас­ности: чтобы его обнаружить - надо повторить прой­денный им путь, либо опустить голову в отверстие,

28

   .
   предназначенное для других надобностей...
   Со стороны жилья слышались злобный галдеж и остервенелый собачий лай. Резкий винтовочный выстрел передёрнул все тело. Звон в ушах слился с коротким жалобным визгом. Собачья трагедия стояла перед глазами... И вслед - протяжный женский крик:
   - Що ж вы робытэ - навищо пса вбылы?! Нэма в нас никого. Двирь була на запори, а мы лэжалы на полу, биля стины, бо дуже сыльно стрилялы...
   - Куды ж вин миг подиватысь? Повынэн буты тут, чи дэсь нэдалэко. И мы його знайдэм, хоч з пид зэмли дистанэм!
   - Знайдить його, хлопци! Я з ным за всэ сквитаюсь: за сэбэ, за Сывого и за матку-боску!..
   Видно - таково уж отцовское счастье, что, боясь шальной пули, хозяева плашмя лежали на полу пока он искал на их усадьбе убежище...
   Перевернув всё верх дном, истоптав подсолнечник и, заглянув, по надобности и без надобности, в уборную, бандиты через какое-то время ушли. Лишь тогда отец ощутил всю стесненность своего ложа, и что дышать ему почти нечем... Но и покинуть своё укрытие он пока не мог, как и не мог ожидать сочувс­твия у хозяев усадьбы. Приткнув лицо к ближайшей щели, он стал ждать наступления ночи.
   Очнулся он из небытия в полночь и на ощупь, по памяти, выбрался наружу. Свежий воздух, словно хмель,
   ударил в голову. Здесь же, в огородных посадках, он
   отлеживался, набираясь сил и удивляясь волшебной
   благодати, наполнявшей его плоть с каждым вдохом;
   темно-синему небу с бесчисленной россыпью звезд;
   ущербному, как маскарадная маска, месяцу, безразлич­ному ко всему происходящему на земле. Чего еще не хватает тебе, Человек?..
   Светлая ночь была ненадёжным союзником. Отец поднялся и нетвердой походкой, с трудом переставляя ноги, направился в сторону реки. Непреодолимым препятствием оказался тот самый забор, с которым, не запомнил, как справился считанные часы назад. Он дважды брал его приступом, но мокрая и скользкая

29

   .
   одежда отягощенным смрадным грузом возвращала его в
   исходное положение. Шло время. Немного отдохнув,
   поняв, что и вновь накопленных сил не хватит для
   третьей попытки, он тут же, у забора, сбросил брюки
   вместе с обувью... Стало намного легче. Больше даже
   духовно, чем физически. Все же, оказавшись по другую
   сторону ограды, пожалел, что не догадался перебро­сить брюки. Прогуливаться без них, пусть и в ночное время, ему еще не приходилось. И, впервые за эти страшные часы, отец улыбнулся при мысли, что он уподобился незадачливому любовнику, потревоженному в неурочный час...
   Холодная купель реки взбодрила дух и тело. Выле­зать из воды не хотелось, и он пошел вдоль берега, с каждым шагом приближаясь к улице, с детских лет знакомой до последнего камня на тротуаре. И вскоре попал в объятия родных, не чаявших видеть его живым.
   ...Отец отмывался и все последующие дни. Но продолжительный период, вместе с кошмарным видением всего пережитого, его преследовал трупный запах человеческой скверны. Он был младшим в семье. Из трех братьев он поседел первым...
   В другом жизненном эпизоде отцу "повезло" нам­ного меньше.
   Отец - принципиальный противник решений спорных вопросов на кулаках. С кем бы то ни было: будь то мальчишка со двора или моя младшая сестра Люська. Он
   - за мирные переговоры. Я верю ему, и всё же... Ведь сам однажды рассказывал, как дрался с петлюровцем. Я даже видел его противника. На рисунке, в виде отдельных штрихов, наброшенных на листке рукой отца: худой, длинношеий, в папахе с заломленным верхом, и острым, с горбинкой, носом. С рисунка и начат был рассказ отца.
   Папа шёл по улице. Навстречу ему - этот молодой петлюровец. И просто так, то ли от скуки, то ли из-за расовой ненависти, впитанной вместе с молоком матери, стал задираться. Отец хотел его обойти, но тот, преградив путь, неожиданно ударил его кулаком в грудь!..

30

   .
   Папа не замечает, как меняется во время рассказа его лицо. Тонкие губы становятся жёстче, а светло­-голубые глаза, цвет которых он не передал никому из детей, заметно темнеют за сузившимися дедовскими веками и сам он становится выше своего скромного роста - как герой, готовящийся свершить единственный в жизни подвиг.
   ...И дал петлюровцу сдачи! В его устах свер­шившееся звучит довольно странно - он так и сказал: "сдачи". И дал "...что называется, как он умеет давать!" Так оно, возможно, и было... Было или не было - разницы большой в этом не вижу. Хотя тогда, в моём детском восприятии, звучало единственным утеше­нием в дальнейшем горьком повествовании.
   То ли это была примитивная разбойничья затравка, то ли случайность, но не успел отец нанести ответный удар, как, откуда ни возьмись, к ним подбежали еще несколько бандитов. Ударом приклада его сразу же сбили с ног. Затем началось избиение.
   Били чем попадя, самозабвенно, до изнеможения. Отец потерял сознание...
   ...Очнулся он на чужом чердаке, как потом узнал, в доме своего товарища. То, что от него осталось - окровавленное месиво из одежды и мяса, едва подавало признаки жизни. Видимо, только поэтому его удалось выкупить.
   Просто выкупили, как приобретают живого или мёртвого барана, с той лишь благодатной для человека разницей, что баран - в обоих случаях - стоит почти одинаково, а ценность тебе подобного резко падает в зависимости от наличия пульса. Парламентариями и солидными "покупателями" выступили местечковые евреи,
   хорошо знавшие семью Шмила-адвоката. Так была свер­шена сделка, при которой - на одной чаше весов была человеческая жизнь, а на другой - несколько бутылок самогона. Самогон перевесил, и отца не пристрелили.
   Кроме рисунка петлюровца, отец сохранил еще один памятный "сувенир" - перебитую в бедре правую ногу. Он заметно прихрамывает и иногда, ради шутки, стоя на месте, поворачивает ступню перебитой ноги в

31

   .
   противоположную сторону...
   - А ну, попробуй ты! - говорит он мне и смеется. Смеется тихо, одними глазами - добрыми, для всех людей, человечными глазами...
   Сколько ни пытался, мне не повернуть ногу на сто восемьдесят градусов. Здорово, всё же, устроен человек: как ни били петлюровцы моего отца, а нога у меня - его родного сына - не поворачивается!
   - Ещё чуть-чуть, и у тебя был бы другой папа...
   Так закончил отец свой рассказ. Я смотрю на него как на настоящего героя, и смысл заключительных слов не сразу доходит до моего сознания...
   ...Нет, мне не нужен другой папа! Мне нужен только этот! И пусть даже не думает - я его ни на кого не променяю... Попадись мне сейчас этот петлю­ровец - уж он от меня получит!
   Ещё раз всматриваюсь в портрет обидчика отца, в это остроносое, с недобрым взглядом маленьких беле­сых глаз, лицо. Да, белесых!
   Хотя на карандашном рисунке не различить цвета бровей и ресниц... Где-то я видел это лицо, этот злобный взгляд... Да ведь это вылитый Борька Зелинс­кий, ровесник моего старшего брата Зюньки! Только вчера Борька-гад отсчитал на моем затылке три крепких щелбана. Просто так - ни за что. Чтобы не попадался лишний раз на его пути.
   ..."Ещё чуть-чуть, и у тебя был бы другой папа..."
   Эта фраза меня долго не покидает... Какой это другой папа? Быть может, Колькин папа? У меня бога­тое воображение, но такого не могу себе представить: мой папа весь на виду, а отец Кольки - словно в тумане. Перед глазами одна сорочка навыпуск, подпоя­санная прочным кожаным ремнем. Ремень, загляденье: весь усыпан никелированными кнопочками, ромбиками и кинжальчиками... И всю эту красоту, в виде четких отпечатков кнопочек и ромбиков, я довольно часто изучаю на теле друга... Мне жаль Кольку, и все же, не лукавя, скажу: я рад что Колькин папа - не мой папа... А Колька? Кудрявый и рыжий, как пламя, друг моего детства, покрытый круглый год веснушками и

32

   .
   контурами никелированных железок отцовского ремня -
   упрямо вопит, что его папа лучше всех на свете!
   ...Не представляю себе другого человека на месте всегда спокойного, зачастую, на мой взгляд, излишне покладистого, трудяги-отца. Он должен был жить! Жить,
   чтобы выполнить и не выполнить многое из того, что
   было им намечено; чтобы исполнить свой родительский
   долг предо мной - своим сыном; чтобы самим своим
   существованием сваять образ Человека, по которому
   следует жить последующим поколениям. Только с такими
   людьми можно идти к миру и процветанию на Земле - да
   простится мне восхваление родного отца!
   И всё же: причислять моего отца к лику святых пока не будем. Он даже не ангел. Не потому, что мама,
   для профилактики, порой устраивает ему сцены ревности. Нет: в этом плане - мне почти ничего не известно.
   Отец - человек кроткий, но не всепрощающий, в чём
   наглядно мы убедились выше. И, уже прихрамывая,
   взойдя на учительскую кафедру, он сумел доказать,
   что у кроткого еврея, даже при советской власти,
   имеется кое-что от южного характера. Впрочем,
   "сражение" и здесь закончилось не в его пользу.
   Шёл урок рисования. Казалось бы, какое отцу дело, что за его спиной отпрыск новоиспеченного начальника строит гримасы? Пусть сколько угодно кривит рот, а ты делай своё дело! Если хочешь успокоиться, возьми вместо мела ручку и поставь в журнале - напротив его фамилии - "кол". Не остыл - ещё один! Бумага всё стерпит. Так нет же: отец схватил за шиворот этого паскудника и спроецировал его таким образом, что тот открыл дверь классной комнаты собственным задом...
   ...На этом закончилась преподавательская карьера отца.
   А революция продолжалась, перестраивая и очищая свои ряды, временно отступая под гром победных фанфар новой экономической политики. Частный капитал торопился обогатиться и, сам того не желая, укреплял новую власть, создавая впечатление, что ещё можно как-то жить в этой стране. И папа вновь решил зара­батывать свой кусок хлеба художественным промыслом.

33

   .
   Но, как всегда, не разобрался в конъюнктуре. Он рисовал то, что, казалось ему, заслуживало внимания: в основном, пейзажи и натюрморты. В то время, как на рынке сбыта пользовались спросом портреты советских вождей... Спрашивается: кому нужен такой художник?..
   Его вызвали куда положено и, под очередным лозунгом - "Кадры решают всё!", отправили в Киев "доучиваться". На строителя. Потому, что большинство прежних специалистов-строителей, доставшихся новой власти от царского режима, оказались саботажниками и контрре­волюционерами. И от них, именно в этот период, избавлялись: в назидание другим - расстреливали...
   Так наш папа стал творцом многих строений в городе Проскурове. В этом качестве я и разглядел его на белом свете.
   Спросите, где он сегодня только не был: у железнодорожного вокзала - на восточной окраине города, там благоустраивается привокзальная площадь; на еврейском кладбище, в другом конце - там, наконец,
   по его проекту, приступили к сооружению памятника на
   братской могиле мирных людей, погибших во время
   известного проскуровского погрома в годы гражданской
   войны; по пути побывал (так только говорится: "по
   пути"...) на бывшей Александровской улице, ныне
   улице Ленина: кто бы мог подумать, что именно здесь,
   после дождей, просядет мостовая! В конце дня перед
   начальством тоже надо показаться. Так что, как ни
   считай, а - в круговую - километров пятнадцать набе­рётся. И это - с его-то ногой!..
   О ноге отцу лучше бы не упоминать. Нашу маму разжалобить довольно трудно - её интересует совсем иное: который день супруг не является к обеду... Карманных денег она ему не оставляет, так где же он днями пропадает, и кто - а это главное - его "подкармливает"? Мама вслушивается в интонацию каждого слова, следит за мимикой и непорочными небесными глазами... Всё же внезапно возникшая идея берёт верх над недоверчивостью, и она прерывает исповедь отца:
   - Потребуй фаэтон! Завтра же пойди к Гребенчуку

34

   .
   и потребуй, чтобы тебе выделили фаэтон! Почему жена
   этого..., вашего нового заместителя, может ездить на
   фаэтоне, а жена инженера Коренблита - нет?!
   - Ах, вот для чего тебе нужен фаэтон...
   Дальше можно не слушать - и, вообще, лучше уйти подальше... Но, если разобраться, мама права: только на днях кто-то из знакомых видел меня прицепившимся сзади к проезжавшему фаэтону, и моя исповедь перед мамой была короткой, но ощутимой... Так что иметь "свой" фаэтон - это ли не решение всех проблем?
   Не в этот, так в другой раз мы убеждаемся в полной безгрешности отца. Доказательства всегда при нём в виде отдельных листков бумаги, в карманах видавшего виды пиджака, сшитого из дешевого сукна на фабричном конвейере (но, ввиду отсутствия замены, используемого и для официальных приемов...). Торжественный момент их извлечения на Б-жий свет желательно не упустить - отцу необходимы зрители. Он священнодействует - изрисованные листки ложатся на стол один за другим, словно выигрышные лотерейные билеты:
   - Посмотрите, какого я повстречал сегодня нищего! Такой типаж встречается один раз в тысячу лет: какое лицо, взгляд, одежда!..
   Сгрудившись вокруг стола, мы рассматриваем зарисовки редкостного субъекта, выполненные в анфас и профиль на оборотной стороне канцелярских бланков...
   Мы понимаем, что папе сегодня, как никогда, повезло и что в этих эскизах - зримое продвижение к его сокровенной мечте...
   ..."Блажен, говорят, тот - кто верует". Наш папа верит, и потому - счастлив. И не беда что сегодня, как ещё не один десяток дней, он остался без обеда. Мы, дети, разделяем с отцом привалившую в нашу семью удачу - нам также совсем немного надо, чтобы почувствовать себя счастливыми...
   ...Все картины и зарисовки отца сгинули в годы войны. Сохранилось лишь немногое, наработанное им, начиная с этого тяжкого периода.
   Влечение к отцу, когда лишь одно прикосновение к

35

   .
   нему пронизывало меня приятным и радостным ощущением
   единого начала с этим человеком, я почувствовал в
   период становления на собственные рахитичные ноги. А
   длился он довольно долго.
   Перехватив при рождении все прелести построения социализма в одной стране, прежде всего - коллекти­визацию сельского хозяйства и последовавшие вслед за этим неурожайные годы и голод - я, примерно до четырех лет, передвигался на руках, волоча за собой "ненужные" искривленные ноги. Время, в материальном и моральном смыслах, было настолько трагичным, что для окружающих и для меня самого - ползучее моё состояние стало привычным. Довольно сноровисто пере­мещаясь при помощи рук, я совершенно не стремился стать на ноги. Первая житейская необходимость возникла совершенно случайно и связана, конечно, с отцом. Точнее - бритьём остатков волосяного покрова на его рано облысевшей голове: так, с молодых лет, он решил проблему своей прически.
   Однажды, "испробовав" без свидетелей остроту опа­сной бритвы, я, в дальнейшем, с интересом наблюдал, как отец умело бреет этой коварной штукой не только лицо, а и голову. Причем, затылочную часть - на ощупь, ни разу нигде не порезавшись! Да и что он мог увидеть в маленьком настольном зеркальце?..
   Случилось так, что отец все же допустил брак в работе: оставил за ухом темную полоску недобритых корешков. И приступил к очередной операции - подст­рижке под носом растительности, которую усами-то назвать совестно: несколько десятков волосинок прямоугольничком...
   Не отреагировать на подобное упущение я не мог и, ухватившись за стул, на котором сидел отец, поднялся на ноги и пальцем, молча, прикоснулся к недобритому месту.
   - Ну-ка, ну-ка! Покажи ещё разок! - радостно воскликнул отец.
   И я вновь прикоснулся к его голове... С этого дня так и повелось: проведя бритвой по затылку пару раз, отец тут же подзывал меня:

36

   .
   - Посмотри, где ещё остались волосы...
   А оставалось если не всё, так ещё добрая половина... И я, раз за разом подымаясь с пола, с наслаждением прикасался к отцу, сознавая обретённую полезность. Долго стоять на ногах я не мог, и вновь опускался на пол. Но отец не давал покоя:
   - Посмотри ещё раз: ничего мы с тобой не оста­вили?..
   И превозмогая боль в ногах, я вновь подымался с пола. Однажды, в очередной раз поднявшись на ноги, я не заметил, как самостоятельно сделал пару шагов в сторону!!
   Уже став на ноги, продолжая наблюдать за отцом в процессе бритья, я всегда переживал, опасаясь, что на мою "долю" ничего не останется...
   Не припомню, чтобы отец к кому-либо из родных прикасался губами. В том числе, и ко мне. Брать на руки, прижимать к груди - подобное случалось. А чтобы целовать - нет.
   Закономерен вопрос: для кого же тогда он так старательно обстригал узкую полоску пшеничных волос под своим носом? На фоне светлого лица и блестящего зеркальным глянцем черепа - они, конечно, выделялись,
   но в целом, на мой взгляд, темноватый "мазоёк" на
   верхней губе красоты ему не добавлял. Тем более,
   наполовину прикрываемый нависшим над губой крупным
   носом... Или именно усиками отец отвлекал внимание
   от родового наследия? Не знаю: передав отмеченное
   наследие, художественными изысками он со мной почему
   -то не поделился.
   Зачастую, отец расставался с усами. Не потому, что возился с ними дольше, чем брил лицо и голову - они, как барометр, отражали его душевный настрой. Он еще приступал к бритью, и уже можно было предугадать судьбу интригующего украшения: глаза улыбаются - быть усам, хмурые - тут уж ничего не поделаешь...
   Окончательно отец расстался с усами в середине тридцатых годов, когда косяками стали "вырубать" всех, кто верил и не верил в построение социализма в нашей стране. Сэкономленное время он, на всякий

37

   .
   случай, использовал на написание портрета вождя
   мирового пролетариата Ульянова-Ленина: все-таки, что
   ни говори, а четверо детей... Их кормить надо. Не
   где-нибудь, а в заморенной голодом Украине.
   ...Рассказывая об отце, ловлю себя на мысли, что стараюсь обходить "острые" углы, умалчивая о том, что продолжает сохранять память. Тогда следовало ли вообще обращаться к воспоминаниям?
   Несмотря на всепрощающий характер, отец не был лишен человеческих слабостей. По праздникам и, порой,
   в будни, он на равных с собутыльниками, потреблял
   горячительные напитки. И, как истинный художник,
   замечал окружающую красоту, в том числе - женщин.
   О затратах на спиртное отец и думать не смел. Не
   освященные советской властью и мамой дни, он обычно
   отмечал бутылкой самогона, приносимой за пазухой его
   коллегой - десятником (по-нынешнему - бригадиром)
   Гринишиным. Крупный и черноокий, этот человек сразу располагал к себе спокойным, подстать отцу, нравом. Он и отец - люди разной национальности, но одинако­вые по характеру и взглядам на жизнь - симпатизиро­вали друг другу. Что, как ни парадоксально, в период войны, чуть было не сыграло роковую роль в жизни нашей семьи.
   Несколько слов о судьбе этого человека, отражаю­щей удел многих тысяч людей в стране Советов.
   Гринишин из крестьян. В период коллективизации был раскулачен, сбежал и устроился - при содействии отца - чернорабочим в строительную бригаду. В дальнейшем, как говаривала мать, "...папа сделал из него десятника!".
   При немцах Гринишин стал полицаем. Что побудило его к подобному поступку - догадываться не приходи­тся: неизбывная боль безвинно исковерканной жизни. Особого рвения не проявлял и, по возможности, старался помочь попавшим в беду людям. Последнее подтверждено общими знакомыми и следствием советских карательных органов, которые, как известно, по горячим следам особо не церемонились. В итоге, ему вновь доверили оружие и отправили на фронт в составе

38

   .
   11. Раскулачили... Гуашь.

39

   .
   12. Стройки коммунизма. Гуашь.

40

   .
   штрафного батальона. Домой с войны он не вернулся.
   Думая об отношении Гринишина-полицая к ни в чем неповинным простым людям, я неизменно возвращаюсь к мысли об отце: "Не отец ли, пришедший к нему на помощь в тяжелую годину, неожиданно превратившую честного хлебороба в "классового врага", стал для него примером общения с людьми, по чужой злой воле превращенных в букашек?"
   Убежден, что иначе быть не может: человек, незаслуженно понесший кару и познавший добро от других людей, не способен принести зло таким же слабым и невинным. Не может!
   Такие, как он, в своем большинстве, были отданы врагу царствующей в стране беспощадной идеологией; и, беря в руки оружие для борьбы с ней, не догадыва­лись, что окажутся под началом еще более мерзкой банды, открыто проводящей геноцид целых народов. Так они оказались между двумя абсолютно идентичными жерновами...
   Сохраняя добрые воспоминания об этом человеке, я счёл возможным назвать его подлинную фамилию. Не исключено, что именно он - или кто-то из таких, как он - подарил жизнь тёте Лизе, "не заметив" на пути к месту расстрела евреев в Лезнево, ее пластунский бросок под стоящий на обочине автодороги трактор...
   ...Женский вопрос в биографии отца, в чем я нисколько не сомневаюсь, был не на первом, но и не на последнем месте. Да и может ли художник-фанат не замечать красивых женщин? Тем более дважды женатый... И в данном случае к интуиции мамы следует относиться с должным пониманием. Интуиция ли это или конкретная констатация факта - судить не нам. Последнее также исключить нельзя, когда еженощно - одна полуторная кровать на двоих, и ты каждый раз оказываешься на контрольном конвейере...
   В один из таких периодов, четко просматриваемых по поведению мамы, в дальнем проулке я - нос к носу
   - столкнулся с отцом (и сейчас проклинаю свои неутомимые ноги, понесшие меня в тот проулок...). Шёл он мне навстречу не один - с дамой. Нежно
   41
   .
   поддерживая ее за локоток, отец довольно уверено, со знанием дела, вёл светскую беседу. О даме и речи нет: она, несомненно, отвечала вкусу истинного живописца и... его сына. Отец рядом с ней казался выше, красивей и даже, насколько помнится, не прихрамывал...
   Судя по выражению всегда приветливого лица, отец не обрадовался нашей встрече. Видимо, и моя физиономия не отражала особого восторга. И, впервые в жизни маленького человечка, мы разминулись, не сказав друг другу ни слова... Надо ли говорить, что именно поэтому она зарубцевалась в памяти?
   ...Из-за этой единственной встречи я долго размышлял, прежде чем приступить к амурной теме. Поставив перед собой портрет отца и заглядывая в его прищуренные глаза, спросил: "А не обойти ли её стороной?" И получил четкий ответ:
   - Пиши обо всём, как есть! Я учил вас говорить только правду, с каким бы горьким привкусом она ни была...
   И всё же, поделюсь сомнениями: быть может, та прелестная дама - очередная кандидатура для той самой картины?..
   Таков мой отец - Израиль Коренблит - простой и добрый человек, свободно владеющий латинским, древ­нееврейским, идиш, немецким, русским, украинским, польским языками; прекрасно разбирающийся в Библии и в искусстве всех времен и народов; мечтающий побывать в Пскове и Новгороде, чтобы воочию - не на картинках - налюбоваться древнерусским зодчеством. Так что - запоморочить голову интересной женщине, какой, безусловно, была наша мама, ему не составляло большого труда. Это в молодости - "чужое" лучше. А к старости... - отец использовал любой удобный момент, чтобы набросать на первом попавшемся листке бумаги портрет своей неугомонной супруги! Вещественные доказательства - в моих руках...
   Что из этой внутренней гармонии и кладезя знаний позаимствовали дети? Забегая вперед, отвечу: самое полезное из генофонда предков отца заполучила
   42
   .
   Фаина - ей удалось перехватить молчаливую доброту и терпимость к людям. Я же задержался где-то на полпути и успел с избытком зачерпнуть материнского темперамента... Все остальное, приобретаемое усидчивостью и кропотливым трудом, отец пытался передать мне. Ни того, ни другого, особенно в сфере искусства, у меня не хватало. И все же, уроки отца не пропали зря и пригодились в моей жизни.
   По утрам, уходя на работу, он ставит на письменный стол чайничек или стакан с водой и, обращаясь ко мне, говорит:
   - Здесь карандаш и бумага. Нарисуй этот стакан. Обрати внимание на тени и блики... Видишь блики? Вот, вот и вот...
   Дались ему эти блики... Но, если он хочет - на тебе блики! Вот, вот и вот...
   Подобное случалось не так часто: заигравшись во дворе, я вспоминаю о поручении отца поздно вечером, отводя взгляд от глядящих с укоризной, добрейших на всём белом свете, глаз. Ни слова упрека или, хотя бы, вполне заслуженной затрещины. "Просвечивание" действует сильнее любой порки и, чистосердечно каясь, я обещаю обязательно исполнить поручение завтра... Назавтра, уяснив с пеленок из разговоров старших, что художники нынче не в почёте, я отдаю предпочтение самодельной шашке, беспощадно вырубая во дворе заросли лопухов и крапивы, как вредную контру, изничтожаемую прославленными борцами за власть советов.
   И всё же, заполучив отдельные художественные произведения отпрыска, отец носится с ними как с писанной торбой, показывая всем встречным и попереч­ным. Насколько дано мне судить, его труд не был напрасен: я сохранил умение держать карандаш, чувство пространства и пропорции, а также - за что бесконечно благодарен - ощущение прекрасного... Не в агрессивном, а созерцательно-сентиментальном понимании этого слова.
   Однажды, уже в зрелом возрасте, заглядевшись на молодую, ошеломляющей красоты женщину, я неожиданно
   43
   .
   отхватил "доброе" пожелание от сопровождавшей её
   пожилой спутницы:
   - Щоб тоби повылазыло!..
   Я не обиделся и ещё долго улыбался, вспоминая уроки отца, женские портреты известных художников. Что обижаться, если и от супруги, подчас, получаю "комплименты", самый миролюбивый из которых звучит так: "Я с тобой больше никуда не пойду!.." Будто от меня что-то зависит: ведь не каждому везёт на такого отца...
   Кстати, пару слов о "картинках". Отсутствие у отца денег на выпивку никак не сказывалось на приобретении им книг по изобразительному искусству. Даже в периоды ощутимых экономических потрясений в семейном бюджете, без широкого оповещения "общест­венности", отец покупал книги по художественному мастерству, живописцах и альбомы с репродукциями их картин. Образно говоря, он мог ни есть и не пить, носить отрепье и ходить в рваных башмаках, но любая новинка на книжном прилавке таинственным образом появлялась в нашей квартире. Возможно, моё утверж­дение прозвучит очередным бахвальством - первым, с кем отец делился радостью приобретения, был автор этих строк. Оно и понятно: ведь только меня он пытался приобщить к миру живописи. И, ради мораль­ного оправдания "преступных" поступков отца, не ошибусь, утверждая: все отмеченные покупки отец совершал с целью эстетического воспитания младшего сына.
   ...Для всеобщего обозрения корешки этих книг "высвечивались" на книжных полках в дни всеобщего благоденствия. Разумеется, по одной, а не все одновременно...
   Свое мнение об отце - как художнике - читатель сможет обрести по тому немногому, что будет предс­тавлено в данной книге. Я же кратко попытаюсь отразить то, что наблюдал в течение всей жизни.
   Все произведения отца - являли окружающую нас реальность в области бытовой картины, пейзажа, портрета и натюрморта. Тема жизни простых людей
   44
   .
   была главной в его искусстве. Их образы он отбирал
   обращаясь к памяти своего детства (учеба в хедере,
   писец Торы, изучение Торы, еврейские свадьбы и бес­конечный ряд характеристичных лиц), художественной значимости и, что у живописца не отнять - личной предрасположенности. С особой тщательностью он вырисовывал натруженные руки.
   Перебирая зарисовки хранящегося у меня наследия, убеждаешься в том, что большую часть своего творчества отец посвятил еврейству. Иначе и быть не могло: все потрясения его жизненного периода - две революции, гражданская и две мировые войны - чугунным катком прошлись по еврейским судьбам...
   Еврейские лица! Их не сосчитать. Многих из них я знал, но память имён не сохранила. Своего автопортрета отец не оставил - быть может, у кого из родных, а у меня его нет. Нет также зарисовок младшей сестры и брата - не исключено, что живя рядом с живописцем, они тут же их приватизировали. Спорным оказался портретный рисунок без надписи, очень напоминающий старшую сестру Фаину. Но, возмо­жно, что на нём - её мать... Много зарисовок тех, кто отобрать свои портреты уже не мог - родителей отца и родных, ушедших из жизни; кто находился рядом и отбирать рисунки не было нужды - нашей мамы; и тех, кто не знал о их существовании - речь идёт обо мне: в редкие мои наезды отец их не показывал, и я обнаружил картины через много лет после смерти родителей, изыскав, наконец, время для просмотра наследия... Портреты отец рисовал по памяти. Я, например, ему никогда не позировал. Судя по "схва­ченным" для зарисовки моментам, мама и я не замечали посягательств с его стороны - находились за чтением, работой, во сне. Наметив общую композицию, отец потом, без свидетелей, дорабатывал детали.
   Редкие рисунки имеют надписи о их содержании, дату исполнения и подпись автора. Чаще всего, отец ограничивался начертанием своих инициалов: "И. К.". Но там, где он, очевидно, считал исполненное произведение творческой удачей, отец давал волю
   45
   .
   "тщеславию" и подписывался полной фамилией.
   Всё сказанное я постарался показать в иллюстра­циях, отражающих конкретные события.
   К слову: почерк у отца - исключительно четкий и красивый. Последнее - не случайность. Во времена его молодости каллиграфии обучали, как любому другому искусству. В семейной библиотеке хранилась старинная книга различных шрифтов в русскоязычном исполнении. Изумительная по изяществу оформления книга! Мне нравилось листать ее страницы, и, копируя в свою тетрадь отдельные буквы, я обрел вкус к чис­тописанию. Отец поощрял моё внезапное увлечение, показывал, как выводить ту или иную "завитушку", и демонстрировал свои достижения в написании деловых бумаг, чаще всего - прошений, исполненных на должном юридическом уровне для близких знакомых. И для него наука дедушки Шмуля также пригодилась...
   Еще одно примечание, касающееся качественной характеристики исполненных отцом рисунков. Основная часть из того, что сохранилось, выполнена в военное и послевоенное время, когда об альбомах для рисова­ния или листах ватмана можно было только мечтать. Эти годы совпали с последним периодом относительно интенсивного творческого труда отца. И основная масса рисунков исполнена на обрывках крупноволокнис­той оберточной бумаги, ржаво - сероватого оттенка... Но и такую раздобыть - также являлось проблемой. И в дело шли... портреты вождей, фабричные репродукции которых исполнялись на лощенной бумаге: отец использовал их обратную сторону. Что меня удивило: сложив лоскутки идентичной раскраски, я смог лицезреть маршальский портрет Вождя народов!.. Комментировать сей поступок отца не могу, как и не могу предсказать возможные по тем временам последст­вия... Видно, даже моего осторожного отца "дожало" (рис. 15 на стр. 63).
   Теперь, отдав дань творчеству отца-художника, обратимся к его деятельности на поприще скульптурных композиций.
   ...В Проскурове, расположенном вблизи от границы

46

   .
   с Польшей, всегда было много военных. Их стало еще
   больше в начале тридцатых годов, после прихода
   фашистов к власти в Германии и усиления её
   милитаризации. Область продолжала именоваться Каменец-Подольской, но все областные учреждения перекочевали из "Каменца" в Проскуров, как магнитом притягиваемые находящимся здесь штабом военного округа. В городе повысился спрос не только на девчат, которые в невестах долго не засиживались, но даже - сейчас мы в этом убедимся - на интеллектуаль­ные профессии.
   Высокая власть вскоре разобралась, что в городе нет фонтана. Ни маленького, ни большого, ни в центре,
   ни на окраине... А какой уважающий себя областной
   центр может претендовать на представительство без
   подобной архитектурной жемчужины? В Каменце был, в
   Виннице есть, а в Проскурове - нет! Да кто тут, в конце концов, руководитель?! Подать сюда Тяпкина- Ляпкина!.. И срочно был объявлен конкурс на лучший проект фонтана, достойный украсить новоселье нового начальства...
   В конкурсе приняли участие многие архитектурные мастерские, в том числе и Киева. Рискнул взойти на Олимп и наш папа. Боже, как он работал! Сколько вариантов было выброшено в корзину, сколько ночных часов недоспано - ведь от основной работы его никто не освобождал... И следовало уложиться в отведенное время, а его осталось в обрез; выполнить всю уйму архитектурных, конструкторских, сантехнических, сметных и других вспомогательных работ не десятками рук - о "головах" и вспоминать не будем - а все одному, одному, одному! Надо было очень верить в свою удачу, чтобы вот так, сломя голову бросить себя в... рабство. В условиях построения социализма, что для простых людей означало "Бери больше - кидай дальше!", он не видел другого, более цивилизованного
   - во всех смыслах - пути выхода со своим творчеством к людям.
   И отец победил! Но это еще не все: он взялся не только построить, а и вылепить всех задействованных

47

   .
   в композиции фонтана зверей, так как не мог
   передоверить свое детище, выношенное бессонными ночами.
   Таков мой папа. Глядя на него со стороны - даже влюбленными глазами - не подумаешь, что в столь непритязательном и внешне неброском человеке, так много заложено...
   ...А где же мама? Верила ли она, что что-то путное получится из отцовской затеи? Гадать не будем.
   Во всяком случае, молчаливое "добро" он получил. И когда пришло признание творческих достижений отца, даже пацан смог разглядеть возникшую в глазах мамы надежду на их лучшую долю: по наступившей в квартире тишине казалось, что на нашем семейном корабле произошла смена "капитанов". Но вскоре выяснилось, что о подобном эпохальном событии не может быть и речи!
   Оказалось, что для свершения гениального замысла необходима самая малость - производственная площадь, куда бы папа мог затащить верстак, глину, гипс, вёдра с водой и всё остальное, необходимое для лепки.
   Вы представляете глину и гипс в нашей двухкомнатной квартире?! В которой, да будет вам известно, как и во всём доме, все "удобства" расположены с внешней стороны... И от того что мама стала глядеть на отца другими глазами, жилой площади от этого не прибавилось! Но даже, если бы ее было в три раза столько - где это видано, чтобы всю эту, извините, грязь заносить в квартиру? И у мамы возникла не менее гениальная идея:
   - Если "им" нужен фонтан, пусть тебе выделят часть подвала! Так "им" и скажи!
   - Ты представляешь о чём говоришь? Я никому ничего не скажу...
   - Тогда я сама этим займусь! "Они" дали поручение, "они" пусть и помогают!
   ...Действительно: оказали, называется, доверие, а ты - как хочешь - выпутывайся! У мамы, я давно это понял, железная логика... Но жаль, что папа так
   легко уступил...
   48
   .
   Подвал в нашем доме используется под городское овощехранилище. Вход в него расположен с торца здания, со стороны улицы Каменецкая, и перекрыт, очевидно, из-за многолетнего недоедания населения, обитыми кровельным железом дверьми. Одна пара - в створе со стеной цокольного этажа, вторая - закрывая спуск, возвышается над тротуаром, оставляя со стороны бордюра лишь узкий проход для пешеходов. Чуть зазевался, и... подсчитывай убытки. В обычные дни прохожих выручает мороженщица, прикрыв своей тележкой подход к преграде с наиболее опасной - правой по ходу - стороны. И хотя разговор идет о подвале, грешно не вспомнить вкус того кустарно изготовленного лакомства. Не раз, с балкона второго этажа, глотая слюни, я наблюдал, как, разместившись на железной двери, селяне заедали "деликатес" куском хлеба... Так что - хоть в этом позавидуем нашим предкам.
   Метрах в десяти от входа в подвал расположено капитальное здание водоразборной колонки. Отпуск воды - за деньги: копейка ведро. Членам нашей семьи вода отпускается бесплатно, так как внутри, за стеклянным окошком, сидит наша родственница: вдова дяди Мотла, брата отца, - тётя Шифра. Здесь она зарабатывает на пропитание себе и двоим детям. На Божий мир смотрит одним глазом, и мы стараемся всучить ей деньги прежде, чем она нас заметит. Около колонки испокон веку поили лошадей. И можно себе представить, что тут творится осенью, когда со всей округи в овощехранилище завозится картофель: ни пройти, ни проехать! Интересное зрелище, если наблю­дать за ним с высоты птичьего полета - с балкона, который в остальные дни спасает мороженщицу от солнца и дождя.
   Народу - уйма. Одни с надрывом командуют, другие
   - площадной бранью дают понять что они тоже из начальства, третьи - демонстративно ничего не делают и только зыркают по сторонам, не позволяя подойти на близкое расстояние... Не приведи Господь, если с голодухи или по наивности вы положите в карман хотя

49

   .
   бы одну, откатившуюся под ноги, картофелину. Вас тут же отволокут в сторону и, в доказательство всеобщего патриотизма, отправят в кутузку. На скорую встречу с родственниками можете не рассчитывать...
   Лишь несколько человек, направленных по разнаря­дке с предприятий, не успевают утирать с лица пот. Беспощадно орудуя совковыми лопатами, они наглядно демонстрируют один из основных законов социализма: "Не я тебя вырастил - не мне тебя беречь ..." Всем вместе и каждому отдельно, прежде всего тем, кто больше остальных орёт - наплевать, что вскоре от битой и непросушенной картошки останется одна гниль. Это случится потом, месяцев через два-три, а сегодня их личное благополучие зависит от своевременного рапорта. Тогда, при любом раскладе, без картошки они не останутся...
   Вот на этот подвал - не на картофелину - решила посягнуть наша мама! В период, когда в стране "врагов народа" больше, чем лояльных к новой власти людей. Ткни пальцем в любом направлении и ты обязательно попадешь в голодного - какая уж тут лояльность. Каждый день только и слышишь: взяли, взяли, взяли! Каждое слово - шёпотом, с оглядкой. И в такой обстановке выйти с предложением оставить город без овощехранилища! Только явному врагу может взбрести подобное в голову:
   - Ты рискуешь оставить детей без матери... Будет лучше, если я откажусь от проекта - в конце концов, контракта я не подписывал...
   Подписывал, не подписывал... Какие нынче контра­кты, когда всё строится на народном энтузиазме? Даже я, мальчишка, понимаю, что наступил момент прощания с отцом: кто, как не он, вчера рассказывал, что, за несколько минут опоздания на работу, кто-то из знакомых пошел по этапу... Но ещё теплится надежда, что он трижды подумает, прежде чем решится на подобное заявление.
   Вся надежда на маму: если она что решила, её никто и ничто не остановит. При всей своей неуравно­вешенности, в критическую минуту она всегда готова

50

   .
   жертвовать собой ради других.
   ...Глядя со стороны и вслушиваясь в разговор этих, во многом несхожих людей, невольно думаешь о том, как по-разному может воздействовать на человека потрясение, испытанное в молодые годы: одни стано­вятся чрезвычайно осторожными, другие - опрометчиво пренебрегают опасностью.
   Мама - человек слова. В любой ситуации разбирается лучше иного дипломата и, пробившись на соответствующий уровень местной иерархии, сумела убедить, что, на поприще скульптора, её супруг, кроме фонтана, сможет сделать для города еще много полезного. Главное: было бы ему где развернуться... Поверив сама, она сумела передать эту веру другим. И вскоре, для творческих поисков отца, от овощехра­нилища, в противоположном от входа торце здания, была отгорожена часть подвала. Впервые в жизни я увидел счастливые лица, и воочию убедился, что "под лежачий камень - вода не течёт"...
   Вход в подвал, со стороны двора, строили всей семьёй. Помогал Гринишин, разделив с нами радость новоселья. Отец, оставив на время в покое мольберт, окунулся в лепку разрисованного им на картинках звериного выводка.
   В Проскурове два старинных парка. Один - в центре города. В тридцатые годы его потеснили вновь возведённый кинотеатр и расчищенная перед ним от зелёных насаждений площадь. На ней, использовав снятый с чьей-то именитой могилы мраморный постамент,
   установили памятник Вождю мирового пролетариата и периодически, перед освященными новой властью праздниками, возводилась трибуна для приёма военных парадов и демонстраций народной долготерпимости.
   Для "блага" именно этого народа была вырублена почти треть вековых деревьев, посаженных еще во времена Пушкина и Достоевского...
   Второй парк, также соприкасавшийся с улицей Александровской, расположился на полпути к железно­дорожному вокзалу, вблизи от военных казарм. Зажатый с обеих сторон центральной улицей и железнодорожной

51

   .
   насыпью, он - равнобедренным треугольником - упира­лся своей вершиной в железнодорожный переезд, за которым начинались первые привокзальные постройки. Примечателен он был своей лесной неухоженностью, непроходимым кустарником вдоль подножия железнодоро­жной насыпи и расположенной у его "основания", через проулок, городской баней: что, в совокупности, реша­ло определённые проблемы военного командования...
   Вот здесь, у входа в парк, и начато было соору­жение фонтана, на расстоянии всего одного квартала - по центральной улице - от апартаментов УГБ НКВД, Обкома ВКП/б/ и Штаба военного округа. Чем, видимо, и руководствовались при выборе места: откуда ни везти высокопоставленных визитеров - с вокзала или местного аэропорта, а зримое достижение новой власти,
   наглядно подтверждающее, что все дороги ведут к
   коммунизму, не миновать... Так что, как ни крути, а
   евреи "действительно" во всем виноваты! И, в первую
   очередь, - мой отец, как никто другой создавший
   видимость наглядного продвижения нашего города к
   светлому будущему.
   И папа лепил, не зная ни минуты отдыха, покидая сырой полутёмный подвал, на века пропитанный запахом прелого картофеля, далеко за полночь, лишь по прибытии к месту творческого созидания самого "капитана". Вначале в производство была запущена ог­ромная лягушка, которая, после изготовления гипсовой формы, была отлита в нескольких экземплярах. Трудно передать тот ужас, который я испытал, впервые увидев этих, присевших на задние лапы и готовых к прыжку тварей! И пока их не вывезли, я заходил в подвал только вдвоем с нашей дворнягой Белкой. Не исключено,
   что именно поэтому я и сегодня обхожу их далеко
   стороной, даже если они размером в спичечный
   коробок...
   С козлом Белка освоилась быстрее. Поджав между ног пушистый белый хвост и пружинисто отталкиваясь от земляного пола всеми четырьмя лапами, она облаяла козла со всех сторон, сближая постепенно дистанцию. Наконец решилась и, осторожно приблизившись,

52

   .
   тщательно обнюхала невиданного зверя в жизненно
   важном месте. Затем успокоилась. Отец наблюдал за
   Белкой и улыбался - что ни говорите, а, всё-таки, признание...
   Вскоре лягушки удобно разместились на парапете чаши фонтана и, проглотив по водопроводной трубе, принялись извергать из раскрытой пасти струи воды в центр бассейна, на бесстрашного красавца-козла, прыгнувшего на своих точёных ножках на беспорядочно наброшенную груду валунов.
   Фонтан стал достопримечательностью городского пейзажа, и во многих отчётах о проделанной работе фигурировал в рубрике "Наши достижения"... К его влажной прохладе приходили пенсионеры, мамы с детьми и влюбленные. И когда кто-то рядом говорил - "Встречаемся у фонтана..." - я понимал, что речь идет о творении рук моего отца, о его творческой удаче в масштабе небольшого провинциального городка, в котором лишь несколько человек знали о его бессонных ночах и рабском труде.
   Бегал и я не раз к фонтану по Александровской, не сворачивая, в сущности, почти через весь город, за порцией новых, неизведанных до той поры, чувств и впечатлений, через много лет узнав, что человечество назвало подобное состояние эстетическим наслаждением.
   Глядел на неподвижно застывших лягушек, удивлялся своей трусости в недавнем прошлом, и радовался, видя счастливые лица детей. Вместе с тем, я испытывал чувство огорчения, сознавая, что никто из пришедших сюда людей не знает принесшего им радость Человека. Я гордился отцом, но возвращался домой расстроенным.
   Это была пора самозабвенного труда отца в качестве скульптора. Разумеется, по окончании рабо­чего дня. Единожды испытав успех на данном поприще, он и дальше решил попытать удачу, благо в том же районе, на бывшем военном плаце, проверенным методом народной стройки приступили к сооружению стадиона. И наш подвал заполонили фигуры физкультурников, не менее чем вдвое выше своего творца. При неожиданных

53

   .
   встречах с ними в потемках подвала, нам с Белкой не
   раз приходилось пятиться к двери... И всё же, в боль­шей мере мне запомнились совершенно голые мужчины и женщины, изваянные отцом в неестественных, как тогда казалось, позах, в стремлении рельефней продемонст­рировать их стать, бицепсы и другие дарованные ваятелем красоты. В эти минуты, занятый творчеством, отец почти не уделял мне внимания. Оно и не требовалось - наблюдая за ним, я также терял счет времени, получая урок творческого вдохновения и истинной любви мастера к своему творению, выполняе­мому по собственному порыву, а не по заказу. При тех материальных "достатках" нашей семьи, вероятнее всего, работа по заявкам позволяла отцу творить кое­-что и для собственной души.
   Но приходила осень, и мы всей семьёй, под непосредственным руководством мамы, сопровождаемые молчаливым взором отца, приступали к расчистке подвала, освобождая место для картошки, бочек с капустой, помидорами и, если повезет на своевремен­ный приток средств, мочёнными арбузами. Весёлая для нас, детей, пора и грустная для нашего отца.
   Тусклый свет керосиновой лампы едва освещает углы захламленного помещения. Сырой, застоявшийся воздух пахнет гнилью. Мы торопимся и бросаем в ведро всё, что попадает под руку. Иногда отец успевает выхватить из наших рук давно забытую глиняную статуэтку. У нее отбиты конечности и, на наш взгляд, она ни на что непригодна. Отец долго рассматривает её как археологическую находку, очерчивает кое-где ногтем, мысленно убирая все лишнее и, разглядев в ней незаконченный шедевр, относит её в "свой" угол. Здесь статуэтка в безопасности - это единственное место, где наша мама лишена права голоса. Хотя, чем-чем, а голосом Б-г её не обидел... Но, в подобных случаях, применять его бесполезно. И незачем - места хватает. Было бы что ставить.
   Зимняя стужа загоняет отца в квартиру, и он вновь занимается живописью. Картины, которые по его мнению достойны всеобщего и незамедлительного

54

   .
   внимания, он пытается разместить на стенах, что не
   всегда удаётся без согласия супруги. Но, когда
   "повезёт", он рассматривает свое творение со всех
   сторон, отходя на пару шагов назад, то - вновь
   приблизившись - добавляя отдельные штрихи, а то
   и жирный мазок. Налюбовавшись вдоволь, наконец
   замечает, что дома он не один и, взглянув на нас
   повеселевшим взором, непременно спросит:
   - Ну, как?..
   Вслушиваясь в интонацию голоса, мы чувствовали несокрушимую веру, что есть ещё порох в пороховнице и тот самый "выстрел" еще впереди...
   ...Как ни варьируй, а двухкомнатная квартира - не выставочный павильон, и её стены не могут удовлетворить всех творческих заявок. Тем более, если в ней проживает не один, а два увлеченных человека. Кто второй?.. Наша мама, которая создает, да будет вам известно, не менее талантливые произведения. И, заметьте, без кистей и красок, которые явно и подпольно выкачивают немало средств из семейного бюджета. И мать просто вынуждена восполнять эти потери копеечной иглой, нитками мулине
   и терпеливым трудом, зачастую беря заказы со стороны.
   Дефицитные масляные краски отец добывает
   нелегальными путями, без лишнего шума.
   - Вот, - говорит он мне, - достал, все-таки!
   На раскрытой ладони крошечный тюбик, похожий на десятки других.
   - У тебя же есть такие...
   - О, нет - эта краска, по сочности, не имеет себе равных!
   Морщинки на его высоком лбу разглаживаются, глаза светятся счастьем, словно в его руке шарикопо­дшипник для моего самоката...
   С мулине дела обстоят посложнее. Об отсутствии ниток необходимой расцветки информированы соседки не только нашего дома. Операция проводится в общегородском масштабе. Телефона в квартире нет, и контакт с нужными людьми поддерживается через связ­ных - дам разного возраста и интеллекта. Поступающие

55

   .
   сведения, подчас, противоречивы. Наш командарм успе­шно ориентируется в лабиринте всех хитросплетений и продолжает наступление в единственно правильном направлении. И, наконец, победа! Нить заданной расцветки давно дожидалась своего покупателя на прилавке ближайшего магазина...
   Два живописца под одной малометражной крышей - это радость и драма - одновременно. Самозабвенная увлеченность объединяет их и, что скрывать, зачастую
   - разъединяет.
   - Эмма, - украдкой глянув на мать, говорит мне отец, - принеси молоток и ма-а-ленький гвоздик...
   Столярно-слесарный инструмент находится в моем ведении. Хранится это добро под настилом массивного обеденного стола, где взрослому человеку разверну­ться не так-то просто. Мигом исполняю просьбу, и вот отец - с картиной в одной руке и табуретом - в другой, движется в избранном направлении.
   - Опять собираешься портить штукатурку? -
   - останавливает его мать.
   - Да, как видишь...
   - Я всё-ё вижу... И кого, хотелось бы знать, ты собираешься нам показать - не того ли голодранца, на которого две недели потратил?..
   - Да, его...
   - Так вот: во-первых, на это место я давно наметила поместить эту вышивку...
   Папе терять уже нечего, и он позволяет себе некоторые "вольности":
   - А что, прости, на ней изображено?
   - Разве ты замечаешь что-либо, кроме своих картин?! Это же - лебедь!
   - Лебедь?.. - удивляется отец. - Если ты так считаешь, пусть будет лебедь... И что, во-вторых?
   - Во-вторых, пора тебе подумать о детях! Вместо того, чтобы заниматься делом, он занимается Б-г знает чем - не забывай, что их у тебя четверо, что их надо кормить, поить, одевать!..
   Пора искать путь к отступлению. У отца это получается довольно просто: он, как всегда, "отыгрывается"

56

   .
   на наружной двери, совершенно упуская из
   виду, что кнопка нажата и запуск уже произведен...
   Всё накопленное за эти две или три недели должно излиться наружу, и мешкать - прежде всего, мне - несогласованно рожденному Менделю, нельзя. Я, как в той сказке с принцем, - мальчик для битья, и мама найдёт повод, чтобы излить всю горечь подобного существования на мне. И, если успеваю, вылетаю на улицу. Здесь я хозяин. Засунув руки в продырявленные нужными железками карманы, с независимым видом направляюсь во двор, напевая популярную в те времена песенку:
   - Сам пью, сам гуляю,
   Сам червонци заробляю...
   Пою, а самого не покидает чувство вины перед отцом - не будь меня, детей оставалось бы трое и тогда, возможно, отец мог бы спокойно заниматься живописью и демонстрировать всю силу своей многокра­сочной палитры...
   * * *
   ...Ради сохранения смысловой связки в сложных взаимоотношениях с мамой в начальный период моей жизни, считаю целесообразным - в главе, посвященной отцу, сказать несколько слов о его родителях. Прежде всего, о моём дедушке Шмуле Коренблидте, с чьей фамилией хожу по жизни.
   Дедушка Шмуль, даже при царизме, количественно и качественно "сработал" намного успешнее своих детей
   - у него было трое сыновей и две дочери... Дедушку я не помню, хотя он успел подержать на
   руках единственного продолжателя фамилии, а я -
   полностью замочить кармашек его жилетки...
   Вспоминая об этом событии в умиротворенные минуты, мама смеётся удивительно чистым и добрым

57

   .
   13. Отец художника. Тушь. Перо.

58

   .
   14. Мать художника. Карандаш.

59

   .
   смехом, мгновенно преображаясь в беззаботно-­шаловливую девчонку. И мне хочется, чтобы мама рассказывала подобные истории не прерываясь... Но ничего похожего больше не произошло - через неско­лько месяцев дедушки не стало.
   Из уст мамы похвалу в чей-либо адрес услышать можно нечасто. Но о своём свекре она вспоминает с гордостью:
   - Твой дедушка - сам Шмил Коренблит! В Зинькове он был заметной фигурой!..
   Беру на себя смелость утверждать, что в лице дедушки Шмуля мама приобрела не только умного и известного родственника, но - с моим рождением - благодарного главу клана. И, как невестка, "подарившая" единственного продолжателя фамилии, она вправе была рассчитывать на особый статус в нашей мишпухе. Так оно и было. Но, к сожалению, недолго.
   О дедушке мне известно не так уж много. Больше от мамы, чем от отца. Несколько нашумевших судебных процессов создали деду популярность и, когда он вёл какое-либо дело, на заседания суда шли как на представления. И чем дальше разносилась о нём слава, тем больше он трудился, берясь за, казалось бы, самые гиблые дела, и - выигрывал их. Но, с началом двадцатых годов, на смену Закону пришло беззаконие - все судебные дела стала "выигрывать" новая власть, будь то мелкое воровство или убийство. Адвокатуре отводилась роль ширмы, прикрывающей произвол. Надо было подчиниться, либо сменить профессию. Всю жизнь посвятив Закону, дедушка остался верен ему до последнего часа жизни. И эта верность, в виде эмоционального потрясения, укоротила его жизнь.
   Однажды, в полдень, его повстречал один из близких знакомых. Без привычного портфеля, никого не замечая вокруг, держась рукой за грудь, дедушка куда-то спешил.
   - Куда так торопишься, Шмил?
   Не повернув головы, дедушка ответил:

60

   .
   - Домой..., умирать!
   Так и случилось: он вошёл в дом, сел в кресло и умер.
   С единственной фотографии дедушки, сохранившейся на удостоверении члена президиума коллегии защитни­ков Каменец - Подольского окружного суда, на меня, прищурившись, смотрит вдумчивый старик, много чего повидавший на своём веку. Продолговатая голова, голый череп, высокий лоб, пронзительно-внимательный взгляд. Лицо обрамлено белой порошей ухоженной адвокатской бородки, поверху замкнутой белыми, аккуратно подстриженными усами. Костюм - тройка, белоснежная рубашка, темного цвета бабочка. С интересом ещё и ещё раз всматриваюсь в его лицо, в эти умные изучающие тебя глаза: "У меня к тебе, дед, много вопросов. Прежде всего, я хочу понять свою маму! Только ты можешь мне в этом помочь..."
   ...Без ненужного жеманства при анализе событий прошедших лет - цель которого: дать возможность читателю взглянуть не на мою, а как часто бывает, и на свою жизнь - с высоты уже прожитых мною лет, считаю полезным поделиться некоторыми выводами.
   Мы уже знаем, что мама не желала четвертого ребенка. Кто в нём был заинтересован? Отец? В такой же мере, как и двое его братьев... Средний, Мотл, к этому времени умер от сердечного приступа, а от старшего, Менделя, как говорится: "Взятки - гладки..." И все свои надежды дедушка мог возлагать на семью младшего сына, где невестка также была не в самом юном возрасте. Так надо ли проводить следствие в поиске зачинщика "преступления"? Думаю, что суду и так все ясно... Только он, дед, мог оказать нажим на моего честного и всесторонне порядочного отца, и оказывать ему морально-юридическую поддержку в этой затяжной и трудной борьбе с чрезвычайно упорным "противником"!
   И вот - свершилось: родился мальчик!
   Единственный продолжатель фамилии. И, как принято у евреев, глава клана стал носить маму "на руках". Хватило всего несколько месяцев, чтобы - на всю

61

   .
   оставшуюся жизнь - мама прониклась уважением к своему свекру. Со смертью дедушки, "носить" маму стало некому - и без того, ноша на плечах отца оказалась достаточно тяжела. Пришли серые будни, и одновременно с ними - исчезли радужные надежды на поддержку семьи в эти трудные времена.
   На мой взгляд, лишившись в полугодовалом возрасте дедушки Шмуля, я потерял больше кого бы то ни было. Прежде всего, утрата в том, что с появлением материальных трудностей, мама была вынуждена искать работу и я, после голодной смерти бабушки Малки, находился - в основном - на попечении старших детей. И все же, главную свою потерю вижу в интеллекте: восполнить по крупицам в более зрелом возрасте то, что в восприимчивом детстве можно было загребать "лопатой", контактируя каждый день с таким дедом, - невозможно. В сущности, меня воспитывала улица, и я рос шалопаем.
   И последнее, не менее существенное в начальный период моей жизни - мое рождение не было для мамы желанным, и "плюс", который должен был сопровождать меня при жизни дедушки Шмуля, с его смертью стал откровенным "минусом". На определённый период все места в сердце моей мамы оказались занятыми, и в наших с ней взаимоотношениях я действительно ощущал себя лишним. Причину, прежде всего, я вижу в своём замедленном физическом и речевом развитии. Поэтому я мог рассчитывать лишь на терпимость окружавших меня взрослых людей - с моим рождением "хвастаться" родителям, особенно маме, было нечем... Тем более, при ее высоких эстетических стандартах.
   И всё же, не будем грешить против истины: мама прекрасно понимала, что в событии, связанном с моим рождением, её - попросту говоря - обвели вокруг пальца, использовав закон о запрещении абортов. И роды свершились помимо ее воли! При её характере подобный нюанс "особенно" важен...
   ...Я не ищу оправданий для своей мамы. Сегодня - хочу её только понять.

62

   .
   15. Хедер. Карандаш.
   (ниже - фрагмент портрета Сталина)
   И с обратной стороны...

63

   .
   16. Изучение Торы. Тушь. Перо. (под 90^)

64

   .
   17. Водовоз. Тушь. Перо.

65

   .
   Глава четвёртая
   З И Н О В И Й
   Старший брат. Живая память о первом замужестве нашей мамы. Его отцу, Евсею Полякову, "повезло" меньше, чем моему. Вернувшись с первой мировой войны без единой царапины, он погиб в гражданскую, оросив своей кровью землю родного местечка с поэтическим названием Звенигородка. Напали на него под покровом ночи, при обходе постов им же организованного отряда самообороны. Под утро его принесли домой, к молодой жене, и в тот же день родился сын, значительно опередив установленный природой срок. В один день мама стала матерью и вдовой...
   ...С бережно хранимой фотографии погибшего на нас смотрит улыбающийся крупноголовый парень с большими выпуклыми глазами. Фотография добротная, на плотной бумаге, с вензелем фирмы. Не фотография, а произве­дение искусства, в котором мастер сумел поведать о веселом нраве человека, удалом характере, обратить наш взор на шикарную шевелюру и бойцовскую посадку головы - на всё, что без слов завлекает трепетное женское сердце и, при разлуке, навечно забирает его с собой...
   Меня интригуют глаза: человека давно уже нет, а глаза его сохранились! Вот они - на Зюньке, такие же большие, на выкате... Разве что смотрят на мир несколько иначе - флегматично, без улыбки, что, в

66

   .
   общении, отражается короткой, не каждому понятной
   фразой: "Ай, там..." Мол, всё это мне до фени...
   Добрые, созерцательные, "телячьи" глаза.
   В наших родственных отношениях я разобрался фантастически рано, еще не умея держаться на своих ногах, когда мой созерцательный старший брат, на попечении которого были оставлены дети, вывалил из печи - на дощатый пол - горящие головешки... Видимо, наблюдать за бликами огня на открытом месте ему было намного интересней, чем в топке. Пламя разгоралось и, от избытка чувств, мои кровные и полукровные родичи устроили пляску вокруг возгоревшего костра... Квартиру вскоре заволокло дымом, о существовании которого наш малолетний попечитель явно имел сугубо теоретическое понятие. Дышать стало нечем, и я шустро уполз под кухонный стол, спасаясь не столько от дыма, сколько от заметавшихся по квартире детей!
   Наше счастье, что на их вопли откликнулась соседка по этажу, мать рыжего Кольки, тётя Берта - женщина решительная, под стать нашей маме, с характером, о каких говорят: "Мужик в юбке!.." Вскоре к ней присоединились другие голоса. Как "положено" у евреев, вдоволь накричавшись у запертых на ключ дверей, всё же догадались отыскать топор для Берты, с которым она ворвалась в квартиру...
   ...На жизненном пути каждого из нас были свои судьбоносные встречи. Таким человеком для меня, вернее - одним из них, была тётя Берта, спасшая меня в младости и круто развернувшая мою жизнь через пару десятков лет. Тогда, в дыму, она первым делом искала меня...
   За короткий период, где-то на рубеже пятого или шестого класса, Зиновий потянулся ввысь, словно в один прекрасный день его начинили дрожжами. Среди ровесников к нему тут же прилипло прозвище "Жирафа", удивительно точно отражавшее его нескладную фигуру и терпеливый характер. Высокий и костлявый, не по годам сильный, он всё же предпочитал не ввязыва­ться в драки, но мог ударить "копытом", если кто­-либо - сверх определённой меры - ему досаждал. В

67

   .
   кругу семьи единственным претендентом на подобную
   "ласку" был я. Не берусь утверждать, что мне
   нравилось испытывать его терпение, хотя сам процесс
   вывода его из равновесия был довольно интересен.
   Вначале он упрашивает оставить его в покое, затем, явно не желая оставлять отпечатка своей ладони на моем теле, обращается за помощью к маме:
   - Момы, зуг им эпыс...*
   Уж если и это не помогает, тогда вся моя надежда на расположенный в центре комнаты дубовый стол, под которым рассвирепевшему брату маневрировать намного труднее, чем мне.
   Меня он любил, как в любой семье старшие дети обожают младшего. Не раз подтверждал свою любовь и однажды, о чём будет рассказано ниже, защищая меня, чуть было не угодил на скамью подсудимых. Так почему же, чувствуя к себе его привязанность, я пользовался ею не лучшим образом?
   Видимо, чтобы поставить перед собой подобный вопрос и найти на него правильный ответ, нужно... через полвека обратиться к воспоминаниям своей жизни.
   И сегодня безошибочно отвечу: я ревновал старшего брата к маме! Ревновал, не отдавая себе в том отчёта,
   не имея понятия о существовании в природе подобного чувства! Родив Зиновия в муках и страданиях, мама прощала брату любые проделки, жалела и оберегала его от чьего бы то ни было влияния. Я же был лишён подобных привилегий и, сам того не сознавая, побуждаемый ревностью, "покусывал" брата. Однако, слепая родительская любовь порой бывает хуже ненависти...
   К занятиям в школе Зиновий относился как к назойливой мухе. Будь то еврейская, которую "прикрыли" в середине тридцатых годов - на шестом году его обучения, или украинская, где, ознако­мившись с успеваемостью, его приняли без особого восторга. В этом смысле, ореол несчастного ребенка, накрепко закреплённый за ним мамой, требующий от
   ----------------------------------------------------
   * Мама, скажи ему что-нибудь...

68

   .
   окружающих неукоснительного к Зюне сочувствия,
   способствовал выработке в "страдальце" не лучших
   черт характера и, в конечном счёте, воспрепятствовал
   налаживанию контактов между ним и отчимом.
   Все, за редким исключением, родственники с материнской стороны мыслили в унисон с мамой. Начиная с бабушки Фани, выходившей недоношенного ребёнка, и на чьём попечении оставался Зиновий до повторного замужества мамы. Надежная защитница его "интересов", бабушка, к сожалению, сыграла не лучшую свою роль в жизни старшего внука. Я оказался единственным свидетелем этого судьбоносного для брата эпизода. И хотя мне было "всего-ничего", он врезался в память, ибо любая неурядица в семье - потрясение в жизни маленького человечка.
   Итак, с первых дней обучения в школе не прояв­ляющему особых дарований ученику потребовался репетитор. Кроме как от отцу, выступить в этой роли было некому. Не только из-за вечной занятости мамы, а прежде всего потому, что отцовский приоритет в науках был неоспорим. Да и опыт преподавания, что ни говорите, у него уже был... Во всяком случае, опекунов Зиновия подобный выход вполне устраивал. А это главное... Поначалу и отцу оказанное доверие в какой-то мере импонировало, и он уделял пасынку все свободное время. Но день за днем, не ощущая желаемой отдачи, отец терял надежду нерукотворными средствами повысить свой педагогический имидж в глазах родст­венников. И однажды, желая прочистить мозги ученика лёгким встряхиванием, он посмел - в отсутствии мамы
   - хлопнуть Зюньку по заднице, совершенно забыв, что бабушка Фаня проживает в одном с нами доме, даже - на одном этаже, вдвоём с тетёй Эстерь, сестрой мамы! Забыл или не забыл - проблема отца. Зато Зюнька - прекрасно помнил. И побежал искать защиты у бабушки. Что тут поднялось!..
   Ни до того, ни после я бабушку такой не видел, и с испугу, как всегда, оказался под столом. Сухонькая, небольшого росточка бабушка, в наспех накинутой на плечи шали, показалась мне квадратной. Крыльями
   69
   .
   раскинув руки, она разъяренной птицей наседала на
   оплошавшего отца, высказывая ему всё то, что
   "заслужил" он, взрослый человек, посмевший поднять
   руку на судьбой обиженного ребенка...
   ...Потом, через много лет, как две капли воды схожие по характеру бабушка и отец, дня не могли прожить друг без друга. Побив в нашей мишпухе все рекорды долголетия, бабушка до конца дней своих сохранила ясность ума и рассудительность. И, видимо, в беседах с ней отец восполнял то, что самому не удалось познать в жизни. Но - что было, то было - и родительские контакты отца с пасынком на том и закончились. Кто оказался в проигрыше - разъяснять незачем.
   ...Однажды, примерно в таком же возрасте, отец и меня отхлестал по предусмотренному природой месту, о чём сказ впереди. Забегаю вперёд лишь для того, чтобы отметив сей факт, исключить мысль об какой бы то ни было избирательности в воспитательной методике отца, к которой он прибегал лишь в исключительных случаях. И я не в обиде. Наоборот: считаю, что моё "вознаграждение" могло быть более значительным, в сопоставлении с содеянным...
   Всё же согласиться с бабушкой, что судьба к Зюньке неблагосклонна, на мой взгляд, нет никакой возможности. Хотя бы потому, что в эти годы советская власть гарантировала подрастающему поколению - всем вместе и каждому в отдельности - не менее среднего образования. Попробуйте после этого, если вы не враг народа, "срывать" успеваемость в школе! И преподаватели, с некоторым участием брата, всё-таки сумели одолеть семь классов. На большее сил у них не хватило... Вскоре Зиновий получил аттестат с более чем скромными отметками. Но в устах мамы, немало потрудившейся на данном поприще, свершившееся звучало, по меньшей мере, как присвоение старшему сыну звания бакалавра... А почему бы и нет? Ведь подобное событие в её жизни также свершилось впервые!..
   Дальнейшую участь брата решали на семейном

70

   .
   совете. После рассказа мамы о собрании в школе, о
   многочисленных хороших отзывах в адрес Зюньки,
   перешли к решению основной проблемы: как с ним быть
   дальше? Вначале поинтересовались его мнением. Глядя
   на всех с высоты своего акселератского роста, Зюнька
   сделал "открытие", категорически заявив, что учёба
   ему давно осточертела. Он желает работать. Где и кем,
   это неважно. Только в школу он больше не пойдёт...
   - А ты как считаешь? - обратилась мама к отцу.
   Ему не позавидуешь: что бы отец не посоветовал, всё будет сделано с "точностью" до наоборот. О том, что Зиновию нечего делать в школе, отец поговаривал ранее. И высказав сейчас подобное мнение, он обрекает многих людей, в том числе и самого героя, на дальнейшие мучения: в той или иной школе, но Зюновия заставят продолжить учёбу! Кроме того, сейчас станет ясно: кто он - отец или отчим...
   ...Балансируя на подвешенном к небесам "канате", наблюдая с высоты ошибочные деяния человечества в воспитании подрастающего поколения и явно предвидя возможные потери в науке, папа глубокомысленно заявил:
   - Лучше, конечно, продолжить учебу...
   Принятое решение звучало однозначно: используя все связи, устроить Зюньку на работу!.. Ясновидящий папа "умыл руки".
   Так Зиновий был отчислен из среды отсталой, блуждающей в буржуазных потёмках интеллигенции, и влился в ряды самого передового, строящего в нашей стране новую жизнь, рабочего класса. Втиснуть его в эти ряды оказалось делом нелёгким, но наша мама и в классовой борьбе одержала бесспорную победу: Зюньку приняли учеником слесаря! И не где-нибудь, а на единственном в городе механическом заводе!
   Нет, что ни говорите, а другую такую женщину, как наша мама, трудно отыскать. О своих мытарствах, связанных с трудоустройством сына, мама рассказывала несколько дней, дополняя или, порой, полностью меняя фабулу повествования. И, что самое интересное, пересмотрев сценарий, она больше, чем кто бы то ни

71

   .
   было, верила в то, что было именно так, а не как­нибудь иначе. Моей, не засоренной небылицами детской памяти оставалось лишь коллекционировать все варианты. До первого рабочего дня Зюньки. Вернее, до его окончания.
   Домой Зюнька не торопился. Он долго кружил по двору, демонстрируя всю прелесть своей одежды. Опознать его в ней можно было только по долговязой фигуре и открытой добросердечной улыбке.
   - Ты работал или тобой вытирали освободившуюся из-под мазута тару ?.. - спросил Зюньку возвращав­шийся домой дядя Йосиф.
   Дядя Йосиф - первый шутник, мужская краса и причина сердечных переживаний некоторых женщин. Пройдет лёгкой походкой по двору, в жару и холод облачённый в хромовые сапоги и чёрную кожаную куртку, и неожиданно замечаешь, как у иного окна застынет женская фигура... Йосиф женат, имеет одного сына Яшу, ровесника и друга Зиновия. Но кто запретит поглядеть на статного мужчину, если в ходу очень даже реабилитирующая сентенция: "Не жалко с хорошего коня упасть..."?
   ...Зюнька понимает юмор. Смеётся вместе со всеми, показывая крупные белые зубы на тёмном промасленном фоне, поглядывая при этом на заветное деревянное крылечко одноэтажного кирпичного домика, расположенного в центре двора. Здесь, в одной из комнатушек, проживает с родителями его сердечная "заноза" - Розка. Не я один осведомлён о Зюнькиных страданиях: в этих огромных, как экран, глазах только младенец не сможет прочесть думы их владель­ца. Ради Розки он сюда пришел, и только ей хочет себя показать.
   Я не одобряю выбор брата, но с ним на эту тему лучше не говорить - никакой критики в адрес Розки он не признает и своё мнение можешь держать при себе. Руки не "распускает", но разрыв родственных отношений гарантирован - обидчив до невозможности. Было бы из-за кого ссориться, а то - из-за Розки! Одна надежда, что со временем он всё же прозреет.

72

   .
   Неужели не замечает, как она корчит из себя учитель­ницу и вертит им как хочет? С левой ноги утром встанет - в одну сторону, с правой - в другую. А он всё терпит. Как наша дворняга Белка: её прогоняешь, а она ластится...
   Как следовало ожидать, гордость и триумф рабочего человека не были поняты мамой, пришедшей в ужас от внешнего облика сына:
   - Где ты был?! У тебя такая работа - или нарочно заставили тебя копаться в грязи?.. Ты больше туда не пойдешь!
   - Пойду..., - шепчет Зюнька.
   Старший брат - не то лицо с кем мама спорит, и кому принято воздавать по "заслугам". Я тут, слава Б-гу, ни при чем, и мама переключается на отца, который - вместо того, чтобы что-то посоветовать и как-то поддержать - молчит. Тем хуже для него! Глянув в его глаза, мама считывает всё, что он мог бы сказать:
   - Ты говорил? Мало ли что ты говоришь: тебе следовало настоять на своём! Ты один, - один ты во всём виноват!..
   Сознательно или нет мама вспомнила недавнее, упустив из виду прошлое, когда запретила отцу прикасаться не к его ребёнку. Прошло семь лет и вот­аукнулось... Теперь уже ничего не изменишь. Сказать, значит ещё более усугубить горе в чём-то неразумной, но любимой женщины.
   Всевышний миссию спасителя возложил на
   домработницу Соломонку, появившуюся в доме три­четыре года назад:
   - Якщо вин хочэ - нэхай робыть. И нэ чипайтэ никого...
   Домработницы нынче - на вес золота, и маме ничего не остается, как прекратить "прения".
   ...Мужчине жить без женской ласки - невозможно. Скорее в детском, чем в зрелом возрасте. Он должен чувствовать, что кому-то нужен, что его любят. Таким Человеком была для меня Соломонка. Об этой доброй и любящей меня душе - отдельная глава.

73

   .
   Прошло несколько дней, и мама окончательно смирилась с "трагической" судьбой сына. Тем более, что масляные пятна на одежде, покрытые ссадинами руки и сияющую улыбку - Зиновий, по приходу с работы, преподносит Соломонке.
   Вскоре мама купила - о, радость! - велосипед. Для Зиновия. На его и не его заработки. Выстояла огромную очередь, чуть не погибла, но купила. Ай да мама! Оценят ли когда-нибудь дети то, что она для них делает?..
   Новёхонький велосипед повис на стене в тамбуре, и я, пока Зиновий на работе, кручу педали... руками. Для меня он велик - даже сидя на раме, не достать ногами педалей. А Зиновий, с седла, раскинув ноги, сидит на велосипеде словно на табурете. "Жирафа", одним словом. Нет, чтобы по справедливости: ему ноги покороче, а мне - чуть побольше.
   Отец успокаивает:
   - Потерпи, обязательно будешь большим, не торопись...
   ...Зря отец гарантировал то, что ему неподвластно. Многие из моих ровесников не стали большими. Наступило время, когда жизнь каждого из нас ставилась в зависимость не столько от великодержавного аппетита властителей, сколько от национальной принадлежности. И покататься на "Зюнь­кином" велосипеде, сидя в седле, мне так и не пришлось...
   Хотя всё, что не успел в своё время истереть или дорвать Зюнька, донашиваю я. До какого-то возраста маленькому человечку безразлично во что его одевают, хотя он прекрасно разбирается что красиво, а что - нет. Главным для него является сам факт, что его выводят гулять, а то и вовсе одного отпускают на улицу. Но наступает время, когда, встречаясь с другими детьми, которым не повезло на старшего брата,
   начинаешь замечать штопку на своих штанишках и латки
   на башмачках. Появляется желание иметь такие же
   новенькие красные ботиночки, увиденные на ком-то из
   детей.

74

   .
   Однажды я заболел какой-то тяжелой детской хворью и в беспамятстве грезил, как потом рассказали,
   красненькими ботинками. Спал ли я или был в забытьи,
   не берусь судить, но помню, как откуда-то издалека
   услышал зов:
   - Эмма, Эмма! Посмотри на меня, Эмма!..
   С трудом раскрыв веки, я не сразу разглядел отца. Почти касаясь моего лица, он протягивал мне новень­кие ботиночки и безостановочно твердил:
   - Это тебе! Это твои ботиночки... Ты же хотел красненькие... Как только выздоровеешь, сразу их оденешь...Ты понял? Это твои, только твои ботиночки...
   Мне очень хотелось побегать в новеньких ботиночках, и я выздоровел. Однако в новеньком у нашей мамы не побегаешь: после первого же выхода их поместили в шкаф для пользования только в торжественных случаях. Когда, наконец, такой случай представился, ботиночки оказались слишком малы...
   Б-г с ними, ботиночками. Мне бы сейчас лучше велосипед. Маловероятно, что от велика Зюньки что­-нибудь останется. Это понимает даже бабушка Молка, одинокая старушка, доживающая свой век в нашем дворе.
   - Зюня, - говорит она брату, - зачем ты так летишь на этой сумасшедшей машине? Тебе себя не жалко, так пожалей меня - кто тогда принесет мне ведро воды?..
   От водопроводной колонки до одноэтажного домика, где живет бабушка Молка, "Зюнькина" Розка и еще добрый десяток семей, метров двести - не менее, с выходом на улицу, минуя керосиновый склад ( отмечен­ный, как потом оказалось, на немецких картах, как стратегический объект...). Бабушке Молке преодолеть такой путь с грузом давно не под силу, и шефствуют над ней старшие ребята: Зиновий, Яша, Володя Дударевич. Все, кроме Борьки Зелинского.
   Бабушка Молка не признаёт бесплатных услуг и вознаграждает за труд леденцами из волшебной жестяной коробочки. День за днем раздаёт, а коробка неисчерпаема. О волшебстве коробка знает и Борька:

75

   .
   - Давай, старая, свои конфеты!
   На крыльце - бабушка Молка, Борька и я. Никого из старших, кто мог бы дать ему по шее, нет. Иначе он не был бы таким смелым. Вырвав из слабых рук коробок, Борька горсстью отправляет конфеты в рот. Ухмыляясь, он жуёт леденцы как лошадь солому, с хрустом размалывая их крепкими зубами.
   Борька и бабушка Молка... Пройдет немного времени, и он - при немцах - отыщет бабушку Молку в подполье, где прятали её соседи, и отправит к месту расстрела евреев около села Лезнего...
   Зиновия Борька побаивается. Подразнить может, но в драку не лезет. И я бы ему не советовал, зная силу мозолистых ладоней брата... Что будет, если он ударит кулаком? От Борьки мокрое место останется! И Борька это знает. Ведь в одной волейбольной команде играют. Когда соревнования, все заключительные подачи на "Жирафу", на его завершающий удар. Основное, чтобы Розка присутствовала, тогда Зюнька будет в "ударе"...
   Но однажды Борька осмелел или, возможно, решил свести счёты с братом. Он раздобыл где-то огромный кинжал, или меч - называйте как хотите - и притащил его во двор.
   Теплый летний день. В ожидании выхода "царицы", Зиновий расположился в тени заветного крылечка. В надежде, что выход Розки не состоится и тогда, наверняка, брат покатает меня на велосипеде, я кружу по двору, не упуская из виду объект наблюдения. Невдалеке от меня, метрах в десяти, беседуют две женщины. Одну из них я знаю - это тётя Двойра с нашего двора, ужасно переживающая свою одинокую жизнь женщина. Тема любого разговора - мужчины: "Чего они ищут, и чего им только надо?.." Женщины стояли на отмеченном месте до моего прихода, не сдвинулись с места при мне, и еще бы простояли неизвестно сколько, если бы не дальнейшие события. А что вы хотите? Стоит двум немолодым еврейкам день не видеться - на весь другой им хватит тем для разговоров. И солнцепек или стихийное бедствие им не помеха...

76

   .
   Итак, Зиновий сидел и мысленно повторял ещё не сочинённую арию "Выйди на крылечко ты - моё сердечко, без тебя тоскую я давно...", велосипед отдыхал, приткнувшись к стене дома, я кружил по двору, а тётя Двойра, с которой у большинства из нас лишь шапочное знакомство, беседовала с незнакомой женщиной. Ни одной другой живой души во дворе не было.
   Так мне казалось, потому что, сосредоточив внимание на Зиновии и заприметив за спиной женщин, я в дальнейшем не интересовался происходящим позади. И вдруг, за спиной, услышал Борькин хриплый голос:
   - Эй, поберегись!
   Я оглянулся и увидел, как Борька бросил мне под ноги блестящую железяку. Пролетев рядом, она упала на землю - и я разглядел, какой опасной "игрушкой" решил позабавиться Борька!
   Такого ещё не было. Он мог из рогатки разбить оконные стёкла в квартире чем-то не угодившего ему чахоточного Шварцмана, отца моих ровесников-погодок Миши и Давида; мог усадить нас, малышей, на выступающую балку сарая, в дальнем углу двора, связав чем попадя руки и ноги, в том числе и колючей проволокой, мог свершить любую подлость, но чтобы вот так, на людях, играть здоровьем и жизнью ни в чём неповинного ребёнка?!
   Тогда я об этом не думал, успевая только подскакивать:
   - Эй, поберегись!
   Можно было просто убежать; можно было, подхватив упавшее оружие, отбежать к Зиновию; можно было... Но я, как завороженный, продолжал подскакивать после каждого броска подонка, так как ничего, кроме зловещего лица Борьки, в те минуты не видел!
   И голос брата - за спиной - оказался для меня неожиданным:
   - Борька, прекрати! Прекрати - я тебе говорю!
   Будто не слыша, Борька вновь бросил железяку... ...Когда-то, в моём возрасте, они были
   неразлучными друзьями. Оба не хотели учиться, одновременно распрощались со школой и не исключено,

77

   .
   18. Из серии: "Чего они ищут, и чего им только надо?.." Гуашь.
   78
   .
   19. Из серии: "Чего они ищут, и чего им только надо?.."
   Гуашь.
   79
   .
   20. Одиночество. Карандаш.
   80
   .
   21. Горькие итоги. Карандаш.
   81
   .
   22. Хулиган. Тушь. Перо.
   82
   .
   что обоих сближала безотцовщина. Затем пути их
   разошлись. Зиновий, как мы знаем, пошел работать, а
   Борька днями искал себе занятие...
   Приготовившийся к очередному броску Борька вдруг пригнулся. Что-то над ним пролетело и... ударило по голове тетю Двойру! Страшный крик потряс все живое - тетя Двойра корчилась на земле от боли. Это Зиновий, метивший в негодяя первым попавшим под руку камнем, угодил случайно в другого человека!..
   Тетю Двойру увезли, положили на операционный стол и... оставили без одного глаза. Кому-то это покажется смешным, а нашей семье было не до смеха - ещё находясь в больничной палате, тетя Двойра подала на Зиновия в суд.
   Не берусь ее осуждать: можно прекрасно относи­ться к человеку, даже любить его, но если он вдруг лишает вас глаза, вы - за малым исключением - постараетесь ответить ему тем же. Как говорится: "Око за око..." Тётю Двойру надо суметь понять и как одинокую женщину: с двумя глазами - у неё ещё был шанс найти спутника жизни. А теперь? Где вы встречали мужчину, самого завалящего - "ноль без палочки...", который бы женился на одноглазой, пусть даже в теле женщине? Нет, нет и нет - только суд!
   Подобные рассуждения пострадавшей поступали из больницы. Положение было столь напряженным, что не могу вспомнить получил ли я "заслуженную" долю трёпки. Впрочем, я столько наполучал от мамы, что на одну больше или меньше - значения не имеет. Тем более, что сам винил себя за происшедшее: почему не убежал к Зюньке? Почему?!..
   А кретина Борьки - как не было. Его нет, а "хулиган" Зиновий Поляков - есть! И вещественное доказательство, оставившее тётю Двойру без глаза, в деле имеется... Что делать? Подскажите!..
   На сей раз глядеть на происходящее со стороны отец не мог. Тем более, при его кругозоре и юридических познаниях, приобретённых в своё время в семье юриста-адвоката. Пришёл его час доказать "кое-кому", кто истинный глава в доме! Он молчит-молчит,

83

   .
   но если...! И папа взялся за гиблое, казалось, дело
   и сам, минуя посредников, пошёл к тёте Двойре...
   Пошёл и доказал! Если кто и сомневался, то только не я - что ни говорите, а способность переубеждать женщин, это ведь тоже от Б-га. Заявление было забрано, и суд не состоялся!
   - Что ты ей сказал? - поинтересовалась мама. Интересная у этих женщин логика: вот так возьми
   и всё выложи... Но любопытно: как сейчас "вывернется" сын адвоката?
   - Что я ей мог сказать... Сказал, что Зюня этого не хотел и посадят его или нет, изменить, к сожале­нию, ничего нельзя. Однако её жизнь еще более осложнится, когда она почувствует осуждение соседей: ведь она знает, как все относятся к Зюне - он и мухи не обидит...
   Ну и папа, ну и дипломат! Неужели обошлось без комплиментов в адрес тёти Двойры, у которой всё остальное, кроме глаза, на своём месте?..
   ...Это осталось тайной отца и тёти Двойры. Через год с небольшим, четвертого июня сорок первого, Зиновия призвали в армию. А еще через несколько месяцев тётю Двойру, в общей колонне, под плач еврейской скрипки, погнали к братской могиле...

