Корепанов Алексей Яковлевич : другие произведения.

Грустная Снегурочка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Снегурочка была очень грустной. Как-то раз папа даже назвал ее "Снегурочкой эпохи "ядерной зимы"". Папа у меня юморист, а работает инженером на агрегатном заводе. У них там приличная хоккейная команда, я на все их матчи хожу, приходится даже смываться с последнего урока...
  Алексей Корепанов. Грустная Снегурочка
  
  Снегурочка была очень грустной. Как-то раз папа даже назвал ее "Снегурочкой эпохи "ядерной зимы"". Папа у меня юморист, а работает инженером на агрегатном заводе. У них там приличная хоккейная команда, я на все их матчи хожу, приходится даже смываться с последнего урока.
  Снегурочка была в белой шубке с блестками, белой шапке и розовых варежках, и смотрела так печально, словно и впрямь осталась одна-одинешенька среди бесконечной зимы.
  В общем-то, жизнью я всегда был доволен. Ну, школа, конечно, уроки, от этого никуда не денешься, но зато сколько другого интересного! Взять хоккей возле школы. У нас там настоящая площадка со льдом, деревянными бортиками и воротами с сеткой, и даже два прожектора висят на столбах, так что играть можно хоть до ночи. Весь микрорайон там пасется. Или взять телевизор. И школьный радиокружок. И разные фантастические истории мы с Володькой Большаковым придумываем и друг другу рассказываем на переменах. А с Виталькой Мухиным сооружаем модели ракет. Раздобыли серу, селитру, древесный уголь, склеили корпус из кальки, сделали картонные стабилизаторы, носовую часть из пенопласта и - "три... два... один... - старт!" Долетела наша ракета до верхушек тополей, вильнула в сторону, пошла вниз и угодила точнехонько в открытую форточку пенсионера Костырина, вредного дядьки. После этого запуски пришлось временно отложить и перебазировать космодром вместе с оборудованием и техническим персоналом в другое место.
  Ладно. А то никак до начала не доберусь. В общем, проиграли мы в тот вечер параллельщикам, шестому-"б", обидно проиграли, Мишка Аксенов, лучший наш защитник, заболел, не пришел в школу, Нефедыч много водился, задавака, да и я верняк не забросил. Короче, один - шесть. После такого на переменах в коридор лучше не высовываться - засмеют "бэшники", это они умеют. Снял я коньки в раздевалке, повесил на клюшку, клюшку на плечо, портфель в руку - и домой. Даже с ребятами не попрощался, настроение было не то. И ладно, чехам там проиграть или канадским профессионалам - а то ведь "бэшникам" проиграли, несчастным "бэшникам", у которых полкоманды и на коньках-то как следует стоять не умеет. "Бинокор" Ташкент! Они ведь там не хоккеем в своем шестом-"б", а все больше брейк-дансом увлекаются.
  Так вот, разозлился я, обругал задаваку Нефедыча и дверью хлопнул на прощание. Побрел вдоль нашего школьного катка - там еще гоняли шайбу, - свернул за угол школы и направился к пустырю. Наш микрорайон совсем новый, года два назад мы тут подсолнухи в полях обрывали, а теперь вместо подсолнухов выросли в степи девятиэтажки, где погуще, где пореже. Вечером, да еще зимой, у нас красиво - не видно всяких строительных траншей, а видно много-много разноцветных окон, и за каждым окном люди копошатся. Сколько раз возвращаюсь из школы через пустырь к нашей самой пока крайней в городе девятиэтажке - и все не устаю думать: как все-таки много окон, как много людей, и я их совсем-совсем не знаю, и они меня не знают... И до чего же приятно видеть издалека два своих окна на четвертом этаже - на кухне мама, в комнате папа, а мое окно выходит на другую сторону, прямо в поле, но и там еще с осени забили сваи, и скоро поднимется по соседству новая девятиэтажка, и теперь уже она будет самой крайней в городе.
  От школы до нашего дома в снегу протоптана тропинка. Узкая тропинка, потому что ходят по ней только школьники, да иногда родители на родительское собрание. Школьников по всем нашим девяти этажам и пяти подъездам набирается вместе со мной десятка два, не больше. Взрослые и малышня топают по утрам и вечерам другой дорогой - к детскому садику и автобусной остановке и обратно. Пустырь у нас грандиозный, на нем вполне могут разместиться три футбольных поля и еще для трибун места хватит. Думаю, строители зачем-то его приберегли. Может быть, для того же стадиона.
  Ближе к школе на пустыре стоит сарайчик со всякими там дворницкими метлами и ведрами, а ближе к нашему дому даже растут не тронутые строителями тополя. Больше ничего интересного на пустыре нет, кроме разве что звездного неба. Красивое прикрывает пустырь небо, особенно в морозный вечер, когда торопишься по скользкой бугристой тропинке, окна весело светятся, а звезды колючими льдинками висят над головой и перемигиваются как разноцветные лампочки на школьной дискотеке.
  В общем, повернул я за угол школы - кое-где в классах еще горел свет, - перекинул клюшку на другое плечо и посмотрел на второй этаж, на окна нашего шестого-"а". И увидел часть коричневой доски, лысины и шевелюры великих ученых, портреты которых украшали стену, горшки с какой-то зеленью на подоконниках и новенькую. Новенькая стояла у окна, уперев руки в подоконник, и смотрела поверх моей головы и поверх пустыря, и поверх нашей девятиэтажки. Наверное, она смотрела на небо, хотя что там можно увидеть вечером из окна освещенного класса?
  С девчонками у меня отношения сложные. Во втором классе я влюбился в Любу Воронину, это было еще в другой школе, когда мы жили за парком. Я писал Любе разные записки, но она чихать хотела на мою любовь. Потом были еще две или три девчонки, а в пятом классе, уже в этой новой школе, я влюбился серьезно. Она жила в доме с гастрономом около автобусной остановки, и по воскресеньям я часами слонялся у ее подъезда, а когда она выходила погулять с подружками, делал вид, что совершенно случайно забрел в эти края и вообще жду автобуса. Не знаю, чем бы все это кончилось, а я ведь даже футбол из-за нее осенью забросил и пытался сочинять стихи, только после первой четверти она уехала. Папа у нее был военным, я его видел несколько раз, когда он с ней под ручку вышагивал к остановке, и они уехали куда-то в Белоруссию, и я остался со своей любовью у разбитого корыта. Как у Пушкина.
