Вступление

- Когда и как вы заинтересовались русским языком и почему?
- Я заинтересовался скорее русской литературой, а не русским языком, потому что когда я был тинэйджером, я читал в английских переводах Чехова и Достоевского. Мне тогда было наверное 13-14-15, и вот эти два автора произвели на меня колоссальное впечатление. Я думал, что если они так хорошо читаются по-английски, наверно, они ещё лучше в оригинале. И в то время я знал, что есть возможность учиться русскому языку во время воинской службы, воинской повинности, которая в те далёкие годы была просто обязанностью каждого более-менее здорового парня. Уже тогда я думал: но раз нельзя учиться русскому в моей школе, то я попробую устроиться на курсы русского языка, когда буду служить, как оказалось, в авиации, в ВВС. Когда мне было 19, именно в день моего рождения, это было в 56-ом году, я уже кончил школу, сдал все экзамены, но меня призвали на действительную службу только в начале августа, и я решил отметить свой день рождения покупкой учебника русского языка, кажется Потаповой, и учиться - были вечерние классы в местном, Лидском - на севере Англии - университете. И я учился несколько месяцев в 56-ом году, вместе с вполне взрослыми людьми на курсах русского языка, которые дал одни очень приятный чешский доцент русской литературы Лидского университета, которому я до сих пор очень обязан, потому что когда меня призвали в армию, я на самом деле устроился на курсы русского языка. Через первые 10 недель отобрали самых лучших, и я оказался одним из самых лучших отчасти потому, что уже знал немножко русский язык до поступления на военную службу благодаря этому доктору Дресслеру. Я попал в самую лучшую группу, и нас послали в кембриджский университет из лагеря учиться без военной формы год в университете, чтобы стать не письменными переводчиками, а устными. Поэтому я половину своей военной службы провёл в качестве студента кембриджского университета. И решил, пока я там учился, а у меня уже было место в другом университете в Ангии, в Оксфорде (может быть вы слышали, что есть такой древний университет). Я собирался там учиться немецкому и французскому, - надо было выбрать только два предмета максимум. И я решил бросить французский и учиться после авиации, после ВВС немецкому и русскому. И опять-таки мне феноменально повезло, что в конце первого года в Оксфорде была возможность учиться стажёром в МГУ. Это был первый год, когда был задействован обмен между Британией и Советским Союзом. В то время просто не могли найти 20 аспирантов, которые были готовы и свободны, чтобы поехать на год в Советский Союз, и поэтому взяли 14, кажется, аспирантов и 6 студентов. И мы, студенты, учились или в Ленинграде, или в Москве в качестве не аспирантов, а стажёров. Разумеется, после этого я вернулся в Оксфорд, получил очень хорошую степень, из-за чего я получил грант (или стипендию), чтобы учиться ещё два года в Лондонском университете, в аспирантуре. И тогда я получил, это было в 64 году, место в Глазговском университете, где работа - я бы сказал эта "ниша" - мне так понравилась, что я спокойно и очень счастливо провёл здесь уже 32 года. Вот краткий ответ на ваш пространный вопрос, как я начал заниматься русским языком, и что из этого вышло.

- Как попали русские книги на английском языке к Вам? Это было случайно или это было не случайно?

- В то время, надо сказать, я купил этот учебник, если я не ошибаюсь, Потаповой, наверное старшие читатели нашего интервью помнят эту фамилию, я купил его в день своего рождения в коммунистическом книжном магазине в городе Лидс, в то время не только в Лондоне, но и во всех больших британских городах были хоть маленькие, но всё-таки коммунистические книжные магазины, где автоматически был русский отдел. Я думаю, что подавляющее большинство британских коммунистов русского языка не знали и даже не изучали, но по крайней мере там можно было покупать не только русские книги на русском языке, но и русские на английском, и, конечно, книги русских авторов, изданные и переведённые в Англии или Америке. Между прочим, эти книги, о которых я говорил раньше: Чехова и Достоевского, у моих родителей была достаточно большая домашняя библиотека, и вот эти книги я не покупал, они стояли дома в книжных шкафах. Для меня на глубинном уровне Чехов и Достоевский говорят об одном и том же. Если попытаться определить, что в них меня притягивало, что это трагичность человеческой жизни.