84

   .
   Глава пятая
   Ф А И Н А
   Фаина Израилевна Коренблит, старшая сестра, единственный ребёнок от первого брака отца. Осталась без матери в годовалом возрасте, потеряв её по причине неудачного аборта. Значит, что-то в этой жизни недодумано: мужики тешатся, а женщинам - горе. В данном смысле, мой отец, оказывается, не лучше других. Не проштрафься он во второй раз, некому было бы сейчас перечислять его "ошибки"...
   Думая об этом, прихожу к выводу, что эта женщина всё же дала жизнь ещё одному человеку - мне: не исключено, что её горький опыт побудил отца пойти вслед за моей мамой. И отец спасал не меня, а жену. Я не в обиде - какая теперь разница?
   ...Эта глава наиболее трудная для меня в изложении, так как была нелёгкой и в реальной жизни. Когда речь идет обо мне, я могу что-либо"подзабыть", чтобы о тех, кого уже нет рядом, говорить только хорошее. Здесь же речь идёт о другом человеке, не менее мне дорогом, чем все остальные. Поэтому освещать факты из жизни сестры в сглаженном ракурсе, не вижу какой бы то ни было возможности. Да и какой тогда толк от такой писанины? Единственно, что позволю себе - быть максимально кратким. Если смогу...
   После смерти жены выручила отца его сестра Момця, одинокая женщина, взявшая на воспитание ребёнка. Впрочем, неизвестно, кто кого выручил: судя по даль-
   85
   .
   23. Фаина. Дочь художника. Карандаш.
   86
   .
   24. Девичьи проблемы. Тушь. Перо.
   87
   .
   нейшим событиям - отец, скорее, осчастливил сестру,
   доверив ей ребёнка. Казалось, всё, как нельзя лучше,
   решилось: Момця счастлива, Фаня устроена, отец...
   Вот с отцом - заминка. Не имея собственной супруги, он почему-то чувствовал себя неуютно. И вскоре, все же дотерпев положенный годичный срок, женился. На нашей маме. Что с него взять? Молодой, в определён­ном смысле, здоровый... Женился, и слава Б-гу. Так возьми в новую семью своего ребёнка,пусть пообвыкнут друг к другу. Ан нет, не получается. Вначале медовый месяц помешал, потом с этими женщинами никак не разобраться: одна не торопится отдавать, другая - брать... А тут, глядишь, и второй жене пора в декрет собираться. Чего-чего, а это мы умеем... Куда теперь брать, если её сын ещё за подол держится? Пусть Фаня еще побудет у Момци...
   Прошёл отпущенный природой срок, родилась Люся. Забот добавилось... Куда, скажите, брать ещё одного ребёнка?
   Так продолжалось до той поры, пока витавшее в воздухе "общественное" мнение не проникло в квартиру сквозь дверные щели:
   - Как вам это нравится: у него давно есть своя семья, а Фаня все ещё у Момци? Видимо, мачеха против... А вы как думаете?
   Каждый думал по-своему, но все сходились в том, что дочь должна находиться рядом с отцом.
   Мама, особа прогрессивных взглядов, следящая за последними веяниями в женском движении и, заодно, за своей фигурой, придерживалась основного правила: "Каждому мужчине - одного ребенка!" Вписав Люсю в эту эмансипированную закономерность, для Фани, как­-то само по себе, уже не находилось места. Тем более, что весть о рождении очередной девочки муж воспринял без восторженных эмоций... Его мишпухе, видите ли, - мальчика подавай! Им надо, пусть бы сами и делали... А мама, о чём мечтала, то и сотворила! Так следует ли сейчас, при такой ситуации, отвлекать супруга от новорождённой?
   Вот так: один хочет одно, второй - другое. Куда,

88

   .
   спрашивается, они смотрели раньше? К слову, ничего
   не изменилось и после, когда мама перестала рожать:
   что бы ни пожелал отец, мама будет править тот же
   "воз", но в другую сторону... Думается, мы оказались
   на платформе одного из последних эшелонов в июле
   сорок первого, потому что папа робко поддержал
   Гринишина:
   - Может, лучше остаться?
   - Нет, поедем в Киев!
   И точка! Вот, порой, от чего зависит человечес­кая жизнь...
   Но возвратимся назад в страну, где любая кухарка может править государством. Деятелю, пользующемуся репутацией перспективного активиста, не считаться с "общественным" мнением недопустимо. Тем более такому,
   как наша мама. Грамота с портретом Вождя пролетариев
   всех стран возносила её на околоземную орбиту,
   а публикация в местной газете, с упоминанием
   благозвучной фамилии, еще выше - космическую.
   Подобные свидетельства благонадежности мама собирала в одном месте и непредубежденному человеку, при необходимости, они могли дать ясно понять, что до посещения мамой Кремля, наравне с Папаниным и Мамлакат, остался всего один шаг... Это, во-первых. А, во-вторых, по какому такому праву Момця не хочет отдавать ребёнка?! Она её родила? Нет! Она вторая жена этого тихони? Тоже нет. Ей, видно, мало того, что она уже сделала!.. И, взвесив все "за" и "против", мама принимает окончательное решение:
   - ...Момця для Фани - тётя. И только! Кроме того, мы ещё посмотрим, кто для Фани мачеха: я - или Момця!
   - Но у тебя и так забот сверх головы... И Фаня уже привыкла...
   - Привыкла там - привыкнет здесь! И вообще: или я, или - Момця!
   При подобной концовке "полемики" отец полностью теряет дар речи. Вид у него, как у стрельцов в картине Сурикова "Утро стрелецкой казни". Что-то доказывать бесполезно... Он не из тех, кто может

89

   .
   настоять на своём, взять власть в свои руки. Да и
   людская молва для него - страшнее казни.
   Вскоре в квартире появилось нежное и хрупкое существо, едва слышно произносящее свое имя: "Фаня..." Запомнился момент моего с ней знакомства.
   Однажды, поутру, я безуспешно пытался взобраться на приступок у печи. Держаться на своих рахитичных ногах я ещё не мог, а ухватиться руками было не за что. В комнате, казалось, никого не было, как вдруг
   - из-за втиснутого в угол мольберта - вышёл человек! Когда на свету разглядел круглолицую небольшого росточка девчонку, испуг прошёл, но первая встреча в памяти сохранилась. Фаня подошла ко мне, подхватила под руки и, приподняв, усадила на приступок, присло­нив к теплой стене. Так в процессе взросления и пошло: когда было очень "холодно", я искал поддержки у старшей сестры... Всё же должен признаться, что за родственницу в ту первую встречу её не признал - уж очень носы у нас непохожие: в семье у всех они, как на подбор - заметные, а у Фани - одно название... Симпатичный, но не наш. Потом разобрался: эту мету ей родная мать оставила. Чтобы продолжить своё присутствие на земле. Иначе, зачем жить?..
   Итак, мама своего добилась: молчаливо-курносое создание стало неожиданно выныривать из закоулков в наших апартаментах. Предубеждённо, без сомнения, запрограммированная Момцей, сестра воспринимала пребывание на новом месте как очередной недолговечный этап в своей жизни, и ни в какую не шла на сближение с новоявленными многочисленными родственниками, проявляя полную к ним апатию. Беру на себя смелость утверждать, что единственным, к кому Фаня прилипла душой, был ваш покорный слуга. В силу моего, очевидно, малолетства, ощущения идентич­ной беспомощности и незащищённости. Да и женское начало нельзя сбрасывать со счетов, когда изо дня в день под ногами ползает требующая ухода живая, вечно сопливая кукла, пусть даже мужского пола. Пять лет разницы - это уже нянька... И я хорошо помню кто мне натягивал штанишки и завязывал шнурки ботиночек,

90

   .
   когда родители находились на работе и... дома.
   С поступлением Фани в школу в доме появилась домработница.
   ...Написал последнюю фразу и ловлю себя на мысли, что уже выступаю в роли обвинителя: вот, мол, для чего в семье понадобилась Фаня! Так ли это? Ответим на вопрос - вопросом: "А почему бы и нет?" В любой многодетной семье старшие дети приглядывают за младшими, и никто в подобных случаях не спешит зачислить родную мать в мачехи. И разве Зиновий, время от времени "прикладываясь" ко мне своей пятерней, не принимал участия в моём становлении? Не он ли, подчиняясь моим командам, взмыленной лошадкой подлетал по утрам с "царьком" на санках к калитке детсада? И могу ли я, с той поры и до конца своих дней, кого-либо из них считать полуродственником? Так бы, возможно, и было, сведи нас судьба в более позднем возрасте. И мать, уверен, - наша мать - это понимала. За что лично я ей очень благодарен, так как прожил жизнь, не замечая отличия сводных старших детей Зиновия и Фаины от единокровной младшей сестры Люси. Ибо не составом крови определяются родственные отношения, а содержанием души...
   Пытаясь разобраться в поступках родителей, я, разумеется, опираюсь на свой личный опыт. Это оправдано прежде всего тем, что семьдесят четыре года советской власти "удачно" поглотили творческий период деятельности обоих поколений, с отрицанием права на личную материальную и интеллектуальную собственность, нищенскую оплату труда. Однако, имеется и несоизмеримое отличие: по родителям прокатился период немыслимых репрессий; нашему поколению достались лишь послевоенные отголоски расправ "Вождя Всех Народов" над своими невольниками.
   К счастью, Тиран оказался смертным - и в начале пятидесятых его не стало. Но Система управления страной осталась прежней, и последующие четыре десятилетия в каждой семье, где никто не воровал, не грабил и не убивал, каждый прожитый день сводился к заботе о куске хлеба. Так можем ли мы упрекнуть

91

   .
   своих родителей, что они мало уделяли нам внимания? В такой же мере - наши дети по отношению к нам?.. Могут ли вообще старшие дети бросить упрёк своим родителям, что их загружали заботой о младших? Если подобное где и случается, то пусть бы рожались позже,
   чтобы не с нами, "внеплановыми", а с ними матери обращались к подпольным повитухам и делали всё возможное и "невозможное", чтобы избавиться от плода...Когда трудно жить, детей в семьях не прибав­ляется. И вполне можно представить, что мне пришлось пережить еще до того, как я родился...
   Поэтому, не буду подсказывать - кто в нашей семье вправе роптать на дефицит внимания к своей особе: у Фани, кроме родителей, была ещё Момця; у Зюни - бабушка со всей маминой родней; у Люси - о ней, единственной маминой отраде, разговор впереди; а обо мне - и слово некому замолвить! Перед кем? Перед мамой... Что бы дома не случилось, следствие мама начинает с меня:"Признавайся - ты это сделал?!" Зюнька, можно сказать, один слопал банку клубничного варенья (мне достались крохи и то, под угрозой рас­сказать всё маме ...), что была припрятана на самой верхней полке буфета, а перепало мне, потому что "...Зюня себе подобное не позволит!" Причём, в период, когда я и мечтать не мог добраться до такой верхотуры. И я, дергая брата за штанину, умолял дать лизнуть ложку... Так что на "внимание" мне грех жаловаться. И я не в обиде:
   - ...Ты слышишь, мама? Я не в обиде!!
   Перебирая в памяти соседей по двору и дому, убеждаюсь, что во всех семьях женщины трудились наравне с мужчинами. Гулять с детьми было некому, и воспитывала нас, прежде всего, мальчишек - улица. Не будем ей расточать похвалы: во многих случаях, на её просторах, наши пути пересекались с органами правопорядка. Вместе с тем, в этой школе уличных драк, а то и настоящих сражений между дворами и улицами, взращивалась новая поросль, не боящаяся отстаивать своё мировоззрение и достоинство, познав­шая нужду и потому отзывчивая к чужой боли.

92

   .
   Всё сказанное, в той или иной мере, откликнется потом, а пока больные ноги не держали, я приткнулся к Фане, как ищущий опеки беспризорный щенок. В её помыслах и я весьма кстати оказался у неё под рукой, в повторявшихся изо дня в день играх в "маму и папу"... Фаня, разумеется, была "мамой", а мне отводилась роль ребёнка. Очень даже хорошая, без особых забот, роль. Особенно, когда меня укладывали в постель с кем-либо из соседских девчонок. Не берусь утверждать, что на отмеченном жизненном этапе я в них здорово разбирался. Но одна из реплик Фани запомнилась:
   - Посмотрите на него: ему нравится только Клара!.. ...Сколько Фане было? Лет восемь-девять, и надо
   же: "такэ малэ", а уже разбиралась...
   Учиться Фаню определили в еврейскую школу. Ту, что посещал Зюня. Впрочем, другой не было - одна на весь город. Красивое двухэтажное здание из красного кирпича. Построили его задолго до революции на деньги еврейской общины. При большевиках - не стало ни денег, ни общины. Да и евреев поубавилось: кто за кордон подался, других, после петлюровского погрома в феврале 1919 года, - братская могила приютила... Так что мест в школе хватало. Тем более, что дети многих "инородцев", пробившихся в маленькие местные начальники, посещали украинские и русские школы. Иначе и быть не могло: хочешь ходить в маленьких начальниках, становись в ряды больших интернациона­листов... Да-да, следуя известной пословице: "Хочешь жить - умей вертеться!.." И пусть бы себе вертелись, пока Фаня изучала родную азбуку, но на её пути ока­залась куда большая преграда в лице единственного в нашей стране "специалиста" по национальным вопросам, прошедшего, как утверждают современные марксисты, полный курс пролетарского образования в семье грузи­нского сапожника. Он и задался вопросом: "Зачем евреям изучать свой язык, если он не имеет никакого отношения к территории, где они живут?.."
   Действительно: живут на "чужой" территории, а изучают свой язык! Вот когда у них будет своя

93

   .
   автономия, тогда совсем иное дело... Скажем, здесь,
   на северо-востоке страны - где давно пора осваивать
   новые земли, пусть и строят свои школы. Даже газету
   на их языке разрешим. Одну, конечно, не более... При
   царях в те места за большие провинности ссылали. Но
   как-то жили люди... А евреи, с их опытом, - тем
   более... Сибирь - это будущее нашей страны. И пора
   её осваивать... Новую автономию назовём так, чтобы
   дружбой народов за версту веяло. В конце, нечто
   такое - ласковое, как у нас в Грузии принято: "Джан,
   джан - друг мой любимый" Остановились на названии
   "Биробиджан". Слово нежное, аж за душу берет. Но,
   чтобы поняли, что с ними не шутят, еврейские школы
   повсеместно прикроем!
   И закрыли. И Фаня осталась не при тех, и не при этих... Тем более, что родители стали всерьёз обсуждать проблему переезда: ехать, не ехать? А что, если не ехать? Неужели...?! Нет, не может быть!..
   Наиболее осторожные и лёгкие на подъём, рванули подальше от возможной беды. Сапожники, жестянщики, парикмахеры... Что они пишут? Жить пока негде, но встретили их с оркестром... Не впервой: тяжело, зато "своя" земля...
   Там только земля, а у нас уже "свой" подвал. И посоветовавшись всей мишпухой, решили не торопиться. Кое-кто "оттуда" уже возвратился: степь, ветры и собачий холод... Пусть туда едет тот, кто это придумал. А мы останемся здесь и, если "они" этого хотят, поведем своих детей в любые школы - пусть учатся, глупее они от этого не станут, а родной язык будут изучать дома!
   Соломоново решение. И Фаню, после четвертого класса, перевели в украинскую школу. В принципе, никакой разницы - такой же певучий, как еврейский, говор. По Фане сужу: готовя домашние задания, она стала произносить украинские фразы с вопросительной еврейской интонацией: "Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю - чому я нэ Сокил, чому нэ литаю?.." Интерес­но: все люди вокруг, вне зависимости от национальной принадлежности, мечтают куда-нибудь улететь...

94

   .
   Нет, Фаня не пела. Не скажу, что голоса не было,
   - он потом постепенно прорезался. Очевидно, мир, сотворенный для неё Господом, не располагал к пению. И она предпочитала молчаливо созерцать его добрыми, как у отца, но с примесью лазури, глазами.
   Разговорилась позже, в кругу одноклассниц-подруг, по мере расширения их интересов и увлечений. Вы бы послушали, о чём они говорили! Сидя под огромным, как бильярд, столом, за которым они собирались под предлогом совместного выполнения домашних заданий, я невольно сопереживал их беседам: "Кто, когда, что..." Два слова скажут и смеются. Тема неизменна - о мальчиках. Беседа увлекала, и о моём существовании они сразу же забывали. И ладно, пусть себе щебечут. Но год от года, взрослея вместе с ними, стал замечать, что переживаний у них... и у меня стало прибавляться. Именно здесь, под столом, в недопустимо раннем возрасте, я разобрался, что ноги у девчонок выполнены не по одному стандарту. Одни - ты как бы не замечаешь: что они есть или нет - тебя не касае­тся, а вот от этих - взгляд отвести не можешь... И не успевала владелица этих ног открыть входную дверь,
   как я незамедлительно оказывался под столом... Я стал
   ждать этих встреч и, когда надолго лишался нежданно
   свалившейся с небес услады, настойчиво теребил
   сестру:
   - Фаня, когда к нам Марина придёт?..
   Марина... Будем считать её первой женщиной, околдовавшей моё слабое сердечко. Девчонка, старше меня на пять-шесть лет, надолго заглушившая желание глядеть на своих сверстниц... В войну след её потеря­лся, но и через многие десятилетия память сохранила нечто белокурое, стройное, всегда улыбающееся и счастливое, чей звонкий волнующий смех я всегда выделял в общем хоре... Встреча с таким человеком на жизненном пути, своим существованием побудившего лишний раз приглядеться к окружающему тебя миру и содействовавшего в развитии чувства красоты, это всегда подарок судьбы. И я благодарен сестре за эту встречу.

95

   .
   Эта тема бесконечна. Потому, попутно отмечу, что к ногам Фани у меня, как у сына художника, претензий нет и быть не может, так как в нашей семье ноги у всех достаточно стройные. Но, если честно, к ним я не присматривался, руководствуясь издревле известным афоризмом: "Чужое - всегда лучше..."
   В компании друзей Зиновия, где я также кружил на правах близкого родственника, разговоры велись не только о спорте. Оказалось, что не мне одному было свойственно заглядываться на девичьи ножки. Однажды, Владимир Дударевич - плотно сбитый широколицый парень, пунктуально справедливый во всех дворовых разборках и потому, пользовавшийся среди нас, шпаны, неоспоримым авторитетом, неожиданно обратился к брату:
   - Сестрёнка у тебя, во! Что надо!..
   И, чтобы не было сомнений, что у Фани имеется всё "что надо", он поднял кверху большой палец. Мы стояли втроем: Зиновий, Владимир и я. Судя по всему, Владимир выбрал момент и своё объяснение в любви решил начать с нас... Как сейчас помню его волнение, раскрасневшееся лицо и потупившийся взгляд. Таким я видел его впервые - вот что может сделать девчонка с серьёзным парнем! И не какая-нибудь, а наша родная сестра Фаня!
   Глядя на Владимира, я испытывал противоречивые чувства - гордость за сестру и... ревность. Ведь он посягал на человека, помогавшего мне делать первые шаги в жизни, на поддержку и заступничество которого я всегда мог рассчитывать. Она принадлежала мне одному и, как любой собственник, не допускал мысли, что кто-либо может покуситься на моё добро. И вот вам, пожалуйста...
   Выручил Зиновий:
   - Не вздумай, у неё уже есть...
   Час от часу не легче: кто есть?! Зюнька знает, а я прогавил? Быть такого не может! Уж лучше тогда принять сторону Володьки...
   Надо ли говорить, что с того дня я стал присматривать за Фаней? В один из дней, осматривая

96

   .
   с высоты балкона свои владения, я заприметил юношу ­очкарика, топтавшегося у нашего подъезда. Он, или не Он? Может, врезать ему из рогатки и пусть катится подальше? Тем более, никакого сравнения с Владимиром.
   Володька его одной рукой одолеет... Такие больше с книжками сражаются. Чистенький, опрятный и, наверно, как говорит наша мама, из хорошей семьи... А мне как быть: сказать Фане или еще подождать? И всё же: Он, или не Он? Надо проверить:
   - Фаня, внизу какой-то в очках стоит...
   Беглый взгляд сестры в указанном направлении, и по зардевшемуся лицу я понял, что не ошибся. Куда только испарились её неспешность, благоразумие, взвешенность в принятии решений - не успел я отвести взгляд от незваного гостя, как Фаня собралась и выпорхнула из дома. Не ожидал я от нее подобной прыти - следовательно, с рогаткой следует повреме­нить... Это я понял сразу. И всё же - согласиться с выбором сестры я не мог, считая, что могла бы подождать, пока с ней объяснится стеснительный Владимир...
   С той поры я стал встречать Бориса - так звали знакомца Фани - довольно часто. Выйду с сестрой прогуляться, и, глядь, он тут как тут! Поначалу, я воспринимал наши встречи как случайность, и не скоро разобрался, что эта "конспирация" тщательно сплани­рована. Ведь какой наивный народ: думают, если подросток, так он ничего не понимает! Подобная непочтительность только усилила мою неприязнь к Борису. Но особенно он досаждал мне своей разговорчивостью. То ли старался сразить Фаню своими познаниями, то ли у себя дома он был лишен возможно­сти выговориться, но при наших встречах не умолкал ни на минуту. Поначалу, даже не верилось: мужчина - и такой говорливый... Фаня молчит, а он говорит, говорит, говорит! Откуда только силы берутся? Ведь на вид такой тщедушный малый... Когда терпение иссякало, я убегал. Куда угодно, но только подальше. А с наступлением ненастной погоды убегать стало некуда.

97

   .
   В кинотеатр, на дневные сеансы, мы с Фаней всегда ходили вдвоем: народу поменьше и билеты подешевле. Фаня предпочитала садиться ближе к экрану,
   я - подальше. Но всегда находили компромиссное
   решение и останавливали свой выбор на одном из
   средних рядов. Очевидно, сказывалось зрение. Вместе
   с тем, следует честно признаться, что я с трудом
   привыкал к впечатляющим режиссерским приёмам, когда
   на тебя, неожиданно, накатывает огромный паровоз;
   или армада всадников, с саблями наголо, вот-вот
   ворвется в зрительный зал и, несомненно, перетопчет
   всех зрителей... Так что вдали от экрана я чувствовал
   себя поспокойней. Но однажды Фаня предложила сесть
   на последний ряд! Подобное самопожертвование я
   воспринял как дополнительное свидетельство её безра­здельной привязанности к моей особе, и попытался ответить ей тем же, предложив один из первых рядов. Но сестра настояла на своём...
   В чём преимущества последнего ряда? Они для каждого возраста - свои, и зависят от цели, ради которой ты на пару часов погружаешься в темноту зрительного зала. Деньги на кино нам отпускались не так уж часто, и наша цель была четко определена: обогатиться впечатлениями. У взрослых она, порой, бывает несколько иной, и потому - кое в чём "разбираясь",- вне зависимости от ряда, я всегда, до того как потухнет свет, проверял, кто расположился по другую сторону от Фани. Контроль был вполне обоснованным, так как с некоторых пор стал замечать "случайно" задержавшиеся на сестре взгляды мужчин. Если обнаруживал мужчину, да ещё без дамы, немедленно менялся с Фаней местами, а - в отдельных случаях - пересаживались. Благо свободных мест на дневных сеансах, чаще всего, хватало. А последний ряд, подпираемый капитальной стеной, исключал какие-­либо притязания на моё добро с тыла. Кроме того, следует отметить и другие преимущества последнего ряда: лучший обзор зала и экрана; возможность подняться и смотреть фильм стоя, если чья-либо голова впереди заслонила часть экрана; наконец, при

98

   .
   порыве киноленты, можно вскочить на сиденье и с нас­лаждением кричать в окошко аппаратной: "Сапожники!" Но моей бдительности хватало до начала фильма - с первыми кадрами я "отключался". И Фаня это знала...
   Тот памятный киносеанс начался как и все остальные. Вдруг, в какой-то момент, я стал ощущать назойливые помехи: рядом что-то жужжит, жужжит, жужжит! Этот сторонний шум раздражал так сильно, что будь это пчела или жук, без сожаления, прихлопнул бы на месте! Вскоре смотреть фильм из-за возникших помех стало невозможно, и я переключил своё внимание на их источник: оказалось, что рядом с Фаней неизвестно когда приземлился Борис! И здесь он остался верен себе и не закрывал рта. Сколько не тормошил я Фаню - не помогало. Вернувшись домой, я предъявил сестре ультиматум: "Или я, или - он!"
   Кого предпочла Фаня? Догадаться не трудно... И мне оставалось искать успокоение в надежде, что выбор сестры не окончательный. Потому - лучшей кандидатуры чем Борис - пока и не требуется: от его красноречия ничего "моего" не убудет... А для меня, цербера, это было главным!
   ...Этот "книжный" мальчик, столь же хрупкий, как, моя старшая сестра, для которого, несомненно, ярким событием в жизни летом сорок первого был школьный выпускной бал, как большинство его сверстников, не вернулся с войны. Да простится мне откровенное недружелюбие, которое я выражал ему при наших встречах. Вечная ему память.
   Коль скоро душа погибшего действительно пересе­ляется в оболочку новорожденного, пусть проживет он многие счастливые годы. Это обязательно сбудется, если на его пути встретится такая девушка, как моя старшая сестра Фаня...

99

   .
   Глава шестая
   Л Ю С Я
   Младшая сестра, первый ребёнок объединившихся в новый брачный союз вдовы и вдовца - наших родителей. Она и заполнила ту единственную нишу, отведенную мамой второму мужу. Свою программу мама выполнила: от первого супруга - сын, от второго - дочь. О чём еще помышлять женщине, мечтающей о вечной молодости? И то, что через пару лет появился еще один ребенок в моём лице, оказалось, как известно, непредвиденной и нежелаемой случайностью. Мир несовершенен. Однако эту версию, разобравшись в "повадках" отца, оставим на его совести... И всё же, за столь короткий срок, мама успела разглядеть в Люсе именно то, о чём мечтала:
   - На Люсю все мои надежды - это талант!
   Эта фраза врезалась в память столь прочно, словно я улавливал её, ещё находясь в утробе матери... О других детях ничего подобного слышать не приходилось. Разве что: у Зюни "золотые руки", Фаня -"тихоня", а я - "...лучше бы ты совсем не родился!" Так что самой судьбой маме предопределено совершенс­твовать всё то, что генами предков было в Люсю заложено. Разумеется, при исключительно активном участии мамы...
   Путь на вершину славы Люся начала с Дворца пионеров, где параллельно обучалась искусству танца, пения и игры на рояле. Все постигаемое репетировалось

100

   .
   25. Солнечный день. Акварель.

101

   .
   26. Курносая с книгой. Гуашь.

102

   .
   дома, при моём, чаще всего, невольном присутствии.
   Последнее, думаю, благотворно сказывалось как на "артистке", привыкавшей к чрезмерно критично настроенному "зрителю", так и на мне, неожиданно обнаружившем в младости способность брать ноту и научившемся с помощью сестры отстукивать одним пальцем "Собачий вальс" на дряхлом, купленном с рук, пианино. И, подчас,- в слепом стремлении перехватить немного материнского внимания и тепла - я, кривляясь,
   копировал Люсю, убеждая маму и себя, что кое-что от предков мне тоже досталось...
   А Люся покоряла высоты творческого искусства одну за другой. Вскоре ни одно показательное выступление детских коллективов Дворца пионеров на эстрадно - театральных подмостках и по радио не воплощалось без её участия. В эти дни, задолго до намеченной даты, наш семейный корабль мотало, как при сильном шторме. Его необозримые волны захлёсты­вали всех родственников, друзей и знакомых. И каждый должен был "зарубить" - на каком угодно памятном месте, день и час выступления нашей Люси. Оказанное мамой доверие означает ожидание отклика. Желательно, чтобы вы об этом не забыли - мама простит что угодно, кроме подобного предательства! Лучший подарок для неё всего несколько слов:
   - Ваша Люся - пела и танцевала... лучше всех! Если вы сами ничего не видели и не слышали,
   можно добавить:
   - Это что-то удивительное! Не я одна - все так говорят!..
   Но подобные, многократно повторяемые отзывы - пустяк в сравнении с тем, что однажды услышала мама из уст известного в нашем городе музыкального авторитета. По окончании концерта, посвященного очередной знаменательной пролетарской годовщине, мама, войдя в гардероб, оказалась вблизи группы людей, делящихся своими впечатлениями. Разговор, конечно, шёл о Люсе! Как могло быть иначе, если в первом отделении она пела, во втором - танцевала, а в третьем - музицировала?! И вдруг мама слышит:

103

   .
   - У этой девочки - впереди большое будущее!.. Мама буквально обомлела: ведь это сказано не
   кем-нибудь, а специалистом-профессионалом! И он, разумеется, не знал, что она - мать этой девочки! Так что - сомнений быть не может: Люся талант и, соответ­ственно, ей все внимание...
   Материнское тщеславие - само по себе, а что Люся стала задирать нос - нечто другое. Ей нравилось быть всегда на виду, "срывать" аплодисменты, слушать хвалебные отзывы. И постепенно наша Люська стала превращаться в заносчивую и задиристо-капризную девчонку. Какой-то период я терпел, уступая ей первенство, да и опека над ней мамы принуждала оглядываться по сторонам... Но с годами я стал давать "сдачи". И чем мы становились старше, тем "сражения" были ожесточенней. Поначалу сказывалась разница в годах, и перевес был на её стороне. Но постепенно, с приобретением мною навыков рукопашного боя вне родных стен, шансы наши уравнялись.
   Хвалиться здесь, конечно, нечем: ни резуль­тативностью, ни причиной, сотворившей конфликтную ситуацию... Но нет, как говорится, худа без добра: "исключительность" Люси с течением времени не преобразовалась в высокомерие - нет, этого не случилось! В чём, смею надеяться, есть крупинка моей заслуги... Одновременно отметим, что после баталий каких-либо жалоб к маме не поступало - с подобными проблемами Люся предпочитала справляться сама. Что не исключает и сочувствия к младшему брату: сама "поднадаёт", да еще мама добавит - многовато полу­чается!
   А как же папа? Изо дня в день находясь в круговороте многочисленных забот, ему, как правило, не до домашних разборок. Замечать дополнительные отметины на моём всесторонне закаленном теле отцу некогда, тем более - интересоваться причиной их возникновения. Он уходит из дому рано и приходит поздно. И когда мне хочется лицезреть отца, я знаю, где его отыскать: спускаюсь в подвал, заглядываю в служебный кабинет, или обегаю многочисленные стройки,

104

   .
   о которых осведомлён не хуже его начальства.
   В смысле контактов с отцом с особым настроением и надеждой я ожидаю дни семейных торжеств. Они обязательно сопровождаются моноконцертом младшей сестры, и, когда мама приглашает гостей в большую комнату, где установлено пианино и расставлены стулья, я слежу за отцом. Он всегда предпочитает самый дальний стул и, усевшись, манит меня пальцем...
   Я жду этого мгновения и, сидя у него на коленях, сожалею, что Люся скромничает и не предъявляет гостям весь, известный мне до последней ноты, репертуар. Очевидно, из-за занятости рук, на восторги гостей отец никак не реагирует, разве что покрепче прижимает меня к своей груди...
   По старшинству право на определенные привилегии я признавал за Зюней (кроме банки варенья...) и Фаней, а с Люсей считал себя на равных. Это ощущение было неосознанным, особенно разящим после каждого необдуманного слова или поступка мамы. Однажды я перехватил маму с Люсей у входа в театр, перед началом концерта заезжей звезды. Душевная боль прорвалась наружу, и первое отделение "концерта" состоялось на улице... Послужило ли оно уроком для мамы? Не думаю. Но домашней разборки, насколько помнится, не было. Разумеется, теперь мне понятно, чем был вызван сей избирательный подход, но тогда я ничего не понимал и не хотел понимать: мама у нас одна и отношение к нам должно быть одинаковым! Не сотворяя из никчемного тайны, а объяснив мне доходчивым языком цель похода - я бы, возможно, заметив сборы, не преследовал их заливаясь слезами до порога театра...
   Приобретённые Люсей практические навыки рукопашного боя подчас приносили пользу самому "тренеру".
   Случилось это среди бела дня, на улице, вблизи от нашего дома. Я шёл по тротуару. Просто шёл и, поверьте, никого не задевал. Вдруг, откуда ни возьмись, ко мне пристали двое мальчишек. И сразу - драться! Тут же нас обступила толпа. Честно

105

   .
   признаюсь: мне очень хотелось, чтобы кто-либо из
   взрослых нас разнял. Но, то ли занятно было
   наблюдать за столь неравным "петушиным" боем, или
   ещё по какой причине - пацифистов среди зрителей не
   находилось... А я выдыхался и чувствовал, что вот-вот
   меня "положат". И тут неожиданно из толпы раздался
   возглас:
   - Дай ему! Дай-й!..
   Поначалу я решил, что эта поддержка адресована мне, хотя я не "давал", а только отбивался. Благода­рно глянув в сторону кричащего, я... ничего, кроме злобы и ненависти, в его взгляде не прочёл! Наслаждался он совсем по иной причине - оттого, что колотили, всё-таки, меня!
   ...Произошел определенный поворотный момент в моей жизни. И потому он, видимо, столь прочно запом­нился - ничего подобного, в общении с посторонними людьми, я ранее не испытывал: "За что?! За что ко мне, не причинившему ничего плохого этому плюгавому мужику, такая неприязнь?!" Был случай, когда при первом знакомстве с ребятами меня вдруг попросили сказать слово "кукуруза"... Не поняв, чем вызвана подобная просьба, я машинально его произнёс. Ровно и чётко, как со временем научился выговаривать любое слово, в том числе - и отборные ругательства на русском языке. Как оказалось, столь "трудное" слово я произнёс лучше, чем они! Других эмоций тот эпизод во мне не оставил. И вот: драка и ничем не спровоцированная ненависть!
   Я знал что я - еврей, благодаря бабушке Фане, принципиально разговаривавшей с внуками на родном языке. Прекрасно её понимал, но неосознанно отвечал ей только по-русски. Очевидно, потому, что находясь большую часть дня на улице, общался с ровесниками на русском языке. Последнее, в свою очередь, подсказы­вало необходимость его освоения. Вместе с тем, я никогда не интересовался национальной принадлежнос­тью собеседника, хотя и мог бы "вычислить" еврея, даже при наличии у него документа, что он ведёт свою родословную от Александра Невского... И до сей поры

106

   .
   не знаю - и не хочу знать - кто из моих друзей­-товарищей по двору и школе был русским, украинцем или поляком. Они мне дороги не по национальному признаку, а по духу. Убежден: они также видели во мне не еврея, а - прежде всего - человека.
   ...Я плакал. Не от боли - от обиды. Слёзы мешали драться, но придавали силы. Хотелось бить не по мальчишкам, а вцепиться в этот вывороченный злобным оскалом рот - не он ли науськал на меня этих недорослей? Я устал и достойного для себя выхода не видел...
   И вдруг в замкнутый толпой круг влетела "молния", все сметающий на своем пути "смерч", "ураган" - называйте как хотите, в образе нашей Люськи! Её я сразу не приметил, а ткнув пару раз кулаком в воздух, наконец, разглядел валявшихся на тротуаре мальчишек. Глянул в сторону "крикуна", а его и след простыл... И лишь тогда я увидел Люсю. Она наклонилась над одним из пацанов. Он молил о пощаде, хотя никто к нему не прикасался - Люся не из тех, кто бьёт лежачих. Но по её шевелящемуся указательному пальчику догадываюсь, что она говорит ему пару "тёплых" слов. На будущее. Этого у неё не отнять - поучать она любит: по себе знаю...
   Да, мы неукоснительно выполняли правило: "Лежачего не бьют!" А как поступили бы те двое, не говоря уже о третьем?..
   С Люсей мы не только дрались, но и дружили. Иначе и быть не могло! В добрые часы "перемирия" она помогала мне в выполнении школьных домашних заданий, приучала к чистописанию и сохранившаяся в моём почерке девчачья округлость букв - это её наука. В школе Люся училась только на отлично, из класса в класс переходила с похвальными грамотами, с которыми мама носилась точно также, как папа с моими рисунками. Вернее - наоборот... Чем Люся также выделялась среди нас, остальных детей. Её превосхо­дство было столь очевидным и привычным, что когда в пятом классе по одному из предметов итоговой оценкой за год оказалась "твердая", как резюмировала препо-

107

   .
   даватель, четверка, наша квартира стала напоминать
   кратер вулкана. Первые потоки раскаленной "лавы"
   принял на себя отец.
   - Да плюнь ты на это! - обратился он к маме. - Ну, не будет у Люси похвальной грамоты! Получит в следующем году...
   - Неужели ты не понимаешь, чем вызвано снижение оценки? Эта математичка - классный руководитель параллельного класса, и они меж собой соревнуются. Они соревнуются, а дети страдают - ей выгодно снизить успеваемость в их классе!
   - Только и всего? - удивился отец. - Такого быть не может. А я-то думал совсем другое...
   - То, что думаешь ты - само собой... Ей подобная избирательность всё время сходила с рук. Но я так этого не оставлю!
   - Как ты собираешься поступить?
   - Потребую переэкзаменовку! Не найду понимания в школе, пойду в комитеты народного образования города, области, потребуется - повезу Люсю в Киев!
   Не было случая, чтобы в нашей семье осуждали человека, исходя из его национальной принадлежности. Кто бы ни обратился, родители всегда старались помочь, и на доброе отношение - отвечали добром. И в выборе друзей никогда не ориентировали своих детей по национальному признаку. Мы росли интернационали­стами, и потому - любое проявление неприязни по отношению к себе на национальной почве, воспринимали несколько наивно на начальных этапах, и чрезвычайно болезненно при подтверждении возникших подозрений. И в данном случае, исполнительная и прилежная Люся, ни во сне, ни наяву не ожидавшая подобного результата, не находила себе места. Как ни скрывай от детей истинную подоплёку случившегося, пристрастность поступка педагога в отношении всесторонне успеваю­щего ученика, просматривается с первого взгляда - в подобных случаях надо быть чрезвычайно "принци­пиальным", чтобы разглядеть грань между "твердой" четверкой и "жидковатой" пятеркой... И ребёнок обязательно задастся вопросом: "Почему?.."

108

   .
   Мудрено в таком возрасте понять, чем
   руководствуется взрослый человек, свершая непонятный
   для детского разума поступок. Один в толпе кричит
   "Дай ему!", другой - сам "даёт". Исподтишка, отчего,
   подчас, бывает намного больнее...
   ...Ни в Киев, ни в Москву маме с Люсей ездить не пришлось: кому-то на областном уровне стало ясно, что "...и без револьвера мама справится с любым бандитом!"
   Данный эпизод и для меня послужил наглядным поучительным уроком - никогда не отступать перед наглецами, рвачами и паскудниками. Давать им бой. При любых условиях.
   ...Сложное тогда было время. В Германии силу набирал фашизм. В огне гражданской войны пылала Испания. На западных границах Польша заключила военный союз с Францией и Англией; Германия, "проглотив" Рейнскую область, затем - заодно - и Австрию, образовала в Европе "ось" с Италией. Вскоре к ним присоединилась Япония, имевшая "виды" на наш Дальний Восток... Все меж собой "повязались". И против кого? Против единственной на земном шаре "миролюбивой" страны, которая - в предвидении пролетарской революции на всей планете, где только было возможно, создавала "братские" коммунистические партии... Идя непроторенным путем в строительстве новых общественных отношений, страна Советов подавала "ошеломляющий" пример народовластия. И потому, как нам объясняли в школе, в нашу страну стали забрасывать агентов империализма - шпионов и диверсантов, будто у нас "своих" врагов было мало... Но вся страна - от Павлика Морозова, выдавшего отца­ кулака, прятавшего выращенное им зерно от советской власти, до Вождя Всех Народов - была начеку. И "контра" пошла по иному пути - стала вербовать агентуру внутри страны: как съездил в командировку за границу, так, по возвращении, сразу признавайся: кем, когда и для чего был завербован. Если не вспомнишь - подскажут...
   Единственными, кто, возвратясь из-за рубежа, еще

109

   .
   находились на свободе, были малыши-музыканты. То ли
   по малолетству, то ли - как вундеркиндов, произ­растающих только на ниве новой общественной формации - но их пока не "трогали". И, до поры до времени, о них писали во всех газетах.
   С одной подобной публикации о потрясающей славе мальчишки, покорившего мир игрой на скрипке, всё и началось. Будь он из Америки или, на крайний случай,
   - из Италии, информация в нашей семье прошла бы незамеченной. А он, оказывается, наш - советский! Правда - из столицы, но со схожей по некоторым приметам, с нашей фамилией... Гинсбург, кажется, или нечто подобное... Как, скажите, при таком раскладе, не соблазниться? Тем более, что иногда сносно поёт, подразнивая Люсю... Надо попробовать, а вдруг?!.. И мама занялась моей персоной.
   Каково мое мнение? Это неважно: если мама сказала, что ты должен стать гением, то ты им будешь! Становиться "поперек" на начальном этапе - не только бесполезно, но и безрассудно: себе в убыток...
   Путь к достижению намеченного триумфа был довольно прост, так как в одном с нами городе жил и активно трудился на музыкальном поприще родной брат отца - дядя Мендель, скрипач и руководитель творческого коллектива при областном управлении НКВД.
   Сомнений в том, что он займется моим музыкальным образованием, у мамы не было. Почему? Потому что он, старший из трёх братьев, должен быть благодарен нашей маме за то, что она дала "его" мишпухе единст­венного продолжателя "их" фамилии! Она свою задачу выполнила, теперь - очередь за "ними"!
   - И ты всё должен сделать, чтобы так и было!
   Это напутствие относится к вечно сомневающемуся отцу, не способному постичь, что его ожидает в будущем, если будет осуществлен замысел супруги. И меня повели к дяде на прослушивание.
   ...Несмотря на созвучность тематики, история моего музыкального образования не столь коротка, чтобы её полностью изложить в главе, посвященной

110

   .
   младшей сестре. Тем более, что впереди нас ожидает
   отдельное повествование о дяде Менделе, который
   "обязан" пройти со мной основную часть пути в
   свершении намеченного мамой плана.
   А Люся к тому периоду, шаг за шагом, приб­лижалась к вершинам творческого совершенства. Все свободное время было посвящено искусству и, несмотря на природную общительность, изучать конфигурации ножек её подружек, находясь под столом, мне не пришлось. Их просто не было - Люся полностью посвятила себя сценическому искусству и времени на беззаботное детство у неё не оставалось. Единствен­ным доверенным лицом всех её дум и чаяний - была мама.
   ...Демократия в Испании терпела поражение, и в одесский морской порт один за другим стали прибывать пароходы с детьми республиканцев. И, чтобы всем было ясно, какое счастливое будущее у них впереди, этим же летом по стране Советов прокатилась волна фестивалей детской художественной самодеятельности.
   В столицу Украины, город Киев, в составе коллектива Дворца пионеров, засобиралась и наша Люся.
   Поползновения мамы "влиться" в творческие ряды названного коллектива по каким-то весомым причинам оказались тщетными. Что, безусловно, в чём вскоре мы убедимся, сказалось на конечных результатах...
   Дети уехали и... пропали! В газетах о многих хореографических, музыкальных и танцевальных коллективах пишут, даже транслируют их выступления по радио, а о Люсе - ни полслова! Каждый день мы слушаем радио, не пропускаем ни одной газетной строчки и, не доверяя собственной бдительности, собираем информацию по всему городу. И никто ничего не знает... Караул: дети уехали и пропали! Нет даже сведений - доехали ли они до Киева! Ясно, что маме в Проскурове делать нечего и ей необходимо срочно ехать в Киев на розыски: "...Таково мнение всех родителей!" Кроме того..., там живёт наша близкая родственница - родная сестра первого супруга мамы, тётя Клара. В прошлом - лучшая подруга, которую

111

   .
   мама "сто лет не видела!.." И попробуйте высказать
   что-либо против...
   Однако свидеться с тётей Кларой маме не пришлось
   - от Люси пришла открытка: "Выступили. Заняли седьмое место. Возвращаемся обратно".
   Представляете? Поехать в Киев и не занять призового места! Если бы мама с ними была, подобного никогда не случилось: "Ведь я говорила, что они еще не раз об этом пожалеют!.." И я с мамой полностью согласен: не берусь утверждать, что Люся поёт, танцует и играет на пианино лучше всех. Но, во всяком случае, не хуже других! И если кто-либо не согласен, можно с ним "поговорить"...
   ...Всё же хорошо, что желание мамы побывать в Киеве, на сей раз, не исполнилось. Видимо, кто-то на небесах ниспослал на землю распоряжние, отвечающее интересам всей нашей семьи. Потому как мама от своих намерений никогда не отказывается... И неизвестно, как бы развернулись события в начале войны, если бы мама свиделась в тот раз с тётей Кларой. А пока запомним: стимул в посещении мамой Киева - сохранился!
   По-настоящему переволновавшись при "пропаже" Люси, я был несказанно рад её возвращению. И Люся ликовала при встрече с родными, пытаясь за один присест поделиться лавиной новых впечатлений, совершенно позабыв о каких-то там призовых местах, полностью, в эти минуты, напоминая мне старшего брата: "Ай, там..." И сколько мама не пыталась опустить её с "небес" на землю, делового разговора на перроне вокзала не получилось...
   На другой день, утром, когда родители ушли на работу, Люся долго, захлёбываясь, рассказывала мне о Киеве - огромном городе, где есть главная улица Крещатик, с широкими тротуарами, большими-большими домами и где повсюду продают мороженое на палочках - "Эскимо" называется. Тёти разносят его в ящичках, на ремне - через плечо. Скушаешь, и тут же можешь купить еще порцию... Проглатывая очередную "порцию" слюны, я пытаюсь и никак не могу представить себе

112

   .
   это мороженое "Эскимо" на палочке. Зато ящичек -
   буквально стоит перед глазами: "Вот бы мне такой -
   всех ребят в нашем дворе угостил! И Люсю - ну и что,
   что пробовала? Кого хочу, того и угощаю!"
   ...Успел ли всем "раздать", не скажу. А что Соломонка выпроводила на улицу - хорошо помню: "цацкаться" с нами ей некогда! Хотя также с интересом слушала Люсю, но итог подвела неутешите­льный: "Ну що слухаты: в огороди бузина, а в Кыеви - дядька?!"
   Несколько раз, в довоенный период, наша семья выезжала летом отдохнуть на пару недель в Ярмолинцы
   - поселок, расположенный в тридцати километрах от Проскурова. Окруженный сосновым бором, он привлекал городских жителей чистотой воздуха, парным молоком, дешевизной овощей и фруктов. В одну из прогулок по местечку, мама, указав на приземистый домик с застекленной верандой, неожиданно сообщила: "Вот здесь ты родился..." Очевидно, в голодные годы прокормиться в сельской местности было намного легче...
   С одной из таких поездок связана любительская фотография, сохранившаяся с той поры. Сосновый лес, гамак, на край которого присели трое: мама, Люся и я.
   Мне - лет восемь, Люся - постарше, а маме - половина того, что мне сегодня... Фото черно-белое, но - зная приверженность мамы к цветовой гамме в одежде и косметике - опишу её такой, какой вижу.
   На ней легкое цветное платье с короткими рукавами, сшитое по личному вкусу и своими руками на старинной швейной машине "Зингер", которую, к слову, сама и ремонтировала... Натруженные руки сложены на коленях. На них нет ни злата, ни серебра... Идеально женственно очерченные губы полураскрыты в лёгкой улыбке. Их контуры подчёркивает мастерски, не без художественного вкуса, нанесённая ярко-красная губная помада. Никогда не знавшие упитанности щёки покрыты слабым налетом светло-розовой пудры. Высокий и чистый, без единой морщинки, лоб, обрамлён гладко зачесанными каштановыми волосами, собранными позади

113

   .
   в тугой узел. Голова несколько наклонена вперёд,
   прикрыв округлым мягким подбородком гибкую,
   изваянную резцом римского скульптора, шею. Продолго­ватый, решительно направленный на объектив приятной формы нос, из-за наклона головы, кажется ещё длиннее.
   На нём пенсне, которое очень маме к лицу - она у нас немного близорука. Последнее также, задолго до моего рождения, предусмотрено Создателем, предвидевшим обоюдное пользование "нашего" с мамой кошелька с мелочью... За стёклами пенсне плохо различимы ее большие красивые, но излишне, на мой взгляд, проницательные глаза и обрамляющие их тёмные брови.
   Мама улыбается... И это прекрасно!
   Из-за попавшего на Люсю луча солнца, её изображение несколько размыто. Но, благодаря удачному совпадению поворота и наклона двух головок, описывать Люсю нет надобности: точная копия нашей мамы. Разве что блаженство жизни на земле, выраженное в улыбке, более откровенно, и в девичьих ладонях нет повседневной усталости... Уж на что я их обоих знаю, но только на данной фотографии обратил внимание на поразительную схожесть их лиц: поменять местами и, со скидкой на возраст, никакой разницы!
   А я, к вашему сведению, похож на... Люсю! Иногда переодеваюсь в её платья, выхожу на улицу, и во мне не сразу признают, кто я есть на самом деле. Нос лишь подводит, потому как... при участии троих формировался: мамина длина, папина горбинка, и - при содействии рыжего Кольки - ещё и кривизна. Понабрал, одним словом... Вот и "мучаюсь" всю жизнь. И глаза на фото почему-то грустные: сижу обособленно, словно присесть в последний момент пригласили. Не исключено,
   что так и было: мама предпочитала фотографироваться
   вдвоём с Люсей.
   ...В июле 41-го, при отступлении "несокрушимой и легендарной" Красной армии из Проскурова, среди нескольких сунутых мамой мне за пазуху фотографий, оказалась и эта. Почему? Ведь под стеклом на письменном столе отца было немало других профессионально исполненных снимков её и Люси...

114

   .
   Мама и раньше дорожила этой фотографией, или с первыми залпами кровавой войны произошла переоценка "ценностей"? И даже в спешке сборов мама - в одно мгновение - наконец прониклась сознанием, что каждый ребёнок ей в равной мере дорог и потеря любого из них отзовётся одинаковой несоизмеримой болью...
   ...Я не поставил в конце последнего предложения вопросительного знака: годы войны и последующая жизнь подтверждают эту мысль.

115

   .
   Глава седьмая
   С О Л О М О Н К А, я и Б е л к а
   ...Уверен, что услышу нарекания: "Неужели не нашел родственников поближе по крови и по духу?" И будут абсолютно правы: дорогими моему сердцу, а также памятными родственниками Б-г меня не обделил. Но встречался я с ними не столь часто в узких проходах нашей малометражной двухкомнатной квартиры и, если говорить как есть, - не с ними связаны воспоминания младенческих лет моего детства. Я видел людей, в зависимости от их кругозора - контактировал с ними, запоминал те или иные их поступки, но плохо разбирался в степени нашего родства и, как ни крути, не им отдавал вылизанные тарелки и заполненные горшки... Но, чтобы исключить возможные обиды, оговорюсь: никто не будет обойден... Ведь каждый человек по-своему интересен, и его правдивая суть наиболее открыта в период твоего детства - он естественен пред тобой... Проблема в другом: как будет воспринято твоё повествование? В данном случае придется возлагать надежду на объективность детского восприятия пережитых событий - обещаю: ради "красного" словца, от себя ничего не добавлять...
   А теперь, после необходимого в окружении еврейских родственников вступления, скажем: "Здравствуй, Соломонка!"
   Каждому непредубежденному человеку должно быть ясно, что разделить упомянутую в заголовке троицу

116

   .
   27. Соломонка. Карандаш.

117

   .
   28. Молочница. Тушь. Перо.

118

   .
   невозможно, так как изо дня в день, когда старшие
   члены семьи расходятся по рабочим местам и учебным
   классам, мы втроём остаемся дома и какое-то время,
   стараясь не замечать друг друга, каждый занимается
   своим делом. Подобное положение - ни "мира", ни
   "войны" - длится до той поры, пока Соломонка не
   принимается за уборку. Тогда двое остальных оказы­ваются "лишними"...
   ...Соломонка осиротела в период очередного этапа классовых сражений в стране Советов, именуемых как "Борьба за коллективизацию сельского хозяйства". Для тех, кто уже сегодня не имеет понятия, что это такое,
   попытаюсь кратко раскрыть суть осуществленных
   кровавых общественных преобразований, обездоливших
   Соломонку и миллионы ее соотечественников, вне зависимости от национальной принадлежности. Как убедимся ниже, свою долю жертвоприношений получил ненасытный Молох и от нашей семьи.
   К тому времени с буржуями (Кто такие? Приоритет их описания оставим за вождями мирового проле­тариата...) в городах было "покончено", и пришёл черед расправиться с рассадником буржуазного мировоззрения в деревне. Тех, кто выращивал хлеб, разделили на три прослойки: кулак, середняк и беднейшее крестьянство. Если у тебя есть корова, лошадь и, не дай Б-г, конная сеялка, ты - бесспорно
   - явный "кулак"! И не отрицай, ибо никто уже не отменит начатую кампанию под лозунгом: "Пролетариат в союзе с беднейшим крестьянством (у кого на подворье хоть шаром покати...), при нейтрализации середняка, против кулака!" Все! - что тут не ясно? Ведь не случайно все герои в произведениях Шолом-Алейхема - больше, чем на козу, не претендовали... Потому, как их вполне устраивала средняя прослойка. А у тебя корова, еще лошадь, плюс - сеялка! Подобную неспра­ведливость - в стране, где правит "народная" власть
   - далее терпеть нет никакой возможности. И ты, еще вчера лояльный (холера их всех побери!..) гражданин-труженик, сегодня превращён во "врага" народа! Подобное и в кошмарном сне присниться не может, но

119

   .
   реальность нынче такова - клеймо на тебе закрепили представители пролетариата и беднейшего крестьянства...
   ...У тебя отобрали корову, лошадь и сеялку. Заодно экспроприировали твой дом, а тебя с семьёй отправляют куда-нибудь подальше осваивать новые земли в Казахстане, Сибири или Дальнем Востоке. Если,
   конечно, ты не сопротивлялся и тебя не расстреляли у
   стены твоего дома...
   Остальным крестьянам оставалось "радоваться", обнаружив свою фамилию в колхозном списке. Правда, кое-где они брались за вилы, но "гегемон", руководи­мый бандой разбойников, уже опирался на армию, и потому отовсюду сыпались рапорты об успешной коллективизации сельского хозяйства...
   ...Что такое колхоз? Коллективное хозяйство, коммуна, по-израильски - прошу прощение за грубое искажение - киббуц, "...где всё вокруг, как в песне поётся, моё!" В чем, всё-таки, разница? Если бы в Израиле вместо киббуцев были колхозы, в Израиль вряд ли кто поехал... Потому, что киббуцем правит Правление, а колхозом - Партия и Правительство. Огромный чиновничий аппарат последних не только "подкармливался" на колхозных харчах, но и диктовал когда сеять, где сеять, что сеять, когда собирать урожай и куда его свозить... Он же прослеживал, чтобы "добровольная" отдача урожая прошла не втихую, а со знаменами, песнями и музыкой на всём пути следования обозов, отражающих народное ликование при расставании с урожаем.
   А телеграф загружали рапортами... От последних зависело очень многое: не только награждение орденами руководства республик, областей, районов и колхозов, но и - зачастую - твоя жизнь! Потому, "план" заготовок сельхозпродукции всегда выполняли, и, как правило, перевыполняли! И наперегонки рапортовали: кто кого раньше... Дырочки на лацканах пиджаков готовили. Для орденов - кто первым "выпол­нил" и "перевыполнил"...
   А выполнялся "план" любой ценой. В колхозных амбарах и зернышка не оставляли - мыши от голода

120

   .
   дохли. Если и этого не хватало, на подлог шли -
   "дутые" цифры показывали, потому как деваться
   некуда: что так "каюк", что этак... И по тем дутым
   цифрам торговлю с заклятым Империализмом затеяли.
   Последний, за свои денежки всё до последнего грамма вывозил и простым людям мор на советской земле устроил... Он! Больше кто? И винить, кроме империалистов, некого!..
   Социалистическое лживо-"плановое" хозяйствование привело к тому, что кормить свой народ стало нечем. Среди миллионов людей, опухших и умерших с голоду на Украине в начале тридцатых годов, была и моя бабушка Малка - мать моего отца. Убеждён, что последний ломтик хлеба, который, возможно, сохранил бы ей жизнь, она отдавала мне! Изо дня в день... Потому, что жёны в еврейских и нееврейских семьях, в своём большинстве, сподвижники своих мужей. Потому, что старики до самозабвения любят своих внуков. Потому, что бабушка умерла, а я - нет!
   Бабушка умерла голодной смертью, живя в одном городе с семьями двух сыновей и дочерью... Так намного ли лучше питались её дети и внуки? И можно ли предъявлять претензии к моей маме в том, что она воспротивилась появлению ещё одного ребёнка? Это я себя спрашиваю - того "я", который пытался объяснить подобное ее поведение лишь стремлением сохранить изящную талию... Мне стыдно. Но править ранее выска­занное не буду - для наглядности эгоизма потомков по отношению к родителям. Хотя каждый из нас считает себя венцом объективности. И я, в том числе. До анализа давних событий...
   ...Соломонку привела к нам её тётка, приютившая племянницу в период описываемых событий. В ту пору многие селяне, у кого на дому еще оставались коровы­ кормилицы, предпочитали не рекламировать свой товар на рынке, а, придерживаясь народных основополагающих принципов, абсолютно идентичных на Руси и Украине ("Береженного - Б-г бережет...", "Нэхай бида спыть..."),разносили молочную продукцию по городским домам. Завернув бутыли и банки в прочные, ручной

121

   .
   выделки, холсты, они тащили на "горбу" по жилым
   этажам огромную, по габаритам и весу ношу, сгибаясь в
   три погибели под её тяжестью. И когда на совместные
   заработки родителей появилась возможность покупать
   детям один раз в неделю пару литров молока, наша
   исключительно разборчивая мама остановила свой выбор
   на молочной продукции родственницы Соломонки. С той
   поры, в определённый час по воскресным дням, упарив­шаяся с дороги пожилая женщина стучалась в дверь нашей квартиры. Как добиралась она со своим многопудовым грузом из села в город, не ведаю, а что в жару и в стужу ходила босиком - видел своими глазами... Таких разбитых и изуродованных чёрно­красных ног я в своей жизни больше, кажется, не встречал. И узнавал её не по лицу и голосу, а по ногам. Что не удивительно, так как, перемещаясь на руках по полу и опасаясь ушибов, почти весь световой день находился под столом. Из- под него и прослеживал все события. И, когда стал на ноги, предпочитал эту "выгодную" позицию: меньше попадал на глаза и не путался под ногами... Да и старшие знали где искать, если появлялась во мне нужда.
   Встречаясь раз в неделю, постепенно познавая друг друга, молочница и наша мама в какой-то момент нашли общую тему в обсуждении судьбы Соломонки. И с каждой беседой её трагизм становился для мамы всё более небезразличным.
   ...Так мы подошли к чрезвычайно ответственному эпизоду, в очередной раз подтверждающему предельно рисковый характер нашей мамы, которая из определён­ных побуждений (постараемся ни один из возможных вариантов не упустить...) сыграла исключительно важную роль в двух судьбах: моей и Соломонки. Свою судьбу я ставлю на первое место, хотя, рискуя прослыть неблагодарным, уверен в попутно - случайном совпадении интересов в жизни неспокойного, всегда находящегося в борьбе человека, в данном случае - моей мамы!
   Чтобы ощутить всю глубину риска, на который решилась наша мама, ещё пару слов об обстановке в

122

   .
   стране. Это были годы следующих один за другим
   кровожадных процессов над троцкистами, зиновьевцами,
   производственными саботажниками, шпионами и диверса­нтами, объединенных единой формулировкой "Враги народа!" Процессов, подготовивших общественное
   сознание к коварному убийству первого секретаря ленинградского обкома ВКП/б/ С.М. Кирова, чуть было не сбросившего с престола Генерального секретаря Иосифа Сталина на 17-м съезде партии (так называемый "Съезд победителей социализма", провозгласивший построение социализма в СССР, и в последующем оборвавший жизненный путь большинства его делегатов, посмевших проголосовать против Сталина...). Убийство Кирова позволило правящей клике, на ею же осуществ­ленный "белый" террор, широко развернуть "красный", ставя людей к стенке без суда и следствия. Их судьбы решались в считанные минуты, направленными в районы "двойками" и "тройками", с немедленным исполнением вынесенных ими расстрельных приговоров!
   В те годы переселиться человеку из села в город было намного труднее, чем сто лет назад - в период крепостного права - получить вольную у помещика. Здесь нет преувеличения: подтвержденный факт из дьявольской истории власти Советов - крестьян лишили права на паспорт. Следовательно, лишили права на свободное передвижение, приписав их как скот к тому или иному сельсовету, полномочия которых за пределы "Справки", разрешающей временное пересечение границ административного района, не распространялось. Отсюда и пошла фраза:"Без бумажки, ты - букашка..."
   Зададимся вопросом: "Преднамеренно ли тётка Соломонки вышла на контакт с мамой, работавшей в паспортном отделе милиции?" При её безграмотности, безысходности, чтобы не сказать - забитости, и редком посещении ею города - навряд ли. Судя по всему, произошло счастливое стечение обстоятельств в судьбах засидевшейся в девках Соломонки и безнадзорного переростка-"ползунка", автора этих строк. Тем более, что значительный период изредка приходящая крестьянка была для нас не родственницей

123

   .
   Соломонки, а лишь "молочницей", чей статус в условиях чрезвычайной привередливости мамы к качеству продукции был весьма шаток... Случайная беседа и последующая реакция мамы, также невинно пострадавшей в непрекращающейся бойне, побудили её принять участие в судьбе Соломонки. И как не хотелось бы первопричиной риска видеть проблемы нашей семьи - последнее исключено, так как повседневная борьба с кем-то и ради чего-то, это живительная стихия бытия нашей мамы. Сказанное - не скороспелый вывод небла­годарного сына, а факт не единожды подтвержденный поступками мамы.
   Человек, имеющий свой взгляд на общественный уклад сотворенного мира, уверенный в своей правоте при стремлении к достижению поставленной цели, мама порой искушала не только свою судьбу, что без дополнительных разъяснений просматривается в случае с Соломонкой, а и могла - в азарте борьбы - поставить на грань между жизнью и смертью всех членов семьи...О чём непременно расскажу, коснувшись периода войны.
   Такова наша мама, и тут ничего не поделаешь. По­крупному, я ею восхищаюсь; по "мелочам" - порицаю. В последнем - будем объективны - следует винить моего отца,ни при каких обстоятельствах не претендовавшего в семье на первую роль, никогда не отстаивавшего до конца своё видение в решении той или иной проблемы. Так что мама права: "Папа во всем виноват!.."
   Подробностей переселения Соломонки в город я не знаю. В условиях бюрократичной структуры общества, будучи осведомлённой в параграфах многочисленных инструкций и путях возможного их "обхода", мама взяла решение этой опасной проблемы в свои руки. Какие-то бумажки приносила тётка Соломонки, другие - добывала мама. Так абсолютно безграмотная дева оказалась в нашей квартире. Из прежних её познаний в городе пригодилось лишь умение мыть полы и вытирать пыль. Всему остальному по домоводству,день за днём, с исключительным терпением, её обучала мама.
   К осени мама определила Соломонку в вечернюю

124

   .
   школу. И, как ни больно об этом говорить, через
   несколько лет, незадолго до начала войны, мама с ней
   распрощалась. Почему? Это отдельный разговор.
   Отмечаю сейчас - с целью полной "реабилитации" нашей
   мамы: никакая материальная заинтересованность не
   заставит разумного человека рисковать своей жизнью
   и, косвенно, судьбой своих детей. А пока, в эпизоде
   увольнения Соломонки, примем вполне оправданную вер­сию: дети подросли, и оплачивать труд домработницы родителям стало невмоготу...
   Действительно, я помню отдельные моменты, когда мама просила Соломонку подождать с выплатой денег, а то и ссудить несколько рублей до получки... Помню и рыхлую пожилую еврейку, жившую через дорогу напротив, ссужавшую "по знакомству" деньгами под большой процент, и тот переполох в квартире, при её появлении за расчётом... Да, жилось нелегко. Но в середине тридцатых было еще труднее. И не из-за стеснённости в средствах мама рассталась с Соломонкой - была иная, куда более значимая причина, разговор о которой пойдёт ниже. А сейчас важно понять, что мама рисковала не ради определённой выгоды - тем более, в общении с нищей крестьянкой, а в стремлении осуществить праведную идею.
   Труд у крестьян каторжный, а доходы копеечные. И все они уходили на выплату непомерных налогов: за скотину, за курицу, за яблоню во дворе... Лишь синее небо над головой и сама твоя жизнь ещё налогом не облагались. В колхозах трудились за "трудодни" - за палочки в учётном табеле, а к осени на каждый трудодень, из того что оставалось после присвоения урожая государством, распределять между колхозниками было нечего.
   - А що по радио балакають - цэ всэ брэхня!
   Эту мысль я усвоил из бесед тётушки со своей племянницей, что сильно отразилось на моём отношении к репродуктору: я стал на него смотреть, как на рыжего Кольку - потенциального вруна...
   По прибытии в город - первый заход в череде потребителей и последний пред дальней дорогой -

124

   .
   тётушка выполняет в нашу квартиру. Соломонка
   радуется приходу родственницы и, по ее возвращении
   после обхода постоянных покупателей, угощает чаем.
   Присев в уголке, они перебирают всех родных и знакомых: кто уехал, умер, женился. Своеобразна реакция Соломонки - сожалеющие вздохи она издаёт не при упоминании усопшего, а при перечислении имён тех односельчан, кто женился или вышёл замуж.
   Несмотря на добрый покладистый характер, в любовных утехах Соломонке вряд ли когда повезёт: тяжелый сельский труд не пощадил фигуру, а нос "бараболькой" и вовсе свёл на "нет" какие бы то ни было надежды. Да и была бы посмелее, могла бы в городе кого из служивых перехватить. Так опять же: домашняя она у нас - в гости когда к подружкам пойдёт, меня с собой прихватывает, будто я совсем маленький...
   На религиозные праздники Соломонка уходит в село погостить у родных. Готовится задолго, начиная тратить свои небольшие сбережения на обновы и подарки. Заметив её у зеркала с новой юбкой или косынкой, сразу уточняю:
   - Соломонка! Какой праздник будет?..
   В такие минуты добрее Соломонки навряд ли кого сыщешь: хоть Белку в квартиру запусти, она сделает вид, что не видит...
   Из христианских религиозных праздников особенно запомнилась Пасха. По возвращении из села, Соломонка приносит детям гостинцы - разукрашенные куриные яйца.
   Вначале "народное творчество" проходит через руки отца - отдельные из яиц он откладывает в сторону, относя их к произведениям искусства. Теперь можно признаться: чаще всего они достаются мне... Раскра­шенные яркими разноцветными красками, они до того радуют глаз, что рука не подымается разрушить эту красотищу. Но холодильников в те времена ещё не было, и Соломонка не отступает:
   - Йишь, нэ то протухнуть!
   Я стараюсь извлечь содержимое, сохранив большие куски скорлупы. Не всегда мне сопутствует удача, но

126

   .
   - что удаётся сохранить - демонстрирую во дворе и великодушно дарю девчонкам.
   Соломонка переняла у мамы не только мастерство в ведении домашнего хозяйства, но и кое-что от "харак­тера", противопоставляя не лучшее из приобретенного своему, бесспорно талантливому во всех отношениях, педагогу. Из эпизода с Зиновием, в его первый рабочий день, достаточно чётко просматривается независимое суждение Соломонки, как ни странно, довольно часто принимаемое во внимание "капитаном", как решение последней инстанции... Кто бы из нас посмел так выразиться: "...И нэ чипайтэ никого!" А Соломонке можно... Потому как "домработницы нынче на улице не валяются..." Соломонку не единожды переманивали куда более выгодными условиями в материально-денежном выражении и значительно меньшей численностью семьи. Подобная информация окольными путями маму не минует, и она задает отцу сакраментальный вопрос:
   - Неужели после всего, что я для неё сделала, она нас покинет?..
   Покинет или нет, а понять Соломонку можно: все-­таки, четверо детей! Маму она изучила, как в армии командир - недисциплинированного солдата:
   - И чого вы на мэнэ так дывытэсь? Никуды я вид вас нэ пиду...
   А это уже черта характера - привязчивость. Детей четверо, но они ж свои... Привыкла к ним. Фаню называет помощницей, Люсю - стрекозой, а меня - байстрюком. Мы её слушаемся. Не потому, что мама велела, а потому, что она для нас Соломонка,"как мама...". Но случаются порой и досадные "накладки".
   Мастерил я однажды что-то под столом, а Соломонка срочно "выметаться" велела, когда мне совсем немного доделать осталось... Она - на своём! Ну и я - на своём! Она силком... И тут я ее словом, буквально вчера схваченным на улице... Понимал, что оно нехорошее, а суть его, по малости возраста, ещё не постиг... Так Соломонка меня и под столом дос­тала... Вместе потом и поплакали.

127

   .
   Есть у неё две подружки: Неля, бойкая девка, которую Соломонка недолюбливает и, за глаза, называет "Ехидной", и Александра - пожилая женщина, спокойная и непосредственная. Вечерами они навещают друг друга, что в устах Соломонки звучит однозначно: "Пойду в гости". Меня Соломонка никому из детей не доверяет и, когда родителей нет дома, прихватывает с собой. Мне нравилось проводить с ними эти поздние часы и слушать, при тусклом свете керосиновой лампы, необыкновенные истории. Разговор ведётся шепотом, что придаёт некую таинственность, напряжённость и наглядность повествуемому событию.
   Так я узнал тайну предварительного знакомства женщины со своим суженым. Многие таким простым методом свою судьбу разузнали. И, думается, следует оставить его потомкам: люди "спасибо" скажут, да и мне, быть может, доброе деяние зачтётся...
   Под Рождество - обязательно по старому стилю - зажгите свечу, садитесь напротив зеркала и пристально в него глядите. Не моргая, конечно. Моргнёте - всё, считай, пропало! До следующего Рождества... Если же всё идёт нормально, то ровно в полночь "Он" придёт и "Она" его увидит. Хорошо ли "Он" виден? Ну, как сказать: не совсем, но представление о "Нём" можно составить. А нельзя ли зажечь две или три свечи, чтобы лучше "Его" разглядеть? Нет, "Он" сильного света не любит.
   От них же узнал о существовании домовых и лунатиков. Слушать страшно, зато как интересно! Оказывается, есть такие люди, которые в лунную ночь ходят по потолку, как мы с вами по полу; и свободно взбираются на крышу по водосточной трубе...
   Александра авторитетно заявляет, что в прошлом один её хозяин тоже был лунатиком. Слушатели верят и сочувственно вздыхают... Одна Неля почему-то усмехается и бросает на Александру игривый взгляд. Вот уж в самом деле "Ехидна"! Не верит она, что ли?
   Чаще всего, после подобных вечеров я долго не могу заснуть, настороженно прислушиваюсь и из-под одеяла пристально наблюдаю за печкой, где, как стало

128

   .
   мне известно, обитают домовые. Бывало, улавливаю
   таинственные шорохи. Тогда мне становится страшно, и
   с готовым сорваться криком я перебегаю на постель
   Соломонки, которая никого не боится и всегда спит крепким безмятежным сном.
   Лет шесть мне было, когда Соломонка, как говорится, собственной грудью оберегла меня от внешних врагов (тут и кавычки ставить некуда...), припрятав под ночной сорочкой!
   Прибыли мы всей семьей в Ярмолинцы. Летом, на отдых. К своей, как всегда, хозяйке глинобитной, под соломой, хибары, на краю соснового леса. Хозяева в коровник переселились, а корову под навес поставили. К вечеру, вместе с хозяевами поужинав, по своим "квартирам" все вскоре разбрелись.
   Я, с устатку, сразу заснул, но спать долго не пришлось: отовсюду кусает кто-то меня, спасу нет! Я туда-сюда ворочаюсь, а подлый вражина не отступает. Ну - я и взревел, потому как сам себя до боли расчесал...
   Зажгли лампу, и... такое в страшном сне присни­ться не может - полчища клопов по моей постели разгуливают! Другие койки также не обошли, а на моей друг на дружке ползают! Видно, по своему "телефону" передали, что кровь здесь посвежее и добывать ее полегче... Ночью-то куда деваться? Вот Соломонка меня, свою "драгоценность", телом-то и защитила, припрятав под свою сорочку...
   Утром, вспоминая прошедшую ночь, всем почему-то весело было. А я, дурак, так и не понял, что мне в ту ночь судьба подарила... Не понял, потому как я к родному телу прижался. Да и тела не чувствовал, а душу ниспосланного мне Б-гом Человека!
   В зимние месяцы Соломонка посещает вечернюю школу. Она уже умеет читать и писать. Правда, пишет с ошибками и читает медленно, по складам. Но, попробуй кто-либо ускорить события, начинает сердиться:
   - Нэ мишайтэ мэни! Я сама...
   И, одолев очередное трудное слово, радуется, как

129

   .
   ребенок...
   ...Все же есть в Соломонке одна отрицательная черта - с Белкой, нашей дворнягой, никак поладить не может! От кого подобное отношение к Белке передалось
   - объяснять, думаю, не надо. Но факт налицо: собаку в квартире Соломонка не терпит. Будто мы не в городе живём, а в каком-то селе...
   Белка - животное добродушное и преданное, покрытое, от черного пятнышка очень чувствительного носа до кончика пушистого хвоста, белой гладкой шерстью. Её принёс отец в виде мягкого комочка, в пору, когда я понятия не имел о собаках. Вместо игрушки и, очевидно, чтобы было с кем по полу ползать... Да не учёл, что собаку кормить надо и, если не с горшком за ней бегать, то хотя бы пару раз на день её на улице выгуливать... И однажды, когда я спал, по указанию "свыше", папа куда-то унёс Белку. Лишь к вечеру я обнаружил пропажу собаки! Говорить со мной о пропажах было ещё рановато, тем более, что в словесных отцовских и рукотворных материнских увещеваниях я уловил неискренность "конспираторов". И поздно ночью отец отправился на "поиски" Белки...
   ...Возможно, мама не придала значения данному эпизоду. Но его результат сказался на многие годы: я понял, что неприемлемым решениям "командарма" можно противостоять! Что и предопределило наши дальнейшие взаимоотношения.
   Насчёт кормёжки Белка вскоре сама сориенти­ровалась и, научившись ходить на задних лапах, стала выпрашивать у соседей и знакомых что-нибудь себе на пропитание. Я же на свои пару ног встал не скоро... С приходом Соломонки с питанием Белке также полег­чало, но с местом проживания стало гораздо хуже - контроль был постоянным и неусыпным. Лишь когда папа получил свой подвал, и эту проблему, с приходом зимы, пришлось решать маме:
   - Срул, вырежь в двери подвала отверстие для Белки. Там будет её место!
   В подвале положили подстилку, и Белка, без дополнительных пояснений, всё поняла. Но, став

130

   .
   хозяйкой обширной конуры, она ни разу, по моим
   наблюдениям, не злоупотребила оказанным доверием - за
   порог подвала никто из её многочисленных поклонников
   не смел переступать! Что, однако, нисколько не
   сказывалось на численности щенят, периодически
   появлявшихся из её чрева.
   И всё же: стоило её "гегемону" приболеть, Белка каким угодно образом - чаще, с кем-либо из старших детей, пробиралась в квартиру и пряталась под моей койкой. Никакой шваброй изгнать её было невозможно, а брать голой рукой - опасно: кого угодно, кроме меня, могла укусить...
   Меня беспокоила судьба Белки. Вопрос не том, что ей немало перепадает от Соломонки (от меня, иной раз, не меньше...), которая, надо признать, больше всех ее кормит. Виной тому - собачники - "Ицыли", как их в нашем городе называют. По официальной версии, они должны вылавливать только бездомных собак. Но я знаю немало примеров, когда, для "плана", они прихватывают собак с жетонами на ошейниках.
   Владимир Дударевич, то ли в шутку - то ли всерьёз, как-то сказал, что собак ловят для изготов­ления мыла. Для чего специальные машины имеются: с одной стороны впускают собаку, с другой - получай готовое мыло! Представляете?!..
   Как наяву я вижу эту машину, и как запускают в нее Белку! У меня холодеют руки и ноги... А ещё других убеждают, что собака - друг человека! Об этом
   - во всех детских книжках написано. Про Джека читали, как он двух шпионов на границе изловил? А Рекса старенького доктора Горенштейна, что через дорогу от нас живёт, видели? Доктор едва ходит и, положив деньги с запиской в специальный ошейник, отправляет Рекса за покупками. Да что там говорить: это очень важный вопрос, и все, от мала до велика, должны следить за исполнением советских собачьих законов! Конечно, у Белки висит на шее положенный жетон, но, когда повсюду "планы", нет гарантии, что она не закончит свой жизненный путь в этой адской машине.
   Доктор Горенштейн и его овчарка Рекс - известная
   131
   .
   в городе неразлучная пара. Живет он один, в небольшом флигелёчке. Семьи нет, если не считать собаки и кошек, которых мы, дети, регулярно ему подбрасываем. Ходит доктор медленно, с трудом пере­ставляя ноги, опираясь на палочку. Но все известные мне мамы и папы, в вопросе лечения потомства, скидки доктору на старость и недомогание не делают: чуть что - идут за Горенштейном. Каждого ребёнка он знает с пелёнок и, как бы себя не чувствовал, никогда не отказывает. Разве что - избегает жары и навещает больных ближе к вечеру. Разумеется, в сопровождении Рекса, который, если нет иных сопровождающих, бережно несет небольшой саквояж, ухватив его пастью за ручку. Придя к пациенту, тем более, поднявшись на второй этаж, доктор минут десять пытается отрегу­лировать собственное дыхание и, наконец, набравшись сил, приступает к осмотру больного. Он плохо слышит, и осмотр ведет при помощи костяшек пальцев:
   - Здесь болит?.. А здесь?.. Здесь?
   Не расслышав ответ, он наставляет на больного вставленную в ухо деревянную, с раструбом на другом конце, трубочку:
   - Повторите!
   К взрослому и к ребёнку он обращается на "вы", и только в общении с Рексом из его уст можно услышать фамильярное "ты":
   - Ложись!.. Возьми!.. Вперед!..
   Плату за визит никогда не берёт. Когда пытаются передать ему деньги, он отводит руку и говорит:
   - Благодарю вас. Мне некому оставить то, что у меня есть...
   ...От старших я слышал, что единственного сына он "потерял" уже при советской власти: ночью пришли, забрали и... пропал. Не выдержав потрясения, вскоре умерла жена, а у доктора отнялись ноги... Так большевики одним ударом разворотили его дом. Сразу - без суда и следствия.
   Но доктор продолжал жить. Для людей. Пока город не оккупировали фашисты...
   ...От Соломонки не раз слышал, что маленьких

132

   .
   детей воруют цыгане. А как, без участия цыган "теря­ются" взрослые дети, я совершенно не представлял. И очень сочувствуя доктору Горенштейну, также подбрасывал ему щенков и котят.
   И всё-таки, при невольном соучастии доктора Горенштейна, я впервые пережил ужасную жизненную драму.
   Я заболел, и Белка - преданная душа, терпеливо ждала моего выздоровления под кроватью. В эти дни она могла сутками не принимать пищу, лишь изредка, в отсутствии посторонних, покидая надёжное укрытие, чтобы глянуть на своего господина и, если повезёт, нежно лизнуть его в высвободившуюся из под одеяла пятку или руку. Что касается не менее переживающей Соломонки, то она, как правило, делает вид, что не замечает нарушительницу установленного порядка. Казалось бы, выздоравливай и радуйся воцарившемуся миру и согласию на этой земле. Однако, с приходом доктора Горенштейна, мир в моих глазах пошатнулся. И причиной тому оказалась Белка!
   Вы бы посмотрели, как вела себя эта плебейка, лишь только Рекс оказался рядом: позабыв обо всём на свете, предъявив окружащим оголенную - без шерсти, часть своего тела, она стала выказывать Рексу своё восхищение и рабскую покорность! Пережить подобное предательство и унижение я не мог, и - разрыдался... Рекс, конечно, красавец. Но разве можно, ради мгновенного увлечения, предавать друга? Тем более - немощного и потому особенно восприимчивого...
   Но пришёл час проверки и нашего к Белке отношения. С ней приключилась беда: она посмела укусить человека, и в тот же день, пока меня где-то "носило", ее увезли в неизвестном направлении. Когда узнал, адская машина предстала пред глазами!
   Как подобное могло случиться - уму непостижимо! Ведь Белка, как человек, - все понимает. Разве что - говорить не может. И, как любое мыслящее существо, придерживается в общении определённых принципов. Для Белки главными из них являются те же, что сегодня на каждом газетном стенде прочесть можно: "Нас не

133

   .
   трогай - и мы не тронем!", "На удар врага - ответим
   двойным ударом!", "Затронешь - спуску не дадим!" И
   из-за такой вот принципиальности она и пострадала.
   Случилось так, что во двор нашего дома завезли повозку песка. Это наша мама постаралась. Не ради галочки в журнале осуществлённых общественных мероприятий, а чтобы отвоевать для детей клочок территории непосредственно в нашем дворе у этих наглых организаций, что на первом и цокольном этажах нашего дома располагаются: аптека, пункт сортировки и выбраковки куриных яиц, овощехранилище. До чего додумались! Всю пахучую продукцию в наш крошечный двор выставляют: склянки из-под лекарств, штабели ящиков с тухлыми яйцами, гнилой картофель... Не на день-два, а на недели и месяцы! Пока пройдешь до дощатого туалета, что в противоположном углу двора располагается, задохнуться можно. Лишь достигнув означенного места (совмещенного с помойной ямой...), начинаешь дышать полной грудью... А двор - двум повозкам разминуться негде: с трех сторон капиталь­ные строения, а с четвертой - деревянные хозяйствен­ные сараи, которыми от соседнего "нашего" двора отгородились. Тот самый, где проживают бабушка Молка,
   Розка, Дударевичи и многие, уже знакомые читателю, семьи. У них с "запахом" - всего один керосиновый склад, а у нас, куда ни глянь, каждый по-своему в нос шибает... Вот мама и развернула "борьбу", потому как"...наши дети неизвестно где болтаются!" Сражение началось - и плацдарм в виде кучи песка в центре двора, был успешно захвачен. Только с детьми оплошка вышла - не поддержали мы нашу маму. Пытались, да обоняние подвело: очистить лёгкими все зловонные запахи мы не смогли, и вскоре сбежали в соседний Большой двор, где уже успели обрести друзей и где сотню повозок поставь - всем место найдется!
   А песок остался. Чистый, песчинка к песчинке... И стал он день ото дня "таять": кому самовар или кастрюлю надраить, кому - на другие нужды. Песок - материал ходовой. Дети с других дворов заходили и брали, кто сколько хотел. Совсем немного осталось,

134

   .
   когда беда приключилась. В недобрый час за песком
   пришла незнакомая Белке девчонка...
   Если вы думаете, что Белка не знала, кто владелец песка, то глубоко заблуждаетесь. Она, как ребёнок, помалкивает, но всё "засекает"... Потому, находясь во дворе на охране подвала, собака заодно "положила глаз" и за кучей песка. Тем более, заприметив на ней истинного "владельца". Как не обратить внимание на разумное начало в поведении животного?..
   Но Белка не из тех, кого зовут"собакой на сене"- скажи ей доброе слово, и она тебе, вдобавок к песку, еще и пушистым хвостиком повиляет... А то, что она гавкнула, так это ей по собачьему уставу выполнять положено: ведь она у себя дома и на посту! А девчонка испугалась и бросила к тому же ведёрко с песком... Что, со скидкой на возраст, также можно было бы ей простить. Но зачем панически бежать? Белка, заподозрив неладное, решила ее задержать...
   ...Родители девочки, не вникая в суть, демонстри­руя на ноге дочери чепуховую царапину, заявили, что наша Белка "бешеная"! И Белку увезли...
   Так кто, как вы думаете, занялся спасением Белки? Ни за что не догадаетесь: Соломонка! Днём куда-то сходила и, возвратясь, торжественно объявила:
   - Сёгодни до Белки пидэмо! Но цэ дуже далэко... Во главе с Соломонкой пошли все дети, прихватив
   для Белки персональный обед. Перейдя мост, долго шли берегом Южного Буга. И когда последние городские постройки скрылись в предвечерних сумерках, увидели высокую дощатую ограду, за которой располагалось собачье ветеринарное хозяйство: чем ближе мы подходили, тем слышнее становились собачий вой и гавканье.
   Судя по организации похода и выбору времени, Соломонка здесь уже побывала и "с кем надо" обо всём договорилась. Им оказался дедушка Василий, древний старик с седой окладистой бородой, охранявший все это собачье царство. Последние новости узнаём от него.
   - Собака ваша нормальна, - говорит дедушка

135

   .
   29. Сторож. Карандаш.

