Вечером мы сидели в баре. Пили кофе и разговаривали.
Я, склонившись над столом - поближе к своей спутнице, говорил ей:
- Жизнь лишена настоящего: существует лишь прошлое и будущее. События воспринимаются либо как предопределения, либо как свершившиеся факты. В этом случае происходящее лишается динамики, становится неподвижным, статичным. И - происходит остановка времени. Либо время разворачивается...
За столиком впереди нас пили водку какие-то мужики-работяги. У одного из них были усы, как у запорожского казака: две липкие сосульки свисали ниже подбородка. У другого наполовину отодран воротник болониевой куртки.
Тот, с усами, громко доказывал второму:
- Любовь - это самопожертвование, но ты этого не можешь понять...
Второй в ответ, возмущаясь, стучал по столу кулаком.
Собеседница моя улыбалась. У каждого - свой мир. Со своим прошлым, будущим и настоящим. Или отсутствием одного из них.
- Ты понимаешь, о чём я?
- Частично...
Вскоре мы ушли.
Спустя несколько часов я брёл по окраине города. Я проходил мимо громоздких и чёрных, как гробы, общежитий, мимо каких-то заросших густым кустарником дачных домиков. Сначала шел по дороге, затем - по тропинке... Неожиданно справа от себя я увидел несколько крестов. Подошел, чтобы рассмотреть, и кресты превратились в электрические столбы-недоросли. То, что я видел, не было кладбищем,а оказалось подземной подстанцией.
Ни машин, ни людей. Громче всего в темноте звучал моё собственное дыхание.
В конце концов, я вышел на освещённую улицу. Шел по ней. Впереди меня, в ту же, что и я, сторону неторопливо шагал человек. Мне пришлось идти за ним следом; вскоре я нагнал его. Я услышал, что как что-то бормочет, затем человек остановился, развернулся ко мне и закричал:
- Я говорил тебе: здесь никого нет! Я же говорил тебе!
Я обошел сумасшедшего стороною и шел дальше, почти бежал. Вслед мне доносилось: "Пылесос работает! Ты слышишь: пылесос работает"...
Вечером следующего дня я так же возвращался домой. Шел крупный снег, по ткани капюшона тарахтели снежинки. На автобусной станции - столпотворение. Маршрутные такси и автобусы брались штурмом. Кто-то часто и громко вскрикивал. В глубине снегопада происходило что-то странное - незначительные звуки сливались воедино, громкие же становились отчётливее и в своём одиночестве приобретали не существовавшую до сих пор значимость.
В какой-то момент люди утонули в снегопаде, остались лишь автомобильные гудки и бормотание репродуктора: "Граждане, в связи с опасностью террористических актов..."
Не дождавшись троллейбуса, я пошел пешком. Мне нужно было бы преодолеть около восьми километров.
Переходя железнодорожный мост, я увидел, что мир сжался в спазме до размеров светового шара. Внутри шара - тусклое электрическое солнце, крест фонарного столба, пара застрявших в пробке автомобилей и я. И - где-то вне моего мира, в кромешной темноте, гудел поезд.
Пройдя около трети пути, я вдруг подумал, что я иду пешком вовсе не потому, что не могу уехать. А почему - не знаю.
Я дождался троллейбуса, втиснулся внутрь. Это был не совсем мой маршрут. Я решил доехать до конца, а потом - пройти несколько остановок. Но троллейбус сломался на полпути. Я оказался в малознакомой мне местности и, ориентируясь постольку поскольку, пошел наугад.
Дома закончились, началось поле. Где-то невдалеке от меня журчала речка. Земля - белее неба.
Вскоре я сбился с дороги. Шел вперёд по направлению огней: там, за полем и снегом, светились дома.
Перейдя поле и поблуждав среди многоэтажек, я неожиданно вышел к той самой электроподстанции - давешнему моему "кладбищу".
Здесь я был вчера.
Ещё двое суток подряд я оставался наедине с вьюгою. Я не выходил из дома, что-то писал, читал, просто сидел в кресле, уткнувшись в телевизионный экран - я переживал снегопад.