- Как потянулась ваша рука к этим книгам?
- Думаю, что я постепенно просматривал, как нормальный мальчик, просто просматривал всё, что было в доме, и наверно наконец-то дошёл именно до полки русских книг. Оказалось, что мои родители были по нашим меркам очень начитанными людьми. Папа покинул школу, когда ему было всего 14. Это была бедная семья, и ему пришлось потом работать всю жизнь, но он всё-таки учился в вечерних классах в разных местах, и, конечно, стал достаточно образованным человеком. И эти книги были его книги, некоторые, как я знал по надписям, были моей мамы, она тоже много читала и до замужества, и во время замужества. Так что я нашёл именно эти книги, как и множество других. И что в них так повлияло на меня? Всё ещё очень трудно сказать. Я сам себя спрашиваю об этом. Потому что для меня, как это ни странно, но на глубинном уровне Чехов и Достоевский говорят об одном и том же. Я бы сказал, если попытаться определить, что в них меня притягивало, что в них есть общее, я бы сказал, что это трагичность человеческой жизни. Я чувствую, что в них очень глубокий, непреодолимый трагизм человеческого бытия, и мне кажется, хотя я никогда не был так называемым "русским мальчиком", то очевидно в моём характере есть, может быть, что-то русское, тем более, что я родился в 37 году и я не знаю, Пётр Константинович, верите ли вы в трансмиграцию душ, но мне кажется, что может быть в моей предыдущей жизни я был российским человеком, который скоропостижно покинул вот этот мир в 37 году, очень оперативно переселился именно в английского мальчика, который родился в том же году.

- Верите ли вы в реинкарнацию?
- Верить, может быть и не верю, но я не могу сказать, что это невозможно. И фактически может быть и было тогда что-то потому, что хотя, насколько я могу проследить, ни по папе, ни по маме абсолютно никаких выходцев из средней Европы, из Восточной Европы, из бывшего Советского Союза абсолютно нет. Поэтому это довольно странно, но, конечно, если не через родителей, а просто в результате реинкарнации - я какой-то Петр Иванович Сидоров, то это, наверно, объясняет очень многое. Потому что в 37 году, как и, конечно, в 36, и 35, и 34, и 31, и 29 погибло колоссальное количество очень порядочных российских советских людей. Так что я не исключаю такую возможность, хотя, конечно, никакой сильной веры у меня в это нет, пока... Может быть студенты и считают меня сумасшедшим, но по крайней мере никогда такой угрозы заключения в психиатрическую больницу у меня не было. Может это ещё мне предстоит...

- Что Вас привлекает в русском национальном характере, в русской истории и в русской культуре, и выделяете ли Вы такое понятие как "русский национальный характер"? Для Вас это объективная или субъективная реальность?
- Да, это, конечно, очень каверзный вопрос. Хотя мы делаем обобщения о национальном характере, и я бы сказал, что грамотные люди всегда, каждый раз говорят, что, конечно, есть очень много исключений, то я бы сказал, что, то, что я нахожу во всяком случае, потому что это, конечно, на самом деле очень субъективно, а не объективно, то что мне, наверно, нравится в русских людях, это мне кажется всё-таки чувство, что мы братья и сёстры. И это чувство "мы" скорее, чем чувство "я", это очень опасно. Но с другой стороны, если нельзя выбрать между "я" и "мы", то, очевидно, проживая главным образом в Великобритании, где слово "я" пишется через большую букву, это очень приятно иногда, и не только для шизофреников, периодически жить - может быть не буквально географически, но интелектуально - в русском мире, где "мы" преобладает над "я". Поэтому это очень приятно, как мы говорим по-английски, иметь своё пирожное или свой пирог и съесть его. Дело в том, что я считаю, что раздвоение личности, хотя и сугубо опасно, но с другой стороны чрезвычайно приятно, потому что можно утром быть "мы", а днём быть "я". И я должен добавить, что никогда в своей жизни не сидел в сумасшедшем доме, скажем лучше - в психиатрической больнице. Может быть студенты и считают меня сумасшедшим, но по крайней мере никогда такой угрозы заключения в психиатрическую больницу у меня не было. Может это ещё мне предстоит... Поэтому я считаю, что я более-менее нормальный человек, но это очень приятно быть не одним человеком, а двумя разными людьми более-менее одновременно. И тут играет роль Достоевский, который говорил о широте русского характера, что можно ненавидеть и любить что-то или кого-то одновременно. И я хотел бы считать себя почётным русским, или почётным российским человеком, потому что на самом деле перевоплощение - это очень приятно. Говорят, например, внутри каждого толстого человека сидит худой человек, который очень хотел бы освободиться от тела толстого, то есть очень приятно быть иногда толстым, иногда худым. Я считаю, что иногда приятно жить в сугубо индивидуалистическом обществе, как в Британии или Америке, где это всё время "я", "я", "я"... Но с другой стороны есть и колоссальная опасность именно в этом индивидуализме, и для противовеса чрезвычайно приятно погружаться в другую культуру, цивилизацию...