136

   .
   30. Рыболов. Гуашь.

137

   .
   31. Городская окраина. Карандаш.

138

   .
   Василий, - и нэзабаром ийи выпустять... Да цэ и так выдно - смырна собака. Вас витдаля чуе. Послухайтэ: цэ вона плачэ...
   В самом деле: среди многоголосого собачьего хора, размещённого в клетках под дальними навесами, мы слышим пронзительно-призывный голос Белки. Да, это она! И мы умоляем дедушку Василия выпустить Белку на пару минут, пока мы здесь.
   В позднее время на огороженной со всех сторон территории "начальства ниякого нэма", и ночной директор не отказывает: идёт под навес, и через некоторое время к нам - с захлёбывающимся радостным визгом - вылетает Белка! Она не знает, на кого раньше прыгнуть и неуловимой юлой прикасается к каждому из нас. Но нагрузка на собачье сердечко, видимо, чрезмерна и, неожиданно, Белка стала стреми­тельно обегать двор по периметру, раз за разом всё более ссужая круг, и, наконец, опять бросилась к нашим ногам. Она едва дышит, но из последних сил пытается прикоснуться к каждому. Мы понимаем её состояние и... плачем от счастья. Плачет и Белка, что заметно по тёмным полоскам, образовавшимся от стекающих по белой мордашке слёз. Не выдерживают нервы и у деда Василия: огорченно крякнув, он отходит в сторону... Поставленная на землю миска с едой долгое время остаётся нетронутой: Белка продо­лжает прыгать, умоляя нас сдвинуться с места и забрать её с собой... Наконец, ткнувшись по нашему требованию в миску, она - боясь упустить нас из виду
   - не глядя, захватывает языком пищу и, чуть ли не давясь, продолжает визжать и лаять... А по белой мордашке скатываются уже видимые слезинки - она поняла, что с нами сейчас ей не уйти... И на обратном пути мы ещё долго слышим жалобный зов четвероногого друга.
   ...Собака, много лет прожившая рядом с человеком, понимает его с полуслова. Она может лежать, прикрыв веки у ваших ног, но она всё слышит, всё понимает и соответственно реагирует. Скажите при ней кому-либо о цели своего последующего похода, и она поведёт вас

139

   .
   в названном направлении... Именно таким умным и
   понятливым существом была наша Белка.
   ...В первые дни оккупации города немцами Белку, настойчиво стремившуюся прорваться в квартиру, пристрелил самозванный "наследник" нашей жилплощади и имущества, высокопоставленный представитель новой власти - дядя Петя, сожитель соседки по этажу - тёти Зины. С этими "партнёрами" мы ещё не раз встретимся, а пока отметим: жила Зина в соседней, на два окна, комнате, и проблему проникновения на "заслуженную" дополнительную жилплощадь, начальник оккупационной уездной полиции решил по-воровски, открыв смежную филенчатую дверь. Через пару месяцев, войдя "во вкус", он открыл аналогичную дверь по другую сторону комнаты Зины, расширив апартаменты ещё на одну просторную, с балконом по главному фасаду, комнату, расстреляв при этом тех кто в ней жил. Опережая события, назову их фамилию - семья Лемперт, судьба которой потрясает своей трагичной последователь­ностью...
   Белке не дано было разобраться в новых для неё словах: "эвакуация", "оккупация", "новый порядок". Утверждать, что, быть может, это и к лучшему - я не берусь. Но нет сомнения в том, что она приняла на себя одну из предназначенных для нас пуль - последнее, что она смогла для нас сделать.
   ...Достаточно ли я привёл доказательств, "реаби­литируя" маму, несомненно использовавшую служебное положение при вызволении Соломонки из колхозного рабства?- пусть судит читатель. Для меня её поступок служил и служит наглядным примером завидной жертвенности в межчеловеческих отношениях. Однако, я не вправе обойти молчанием неправедный поступок мамы по отношению к Соломонке, уволенной без права свиданий с автором этих строк. Трудно рассказывать, но против фактов не "попрёшь". Тем более, что лежат они на поверхности...
   Соломонка ушла неожиданно, со мной даже не попрощавшись. Меня долго держали в неведении, утверждая, что её срочно вызвали в село по причине

140

   .
   болезни кого-то из родственников. Но время шло, и я
   стал тормошить родителей, понимая, что пора этому
   родственнику выздороветь, либо - с кем не бывает? -
   умереть. Тогда мне признались, что Соломонка в
   городе и уже где-то у кого-то работает! Я не мог и
   не хотел этому верить. Ничего конкретного не узнав
   от родителей, поняв, что они сговорились и скрывают
   её местонахождение, я, по-одиночке, стал выспраши­вать старших детей. Так узнал улицу и описание дома, в котором обитала моя Соломонка. К вечеру я подошёл к калитке в решётчатой ограде, за которой находилось крыльцо одноэтажного кирпичного здания. Я приоткрыл калитку, но войти во двор не решился: "Что скажу, когда откроют эту роскошную, всю в завитушках - под старину, деревянную дверь?.. Хорошо, если выйдет Соломонка... Сказать, чтоб вернулась? Но ей здесь, наверно, лучше - видно, что богатеи живут... Да и как она могла уйти, не сказав мне, куда и почему уходит - не хотела, чтобы я приходил?.. Так надо ли её о чём-то просить?!.."
   И, проявив не лучшие черты характера, я ушёл, не постучав в "буржуйскую" дверь...
   ...Много позже узнал, что кто-то из знакомых видел Соломонку вблизи от нашего дома. Она кружила по другую сторону улицы - со стороны нашего балкона, на котором, кроме меня, редко кто и когда бывает...
   К кирпичному домику я больше не ходил: в моём сознании он никак не ассоциировался с образом Соломонки - я продолжал ждать её возвращения в нашу квартиру. Но Соломонка, по позднее понятой причине, ни разу нас не навестила...
   ...За что или за кого "боролась" в данном случае наша мама, можно только догадываться.
   Мне бы не хотелось выделять себя из среды остальных детей, утверждая, что меня Соломонка опекала больше кого бы то ни было. Но пренебрегать известными фактами я не вправе, тем более, что вытекающие из них выводы и для меня являются открытием... Например, если раньше считал, как мне втолковывали, что причиной разрыва послужило шаткое

141

   .
   экономическое положение семьи, то сегодня убежден в
   совершенно обратном: причём здесь экономика, если
   мама явно не желала продолжения моих контактов с
   Соломонкой? Ведь от меня одного скрывали место её проживания!..
   Это не было пустым "борением" с кем-то и ради чего-то - предметом борьбы был я, и "противником", как ни больно подобное констатировать, была Соломонка! Мама, своим, прямо скажем, далеко не материнским отношением, оттолкнув меня к бездетной женщине, всё-таки сумела вовремя заметить образовавшуюся между нами глубокую пропасть. Мне трудно судить, что послужило толчком к прозрению мамы: элементарная материнская ревность к посторонней женщине, сумевшей подобрать "ключик" к душе отвратного ребенка; или ощущение надвигающейся пустоты в связи с неизбежным призывом старшего сына в армию? Не знаю... И хотя отношение мамы ко мне изменилось, я ещё долго не шёл на сближение... Миг сброса душевного отчуждения по отношению к родной матери я прекрасно помню. Надеюсь, к нему мы ещё вернемся.
   ...Зададимся вопросом: "Не много ли я уделяю внимания своей особе?.." Если книга читается именно так, то грош ей цена в базарный день. Не скрою: беспристрастный анализ событий и поступков хорошо знакомых тебе людей - интересное занятие. Но не в этом вижу главную задачу: окружающий нас прекрасный и немилосердный мир интересен ещё и тем, что всё в нём повторяется...
   Во многом порицая свою мать за её
   избирательность по отношению к своим детям; порой,
   себе же в ущерб, как увидим ниже, идя против её
   воли, не могу утверждать, что в душевно тяжкий для
   меня период я целиком отдал свое сердце Соломонке.
   Нет - я, как мог, боролся за маму, пытаясь доказать ей свою "полезность"!
   Один из таких эпизодов, ставший вехой в моём, если можно так выразиться, духовном сближении с мамой, связан с голодным существованием нашей семьи.

142

   .
   Произошёл он в середине тридцатых годов, когда на Украине, наконец, разрешили свободную продажу хлеба, отменив его распределение по предприятиям, домовым спискам и талонам. Продажу разрешили, а его выпечку почему-то не увеличили... И приобретение буханки хлеба граничило со смертоубийством. Из-за одной буханки! Больше в одни руки не давали.
   Основным, точнее - единственным, поставщиком хлеба в семье была мама. Так уж повелось: мама добытчик, и она за всё в ответе... Но бывали дни, а то и несколько дней кряду, когда мама, буквально раздавленная - другого слова, как сейчас убедимся, здесь не подберёшь - приходила домой с пустыми руками. А кушать хотелось. И весь день я с надеждой взирал на входную дверь...
   Сколько мне тогда было? Лет шесть-семь, не более, так как в школу пошёл позже, и в жизни своей операции по обращению денег в товар ещё ни разу не производил. Мало того: из разговоров старших я знал, что хлеб "дают", и не сразу смог осознать, что теперь за него надо отдать деньги... Голодные дни следовали один за другим, и мои познания мира быстро продвинулись вперёд: я впервые "потревожил" мамин кошелёк, в котором хранилась мелочь...
   На следующий день, с утра пораньше, я пристроился у хлебного магазина к толпе людей. С каждой минутой народу прибывало. Одновременно с открытием дверей магазина очередь распалась, и я оказался в гуще здоровенных мужиков, вернее - между их жестких ляжек, кирзовых сапог и лаптей...При всём желании выбраться из образовавшегося пресса обезумевших голодных людей было невозможно! Единственное, что успел, воткнулся носом меж ног впереди стоящего огромного мужика...
   ...Жить мне осталось совсем немного, когда решавшие мою судьбу - сильные, обутые в кирзачи - ноги, "внесли" меня во внутрь магазина. Безбожно помятый, в полуобморочном состоянии, я, первым делом, приткнулся в свободный от людей угол... Как долго приходил в себя - не скажу, пока кто-то из

143

   .
   сердобольных не подтащил меня к прилавку с зажатыми
   в кулаке монетами...
   И я принёс домой буханку хлеба! Пока извлекал её из-под рубашки, взгляд мамы был не только ошеломлён­ным: она смотрела на меня с каким-то удивлением и откровенной радостью... Что оказалось столь неожи­данным, что ради него я готов был вновь втиснуться в щели между мужских ног. Но, выслушав "героя" (красок я, разумеется, не жалел - что вполне подтверждает народную примету: "Яблоко от яблони - далеко не падает..."), строго-настрого предупредила и близко не подходить к очередям за хлебом! Стало быть, я не зря рисковал жизнью: мама меня, пусть не очень, но всё же "немножечко" любит...
   И "подходить" к очередям за хлебом продолжала одна мама. Зная её характер, никого не берусь винить.
   Но я был мал и голоден. И не понимал - почему остальные, достаточно взрослые члены семьи, к числу которых причислял также Соломонку, не помогают маме в добыче хлеба?..
   Вот и попробуй, разберись в моей маме: тогда, в голод, жалела, а сейчас - в начале сороковых годов, когда хлеба вдоволь и сливочное масло не проблема, столь бессердечно обойтись с Соломонкой. Да и с младшим сыном тоже...
   В новых, внешне тепличных условиях, в которых оказалась Соломонка - всего двое пожилых зажиточных людей, взамен четырех прожорливых "галчат" и хозяйки с "характером" (о прежнем хозяине речи нет - всем бы таких...), не обошлось, безусловно, без участия мамы.
   Речь не о пресловутой рекомендации, которую принято было выдавать домработницам, а о науке, освоенной Соломонкой под руководством мамы: поручи ей при­готовить фаршированную рыбу, и всё будет сделано в лучшем виде...
   В оставшийся довоенный период с Соломонкой я ни разу не встретился. В чём виню, прежде всего, себя. Потому, что мог и не сберег радость общения с преданным мне Человеком, отдавшим годы своей жизни для моего становления.

144

   .
   ...Чтобы понять мою маму, повествование о Соломонке я вынужден довести до конца, так как в финале наиболее ярко просматривается её внутренний мир.
   У детей душевные потрясения заживают быстрее, чем у взрослых. Жадно познавая окружающий мир, они живут новыми впечатлениями, забывая о недавних переживаниях. Старшим поколениям - прошлое вычерк­нуть труднее, а то и просто невозможно. В чём убедился через полтора десятка лет по... своей маме.
   В один из дней моего отпуска, когда шитые золотом офицерские погоны засверкали на моих плечах, мама, в обычной для неё приказной форме, неожиданно сказала:
   - Ты должен навестить Соломонку! Она о тебе всё время спрашивает...
   ...Господи, Как же я мог о ней забыть!
   - Она в Проскурове?! Жива?! - радости моей не было предела.
   - Возьми с собой эти туфли... Это её размер... Она носит обувь на малом каблучке...
   ...Не припомню, чтобы мама, разговаривая со мной, не глядела мне прямо в глаза. Она желала этой встречи и готовилась к ней. Не только ради того, чтобы своим "сюрпризом" обрадовать меня. В опреде­лённой мере, моя встреча с Соломонкой являла для мамы и замаливание ранее свершённого ею греха: мама "дала" мне Соломонку, затем разлучила с ней, свершив сей акт жестоко, не по-людски. Вины Соломонки не было в том, что я перестал замечать маму... И вот теперь - мама и я - остались в неоплатном долгу перед преданным нам Человеком.
   И еще один яркий штрих в образе Соломонки, поведанный мне мамой.
   Десятки тысяч проскуровчан пожрал Молох войны. Сам город почти не пострадал. Сохранился и домик, в котором жила Соломонка. После изгнания немцев и возвращения прежних владельцев из эвакуации Соломонка в полной сохранности вернула им квартиру и имущество. Вскоре покинула их дом, устроившись

