В моей комнате всегда светло и празднично оттого, что она находится на южной стороне и солнце светит в мое окно с утра и до самого вечера. Вот и сейчас его лучи игриво падают на пожелтевшие страницы потрепанного учебника и мешают мне сосредоточиться. Я буквально силой заставляю себя вникать в эти загадочные строчки, формулы, графики... А сама думаю о том как сейчас хорошо на улице. На нашей обжитой, уютной, пыльной улице засаженной тополями и яблонями, где разноцветные игрушечные домики в два этажа разбросаны, словно кубики от детского конструктора.
Резкий свист выдергивает меня из состояния мечтательной дремы, взрывает полуденный зной.
- Ле-е-е-нка-а-а, - слышу я. Это Лёшка зовет меня, чтобы я выглянула в окно.
- Вот ирод проклятый, совсем оглушил! Ну что ты свистишь?! Что ты орешь?! Возьми да подымись! - ругается на него баба Люба.
Она всегда сидит на лавочке у нашего подъезда. Весь день. У нее больные колени и поэтому она вытягивает ноги сложив одну на другую. Руки она скрещивает на груди и от этого вид у нее генеральский.
Я раскрываю створки окна и свешиваюсь вниз. Лёшкино лицо расплывается в самодовольной улыбке.
- Выходи? - говорит он мне.
- Я физику учу. Еще полпараграфа осталось. - На самом деле мне совершенно наплевать на физику, алгебру и прочие науки. Я уже знаю, что пойду гулять, но мне нужно, чтобы меня поуговаривали.
- Потом доучишь, - нисколько не смущаясь отвечает Лёшка. Он меня насквозь видит, а может просто от природы такой самоуверенный.
- Ладно, - как бы с неохотой соглашаюсь я, - сейчас выйду.
Но сперва я решаю по новой зачесать волосы в хвост, и только потом, сунув босые ноги в сандалии, галопом выбегаю из своей квартиры. Я с грохотом несусь вниз по обшарпанной деревянной лестнице, ступеньки которой уже порядком истерлись, особенно в середине. Я вылетаю из подъезда, на ходу перескакиваю через ноги бабы Любы и, не останавливаясь, кричу Лёшке
- Бежим!
Он устремляется за мной, досадуя, что я впереди него.
- Вот чертенята! - несется нам вслед.
Мы бежим по желтовато-серой пыльной дороге располосованной мотоциклетными и тонкими велосипедными шинами. Наши ноги моментально становятся такого же цвета. Если по ним провести пальцами, то останется светлая полоска очищенной кожи. Но нам с Лёшкой сейчас не до этого. Мы бежим как сумасшедшие, и полевая трава больно стегает наши голые лодыжки и голени. Ни он, ни я не обращаем на это внимание, потому что оба хотим прибежать первыми. Но Лёшка все-таки обгоняет меня и поэтому я сбрасываю скорость и успеваю резко остановиться у самой кромки воды, а Лёшка на полном ходу врезается в речку.
- Я выиграл!!! - кричит он. Его щеки раскраснелись, он глубоко и шумно дышит, но он абсолютно счастлив.
- Так не честно, - обижаюсь я, - конечно, ты быстрее бегаешь - ты же мальчик.
- Ну и что?! Зато ты раньше начала. - Не принимает моих аргументов Лёшка.
Я присела на корточки и подставила ладони течению.
- Все равно, ты мог бы и уступить.
Лёшка не спорит. Ему хорошо, его победа за ним и ему просто лень со мной спорить. Он зачерпывает прозрачную прохладную воду и брызгает ею в лицо, потом растирает по шее. Его закатанные до колен штанины совсем промокли, но его это совершенно не беспокоит. Он вытягивается на песке, закинув руки за голову и разбросав ноги в стороны. Еще у него есть привычка выставлять вперед свои пятки, как будто кто-то все время заставляет его тянуть носки на себя. Наверное, это у него оттого, что он носит обувь не своего размера и старается, чтобы она с него не слетала. Родители нам всю одежду берут на вырост.
- Знаешь, я сегодня приделал трещотку к заднему колесу и снял с него крыло. - Лёшка обожает свой велосипед и все время что-нибудь придумывает.
- Что же ты его с собой не взял? - у меня с его велосипедом отношения натянутые.
- Но ты же сама сказала, что больше никогда не пойдешь со мной гулять, если я еще раз приду к тебе с ним? - удивляется моей нелогичности Лёшка.
- Конечно, говорю я, - вечно ты хвастаешь своим велосипедом. Приедешь и гоняешь вокруг дома, а я сиди и смотри - очень интересно.
- Но я же предлагал тебе - давай научу?
- Не надо мне твой велосипед. Не хочу я как ты с разбитыми коленками ходить.
Лёшка не знает, что мне возражать и поэтому молчит. Ему все равно, что я не люблю его велик. Я тоже молчу и сгребаю песок в одну большую кучу.