  Новенькая появилась в середине февраля. Заняла пустовавшее место за третьим столом у окна, рядом с зубрилой и воображалой Романовой, на уроках молчала, на переменах молчала, стояла в стороне у подоконника и смотрела на нас чуть удивленно. И на нас, и на "бэшников", и на малышню, устраивавшую в коридоре дикие индейские игры, и на дежурных учителей. Удивленно смотрела черными глазами, словно там у нее, откуда она приехала, не такая же была нормальная школа. Глаза вот ее мне не очень нравились. Больно уж грустные глаза. И имя какое-то чудное - Аоза. Родителям шуточки, а детям потом отдуваться. А фамилия самая что ни на есть обыкновенная - Иванова. Аоза Иванова.
  Сразу она как-то от нас отстранилась. В общем, не приняли мы ее. Мы задумчивых и тихонь не любим. Так вот, хоккей, конечно, хоккеем, и радиокружок, только она мне сразу понравилась. Может быть, поменьше, чем уехавшая в Белоруссию Ира, но понравилась... Я сидел в среднем ряду вместе с молчаливой Смирновой, наискосок от Аозы, и видел только ее профиль. Ни разу, ни разу она ко мне не повернулась. Иногда смотрела в окно, но очень редко, а вообще - ну просто ела глазами учителей, временами чему-то улыбалась на алгебре и физике, а на истории слушала Инну Никифоровну, "Кефиру", так внимательно, словно обстановка в какой-нибудь империи Великих Моголов интересней Стругацких или хоккейной встречи наших с чехами. Отвечала она без запинки, училась отлично, и это тоже было против нее. Наш шестой-"а" не любил круглых отличников. Круглой отличницей у нас была Люда Боброва и мы ее не любили.
  Конечно, девчонки не стоят того, чтобы о них думать, но я об Аозе думал. Я смотрел на нее в школе, и думал о ней, ложась спать, и даже чуть не поругался с Володькой Большаковым, когда он обозвал ее "автоответчиком". "Еще ляпнешь такое - получишь!" - пообещал я другу Володьке и он посмотрел на меня с сожалением и промолчал.
  Да, мне нравилась Аоза. И вот она стояла у окна в пустом классе и смотрела на небо, а я стоял под окном с клюшкой и коньками на плече, и она меня не замечала. Как всегда. Аоза жила в нашем доме, в третьем подъезде, уж я-то знал. Значит, подумал я, скоро она пойдет через пустырь под разноцветными звездами, совсем-совсем одна...
  Я нацепил на клюшку, рядом с коньками, еще и портфель и направился прямехонько к дворницкому сарайчику с метлами и ведрами.
  Замка на двери сарая не было, а была обыкновенная щеколда. Я отодвинул ее, открыл дверь и сел на перевернутое ведро. Дверь я оставил приоткрытой, чтобы наблюдать за пустырем. Звезды так и норовили проткнуть слежавшийся снег своими колючими лучами, но пустырь хладнокровно отражал все их атаки, как Белошейкин "щелчки" канадцев на венском чемпионате. Звезды просто не могли добраться до нашего пустыря, потому что были там, в тех краях, которые писатели-фантасты называют Большим Космосом или Внеземельем - кому как захочется, - а пустырь был здесь, вокруг меня и сарайчика с ведрами и метелками...
  Про звезды я думал просто так, а потом увидел Аозу. Она переступила границу пустыря со стороны школы и неторопливо направилась сквозь почти необозримые заснеженные страны. Она шла очень медленно и я ее понимал: кого же вдохновит на быструю ходьбу вид этого пустынного пространства? Гораздо веселее просто перелететь через пустырь к самому нашему дому. Аоза оглянулась на школу...
  ...Вероятно, я умудрился упасть с ведра и порезать левую ладонь о конек. Точно не помню. Точно я помню другое: белая шубка Аозы внезапно пропала в сумерках в начале пустыря. Просто пропала, исчезла. Я покрутил головой и обнаружил, что Аоза уже подходит к тополям у самой нашей девятиэтажки. Вот тогда-то я и упал.
  Не помню, как я пришел домой, помню только, что ладонь болела, и я не очень сопротивлялся, когда мама, охая, обильно полила ее йодом. И, кажется, буркнул, что проиграли "бэшникам". Вот и все.
  Нет, то есть, не все! Придурком я себя не считал и верил глазам своим. Чему же еще верить, в конце концов, если не глазам? Я лежал на своем диване, сонно тикал будильник, на кухне капала вода из крана, гудел самолет над нашей девятиэтажкой, я лежал и прокручивал кадры из фантастической киноленты. Вот стоит в начале пустыря Аоза с портфелем, в шубке и пушистой белой шапке - а вот уже не стоит. И вот сразу она уже у дома. А я медленно падаю в своем несчастном сарае с перевернутого ведра и натыкаюсь ладонью на конек. Сам точил в школьной мастерской. Острый получился конек, с таким коньком всех "бэшников" нужно делать под ноль.
  Я все отчетливей понимал - хотя отчетливей уже было некуда, - что не задремал в том сарае. Нет, я видел не сон. Не сон, а телепортацию. Фантастику я читал не первый год, поэтому сразу уразумел, что к чему. Я наблюдал элементарную телепортацию, то есть мгновенный перенос физического тела из одной точки пространства в другую. Вот так. Аоза Иванова - и телепортация...
  На следующий день ладонь здорово болела, но я все равно пошел в школу. Очень хотелось посмотреть на Аозу.
  Ну что ж, и посмотрел. Сидела себе как ни в чем не бывало, слушала да записывала, да смотрела иногда в окно.
  "Двойка" по физике и замечание за рассеянность от Татьяны Дмитриевны - это все мелочи, не стоит вспоминать. Будешь тут рассеянным... А на перемене спросил у Володьки Большакова, реальна ли в наше, а не фантастическое время, телепортация. Спросил, хотя и сам отлично знал, что нереальна. Володька пощипал нижнюю губу, надулся как аэростат и изрек, что нужно отделять фантазии от действительности. Мол, то, что реально в фантазиях, как правило, нереально в повседневной жизни. И это, мол, надо понимать, чтобы, значит, не отрываться. Вот и все, что изрек друг мой, Володька Большаков. Конечно, ему все это было легко изрекать, потому что он не видел телепортацию в действии. Здесь, а не на далекой выдуманной планете. Здесь. На земном-преземном пустыре рядом со школой.