145

   .
   работать дворником в домоуправлении - единственная в Союзе должность, где простой гражданин незамедлите­льно обеспечивался жильем.
   -...И вернула им всё до последней иголки!
   Так, с пафосом, закончила своё повествование мама, тем самым - с гордостью убеждая, что в праведном поступке Соломонки есть толика и её заслуги.
   Я не опровергал: свою немаловажную роль в судьбе Соломонки мама, несомненно, сыграла. И деяние мамы вполне могло стать наглядным примером в благородном поступке её воспитанницы. Но, хорошо зная Соломонку, убеждён, что подобный поступок - суть ниспосланного мне Друга.
   Об одном лишь можно сожалеть, что Соломонка в период оккупации не жила в нашей квартире: кто знает, возможно, Белка осталась бы жива...
   ...А осталась бы жива Соломонка, оказавшись на мародёрском пути "дяди" Пети? Не провидение ли подтолкнуло маму своевременно расстаться с ней: ведь от расширения "своих" апартаментов - за счёт нашей квартиры и комнаты Лемпертов - он бы ни в коем случае не отказался... Не потому ли до времени завершил свой жизненный путь безропотный Йоси Лемперт - единственный кормилец семьи, отец троих малолетних детей, спешно рекрутированный и отправ­ленный на финляндский фронт в 1939-м году и сгинув­ший на подходе к своему дому?..
   146
   .
   Глава восьмая
   Р О Д И Ч И
   Все они, слава Б-гу, жили в пределах Союза и на протяжении основного периода своей жизни, заполняя анкеты, я не кривил душой, утверждая, что родствен­ников за границей не имею. Правда, один раз - по наивности - сам себя оговорил, но это был первый и последний случай в моей жизни: я понял, что СССР - не та страна, где можно"шутить"по подобному вопросу.
   Даже в доверительной беседе...
   К л а н Г а л ь п е р и н ы х
   У дедушки Менделя Гальперина с бабушкой Фаней в конце девятнадцатого и в начале двадцатого столетия родились два сына - Мейлех и Моня, вслед за ними три дочери: Шейндля, Эстер и Гоня. Все дети - по внешности и содержанию - абсолютно разные, словно не в одном "горне" выковывались их лица и характеры.
   Дедушку, умершего незадолго до моего рождения, в память о котором меня нарекли Менделем, я предс­тавляю плохо, так как не припомню, чтобы держал в руках его фотографию. Бабушка Фаня, с которой чита­тель уже в достаточной мере знаком, меня, шалопая, особо не жаловала, да и мне некогда было вести с
   147
   .
   32. Портрет пожилого мужчины. Масло.
   148
   .
   33. Портрет бабушки Фани. Карандаш.
   149
   .
   34. Портрет мужчины. Гуашь.
   150
   .
   35. Импозантный мужчина. Масло.
   151
   .
   36. Портрет Ш.М. Поляковой. Супруги художника
   Карандаш.
   152
   .
   37. Портрет Риты Поляковой. Внучки художника.
   Карандаш.
   153
   .
   ней беседы на подобные темы. А отрывочные сведения,
   поступающие от мамы, не всегда застревали в моей
   памяти - ну как, скажите, поверить, что мой дед был
   в каких-то родственных отношениях с самим Шолом-
   Алейхемом? Первый - Гальперин, второй - Рабинович. Один (который Рабинович) вовремя уехал в Америку, а второй (который Гальперин) почему-то застрял на Украине... Были бы родственники - такое могло бы случится?.. Первый еврей, и второй - еврей: вот и вся родня. Но нашу маму не каждый понять сумеет - суть в том, что она вообще-то не возражает, если и я стану писателем... Так об этом надо помнить всю жизнь?!..
   Космонавтов в те времена ещё не было, и случайно оброненную фразу, что дедушка служил приказчиком в магазине, можно принять за истину. Торговал не золотом и не брильянтами, а остановил свой выбор на тканях: сантиметр в одну сторону, сантиметр - в другую... Капиталов не нажил, а пятерых детей - между делом - сотворил. И, что самое главное, сумел их сберечь в гражданскую войну, когда в Проскурове, за несколько дней непрерывных погромов, от рук петлюровцев погибло шесть тысяч евреев.
   В данном смысле, не касаясь всего остального, очень жаль, что дедушка Мендель не прожил - ради спасения своих детей - еще пару десятков лет...
   Учитывая осведомленность читателя относительно бабушки Фани, я могу с ним согласиться, что она - преданнейший для своих детей и их потомков человек. Всю жизнь, сколько помню, она опекала Эстер, потом её ребёнка; затем троих, ритмично рождаемых младен­цев тёти Гони. О Зиновии и говорить не приходится: эту "занозу" бабушка пронесла через всю свою жизнь. Что касается моих с ней отношений, то поначалу их особенно тёплыми не назовёшь. "Взаимопонимание", разумеется, определялось не мной, и объяснение я нахожу в том, что с первых дней рождения меня пеленала... другая бабушка! А это, как оказывается, для бабушек столь уязвимой национальности, имеет немаловажное значение...
   154
   .
   Но бабушка Фаня была у меня одна. И я, в меру необходимости, прибегал к её помощи. Тем более, что жили мы в одном доме, но вход в её крохотную комнатку был не с парадного подъезда, а со двора, что также потеряло своё значение, когда я стал на свои ноги. И постепенно, год от года, сердечко бабушки стало оттаивать, что, в свою очередь, позволяло прибегать к её заступничеству перед мамой.
   Так мы и жили: бабушка, мама и все остальные...
   * * *
   М е й л е х - старший сын бабушки. Высокий, костистый, ничем не примечательный мужчина. Разве что голосом - уж очень любил петь. Голос густой, как из бочки: бум, бум, бум... В хоре - еще куда ни шло. Но его больше привлекали сольные выступления: как приедет в отпуск, остановится в упомянутой комнатушке, где жили бабушка и Эстер, дождётся их ухода, и, распахнув настежь створки маленького окошка, пел на всю улицу:
   - О дайте-дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить!..
   Я не очень разбирался, у кого дядя просил "свободу" и какой "позор" он собирался искупить. Но,
   наблюдая с балкона за реакцией прохожих, чувствовал
   себя неуютно: многие сниходительно улыбались, указы­вая пальцем в направлении окошка, а то и откровенно смеялись. Разумеется, можно было делать вид, что солист - не мой дядя. Но как же не мой, если я точно знал, что он родной брат моей мамы? И, чувст­вуя себя сопричастным, незаметно прикрывал створку окна, дотягиваясь к ней длинным прутом, рискуя перевалиться через ограждение балкона...
   Дядя, увлеченный пением, не сразу замечал звуковой барьер на пути к аудитории. И, когда спохватывался, сил на повторение "ударной" арии уже
   155
   .
   не хватало... Досадуя на не ко времени сорвавшийся
   ветер,он вновь открывал окошко и обновлял репертуар
   более легкой арией на украинском языке, давая
   понять, что - хотя и есть нечто еврейское в его
   славянском произношении - но он, всё-таки, из
   местных:
   - ...Гм-гм-гм! Та-там, та-тим; там-там, там-тим: тэпэр я турок - нэ козак!
   Убедившись, что очередное выступление дяди аплодисментов не срывает, я вновь, дублируя ветер, прикрывал окошко...
   Не исключено, что из-за прорезавшегося голоса он в своё время уехал в Москву, где, женившись на москвичке, устроился работать в оперный театр. Свою мечту с ходу не осуществил, но рабочим сцены его взяли: ставил декорации, снимал их и, одновременно, заучивал арии... Во время репетиций, из-за кулис, иногда "подавал" голос, но никто, судя по всему, не обращал внимания на его могучее дарование. Но дядя надежды не терял: в сценариях предвоенных фильмов были случаи, когда кто-то из ведущих артистов вов­ремя не являлся, и его подменяли ранее незамеченным талантом... С дядей Мейлехом, к сожалению, ничего подобного пока не произошло.
   * * *
   М о н я-круглолицый, в бабушку Фаню, компанейс­кий мужчина, которому всё, судя по его неунывающему характеру, легко давалось.
   Жил он в Минске, где также женился на девушке из "местных". К родным приезжал всегда без предуп­реждения, наскоком. Никого и ничего не боялся и, когда ему говорили:"Иди отметься, иначе - посадят!" (Проскуров находился в приграничной зоне...), он смеялся, выражая полное пренебрежение к указам советской власти. В период неслыханных репрессий,
   156
   .
   безостановочно будораживших страну, его бравада не
   гармонировала с воззрениями окружавших меня людей.
   Что казалось странным, а однажды произошедший случай
   - вообще заставил меня держаться от этого дяди на расстоянии...
   Дядя любил шутить, заразительно смеялся, не принимал всерьёз "ценные" указания мамы и потому останавливался, в основном, у нас, где только и могла с трудом разместиться сбегавшаяся со всего города родня:
   - Вы слышали? Моня приехал!..
   И все дни дядя находился в окружении людей и мог выдавать "на гора" свои хохмы. Приезжал он всегда один, по тем же, видимо, соображениям, что и дядя Мейлех: жены обоих не блистали красотой...Если старшему брату подобный выбор - исходя, очевидно, из его личной внешности - как-то прощался, то в отношении к Моне, завидному по всем статьям мужчине,
   мама долго не могла успокоиться:
   - ...Почему ты женился на такой некрасивой?
   - Чтобы на неё никто не зарился, пока я в Проскурове нахожусь...
   Так дядя шутил. Умно или нет - не так важно. Всем с ним было легко и весело. Родные понимали его с полуслова и, поддерживая праздничный настрой, отвечали шуткой на шутку, тем самым давая понять, что и они сотворены из того же "теста". Вокруг шум, хохот, просветленные лица. Праздник - одним словом.
   Особенно "сходили с ума", когда, ради встречи с братом, из Шепетовки приезжала тётя Гоня - младший ребёнок в семье дедушки Менделя, соответственно, всеми любимая и, на мой взгляд, не кривя душой, самая удачная... Тогда вечер встречи родных прово­дили двое ведущих, которых Всевышний, в дополнение к броской внешности, темпераменту и душевной предрасположенности, ещё наградил артистическим талантом...
   ...Еврейские семьи европейской части Союза, пережившие войну, в своём большинстве, не смогли сохранить фотографии родных, покоящихся во рвах и
   157
   .
   котлованах, а также погибших на полях сражений. Нет
   у меня и фотографии дяди Мони. Нет... Но, прожив
   жизнь, смею утверждать, что такие люди - редкость.
   Их весёлый нрав преображает не только окружающих людей, а и среду, в которой они обитают. Подобные трансформации я ощущал при каждом приезде дяди Мони.
   Общительный и вездесущий, он, казалось, заполнял собой всю квартиру. Вместе с тем, несмотря на обилие окружавших его людей, он успевал присмотреться и уделить внимание каждому. Проявил он однажды интерес и к моей, ползающей по полу, персоне.
   Воскресное утро. Мама с дядей сидят на кушетке и тихо о чем-то беседуют. Я нахожусь рядом, на своём обычном месте - под столом. Отец - в соседней комнате, за мольбертом. Кругом тихо, мирно. Земная благодать, да и только. И вдруг дядя Моня сорвался с места и, выхватив меня из-под стола, выбежал на балкон. Я, что называется, и глазом не успел моргнуть: положив на обе руки, он стал подбрасывать меня кверху. Выше, еще выше!..
   Не берусь утверждать, что я визжал от восторга. Но подобным вниманием меня редко кто баловал, а если быть откровенным - вообще не припомню. Разве что отец, на домашних концертах младшей сестры, держа меня на коленях, раз за разом поближе придви­нет к своей груди... А чтобы так, в воздух, не было.
   И вот - такая радость: огромное синее небо надо мной, и сильные руки дяди, подхватывающие и вновь отдающие меня простору! Но с каждым очередным броском мне почему-то становилось не по себе: или я услышал чей-то крик снизу, или хватка дяди была излишне жёсткой, но я нутром почувствовал что происходит нечто неладное. В какой-то момент, изловчившись, я глянул в сторону и понял, что"парю" над бездной - за пределами балконного ограждения!.. Почти одновременно с моим испуганным криком, проз­вучал возглас мамы:
   - Срул! Останови его!..
   ...Дядя опустил меня на плиту балкона, распря­мился, на какое-то мгновение встретился взглядом с
   158
   .
   мамой и, молча обойдя её, скрылся за порогом. А
   мама ещё долго стояла в дверном проёме, ухватившись
   за косяк двери...
   Собрав свои вещи, дядя Моня ушёл. Без слов, не попрощавшись и не оглядываясь. Мама его не останавливала, молча наблюдая за его сборами. Я понимал: она переживала размолвку с братом, но и признание ошибочности своих взглядов или поступков -
   находилось за пределами её природных "дарований"...
   Что произошло? Как могла ровная и умиротворён­ная беседа вызвать столь ярый и рискованный во всех отношениях порыв дяди?.. Ясно, что речь они вели обо мне и, не беря на веру "заявочки" сестры, он решил столь необычным методом доказать, что любой - даже нелюбимый ребёнок - не может быть безразличен матери. Даже такой "принципиальной", как его сестра...
   И доказал!
   Мама любила своих родичей и, в силу исключите­льности своего характера, за каждого из них, в чём нисколько не сомневаюсь, не пощадила бы своей жизни.
   Тем более, за дядю Моню, своего ровесника, с кем вместе росли и кому не только могла, но и доверяла самое сокровенное. И "доверила", как говорят у евреев, на свою голову...
   Миновать Проскуров дядя Моня не мог. Однако, лишь на долгожданной свадьбе тёти Эстер, явившейся зримым безграничным праздником для всех членов семьи, наметились сдвиги во взаимоотношениях между дядей и мамой. К сожалению, прежней безоглядной доверительности в их отношениях уже не наблюдалось.
   В один из приездов, летом сорокового года, на обратном пути в Минск, дядя Моня прихватил с собой Зиновия. Возвратился старший брат щёголем: в новом тёмно-синем костюме, заграничном - сером, в крапинку,
   зимнем пальто и чёрных лакированных туфлях. Не
   скажу, как отреагировала на обновлённый облик
   Зиновия его мучительница - Розка, а наша мама обрела прежнюю уверенность: "Я знала, как сильно любит Моня моих детей!"...
   Да, только по отношению к Зюне и Люсе мама
   159
   .
   замечала любовь к её детям...
   ...Если бы дядя Моня сегодня был жив, я попросил бы у него прощения - во все последующие его приезды я избегал встреч с ним, старался держаться от него подальше и не проявлял к нему каких бы то ни было родственных чувств, считая его непредсказуемым человеком. Теперь, на склоне лет, прокрутив в памяти "ролик" с записью запомнившегося эпизода, постигнув причину, подвигнувшую дядю на столь отчаянный поступок, я понял, что был к нему несправедлив: он защищал мои права быть равноправным среди равных! Не найдя других действенных аргументов, он только таким образом сумел доказать моей принципиальной маме, что все её "заявочки" - несуразная бравада, так как для неглупой в целом женщины, "недорогих" детей не бывает. Результат мы знаем. Но какой он достигнут ценой - судить не берусь. В первую очередь,
   по отношению к дяде - на подобный поступок мог
   решиться человек только с легко ранимой и чуткой
   душой...
   * * *
   Э с т е р. Мы прожили с ней бок о бок до начала войны - в одном доме,на одном этаже и входные двери в нашу квартиру и в комнатку, где она поначалу жила вдвоём с бабушкой Фаней, а затем - с супругом и младенцем, находились в считанных шагах друг от друга. Правда, пройти их надо было через "загогули­стый" тамбур, прикрытый с обеих сторон дверьми, ничем не отличавшихся от остальных и позволявших общаться соседям по этажу.
   Последнее обстоятельство нельзя не отметить, так как - людей несведующих, впервые оказавшихся на втором этаже нашего дома, оно непременно вводило в заблуждение о якобы полной изолированности парадного входа от дворового - что не раз выручало нас, пацанов...
   160
   .
   38. Портрет молодой женщины. Знакомые добрые черты.
   Карандаш.
   161
   .
   Рассказывать о тёте Эстер, изъяв её из связан­ных с нею событий, почти нечего. Да, есть такие люди на белом свете: тихие, скромные, ни на что не претендующие, вечно чего-то стыдящиеся, беспричинно чувствующие себя провинившимися перед другими, - позволь им где-нибудь приткнуться, и ты о них больше не услышишь. Не дурнушка и не красавица, перезрелой девицей, пропустив вперед младшую сестру, наконец­-то была выдана замуж за такого же неприкаянного, как она, парня. Разумеется, при самом активном участии старшей сестры... А что происходит в этом мире без руководящей роли моей мамы? Но, как она ни пыталась подыскать для работницы веревочной фабрики (чей портрет не сходит с Доски почета, и о ком од­нажды была напечатана заметка в местной газете...), какого-нибудь завмага или, на крайний случай, продавца, пришлось всё же довольствоваться простым почтальоном. Зато - из какой семьи! Кто в городе не знает портного Дьяковецкого? Ну, так это его сын - Шойлык!..
   Свадьбу сестре также организовала мама. И какую!
   - Все говорят, что в Проскурове такой свадьбы ещё не было!..
   Не будем уточнять, чьи эти слова, а лишь подтвердим сказанное. Хотя бы потому, что это была первая в моей жизни свадьба, и я свидетель, как мама "пласталась" ради такого торжества. Она даже пошла на очередное перемирие с тётей Бертой(которая с ней "два сапога-пара", спасшая нас на пожаре...) и уго­ворила её предоставить для проведения празднества свою квартиру, огромная гостиная которой - служащая одновременно спальней для семьи из пяти человек...- имела смежную дверь с комнаткой бабушки.
   Тут и говорить не о чём: столько лет прожить рядом ("...Дай Б-г мне столько лет здоровья!") и не помочь любимым соседям?! Мало ли что происходит между людьми? Но у большинства евреев свадьба слу­чается в жизни один раз! Так зачем вспоминать прошлое?!..
   ...И пусть после подобного диалога кто-либо
   162
   .
   39. Еврейская свадьба. Фрагмент картины. Гуашь.
   163
   .
   посмеет сказать, что моя мама не гениальный менеджер и не дипломат!
   Свадьба действительно удалась на славу. Сколько радости выплеснулось наружу, можно судить хотя бы по тому, что кто-то из взрослых в пьяном виде сумел уместиться в моей детской кроватке... Уморился и я, ошеломленный массой необычных впечатлений, возбуж­денно снуя в скопище веселящихся людей. Где свалила меня усталость и как оказался в деревянном корыте, сколь ни пытался, вспомнить на следующее утро не смог... Вот такую свадьбу сотворила моя мама!
   ...Возможно, женщин одного "покроя" с нашей мамой можно встретить среди дамского сословия любой национальности. Такая вероятность, очевидно, не исключена. Но, имея сейчас возможность поимённо перечислить тех, кого повстречал на жизненном пути, я невольно убеждаюсь: таких женщин - единицы, и все они одного исповедания. Их безудержная активность беспредельна, и, не без того, порой от неё приходи­тся спасаться... Но сейчас речь о другом: какую массу дел они могут выполнять одновременно! Оказав­шись...Нет, поставив себя в центр события, они - не чувствуя усталости - не только командуют "парадом", а и участвуют в нём. Именно в период организации свадьбы Эстер я впервые разглядел неисчислимые дарования моей мамы. Она выполняла десятки дел одновременно: снимала пробы со всех кастрюль на кухне, следила за духовкой, месила тесто, парила индюшку, решала как расставить столы, где кого посадить, как украсить помещение, где раздобыть столовую посуду, кого пригласить, и кого -"...после того что было!" - она просто видеть не может!
   Приукрашивать не будем: не без этого... Среди последних чаще всего фигурируют родственники со стороны отца. Некоторых из них я на свадьбе тёти Эстер не досчитался...
   Но не это главное: отдельные мужчины, которым достается такой"изумруд", зачастую считают, что так и должно быть, и не придают подобной жизненной удаче особого значения. Если быть откровенным до конца, к
   164
   .
   таким мужчинам можно отнести и моего отца, который,
   напомню: "...кроме своих картин, ничего не видит!".
   Действительно: что тебе стоит похвалить этот суп, жаркое или "из ничего" испеченный лэйкех? От тебя, что ли, убудет, если ты скажешь доброе, вполне заслуженное твоей супругой, слово? Где и - основное
   - с кем ты витаешь в облаках, сидя за этим столом, не замечая прекрасных глаз? И, наконец, какой пример ты подаешь детям?!..
   Имея такого супруга, женщина, не лишенная наблюдательности и самолюбия, просто вынуждена себя нахваливать! Меня вы можете не переубеждать, так как в данном вопросе я с мамой полностью солидарен и, с нетерпением ожидая каких угодно празднеств, втихую "дегустировал" изготовленные мамой лакомства.
   О, если бы вы могли их испробовать! Из чего бы она их ни готовила, они были необыкновенными по вкусу, и если о чём сожалею, так только о том, что не мог высказывать маме своё восхищение...Но, родившись не ко времени в голодные годы, на отмеченном этапе я достаточно воздавал маме хвалу за обеденным столом, демонстративно облизывая посуду и пальцы, рассчиты­вая при этом на заслуженную добавку.
   ...Меня могут упрекнуть, что в главе об Эстер я больше рассказываю о её сестре - моей маме. Поэтому нелишне напомнить, что с первых строк повествования я предупреждал: о ком бы мы ни говорили, не упоми­нать о моей маме - невозможно. Во-вторых, эта книга о моём детстве - следовательно, и о моей маме, так как детей без мам пока не бывает. И, что самое главное, - эта мама мне дорого досталась...
   Ведь наша мама стремилась единолично решать все проблемы не только в нашей семье, а и в семьях жильцов нашего дома, двора, района, города. Если смотреть шире, она их пыталась решать и по всему Союзу, где только ни жили наши родные, с какой бы стороны они нам не приходились, и родные наших родных... И Эстер, возможно, никогда бы не вышла замуж, если бы всё решалось, как наметила наша мама:
   быть может, этого как раз и хотел Всевышний. Но
   165
   .
   Эстер - тихоня! - иначе распорядилась своей судьбой... Как было трудно для перезревшей Эстер найти
   жениха, так не меньшей проблемой для родных Шойлыка
   - подобрать для него невесту: оба - как две непри­каянные былинки, пригибаемые к земле малейшим дуновением ветра. Слабые духом и безобидные для окружающих люди, они довольствовались тем, что у них было, и не могли не нарадоваться на своего сынишку - очередного Менделя-Эммануила в нашей миш­пухе, которого Шойлык, как ни странно, всё же сумел сотворить задолго до формального оформления брака, и Эстер гуляла на собственной свадьбе почти на сносях... Так что отступать родичам, в первую оче­редь, моей маме, было некуда: вариант с Шойлыком, как и все остальные, был её "находкой", но он не главенствовал в соответствующем списке. И Эстер об этом знала. Так что не будем бездоказательно валить всю "вину" за содеянное на Шойлыка. Да это и не важно: мальчишка вскоре получился изумительный!
   С рождением брата я стал чаще заглядывать в комнатку бабушки, с интересом присматриваясь к маленькому человечку, радуясь любой гримасе на его лице и удивляясь уравновешенности его, если можно так выразиться, характера. Или он уже чувствовал, что в этом мире всё временно?..
   Вскоре на малом свободном пространстве моё присутствие оказывалось лишним, и бабушка (только бабушка, а не Эстер!) бесцеремонно меня выпроважи­вала, изредка откупаясь ложкой картофельного пюре, преподносимого мне на чайном блюдечке. Заправлено ли оно было маслом? Не думаю: не те были времена и заработки... Но его вкус чувствую во рту и по сей день.
   С младшим братом - единственным сыном тёти Эстер - связаны ещё одни памятные впечатления: "участие" в обряде обрезания. Правда, к месту дейс­твия меня сумели не допустить. Но только потому, что никто мне толком не разъяснил для чего собралось столько разодетых во всё чёрное мужчин с шикарными бородами и пейсами. Не все они смогли разместиться в
   166
   .
   комнатке бабушки и, плотно закупорив своими телами
   входную дверь, исключили какую бы то ни было возмо­жность моего прорыва вовнутрь. Так что поделиться впечатлениями о самом действе, к сожалению, не могу.
   Но запомнились радостно-возбужденные лица людей, оставшихся на входной площадке, когда, на высоко поднятых руках, было вынесено блюдце, внутри кото­рого что-то было, но я так и не сумел разглядеть...
   ...Неудовлетворенное любопытство сказывалось и в более зрелом возрасте. Многие годы пользуя общест­венные бани, я пытался расширить свой кругозор в этой области, но особого отличия в мужских придатках,
   вызванных вмешательством человека, так и не разгля­дел: тот, кто по "початку" казался стопроцентным евреем, физиономией чаще всего походил на действую­щего партийного генсека; а у тех, чей нос явно выдавал национальную принадлежность, в положенном месте и смотреть было не на что!.. Именно в общест­венных банях я потерял веру в бытующую среди доверчивых женщин присказку - якобы у мужчин "вит­рина" отражает содержание "магазина"... Авторитетно заявляю: подобное утверждение - чистой воды вымысел,
   надуманный теми, кому не на что больше рассчитывать. Отразив очень важные, на мой взгляд, в общечеловеческом плане жизненные наблюдения, вернёмся к
   Менделю-младшему, глядя на которого со стороны, ты теряешь счёт времени и словно возносишься на небо. Ты расплываешься в улыбке глядя в эти серые с синевой глазёнки, умилительные ямочки на румяных щёчках; ощущаешь необыкновенную теплоту, украдкой прикоснувшись к его плотному, скормлённому добротным материнским молоком тельцу. Ведь я наяву видел то, к чему был подготовлен всей своей непродолжительной жизнью,- к встрече с неземными существами, парящими в небесах на многих иллюстрациях художественных собраний в библиотеке отца, витающими рядом со святыми и самим Всевышним...
   И сама Эстер с рождением сына как-то неожиданно и сразу похорошела. Будто прорвалась невидимая плотина, и глаза её заискрились женственным блеском,
   167
   .
   а на лице заиграла улыбка, нежная и робкая, малоза­метная для тех, кто не соприкасался с ней прежде. Столь удивительное перевоплощение женщины вообще и родной тёти в частности ошеломило мое неискушенное воображение и заставляло повнимательней в неё вгля­дываться: "Моя ли это тётя Эстер?.." Лаская сына, она - убежден - не замечала никого вокруг. И я, шебаршной и неусидчивый мальчишка, боясь нарушить необычную в моих буднях гармонию, замирал, наблюдая молчаливую игру молодой матери и ребёнка: ведь они с первых дней понимали друг друга, словно не преры­валась соединявшая их ранее пуповина!
   С отрывом брата от материнской груди острее стал вопрос с его питанием, обеспечить которое, по минимуму, на обоюдные заработки его родителей было невозможно. Да и бабушку Фаню поторапливали из Шепетовки,где ее младшая дочь Гоня ждала очередного ребёнка, а двое первых, еще державшихся за материн­скую юбку, оставались без присмотра. Рассуждать было не о чём, и, за пару дней до отъезда бабушки Фани, Мендель-младший был передан из рук в руки старикам клана Дьяковецких, без спроса и предупре­ждения, оторвав от меня живую забаву...
   Из-за смены места жительства Менделя-младшего терять установившиеся с ним связи я не собирался. И потому, разузнав, где проживают новые родичи, решил предъявить на него свои права: оба брата Шойлыка по отношению к его сыну - только дяди, а я - настоя­щий, хотя и двоюродный, брат! О том, что в мишпухе Шойлыка есть ещё девчонка, меня никто не информировал.
   Прежде чем рассказать о "торжественной" встрече, из которой я почерпнул очень важную для себя информацию, я поведаю то немногое, что успел в последующем разузнать о семье Дьяковецких.
   Эта семья была интересна прежде всего тем, что все три ее поколения - старики, дети и внуки - сгруппировались в одном месте, владея в центре города небольшим кирпичным одноэтажным домом. Для меня, лишенного контактов со своими, до времени
   168
   .
   ушедшими в мир иной, дедушками, особенно интересен
   был глава клана: щуплый, но очень подвижный и
   контактный старик, глаза которого всегда светились
   молодой задиристостью и юмором. Не знаю, как в
   отношении других, но мне он проходу не давал,
   успевая допекать меня - между разметкой сукна,
   прострочкой его на ножной швейной машинке или
   виртуозной глажкой - разными занозистыми вопросами.
   Вначале я обижался, затем понял, что надо принимать его метод общения либо - вообще не приходить... И ещё была у него одна особенность: в работе он любил напевать еврейские мелодии. Знал он их бесчисленное множество, никогда не повторялся и, думаю, с его приятным голосом и артистическими данными вполне мог бы их исполнять со сцены. Но и в портняжном деле он также оказался Мастером. С большой буквы.
   Последнее, несомненно, выручало его семью при многих неблагоприятных обстоятельствах, будь то "своя" власть или завоеватели. Не тронули его и большевики, сохранив за ним небольшой участок земли с упомянутым кирпичным домиком на нём и разрешив частную портняжную практику. А как могло быть иначе,
   если мужчины свой срам ещё прикрывают штанами?
   Причём непременно хорошо сшитыми, но - "по-дешевше"! Из домочадцев упомяну его супругу, крупную, с
   годами раздобревшую женщину; плотного, в мать,
   старшего сына, занимавшего с семьей - женой и
   дочерью - пару комнатушек в левой, по фасаду, поло­вине дома, с симметрично расположенным отдельным входом; Шойлыка - заполучившего от отца чернявый облик и комплекцию; и младшего сына Якова - неизве­стно в кого костлявого и высокого, вскоре - перед войной - призванного в армию.
   Теперь, несколько осмотревшись, вернемся к первой целевой встрече с вновь обретенными родственниками, среди которых я не мог припомнить ни одного лица, потому как ни до свадьбы Эстер, ни после наши семьи друг к другу по гостям не хаживали. И, открывая калитку, я был уверен, что и моя личность, возможно
   169
   .
   представленная им на свадьбе, навряд ли удостоилась
   необходимого для данного случая запоминания...
   Дом размещался в глубине двора, и на подходе к нему я всем нутром чувствовал, что через каждое из трех выходящих на фасад окон меня изучают чьи-то глаза. Интуиция меня не обманула: своё рабочее место - швейную машинку - старик разместил таким образом, чтобы на расстоянии видеть каждого визитё­ра, удостоившего его своим посещением. И, очевидно, уточнив с супругой кто бы это мог быть, он, недолго думая, раскрыл настежь окошко и крикнул на всю улицу:
   - Боже мой, кто к нам пожаловал!.. Женя, иди скорей сюда: твой жених пришел!..
   ...Ошеломленный, я остановился на полдороге, не в состоянии сообразить как реагировать на столь бесцеремонную "декларацию". О том, что речь идёт обо мне, я уловил сразу. Но при чём здесь какая-то Женя и какой из меня - в девять лет - жених? Тем более что пришёл я совсем по другому делу...
   Поняв, что мои намерения здесь неправильно истолкованы, я решил повернуть обратно. Пока не оженили... Уж было развернулся, как из того же окна услышал женский голос:
   - И что ты пристал к человеку! Мальчик, ведь ты
   - сын Поляковой?..
   ...Спросите у любого проскуровского еврея - кто мой отец, и вам ответят, что"он - супруг Поляковой"; бабушка Фаня - "мать Поляковой"; а мы - "дети Поля­ковой". Так что не только в родных стенах, а и с внешней стороны мама выступает тем стержнем, вокруг которого вертится с рождения весь мой ребячий мир.
   Напоминание о маме придало мне бодрости: как бы там ни было, а без участия моей мамы никто меня не оженит! И, ощущая невидимую поддержку, я подтвердил:
   - Да... Я к Эмке пришел. Мне сказали, что он у вас...
   За всеми переживаниями не сразу заметил, как из-за угла здания вышла девчонка примерно моего возраста. Меня она, конечно, в упор не видела -
   170
   .
   просто вышла прогуляться, а что я на пути оказался,
   так это её не касается. Пока она девчачьими зигза­гами ко мне приближалась, я успел её разглядеть: "На свадьбе Эстер её не было - я бы заприметил... Что в невесты прочат - тоже не страшно: с "такой" и без мамы разберёмся...".
   Вызов был принят - отступать в подобных случаях в нашем дворе считалось неприличным.
   И последующие мои посещения сопровождались дружескими восклицаниями: "Женя, твой жених пришел!..". Я не возражал: определенный главой клана для меня статус расширял, в определённой мере, и мои права...
   * * *
   Г о н я. Младший ребенок в семье дедушки Мен­деля Гальперина. Как водится у большинства евреев, записав в метрике одно имя - Гоня, тут же стали называть другим - О н я. С этим именем она и прошла через мою жизнь.
   Каждый раз, встречаясь с тётей Оней или вспоми­ная о ней, я задаюсь одним и тем же вопросом: "Как может подобное случиться, что в одном и том же "горне", на одной и той же "наковальне" и одним и тем же "молотом" предки сумели изготовить несравнимое с остальными детьми чудо?!". В ней отразилось все лучшее, что было в каждом из них: красота, женст­венность и цельность характера нашей мамы; общите­льность, ироничность и душевная щедрость дяди Мони; доброта и терпимость (только до определенного предела...) тёти Эстер; вокальный талант и целеустремленность дяди Мейлеха. Возможно, кому-то встречалось нечто лучшее, но для меня тётя Оня - была и осталась - эталоном внешнего и внутреннего совершенства Человека и Женщины!
   ...И, всё-таки, не будем уходить от столь
   171
   .
   40. Женский идеал художника. Тушь. Перо.
   172
   .
   важного для каждого из нас вопроса: какие внешние и
   внутренние факторы влияют на наше "качество" в
   момент зачатия? Расположение Земли относительно
   Солнца, Луны по отношению к Земле или просто настрой непосредственных участников действа? За тысячи и тысячи лет существования, создав совершен­нейшие средства самоуничтожения, человечество ни на йоту не сдвинулось в генном самоусовершенствовании. И посему, хвалу ближнему мы воздаем возгласом: "Такие люди рождаются в мире - один- за сотни лет!" Так почему бы нам не рожать их чаще?.. Причем, зачинать желательно не в пробирке... Мы не только не знаем, когда, как и при выполнении каких условий предпочтительней производить потомство, но и сам факт подобного явления, чаще всего, становится сюрпризом: "Я, кажется, беременна...". И даже, если всё законно, ты не знаешь, радоваться или плакать, так как сам "сработал" на первобытном уровне.
   Здесь нет иронии - речь идёт об одной из главнейших проблем Человечества. И решать её надо сейчас - до окончательного "завоевания" космоса. Разумеется, не путем отбора спермы "бугаев"... Или нам недостаточно двух мировых войн, затеянных дебилами на нашей планете?.. Только войну между Мирами мы ещё не познали...
   ...Тётя Оня вышла замуж незадолго до моего рождения, в довольно раннем девичьем возрасте, и её супруг, не будь дураком, сразу увёз ее в Шепетовку, тем самым сохранив наилучшие отношения со всеми вновь приобретенными родственниками и школьными друзьями новобрачной. Вместе с супругом по имени Марк, снимавшим фотокопии с лиц клиентов в центре города, тётя Оня приобрела и звучную по тем временам фамилию - Свердлик: заменив две последние буквы на "...ов", вполне можно претендовать на родственные отношения с верным ленинцем Яковом Свердловым, вовремя почившим на заре построения социалистичес­кой общности людей. Но эту фамилию помнили. И не только в Союзе...
   Не желая далеко отпускать от себя приметную
   173
   .
   для мужского глаза супругу, Марк постепенно стал
   приобщать её к своей специальности и, со временем,
   Оня обрела профессию ретушёра - дипломы, завоёванные ею на конкурсных соревнованиях в Киеве, заполняли витрину фотоателье, наряду с прекрасно выполненными демонстрационными работами. Что касается исполнения прямых супружеских обязанностей, то и здесь плотне­нький, хотя и низкорослый Марк постарался на славу: вначале родился сын Фима, затем две девочки, одна за другой - Эмма и Ида. Рождение последней, напомним,
   вынудило бабушку Фаню срочно выехать в Шепетовку. Продолжение рода Свердликов прервала война.
   Ознакомившись кратко с основными предвоенными событиями, имевшими прямое или косвенное отношение к жизненной линии тёти Они, обратимся к менее важ­ным, касающимся наших с ней отношений.
   Понятно, что при столь ревнивом супруге Оня появлялась в Проскурове довольно редко. И я не выдам большой тайны, если отмечу, что мой отец - главный ценитель женской красоты в нашей мишпухе, платонически влюбленный в золовку по макушку зеркальной лысины, все дни пребывания в гостях жизнерадостной тётушки ходил именинником... И никто,
   как я, может его понять: ведь наша мама не менее
   красива и женственна. Так что ещё не хватает
   мужчине? На мой взгляд, душевного тепла, изо дня в
   день съедаемого нелёгкими буднями - ведь мы пришли
   в мир, когда в редкой семейной упряжке супруг один
   выступал в роли добытчика. Мало того: довольно
   часто хомут "коренной" доставался супруге... Так
   почему бы "пристяжным", подобно моему отцу, не
   любоваться золовками?..
   Что касается меня, то я тётю Оню стал "преследовать" (видимо, зря я поставил кавычки...), когда ещё не стоял на своих ногах и по-пластунски передвигался по полу!
   ...Какие-то люди приезжали к нам и уезжали, ночевали у нас или в комнатке бабушки и, если они не пели арии, как дядя Мейлех, и не подбрасывали меня к небу, как дядя Моня, то даже недельное их
   174
   .
   пребывание не оставляло следов в моей памяти. Но
   вот - приехала какая-то красивая (в чем, утверждаю,
   я разбирался с пеленок...) тётя и, необыкновенно
   улыбаясь, стала выманивать меня из-под стола:
   - Иди ко мне! Я твоя тётя, и зовут меня Оня... Повтори: О-ня...
   Я повторил - не жалко: эти буквы я уже выговаривал внятно.
   - Ну, так иди ко мне и повтори мне на ушко: я плохо слышу...
   При подобном доброжелательном женском взгляде, так называемый "сильный" пол - в любом возрасте - едва ли отдаёт отчёт своим поступкам. И я отдался очаровавшей меня женщине. Она перенесла меня в большую комнату, усадила на приступок печи и раскрыла поставленный рядом чемодан...
   ...До этого момента я дважды получал подарки. И оба раза - от отца. Первый он привёз из Киева по окончании рабфака: заводная - специальным ключиком
   - машинка, изготовленная из достаточно прочной жести.
   Не успел я взять её в руки, как тут же услышал "ЦУ"
   (ценное указание) мамы:
   - Зачем ты тратишь деньги? Он её сегодня же сломает!..
   ...Догонять машинку мне было сложно - нет сомнений, что только ради этого она и была куплена...
   И вскоре идея мамы пришлась весьма кстати: в тот же день я разобрал машину на составные части. Да так, что увещевания отца в адрес матери "...я её сейчас соберу!", он выполнить не смог. И я был отшлёпан по всем правилам, как "полагается" в подобных случаях...
   Кем? Конечно, мамой - автором исполненной идеи. Вторая покупка отца упоминалась ранее - красные
   ботиночки. Не уверен, что их можно отнести к разряду
   "подарки", но - для увеличения счёта - я все же их
   причислю...
   ...Возможно, подобная памятливость не лучшим образом характеризует человека. Но что делать, если помнишь? И станешь ли ты лучшим, если на следующий день забудешь о даре и его авторе?..
   175
   .
   ...Понарошке или взаправду, тётя Оня не сразу отыскала то, что искала. Но вот, запустив руку с очередной стороны чемодана, она извлекла... детское охотничье ружье! Двуствольное, с ярко-оранжевым прикладом, двумя цокающими курками, ремешком и запасом бумажных пистонов в пакете! Вручив подарок, она тут же его отобрала - уж очень ей самой хотелось пострелять... И дострелялись мы с ней до того, что нас обоих выпроводили на балкон - дышать в комнате действительно стало нечем.
   Так прошло наше первое знакомство. Надо ли говорить, что этой тёте было отдано моё сердечко и я "ходил" за ней по пятам, не упуская из виду ни на одну секунду?..
   В один из приездов тёти Они моя привязанность к ней сыграла с нами - со мной и предметом моего обожания - злую шутку, оставившую в моей душе отвратный след на всю оставшуюся жизнь.
   Любовь к обаятельной женщине в малолетнем возрасте - это не только постоянное ощущение праздничного настроения, а и кошмарная ревность, когда на твоих глазах, пренебрегая твоим присутст­вием, её обхаживает кто-то третий! Этим третьим оказался её бывший однокашник, в новенькой военной форме и хромовых - со скрипом - сапогах, очевидно, недавно закончивший военное училище и, как любой новоиспеченный лейтенант, не видящий себе равных в этом мире. Он буквально ворвался в нашу квартиру, словно пробил брешь в неприступной крепости, избрав для прорыва очень удобное для себя время: раннее утро в будний день, когда на "хозяйстве" остаются одни только гости... Но, на его беду, меня - колченогого - не брал ни один детский сад, и тётя Оня осталась на моём попечении...
   Будем откровенны: тётя Оня обрадовалась этой встрече - им было кого и что вспомнить. И поначалу, я относился к незваному гостю, тем более - военному,
   абсолютно лояльно, потому как радостное щебетание
   близкого тебе человека услаждает и твой слух... Но
   кончились воспоминания, и "знакомец" стал вести
   176
   .
   себя несколько иначе: в разговоре, без логической
   надобности, неожиданно прикасался к тёте руками, а
   то - ни с того, ни с сего - закружит с нею по
   помещению и, в поиске "простора", неожиданно
   завернет в соседнюю комнату...
   Ну, знаете ли: даже взлети он с Оней на крышу, я бы тоже там оказался!..
   Кто кого замучил, хвастаться не буду, но тёте Оне - одновременная игра с двумя поклонниками явно нравилась. Любое бесцеремонное движение экспансив­ного ухажёра она сопровождала считываемым взглядом: "Ты разве не видишь? Он смотрит!.." И когда знакомец совсем изнемог, Оня пригласила его передохнуть, легко вспорхнув на краешек письменного стола отца...
   ...Почему стола, а не крышку или верх пианино? Теперь поздно об этом спрашивать - такова уж, видно,
   наша с ней судьба, которой угодно было усадить мою
   озорную тётушку на возвышенное место.
   Где прикажете разместиться возбужденному
   женолюбу? Разумеется, он тут же оказался рядом с
   Оней. Пару секунд посидел смирно, а затем вновь дал волю рукам, не видя никого и ничего вокруг, кроме - как часто бывает в молодости - бездумно утерянного счастья. Он ещё пытался его ухватить, но оно уже давно ускользнуло и теперь играло с ним в "кошки-мышки"... Он не мог этого не постичь, и на смену самоуверенности пришла растерянность: чувство жало­сти тронуло даже мою ревнивую душу... Много позже я понял, что в тот момент этот человек - успев немного оглядеться в жизни - вновь встретившись с Оней, внезапно осознал потерю того единственного, что было ниспослано ему Б-гом!
   ...При очередном, отвергнутом Оней движении его руки, он задел и опрокинул на пол стоявшую на письменном столе настольную лампу! Звук вдребезги разбитого красочного и любимого мамой плафона, мгновенно опустил с облаков на землю тётю Оню:
   - Боже, что мы натворили! Надо срочно что-то предпринять и найти точно такой же!..
   177
   .
   Быстро собрав осколки, они тут же умчались. Мысленно, от всей души, я желал им удачи: наш "капитан" подобных промахов не прощает... Матово-­белый снизу и лазурно-зеленый поверху, плафон украшал не только письменный стол отца, а и всю убогую обстановку большой комнаты.
   Где найти плафон нужной расцветки, если социализм в отдельно взятой стране еще не построен, а капиталистическое окружение не только прекратило их поставку, но и строит козни против государства рабочих и крестьян? Волна за волной катятся по стране громкие судебные процессы с расстрельными приговорами "саботажникам","шпионам" и"диверсантам",
   завербованным иностранными разведками... Так откуда
   взяться импортному плафону для настольной лампы? Не
   спрашивать же всех и каждого, сохранился ли у него
   подобный предмет с тех времен, когда партия большевиков не гнушалась деньгами германского кайзера...
   И что из того, если бы знали об этом раньше? Бандитский захват власти большевиками уже состоялся и... плафона нужной расцветки тётя Оня и ее бывший однокашник так и не раздобыли! Приобрели, какой был:
   одинаково матово-белый, с какой стороны на него не гляди... А у нас в квартире и так кругом белым-бело:
   стены, потолок, да и сама беспросветная жизнь.
   Тётя Оня в тот же день уехала и, когда мама в конце дня обнаружила подмену, держать ответ пришлось мне - у всех остальных было бесспорное алиби... Правда, убедившись, что мне приходится туго, отец было заикнулся:
   - Я, я лампу уронил! Так тебе от этого легче станет?..
   - Как ты мог её уронить, если пришёл домой позже меня?.. Он должен сказать правду!
   Вовремя поддержать версию отца я не догадался - иногда днём он всё же забегает домой. Но как указать на него, если он сам понятия не имеет кто мог подобное сотворить? И на себя брать вину нера­зумно: сломать - могу, а совершить подмену я не в состоянии... И я твердил одну правду:
   178
   .
   - Не я, не я, не я!..
   Мне приходилось совсем плохо, когда кто-то промолвил:
   - Ведь Оня еще дома была. Надо у неё спросить...
   Такой разговор, видимо, состоялся. Я при нём не присутствовал. Однако, его результат был очевиден: тётя Оня ко мне охладела, добавив к телесной боли еще и душевные переживания...
   ...Я пронёс любовь к тёте Оне через всю жизнь. И не осуждаю её. Хотя понимаю, что она могла бы оставить записку рядом с настольной лампой. Чтобы мне не искать ответ на вполне логичное рассуждение мамы:
   - Ты весь день был дома, и ты должен знать, кто это сделал!..
   ...Железная логика. Этого у мамы не отнимешь.
   179
   .
   Глава девятая
   Р О Д И Ч И
   К л а н К о р е н б л и т о в
   В предыдущих главах, описывая отдельные события, в меру необходимости мы соприкасались с ветвями фамильного генеалогического древа. Рассказывая об отце, я упомянул о его родителях; в главе, посвящен­ной Фаине,-незначительную толику того, что предстоит узнать о тёте Момце, сыгравшей свою положительную роль в судьбе нашей семьи в первые дни войны. Разумеется, в очередном "столкновении" с мамой, потерявшую все ориентиры в стремлении спасти детей...
   Наберёмся терпения и разложим всё по "полочкам". О дедушке Шмуле и бабушке Малке рассказывать
   больше нечего. Из-за вечной занятости отца, методом рассуждений и сопоставлений известных фактов я рассказал больше, чем знал до написания этой книги. Удивляться нечему: в советское время не было принято исповедоваться о своём прошлом. Разве что - у следователя... И всё же, всем моим родичам - современникам, хотят они того или нет, в меру сопричастности к описываемым событиям, придётся участвовать в нашем повествовании.
   * * *
   180
   .
   41. Портрет адвоката Ш.Г. Коренблидта. Гуашь.
   181
   .
   42. Портрет нестареющей женщины. Карандаш.
   182
   .
   43. Старик с проницательным взглядом. Карандаш.
   183
   .
   44. Неподвластное годам женское обаяние. Карандаш.
   184
   .
   Дядя Мендель и тётя Гитл. Дядя Мендель (кстати, Менделей в мишпухах отца и матери - пруд пруди...), коренастый, крупноголовый, с басистым прокуренным голосом мужчина, жил на окраине города, в небольшом
   - с одним окошком на улицу - домике, вдвоём с тётей Гитл. Да-да, именно она интересовалась, кого я больше люблю...
   Как верно заметил один из близких родственников, мою жизнь - во времени - можно разделить на равные промежутки, соизмеряемые двадцатью годами. Говорю об этом лишь потому, что ровно столько, как сейчас подсчитал, длился счастливый период моего общения с "зачинателями" этой семьи. Даже, чтобы не кривить душою, не столько с дядей Менделем, сколько с тётей Гитл, обворожившей меня с первой встречи целой гаммой приятных впечатлений, присущих только особенно умным женщинам: мягкостью и чуткостью обхождения, искренним желанием вникнуть в твои проблемы и непритворностью сопереживания, необычной ясностью мышления и способностью к переубеждению. Редкий государственный деятель наделён в совокупнос­ти подобными качествами... Вот и задумаешься: кем бы могла стать тётя Гитл, живи она в государстве, не уделяющем особого внимания пятой графе в паспорте?..
   Тётю Гитл я застал в пору, когда трое взрослых её детей - сын и две дочери - жили в разных городах и даже континентах своими семьями, и женщина покоряет не внешней красотой, а, прежде всего, обаянием и умом. Поэтому - сбрасывать, примерно, лет тридцать и описывать её с настенной фотографии, утверждая о наличии у неё гибкой талии и лёгкой игривой походки, у меня нет оснований. Но, судя по младшей дочери - Розе, с которой мы ещё не раз встретимся, сполна отхватившей у матери все черты характера и внешности,
   тётя Гитл в молодости была достаточно красива,
   чтобы... имея законного супруга и двоих детей,
   свести с ума холостого мужика - моего дядю Менделя!
   Или, быть может, наоборот: дядя Мендель был настолько прекрасен, что свёл с ума замужнюю женщину? В нашем роду все мужчины, по внешним данным
   185
   .
   - схожи. И потому, достаточно глянуть на меня, чтобы убедиться в ошибочности подобного предположения. Но, в сопоставлении с моим отцом и мной, у дяди колосса­льное, в общении с женщинами, преимущество - он мастерски владел скрипкой и, мало того, в тот самый романтичный период руководил полковым оркестром в царской армии... Представляете: захудалый городишко, где дислоцируется воинская часть, полковой оркестр и молодой, стройный (этого у моих родичей не отни­мешь...) офицер в белых перчатках изо дня в день завораживает трепетное женское сердечко дирижёрской палочкой и возвышенной, влекущей в неведомую даль музыкой... На блеск золотых погон и аксельбанты, чтобы понять тётю Гитл, я не"напираю", так как они у неё, вернее - её первого супруга, также были... И что мы имеем в итоге? Побег, дуэль (последняя - на совести моей мамы, утверждавшей, что без дуэли не обошлось...), отъезд беспризорного мужа и, через несколько лет, их старшего сына - в Америку, рождение нашей Розы. А дальше - известные катаклизмы начала двадцатого века - и дядя, как говорится,"завязал"...
   Вы можете сколь угодно удивляться, даже осуждать тётю Гитл, но как не восхититься её мужеством, самозабвением, жертвенностью?! Не будем говорить за всю царскую Россию: даже в Одессе, где большая часть населения - евреи, вы не найдете вторую, столь рисковую, как наша тётя Гитл, женщину! Всё: дело сделано, и пойдём дальше. Мы ничего уже не изменим. И не надо! На другую такую тётю - едва ли кому ещё повезёт...
   ...Оглянемся назад и вспомним: в молодости, в меру возможного, мы пытались копировать тех, кто нам нравился. И в тёте Гитл меня всегда подкупала невозмутимая уравновешенность и неторопливая фунда­ментальная рассудительность - за многие годы нашего общения, не могу вспомнить не только ни одного нервного срыва, но даже повышенной тональности в разговоре. И вот, при таком благоразумии, человек, тем более - женщина, можно сказать, бросилась с "обрыва"... Речь не о том, что "сердцу не прикажешь"
   186
   .
   - сколько в ней, судя по поступку, скрытого от людских глаз темперамента! Об этом, конечно, мог бы поведать наш дядя... Но эта поросль на одно лицо: что мой отец, что дядя, и Момця вместе с ними - лишнего слова из них не вытянешь. И нам остаётся только догадываться... Во всяком случае, при такой женщине и супруг должен быть соответствующий... А "это" уже наша марка. Однако, "этого" мало, чтобы женщине решиться на подобный шаг: у неё должна быть полная уверенность в порядочности мужчины, с которым она решилась - при наличии двух детей - связать свою дальнейшую судьбу... По-видимому, я могу дальше не продолжать: факт налицо - тётя Гитл в дяде не ошиблась! И да простится мне моя нескромность - это также наша марка.
   Первый супруг тёти Гитл, в отчаянии уплыл за границу, а в России произошла революция: по одну сторону - белые (царь, буржуазия и зажиточные крестьяне), по другую - красные (пролетариат и беднейшее крестьянство). Где оказался дядя Мендель со своим полковым оркестром? На стороне белых... Но красные всё же победили. И дяде всю оставшуюся жизнь пришлось скрывать свое прошлое... Ещё целых три десятилетия он, можно сопоставить, ходил по лезвию ножа. Слово "Беляк!" стало нарицательным и безогово­рочно означало - враг! И людей убивали, не взирая на срок давности. Тысячами. От имени пролетарского правительства, в котором не было ни рабочих, ни крестьян.
   В Зиньков, где жили родители, дядя Мендель не вернулся, присмотрев крохотный домишко на окраине города Проскурова, дремлющего между ярмарками, пролетарскими праздниками, военными манёврами, судебными процессами над врагами народа и приведением расстрельных приговоров к исполнению. Каково было душевное состояние дяди - можно только догадываться... В конце-концов вся эта канитель ему надоела, и он добровольно явился в городское управление милиции! По-еврейски: прихватив с собой жизненно важный "документ" - скрипку. И предложил
   187
   .
   организовать художественную самодеятельность. При
   милиции! А чем, скажите, милиция хуже любой другой
   организации?.. По тем временам, как догадываетесь,
   даже наоборот! Тем более, что "пошла" правительст­венная волна на народное творчество... Так где обязана находиться наша рабоче-крестьянская милиция? Только в первых рядах...
   Что дядя сыграл "пролетариям"- не знаю. Но через какой-то период я впервые в жизни присутствовал на музыкальной постановке под названием "Наталка-Полтавка"!
   Небольшой, рассчитанный на несколько десятков человек, зал забит до отказа. Возбужденный, весь в творческом порыве дядя Мендель, не очень обрадованный приходом племяшей, с трудом пристроил нас в центральном проходе, на полу, около сцены.
   Я плохо понимал, о чём поют с подмосток и чему радуются в разудалых танцах непрерывно сменяющиеся люди в национальных украинских одеждах (походя, эту игру разноцветья и лент не опишешь - это видеть надо!..), но такого скопления милиционеров в одном месте, поверьте, я также увидел впервые... И всё же: никакая милиция не могла отвлечь моё внимание, когда рядом, почти над моей головой, в вихре танца ого­лялись стройные женские ноги! В эти мгновения себе уже не принадлежишь - сердечко куда-то проваливается,
   и ты живёшь одними глазами... Возможно, в том
   пичужьем возрасте это было лишь ощущением
   прекрасного, но несомненно и то, что из подобных
   чувственных эмоций и начинается зарождение мужской
   плоти - ведь не случайно эти приятные впечатления
   память сохраняет и по сей день... И не потому ли
   народы Востока предпочитают тонкие циновки мягким
   кожаным креслам? - с пола, оказывается, виднее... И
   второй, вытекающий из данного события, вывод: в
   формах женской стати наш дядя Мендель разбирался
   очень даже неплохо, что является неоспоримым
   подтверждением изящности очертаний тёти Гитл
   задолго до моего рождения. И доказываю я не столько
   читателю, сколько себе, чтобы, видя перед собой
   188
   .
   дородную фигуру тёти Гитл, по достоинству оценить
   поступок дяди: "Что ни говорите, а губа у него - не
   дура!.."
   Встречи с тётей Гитл были не так часты, но каждая их них оставляла след в моей душе. Одно то, что я к ним стремился - говорит о многом. Став на ноги, я совершал "стайерские" пробежки на окраину города, к домику тёти Гитл, при наличии жёсткого запрета мамы никуда со двора не отлучаться и, мало того - при жуткой боязни оказаться в цыганском таборе... Следовательно, я сознательно рисковал своей жизнью ради свидания с этой женщиной - это ли не доказательство её привлекательности и обаяния?..
   И всё же, анализируя свои поступки, я склоняюсь к мысли, что мое влечение к тёте Гитл объясняется её готовностью уделить сколько угодно времени в расширении моего кругозора; ощущением женского тепла,
   не растраченного ею на своих внуков, проживавших в
   Америке, Нижнем Тагиле и Виннице. Получается, что я для неё был "подарком" судьбы? Видимо, так - она радовалась моим посещениям и привечала как могла припасенными деликатесами... Да, так было. Но, не красуясь, скажу: я навещал эту тётю не ради насыщения желудка, а приобщения, как сейчас понимаю, к духу аристократии, к которой, судя по намекам мамы,
   принадлежала тётя Гитл.
   Именно тёте Гитл я обязан ранним познанием арифметических вычислений: появлением желания побыстрей изучить цифры и возможности оперирования с ними. То, что порой приобретается на школьной скамье из-под палки, прежде всего - стремление к осмыслению наук, пришло незаметно и буднично, одновременно с налаживанием между нашими семьями тесных родственных отношений.
   Известно, что евреи, тем более - родственники, эпизодически навещают друг друга. Не без того: случаются между ними и ссоры, мелкие обиды, но когда-нибудь наступает и перемирие... Тогда, ко всеобщей радости, начинаются торжественные приёмы и хождение "в гости". Обе стороны стараются перещего-
   189
   .
   лять друг друга в кулинарном искусстве, убранстве
   стола, а то и ритуалом приёма. Последний, в нашей
   семье, как известно, обязательно включает в себя
   моноконцерт младшей сестры. Тут уж ничего не
   поделаешь, и все родичи к подобному началу морально
   готовы...
   Затем наступает черед чаепития. Здесь есть чему поучиться у тёти Гитл. Особенно моему отцу, пусть и сыну адвоката, но совершенно не обученному изысканным манерам - всё, что тётя отведает, она обязательно похвалит, не забывая при этом попросить рецепт того или иного печенья либо варенья. В такие мгновения маму не узнать: глядя в её ликующие глаза,
   кажется, что если бы папа всегда так воздавал хвалу
   маме, она была бы совсем другим, главное - самым
   счастливым человеком!.. Но упрямого, с юга Украины,
   еврея не переделать, и нам, детям, надо успеть как
   следует "распробовать" расхваливаемое тётей печенье...
   Затем приступают к игре в лото, какое-то время - после революции - считавшейся пережитком капитализма. В самом деле: взрослые люди, вместо того, чтобы строить каналы, прокладывать дороги и бороться с мировым империализмом - сидят и играют в азартные игры! Но остатки древесины девать, видно, стало некуда и фишки лото вновь появились на прилавках магазинов... Официального разрешения на игру, доставшуюся нам от буржуазии, не было. Но сам факт появления фишек в продаже косвенно подтверждал некоторое послабление в неизбывном перечне запретов.
   С этого момента я не отхожу от тёти Гитл- сейчас будет решаться моя судьба: быть мне участником игры или искать себе иное занятие. Но вот тётя Гитл, прикупив пять карт, вместо двух-трех - как все остальные, невозмутимо раскладывает их перед собой. Всё, вопрос решён! Теперь следует терпеливо ждать начала игры: кто бы ни оглашал начертанные на торцах фишек цифры, по одной доставаемых из длиннющей торбы,
   тётя Гитл скажет:
   - Слишком быстро! Я не успеваю... - И тут же, усадив меня на колени, дополнит, - Помогай мне -
   190
   .
   видишь, я не успеваю...
   Но мою маму на "мякине" не проведёшь:
   - Ему ещё рано играть в лото! - и моё положение становится более чем зыбким...
   У тёти Гитл к каждому свой подход, и потому она не возражает:
   - А он и не будет играть - цифр он ведь не знает! Эти карты - мои, а он пусть смотрит...
   ...На наших глазах советская власть пошла на исправление ранее допущенных ею "перегибов", а моя мама никак не может сойти со своих ошибочных позиций!
   И всё же, в азарте игры, мама "не замечает", что две карты из пяти находятся ближе ко мне, чем к тёте Гитл. Быть может, потому, что тётя не скрывает
   своего восторга, когда я сам, без её помощи,накрываю клочком бумаги оповещённую цифру. Да и весь выигрыш,
   павший на "мои" карты, всегда оставался на столе. И
   я учился математическим исчислениям, по надобности
   извлекая "свой" выигрыш из маминого кошелька...
   В наши редкие встречи, прибегая к тёте Гитл за лаской и лакомством, я просиживал в крохотной кухне, служившей одновременно прихожей и гостиной, чаще всего - на коленях тёти, многие счастливые минуты, пока дядя проигрывал скрипичные этюды в столь же миниатюрной спальне. Отношения мои с дядей родствен­ными не назовёшь. Задавленный многочисленными заботами, особой приветливостью он не отличался, и в большей мере меня устраивали встречи с тётей Гитл в его отсутствие. И, зачастую, прежде чем взойти на крыльцо, карабкаясь по выступам кирпичной стены, я заглядывал с улицы - через упомянутое окошко - в спальню, желая убедиться в отсутствии дяди... Тётя Гитл, умница, улавливая и желая устранить возникшую с моей стороны отчужденность к дяде, однажды взяла инициативу в свои руки:
   - Зайдём к дяде! Послушаем, как он играет...
   И открыв дверь в спальню, сменив русскую речь на родную, распорядилась:
   - Заканчивай свои гойские мелодии! Сыграй нам что-нибудь еврейское...
   191
   .
   И дядя играл. Заскорузлые, покрытые рыжей щетиной руки, извлекали из скрипки чудесные звуки, заставлявшие сжиматься сердце и плакать душу... Грубоватое, изрезанное глубокими морщинами лицо дяди менялось на глазах: в едином порыве слившись со скрипкой, оно становилось открытым, светлым, приветливым. Стены комнатки исчезали, и пронизыва­ющие сердце мелодии, уплывая вдаль, уносили с собой и меня...
   Но это был лишь эпизод в нашем с дядей общении. ...Вот к этому, поглощенному творческими поисками, дяде - отец повёл меня на прослушивание. Дядя установил, что музыкальным слухом я не
   обделён, и похвалил отца за поддержание семейной
   привержённости к скрипке.
   - ...К сожалению, заниматься с Эммой не могу: занят по горло и, кроме всего прочего, готовлю к постановке новую оперетту. Ты же знаешь: индивидуа­льное обучение - не моё амплуа. Я всю жизнь работаю с уже состоявшимися музыкантами... Так что прости и скажи супруге, чтобы не обижалась. А к кому обрати­ться - я подскажу.
   Музыкальной школы в городе ещё не было, как и класса скрипки при Дворце пионеров. И родителям в предварительные финансовые подсчёты пришлось внести существенные коррективы... Но, приняв решение, мама на полпути никогда не останавливалась: как только изыскали необходимых размеров скрипку, меня отвели, не интересуясь "чьими бы то ни было рекомендаци­ями...", к педагогу - щуплому немногословному еврею, глядящему на мир глазами генерала.
   На втором или третьем уроке, после изучения конструкции скрипки, приступили к отработке стойки. Оказалось, что скрипка - инструмент, требующий особой, я бы сказал, вычурной постановки левой, поддерживающей и перебирающей струны, руки! Я старался изо всех сил, но у меня ничего не получалось: как только я подводил локоть к пупку, у меня тут же выпячивался живот! Ударом смычка по животу педагог выпрямлял мою фигуру, и тогда локоть
   192
   .
   - сам по себе, не учитывая обстановки, - отходил от пупка в сторону... Ударом смычка он возвращался в требуемое положение - и, одновременно, вновь выпячи­вался живот... И снова удар смычком! Молча, без единого слова, с каким-то изуверским наслаждением.
   ...Не исключено, что ко мне была применена самая авангардная методика обучения игры на скрипке. Но, вернувшись домой, я заявил родителям, что учиться больше не буду! Пусть что хотят со мной делают...
   Каких-либо "оргвыводов" по отношению ко мне, несмотря на уже понесённые затраты, не последовало. Видимо, в нашем семейном бюджете - с моей учёбой - образовалась заметная прореха. И, при подобном заявлении, было явно расточительно выбрасывать деньги на "ветер". Родители переглянулись и настаивать на продолжении учёбы не стали. А жаль!
   Должны были пройти десятилетия, чтобы я понял всю дикость своего поступка. Не потому, что вдруг увидел себя увенчанным лаврами великого музыканта. Нет. Просто у каждого человека есть "свой" инструмент, при звуках которого он забывает про все невзгоды и неприятности. Таким инструментом для меня является скрипка - она оставляет наедине с родными: теми, кто рядом и теми - кого уже нет... Они знают эти мелодии и напевают их вместе со мной. Для полноты именно этого ощущения мне необходима скрипка!
   Возможно, при другом - более умном и менее спесивом педагоге, моя учёба пошла бы иначе. Но не в нём только проблема: с первой минуты я искал предлог,
   чтобы пойти наперекор желанию мамы!..
   Эти довоенные годы относятся к наиболее трудной поре наших отношений. Я любил маму, ревновал её к брату и младшей сестре и, вместе с тем, довольно часто сожалел, что меня не родила её родная сестра - тётя Оня... Будучи во многом схожим с мамой по характеру, я, насколько позволяла ситуация, вступал с ней в противоборство: мама наметила, а я - против...
   И отказ от скрипки был осмысленным стопроцентным протестом! Выражением несогласия с избирательностью в общении с детьми, подчёркнутым их разделением на
   193
   .
   привилегированных, вундеркиндов и простых смертных. Никто так интуитивно не чувствует подобные рубежи, как дети. И так не переживает, как дети. Пусть не сочтутся за нескромность мои слова: обращайся мама со мной иначе, я бы добился успехов в игре на скрипке. Не потому, что не обделён музыкальным слухом и тщеславием - прежде всего потому, что звуки еврейских скрипичных мелодий низвергают в бездну мою душу...
   В этом, несомненно, заслуга дяди Менделя. К сожалению, только в этом...
   ...И всё же, еще пару слов о моём учителе музыки, свершивший свой человеческий подвиг в дни оккупации Проскурова нацистами. По описанию Цыньки, именно под звуки его скрипки прошествовала по улицам города колонна евреев к месту расстрела в ноябре 1941 года. Согласимся: в этом проявление не только мужества, а и открытое выражение презрения и ненависти!
   * * *
   Тётя Момця. Что-то дедушка Шмуль и бабушка Малка поднапутали в творческих поисках при сотворении тёти Момци. Как уже отмечалось, в мужчинах нашей мишпухи изыскать черты внешней привлекательности можно лишь глазами нашей мамы или тёти Гитл... И потому, не трудно представить, что получилось, когда в знакомой по дяде Менделю "форме" (один к одному!..), обнаружи­лось женское содержание... Тем самым, новорождённой изначально было предрешено пожизненное сохранение девственного начала! В последующем, эти печальные предпосылки подтвердились - испытать радость замуже­ства тёте Момце так и не пришлось.
   Тётя Момця напоминала мне дядю Менделя не только очертанием многочисленных морщин на лице, а и глухим
   - насквозь прокуренным голосом. Её перехваты на улице суматошного, вечно куда-то торопящегося
   194
   .
   племянника, из-за дивной тональности голоса, всегда были пугающе-неожиданны:
   - Г-это ты, г-Эмма?!
   По ряду уже известных читателю причин тётя Момця не контактировала с мамой и не была вхожа в наши апартаменты. И подобные случайные встречи, судя по выражению серо-голубых, как у отца, глаз, её, несом­ненно, радовали:
   - Ну, так расскажи как твои дела?
   Пока я раздумывал что ответить, она извлекала из сумочки коробок и отсыпала в мою ладонь несколько леденцовых конфет, которые я, умудрённый опытом, сразу отправлял в рот... Затем что-то мычал, благо­дарно улыбался и, жестами давая понять, что мне надо спешить по своим неотложным делам, убегал.
   Маме о наших встречах с тётей Момцей я не рассказывал, оберегая ее душевное равновесие. Тем более, что в их неприязненных отношениях я разобрался столь рано, что мало кто в это поверит. И лишь, в первую очередь, ради прогресса в мировой науке и, во вторую, - раскрытия образа тёти Момци, я всё же расскажу о запомнившемся эпизоде.
   В каком точно моём возрасте произошло событие - сказать не могу. Возможно, в продаже не было детской одежды необходимого размера, или - после Зюньки - мне нечего было донашивать, но я (сейчас поймете почему издалека "подхожу" к повествованию, и - не катайтесь со смеху по полу...) ещё заворачивался в пелёнки!
   Именно эту операцию выполняла со мной - никто иной, а тётя Момця. На столе, в большой комнате, успевая на повышенных тонах "беседовать" с мамой, чем-то занятой в соседнем помещении. Несмотря на отдаленность, тональность голоса мамы была ничуть не ниже... В редкие мгновения затишья я различал голос отца, пытавшегося их утихомирить...
   Вначале мой дремлющий мозг сопротивлялся восприятию оглушающих звуков. И я периодически то пробуждался, то засыпал, засекая существующую реальность: тётю Момцю, ворочащую меня с боку на бок;
   195
   .
   отца, метавшегося из комнаты в комнату и не имевшего
   понятия, как привести "в норму" двух потерявших над
   собой контроль женщин; и резкий возглас мамы:
   - ...Тогда заберите и его!
   Не будем искать причины раздора: видимо, их было достаточно, чтобы две женщины с "характером" стали выяснять отношения. Вспомним, хотя бы о безмятежном пребывании старшей сестры Фани на попечении тёти Момци... Тут и говорить не о чём: одного этого хватит,
   чтобы объявить боевую тревогу... И всё же, не будем
   разбираться в их делах - для науки и последующих на­ших размышлений -важен сам факт пробуждения младенца в этом мире и отражение в его сознании реальной действительности, под воздействием необычных внешних факторов.
   Возможно, кто-то посчитает меня фантазёром. Но, стремясь к определенной цели, я всё же продолжу описание своих ощущений и... противодействий!
   ...После возгласа мамы я сразу понял, что мне угрожает опасность (вспоминая этот эпизод в после­дующем и, разобравшись в характерах, смекнул - так мама пыталась воздействовать на отца...). По этой ли причине или потому, что непрекращающийся шум настолько меня донял - в противовес насилию, я противопоставил собственный голос: заорал так, что никого, кроме себя, уже не слышал... Вместе с тем, менять "бессердечную" (возьму, все-таки, в кавычки...)
   маму на тётю Момцю я всё же не собирался, и стал
   сопротивляться обычным операциям: не успевала тётя
   обернуть концами материи одну руку и приступить ко
   второй, как я высвобождал первую... И тут я ощутил
   жёсткость рук своей тётушки - профессиональной
   медицинской сестры-массажистки (...вот об этом я
   тогда ещё не знал!): она так меня запеленала, что
   мне трудно стало дышать...
   Кто пришёл мне на помощь - не помню. Очевидно, Момця сама спохватилась... Я остался жив и в дальнейшем память не зафиксировала иную обстановку обиталища: в метре от упомянутого стола, через небольшой промежуток времени, Зиновий сотворил
   196
   .
   костер; и ещё через год-полтора в эту комнату,
   "защищая"брата, разъяренной птицей ворвалась бабушка
   Фаня. Следовательно, для меня памятный эпизод, с какой стороны ни гляди, закончился "благополучно"...
   ...Используется ли моё свидетельство в науке, когда во всём мире на неё отпускается тысячная доля от того, что отваливают себе политики? Сомневаюсь. И пора признаться: нет, не ради бахвальства я отнял время у своего читателя. Повествуя о пробуждении младенца, я думал не о науке, а о миллионах еврейских малышей, в Катастрофу пребывавших на краю обрыва! Не успев разобраться, что такое Жизнь, они чётко представляли - КТО протянул к ним залитые кровью костлявые руки... Этим и страшна наша трагедия!
   С отмеченного события тётя Момця более не перес­тупала порог "суверенной" территории нашей квартиры. Кого винить? Будет несправедливым корить за раздор одну нашу маму, так как не ладились отношения Момци и с остальными золовками - Гитл и Шифрой. Чем-то единовременно она их обидела... Чем? Компануя отдельные запомнившиеся слова и фразы, обретя в последующем вещественные доказательства, я, как мне кажется, получил право на определенные выводы. Но вначале проживём эти пару десятков лет... Потому, не будем спешить осуждать тётю Момцю - хранительницу семейных реликвий.
   И вообще: в жизни каждой женщины должен быть мужчина или ребёнок. Ещё лучше, то и другое - вместе! А тёте Момце достались одни семейные устои...
   * * *
   Дядя Мотл, тётя Шифра и их потомство. Дядя Мотл
   - третий от вершины росток на генеалогическом древе старшего поколения рода Коренблитов (как мы помним, макушку "украсил" мой отец...). Судя по сохранившейся фотографии дяди, при его сотворении, дедушка был
   197
   .
   несколько пассивен и, лишь благодаря активности бабушки Малки, не был сорван созидательный процесс. Образ сына она лепила по своему разумению и подобию. Последнее, нашло приятное отражение во внешнем облике дяди: бравый молодой мужчина, стройный и высо­кий (возможно, обман зрения - больше метр шестьдесят пять, при заметном каблуке, среди нас не бывает...), чуть наклонившись, опирается локтем на ажурную стойку, задумчиво устремив взгляд в неведомую даль...
   ...Нет, что ни говорите, а умели, чёрт возьми, на заре появления фотографии - подчеркивать внешние достоинства человека! И так тебя поставят, и этак... Художники за это дело брались, а не всяк, кому не лень! Потому, если я где и приукрашиваю дядю, то без умысла - при жизни мы "виделись" с ним всего неско­лько месяцев. Затем его не стало. Умер относительно молодым, в пределах сорока пяти лет, от сердечного приступа. За ним, ровно через месяц, дедушка Шмуль...
   Из-за этой проклятой болезни, нескончаемой эпи­демией сопровождавшей весь период власти "рабочих и крестьян", люди - полностью посвятившие жизнь своему делу - умирали тысячами! Как ввяжутся в какую-либо канительную историю, чтоб от одной "инстанции" в другую шастать, так сразу можно заказывать место на кладбище. Потому, как сил на сокращение сердечных мышц уже не остается... Книгу ли хочешь опубликовать,
   своё изобретение внедрить в производство, или, как
   дядя Мотл, инструмент для оркестра "выбить": все - с
   инструментом его и привезли! На подводе.
   От родных знаю: дедушка Шмуль его очень любил. За добрую ли душу, за некоторую схожесть с бабушкой Малкой или за музыкальный талант? Сейчас нам трудно судить. И сердце дедушки, у которого своих пережи­ваний на работе хватало, также не выдержало. Тут и рассуждать нечего - дети должны умирать после родителей...
   О тёте Шифре, жене дяди, почти всё, что знал, я уже рассказал. В одночасье став вдовой, с двумя девочками на руках - Розой и Бетей, - без профессии и средств к существованию, она дорожила должностью
   198
   .
   оператора в водопроводной колонке, расположенной в
   нескольких шагах от нашего дома. Заработок тёти
   Шифры был столь "велик", что её старшая дочь Роза, закончив курсы машинисток, впряглась рядом с мамой в семейный воз. Сколько же ей тогда было, если выглядела она подростком и я обращался к ней на "ты": "Роза, дай двадцать тапеек!"?
   Вот о ней, надеюсь - к обоюдному нашему удоволь­ствию, мы и побеседуем. Сразу скажу: в моих глазах, наша вторая в роду Роза (первая, не забудьте, пока еще в Виннице...), если не окончательно сформировав­шийся Герой Советского Союза, то - по меньшей мере - полный Кавалер трех орденов Славы... Которых, как мне известно, у неё тоже нет. Ну, и что из того? Зато, в моих глазах, она - Герой! И придёт время, я это докажу. А пока приглядывайтесь к ней: внешне сдержанной и мягкой, но готовой испепелить каждого, кто станет на её пути! Очень решительный и, я бы сказал, бесшабашный, наш - фамильный - характер! К слову, у первой Розы - тоже такой... И все мы немножко, того... Даже наш папа стрелял! Из безысхо­дности... В лошадь...
   Да, так вот - о Розе. У нее, кроме цельного характера, есть ещё кое-что: женственная стать, певучий - заставляющий оборачиваться мужчин - голос, нежные девичьи черты лица и огромные - сходу, наповал разящие, чёрные глаза! И вот такая заметная девчонка, в нашем запруженном военными приграничном городишке, без догляда! Какой от тёти Шифры может быть толк в таком важном вопросе, если, из-за плохого зрения, она наливает воду в ведра "с верхом",
   часто переливает, и из своей мизерной зарплаты
   ежемесячно выплачивает эту страшную "недостачу"?
   Подобное, в смысле догляда, критическое положение, от евреев - вообще, и от нашей мамы - в частности, ни при каких обстоятельствах ускользнуть не может: ведь она - Роза, по недосмотру, того и гляди, в нашу мишпуху - гоя приведет! Кого тогда винить будем?.. И мама (...а кому, скажите, кроме неё?) возложила эти функции на себя!
   199
   .
   45. Женщина с характером. Карандаш.
   200
   .
   Этого у мамы не отнимешь: если она - известный, повторяю, в городе общественный деятель, приходит на помощь каждому, кто в ней нуждается, то как не помочь своим родственникам? Даже, если они родня со стороны мужа... В беде наша мама никого не бросала, и не бросит! И не думайте, что эта редкая при социализме должность, которую занимает тётя Шифра, маме легко досталась - сколько пришлось уговаривать, убеждать... Это же золотое дно! А у тёти, что ни месяц, то недостача: разливает воду налево и направо!
   И мама помогает тёте Шифре оформлять бухгалтерские отчёты, а нас обязывает рассчитываться за каждое ведро воды... Такова наша мама. Так как же ей не принять участие в судьбе Розы?
   И приняла... Но вначале сообщу, что, будучи "участником" всех разговоров, я значительно расширил свой кругозор, лишь теперь уяснив, что все люди на земле делятся на евреев и гоев... И когда Роза впервые привела к нам на смотрины крупного увальня - курсанта местного танкового училища, я сразу опреде­лил, что он "гой": голова большая, а нос крошечный и, судя по габаритам в плечах и бёдрах, весит раза в два больше любого знакомого мне еврея... Моего мнения никто не спрашивал, но достаточно было того, что оно совпадало с мнением мамы:
   - Он такой же "Абраша", как я - "Анастасия". Пусть принесет какой-нибудь документ!
   Не уверен, что тетя Шифра поделилась с Розой сомнениями мамы, высказанными ею после ухода молодых.
   Едва ли... Роза, работавшая машинисткой в штабе училища, могла, при желании, узнать о каждом курсан­те много больше, чем они сами о себе ведали...
   Так или иначе, Абраша стал частым гостем в нашей квартире и быстро завоевал всеобщую симпатию. Добро­душный и внешне покладистый, шутливой формой общения он напоминал мне дядю Моню, не принимавшего всерьёз "ценные" указания нашей мамы. Так, например, мама считает, что с замужеством Розы следует повременить: пусть Абраша, по окончанию училища поедет в часть, там осмотрится, и затем приедет за Розой. Если,
   201
   .
   конечно, там всё будет нормально...
   - А что вы считаете "нормально", тётя Женя, - чтобы меня сразу назначили на генеральскую должность?.. Я не против, но такого не бывает... И, как мы с Розой решили, так и поступим: поедем вместе!
   ...И вы бы посмотрели - какими нетерпеливыми глазами он глядел при этом на Розу!
   Может возникнуть вполне резонный вопрос: "Почему Роза предпочитает вести свой девичий диалог с Абрашей у тёти Жени, а не у себя дома?..". Я бы предпочёл не давать на него ответ, так как он не совпадает с... официальной версией о дружбе в Союзе "братских" народов, в том числе - и на Украине. Но что делать, если он закономерен?
   ...Вернёмся немного назад и вспомним, где жили дедушка с бабушкой, дядя Мотл и тётя Шифра: в Зинькове. Похоронив супруга и стариков, тётя Шифра осталась одна с двумя детьми. Жила трудно, едва сводя концы с концами. Но родные могилы были рядом, и переезжать куда бы то ни было она не собиралась. Однако, вскоре - ко всем бедам - их квартиру обворо­вали! Кто это сделал - догадываться не приходилось: бандюга, сосед по квартире, открыл в их отсутствие смежную дверь и уволок всё, что пришлось ему по душе... Тех денег, что он систематически "одалживал" на водку, ему уже не хватало. Терпение у тёти Шифры кончилось, и, по её заявлению, милиция произвела обыск у обнаглевшего лиходея. Судя по тому, что часть вещей он держал дома, подобного отчаянного поступка от запуганной простодушной женщины он не ожидал. Его увели, прихватив заодно и вещественные доказательства...
   То ли доказательств оказалось недостаточно, то ли в Зинькове жителям "пролетарского" происхождения разрешался грабёж еврейских квартир, но через несколько дней бандита отпустили. Ударив тётю Шифру кулачищем в висок, он пнул упавшую женщину кирзачом и уточнил:
   - За то, что жаловалась, жидовка, я тебя и твоих щенят - прирежу!..
   202
   .
   Угроза была вполне реальна, о чём напоминала неутихающая боль в правом глазу... И к вечеру, стараясь не привлекать внимания, тётя Шифра, взяв за руки детей, "позорно" бежала, предоставив правоохра­нительным органам Зинькова самим бороться с разгулом преступности. Помощь и защиту она надеялась найти в Проскурове, где обитали семьи обоих братьев покойно­го супруга. А куда ещё ей было податься?..
   ...Врагам своим не пожелаешь оказаться на месте тёти Шифры! Но чем ей мог помочь в борении за справедливость "беляк" - дядя Мендель, обегавший подозрительных типов, смахивающих на сотрудников НКВД, проворней любого уголовного преступника?.. А младший брат - Израиль, чудом воскресший из мёртвых и потому предпочитавший не вступать в полемику с кем бы то ни было, тем более - с властью. Как мы уже не раз убеждались, везде - кроме постели - поле "брани" он оставлял за супругой, кое-когда сохраняя за собой роль юридического советника...
   Так кому пришлось решать все проблемы тёти Шифры? Нашей неустрашимой и всепобеждающей маме!
   ...Когда в стране о строительстве жилья никто не помышляет, надеясь решить эту проблему "уплотнением" буржуев и нормированием жилплощади на одного человека (при наличии пяти "квадратов" на каждую душу - и пикнуть не смеешь...), а возводимых казарм, тюрем и бараков, для остальной части населения, катастрофически не хватает - тёте Шифре, конечно, не позавидуешь. В Проскурове её никто не ждал, и с таким же успехом она могла поехать в Киев или Влади­восток - претендентов на жильё везде хватало...
   Но для нашей мамы нет ничего невозможного. Я только-только стал на ноги, когда сёстры Фаня и Люся повели меня в выделенную для семьи тёти Шифры комнату, на второй день после заселения. Располага­лась она невдалеке от нашего дома, по одну сторону улицы Каменецкая. И всё же, даже держась за руки, преодолеть этот незначительный отрезок пути, мне оказалось не под силу - последние метры я отмерял волоком... Запомнились дощатый настил крыльца;
   203
   .
   цементное покрытие общего, на несколько семей,
   вестибюля; и крашенный пол просторного, как мне
   тогда показалось, жилого помещения. Совершенно
   пустого и полутёмного, с кучей тряпья в дальнем углу,
   на котором восседала младшая дочь тёти Шифры - Бетя,
   как правило, мало на что реагирующая, но, в данном
   случае, с вполне осмысленным, адекватным торжествен­ности момента, взором...
   В тот же вечер мама и тётя Гитл решали, что можно выделить новосёлам из мебели. Результат совещания, скорее всего, был малоутешителен: семьи обоих братьев жили весьма скромно. О Момце, как всегда, "забыли"...
   И все же участие моих родителей в лабиринтах замужества Розы не определялось наличием мебели в комнате тёти Шифры или какой-либо другой суетной причиной, при решительном характере самой невесты. На мой взгляд, подобное обращение являло собой чисто человеческий такт по отношению к родным, принявшим непосредственное участие в их судьбе: делились горем,
   так как не поделиться радостью? И нет сомнения, что
   Абраша был достаточно полно информирован - иначе, как ему было выдержать подобное наваждение?!
   Нормальному человеку и одной тёщи многовато, а ему досталось сразу две, причём "пристяжная" - одна за троих сойти может!.. Тут и задумаешься: "Как надо влюбиться в девушку, чтобы добровольно отдать себя на заклание? И каким обладать душевным равновесием?"
   Отдав дань поразительной выдержке Абраши, всё же отметим, что слушал он указания любимой тётушки Жени в пол-уха, как в известной басне: "А Васька слушает, да ест..." Ещё будучи курсантом, он зарегистрировал брак с Розой, купил велосипед и, посадив супругу на раму, вывозил её на лоно природы. При этом, если он о чём и сожалел, так только о том, что нельзя выйти за рамки времени, чётко ограничен­ного в увольнительной. Обозревали ли они окрестности или ещё чем занимались, никому не дано знать. Но за пару недель до окончания Абрашей училища Роза преподнесла ему царский подарок - новорожденного
   204
   .
   сына! С ним они и пришли к нам перед отъездом в
   часть.
   Назначение Абраша получил не то, чтобы рядом, но не так уж и близко... Короче говоря, военная тайна. А, если честно, так он и сам не знает - решать будут на месте: то ли в одну часть, то ли - в другую... Сейчас они едут во Львов, а там скажут, куда дальше. И потому, ему с Розой надо определиться: что брать с собой и что оставить, тем более - Митя прибавился... Основная проблема - велосипед. И там бы сгодился, да рук не хватает. Быть может, тётя Женя согласится оставить его у себя? Хотя бы в подвале? До первого отпуска. В следующем году, летом, они велосипед заберут...
   ...Встретиться следующим летом нам не пришлось. Не потому, что на велосипеде Абраши пригодных деталей, кроме рамы, ничего не осталось: начатый в сентябре 1939 года Гитлером и Сталиным великий передел Европы, в запланированное Розой и Абрашей лето, бумерангом ударил по Советскому Союзу.
   * * *
   Тётя Эня. О существовании тёти Эни, младшей дочери в семье дедушки Шмуля, проживавшей в городе Артёмовске Донецкой области, я узнал в период войны. Вот тогда, в непосредственном контакте, мы о ней и поговорим.
   205
   .
   Глава десятая
   Р А З Г О В О Р О Ф О Р М Е И
   С О Д Е Р Ж А Н И И; О Ж И З Н И В О О Б Щ Е,
   И Е В Р Е Я - В Ч А С Т Н О С Т И
   Повествование о близких родственниках, с кем соприкасалась моя жизнь в детстве и отрочестве, подошло к концу. Осталась одна семья двоюродного, как бы, плана, с кем мама поддерживала тесные контакты, что предопределяло нашу "партийную" при­надлежность. Речь идёт о клане Зальцманов - семье тёти Фейги - родной сестры бабушки Фани.
   С этой семьей ассоциируются драматические собы­тия в конце тридцатых годов, связанные с расстрелом евреев-сионистов в городе Проскурове летом 1938-го года. Начало этих событий отражено в шестнадцатой главе книги. *
   Но не ради ознакомления читателя с последующей направленностью повествования начата эта беседа. Видимо, есть необходимость объяснить, чем вызвана несколько непривычная форма изложения материала, на первый взгляд, не соответствующая поставленной автором цели: вести рассказ о событиях ХХ-го века, рассматривая их через призму детских впечатлений. Казалось бы: родился - и начинай описание своей жизни с момента отрыва от пуповины, последовательно отражая каждое свершившееся событие. Я же" растворил"
   ----------------------------------------------------
   * Полное их описание, с охватом шестидесятых годов
   ХХ-го века, приведено в книге "Избранное" (повесть "Реквием").
   206
   .
   своё детство, примерно, в двух десятках близких мне людей, взяв за основу лепку их образов...
   ...Нет, это не самопожертвование. А наоборот - самоисцеление! Ведь мир устроен таким образом, что каждое новое поколение определённый период идёт по жизни рядом со старшим и средними поколениями, про­тяжённость которого соизмеряется многими десятками лет. Моим же ровесникам, кто остался жив в кровожа­дный ХХ-й век - век двух мировых войн и жестокого столкновения современных каннибальских систем фашизма и большевизма, геноцида над целыми народами, этот период соприкосновения молодого поколения, в том числе, у меня - колеблется в пределах десяти лет: наихудший для восприятия потрясений возраст, когда ты уже всё понимаешь и неокрепшей психикой реагируешь на свершившиеся события.
   22 июня 1941 года - дата начала войны между Советским Союзом и фашистской Германией - стала зримым рубежом между жизнью и смертью миллионов людей. Всего десять лет ты с ними прошёл по Жизни, и их не стало: дядей, тётей, братьев и сестер, большинства девочек и мальчиков из твоего двора и одного с тобой класса!.. Ты воспринимаешь эту инфор­мацию, но осмыслить её не в состоянии. И твой рассудок на грани помешательства: ведь совсем недавно ты любовался прелестными ямочками на щёчках ребёнка; катался на самокате с соседским мальчишкой; развязывал бантики на косичках соученицы... И вот - ты вновь стоишь у знакомых дверей; ходишь по тем же улицам; пришёл в знакомый класс... Ты - жив, а их - не стало! Почему?! Твой мозг отказывается верить подобной информации, и она остаётся в тебе, давя на сердце и сжимая железным обручем голову!..
   ...Сейчас, поименно, я пересчитал: десять(!) из знакомых читателю близких родных унесла война. И не счесть тех, кого знал и кто должен был жить... Так как я мог вести повествование? Только таким образом, чтобы, черпая из своей памяти небогатый запас детских впечатлений, с наибольшей достовернос­тью самому разобраться в образах рано ушедших из
   207
   .
   жизни родных и знакомых людей.
   Я многое понял, анализируя известные события, сосредоточив внимание на каждом из его участников в отдельности. Прежде всего - с позиции их духовного содержания. К примеру: видимый сегодня образ дяди Мони совсем иной в сравнении с тем, каким сохранила его детская память...
   Надеюсь, читатель отнесётся к "нарушению" формы изложения с должным пониманием и простит мне неко­торые вынужденные повторы в изложении. В дальнейшем, с началом военного периода, повествование будет развиваться в логической последовательности. Но вначале - доведём наших близких, друзей и врагов до условно принятого рубежа.
   Описывая период, предшествовавший началу второй мировой войны, и последовавшей Катастрофы еврейства, мне не уйти от прикосновения к щекотливой теме, касающейся национальных взаимоотношений. Не только потому, что "подзабыл" информировать читателя о по­тере тётей Шифрой зрения на один глаз, в результате того памятного удара в висок. Концентрируя эту проблему лишь в судьбах моих родных, мы видим моего отца, с молодых лет "приобретшего" способность разво­рачивать ногу на сто восемьдесят градусов...; отца Зиновия, погибшего от рук бандитов...; психологиче­ское потрясение, пережитое мамой при виде погибшего супруга...; преждевременное рождение не до конца сформировавшегося в её чреве человечка - моего брата...; тётю Шифру, оставшуюся без глаза...; утробную ненависть ко всему инородному, в том числе
   - к детям, открыто выражаемой в однотипных призывах:
   "Дай ему! Дай!..".
   Всего не перечислишь. Этот список каждая еврейская семья может продолжить до бесконечности. Дабы не прозвучало подобное утверждение пустой фразой, вспомним о проскуровском погроме в феврале 1919-го года, унесшем жизни шести тысяч человек, не говоря уже о численности раненых и психически травмированных.
   Такова судьба еврея в большинстве стран рассея-
   208
   .
   ния. Вне зависимости от его общественного положения,
   личной порядочности, творческих способностей и прои­зводственных успехов. Прежде всего, он - "инородец"
   - является заложником своего внешнего облика, восприимчивости определённой части "коренной" нации к звучанию его имени и фамилии, к записи в пятом пункте его удостоверения личности. И даже после естественной смерти, кто бы он ни был, какую бы пользу не принёс государству, памятник на его могиле,
   рано или поздно, будет снесён, или - в "лучшем" случае - осквернён.
   Сознание этой безысходности приходит не сразу. Ребёнок тянется к своим ровесникам и вместе со всеми смеётся дразнилке: "Жид, жид, жид - по верёвочке бежит!..". Но приходит время и, улавливая во взгля­дах некоторых взрослых нечто недоброе, он придёт к родителям с вопросами: "Что означает слово "Жид"?, чем отличается "Жид" от "Еврея"?, "почему то и другое - плохо?.."
   И ещё не до конца разобравшись, почему "он" не как "все", день ото дня начинает постигать исключи­тельно важную для него науку: умение распознавать сущность людей по едва заметным ужимкам лица, интонации голоса, брошенному вскользь в его сторону взгляду... Порой, осознавая мотивы и примитивизм "избыточного" к себе внимания, человек - особенно в раннем возрасте - начинает огрызаться:
   - Иди своей дорогой, иначе - отхватишь!..
   Что является закономерной реакцией свободного и равноправного гражданина при столкновении с тупым чванством недоумка. Таким образом, революционные преобразования в России начала века, провозгласившие
   - пусть декларативно - равенство всех народов, нашли конкретное отражение в поступках людей: молодёжь советского периода, не разбираясь в хитросплетениях высокой политики, давала "сдачи" любому, вне зависимости от его положения и национальной принадлежности.
   В этом, по-моему, основополагающая особенность еврейских детей советского периода.
   209
   .
   Глава одиннадцатая
   Н А Ш Д О М
   Как любое заселённое евреями здание дореволюци­онной постройки, расположенное в провинциальном городке, где местная власть - по "тем" или "иным" соображениям сквозь пальцы смотрит на самодеятель­ность домовладельцев, наш дом, к моему появлению на свет, конечно же, не мог оставаться в первозданном виде и имел всего три пристройки. Установить его почтённый возраст не берусь, но убежден, что первые годы, последовавшие за новосельем, он, несомненно, являл собой жемчужину городской застройки, украсив­шей центральную улицу Александровскую в месте её разворота к улице Каменецкая. На названиях улиц останавливаться не будем - они говорят сами за себя,
   а насчёт разворота пару слов добавим: он был столь
   широченным, что позволял конным эскадронам, со вре­мён царя Александра (начнём с 1-го...), Наполеона и Кутузова, аллюром проскочить отмеченный перекрёсток, с левым поворотом в направлении Львова, Варшавы и... Парижа!
   Так о чём это говорит?.. Что если Зимний Дворец в Петрограде просматривался через "окно" в Европу, то наш дом за свой долгий век -не один десяток раз смотрелся через "дверь" на южной окраине Российской империи. Кто только не распахивал ту дверь!.. И потому, нет полной уверенности, что в каждом из нас бурлит только еврейская, украинская или польская
   210
   .
   кровь, так как в тени наших домов отдыхал служивый
   люд не только всех европейских стран, но - по всей
   видимости - и турки тоже... Иначе, откуда родиться
   арии: "...Тэпэр я турок, нэ казак!"
   Чтобы не сбиться с пути, проскочив стратегичес­кий перекрёсток между Киевом и Парижем, на крыше нашего дома, с угла поворота, установлен видимый издалека ориентир - ажурная башня со шпилем, очер­танием мало чем отличавшаяся от шпиля на здании Адмиралтейства в Петрограде. Разве что - без позо­лоты и раза в три короче...
   О существовании башни я знал задолго до того, как увидел ее воочию - по ржавым водяным пятнам на потолке в большой комнате, и периодически повторяю­щемуся диалогу родителей:
   - Так сделай что-нибудь!.. - начинала разговор мама, воздевая к потолку руки.
   - А что можно сделать, если башню не разрешают трогать? Залили везде гудроном, но проржавевшая кровля протекает...
   ...Став старше, я не раз бывал на крыше и, цепляясь руками за гребни кровельных соединений, на коленках сползал к угловой башне. Но даже глянуть в её основание с внешней стороны было невозможно, из-за отсутствия ограждения - единственное, за что можно было ухватиться, падая с высоты не менее десяти метров, был ржавый водосточный лоток, который вряд ли выдержал подобное испытание на прочность... И отличиться перед мамой мне не пришлось.
   Войск за предвоенный период, прежде всего - конницы, я насмотрелся вдоволь: манёвры, парады, передислокация в летние лагеря. Красивое и, что скрывать, жутковатое в своей многотысячной мощи зрелище. Сотня за сотней, сомкнутых в едином строю лошадей, проходят, а то и мчатся рысью, огибая дом, нескончаемым потоком. Морда к морде, хвост к хвосту,
   и всадников уже не замечаешь...
   В середине тридцатых появились танки. И им хва­тило места для разворота. Зато шума и вывороченных камней на булыжной мостовой поприбавилось. На отце,
   211
   .
   ответственном за благоустройство в городе, подобные
   "прогулки" отражались как стихийное бедствие. Но
   деваться некуда - другой дороги в Европу не было...
   Свершались войны, революции, а дом продолжал жить своими заботами и потихоньку разрастался. С торца, вдоль улицы Александровская, к нему примкнула одноэтажная капитальная пристройка, площадь которой,
   видимо, вполне устраивала все поколения владельцев
   нашего дома. Находясь рядом, они следили за своев­ременным текущим ремонтом здания, взимали плату с арендаторов помещений по первому этажу и квартиро­съемщиков - по второму. Плюс к тому - имели допол­нительный приработок от аптеки, размещённой в том же пристрое. Люди делали свой честный бизнес и полученный "навар", судя по всему, вкладывали в ра­сширение дома. Отсюда возникает извечный еврейский вопрос: "Кому от этого было плохо?..". Так какие-то умники сотворили очередную революцию, дом экспроп­риировали, хозяев - пожилую, небольшого росточка чету - "потеснили" и, на освободившейся в пристрое площади, разместили... домоуправление! И по-хозяйски заниматься текущим ремонтом здания стало некому...
   Пару раз, в малом возрасте, я удостаивался чести быть приглашённым посетить жилище бывших хозяев. Инициативу проявляла "хозяйка" дома - хрупкая и белая, как лунь, старушка. Я не отказывался от приглашений, но, несмотря на нежное обхождение, был настороже: мало ли что можно ожидать от буржуев! Через узкий коридор, насквозь пересекавший пристрой и, тем самым - соединявший улицу Александровскую с внутренним двором, она приводила меня в небольшую комнату, сплошь уставленную старинной мебелью. То ли - единственное окошко было небольших размеров, или тёмная расцветка мебели добавляла сумрака, но, из-за недостатка света, я каждый раз чувствовал себя неуютно и, не успев войти, торопился оказаться на улице.
   С началом войны я потерял их из виду и, по понятным соображениям, сомневаюсь, чтобы они - задрав штаны - побежали вслед за отступающими
   212
   .
   "советами". Даже в старости они были очень дружны и
   обходительны друг с другом. И в братской могиле,
   уверен, постарались оказаться рядом...
   ...Их судьбой, сколько помнится, никто после войны не интересовался. И назвать их имена нет никакой возможности. Единственное, что знаю - они были фармацевтами и до конца дней своих боролись с человеческими недугами.
   О втором пристрое, со стороны улицы Каменецкая, хотя и двухэтажном, я бы предпочёл умолчать, потому как это стыд и позор не только нашего дома, а всей улицы, города, не говоря уже об Европе. Сотворили его в непонятной спешке из досок, дранки и штукату­рки.Последняя - в наше время - кусками отвалилась и,
   так как дом со всеми пристроями теперь принадлежал
   "народу", латать штукатурку оказалось некому...
   Вот в этом неприглядном пристрое, на его втором этаже, и жили бабушка Фаня с тётей Эстерь; рядом с ними - семья Килимников. О них вы также немного наслышаны: о рыжем Кольке с мамой Бертой, его отце­завмаге, а о сестрах Тане и Софе я потом расскажу. Так что забыть о втором пристрое - никак невозможно.
   Тем более, что с учётом слабой устойчивости, его, со стороны двора, подпёрли третьим - одноэтажным пристроем. В последнем, напомню, размещается пункт контроля куриных яиц. Плоская его кровля поверху залита слоем цементного раствора, тем самым образо­вав площадку на уровне второго этажа. Последняя используется для сбора жильцов при проведении обще­ственных мероприятий, обозрения неба и роздыха граждан перед их спуском по деревянной лестнице к расположенным в дальнем углу двора "удобствам". С учётом последующих событий необходимо отметить, что упомянутому цементному покрытию, судя по всему, держаться было не за что, и он кусками, порой - без нашего с Колькой содействия - поимел привычку отка­лываться.
   Уверен: если бы Колька был у тёти Берты один, он бы стал незаурядной личностью, потому как враль он был первоклассный. Смотрит на тебя своими белесыми
   213
   .
   неморгающими глазами и "заливает" так, словно всё -
   голову на "отрез"даёт - действительно было! Слушаешь
   его и никогда не подумаешь, что все"сказки"сочинены
   им в свободное от детских игр время. Их бы изложить
   на бумаге, да времени у него в обрез. Потому как
   одного Кольки тёте Берте оказалось мало, и все
   заботы о младших детях легли на его плечи. Родись
   он вторым или третьим, конечно, всё было бы
   иначе... И я, можно сказать, был единственным, с кем
   он мог общаться, не отходя от очередной сестрёнки,
   рассказывая мне вымышленные истории...
   Колька старше меня на год, но, как пацан, настоящий слабак. Крупный, в отца - головастый, тем более - единственный рыжий на всю округу, он производил впечатление сильного бойца. И, честно признаться, поначалу я его порядком побаивался. Тем более, задиристый до невозможности. Чуть что - прёт на тебя грудью: "Ты чего?!.." Пока набирал силу в ногах, я признавал его главенство. Но... до первой драки. Не знаю почему, душа требует отметить, что состоялась она не по моей инициативе. Я не наносил первого удара, а когда стал давать"сдачу" - Колька, при первом прикосновении, тут же захныкал. Ощущение ошеломлённости сохранилось во мне по сей день - ведь я не успел причинить ему ощутимой боли, а он плакал... Почему?! Или там, где прикоснулся, уже болело?
   До этого я не раз наблюдал, как ему"доставалось" дома от родителей, с применением специально хранимой плётки или памятного отцовского ремня с бляшками! И, ещё будучи ребёнком, осознал, что обижать Кольку я не вправе, даже наоборот - обязан его защищать. Но что было делать, если от Колькиного вранья мне перепадало порой куда больше, чем ему? Чтобы было понятней, расскажу о двух печальных случаях, один из которых оставил заметный след на моем лице, а второй - ещё на одном мальчишке. И оба они - из-за Кольки!
   Когда у тебя отец строитель и в его распоряже­нии ежедневно бывает несколько подвод, то каждый
   214
   .
   46. "А я тут причем?". Гуашь.
   215
   .
   возница, можно считать,"родной"дядя его малолетнему
   сыну. Всех возниц, бригадиров и рабочих я знал в
   лицо, и они, из уважения к отцу, признавали некую
   родственность в моих с ними отношениях. Привечали
   на объектах, позволяя с инструментом в руках отли­читься на производстве, и катали на подводах при пустых ходках,чем бы ни были измазаны их внутренние поверхности: известью, смолой или цементной пылью...
   И когда Колька, в редкие наши совместные выходы в город, бывал рядом, то и он,разумеется, пользовался подобными привилегиями.
   - Папина подвода! - кричал я, и Колька, не меш­кая, влезал вслед за мной в катящуюся по булыжной мостовой телегу. Вытрясало душу, штанишки потом - знали! - не отстирать, зато сколько необъяснимого удовольствия!
   Болезненно восприимчивый и душевно легко рани­мый Колька, по всей видимости, не только завидовал моей "популярности", но и мечтал отблагодарить по­добным же образом - ведь и он помнил в лицо возниц, подвозивших товар к магазину его отца... И однажды такой случай ему представился.
   ...Когда коляска с младшей сестрой моего друга - Софой, десятки раз "слетала" по комнате, когда обоим надоело разглядывать улицу Каменецкую из окна, и когда я - вольная птица - категорически заявил о своём желании прогуляться по родному городу, Колька не выдержал и, доверив Софу трёх или четырёхлетней Таньке, вышёл "на минутку" из дома вместе со мной. На мою беду, в поле зрения Кольки оказалась паро­конная телега - площадка, гружённая посерёдке в пару рядов, ящиками со стеклотоваром. Таких повозок проезжает за день мимо нашего дома не одна сотня, но эта оказалась особенной. Пристально всмотревшись в возницу, Колька вдруг заорал:
   - Папина повозка! Папина!..
   Папина, так папина - тут нет разговоров: надо догонять и побыстрей садиться. По негласно установ­ленным правилам, первым в телегу залезает "хозяин", но Колька - одновременно со мной уцепившийся за
   216
   .
   задок грузовой площадки, влезать почему-то не торо­пился, уступая мне пальму первенства. Раздумывать было некогда, и я, в момент, оказался на площадке. А Колька и далее повёл себя как-то странно: ухвати­вшись за край площадки и опираясь ногами на колесную ось, он никоим образом не проявлял желания взобраться на площадку...
   Не вникая в Колькины сомнения, в благодарном порыве разделить с другом ощущаемое наслаждение, я протянул ему руку и закричал:
   - Ну, чего ты?! Давай - залезай!
   В это мгновение резкая боль полоснула меня по плечу. Краем глаза я успел выхватить привставшего с сиденья разъяренного возницу и вновь опускающуюся на меня плеть! Я бросился к ящикам, в надежде найти спасение за ними. Но удары кнута настигали меня повсюду, в какую бы сторону ни бросался. Подняться из-за "укрытия" и спрыгнуть, подставив лицо под удар кнута, я не мог...
   А Колька? Сразу отцепившись и спрыгнув на мостовую - вместо того, чтобы напомнить вознице о себе и своём всемогущем папе, - он бежал рядом с телегой, выдерживая необходимый при данных обстоя­тельствах интервал, и, заливаясь горькими слезами, вопил:
   - Не бейте его! Не бейте его!..
   С каждой минутой мое положение все больше усугублялось. Лошади, под воздействием непрерывно разрезающего воздух кнута, пошли рысью. Я спасал глаза, лицо, голову. Боль на спине становилась невыносимой - не сомневаюсь: возница видел, кого истязал. И в "этом" смысле - лучше бы рыжего Кольки рядом не было...
   ...Мне ничего не оставалось, как прыгнуть в про­тивоположную движению повозки сторону. И я прыгнул. Вниз головой. В булыжник. Расплющив лицо всмятку!
   Меня притащили к бабушке Фане - здесь Колька "пригодился"... Успокаивая меня нежной еврейской речью, бабушка остановила кровотечение и выправила нос. Как содеяла - она одна знает. Зрение ли её
   217
   .
   подвело, или лучше ничего нельзя было сотворить, но
   каркас моего носа оказался немного смещенным в
   сторону, а сам он стал преуспевать в росте... Но
   тут уж моя дорогая бабушка ни при чём - это всё
   из-за Кольки! И он "своё" получит...
   ...После очередного "освободительного" похода Красной армии - то ли в Бессарабию, то ли в Польшу
   - в нашем доме появилась ещё одна многодетная еврейская семья. Звали их "Копалы". Фамилия или прозвище - не знаю. Русский и украинский языки они осваивали одновременно, а диалект еврейского был таким, что не каждый соплеменник понимал их речь с первого захода. Помещение под жильё им выделили на первом этаже древесно-штукатурного пристроя, под комнатой, где жил Колька, и в тех же габаритах. Раньше в нём складировали освободившуюся из-под яиц тару. Ни окон, ни дверей... Взамен последних - на входе с улицы, двухстворчатые ворота... Не жильё, а царские "палаты" для многодетной семьи!..
   Конечно, я заглянул в их жилище: никаких приз­наков мебели обнаружить не удалось - куча прелой соломы по всей площади помещения и копошащиеся в ней замурзанные дети. Сосчитать их было невозможно и потому возьмём на веру, что детей было не меньше десяти...
   И, всё-таки, Копалы являлись владельцами имущества - двухколёсной тачки, на которой они, очевидно, вывезли весь свой выводок. Она же стала их кормильцем на новом месте жительства: целыми днями отец семейства, вечно небритый, ещё крепкий на вид мужчина, просиживал около мебельного магазина, в надежде что-нибудь заработать на транспортировке мебели. Остальная, едва подросшая часть семейства, сшибала пятаки у водоразборной колонки тёти Шифры, обеспечивая сервис на водопое лошадей заезжих крестьян.
   Возможно, моё утверждение покажется спорным, но из всего местечково-робкого, я бы сказал - затуркан­ного судьбой - семейства Копалы, выделялся мальчишка по имени Ицик, примерно нашего с Колькой возраста.
   218
   .
   47. Беспризорник. Карандаш.
   219
   .
   Не буду описывать все его проделки, но своим пове­дением и вечно не потухающей в глазах ненавистью он явно мстил всему человечеству за свою беспросветную жизнь. Ни с кем из ребят он не шел на сближение, да и встречались мы с ним довольно редко,так как зоной его промысла, уже в том возрасте, был рынок...И все же, в наши редкие встречи, наряду с агрессивностью, можно было заметить и некоторую заинтересованность в его взгляде. Однажды наши пути сошлись на крыльце бабушки Малки.
   Я сидел на скамейке крыльца, когда подошёл Ицик и, с независимым видом, разместился на скамье напротив. До этого мы на расстоянии присматривались друг к другу, и вот теперь он, похоже, решил позна­комиться. Но дипломатического опыта у нас не было, и мы бы ещё долго глядели друг на друга, если бы Ицик не проявил инициативу. Не думаю, чтобы она отвечала его намерениям, но явно определяла место каждого из нас в будущих взаимоотношениях. Он стал посреди прохода и, вытащив из-за пазухи сапожный нож, стал наотмашь размахивать им в обе стороны:
   - Еслы станэшь - зарэжу!
   Отражена ли вся орфография сказанного - не вспомнить, но суть я прекрасно понял... Испугался ли я? Возможно. Вызов был неожиданным и я не предполагал, что с подобных "подвигов" можно начинать знакомство... Но вот он предо мной - небольшого росточка, тщедушный еврейский мальчишка, подпоясавший не по росту брюки простой веревкой, оборванный и давно немытый с мылом и мочалой, потому казавшийся смуглее, чем был на самом деле. Самое выразительное на его лице были глаза - черные и бесшабашные, в уголках которых спрятался испуг: "Неужели встанет?!.."
   Я не верил, что он сможет исполнить угрозу, и встал. И тут же острый нож полоснул меня по руке!
   ...Эта белая, не поддающаяся загару, безволосая полоска на сгибе руки, сопровождает меня весь последующий период жизни, напоминая мне об исключи­тельно жизнеспособном еврейском мальчишке, канувшем
   220
   .
   вместе со всей семьей в бездну в период Катастрофы.
   И всё же, я хочу вернуть его к жизни, рассказав ещё один эпизод с обоюдным нашим участием, происшедшим весной - накануне войны.
   После того памятного случая Ицик избегал встреч со мной. И я не стремился наладить с ним отношения, хотя мы продолжали жить в одном доме. Но мой неизменный, рыжий - в крапиночку, друг Колька, сам того не желая, посодействовал очередному нашему столкновению.
   Не вспомнить по какой надобности я, пройдя "хитрый" тамбур, оказался на цементной площадке пристроя, как тут же знакомый надрывный голос Рыжего привлёк моё внимание:
   - Не трогай меня! Не трогай!..
   ...До сих пор с улыбкой вспоминаю представшую предо мной картину: ухватившись за верхнюю перекладину довольно высокой приставной лестницы, неизвестно откуда появившейся во дворе, весь в слезах - как и" положено"в подобных случаях, Колька, поочередно дрыгая ногами, отбивался от пытавшегося стащить его вниз Ицика. У меня не было сомнений, что первым задирался Колька, но - на чьей стороне находились мои симпатии, подсказывать не приходится.
   И я крикнул Ицику:
   - Эй, ты! Ну-ка, слезай с лестницы!
   Прикинув, что, находясь на лестнице, ему с двумя не совладать, Ицик, с опаской поглядывая в мою сторону, спустился вниз. Чего, признаться, я от него никак не ожидал... Однако, оказавшись на земле, он почувствовал себя увереннее и решил с поля боя, не "расквитавшись" с Колькой, не уходить - здорово, видно, Рыжий ему досадил... Поглядывая то на меня, то на Кольку, он стал пошатывать лестницу, явно намереваясь опрокинуть её вместе с "седоком"! И мне предстояло срочно принять решение: как действовать дальше? Ведь за пазухой у него, несомненно, тот самый нож... Иначе, с чего бы ему быть таким смелым?
   Я поднял из-под ног давно отломившийся кусок цементного камня:
   221
   .
   - Не трогай его! И уходи! Не уйдешь-получишь!.. И пригрозил Ицику плоским, удобным для броска, камнем. Но угроза на него не подействовала. Убедив­шись, что я предпочитаю вести с ним "диалог" на расстоянии, вполне достаточном, чтобы, при наличии хорошей реакции, отвернуть от брошенного камня, он продолжал деловито примеряться к лестнице... Именно в этом он допустил грубую ошибку, не зная, что за несколько лет нашего с Колькой содружества, значи­тельная часть цементного покрытия площадки была нами переброшена в соседний двор. Не просто так, а с прицелом по остаткам стеклянного витража лестничной клетки соседнего двухэтажного дома...
   В сложившейся обстановке, я не помнил о тех тренировках. Да и камнями вообще предпочитал не бросаться. Тухлыми яйцами, когда меж дворами "вое­вали" - было. А чтобы камень в человека бросил - не припомню... Говорю честно, не красуясь. И сейчас я надеялся ограничиться угрозой.
   Ицик не унимался. А дом словно вымер, не реагируя на Колькины вопли. Ему, конечно, не позави­дуешь... Вдруг, поднапрягшись, Ицик рванул лестницу на себя. Ухватиться руками Кольке на стене было не за что, и он, страшно визжа, вместе с лестницей стал отклоняться в сторону. Колька верещал так, словно его режут. Что, в принципе, было одно и то же: перспектива шмякнуться о землю с подобной высоты, да ещё с размаху - в любом из нас, на месте Кольки, не могла бы вызвать положительных эмоций. Тем более, что земли, в чистом виде, в нашем дворе никогда не было...
   Не задумываясь, руководствуясь одними обстояте­льствами, я бросил камень!
   Ицик, следя за верхушкой лестницы, упустил момент моего броска. А лестница, не преодолев "мертвой точки", как бы раздумывая, нехотя, вновь приблизилась к стене дома. Одновременно с её прико­сновением, Ицик, обхватив голову руками, упал на землю!
   И тут - откуда что берётся?! - во двор
   222
   .
   сбежались, казалось, все - кто находился в доме: от
   сотрудников домоуправления и жильцов, до клиентов
   парикмахерской, размещенной на углу дома:
   - Ой! Вэй! Мама родная! Что же творится на этом белом свете?!
   ...А где все они были пару минут назад? Ведь Ицик упал молча, а Колька орал так, что мёртвый выскочит из гроба! Следовательно, они не только слышали, но и видели всё происходящее... И вот резу­льтат: камень попал Ицику в голову и пробил череп!
   Я не слышал, о чём, сквозь слёзы, рассказывает Колька и о чём кричат внизу люди. Я видел знакомые лица и не отдавал себе отчёта в их действиях. Застыв изваянием на площадке, я наблюдал сверху за происходящим и не хотел верить, что Ицик упал по моей вине. Когда машина скорой помощи его увезла - я, наконец, сдвинулся с места. Но не мог ступить на землю, где только что лежал Ицик, и вышёл на улицу более длинным путём, через парадный вход в дом, пройдя мимо двери в свою квартиру. Её я не заметил, в единственном стремлении уйти от людей и побыть одному.
   Нет, я не ищу оправданий и не пытаюсь за чью­либо спину спрятаться. Ицик остался жив и, за несколько недель до начала войны, вышёл из больницы.
   Я видел его: он сидел на пороге ворот семейного жилища - тихий и бледный, покорившийся, как мне показалось, своей судьбе... Вот за это - последнее, я корю себя на протяжении всей жизни. Понимаю, что не будь войны и "окончательного решения еврейского вопроса", Ицик прожил бы ещё многие годы и, неско­лько образумившись, мог бы приносить определённую пользу. Но разразилась Катастрофа! И я вполне отдаю себе отчет, что спасти всю семью Копалы было невоз­можно. Но Ицик? Он должен был выжить! И если этого не случилось, то в этом есть доля моей вины...
   Весь остаток дня я бродил по городу. Отдадим должное Кольке: обегав весь город, он всё же сумел меня разыскать и даже всучил что-то съедобное. Но мой преданный друг не мог долго молчать, и его
   223
   .
   присутствие вскоре стало для меня в тягость - я не
   хотел ни о чём вспоминать... Пришлось попросить его
   вернуться домой и сообщить родным, что ничего со
   мной не случилось.
   Я же домой не стремился. Нежелание не отражало страх перед заслуженным наказанием. Нет, мне был отвратен сам дом. Казалось, живи я в другом месте, подобного происшествия не произошло. Там не было бы Ицика, или площадки с битым цементным покрытием, и, конечно, переносной лестницы, которая в нашем дворе,
   насколько помню, появилась впервые. В результате,
   что самое главное, голова Ицика осталась бы целой...
   Хотел ли я что-либо или нет, это неважно. Злой рок не желал отпускать меня в тот день и преднаме­ренно указывал путь в том направлении, где бы я мог сполна испить чашу "положенных" мне потрясений.
   К вечеру, по освободившимся от пешеходов улицам, судьбина привела меня к центральному гастроному, размещавшемуся на первом этаже двухэтажного здания. Во дворе, у стены дома, я увидел фанерную будку, используемую в отдельные дни для выносной торговли. Закрытый прилавок будки имел с одной из сторон двухстворчатую фанерную дверку, за которой я обнаружил внутреннюю полку, вполне соответствующую средним, скажем так, "солдатским" габаритам... Чем я, предельно устав, незамедлительно воспользовался.
   Не знаю - ночевал ли кто еще в обнаруженном "тереме", но, словно по заказу, чтобы не отрывать самоистязающего себя человека от окружающего мира, чем-то увесистым была сотворена рваная дырка в фанерной обшивке. При слабом свете, ниспадавшим во двор из окон жилого второго этажа, я довольно чётко разглядел расположенные справа ряд замшелых деревянных хозяйственных сараев и, прямо по"курсу", двухочковый общественный туалет. Так что, при желании, всем его посетителям можно было вручать персональные фотографии...
   ...А что, если именно из этих соображений, в описываемый, недоброй памяти, незабываемый истори­ческий период, фанерную будку ставили именно здесь?!
   224
   .
   Чтобы выслеживать тех, кто в бегах и кого ищут? Ведь таких тогда было с избытком...
   Нет, в тот момент подобные мысли меня не заботили - я нашел "удобное" пристанище и готовился отойти ко сну, надеясь в глубине души, что нынешние переживания завтра окажутся неприятными сновидения­ми. И уже уснул, как вдруг - гулкие удары снаружи по фанере, заставили разомкнуть веки: несколько молодых людей присели на прилавок будки и, непонятно из каких побуждений, непрерывно колошматили ногами по её стенкам! Надеясь на их скорый уход, я заткнул
   пальцами уши... Особенно болезненно в голове
   отражались громовые удары солдатских сапог, один из
   которых - добротно начищенный кирзач - расположился
   рядом с отверстием. Пришельцы о чем-то говорили,
   смеялись, хихикали. За общим шумом слов не разоб­рать, но, по голосам, прикинул, что их четверо: двое парней и две молодки.
   ...Терпение моё иссякло, и я уж решился добровольно покинуть укрытие, когда сквозь "амбразуру" увидел двоих - солдата и женщину, направлявшихся в сторону общественного строения. Ничего странного в их намерениях я не углядел: время позднее, претендентов на оба "номера" туалета нет - могли бы и раньше сбегать, зачем по будке стучать?..
   Но в то, что произошло далее, своему зрению я не поверил: глаза пытались убедить меня в том, что эти двое вошли в одно отделение! Я понимал, что подобного быть не может - даже в детском саду никто такого себе не позволял... И как это можно в присутствии девчонки?.. Видно, из-за усталости и слабого освещения глаза что-то поднапутали... Надо проверить! И я "прилип" к дырке...
   Сколько пришлось дожидаться, точно не скажу. Но взгляд от общественного строения, несмотря на усталость и неудобную позу, я не отводил. Двое, что остались надо мной, попритихли. Разве что скажут пару слов, хихикнут и замолкнут. Меня же беспокоило только одно: что стало с моим зрением?..
   225
   .
   Время текло медленно, однако момент их выхода я не упустил. Со зрением, пусть и в потёмках, оказалось всё в порядке - молодица, выпорхнувшая легко и радостно первой, в значительной мере отвлекла моё внимание. Но я сумел сориентироваться по единственно открывшейся дощатой двери: всё это время они находились вместе!
   Надо ли говорить, что авторитет Красной армии сильно пошатнулся в моих глазах?..
   ...Когда в ту же дверь вошла вторая пара, я до того очумел, что готов был броситься к туалету и тащить их обоих наружу!
   ...Вполне отдаю себе отчет, что подобные реалии не украшают нашу жизнь, ни данное повествование. Но ведётся оно о входящем в жизнь мальчишке - следовательно, и о пережитых им потрясениях. И потому, не стремясь оголять события "донага", расскажем обо всём как было: прилизанная действите­льность, как и абстрактная живопись, на мой взгляд, ничему не учат.
   После возвращения второй пары компания более не задерживалась. Несмотря на перепавшие на мою долю переживания, я вскоре заснул. Никто в дальнейшем не тревожил, и проснулся я глубокой ночью от холода. Летняя одёжка и фанерная обшивка ночлежки не ограждали от ночной стужи, и меня буквально трясло от озноба. Пришлось покинуть убежище в надежде как-­то согреться.
   Вышёл на центральную улицу: дальние редкие огни и ни одной живой души. Я огляделся - и только сейчас дошло до сознания, что в соседнем доме проживает семья близких родственников - Зальцманов, а наш дом,
   от места, где стою, расположен всего в полутора
   кварталах... "Как там у них? Спят, наверно, без
   задних ног...", - подумал я, и одиноким бродягой
   побрёл к своему дому. Чем ближе к нему подходил,
   тем тревожней и учащённей билось сердце: в ночной
   темени, ещё не видя перекрестка из-за изгиба улицы,
   я понял, откуда падает свет на одноэтажный дом,
   расположенный на противоположной её стороне, напро-
   226
   .
   тив наших окон!..
   В надежде увидеть кого-либо из родных в окнах второго этажа я пересёк дорогу и, поднявшись на бордюр тротуара, пошире раскрыл глаза. Но предъявить себя было некому. Я подымался на цыпочках, подпрыгивал - результат тот же... И уж собрался идти домой "незваным", как вдруг чья-то сильная рука схватила меня за шиворот:
   - Ах, ты - паршивец!..
   В ночной тишине не узнать голос родного отца, было бы непростительно. И на смену испугу пришло желанное блаженство...
   Я ещё вертел головой, желая разобраться, как при его хромоте, он сумел так скрытно ко мне подобраться? Но та же рука силком поволокла меня через дорогу к дому, будто я не сын своего отца, а какой-то преступник!
   - Папа, отпусти - я сам пойду!..
   Моя просьба осталась безответной. И я понял, что наша дружба пошла врозь, что совсем потерял его доверие! Я не хотел этому верить и, при подъеме по лестнице, вновь повторил:
   - Папа, я сам пойду!..
   Отец сильно устал. Что подтверждалось прерывис­тым дыханием и нервным содроганием рук - за долгие часы ожидания и поисков, мысленно потеряв сына не один раз, он физически не мог разжать пальцы... Слишком поздно мы это осознаем! А тогда... Я проти­вопоставил ему свой "принцип", и стал цепляться руками за стойки перил. Причем, противоборство происходило в кромешной темноте и, прежде чем оторвать от перил мою руку, её ещё надо было отыскать...
   Вскоре отец понял, что по-доброму ему со мной не справиться: слишком много сил отдано им за прошедшие сутки. И поставив левую, что поздоровее, ногу на пару ступеней выше, он "разложил" меня на колене!.. В подобном, не очень удобном положении, я оказался впервые. Но наглядный опыт, приобретенный как бы со стороны благодаря рыжему Кольке, у меня
   227
   .
   всё же был... И когда посыпались первые шлепки,
   я незамедлительно прикрыл ягодицы ладонями... Так
   что - период времени, за который отец полностью
   "выложился" - значения не имеет: подыгрывая его
   тщеславию, я делал вид, что мне больно и безмерно
   радовался прикосновению родных, ласковых (без
   кавычек!..) рук.
   Всё же в голове у меня чуть-чуть "просветлело". Чему, очевидно, содействовало её расположение в период экзекуции - ниже уровня отцовского колена. И когда я был поставлен на ноги, трудно установить, кто кого поддерживал при дальнейшем подъёме. Однако,
   войдя в квартиру, отец - на всякий случай - сделал
   официальное заявление:
   - Я его встретил - он сам шёл домой. Но всё равно: я ему так "дал", что он надолго запомнит!
   Мама, для которой была предназначена столь длинная тирада, его, казалось, не слышала. Опираясь на подлокотник кушетки, она смотрела на меня отре­шённым, невероятно уставшим взглядом...
   ...Пристальные и неожиданно заинтересованные взгляды мамы я стал ловить на себе значительно раньше описываемого злополучного дня - ещё в то время, когда с нами жила Соломонка. В них я считывал только один интерес, а сейчас я увидел искренние переживания. Но не хотел этому верить...
   ...Не хочу - мне "этого" не надо!
   Зиновия в этот период одолевали повестками из военкомата. Ребят терзали по надобности и совершен­но попусту, когда брат, по возвращении домой, не мог внятно ответить, ради чего их вызывали:
   - Ай, там!.. Посидели во дворе. Потом сказали расходиться по домам...
   Но душевных переживаний у мамы от этого не убавлялось.
   Несомненно, что в годы нахождения у нас Соломонки между мной и мамой как бы пролегла "буферная зона", в которой, многое из ранее наказываемого, исчезало без огласки. И внимательно присмотревшись, можно было бы давно заметить
   228
   .
   прогрессирующий между нами "мирный" процесс. Я это
   понимал. Но не сознанием, а - прежде всего - кожей...
   Единственное, что засёк: мама, кажется, уже не сожалеет о моём рождении...
   И всё же - подобный мой проступок заслуживал самого сурового наказания. Тем более от мамы, которая совсем недавно наказывала меня за самую незначительную провинность. Но на сей раз она не прикоснулась ко мне и пальцем, хотя хлопоты от моего разбоя легли на её плечи. Мама ежедневно навенаве­щала Ицика в больнице, добывала для него дефицитные лекарства, ублажала деньгами и вещами его родителей,
   делясь с ними многим из того, что самим бы еще
   пригодилось. Не потому, что мне что-то угрожало.
   Скорее всего, мама понимала, что это был наш обоюдный грех...
   Отцовская "порка", явившаяся заключительным аккордом того злополучного дня, быстро забылась. К сожалению, не исчезают из памяти мерзостные видения временной ночлежки. И когда она возвращает меня к этому событию, я каждый раз пытаюсь убедить себя: "Этого не было! Тебе померещилось..." Но ведь было, было, было... И произошло также по моей вине: именно я - никто другой, занял и не освободил будку...
   229
   .
   Глава двенадцатая
   С О С Е Д И П О Д О М У
   С учетом моих родственных и возрастных отношений, читатель вдосталь ознакомлен с некоторыми проживающи­ми в нашем доме семьями: Килимников, презентовавших мне рыжего Кольку; тёти Эстер с бабушкой Фаней; пожилой четы бывших домовладельцев; и беженцев Копалы,
   из многочисленных отпрысков которых я был "близко"
   знаком лишь с одним Ициком.
   Потому, справедливости ради, упомянем еще неско­лько семей, проживавших с нами на одном этаже. И, заодно, дополним кое-что о тёте Зине.
   * * *
   Семья Раниш. Отец, мать, дочь на выданье - Полина. Глава семьи - крупный, энергичный, громкоголосый мужчина, занимал, судя по аппетитным запахам из-за закрытой двери в голодные годы, достаточно высокий пост при новой власти. На очередном этапе "борьбы" с троцкизмом на какое-то время сгинул, а когда его вернули сломленным и больным, долго не прожил. Он был первым в моей жизни, кого я увидел на смертном одре на расстоянии вытянутой руки. И многие годы, заиграв­шись до темноты на улице, я боялся подыматься по неосвещённой лестнице - мне чудилось, что наш сосед-
   230
   .
   48. Письмо от сына. Карандаш.
   231
   .
   49. Хмурый старик. Гуашь.
   232
   .
   50. Нелёгкая жизнь. Гуашь.
   233
   .
   51. Старик с трубкой. Карандаш.
   234
   .
   покойник дожидается меня на верхней площадке. Его
   супруга, также крупная во всех измерениях женщина,
   улыбчивая и добрая по характеру, всегда замечала меня
   у своей двери и, без дополнительных намёков, угощала
   изделиями своей кулинарии... Она же, имея связи в
   торговой сети, "добыла" для меня ранее упомянутые
   красные ботиночки. А о Полине без сердечного трепета
   вспоминать невозможно: высокая и стройная, с гордо
   вскинутой головкой, легко спрыгивающая со ступеньки
   на ступеньку - такой её запечатлела моя детская
   память. Вскоре, после смерти отца, Полина вышла замуж
   и покинула наш город.
   * * *
   Семья Пеленуер. Отец, мать, дочь - моя ровесница
   - Клара. Именно с ней, в играх в "маму и папу", я оказывался в одной постели... Хотя при этом подразу­мевалось, что мы брат и сестра, - под провокационным покровом, должен честно признаться, я вёл себя не совсем по-родственному... Ничего предосудительного в своём поведении не вижу - я только хотел понять: чем, кроме косичек и нежного говора, отличается девочка от мальчика? Но так и не разобрался, так как Клару, в её четыре или пять лет, эта проблема почему-то совершен­но не беспокоила...
   ...Клара и ее родители сгинули в годы войны.
   * * *
   Семья Лемперт. Йоси, его жена, трое детей и мать Йоси. Последнюю, по факту, и следует считать главой семьи. Даже в старости её волевая суть, выражаемая жёстким и чётким оборотом еврейской речи, вызывала во мне определенную робость. И я, при посылах, предпочи­тал общаться с Йоси или его женой - небольшого
   235
   .
   росточка, рано располневшей женщиной.
   Судьба Йоси и его семьи - это очередное потрясение в моей жизни, и я расскажу о ней несколько подробней.
   Более безобидного, чем Йоси, человека - я не встречал. В своей покорности он поначалу вызывал во мне удивление, затем - жалость. Он являл собой боль­шого ребёнка, уступающего дорогу каждому встречному и торопящегося первым его поприветствовать. Родился ли он таким, или на нём сказался "несчастный" для евреев случай - гадать не будем. Таким он был и, что самое главное, опасности для людей и новой общественной формации не представлял. Мало того: он где-то работал,
   выполнял, очевидно, производственную норму и был
   кормильцем семьи.
   И всё же, зимой тридцать девятого года, с началом финской кампании, Йоси призвали в армию! Умел ли он стрелять из винтовки и правильно трактовать приказы? Сомневаюсь... В лучшем случае, его можно было исполь­зовать в качестве ездового. Но и при таком варианте, он не в ту сторону повернул и оказался в плену у финнов...
   Весной сорокового года, сразу по окончании войны с Финляндией, состоялся обмен пленными. И однажды в нашу дверь, первую при подъёме по лестнице на второй этаж, постучал возвращавшийся из плена солдат. Так, во всяком случае, он себя отрекомендовал. Пришёл по адресу, полученному от Йоси, с которым пребывал в одном лагере для военнопленных.
   Судя по тому, что взрослые находились дома, пришёл он в воскресный день. При подобных обстоятельствах отправлять его к Лемпертам, разговаривавшим на мест­ном диалекте, как большинство из нас по-итальянски, было неразумно. И мама, попридержав солдата, отправила за родными Йоси меня. Что уж я им сказал - не помню, но одно упоминание о Йоси переполошило женщин так, что на их крики в нашу квартиру сбежались все, кто находился в доме:
   - Йоси вернулся!..
   В квартире не протолкнуться. Словно свершилось чудо: "Воскрешение из мертвых..." Младшие и старшие
   236
   .
   Лемперты разместились на полу у ног солдата, и, с мольбой заглядывая в его глаза, ловили каждое произ­носимое им слово...
   История солдата: "Попал в плен. Оказался с Йоси в одном лагере. И так как сам он из села Заслучное, что под Красиловым - ну, да: отсюда километров сорок, то с Йоси держались вместе. Как возвратились в Союз, они и здесь старались находиться рядом... Теперь стали отпускать. По домам, конечно. Его раньше отпустили. А Йоси должен завтра-послезавтра явиться... Деньги на дорогу дали: а как же - на проезд и пропитание..."
   Его накормили. У кого-то даже выпивка нашлась. Как иначе: ведь наш Йоси нашелся! Солдату, по малой стопке, хватило на два тоста: первую он поднял - "За нашего Великого Вождя Йосифа Сталина!"; вторую - что осталось - "За скорое возвращение вашего Йоси!" Нем­ного поговорили о прошлом и настоящем, и солдат стал собираться в дорогу: "Дома меня также заждались..."
   Перед его уходом мама - так, на всякий случай, - записала его имя, фамилию, домашний адрес. Повторив название села, солдат добавил: "...Меня там каждая собака знает!" С тем и проводили.
   Прошло несколько дней после визита солдата. Йоси высматривали на перроне вокзала, на центральной улице, ведущей от железнодорожного вокзала к дому, с балко­нов и окон, выходящих на улицу. Но Йоси пропал, словно сквозь землю провалился. Неделя прошла, вторая, третья... Когда стало ясно, что своими ногами он не придёт, мама возглавила поиски, решив "прежде, чем звонить в колокола", съездить в село Заслучное. Что и выполнила в ближайшее воскресенье, прихватив с собой жену Йоси.
   ...К тому времени на подворье у селян не видно было не только собак, а даже петуха с курицей, не говоря уже о более крупной живности - абсолютно всё, начиная с ягодных посадок и фруктовых деревьев, было обложено непомерным налогом. Люди тоже редко встреча­лись... Но и те, кого спрашивали, не могли припомнить названную солдатом фамилию. Все село исходили и везде один ответ: "Нэма в нас такого и николы нэ було!" Да
   237
   .
   и из плена у них никто не возвращался - ведь знают
   друг друга много лет...
   - Зачем и кому это было надо?! Ради чего солдат приходил и чего добивался? Что мог Йоси такого натворить, чтобы им можно было заинтересоваться?..
   Вопросов набегало много, но остановить маму было невозможно: она прекрасно понимала, где находится Йоси и какие организации им "озабочены"... Понимала, что в подобных случаях не следует проявлять малейшие признаки информированности. И всё же, на правах общественной деятельницы, обратилась с заявлением в соответствующие органы, дав при этом Йоси такую высо­кую морально-политическую характеристику, которую не в каждой рекомендации для вступления в члены ВКП/б/ отыщешь. Разумеется, сочинил "Заявление" - наш единс­твенный и непревзойденный домашний юрист: раз пять отец его переписывал... Так что придраться, обвинив в антисоветчине, ни к одному слову было невозможно. И маму не "привлекли" и не "отправили"...
   ...Мама зря рисковала - Йоси свой земной путь уже завершил. Он не появился ни через месяцы, ни годы. Сомневаюсь, чтобы с той, финской войны, кто-либо из побывавших в плену красноармейцев, живым или мёртвым, возвратился домой. Не с последующей войны с Германией,
   а ещё с финской кампании советские пленные общим
   списком зачислялись в предатели! И неважно, что тебя
   взяли в плен раненым или в бессознательном состоянии
   - ты находился в плену, контактировал с врагом, и, следовательно, прошёл соответствующую обработку... А вся сопутствующая возня, невольными свидетелями кото­рой мы оказались, это лишь неумная попытка карьерис­тов карательных органов расширить круг шпионов вокруг "предателя" Йоси Лемперта, попытка сотворить и "раск­рыть" еще одно липовое осиное гнездо, свитое империа­листической разведкой вблизи западной границы Союза.
   ...А ведь оно - это гнездо, было! И находилось за спиной самозванного "солдата", одетого во всё чисте­нькое, не солдатского покроя обмундирование, на рас­стоянии не более метра от его стула, за филёнчатой дверью: в соседней комнате, где проживала тётя Зина.
   238
   .
   ...Чтобы понять судьбу Йоси и большинства солдат, возвращавшихся из финского плена, на денек заглянем в послевоенный Проскуров, когда на территории ранее занимаемой строениями НКВД, под руководством отца производилась копка котлована под объект общественно­го пользования: на глубине, примерно, один метр рабо­ту пришлось остановить - на отмеченном уровне были откопаны ноги в солдатском обмундировании! Тело поко­йного, расположенное за пределами габарита котлована, откапывать не разрешили. Наоборот: котлован приказано было засыпать... В тот же день! Но я успел в него заглянуть: солдатские кирзачи, торчащие из голенищ кости, и в ногах - тощий солдатский вещевой мешок... Я смотрел в яму, а перед глазами стоял Йоси: "За что они меня?!.."
   На очередном избранном месте все повторилось. И от затеи с выгребом для надворной уборной пришлось отказаться. Так, непосредственно в центре города Проскурова, между улицами Дзержинского (б. СтароБуль­варная) и Кирова (б. Дворянская), с примыканием к центральной улице 25-го Октября (б. Алексанровская, а затем - Ленина), отец обнаружил незарегистрированное городское кладбище. В котором, наряду с многочислен­ными одиночными могилами, в середине шестидесятых го­дов был обнаружен интернациональный склеп с захороне­ниями жертв многочисленных предвоенных"чисток", в том числе - расстрелянных в 1938-м году евреев-сионистов.
   Всё, связанные с захоронением в склепе события, произошли в период жизни моего поколения. И, чтобы не истёрся из памяти народной сей наглядный и замалчива­емый властью факт из истории построения коммунизма в нашей стране, пишется эта книга.
   ...Сколько их, таких кладбищ, в Союзе?
   * * *
   Зина Г-ко. Соседка, - тягостно-сумрачная, ни скем из соседей не контактирующая, мелкой кости женщина,
   239
   .
   чья комната, в анфиладе помещений, примыкала к нашей
   квартире, и - по другую сторону - к комнате Лемпертов.
   Фамилию полностью не привожу, так как приобретена она
   Зиной при замужестве, и её сын, младше меня на неско­лько лет, не в ответе за свою мать. Её национальная принадлежность, как и девичья фамилия - мне неизвестны,
   но что определённо знаю: она не турчанка и не еврейка, владела украинским, русским и польским языками, и на своём веку немало перебрала мужчин славяно-европейс­кого происхождения. Евреев и мусульман, в том же смы­сле, полностью игнорировала... На основе каких наблю­дений сделано столь категоричное заявление - станет понятным в последующем. А сейчас ограничимся общей фразой: на основе досконально прослеженной мною спе­цифики её "вольных" профессий.
   В силу физической немощи (речь идет о слабости в ногах...), моё первоначальное знакомство с семьей Зины было заочным. В чём неоценимую услугу мне оказала мама. Экономя каждый квадратный сантиметр жилой пло­щади, при всех многочисленных перестановках мебели в нашей квартире, мою кроватку мама неизменно оставляла в дверном проёме, за закрытой двухстворчатой филёнча­той дверью которого размещалось просторное ложе тети Зины. В последнем я постарался убедиться, едва став на ноги...
   Примерно к середине тридцатых годов происходящее в квартире Г-ко всё чаще становилось достоянием улицы. Соседи по дому и прохожие группировались у входной двери и под окнами, прослушивая дикие, в своей ярой ненависти, "концерты" тёти Зины, устраиваемые рослому,
   полному и излишне флегматичному супругу, с истериками,
   битьём посуды и... избиением последнего. Не вникая в
   суть спора, только вслушиваясь в интонацию её голоса,
   у меня, малыша, создавалось впечатление, что тётя Зина
   "работает" на публику. Так оно, очевидно, и замышля­лось: дабы не привлекать внимание окружающих к после­дующему разводу, особенность которого заключалась в том, что супруг был выдворен вместе с ребёнком.
   Момент его ухода я запечатлел на лестничной пло­щадке: с чемоданом в одной руке, прижав сына к груди
   240
   .
   - другой, он сошёл вниз по лестнице и больше в доме не появлялся, предоставив бывшей супруге полную сво­боду дальнейшего выбора. Чем, зрелая ровесница века и темпераментная женщина, незамедлительно воспользова­лась, разделив просторную, на два окна комнату, на две половины, сотворив "перегородку" из подвешенной под потолком простыни. Левую от входа - Зина оставила за собой, а правую, как было оповещено, стала сдавать на съём. И почему-то никого не удивило, что периоди­чески сменявшиеся квартиранты были исключительно противоположного, по отношению к ней, пола...
   Как правило, "углосъёмщики" долго не задерживались. Их пребывание исчислялось днями, редко - неделями. И вели они себя как-то странно: днём их не видно и не слышно - лишь в ночные часы я улавливал их голоса рядом, за дверью... Но, чаще всего, я узнавал об их присутствии, пробуждаясь от вожделенно-экстатических вскриков тёти Зины.
   ...Сегодня, зная, что произошло через несколько лет, свести воедино отдельные факты - проблемы не составляет. И используя известную информацию, с целью прояснения последующих событий, вернёмся к разводу Зины. Чтобы убедиться: не ради любовных утех она вып­роводила супруга и ребёнка! Главенствующим в данном событии - является совсем иная причина.
   Отмеченный выше "концертный" период развода Зины с семьёй совпадает по годам со временем восстановления фашистской Германией агентурной сети на территории России и в других странах коалиции, победившей в первой мировой войне. В сущности, после революции в Германии в 1919-м году, немецкая агентура во всех странах была брошена на произвол судьбы. Судя по пос­ледующим событиям, "рыльце" Зины, ещё молодой по тем временам девицы, также оказалось в пушку. Кто, как и при каких обстоятельствах её завербовал - додумывать не будем. Из всех передряг она вышла относительно невредимой и, в условиях нарастающих большевистских репрессий, дилемма была одна: "Как укрыться и выжить?" Выход из тупика был найден - она вышла замуж за Г-ко, сменила фамилию и место жительства...
   241
   .
   Большевики на Зину так и не вышли. В погоне за орденами, шпалами и ромбиками в петлицах, они вынуж­дали честных тружеников и преданных социалистической идеологии людей признаваться в предательстве и шпио­наже в пользу капиталистических держав, одной или нескольких одновременно, по выбору следователя, если не было конкретного указания свыше... Затем, в "лучшем"
   случае, следовали - судебный процесс, "всенародное"
   осуждение и казнь. Работы всем хватало, и правоохра­нительным органам было не до Зины и ей подобных.
   К отмеченному периоду Зину отыскали "коллеги" по прошлой деятельности. Не думаю, чтобы её принуждали к продолжению сотрудничества - остервенелость зримых мною скандалов свидетельствует об обратном. Так немецкая разведка обрела "крышу" в нашем городе, а супруг и ребёнок шпионки оказались выброшенными.
   А постель? Нет, это не издержки "производства". Для людей, подобных Зине, - способных жертвовать ребёнком: примитивное желание совместить полезное с приятным. Небольшого росточка блудница, с маленьким неулыбчивым личиком и глазками-буравчиками, вряд ли пользовалась бы заметным успехом на панели. Пришлым же мужикам, вынужденным отсиживаться на явочной квартире, да ещё при связанной с нервными стрессами "работе", деваться некуда - как говорится: "На безрыбье, и рак - рыба..."
   Так, переходя из рук в руки, Зина внесла свой "вклад" в сближении интересов фашистской Германии и Советского Союза, разделивших в начале осени 1939-го года между собой Польшу, соседнюю с нами - рукой подать - страну.
   Грянула вторая мировая война. В городе поприбави­лось военных. И у Зины поселился моложавый, выше среднего роста, представительный мужчина, в военной
   - без знаков различия - форме. Дядя Петя. О нём читатель ещё будет наслышан...
   242
   .
   Глава тринадцатая
   БОЛЬШОЙ ДВОР,
   ДОРОГИЕ МОИ ПАЦАНЫ И ДЕВЧОНКИ
   Вы когда-нибудь "летали" над своим двором? Конечно, даже, порой, не отдавая себе в том отчёта...
   И я до сих пор летаю: закрою глаза и парю над каждым домом и площадкой... Потому рассказывать о большом дворе, находясь на земле, я не в состоянии. Пробовал - не получается. Так что - повествование о нём начнём, ухватившись за воздушный шарик...
   Стартовать удобней с крыши нашего дома. Не за его приближенность к автору, представительной высоты,
   наличия шпиля и внешне облагораживающей архитектуры
   - выбор определяется его расположением: он угловой!
   С него начинается квартал и, следовательно, наш бо­льшой двор.
   Вдоль центральной улицы двор застроен, в основном, двухэтажными домами. В этом отношении одноэтажный пристрой к нашему дому его ничем не украшает. Все дома, несмотря на национализацию, как наглядное наследие прошлого, отгородились от боль­шого двора хозяйственными постройками. В каждом отдельно выгороженном ими дворике необходимого простора мы не видим, и проживающая во всех домах детвора, через видимые и невидимые проходы, пропа­дает по другую сторону сараев...
   Глянем на большой двор и вдоль Каменецкой улицы
   - какое вокруг раздолье!" Пролетев" над шестью домами
   243
   .
   52. Уголок двора. Карандаш.
   244
   .
   - о тех, что внутри двора, мы пока не говорим - нам придётся притормозить перед высокой крепостной тюремной оградой, разделившей квартал, примерно, наполовину. Если бы не тюрьма - наш двор, несомнен­но, был бы самым большим в мире!
   Чтобы убедиться в этом, "опустимся" на землю и пройдем вдоль тюремной стены вглубь двора. Уже и ограда повернула под прямым углом вправо, а мы всё идём, и идём... Домик вечно сопливого Йосалы прошли,
   и только за ним, шагов через двадцать, остановимся
   у трухлявого дощатого забора предприятия "Союзутиль­сырьё", прихватившего узкую полоску земли на другом краю квартала. Так что, насчёт территории, я, похоже, ещё и поскромничал...
   Разумеется, земля внутри двора не пустует, и здесь разместилось ещё с полдюжины одноэтажных домов. Сверху, да и с земли, они кажутся на отве­денных просторах совсем крошечными. Но не будем заблуждаться: несмотря на действительно незначите­льные габариты, в каждом из них, с учётом обилия пристроек, численность семей колеблется (если чуток привру - не страшно...) в пределах десяти. Теперь, прикиньте, сколько во дворе детей!.. Я, например, сосчитать их не берусь: своих ровесников и тех, кто постарше, знаю, а малышню?! Только зря время потра­тим... Что говорить: типичное еврейское поселение в черте оседлости конца девятнадцатого века, живопис­ней которого едва ли где сыщешь. Без заборов, тротуаров и водопровода. О канализации и вспоминать незачем...
   О двух домах, расположенных вслед за нашим вдоль Каменецкой улицы, есть необходимость сказать пару слов особо. Первый, что рядом с нашим, также двухэтажный из красного кирпича ажурной старинной кладки, с претензией на монументальность (высокие потолки, что не только у евреев относится к высшей категории...), с глухими - без окон, стенами по то­рцам, арочным проездом по центру дома, и отдельными входами в каждую половину из-под арки. Обживали его только военные, но долго никто из них не задерживался.
   245
   .
   53. Задиристый пацан. Гуашь.
   246
   .
   54. "Давай дружить?.." Гуашь.
   247
   .
   Даже те, кто жил с семьёй месяцами, затем
   куда-то исчезали... Потому, пусть и без вывески,
   назовем его "Домом приезжих".
   Однажды, с верхотуры для сушки белья, размещав­шейся на уровне кровли, меня заприметил живший в доме мальчишка моих лет. Он первым заговорил со мной и вскоре, с разрешения матери, пригласил в гости. Во двор его не выпускали и, из чувства солидарности, я решил нанести визит. Не успели мы разыграться, как со службы вернулся его отец - высокий военный чин, явно чем-то раздраженный. Присутствие в его квартире "чужого" человека еще более его возбудило, и мне ничего не оставалось, как побыстрей ретироваться. Причём, как я понял, лейтмотивом прозвучало некое различие между "ними" и "мной"...
   - Не дай Б-г, если кто-нибудь узнает, - расслы­шал я сказанную им фразу.
   Вскоре их не стало - на площадке для сушки белья появились другие лица. А я дал зарок: в семьи незнакомых военных - ни шагу!
   Так что ж это был за дом? Думаю, мы не ошиблись, назвав его "Домом приезжих" определенной, не рекламирующей себя организации, поле деятельности представителей которой распространялось как внутри, так и за пределами тюремных крепостных стен.
   Третий от угла квартала дом - также кирпичный, но одноэтажный. Приземистое здание, разве что со двора приметное пандусным подъездом к воротам подвала. Именно здесь, в подвале, был размещен керосиновый склад...
   ...Меня могут поправить: "Такого быть не может - склад горючего в подвале жилого дома?!". Сам удивляюсь! Но, как быть, если такова реальность?.. Видимо, до революции владелец дома приторговывал керосином - бочку завезет, а литровым черпаком распродает. С приходом Советов, большевики запах керосина учуяли и в подвале - благо площадь поз­воляла - вместо бочки, пару цистерн разместили... А нормы противопожарной безопасности проигнорировали,
   248
   .
   либо вовсе не знали: сказано было, и сделали...
   Потому, как время было такое - социализм строили! Какие уж тут нормы... А будешь слишком "умным" или "права" станешь качать - загремишь, и о нормах твоей личной жизни никто не спохватится...
   Так все годы и жили: цистерны с горючим внизу, а люди над ними - сверху. Как на пороховой бочке. И никто не скажет, что страшнее... Но, когда негде жить, не до выбора.
   К дому, со стороны двора, прилепились жилые пристройки. И, глядя на дом сверху, можно было изучать китайские иероглифы: с какой стороны посмотришь, такой и прочтешь.
   Не скажу, что в нём жили одни евреи, но шесть­-семь семей (разве всех учтешь...) ни с кем не спутаешь: Яша Зильберман, девочка Софа, еще одна девочка - Соня, квартира которой размещалась непос­редственно над подвалом... И всё же, из десятка проживавших в доме семей, три - это точно, никакого отношения к евреям не имели.
   Например, семья Вербицких: отец, мать и сын Цынька. Последний - наш "атаман". На пару лет старше меня. Какие же они евреи? Или семья Дударевичей: отец, мать, двое сыновей - Владимир и Игорь, дочь Надя - как перечислил, так чем-то добрым, человече­ским на меня повеяло...
   И еще одна семья, фамилию которой называть не буду: родители, трое дочерей, в том числе, младшая
   - Лида, и сын Василий - мой ровесник. Фамилию "засекретил" потому, что Василий - после мирового побоища и Катастрофы, очень старательно избегал встреч со мной... Почему? Не знаю - могу только догадываться, вспоминая отдельные эпизоды из нашей предвоенной жизни. О них разговор впереди.
   От запаха керосина, в основном, страдали Дударевичи, чьи два окошка "курятника", в котором они неизвестно как размещались,нависли над воротами склада. Особенно донимал их запах опорожненной из-­под керосина тары, в виде металлических бочек, складируемых тут же - у глухой стены Дома приезжих.
   249
   .
   И очень часто, в зависимости от направления ветра, мы помогали Владимиру и Игорю перекатывать вдоль проезда пустые бочки...
   Но всё это "мелочи"в сравнении с кипучей жизнью детворы в большом дворе. Здесь никогда не соскучишься: сам ли, с кем-нибудь или при содействии кого-либо, но в какую-нибудь "историю" обязательно влипнешь.
   Вы когда-нибудь пробовали добытое своими руками яблоко? Скажу честно: вкуснее яблок не бывает! Только вчера их сгрузили в подвал, что в центре двора - под одноэтажным домом, в котором ранее упомянутый Йосалы живёт. Йосалы, конечно, ни при чём - но его родители! Вечно гоняют нас, будто это их яблоки... В нашем дворе они числятся как "гивиры",
   ни с кем не знаются и вообще - похожи на буржуев,
   что на плакатах рисуют: оба еще не совсем круглые,
   а как яйцо... Они и есть буржуи, потому как, обере­гая своего Йосалы, от плохого влияния, к нам его не подпускают. Но иногда он все же прорывается и, без дополнительных просьб, приносит что-нибудь вкусненькое... Всерьёз мы его не воспринимаем и на "дело" с собой никогда не берём, тем более - когда разговор идёт о яблоках. Разве что выпытаем: дома его родители или нет?..
   Дальше всё отработано: подползаешь по-пластунски к окошку, что на уровне нижней ступени крыльца из подвала выглядывает. Стёкла в нём давно выбиты и, просунув палку, отрываешь досточку в ближайшем к окошку ящике. Затем приступаешь к добыче яблок, наживляя их на гвоздик, вбитый на другом конце палки... Не жадничаешь: по одному для себя и для тех, кто на "шухере"- яблоки, в сезон уборки урожая,
   и дома есть. Но эти, как сказано, вкуснее. И прео­долеть в себе страх, при добыче запретного плода, это ли не наслаждение!
   В остальное время года детвора хозяйничает на территории, заваленной утильсырьем. Дощатый забор - не преграда, и среди хлама, особенно металлического,
   много интересного отыскать можно. Больше всего
   250
   .
   достается забору в дни военных манёвров - сюда
   привозят и сбрасывают навалом тысячи блестящих
   стрелянных гильз. Если хорошенько покопаться, то
   много можно отыскать и не стрелянных... И не только
   холостых - с сжатыми концами вместо пуль, а и
   боевые! Что с ними можно было делать на манёврах -
   не знаю, а что находили их десятками - это точно...
   Применение нестрелянным патронам мы изыскиваем к вечеру: раскладываем кружком и разжигаем костер. Боевые патроны укладываем в направлении уборной, что рядом с оградой "Союзутильсырья" расположена,
   - малыши, но голова-то соображает! И, как первый патрон взорвётся, сразу врассыпную - одни носы из-за стен домов выглядывают... А что часовые на тюремных вышках, с переполоху, караульных разводящих выстре­лами вызывают, так это - как бесплатная добавка...
   Официальный вход на территорию организации "Союзутильсырье" - с улицы Александровская. Там же
   - приемный пункт. Особенно хорошо оплачивается цветной металл. А где его взять, если на очередную эскадрилью самолетов даже ржавые обручи от бочек, и те посдавали? Потому, только из чувства высокого патриотизма, мы весьма редко навещаем территорию названной организации с "неофициальной" стороны, чтобы, прихватив кусок железа, сдать его на приёмный пункт... Подобное случается только в том случае, когда денег ни у кого из нас нет и страна может потерять своих будущих героев, не посмотревших такие фильмы как "Чапаев", "Броненосец Потемкин", и даже
   - "Семь мужчин и одна девушка".
   Однажды весной, когда днём вовсю пригревало солнце, а за ночь лужи успевали превратиться в ледяной каток, я пришёл во двор как принц - во всём чистеньком. Только поэтому, всего на пару минут, чтобы себя показать... И таким я должен был возвратиться к дому, пока остальные члены семьи собирались к походу на какое-то торжественное мероприятие. Не встретив никого из друзей, спросил у девчонок:
   - Где пацаны?
   251
   .
   - А там, - ответила одна из них.
   И не успела она указать рукой в сторону забора складской зоны утильсырья, как одна из досок отклонилась и сквозь образовавшуюся щель посыпались один за другим Миша, Додик, Цынька, еще кто-то... И врассыпную! Только пятки сверкают. За ними в ту же щель, вконец оторвав пару досок, агромадный мужик протиснулся. Зыркнул по сторонам и... прямо ко мне бросился. А я стою - ведь я же "там" не был!.. И всем своим независимым чистеньким видом пытаюсь его убедить, что не в ту сторону он бежит... А ему всё нипочём - летит, разбрызгивая лужи, прямо на меня! Он уж и руки протянул, готовясь меня схватить и разорвать на мелкие кусочки! Хорошо, что оказался он грузным и неповоротливым, а я - совсем маленьким:
   только поэтому удалось выскользнуть из его рук и
   рвануть в сторону. Но он все же развернулся, и за
   мной!
   Бежим... Впереди огромная лужа. Я по ней, он - следом! Не на шутку осерчал человек... Вдруг слышу: позади что-то здорово плюхнулось, да так плотно, что водяные брызги по моим ногам и спине ударили... Оглянулся и увидел своего преследователя растянув­шимся на водной глади...
   Поскользнулся, бедняга, и брякнулся. Я уж, было, подумал с ним объясниться, но понял, что не ко времени: скользя по скрытой под водой ледяной глади, он с трудом, не замечая меня, поднялся и, широко расставляя ноги, побрёл в обратную сторону... Хотя вода ручьём не сбегала с моих брюк, одежда на мне была не в лучшем состоянии. Я также направился домой. Сушиться...
   ...Подобных историй - на отдельную книгу хватит. Но одну я еще расскажу. О девочке Соне - той, что над цистерной с горючим жила: стройненькая, с симпатичным личиком и, если быть объективным, несколько излишне плаксивой. Чуть что - сразу слёзы... Последнее отнесём к возрастному несовершенству - ведь еще дошкольница! Из всех девчонок в нашем дворе она мне больше других нравилась. И всё же,
   252
   .
   чтобы не проявлять недостойной "мужчины" слабости,
   я с ней почти не общался. Ну, разве что спросишь о
   чём-нибудь, чтоб обратила внимание на моё присутст­вие, и разошлись...
   В один из летних дней наши пути пересеклись на детской площадке. Никого, кроме нас двоих, не было, и я предложил покататься на качели - простая доска, подвешенная с обоих концов к перекладине. Соня, с нескрываемой радостью, села с одного конца, я - на другой, и - "поехали"!
   Вздымаясь и опускаясь в полёте, мне было прият­но наблюдать, как в наслаждении расцвело её лицо; видеть округлые руки, нежно, по-девичьи, ухвативши­еся за подвески; слышать её пугливо-подбадривающие вскрики, когда становилось чуть-чуть страшновато... Но вдруг перед глазами что-то мелькнуло, отвлекая мой взгляд от её лица! Один раз, другой... И я "засёк", что происходило это в момент моего подъёма,
   когда дуновением ветра вздымается подол ее короте­нького платьица, оголяя прелестные ножки! Как мог, я старался не глядеть, но взгляд - сам по себе - при подъёме, возвращался в нужный момент к гипнотичес­кому месту: меня интриговало не то, что "там" было, а именно то, что"там" ничего не было! Я видел сбив­шиеся в сторону, из узкой ажурной тесьмы, плавочки, исполненные по фасону, приоритет которого кто-то из модельеров нынче пытается присвоить, и - ничего более... Но ведь что-то "там" должно быть?!..
   Взгляд мой становился всё пристальней, и я, негодяй, догляделся до того, что в один из таких моментов Соня успела его перехватить! Боже, как она закричала! И, пытаясь обеими руками опустить взды­бившееся платье, чуть было не упала с качели...
   Рискуя сломать ноги, я быстро затормозил. И Соня, безутешно рыдая, пробежав почти через весь двор, скрылась за углом своего дома. Прошло всего несколько мгновений, как в том же углу - в домашней летней распашонке и тапочках на босу ногу - "выри­совался" её отец! Что Соня успела, сквозь слёзы и всхлипы, за столь короткое время рассказать или
   253
   .
   показать домашним-я не знаю. Но вид её разъяренного,
   "гарячих" еврейских кровей, папаши, ничего хорошего
   лично для меня не предвещал: других "насильников",
   кроме меня, во дворе не было...
   И вновь испытание для моих ни в чём неповинных ног. Но недруг нынче не тот: помоложе, поджарей и поспортивней. Да и решается сейчас не судьба принадлежащего государству куска ржавого железа, а достоинство и честь собственной дочери! Так что "экзамен" для моих, не в столь далёком прошлом, ра­хитичных ног, следовало ожидать высочайшего класса...
   Что и случилось: пробежали мы с отцом Сони, в общей сложности, примерно полгорода. Вначале я взял "курс" вверх по улице Каменецкой; не добежав самую малость до железнодорожного переезда, повернул на­лево к военкомату, к зданию которого - стена к стене
   - примыкал домик дяди Менделя и тёти Гитл, в надежде совместить вынужденное с приятным... Но "наш" с Соней папаша не отставал, и пришлось, около бывшей еврейской школы, вновь повернуть налево и вывести его на самую людную улицу Александровскую. Здесь он подрастерялся в своём домашнем наряде и поотстал, что позволило юркнуть в сторону, и дворами, через чёрный ход, заскочить домой. Не сказав ничего Соло­монке, глянул с балкона - мой преследователь уже сторожил меня у парадного входа в дом... И не покинул "пост" до потёмков, в надежде подержать меня в своих руках.
   Дальнейший ход событий нам придётся домыслить. Возвратившись домой и дослушав повествование дочери
   до конца, он, очевидно, понял, что зря пробежался.
   Во всяком случае, через несколько дней, набравшись наглости, я пару раз продефилировал перед окнами своей симпатии, не упуская, конечно, из виду дверь их квартиры... Но никто из неё не вышел.
   ...Всё же, финал этой истории мог бы быть иным, будь родители Сони попрозорливей: ведь можно было пригласить потенциального зятя, угостить его чем­-нибудь угостить
   и дать понять, что сожалеют о происшедшем недоразу-
   254
   .
   мении, и даже намекнуть на продолжении добрососедс­ких отношений. Я, быть может, меньше бы мотался по двору, и кто знает - как бы потом повернулось?..
   ...Через пару десятков лет, когда приспела для меня пора жениться, я пришёл к тем же окнам, чтобы попрощаться с маленькой девочкой по имени Соня, погибшей - не успев расцвести - в Проскуровском гетто!
   Мир праху твоему, Сонечка! Светлая о тебе память...
   * * *
   И вновь о дружбе народов. Без иронии, кавычек и двойного смысла.
   Если судить не по звучанию фамилий, а по факту, то в нашем дворе три семьи неевреев: Вербицкие, Дударевичи и семья моего ровесника Василия. Ещё ко двору как бы "приписаны" дети семьи Зелинских - они живут через дорогу, и своего двора также не имеют. Занят он под пилораму мебельным предприятием. В та­ком случае, зарегистрируем и семью моего школьного друга Сёмы Билыка, проживающую в одном доме с Зели­нскими. Но, если по правде, Сёма к нашему двору притерпеться не сумел. Он книжки любит читать, а тут одна беготня да драки...
   Отец Цыньки Вербицкого трудится дворником. На вид старый, болезненный, не в обиду сказано - на ладан дышит. Одна мать пытается с Цынькой справиться,
   да мало что получается - уже не раз из милиции его
   забирала. И он перед нами бахвалится: "Пытали меня!
   Под ногти иглы мне запускали..." Врёт, конечно:
   попросишь руки показать, а он их за спину прячет -
   смотреть, мол, нечего. Один он в семье. Соседи
   говорят, что семеро детей должно было быть, да
   остальные все померли. Вот мать над Цынькой и
   трясётся. Если на людях "по уху" иной раз треснет,
   так когда уж совсем деваться некуда...
   255
   .
   Хулиганистый Цынька, но свой в "доску". Командует нами не потому что так ему на роду написано, а просто - всё само собой получилось: он старше нас и "делами" своими доказал своё право верховодить. Но, чтобы пальцем кого из своих тронул,
   будь это братья Шварцманы, я или Васька - никогда!
   Один за всех и все за одного! И когда мать Цыньки надумала "кинотеатр" в своём подвальчике устроить, то и нас всех в компанию взяли - а как иначе? Бизнес - он и есть бизнес: одна голова хорошо, а четыре - ещё лучше!.. Особенно - когда денег нет, а иметь хочется...
   Что кино тогда вовсю "крутили" - это читателю известно. Уже и звук на экранах стал пробиваться. А что детские сказки "Три поросенка", "Курочка Ряба", "Колобок" и другие также на плёнках стали штамповать
   - об этом я только сейчас собираюсь рассказать, потому как они совсем недавно в продаже появились: десятка полтора-два кадриков в каждой ленте, свёр­нутой рулончиком в отдельном коробке с названием фильма. Все чин-чином, как у людей... Правда, иногда название одно, а фильм другой - так тут смотреть надо! Наш народ за высокую производительность труда борется, и, для таких случаев, слово придумано: "пересортица" называется... А для нас, детей, гла­вное, что диафильмы те копейки стоили. Потому как "немые", но с поясняющими надписями в каждом кадре, чтоб понятно было: где, скажем, волк, а где - поро­сенок, и что каждый из них делать собирается...
   Но вся проблема не в них, а в диапроекторе: его, чтоб купить - иной зарплаты не хватит... Так мы диапроектор сами сделали - из посылочного ящика и увеличительной линзы, которая также копейки стоила.
   ..."Мы" - это я из личной скромности отметил, потому как единолично, по своему разумению, диапро-
   ектор изготовил. И семейную керосиновую лампу, ради
   общественного мероприятия, приспособил. Не спросив,
   поначалу, разрешения у мамы...
   Все остальное "компаньоны" подготовили: подвал почистили; скамейки где-то уволокли и порасставили;
   256
   .
   кусок белого полотна, что пожертвовала мать Цыньки,
   на стене закрепили и Мишку Шварцмана за контролёра
   поставили. У него не прошмыгнешь - клади на ладонь
   копейку и проходи!
   И "дело" пошло: с других дворов детишек стали приводить. Приходили и те, с кем недавно камнями и тухлыми яйцами перебрасывались. Нам-то что? Деньги платят, и у "правления" нет затруднений с приобре­тением новых диафильмов...
   Недолго пришлось радоваться: до налоговой инспекции информация ещё не дошла, а мой фанерный ящик не выдержал - перегрелся и задымил! Хорошо, Мишка не растерялся - дверь из подвала сразу открыл и детишек быстренько выпроводил. Однако, как гово­рится,"шило в мешке не утаишь": популярность "фирмы"
   сразу сникла, и она, с общего согласия, прекратила
   свое существование - надоела фирма, оказывается,
   всем членам правления до чёртиков! На дворе солнце,
   раздолье - а ты сидишь в тёмном подвале и жаришься
   у своей лампы... Кому её доверишь, если ты один за
   неё перед мамой в ответе?.. Да и фильмы, чьи надписи
   несколько раз на дню детишкам прочитывал, по ночам
   сниться стали: золотые яйца с курочкой Рябой не
   сносил, а от Волка бегал...
   ...Из тех денег, что поднакопили, каждому члену правления по перочинному ножику купили. Простенькие
   - с одним лезвием. На те, что с разными открывашка­ми, денег не хватило. И не надо: память осталась, и никто не в обиде. Одна мать Цыньки больше всех кручинится - личный бизнес его вблизи дома удержи­вал. А кто против? Но всем угодить невозможно: разве сравнить залитые солнцем городские улицы с подвалом?!
   Однажды Цынька, Мишка и я шли по ближнему проулку, где контора "Кинопрокат" расположена. Смотрим: на тротуаре стопка коробок из белой жести к забору приставлена. И рядом никого нет. Судя по всему, никому не нужные.
   - Выбросили, - сказал Цынька, - а нам сгодится!
   - И верхний коробок с собой прихватил.
   257
   .
   Пришли во двор, стали кинопленку разглядывать и поняли: жизни не хватит, чтобы всю её просмотреть. А выбрасывать жалко - решили дымовые завесы из неё ставить. Кусок киноплёнки в бумагу завернёшь, спичкой зажжёшь и сразу тушишь - бежишь по двору, киноплёнка тлеет и за тобой шлейф дыма! Неделю "ставили"... Ещё, примерно, на неделю осталось, когда прослышали, что переполох в городе случился: новый фильм в кинопрокат завезли, а кто-то первую часть, с чего фильм начинается, взял и уволок. Всю милицию на ноги поставили!
   ...В тот же вечер мы тот коробок с остатком киноплёнки во двор "Кинопроката" подбросили. А что толку? Всем городом ждали, когда новую кассету целиком пришлют. Уж больно хорошие рецензии на фильм в местной газете публиковали - "Сердца четырех" называется...
   Навестил милиционер и наш двор. Сам ли пришёл, или кто подсказал - не знаю. Своими глазами видел, как он "землю носом рыл": долго по двору ходил и остатки наших дымовых "шашек" собирал... По опыту знаю: не всегда киноплёнка до конца дотлевала, и иногда несколько кадриков оставалось... Покружил по двору и ушёл. Больше мы его не видели. Значит, не карьерист, не выскочка в милицейской форме нам повстречался, а человек, способный мыслить и сумев­ший понять главное - ничего уже не вернёшь... А родителей наказывать - если не у самого, так у коллеги такой же где-то по улицам бегает... Потому не назвал я его ни разу "легавым". Он ли, или его начальство так распорядилось, но приятно думать о людях хорошее. Даже, если служили они в правоохра­нительных органах в тот бесчеловечный - советский период российской империи.
   Рядом с Цынькой, в какой-то мере- с его "подачи", прошли наиболее активные годы моего детства. И запросто расстаться с другом я не в состоянии. Тем более, что жить осталось ему совсем немного...
   Своей собаки Вербицкие не держали, а чуть какая приблудится к нашему двору, обязательно покормят. И
   258
   .
   у бедового Цыньки в отношении собак свое хобби
   имеется - повозку "Ицылей", с пойманными бродячими
   собаками, физически не переносит. Отгонит нас,
   малолеток, подальше, а сам выберёт удобный момент,
   когда "Ицыли" на очередную собаку сетку набросят,
   незаметно подберётся к повозке и клетки с запертыми
   собаками откроет... На радостях рядом еще потанцует,
   широко раскрыв широкоскулый щербатый рот.
   Чтоб его кому догнать? Слабо: любому сто очков вперёд даст...
   И кто в кинотеатр нас "проводил", когда на пять- шесть шпанят денег на один билет едва набирается? Цынька, конечно! Гордо, как почётный гражданин, пройдет в зал, а с началом демонстрации киножурнала о достижениях (простите: о "Великих достижениях...") социалистического народного хозяйства, когда каждый обязан смотреть на экран и не оглядываться по сторонам, Цынька в темноте пробирался к одной из трёх - по договору - выходных дверей и сбрасывал запорный крюк... И мы, наперегонки, врассыпную по тёмному залу. Иди потом, ищи нас...
   ...После просмотра очередного революционного фильма, в нашем дворе долго продолжались сражения на самодельных, из полосового железа, саблях. Сразился однажды и я с Цынькой. Фехтовались по установленному правилу: кто первым устанет, тот и "сдаётся". Будучи старше меня на пару лет и, конечно, сильнее, Цынька, шаг за шагом, вытеснил меня со двора на улицу. Тут же вокруг нас образовалась толпа любопытных: кто
   подзадоривал, другие - посмеивались... И вдруг кто-­то из толпы крикнул:
   - Дай ему! Дай!..
   ...Подобное со мной уже однажды было. И теперь я не столько следил за Цынькой, сколько за толпой. Заметив мою растерянность, Цынька опустил саблю:
   - Кончай, Эмка, хватит! Пошли во двор...
   ...На сей раз я был несколько постарше, чем в пору, когда дрался с двумя пацанами, и кое-что в национальной "несовместимости" уже постиг. И Цынька,
   несомненно, сообразил - кто и ради чего его подзу-
   259
   .
   живает. Именно поэтому он первым опустил саблю... И
   дал, прежде всего,- мне, понять, что моя националь­ная принадлежность никакого значения для него не имеет! Иной трактовки отмеченному поступку Цыньки* у меня нет. Что подтвердили события периода войны - мы доверяли друг другу, как родной маме.
   Советскую власть Вербицкие не любили. Без слов
   - взглядом! А за что - не знаю.
   * * *
   Дударевичи. Об этой семье многое уже рассказано. Славные люди, и о таких всегда доброе слово в строку просится. Мать, белокурая, небольшого росточка, женщина. Сыновья в отца ростом пошли: крупные и, на подбор, улыбчивые. Разве что Игорь, младший сын, побаливает: совсем молодой, а всё кашляет и кашляет... Да ещё керосиновый склад, что под ними, совсем задушил...
   А Владимир успел в нашу Фаню "втрескаться". Так какие могут быть разговоры о межнациональных взаи­моотношениях? Нравится ему Фаня, и всё остальное - ни его, ни его семью не заботит...
   * * *
   ...О семье Василия поговорим отдельно. Чтоб от­делить драгоценные для моей памяти Зёрна от плевел.
   ___________________________________________
   * В отклике Читателя с Украины сообщается: синоним
   имени Цыньки - Мартын.
   260
   .
   Глава четырнадцатая
   "ОСИНЫЕ" ГНЁЗДА: ВО ДВОРЕ,
   ЧЕРЕЗ ДОРОГУ, РЯДОМ - ЗА СТЕНКОЙ
   Забегая вперед, поясню: "осиные" - от слова "оса", которая, порой, весьма ощутимо жалит...
   Если от дома - "иероглифа" мысленно отбросить жилые пристройки, тамбура и крылечки - то перед нами,
   глядя со стороны улицы, предстанет вполне приличное
   здание, в плане напоминающее букву "П". Почти дворец
   в миниатюре, точнее - макет дворца, с положенным в
   таких случаях, во внутренней центральной части,
   палисадником. Последний, отгороженный от тротуара
   дощатым, с калиткой, забором, и центральная - по
   фасаду - часть здания, находились в распоряжении
   семьи Васьки.
   Громко, конечно, сказано: поднявшись по
   широченному парадному крыльцу и войдя вовнутрь,
   убеждаешься, что им действительно досталась только
   фасадная часть, служившая когда-то коридором, а во
   всех примыкающих к нему комнатах живут другие семьи,
   с отдельными входами со стороны двора... Но тут
   ничего не поделаешь: что советская власть дала, то
   и взяли. Комната получилась длиннющая - плюс, по
   всей ее длине, свой палисадник. При царе здесь
   корову можно было бы держать, курей развести. Да
   времена нынче иные...
   Семья у Васьки средней численности. Отец
   - тщедушный мужичонка, мать - горячих кровей женщина,
   261
   .
   две старших сестры на выданье, и погодки Лидка с Васькой. Не считая последних - люди, в основном, взрослые. А порядка в комнате, сколько не заходил, никогда не было: всё вразброс, не сложено и не прибрано, как на цыганской повозке... И из мебели, какую мужчина в доме обязан при любых обстоятельст­вах своими руками сделать, тоже припомнить никак не могу: полати на полкомнаты и на них всё навалом.
   Может, я и сам виноват, потому как заходил, когда вздумается. Придёшь во двор, ждёшь-ждёшь, а никто из ребят не появляется. Вот и ходишь по квартирам незваным гостем. Но уж прибраться к тому времени можно было бы... А то ведь зайдешь и чувствуешь себя неловко, будто людей с постели поднял...
   И вот однажды, выведя нежданного "гостя" за порог, стоим у забора вчетвером - Васька, Лидка, их мать и я - и глядим на все, что движется, катится, звенит, гудит и гавкает.
   Вдруг из-за угла, с улицы Александровская - Ленина, на проезжую часть улицы Каменецкая - Фрунзе, вывернул необычный кортеж из одноконных арб, гуськом катящихся друг за дружкой. Редкое в наших краях зрелище и не совсем понятное.
   Много позже я разобрался в конструкции подобных колесниц: овальное днище и смещённая к передку колёсная ось содействуют самоопрокидыванию назад гружённой повозки при выпряжке лошади, своим весом уравновешивающей избыток груза по другую сторону колесной оси. "Самосвал" - одним словом. Умно? Конечно! Но самое интересное было не в арбах, а в ездовых, шедших рядом, придерживая за узду лошадей: все, как на подбор, коренастые, широколицые и кудлатые, с окладистыми - на всю грудь - бородами. Я таких впервые видел и лишь через много лет осознал, кем могли быть эти люди - старообрядцы, со своей религиозной верой и своими взглядами на жизнь. Предпочитали находиться ближе к природе, иметь дело с землёй и, видимо, взявшие в городе подряд на земляные работы.