- Вот раздобуду еще цветной проволоки и обмотаю еще и переднее колесо, - Лёшка никак не может расстаться со своим велосипедом. Его мысли все время невольно на него набредают.
Я молча отодвигаюсь от него и забираю с собой свою кучу. Даю понять, что обиделась.
- Ленка, ты чего? - обеспокоенно спрашивает он.
Я молчу. Надулась.
- Ну, чего ты? - он кладет мне руку на плечо и заглядывает мне в лицо, но я вывожу свое плечо из-под его руки и отворачиваюсь.
Лёшка резко встает и отходит на несколько шагов. Там он садится, обхватив колени руками, и тоже не смотрит на меня. Мол, ну и не надо, я тоже могу обидеться.
Оттого, что Лёшка не уговаривает меня, не просит прощенья, я злюсь еще больше, но виду не подаю. Сижу себе, строю замок из песка. Крупный речной песок царапает кожу и плохо собирается, из него не так удобно строить как из озерного или морского. Но во мне столько энергии злости, что скоро у меня вырастает довольно большой замок. Я старательно трамбую его, делаю башенки, ров, крепостную стену, и остается выложить дорогу к воротам. Для нее мне нужны совсем мелкие плоские камушки, гладкие и ровные. Я кладу их один к одному и слегка вдавливаю в песок. Я погружаюсь в медленную и однообразную работу и совсем забываю о своей обиде. Вообще обо всем забываю. Мне кажется, что я выкладываю себе дорогу из желтого кирпича, ведущего в великолепный по своей красоте и величию изумрудный дворец, где все блестит и сверкает, где меня ждет исполнение всех моих желаний и мечтаний. И злость потихоньку проходит. Мне уже хочется, чтобы Лёшка подошел ко мне и что-нибудь сказал, можно даже про его дурацкий велосипед. Но он не идет, а позвать самой не позволяет гордость. И я небрежным движением стаскиваю резинку с волос. Они у меня длинные - почти до талии, светлые, особенно те пряди, которые выгорели на солнце. Они рассыпаются по спине и падают мне на лицо. Я знаю - Лёшка не выдержит.
Зимой нас водили в кино, и там ему досталось место прямо за мной. В зале, конечно же, было темно. Где-то ближе к середине фильма я почувствовала, как Лёшка протянул руку и едва-едва, самыми кончиками дрожащих пальцев дотронулся до моих волос так, чтобы я ничего не заметила. И по моей спине, загривку, прямо к самой макушке побежали легкие, невесомые мурашки и собрались там в одну кучку, заставив меня сидеть затаив дыхание.
Лёшка не выдержал! Я спиной ощутила как он замер в напряжении, как двигается ближе, как борется с собой, не выдерживает и протягивает руку. Я победила! Эта победа будет покруче той, что одержал он! Мне бы сейчас встать и, не оборачиваясь, гордо зашагать прочь. Но эти легкие, невесомые мурашки огромной тяжестью ложатся мне на плечи и уносят с собой в макушку всю мою волю, отчего мои руки и ноги становятся совершенно немыми. Я не двигаюсь и более того, точно так же как Лёшка замираю от напряжения. А он перебирает дрожащими своими пальцами мои распущенные волосы, гладит их, отводит с лица упавшие пряди. Я не смотрю на него, я не могу, я смотрю в песок. Тогда он берет мое лицо в свои ладони и поднимает его к себе. У него шершавые теплые ладони, о которые хочется потереться щекой. Но я не могу. Я вообще ничего не могу. Лёшка тянется и целует меня, горячими влажными нежными губами, отодвигается и, не выпуская моего лица, смотрит мне в глаза. И в его глазах я вижу все сокровища моего изумрудного дворца, все сбывшиеся мечты и я сама, САМА его целую. Я не могу от него оторваться, мне так страшно, что сейчас он выпустит мое лицо, и всё разом кончится. Я совсем оглушена этим новым ощущением другого человека.
Домой возвращались молча. Возле подъезда баба Люба открыла было рот, чтобы по привычке проворчать что-нибудь, но, посмотрев на нас, молча закрыла его и почтительно подогнула ноги давая нам дорогу.
- Приходи завтра с великом - научишь меня кататься, - предлагаю я Лёшке.
Почему-то теперь для меня совершенно не имеет значения, придет ли он с великом или без. Я готова весь день смотреть, как он носится по двору, ничего не требуя и не чувствуя обиды.
- А хочешь, я его брату отдам? - видно и для Лёшки это теперь было все равно.
У нас обоих появилось нечто большее. Нечто более важное, ради которого мы готовы были добровольно сдать все свои позиции и при этом чувствовать себя победителями. Отдать другому и быть от этого ужасно счастливыми.
Вечернее ласковое солнце все еще нежно гладит нас своими золотисто-розовыми лучами. Мне тепло под ними, но еще теплее мне от ощущения влажного следа оставшегося на моих щеках после Лёшкиных шершавых ладоней.