  Вечером я не пошел играть в хоккей и занял наблюдательный пост на том же самом перевернутом ведре. И клюшка моя там же валялась; забыл я ее, оказывается, в сарае.
  И почему я раньше не следил за Аозой?
  Я сидел на ведре и опять смотрел на звездное небо и на пустырь. А звезды прямо-таки впивались лучами в грязноватый снег. Звезды висели совсем низко, так что можно было дотронуться и сразу отдернуть руку, чтобы не обжечься, или сорвать с неба и пустить вместо шайбы по льду, и залепить в ворота "шестибэшников".
  А еще много у нас вокруг дома развелось кошек. Зимуют себе в подъездах и подвалах, и по утрам дружно орут, требуя внимания, и по вечерам тоже. Это я не зря о кошках. Выскочила вдруг откуда ни возьмись такая на пустырь, когда Аоза пошла по тропинке, а я затаился в своем сарае. Аоза опять возвращалась поздно, у меня к тому времени уже и ноги замерзли, и передумал я все что мог, и предположил кое-что.
  Это была даже не кошка, а просто котенок. Он бесстрашно подбежал к Аозе с явным намерением потереться о ее сапожки, но вдруг отпрыгнул, ну, точно как мяч, умчался метров на десять от тропинки в снег и остановился. Аоза, разумеется, бросила портфель и потопала за ним. Котенок в руки не давался, делал короткие перебежки с остановками, словно дразнил. Истоптали они так с Аозой весь снег, а потом котенок удрал куда-то за тополя и Аоза осталась посреди пустыря, а портфель ее стоял на тропинке.
  За портфелем ей, наверное, не очень хотелось возвращаться - и она за ним и не пошла. Просто повернулась к нему - и портфель сам собой поднялся над тропинкой, пролетел через пустырь, как шайба после броска Фетисова, и очутился у нее в руках. И она спокойненько пошла домой.
  На этот раз я сидел прочно, не падал и на коньки не натыкался. Но сидел еще долго, очень долго, даже забыл, что замерз. Думал.
  Ну, я постараюсь без особых рассуждений, не люблю я долго рассуждать. Все равно что в хоккее: начнешь раздумывать - вмиг шайбу отберут, да еще и в борт впечатают. Уж лучше сразу перейду к делу, чтобы все до конца стало ясно. Я ведь не зря начал с грустной Снегурочки. Эту Снегурочку кто-то подарил папе, когда меня еще и на свете не было, а я уже потом ее у папы позаимствовал. Где-то я читал, что раньше делали такие парусники в бутылках. Проталкивали их сквозь горлышко в сложенном состоянии, а потом дергали за нитку - и кораблик расправлял все свои паруса, так что приходилось только голову ломать: как же это он такой большой пролез в такое маленькое отверстие? Ну вот, Снегурочка была наподобие этих парусников. Тоже в небольшой бутылке, словно замурованная в толще льда, в белой шубке, белой шапке и розовых варежках. И грустная. Очень похожая на Аозу.
  Я даже хоккей не пошел смотреть, хотя играл "Спартак", и папа стонал и ахал у телевизора, а мама кричала из кухни: "Алексей, не пугай соседей!" Куском медной проволоки я обмотал горлышко бутылки с пригорюнившейся Снегурочкой, сделал петлю и положил бутылку в портфель. И устроился на диване подумать.
  На другой день в школе все было как всегда, только я старался даже не смотреть на Аозу, чтобы она меня ни в чем не заподозрила. И еще с Нефедычем разругался, потому что, оказывается, совсем забыл о матче-реванше с "шестибэшниками" и оставил дома коньки и клюшку. Сбегать за ними на перемене я отказался и сунул под нос разъяренному Нефедычу свою травмированную ладонь, а он обозвал меня эгоистом. Это Сергей-то Нефедов - меня! Уж чья бы мычала...
  Ладно. Вечером у меня были дела поважней. На английском я передал Володьке Большакову записку. "А в телекинез веришь?" - написал я. Володька подумал, покосился на Августу Александровну, допрашивавшую унылого Мишку Аксенова, нашего лучшего защитника, и прислал ответ. "Саня! Думаю, в принципе он возможен, хотя современная наука об этом ничего не знает".
  Современная наука об этом не знала. А вот Аоза знала. И я знал. Хотя, "в принципе", как изъяснялся мой друг Володька Большаков, мог предположить, что летящий над вечерним пустырем портфель мне просто привиделся. Именно поэтому я и взял в школу грустную Снегурочку.
  После уроков наши ринулись громить "шестибэшников", а я пошел в школьный спортзал. Десятиклассники играли в волейбол, наш физкультурник Николай Андреич сидел на специальной лесенке в судейском кресле, переливчато свистел в судейский свисток и объявлял счет, мяч гулко бухал в пол, отскакивая от блока, здоровилы-десятиклассники переругивались, а их девицы визжали на скамейке, хлопали в ладоши, изображая болельщиц-фанаток, и дико закатывали глаза. Я забрался на брусья возле сложенных в углу матов и сделал вид, что тоже умираю от игры. Вообще-то, вид можно было и не делать, потому что никто на меня не обратил внимания. А вид я делал потому, что смотрел не на игру, а в затянутое сеткой окно спортзала, за которым было видно окно нашего класса. В классе опять горел свет, и возле горшков с зеленью, украшавших подоконник, стояла Аоза. И что она могла все-таки разглядывать в темном небе нашего микрорайона?
  Мяч шлепнулся на маты возле меня и откатился к стене.
  - Саша, подкинь! - крикнул Николай Андреич.
  Я спрыгнул с брусьев, достал мяч и показал им всем довольно приличную подачу. Девицы, правда, почему-то не захлопали и не завизжали, хотя подал я не хуже их кумиров, но что мне до этих девиц? Между прочим, в школе целых пять шестых классов и далеко не каждого шестиклассника Николай Андреич знает по имени. А меня знает. А вот как зовут этих девиц, я уверен, не знает. Вот так.
  Я собрался снова залезть на брусья, но увидел, что Аозы уже нет и свет в классе не горит. Схватив портфель, я бросился в раздевалку. Пальто надел уже на улице и побежал к пустырю. План я обдумал еще вечером, лежа на диване, - и, распахнув дверь сарая, приступил к делу. Взял ведро и направился назад, к одинокому дереву, растущему неподалеку от сарая у самой тропинки. Вынул из портфеля Снегурочку, встал на ведро и повесил бутылку на ветку. Затем вернулся в ставший уже чуть ли не родным сарай, оставил смотровую щель и приготовился.