262

   .
   Шли не спеша, шаг в шаг, выдерживая меж собой дистанцию, напоминая своей неторопливостью и ощути­мой торжественностью крестный ход.
   Неожиданно мать Васьки, обращаясь ко мне, сказала:
   - Ты выбеги к ним, и кричи: "Кацапы! Кацапы!"
   - А что такое "Кацапы"?
   - Твоё дело кричать - они сами знают, что такое "Кацапы"!
   - А Васька?..
   - А Васька здесь - со мной постоит...
   ...Было мне, примерно, лет шесть - не более, потому как все дни по двору слонялся. И всё же, меня удивило, что одному мне предложено кричать непонят­ное слово. Но рассуждать было некогда, так как с нами поровнялась последняя арба. Выбежав на проезжую часть, я стал надрываться:
   - Кацапы! Кацапы! Кацапы!..
   А мужики - как шли, так продолжали идти, не обращая на меня ни малейшего внимания. "Глухие они, что ли?..", - подумал я и оглянулся в сторону "инструктора-наставника", в надежде получить соответствующие возникшей ситуации указания. Но в палисаднике никого не оказалось!.. Я оторопел: уже и повозки давно проехали, а я глядел в сторону палисадника и не мог сдвинуться с места...
   ...Больше к Ваське в гости я не ходил. И со временем сумел разглядеть, что его семья как бы выпала из орбиты внутридворового общения. Я, очевидно, был последним, кто от них отвернулся.
   Понятно, что разочарование в родительнице Васьки никак не отразилось на моём к нему отношении: кто был во дворе - с тем и играли. Тем более, с Лидкой, рассориться с которой было невозможно: не успеешь разойтись, как она снова рядом... А взаимоотношения взрослых меня вообще не касались. Впрочем, родители Васьки сами держались особняком. Разве что с Вербицкими иногда контачили. А остальных, как теперь понимаю - "инородцев", не замечали. И Дударевичей - в том числе. Следовательно, последние - русские...

263

   .
   Васька - мальчишка замкнутый и скрытный. В нашей компании бывает редко - при условии, если Цынька участие принимает. Так, видимо, мать приказала. А он
   - дитя послушное: за мамину юбку держится. Зато Лидка - прямая ему противоположность: интернациона­льная девчонка. К тому же, ещё и особенная: больше к мальчишкам льнёт, чем к своим товаркам. Да и характер у неё для этого подходящий - "сдачи" даст, только держись!
   Именно с Лидкой, сестрой Васьки, однажды казус вышёл, можно сказать, межнационально - городского значения. Не ошибёмся, если и пошире возьмём: в то время в нацистской Германии вполне могли о подобном происшествии пропечатать...
   ...Летом, по окончании занятий в школах (я в тот год в третий класс перешёл), наша семья - привычным маршрутом - побывала в Ярмолинцах. По возвращении, первым делом я во двор побежал. Полдень, солнце жарит, а во дворе ни души - вся детвора по квартирам сидит и носа на улицу не высовывает. И ни у кого причину узнать невозможно: "Не знаю, не знаю..." Цынька посмелей оказался:
   - Лидку в нашем дворе знасильничали!..
   "Понятие" о происшедшем у меня, разумеется, уже имелось: все-таки два года в школе проучился... Но, если по честному, не вполне определенное. Знал, что люди от этого не умирают, однако самочувствием Лидки поинтересовался. Цынька отмахнулся:
   - А что с ней сделается: ты что - Лидку не знаешь...
   Ошеломило другое: подобную пакость сотворили, оказывается, братья Шварцманы - Мишка и Додик! Первому примерно десять лет от роду, второй - на полтора года моложе... Засомневались? А почему бы и нет? Вундеркинды разные бывают... Особенно, из этих евреев - от них всё можно ожидать...
   Да как такое могло случиться? Тут и вопроса нет: под тамбуром, что на входе в квартиру Шварцманов, на высоту крыльца надземная кладовка имеется - иная собачья конура и та бывает повыше... Но, со всех

264

   .
   сторон закрытая, с малогабаритной дверкой по другую
   сторону от крыльца. Здесь мы от жары спасались,
   укрывались - не вникая в половое различие - когда в
   "жмурки" играли, коробку с киноплёнкой прятали, и
   мало ли для чего такая "дыра" ребятне пригодиться
   может?
   Кладовка ли это, или "дыра" - разницы не вижу. Так как чахоточному Шварцману не до неё - кто бы ему самому помог на крыльцо взобраться. Потому, хозяевами числились Мишка и Додик, а полусгнившая дверка на одной петле держалась... Но "хозяевам" не прикажешь: дверку не ремонтировали, а когда вздумалось - в "дыру "залезали. Лидка как-то заметила,
   и за ними...
   Мать Лидки поблизости оказалась. Маневр дочери заметила, быстро во "всём" разобралась и на весь двор крик подняла:
   - Да что ж это деется, люди добрые! Явреи - мою дочь изнасильничали!..
   ...Вот все и попрятались - это вам не на качелях за девчонкой подсматривать! Не только двор: казалось, весь город притих... Уж кто-кто, а евреи Проскурова хорошо знали, чем подобная провокация может закончи­ться - ведь памятник на могиле шести тысяч невинно загубленных в 1919-м году еврейских жизней до сей поры недостроен...
   Депутация соседей пришла к маме - "её" территория, ей и расхлебывать. И, не успев разложить "бэбэхи", мама сразу окунулась в общественную работу. А как без неё? На неделю отлучилась и получай "подарочек"! Разве не ясно, что без нашей мамы, устои советской власти уже завтра вполне могут рухнуть...
   Сколько угодно можно иронизировать, но в действительности - страсти накалились до такой степени, что медлить было невозможно. А за нашей мамой, как известно, не "заржавеет": сразу организо­вала консилиум врачей и привела к ним Лидку с её родительницей. Слава Б-гу: на тот день, у Лидки "всё"
   оказалось в порядке!
   ...На Лидке происшествие никак не сказалось: она

265

   .
   оставалась своей, не побоюсь этого слова, родной
   девчонкой, открытой, в определённой мере, наивной и
   любознательной, всё также стремящейся участвовать в
   мальчишеских играх.
   Совсем иначе случившееся отразилось на братьях Мишке и Додике: их словно подменили, и своей пугли­востью они стали напоминать (да будет благословенна его память...) нашего соседа - Йоси. Братья стали редко выходить из дому, а их взгляд будто спрашивал: "Не сотворишь ли и ты нам какую-нибудь пакость?.." И ни в чём, безусловно, неповинную Лиду они обегали за "километр"...
   ...С братьями Шварцманами я встречался периодиче­ски ещё многие десятилетия. Находил их в Киеве, где в институте учился Мишка, и в Ленинграде, где они оженились. И ни разу, о чём сейчас сожалею, не поинтересовался: "Что же было на самом деле?" Нет, не ради выявления "клубнички". Элементарная логика и физиологические возможности человека в их "грешном" возрасте, в достаточной мере убеждают, что подобное утверждение - лай обозленной или (на что обращаю внимание...) кем-то науськанной шавки. И хотя ответ ясен, хотелось бы услышать твёрдое отрицание из уст друзей далёкого детства. Или данное повествование навеяло желание ещё раз встретиться?..
   Была ли это акция фашистской агентуры, пытавшейся расшатать "колос на глиняных ногах"; украинской националистической организации или, что не исключено, их объединённой структуры - нам судить трудно. Но то, что одна из этих структур была и действовала в городе Проскурове - причём, как ни прискорбно подобное отмечать, довольно успешно - мы вскоре убедимся. Заодно, возьмём на заметку: в отмеченный период "дядя" Петя прижился в нашем доме у тёти Зины, и до войны с Германией оставалось ровно два года...
   ...Я не убегал от Лидки и с интересом к ней приглядывался. Зная её с малых лет, мне самому хотелось убедиться, что "ничего" в ней не изменилось.
   Действительно, каких-либо отклонений от привычной

266

   .
   для моего глаза подружки - я не заметил. Какой была,
   такой и осталась: компанейской, непосредственной
   девчонкой. И никто ей не указ: захочет - вновь
   полезет в "дыру" с любым мальчишкой нашего двора.
   Сознавала она или нет - с нами с ней ничего не могло случиться.
   Что касается поступков матери Лиды, то в приве­денных двух эпизодах просматривается её активная и, что скрывать - мерзопакостная суть, пропитанная жуткой и ненасытной ненавистью к "инородцам". Казалось бы, какие могут быть претензии к духовно ущербному человеку? Прежде всего в том, что, высту­пая в образе женщины, она использовала несмышлёных детей для достижения своих гнусных целей.
   В первом случае - спонтанном самовыражении человеконенавистницы - она жертвовала чужим ребенком.
   Но во втором - она принесла в жертву своего! Ради чего? Ради целенаправленной акции. Кому-то требова­лись не мелкие "укусы", а накал страстей в широких масштабах. И она этого добилась, предъявив заказчику своё усердие.
   Кто же, в таком случае, стоял за её спиной? Тот, кто получил наивысший репрессивный пост при немцах. А мы его хорошо знаем - "дядя" Петя...
   Чтобы получить с первых дней оккупации города должность начальника уездной полиции, её следовало сполна отработать. Не за месяц и не за два, а хотя бы за пару лет до начала войны с Германией. Так и случилось - к описываемому периоду я уже достаточно нагляделся на будущего "хозяина" нашей квартиры.
   Каждый из них отрабатывал свой кусок пирога. В меру отпущенных им умственным способностей и нравст­венной сути.
   * * *
   В Европе, в это время пал Париж, немецкая авиация превращала в пыль английские города...

267

   .
   55. "Делать - как сказано!.." Тушь. Перо.

268

   .
   * * *
   Зелинские. Мать, два сына - Борис и Витька, их тётка. Жили через дорогу, на верхнем этаже двухэтажного дома, в коммунальной квартире, конкретным местоположением которой я никогда не интересовался. Первый этаж здания был занят под столярное производство и магазин железо-скобяных изделий.
   Мать пару раз появлялась во дворе, когда про­делки её старшего сына приобретали уголовно наказуемый характер. Среднего роста, сухопарая, можно сказать - жилистая, она чем-то неуловимо напоминала мне нашу соседку по дому - тётю Зину. Думается, скорее стервенелой породой, чем внешностью,
   так как каждое её появление во дворе сопровождалось
   криком, руганью и откровенным матом.
   О Борьке сказано немало - структурой и белесой мастью похожий на мать, он унаследовал и её духовную суть. Что наглядно просматривалось в процессе его взросления.
   В детстве, не брезгуя дружбой с "инородцами", он, с возрастом, постепенно стал отдаляться от своих ровесников: Зиновия, Яши Зильбермана и даже Владимира Дударевича, чью национальную принадле­жность мы только что установили с помощью тех же русоюдофобов...
   И потому, нет надобности доказывать, что семья Борьки - сродни семье Васьки... Также не приходится догадываться, под чьим влиянием менялись взгляды младших Зелинских на окружающий мир: чем старше становился Борька, тем откровенней и агрессивней проявлялась его неприязнь на национальной почве. Щелбанами и изощрённым издевательством по отношению к младшим, битьем оконных стёкол и сквернословием в "общении" со старшими, провокационными выходками по отношению к своим сверстникам. Порывы своей ненавис­ти он не сдерживал, но свою озлобленность вымещал только на тех, кто, безусловно, слабее его.

269

   .
   Чью, из своих предков, сутулость, округлость черт лица и мягкость в общении позаимствовал Витька - сказать трудно, так как ни сгинувшего в его младости отца, ни живущей с ними в одном доме тётки я никогда не видел. Младше Борьки на год-полтора, молчаливый и вечно хмурый, Витька изредка навещал наш двор. Но приходил он только с братом.
   Именно о таких в народе говорят: "Себе на уме человек..." Одно то, что в эти редкие посещения двора он никого не обижал, не сквернословил и вообще,
   в основном, отмалчивался, позволяло судить о нём,
   как об обычном человеке, отвечающем нормам взаимоот­ношений между людьми. Его замкнутость я объяснял тем, что, будучи старше моего поколения на три-четыре года, с нами ему было неинтересно. Потому - нет к нему никаких претензий. Без него обходились. Для нас важнее, что в общении он не проявлял зримой и ощутимой, в сопоставлении с его братом, враждебности.
   Этим младший Зелинский нас вполне устраивал.
   Однако, забегая вперёд, отмечу: распознал я суть Витьки много позже, в переломный период войны... Что и обязывает меня говорить о нём так, каким вижу: от Борьки он отличался рассудительностью и способностью действовать исподтишка. В главном - он шёл по стопам брата, в чём вскоре мы убедимся, проследив их последующую совместную деятельность. И, повествуя о зримом Борьке, я невольно вижу и скрытного Витьку. "Школу" соответствующей подготовки - в духовном, физическом и, логически вытекающей из их деятельнос­ти смыслах - они прошли одну и ту же. Понятно, что не только в домашних условиях...
   Со второй половины тридцатых годов каждое лето братья на пару месяцев вообще исчезали с обозреваемых нами городских просторов. Где пропадали
   - с нами они не делились, но возвращались загорелыми, посвежевшими и, говоря о Борьке, еще более агрессивными. Сила и ненависть исторгались из Борьки потоком.
   В один из таких "наездов", Борька хозяйской поступью прошёлся по двору, взором владыки огляделся

270

   .
   по сторонам и, убедившись, что, кроме нескольких
   пацанов, никого во дворе нет, подошёл ко мне и,
   вырвав из моих рук рогатку, произнёс:
   - Дай-ка сюда! Сейчас мы её проверим...
   И с показным безразличием, опустившись на покрытый травой бугор, стал стрелять по окошкам квартиры чахоточного Шварцмана!
   Поначалу я оторопел, а затем попытался отобрать рогатку. Но одним движением руки Борька отбросил меня в сторону, продолжая не спеша подбирать валяю­щиеся под ногами камушки... Разбив несколько стёкол, он швырнул рогатку мне под ноги, поднялся и размеренным шагом покинул двор.
   ...Разумеется, нет ничего похвального в том, что в моих руках оказалась рогатка. Но стремясь к одной только правде и, вместе с тем, не желая выглядеть таким же хулиганом, как Борька, скажу в своё оправдание, что в изготовлении опасного оружия меня, прежде всего , интересовал сам производственный процесс и ревностная мысль: "Смогу ли я сделать такую рогатку, чтобы стреляла не хуже других?.." Последнее мы и проверяли, стреляя по мишеням, нарисованных мелом на дощатых стенах сараев "Союз­утильсырья". Очень даже приятное и интересное занятие... Можно ли было предположить, что такое случится?
   С Борькой шутить было небезопасно. Он не поглядит, что вдвое старше тебя и "отчекрыжит" так - до конца жизни помнить будешь... Один из таких "памятных" случаев есть необходимость рассказать, чтобы - убедившись в прекрасной физической подготовке нашего "героя" - в последующем, с большей убедительностью разобраться в происходящих событиях.
   ...Не найдя ничего путного на территории "Союз­утиля", я с рыжим Колькой взобрались на крышу одного из утильных сараев, ограждавшего подгнившей дощатой стенкой тыл нашего двора.
   Лежим, загораем. Если точнее - дурью маемся... И тут увидели Борьку, покинувшего двухочковый объект, расположенный прямо перед нами, метрах в десяти от

271

   .
   сарая. Где-то долго пропадал, но вот - заявился и,
   судя по всему, никуда не торопится...
   Глянул я с крыши вниз: ого! - высота - что надо. Борьке ни за что её не преодолеть! И, припомнив все обиды, не глядя на Борьку, стал декламировать:
   - Прямо, прямо, прямо!
   Там большая яма.
   Там живет Борис -
   Председатель дохлых крыс!
   Колька поддержал, и мы повторили ещё раз. В сторону Борьки я не глядел, но из виду не выпускал. И чётко зафиксировал недобрую ухмылку на его лице: он бы и сам нашёл к чему придраться, а тут такая удача - сами напросились...
   Не вынимая рук из карманов, Борька не спеша, вразвалку подошёл к сараю, оглядел его, примерился, отошёл на несколько шагов и пару раз, будто шутя, вспугнул нас ложными разбегами. Затем ушёл за "объект", сильно хлопнув дверкой с не просматривае­мой нами стороны.
   Прошло какое-то время. Борька не появлялся, и мы, уверовав в свою "победу", потеряли бдительность, совершенно упустив момент, когда он выскочил из-за укрытия и ринулся в нашу сторону! Остальное он проделал в считанные мгновения: с разбегу подпрыгнув, он ухватился за край крыши, отжался на руках и оказался рядом с нами! Со значительным опозданием мы с Колькой рванули в разные стороны, но Борьке был нужен только я...
   Прыгнуть с крыши я побоялся, и оказался в его руках. Шмякнув меня лицом вниз, брючным ремешком он связал позади мои руки и, подняв за шиворот, поволок к злополучному краю крыши, где только что мы с Колькой чувствовали себя в полной безопасности. Здесь, у одного из торцов сарая, он опустил меня на выступающий из-под кровли конец балки, трухлявый и столь малый, что на нём едва разместились мои ягодицы.
   В прошлом, кромка крыши, граничащая с нашим двором, дальновидно была обрамлена колючей проволокой.

272

   .
   Описываемого события она, к сожалению, не
   дождалась и оборванными ржавыми концами свисала с
   обеих сторон крыши. Один из них находился за моей
   спиной.
   Раньше, могу поклясться, я этой проволоки не замечал. А Борька заметил. И "поделился" со мной своей приметливостью: спрыгнув на землю, он опутал концом колючей проволоки мои ноги! потеряв равнове­сие, я бы повис на ней вниз головой...
   Борька наслаждался: отойдя на несколько шагов, он с удовлетворением обозревал свою "работу". И не уходил - чаша услады была еще не полной... Он ждал моих воплей.
   В этом, как и в случае с тесаком, весь Борька. Но не только ради подтверждения его кровожадной сути поведан данный эпизод. Однако, на сей раз - не будем торопить события.
   И всё же, как не подчеркнуть полярность между Борькой Зелинским и Владимиром Дударевичем? Росли, казалось, вместе; в схожих условиях жили. Но при одном отличии: в нравственном отношении - в столь же полярном домашнем окружении. Первый полон патологической ненависти, другой - душевной доброты...
   Вспомним: ведь и Борька поначалу был иным... И хотя окончательно его злобный характер сформировался в законспирированных летних лагерях, изначальный росток ненависти к "инородцам" пробился в нём в кругу семьи.
   Витьке, хотя он и умнее, деваться некуда. С благословения матери и тётки, он шёл по стопам брата,
   следуя низменному принципу джунглей: "С волками жить
   - по волчьи выть!" Внешне безобидный и ко всему лояльный, он лишь дважды, на моих глазах, проявил свой рисковый характер. Первый - перед началом войны,
   второй - осенью 1942 года.
   Выше отмечалось, что наш двор примыкал боковой стороной к тюремной ограде. Развод часовых к сторожевым вышкам, расположенным по периметру высоченного капитального ограждения, осуществлялся с внешней стороны и частично проходил по территории

273

   .
   двора. Шли они по открытой - с военной точки зрения
   - местности, вдоль стены, след в след, гуськом, "в колонну по одному", согласно Устава караульной службы. В ожидании церемониального марша, я часто наблюдал за их прохождением, но желаемого так и не дождался. Наоборот, мне казалось - и так, очевидно, было, что передвигались они в полусонном состоянии: не выдерживая шаг, сутулясь, словно досматривали на ходу приятные сновидения. Смена караульных начина­лась с нашей стороны, и мы видели тех, кто заступал на пост - чему, в таком случае, им радоваться?..
   Мы достаточно на них насмотрелись, чтобы забыть о их существовании. Даже, пройдись они теперь каким угодно шагом, вряд кто-либо из нас обратил на них внимание. Но, в один из предвоенных дней, кому-то понадобилось сотворить в тюрьме, в нужный момент, переполох... Быть может, и что-либо покрупнее.
   ...В предвоенные годы хлеб в магазинах лежал свободно, разве что за мукой и изделиями из неё ещё стояли очереди. В сущности, мука - во все времена советской власти - числилась по разряду дефицита. И этот разговор начат лишь потому, что в то лето основная - игровая для детей - часть двора была засеяна кукурузой (не исключено, что уже в те годы первый секретарь республиканского комитета ВКП/б/
   Н.С. Хрущёв делал начальные "подвижки" в сторону кукурузы...). Была ли команда "сверху", или жителям двора надоели бесконечные детские шалости, но факт налицо: кукурузный колос заполонил наш двор. И он, несомненно, радовал глаз поколения людей, успевших за короткий период пережить несколько войн, испытать нещадный голод и вполне отдающих себе отчёт, что мамалыга из кукурузной муки весьма съедобна...
   Для детей подобный огород, зажатый с трёх сторон домами и подпираемый с тыла общественной уборной, был в диковинку. Потому мы "разрешили" взойти всходам, а затем с интересом наблюдали за процессом образования початков. От края кукурузных посадок - до тюремной крепостной стены - было шагов тридцать...
   ...Тихий, без ветра, тёплый вечер. Звёздное

274

   .
   тёмно-синее небо. Двор давно опустел. Один брожу на
   задках дома - "иероглифа", расположенного в створе с
   кукурузным полем. Не покидает ощущение, что солнце
   сегодня рано зашло - хочется встретить знакомого
   человека и дружески о чём-либо поговорить. Не потому
   ли я всё чаще притормаживаю вблизи окон Сонечки? А
   ведь с Цынькой, проживающим в конце другого ряда
   пристроек, много больше есть о чём побеседовать. Но,
   в данный момент, я бы предпочёл Сонечку...
   Вдруг из-за угла, где я два-три года назад лицезрел отца Сонечки, вынырнули две тени. Вначале я распознал Борьку, затем и Витьку. Меня они также признали, тем более, что находился я у освещённого окна. Остановились у огородных посадок и, поглядывая в мою сторону, о чём-то стали шептаться. Вскоре ко мне подошёл Витька:
   - Слушай, Эмка, ты когда-нибудь взрывпакеты видел?
   - Не-е...
   - Ну, так вот - гляди...,- сказал Витька и выта­щил из-за пазухи два чёрных, с мою ладонь, коробка, с таким же чёрным - у каждого коробка - коротким отростком. - Это бикфордов шнур. Стоит его зажечь и, через десять секунд - взрыв!
   - Ну и чо?..
   У Витьки, на удивление, терпения хватило ненадолго:
   - Чо-чо? Х... через плечо! Дурочку не строй - некогда! Мы сейчас маленький шухер устроим. А ты - молчок! Понял?!
   - Понял...
   - И никому ни слова!
   - Ладно...
   - Уйди за угол, а лучше - тикай домой!..
   - Ладно...
   ...И они скрылись в кукурузе. А я ушёл за угол того же дома, со стороны, где жил Цынька, и стал ждать дальнейших событий. Прошли считанные секунды, и в воздухе мелькнули брошенные в направлении уборной два чёрных предмета с искрящимися, как

275

   .
   бенгальский огонь, шнурами. Две знакомые тени выско­чили из посадок и побежали, огибая дом, в сторону улицы. Только они скрылись, как два мощных взрыва, один за другим, сотрясли воздух. Вслед за взрывами началась беспорядочная пальба, которую я уже слышал, обегая дом с другой стороны...
   После того случая братья Зелинские надолго исчезли. Кто-то сказал, что уехали погостить к родственникам. Не знаю почему, но у меня от такой вести, словно камень с груди сняли...
   Повстречались мы с Борькой 4-го июня 1941 года, в день призыва моего старшего брата Зиновия в армию. Кивком головы Борька дал мне понять, что знает: ничего никому не сказано... Я не любил Борьку, вре­менами - ненавидел. Но то, что сейчас он находится рядом с братом, списывало всю его прежнюю вину. Всё, что было ранее - откровенные издевательства, слёзы боли и обиды - я ему простил. Таково уж, очевидно, отходчивое сердце ребёнка. Однако, мистификация в наших - и не только в наших - взаимоотношениях продолжалась...
   Свой выбор жизненного пути - Борька и все члены его семьи - давно сделали.
   ...Много позже я осознал, что оказался невольным свидетелем какого-то действа антисоветских сил. И мои последующие слова не следует воспринимать как попытку самооправдаться, так как вскоре, в эвакуации,
   я не выдал карательным органам Витьку, хотя не
   только нутром, а и проснувшимся разумом понимал, что
   предо мной не "наш" человек... Его удача только в
   том, что не знал я - что творили такие, как он, на
   оккупированных территориях...
   То есть, цель не в оправдании: я действительно верил, что прозвучавшие взрывы - очередная мальчише­ская проделка, маленький "шухер" в пику легавым, результаты садистской деятельности которых я видел, в сущности, на протяжении всех лет осознания мною окружающего мира. Время ранее упомянутого Павлика Морозова прошло. Не само по себе, а при активном содействии антинародной советской власти.

276

   .
   Не подлежит сомнению, что братья Зелинские сра­ботали не сами по себе. Кто стоял за этим заданием? Каковы его конечные цели? На последний вопрос вряд ли смогли бы ответить сами братья - они рядовые исполнители. А на первый - ответ мы уже знаем: тот, кто взлетел на самую высокую ступень местной иерархии в период оккупации. В чём мы ещё не раз убедимся, проследив за зримыми и удивительными пассажами в судьбе самого Борьки.
   Вместе с тем, "впутав" меня, братья выполнили задание не лучшим образом, поставив всю антисоветс­кую организацию на грань разоблачения. Так почему меня не "убрали", ограничившись конспирацией братьев? Думается, из опасения, что я всё же поделился информацией с кем-либо из родных - время для подобной акции было утеряно... А так: сохранялся определенный шанс, сделав ставку на наивность мальца.
   И эта ставка себя оправдала.
   ...Наглядным последствием операции стал
   проволочный забор, которым обнесли тюрьму по
   внешнему обводу крепостных стен, образовав коридор
   шириной, примерно, три-четыре метра, используемый
   для прохождения караульных при смене часовых. Что же
   тогда произошло в тот вечер? Я задавался подобным
   вопросом. Но "поделиться" им не мог... И потому,
   полной информацией не владею.
   А из того, что знаем, возьмем на заметку: уже в конце тридцатых годов - Витька, на равных с Борькой,
   - выходил на задания.
   * * *
   Начальный период деятельности тёти Зины на двух "фронтах" случайно совпал с моим личным налаживанием производства самокатов для себя, Кольки, Мишки и других ребят, которое - по вполне понятным причинам, я развернул на свободных площадях лестничной клетки. И все посетители нашего дома, в основном - тёти Зины,

277

   .
   проходили "регистрацию" в моей достаточно ёмкой
   памяти... Как правило, я запоминал их по обуви, но
   стоило появиться новой "паре", любопытство брало
   верх над творческим запалом и, с отрывом от произво­дства, я изучал нового посетителя.
   За несколько лет, до появления "дяди" Пети, я созерцал их великое множество. Были ли все её "углосъёмщики" агентами немецкой разведки или она позволяла себе некоторые вольности - судить не берусь. Но могу подтвердить: с улицы их не приводила,
   вдвоём ни с кем из них не появлялась и, неизменно,
   каждого привечала в своей постели...
   Нельзя не отметить, что все они мне не нравились. Ни мрачно-настороженной внешностью, ни отсутствием душевного отклика по отношению к болтающемуся под ногами мальчишке.
   Или моя семитская физиономия им также была не по душе? И то, что нет от "инородцев" покоя и по прибы­тии к месту назначения, ещё больше их раздражало? В любом случае, не могло быть сравнения между ними и теми, кто наведывался к другим соседям. Пройдёт "клиент" Зины мимо, и будто холодом на тебя повеяло. Верьте или нет: кожей чувствуешь, что прошедший человек - чужак. Но, будучи непосредственным третьим "участником" в любовной неутомимости тёти Зины, я оправдывал их неприветливость общей усталостью.
   ...Однажды излишняя пытливость вынудила меня выйти за рамки допустимого. Несколько дней подряд, по ночным прослушиваниям, я определил, что у тёти Зины произошла смена сожителя. Его голос был явно молодым, что, в сопоставлении со зрелыми годами Зины,
   не отвечало общепринятым, на мой взгляд, нормам: "Как
   такое может быть?!.." Днями я пропадал на лестнице,
   желая убедиться, что не всё так видится, как
   слышится...А жилец всё не показывается: ночью - есть,
   а днём - нет!
   Один день прошёл, другой - ситуация уже начала меня угнетать: "Без ног он, что ли? Не только на улицу, а и в туалет не ходит..." Такие ли меня тревожили мысли или ещё какие - сказать не берусь,

278

   .
   но я был в достаточной мере заинтригован, чтобы, в
   один из выходов тёти Зины во двор с ведром, решиться
   подойти к её комнате и рвануть на себя входную
   дверь!..
   ...Глянул - и ту т же, с испугу, её захлопнул! Молодой человек, в одежде лежащий на постели в "положенном" углу, в одно мгновение оказался сидящим на кровати, отведя правую руку за спину. Но не отве­тный испуг и стремительность движений незнакомца отбросили меня от двери: в его взгляде, наряду со страхом, я прочёл и жгучую ненависть!..
   ...Наступившую короткую летнюю ночь тётя Зина "прокуковала" одна. Я проверил. Разумеется, на слух...
   Лишь с поселением "дяди" Пети этот поток углосъ­ёмщиков не только пошёл на убыль, но и вообще прекратился - чему я, несомненно, наиболее "авторите­тный" свидетель. Понятно, что подтверждаемый факт не свидетельствует о добровольном выборе любвеобильной соседки. Я же его объяснил, прежде всего, опрятностью нового жильца - ни у кого из прежних поселенцев Зины обувь не отливала таким блеском, как хромовые сапоги "дяди" Пети. Да и сам он был ладно скроенным мужчиной:
   выше среднего роста, военная выправка, короткая -
   ёжиком - причёска, продолговатая голова на аристок­ратически несгибаемой шее, защитного цвета галифе и застёгнутый на все пуговицы и застёжки, до самого подбородка, френч, несомненно, привлекал взгляд не одной только Зины...
   И удивляться тут нечему. Иной вопрос: как столь представительный "дядя" мог сойтись с тётей Зиной? Ведь то, что сохранилось от Зины за несколько лет со дня убытия её супруга, никак не сопоставить с броским внешним обликом очередного, чего уж стыдливо прикрывать глаза, любовного партнёра. Для подобного вывода вовсе не требуется, чтобы твоя постель нахо­дилась впритык к просторному, рассчитанному на троих,
   ложу Зины... И с какой такой жгучей надобности столь
   самостоятельный мужчина, с неизменной - добротной и
   редкой в наших краях - папкой в руках, изъявил гото­вность снять "угол" у явной, нигде и никогда не

279

   .
   56. Палач ХХ-го века. Тушь. Перо.

280

   .
   работавшей потаскухи, которую, и без печати на лбу, издалека видно?!..
   Но "снял", приструнил и пыхтел, как все осталь­ные, на расположенной рядом со мной постели, достигая вознаграждения своему мужскому тщеславию в утробно-­неземных вскриках тёти Зины.
   Ладно - о ночном "сотрудничестве" партнёров знал я один. Но остальные, вызывающие сомнения вопросы, могли бы себе задать сотрудники органов, которым по роду их деятельности положено интересоваться новыми (и "старыми"...) поселенцами? Одно из двух: либо - по "естественному" отбору - в этих учреждениях, к тому времени, остались одни костоломы, неспособные по­-минимуму логически мыслить; или тётя Зина состояла у них на учёте в графе - "Девочки по вызову"... Ведь ответ следовало искать всего на один вопрос: "На какие средства живет Зинаида Г-ко?.." Сдаёт угол? - так где же она таких щедрых жильцов отыскивает... И чем вызвана столь частая их смена? Занимается проституцией? Так ведь она с первых дней советской власти запрещена Законом!
   ...Нет, не один вопрос можно было задать Зинаиде Г-ко. Но никто перед собой таких вопросов не ставил, а я - тем более: пыхтит "дядя" Петя, значит - на месте...
   Размеренная жизнь и полная зависимость от жёст­кого взгляда сожителя не замедлили сказаться на внешнем облике Зины: не берусь утверждать, что она похорошела, но хоть как-то на человека стала походить.
   - Наконец-то Зинка угомонилась..., - шептались соседки, не замечая в собственных игривых взглядах неутолённую жажду любви...
   Многие месяцы пребывания в нашем доме "дядя" Петя меня совершенно не замечал: подымался по лестнице через две ступеньки, легко преодолевая сооруженные мной временные преграды, никак не реагируя на моё присутствие. И вдруг, в один из дней, проходя мимо, он неожиданно прикоснулся кончиками пальцев к моим вихрам, не произнеся при этом ни единого слова!

281

   .
   Приметив его хромовые сапоги ещё при подъёме по нижнему лестничному маршу и не будучи готовым к проявлению столь откровенных дружеских отношений, я поднял голову в надежде перехватить сопутствующую подобным поступкам взрослых людей одобряющую улыбку. Однако, логического продолжения проявленное ко мне внимание почему-то не получило - "дядя" Петя прошёл мимо, не оглянувшись...
   ...Это был период пребывания Борьки и Витьки у своих "родственников". Имея сегодня возможность проследить за дальнейшей карьерой "дяди" Пети, попытаемся разобраться "Кто есть кто?" Почести, которыми он был осыпан по приходу нацистов, говорят не только о его высоком положении в разведгруппе, но и подтверждают, что зря время он не терял. Разговор о некоторых из осуществлённых им операциях - впереди.
   Кем, в таком случае, была Зина? Прежде всего - с одного с ним "поля"ягода. Но рангом значительно ниже
   - всего лишь держатель явочной квартиры. Её участие в конкретных диверсиях, для нас значения не имеет - главную свою задачу она выполнила (если закрыть глаза на откровенную глупость власть предержащих...)
   - блестяще, обеспечив "крышу" для крупной разведг­руппы. Нам важно убедиться, что Зина - шпионка, пользующаяся в разведцентре враждебного нам государ­ства особым доверием. Последнее подтверждается, прежде всего, поселением у неё крупного разведчика в лице "дяди" Пети - ранг начальника уездной полиции
   - должность, которую ему вскоре доверили, "тянет" не меньше, чем на полковника...
   Следовательно, в качестве кого выступал в Проскурове - до оккупации города - "приятель" тети Зины? Нет сомнений: именно он являлся руководителем диверсионно-шпионской группы по Каменец-Подольской области. Он "ткал" паутину, и от него тянулись все нити.
   Для чего все эти рассуждения? Не для того, чтобы убедить читателя, что я один - на весь Советский Союз - досаждал немецкой разведке. К сожалению, я оказался для неё безвреден, случайно, по стечению

282

   .
   обстоятельств, оказавшись накопителем изобличающей
   её информации. И "дядя" Петя лучше кого бы то ни
   было понимал: "выскользни" эта информация из моей
   головы, и всей его группе - вечный покой... Не важно,
   что знал я чрезвычайно мало - любому следствию
   достаточна малейшая зацепка. А я мог назвать имена,
   фамилии и указать место жительства двоих исполните­лей неудачно - с учетом моего "участия"- проведенной операции. Потому, даже надолго припрятав братьев Зелинских, "Паук" (так, в дальнейшем, будем именовать резидента немецкой разведки, клички и фамилии которого не знаю, а называть "дядей" - противоестес­твенно...) не мог исключить угрозу разоблачения. И его прикосновение к моей голове, по всей видимости, не отражало желание "Паука" свернуть её владельцу шею - слишком велика была цена риска... Это был невольный экспрессивный импульс, отразивший - даже не столько ненависть - сколько одолевавшее его бес­покойство в этот напряженный предвоенный период. Что и проявилось в физической потребности убедиться, что "всё" находится на прежнем месте.
   Итак, ожидать в подобном прикосновении душевную предрасположенность - не приходится. Потому и прошёл он мимо, не оглянувшись. Остаётся только радоваться, что не знал "Паук" о наличии в "накопителе" дополни­тельной информации о его предшественниках, проторив­ших своей грязной обувью ему тропинку к тёте Зине...
   Мысли, одолевавшие при этом безжалостного палача, сочинять нет надобности. Говоря языком фактов, мы знаем: прошло совсем немного времени и только в Проскурове под руководством "Паука" было расстреляно
   16.000 евреев! А в Каменец-Подольске, Шепетовке, Ярмолинцах?.. Людей невинных, никогда не ведавших о существовании изувера и его банды.
   ...И можно ли, на основе тех же фактов, говорить о расстрелах, если на еврейском кладбище Каменец- Польльска тысячи Д Е Т Е Й загублены без единого выстрела! Сбережение жизни которых было гарантировано родителям извергом, изъяснявшемуся с ними на понятном им языке.
   283
   .
   * * *
   Конечно, легко рассуждать сегодня, зная, кем действительно являлся"Паук". Но ведь и в то время он разительно выделялся на фоне окружавших меня людей. Он не отсиживался в квартире Зины, а день за днём - порой, правда, со значительными перерывами - маячил перед моими глазами. Куда же смотрели многочисленные информаторы, которых вербовало КГБ где только возмо­жно: от армейских частей до домоуправлений... У него была "железная" легенда? А разве в домоуправлении - в нашем доме! - через которое "Паук" обязан был временно или постоянно прописаться, не знали, что собой представляет Зина? Да-да, та самая, со второго этажа - пигалица, а ведь какая стервенелая... Как, в таком случае не задаться вопросом: "Какая жизненная ситуация могла свести - в одной комнате!- двух столь разных людей?.." Наличие свободной жилплощади? Так ради такого мужика каждая вторая сотрудница домоуп­равления "угол" предоставит...А изумительная военная выправка "Паука"? Всех своих с подобной осанкой перестреляли, а немецкий резидент, в генеральской военной форме - тем более, без знаков отличия, - один по улицам, словно шомпол проглотил, шагает... Подобное и в дурдоме присниться не может!
   Безусловно, есть претензии и к себе: "Столько времени кружил рядом с тобой чёрный ворон, вскоре собравший столь обильную "жатву", а ты, кто больше других видел и слышал, прогавил... И мысль о том, что на место "Паука" пришли бы десятки других палачей, не менее жестоких и кровавых, нисколько меня не оправдывает.
   Так в чём причина столь раннего равнодушия, отрафировавшего у большинства людей - в том числе и во мне - "советский" патриотизм и притупившего всеобщую бдительность? Прежде всего, немыслимые репрессии, свидетелями которых мы оказались. Опасения за своих родных, которых - если не завтра, то после­завтра - могут за малейшую провинность "забрать";

284

   .
   исчезновение близких и знакомых тебе людей, кого ты
   хорошо знал и в чьей порядочности не сомневался;
   антинародная сущность правящей клики, пытающейся
   запугать свой народ выпуском из застенков на "волю"
   изувеченных пытками и сошедших с ума людей... Рассказ
   о них - впереди.
   Устрашили. Да так, что народ перестал видеть, слышать и логически мыслить.
   ...И всё же, если бы я делился своими наблюдени­ями с родителями, прежде всего - с мамой, возможно, в войну, на десяток меньше было бы свалено телеграфных столбов; целенаправленных вылетов немецкой авиации; взорвано военных складов и объектов; и на пару километров сократило бы путь убийц в глубь нашей страны. Что, в совокупности, несомненно, сохранило бы жизнь многих невинных людей*.
   Если бы...
   * В газете "Новости недели" от 10.01.2002 (Израиль)
   опубликована статья под названием "Это было в Берди­чеве" - о людоедских событиях в бердическом гетто. Из двухстраничного повествования приведу всего одну фразу: "...Расстреливали подводимых к ямам людей немецкие солдаты и местные украинские полицейские во главе с тогдашним начальником полиции Зелинским".
   Отмечаю, чтоб не забылось...

285

   .
   Глава пятнадцатая
   Ш К О Л Ь Н Ы Е Г О Д Ы
   До того, как сесть за школьную парту, я достато­чно нагляделся на своих сестёр и брата. И, честно говоря, ничего радостного от подобного мероприятия не ожидал: зубрёжка, волнения перед экзаменами и слёзы. К тому же, подобных переживаний мне немало досталось ещё задолго до того, как переступил порог школы - ведь жили мы не в какой-то там Америке, а в стране революционных преобразований, где каждый - на своём рабочем месте - обязан проявлять большевитскую инициативу, доказывая тем самым, что и он активный строитель коммунизма. И кто-то, из таких "активных" в системе народного образования, предложил начинать обучение детей не с восьми, а с шести лет... Представляете?! И целых два года я "ходил", не зная, что меня ожидает в ближайшем будущем! Интересно то, что - в нашей конкретной семейной ячейке - роли, как ни странно, переменились. Папа говорил:
   - Давай попробуем - хуже от этого не будет: меньше будет слоняться неизвестно где...
   А мама настаивала на своём:
   - Он пойдёт в школу, как все!..
   "Все" - это остальные дети, начиная с Люси... Убеждён, что сестре "повезло" ещё больше, чем мне: начнись подобные преобразования на пару лет раньше, ей бы пришлось идти в школу с шести лет. А сегодня, "он" - ничем не лучше других... Однако волнений от

286

   .
   подобных разговоров у меня не убавилось - надо знать
   мою маму: сегодня у неё одно на уме, завтра - другое...
   Но осуществить на мне научный эксперимент актив­ным коммунистам не пришлось, так как одновременно, не менее "активные" стали прикрывать еврейские школы...
   И если отец рассчитывал, что я ещё успею изучить родной алфавит, то мама решала совсем иные проблемы
   - в какие школы определять старших детей: в украинс­кие или русские?.. С одной стороны, после мировой революции, жители всей планеты будут разговаривать - как наметил Великий Вождь - только на русском... С другой стороны, живём мы на Украине, и местные власти
   игнорировать также не следует... Так как поступить простым людям при такой "мишигиной" власти? И мама поделила своих детей пополам: двое старших, которым терять уже нечего, так как любой другой язык они объединят с еврейским - "украинцы", а двое младших
   - "русские". Лучше, как ни крути, не придумаешь: что бы потом не случилось - головной боли будет в два раза меньше...
   Но это еще не всё: если старшие - полиглоты поневоле, и неизвестно что получится из этой "меша­нины", то в какую конкретно школу определить младших?
   Ведь русские школы тоже разные... Тут, кажется, нет вопроса: только в 10-ю! Почему в эту, а не в другую? Потому что не каждый видит так далеко, как наша мама...
   То, что отец, по пути на работу, отведёт ребёнка в школу, конечно, важно. Но не это главное - вы посмотрите, чьи дети в ней учатся! Отпрыски всех городских "шишек" - где? - в 10-й! Дети командного состава Штаба округа и гарнизона - тоже в 10-й! Некоторых привозят на специально выделенной автомашине из военного городка, что в Раково. Будто там своих школ нет... А чем её, Шейндли Поляковой, дети хуже? У неё нет партийного билета, но она - как все: беспартийный большевик...
   В последнем мы имели возможность убедиться. И не один раз... Если бы все трудились с такой энергией как наша мама, коммунизм в отдельно взятой стране

287

   .
   был бы давно построен! Чтобы не было сомнений,
   приведу доказательства. В каждой школе, где учились
   её дети, мама не только состояла, а и трудилась на
   ниве члена родительского комитета. Чуть что: "От ро­дительского комитета предлагаем избрать Полякову..." И ни одного голоса против... А распространение облигаций очередного "народного" займа; решение проблем благоустройства подопечного ей квартала, злоупотребляя при этом семейным положением и толкая супруга на "преступления"! Да разве всё перечислишь? Мама, как Ульянов-Ленин (может, и наоборот...), вела тетрадь с записями "первоочередных задач советской власти". Сохранилась лишь последняя...
   ...Подобные уроки активной жизнедеятельности - ничем не заменишь. Главное в них: жизнь - это борьба,
   но не ради одного только себя...
   Сколько "крови" мама попортила, определяя Люсю, затем - через два года - меня, в привилегированную школу, она одна знает. Со мной, очевидно, ей было гораздо легче, чем с Люсей. Хотя заявлений поступило гораздо больше, чем мест. Но я знал наверняка: для мамы, если она попросит, всегда найдут "дополни­тельное".
   Так и получилось: для Сёмы Билыка, по моей просьбе, мама изыскала ещё одно место. С ним , с первого дня, мы и расположились за одной партой. Вдвоём шли в школу и вместе возвращались, заглядывая по пути во все интересующие нас магазины, имея на двоих один пятак в кармане.
   Сёма Билык... О нём, к сожалению, я вынужден говорить в прошедшем времени. До войны, не разлучаясь, мы с ним закончили четыре класса. Я продолжил учёбу, Сёма - нет... И бегло пройти мимо его короткой, трагически завершившейся жизни, я не в состоянии.
   Напомню: Сёма жил по нашей улице, через дорогу, с мамой, папой и старшей сестрой Фирой - ровесницей моей сестры Фани.
   Познакомились мы с Сёмой задолго до школы. Утверждать, что сразу подружились - не решаюсь, в

288

   .
   виду диаметрально противоположных характеров: у Сёмы
   - спокойный и уравновешенный, а мой... Думаю, описы­вать его нет надобности - мамин характер! Но, что интересно: оказываясь в окружении домочадцев Сёмы, я преображался и становился "похожим" на друга... В тишине и покое, без эмоциональных всплесков, ставших нормой в моей суетной жизни, я отдыхал у них, как говорят в подобных случаях, душой и телом.
   Приглядел я Сёму еще до знакомства с обитателями большого двора, так как поначалу далеко от дома не отходил. Сёма по противоположной стороне улицы прогуливался, я - по своей. Как помните, улица между нашими домами - широченная. Да и Сёма всегда при сопровождении: когда с мамой, а чаще всего - с сестрой. Потому, не сразу я к нему подойти решился. Но однажды улицу пересёк, а остальное Фира довершила.
   Так и познакомились.
   С Сёмой тоже не сильно разгуляешься: скажут ему далеко от дома не отходить - можешь не уговаривать. Зря время потеряешь. Драться не любит и, насколько помнится, мы с ним за многие годы ни разу не "померялись" силой. Что с ним будешь делать?..
   Однажды, его отец, столяр по профессии, сделал и принёс Семёну в подарок - самокат! Три досточки, два шарикоподшипника и... катайся сколько душе угодно! Выносили самокат из квартиры - вдвоём. А кто, в основном, пользовался, уточнять не будем... Своим имуществом Сёма сполна смог воспользоваться лишь после того, когда, раздобыв пару подшипников, я изготовил свой первый самокат. Благо - было с чего копировать. Работа "топорная", из нестроганной доски,
   зато - свой транспорт! Хранил его у себя в подвале:
   когда хотел, тогда брал. Сделать не трудно, были бы
   подшипники. Постепенно у нас самокатный эскадрон
   образовался. К тому времени в городе несколько улиц
   асфальтом покрыли. Отец постарался. Людям - головная
   боль, а нам - наслаждение...
   Учёба в школе началась с того, что я... влюбился! Беззаветно, бесповоротно и безнадёжно - в молоденькую учительницу, пришедшую в наш класс сразу по окончании
   289
   .
   педагогического института. Прекрасней её на земле
   никого не было: я глядел на неё и, порой, не слышал,
   о чём она говорит... Приходил в школу ради неё,
   учился не хуже других - ради неё, и жил - ради неё...
   От первого и до последнего звонка моё духовное "я", утопая в небесной интонации её голоса, сливалось с притягательным выражением улыбчивых карих глаз и движением нежных трепетных губ...
   ...Трудно установить тот возраст, в котором у мальчишек и девчонок - начинают "позванивать" серде­чные струны. У каждого, по всей вероятности, свой - в зависимости от темперамента, впечатлительности, подсознательной подготовленности образа идеала. В отмеченном возрасте речь идёт не о телесной чувст­венности, а лишь о реальном пробуждении влечения к женской красоте, обаянию, звучанию голоса, цвету волос, округлости подбородка... Когда всё - даже, если она шепелявит и лицо сверх меры усыпано веснушками - тебе всё нравится!..
   Я встретил свой идеал и влюбился! Целых три уче­бных четверти меня не узнавали ни дома, ни во дворе
   - ведь влюбчивость: своего рода, ненормальность... ...После весенних каникул заведующая учебной
   частью познакомила нас с новой учительницей. Кто-то
   осмелился спросить:
   - А что с Риммой Михайловной?
   - Она находится в отпуску, - ответила завуч. Отпуск? Какой может быть отпуск, когда до окончания учебного года осталась всего одна, самая короткая четверть?! Нет, что-то тут не то...
   Я понимал, что в нежданной, кем-то сотворенной драме мне может помочь только мама. Но дополнительно полученная от неё информация еще более усугубила мои страдания:
   - Римма Михайловна в декретном отпуску. У нее родился ребёнок...
   ...О том, что дети появляются при некотором участии женщин, в общих чертах, я был наслышан. Но ведь у учительниц - и так детей предостаточно?..
   Я не верил. И, разузнав домашний адрес Риммы

290

   .
   57. "Учительница первая моя". Масло.