I<>- Другую крайность...
- Если хотите, И может быть из-за того, что я иногда живу в русской культуре, иногда в западной культуре, потому что я не считаю Россию частью Европы или Запада. Я не только не являюсь сумасшедшим, но я нашёл этот баланс, этот противовес, потому что знаю преимущества "мы" и я знаю недостатки "мы" на своей шкуре, так сказать. Но тоже по моему личному собственному опыту я знаю плюсы и минусы цивилизации, где "я" считается важнее, чем "мы". Для меня является ли человек русским (или российским), британцем или китайцем играет очень малую роль. Но на самом деле, когда я в России и когда я был студентом в России, там было больше человеческой солидарности. Может быть это в результате вашего ужасного политического режима... Даже тогда люди говорили "они" имея в виду - власти, то есть "мы" и "они", но это всё же "мы" и "они", а не "я" и "они". Очень часто в Америке у меня впечатление, что это "я" против всех других: "Я хочу быть самым богатым" и тому подобное... Я не видел вот этот дух капитализма особенно мерзко выраженным в России, может быть сейчас среди "новых русских" это более заметно, чем это было 30-40 лет назад, но я думаю, что это пройдёт, потому что русские люди всё-таки не американцы. Не думаю, что российское общество и американское общество станут однотипными.

- Но ведь царь тоже говорил в России "Мы, Николай Второй..." Это что, тоже проявление коллективности и коллективизма?
- Наша королева тоже говорит "мы", по-моему она вообще никогда не говорит "я" и лэди Татчер тоже редко говорила (по крайней мере публично) "я". Она тоже любила это так называемое королевское "мы". Но мы прекрасно знаем, что когда премьер-министр, министерша или королева говорят "мы" - это они всё-таки хотят сказать "я". Я знаю, есть тенденции, конечно, к "мы" и в нашем британском обществе, разумеется и в русском и в советском обществе тоже были тенденции к "я", были и есть и будут. Я говорю именно о преобладании. Мне кажется, что не только из-за мира, или общины... И Герцен понял всё-таки много, проживая в Лондоне. Он был не очень счастлив на свободе, в эмиграции. Я иногда себя спрашивал: почему он не вернулся в 61-ом году после освобождения крестьян?... Неужели его бы арестовали? Говорят эксперты, что "да", даже в год освобождения крестьян Герцена заточили бы, наверно, на всю жизнь, если бы он вернулся. Но мне кажется, что Герцен всё-таки понял, что "оба хуже" и Россия - хуже, но Британия, Швейцария, Франция - это далеко не рай. И я всегда очень боялся, что русские люди слишком хорошо склонны были в советские времена думать о Западе и понял, что более высокий уровень - это вначале очень привлекает, но зато потом это недостаточно. По крайней мере я бы сказал для типичного русского человека, который не буржуй. И достаточно скоро. Это я вижу на опыте многих российских эмигрантов, всё-таки хотя жизнь здесь очень материально обеспеченная, но она невероятно скучная для многих русских эмигрантов. Мы знаем, что если через год у власти будет лейбористская партия, то никакой разницы почти-что не будет, а зато у вас, если вернётся через несколько дней к власти господин Зюганов, то это будет очень интересно. Очень интересной станет жизнь. Но, к сожалению, он не вернётся к власти. Между прочим, мы это записываем 24 июня 1996 года, и я смело говорю, что 3 июля выиграет тур господин Ельцин.

Я даже видел сны по-русски...
- Могли ли вы психологически долгое время жить в Советскиой России?
- Имея британский паспорт, конечно, да.