  Сердце мое билось, наверное, точно так, как пишут в книгах, а волновался я не меньше, чем перед матчем со сборной шестых классов соседней школы. Еще я боялся, что кто-нибудь пройдет по тропинке раньше Аозы и перечеркнет весь мой план. Снегурочка белела под веткой, я ее хорошо различал из своего убежища, и не заметить ее с тропинки можно было лишь в том случае, если специально всю дорогу упорно смотреть под ноги.
  Но наш пустырь не подвел. Он был безлюден, как лунный пейзаж, и когда со стороны школы показалась фигурка в белой шубке, сердце мое заколотилось еще сильней. Аоза шла медленно, как обычно, кошек на тропинке не попадалось, и я только опасался, что она повторит свой позавчерашний фокус и мгновенно перенесется к самому дому, благо обстановка позволяла. Но, видимо, она издалека заметила белое пятнышко под веткой и пошла быстрей. Я подался к самой двери, когда Аоза поравнялась с деревом. Она медленно обошла вокруг него, разглядывая Снегурочку, потом осмотрелась - пейзаж был все таким же лунным, - и я затаил дыхание и прижал руки к груди, чтобы заглушить грохот сердца. Достать Снегурочку Аоза никак не могла, потому что ведро я унес с собой. Но ветка внезапно дрогнула, Снегурочка качнулась вместе со своей стеклянной тюрьмой и сама собой спланировала в ладони Аозы, повинуясь ее взгляду. Именно спланировала, опустилась как на парашюте, а не просто упала с ветки.
  Аоза крутила ее в руках, рассматривала и улыбалась, а я едва мог заставить себя сидеть - до того мне вдруг стало страшно. Я представил, как Аоза сосредоточенно смотрит на нашу девятиэтажку - и здоровенный пятиподъездный домище начинает медленно наклоняться, выворачиваясь фундаментом из земли, словно какой-нибудь баобаб, и обрушивается на снег всеми своими лоджиями, окнами и дверями. Аоза переводит взгляд на самолет - и самолет, кувыркаясь, срывается с неба и со свистом падает, падает на пустырь... Но и этого мало! Аоза замечает Луну - и Луна несется из черноты, увеличиваясь на глазах, мелькают кратеры и ущелья, и лунные моря, и столкновения не избежать, а проклятая девчонка смеется и исчезает, чтобы появиться в другом месте.
  Очень мне хотелось убежать, со мной уже было такое, когда пристали в парке пятеро и отняли всю мелочь. Очень хотелось убежать - но я остался на своем ведре. Аоза насмотрелась на Снегурочку и вернула на место. Взглядом, конечно. Чем же еще? И пошла через пустырь к дому. Хоме Бруту, наверное, не было так жутко, когда гроб с ведьмой летал по церкви, как мне, когда Аоза прошла мимо сарая.
  А потом мне от злости даже жарко стало. Это я-то, Санька Котов, девчонки испугался?! Пусть и необычной девчонки - но испугался? Вскочил я с ведра, сдернул с ветки Снегурочку - и ходу домой. Завтра, думаю, ты у меня все расскажешь как миленькая! Знаем мы эти штучки-дрючки! К директору пойду, в милицию, куда угодно, такой прессинг по всему полю устрою, что никакой телекинез не поможет!
  Так распсиховался, что даже ужинать не стал. Сказал, что опять "бэшникам" продули, ушел на свой диван и провертелся на нем чуть ли не до утра. А потом мне приснилась Аоза в наряде моей Снегурочки. Сдергивала взглядом звезды с неба и выкладывала ими тропинку через пустырь. Тропинка получалась красивая, как золотой ручеек.
  Утро было хорошее, солнечное, злость моя за ночь куда-то пропала, и я даже уроки сразу сделал, потом подстрогал клюшку и сходил за молоком в гастроном. Делать-то я все делал, а думал только о предстоящем вечере, о том, как буду разбираться с Аозой. Строил разные предположения, но уж больно все они смахивали на фантастику. И мутанткой я Аозу представлял, и гостьей из будущего, и посланницей инопланетной цивилизации, и биороботом, и шпионкой, в конце концов. Фантастики-то перечитал тьму-тьмущую, так что было из чего выбирать.
  Нефедыч, конечно, меня в школе поддел:
  - Так-то вот, Саня. Плохо, когда ручки начинают болеть, только мы и без твоих больных ручек эту бригаду обыграли.
  Отмахнулся я от него и пошел. Крыть-то было нечем. Не расскажешь ведь Нефедычу про Аозу. Да и кому расскажешь? Вот ведь стоит с учебником, девчонка как девчонка, только красивая, смотрит с недоумением, как рядом Шурупчик с Кириллом возятся, друг друга ломают, а ведь может так взглянуть, что и Шурупчик, и долговязый Кирилл улетят по коридору аж до самой учительской. Дела-а...
  И чем меньше времени оставалось до последнего звонка, тем больше меня трясло. Честное слово, никогда не думал, что я такой псих. Аозу на последнем уроке просто продырявил глазами, словно в телекинезе надумал упражняться, а в результате прослушал вопрос и схлопотал замечание от Кефиры.
  У нас после уроков в классе не засиживаются. Тем более, по телевизору намечалась третья или четвертая серия какой-то муры про любовь. Остались дежурные, Аоза вышла и остановилась у окна в коридоре, а я для конспирации зашел за угол - там у нас на стене всякие стенды развешаны - и принялся читать стенгазеты. Минут через десять дежурные протопали к лестнице и помчались в раздевалку. Потом негромко стукнула дверь нашего класса. Я выглянул из-за угла - Аозы в коридоре не было. Собрался с духом, портфель зачем-то под мышку засунул и пошел к классу. Шел чуть ли не на цыпочках, злился на себя, а поделать ничего не мог. Словом, волновался. Сделал три глубоких вдоха-выдоха и открыл дверь.
  Аоза стояла у окна. Обернулась, увидела меня и опять отвернулась. Наверное, думала, я что-то забыл в классе.
  - Иванова, - смело сказал я, остановился у первого стола, а портфель так и не выпустил из подмышки. - Ты чего домой не идешь?