291

   .
   58. Пионервожатая. Карандаш.

292

   .
   59. Первоклашка. Карандаш.

293

   .
   Михайловны, в тот же день переступил порог её жилища... Вошёл, встретился с ней взглядом, и уже больше ничего и никого не видел - моё божество стало ещё прекрасней! К красоте лица добавился блеск глаз счастливой женщины, ставшей матерью и внезапно осознавшей, что кроме обожающего её супруга, в неё самозабвенно влюблён вот этот мальчишка... Румянец, мгновенно покрывший лицо, подсказывал, что мой неожиданный визит ошеломил её, но всё же приятен. Сказать я ничего не мог, и Римме Михайловне самой пришлось искать объяснение моему приходу:
   - Ты пришёл посмотреть на моего сынишку?..
   Что было ответить, если она отлично меня понимала? И я молча кивнул головой. Римма Михайловна подвела меня к детской кроватке, где лежал запелёна­тый по уши человечек. Всё как у других: глазки, щёчки, чмокающие губки... И я вновь перевёл взгляд на прекрасную, сошедшую с небес женщину...
   ...Первый класс, по накату, я закончил с похва­льной грамотой. Не потому что "боролся" за высокие показатели успеваемости класса - я не мог подвести Римму Михайловну, которая обещала вернуться в наш класс в вначале нового учебного года. Но мои надежды не сбылись: после летних каникул, Римма Михайловна в школе не появилась. Я вспоминал о ней, прохаживался
   по знакомой улице, но войти к ней в дом не решился.
   Встретить в дальнейшем Римму Михайловну мне не довелось. Шел 1938-й расстрельный год... По городу прокатилась волна арестов евреев-сионистов. Задела ли она семью Риммы Михайловны? Не знаю. Но о многих
   - кого знал и кто сгинул - рассказ впереди.
   Школьные годы в эту жуткую - по своей массовой жестокости репрессивную эпоху запечатлелись, прежде всего, в судьбах пострадавших людей, с детьми которых я дружил, дрался или - и такое случалось - платонически любил. И хотя последнее выявит присущую мне негативную черту, как влюбчивость - я, как договорились, изложу всё как было.
   Не успел из памяти стереться образ Риммы Михайловны, как я вновь, совершенно не отдавая себе

294

   .
   в том отчёта, "прочно" влюбился. В той же школе,
   можно сказать - на тех же площадях, в один и тот же
   период - в начале последней четверти первого года
   обучения.
   Привычка у меня появилась: прохаживаться на переменах мимо учительской. Если повезёт, заглянешь в помещение, и на душе как будто легче становится... В один из таких проходов около желанной комнаты не протолкнуться: учителя толпой в коридоре стоят, и отовсюду только "ахи" да "охи" слышатся:
   - Не может быть! Неужели?..
   Протиснулся я вдоль стены к окну и увидел девчо­нку моих лет, читающую вслух, на зрителя, развёрну­тую газету. Мелкий шрифт - не "Азбука"! Иногда запи­налась, но, надо признать, сносно и быстро читала. "Эка невидаль, - подумал я, - придёт время, и мы будем не хуже!.." И пошёл дальше.
   Закончилась перемена. Не успел начаться урок, как открылась дверь и в класс привели ту самую "вун­деркинду", что газету читала. Сказали, что недавно прибыла в наш город и первый класс будет заканчивать вместе с нами. Имя назвали: Валя. На кого я больше глядел - на Валю или остановившуюся в дверях очень красивую женщину - мать "новенькой", сейчас и не вспомнить, но - что внешность обеих мне понравилась
   - отрицать не буду.
   Последняя в учебном году четверть - дело нешуто­чное. А тут, день ото дня стал замечать, что моя голова - сама по себе, без особой на то надобности
   - всё чаще поворачивается в противоположную от клас­сной доски сторону... Схожесть, что ли, заметил между Валей и моей прежней, еще неостывшей любовью?.. Интересно получается: все красивые женщины - друг на дружку похожи!
   ...Не всем отличникам в классе - за их ответы - я бы пятерки ставил, а к Вале не придерёшься. Слушаешь её и удивляешься: "Откуда человек столько всего знает?!.." Но, если честно, я больше смотрел, чем слушал... Смотрел, как на привлекающие взгляд неж­ные лепестки цветка, к которым боязно прикоснуться:

295

   .
   тронешь! - и они рассыпятся...
   Не скажу - сколько женских образов могут одновременно разместиться в мужском сердце, но "по-настоящему" влюблён я был в одну Римму Михайловну.
   А что на Валю заглядывался - ещё ничего не значит. Тем более, что Валя меня в упор не видит. Уж такой родился: как девчонка мне нравится, так я и слова промолвить не могу... С любой другой - хоть рот заклеивай! А к Вале за всю четверть ни разу не подошёл. Причин особых не было, и проявлять свою робость тоже не хотелось. Да и о чём говорить? Нравится она мне! Так ведь этого не скажешь...
   В один из дней, после звонка в конце уроков, в класс вошёл военный: высокий, широкоплечий, русоволосый. Судя по улыбающемуся лицу, чрезвычайно счастливый...
   - Папа! - закричала Валя и повисла на шее отца...
   "Шпалы" или "ромбики" были в его петлицах - я не заметил. Потому что, когда у военного орден Красного Знамени к гимнастерке привинчен, кроме ордена ничего не видишь...
   ...Ордена в тот период вручали за проявленный героизм в Испании, где впервые - на чужой территории
   - в противоборстве, пробовали свои силы фашизм и большевизм...
   ...Значит, прилетел и, не в состоянии дождаться дочери дома, поторопился за ней в школу. Из-за его спины выглядывало не менее счастливое лицо матери Вали. Более красивых и счастливых людей я, кажется, никогда не встречал. Стало понятным и влечение Вали к газетам: весточку в них об отце искала... Воевали, как "добровольцы", и переписку с родными им запрещали...
   Радость встречи коснулась каждого из нас - никто из учеников не покинул класс, пока не вышли Валя с родителями. И все мы, толпой, проводили их за ограду школы.
   ...Учебный год во втором классе начался с ошелом­ляющего происшествия: Валю - отличницу, лучшую ученицу - чуть ли не силком выпроводили из класса!!! Валя плакала и причитала:

296

   .
   - Я не хочу уходить! Я не хочу уходить!..
   Я не понимал, что происходит: в классе директриса, заведующая учебной частью, наша учительница, незнакомый молодцеватый мужчина и мать Вали, также не скрывая слёз, упрашивающая дочь покинуть класс:
   - Пойдём, Валечка, пойдём... Сегодня разберутся во всём и завтра вернёшься в школу...
   В подтверждение своих слов, обратилась к директрисе:
   - Сегодня, когда к вам подойти: к часу или к двум?
   - Лучше к двум - никто не будет мешать...
   ...В тот первый день школьных занятий я ждал прихода Вали. И когда она вошла, сразу обратил внимание, что с ней что-то произошло: сильно осунулась, побледнела... Но, главное - глаза! Как и в прошлом, я ожидал встретиться с её добрым, лучезарным взглядом, которым она одаривала всех, войдя в класс. Сейчас его вообще не было: она прошла к своему месту, словно слепая, никого и ничего не видя перед собой...
   Что случилось? Я задавал себе этот вопрос, но не решился к ней подойти. И вот...
   ...После уроков Сёма домой пошёл один - совершенно безотчётно, очевидно, только ради того, чтобы ещё раз взглянуть в глаза матери Вали, я остался ждать её прихода. Иначе, наверно, и быть не могло... Позицию для наблюдения выбрал у входных дверей и, незадолго до конца последнего урока старшеклассников, увидел мать Вали на подходе к школе. Она вошла в коридор, дождалась, когда схлынет поток учеников, и подошла к двери кабинета директрисы. Только в этот момент у меня возник план дальнейших действий: выбежав во двор, я обежал здание школы.
   За прошедший учебный год школу - внутри и снаружи - я обегал не один десяток раз и прекрасно знал расположение окон всех помещений, тем более - директрисы и заведующей учебной частью, размещённых в конце коридора первого этажа. И в считанные секунды добежал к окнам намеченного кабинета.
   Начало сентября. "Бабье" лето. В середине дня еще

297

   .
   заметно припекает солнце. И, на мою удачу, ближайшее
   окно из кабинета директрисы - что напротив ее
   письменного стола, раскрыто...
   Стою у открытой створки, слышу разговор, но слов не разобрать. И я, на корточках, подобрался под слив подоконника.
   - ...И прошу вас - дочь в школу больше не приводить!
   - Почему? Ведь следствие ещё не закончено...
   - Это меня не касается! Я получила распоряжение гороно, и я его выполняю!..
   Я не выдержал и заглянул во внутрь помещения: мать Вали рыдала, прикрыв лицо руками...
   - Кто там?! Кто там - за окном?! - услышал я возбуждённый голос директрисы.
   ...Быстрее скорость - ни в прошлом, ни в после­дующем - я не развивал.
   В то время газет я ещё не читал. Очевидно, не было в том надобности: репродуктор, в виде чёрного картонного диска, висевший рядом с моей кроватью, служивший одновременно будильником для старших и младших, периодически назойливо напоминал: "...Враг повсюду!" Ныне шпионов и предателей интересов трудового народа обнаружили среди маршалов, командармов и многих других военачальников Красной армии рангом пониже.
   В нашем городе эти враги убили командующего военным округом Э.Горячова - ночью, при его возвра­щении со службы, наехали на него автомашиной и раздавили...
   ...А члена семьи "врага" народа, ученицу 2-го "А" класса 10-ой русской средней школы, девятилетнюю девочку по имени Валя, в сентябре 1938-го года к занятиям не допустили!
   О её дальнейшей судьбе догадываться не приходит­ся: как и многие десятки тысяч невинно репрес­сированных людей, Валя и её мать подлежали незамед­лительной отправке в сибирские лагеря. Раздельно! Валю, как несовершеннолетнюю, по одному маршруту, а её мать - по другому... На перевоспитание! В системе

298

   .
   учреждений, подведомственных Комитету государствен­ной безопасности...
   ...Видимо, не случайно Всевышний продлил Женщине срок жизни на Земле. Потому , как им - Женщинам - достаётся невзгод значительно больше, чем Мужчинам. И вспомнил я об этом к тому, что есть надежда попод­робней узнать о дальнейшей судьбе Вали: если осталась жива, она должна её описать. Что нужно не нам - ровесникам Вали, а потомкам тех, кто уже сегодня считает Иосифа Сталина "хорошим человеком", того - кто сотворил тысячи незарегистрированных кладбищ в Советском Союзе.
   ...Похвальную Грамоту, полученную за высокую успеваемость в первом классе, не без тайного умысла я вручил маме, дав ей понять, что и "мы" не хуже "других"... Грамота оказалась первой и последней. После изгнания Вали из школы я возненавидел тех, кто преподал мне наглядный урок мизантропии, исполнив на моих глазах с отвратным рвением отмеченное действо: директрису, завуча и пришедшую на смену Римме Михайловне учительницу, поспешившую доложить руково­дству о присутствии в классе исключенной ученицы. Я и сам был себе противен, вспоминая о трусливом бегстве от одного только окрика директрисы. Как загнанный в угол волчонок, я стал задиристым и драчливым, постепенно превращаясь в агрессивного волка, огрызаясь и нападая, порой, без особого на то повода. И по "основному" для меня предмету - дисциплине, чаще всего, я едва вытягивал на "тройку".
   Требуемые переводные "четверки" в последующие предвоенные три года получала мама, давая клятвенные заверения в совершенстве её методики перевоспитания. И честно их "отрабатывала"...
   О всех однокашниках не расскажешь. Да и большинство из них я не помню, так как наша память избирательна, сохраняя в "закромах" воспоминания лишь о тех, кто, соприкоснувшись с тобой, оставил след в твоей душе своей неординарной судьбой.
   ...Женя Фельдберг, наша с Сёмой одноклассница. Красивая девочка, но гордячка. К косичкам таких я не

299

   .
   прикасался. Потому, как не закричит, не заплачет и
   за тобой не побежит - только вскинет голову,
   понимающе сверкнёт огромными чёрными глазами и
   пренебрежительно усмехнётся: "А ты мне, - мол, - не
   нравишься..."
   Сёму Билыка упомянул я не случайно: когда из года в год сидишь с человеком за одной партой, то - хочешь ты того или нет - но его интересы становятся твоими. Особенно, если он стеснителен, как Сёма, и совершенно не умеет общаться с девчонками. Так что обратил я на Женю внимание не сам по себе, а ради друга - уж очень долго он в её сторону поглядывает...
   И только для него проследил, где Женя живёт. Оказа­лось, совсем рядом: выше на квартал по Каменецкой улице подняться, налево повернуть и сразу, через дорогу, её одноэтажный кирпичный дом. Там почти у всех такие домишки -"частный сектор" называется. Кто бы знал сколько у мамы с ними забот! Уборка террито­рии, распространение облигаций...
   Бывало, что и меня мама с собой прихватывает. Чтоб к родителям Жени заходили - не припомню. А рядом, по соседству с ними, захаживали. Домик нека­зистый, глинобитный, совсем в землю врос. И потому, к "буржуям" я его владелицу - учительницу русского языка Лапчинскую Галину Федоровну (фамилии и имена - истинные, и привожу их не случайно...) не причисляю. Ещё молодая, красивая, а одна живёт. Потому, видно, её домик к земле и клонится...
   ...Дом Жени Фельдберг я Сёме, конечно, показал. Но и сам взял на заметку: "Мало ли чего: вдруг самому понадобится - домашнее задание уточнить или на день рождения пригласит? Такое в нашем классе случается..."
   И последнее, на что обращаю внимание в данной главе. В ней о местоположении школы не сказано ни слова не потому, что оно никак не влияло на мою успеваемость. О ней будет сказано в очередной главе, где её "удачное" расположение, в увязке с привилегированностью школы, поможет нам разобраться с тщательно скрытой от людских глаз технологией

300

   .
   преступления, свершенного верным прислужником Иосифа
   Сталина - Климом Ворошиловым. В нашем городе, в 1938-м расстрельном году.
   Полное раскрытие отмеченного преступления
   растянулось на два с половиной десятилетия и "всплыло" на поверхность в период так называемой хрущёвской оттепели. Но, несмотря на прошедший ХХ-й съезд коммунистической партии Советского Союза, развенчавший культ личности Сталина, официального следствия и оповещения о раскрытии преступления не произошло. Наоборот: известную местному населению информацию поспешили вновь "закопать" в землю...

301

   .
   Глава шестнадцатая
   ГОД 1938-й.
   РАССТРЕЛЬНЫЙ И НЕМИЛОСЕРДНЫЙ
   Составная часть моего детства. В возрасте, когда ты уже многое понимаешь, но не можешь найти объяснение причине исчезновения людей, которых ты хорошо знал, часто общался с ними, и кто был тебе симпатичен. Ещё вчера ты с ними разговаривал, а сегодня услышал шепот: "Ночью пришли и увели..."
   ...В двух кварталах от нашего дома, на пересечении улицы Котовского (б. Аптечная) с центральной улицей Александровской (она трижды переименовывалась, поэтому сохраним первоначальное наименование...), просторно разместился двухэтажный дом, среди много­численных обитателей которого были и наши близкие родственники по материнской линии - Зальцманы. Вместе с зятем Пыней Смусем их было шесть душ, но поначалу, с подачи мамы,все они вошли в моё сознание под одним как бы именем. Занимали они две комнаты на втором этаже. Угловую, большую по размерам, с балко­ном, отвели старшей дочери Мане, вышедшей недавно замуж за Пыню, а сами, вчетвером - дядя Мендель с женой Фейгой, сыном Иосифом и младшей дочерью Нюсей
   - ютились в меньшей. Все - значительно старше меня, и, в общении, даже Нюсю я именовал с приставкой "тётя".
   Эта семья привечала меня, чем я вовсю

302

   .
   пользовался, будучи, как известно, лакомкой. А кто из нас в детстве, по одной только этой причине, не любил навещать своих еврейских родственников? И ради достижения именно этой цели я, можно сказать, каждый раз рисковал жизнью: чтобы добраться до заветного буфета бабушки Фейги, мне приходилось, затаив дыхание, подыматься на второй этаж по огромной, дребезжащей от старости чугунной лестнице; обходить у каждой двери, расположенных по обе стороны длиннющего коридора, десятки примусов с кипящим на них варевом, да так осторожно, чтобы не споткнуться о небрежно расставленные в этой теснотище вёдра.
   И вот однажды, пройдя коридор из одного конца в другой, я, наконец, оказался в желанной комнате. Бабушка Фейга прекрасно понимает, ради чего я осчастливил её своим визитом, но не торопится. В данный момент ей некогда: она семенит в коридор, к примусу, и обратно. Надо набраться терпения или, не солоно хлебавши, уходить. И тут я услышал какой-то непонятный шум в соседней комнате. Попытался приот­крыть дверь, но меня перехватывает возвратившаяся бабушка Фейга: "Туда нельзя!" Мне и нельзя? Теперь я не уйду, пока не разберусь, что там происходит! И, уловив момент, я заглянул в большую комнату...
   В памяти сохранилось облако папиросного дыма, едва различимые контуры десятков мужчин, и... несусветный гомон, когда все говорят и никто никого не слышит. Разобраться в причине столь возбужденного спора солидных людей мне не удалось: схваченный за руку на месте "преступления" я отбыл с заслуженной наградой в обратном направлении. Но, выйдя из подъезда, повернул не к своему дому, а, сжигаемый любопытством, прошелся вдоль фасада здания, посмат­ривая на окна второго этажа. На перекрестке моя пытливость была вознаграждена: на балконе моих родичей несколько мужчин, вышедших подышать свежим воздухом, продолжали оживленную беседу. Видимо, они здорово верили в гарантированную сталинской консти­туцией демократию...

303

   .
   ...С чего вдруг я решил, что принял участие в сходке сионистов? Быть может, мужики собрались, чтобы обмыть очередную получку? Или всем цехом изучали недавно вышедшую "Историю ВКП/б/", ставшую обязаловкой для всех, от мала до велика. Почему шумели? Разошлись во мнении: одни предлагали сразу вычеркнуть фамилии всех бывших ленинцев, другие - подождать очередного разоблачительного процесса... Мне один такой томик, с боем, - но достался. А как же: мыслимо ли быть строителем коммунизма и не знать назубок всех съездов партии?!
   В советский период мальчишки одной шестой части суши восстановленной большевиками империи с малых лет могли отличить пьяного от трезвого. И хотя у Зальцманов дым стоял коромыслом, подвыпивших ораторов - в комнате и на балконе - не было. Это однозначно. Да и спорили они на звонком, пронизавшем нас с пелёнок, родном языке - позволь по-настоящему выговориться и, под конец, хмельного тебе уже не надо...
   ...В "гостях" у Зальцманов были одни евреи. Подтверждением тому - последующие события.
   Прошло совсем немного времени, и за несколько ночей их всех собрали и поместили в одном месте... Выпустили несколько человек. Для устрашения. Сошедшими с ума. Троих я видел и запомнил на всю жизнь. Из них двоих я знал до ареста: Менделя Зальцмана - моего родственника, и отца моего соуче­ника Саши.
   Я помню растерянность, непонимание, ужас во взглядах взрослых. Помню крики, слёзы и истерики женщин в нашем дворе. Помню отцов мальчишек и девчонок, ещё вчера щеголявших в чёрных кожаных куртках, а сегодня сгинувших в неизвестном направлении. Я понимал, что происходит нечто неспра­ведливое, но был уверен, что вот-вот - где-то там, наверху - во всём разберутся, и отцы Яши, Саши, маленького Додика и других, вновь, как прежде, будут возвращаться домой, провожаемые нашими восхищёнными взглядами. Ведь и мы, глядя на них, хотели быть

304

   .
   такими же большими, сильными и по-мужски красивыми.
   Все годы они были рядом, являя часть нашей жизни. И вдруг - их не стало! Словно сказочный злодей свалился с неба и, под покровом темноты, стал хватать самых энергичных, смелых и жизнестойких. В кругу родных и близких тот же шёпот: "Взяли, взяли, взяли..." Называют десятки фамилий, и в памяти возникают знакомые лица. В прошлом я встречался с их детьми, заходил к ним дом, просто знал многих из них в лицо.
   Вплотную соприкоснулся я с жуткой трагедией, когда схлынула волна арестов. К этому времени истерзанного и сошедшего с ума дядю Менделя Зальцмана вернули семье. Первая устная информация: "На ногах не держится, в постели непрерывно стонет, никого не узнаёт..." И старшие почему-то решили, что ему следует показать меня. Какими критериями они руководствовались - не знаю, но утверждать, что ранее дядя испытывал ко мне особые чувства, не могу. Дядя - вернее, мой двоюродный дедушка - был немного­словным, в какой-то мере - суровым, в моём детском понимании, человеком, не баловавший детей сентимен­тальным сюсюканьем. Но женщины, "подготавливавшие" меня к встрече, почему-то считали, что уж меня-то он обязательно узнает и, таким образом, постепенно начнет возвращаться к жизни. При всей своей любозна­тельности я не стремился к этой встрече, но лишить своих родных последней надежды - не мог.
   ...Дядя лежал на кровати, неподвижным взором уставившись в потолок. Иногда постанывал, но - со слов родных - реже и тише, чем недели две назад, когда его привезли домой. Меня издали стали подводить к кровати:
   - Менделе, посмотри, к тебе Эмма (на это женское имя я и сейчас откликаюсь...) пришёл...
   Я не узнал дядю, да и не мог его узнать, так как в запавших глазницах видел лишь одну сплошную сетку кровавых прожилок, которые, вздрогнув, с ужасом глядели на приближавшегося к постели человека. Вдруг,
   нечленораздельный утробный крик вырвался из его

305

   .
   груди, и - хрипя, и от кого-то отбиваясь - дядя из
   последних сил стал отодвигаться к стене.
   - Ну, посмотри: это же Эмма! Это же Эмма!.. ...Больше участвовать в экзекуции я не мог и, с трудом вырвавшись из цепких женских рук, бросился прочь. Какая-то пелена застлала глаза, и я - не находя выхода - метался по комнате, перекрывая своим криком вопли дяди!
   Через пару недель дядя умер. Думаю, что очеред­ное потрясение не пошло ему на пользу, и в этом есть крупица моей вины. В том, что согласился или в том, что сбежал - но есть. С этим ощущением вины я живу и по сей день.
   ...Отца моего соученика Саши также "отпустили" домой. Также - в невменяемом состоянии. После того как он немного поправился, его стали выводить на улицу, и он, глядя сосредоточено под ноги, никого не замечая, кружил вокруг клумбы. До ареста - он был высоким стройным мужчиной. Сейчас - он передвигался на полусогнутых в коленях ногах, после "поломки" сросшихся в таком положении на тюремном цементном полу. Казалось, что на таких ногах много не походишь.
   А он ходил, словно в месте сгиба никогда не было шарнира... Шагал до тех пор, пока кто-либо из родных брал его под руку и уводил домой. Видел ли он того, кто находился рядом? Сомневаюсь. Но повиновался беспрекословно...
   Прожил он недолго, и вскоре умер. Ещё до его кончины, в Саше что-то надломилось. Он не мог, как я,
   в поиске успокоения, бежать куда угодно, а изо дня в
   день вглядывался и не узнавал того, кто был его
   отцом и другом. В прошлом, я часто заставал их
   за игрой в шахматы. В эти минуты, за пределами
   шахматной доски, ничего в мире для них не существо­вало. Они были счастливы. По-своему...
   После смерти отца Саша долго болел. Я навещал его - скелет, обтянутый белой прозрачной кожей. Он обучал меня игре в шахматы и убеждал, что скоро выздоровеет. Я верил. Но Саша умер. Умный, рассуди­тельный мальчик, из которого обязательно получился

306

   .
   бы большой учёный, шахматист или, на крайний случай,
   писатель. Но не в политике, где не подходят люди с
   легко ранимой психикой. Он очень хотел жить, строил
   разные планы. Однако в этом недобром мире для него
   не нашлось места: вслед за погубленными родителями
   уходили из жизни дети!
   ...Третий "счастливец" - мужчина средних лет, с ярко выраженной семитской внешностью, согнутый в пояснице настолько, что мог заглядывать в глаза детям, - однажды перехватил на улице меня с младшей сестрой, и сказал:
   - Ты - мальчик, а ты - девочка!
   Меня поразили его глаза: сплошь - абсолютно белые! Казалось, или так и было - в них нет зрачков...
   И то, что он отличил, кто из нас мальчик и кто девочка, доставило ему большую радость. Но меня, всё же, он назвал девочкой...
   Повстречался он впервые, и мы не знали, как реагировать: переубеждать или убегать? Пока разобра­лись, что последний вариант результативней, он про­должал повторять:"Ты - мальчик, а ты - девочка!.."
   При последующих встречах я обходил его далеко стороной.
   Сколько всего было выпущено на "волю" подобных несчастных в нашем городе? Своими глазами я видел этих троих. Но и по ним можно судить о чудовищном наборе инструментария в камере пыток, об изощрённой жестокости заплечных дел мастеров, об их убеждённо­сти в своей безнаказанности.
   ...Супруг тёти Мани - Пыня Смусь, как и все его друзья-товарищи, бесследно исчез. На следующий день после ареста, сбившиеся с ног родные, по официальным и неофициальным каналам, выяснили, что нигде его нет:
   ни в милиции, ни в КПЗ, ни в НКВД, ни в тюрьме, ни в
   Штабе округа, ни в Обкоме ВКП/б/ - куда, порой,- что не секрет, приглашались люди и... исчезали. Так где ещё искать родных и близких при "народной" власти, в случае их массового исчезновения?!.. Прямого ответа никто дать не мог. Даже, если бы знал. Чтобы не последовать вслед за ними... Но многие догадывались,

307

   .
   хотя трудно было поверить в подобный исход и отгоня­ли от себя эту мысль.
   ...Иосифа - мужскую красу нашего двора, отца Яши, увели в одну ночь с Пыней. Это его жена, не боясь огласки, вынесла свое неутешное горе на улицу. И я был солидарен с теми взрослыми, кто во всеуслышание заявлял, что люди при советской власти не теряются, и её супруг вскоре вновь будет радовать соседей своей общительностью и юмором...
   ...Отец пяти-шестилетнего Додика также сгинул. Молодой, плотненький, жизнерадостный, он так и лучи­лся жизненной силой. Такому жить бы да жить. И жену подобрал себе столь же темпераментную... Это мы, пацаны, кто постарше - благодарные слушатели их малолетнего сына, поняли из его ночных бдений. В Додике от рождения были заложены природные данные рассказчика, и каждое его повествование буквально захватывало наше воображение и заставляло повнимате­льней присматриваться к девчонкам нашего двора...
   Да, именно в таком ракурсе запомнился отец Додика. Надеюсь, никого он не шокировал: такие мы были и так познавали жизнь. А "это", как ни крути, часть нашей жизни. Он, отец Додика, умел шутить и понимал юмор - пусть улыбнётся, если нас слышит.
   В считанные часы после ареста, он - как и все остальные - без суда и следствия, был вычеркнут из списка живых. И я помянул его таким, каким сохранила моя память.
   ...Я поведал лишь о судьбе тех, кто находился на орбите миросозерцания подростка, кругозор которого ограничивался семьёй, школой и соседями по довольно обширному двору. Что не состаляет и тысячной доли по территории и численности населения в масштабе облас­тного центра. Тем более, что многих доставляли с периферии...

308

   .
   60. Портрет молодого мужчины. Грифель.

309

   .
   61. Портрет пожилого мужчины. Карандаш.

310

   .
   62. Скорбная молитва. Карандаш.

311

   .
   * * *
   Вот и приспело время уточнить местоположение жизнеутверждающих - в прямом и переносном смыслах - выше упомянутых учреждений: Управления НКВД, Обкома ВКП/б/ и Штаба военного округа. Заодно, по случаю, определимся и с расположением 10-й русской средней школы, в которой - что очень важно и повторно возьмём на заметку - учились дети "гарантов" мировой революции и нашей с вами жизни. Разумеется, подобные учреждения едва ли согласятся на окраину города. И мы их не минуем, пройдясь по центральной улице. Лучше, вдвоём, навстречу друг другу: один - от железнодорожного вокзала, второй - от нашего дома... Где встретимся? Конечно, в центре, на пересечении улицы Александровская с улицей Дзержинского*
   Именно сюда, к данному перекрестку, непрерывно свозили все жертвы чудовищного террора! Откуда бы их не везли: подняли ли ночью с постели непосредственно в городе или доставили с периферии - будь то Раково, Гречаны или Ярмолинцы - все они прошли этот путь на Голгофу, как со стороны вокзала, так и со стороны дома со шпилем...
   ...Руководящие кадры партии большевиков, карате­льные организации и командное армейское руководство
   - не могли "жить", не видя друг друга, "тянулись" друг к другу, и... следили друг за другом. Потому, повсеместно, размещались компактно, в одном месте. В нашем случае: в центре, по углам перекрестка. Каждое
   - на своём углу... И, как в песне поётся: "Наши окна друг на друга..." Что, очевидно, позволяло обходи­ться и без телефона...
   Но НКВД одного "угла" мало. И оно, заодно, прихватило весь прилегающий квартал, превратив его, как мы уже знаем (и не всё ещё знаем...),в незареги­стрированное кладбище. Таким образом, с точки зрения
   ----------------------------------------------------
   * Феликс Дзержинский - первый председатель ВЧК -
   нещадного карательного органа Советской власти.
   Прежнее название улицы - "Старобульварная".

312

   .
   "производственных" площадей, НКВД чувствовало себя
   вольготно и, ничего не построив за все предвоенные
   годы, довольствовалось тем, чем владело и даже (как
   выявиться через пару десятилетий...) кое-чем
   "жертвовало"...
   На территории квартала располагалось заметное здание с колоннадой на входе. Но не в нём, очевидно, размещалось руководство столь ответственного учреж­дения, являвшееся - во все годы советской власти
   - "правой" рукой большевистской верхушки. Поэтому уделим внимание двухэтажному кирпичному зданию, находящемуся непосредственно на углу перекрёстка. Невзрачное по исполнению, хотя и значительной протя­женности, оно было малозаметным на фоне остальных зданий. Входы в него с улицы - в год начала посещения мною школы (1937-й, памятный для многих, год...) - были замурованы. Что происходило внутри здания и огражденном со всех сторон квартале, оставалось закрытым от нашего взгляда за семью замками... И о происходящем за оградой мы ничего не знали.
   Кто располагался напротив, через дорогу от отмеченного здания - каждому из нас должно быть и так ясно - Обком ВКП/б/. Организатор и вдохновитель всех наших "побед"! В специально для него только что построенном, как писали в местной газете: "...вели­чественном здании современной архитектуры Сталинской эпохи!" В памяти же осталась громоздкая, оштукату­ренная со всех сторон, кирпичная коробка.
   Моя соученица, дочь одного из партийных функционеров, выразила свой восторг словами своего отца: "Там столько комнат! Столько комнат! Можно войти и не выйти!.." Что имел в виду её папа, нам судить трудно...
   По "левую руку" от Обкома партии, через улицу Дзержинского, размещалось самое красивое в городе, на мой взгляд, и гармоничное с архитектурной точки зрения трехэтажное здание Штаба военного округа. Построенное задолго до революции, массивное по площади и объёму, украшенное со всех сторон старинной

313

   .
   лепкой, оно притягивало к себе взгляд, как неожиданно
   повстречавшаяся красивая женщина... С высоты здание
   напоминало букву "Г" и закрывало территорию двора
   Штаба округа с центральной и боковой улиц.
   Дабы не оставлять четвёртый угол перекрёстка белым пятном, сообщу, что на нём размещалось трехэтажное здание горкомхоза, где трудился мой отец техником-строителем в отделе благоустройства. На первом этаже, в конце коридора, в одном из кабинетов притулился в углу его письменный стол, а сам он целыми днями мотался по городу, припадая на переби­тую петлюровцами ногу: забот по благоустройству и "объектов" для зарисовок, в те времена, в городе хватало...
   ...Непосредственно за зданием Штаба округа, несколько в глубине от линии застройки улицы Александровская, размещался белый, как парус, учебный корпус 10-й русской средней школы. Внутрен­ний двор Штаба был отделен от территории школы массивным решетчатым забором. Зачастую дети "прили­пали" к ограде на переменах, наблюдая за тренировками командного состава в стрелковом тире. Был он подземным, без кровли, со спуском по наклонному пандусу, располагавшемуся в двух шагах от забора (обращаю внимание - в двух!..), и стрельба из личного оружия велась в противоположную от школы сторону. Так что секретов, в части боевой подготовки,
   не было - внутренний двор Штаба был открыт любому
   любознательному взору. Здесь я поставлю многоточие...
   * * *
   В эти дни повальных арестов, поисков без вести пропавших и повсеместных истерик, по школе прошёл слух: "В городе - нарком обороны, первый маршал Клим Ворошилов!"
   Сообщали под большим секретом, шёпотом и с с оглядкой, в точности копируя поведение взрослых,

314

   .
   дабы шпионы провокаторы, классовые враги, террористы
   и всякая иная антинародная нечисть не могла
   воспользоваться советской стратегической информацией.
   Кем для нас, мальчишек и девчонок, был этот человек, чьи подвиги в годы гражданской войны всячески прославлялись, пояснять не надо. В нашем военном городке, где - после поражения под Варшавой в 1920-м году - расквартировались части Первой конной армии, которой командовал Ворошилов, его портреты мелькали перед глазами чаще, чем портреты Сталина. Что говорить: мы его боготворили... Не только мы, а и "некоторые" взрослые. Так цветную картинку с изображением Ворошилова, принимающего военный парад, стоя на тачанке, я увидел у нашей молодящейся соседки - тёти Зины. Видимо, в картинке её привлекало изображение удачливой женщины, протягивающей маршалу букет цветов. И посему она повесила её над своей кроватью... Или картинка что-то напоминала Зине? Ведь наезжает нарком в Проскуров не впервые, и уж кого-кого, а "своих" блудниц большевики не только знали, а и созидали... В таком случае, на скольких "фронтах" трудилась нигде не работавшая Зина? Зная о её неприкосновенности, вопрос отнюдь не праздный...
   И всё же червь сомнения уже тогда терзал мою душу. В те времена широкое распространение получило книжное издание под рубрикой "Библиотека красноарме­йца". Книжица карманного формата, отпечатанная на ходовой бумаге, стоила сущие копейки. Я увлекался чтением этой, как сейчас понимаю, примитивно-­пропагандистской беллетристики, расходуя на неё деньги, тщательно дозируемые мамой на школьные завтраки. Начитавшись, влетал с самодельной шашкой в заросли лопухов и крапивы, рубя их налево и направо, на "практике" постигая беспощадность командарма. Отец, человек сугубо гражданский, пытался направить мою энергию в более интеллектуальное русло. Но, убедившись в непреодолимом упрямстве отпрыска, вскоре стал финансировать мои покупки, надеясь, очевидно, что с возрастом я поумнею...
   Откуда у отца появлялись для меня деньги - я

315

   .
   никогда не интересовался, но довольно часто пользо­вался этим источником, будучи уверенным, что он мне никогда не откажет.
   ...В одной из упомянутых книжиц я вычитал о выигранном нашим полководцем" сражении", которое ярко характеризует духовное содержание этого человека. Расскажу так, как запомнил, неся за главную суть полную юридическую ответственность.
   Продвигаясь к Царицыну, войска под предво­дительством Ворошилова остановились перед взорванным железнодорожным мостом. Что делать? Предлагалось бросить эшелоны и идти пешим порядком. Однако "гениальный" полководец нашел выход - собрал в близлежащем городе инженеров-железнодорожников и поставил перед ними задачу:"Чтобы через два дня мост был восстановлен! И учтите - первый поезд пройдёт над вашими головами..."
   Представив отца-строителя среди инженеров, я не стал читать остальную героику и заглянул в конец книжицы: мост восстановили; инженеров, как было обе­щано, поставили под пролётное строение. Они, слава Б-гу, остались живы. По книжице. По факту - не знаю.
   Для людей, умственно ограниченных, жестокость - фактор восполнения отмеченного недостатка - зачастую является характерной чертой. А при наличии у них власти над людьми, тем более в условиях безбожной диктатуры, - это уже беда...
   Можно не доверять информации, передаваемой "на ушко" детьми командного состава (в таком случае, кому в то время можно было верить?..) о прибытии в Штаб военного округа наркома обороны. Но то, как практически были осуществлены репрессии против тысяч и тысяч людей в городе Проскурове, неопровержимо подтверждает, что только Клим Ворошилов, с его кругозором и мышлением, мог отдать подобное распоряжение.
   Да и он сам не отрицал своего участия в подобных "разборках". Через год, на встрече с делегатами 18- го съезда ВКП/б/, нарком обороны Клим Ворошилов, с собачьей преданностью глядя на своего Хозяина,

316

   .
   заявил: "Мы, в основном, уже очистились от шпионской
   мрази, но у нас агенты гестапо ещё имеются". Обратим
   внимание: сказано это было 23 марта 1939-го года, а
   через пять месяцев - в августе - был подписан пакт
   Молотова - Риббентропа. Допустим, в силу ущербных умственных способностей, Ворошилову не дано было уловить новые веяния во внешней политике. Однако, если в гестапо он видел главного врага (в жертву которому он принёс десятки тысяч командиров Красной армии... ), как он мог годом раньше возглавить истребление сионистов - его, казалось бы, союзников в борьбе с фашизмом?
   Объяснение одно. Его оставил выдающийся военный стратег того времени маршал М. Н. Тухачевский, в силу природных данных оказавшийся конкурентом безмозглому наркому и потому "своевременно" репрессированный: "Ворошилов, надо сказать, очень дубоват..."
   Перед началом второй мировой войны - войны армий, насыщенных авиацией, танками и автоматическим оружием - нарком обороны Клим Ворошилов продолжал отстаивать задубелую точку зрения: "Мы убеждены, что наша доблестная конница ещё не раз заставит о себе говорить как о мощной и победоносной Красной кавалерии..." Удивительно, но факт, приведший к гибели неисчислимого количества людей. Мой сокурсник по военному училищу Николай М. рассказывал, как зимой 42-го, под Сталинградом (б. Царицын), немцы сгоняли жителей окрестных сёл, в том числе и его семью, на разборку огромных нагромождений трупов, "настроченных" фашистами из советской кавалерии. Они положены на алтарь Отечества скудоумием предвоенного наркома обороны Клима Ворошилова.
   ...В книге, посвящённой родным, близким и друзьям,
   я не считаю возможным много времени и места уделять
   губителям человеческих душ. Посему, беря на себя
   ответственность за предъявленное Климу Ворошилову
   обвинение в изуверском крупномасштабном палачестве,
   осуществленном под его руководством в городе
   Проскурове в 1938-м году, желающим более подробно
   317
   .
   ознакомиться с упомянутой одиозной личностью, реко­мендую книгу Роя Медведева "Они окружали Сталина" (М., Из-во политической л-ры, 1990 г.).
   На этом остановимся. Из приведенных фактов достаточно чётко вырисовывается образ "московского дирижера", прибывшего летом 1938-го года в город Проскуров: информации своих соучеников я доверяю значительно больше, чем печатному органу ЦК ВКП/б/
   - газете "Правда".
   Не знаю, пользовались ли шпионы империалис­тических держав подобным источником информации, но мы, дети, ему полностью доверяли. И, чтобы узреть своего кумира, гроздьями висели на заборе, надеясь увидеть его во дворе Штаба округа или хотя бы в окне.
   И увидели... Не его, а нечто другое, запомнившееся на всю оставшуюся жизнь.
   Практические занятия по стрельбе из личного оружия, периодически проводимые с командным составом Штаба округа, всегда создавали праздничное настро­ение не только у офицеров, но и у многочисленных зрителей. Для первых это была приятная разминка после многодневного писарского труда, возможность и в этом плане проявить себя с лучшей стороны, а о нас,
   детях, и говорить нечего - со всех сторон только и
   слышно: "Дяденька, покажите, пожалуйста, револьвер!"
   И показывали, и шутили, и вместе с нами смеялись над своими шутками. Наши это были люди, советские, родные! В тир они спускались группами по несколько человек, и - выйдя отстрелявшись на поверхность - не спешили вернуться в помещение, находя на свежем воздухе темы куда более интересные, чем обсуждение результатов стрельбы... У многих и свои дети не давали покоя: "Папа, папа, папа!.."
   А в описываемый, страшный по своим впечатлениям день, всё было иначе. Двор Штаба был совершенно безлюден. Но тренировка по стрельбе в тире проводилась. Периодически, по одному человеку. Он выходил из здания Штаба, не спеша и не оглядываясь по сторонам, спускался в тир, отстреливался и возвращался обратно. Через какой-то промежуток

318

   .
   времени выходил следующий и, проделав то же самое,
   скрывался за дверью здания.
   Они проходили в двух шагах от нас. Мы видели их серые, отчужденные лица. Высокие, стройные, затяну­тые ремнями и портупеями, в начищенных до блеска хромовых сапогах (запомните эти хромовые сапоги!)... манекены. Шли неторопливо, размеренным шагом, словно демонстрировали своё спокойствие и уравновешенность. Не нам, а кому-то незримо присутствующему и всемогу­щему, несомненно наблюдающему за ними из окон Штаба...
   Нас они не замечали. И никто из детей не произнёс ни слова. Под гипнозом чего-то необычного и устрашающего, мы молча вглядывались в их лица, пытаясь разобраться в происходящем. И ничего не понимали, лишь убеждаясь воочию и интуитивно ощущая, что ежедневно в окружающем нас мире свершается нечто чудовищное.
   Должно было пройти ещё четверть века, чтобы все зловещие события этих дней, в разыгранной Климом Ворошиловым проскуровской трагедии, эхом отклик­нулись в сердцах тех, кто их пережил. Позволив увязать отдельные эпизоды в единую цепь...*
   * * *
   ...Никто из арестованных, в том числе Пыня Смусь, отцы Яши, Додика и многих других знакомых ребят, кроме обезумевших от пыток нескольких человек,
   домой не возвратились.
   Обратив взор на тех, кого "отпустили", попытаемся найти ответ на возникающие вопросы:
   - Какова была цель "освобождения" обезумевших людей?
   Только для устрашения.
   - Устрашения кого?
   Своего народа...
   - Что, в таком случае, представляла собой совет­ская власть?

319

   .
   Банду убийц и разбойников...
   ----------------------------------------------------
   * После первого издания книги "Жестокий век", в
   моих руках оказалась фотография, исполненная весной
   1941 года. На ней запечатлены группа школьников, преподаватели и члены родительского комитета нашей школы на фоне участка школьной ограды с наращенными в 1938 году по высоте столбами и сохранившимися обрывками колючей проволоки...
   ...Заодно отметим: в верхнем ряду, в центре - с
   белой брошкой, - наша мама.
   * * *
   Проскуровская трагедия в полном объёме описана автором в повести "Реквием".

Фото актива 10-ой русской средней школы - весна

   1941-го года.

320

   .
   Глава семнадцатая
   ГРАНИЦЫ КАТАСТРОФЫ
   Мы стоим перед фактом: в Советском Союзе, в конце тридцатых годов, масса людей еврейской национальности, без санкции прокурора и ордера на арест, нескончаемым потоком бралась под стражу, уводилась в неизвестном направлении и - исчезала.
   Многие годы мы оставались в неведении: людей, исключительно за сионистские убеждения, забирали ночью из дому и больше их не видели. Не одного, не двух, а десятки, сотни... По документам, как будто, были, а по факту - нет! И никто ничего не знает. Лишь спустя десятилетия после окончания второй миро­вой войны, отголоски этих расстрелов, преодолевая живые щиты из армейских подразделений, высоченные - без единой щёлочки, деревянные заборы, а также продолжающих играть в молчанку, в период так называемой "хрущевской оттепели", средств массовой информации, как блики угасших звёзд, стали возвраща­ться к людям: к родным, близким, знакомым... И правда предстала пред ними во всей своей страшной наготе: подобного,не только по кровожадности, а и по цинизму исполнения - нормальный человек придумать не сможет!
   Случившееся - не может пройти вскользь через наше сознание и не должно принадлежать истории жизни одного человека: судьба исчезнувших людей принадле­жит нации.

321

   .
   63. Судьба. Тушь. Перо.

322

   .
   Принято считать, что Катастрофа еврейского народа началась после прихода фашистов к власти в Германии в 1933-м году. Что неоспоримо: евреи в нацистской Германии гибли на улицах в концлагерях и спровоцированных властью погромах.
   Однако, массовые расстрелы евреев, с широким ис­пользованием государственного репрессивного аппарата, начались задолго до того, как Гитлер приступил к "окончательному" решению еврейского вопроса. И осу­ществлялись они не в Германии, а в пределах границ бывшего Советского Союза. В жёстко оговоренные сроки, организованно, под покровом ночи, без шумных процес­сов и при полном молчании средств массовой информа­ции. Убивали сионистов и... несионистов, чьи фамилии палач исторгал из истязаемых и доведенных до безумия людей. В городах и посёлках огромной империи, прос­торы которой далеко шагнули за Уральский хребет и занимают значительную часть Азии. Поэтому, говорить только о потерях европейского еврейства - ошибочно. Катастрофа в значительной мере коснулась еврейских общин крупных городов Западной и Восточной Сибири, Хабаровского и Приморского Краев, республик Средней Азии, которые в царской России и после революции, по духовному развитию и численности, занимали не последнее место. На этих просторах можно разместить не одну Европу. Так почему мы поминаем только европейских евреев?..
   Объяснение одно: кровавому режиму в СССР удалось сокрыть массовые убийства людей, и мы очень мало знаем о том времени, когда великая и прекрасная страна, оказавшаяся в руках мракобесов, периодически "прочёсывалась" от края и до края, не застревая смертоносными зубьями на Уральском хребте. Без огласки. Вселенское гробовое молчание достигалось тем, что на алтарь безмолвия было принесено немало человеческих жизней тех, кто непосредственно убивал и истязал невинных людей. Лишь дегенеративное мышление высших организаторов, спешивших рапортовать "вождю народов" об исполнении, позволяют порой, как произошло в шестидесятые годы в городе Проскурове,

323

   .
   приоткрыть завесу немыслимых преступлений кровожад­ного режима по отношению к своему народу.
   ...На необъятных просторах бывшего Союза таких отголосков - тысячи. Они были, есть и будут. Но большинство из них, схваченные за горло безмолвием, вчера и сегодня повторно умирают вместе с теми, кто помнит прошлое и мог бы сопоставить его с настоящим.
   Об этом моё повествование, которое, надеюсь, не останется единственным свидетельством-документом о том чудовищном времени.
   Я помню прошлое, и мне есть с чем его соотнести. Из сопоставления, вытекают два вывода:
   - В Катастрофе еврейства, наряду с фашизмом, принял участие и большевизм. Последний, как известно, намеревался её продолжить в 1953-м году...
   - Катастрофа коснулась всего Европейско - Азиат­ского континента. И мы совершаем ошибку, поминая только европейских евреев.

324

   .
   Глава восемнадцатая
   ПОСЛЕДНИЕ ПРЕДВОЕННЫЕ
   МЕСЯЦЫ, НЕДЕЛИ, ДНИ
   Вначале, как на партийном съезде ВКП(б), разберё­мся с международной обстановкой вообще, и торговлей
   - в частности. Как помните, с приходом к власти большевиков, заметных торговых отношений с заграни­цей не замечалось. Потому что мы - Советский Союз - "Сами с усами..." Во-вторых, продукция с нашей маркой - самая эффективная, самая современная, самая качественная. Короче, самая лучшая! И не советую что-либо из перечисленного отрицать, либо нахваливать заграничное... Важно помнить: "Кто не с нами - тот против нас!" Аналогов нашей продукции нет и быть не может!..
   И всё же, с кем торговать? На Западе: Латвию, Литву и Эстонию - "присоединили"; с Финляндией - "повоевали"; Польшу - с фашистской Германией "поде­лили"; с Румынией - "переговорили", и она добровольно отказалась от Бессарабии.
   На Юге: Турция - в ожидании "собеседования", чувствовала себя как карась на сковородке; в Китае - объявились свои коммунисты, поимев дружбу с нашими "добровольцами"; Монголии - выбирать не приходилось, и Союзу с ней было "хорошо" так, и этак...
   На Востоке: с Японией - старых "счетов" набралось столько, что на границе с ней держали не одну армию...
   325
   .
   Так о какой торговле можно вести речь? Впрочем, остался Север. Вот здесь всё благополучно: "покорив" Северный Ледовитый океан и его прибрежную зону, во всю развернули торговлю с эскимосами: мы им стрелковое оружие и водку, они нам - пушнину и тюлений жир...
   Единственной страной, с которой торговали, оказалась фашистская Германия, куда непрерывным потоком шли эшелоны с рудой, лесом, нефтью и зерном... А обратно? Французские духи, чешское стекло,
   польские ученические тетради, перья "Рондо" для
   письма и... заверения в вечной дружбе.
   Отметим попутно, что даже велосипеды с маркой Германии к нам не поступали - ими предусмотрительно, на основе известного принципа "Лучше плохо ехать, чем хорошо идти...", и с учетом российских дорог, оснащались немецкие пехотные части.
   Теперь, разобравшись с международной обстановкой, вернёмся в наш двор.
   Так получилось, что поколения мальчишек, подрас­тавших в нашем дворе, шли как бы волнами. Первая, уже причалившая к призывному пункту - Зиновий, Яша, Владимир и Борька - все, как на подбор, 1922-го года рождения. За ними, отстав, примерно, на три-четыре года, "плыли" Цынька, Игорь и Витька. И, наконец, с тем же разрывом, не ведая о пучинах и воронках на безбрежном море жизни, пыталось держаться на поверх­ности моё, более многочисленное, поколение: Колька, Сёма, Мишка, Давид, Васька, Йосалы и я.
   С каждым днём неумолимо приближался июнь 1941-го года, разбросавший всех нас в разные стороны. Не только по обе стороны огневого и нравственного фронта, а и рубежа - проложенного между жизнью и смертью. Потому, последними мазками попытаемся запечатлеть тех, кто первым ступил в пламя войны, и тех, кто вскоре уйдёт вслед за ними.
   Естественно, начнем с Зиновия. После спровоци­рованного Борькой инцидента, ничего потрясающего в жизни брата не случилось: трудится на благо Отчизны и, когда появляется во дворе, то только ради Розки.

326

   .
   Подобное незыблемое постоянство меня удручает: он, что - слепой - и ничего не видит?! Никак не может понять, что Розка одна у своих родителей и, если отдадут они её когда-нибудь замуж, то не за простого рабочего, пусть даже с "золотыми" руками, а только за академика, депутата или - куда лучше? - банкира! Потому Зюнька и просиживает впустую многие часы на крылечке, не дождавшись, подчас, своей дульсинеи. Нет, чтобы войти в общий коридор, где каждая кошка знает кто ему нужен, и, рванув на себя заветную дверь, потребовать: "Отвечай - любишь или нет?!.." А мой дорогой брат ещё чего-то ждёт... Ну и жди, чёрт с тобой!
   Но, случись какая-либо поломка с её велосипедом, Розка - тут как тут:
   - Зюня, отремонтируй!..
   А он и рад, словно все его проблемы с ней решились. Понятно: крутить гайки на велосипеде Розки
   - тоже наслаждение, но конец беспределу должен быть?..
   ...На Украине (за весь Союз говорить не будем...)
   в вначале сороковых годов население пользовалось
   велосипедами только отечественного производства,
   выпускаемыми харьковским велосипедным заводом.
   Других не было. Так что - снять нужную деталь с
   одного велосипеда и поставить её на другой - особых
   трудов не составляло. Тем более, при наличии золотых
   (самой высокой пробы...) рук моего брата. Именно
   этими руками все вышедшие из строя детали на
   велосипеде Розки "перекочевали" на велосипед, остав­ленный нам на сохранение дядей Абрашей... А ведь он вскоре за ним вернется! И в ожидании приезда в отпуск наших родичей, я с тревогой наблюдал, как сноровисто Зиновий меняет проколотые камеры, погнутые спицы и, без возврата, переставляет утерян­ные болтики и гайки...
   Вместе с тем я понимал: не будь велосипеда дяди Абраши, Зиновий также безжалостно раскурочит свой собственный. И будет бежать рядом, посчитав за великое счастье "высочайшее" разрешение прикоснуться к велосипедной раме!

327

   .
   ...Мой сарказм - не от того, что запчасти жалко. За Зиновия обидно: столько девчонок вокруг, а он - безответно - в одну Розку тычется. Жаль, что брат под обеденным столом со мной не бывает, когда подружки Фани собираются...
   Яша Зильберман, после ареста и исчезновения отца, всё свободное время уделяет матери. Участия в мероприятиях молодёжи не принимает и общается со своими сверстниками, разве что - в дни их сборов в военкомате. В редкие наши встречи становилось заметней, как быстро, за последние пару лет, он пошёл в гору, перегнав в росте нашего "Жирафу". Худой и высокий, он неслышной походкой проходил мимо нас, не замечая, казалось, нашего присутствия. Словно его отец - неистощимый весельчак и заводила Йосиф - ничего, кроме светло-рыжеватой шевелюры, своему сыну не передал.
   Кому не было от малышни прохода, так это Владимиру Дударевичу. Уж на что мы, образно говоря, садились ему на голову, а он терпел и принимал наши знаки "внимания" с добросердечной улыбкой. Порой, как сейчас понимаю, они превышали предел допустимого.
   Но сегодня исправить ничего нельзя. А жаль...
   ...От нашего внимания не укрылось, что читкой газет Владимир предпочитает заниматься в обществен­ном объекте. Да-да, что в глубине двора размещается...
   Читальню себе в нём устроил! Зайдёт с пачкой газет - только его и видели...
   Понятно, после керосинового склада никая среда на людей уже не действует. Но ведь надо и с другими считаться!.. В том смысле, что у нас, детей, срочное дело к нему имеется... Так сколько можно его ждать?! Однажды терпение наше лопнуло, и мы пошли в "атаку" на дощатый объект... Как мы его колотили! Камнями, конечно. Кто подобное испытал, знает: приятного мало... Владимир капитулировал и попросил пощады.
   Что ж - за любовь, говорят, надо платить. Особен­но ребячью... И Владимир платил. Личным покоем.
   Плотный, круглолицый, с соразмерной его широкой груди головой, он был для нас защитником, судьей и

328

   .
   товарищем. Владимир не навязывал нам своё покровите­льство - мы сами льнули к нему, чуя отзывчивость в его улыбчивых глазах.
   Не обделён был Владимир и природным талантом - он прекрасно пел. Узнал я об этом случайно, незадолго до призыва его в армию.
   В кои-то века собралась молодёжь на "розкином" крыльце. Тихий летний вечер располагал к покою и отдыху. Никто не шумел, не шалил, будто каждый прислушивался к необычно настороженной тишине. Небо тёмное, звёздное, завораживало своей глубиной и неизвестностью. Вдруг кто-то запел. Голос приятный, сильный, запросто - без натуги - взбирающийся ввысь, с плавным переходом на низкие ноты. Не сразу поверил,
   что исполнитель - Владимир, всегда стремившийся
   держаться в тени. И вот, прорвало... Что это:
   душевная потребность разделить свои волнения с
   мерцающими звёздами, предчувствие недолговечности
   тишины на белом свете или его личный разговор с
   Богом?..
   На душе было празднично и почему-то грустно.
   О братьях Зелинских пока рассказывать нечего: Борька "высветился" лишь в день призыва в армию, а моя встреча с Витькой состоялась только в период войны...
   Состояние здоровья Игоря Дударевича всё ухудша­лось. Запавшие щёки, лихорадочно блестевшие глаза, утробный, с надрывом, кашель - ничего хорошего для него на перспективу не предвещали. К тому же, извечная борьба с бочками из-под керосина... Игорь всё реже появлялся на людях, лечился в разных местах и, возвращаясь домой, заполнял свой досуг писанием стихов. Тем, кто навещал его, он - в ожидании отзыва
   - давал прочитывать.
   И мне довелось знакомиться с его творчеством. Но какой из меня критик? Особенно, в соприкосновении со стихами: к ним, как говорил известный поэт, отноше­ние моё было "плёвое". По той простой причине, что в школе их заставляли зубрить наизусть. И на русском языке, и на украинском... Представляете?!.. Запомни-

329

   .
   лись самые занудные: "На майдани, коло церкви,
   революция идэ..." Но стихи Игоря, при всём
   неприятии стихотворной строчки, я, чтобы что-то
   сказать, добросовестно прочитывал по несколько раз...
   В чем-то разобравшись, говорил, что думал и чувство­вал, глядя в его измученные тяжелой болезнью глаза. Игорь внимательно, не перебивая, слушал, а я находил в его взгляде то, что искал: душевную открытость... Ту же, что и у Владимира.
   Цынька с годами, конечно, также изменился. Не погрешу, если стану утверждать, что в лучшую сторону.
   Потому, как и все мы - рядом с ним - меньше стали шкодить, и дома от нас хоть какая-то польза появилась. С кого, как не с Цыньки, мы пример брали: уголь перетатащить, дрова наколоть, за водой сбегать...
   В кино, на халяву, ходить перестали; рогатками не забавлялись; а о саблях вообще вспоминать смешно - детская забава. Цынька степенным стал, и мы вслед за ним. А куда денешься: "Каков поп - таков приход..."
   * * *
   День призыва Зиновия и его ровесников в армию - 4 июня 1941-го года - служит для меня гранью отсчёта и ориентиром в последовательности свершившихся событий в последние предвоенные недели.
   Казалось, что наш двор "подмели" подчистую. Все призывники - Зиновий Поляков, Яша Зильберман, Владимир Дударевич и Борис Зелинский, ещё вчера предъявлявшие девчатам свои шикарные шевелюры, сегодня - не без гордости- демонстрируют остриженные под "нулёвку" головы. Парни бодрятся, посмеиваются друг над другом, и ты невольно тянешься к своим давно не стриженным волосам - на месте ли?..
   Сбор - во дворе военкомата. Призывники постепенно собираются у входа в здание. Провожающие группирую­тся около ограды. Играет духовой оркестр. У людей внеочерёдной праздник. Но присущего для торжеств

330

   .
   настроения не ощущается. Особенно, когда видишь
   женщин - матерей, утирающих украдкой слёзы...
   Сразу оговоримся: родственников Борьки в нашей компании, пришедшей на проводы, не было - ни матери, ни брата... Возможно, поэтому Борька выглядел наиболее удалым и весёлым.
   ...По этой ли только причине? И как не задаться вопросом: парень уходит в армию, родичей у него хватает, а напутственное слово сказать некому... Или мерзостность семьи Борьки, для всех кто их знает, столь привычна, что на подобную "мелочь" никто не счёл нужным обратить внимание?..
   Призывников набралось не менее полусотни. Все друг друга знали, а Борька - тот вообще был с каждым запанибрата... Вскоре их построили, разделили по спискам на команды и колонной повели в сторону железнодорожного вокзала. С песней, под запев нашего Владимира Дударевича:
   - Там, где пехота не пройдёт

И бронепоезд не промчится,

Угрюмый танк не проползёт,

   Там пролетит стальная птица!
   Не успевает стихнуть последняя нота, колонна дружно подхватывает припев:

- Пропеллер громче песню пой,

Неся распластанные крылья.

   За вечный мир, на смертный бой,

Идут стальные эскадрильи...

   ...Песни - знаменовали время. И выступали предвестниками грядущих событий.
   Призывники разъезжались двумя пассажирскими поездами, следующими один за другим с небольшим интервалом по времени. Первый - в сторону Москвы, второй - Одессы. Команда Зиновия убывала первой.
   И вновь перед глазами маячил Борька. Он переходил от одной группы призывников к другой, о

331

   .
   чём-то говорил, неестественно хохотал (уж его нату­ральный смех я знал...),с кем-то обнимался, кое-кого по-приятельски хлопал по плечу, а нашего Зиновия - очевидно, не позабыв недавнее прошлое - обходил стороной... И когда по прибытии московского поезда, в окне вагона, в который поднялась группа Зиновия, промелькнула физиономия Борьки, я не очень тому обрадовался: мой брат, как правило, не помнил обид, но забыл ли он нещадную травму, нанесённую Борькой не только ему, а всем нашим родным?.. И я с облегче­нием перевёл дыхание, увидев Борьку соскакивающим со ступени вагона, отмерявшего первые метры дальней дороги, растянувшейся на несколько переполненных горечью лет...
   Затем я потерял из виду лучшего "друга". И, возвратившись домой, остался при мнении, что Борька убыл с какой-либо из оставшихся на перроне команд.
   ...Можно представить моё удивление, когда через несколько дней я повстречал Борьку в городе! Прикрыв оголённый череп кепочкой, он шёл в толпе прохожих, и выделить его было довольно трудно. Но каждая черта его удлинённого лица настолько зарубцевалась в моей памяти, что, несомненно, я мог бы его узнать только по одним ушам. Что, к слову, в последующем и подтвердилось...
   Наши взгляды встретились, и я понял, что "свида­ния" со мной Борька не планировал: быстро отвернув лицо в сторону, он прошёл мимо, будто меня и в помине не было.
   ...Итак, Борька не в армии. К чему тогда весь недавний маскарад, с принесением в жертву разудалого белобрысого чуба?
   Сейчас рассуждать, зная, кем в скором времени стал Борька, труда не составляет. А после той встречи я мыслил совсем иначе, радуясь, что мой худючий, до невозможности, старший брат оказался для армии пригодней, чем пышущий здоровьем подонок. И все же - потолкуем, чтобы убедиться, какими близорукими мы были, поверив в не Борькой придуманную и плохо разы­гранную (что тоже не помогло...) лицедеем комедию.

332

   .
   Первый вывод напрашивается сам собой: Борька был кому-то "позарез" нужен. Непосредственно здесь - в Проскурове... Кому? Об этом - поговорим чуть ниже. А сейчас, удивляясь, спросим себя: "Как это возможно, при советской власти, освободить молодого - физически совершенно здорового - парня от службы в армии?!" Или вся структура этой власти была коррумпированной и прогнившей, либо действительно - с избытком - была насыщена агентами немецкой разведки. В любом случае, чтобы освободить Борьку от службы в армии, необходи­мо, как минимум, иметь свою "руку" в военкомате. Кто бы ею мог быть? Военная форма "Паука", его свободная поступь по советской земле, наводят на мысль, что последний и упомянутая "рука" - одно и то же лицо. Следовательно, немецкий разведчик высокого ранга каким-то образом окопался в кадровой системе Красной армии. Присматриваясь и изучая каждого призывника и офицера запаса, обеспечивал этими кадрами "наших" и "ваших"... Наглядный тому пример - Борька!
   Неплохо продумано... Разумеется, не "Пауком", а теми, кто, находясь ещё выше, расставляли своих людей по призывным пунктам страны! Или только одному Проскурову "повезло" на подобного агента? Наоборот: проскуровские реалии накануне и вначале войны подтверждают наличие в стране мощной фашистской агентурной сети, пронизавшей советский государствен­ный аппарат сверху донизу.
   Малограмотного Борьку в военное училище не направишь. Но он обладал иными, выработанными в нём не за один год данными, спрос на которые предвиделся в ближайшей перспективе: лютая ненависть к "инород­цам" и откровенный садизм. Иначе, ради чего было рисковать?
   А риск был. И немалый. Борьку знали, как "облуп­ленного", не только во дворе, а и в городе. Прежде всего - его ровесники. Ни у кого не было сомнений в состоянии его здоровья и физической подготовки, вполне достаточной для исполнения воинского долга. В сопоставлении со многими призванными в армию, Борька мог бы служить и в два раза дольше... Так что, не

333

   .
   появись он в день призыва в военкомате с котомкой и
   без чуба, незамедлительно возник бы вопрос: "Куда
   запропал Борька Зелинский?" Опасный вопрос. Особенно,
   если его подхватят родители. И не обязательно в тот
   же день: "Наш Шмилык служит! Он что - здоровее этого
   биндюжника?!" И будут правы. А когда человек прав,
   он будет добиваться справедливости. Потому, как в
   нашей стране - все равны! Согласно Сталинской Конс­титуции, в которой записано, что служба в армии - почетная обязанность каждого гражданина СССР: "Жить
   - это значит - служить Родине!"
   Чтобы избежать огласки и непредсказуемых послед­ствий, с Борькой отработали продуманный сценарий. Сыгран он был отвратно, но призывники и их родители
   - для кого предназначалась инсценировка - оказались настолько наивны, что в неё поверили.
   А как не верить организациям Советской власти, тем более - военкомату?!.. Население Союза, затурканное власть предержащими, иначе и мыслить не могло, когда - за несколько минут опоздания на работу
   - тебе не миновать трудового лагеря в Сибири... А тут речь идёт об увиливании от воинской службы. Даже одна мысль об этом - преступна!
   Мне, в раннем возрасте, постичь все жизненные хитросплетения было не дано. Но ведь мог поделиться своими наблюдениями с мамой? Мог!.. Но всё ещё держался от неё на расстоянии.
   ...Если, действительно, жизнь - театральные подмостки, то мы участвовали в очередной постановке. Лицедей остался. В Проскурове. Такой, как есть.
   Именно таким он был "Пауку" нужен. На погибель невинных людей.
   А наши ребята, чистые душой и помыслами, уехали. На войну. Умирать.

334

   .
   * * *
   С начала второй декады июня поток войск в сторону государственной границы стал непрерывным. В основном, конно-пешим порядком, к чему с малолетства мальчишеский глаз в нашем городе был привычен. Автомашин мало. А железнодорожный транспорт был перегружен зерном, рудой и топливом, направляемых в Германию - нашему верному и единственному другу и торговому партнеру. И ни одного велосипедиста - додуматься, посадить советскую пехоту на велосипеды, было некому. Расчёт велся на конские хвосты, чеканный шаг и строевую песню. А о какой строевой песне можно вести речь, находясь на велосипеде?.. Единственный велик, состоявший на вооружении Красной армии, находился в нашем подвале. Но и он - в неисп­равном состоянии...
   Если что и обращало на себя внимание, так отсутствие улыбок на лицах людей. Последнее незамед­лительно находит своё отражение в отзывчивой душе ребенка. Не могу припомнить случая, чтобы кто-либо из всадников побудил свою лошадь погарцевать "на зрителя", что часто приходилось наблюдать прежде, при переходах в летние лагеря или манёвры. Солдаты шли на войну. И они это знали. Даже, если ротный политрук твердил совсем иное: по выражению глаз комбата и того же политрука; по многорядной конной упряжке тяжелых орудий, которые раньше, при маневрах,
   с собой не брали; по сообщению ТАСС, опубликованному
   в эти дни.
   "ТАСС уполномочен заявить...", - я помню счастливое выражение лиц взрослых, радостный блеск глаз нашей мамы:
   - Значит, это не война? А так: на всякий случай... Мама переживала не за семью, не за всех нас,
   проживавших вблизи границы, а за Зиновия. Оно и понятно: она более, чем кто-либо, верила, что любая война будет осуществляться на территории врага... Так твердила пропаганда. Следовательно, нам ничего не

335

   .
   грозит. А где окажется Зюня?..
   Допотопный репродуктор, висевший в большой комнате на прежнем месте, изначально исполнявший роль будильника для детей и, особенно, взрослых, с побудки и до вечера насыщал мозги миролюбивыми помыслами Советского правительства; коварством мирового империализма, стремящегося поссорить нашу страну с дружественной нам Германией, политико­экономические отношения с которой, как никогда в прошлом, находились на необычайно высоком уровне...
   Глядя из окна на огибавшие наш дом колонны войск, я не знал, чему верить: репродуктору или своим глазам. В конце концов доверился интуиции мамы - она нас никогда не подводила. А из заявления ТАСС сделал вывод, что поссорить прозорливых большевиков с практичными немцами никому не удастся: мы не дураки и будем продолжать доверять только германскому фюреру.
   Были и хорошие новости: наши призывники, отправленные по "совершенно секретным" направлениям, сообщили свои армейские адреса и, обходным манёвром, дали понять, в каких родах войск служат и где, примерно, их воинские части расположены.
   Зиновий оказался невдалеке от "дяди Мейлеха и тёти Цили" (следовательно, вблизи Москвы), будет ис­пользован по своей специальности (то есть, слесаря), по ремонту механизмов, что в нашем городе за баней (у нас - "за баней" - местный аэродром...). Не буду утверждать, что именно так было написано корявым, исключительно трудным для любой цензуры, почерком брата, использовавший в письме все известные ему алфавиты... Но мы всё поняли! И ходили именинниками: от Зюни письмо! Наш Зюнька - летчик!
   Последнее я сказал Розке: пусть теперь поразмыс­лит своей златокудрой головкой - кого, если не одумается, может потерять... Не скрою: мне было приятно убедиться в её искренней радости и... заметной растерянности:
   - Принеси, пожалуйста, письмо: ты ведь всё понимаешь - я тоже хочу его прочесть...

336

   .
   ...Ага! Теперь, наконец, разобралась - а о чём раньше думала, когда моим братом вертела?!
   Эти мысли я при себе держал. А Розке ответил так, как было:
   - Письмо у мамы. Она с ним не расстаётся...
   ...Лишь после отъезда Зиновия Роза впервые побывала у нас в гостях. Успела ли сообщить брату эту радостную весть мама? Не уверен. А я праздновал победу.
   Яша Зильберман пополнил ряды матросов Черноморс­кого флота. Он даже прислал небольшой снимок, исполненный корабельным фотолюбителем. Показывая фотографию, мать Яши не выпускала ее из рук. Успел глянуть и я: тельняшка мне понравилась; но, если откровенно - на фоне грустных глаз Яши тельняшка совсем не смотрелась...
   Владимир Дударевич - водной глади Черного моря не достиг, так как его команду высадили на одну остановку ближе конечного пункта их поезда (а его поезд, как помним, следовал до Одессы). Но на концерты Леонида Утесова он, при случае, сможет съездить и местным транспортом (Владимир подстраховал нашу память...). Зачислен в учебную команду и в скором времени сможет проверить расчёты барона Мюнхаузена (последний, не без помощи Жюль Верна,"слетал" на снаряде к Луне...). Значит, Володя учится на артиллериста.
   В расчетах Владимир - мастак. В школе он был сильнейшим математиком и успешно защищал её педагогические достижения на олимпиадах самых высоких уровней. Кто знает, каких бы высот достиг Володя, не случись войны?..
   С середины июня, ежедневно - с наступлением темноты - на Запад пошли танки.
   * * *
   Выдвижение к границе танковых соединений -

337

   .
   наиболее памятное из последних предвоенных дней. Тем,
   кто жил вдоль трассы их следования, можно было
   забыть про ночной покой. С наступлением темноты и до
   рассвета, с небольшими перерывами, в которые ты едва
   успеваешь провалиться в сон, всё вокруг, до самых
   небес, заполнено лязгом траков, треском выхлопных
   газов, скрежетом гусениц на повороте, и ревом
   набирающих мощность двигателей. И всё это - в
   считанных метрах от наших окон. С наступлением
   сумерек мы молча взирали друг на друга, задавая
   измученным взглядом один и тот вопрос: "Какая ночь
   нас ждёт впереди?.." Ответа никто не знал. И в один
   из вечеров, оставив отца одного в квартире, мать
   увела детей к своей подруге - тёте Лизе.
   Семья тёти Лизы небольшая: супруг, двое детей малолеток - мальчик и девочка. Но была и некая особенность в этой семье - супруг тёти Лизы не "как у всех", а поляк! Высокий, симпатичный, но поляк... А тётя Лиза - еврейка. Чернобровая, стройная, во многом схожая по характеру с нашей мамой - ни в чём никому не уступит... Подруги, одним словом. И, видимо, мужчина, какой обеим был нужен, среди евреев оказался всего один - наш папа. Потому, второго тёте Лизе пришлось выбирать среди поляков... Я и раньше захаживал с мамой "по пути" в их уютную квартиру. Порядки те же, что у нас: как тётя Лиза скажет, так и будет... Супруг молча махнёт рукой и отходит в сторону. Он даже дверью не хлопает. И терпеливо ждет,
   пока женщины, не замечая времени, перебирают и
   примеряют обновы в шкафу...
   И я уставал, и также помалкивал.
   Жили они невдалеке, в одном квартале от нас, вверх по Каменецкой улице, в одноэтажном кирпичном доме, расположенном в глубине двора, на значительном расстоянии от проезжей части улицы. Плюс к тому - двухэтажный дом, под арочным проездом которого мы прошли во двор, являлся как бы звуковым барьером между нами и грохочущими танками... Разница в шумовом эффекте была столь значительна, что я заснул там где присел, не дождавшись, когда нам постелют.

338

   .
   ...С этой ночи нашей семьей был начат отсчёт ночёвок по чужим углам и, в основном, на полу: в бомбоубежищах, конторе отца и у тёти Лизы.
   Световая часть дня текла по привычному руслу: старшие на работе, остальные - кто где. У Фани заботы с выпускным школьным балом, Люся большую часть дня во Дворце пионеров, а я - во дворе, стремясь, меж делом, не упустить приход почтальона.
   В один из дней, когда солнце готовилось закати­ться за горизонт, детвора, во избежание конфликта с некоторыми экспансивными жильцами, переместилась в центр двора, выдерживая примерно равное расстояние от окон окружающих домов. Чем был вызван наш галдёж
   - сейчас не вспомнить, но спор был важным и шума хватало.
   Вдруг послышался рокот самолёта. Я осмотрелся: вокруг чистое светло-голубое небо. А звук всё явст­венней и ближе. Глянул в определившемся направлении источника гула - и неожиданно увидел, как из-за сараев "Утильсырья", низко над землей, выплыла огромная птица! Её полёт был столь замедленным, что, казалось, вот сейчас она плюхнется нам на головы! Ноги словно отнялись, и вместо того, чтобы бежать, мы теснее прижались друг к другу. Исчезли слух, силы,
   разум - так, видимо, чувствует себя полёвка, заметив
   пикирующего на неё ястреба... Жить мы продолжали
   одним зрением. Но и глаза, ослеплённые отражаемыми
   от фюзеляжа солнечными лучами, не сразу подсказали:
   самолёт не падает и продолжает полёт! И в момент
   нахождения его над нами, я даже успел разглядеть за
   стеклянным витражом кабины - лётчика в чёрном шлёме,
   погрозившего, как я счёл, лично мне пальцем... Уже
   на отлете, когда самолёт находился над улицей
   Каменецкой, я различил бело-чёрные кресты на его крыльях...
   ...Весь предвоенный период советские лётчики ставили рекорды на высоту и дальность полётов. Еще и сегодня на слуху перелёт через Северный полюс в Америку, беспосадочные перелёты от Москвы до Хабаровска и Владивостока; а об стремлении к высотам

339

   .
   песни слагали:

- Всё выше, и выше, и выше!

   Стремим мы полёт наших птиц.
   И в каждом пропеллере дышит
   Спокойствие наших границ!..
   Немцы, судя по всему, свои границы также охраняли: летали "недалеко" и на очень низких высотах... В этом они, надо признать, мастаки - ещё несколько подобных полётов мне пришлось наблюдать и в дальнейшем. Самолёт на малых оборотах "выплывает" из-за ближней крыши дома, ошеломляя людей своим неожиданным появлением, и - не успевает солдат пос­лать патрон в патронник - как аэроплан уже скрылся за домом, по другую сторону улицы, успев выполнить поставленную задачу: что намечено - разведчик увидел,
   быть может, сфотографировал...
   Обратим внимание на маршрут полёта. Окольным путем залетев в наш тыл, к намеченной цели он вышёл с восточной стороны - неожиданной для двигающихся к западной границе советских войск. Низкая высота полёта гарантирует быстрое гашение шума двигателя и, зрительно, скрывает воздушного пирата складками мес­тности. Следовательно, обнаруживается он с большим опозданием. Но даже осознав, что за спиной самолет, уставший за дневной пеший переход солдат сочтёт - в его тылу может находиться только свой аэроплан... Но и это ещё не всё: время разведывательного полёта выбрано таким образом, чтобы оглянувшийся боец, ослеплённый отражаемыми самолётом солнечными лучами, не сразу смог понять - кто завис над его головой!
   В описываемом эпизоде самолёт пролетел над нашим двором. Почему? В городских условиях разведчик предпочёл лететь не над колонной войск, а несколько в стороне, под прикрытием расположенных вдоль трассы домов. Что сводило вероятность его обстрела с земли до минимума. А при организации преследования его полёт в обратном - западном - направлении гарантиро­вал ему необходимый запас времени, чтобы оказаться по другую сторону границы...
   ...С немецкой педантичностью, всё было продумано

340

   .
   до мельчайших деталей. Нагло. В мирное время.
   Мой рассказ в кругу семьи о немецком самолёте обернулся для меня совершенно неожиданной стороной:
   - Ты уже достаточно большой, чтобы понять: за распространение ложных панических слухов в тюрьму посадят не тебя, а твоих родителей. Скажут, что мы тебя надоумили...
   - Так все видели!
   - Пусть все видели и рассказывают, что хотят, а ты - не смей! Если бы немецкий самолёт был, сказали бы по радио, или в газете напечатали... А раз не говорят и не печатают, значит - не было! Ты всё понял?..
   - Понял...
   ...Я и не рассказывал. Лишь сейчас решился, раз уж случай представился. Тем более, что о тех фашист­ских разведывательных полётах накануне войны нынче много чего известно. Кто-то даже сосчитал, что совершено их было около полутора сотен! А тогда и в мыслях боялись подобную информацию держать: так "загремишь", что и костей не соберешь... Потому как наш прозорливый Вождь и Учитель за "дружбу" с фашис­тской Германией горой стоял. И "пикнуть" никто не смел - сразу сочтут за провокатора и, следуя примеру министра заплечных дел Лаврентия Берии, на твоём личном деле размашистым росчерком напишут: "Стереть в порошок!"
   ...Неужели и в других государствах министры налагают подобные резолюции? Или только в тех, где у власти находится шайка бандитов? А ведь ими испещрены донесения советских разведчиков, предупреждавших об угрозе нападения Германии на Советских Союз! Но "Пахан", активно готовясь к войне,
   сознательно почему-то притворялся, что о ней и речи
   быть не может... Не потому ли, что сам готовился
   напасть первым?.. И, для убедительности, ставил
   людей к стенке, исходя из высказанной им же фразы:
   "Лес рубят - щепки летят!" "Щепки"...
   ...Самолёт был! С крестами на крыльях. Но откуда моим родителям знать, что об этом нельзя говорить?!

