Аннотация: Это сопли, розовые-розовые-розовые. Мне было до тошноты противно писать это. Но я справилась.
Маргарита Коровина
Минуты охотника
Окно, прыжок, сухие ветки на прелой листве. Тихий скрип затворяемой рамы, три шага на цыпочках из светового квадрата. И долго-долго бежать по холодному асфальту...
Вслед из окна злые матерные угрозы...
Никто не умеет ругаться так мерзко и грязно, как Леня. Он мажет бранью, покрывает ею, как штукатуркой, наслаждаясь процессом, оскорбляя тщательно и со вкусом...
Мара затаилась в кустах на горушке. Отсюда хорошо видно сад, по которому муж ходит с топором в руке. Шаги осторожные, крадущиеся, как у индейца легендарного племени команчей. Кончик крупного носа шевелится, ходят желваки на скулах, подчеркивая суровые морщины у рта. Леня-Большой-Охотник. Вот он замер, прислушивается к ночным шорохам, глаза зорко высматривают добычу. Если бы этот охотник еще умел читать следы, как краснокожие, то у Мары не было бы и одного шанса остаться в живых этой ночью. Хотя, может быть, он и не стал бы ее убивать, может, ему нужен только ее страх, вот эти минуты торжества и власти, минуты охотника. Возможно, для него они полны шорохов и запахов, детских почти забытых ощущений Вселенной, горячих звезд над головой и холодного воздуха в горле, от которого потом ангина, и мама поит чаем с медом. Или это минуты четкого чеканного шага, противостояния человека и мира, в котором царю природы обеспечена победа - эфемерная, потому что человек - это Леня, а мир - это Мара, и грош цена победе мужчины над слабой женщиной.
Мара замерзла. Сухие травинки кололи босые ступни, с кустов падали большие холодные капли то ли росы, то ли дождя, то ли слез. Хотя, о чем Маре было плакать? От жалости к себе? Но стоит ли жалеть не юную уже женщину, добровольно обрекающую себя на ночную охоту? Она может уйти, но не уходит. Она выскакивает в окно и смотрит с горушки на гордо вышагивающего по двору мужа. Она любуется его минутами охотника.
Это бывало и с ней, Мара помнит. Тогда она была еще Маринкой. Остро пахли тополевые почки, розовели молоденькие листики бузины, резали кожу листы осота. Свежеошкуренный лук был скользким как мыло. Мара-Зоркий глаз сидела в засаде, ждала подлых бледнолицых, убивших ее любимого. Вот они идут. Стрела замирает на мгновенье, звенит тетива, враги падают на черную землю... И кричит в окно мама:
- Маринка, иди домой!
Засвистела под горой электричка. Мара вздрогнула, возвращаясь из детского далека. Муж уже ушел в дом, топор торчал в стене сарая, как символ законченных боевых действий. Можно возвращаться.
Утро. Солнце. Кружевная занавеска колышется слегка. Мара старомодна. Она вешает на окна гипюр, столики покрывает бабушкиным шитьем, а на комоде у нее стоят слоники и старинный чернильный прибор без чернил. И живет Мара с мужем в старом деревянном доме. Первый этаж врос в землю, на крыше мох. Мужу лень чистить, а Мара боится высоты. Можно нанять гастарбайтеров, но им нужно платить, а денег нет. Муж ваяет сайты, и доход у него такой же виртуальный, как и работа, а Мара тратит свою зарплату на косметику. Тени, пудра, тушь, карандаши. Боевая раскраска Мары Зоркий глаз. Тюбики и баночки, запахи огурца и ванили, жидкости и кремы, с блеском и эффектом загара. И у всего этого есть одно общее - совершенная бесполезность. Поэтому в уголках Мариных глаз лучикам сходятся морщинки, кожа всегда имеет один цвет - землистый, а волосы напоминают мятую соломку.
По утрам от Лени пахнет перегаром, гнилыми зубами и потом. Мара, едва проснувшись, соскакивает с постели и бежит на кухню. Кофе и сигарета. Гастрит и бронхит. Но все равно хорошо. Мир приобретает форму и аромат чуточку более приятный, чем Ленины миазмы.
Солнечный квадрат ползет по стене, минует Мару, раскладывающую пасьянс старыми затертыми картами на вышитой розами скатерти, и добирается до супружеской постели. Леня морщится и стонет, а Мара смотрит на его лицо и отмечает машинально: уголки Лениного рта опущены, как у Митяя - старшего сына, а сонная складочка на щеке точь-в-точь, как у Ванечки - младшенького отпрыска. И улыбка сама собой появляется на Мариных губах, воспоминания о пережитом счастье наполняют душу теплом, и Мара кричит, преодолевая Ленин сон:
- Лень, я суп сварила картофельный, будешь есть?
Муж потягивается на постели и бормочет:
- Буду, но сначала кофий подай.
Мара насыпает кофе в пол литровую чашку, заливает кипятком, добавляет шесть ложек сахару и подает Лене. Он ставит чашку на грудь, вытягивает губы трубочкой и шумно отхлебывает большой глоток.
- Хорошо.
Леня по утрам любит есть суп. Горячий, с хлебом, сметаной и кетчупом. Хотя, конечно, время Лениного пробуждения трудно назвать утром, скорее это ранний вечер, но оба: и Мара и Леня без тени сомнения называют его утром. И считают суп немного неуместным, но вполне допустимым капризом творческой личности.
Солнце опускается к горизонту, его прощальные лучи окрашивают окна домов пурпуром, Мара включает настольную лампу с потрескавшимся пластиковым абажуром, а Леня уходит в сарай колоть дрова.