  Она пожала плечами и, кажется, удивилась. Тьфу, не терплю всех этих тонкостей! Проще всего - вбросить шайбу в зону, а там уже побороться, прижать соперника к воротам.
  - В общем так, Иванова. - Я поставил портфель на стол и вынул Снегурочку. - Вот.
  Аоза узнала Снегурочку и улыбнулась, и перевела взгляд на меня. Меня пот прошиб, когда я подумал, что могу от этого взгляда улететь дальше, чем шайба.
  - Ой, Саша, зачем ты ее с ветки снял? Я же ее на пустыре видела.
  - Дело в том, - медленно и почему-то полушепотом произнес я, - что это моя Снегурочка. Это я ее вчера на ветке устроил и сидел в сарае - знаешь, там рядом есть сарай? - и видел, как ты ее разглядывала.
  Аоза почему-то обернулась к окну, потом испуганно посмотрела на меня. Я почувствовал холод в животе и слабость в ногах, и вцепился в стол, стараясь удержаться во что бы то ни стало. Аоза казалась растерянной. Так мы и стояли молча в пустом классе, а великие ученые с интересом и удивлением разглядывали нас со стен. Наконец я отпустил стол.
  - Ты никому не говорил? - спросила Аоза.
  Я помотал головой. Мы опять помолчали.
  - Пойдем, - коротко сказала она.
  - Куда?
  - К нам. Познакомишься с папой.
  И мы пошли. Мы молча спустились в раздевалку, молча вышли из школы, молча пересекли пустырь - она впереди, а я сзади, - и я даже не догадался понести ее портфель. Молча приблизились к нашему дому, зашли в третий подъезд, поднялись по лестнице и остановились на площадке между третьим и четвертым этажами.
  - Входи, - сказала Аоза.
  Я хотел разозлиться, потому что перед нами была обыкновенная сине-белая стена, и на белом кто-то криво нацарапал: "Спартак" - чемпион! ЦСКА - конюшня". Я хотел разозлиться, но не успел.
  - Ты что, не видишь?
  Я вытаращился на корявую надпись - и увидел. Вместо надписи в стене открылся уходящий в розовый туман коридор. Аоза слегка подтолкнула меня в спину, и я шагнул вперед.
  - Вот мы и дома.
  Я обернулся. Аоза стояла посреди коридора, который растворялся в розовом тумане, и было непонятно, где же все-таки дверь и откуда мы вошли.
  - Саша, снимай пальто.
  И вот тут я, наконец, сел. То есть действительно сел. Уронил портфель и решил отдохнуть. Пол был упругим, как батут, и едва заметно подрагивал. Из розового тумана раздался мужской голос. Из всего сказанного я понял только слово "Аоза". Самое интересное, я не потерял способность соображать и видеть, что происходит вокруг. Аоза сняла шубку и шапку, бросила их вместе с портфелем в розовый туман и что-то ответила с виноватым видом. Что именно ответила - судить не берусь. В школе мы проходим английский, а на других языках я знаю только "дотого" и "хейя-хейя". Из розового тумана вышел, как я понял, Аозин папа. Иванов. Сначала я не сообразил, кого он мне напоминает - дело в том, что он был в просторном длинном синем халате, как у боксеров, когда они идут из раздевалки к рингу, - а потом догадался: отец Аозы напоминал канадского защитника с венского чемпионата, забыл вот фамилию, канадцы ведь каждый год новую команду привозят. Такой же высокий и плечистый, с крупным носом и здоровенным подбородком. Еще бы клюшку в руки, шлем на голову и хоккейный свитер - и получится один к одному.
  Иванов смотрел на меня с грустной улыбкой и я обнаружил, что они с Аозой очень похожи, даже выражение глаз одинаковое. Коридор был каким-то странным: ни стен, ни потолка, сплошной розовый туман. Я понял, что влип и что мне отсюда не выбраться. Это ведь вам даже не шпионы. Я-то уже наверняка знал, кто они.
  - Здравствуй, - сказал этот Иванов и шагнул ко мне.
  Видно, я здорово разозлился, потому что вскочил - куда только моя слабость подевалась? - и ответил:
  - Я все про вас знаю и делайте, что хотите!
  И сообразил, что они запросто могут мне память стереть, в книжках это у них отлично получается.
  - Все знаешь? Все? - переспросил Иванов и грустно так усмехнулся. - Аоза, не держи гостя в коридоре.
  Повернулся и исчез в розовом тумане.
  - Саша, давай пальто.
  Аоза стояла как ни в чем не бывало в своей школьной форме, словно и впрямь была обыкновенной школьницей, и ничего такого сногсшибательного делать не умела. Ну, тут уж я пожал плечами и ответил:
  - Пожалуйста!
  Снял пальто, шапку, протянул ей, а она мгновенно закинула мои вещички в розовый туман.
  - Проходи, Саша.
  Туман напротив меня крутанулся колесом, расступился, и я увидел темный проход. Пригладил волосы, одернул свитер и пошел почти спокойно, а она следом.
  Попробую, конечно, описать их комнату, только у меня, наверное, не получится. Это ведь даже и не комната была, а словно я находился внутри большого розового шара, и стоял словно ни на чем, и все было таким зыбким, переливчатым, какие-то голубые тени порхали... Почувствовал, что меня мягко обняли за плечи и усадили прямо в пустоту - хотя никто вроде и не сажал; рядом сидела Аоза, а напротив - ее отец, только уже не в боксерском халате, а в нормальном костюме, правда, без галстука. Кружились какие-то черно-белые шары, наподобие футбольных мячей, тонули в розовом, а навстречу ползли длинные зеленые стебли. Красиво все это было, но как-то неопределенно... Нет, не могу их комнату описать. Ее видеть надо, а не описывать. Вот если бы в мою голову забраться и посмотреть оттуда моими глазами... Возможно, и стало бы тогда понятней, а так - не могу. И дышалось как-то особенно, словно воздух другой, какие-то странные запахи, необычные, но очень приятные. Даже голова закружилась, так что ни за что ручаться не буду - хотя и помню, о чем мы тогда говорили. Вернее, говорил Иванов, а я слушал, слушал... В общем, я еще в коридоре понял, кто они, но только всего, конечно, не знал, вот он мне и рассказал, и показал.