- Психологически?
- Да, да, безусловно. Когда я там был стажёром, как я вам сказал, я попал туда по счастливому совпадению, когда я был ещё студентиком в Оксфорде. Это был академический год 59/60, тогда я даже видел сны по-русски. У меня никаких контактов с Британским посольством почти не было, всё время я проводил не с другими британскими студентами, аспирантами, или почти никакого времени, проводил почти всё время с русскими. И не только говорил почти исключительно по-русски, но, как вам сказал, видел сновидения на русском языке. Психологически никаких проблем не было, но как британский человек, в отличие, скажем, от русского, я не страдал и не страдаю от тоски по родине. Нет, я был бы очень рад, если бы я был намного моложе, и если бы я окончил университет 10 лет тому назад или меньше, я бы обязательно искал бы и, дай Бог, нашёл бы работу в России и жил бы там и работал бы там. Я очень часто думал ещё в советские времена, что если бы можно было найти работу как переводчик на английский русских книг, в Москве или в Петербурге, я бы очень охотно принял бы такое предложение. Почему я не преследовал эту идею, это потому что мне говорили, что если работаешь, скажем, в издательстве "Прогресс" или "Мир", ты переводшь то, что тебе дают, а я, всё-таки не будучи политическим человеком, просто не мог бы переводить всякую там ерунду политическую, которую переводили в то время в колоссальных количествах, нерусские люди. Просто для меня это какое-то старомодное дело принципа. Но я как-то очень не любил советскую марксистско-ленинскую идеологию и не был бы готов переводить эту чушь на английский. И поэтому раз невозможно было гарантировать, что я смогу переводить хороших советских романистов, прозаиков на английский, то это, к сожалению, исключалось. И наверно, меня бы не приняли, всё равно. Но после скажем 55-56 года, если бы я не имел здесь свою очень приятную и комфортабельную нишу в городе Глазго, я бы безусловно переехал и жил в России и, конечно, я бы каждый год на 2-3-4 недели приезжал бы сюда отдохнуть, но, например, современная британская литература меня совершенно не интересует. Британское кино, британский театр - гораздо меньше меня интересуют, чем современный русский театр, современное русское-российское кино, если, конечно, ещё есть современное российское кино. По крайней мере я живу более-менее в русской культуре, и вполне было бы сносно жить в русской стране, но я добавлю: на очень приятном британском паспорте. Жить там, конечно, в комунальной квартитре и иметь советский или русский паспорт, - это совсем другое дело. Я не знаю, есть ли у меня достаточно идеализма, чтобы согласиться на это.

Меня два раза высылали из страны

- При вашей нелюбви к марксистсокой доктрине и идеологии, как складывались формально ваши отношения с советскими властями?
- Очень плохо. Меня два раза высылали из страны. Врали бессовестно, что, как будто первый раз меня выслали (другим во всяком случае так говорили) за то, что я продал как будто три рубашки на черном рынке! Вообще такую ахинею! Я просто вёл себя там, как мне казалось, как свободный человек, не посещал скучные уроки, но формально меня выслали за то, что я заплатил за курсы в Доме Дружбы в Москве и ни одного урока не посетил. Я поехал туда именно на курсы, потому что это был самый дешёвый способ провести 2-3 недели в Москве в то время. А я сказал, когда меня утром в гостинице разбудили кагебешники, раз я заплатил за эти курсы, то это моё дело, посещаю ли я эти курсы или нет. Но, конечно, это был предлог. Очевидно, следили за мною и не считали, что я как-то провожу время с политически благонадёжными советскими людьми. И выслали меня потом второй раз, когда я туда съездил через полтора года, это было в 64 году, хотя формально не выслали, но было ясно, что на полпути наконец-то они поняли, что они впустили меня по ошибке. И отношения резко испортились, переменились. И очень они подозревали, что я передал какие-то секретные материалы другому члену нашей группы, которого раздели на таможне и ничего, конечно, не нашли, ну и так далее. Ну и потом появились некоторые фантастические статьи в советской печати, но всё это чепуха. Я должен сказать, что в 60-ом году, я, познакомившись близко с людьми моего возраста, через 6 месяцев как-то понял, что ни один из них не принимает вот эту идеологию. Вначале, конечно, иностранцам особенно казалось, что они верят, но раз я там провёл в качестве стажёра почти год, я понял уже тогда, и думаю, что я был прав, что почти никто искренне не верит в эту чепуху и чушь. К тому же я очень подозревал, что советские власти сами, то есть самые высокие чиновники, не верят в эту галиматью. Так что я очень спокойно принимал то, что люди открыто притворялись или лицемерили, что, мол, у нас через 20 лет будет не только первый этап коммунизма, но и жизненный уровень гораздо выше, чем в Америке и так далее, и так далее... Что это просто надо говорить, и конечно, я никого не упрекал и не упрекаю, если они врали так, если надо было. Потому что мы не все хотим сидеть в лагерях и сумасшедших домах. Поэтому я не принял систему, не принял идеологию, но мне кажется, или по крайней мере тогда казалось, что почти никто это не принял. Поэтому подавляющее большинство людей было на моей стороне.