Через час он возвращается с охапкой золотистых поленьев, глаза его подозрительно блестят, а к запаху перегара добавляется кислая вонь дешевого пива. Мара собирает карты и прячет их в шкаф. Леня болтает оживленно, вспоминает детство, маму-покойницу, одноклассников, потом однокурсников, потом признается жене в любви и тащит в спальню. Откуда-то возникает бутылка водки, супруги пьют за любовь - Мара стопочку, а Леня стакан. Пьяные слюнявые поцелуи, судорожное сдергивание одежды, падение на постель и... Леня засыпает, забыв о супружеском долге и любви. Мара укрывает мужа одеялом, одевается и идет топить печь.
Сырые дрова горят плохо, Мара нервно курит, заталкивает в ненасытную пасть печи все новые и новые порции щепок и слушает Ленин храп. Она знает - сегодня это ее последние спокойные минуты.
Леня просыпается, молча одевается и уходит. Он помнит - они пили за любовь, потом целовались... Но дальнейшее стерто из его памяти, и он не знает, показал он свою мужскую силу или... как мальчишка... а у жены спрашивать стыдно... Осторожные намеки вроде подтверждают - все было в порядке, но в глубине Мариных глаз он угадывает правду и злится. И что еще ему делать, кроме как ретироваться с поля проигранного боя...
Резко хлопает дверь, торопливые шаги по ступенькам, Леня стремительно пробегает мимо окна. А Мара смотрит ему вслед, и ей становится жаль его. Вся жизнь прожита вместе, потрачена на странные игры, дипломатическое молчание и ссоры не о том. И скоро придут минуты охотника, когда каждый из них окажется один на один со своими инстинктами, обидами и страхами. Муж будет гнать их от себя, сжимая в руке топор, а жена побежит от них прочь в темноту ночи.
Мара сварила себе кофе, закурила сигарету. Затишье перед бурей. Наслаждение покоем, который скоро будет разрушен. Мирно потрескивающие дрова в печке... Желтые отблески на полу... Синеющее небо за кружевными занавесками... И так обидно, что скоро нужно будет открывать окно и бежать босиком по холодной земле. И словно в насмешку над Марой с быстро темнеющего неба начали падать снежинки. Сад белел на глазах, превращаясь в чистый лист, по которому можно написать все, что душе угодно.
- Может, не уходить, может остаться и встретить Ленину ненависть - глаза в глаза? - Марин голос вспугнул тишину дома, с треском обрушились поленья в печке, испуганно подскочил на диване грязно-белый кот Васька, сегодня утром вернувшийся после трехдневного загула.
Мара усмехнулась, затушила сигарету. Привычка - страшная вещь. Так тяжело изменить установленный порядок, даже если он и тяжел и опасен. Да и есть в этом какой-то азарт - обмануть, запутать следы, уйти... И сидеть на горушке в полной безопасности, наслаждаясь превосходством дичи, ускользнувшей от охотника.
Протрезвев, Леня допытывается, где Мара прячется. Но она молчит. Он ласков и нежен в такие минуты, но в глубине его зеленых глаз Мара видит отблески топора и нетерпение охотника, идущего по следу. Это - игра на грани безумия, на один шаг от смерти. Острое чили в мешанине пресных будней. Если нет радостей, приходят кошмары. И когда-то - трудно даже вспомнить когда, Маринка стала Марой...
...Голубело небо за кружевом занавесок. Облетали золотые листья с берез. Маринка сидела на подоконнике еще открытого окна и курила. Леня вышел из спальни, лохматый и небритый. Сел рядом. Обнял.
- А мне кошмар приснился. Я шел по улице, а ты вдруг оказывалась передо мной, я поворачивал в другую сторону, бежал, а ты опять передо мной. Я карабкался в гору - а ты передо мной. Я плыл по морю - и тут ты передо мной. Ты мой кошмар.
- Да, я твоя кошмара.
- А можно просто Мара?
- Можно.
Тогда было смешно. А сейчас Мара-кошмара ждет пьяного Леню, чтобы отнять у себя и подарить ему минуты охотника. Она могла бы надеть сапоги, пальто, шапку... Но она стоит у окна, не зажигая света, и курит сигарету за сигаретой. А потом выскочит в окно босая, в домашних брюках и тонкой кофточке, побежит по саду, оставляя на чистом листе все те же слова-следы...
Снег сыпал сплошной белой стеной. За окном становилось все светлее, а в комнате все темнее. Догорели поленья в печке, по алым углям пробегали синие язычки пламени. Чернели углы комнаты, вбирая в себя Марин страх, усталость, отчаяние, боль...
Хлопнула дверь. Звякнул топор. Мара открыла окно, встала на подоконник. Леня вошел в комнату, прислонился к печке. Остро отточенное лезвие топора отразило красный огонек печи - как будто окрасилось кровью. Мара повернулась лицом к саду, собираясь выпрыгнуть из окна. Белая снежная целина лежала перед ней, поблескивая в свете уличного фонаря. Чистый лист. Пиши, что хочешь... Начни сначала...
Мара повернулась лицом к Лене. Он поднял топор. Выругался грязно и витиевато.
Мара спрыгнула в комнату, подошла к мужу, обняла, прижалась крепко.
Топор упал на пол. Ленины руки долго - Мара уже почти отчаялась - висели безвольно вдоль тела, а потом обняли жену. Дичь устала убегать, охотник устал охотиться... Игра закончилась...