341

   .
   Ведь о намерениях Сталина они не ведали, и резолюций Берии не читали. Очевидно, мышление порабощенных людей работало на пределе...
   Так было. Вместе с тем, всем - кто находился на "воле" - надлежало верить заявлению ТАСС. Верить, что "Красная армия всех сильней", и ради этого мириться с копеечной оплатой труда. Верить, что империалисты всех стран хотят задушить единственную на планете страну Советов, подающую пример народов­ластия. И, как следствие, не удивляться обилию врагов внутри страны и жестокому с ними обращению, проповедуя: "Кто не с нами - тот против нас!" Верить,
   что наш народ живет лучше всех на свете, и потому -
   неиэбывные очереди в магазинах воспринимать как
   "временные трудности". И весь период советской
   власти люди мирились с полуголодным существованием.
   Если, конечно, ты не вор, не разбойник и не причислен к пресловутой "номенклатуре. Простой люд, в своём кругу, с оглядкой поговаривал: "Питаемся неплохо - даже остаётся. И то, что остаётся - тоже съедаем..." Или горько шутили: "Подставляй корзину под радио - всё будет..."
   В воскресенье, на другой день после публикации Заявления ТАСС, которым очень убедительно были опровергнуты провокационные домыслы о якобы готовя­щемся Советским Союзом нападении на Германию - нашу квартиру, среди бела дня, неожиданно навестили дядя Мендель и тётя Гитл. Пришли - так будьте гостями... Нет - они специально притопали, чтобы испортить нам настроение! Мы, под чётким руководством правительства и нашей мамы, убеждены, что войны не будет, а он - дядя Мендель - считает:
   - Дыма без огня не бывает: то, что говорят из Москвы, это одно; а то, что мы видим непрерывное движение войск в сторону границы - другое. Я вам говорю: идёт подготовка к войне!.. Пусть "они" публикуют, что хотят, а нам самим думать надо...
   ...Это же надо такое придумать! Кто он такой - наш дядя Мендель, чтобы не соглашаться с Заявлением (с большой буквы!) ТАСС? Всего лишь руководитель

342

   .
   музыкально - художественного ансамбля при местной
   милиции... Ну и что: это даёт ему право высказывать
   свои крамольные мысли?! Правда, шёпотом - для
   родителей. Однако, ближние раскаты грома куда тише,
   чем "шёпот" дяди. Но даже кричи он во весь голос, и
   не только родители знали, где, кем и кому он служил
   в былые годы, мы бы больше верили своему родному
   правительству, а не ушедшему в глубокое подполье
   капельмейстеру царской армии, тем более - воевавшему
   в гражданскую войну на стороне беляков. Вот уж дейс­твительно: враг - он и есть враг!
   - Мы пришли вас предупредить и, заодно, попроща­ться: мы едем к Розе, в Винницу. Если "пошумят" и перестанут - вернёмся...
   ...Винница, в сравнении с Проскуровым, по прежним меркам - глубокий тыл. Как-никак, примерно, на сто пятьдесят километров дальше от границы: не каждое орудие снаряд "доплюнет"...
   Десятки раз слышал про их дочь Розу, но ни разу её не видел. Знаю от мамы, что она очень красива - уж если мама говорит подобное о другой женщине!.. Врач, замужем, имеет ребёнка - девочку. Супруг - военврач. Позже узнал его имя и фамилию - Мендель Печерский. Редкая среди евреев и напевная фамилия... Но Роза сохранила свою девичью, трудно произносимую в галуте фамилию. Впрочем, сократив её ещё на одну букву - Корнблит!
   ...Почему "Корнблит", а не "Печерская"? Тем более, в тех конкретных обстоятельствах... Не сомневаюсь, что в этом - как ни в чём другом - виден характер человека, которому суждено было родиться евреем: чтобы не было сомнений в её происхождении.
   Но я, кажется, опережаю события...
   * * *
   20-го июня во всех школах состоялись выпускные балы, с торжественной выдачей аттестатов об окончании

343

   .
   десяти классов, прощальными песнями и танцами,
   взаимными пожеланиями мира, личного счастья и
   творческих успехов в дальнейшей жизни. Гуляли до
   утра по городу, делились планами на годы вперёд и,
   расходясь, прощались, так как многие уже на следую­щий день разъезжались по городам страны сдавать документы в избранные институты. Прощай, школа! До свидания, друзья! Здравствуй, студенческая пора!
   В чьем обществе находилась в те часы Фаня - мы можем только догадываться. А что она настроилась поступать в Винницкий медицинский институт - мне доподлинно известно.
   Все дни только и разговоров что об институте, Виннице и Розе. Оговорили поездку Фани в Винницу с тётей Гитл и дядей Менделем, в последний их визит, наметив её прибытие поближе к концу месяца. А как же: где ей еще остановиться, если не у Розы? И очень хорошо, что и они там будут. Так что нам за Фаню нечего беспокоиться. Помогут, конечно, и со сдачей документов. Разумеется, не они - а Роза: именно этот институт она заканчивала и всех знает... Что и гово­рить: абсолютно всё предусмотреть в подобных случаях невозможно - ведь не знаешь, на кого "попадешь"... Будем, конечно, рассчитывать на лучшее... При непре­двиденных обстоятельствах и супруг Розы замолвить слово также сможет... Следовательно, торопиться некуда: Винница рядом - местными поездами, три часа езды. А документы и в последний день сдать можно...
   * * *
   Другое дело - Фире, сестре Сёмы Билыка. Она в киевский институт поступать решила. Какой? Там посмотрим... Главное, как говорится, поступить... Потому и выезжает она пораньше, на следующий день после выпускного бала, чтобы было время присмотре­ться и принять решение. Уже и билет куплен на вечерний поезд 21-го июня...

344

   .
   В Киеве у Билыков родичи также имеются - родной брат отца. Но у них не "те" связи... Поэтому, прежде чем сдать документы, им придётся походить: посмотреть,что за люди в приёмных комиссиях, посове­товаться со "знающими" людьми и хорошенько подумать. Основное, в чём прежде всего следует разобраться: сколько абитуриентов, "подобных" Фире, "прошли" в прошлом году, и что для этого "надо"?.. Фире нужен такой институт, чтобы для поступления "хватало" отличного аттестата и хороших знаний. Ничего больше за душой и в кошельке у неё не было...
   При подобных обстоятельствах, конечно, нельзя терять ни одного дня! Киев - не Проскуров и не Винница: пока с одним институтом "разберёшься", дня не хватит.
   ...Интересный, всё же, эти евреи - народ! Ведь ясно записано в Сталинской (только с большой буквы!) конституции: "В Советском Союзе - все народы равны..." Казалось бы: что вам ещё надо? Так нет же
   - все свои неудачи они приписывают антисемитизму! Вы знаете Янкеля? Так его сына в прошлом году не приняли в институт! Вы ещё будете спрашивать "почему"? Потому что он - еврей! А Риточку, что жи­вёт в соседнем доме - лучшую ученицу в классе: даже она не прошла по конкурсу! Потому что у "них" - лимит для "инородцев"! У одних - пять процентов, у других - его вовсе нет... А где лимит - там взятки...
   И евреи держат"конкурс": кто больше даст... Назовите мне одного еврея, который учится в институте внешних сношений, или - на крайний случай - институте внешней торговли? В них - для нас с вами - нет никакого конкурса... И потому: нет ни нормальных "сношений", ни торговли...
   ...Не теряя ни одного дня, Фира отправилась в Киев. И никто не мог предположить, как круто развер­нёт жизнь и судьбу их семьи столь, казалось бы, обыденное решение.

345

   .
   * * *
   После призыва в армию старших ребят шефство над бабушкой Молкой, тётей Двойрой и оставшейся в одиночестве мамой Яши - перешло, как само собой ра­зумеещееся, к младшему поколению. Заготовка топлива к зиме ещё не началась, и наша помощь, в основном, сводилась к доставке питьевой воды: своего рода игра, в которой всё делалось наперегонки... Мы, конечно, старались донести побольше воды, но так получалось и потому с готовностью выполняли дополни­тельные ходки. Во всяком случае претензий к нам не было... Бочки из-под керосина также перешли в сферу нашей активной деятельности - разве можно было спокойно наблюдать, как Игорь Дударевич, задыхаясь от кашля, один выполняет подобную работу?
   Помогали, не ожидая просьб и не по чьей-то указке. Так зачем Розка - да-да, та самая! - пытается нами командовать? Мало нам дома командиров, так во дворе ещё один нашёлся: тут прибрать, там перенести, а вот это - сложить... И слово против не скажи! Начиталась своего "Тимура с его командой" и раскомандовалась! Так что Зюньке повезло, что его вовремя в армию призвали... А нам, пока Розка школу окончит, просто не выдержать!
   Но насчёт похода в лес, в воскресенье 22 июня, Розка неплохо придумала! Грибы пособираем, у костра посидим... И на траве, под деревом, покемарим. Глядишь: и Розка образумится, на правильный путь станет... Если человек к нам с уважением, то и мы с ним так же обходимся... Зюнькой покомандовала - и хватит.
   Утром, как договорились, собрались во дворе, прихватив с собой продуктов на весь день. В последний момент, перед выходом, к нам решили присоединиться Игорь с Надей. Как не подождать, если Игорю лес нужен больше, чем всем нам? Прошёл небольшой промежуток времени и на крыльцо выбежал взволнован­ный чем-то Игорь:

346

   .
   - Сейчас по радио объявили: будет важное
   правительственное сообщение! Выступать будет
   Молотов...
   Выступление министра иностранных дел В.М. Моло­това, если кто когда и слышал, так только с трибуны съездов партии большевиков, либо по поводу судебных процессов над двурушниками и изменниками Родины. А чтобы так, в одиночку, и с утра пораньше - трудно припомнить. Значит, случилось нечто чрезвычайно важное. И мы собрались под окном Дударевичей, на подоконник которого Игорь установил репродуктор.
   Заунывный и тягучий голос Молотова был мне знаком, но, поначалу, я его не узнал:
   - Граждане и гражданки Советского Союза! Вероло­мный враг напал на нашу страну!..
   ...Я слушал выступление министра, а перед глазами маячили черно-белые кресты на крыльях самолёта-разведчика! Я понимал, что война ничего хорошего людям не сулит, но не мог постичь - почему некоторые из подошедших к нам женщин плачут: ведь на удар врага Красная армия незамедлительно ответит двойным ударом. О чём, через час-другой, нам обяза­тельно сообщит тот же репродуктор...
   Потому, без особого энтузиазма, я принял участие в устройстве бомбоубежища в "папином" подвале: к чему, если через неделю-другую наши танки будут в Берлине?..

347

   .
   Глава девятнадцатая
   ПЕРВЫЕ ДНИ ВОЙНЫ
   Тот самый длинный день в году
   С его безоблачной погодой
   Нам выдал общую беду
   На всех, на все четыре года.
   Константин Симонов
   Война ожидалась. Но, как любое зло, пришла она неожиданно. В первый день спохватились, что совершенно не позаботились о бомбоубежищах для гражданского населения. Мы знали из речей руководи­телей партии и правительства, что "...воевать мы будем на территории любого агрессора!" Но можно ли было гарантировать жителям приграничной зоны "железный" занавес от налётов вражеской авиации, пусть лишь в начальный период войны? Очевидно, и мысли подобной ни у кого не возникало! Словно у потенциального противника авиации быть не должно...
   ...Если бы кругозор "Климов Ворошиловых" в военной тактике и стратегии современной войны ограничивался только этим и сэкономленные средства были использованы для развития средств связи, не сомневаюсь, что большая часть населения страны согласилась бы укрываться от бомбовых ударов вражеской авиации - под одним навесом.

348

   .
   Не скажу, как спешно оборудовали "бомбоубежища" в подвалах других домов, а в нашем - сдвинули скульптуры отца в дальний угол, развесили холщевые картины по стенам, подмели, поставили пару скамеек и... укрытие, на взгляд новоявленного творца в лице нашей мамы, было готово к любым испытаниям.
   Последние не заставили себя долго ждать.
   Весь день 22 июня 1941-го года - войны, как таковой, в Проскурове не ощущалось. Войска шли через город привычным пешим порядком, а покруживший в полдень над нами родимый "кукурузник" особо востор­женных эмоций не вызвал - мальчишки моего возраста уже неплохо разбирались в характеристиках боевых самолётов. Но сам факт воинственной готовности нашего лётчика повысил и наше настроение: как же, и у нас есть чем с фашистом воевать!
   Репродуктор не выключали, но радио отрадными вестями с фронта особенно не балует - вариации разные, а суть одна: "Наши войска мужественно отра­жают все атаки противника. Фашисты несут большие потери..."
   С первых дней войны по радио прозвучала, исклю­чительная по своей вдохновляющей силе и патетичности,
   песня А. Александрова на слова В. Лебедева-Кумача:
   Вставай, страна огромная,
   Вставай на смертный бой!
   С фашистской силой тёмною,
   С проклятою ордой!
   Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна, -

   Идёт война народная,
   Священная война!..
   ...Не было дня, чтобы эта песня не звучала по радио. Она отвечала моему душевному настрою, и я с нетерпением ждал очередной её трансляции, восполняю­щей в моём детском восприятии скудость поступающей с фронтов информации. Моё отношение к ней оставалось

349

   .
   неизменным на протяжении всей войны - она заряжала
   людей ненавистью к врагу и вселяла уверенность в
   неотвратимость нашей Победы.*
   ...Первый день войны подходил к концу. Яркие звёзды заполонили тёмно-синее небо, а в доме, похоже,
   никто не спешит ложиться спать. Словно сговорившись,
   большинство жильцов собралось на площадке второго
   этажа, что на спуске во двор. Да и чем в квартире
   заняться, если все окна закупорены, чтобы, не дай
   Б-г, ни один луч света не выскользнул на улицу? Не углядишь, и именно на твой "сигнал" налетят прокля­тые фашисты! Так уж лучше свет вообще не зажигать... Спокойней и, тем более, на улице легче дышится. Общая беда людей сплачивает - когда бы ещё вот так вместе собрались?
   За подобными разговорами незаметно прошло время, и ближе к полуночи, когда кое-кто собрался уходить, издалека донёсся рокот самолёта. Отыскать его на фоне тёмного неба удалось не сразу: летел он без огней, что само по себе было непривычно для глаза и, лишь когда он стал кружить над городом, его удалось "засечь" по мерцанию звёзд, заслоняемых его корпусом.
   Отдавать предпочтение немцам, при всём доверии к окружающим, на тот период времени было бы неосмотри­тельно. И все присутствующие - без исключения - патриотически настроенные граждане, сошлись во мнении, что самолёт может быть только нашим. Почему? Потому, что наш город - не какой-нибудь захудалый городишко, а областной центр. Во-вторых, самолёт спокойно кружит над городом, и никто его не отго­няет... Отсюда вывод: он - наш дозорный. Наша авиация - нас бережёт!
   Однако оптимизма несколько поубавилось, когда
   * Трудно передать ту горечь, которую я испытал через
   десятилетия после окончания войны, когда из опубли­кованных воспоминаний авторов песни узнал, что она была написана по высочайшему заказу задолго до начала войны! Следовательно, война была неизбежна. Весь вопрос в том: "Кто раньше её начнёт?.."

350

   .
   темноту ночи прорезал сброшенный с самолёта горящий факел. Не долетев до земли, он неожиданно вспыхнул и осветил наш родной, знакомый до последней щербинки на каждом доме, город! Освещение было столь ярким, что я узнал расположенные вдали здания, которые никогда не замечал ранее, находясь на этой "памятной"
   площадке. "Немец!", - осмелился промолвить кто-то, и не успели мы осознать свершившийся факт, как события стали разворачиваться с молниеносной быстротой. Пообвыкнувшим глазом мы чётко разглядели, как самолёт стремительно полетел в нашу сторону! Он ещё находился в обозреваемой зоне, но времени на обсуж­дение причин проявляемого к нам внимания не оставалось - воздух рассёк надрывный свист падающих бомб!
   Обзорная площадка наполовину перекрыта крышей пристроя. Весь вечер, изучая звёздное небо, люди располагались на открытом пространстве. С появлением непривычного оглушающего воя, более сообразительные ринулись под крышу. Я же, весь вечер находившийся у ограждения площадки, продолжал созерцать небосвод, пытаясь изыскать источник возникшего шума - подобный надсадный звук в окружающем мире я слышал впервые...
   ...В одно мгновение, со взрывом упавшей вблизи от нас бомбы, кто-то бросил меня в толпу людей!
   Мне "повезло": я видел взрыв этой бомбы! Я видел как над крышей Дома приезжих небо озарилось морем огня! Как пламенные стрелы устремились к звёздам... Затем стало необычно тихо. Люди оцепенели в ожидании новых взрывов. Моя голова оказалась прижатой к материнскому животу - было непривычно и неудобно, но я замер...
   ...Именно эта бомба оказалась ближе всех остальных к цели, ради которой состоялся вылет ночного разбойника. Последнее выявилось на следующий день. И, заодно, существенное уточнение - тёти Зины и её "квартиранта" среди нас не было...
   Кто-то сообразил, что это уже настоящая война, и потому, не дожидаясь возврата самолёта, было предложено спуститься в подвал. Маме, главному

351

   .
   распорядителю домового бомбоубежища, пришлось со
   мной расстаться. Сходив за ключом, она гостеприимно
   раскрыла двери подвала.
   Воспитанный в духе коллективизма, уважения к старикам, женщинам и малым детям, а также проявляя необходимый при данных обстоятельствах "героизм", я не спешил спуститься в подвал. И был вознаграждён незабываемой картиной шествия семейства Копалы из их тёмной и тесной, извините, конуры в более обширное помещение, по сути - в выставочный павильон художес­твенных произведений нашего отца. Впереди, мелкими шашками, незаметными под опущенной до пят широченной юбкой, "плыла" мать семейства - высокая и дородная, похоже, на очередных сносях женщина, держа на одной руке малютку и в другой - подушку. За ней, по старшинству, уцепившись за подол материнской юбки и далее - друг за дружку, словно за гусыней, следовали остальные дети. Самый маленький замыкал шествие. Удивительное, никогда не виданное зрелище! Так, один за другим, они сошли вниз по ступеням в подвал. Ицика среди них почему-то не было.
   Ночь провели в подвале. Спать не пришлось, но и разбираться в происходящем не было сил. Приходили и уходили незнакомые люди, о чем-то расспрашивали старших, и один из них, категоричным тоном, запретил покидать подвал. Кто-то поинтересовался:
   - А в туалет как пройти?..
   - Ещё раз повторяю: не выходить! Вёдер, как вижу, здесь хватает... Обойдётесь!
   "Обходились", укрываясь в углу - за скульптурами. Спёртый и без того воздух свежее при этом не становился... Когда и мне приспичило, я попытался выбраться наружу. Но, на выходе, двое молодых людей повернули меня обратно:
   - Сказано: нельзя? Значит - нельзя!
   - Ведь вот туалет - рядом! Я быстренько...
   Не пустили. Возможно понимая всю абсурдность распоряжения, отданного по известному при тота­литарном режиме принципу: "Лучше перебдеть, чем - недобдеть!.." Как потом разобрались, кому-то из

352

   .
   начальства взбрело в голову собрать все - до единого
   - осколки взорвавшихся бомб! Дабы их не затоптали, несколько десятков детей и женщин продержали всю ночь в сыром и невентилируемом подвале.
   С рассветом, удержать в подвале измученных и переутомленных людей стало невозможно - женщины толпой пробились наружу...
   ...В последующем мы укрывались где угодно, но только не в собственном бомбоубежище.
   Единственной отрадой в ночной тягомотине стал приход отца, дежурившего в ту ночь в Горкоммунхозе. Человек безотказный и исполнительный, он безропотно принял павший на него выбор и, вместе с ним,- первый удар врага, возглавив бригаду по ликвидации последствий бомбёжки. От отца мы узнали о пяти сброшенных бомбах. Но прежде, чем рассказать о его "двойном" (кирками и лопатами...) ответном ударе по наглым фашистам, отец поведал о своём сражении на пути к нам:
   - ...Не пускают! Как я "им" не объясняю, не понимают... Но "они" не знали, с кем дело имеют! Я потребовал, чтобы меня отвели к их начальнику. И прямо ему сказал: "Пока не разберусь с моей семьёй, я ничем не могу заниматься!" И он мне дал
   провожатого...
   ...Таков мой папа! Он молчит-молчит, но может - когда "припрёт" - и кое-что сказать.
   С рассветом, сгруппировавшись у выхода, мы ещё час-полтора наблюдали, как несколько мужчин с воен­ной выправкой, но в штатском, в том числе - те двое, что ночью нас "охраняли", круг за кругом обходили двор, пристально осматривая каждую пядь земли. Как много насобирали они осколков, не ведаю, но, что не всё было предъявлено, могу подтвердить: оказавшись через пару дней с Колькой на крыше, мы подобрали с десяток тех чугунных заострённых железок. Держать их в кармане - себе в убыток, и мы их, за ненадобностью,
   вскоре выбросили...
   ...Отец знал, где упали бомбы, понимал неслучай­ность бомбометания в нашем районе, но не решался

353

   .
   ответить на вопрос: "Почему они сброшены именно
   здесь?.." Должно было пройти определённое время,
   чтобы общая картина - при той несокрушимой сверхсек­ретности, царившей в Союзе - немного прояснилась.
   Судя по габаритам ям, образовавшихся после взрыва, все пять бомб были одного калибра: глубиной, примерно, по мои плечи, и диаметром - не намного больше. Из четырёх целевых бомб первая пара "легла" по линии застройки улицы Каменецкая; вторая пара, образовав с первой правильный прямоугольник, разрушила проезжую часть улицы. Последняя, пятая бомба, сброшенная на отлёте, попала в жилой дом в еврейском квартале. Таким образом, самолёт - выйдя на цель - сбросил на неё четыре бомбы, повернул вправо и далее, в надежде увидеть результаты взрывов,
   летел параллельно улице, в сторону колхозного рынка.
   В сущности, при выходе на цель, самолёт повторил путь дневного "визитёра", навестившего нас в мирное время...
   Что же это была за цель, на которую фашист не пожалел четыре бомбы? Дом - "иероглиф", в подвале которого размещался склад горючего! Зло диверсии, в чём убедимся позднее, могло быть ужасным. Но свершилось чудо! Заключается оно в том, что первые две бомбы, накрывшие цель, словно заколдованные, взорвались по обе стороны склада, в двух-трех метрах от торцевых стен здания!! Одна бомба, взрыв которой я видел,"прижалась" к углу Дома приезжих, со стороны фасада, и разворотила его на высоту подоконников второго этажа. Торец здания склада горючего, расположенный по другую сторону проезда, лишь заметно пощербили осколки...
   Вторая бомба, взорвавшаяся по другую сторону склада, опрокинула недавно собранный - через проезд
   - щитовой домик. Хозяева - еврейская семья, по про­тивопоставленному Всевышним сценарию, остались живы. Их извлекли из под груды досок и, на другой день, я видел их своими глазами: четверо сутулившихся пожилых людей, глядящих на окружающий мир потухшим взором...

354

   .
   Осколки второй бомбы также расколотили кирпичную кладку торца здания склада горючего, заодно потрепав ставни и входную дверь моей симпатии. Но никто из семьи Сонечки не пострадал. И остальные семьи, про­живавшие в доме - Дударевичи, Вербицкие, Зильберман и другие - понесли лишь моральный ущерб. Впрочем, семья Васьки, в дневную пору, - за считанные часы до налёта(!), - куда-то съехала. Случайное совпадение?..
   И никто из них, даже Лидка, в последующие дни во дворе не появлялся...
   С воронками второй пары бомб, взорвавшихся на проезжей части автодороги, за ночь "расправился" наш отец. Он же занимался ликвидацией последствий взрыва пятой бомбы, разрушившей кирпичный одноэтажный дом, жильцы которого предусмотрительно оказались в подвале. Вход в подвал был завален, и людей пришлось "извлекать" через единственное узкое окошко. Работа продвигалась успешно, без проблем, пока не наступил черед матери семейства.
   - Ты же знаешь Цилю - она в дверь едва проходит. Пришлось раскапывать оконный приямок и рушить стену...
   ...Отец, повествуя о событиях прошедшей ночи, пытался юмором затушевать их трагизм. Что плохо ему удавалось - в его уставших глазах не было смеха. За прошедшую ночь он сильно осунулся, постарел...
   Смерть минула жителей Проскурова при первом налёте фашистской авиации. Пострадал один человек - сторож склада горючего. Но и ему судьба "улыбнулась":
   он отделался одними ушибами. Вот что он рассказал.
   ...Чтобы удобней было наблюдать за кружащим над городом самолётом, сторож отошёл от склада на проезжую часть улицы, и, не упуская из виду подходы к охраняемому объекту, с интересом наблюдал ночное "представление". Но внезапно "сцена" для него переместилась с неба на землю: не успел потухнуть сброшенный с самолёта осветительный фонарь, как к складу горючего - под уклон, на малых оборотах - подкатила легковая автомашина с потушенными фарами. Остановилась и, когда погас свет фонаря, неожиданно включила обе фары! Всё исчислялось мгновениями: тут

355

   .
   же выключив свет, автомашина на полном газу, вереща
   шинами, рванула с места и помчалась вниз по улице, в
   сторону Южного Буга...
   Что последовало за этим - мы знаем: самолёт круто развернулся и, быстро снижаясь, полетел в нашу сторону!
   Воздушной волной взорвавшейся бомбы в проезде между Домом приезжих и складом горючего, сторожа отбросило ещё дальше - на противоположную сторону улицы. Он потерял сознание, и взрывы остальных бомб не видел. Его судьбина также миловала, так как он оказался в центре четырёх разорвавшихся вблизи от него бомб... Как бы там ни было, он остался жив, и ни один осколок его не задел.
   Это была не только его удача.
   Попробуем порассуждать. Вооруженный человек вышёл на открытое место и "маячил" посреди улицы. Те, кто должен был указать пункт бомбёжки, продол­жительный период, пока кружил самолет, решали дилемму: "Что с ним делать?!" Ведь ясно: взорвать склад горючего задумали не в Берлине - с таким предложением вышла местная агентура, решая общую задачу дестабилизации обстановки в населённых пунктах. В Проскурове она исходила из предпосылки нахождения сторожа на обычном месте: со стороны двора, у въездных ворот склада - высветишь фары с улицы, он и не заметит... Кто мог предположить, что на сей раз он окажется не там, где ему положено быть? Сбить его машиной и затем высветить фары? Так он находится на таком удалении от склада (улица, напоминаю, здесь широченная...), что, пока вырулишь, часовые на вышках тюрьмы обязательно отреагируют... Лишний шум у них на виду никому не нужен... Вот и получается: самолёт кружит, сторож в небо глаза пялит, а затаившийся в машине лазутчик не знает, как поступить... Лишь когда терпение лётчиков кончилось, что подтверждает сброшенный фонарь, диверсант решился и "высветился". Остальное известно. Нам же, атеистам, остаётся разрешить загадку: "Кто, в меру возможного, по-своему увязав всю цепочку событий,

356

   .
   сохранил жизнь сторожу и многим десяткам ни в чём
   неповинных людей, и потрепав лиходеям нервы, оставил
   целёхоньким склад горючего?.."
   В тот же день горючее из складских ёмкостей откачали и вывезли. Был ли в них только керосин или, с учётом продвижения войск на запад, появилось ещё нечто более "существенное", уточнять не берусь. Но сомнения одолевают: в последний период продажу керосина на разлив почему-то прекратили...
   Какое бы горючее на складе ни было, смею утверждать: взрыв склада объял бы пламенем большую часть домов нашего двора - его намечалось превратить в один огромный бушующий костёр с неисчислимым количеством заживо сожжённых людей!
   Изуверскому замыслу "Паука" не дано было осуществиться. Но он позволяет понять суть действо­вавшего в Проскурове фашистского ставленника.
   ...Приветствуя ликвидацию склада горючего, больше всех ликовали Дударевичи. Как говорится: "Не было счастья, так несчастье помогло..."
   * * *
   Агентурная сеть в городе продолжала успешно и нагло действовать. Прекрасно оснащённая, в полной мере осведомлённая о положении на фронтах и замыслах Центра, она действовала нахраписто, теряя порой чувство меры. Разумеется, я могу вести повествование лишь о том, чему свидетель, или - что стало известно,
   и в чем разобрался через многие годы. Первенство по
   данной теме - в моём изложении - несомненно, принад­лежит Борьке Зелинскому.
   Очередной период конспирации Борьки завершился в дни комплектования народного ополчения. В армию его, молодого и пышущего здоровьем парня, несмотря на всеобщую мобилизацию, вновь не призвали: чему

357

   .
   удивляться нам, очевидно, уже не следует... Но, в
   столь горячую для агентуры пору, он был необходим не
   только в потёмках, а и на людях. И он легализовался.
   Прежде всего - в нашем дворе.
   ...Только сейчас, "прокручивая" в памяти данный эпизод, обратил внимание, что Борька, живший через дорогу, напротив Дома приезжих, заходил во двор всегда по одному маршруту, удлиняя свой путь не менее чем вдвое: когда пришёл с тесаком; когда "приторочил" меня колючей проволокой к балке сарая; когда приволок взрывпакеты; и когда расстрелял из рогатки окна чахоточного Шварцмана. И сейчас он вынырнул из-за угла дома, где жила Сонечка, и откуда,
   если я кого и ждал - то только её появления...
   Казалось бы, для него намного проще пересечь улицу и пройти во двор через арочный проезд под Домом приезжих, либо воспользоваться проездом к керосиновому складу. Подобный маршрут логически оправдан. Так чем объяснить подобное постоянство? Ответ однозначен: только нежеланием встречи с людьми в военной форме и перламутровыми значками в петлицах
   - в первом случае, и широкими плечами Владимира Дударевича - во втором. Володя почему-то недо­любливал Борьку, и рядом их я никогда не видел... Следовательно, за показной бравадой Борьки - скрыва­лось мандражное нутро труса.
   ...Пристрастен ли я? Несомненно. Однако иных объяснений подобному постоянству нет.
   Обойдя по Каменецкой сохранившийся в памятную ночь дом -"иероглиф", Борька не спеша, вразвалочку, пересёк территорию двора, ненадолго приостановился около остолбеневшей на своём крыльце Шварцманки и, не хуже нас зная ходы и выходы в заборах, вышел через соседний "малометражный" двор на Александровс­кую улицу.
   Матери Мишки и Давида он и поведал, что стал "народным" защитником...
   - Я буквально онемела, когда увидела, что он направился ко мне! Вы же сами видели, что у него на боку... Это же не рогатка! Его мать до сих пор не

358

   .
   вернула деньги за разбитые стёкла...
   - Так что он вам сказал?
   - Холера его разберёт, что он мне наговорил! Сказал, что будет нас защищать...
   - Пусть будет так,- подытожил кто-то по-еврейски,
   - лишь бы не было хуже...
   Сказал, как в воду глядел... Так Борька легали­зовался в глазах тех, кто лучше кого бы то ни было мог предугадать, что можно ожидать от этого подонка. Но можно ли было предположить, кем он был в действи­тельности? Мы знали, что Борька - хулиган и негодяй; могли предвидеть, что со временем он может стать бандитом и даже убийцей. Однако, не каждый из последних способен стать предателем и шпионом. И если бы один Борька: вся его семья оказалась на службе немецкой разведки! Такова уж, видно, порода...
   Явление Борьки народу будет неполным, если не описать примечательный наряд "полководца": брюки навыпуск, заправленные в сапоги; гражданский пиджак, подпоясанный - в теплынь - офицерским ремнём, с по­висшей на нём кобурой; и ранее запримеченная чёрная кепка на голове. Зная бандитскую суть -действительно оцепенеешь...
   ...Я находился посреди двора, невдалеке от упомянутого крыльца. Как и при последней встрече, Борька меня "не заметил" - прошёл рядом и резко повернул к Шварцманке. Я не ждал приветствия. Однако,
   память не вычеркнула адресованный мне кивок на
   проводах призывников...Тем более, что и я заприметил
   высунувшуюся из кобуры округлую рукоять револьвера.
   Даже мелькнула мысль: "А не попросить ли его показать оружие?" Не попросил: очевидно, исходя из "богатого" жизненного опыта...
   * * *
   Но, как ни вольготно чувствовали себя резиденты немецкой разведки, власть в городе ещё окончательно не переменилась.

359

   .
   Нашей авиации почти не было видно, и немецкие пилоты обнаглели до того, что летали вдоль улиц не намного выше уровня нашего балкона. С него я и наблюдал подобный полёт, причем - без объявления воздушной тревоги. Окажись под рукой камень, я бы мог его добросить... Но появление самолёта застало меня врасплох, и я только успел проводить его взглядом...
   Всё же вскоре в парках и садах появились замаскированные среди деревьев зенитные орудия. И с той поры, при дневных налётах немецкой авиации, наблюдение за облачками разрывов зенитных снарядов стало для меня и Кольки нежданным театральным представлением. Родители на работе и, при объявлении воздушной тревоги, мы оказывались на крыше дома. Буквально на второй день нам с Колькой повезло - на наших глазах был сбит немецкий самолет!
   В отмеченный день всё было "нормально": объявили воздушную тревогу, мы с Колькой забрались на крышу, увидели в небе "немца", и слышали, как где-то поблизости ухали пушки. Одно облачко, второе, третье... Неожиданно, без облачка, самолёт задымил и круто пошёл на снижение. Не куда-нибудь, а прямо на нас! Хорошо, что Колька, вслед за мной, бросился плашмя на кровлю: он ведь - за счет головы - повыше меня... И самолёт, сумев преодолеть наш "высотный" дом, опустился на окраине города - видимую с крыши лужайку, где зимой мы на лыжах катаемся, несколько приблизившись к своей Германии.
   Самолёт не выпал из поля нашего зрения: мы видели, как лётчики, покинув самолёт, убежали в посадки. Удержаться от комментарий мы не могли, и снизу потребовали уточнений:
   - Эй, пацаны! Ну что там?! - спрашивали военные "рассредоточившейся", при объявлении воздушной тревоги, части.
   - Фашисты в кусты убежали!..
   - Сколько их?!
   - Двое!..
   ...Кто-то из ездовых выпряг из повозки лошадей.

360

   .
   Другие красноармейцы, с винтовками наперевес, побежали к месту приземления самолёта своим ходом. Им не позавидуешь: летом там, в низине, вода на поверхность выступает... Речка наша - Южный Буг - хозяйничает. Особенно, когда лето дождливое. Но нынче дожди нас не баловали...
   Поймали фашистов! Да куда денешься среди бела дня? Но долго искали - я уж о них стал забывать, когда, случайно выйдя на балкон, увидел, как их под усиленным конвоем ведут. Так и есть - двое. Высокие, статные, в форме мышиного цвета, с повязками на глазах. Руки держали позади, а были ли связаны - не видел, так как они уже поворачивали с Каменецкой улицы на Александровскую. Куда их вели, догадаться было нетрудно - к известным учреждениям, размещенным на перекрёстке центральной улицы с улицей Дзержинского...
   Я радовался их поимке и, вместе с тем, о чём-то сожалел. Ведь в детстве мы воспринимаем события больше глазами и душой, чем разумом... Я видел красивых парней, печатая шаг, гордо несших свои головы. И услаждая зрение, не мог совместить - что предо мной немцы, наши враги. И хотя пожил я не так уж много, понимал, что "завидовать" им не приходится:
   не по их воле начата война, а расплачиваться за неё
   придётся все-таки им - не конфеты несли они нам на
   своих крыльях...
   На другой день случилось то, что рано или поздно должно было произойти: я с Колькой стали свидетелями гибели солдата. Мы и раньше слышали, что от осколков зенитных снарядов пострадало немало людей. Но к подобной информации относились с недоверием: "Как такое может быть: наши снаряды и нас же ранят?.." И видя белые облачки от разрывов снарядов, считали, что от них в небе один "пар" остаётся. А что родители рассказывают о многих случаях ранений, и даже гибели людей - воспринимали как очередное запугивание... И с первым орудийным выстрелом, мы вновь оказывались на крыше.
   Стреляли в тот раз много, но в "немца" ни разу не

361

   .
   попали. Вначале самолёт находился на высоте, затем -
   что-то высматривая в центре города - опустился ниже.
   Не бомбил, не стрелял и, покружив, улетел, точно повторив путь сбитого вчера самолёта, пролетев на малой высоте над нами и лужайкой, на которой тот приземлился, явно владея сведениями о вчерашнем событии... Ещё хорошо, что им не было сообщено - кто "выдал" место приземления самолёта...
   Спустившись с крыши, мы с Колькой находились на площадке второго этажа, когда к нам во двор волоком
   - под руки - затащили красноармейца... Лицевая часть его головы свисала у подбородка! Смотреть на него я не мог и закрыл глаза. Затем развернулся и убежал домой.
   Колька оказался намного крепче меня и досмотрел всё до конца: солдата положили у дворового входа в аптеку и вызвали старика - фармацевта. Он посмотрел и развёл руками...
   ...На крышу с Колькой я больше не забирался. И без Кольки - тоже...
   * * *
   ...Выбраться из дому мне становилось всё труднее
   - мама стала держать меня под жёстким контролем. Да и дома она почему-то находилась больше, чем на работе... В один из дней, решив навестить колхозный рынок, она прихватила меня с собой. Ни Люсю, ни Фаню,
   а меня! На выходе из дома мама повела себя ещё более странно, взяв мою ладонь в свою руку... Никогда ранее, в наши чрезвычайно редкие совместные выходы, мама не поступала подобным образом. А сейчас так сжала мою ладонь, что все мои робкие, но вполне откровенные попытки высвободить руку, были изначально пресечены. Я чувствовал себя неловко, считая достаточно взрослым, чтобы не держаться за свою родительницу. Но наше молчаливое противоборство закончилось еще более ощутимым материнским волеизъявлением...
   362
   .
   Торговые ряды рынка расположились вдоль берега Южного Буга, сразу за еврейским кварталом, откуда берет своё начало Каменецкая улица. Так что не будет большой ошибки, если стану утверждать, что рынок расположен в "двух шагах" от нашего дома. Тем более, что в мелкие лавчонки, торгующие невообразимо каким товаром - от комьев извести, семечек, конфет и кусков смолы - можно заглядывать с нашего балкона... Очевидно, именно поэтому мороженщица располагалась у нашего дома - никто из пришедших на рынок её не минует.
   Поглядывая на небо и настроив уши на звуковые волны сирены, мы шли по улице в сторону "привоза", когда до нашего слуха, всё громче и отчётливей, стали доноситься слова необычной в исполнении для широкой аудитории непристойной песни. Значение проиизносимых нецензурных слов я знал, но не сразу поверил, что их слышу, тем более - в присутствии мамы. Судя по судорожным подёргиваниям моей руки, и мама оказалась в таком же положении: самое удивительное состояло в том, что исполнителем похабной песни была женщина! Встречные мужчины иронично улыбались, женщины - отводили взгляд в сторону, а я, все ещё не веря в происходящее, высматривал идущую нам навстречу "артистку". И прежде, чем мама силком затащила меня в первую попавшуюся лавчонку, я успел её разглядеть: молодая, не более тридцати лет женщина, в порванном нищенском одеянии, шла напролом сквозь толпу, неся над головой стакан с молоком...
   ...Мы оказались в лавчонке, не помню уж с каким товаром. Но происшествие этим не закончилось: не сомневаюсь - перехватив неодобрительный взгляд мамы (более выразительного взгляда, как у нашей мамы, вряд ли можно где сыскать...), женщина вошла вслед за нами в лавку! Продолжая петь, не вытирая потёки выплеснувшегося из стакана молока, она прошла вдоль куцого прилавка и, со спины, "пробурив" маму взглядом,
   вышла в открытую дверь на улицу. Растрепанные,
   облитые молоком и, вероятно, поэтому - непонятного
   цвета волосы на голове были спутаны, смотрелись

363

   .
   комками и, судя по всему, давно не мыты.
   Она была недурна собой, что просвечивало сквозь лохмотья, грязь и нечесаные космы, начиная со строй­ной фигуры, утонченных черт лица и гордой посадки головы. Всё было "схвачено" мной с близкого расстоя­ния и отразилось не только жалостью к человеку, потерявшему разум, а и к женщине - слишком рано лишившейся ориентиров в реальной жизни.
   Песня еще какое-то время была слышна, затем стихла. И вскоре я забыл об утреннем происшествии, "списав" еще одну - пусть и необычную - сумасшедшую на нещадность человеческого бытия.
   В тот же день, на закате, когда косые солнечные лучи отбрасывали от домов, на противоположной стороне улицы, длинные тени, а мне - на балконе - слепили глаза, я вновь услышал "знакомый" голос: женщина шла по теневой стороне вверх по Каменецкой, всё также исполняя неприличные, для уст прекрасного пола, напевы. К вечеру, на мой взгляд, она окончате­льно "тронулась", одев в июньскую теплынь зимнее пальто! Ярко-красной расцветки, с шалевым меховым воротником и манжетами на рукавах - пальто, как красный фонарь, афишировало её греховодный репертуар,
   привлекая внимание проходящих по автодороге солдат к
   исполнительнице непристойных песен. Обгоняя медленно
   идущую певичку, они отпускали в её адрес столь же
   циничные реплики, приглашая в свою компанию, обещая
   согреть и избавить от зимнего пальто...
   Я поглядел ей вслед и, если о чем и думал - так только о том, что в нашем городе еще на одного умалишенного стало больше.
   Через некоторый промежуток времени я обратил внимание на толпу людей, направлявшихся в обратном направлении по нашей стороне улицы. Впереди бегущие мальчишки оповещали:
   - Шпионку поймали! Шпионку поймали!..
   Первое, что я разглядел в центре толпы,- красное пальто! Певичка шла в плотном окружении вооруженных красноармейцев, с отведенными назад руками, глядя перед собой отрешенным неподвижным взором. Кляпа во

364

   .
   рту не было, но она не пела...
   ...Лишь теперь я стал немного соображать, обвиняя себя в недостаточной бдительности: "Как же я раньше не смекнул? Не было у нас никогда такой сумасшедшей! А тут, как война началась, вдруг заявилась... И ведь ходила со своими бесстыдными песнями не по задворкам,
   а весь день по Каменецкой, где войска к фронту
   движутся..." Поумнел. Да поздно - без меня её
   изловили.
   Всё же, умерив патриотический пыл и тщеславие, попробуем взглянуть на данное событие несколько шире.
   Исторический факт: незадолго до начала войны немецкой разведке удалось спровоцировать Сталина на широкомасштабное и безжалостное уничтожение командного состава Красной армии. Фашисты сфабри­ковали поддельные документы о якобы существующем контрреволюционном "заговоре Тухачевского"- одного из наиболее одаренных маршалов в Союзе. Жертвами этой инсинуации стали крупнейшие советские военачальники. Десятки тысяч ни в чём не повинных офицеров были истреблены в военных округах. Среди них - прежде всего тех, кто воевал в Испании и имел военный опыт борьбы с фашизмом. И к началу войны Красная армия оказалась обезглавленной. Факт удивительный, которо­му через многие годы наши потомки могут не поверить: "Подобное уму непостижимо!" Тем более, что отмеченная реальность отражает не только царящую в Советском Союзе жестокость правящей клики, а и немилосердную суть фашистского руководства в Германии.
   Успех германской разведки, в поединке с прозор­ливостью "гениального Вождя народов", получил своё продолжение в дезориентации советского диктатора в части подготовки немецких войск к войне с Советским Союзом: Сталин больше доверял заявлениям готовя­щегося к нападению врага, чем информации советских разведчиков. Так, зная о скоплении немецких войск на территории порабощенной Польши, он принял за истину сообщение вновь обретённых - после заключения Пакта о ненападении - "друзей", что это всего лишь

365

   .
   рассредоточение германской армии, вызванное налётами
   английской авиации. Даже сообщение Рихарда Зорге -
   советского разведчика при немецком посольстве в Япо-
   нии - полученное 17 июня 1941-го года, с указанием
   точной даты начала войны, также не было принято во
   внимание. И "удача" Зорге, что он находился за
   границей и на вызовы в Москву не реагировал: иначе
   быть бы и ему в числе репрессированных...
   Достигнув успеха в обмане советского руководства, деятели фашистской разведки, судя по всему, подвели под этот уровень мышления всё население страны. И просчитались: в нашем случае, амплуа шпионки оказалось столь низкой пробы, что для её разоблачения оказался достаточным уровень мышления двух мальчишек, проживавших по нашей улице - они шли в окружении солдат, рядом с офицером.
   Нет, я не сожалею о поимке шпионки. Но, как не отметить, что доверила она свою жизнь профанам, заставившим её выступать в роли, гарантирующей ей незамедлительный провал - 29-го июня, ровно через неделю после начала войны, она "продержалась" в городе Проскурове всего один световой день.
   ...В том ларьке я видел её глаза. Убежден: такие люди рискуют не ради денег, а за идею. И на чьей бы стороне они не боролись, они достойны уважения. Особенно женщины - русские женщины, еще детьми изгнанные из своей страны преступным режимом большевиков. Более двух десятилетий прожив за пре­делами родины, она не могла знать, что выученные ею песни - в переводе с немецкого - далеки от русского сленга и совершенно лишены российского "смака"...
   Сей монолог - не поминание шпионки, а порицание недомыслия. И безмерное сожаление, что русские люди оказались на стороне отвратного во всех отношениях врага. Его омерзительность просматривается и в дан­ном конкретном случае - в чём смысл образа внешне симпатичной женщины, "свихнувшейся" на сексуальной почве? Психическое воздействие на солдат противника с целью снижения их боеспособности? Разворот челове­ка от общего патриотического настроя к личной похоти?

366

   .
   И, ради достижения подобной кратковременной выгоды, "начинить" паскудством молодую, горящую ненавистью к большевикам, женщину и бросить её на панель? Кто же, в таком случае, те - кто так поступил?!
   "Нелюдь" - это, прежде всего, свойство мышления, в котором нет места состраданию. Ни к своим, ни к чужим. И потому - фашизм, как, впрочем, и большевизм - изначально обрекли себя на поражение.
   ...Вскоре арестовали тётку Борьки Зелинского. Взяли её на месте преступления: ночью, она подавала световые сигналы немецким самолётам. Лампочка была установлена в водосточной воронке, на уровне кровли здания. Сомнений нет: монтаж сигнальных систем осуществлял кто-то иной... Мы не вправе назвать их имена, но есть уверенность, что они были значительно моложе задержанной тётки.
   К сожалению, в последние дни - с вполне ощутимым приближением к городу фронта - мне не пришлось побывать во дворе. И об аресте тётки Борьки узнал лишь по возвращении из эвакуации...
   ...В нашем повествовании о семье Борьки Зелинс­кого, наряду с известными фактами, мы вынуждены использовать и ряд логически оправданных гипотез. Но во всех наших рассуждениях не может быть сомнения в том, что для этой категории нелюдей - "идея" всегда вторична.
   ...В последние предэвакуационные дни никого из семьи Зелинских я не встречал. Они убереглись и не прихвачены вслед за тёткой. "Вынырнули" позднее, в первые дни оккупации города германскими войсками.
   * * *
   Да и кого можно было увидеть, если домой мы забегали по крайней надобности, стараясь находиться поближе к отцу. Все дни он пропадает на работе,

367

   .
   находясь под "рукой" городского начальства, получив
   как бы перевод из Горкоммунхоза в Горсовет.
   Последнее, на мой взгляд, по военному времени, равнозначно переводу из штаба батальона в штаб, по меньшей мере, полка... А что: моему отцу только позволь, и он так развернётся! Один - целую органи­зацию заменить может... В чём убеждать, очевидно, не требуется. Впрочем, о повышении оклада речь с ним пока никто не вёл. Жаль, конечно. Очевидно, из многолетнего опыта знают - он и за "так" работает не хуже, чем за деньги...
   Горсовет, как и положено ответственному советс­кому учреждению, занимал свой "угол" на центральной улице, в месте её пересечения с улицей Котовского (б. Аптекарская). Напротив - подскажу, если кто подзабыл - через проулок, центральный ресторан размещался, в котором слепые музыканты играли... Они изначально, как на подмостки взошли, так - не переставая - играли. При любой власти...
   Здание Горсовета - добротное, в три этажа. Ещё при царе построено. Удачно было расположено ещё и потому, что в двух кварталах от нашего дома со шпилем находилось. И под ним бомбоубежище заблагов­ременно построили. Для начальства и членов их семей... А мы, пусть и без повышения родительского заработка, тоже при начальстве теперь состояли. Так как, скажите, нам с мамой такими "удобствами" не воспользоваться?.. Только объявят воздушную тревогу, и мы в кругу лиц высшего света оказывались... Я их и раньше в лицо знал, так как одним с ними транспортом пользовался. Правда, меня они не могли помнить, потому как я позади фаэтона находился...
   Что ведомственное убежище - не чета нашему "домашнему", доказывать нет надобности: начальство плохое укрытие для себя строить не будет. Но для нас важнее было то, что в трудную годину мы находились рядом с отцом. И, в случае "чего", знали, где кого искать...
   ...Как ни приятно было проводить время в обществе высокопоставленных дам, на ночь, чаще всего, мама

368

   .
   отводила нас к тёте Лизе. Что, несомненно, являло
   собой ощутимое усовершенствование опубликованных
   рекомендаций поведения населения во время воздушных
   налётов. В них, одним из главных условий сохранения
   жизни каждого из нас, виделось в броске на пол,
   обязательно - у наружной стены дома... И мама решила:
   если бросаться на пол, то уж лучше в одноэтажном
   домике тёти Лизы, чем в высоченном корпусе Горсове­та... Кроме того, в добавление к "полу" и "наружной стене", мама использовала и дополнительные укрытия. Меня, например, она размещала под металлической кроватью. С вечера, не ожидая воздушной тревоги. Очевидно, по её прикидкам, добротно исполненная старинная кровать, усыпанная никелированными шариками и кругляшками, должна была выдержать вес потолка, кровли и, возможно, немецкого самолета, собранного, как однажды уверяло московское радио, из фанеры...
   Подобные фантазии, думается, не снились даже барону Мюнхаузену. А мы им верили - ведь во что-то надо было верить? Вместе с тем, не понимали: если наши самолёты и танки, по качеству и оснащению, лучшие в мире - то почему немцы прут, а наши войска повсеместно ведут лишь оборонительные бои?..
   Объяснение прозвучало 3-го июля 1941 года в "исторической" речи Великого Вождя всех времен и народов - Иосифа Сталина: "К вам обращаюсь я, друзья мои!.." Только за ним оставлялось право признать, что на фронтах сложилась тяжёлая обстановка. Но он тут же пояснил, ещё живым и миллионам умерщвлённым им "друзьям", чем это вызвано: немецкая армия была отмобилизована, прошла в Европе практическую выучку, к тому же - следует учесть фактор внезапного нападе­ния... И заверил обманутый и обездоленный народ: "Враг будет разбит! Победа будет за нами!"
   ...Уделить время анализу фактора "внезапности" он не удосужился. Ни в речи, ни в последующие годы своей жизни.
   Мы слушали выступление Сталина во дворе Горсо­вета, не обращая внимание на объявления воздушной тревоги, в надежде услышать из Кремля отбой несколько

369

   .
   ранее оповещенному приказу Военного командования - о
   незамедлительной эвакуации населения города Проску­рова! На эвакуацию отводилось всего два часа. И находились мы во дворе Горсовета в ожидании обещанной автомашины...
   Примерно за час до выступления Сталина мы с мамой (отец не смел покинуть пост в Горсовете) побывали последний раз в своей квартире. Я знал, что наша мама - мастерица на все руки, но с удивлением наблюдал, как в считанные минуты, из подушечных наволочек и простой верёвки, она сотворила для каж­дого из нас по вещмешку! Затем упаковала их, исходя из принятой "единогласно" патриотической диспозиции: "Все недоразумения на фронтах вскоре утрясутся, немцев - двойным ударом на их удар - погонят в обратную сторону. А пока всё образуется, мы съездим на пару недель в Киев, к тёте Кларе, которая давно ждёт нас в гости". В июльскую жару тёплая одежда нам не понадобится, и загружаться излишними вещами не следует. В результате, никто не был обременен запле­чным грузом... В последний момент мама вспомнила о фотографиях: столько лет не виделась с подругой, пусть хотя бы снимки посмотрит - ведь за каждым из них своя история... И мама, собрав из-под стекла на письменном столе отца фотографии, нескомпанованной грудой сунула их мне за пазуху.
   Всё, надо бежать! Иначе машина без нас может уйти... Нет, обо всех подумала, а о Зюне?! Сбегав попрощаться к соседям и узнав, что Лемперты не собираются никуда выезжать ("...Иосиф вернется, и окажется перед закрытыми дверьми?!"), мама оставила им на сохранение зимнее пальто брата, заодно попросив отбирать у почтальона поступающую в наш адрес корреспонденцию.
   Теперь, кажется, всё! И мы поспешили к Горсовету. Оказалось, зря торопились: машины нет, и сам Предсе­датель не знает, когда появится... Но, если власть на месте, то и надежду терять не следует. Тем более, не одни мы ожидали обещанный транспорт.
   Давно минули два часа, отпущенные на эвакуацию,
   370
   .
   и отзвучал голос Вождя, когда во двор въехала
   грузовая автомашина ЗИС-5. Известная каждому
   мальчишке марка, с довольно просторным кузовом,
   "мировым" двигателем и надёжными рессорами...
   Однако, свободных мест в кузове не оказалось - примерно половина была занята семьями главы города и его родственников, а остальная часть - забита мебелью, чемоданами и упаковками. Из навала вещей выпирал над кабиной верх пианино, с лакированной под орех отделкой - кто-то из отъезжающих не мыслил эвакуацию без музыкального сопровождения... Попытка взять машину на "абордаж" тут же была пресечена увесистой грудью супруги Председателя:
   - Разве вы не видите - мест нет!
   Видели, но надеялись пристроиться поверх чемоданов и пианино. Знал, оказывается, Председатель,
   где находится автомашина и что нечего нам на неё
   рассчитывать...
   Одно свободное место все-таки обнаружилось. В кабине, рядом с шофёром. Для "Самого"! И претендовать на него никто не решился. Поставив по-­хозяйски ногу на подножку, в ответ на возмущенные возгласы женщин, Председатель изрёк:
   - Должна прийти ещё одна автомашина!..
   И, пока родители размышляли над сказанным, уехал. Одним из первых. Бросив город на произвол судьбы. Дважды преподав уроки лжи и обмана.
   ...Безусловно: случайность, что мы стали свиде­телями его позорного бегства; что в числе обманутых им людей оказалась наша семья. Но не случайно подобное его поведение: дерьмовая власть опору для себя изыскивает среди дерьмовых людей. Вне зависимо­сти от их национальной принадлежности.
   Я не знаю людей, оказавшихся с нами за "бортом" отъехавшей автомашины, и вправе говорить только от имени нашей семьи: наша судьба - в силу национальной принадлежности - была поставлена на грань между жизнью и смертью. Кем и ради чего? Главой Советской власти ради удовлетворения его личных интересов. Но это лишь прелюдия к преступлению: наряду с обманом

371

   .
   людей, он сознательно пошёл на их дезориентацию,
   обнадёжив прибытием второй автомашины. И здесь
   сработала система подстраховки: "Должна прийти..."
   Мол, всё от меня зависящее, я сделал; не придёт - виновных следует искать на стороне... Он знал, что машины не будет - была бы вторая, давно пришла. Пока загружалась первая. Да и ей, он со своей супругой, нашёл бы применение...
   ...Мы прождали обещанный транспорт ещё более часа.
   Весь период ожидания рядом с нами находился Гринишин. Все провожающие давно разошлись, а он не покидал нас ни на минуту. Всё видел, всё слышал, и на его лице считывалось откровенное неодобрение всему происходящему. Когда стало ясно, что вторую автомашину ожидать бесполезно, он нарушил молчание:
   - Тай воно, може, и краще: навищо вам невидомо куды йихаты? Залышайтэсь! Нэ такый страшенный черт, як його малюють... Твою родыну, Израилыч, образу нэ дамо!*
   Взгляд отца потеплел от радости: в сущности, наш папа - домосед и трогаться с места для него страшней любой каторги... Куда бежать и зачем? Немцы при его жизни уже не раз приходили и уходили... И ничего - обошлось...Ведь они - нация высокой культуры! Многие художники с мировым именем - немцы. Да и устал он за эти две недели войны больше, чем за всю жизнь...
   ...Вслух этих слов отец не произносил. Но то, что война успела ему осточертеть с первого дня - сомнений ни у кого не вызывало: все эти дни он не брал карандаш в руки, не говоря уже о том, чтобы постоять у мольберта! Чем только люди занимаются: вместо того, чтобы творить - они разрушают... И вообще - ему бы сейчас добраться до койки...
   Гринишин прекрасно осведомлён, кто в нашей семье "командует парадом". И своё предложение высказал при
   ____________________________________________________
   * Так оно, может, и лучше: зачем вам неизвестно куда
   ехать? Оставайтесь! Не так страшен чёрт, как его
   рисуют... Твою семью, Израилыч, в обиду не дадим!

372

   .
   маме. Я глянул на неё и ужаснулся, только сейчас
   увидев, как глубоко запали её глаза! За несколько
   часов ожидания мир предстал перед ними в ином,
   далеко не радужном свете, где уже не было наивного
   доверия к руководству и не стиралась картинка
   пианино в кузове автомашины: значит всё это всерьёз
   и надолго!
   ...Нет сомнения: в подобных ситуациях - женщины жалеют, что Б-г не наделил их крыльями.
   На предложение Гринишина ответа не последовало, если не счесть за таковой обращение мамы к остальным женщинам - пройтись по кабинетам и выяснить: будет автомашина или нет?
   Что ж: пройтись по кабинетам никогда не лишне, хотя, кажется, с автомашиной и так всё ясно... В этом случае придётся принимать решение по предложению Гринишина. И мама, несомненно, взяла "тайм-аут"...
   Женщины вернулись ни с чем:
   - Кабинеты пусты! Разговаривать не с кем - все разбежались...
   Но прошедшего времени оказалось достаточно, чтобы маме продумать дальнейшие действия:
   - Поедем поездом! Я с детьми по пути зайду за Эстер, а ты, - мама обратилась к отцу, - если считаешь нужным, зайди к Момце: пожелает, пусть едет с нами... Нигде долго не задерживаемся! Встречаемся на перроне, у центрального выхода!..
   ...Видно, планеты в небе так расположились, что мама вдруг вспомнила о Момце. Или только одни матери,
   данной им Б-гом интуицией, чуют, как следует
   поступать на переломных разворотах судьбы? То есть,
   интуиция - это и есть способность воспринять веление
   Всевышнего?..
   "Прокручивая" последовавшие через несколько часов события, я - с пелёнок воспитываемый коммунис­тической партией в духе атеизма - склоняюсь к последнему... А пока запомним: мама, на наших глазах,
   свершила богоугодное деяние!
   ...Мама подошла к Гринишину:

373

   .
   - Спасибо за помощь и участие. Удачи вам... Надеюсь, что скоро встретимся!..
   Когда человек ощущает вокруг себя хаос, он стремится побыстрей из него выбраться. Особенно, если он не один и обременён детьми. И я сомневаюсь, чтобы в эти минуты мама помнила о Киеве и тёте Кларе...
   * * *
   Центральная улица, прямиком ведущая к железнодо­рожному вокзалу, до предела запружена народом. Ничего подобного я ещё не видел: словно всё население города сошлось на одной улице. Так оно, в сущности, и было. Но ничего общего, направленного к единой цели, не наблюдалось: каждая "струя", не без локтей, пробивалась в диаметрально противоположных направле­ниях. Одни шли к вокзалу, другие - в обратную сторону. И справа, и слева - кто куда... Затеряться в этой сутолоке было проще простого! И рука мамы была для меня спасением...
   Особенно усложняли продвижение людей неподвижные толпы, стихийно образовывавшиеся вокруг неизвестно откуда появившихся ораторов, сменивших замолкнувшие на уличных столбах репродукторы. Стоило кому-либо взобраться на рельсовые опоры телеграфного столба, и сразу вокруг него собиралась толпа. Прежде всего те, кто ждал желанной вести об улучшении положения на фронте и соответствующей отмены приказа об эвакуации;
   кто уходил, но хотел остаться... Судя по встречным
   людским потокам, надежда многих граждан "оправдыва­лась".
   Подойдя к очередному скопищу людей, мама - наш "волнорез" - остановилась передохнуть, и я успел присмотреться к оратору, услышать и вникнуть в смысл им сказанного. Одет он был в форму командира Красной армии, свежую - будто только со склада, неподогнан­ную и неглаженную. Свой, на мой взгляд, неказистый

374

   .
   внешний облик (на блестяще выглядевших офицеров я
   успел насмотреться немало...) он пытался восполнить
   позой, одной рукой небрежно держась за столб, другой
   - за портупею:
   - Граждане! Не уходите! К нам на помощь идут дикие дивизии! Город мы не сдадим!..
   ...Никогда ранее я не слышал подобного выражения: "Дикие дивизии". Чуждое в обороте русской речи, оно "резануло"слух и сохранилось в памяти. Но всем своим существом я жаждал утешительных вестей, и обещаемое мужчиной в военной форме появление "диких" дивизий отозвалось рефлективным желанием выбраться из толпы и возвратиться домой... Однако, высказать свои пожелания не посмел: решение принято мамой, и дороги назад - нет!
   И всё же, ещё многие дни - даже месяцы, я возла­гал надежды на мистифицированные "дикие" дивизии...
   Должны были пройти годы, чтобы понять: не только глава города одним из первых бросил своих граждан на произвол судьбы - сбежали и те, кто ещё недавно оперативно рапортовал о расправах над невинными жертвами беззакония и произвола, в том числе - антифашистами. Показуха была во всём: от сбора урожая и выполнения производственных планов, до ликвидации "гнёзд" лазутчиков и шпионов. И результат вполне нагляден... Третьего июля власть в городе Проскурове, по сути - за пять дней до оккупации, перешла в другие руки: стащить "ораторов" с телегра­фных опор было уже некому... Тысячи людей оказались обманутыми.
   ...В проулке, где находился дом Дьяковецких, и жила в последний период Эстер с супругом и сыном, толчеи было поменьше, и мы добрались к месту без особых затруднений. Всех домочадцев застали в квартире стариков. Очевидно, и они обсуждали ту же проблему - на лицах сумрак и растерянность.
   Мама, экономя время, сразу приступила к цели прихода:
   - Мы решили эвакуироваться и пришли за вами: в трудное время лучше быть вместе...

375

   .
   Живи Эстер отдельно, слово мамы было бы весомо. А здесь - главу клана никак не обойти:
   - Мы остаёмся: никто нас нигде не ждёт. Что касается пропаганды - не знаю, кто и как, а я ею сыт по горло! Если я сумел поладить с большевиками, то с немцами - которых я обшивал ещё в первую мировую войну - и подавно!.. Впрочем, Эстер и Шойлык могут сами решить: хотят - пусть едут; нет? - их дело...
   Эстер, опережая вопрос мамы, поддержала свекра:
   - Мы тоже остаёмся: что будет со всеми, то и с нами...
   ...Корни Эстер, за прошедшие пару лет, успели прочно закрепиться на ниве клана Дьяковецких. Что и следовало ожидать: её сын носил фамилию этого деда...
   А старика столько наобманывали за последние четверть века, что и в главном он уже не верил никому, тем более - большевикам. И можно ли от него - местечко­вого еврея - требовать прозорливости в большой политике? Откуда ей было взяться, если он изо дня в день, не разгибаясь, кормил семью и потому - больше доверял своим рукам, чем политикам!
   - Эстер! Надо ехать - подумай о сыне!..
   Мама от своих замыслов легко не отступается. Но и Эстер, всегда кроткая и уступчивая, на сей раз проявила необычную решимость:
   - Шойлык не оставит своих родителей, а я не уеду без Шойлыка. Так что - езжайте сами.
   И мы попрощались...
   * * *
   ...На перроне вокзала вавилонское столпотворение: транспорта нет и когда прибудет - никто не знает. А народ всё подходит и разместиться, при всём желании, негде. Вокруг горы вещей и тот, кому негде поставить ногу, топчет то, что лежит под ногами... В воздухе повисли крики, ругань, истеричные поиски мужей, детей, матерей! На этой ограниченной площади особенно

376

   .
   ярко заметен апогей хаоса, когда человек начинает
   терять свой облик и уподобляется зверю. Ощущение
   подобного перевоплощения окружающих и тебя самого,
   когда твоя особа становится самой ценной на белом
   свете, жутковато само по себе - ты убеждаешь себя в
   том, что подобное твое поведение оправдано: иначе ты
   не выживешь... Когда смятение человеческого разума
   становится всеобщим, тогда, видимо, и наступает
   содом...
   ...Толпа на перроне вокзала находилась на грани умопомрачения!
   Ни отца, ни Момци мы также не разглядели. Мама еще решала дилемму, как поступить дальше, когда на бревенчатой вышке, возвышавшейся на параллельной платформе, без объявления воздушной тревоги неожиданно застрочил пулемёт! Побросав вещи, люди разбежались в разные стороны. Наша рисковая мама ограничилась проверенным приёмом, прижав весь "выводок" к стене здания вокзала, решив судьбу своих детей - в данном конкретном эпизоде - головой, а не ногами. Как вскоре убедимся, в такие моменты случа­ются и "сбои"... Потому заранее считаю необходимым подчеркнуть: пренебрежение опасностью - скорее черта её характера, чем хладнокровный расчёт.
   ...Над нами пролетел самолет, и пули - словно россыпь щебня, шелестом прошлись по перрону. Где-то в конце, за зданием вокзала, надрывно закричал раненый. Издалека донеслись глухие взрывы...
   Как в отвратительно заснятом фильме, всё происходящее, со значительной сдвижкой во времени, отмечается в сознании: "Неужели пули?.. Кого-то той очередью ранило... Уже и бомбы сбрасывает..."
   Помня указанное мамой место намеченной встречи с отцом, я не спускал глаз с центрального входа. Пулемёт на вышке еще постреливал, когда на перрон, пошатываясь под тяжестью огромного чемодана, вышёл наш родной папа! Он прошёл до середины платформы, где только что прошелестели пули, и, сбросив с плеч непосильный груз, оглянулся. Вслед за ним "вырисова­лась" тётя Момця. Вцепившись обеими руками в не менее

377

   .
   объемистый чемодан, она перемещала его необычным
   способом - на животе, подталкивая его коленками...
   Нас, находящихся от входа в нескольких шагах, они поначалу не заметили - на отца страшно было смотреть:
   я видел, как сотрясалось его тело! А он всё огляды­вался и не замечал нас. Пот или слезы застлали ему глаза?..
   - Папа, мы здесь! - этот возглас, в разной интерпретации, но единый по смыслу, вырвался у всех детей одновременно. Все ждали отца, высматривали его и волновались. Одна мама ничего не видела, стоя лицом к стене, руками прикрыв наши плечи...
   ...Мы потеряли счёт времени и пулемётным очередям с бревенчатой вышки, когда со стороны станции Гречаны на первый путь подали железнодорож­ный состав: паровоз, за ним три крытых вагона и да­лее, до конца, открытые платформы, сплошь гружённые штабелями из отборного красного кирпича. В привычном ожидании пассажирских вагонов, на состав мало кто обратил внимание. Пока не заметили небольшие группы людей, разместившихся поверх кирпичей!..
   ...Штурм платформ был сумбурным и жутким в людской неистовости. Но, кажется, обошлось без пострадавших. Мы, во всяком случае, пошли в "атаку" не первыми... И здесь было тесновато, зато глаза у людей повеселели. Я ещё приходил в себя после "посадки" в столь необычный - без проводников и ступеней - вагон, когда от невесёлых мыслей меня отвлёк доброжелательный голос:
   - Ну, что - едем? - спросил меня мужчина в военной форме.
   Был он не один - с женщиной, очевидно, женой, также дружелюбно поглядывавшей в мою сторону. Они сидели вдвоем на чемодане, и лишь только сейчас я разглядел огромную овчарку, лежащую у их ног. Её свободная поза отражала невозмутимость и спокойствие.
   Только глаза проявляли интерес к происходящему. Во всяком случае, всем своим невозмутимым видом она давала понять, что занимаемую территорию она "застолбила" до нашего прихода, и потому не следует

378

   .
   претендовать на некоторые излишки площади у её великолепной морды и нагло вытянутого хвоста... Никто и не претендовал, стараясь держаться от неё подальше...
   - Подойди поближе: сейчас мы тебе местечко устроим... Ну-ка, Рекс, потеснись! Сам разлёгся, а людям сесть негде..., - с этими словами, сдвинув собачий хвост в сторону, военный положил на освобо­дившееся место несколько кирпичей. - Присаживайся и чувствуй себя как как дома! А на Рекса внимания не обращай - он пёс понятливый...
   Я принял приглашение и повнимательней приглядел­ся к попутчикам.
   Он и она - откровенно славянского происхождения. Среднего возраста, ненамного моложе моих родителей. У него лицо несколько вытянуто, со строгими, можно сказать, жёсткими чертами; а у супруги - лицо округлое и доброе, как у того Колобка, что укатил в известной сказке от дедушки и бабушки, только очень уставшее: не от хорошей жизни люди на платформе оказались...
   ...С интересом присматриваясь к незнакомым людям, я не заметил, как тронулся поезд. Стук колёс на стыках рельс подсказал: "Едем!.." И я успел попро­щаться с последними окнами здания вокзала.
   Сразу, за выездными станционными стрелками, вниз
   - под откос - полетел лицевой отборный кирпич! Люди трудились также неистово, как бросались на приступ этих гружённых платформ. Никакому фейерверку с подобным зрелищем не сравниться: варварское по сути, оно всё же было в моей жизни - неповторимое и, к счастью, единственное...

379

   .
   Глава двадцатая
   МОЛОХ ВОЙНЫ - ПЕРВЫЕ ПОТЕРИ
   Итак, на тринадцатый день войны, наша семья оказалась на платформе грузового поезда. А какой отпечаток оставил начальный период всенародного бедствия на семьях знакомых читателю родных, друзей и знакомых? Ведь все они жили - кто ближе, кто несколько далее - в приграничной зоне. Речь идёт о семьях дяди Мони, тёти Они, Розы Коневской, дяди Мейлеха, Сёмы Билыка, Жени Фельдберг, тёти Лизы - чьи судьбы напрямую зависели от военной мощи сражающихся сторон, и - впервые в истории Челове­чества - от националистической сути правящей в этих странах идеологии. И могу ли я не рассказать ещё об одной проскуровской душе, родственные узы с мишпухой которого завязались много позднее, чья неординарная судьба позволяет расширить панораму еврейской жизни в галуте, в неожиданном, на мой взгляд, ракурсе?..
   * * *
   Уже 26-го июня развернулись ожесточённые бои в районе Минска, где жила семья Мони. Самая мощная группировка германских сухопутных и военно-воздушных сил, так называемая группа армий "Центр", стратеги­ческой целью которой был захват Москвы. Пользуясь

380

   .
   неразберихой в советских войсках из-за отсутствия
   устойчивой связи, эта группировка окружала советские
   армии и, дробя их поодиночке, быстрым темпом продви­галась в заданном направлении.
   ...На третий день войны дядя Моня был призван в армию. До ухода в военкомат единственно, что успел, посадил в товарный вагон жену и двоих детей­ малолеток. В тот же день получил военное снаряжение и винтовку.
   Забегая несколько вперёд, отметим: перед войной основная часть воинских складов Красной армии была сосредоточена вдоль западной границы, исходя из предпосылки ведения военных действий на территории противника: воевать на своей земле, советский гене­ральный штаб не собирался...
   И дяде Моне - в сравнении с теми, кто призывался из запаса восточнее Минска - ещё "повезло", так как последним доставались, в лучшем случае, телогрейки и одна винтовка на четыре-пять человек: оружие призывники должны были добыть в бою сами...
   Минск жестоко бомбили - весь город был в дыму и пламени. Но дядя Моня не из тех, кто падает духом. Люди, с его характером, не проводят время в одиноче­стве. Моня шутил:
   - Чем дальше фашист к нам зайдёт, тем труднее ему будет выбираться... Особенно, когда с нашим братом повстречается - главным резервом Главного Командования!
   На другой день их бросили на ликвидацию парашю­тного десанта, где они впервые - в ближнем бою - испробовали очищенное только вчера от смазки оружие: винтовки образца 1891/30-го года. Но примкнутый к винтовке трехгранный штык - лучший штык в мире! - не пригодился: немец от рукопашного боя уклонился. Автоматными очередями, с ближнего расстояния, не жалея патронов и почти не целясь - от "пуза", десантники расстреляли атакующий их батальон новобранцев...
   Из боя Моня Гальперин не вышёл. Собирать и хоронить погибших времени не оставалось - 28 июня

381

   .
   оккупанты вошли в горящий Минск.
   ...Именно с дяди Мони - человека открытой и чуткой души - был начат длинный список наших родных, погибших в пламени немилосердной войны.
   * * *
   Не будем приводить цифр. По официальной версии, в первые часы войны, непосредственно на аэродромах, немецкая авиация внезапным налётом уничтожила в приграничной полосе стратегический парк советских самолётов, тем самым обеспечив для себя с первого дня войны господство в воздухе. Но сотрудники воен­коматов (не имевших, как "Паук", доступа к сведениям немецкой разведки...) подобной информацией не обладали. И, для фотографирования военных объектов в Германии, призвали в армию высококвалифицированного фотографа Марка Свердлика, определив место прохожде­ния его службы - разгромленный аэродром города Шепетовки.
   Фотографировал ли Марк стратегически важные объекты противника, мы не знаем. Доподлинно известно,
   что до оккупации Шепетовки он успел отправить в тыл
   свою семью и, оказавшись в плену, предстал пред
   знатоком российско-советской истории:
   - Свердлик?! Брат большевика Свердлова попал в наши руки!..
   Пару недель оплёванного и избитого Марка водили на привязи по улицам Шепетовки и окрестных селений. На его груди висел щит с надписью: "Брат Свердлова". И каждый, кто желал свести счёты с советской властью,
   мог бросить в него камень, пнуть ногой или ударить
   палкой.
   Были такие, кто знал Марка и сомневался в его родстве с Яковом Свердловым - первым Председателем Верховного Совета, в начальный период становления советской власти. Да и была бы хотя бы видна какая­-то польза от такого родства? Ведь свой кусок хлеба

382

   .
   Марк зарабытывал не в Москве и даже не в Киеве, а в забытой Б-гом и властью Шепетовке...И труд фотографа лёгким не назовёшь... Какие уж тут родственные отношения? Но разве кому скажешь, что никакой он не брат и не сват Свердлова, а Моня-фотограф: такой же бедолага, как и те, кто вымещает на нём своё зло. Были и такие, кто пытался объясниться с сопровождаю­щими: "...Його батогом так шваркнулы, що сам ридну маму нэ раз помянув!"
   Одежда на Марке превратилась в лохмотья. Его морили голодом и, в июльскую жару, не давали ни глотка воды. Теряя сознание, он падал. Ударами кнута его приводили в чувство и принуждали идти дальше. Словно за вожжи, дёргая привязанную позади к рукам верёвку, покрикивали:
   - Но-о-о, жидивська морда!..
   Одни смеялись, другие - отворачивались и лишь немногие догадывались, что драматическая постановка, с участием ни в чём неповинного еврея, затеяна ради нагнетания антисемитских настроений среди населения.
   Через две недели после пленения Марка не стало. Он погиб мучительной смертью: его закопали в землю на уровень подбородка. Живьём!
   ...Эти сведения поступили к нам по возвращении из эвакуации. Отыскать место захоронения Марка не удалось.
   Мир праху твоему, дядя Марк!
   * * *
   30 июня 1941 года в Москве началось формирование отрядов народного ополчения. Положение на фронтах - хуже не придумаешь: фашистские войска рвались к столице Союза. Через полторы недели началось Смоленское сражение.
   Старший сын бабушки Фани - Мейлех, ровесник моего отца, по возрасту, не подлежал призыву. Но мириться с дискриминацией и в данном случае, в мо-

383

   .
   мент, когда Родина в опасности, он не мог. И вступил
   в народное ополчение добровольцем. Не ощутив при
   этом ни малейшего противодействия. В подразделении
   на вокальные способности дяди обратили внимание с
   первого дня - попробуй, не заметь, если на каждом
   шагу он тренирует свои голосовые связки...
   - Будешь запевалой! - сказал ему взводный.
   Но что взвод? И после первого запева в строю:
   - Будешь запевалой! - сказал ему ротный. Но что рота?..
   ...Кто знает: быть может, вот так - шаг за шагом
   - он дошёл бы до ансамбля песни и пляски Красной армии? Ведь та самая песня "Вставай, страна огром­ная...", была написана, словно по заказу, для его звучного голоса! И шла в его исполнении только на "бис"...
   ...Если бы германские войска вскоре не подошли к окраинам Москвы.
   * * *
   ...В "дружеском" единении двух величайших по коварству шельм, Гитлер оказался хитрее Сталина - в считанные дни группировки немецких войск мощными танковыми клиньями рассекли, окружили и пленили многомиллионное скопище советских войск на границе с Германией и её сателлитов. Выставляемые заслоны, плохо обученные и кое-как вооруженные, без огневой поддержки с воздуха - с ходу сметались, и танковые армии завоевателей, в среднем, выдерживали предусмо­тренный темп продвижения, зачастую превышая его в два-три раза...
   ...И запланированный на начало июля первый армейский отпуск Абраши Коневского и нашей Розы - был сорван! Всё же, на их конкретном примере, мы можем убедиться в осмысленности действий отдельных военных, сумевших не только избежать плена, а и осуществить передислокацию семьи по намеченному

384

   .
   маршруту, пролегающему через город Проскуров.
   ...Слив остатки горючего в топливные баки нескольких танков, "безлошадные" танкисты добрались на их броне до окраин Львова и затем, на перекладных,
   до военного городка. Заскочив домой и поцеловав жену
   и сына, Абраша поспешил в штаб. Там уже во всю шла
   погрузка штабного имущества... Дежурный офицер
   разговаривать с ним не стал:
   - Срочно к командиру!
   В кабинете командира части разговор был не менее краток:
   - Вам поручается отправка семей военнослужащих! Берите в хозчасти три подводы и в один заезд всех отправить! На станции обратитесь к военному коменданту - с ним, относительно вагонов, всё оговорено! Ясно?!
   - Так точно!
   - Грузить только малых детей! Из вещей - только самое необходимое!..
   ...Два дня Роза с ребёнком добиралась до Проску­рова. Два дня не смыкала глаз, боясь оставить Митю без присмотра: именно здесь, в вагоне, в кругу жён офицеров - впервые за многие годы - одна из женщин обратилась к ней не по имени, а сделав "ударение" на национальную принадлежность:
   - Еврейка! - неожиданно крикнула она Розе, - все наши беды из-за вас!
   Из её злобных выкриков Роза не сразу поняла, чем вызвана столь явная неприязнь. Оказалось, супруг женщины был к Розе неравнодушен... И теперь, сойдясь в одном вагоне, эта особа сочла возможным свести с Розой "счёты"...
   - А моя в чём вина, если он на меня заглядывался?
   - пыталась урезонить её Роза. Но вскоре разобралась, что предъявленный "иск" только зацепка, чтобы излить всю накопившуюся неприязнь к инородцам. И ранее сдерживаемая ненависть вырывалась с неимоверной яростью:
   - Погодите, погодите: вы "своё" скоро получите!.. И не нашлось в вагоне ни одного человека, который
   385
   .
   бы решился замолвить слово в защиту ни в чём неповинной Розы...
   В Проскурове, покинув на станции эшелон, Роза пешком пришла к домику родных. Передав ребёнка в руки матери, она тут же свалилась от усталости.
   Сколько отсыпалась - не помнит. Когда проснулась и вышла во двор - её оглушила... тишина! Огляделась: вокруг - ни одного человека. Окна, в большинстве домов, закрыты ставнями. На вышках тюрьмы, располо­женной рядом с домом, ни одного часового. Кошки - и те попрятались...
   Роза вышла на улицу. На подходе к улице Алексан­дровской вдруг послышался цокот копыт - из-за поворота, на большой скорости, выскочила оседланная, без седока, лошадь! Что-то безумное было в выражении её глаз, и Роза в ужасе прижалась к чей-то ограде!..
   Шаг за шагом, никого не встречая, Роза дошла до здания Штаба военного округа. И здесь всё замерло в тягостном ожидании. Она уже собралась уходить, как вдруг услышала постепенно усиливающийся шум двигате­ля автомобиля... Он уже совсем близко! Что делать?! Надо где-нибудь укрыться!.. Но ноги словно отнялись...
   Из подъехавшей грузовой машины спрыгнул офицер в советской военной форме. Что-то знакомое угадывалось в его лице, но Роза не могла вспомнить, где она раньше его встречала.
   - Роза?! Почему вы здесь?!..
   Только при звуке его голоса Роза припомнила что ранее она знала его по военному училищу, в котором работала до замужества. Она, было, начала рассказы­вать о своих злоключениях, но он прервал её:
   - Сейчас некогда! Где ваша семья? Здесь?! Сади­тесь в кабину - будете показывать дорогу. А я через пару минут вернусь...
   Вскоре офицер возвратился. И, взобравшись в кузов, скомандовал:
   - Поехали!
   На пути к её дому, свесившись почти к самому уху, добавил:
   - Вам повезло, Роза! Вам очень повезло!..

386

   .
   ...Когда подъехали к дому, где-то в центре города раздался сильный взрыв. Офицер, с печальным удовлет­ворением, произнес:
   - Сработало...- И, обращаясь к Розе, продолжил,
   - Пожалуйста, побыстрей грузитесь!
   ...Через несколько часов он помог им пересесть в последний эшелон, отправлявшийся со станции Жмеринки. Прощаясь, признался:
   - Помогая вам, знаете, о чем думал? Что и моей семье, там, где сейчас она находится, кто-то также помогает... Удачи вам. Прощайте!
   И в Жмеринке канонада войны слышна была совсем близко. Ещё несколько недель - днем и ночью - она непрерывно следовала за медленно продвигающимся на восток эшелоном. Казалось, задержись эшелон ещё на пару часов, и немецкие танки их настигнут. И всё же, в один из дней, гул канонады исчез.
   Отрыв от линии фронта оказался последней удачей. Годовалый Митя, дорогу - измеряемую месяцами - не выдержал: ночью раскрылся, простыл и умер!..
   ...Много позднее я пытался выяснить у Розы - в какие дни происходили описываемые события? И ничего не добился: дни, недели, месяцы - слились в её памяти в единый период времени, название которому - "Война!"
   ...А тот - в Проскурове - огромной силы взрыв, поднял на воздух заминированное здание Штаба воен­ного округа. Незабываемый, для тех, кто его видел - шедевр архитектурного творчества.
   * * *
   ...Как намечалось, сестра Сёмы Билыка - Фира, вечером 21 июня уехала в Киев поступать в институт. И в ту же ночь связь между всеми городами, на стратегическую глубину вдоль западных границ Союза, путём диверсий была прервана: издалека сумев разгля­деть наиболее уязвимое место в структуре Красной

387

   .
   армии, коварный враг ударил по нему, использовав все
   возможные средства!
   Не в лучшем состоянии оказались железные дороги: массированными бомбовыми ударами, крупные железнодо­рожные узлы стирались с лица земли... И Фире, находящейся в полном неведении о действиях родных, ничего не оставалось,как ждать их в Киеве. Родители, боясь с ней разминуться, до последней минуты ожидали её в Проскурове...
   8-го июля колонны немецкой мотопехоты вступили в город. Семья Билык - отец Нусим, мать Рива, их сын Семён - оказались на оккупированной территории.
   * * *
   ...3-го июля, после оповещения приказа об эвакуа­ции, Женя Фельдберг, её отец Наум и мать Ревекка повторили наш путь к железнодорожному вокзалу, погрузились на один с нами эшелон и с таким же энтузиазмом приступили к разгрузке строительного кирпича. Ни мы, ни они не знали, что наши судьбы соприкоснулись.
   К сожалению, всего на несколько часов...
   * * *
   ...Никто из многочисленных родственников, со стороны мужа тёти Лизы, об эвакуации не помышлял. Наоборот, с приходом немцев они рассчитывали узнать о судьбе родных, оставшихся по другую сторону границы после разделения Польши между Германией и Союзом в 1939 году. Некоторые опасения Лизы по национальному вопросу были быстро развеяны родствен­никами супруга:
   - Тебе-то чего беспокоиться? Ведь ты с нами...
   Действительно, с родней супруга у Лизы сложились наилучшие отношения...