- Есть ли у вас любимое место в России?
- Вы знаете, любимое место есть, но я там никогда не был! Один незабываемый день мой был в 60-ом году в Москве в Третьяковской галерее. Я, как я вам уже говорил, читал очень много Чехова, но до тех пор ещё не видел картин Левитана. И я просто гулял однажды по Третьяковской галерее и вдруг - комната, и там - Левитан. Я был просто ошарашен, ошеломлён. Потому что для меня Левитан - между прочим Левитан нерусский по пятому пункту, но по моему мнению никто лучше Левитана не поймал, не понял, не постиг сущность России. Поэтому может, кто знает, я был бы рад быть погребён, похоронен над вечным покоем. Плёс, Волга... Но я там не был, я видел только на картине, но что-то там для меня абсолютно родное. Абсолютно родное. Тучи, угрюмость, - для меня это - Россия. Как это ни парадоксально, но я никогда не задумывался над этим, и вы задали чрезвычайно интересный вопрос. Я был в очень многих красивых, так и очень некрасивых местах в России, но для меня некоторые ландшафты Левитана - самые любимые, хотя я там никогда и не был.

- Есть ли у вас любимое занятие? Вот любимое место есть, а занятие?
- Музыка... Я бы сказал, что ... Нет, не могу ответить на Ваш вопрос, потому что есть какие-то незабываемые, как мы говорим по-английски, и, как это ни странно, мне довольно странно переводить это слово на русский - "experiences", т.е. "опыты, переживания". Однажды, например, я был в Шотландии на берегу местного озера Ломонд (недалеко от Глазго, - шотландцы вообще считают, что Лох-Ломонд - самое красивое озеро в их стране, и что Лох-Несс ему по красоте даже в подмётки не годится... - примечание автора). Это было вечером, и совершенно фантастический воздух... Вода... Ненормальная вода, как будто преображение: иногда бывают такие моменты среди природы, когда на самом деле даже не очень верующий человек думает, что, видимо, Бог всё-таки сотворил мир. Это я чувствовал однажды недалеко от нашего города Глазго, когда было такое спокойствие! И, между прочим, это чувствовали все люди, с которыми я был тогда. Мы остановили машину, нас было четверо, и все четверо чувствовали, что есть нечто божественное в тот час, в том месте. Я был много раз там с тех пор, и ничего подобного там не было. Вот был такой жизненный опыт, который не повторялся до сих пор. Но опять-таки, не отвечая прямо на ваш вопрос, если бы вы меня спросили, какой фильм произвёл на меня самое сильное впечатление в моей жизни, то это будет фильм "Зеркало" Тарковского. Я никогда не забуду, как я понял, что никогда не забуду, где и когда я первый раз смотрю этот фильм. Я вышел из кино в Лондоне, это было в Лондоне, и просто так стоял: у меня было 2 часа до поезда, и я просто стоял там... Очевидно, что-то было ясно билетёру, молодому парню. Я просто там стоял и, очевидно, выглядел так странно, что он понял, что что-то со мной произошло, когда я смотрел этот фильм, ничего не зная о нём заранее. И он очень любезно, и это никогда больше не повторялось, сказал мне: "Если хотите, Вы можете вернуться и посмотреть этот фильм ещё раз бесплатно." Я ответил, что, к сожалению, очень скоро должен уйти, и я бы не хотел уйти в середине фильма. Но большое спасибо... Очень интересно, я, очевидно, был под таким влиянием этого фильма, что совсем посторонний человек, служащий, понял, что со мною случилось что-то не совсем нормальное...