  Весь его рассказ я не могу передать. Он долго рассказывал, а Аоза еще и угощала меня каким-то странным вкусным напитком. Я могу только общую, что ли, картину нарисовать, осветить вопрос в основных чертах, как выражается наша Кефира. Так вот, Аоза с отцом жили за сотней галактик, куда обычным путем и за миллион лет не добраться. Мир их был чем-то похож на нашу Землю, и в то же время совсем-совсем не похож. Иванов показывал мне всякие картины, они возникали прямо в глубине розового тумана, приближались, окружали со всех сторон, и я словно стоял, вернее, сидел на зеленом лугу, а вокруг росли большие цветы с ярко-красными круглыми лепестками. Рядом тек ручей и сквозь прозрачную воду видно было голубое песчаное дно, и копошились там, на дне, какие-то смешные существа, а за ручьем возвышался холм, утыканный желтыми кустами, суетились возле них птицы, похожие на черные шайбы, и на вершине холма плотной желтой стеной стояли деревья, и стволы их смахивали на вопросительные знаки. Голубое небо над деревьями казалось совсем земным, и даже облака были нашими, пушистыми, похожими на клочья ваты. Только вот трава на лугу закручивалась жесткими на вид спиралями и ярко-красные лепестки цветов медленно сжимались в плотный бутон, затем внезапно распахивались, открывая плоский золотистый диск, и снова сжимались... И три больших гладких камня у ручья были какого-то ненормального фиолетового цвета, и поверхность их начинала время от времени ходить волнами.
  Потом я очутился в каком-то другом месте. Вокруг мчались в разные стороны большие радужные шары, проваливались под землю и улепетывали в голубые небеса, а за широкой серой полосой, похожей на асфальт, покачивались под ароматным ветерком желто-зеленые полутени повыше, пожалуй, нашей девятиэтажки, с шорохом валились на один бок, упруго распрямлялись и падали в другую сторону, и снова распрямлялись, так что кружилась голова... Дома это были, что ли, только уж очень странные дома, хотя хорошо, конечно, что есть всякие странности за миллион звезд от моей Земли. Временами в голубом небе расплывались зеленые пятна, я их еще у ручья заметил, и сверху доносился противный вой.
  А потом я как будто оказался в вышине и глядел сверху на бескрайнее поле, где качались тени-дома и сновали радужные шары. И вдруг снова возник знакомый вой, над серой землей взлетели тени, заметались в воздухе, пытаясь соединиться (или так мне казалось?), а потом медленно упали вниз, превращаясь в коричневый туман, и туман пополз в голубое небо, и откуда-то вдруг появились люди и побежали врассыпную по серой земле, падая и застывая, как сухие ветки на льду. Все это было непонятно, но мне почему-то стало неуютно, и я обернулся к грустной Аозе, теребившей свой школьный фартук, а отец ее смотрел сквозь меня огромными застывшими глазами и улыбался так, словно вот-вот заплачет...
  И еще я побывал в прохладной желтоватой прозрачной массе, похожей на холодец, то есть я просто чувствовал, как эта масса обволокла меня, не давая пошевелить руками, повернуть голову. Вокруг, выше и ниже меня, застыли в холодце какие-то ребята и девчонки в одинаковых оранжевых костюмах, похожих на гимнастические трико. Все они висели с закрытыми глазами и шевелили губами. Жуткая была картина!
  - Школа, - сказала Аоза.
  - Да, школа, - подтвердил ее отец.
  "Хорошенькие у вас школы", - подумал я, представил наших в такой вот школе: себя, Володьку Большакова, Витальку Мухина - и аж поежился, до того мне опять стало не по себе.
  Иванов, наверное, это заметил, потому что картины исчезли и я вновь оказался внутри зыбкого и переливчатого. В жилище пришельцев. До меня, наконец, дошло, что я нахожусь именно у пришельцев, и меня затрясло. Правда, я быстро пришел в себя, как только Аоза и ее папаша понимающе закивали и папаша сказал что-то о "естественной реакции". Чего это ради я должен перед ними трястись?
  Так вот, наш мир, нашу Вселенную пронизывают, оказывается, какие-то невидимые тропинки. Их не так уж много, как объяснил Иванов, но кто умеет - может по ним пройти и попасть в совсем-совсем другое место. Иванов и открыл такие вот тропинки и долго бродил по ним, все подыскивал мир по вкусу. И наконец попал к нам, присмотрелся, потом как-то перетащил сюда свое жилье и забрал с собой Аозу.
  Все было очень просто. Все равно что забросить шайбу с буллита. Просто, как в фантастических историях, которые сочиняли мы с Володькой Большаковым. Только не в фантастическом рассказе это все происходило, а на нашей Земле, в нашем микрорайоне, на самой окраинной окраине нашего города.
  Иванов был, конечно, не Ивановым, и Аоза была не Ивановой, просто он дал ей такую фамилию, чтобы она могла ходить в нашу школу. Он хотел, чтобы Аоза узнала все-все о Земле, потому что возвращаться домой они не собирались.
  Почему? И почему они вообще покинули родину и очутились у нас? Это был, наверное, самый главный вопрос, и я так и спросил у Иванова:
  - А почему вы сюда перебрались? Чем у вас-то плохо?
  Вместо ответа он напустил на меня голубое небо, и я опять висел в этом небе, а вокруг расползались зеленые пятна, уродливые какие-то пятна... Они тускло светились, отражая солнечные лучи, и еще противно выли, а потом вдруг полетело мне в лицо серое бескрайнее поле и я вновь увидел застывших на серой земле людей, похожих на сухие ветки.
  - Мы подошли к самому краю. Мы качаемся и вот-вот сорвемся, - грустно сказал Иванов и, помолчав, добавил, как-то осторожно взглянув на приунывшую Аозу: - Война неизбежна, и там больше ничего не останется.
  Мне стало совсем жутко и тоскливо от этих его слов, да и поздно уже было, мы ведь долго просидели.
  - Я пойду, - пробормотал я.
  Я больше не мог вытерпеть в этой зыбкой переливчатости! Но отпустят ли меня?..
  - Заходи, - ответил пришелец Иванов, поднялся из пустоты и ушел в розовый туман.
  - Вот пальто, Саша.
  Оказывается, я уже стоял в их ненормальном коридоре, а Аоза протягивала мне пальто и шапку. Вокруг тек-растекался их фирменный туман, и я, кажется, понял, почему она стоит вечерами у окна нашего класса и смотрит на небо. В их комнате не было окон.
  - А твоя звезда у нас видна? - спросил я, и мне даже дышать стало трудно от жалости, когда Аоза пожала плечами и вздохнула.