388

   .
   * * *
   И еще одно повествование. О проскуровчанине, чья судьба решилась в эти дни и, как лакмусовая бумага, высветила ещё один аспект жизни "инородцев" в странах рассеяния.
   27 июня 1941-го года старший лейтенант Исаак Пресайзен, заместитель (как не обратить внимание: в Союзе - что ни еврей, то "заместитель"...) командира эскадрильи скоростных бомбардировщиков 128-го авиаполка 12-й авиадивизии, в районе белорусского населённого пункта Радашковичи, что в 45-ти километрах от Минска, огненным тараном направил свой самолёт в колонну немецких танков!..
   По архивным данным Министерства Обороны России, после выполнения боевого задания на свой аэродром возвращалось шесть самолётов. И только один самолёт Иссака оказался подбитым зенитной артиллерией.
   Подвиг, разумеется, был замечен, и в июле того же года Исаак Пресайзен, посмертно, был представлен к высшей награде Родины - к званию Героя Советского Союза.
   ...Вот тут и начинается самое "интересное": в процессе прохождения наградных материалов в Министе­рстве Обороны СССР, все члены экипажа, свершившего героический Подвиг на глазах своих товарищей, оказались в списках... "Без вести пропавших"!
   ...Когда огромная страна ввергнута в море взрывов, огня и пожарищ; когда члены правительства стали паковать чемоданы, а главный правитель - Иосиф Сталин - "уединился" на загородной даче; когда, в сущности, повсеместно воцарился хаос - допустимо сделать некоторую скидку и чиновникам Министерства Обороны Союза, также, возможно, чувствовавшим себя не совсем комфортно в своих роскошных кабинетах. Хотя, если разобраться, в их руках находился не штурвал самолёта... Но, раз уж договорились сделать скидку - сделаем! При одном условии: когда стул перестанет под ними шататься, они станут честно
   389
   .
   исполнять свой воинский и гражданский долг -извлекут
   положенные в "дальний" ящик наградные листы бойцов,
   не пощадивших себя ради спасения Отчизны, и, вне
   зависимости от национальной принадлежности Героев,
   предоставят событиям течь по законному руслу...
   Однако, на основе имеющихся у меня документов, утверждаю: неприязнь к "инородцу", посмевшему - даже ценой своей жизни! - претендовать на самую высокую воинскую награду, была столь сильна, что "сражающийся"
   за письменным столом штабист израсходовал рабочее
   время не на пользу Героев, а им во вред, изыскав
   способ повторного их умерщвления: внеся всех членов
   экипажа Исаака Пресайзена (из-за одного еврея!..) в
   списки без вести пропавших...
   Подобный штабной манёвр, примитивный по своей умственной нагрузке, исключивший из списка погибших мужественных и бесстрашных бойцов, означал: "Нет людей - нет и наградных листов..."
   ...Этот разговор мы еще продолжим. А сейчас обратимся к тем дням и попытаемся понять: что подвигло Исаака Пресайзена на самопожертвование во имя Победы?
   Возвращавшиеся с боевого задания самолёты находились на достаточной высоте, чтобы, после поражения корабля зенитным огнем, экипажу выброситься на парашютах. Вместе с тем, самолёт был управляем, о чем свидетельствует его направленность на вражескую колонну. Как и в случае с подбитым в Проскурове немецким самолётом, не исключается возможность и его посадки. Однако, экипаж советского лайнера предпочел ценой своей жизни - приостановить продвижение немецких танков...
   ...Сколько ненависти к врагу должно быть в людях, чтобы, имея стопроцентный шанс сохранить свою жизнь, сознательно идти на самопожертвование?! Но, чтобы отдать свою жизнь, одной ненависти мало. Необходимо нечто более возвышенное, в чём твоя жизнь лишь часть сплава, именуемого любовью к Родине.
   Да, к Родине... Такова уж судьба еврейского народа, оказавшегося на протяжении многих веков в

390

   .
   изгнании и, в большинстве своём, искренне считавшего
   землю, где родился, своей колыбелью. Ему говорили,
   что он чужак, иноверец, инородец - ставили сказанное
   в "непростительную"вину и истязали, насиловали, уби­вали... Но другой земли у еврейского народа не было. И он воевал за эту землю, убивая своих соплеменников по другую сторону окопов! То есть две тысячи лет еврейский народ находился в состоянии гражданской войны: французский еврей убивал немецкого, румынский
   - венгерского, польский - литовского, и все вместе - российского. И наоборот... И Исаак Пресайзен любил свою Родину, город - где родился, где жили его жена, родные и маленький сынишка, где сам он, во время еврейского погрома, потерял мать!
   Предо мной уникальный, на мой взгляд, документ, выданный проскуровским раввинатом отцу Исаака Пресайзена в 1920-м году. Подобных свидетельств отмеченного в нем исторического факта сейчас, видимо,
   не сыскать. И я приведу его полностью, сохраняя
   форму, стиль и пунктуацию.
   Проскуровский казенный раввин
   N 826 Октября 4 дня 1920 г.

У Д О С Т О В Е Р Е Н И Е

   Дано сие мною за надлежащей подписью с приложе­нием должностной печати жителю г. Проскурова, лично мне известному Зельману Мордко-Янкелевичу Пресайзену в удостоверение того, что во время разыгравшихся в Проскурове петлюровских зверств в знаменитые дни 2 - 15 февраля 1919 года он оказался одним из несчастных,
   наиболее почувствовавших тяжелую руку разнузданных
   бандитов: у него была убита жена, мать его пятерых
   детей, а сам он и двое детей были опасно ранены теми
   же кровожадными убийцами и долго боролись между
   жизнью и смертью.
   Имущество его было разгромлено.
   Кр.печать:
   "Проскуровский казенный раввин" Подпись

391

   .
   ...Исаак родился в 1911-м году. Он был одним из пятерых. В первый в его жизни расстрел - ему было восемь лет. И он уже многое понимал.
   Во второй, когда в глубоком тылу антисемит в военном мундире расстреливал саму память о нем - ему было только тридцать!
   ...Трудно вникнуть в мыслительный процесс расиста, распоряжающегося судьбами людей на государственном уровне. В сущности, он тот же, что и в поступке фашиста, подававшего команду при при первом построе­нии советских пленных:
   - Евреи! Шаг вперед!
   Один "вычеркивает" людей автоматной очередью, другой - росчерком пера. И переход от одного к другому - тривиален...
   ...Исааку Пресайзену было за что ненавидеть фашизм во всех его проявлениях!
   В 1994-ом году, в преддверии юбилейной даты Победы над фашистской Германией, я обратился с письмом в адрес Президента России. Написал, как есть:
   Подвиг свершен, наградной лист в Минобороне имеется, место свершения Подвига - известно, письменных свидетельских подтверждений - предостаточно... Так не пора ли имена четверых советских солдат вычеркнуть из списков "Без вести пропавших" и вернуть своему народу? И послал снимок Мемориала, возведенного на месте свершения Подвига...
   ...Снимок Мемориала помещаю на следующей странице. А о переписке - расскажу в последующем.

392

   .
   Мемориал на месте свершения Подвига экипажем самолёта
   И. Пресайзена
   393
   .
   Глава двадцать первая
   ЭВАКУАЦИЯ. ПЕРВЫЕ ЧАСЫ
   Помните детскую считалочку: "А" и "Б" сидели на трубе. "А" упала,"Б" пропала - кто остался на трубе?" Примерно также, как на трубе, нам сиделось на кирпиче,
   штабели которого возвышались над бортами платформы:
   оступишься - и провалишься в тартарары... И когда в
   коллективном труде весь кирпич, без остатка, оказался
   сброшенным - что и сесть потом оказалось не на что,
   люди всё-таки почувствовали себя несравнимо "уютней":
   крыша над головой не появилась, зато стены "проросли",
   и появилась уверенность, что если тебя и снесет
   ветром, то будет за что ухватиться.
   За всеми волнениями и заботами не сразу заметили, что солнце на западе скатилось к закату, и вспотевшее в труде тело быстро ощутило вечернюю прохладу.
   Машинист поезд не разгонял, и продвигались мы со скоростью начинающего спортсмена: то шагом, то бегом, а то и вовсе с остановкой на передых... Я даже подумал,
   что машинист заботу о пассажирах проявляет - чтоб на
   ветру не простыли... И постепенно платформы стали
   заполняться пахнувшим земными просторами сеном, ещё
   влажным - скошенным совсем недавно, возможно, в мирное
   время... Стога на пути следования растаскивались в
   одно мгновение, словно их владельцу, за разор, упла­чено ранее сброшенным кирпичом: война вершила свой неправедный суд, обогащая одних и пуская по миру других...
   394
   .
   Решив продолжить знакомство с понравивщимися мне людьми, я вновь пристроился рядом с Рексом - уж очень заинтриговал меня его хозяин, всем своим видом и оснасткой схожий с известным до войны пограничником Карацюпой, задержавшим на границе неисчислимое множе­ство шпионов и диверсантов. О нём говорили по радио, публиковали в газетах и, конечно, уделили внимание в "Библиотеке красноармейца". Не трудно догадаться, что "вычислил" я его по Рексу. А накинутая на плечи плащ­-палатка и зажатая меж колен трёхлинейка, окончательно подкрепляли моё предположение: стоит ему опуститься на одно колено и поставить рядом Рекса - получится, как на снимке "Карацюпа в дозоре".
   ...Всё же для Карацюпы он староват. Сапоги на нём хромовые и фуражка - далеко не солдатская. Хорошо бы знаки отличия на петлицах поглядеть, так он в этой плащ-палатке, наверно, родился: как подвязал шнурком под подбородком, так и расстаться с ней не может... Но, раз жена при нём, значит - командир!
   ...Не успел я узнать ни его имени, ни звания. Так что пройдёт он в нашем повествовании лишь по присво­енному нами рангу - "Командир". Подтянутым и строгим, не выпускающим из рук оружие.
   Еще одна бездетная пара, невольно привлекшая моё внимание, также располагалась рядом. Соприкасался я, в основном, с их ногами, так как оградили они своё плацкартное место, до и после разгрузки платформы, с трёх сторон чемоданами, натянув поверху плотную ткань
   - оглянуться не успел, а они вновь под своим навесом... Супруги ли они, или просто знакомые сразу не опреде­лишь. Скорее, последнее: при их достаточно зрелом возрасте, уж очень торопятся укрыться пологом... Да и чего женщине взгляд отводить, ежели ластит её, можно сказать, на людях не случайный мужик-попутчик, а свой
   - пусть и осточертевший, супруг?.. А мужчина ей достался плотненький: в высоту и ширину почти одинаковый. Голова - арбуз, на ней глазки маленькие и белесые - ну, извиняюсь, чисто поросячьи, нос - пуго­вкой, а губы толстенные - сластолюбивые... И не зазорно, глазам этим, что людям на платформе присесть
   395
   .
   негде, а он площадь чемоданами занял и сам с женщиной разлёгся... Будто и не видит, что большинство пасса­жиров ещё даже не присело. О таком сказано: "Плюнь ему в глаза, а он скажет Божья роса..."
   Сапоги на нём, что в "перерывах" перед моими глазами маячат, тоже хромовые, но совсем новенькие. Галифе не защитно-полевого цвета, а тёмно-синие, как у тех, что в Доме приезжих ночевали... Особист, наверно, или кто другой из той же"породы"?.. А звание его уж точно не выявить, потому как выбирается из "логова" только в исподней белой рубашке. Но при штанах... Разве что ремень на неохватном животе каждый раз затягивает...
   Его "толстяком" наречём. Чтоб интеллигентность соблюсти. А то ведь запросто "кобелем" прозвать можно,
   потому как присутствия людей совсем не замечает...
   И на других платформах военные просматривались. На передней платформе, что сразу за крытыми вагонами размещается, я их десятка полтора насчитал. Боль­шинство без оружия - винтовок пять, если на всех наберётся, и то хорошо. Командовал ими молоденький лейтенант - там, где усы у солидного мужчины должны быть, у него один пушок произрастает... Улыбчивый и глаза открытые, добрые. За эти глаза его, видно, пассажиры и в звании повысили, потому, как - по человеческим меркам, таким людям одного кубика в петлицах, оказывается, мало...
   Конечно, пушок на лице лейтенанта я разглядел не на расстоянии четырёх платформ, что отделяли нас от крытых вагонов. А потому, как во время частых остановок эшелона, лейтенант в сопровождении патруля обходил состав и знакомился с пассажирами. Никто не напрашивался на знакомство, разве что толстяк, спрыгнув с платформы, о чём-то с ним пошептался.
   Ребята в воинской команде - все на подбор: молодые, красивые, энергичные. Что все комсомольцы* - об этом говорить незачем, и так понятно. Но помощь малым и немощным на остановках они оказывали не в
   -----------------------------------------------------
   * Коммунистический союз молодёжи
   396
   .
   порядке общественной нагрузки, а в силу душевной
   потребности. Кого опустить на землю по нужде, другому
   - помочь подняться на платформу, третьего, меж делом, поддержать морально:
   - Побъём фашистов! И нет тут никаких сомнений... Они же первыми раздобыли сено для детей. Потому,
   как у большинства женщин с малышами, мужчин рядом не было. А где были, их жены далеко от себя не отпускали: чтоб не затерялись...
   А почему я вперёд смотрел, думаю, понятно: интересно было узнать что в тех крытых вагонах находится. Людей рядом, на стоянках, не видно. Но и не пустые, иначе пассажиры, что поближе, уже давно какой-либо из тех вагонов заняли... Эта мысль не моя, а мамы - она также в ту сторону поглядывает... Но, если с грузом, то каким? Может, там хлеб, колбаса - а мама припасенную буханку хлеба никак не разрежет...
   ...Разрезала. На три равных части. Когда сержант с первой платформы, на очередной стоянке в степи, прошёл вдоль эшелона и объявил:
   - Граждане! Здесь и заночуем - поезд ночью дальше не пойдет! Также обращаюсь к вам с просьбой: если имеются у кого излишки хлеба, мы обменяем на сливочное масло!..
   ...Потом узнали: там, где им сухой паёк выдавали, других продуктов, кроме сливочного масла, не оказа­лось.
   Одну часть буханки мама передала сержанту. И сразу - снизу, из-за борта платформы - к нам"приплыл" огромный ломоть сливочного масла, по размерам - даже по моим "критическим" прикидкам - ничуть не меньше отданного солдатам куска хлеба...Вторую часть буханки мама разрезала на шесть равных долек и, щедро покрыв толстым слоем сливочного масла, вручила каждому из нас, предупредив на всякий случай:
   - Всё! Остальное - на завтрак...
   Хлеб был бесподобно вкусен. Но насытить меня он не смог, лишь неимоверно раздразнив желудок. Утолить голод было нечем.
   ...В жизни народов, проживавших в двадцатом веке
   397
   .
   на территории Российской империи, ощущение голода
   периодически повторялось. Но, если в малом возрасте,
   в начале тридцатых годов, в период голодного мора на
   Украине, повлекшего гибель миллионов людей, в том числе - моей бабушки Малки, мне вспоминаются лишь отдельные эпизоды, то - с упомянутого ломтика хлеба, я смог бы, кажется, рассказать о каждом дне недоеда­ния! Для простых тружеников они длились не год и не два, и не исчезли с окончанием войны, а растянулись на десятилетия. Началась непрерывная череда страшных в своей безысходности, голодных дней. Безысходных, прежде всего, для матерей, в их отчаянных поисках пищи для своих детей.
   Клок сена достался и на мою долю. Поделив его с Рексом, я одновременно обрёл место для ночлега. Пёс мою жертву не принял, но отреагировал достойным для воспитанной собаки образом: поджав под себя лапы, он сдвинулся к ногам хозяев, также экономно разместивши­хся на своем единственном чемодане... Отметив благо­душность и отзывчивость Рекса, я сомкнул глаза и мгновенно заснул, предоставив своему желудку полную свободу в выражении вполне обоснованного негодования...
   Спалось так сладко, что когда меня разбудили среди ночи, я не сразу вспомнил о войне, эвакуации, эшелоне... Я вырывался, пытаясь вновь прижаться к тёплому боку Рекса. Но родители были неумолимы:
   - Вставай! Надо уходить...
   Почему вставать и зачем уходить, если мерцающие на огромном небе звёзды ничем тебе не угрожают?!..
   - Идём! Самолёты могут прилететь...
   Проклиная войну, фашистов, свою - неизвестно ради чего - ставшую неспокойной жизнь, я поплёлся в темень на ватных ногах, держась за чью-то руку. Сон не покидал меня, и всё происходящее вокруг я засекал в редкие мгновения, когда спотыкался о комья рыхлой земли или, без особого к моей персоне почтения, мама резко меняла маршрут следования. Казалось, что прогу­лка никогда не кончится. И всё же, когда остановились,
   я углядел сквозь ветки мелкого кустарника, на фоне
   освещенного Луной небосвода, тёмную полоску эшелона.
   398
   .
   Очевидно, мама решила из поля зрения его не выпускать. Паровоз держали "под парами", и он периодически - с шумом сбрасывал его излишки. Чудилось, что он пыхтит почти рядом.
   Были мы не одни - к нам присоединилась ещё одна семья: мать, две взрослые дочери и пацан моего возраста. Смотрелся он бодрее меня, но мне было всё равно: я хотел спать и валился с ног. Выручила Фаня - примостившись на пригнутых к земле ветках, она усадила меня, как маленького, к себе на колени. Прежде, чем провалиться в сон, я успел засечь, что тёти Момци среди нас нет. Видимо, осталась при своих чемоданах... И я заснул под тихо журчащий говор евре­йских женщин.
   ...Проснулся под воздействием назойливо-громкой беседы. Особенно выделялся голос мамы, тональность которого я различал даже в сонном состоянии. При этом,
   не вникая в смысл слов, "схватывая" только интонацию,
   я мог определить возможные для меня последствия... И
   на этот раз, ещё не раскрыв век, я понял, что мама
   стремится привлечь внимание к разговору всё живое, в
   максимально возможном радиусе... Но с моим слухом
   диссонировала не высота звука - к нему, не будучи
   причастным, я бы как-нибудь приспособился - а её
   звенящий, как натянутая струна, голос, необычный тем,
   что я улавливал в нём волнение и тревогу! Что-то
   случилось!.. Что? И я открыл глаза.
   Мама беседовала с незнакомым мужчиной! Остальные отошли в сторону и не мешали словесному поединку. Впрочем, папа, отойдя ко мне с Фаней, временами закрывая нам обзор, иногда "вставлял" слово. Не в ди­алог, а взывая к рассудку мамы. Разумеется, на родном,
   наиболее доходчивом при подобной ситуации, языке:
   - Не задерживай его - пусть уходит...
   ...Если кто-то сочтёт, что мой отец не столь храбр или в меньшей мере патриот Державы, чем наша мама - он глубоко ошибается. События этой же ночи опроверг­нут столь недостойную моего отца точку зрения. Просто его патриотизм был всегда более взвешен и осмыслен, так как достигаемую цель он способен сопоставить с
   399
   .
   возможными потерями... Особенно сейчас, среди ночи,
   когда речь идёт о благополучии его детей; когда
   отовсюду не только слышишь, а своими глазами видишь
   последствия диверсионной деятельности заброшенных на
   нашу территорию лазутчиков - разве мало мы видели
   сегодня сваленных телеграфных столбов?..
   Чего не скажешь о нашей маме: задавшись опреде­лённой целью, она устремляется к её достижению, не щадя себя и не задумываясь о возможном финале. Сейчас она руководствуется только одним: этот человек ей подозрителен! И неважно, что рядом с ней находится Люся...
   Суть ею задуманного я понял по реплике, сказанной отцу на языке предков:
   - Надо сообщить на эшелон! Я его задержу... Поручение отвечало интересам отца, в его желании
   спровадить детей куда-нибудь подальше. Он подошёл ко мне с Фаней и зашептал на идиш:
   - Скажи громко что хочешь спать, и Фаня с Люсей отведут тебя к эшелону. А ты, Фаня, передай военным всё, что видела и слышала...
   Родной язык я прекрасно понимал, но выразить на нём свой протест не мог. И вся "еврейская"конспирация повисла на волоске, так как своё несогласие я излил по-русски:
   - Не хочу и не...!
   Отец прикрыл мой рот ладонью...
   ...Меня могут упрекнуть в похвальбе. Но так было в действительности - я понял, что происходит, и не мог оставить маму в беде. Детям неведомо чувство личной опасности, и, не думая о возможных последст­виях, на основе автоматически срабатываемого чувства единокровности - они пожертвуют за родителей свою жизнь. Разве что потом, через много лет - в отдельных семьях -"предки" становятся обузой. А в детстве - нет!
   На мою удачу разговор с отцом слышала мать присоединившейся к нам семьи:
   - Сейчас я скажу своему Мише, и мы всё передадим... Прошло немного времени, и мой сверстник, по-русски, завопил:
   400
   .
   - Я хочу спать! Пойдёмте в эшелон - я хочу спать!
   И женщины с мальчишкой ушли...
   ...Пока они дойдут до эшелона, по воспоминаниям родных, разберёмся в том - что произошло до моего пробуждения.
   ...Незнакомец неожиданно вынырнул из ночной темени, начисто испугав беседующих женщин:
   - Здравствуйте! Вы, наверно, из эшелона?
   Первой обрела дар речи мама:
   - Да, из эшелона...
   - Откуда едем?
   - Из Проскурова... А что?
   - Ничего - просто так спрашиваю... Значит, эшелон там формировался?
   - Не знаю...
   - И вы не знаете?- обратился пришелец к остальным женщинам.
   - Нет, не знаем...
   - А путь куда держите, позвольте узнать?..
   - На восток. Куда ещё?
   - Пункт назначения не знаете?
   - Нет, не знаем...
   - Почему вы здесь - не в эшелоне? Чего-то опасае­тесь? Так разве некому вас защитить: в эшелоне едут одни гражданские, военных - нет?
   - Есть и военные...
   ...Я окончательно проснулся и подключил свои "локаторы".
   - Так в чём дело: видимо, мало их?
   - Не знаю. Я их не считала. Но заметила, что все они молоды!..
   Последнюю фразу мама произнесла игриво, с задором. Женщины, постепенно отходя от беседующих, сдавленно рассмеялись. Захохотал и незнакомец. Смех его был громким и неприятным: "Га-га-га-га!" И пока он смея­лся, мама поделилась с отцом своим замыслом.
   Я приблизился к маме и, в меру возможного, приг­ляделся к пришельцу: среднего роста, лет тридцати, в тёмном гражданском костюме и кепке. Локтем левой руки он прижимал к телу сверток, завернутый в газету.
   401
   .
   Когда незнакомец замолк, мама тут же перешла в "контрнаступление":
   - А вы куда путь держите?
   - Туда, куда и вы - на восток...
   - Пешком?
   - На чём придется...
   - Так считайте, что вам повезло: здесь прохладно и мы вскоре вернёмся к эшелону. Можете составить нам компанию - место для вас найдётся...
   - Спасибо. Надо подумать...
   - А что думать: "Лучше плохо ехать, чем хорошо идти..." - так на Руси говорят. Сейчас соберёмся и пойдём...
   - Нет, я отдохну на природе - ведь эшелон, наверно, до утра не тронется?
   Затеплившаяся было надежда вновь оказаться среди знакомых людей тут же исчезла. Но мама от своих намерений никогда не отступает. Она подтвердила ночную стоянку эшелона и сразу переключилась на, видимо, голодное существование странника. Он не отрицал, и мама стала сооблазнять его якобы имеющи­мися у нас запасами хлеба и сливочного масла. Но и на еду он не польстился, и идти к эшелону повторно отказался. Мама коснулась благоприятной - без дождей
   - погоды, и затем перешла к видам на урожай...
   Когда и эта тема была исчерпана, папа не сдержался и, открыто обращаясь к маме, потребовал:
   - Генуг! Лоз эр гейн ин дрерд арайн!*
   Особого перевода эта мысль, как мне кажется, не требует. Тем более, что слова "ин дрерд арайн" можно трактовать по-разному: "ко всем чертям", "в преиспо­днюю" или, что не исключено, ещё глубже... Нельзя не заметить, что все синонимы, в еврейском произношении,
   звучат смачней и искренней... Однако, на маму, как
   следовало ожидать, уже ничто не влияло - слишком
   поздно отец принялся за перевоспитание супруги:
   - Как вы думаете: война скоро кончится?..
   Скиталец не успел ответить - одновременно со всех
   * Хватит! Пусть идет к черту! (ид.)

402

   .
   сторон на земле возникли тёмные бугры, в которых я,
   с испугу, не сразу признал людей, накрытых плащ­палатками:
   - Ни с места! Руки вверх!
   Мы ждали военных, но их появление и для нас оказалось неожиданным и впечатляющим. "Умеют наши красноармейцы "снимать" врага!", - подумал я, убеди­вшись, что мои штаны остались сухими...
   К сожалению, этим и ограничивается похвальная часть операции...
   - Предъявите документы!
   Вперёд вышёл один из военных, голос которого показался мне знакомым. В руках остальных я стал различать винтовки, взятые наперевес.
   Наш "знакомец", не спеша поднявший ладони на уровень лица, правой рукой стал шарить по карманам, доставая документы, а левой - продолжал прижимать под мышкой заметный и в темноте сверток. Обыскивать пришельца никто не собирался...
   Начинённый эпизодами военных баталий из "Библио­теки красноармейца", я , разумеется, не мог одобрить столь интеллигентное обращение с задержанным. Да ещё ночью! И когда, на расстоянии, увидел, как дрожит зажжённая спичка в руке старшего команды - моему разочарованию не было предела: "Тут Карацюпа нужен, а не этот хлюпик!.."
   ...Не успела догореть первая спичка, и в старшем команды я узнал молоденького лейтенанта с первой платформы. Понимаю, что сейчас я зря повышаю его в звании, но ведь пока только я один знаю что он не трус и ещё в эту ночь оправдает народное доверие...И,
   как не хочется рассказывать сей позорящий его эпизод,
   а надо.
   Ещё две спички догорели. Лейтенант - то ли от волнения или, скорее, неопытности - ничего прочесть не смог и сказал:
   - Пойдём к эшелону - там разберёмся!
   Мы воспрянули духом: уж там во всём досконально разберутся!.. Но пришелец быстро оценил обстановку:
   - Чего идти? У меня фонарь имеется...

403

   .
   Идти к эшелону он упорно не желал... Ещё остава­лась надежда, что лейтенант, смотревший документы под пологом плащ-палатки, во что-то "упрётся"... Но просмотр длился считанные мгновения, словно проверяющий торопился потушить фонарь, находящийся в руках задержанного. Чтобы не навлечь беду с неба. А она - Беда - стояла рядом с ним!
   Лейтенант спешил. Быть может, ему нельзя было покидать эшелон? Не исключено... Так уж лучше послал бы взамен себя кого-либо другого!.. Вернув бумаги, отдав команду "За мной!", он исчез с солдатами в ночной мгле.
   ...Но мама! Мама почему молчала?! Ведь она, лучше кого бы то ни было, понимала причину нежелания пришельца идти к эшелону. Очевидно, чрезвычайно много сил и энергии было отдано до прихода военных. И, наблюдая продолжение событий со стороны, она начала осознавать ту опасность, которой подвергала своих детей! И пока шла проверка, желала только одного: чтобы этого, явно не нашего человека, увели; либо пусть поскорей уйдёт сам... Была ещё мысль - увести семью. Но ведь её могут о чём-либо спросить...
   Никто её ни о чём не спрашивал, и информация, которой она обладала, осталась невостребованной. Действия лейтенанта были необдуманны и поспешны. Будь на его месте кто-либо другой, дальнейшие события получили бы совершенно иное продолжение. Следовательно, мне от ответственности не уйти: окажись я, как того желал отец, на платформе, о встрече с незнакомцем я бы прежде всего сообщил Командиру. Уж он бы знал, как следует поступать в подобных случаях!..
   ...Военные ушли, и мы вновь, при меньшей численности, оказались лицом к лицу с пришельцем. Догадался ли он, кто инициатор проверки? Несомненно...
   Не требовалось большого ума, чтобы, сопоставив все события, увязать их с приходом военных. И пришелец застыл изваянием, не произнося ни единого слова и не сдвигаясь с места: казалось, он решал, как поступить ему с нами дальше... В напряжённом молчании мы также

404

   .
   не шевелились. Тишину нарушила заржавшая где-то поблизости лошадь, ранее не проявлявшая признаков своего бытия. Незнакомец встрепенулся:
   - Вы интересовались, как долго продлится война? Она вскоре закончится... Очень скоро! Поезжайте в Москву, и через месяц-полтора мы с вами там встретимся... Га-га-га-га!
   И, не попрощавшись, ушёл. В противоположную от железной дороги сторону, откуда повторно донеслось ржание поторапливающей его "лошади"...
   Потрясённые всем виденным и слышанным, мы в полном молчании поспешили к эшелону. Тётя Момця, Рекс с хозяевами, ноги толстяка и его подруги - были на месте. Но многие пассажиры ещё находились в поле. Уставшие морально и физически, мы улеглись на настил платформы и мгновенно заснули. Фаня, Люся и я.
   * * *
   ...Проснулся я от внезапного удушья! Что-то сдавливало меня с неимоверной силой, и я не мог набрать в лёгкие воздух! Ещё не раскрыв глаза, я пытался сбросить с себя груз, но осилить его не смог. И в какой-то момент понял, что, если сейчас не наберу воздуха, - мне конец! Из последних сил я закричал и в отчаянном рывке выполз на пару сантиметров из-под... навала человеческих тел: на мне, в порядке очерёднос­ти, лежали Люся, Фаня и папа! Именно он, сбросив детей в кучу, накрыл их своим телом! Предопределив моё место в самом низу...
   Первый вздох придал мне силы, и я поддался ещё немного вперёд из-под навала тел. Лишь тогда я увидел сиреневое предрассветное небо. Боже, как оно было прекрасно в своей бескрайней чистоте и неизменности!
   Вдруг, в небе, совсем низко, над головой отца, выплыл самолёт! Он летел вдоль эшелона, и от него, впереди и сзади, ниспадали к земле два непрерывных голубых потока трассирующих пуль! На крыльях
   405
   .
   воздушного разбойника я успел разглядеть чёрно-белые
   кресты...
   Самолёт пролетел, и отец быстро поставил всех на ноги:
   - В поле! В поле бежим!..
   ...Редкие винтовочные выстрелы я слышал и раньше. И, встав на ноги, увидел стрелявшего - Командир стоял на стыке бортов платформы и, после каждого выстрела, выкрикивал:
   - В цепь! Не собирайтесь толпой - в цепь!.. Времени на раздумья не было, но - как ни странно
   - спрыгнули мы в противоположную ночному походу сторону... В поле, без заметных посадок, с плавным подъёмом поверхности земли от железнодорожной насыпи. Отмечаю к тому, что, несмотря на реально существующую угрозу возврата самолёта, события прошедшей ночи не изгладились из памяти родителей... И нам пришлось бежать в гору. Ещё одно отличие от предыдущего"турне"
   - с нами рядом, выдерживая "цепь", бросив на платформе свои пожитки, бежала тётя Момця! Очевидно, смекнув, что жизнь всё-таки дороже...
   ...Как долго бежали мы вверх по склону, выдерживая семейную цепь по всем правилам военной науки, сказать трудно. Наконец, добежав до мелко выкопанной канавы какого-то опытного или образцово - показательного участка, по периметру которого были расставлены на рогачах небольшие долбленные корытца с подозрительной жидкостью, мы залегли, обратив взоры в сторону эшелона. Он стоял на прежнем месте, хотя на бегу мы слышали взрывы бомб за сопкой, по ходу движения эшелона и, поминутно оглядываясь, видели возвращав­шийся самолёт...
   ...Командир, все также находясь на платформе, продолжал стрелять и командовать:
   - В цепь! В цепь! В цепь!..
   От эшелона отбежали мы недалеко. Но никто из бежавших с нами затаптывать столь бережно обработан­ное поле не решился. Или сил бежать на подъём больше не было?..
   Самолёт возвращался! И, хотя канава - не окоп,
   406
   .
   все прижались к её мелко прокопанному днищу...
   Самолёт пролетел, не повторив обстрел, и вокруг всё стихло. Кое-кто, из наиболее смелых, стал приближаться к эшелону. Мама, с недоверием осматривая горизонт, не спешила нас поднять. На душе немного отлегло, и мы смогли взглянуть друг на друга...
   ...Вдруг где-то пальнуло, и прогудевший над нами снаряд взорвался за сопкой, на которую мы взбирались! Через некоторое время - второй выстрел, третий... Все вновь прижались к земле. Выстрелы и взрывы периодиче­ски повторялись, пугая нас, но - судя по отдалённости разрывов - не представляя заметной опасности. И я попытался, приподымая голову, понять: "Кто и откуда стреляет?.." Но мама, несомненно, преднамеренно оказавшаяся рядом, при каждом выстреле синхронно вдавливала мою голову в богатую чернозёмом землю...
   Не сразу удалось установить, что пальба ведётся из эшелона. В чём разобрались, увидев языки пламени: горел и взрывался первый от паровоза крытый вагон! Пламя просматривалось со стороны сцепки со вторым вагоном...
   ...Кто-то умело и целенаправленно сработал! Кто? Прежде всего тот, кто знал, что находится в этих вагонах. Самолёт эшелон не бомбил. И даже, если бы сбросил столь метко зажигательную бомбу, прошло более чем достаточно времени, чтобы увидеть последствия её попадания. Следовательно, поджёг или подрыв вагона - результат диверсии, исполненный руками тех, кто инте­ресовался на какой станции формировался состав. А уж там знали, что находится в крытых вагонах!..
   ...Отдадим должное немецкой разведке: воспользо­вавшись огромным количеством эмигрантов из России
   - противников большевизма, оказавшихся за границей после октябрьского переворота в 1917-ом году, а также националистов разных мастей в приграничных республи­ках, на советской территории была создана чрезвычайно разветвлённая и весьма результативно действовавшая шпионская сеть. И в нашем случае ориентировочное местонахождение эшелона с опасным грузом диверсантам было лучше известно, чем командованию Красной армии...
   407
   .
   Тем более, как потом выяснилось, отъехали мы за вчерашний день от станции Гречаны (где формировался состав...), всего на тридцать километров; а от города Проскурова - на двадцать четыре...
   И еще один факт, ставший мне известным много позднее: по возвращении на платформу после первого ночного "похода" мама рассказала Командиру о встрече с незнакомцем и поделилась своими сомнениями. Поиски пришельца и его напарника успехом не увенчались
   - возможно, их следовало искать не в поле, а на платформах...
   Выстрелы и взрывы снарядов участились и следовали один за другим. Языки пламени всё настойчивее тянулись к торцу второго вагона. И тут я увидел двух военных, короткими перебежками приближавшихся к эшелону. Бежали рядом, одновременно бросались при взрывах на землю, вновь подымались, пока не достигли невысокой железнодорожной насыпи. Разглядеть их лица я не мог, так как видел их со спины. Но обратил внимание на офицерскую портупею на одном из них.
   Достигнув насыпи, они разделились: один, понизу, после очередного взрыва, побежал к паровозу; второй подполз к винтовой сцепке вагонов...
   Люди, забыв про опасность, следили за действиями смельчаков. Вот развинчена и сброшена с крюка одна серьга... Взрыв! Жив?.. Жив!.. Вновь подымается... Но его движения почему-то замедлились... Поворот винта, ещё поворот... И вот уже сбрасывает вторую серьгу, налегая на неё грудью... Взрыв!..
   ...Паровоз с горящим вагоном скрылись за приютив­шим нас холмом. К лежащему на рельсе храбрецу подбежали военные и, положив его на плащ-палатку, отнесли к первой платформе.
   На небольшом, судя по звукам, отдалении от эшелона взрывы продолжались ещё несколько часов кряду.
   Под их аккомпанемент, зная о содержимом оставшихся двух крытых вагонов, к эшелону никто из пассажиров не приближался, предпочитая оставаться в поле. Но ближе к полудню что-то произошло: люди стали собираться группами и уходить, отдаляясь от места взрывов. Одна
   408
   .
   группа прошла невдалеке от нас.
   - Куда вы направились? - спросила мама.
   - Домой, в Проскуров!
   - Что, пешком?!..
   - А вам подать купейный вагон?.. Пошли с нами - к вечеру доберёмся!..
   И группа за группой, оставляя на платформах вещи, люди уходили в обратном направлении. С одной из них возвратилась в Проскуров семья Жени Фельдберг...
   ...До оккупации города осталось ровно три дня.
   Решила возвращаться домой и наша мама:
   - Хватит! Мы достаточно намучились и всего навидались за эти несколько часов... Что случится со всеми, то будет и с нами!
   Маму мы знаем... И возражений от членов семьи не последовало. Но возникли они с неожиданной стороны - именно ради этого момента Господь надоумил маму взять с собою Момцю:
   - Нет! Без вещей я никуда не пойду!.. ...Действительно: нам терять нечего, а у неё
   неохватных два чемодана! И уж очень подозрительно она за них уцепилась... Золотых слитков оставить ей в наследство было некому - так чего она так упирается? Мама явно заинтригована и вопрошающе смотрит на отца; а он, притворяясь "ништ высындык"*, пожимает плечами: "Спроси у неё - чего ты у меня спрашиваешь?"
   Но уступить Момце мама принципиально не может. Даже если окажется, что фашисты - с их самолётами, танками и диверсантами - находятся рядом, вот за этой сопкой! И я с мамой согласен: надо же такое придумать
   - тащить её чемоданы, да еще на голодный желудок...
   - Нет, мы уходим!.. - Повторила мама, а сама и шага не делает...
   - Знаете что? - сказал наш семейный "голубь" мира,
   - пойдём к эшелону: "Да?..", так "Да!"; "Нет?..", так
   "Нет!"
   ...Уж что-что, а находить "золотую середину" наш папа всегда был первейший мастер. Да и как ему
   -----------------------------------------------------
   * "без понятия" (ид.)
   409
   .
   поступить, если одной женщине с характером необходимо
   срочно предоставить возможность сдвинуться с места;
   а другой, также с норовом, приблизится к своим
   чемоданам?..
   ...Вспаханная земля - не городской тротуар. Её не ощущаешь, когда убегаешь от воздушного стервятника; но совсем иначе воспринимаешь, если по своей воле обрекаешь себя и детей на подобные мытарства. И пройдя участок вспаханной земли, мама - взобравшись на платформу - больше не вспоминала о возврате к домашнему очагу. Тем более, что не все пассажиры проявили солидарность с ушедшими и многие, ранее не видимые, стали возвращаться к эшелону. Да и день, в сущности, уже на исходе: те, кто хотел вернуться, ушли раньше и не просматривались даже с платформы. А идти в одиночку, когда солнце неумолимо клонится к закату, и просторы родины чудесной кишат врагами - у мамы приобретённого "опыта" уже хватало...
   ...А если бы Момци не было с нами?!
   Во второй половине дня взрывы прекратились, и на железнодорожном полотне появились рабочие с инструме­нтом. Ходоки сообщили, что через пару часов путь отремонтируют, и мы сможем двигаться дальше. От них же стало известно: лейтенант, отцепивший горящий вагон, скончался от полученных ранений!..
   ...Не я повысил юного младшего лейтенанта в звании
   - я только удостоился чести его повторить.
   Хоронили лейтенанта в сумерки, вырыв могилу на склоне сопки, которая весь день оберегала нас от свалившихся напастей; с которой сроднились и потому - ставшей для нас чем-то одушевлённым. Как подтверди­лось через многие годы, зрительно - она на всю жизнь врезалась в мою память...
   Лейтенанта хоронили с отданием воинских почестей: его пронесли на раскрытой плащ-палатке вдоль эшелона и затем, развернувшись, отнесли к могиле. За ним следовал почётный эскорт, в составе пяти вооружённых красноармейцев. Пассажиры, встав у края платформ, в скорбном молчании провожали Героя. Многие из женщин плакали. И я не скрывал слёз...
   410
   .
   ...Его заворачивали в плащ-палатку, а он стоял перед моими глазами: круглолицый, улыбчивый, безусый. Еще вчера он был, и вот сейчас - не стало! Я видел, как его опускают в могилу, засыпают землёй, и не мог поверить, что совсем юного Человека - нет! И я не стыдился текших по щекам слез, хотя в прошлом подобного за собой не замечал.
   Салют тремя оружейными залпами оповестил поля и луга, закатившееся за горизонт Солнце и высветившуюся Луну, что Душа едва вступившего в Жизнь, еще наивного и совсем неопытного мальчишки, находится на пути к родившей его Матери, чтобы - коснувшись её сердца - вернуться к Богу: "Бог дал, и Бог взял..."
   ...Паровоз к эшелону подали к вечеру. Ночь мы провели на платформе. Спали урывками и, пробуждаясь, чутко вслушивались в окружающую тишь. Едва забрезжил рассвет наступающего утра, вряд ли кто из пассажиров не услышал долгожданный гудок локомотиваа. Эшелон тронулся, и у людей вновь затеплилась надежда на лучшую долю. Поезд двигался медленно, словно прощупы­вал каждый метр пути. И я смог мысленно попрощаться с могилой лейтенанта, чтобы вернуться к ней через пару десятков лет...
   Не мог я также пропустить место, где на обочину был сброшен обгоревший и искарёженный остов вагона, и по обе стороны пути навалом лежали стрелянные гильзы и неразорвавшиеся снаряды. Гильзы-коротышки, длина которых не превышает высоту средней книги, а диаметр
   - не намного меньше их длины, оказались для меня в диковинку: ни в кино, ни в "Утильсырье" я таких не замечал. Много позже разобрался, что предназначались они для танковых орудий. Несмотря на пожар и сопутст­вующую ему копоть, многие гильзы сверкали свежей заводской желтизной.
   ...Снаряды для танковых орудий увозились на восток, когда, судя по мемуарам генералов и маршалов, ощущался их острый недостаток в зоне боевых действий! Вагоны не отцепили на всём пути следования до города Сталино (Донецк). Ответа на вопрос "Почему?" - мы тогда не искали. По многим соображениям...
   411
   .
   Глава двадцать вторая
   РАЗМЫШЛЕНИЯ ПО ПОВОДУ
   ВОЕННЫХ НЕУДАЧ
   Наш эшелон шёл на Восток, а в это время десятки тысяч советских солдат гибли на фронтах от Чёрного до Баренцова моря; сливали остатки горючего в баки танков, чтобы вырваться из очередного окружения; бросали никому ненужную без боеприпасов технику.
   ...Как могло случиться, что немецким войскам - за несколько дней - удалось разгромить, уничтожить и пленить 8-ми миллионную, начинённую с избытком военной техникой, группировку советских армий? Где расположена основная, образно говоря, фундаментная опора, выбив которую германскому командованию удалось поставить на колени Красную армию?
   Иосиф Сталин, в выступлении 3-го июля, и до конца своей жизни, основную причину поражения совет­ских войск видел в коварстве и внезапности нападения фашистской Германии. Так ли это? "Великий вождь" заблуждался сам или вводил в заблуждение других?
   Убеждён: он знал горькую правду. Но мог ли деспот заняться самобичеванием, открыто заявив, что основная причина наших неудач - в установившемся в стране кровавом диктаторском режиме? Когда страной правит свирепая Серость и, следовательно, подбор кадров осуществляется не по умственным способностям человека, а на основе членства в партии, националь­ной принадлежности и беспрекословного послушания: "Я начальник - ты дурак!" Где, как правило, трудно

412

   .
   изыскать разумное начало в деятельности вознесённого
   не по уму на вершину власти руководства.
   Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить высказывание наркома обороны Клима Ворошилова о перспективе использования Красной кавалерии в совре­менной войне... И, если бы только в этом проявилась "дубоватость" специалиста по размахиванию шашкой...
   Выявившиеся в первые же дни войны "недоработки" (маскируемые в мирное время, при любой диктатуре, во всех сферах жизнедеятельности общества), несомненно, являются следствием скудоумия упомянутой Серости: война, как ни крути, высвечивает всё ранее завуали­рованное и, чаще всего, по причине недомыслия - незамечаемое.
   Разумеется, знал правду и начальник Генерального штаба советских вооруженных сил Г. К. Жуков, вступивший в эту должность накануне войны - в феврале 41-го года. Исправить что-либо он уже не мог.
   Более того, за столь короткий срок, судя по всему, он не успел разглядеть и легко уязвимую "опору", так как в мирное время она исправно функционировала...
   К сожалению, и по окончании войны, поставив свою подпись в Акте капитуляции фашистской Германии, приняв Парад Победы на Красной площади, четырежды Герой Советского Союза, Маршал Георгий Константинович Жуков не осмелился при жизни Сталина дать прямой ответ на им же поставленный вопрос: "Почему оборона страны оказалась не на должной высоте, и мы были захвачены врасплох?" ("Воспоминания и размышления", Новости, М., 1995, Том 1, с.336). Наоборот, словом "врасплох" - Жуков как бы подтверждает версию Вождя народов о причинной связи внезапности нападения на СССР с полным разгро­мом группировок Красной армии в первые дни войны.
   Зная обстановку в стране в послевоенный период и его - Маршала Жукова! - "шаткое", в вопросе жизни и смерти, положение (Л.Берия "лепил" на него Дело...), мы должны простить заслуженному Командарму вынужден­ный "манёвр" и кажущуюся неискренность. Хотя бы потому, что в тексте "Воспоминаний"он полностью себя

413

   .
   реабилитирует. В них Маршал Жуков привёл достаточно
   фактов, позволяющих установить истину. И мы -потомки
   - обязаны оправдать его надежды.
   Но, доверяя, проверяй! И я проверял, интересуясь этим вопросом весь послевоенный период своей жизни, скупая - где бы я ни был - мемуарную литературу солдат, прошедших войну, и маршалов. И кое-чем "интересным", не совпадающим с официальной версией о событиях начала Отечественной войны, считаю необходимым поделиться. Для восстановления истины. Той, которую я видел своими глазами за несколько недель до начала войны...
   Прежде, чем с помощью начальника Генерального Штаба Красной армии Г.К. Жукова и его соратников найти объяснение немыслимому разгрому советских вооруженных сил в начальный период войны, считаю необходимым обратить взор заинтересованного читателя на труд Виктора Суворова "Ледокол". Он интересен тем,
   что на основе неоспоримых фактов В.Суворов пришёл к
   выводу: Советский Союз готовился не к обороне, а к
   наступлению!
   Этим объясняется очень многое. В том числе - косвенно - неготовность Красной армии к отражению агрессии. Несомненно, укрывшись за оборонительными сооружениями, сопротивление советских войск было бы более эффективным. Но, и сражаясь в чистом поле, у Красной армии было достаточно техники и живой силы (восемь миллионов вооруженных людей!..), чтобы противостоять агрессору. Что, кстати, с не меньшей дотошностью, доказывает В.Суворов в других трудах... Так почему, кроме Брестской крепости, Одессы и Севастополя, задержавших врага на несколько месяцев, мы ничего вспомнить не можем?!
   Полный и искренний ответ нам даёт трёхтомник
   Г.К. Жукова. Написан он на основе документальных материалов и не верить ему у нас нет оснований.
   Вот как описывает он последние часы "мирного" времени: "...перед рассветом 22 июня во всех западных приграничных округах была нарушена проводная связь (здесь и далее курсив мой. Э.К.) с

414

   .
   войсками, и штабы округов и армий не имели возможно­сти быстро передать свои распоряжения. Заброшенные ранее немцами на нашу территорию диверсионные группы разрушили проволочную связь. ...Радиосредствами значительная часть войск приграничных округов не была обеспечена. Поэтому связь с войсками осуществ­лялась по воздушно-проволочным средствам связи".
   Следовательно, войну немцы начали не в 4-ре часа утра, а намного раньше. Ради чего? Чтобы нарушить связь!..
   Далее Маршал описывает, к чему привели отмечен­ные диверсии, а точнее - близорукость советского военного командования: "Не имея связи, командармы и некоторые командующие округами выехали непосредст­венно в войска... Но так как события развивались с большой быстротой, этот способ управления еще больше осложнил работу. В штабы округов... начали поступать самые противоречивые сведения, зачастую провокацион­ного и панического характера. Генеральный штаб, в свою очередь, не мог добиться от штабов округов и войск точных сведений, и, естественно..." (Том 2, с.11).
   С первых минут сражений на основных направлениях наступил хаос: "...командиры частей и соединений. Не имея устойчивой связи с вышестоящим командованием, ...были вынуждены действовать по своему разумению,
   как им казалось целесообразным, и довольно часто в
   ущерб соседям" (Том 2, с.33).
   И так далее: всё приводить - надо перепечатывать всю книгу... В описании злоключений семьи Абраши Коневского, в начальный период войны, я поведал, с его слов, о брошенных танках, из-за отсутствия горю­чего. Честно признаюсь, я ему не верил:"Драпанул наш Абраша, только пятки сверкали..." Пока не ознакоми­лся с воспоминаниями Маршала. Вот как он описывает взаимодействие родов войск и состояние с материально-техническим снабжением, приводя разговор с кома­ндующим 5-ой армией генералом М.И. Потаповым, состоявшийся 24 июня. "Потапов: Мне подчинена 14-я авиадивизия, которая к утру сегодняшнего дня имела

415

   .
   41 самолёт. В приказе фронта сказано, что нас прикрывают 62-я и 18-я бомбардировочные дивизии. Где они -мне неизвестно, связи с ними у меня нет. Танков КВ больших имеется 30 штук. Все они без снарядов к 152-миллиметровым орудиям" (Том 2, с.24).
   Из переговоров с генералом Н.Ф. Ватутиным:"...на Западном и Северо-Западном фронтах командующие и штабы... не имеют устойчивой связи с командующими армиями. Дивизиям и корпусам приходится драться изолированно,без взаимодействия с соседними войсками и авиацией и без надлежащего руководства высших инстанций" (Том 2, с.26).
   Дальше, судя по всему, некуда!..
   Если не было связи между штабами армий и фронтов, что можно ожидать в организации взаимодействия между отдельными частями? Вот что повествует генерал И.И. Людников в книге "Дорога длиною в жизнь" (М.,"Высшая школа", 1985, с.12):"...ни телефонной, ни радиосвязи с подразделениями мы не имели. Поэтому в приказе по бригаде пункт, касавшийся управления, гласил: "Связь
   - конными и пешими посыльными". Место размещения командного пункта бригады определялось... длиной телефонного провода, которого бы хватило до пункта размещения штаба армии. Их радость была беспредельна,
   когда они обрели три километра трофейного провода. Можно смеяться, если бы на глазах не навертывались слёзы...
   Итак, в преддверии войны даже проволочная связь являлась роскошью. Спрашивается: "Как можно воевать, когда нет связи между армиями, дивизиями и полками? Как можно воевать, если нет связи между пехотинцами, артиллеристами и танкистами, не говоря уже о воздушном и морском флотах?!.."
   ...Уму непостижимо! Но это еще не всё. В Победном 45-м поверить Абраше в чушь "собачью", что танки оказались без снарядов и горючего, было невозможно. Но прошли годы. Преодолевая цензуру и совестливую борьбу с самим собой, в печати стали "проскальзывать"
   и поведанные моим шуриным факты.
   И вновь обратимся к наиболее достоверному, на

416

   .
   мой взгляд, источнику - воспоминаниям Г.К. Жукова:
   "...Кровопролитные бои продолжались и 25-го июня, но
   из-за отсутствия должного материально-технического
   снабжения войска контрударной группировки не смогли
   эффективно вести наступательное сражение. В ходе
   боев они понесли значительные потери и начали отход.
   Танкистам не удалось полностью вывести из боя материальную часть из-за отсутствия горючего" (Том 2,
   с.34).
   ...Как в данном случае не вспомнить о трёх вагонах со снарядами для танковых орудий, "путешест­вовавших" в составе нашего эшелона. Почему? Потому, что немецкая агентура и националистическое отребье действовало повсеместно!
   К каким выводам мы пришли?
   ...Не получая достоверную информацию о положении на фронтах из-за отсутствия надёжной связи, знал ли Иосиф Сталин истинную причину разгрома советских войск? Несомненно, знал! Но, в обращении к народу, сослался на внезапность нападения фашистской Герма­нии, в очередной раз завуалировав закостенелость руководящего страной мозгового центра.
   "Дурят нас, братцы, дурят!.." - подтверждение чему мы найдём и в книге генерала артиллерии Н.П. Мильченко ("Залпы над Невой", Воениздат, М., 1983, с.3-5). В ней, рассказывая о себе, бывший курсант Горьковского училища зенитной артиллерии, невольно освещает таинственные"внезапности" июня 1941-го года.
   Приказ о присвоении курсанту Н.П. Мильченко звания лейтенанта поступил в училище 15 июня. "...А 16-го нас переодели и выдали командировочные предписания".
   Ну и что? Обычное мероприятие в военном училище... Если бы:"...в апреле, за месяц до выезда в лагеря, нашему курсу (к тому времени мы проучились в училище всего год и два месяца) неожиданно устроили всестороннюю проверку. ...Затем половину курса отправили в лагерь, а остальных... оставили в училище". Вскоре всё выяснилось: курсантов, успешно сдавших зачеты, досрочно представили к присвоению

417

   .
   лейтенантских званий. Оставшиеся три недели до выпуска они занимались по ускоренной программе, по 10-12 часов в сутки: "...Вполне понятно, что у каждого из нас имелись довольно серьезные пробелы... И тем не менее... 17 июня 1941 года нам предстояло прибыть во 2-й корпус ПВО, прикрывавший воздушные подступы к Ленинграду".
   Всё! Можно поставить точку в воспоминаниях генерала Н.П. Мильченко - его биография полностью отрицает утверждение Сталина о неожиданности нападе­ния фашистской Германии. Знали наши правители, к чему готовили Красную армию! Выпускникам училища даже положенного отпуска не дали, а отправили прямо в часть. Так можно ли все наши беды оправдывать фиктивной "внезапностью" нападения? Просто немецкое командование оказалось прозорливей и умнее, сумев на расстоянии увидеть и вовремя "подрубить" - в прямом и переносном смыслах относительно линий связи - то, что свело к нулю наше преимущество в танках, самолё­тах и численности вооруженных сил.
   Разгром советских войск, в начальный период войны, прежде всего был предопределен отсутствием современных средств связи.
   Когда нет связи - нет своевременного манёвра резервными войсками, нет взаимодействия между родами войск, нет организованного материально-технического снабжения, нет единого руководства. И тактическое преимущество, достигаемое неожиданностью нападения, становится стратегической катастрофой.

418

   .
   Глава двадцать третья
   ПОСЛЕСЛОВИЕ
   С чем намечал поделиться в первой книге, рассказано. Но есть отдельные моменты, которые можно назвать "загадками", оставшимися в памяти и, возможно, ещё найдется тот, кто даст им объяснение.
   Многие, очевидно, обратили внимание, что после всех смертельных тревог, преследовавших пассажиров нашего эшелона 4-го июля, особенно - после его обстрела низко летящим самолётом, среди многих сотен людей не оказалось ни одного убитого или раненого.
   Быть может, никто не стрелял и всё это мне приснилось? Сам бы рад такому объяснению, не окажись я придушенным грудой тел и не убегая от "приснивше­гося" самолёта. Тем более, что еще живы другие участники описываемых событий. Так что - самолёт был,
   стрелял, а почему не попал - поищем ответ вместе.
   Возвращаясь, по настоянию тёти Момци, на платформу, мы прошли значительный участок пути вдоль железнодорожного полотна. Совершенно случайно я обратил внимание на изрешечённые пулями концы деревянных шпал... Ровной, словно швейной "строчкой",
   прошлись по шпалам обе пулемётные очереди... Первая
   реакция: "Ура! Фашист промахнулся!.." И с этой
   мыслью я бы прожил остаток жизни. Если бы, повзрос­лев, самому не пришлось держать в руках оружие.
   ...Не может лётчик, натренированный с лёту

419

   .
   сбивать самолёты, - при минимальной скорости полёта и со столь малой высоты, прострочив двумя пулемётами длиннющий эшелон по правому борту от "хвоста" до паровоза, - повсеместно промахнуться. Тем более, стреляя по неподвижной цели - платформам почти трёхметровой ширины... Не может!
   Подобное бывает, но только в кино или сказке. Можно промахнуться на отдельных участках, "смазать" целиком одним пулемётом; но, стреляя наискосок, пройтись по шпалам на одинаковом удалении от рельса двумя стволами, невозможно! Так стреляют только ассы...
   ...Уважаемый читатель, не спеши меня порицать: я вполне отдаю себе отчёт, что война только началась, что впереди нас ожидают миллионы и миллионы невинных человеческих жертв, и разговор о высокой нравствен­ности и гуманизме немецких лётчиков - по большому счёту - звучит как кощунство.
   И всё же, сказать о том, что было - следует. Не только потому, что восточная мудрость гласит: "Не познав того, что было, - не поймёшь того, что есть". Находясь на пороге очередного тысячелетия, человечество не торопится разоружаться... И мой рассказ для тех, кто держит палец на спусковом крючке куда более скорострельного и прицельного оружия. Чтобы не теряли голову от ощущения всесилия и из высококлассных специалистов не превращались в обыкновенных палачей...
   Приведенный факт можно интерпретировать по-разному. В начальный период войны, разгромив наши войска в приграничной зоне и обеспечив себе господс­тво в воздухе, немцы, уверовав в победу, стали практиковать вылеты отдельных "охотников", не ставя перед ними конкретные задачи: главное - дезорганизо­вать тылы противника и уничтожить важные, с точки зрения пилотов, цели. Понятно, что к таким полётам допускались поверенные в боях ассы, которые, как правило, не бьют мимо цели (отсюда, если быть после­довательным, и разгадка "швейной" строчки...).
   Итак, в первом приближении, - эйфория победы. С

420

   .
   другой стороны, потеряв родных и близких в этой
   войне, мне пришлось осознать, что не все немцы -
   фашисты, и не все фашисты - немцы... Данное"открытие"
   я сделал, к сожалению, со значительной сдвижкой во
   времени. Что избавило бы меня в школе от значитель­ных неприятностей в изучении немецкого языка...
   Я читал о немецком фельдфебеле, в ночь на 22 июня переплывшем реку, чтобы предупредить о готовя­щемся наступлении германских войск; знал биографию немца-интернационалиста Рихарда Зорге, не раз предупреждавшего о подготовке Германии к войне с Советским Союзом и заблаговременно сообщившего точную дату нападения; о немцах-подпольщиках на тер­ритории Германии. И всё же был ошеломлен - и не раз перепрочитывал - рапорт командира 528-го пехотного полка майора Рёслера на имя вышестоящего командова­ния о массовых расстрелах евреев в городе Житомире в конце июля 41-го года.
   Мораль и офицерская честь майора Рёслера не позволили ему пройти мимо случайно увиденного факта вандализма в отношении гражданского населения. В заключительной части докладной он пишет: "...Я участвовал в первой мировой войне, во французской и русской кампаниях этой войны и отнюдь не страдаю преувеличенной чувствительностью. Мне пришлось быть свидетелем более чем неприятных вещей, ...но никогда я не видел сцен, подобных описанной". И далее: "Для меня не имеет значения, на основании каких судебных приговоров проводились эти расстрелы, но я считаю несовместимым с существованием у нас до сих пор взглядами на воспитание и нравственность, когда совершенно публично, как бы на открытой сцене, осу­ществляется массовый убой людей "("Преступные цели - преступные средства", Москва, Экономика, 1985, с.95).
   ...И хочется думать, что экипаж немецкого самолё­та состоял из подобных майору Рёслеру людей высокой солдатской нравственности, не допускавших мысли осуществления "поединка"с безоружными и беззащитными стариками, женщинами и детьми. Можно представить, во что были бы превращены платформы, "пройдись" они той

421

   .
   же ровной строчкой по центру или обоим бортам
   эшелона?!.. Ведь не им подбирать убитых и раненых...
   ...Шесть миллионов евреев ушло из жизни в годы войны. Но факт остаётся фактом: мы не вправе весь немецкий народ уподоблять бесноватому фюреру, как и всех нас - не менее кровожадному советскому тирану.
   * * *
   У повествования, связанного с Подвигом лейтена­нта, есть продолжение, выраженное попытками подрос­шего пацана-свидетеля сделать его гласным. Эти попытки повторялись не один раз и, видимо, следует поведать о них, хотя бы в кратком изложении.
   Заранее скажу: стремление вернуть людям имя Героя не получило должного продолжения. Но в этих попытках - сохранение памяти о молоденьком безусом лейтенанте, о безмозглом и жестоком времени, сопро­вождавшем нас в течение всей последующей жизни в Союзе.
   После смерти советского тирана в марте 1953-го года, когда появилась возможность свидетельствовать о героизме воинов в начальный - позорный для руково­дителей страны - период войны, я описал поступок лейтенанта и отправил очерк в адрес газеты "Комсомо­льская правда", наиболее прогрессивной и "смелой" по тем временам. При этом основную надежду я возлагал на отклик кого-либо из солдат подразделения, которым командовал (младший) лейтенант, так как прошло не так уж много лет со дня окончания войны. Он бы помог выяснить главное: фамилию, имя, номер воинской части;
   подтвердил обстоятельства гибели и место захоронения
   Героя.
   Но "Комсомолка"перенаправила моё письмо в Хмель­ницкий военный комиссариат (к тому времени, в честь 300-летия воссоединения Украины с Россией, город Проскуров был переименован в город Хмельницкий). И с этого момента расследование обстоятельств гибели

422

   .
   лейтенанта пошло по трагико-комедийному руслу.
   Служил я в тот период в Восточной Сибири, а это пять тысяч вёрст от места описываемых событий. Потому, перепроверить полученную в войну информацию я не мог - на слуху повторялось наименование одной железнодорожной станции: "Богдановцы, Богдановцы..." В последующем выяснилось: действительно - в ту ночь эшелон остановился на коротком перегоне Богдановцы - Коржевцы, в поле, не доезжая несколько сотен метров до въездных стрелок последней!.. Мы не видели стан­ционных построек станции Коржевцы, скрытых от нашего взора поворотом железнодорожного пути вокруг сопки, к склону которой мы прижимались, и где похоронили лейтенанта... И в разговорах пассажиров упоминалось наименование той станции, которую проезжали - что осталась позади на расстоянии одного перегона в нес­колько километров. И я, в своём послании, сослался на станцию Богдановцы...
   Вместе с тем, не доверяя своим географическим познаниям, в сопроводительном письме сообщил (так, на всякий случай...) адрес родителей - вдруг что­-либо уточнить понадобится. Рассчитывая, конечно, на корреспондента газеты. Но расследование оказалось в руках военных, решивших поставленную задачу "по­боевому": послали на имя отца официальную повестку! А я, недотёпа, считая, что дело богоугодное, и у людей, к нему причастных, хватит ума на чуткое отношение - стариков своих не предупредил...
   Судя по отразившимся на мне последствиям, отец - за период предшествующий явке - здорово перетрухнул: ведь гроб Сталина в Мавзолей только поставили... И перебирая все свои "прегрешения" перед советской властью, предстал пред пронизывающим взором высокого военного чина в регалиях... Для кого - комедия, а для моего, много чего пережившего на своём веку старика,
   - трагедия!
   Когда он, наконец, разобрался, ради чего его вызвали, на "радостях" - в диком желании никого из этих людей никогда больше не видеть - закричал:
   - Я ничего не видел и ничего не знаю!..

423

   .
   ...Невообразимый разворот событий! Но разве можно всё предугадать? Прогуляйся кто - либо из военных в любое время по известному адресу, и тот же отец (даже без участия мамы...) всё бы припомнил... А с мамой? Они, не теряя ни минуты, съездили бы к месту памятных событий!..
   ...Но не дал Господь людям разум.
   Я же "своё" отхватил, прибыв в очередной отпуск. Ещё хорошо, что отец - ставший к старости "агрессив­ным" - к тому времени немного поостыл...
   Вот уж в чём выражалась наглядная пунктуальность всех уровней советской власти - в ответах на письма трудящихся. За них "боролись" с не меньшим энтузиаз­мом, чем при ежегодной "битве" за урожай... Пришёл ответ и на моё послание. Излагать его полностью нет необходимости: "На Ваше письмо... сообщаю, что произ­ведённой проверкой изложенного в нём факта путём вызова и беседы с Вашим отцом... Установить... место захоронения не представилось возможным... Военный Комиссар - подпись" (письмо от 27 февраля 1958-го года, номер 4/220).
   ...В то время, сорок лет назад, можно было рассчитывать на отклик сотен свидетелей. Не будь отмеченных в письме "вызова" и "беседы"!
   Вычеркнуть лейтенанта из памяти, словно не видел его ни живым, ни мёртвым, - я не мог. И в один из дней очередного отпуска отправился на поиски могилы Героя. Поехал местным поездом и, сойдя в Богдановцах,
   прошёлся за пределы станционных путей в обратном
   направлении. Один километр, другой... Ничего похожего,
   что напоминало бы то памятное место! Казалось, что я
   схожу с ума: "Не могла же местность настолько измени­ться?!" И я поспешил вернуться на станцию. К людям...
   Мистика ли это или реальность, но Кто-то не желал отпускать меня без конкретного результата: первым, кто повстречался на моём пути, был бригадир путейской бригады Хома Пастух, работавший в начале войны на станции Коржевцы! Он быстро сориентировался,
   о каком эпизоде я веду речь, и дополнил:
   - ...Самолёт тот сбросил девять бомб на станцию

424

   .
   Коржевцы и полетел обратно вдоль путей в сторону Проскурова. Об этом любой рассказать может: Ульян Квасюк - и ныне работает на втором посту в Коржевцах,
   Федор Марунчак - путевой обходчик, Лукьянчук Алекса­ндр - дежурил в то утро на станции, здесь он сейчас, в Богдановцах живёт...
   Александра Лукьянчука дома я не застал и поспе­шил к могиле лейтенанта. Шёл пешком, перепрыгивая через шпалы, не замечая ни времени, ни усталости - еще немного, и всё должно решиться...
   Трудно передать охватившие меня чувства, когда издали узнал знакомую сопку: "Не спеши! Остановись - сумей правильно сориентироваться: наша платформа стояла где-то здесь..., могилу лейтенанту копали немного левее, чуть выше подножия склона...".
   Я приблизился к склону сопки: там, где по моим расчётам должно было находиться захоронение, - росли молодые посадки деревьев снегозащитной полосы...
   В надежде отыскать какой-либо признак того, ради чего сюда пришёл, я упорно бродил по примеченному месту среди деревьев. Но обнаружить захоронение не удалось. Осталось только уповать на людей, кто здесь жил и работал. И я отправился искать тех, кого мне назвали.
   Встретился с Ульяном Квасюком, Федором Марун­чаком, Саввой Тетяник. Каждый в подробностях рассказал о том, что происходило в обозреваемом им пространстве: о вагоне с разрывающимися снарядами; осколках снарядов, залетавших в усадьбу колхоза и в село Коржевцы; показали мне место, где были закопаны неразорвавшиеся снаряды; как ремонтировали путь и пускали поезда. А о могиле лейтенанта никто ничего сказать не мог - их обзор за пределы станции в те часы не выходил.
   - А могилу кто-нибудь за этой сопкой видел?
   - В скорости немец пришёл. На работу погнали... Так нам только бы домой вернуться...
   - Так пацаны же были - они днями дома не сидели?..
   - Был у нас бедовый хлопец - Пугочов Павел. Он повсюду бывал. Теперь в селе Лозове живёт.

425

   .
   ...Написал я письмо в село Лозове и получил от
   П.С. Пугочова ответ. Он многое описал, но о захоро­нении лейтенанта ничего не добавил.
   И тогда я решил обратиться за помощью в област­ную газету "Радянске Подилля": ведь жил человек, любил и был кем-то любимым, на глазах сотен людей совершил героический Подвиг и погиб. Быть может, его могилу раскопали и прах перенесли в другое место, или дожди и ветры сравняли холмик с землей?..
   Но пришлось принять участие в следующем Акте жизненной комедии: получил из редакции письмо с вопросами, на которые и Верховный Главнокомандующий вряд ли ответит: "...Почему вагоны со снарядами находились в составе, который отходил в тыл, а не на фронт? Второе, почему военнослужащие уезжали с составом, предназначенным для эвакуации важных грузов и гражданского населения..." (письмо от 9 августа 1967-го года, без номера, с подписью заведу­ющего отделом писем).
   В тот период - тридцать лет назад - я рассчитывал на отклик уже не сотен, а лишь десятков очевидцев. Чтобы воздать заслуженные почести Герою. Но что-то в этом мире не так устроено...
   Сегодня их остались единицы: время неумолимо... Потому и решил собрать воедино повесть о лейтенанте, прожившем рядом с нами где-то в пределах двадцати лет. Чтобы передать свою память по эстафете будущим поколениям. Отнеся и к нему слова, начертанные на Могиле Неизвестного Солдата: "Имя твоё неизвестно, но Подвиг Твой - бессмертен!"
   Впрочем, проще простого с помпой похоронить на Красной площади одного, не предавая земле останки тысяч и тысяч солдат на полях сражений. При наличии огромной армии, оснащенной сверхсовременной техникой,
   эта миссия и поныне возложена на энтузиастов,
   детские поисковые отряды и... мародёров. Закономерен
   вопрос: "Став взрослыми, лягут ли костьми - в защиту
   столь неблагодарного и откровенно бесчеловечного
   общественного строя - участники поисковых отрядов?.."
   Нет, жизнью своей не пожертвуют. Не желая оказаться
   426
   .
   в списках "без вести пропавших". Вне зависимости от
   национальной принадлежности: русский Лейтенант или
   еврей Исаак Пресайзен.
   Общественный строй, не предающий земле своих
   солдат и предпочитающий числить их в списках без
   вести пропавших, изначально обрекает себя на
   исчезновение.
   Что и произошло еще при нашей жизни с "совет­ской" властью.
   * * *
   ...Даже если ты не желаешь, о факторах, повлия­вших на смену одной общественной формации другой, тебе "растолкуют"в школе, институте или на лекциях...
   А как отнестись к событиям личной жизни, которым ты не можешь дать объяснение? Будучи, понятно, атеистом.
   Или причисляя себя к таковым.
   В нашей мишпухе особо религиозных я не замечал. Разве что бабушка Фаня, в поминальные дни и по религиозным праздникам, посещала синагогу. В пов­седневной жизни признание религии выражалось в своевременном свершении обряда обрезания, выпечке мацы, в покрытии головы при посещении кладбища. Пост соблюдали в зависимости от комплекции и настроения, хлеб потребляли наряду с мацой, а спиртное со шматком сала - при их наличии. В субботу работали. Не из патриотических соображений, а чтобы не портить отношения с государством, провозгласившим: "Кто не работает - тот не ест!" Строили социализм: сначала простой, потом развитой, потом... Слово "диссидент" при Сталине никто не слышал, потому как их - диссидентов - не было. Может, и были, но - до поисков им названия -"дело" не доходило...Все твёрдо усвоили:
   "Кто не с нами - тот против нас!" Таких уничтожали.
   Остальных, на "воле" и в неволе, сгоняли на лекции антирелигиозной пропаганды. Единственное совпадение советских законов с религиозными трактатами -

427

   .
   запрещение абортов. За что от меня, тем и другим, огромное спасибо!
   Но иной раз приходится и задуматься...
   Вспомним недавние события: двор Горисполкома, предательский побег руководства, бросившего на произвол судьбы не только город, но и семьи сотрудников. Разочарование в людях, паника. И при таком массовом грехопадении нечто неосязаемое: непостижимая для нашего ума субстанция, сумевшая воздействовать на нашу чрезвычайно принципиальную во все времена маму - ведь Кто-то же ей велел: "Прояви милосердие и возьми с собой в эвакуацию Момцю!.. Прихвати! И воздастся тебе и твоим детям..."
   Мама последовала совету. И через несколько часов Момця - в сущности - спасла от верной гибели всю семью...
   ...Другой случай - в Богдановцах. Когда на грани тихого помешательства, я первым встретил единствен­ного человека, знающего о событии многолетней давности в Коржевцах. Случайное совпадение, или Кто­-то направил нас навстречу друг другу?..
   И, наконец, последнее. Также недоказуемое, но что я бы поставил на первое место.
   Каждая женщина, будь она трижды атеисткой, молит Всевышнего вернуть ей сына с фронта живым. Он внял заклинаниям матери лейтенанта и свёл настигшего эшелон диверсанта с нашей мамой. Будем объективны: свою часть сражения с врагом - мама выиграла, защищая чужого сына, как своего... И Он вознаградил её, вернув Зиновия в родительский дом после четырёх лет войны. Живым. Таким, какими возвращает матерям сыновей такая война...
   КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ

1994 - 1997

   Второе издание

428

   .

И Л Л Ю С Т Р А Ц И И

(Рисунки Отца)

   1. Разговор. Гуашь. (На лицевой стороне обложки)
   2. Мальчик с собакой. Гуашь........................4
   3. Писец Торы. Тушь. Перо..........................5
   4. Уроки жизни. Тушь. Перо.........................6
   5. Любимые черты. Карандаш........................13
   6. Инженер. Тушь. Перо............................18
   7. Всадники. Тушь. Перо...........................24
   8. Зиньков. Пейзаж. Речка Ушица. Гуашь............25
   9. Зиньков. Старая бойня. Карандаш................26
   10. Зиньков. Старая крепость. Акварель.............27
   11. Раскулачили... Гуашь...........................39
   12. Стройки коммунизма. Гуашь......................40
   13. Отец художника. Тушь. Перо.....................58
   14. Мать художника. Карандаш.......................59
   15. Хедер. Карандаш................................63
   И с обратной стороны... .......................63
   16. Изучение Торы. Тушь. Перо......................64
   17. Водовоз. Тушь. Перо............................65
   18. Из серии: "Чего они ищут, и чего им
   только надо?.." Гуашь..... ...................78
   19. Из серии: "Чего они ищут, и чего им
   только надо?.." Гуашь.........................79
   20. Одиночество. Карандаш..........................80
   21. Горькие итоги. Карандаш........................81
   22. Хулиган. Тушь. Перо............................82
   23. Фаина. Дочь художника. Карандаш................86
   24. Девичьи проблемы. Тушь. Перо...................87
   25. Солнечный день. Акварель......................101
   26. Курносая с книгой. Гуашь......................102
   27. Соломонка. Карандаш...........................117
   28. Молочница. Тушь. Перо.........................118
   29. Сторож. Карандаш..............................136
   30. Рыболов. Гуашь................................137
   31. Городская окраина. Карандаш...................138
   32. Портрет пожилого мужчины. Масло...............148
   33. Портрет бабушки Фани. Карандаш................149
   34. Портрет мужчины. Гуашь........................150
   477
   .
   35. Импозантный мужчина. Масло....................151
   36. Портрет Ш.М. Поляковой.
   Супруги художника. Карандаш...................152
   37. Портрет Риты Поляковой.
   Внучки художника. Карандаш....................153
   38. Портрет молодой женщины.
   Знакомые добрые черты. Карандаш...............161
   39. Еврейская свадьба.
   Фрагмент картины. Гуашь.......................163
   40. Женский идеал художника. Тушь. Перо...........172
   41. Портрет адвоката Ш.Г. Коренблидта.
   Гуашь.........................................181
   42. Портрет нестареющей женщины.
   Карандаш......................................182
   43. Старик с проницательным взглядом.
   Карандаш......................................183
   44. Неподвластное годам женское обаяние.
   Карандаш......................................184
   45. Женщина с характером. Карандаш................200
   46. "А я тут причём?.." Гуашь....................215
   47. Беспризорник. Карандаш........................219
   48. Письмо от сына. Карандаш......................231
   49. Хмурый старик. Гуашь..........................232
   50. Нелегкая жизнь. Гуашь.........................233
   51. Старик с трубкой. Карандаш....................234
   52. Уголок двора. Карандаш........................244
   53. Задиристый пацан. Гуашь.......................246
   54. "Давай дружить...". Гуашь.....................247
   55. "Делать - как сказано!.." Тушь. Перо.........268
   56. Палач ХХ-го века. Тушь. Перо..................280
   57. "Учительница первая моя". Масло...............291
   58. Пионервожатая. Карандаш.......................292
   59. Первоклашка. Карандаш.........................293
   60. Портрет молодого мужчины. Гуашь...............309
   61. Портрет пожилого мужчины. Карандаш............310
   62. Скорбная молитва. Карандаш....................311
   63. Судьба. Тушь. Перо............................322
   - Фото актива 10-ой русской средней школы -
   весна 1941-го года............................320
   - Фото Мемориала на месте свершения
   Подвига экипажем самолёта И.Пресайзена........393
   430
   .
   О Г Л А В Л Е Н И Е
   От автора..........................................3
   ДЕТСТВО
   Глава первая. Быть или не быть.....................7
   Глава вторая. Мама................................12
   Глава третья. Папа................................16
   Глава четвертая. Зиновий..........................66
   Глава пятая. Фаина...............................85
   Глава шестая. Люся...............................100
   Глава седьмая. Соломонка, я и Белка..............116
   Глава восьмая. Родичи. Клан Гальпериных..........147
   Мейлех.......................................155
   Моня.........................................156
   Эстер........................................160
   Гоня.........................................171
   Глава девятая. Родичи. Клан Коренблитов..........180
   Дядя Мендель и тётя Гитл.....................185
   Тётя Момця...................................194
   Дядя Мотл, тётя Шифра и их потомство.........197
   Тётя Эня.....................................205
   Глава десятая. Разговор о форме и содержании; о жизни вообще, и еврея - в частности........206
   Глава 11-ая. Наш дом.............................211
   Глава 12-ая. Соседи по дому......................230
   Глава 13-ая. Большой двор, дорогие мои пацаны и девчонки............................243 Глава 14-ая. "Осиные" гнёзда: во дворе, через дорогу, рядом - за стенкой.............261 Глава 15-ая. Школьные годы.......................286
   Глава 16-ая. Год 1938-й. Расстрельный и немилосердный................................302 Глава 17-ая. Границы Катастрофы..................321
   Глава 18-ая. Последние предвоенные месяцы, недели, дни..........................325
   Глава 19-ая. Первые дни войны....................348
   Глава 20-ая. Молох войны - первые потери.........380
   Глава 21-ая. Эвакуация. Первые часы..............394
   431
  
   Глава 22-ая. Размышления по поводу военных неудач...............................412
   Глава 23-я. Послесловие.........................419
   Иллюстрации - Рисунки Отца.......................429
   Оглавление.......................................431
   APPEAL TO RIDER
   The people s generation of the ХХ-th century went trough a cruel and at same time unique epoch of two world wars, of building socialism in some countries, the clash of two cannibal systems fascism and bolshevism and in its unity the Catastrophe of the Jeiwish People.
   In the hope of avoiding repetition, how not tell to descendants about my inpressions?
   Эммануил Коренблит. Ж Е С Т О К И Й В Е К.
   Книга первая на русском языке. 2005 год. Россия.
   Издательство......................................
   Типография........................................

432

   .
   ---------------------------------------------------
   П р и м е ч а н и е:
   Учитывая возраст и, соответственно, зрение основного контингента Читателей, величина шрифта должна быть приемлемой (рекомендуется шрифт, приня­тый в первом издании книги).
  
   Текст на обложке
   (на обратной стороне)
  
   (Фото Отца)
   ИЗРАИЛЬ КОРЕНБЛИТ
   Строитель, художник, скульптор и просто
   добрый Человек
   Сколько помню отца, он рисов ал. И в меру возможного, сообразуясь с текстом, книга иллюстрирована его рисунками.
   Произведения отца отражали окружающую реальность в сфере бытовой картины, пейзажа, портрета и натюрморта. Тема жизни простых людей была главной в его творчестве. Особенно ему нравилось вырисовывать натруженные руки.
   Многие свершившиеся события, нашедшие отражение в рисунках отца, происходили с моим участием. Потому их использование в качестве иллюстраций не случайно. Вместе с тем, они подсказывали мне сюжеты для последующего повествования.
   В творческом наследии отца
   сотни портретов знакомых и незнакомых людей. На исполнение автопортрета - отец времени почему-то не изыскал...
   Автор
  
  
  
   - Оформление книги и фон обложки - принять на основе первого издания книги.
   - Рисунки Отца записаны на отдельном диске.
   Конец 1-ой книги.
   Набор на компьютер закончен
   26 июня 1997-го г.
   Книга откорректирована на февраль 2005 г.
  
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"