- Не совсем обычное?...
- Если хотите, хотя мне кажется, что когда мы говорим о человеке, что он нормальный,- это колоссальное оскорбление, не хочется быть "нормальным". Когда вы меня спрашиваете, какое моё самое любимое хобби, я предпочитаю проводить свободное время или просто время... Я не могу ответить на Ваш вопрос, потому что могу иметь такое вот переживание или на концерте, или будучи среди природы, или когда я читаю книгу, или когда я перечитываю книгу, или когда я сижу в театре... Когда я смотрел постановку Льва Додина по тетралогии Абрамова "Братья и сёстры", я понял, на что способен театр... Если вы хотите меня прослушать, какое произведение советского театра за всю мою жизнь, какая постановка произвела на меня самое сильное впечатление, а раз мы делаем это интервью для петербургского журнала, то это может быть особенно интересно для читателей. Это постановка очень длинного романа Фёдора Абрамова о жизни в северной русской деревне после II Мировой войны, именно "Братья и сёстры". И когда я первый раз в Мюнхене, в Германии (что особенно важно) смотрел эту постановку, - это было примерно в 89 или в 90 году, ещё при советской власти, - я наконец-то понял Вторую мировую войну: её трагедию. Обычно советские книги так писали о Великой Отечественной войне, что по крайней мере для иностранца это было скорее скучно, чем интересно, или во всяком случае эти "военные романы" не трогали молодого иностранного читателя. Но когда я смотрел эту постановку Льва Додина по тетралогии Абрамова "Братья и сёстры", я понял, на что способен театр. Потому что то, на что не были способны разные советские писатели, был способен режиссёр, который дал мне понять весь трагизм жизни поколений советских людей, и к тому же он делал это, я бы сказал не политически, а гораздо лучше, гораздо глубже, и я впервые понял, что вот эти мужики и бабы - это мои братья и сёстры. И это опять-таки было такое переживание, которое я не ожидал, тем лучше оно запоминается. Если уже знаешь заранее, что это будет незабываемое, то на самом деле оказывается за-бываемое... Но я смотрел эту постановку с немцами, они (русские) показывали эту пьесу своим "врагам", которые проиграли эту войну и жили примерно в 25 раз лучше, чем победители. Надо сказать, что немцы приняли эту постановку гораздо более восторженно, чем британцы. Может быть здесь как-то проявлялось чувство вины. Но вообще таких аплодисментов я, пожалуй, нигде никогда не слышал, хотя я смотрел эту постановку несколько раз и в Британии. Мне кажется, что только немцы адекватно восприняли её, и для меня это опять-таки такой незабываемый experience и, конечно, никогда не знаешь заранее, что окажется незабываемым. Поэтому я всё ещё не могу ответить на ваш вопрос, какое у меня самое любимое занятие. Потому что если это - чтение, то подавляющее большинство книг, которые я читаю, очень хорошие, если это кино, если это спорт, то, конечно, только один матч из тысячи. У каждого человека должно быть большое разнообразие интересов, потому что если просто говорить, что моё любимое занятие вне службы - это музыка, это немножко печально, если любимое занятие только одно. У меня много любимых занятий и ужас, что так мало времени.

- Вы часто смотрите русское телевидение здесь?
- Вы, наверное понимаете, раз вы работаете на этом же этаже, что хотя я не курю и почти не пью, но жить без первой программы российского телевидения не могу. Я слушаю по крайней мере два раза в день Вести, новости, потому что я вру (или говорю) себе, что хочу знать, как переводят на русский самые новые термины в экономической и политической жизни. И раз я от времени до времени работаю устным переводчиком, то, конечно, необходимо, чтобы я знал и понимал неологизмы, новые выражения и так далее. Но на самом деле, хотя я не интересуюсь жизнью политической, экономической, финансовой и так далее в Британии, я очень интересуюсь современными событиями в России, и последние 10 лет были очень богаты событиями. Поэтому когда я не в Глазго и у меня нет возможности смотреть "ОРТ-1-ую программу" я бы не сказал, что я страдаю, но как только я возвращаюсь в Глазго - первым делом я включаю и смотрю: "Ну что там случилось в моё отсутствие?!" Конечно, это тоже своего рода мания, но это меня абсолютно не беспокоит. Слушать дикторов, а когда есть интересные другие программы - смотреть периодически их - это не потеря времени. Даже мне кажется абсолютно нужно.