  Да-а, какие уж там фантастические рассказы...
  Я вынул из портфеля Снегурочку и протянул Аозе. Глупо, наверное, получилось, словно малолетку игрушкой захотел утешить, но Аоза взяла грустную Снегурочку и даже улыбнулась.
  - Спасибо, Саша.
  Потом я очутился на лестничной площадке между этажами и долго смотрел на каракули про "Спартак" и ЦСКА. Потом пошел домой.
  Думать мне не то чтобы не хотелось, просто не мог я ни о чем думать. Словно страшно устал. Папа что-то спрашивал, мама, кажется, тоже, но я проплелся в свою комнату и бухнулся на диван. Сил совсем не было. Папа с мамой опять что-то говорили, а я мотал головой и молчал. Отвечать не хотелось. Потом папа сказал, что это возраст такой, так что все нормально, и они ушли на кухню и стали там о чем-то рассуждать. Обо мне, наверное. А я валялся на своем диване и все-таки, оказывается, думал, потому что стало мне вдруг до того обидно, словно выходил один на один с вратарем - и получил подножку, и носом лед пропахал, а судья не свистнул, будто так и надо. Не за себя обидно, а за них, за Аозу и за Иванова этого. Даже не за Аозу, а именно за него. Выходит, он удрал? Испугался и сбежал, и ее за собой притащил? Решил пересидеть в укромном месте? Нашел тихий уголок!
  Сорвался я с дивана, вылетел в прихожую - мамино с папиным "бу-бу-бу" на кухне оборвалось, - сунул ноги в ботинки - и за дверь.
  - Саша, куда ты?
  Это мама крикнула, но я уже скакал вниз по ступенькам; и сам не знаю, как на шнурки ни разу не наступил и не грохнулся. Выбежал из подъезда - и туда, в соседний. Примчался к той надписи между этажами и заколотил кулаками в стену. И понять ничего не успел, как уже втащило меня в розовый туман.
  Они сидели рядышком в этом тумане - Иванов в боксерском халате и Аоза в таком же, только покороче, вокруг снова маячила разная цветастая муть, но чихать я на нее хотел. Я им не дал и рта открыть. Встал перед ними, засунул руки в карманы и спросил:
  - Так вы войны испугались? Убежали сюда, потому что войны испугались?
  Аоза вздрогнула, и пока Иванов собирался с мыслями, я еще поспрашивал:
  - А знаете ли вы, что ошиблись с укромным местечком? У нас ведь тоже ой-ей-ей! Газеты читаете? Телевизор есть? У нас же каждую неделю политинформации - вон, Аоза знает. Про ядерное оружие слыхали? Про рентгеновские лазеры и всякие межконтинентальные ракеты? Так нам теперь что - тоже надо драпать без оглядки? Или под землю залезть?
  Я уже и не замечал, слушают они меня или нет, или готовятся зашвырнуть взглядом за снежное поле. Понесло меня.
  - Вы убежали, другие убегут, потом соберетесь вместе и пойдет все по новой. Начнете качаться на краю.
  И представляете, что он мне ответил, этот пришелец, мастер спорта по телепортации и телекинезу?
  - Не убегут, - ответил он мне. - Никто ведь не знает, как убежать.
  И еще он сказал, что действительно ошибся с этим миром. С моим миром. С Землей то есть. Не разобрался сразу и только потом понял, что нет в этом мире равновесия. Вполне возможно, сказал он, мир обречен. То есть мой мир. Моя Земля. И поэтому им, скорее всего, придется искать уголок поспокойней.
  Не эти слова он, конечно, говорил, но смысл был именно таким, ручаюсь. А Аоза тихонько сидела и смотрела на нас испуганными глазами.
  - Эх вы! - сказал я этим двум чужакам. - Эх вы, трусы! А еще... А еще... Телепортация! Телекинез! Струсили! От своих же сбежали, потому что струсили, и от нас хотите сбежать. Так, конечно, проще всего! Так выгодней, конечно. Эх!..
  Больше я им ничего не сказал. Махнул рукой и пошел, наступая на шнурки.
  Папа с мамой стерегли меня у подъезда. Молча сопроводили до дивана, расспрашивать ни о чем не стали. Я лежал и чувствовал, что они тихонько сидят в соседней комнате, прислушиваясь, переглядываясь и недоумевая, что же такое с их чадом творится. А мне уже и вовсе ничего не хотелось, я уткнулся лицом в пушистый жаркий плед и полетел в розовый туман, в мельтешение разноцветных пятен, в синий дым...
  А потом со мной и вовсе приключилась какая-то ерунда. Чего мне только не казалось в этом полусне-полубреду. Я висел в розовом тумане, вокруг плавали пятнистые шары и беззвучно лопались, натыкаясь на мои руки и ноги. Аоза, настоящая Аоза в костюме Снегурочки грустно улыбалась мне из большущей бутылки, Иванов говорил что-то о наступающем конце света, и вместо рук из рукавов его боксерского халата высовывались зеленые щупальца, а на лбу то появлялся, то исчезал третий глаз. Звезды снежинками сыпались на пустырь, одна горела тревожным и ярким красным светом, как фонарь за воротами после заброшенной шайбы, и лежали на хоккейной площадке, освещенной прожекторами, сухие корявые ветки. Я стремительно вкатывался в зону соперника и ждал паса Нефедыча, а ветки превращались в людей и вставали, выдирались изо льда и со свистом взлетали, растворяясь в черном небе.
  Когда розовый туман чуть расступился, возникло встревоженное лицо мамы, потом все вокруг застыло прохладной желтоватой массой, и в ней очутилась Аоза-Снегурочка, но мой папа ударил по бутылке молотком, и по стеклу побежали трещины, и появился Володька Большаков, потом наша круглая отличница Люда Боброва, и опять посыпались разноцветные звезды, а мне было жарко под колючим пледом, и белая шубка Аозы превратилась в белый халат незнакомой женщины со строгим лицом. Женщина положила руку мне на лоб и сильно нажала, так что Иванов торопливо смахнул щупальцем со лба третий глаз и щупальце превратилось в обыкновенную человеческую кисть... Я глотал какую-то кисловатую, пахнущую лекарством жидкость, а потом и вовсе провалился в темноту, где раздражающе ярким фонарем мигала красная звезда, за которой была пустота, одна пустота и больше ничего хорошего.