- Переводили ли вы русских или советских авторов на английский язык?
- Я бы очень хотел больше переводить... Между прочим, как раз сегодня мне звонили, потому что я буду переводить во время отпуска (отдыхать я, конечно, не буду) книгу об Архангельске, но вы, наверное, спрашивали о романах и прозе... Достаточно мало... Я издал и отчасти перевёл одну антологию русской литературы после 45-ого года. Вот эта антология вышла лет 20 назад в издательстве Pinguin; перевёл одну книгу польского коммуниста, который просидел в Гулаге 23 с половиной года. Первое, что я перевёл на английский, это пьесу Виктора Розова, а это сделал ещё будучи стажёром в Москве в 60 году. Я очень люблю переводить, но сравнительно мало перевёл и по разным причинам. Пожалуй, хотя это говорит не очень красиво, на Западе скверно платят переводчикам. Плохо переводить я не могу и не хочу, а так мало платят, что это просто с финансовой точки зрения невыгодно, неприбыльно, и именно из-за этого я очень завидовал профессиональным литературным переводчикам в Советском Союзе. Это была очень почётная профессия, великолепные переводчики, и когда я говорил раньше, что я очень хотел стать переводчиком в Советском Союзе, разумеется на английский, я говорил об этом (я не хочу, чтобы вы думали обо мне как о гнилом идеалисте) отчасти и потому, что мне бы хорошо платили. Наверно теперь плохо переводят, и это как и на Западе: они не считают, что это творчество. Хотя для меня литературный перевод на самом деле очень творческий процесс. И надо иметь колоссальное интуитивное чувство своего родного языка, чтобы адекватно или более чем адекватно переводить любого хорошего оригинального автора, писателя с любого другого языка. Но я сравнительно мало, к сожалению, до сих пор переводил. Иногда думаю выйти в отставку и всё время заниматься литературным переводом, но с экономической точки зрения это пока невозможно, но я очень скоро переведу книгу о памятниках архитектуры в Архангельской губернии и надеюсь, что книга выйдет в Архангельске в будущем году.

- Когда вы читаете русскую литературу по-английски, у вас руки не чешутся исправлять переводы?
- Да, да. Но я человек весьма наглый, и когда я иногда читаю по-русски, я очень хочу, как мне кажется, улучшать русский язык русских людей. Иногда мне кажется, что они скверно, неуклюже пишут. Я на самом деле неплохой редактор. Очень хочется редактировать. Я очень хорошо считываю тексты и по-русски и по-английски. Очень много лет я работал (может быть это вам неинтересно) в так называемом "осином гнезде" - в отделе самиздата на радиостанции "Свобода" в Мюнхене. Там я считывал тысячи и тысячи страниц перепечатанных произведений самиздата, конечно, по-русски. Поэтому у меня достаточно богатый опыт, и я понял уже очень давно, что мало кто в современном мире умеет читать на своём родном языке. Это очень трудно... Я иногда говорю своим студентам, что вы, наверно, думаете, что вы владеете вашим языком... Почти никто из вас им не владеет: вы пишите неряшливо, вы пишете некрасиво, неужели вы это сами не замечаете?! Какой у вас дубовый язык... Поэтому я считаю, что читать - этому тоже надо учить людей. Это не только трудно переводить или писать на чужом языке, это очень нелегко читать и писать на своём родном языке и, конечно, - это просто агония читать не только по-английски, но и по-русски. И между прочим, я просто добавлю, что хорошо знаю немецкий и французский. Так что фактически я читаю одинаково плавно на четырёх языках и очень боюсь, что перспективы для Великобритании очень печальные именно в этой сфере, потому что мы, конечно, считаем, что раз мы имем английский в качестве родного языка, нам не только не надо овладеть никакими другими языками, но нам особенно не надо стараться и говорить хорошо на своём родном языке, потому что все эти иностранцы нас всё равно хорошо понимают.

- Прямо за вашей спиной стоит Платонов. Вы бы взялись его переводить на английский?
- Да, но только если бы мне дали много времени, потому что у Платонова очень своеобразный язык. Может быть легче переводить Платонова на американский английский, чем на британский, но делать это быстро, я считаю - невозможно. Конечно великие гении Моцарт, Шуберт могли за пять минут написать очень хорошую песню... Но если Платонов писал какой-нибудь роман, скажем, "Чевенгур" или "Котлован" в течение одного года, то для перевода не на славянский язык нужно по крайней мере в два раза больше. То есть абсолютный минимум для приличного английского, или французского, или немецкого перевода - это два года. А вот наши издательства не дают такой срок. Не платят.

е-mail: p.kornakov@bradford.ac.uk

back to main list of my articles