  Мне давали еще какие-то лекарства, делали уколы (не люблю уколов!), и потом оказалось, что я проспал чуть ли не целую неделю. Мама, конечно, страшно перепугалась и все твердила услышанное от врачихи нелепое слово "синдром", да и папа, хоть и улыбался мне ободряюще, и подмигивал, но выглядел тоже не очень. Выяснилось, что в своем бреду я рассказал про Ивановых, поэтому вся фантастика была убрана из моего шкафа. Будто в ней было дело! А вообще, я думаю, это их розовый туман сыграл со мной такую штуку.
  Еще день мне не позволяли вставать, хотя я чувствовал себя абсолютно здоровым, и когда мама с папой ушли на работу, принялся слоняться по квартире, заново переживая происшедшие события. Потом сидел у окна в своей комнате, смотрел на уходящее к горизонту заснеженное поле и опять чувствовал себя неуютно, как у них. И еще мне было очень грустно. Потом забежал перед школой Володька и принес вместе с другими новостями вот такую невеселую новость: позавчера Аоза сказала нашей классной, что уезжает, а вчера ее уже не было в школе. Володька ушел, а я продолжал сидеть у окна, и на подоконнике передо мной стояла бутылка с грустной Снегурочкой.
  Я обнаружил ее утром в нашей лоджии. Снегурочка лежала на снегу и была совсем-совсем печальной, и я понял, что Аоза вернула подарок и отправилась дальше, в другие спокойные края.
  Володька ушел, а я сидел у окна и думал.
  "Эх, вы, - думал я. - Найдете уютный мирок и будете счастливы, если это можно назвать счастьем, если можно назвать счастьем такую жизнь, когда живешь и когда тебе хорошо, когда спокойно живешь, но знаешь, что где-то очень плохо, что где-то может погибнуть целый мир. Разве можно быть счастливыми, зная об этом?"
  Вот так я и думал, и смотрел в окно, и мне хотелось плакать, а Снегурочка грустно глядела на меня.
  На следующий день я пошел в школу и все относились ко мне как к больному, аж зло брало. Я же был совсем здоровым, просто какой-то там тормоз у меня внутри вовремя не сработал, но ведь его наладили! Здоровым я был и злым, и мог в одиночку переиграть хоть всю команду "шестибэшников". Один - всю команду! Аозы в классе не было. Класс казался тихой-тихой пустыней. Класс находился в школе, а школа возле пустыря, а пустырь в городе, а город - на нашей Земле, и Земля показалась бы совсем маленькой, если смотреть на нее с высоты, оттуда, где вечерами бродят звезды, и, конечно, ее не разглядеть из другого мира, где совсем-совсем чужое небо, и где можно жить спокойно, наплевав на все, и сидеть вечерами на каких-нибудь инопланетных диванах и радоваться тому, как хорошо удалось спрятаться в укромном местечке. Так прячутся кошки, кидаясь в отдушины подвала под нашей девятиэтажкой, а потом осторожно глядя оттуда круглыми перепуганными глазами. Мой город стоял на моей Земле - и пошли они к черту, все эти пугливые Ивановы...
  А вечером я вошел в соседний подъезд, поднялся по лестнице и остановился у стены со знакомой кривой надписью. Стена была бело-синей, безнадежно прочной, и не было в ней никаких дверей. Пнул я ее от злости ботинком, стукнул кулаком, вытащил из кармана ключ от квартиры, зачеркнул надпись про ЦСКА и "Спартак" и нацарапал сверху: "Скатертью дорожка!" Потом подумал и замазал рукавом, но все равно осталось видно. Стукнул еще раз, на всякий случай, и почувствовал: сейчас зареву, как девчонка. Подобрал портфель и пошел домой. И всем назло весь вечер смотрел с папой хоккей, потом разное барахло свое перебирал - много его у меня скопилось в коробке из-под телевизора, еще с первого класса, потом лег и долго не мог уснуть. Смотрел в окно и представлял, что вижу все эти близкие и далекие звезды, считал их и пускал по небу в разные стороны. На самом-то деле не видел я никаких звезд, потому что небо было сплошной темной тучей и оттуда сыпалась какая-то мелкая белая ерунда.
  ...Хотите верьте, хотите нет, но все же я еще надеялся. Не то чтобы думал об этом постоянно, нет, конечно, но Снегурочка-то все время стояла на подоконнике и каждое утро и каждый вечер смотрела на меня.
  
  Когда в конце августа я вернулся из лагеря, в степи за окном уже громоздилась новая девятиэтажка и над ней занес длинный клюв высоченный подъемный кран, словно собираясь схватить и унести в далекие края. Я вошел в свою комнату и сказал "привет" дивану и книжному шкафу, письменному столу, клюшке и ящику с барахлом. Солнце зацепилось за угол новой девятиэтажки и освещало мой пустой подоконник. Да, пустой, потому что Снегурочка исчезла. Я подошел к подоконнику и прочитал слова,
  написанные на листке, вырванном из тетрадки в клеточку:
  "Мы возвращаемся домой".
  Я, конечно, сразу узнал почерк Аозы, я ведь помнил, как она выводила мелом круглые буквы на классной доске.
  "Мы возвращаемся домой".
  Она оставила записку и взяла Снегурочку, которую я подарил ей в странном мире, заполненном розовым туманом.
  Я сел на диван и положил записку на колени. Мне было тепло и грустно, как пишут в книгах. Я понимал Аозу и ее отца, этих пришельцев, поживших немного на моей Земле. Им было неловко опять встречаться со мной и они только на минутку заглянули сюда, возвращаясь из своего укромного местечка в неизвестной галактике, и отправились дальше. Назад, на свою неуютную родину.
  Честное слово, я тоже пошел бы с ними и постарался чем-то помочь, но где отыскать их мир? И потом, я ведь был нужен здесь, на моей Земле.
  И все-таки верю, что снова увижу ту девчонку, которая когда-то стояла у окна в пустом классе, а потом шла по нашему бесконечному пустырю. Верю, что увижу ее, и не грустную, а смеющуюся, потому что не о чем будет грустить. Я встречу ее, и разобью бутылку, и Снегурочка тоже улыбнется, и мы сотворим навсегда весну и лето, и запретим зиму.
  Нет, пусть будет и зима, но зима только для хоккея, чтобы опять громить "шестибэшников", то есть, простите, теперь уже команду седьмого-"б".
  1987
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"